вестник южно...

Учредитель – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Южно-Уральский государственный

университет» (национальный исследовательский университет) Основной целью журнала является публикация материалов новейших исследований в области

лингвистики известных ученых России, Уральского региона, ближнего и дальнего зарубежья. Публикация этих материалов решает следующие задачи: ознакомление читателей журнала с достижениями в области лингвистики; обмен знаниями в области лингвистики ведущих специалистов; представление информации о важнейших событиях (конгрессах, конференциях, публикациях монографий, лекционных курсов и учебных пособий) из научной лингвистической жизни; публикация материалов исследований молодых специалистов и т.д.

Редакционная коллегия Турбина Ольга Александровна, доктор филологических наук, профессор, Южно-Уральский

государственный университет (ответственный редактор) Хомутова Тамара Николаевна, доктор филологических наук, профессор, Южно-Уральский

государственный университет Харченко Елена Владимировна, доктор филологических наук, профессор, Южно-Уральский

государственный университет Бабенко Людмила Григорьевна, доктор филологических наук, профессор, Уральский федеральный

университет имени первого Президента России Б.Н. Ельцина (г. Екатеринбург) Чудинов Анатолий Прокопьевич, доктор филологических наук, профессор, Уральский

государственный педагогический университет (г. Екатеринбург) Парзулова Марияна Христова, доктор филологических наук, профессор, университет «Проф. д-р

Асен Златаров» (г. Бургас, Болгария) Матушак Алла Федоровна, доктор филологических наук, профессор, Щецинская Высшая Школа

Collegium Balticum (г. Щецин, Польша) Франка Поппи, профессор, Университет Модены и Реджо-Эмилии (г. Модена, Италия) Солопова Ольга Александровна, кандидат филологических наук, доцент, Южно-Уральский

государственный университет Жеребятьева Екатерина Сергеевна (ответственный секретарь)

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

South Ural State University

Series «Linguistics» of the South Ural State University Bulletin was founded in 2004. Nowadays it is published two times a year. Series «Linguistics» seeks to provide a platform for publishing new studies of scholars (Russian Federation, Ural region, foreign countries, CIS). Series «Linguistics» aims at: keeping our audience informed of advances in the field; exchanging new scientific ideas; informing our audience of important events (congresses, conferences, books, textbooks publishing) in the field of linguistics; publishing results of young scholars’ researches, etc.

We invite articles that have common purposes and goals with the Bulletin of the South Ural State University, Series «Linguistics».

Editorial board Olga A. Turbina, Doctor of Science (Linguistics), professor, South Ural State University, Chelyabinsk,

Russian Federation (executive editor) Tamara N. Khomutova, Doctor of Science (Linguistics), professor, South Ural State University, Chelyabinsk,

Russian Federation Elena V. Kharchenko, Doctor of Science (Linguistics), professor, South Ural State University, Chelyabinsk,

Russian Federation Ludmila G. Babenko, Doctor of Science (Linguistics), professor, Ural Federal University named after the first

President of Russia B.N. Yeltsin, Yekaterinburg, Russian Federation Anatolij P. Chudinov, Doctor of Science (Linguistics), professor, Ural State Pedagogical University,

Yekaterinburg, Russian Federation Mariana X. Parzulova, Doctor of Science (Linguistics), professor, Prof. Assen Zlatarov University, Bourgas,

Bulgaria Alla F. Matushak, Doctor of Science (Linguistics), professor, Szczecin Higher School Collegium Balticum,

Szczecin, Poland Franca Poppi, Professor, University of Modena and Reggio-Emilia, Italy Olga A. Solopova, Candidate of Science (Linguistics), associate professor, South Ural State University,

Chelyabinsk, Russian Federation Ekaterina S. Zherebiateva, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation (executive

secretary)


3 2014, том 11, № 2

СОДЕРЖАНИЕ

ДИСКУРСОЛОГИЯ ЕВТУШЕНКО О.А. Административный восторг: эмоциональный аспект администра-тивного дискурса ......................................................................................................................

5

ФЕДУЛОВА М.Н. Потребности как критерий типологизации дискурса .......................... 10

ХОМУТОВА Т.Н. Cтратегии научного дискурса: интегральный подход .......................... 15

ЧИГИНЦЕВА Т.А. Взаимодействие стихового и прозаического дискурсов в творчестве Дениса Осокина ........................................................................................................................ 23

ЛЕКСИКОГРАФИЯ И ПРИКЛАДНАЯ ЛИНГВИСТИКА БАБИНА О.И. Лингвистическая стеганография: современные подходы. Часть 1 ............. 27

ВОРОНЦОВА И.А. Структурные и типологические особенности современных юриди-ческих словарей (на материале английского языка) ............................................................. 34

ГЕЙХМАН Л.К., ФАЙНБУРГ Г.З., СТАВЦЕВА И.А. Охрана труда: понятийный аппа-рат англо- и русскоязычных нормативных документов ........................................................ 38

ЯЗЫКОВАЯ НОРМА РАЕВСКАЯ М.В. Становление норм в деловом языке второй половины ХVIII века(на материале предложных конструкций) .............................................................................. 46

ТУРБИНА О.А. Норма в ряду категорий национального языкового сознания .................. 50

ХАКИМОВА Е.М. О функциях интонационной нормы в современном русском языке ... 54

ЗЕЛЕНЫЕ СТРАНИЦЫ

АБДУРАХМАНОВА А.З. Методика лингвистического моделирования предметной области «строительство» (на материале английских и русских терминов) ........................... 61

БОЧАРОВ В.С. Художественные особенности книги Леонида Богданова «Заметкио чаепитии и землетрясениях» ................................................................................................. 69

ДУБРОВСКИХ Т.С. Жанровое своеобразие повести Н. Асеева «Санаторий» .................... 73

ЛОКТЕВИЧ Е.В. О сущности феномена идейно-субъектной пограничности в русской лирике начала XX века (на материале поэзии А. Блока, С. Городецкого, С. Клычкова) .... 78

© Издательский центр ЮУрГУ, 2015


4

CONTENTS DISCOURSE ANALYSIS EVTUSHENKO O.A. Administrative Delight: Emotional Aspect of Administrative Discourse 5

FEDULOVA М.N. Needs as a Criterion of Discourse Typology ............................................... 10

KHOMUTOVA T.N. Strategies of Research Discourse: an Integral Approach ........................ 15

CHIGINTSEVA T.A. Interaction of Verse and Prose Discourses in the Works by Denis Osokin ......................................................................................................................................... 23

LEXICOGRAPHY AND APPLIED LINGUISTICS BABINA О.I. Linguistic Steganography: State-of-the-art. Part one ........................................... 27

VORONTSOVA I.A. Structural and Typological Characteristics of Modern English Legal Dictionaries ....................................................................................................................................... 34

GEYKHMAN L.K., FAINBURG G.Z., STAVTSEVA I.V. Occupational Safety and Health: English and Russian Legislative Acts’ Definitions ..................................................................... 38

STANDARD LANGUAGE

RAEVSKAYA M.V. Rule Formation in Business Russian of the Second Part of the XVIIIthCentury (Based on Prepositional Constructions) ........................................................................ 46

TURBINA O.A. Standard Language as a Category of National Language Consciousness ....... 50

KHAKIMOVA E.M. On the Functions of Intonation Norms in Modern Russian ....................... 54

GREEN PAGES

ABDURAKHMANOVA A.Z. Linguistic Modeling Technique of the Subject Field «Civil Engineering» (on the Basis of English and Russian Terminological Units) ............................... 61

BOCHAROV V.S. Artistic Features of the Book «Notes on the Tea Party, and an Earthquake»by Leon Bogdanov ...................................................................................................................... 69

DUBROVSKIKH T.S. Genre Peculiarities of the Tale «Sanatorium» by N. Aseev .................. 73

LOKTEVICH E.V. On the Phenomenon of Ideological and Subject Bordering in Russian Lyric Poetry at the Beginning of the XXth century (On Basis of A. Blok’s, S. Gorodetsky’s,S. Klychkov’s Poetry) ................................................................................................................. 78


5 Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». 2015. Т. 12, № 3. С. 5–9

«Эмоции пронизывают всю коммуникатив-ную деятельность человека с момента его рожде-ния до ухода из жизни». «Эмоции не только поро-ждаются особыми ситуациями, но и сами порож-дают определенные ситуации. Они неотрывны от языка, их можно и нужно изучать с помощью язы-ка, и именно язык является и объектом и инстру-ментом изучения эмоций» [9]. В связи с этим мы впервые предприняли попытку дать лингвистиче-ское обоснование и описание психологического феномена «административный восторг», с одной стороны, и лингвистической эмоции, – с другой.

Такое понятие как «административный вос-торг» берет свое начало из художественной лите-ратуры. Впервые такое выражение было произне-сено Степаном Трофимовичем Верховенским, ге-роем романа Ф.М. Достоевского «Бесы»: «– Административный восторг? Не знаю что такое. – То есть… Vous savez chez nous... En un mot, поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя в праве смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, pour vous montrer son pouvoir. «Дай-ка, дескать, я по-кажу над тобой мою власть»… И это в них до административного восторга доходит… En un

mot, я вот прочел, что какой-то дьячок, в одной из наших заграничных церквей, – mais c'est très curieux, – выгнал, то есть выгнал буквально из церкви одно замечательное английское семейство и довел до обморока… Этот дьячок был в припад-ке административного восторга et il a montré son pouvoir…» [2]. Не менее известны цитаты из других произведений, раскрывающие суть адми-нистративного восторга:

1) ...он уже десятый год подряд служит по выборам сотским, получает за это восемь рублей в год, исполняет свои обязанности с неугасаемым «административным восторгом»... [5].

2) – Вам надо изменить методы, – сказала она мягко, – меньше административного вос-торга, больше настоящей партийности [5].

3) Руководит начальник сторожем, руково-дит день, второй, третий, но нет полного адми-нистративного восторга [13].

4) Жалует царь, да не жалует псарь. Народ-ная поговорка.

Материалом для нашего анализа послужили примеры, взятые из литературных произведений таких писателей как М.Е. Салтыков-Щедрин, А.И. Куприн, М.М. Зощенко, А.П. Чехов, В. Шук-шин, Ф.М. Достоевский, которые описывали в своих произведениях административный восторг

Дискурсология УДК 811.161.1’38 АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ВОСТОРГ: ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ АДМИНИСТРАТИВНОГО ДИСКУРСА О.А. Евтушенко Волгоградский государственный технический университет, г. Волгоград

Целью данной статьи является анализ эмоциональной составляющей административного дис-курса, на примере негативной лингвистической эмоции административного восторга. Администра-тивный восторг – психологическое состояние и негативная лингвистическая эмоция, возможная только в контексте административного дискурса. Анализ речевого поведения начальников (на ма-териале рассказов и повестей русских писателей) позволил выделить и систематизировать лингвис-тические приемы для выражения данной эмоции, а также особенности поведения личности, испы-тывающей административный восторг. В статье сделан вывод о том, что административный дис-курс, как и любой другой дискурс, не лишен экспрессии, административный восторг выражается на фоне или совместно с другими эмоциями, такими как злость, недовольство, наслаждение и т.д. Также сделан вывод о необходимости изучения категории эмотивности в рамках данного дискурса, так как знание административного языка и умение управлять эмоциями в рамках данного дискурса напрямую влияют на отношения «начальник-подчиненный». Полученные выводы могут быть так-же полезны в области психологии управления.

Ключевые слова: административный дискурс, административный восторг, эмоция, лингвис-тические приемы.

Только дай кому-нибудь минимум полномочий и

значок – и он тут же возомнит себя властелином Все-ленной.

Лондо Моллари


Дискурсология

6 Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics 2015, vol. 12, no. 3, pp. 5–9

как психологическое явление, проявлявшееся у начальников среднего и низшего ранга.

Анализ современных словарей по психологии и энциклопедий крылатых выражений показывает, что существуют следующие определения «адми-нистративного восторга»: 1) своеобразное психо-логическое состояние, выражающееся в чрезмер-ном увлечении администрированием, изданием приказов, упоении и злоупотреблении своей вла-стью чрезмерное усердие в выполнении формаль-но-бюрократических процедур; 2) частный случай синдрома вахтёра; 3) крылатое выражение, иронич-ное, о поведении должностного лица, которое ис-пользует свою власть для самоутверждения [13, 14].

Явление «административного восторга» весь-ма противоречивое и сложное по своей структуре, с одной стороны, по пояснению словарей, слово «восторг» обозначает «бурную положительную эмоцию», «необыкновенный подъем чувств, экс-таз, упоение», с другой стороны, лексема «адми-нистративный» означает управленческий, свойст-венный руководителям. Таким образом, данная эмоция возможна в плоскости административного дискурса и является негативной, так как админи-стратор, пребывающий в восторге, злоупотребляет своим служебным положением, что свидетельст-вует о его девиантном поведении. Нередко «адми-нистративный восторг» является одним из свиде-тельств профессиональной деформации личности у руководителей различного ранга.

Опираясь на то, что «эмоция всегда вызывает-ся специфичной и абстрактной ситуацией, кото-рую мы называем типовой (категориальной) си-туацией» [9], можно предположить, что, как и лю-бому дискурсу, эмоциональность присуща административному дискурсу, так как админист-ратор или руководитель – это человек, которому свойственны эмоции. Мы рассмотрим негативную эмоцию и попытаемся описать те речевые приемы, которые для нее характерны.

Таким образом, административный восторг – негативная эмоция, которую испытывает человек наделенный властью по отношению к своим под-чиненным. Согласно И.В. Труфановой эмоции восторга легко предаваться в связи с его физиоло-гичностью, легковесностью и интенсивностью как следствии легковесности. Мы согласимся с И.В. Труфановой в том, что «административный восторг» (АВ) относится к неискренней и напуск-ной эмоции [7]. Об этом свидетельствует лексиче-ская сочетаемость данного фразеологизма, кото-рый встречается в следующих комбинациях: в по-рыве АВ, охваченный АВ, одержимый АВ, в припадке АВ, доходить до АВ, неугасимый АВ, полный АВ, испытывать АВ, предаваться АВ, без АВ, русский административный восторг.

Действия, которые сопровождают данное со-стояние, зачастую сводятся к следующим: вски-петь, вспылить, неторопливо встать, расправить плечи, выпятить грудь, выгнать, кричать, рас-

талкивать, выдвинуться, стать непреклонным, наслаждаться, пилить, ругать, порицать, поно-сить, позорить, сидеть как в президиуме, опе-реться рукой на голову, нервничать, возбудиться, злиться, нахмуриться. Анализ сочетаний показы-вает преобладание лексики, отрицательно заря-женной, направленной на применение силы, брани по отношению к подчиненным.

Опираясь на проанализированный материал, мы выделяем следующие лингвистические спосо-бы выражения административного восторга: 1) лексические, 2) синтаксические, 3) морфологи-ческие, 4) фонетические.

Лексические способы выражения АВ проявля-ются через эмоционально окрашенную лексику («А главное – товарищ Дрожкин вспыльчивый был. Он сразу вскипел. – Это, – кричит,– чья свинья? Будьте любезны её ликвидировать. Прохожие, известно, растерялись. Молчат. Начальник гово-рит:– Это что ж делается средь бела дня! Свиньи прохожих затирают. Шагу не дают шагнуть. Вот я её сейчас из револьверу тяпну» [3]).

В данном примере административный восторг передается через использование разнообразной эмоционально-окрашенной лексики: ироничной (будьте любезны, свиньи прохожих затирают), шутливой (тяпну), неодобрительной и пренебре-жительной (шагу не дают шагнуть), официально-деловой (ликвидировать), или даже бранной (дерьмо) направленной на выражение отрица-тельной и неодобрительной оценки происходяще-го («Он, видите ли, лаяться будет тут… Дерь-мо, – Синельников все не повышал голоса, он даже и руку не отнял от головы – все сидел, как в прези-диуме»).

«Как и всякая эмоция, восторг не обязательно выражается словами и, даже если он опознается в преимущественном указании на акт речи, во всяком случае, не обязывает к членораздельности» [1].

Среди морфологических способов выражения АВ, мы выделили: a) междометия гнева, возмуще-ния и негодования Ах так! Э-э, а также императив-ные Марш! Прочь! Вон! (– Ах, так, – говорит, – вмешиваться в действия и в распоряжения мили-ции!; – Ага, – говорит, – твоя свинья!; А вы – марш на улицу! Вон отсудова!); б) восклицательно-оценочные частицы Что за! Как! Просто ну! (Это что ж делается средь бела дня!) [11, 12].

Среди фонетических способов выражения АВ мы выделяем эмфатическое ударение (Ма-а-лень-кую такую пометочку сделаю, и ты у меня здесь станцуешь… краковяк [12]; А она кричала: «А то – побежа-али!.. К дежурному вра-чу-у!» [11]), выполняющее манипулятивно-угрожающую роль в данном контексте, запугивая подчиненного тем, что он может испортить его трудовую книжку не-большой пометкой о дисциплинарном нарушении или нанести какой-либо другой вред.

Говоря о синтаксических способах выражения административного восторга, отметим восклица-


Евтушенко О.А. Административный восторг: эмоциональный аспект административного дискурса


тельные предложения и реже косвенные вопроси-тельные предложения. «Если на письме знаком сентиментальной меланхолии стало многоточие то для восторга таковым должен, вероятно, считаться восклицательный знак, а еще точнее – повторяю-щийся ряд восклицательных знаков, своего рода „многовосклицание“» [1]. «На письме сильные эмоции требуют внелексических средств, в устной риторике – внесловесных усилий – голосовых мо-дуляций, экспрессивной мимики и жестикуляции» [1]. В ходе исследования, нами было отмечено многочисленное использование восклицательных предложений для выражения истинного админист-ративного восторга, что и объясняет его суть и природу происхождения: «– Ах, так,– говорит,– вмешиваться в действия и в распоряжения мили-ции! За рукав хватать!», «Глоты. И сосут, и со-сут, и сосу-ут эту водку!.. Как не надоест-то?», «Больной, вернитесь в палату! Больной, вернитесь в палату! Больной, я кому сказала: вернитесь сей-час же в палату!», «– Я побегаю! Побегаю тут!.. Марш на место! – это опять мне. – А то завтра же вылетишь отсудова!» [11]. Для восклицатель-ных предложений, выражающих административ-ный восторг характерна препозиция сказуемого, выражающих побуждение к действию, приказ, угрозу (вмешиваться, хватать, вернитесь, марш, вылетишь, побегаю). Вопросительные предложе-ния, как правило, не требуют ответа и направлены на передачу информации, зачастую экспрессивно окрашенной, подчеркивая высокое статусное по-ложение говорящего: («Это, – кричит,– чья сви-нья?» (Почему беспорядок?), «По какому полному праву тут народ собрался? спрашиваю. Зачем? Нешто в законе сказано, чтоб народ табуном хо-дил?», (Кто разрешил собираться без повода и причины? Здесь мне решать, что можно, а что нельзя), «Как не надоест-то?» (упрек, порица-ние), «А хочешь я тебе туда статью вляпаю?» (Я могу занести статью в личное дело!)) [3, 8, 12].

Эмоция административного восторга пережи-вается в собранных нами примерах на фоне или совместно с такими эмоциями, как наслаждение чьей либо растерянностью, беспомощность, упое-ние властью, возбуждение, пренебрежение, злость. Так, например, сторож-старик из романа братьев Стругацких «Хромая судьба» проявляет жест-кость, непреклонность, строгость, безжалостность и гордость.

– Пропуск, – сказал он… Он выбрался из-за стола, выдвинулся в коридорчик и загородил собой турникет. Я принялся ныть и клянчить. Чем жа-лобней я ныл, тем непреклонней становился жес-токий старик, и длилось это до той минуты, пока я не осознал, что передо мной непреодолимое пре-пятствие… [6].

А женщина-вахтер из рассказа В. Шукшина «Кляуза» вместе с административным восторгом испытывает презрение, удовольствие, гордость при исполнении своих служебных обязанностей.

ОНА, подбоченившись, с удовольствием, гор-до, презрительно – и все же лица не помню, а пом-ню, что презрительно и гордо – тоже кричала: «Пропуск здесь – я!» [11].

Градоначальник А.П. Чехова с говорящей фа-милией Пришибеев применяет силу, ведет себя агрессивно даже вне своего поста, административ-ный восторг поглощает данного героя целиком.

Иду это я третьего числа с женой Анфисой тихо, благородно, смотрю – стоит на берегу куча разного народа людей. По какому полному праву тут народ собрался? спрашиваю. Зачем? Нешто в законе сказано, чтоб народ табуном ходил? Кри-чу: разойдись! Стал расталкивать народ, чтоб расходились по домам, приказал сотскому гнать взашей… [8].

Административный восторг проявляется в желании называться начальником и прослеживает-ся в наименовании должностей, административ-ный восторг испытывается от словосочетания на-чальник шлагбаума или начальник вахты, несмот-ря на всю иронию.

1) Написали объявление: «Срочно требуется дежурный переезда. Оклад такой-то». Повесили объявление в пристанционном поселке, но, по-скольку оплата была небольшой, а от самой ра-боты не веяло какой-либо значительностью, ме-стные жители проигнорировали его. Целый месяц никто не приходил в отдел кадров. Тогда в поселке появилось новое объявление: «Требуется началь-ник шлагбаума». Наутро в отделе кадров было столпотворение… [10].

2) На административный восторг в глазах вахтёра, мнящего себя повелителем стихий; на сторожа, являющегося по классификации всё то-го же Достоевского «подпольным человеком», каждую ночь взрывающего мир [11].

Административный восторг доходит до аб-сурда и умопомрачения в рассказе М. Зощенко «Административный восторг», когда помощник начальника местной милиции Дрожкин за попытку остановить мужа от ненужных действий отправля-ет свою собственную жену в отделение милиции.

– Ах, так, – говорит,– вмешиваться в дейст-вия и в распоряжения милиции! За рукав хватать! Вот я тебя сейчас арестую.

Свистнул товарищ Дрожкин постового. – Взять, – говорит, – эту гражданку. Отпра-

вить в отделение. Вмешивалась в действия мили-ции [3].

Директор Синельников из рассказа В. Шук-шина «Ноль-ноль целых», отчитывая своего под-чиненного, ведет себя невозмутимо, без лишних эмоций, как будто наслаждается и уповает своей должностью, своим правом отдавать приказания и заниматься нравоучением.

– И лекцию не вредно послушать. Не на лек-цию он пришел… Водку жрать у них денег хвата-ет, а тут, видите ли, мало платят, – странно, Синельников и теперь никак не возбудился, не за-




говорил как-нибудь… быстрее, что ли, злее, не нахмурился даже [12].

Чувство собственного величия и значимости, в то же время недовольство может испытывать человек, занимающий невысокий пост, которого охватывает административный восторг.

Пень стоял у самой дороги, и прохожие часто спотыкались об него. – Не все сразу, не все сразу, – недовольно скрипел Пень. – Приму сколько успею: не могу же я разорваться на части! Ну и народ – шагу без меня ступить не могут! [4].

Таким образом, проведённый нами анализ ка-тегории эмотивности на примере коротких расска-зов и повестей показал, что административный дискурс также отличается экспрессией, админист-ративный восторг наряду с презрением, наслажде-нием, удовольствием, гордостью, злостью, негодо-ванием являются частью административного дис-курса и выражаются в его плоскости. Административный восторг является негативной эмоцией и выражается при помощи лексических, морфологических, синтаксических и фонетических приемов. Изучение эмотивной природы админист-ративного дискурса нам представляется необхо-димым, так как руководителю следует помнить, что от того, какие языковые средства он использу-ет, зависят его отношения с подчиненными.

Литература

1. Богданов, К.А. Открытые сердца, закры-тые границы (о риторике восторга и беспредель-ности взаимопонимания) / К.А. Богданов // Новое литературное обозрение. – 2009. – № 100. – С. 136–155.

2. Достоевский, Ф.М. Полное собрание сочи-нений / Ф.М. Достоевский. – Перепеч. с изд. жур-нала «Русский Вестник за январь 1871 г.», Т. 9. –Петрозаводск: ПетрГУ, 2010. – C. 523–780.

3. Зощенко, М.М. Административный вос-торг: рассказы и фельетоны / М.М. Зощенко. –Пермь: Пермское книжное издательство, 1990. – C. 20–22.

4. Кривин, Ф. Полусказки /Ф. Кривин. – Уж-город: Карпаты, 1964. – C. 280.

5. Куприн, А.И. Сочинения. В 3 т. Т. 1. Лес-ная глушь / А.И. Куприн. – М.: Правда, 1975. – C. 119–235.

6. Стругацкий А.Н. Хромая судьба [фанта-стический роман] / Аркадий и Борис Стругацкие. – М. и др.: АСТ МОСКВА, 2009. – 410 с.

7. Труфанова, И.В. Восторг и восхищение // Человек в коммуникации: от категоризации эмо-ций к эмотивной лингвистике: сборник научных трудов, посвященный 75-летию профессора В.И. Шаховского / И.В. Труфанова. – Волгоград: Волгоград. науч. изд-во, 2013. – C. 108.

8. Чехов, А.П. Рассказы / А.П. Чехов. – М.: Худож. лит., 1963. – C. 105–118.

9. Шаховский, В.И. Лингвистическая теория эмоций / В.И. Шаховский. – М.: Гнозис, 2008. – 499 c.

10. Шейнов, В.П. Скрытое управление челове-ком (психология манипулирования) / В.П. Шейнов. – URL: http://shnurok14.narod.ru/P)sih/Hidden/11-3.htm (дата обращения 27.04.2015)

11. Шукшин, В.М. Рассказы. Кляуза / В.М. Шукшин. – М.: Слово, 1999. – C. 299–403.

12. Шукшин, В.М. Шире, шаг, маэстро!: рас-сказы. [Ноль-ноль целых] – М.: Вагриус, 2005. – C. 450–455.

13. Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. – 2-е изд. – М.: Локид-Пресс, 2005. – 880 с.

14. Энциклопедия современной юридической психологии / под общ. ред. проф. А.М. Столяренко, 2002. – C. 25.

Евтушенко Оксана Александровна, кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков, Волгоградский государственный технический университет (Волгоград), [email protected]

Поступила в редакцию 13 мая 2015 г.

__________________________________________________________________ ADMINISTRATIVE DELIGHT: EMOTIONAL ASPECT OF ADMINISTRATIVE DISCOURSE

O.A. Evtushenko, Volgograd State Technical University, Volgograd, Russian Federation, [email protected]

The purpose of this article is to analyze the emotional component of the administrative discourse, on

the example of negative linguistic emotion – administrative delight. Administrative delight is the psychological state and the linguistic negative emotion in the context of the administrative discourse. The analysis of verbal behavior of managers (based on short stories and novels by Russian writers) allows identifying and organizing the linguistic techniques for the expression of the emotion


Евтушенко О.А. Административный восторг: эмоциональный аспект административного дискурса


and behavior peculiarities of the person experiencing the administrative delight. The article concludes that the administrative discourse, like any other discourse, is not devoid of expression, administrative delight is expressed at the background or together with other emotions such as anger, resentment, plea-sure, etc. It is also concluded on the necessity to study the emotive category within this type of discourse as administrative language knowledge and the ability to manage emotions within this discourse directly affect the relationship “superior-subordinate”. The findings may also be useful in the field of psycholo-gy of management.

Keywords: administrative discourse, administrative delight, emotion, linguistic techniques.

References 1. Bogdanov K.A. [Open Hearts, Closed Borders (Rhetoric Enthusiasm and Boundlessness of Understand-

ing)]. Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Review], no. 100, 2009, pp. 136–155. (in Russ.) 2. Dostoevskiy F.M. Polnoe sobranie sochineniy [Complete Set of Works] Perepech. s izd. zhurnala «Russkiy

Vestnik za yanvar' 1871 g.», V. 9. Petrozavodsk, PetrGU Publ., 2010, pp. 523–750. 3. Zoshchenko M.M. Administrativnyy vostorg: rasskazy i fel'etony [Administrative Delight: Stories and Sa-

tirical Articles]. Perm', Permskoe Knizhnoe izdatel'stvo, 1990, pp. 20–22. 4. Krivin F. Poluskazki [Semi-fairytales].Uzhgorod, Karpaty, 1964, p. 280. 5. Kuprin A.I. Sochineniya v 3 t. Lesnaya glush' [Works in 3 Vols. Backwoods]. V.1. Moscow, Pravda Publ.,

1975, pp. 119–235. 6. Strugatskiy A.N. Khromaya sud'ba [fantasticheskiy roman]. [Limping Fate [Fiction Novel]]. Moscow, AST

MOSKVA Publ., 2009, 410 p. 7. Trufanova I.V. Vostorg i voskhishchenie [Delight and Admiration] // Chelovek v kommunikatsii: ot katego-

rizatsii emotsiy k emotivnoy lingvistike: Sbornik nauchnykh trudov, posvyashchennyy 75-letiyu professora V.I. Shakhovskogo [Man in the Communication from the Categorization of Emotions to the Emotive Linguistics: Collection of Scientific Works Dedicated to the 75th Anniversary of Professor V.I. Shakhovsky]. Volgograd, Vol-gogradskoe nauchnoe izdatel'stvo [Volgograd: Volgograd Scientific Publishing House], 2013, p. 108.

8. Chekhov A.P. Rasskazy [Stories]. Moscow, Khudozh. Lit. Publ., 1963, pp. 105–118. 9. Shakhovskiy V.I. Lingvisticheskaya teoriya emotsiy [Linguistic Theory of Emotions]. Moscow, Gnozis

Publ., 2008, 499 p. 10. Sheynov V.P. Skrytoe upravlenie chelovekom (psikhologiya manipulirovaniya) [Covert Man Control

(Psychology of Manipulation)]. URL: http://shnurok14.narod.ru/Psih/Hidden/11-3.htm (accessed: 27.04.2015) 11. Shukshin V.M. Rasskazy: Klayuza [Stories:Barratry]. Moscow, Slovo Publ., 1999, pp. 299–403. 12. Shukshin V.M. Shire, shag, maestro!: rasskazy [Wider Move, Maestro!: Stories]. Moscow, Vagrius Publ.,

2005, pp. 450–455. 13. Entsiklopedicheskiy slovar' krylatykh slov i vyrazheniy [Collegiate Dictionary of Winged Words and Ex-

pressions]. 2nd ed. Moscow, Lokid-Press Publ., 2005, 880 p. 14. Entsiklopediya sovremennoy yuridicheskoy psikhologii. Pod obshchey redaktsiey professora A.M. Stolya-

renko [Encyclopedia of Modern Legal Psychology. Edited by Prof. A.M. Stolyarenko], 2002, p. 25.

Oksana A. Evtushenko, Candidate Degree (Philology), Associated Professor, Department of Foreign Lan-guages, Volgograd State Technical University (Volgograd), [email protected]

Received 13 May 2015

ОБРАЗЕЦ ЦИТИРОВАНИЯ FOR CITATION

Евтушенко, О.А. Административный восторг эмо-циональный аспект административного дискурса / О.А. Евтушенко // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвис-тика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 5–9.

Evtushenko O.A. Administrative Delight: Emotional Aspect of Administrative Discourse. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 5–9. (in Russ.)



Повышенный интерес языкознания к комму-никативной прагматике на рубеже XX–XXI вв. привел к сосредоточению внимания исследовате-лей на динамическом изучении использования языковых средств, реализующих индивидуально-личностный, интенциональный (потребности, мо-тивы и цели) и ситуативный аспекты общения.

Изучение специфики коммуникативного по-ведения в разных социальных сферах становится одним из доминантных направлений исследований в сопряженных гуманитарных дисциплинах – со-цио- и когнитивной лингвистике, лингвокультуро-логии, аксиологической лингвистике, лингвисти-ческой концептологии, дискурсивной лингвистике и т. д. [5, с. 8].

Важность изучения прагматических аспектов языка не вызывает никаких сомнений. Дискурсивные исследования в этом аспекте направлены на выявле-ние национальных особенностей прагматического использования языкового знака, понимания тех зако-номерностей, которые могут объяснить националь-ную специфику речевого поведения. Кроме того, такие исследования помогают находить материал для теоретического осмысления тех процессов, которые влияют на функционирование языковых форм в раз-ных языковых сообществах.

Прагматическая парадигма отличается от структурной парадигмы рассмотрения языковых явлений других языковых уровней. Она предпола-гает наличие у говорящего выбора между форма-ми, отмеченными не различиями в их семантике, а различием, которое позволяет, прежде всего, гово-рящему при помощи языкового знака дифферен-цировать свое отношение к собеседнику, к пред-мету разговора. Говоря иными словами, речь здесь идет о таком выборе, который дает говорящему возможность скрыть или, наоборот, выявить свои собственные намерения, установки, следователь-но, тем самым, завуалировать или, наоборот, под-

черкнуть свои ожидания относительно того или иного поведения собеседника.

Цели коммуникации, по мнению В.Б. Кашки-на «отвечают тем или иным потребностям: выжи-вание, сотрудничество с другими людьми, личные потребности, поддержание отношений с другими людьми, убеждение других действовать или ду-мать каким-либо образом, осуществление власти над другими людьми, объединение обществ и ор-ганизаций в одно целое, получение и сообщение информации, осознание мира и нашего опыта в нем (во что мы верим, что думаем о себе, об отно-шениях с другими людьми, и о том, что является истинным), проявление творческой натуры и во-ображения» [4, с. 84].

Именно те или иные потребности являются причиной того, что человек для их реализации вынужден определенным образом использовать имеющиеся у него языковые возможности. Это утверждение поддерживается в исследовании, ко-торое проводит А.В. Олянич [5, с. 48].

Действительно, обращаясь к когнитивно ос-военному и ментально закрепленному информаци-онному тезаурусу, человек извлекает необходи-мый кластер понятий и концептов, облекает их в языковые формулы и, тем самым, особым спосо-бом структурирует свою речь, погружая эти фор-мулы в коммуникацию, создавая соответствующий дискурс, соположенный той или иной потребности или нескольким потребностям сразу.

Потребности могут быть одним из критериев типологизации дискурса. Извеcтно, что одним из наиболее общих критериев здесь является крите-рий способа или канала передачи информации. Соответственно можно выделить письменный и устный дискурсы: при письменном дискурсе речь идет о визуальном канале передачи информации, при устном дискурсе мы говорим об акустическом канале. Эти внешние, по сути, механические кри-терии типологизации дискурса характеризуют

УДК 81-144 + 81-112 ПОТРЕБНОСТИ КАК КРИТЕРИЙ ТИПОЛОГИЗАЦИИ ДИСКУРСА М.Н. Федулова Военный университет Министерства обороны РФ, г. Москва

Рассматривается дифференциация потребностей по различным основаниям как один из крите-риев типологизации дискурса. Однако не всегда потребность может служить основанием для опре-деления дискурса, так как потребность может являться показателем личностно-социальных устрем-лений, которые придают эмоционально-эстетическую окраску языковым средствам, создающих концептуальную основу прагматического речевого отбора и, следовательно, определяют пути фор-мирования дискурса. Поэтому автор считает, что критерий потребности как основа формирования дискурса должен иметь социальный характер, в котором есть элемент условности и вытекающая из нее специфика поведения. Дискурс является отражением деятельности человека в широком смыс-ле, но само стимулирующее начало жизнедеятельности человека не является частью дискурса.

Ключевые слова: дискурс, потребности, типологизация дискурса, институциональный дискурс, юридический дискурс, метаязык права.


Федулова М.Н. Потребности как критерий типологизации дискурса

11Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». 2015. Т. 12, № 3. С. 10–14

важнейшие объективные условия формирования и построения дискурса, а именно то, что может слу-жить носителем языковой памяти, основанием накопления смыслового культурно-выразитель-ного опыта того пространства языка, который оп-ределяется как дискурс. В устном опыте носите-лем такой памяти является слово. В письменном дискурсе на помощь слову приходят широкие воз-можности письменной фиксации речевых произ-ведений, та или иная форма материализации язы-ковой памяти. Широкие возможности дискурсив-ной эволюции языка в письменной форме видел Э. Бенвенист [1].

Дифференциация потребностей человека на различных основаниях также может служить ос-нованием для типологизации дискурса. Конечно, при помощи критерия потребностей вряд ли мож-но непосредственно определить дискурс. Точнее здесь можно говорить о том или ином концепту-ально целесообразном определении в плане общих параметров тех или иных личностно-социальных устремлений или отношений, которые придают окраску эмоционально-эстетического или этносо-циокультурного уровня языковым средствам и речевым формам поведения в целом. Подобные окраски создают наиболее глубинную концепту-альную основу прагматического речевого отбора и, значит, на правах высшей целесообразности определяют пути формирования дискурса.

Понятно, в основе любой социальной потреб-ности лежат движущие инстинктивные потребно-сти, которые, по мнению психологов, являются «переменными», но «переменными» они являются только в социальном контексте. К таким «пере-менным» относятся: пассивность, тревога и избе-гание, мазохизм, вуайеризм и др. Помимо пере-менных движущих инстинктивных потребностей психологи выделяют и ряд других, которые могут быть описаны как измерения, функции, векторы, модусы или черты личности, а также при изучении дискурса нельзя забывать об этапах становления человека (созревание, обучение, социализация).

Надо сказать, что говоря о критерии потреб-ности как целесообразном концептуальном осно-вании дискурса, мы, прежде всего, имеем в виду социальные потребности, в которых возникает элемент условности и вытекающий из последней этносоциокультурной специфики поведения. «Высшую» целесообразность жизни человека в марксово-фрейдистском понимании мы выводим за рамки дискурсообразующих концептуальных факторов, хотя высшее стимулирующее начало жизнидеятельности человека лежит именно в этих факторах. Дискурс является именно отражением жизнедеятельности человека в широком смысле. Но сама природа жизнедеятельности не может быть частью дискурса. Дискурс явление социаль-ной среды. Например, все люди пьют воду, но, с точки зрения, социально-вкусовых предпочтений в Великобритании любят пить чай с молоком, в

Германии слабый кофе, в арабских и латиноаме-риканских странах крепкий кофе и т. д. Воду пьет животное. Напиток пьет человек. Как раз послед-нее и принадлежит сфере дискурса. Таким обра-зом, речь идет о широчайшей обладающей этносо-циокультурной чертами социальной нагрузки в контексте всего комплекса потребностей человека.

В других классификациях также больший удельный вес занимают социальные потребности. Так, например, К. Обуховский насчитал 120 клас-сификаций потребностей, наиболее удачными счи-тая классификации Гегеля и Ф.М. Достоевского. Гегель определяет четыре группы потребностей:

1) физические потребности; 2) потребности права, законов; 3) религиозные потребности; 4) потребности познания. У Ф.М. Достоевского интересы и потребности

людей классифицируются по мере усложнения их содержания и, соответственно, разбиваются на сле-дующие три группы:

1) потребности в материальных благах, необ-ходимые для поддержания жизни;

2) потребности познания; 3) потребности всемирного объединения лю-

дей [5, с. 35]. Потребностно-информационная теория, клас-

сифицируя потребности человека, сводит их к от-носительно небольшому числу исходных: к трем основным, двум промежуточным и двум вспомо-гательным отправным точкам:

К основным потребностям относятся такие потребности, как:

1) витальные потребности. Их можно на-звать «биологическими». Это можно объяснить тем обстоятельством, что они присущи всем жи-вым организмам с различиями в содержании у различных биологических видов;

2) социальные потребности. Они опираются на потребность в справедливости, потребность каждого человека занимать определенное место в человеческом обществе, «в умах людей», по вы-ражению Паскаля;

3) идеальные потребности. Они базируются на потребности бескорыстного познания, необхо-димости познания и понимания окружающего че-ловека объективного мира.

Кроме основных потребностей, потребностно-информационная теория также классифицирует промежуточные потребности. К ним относятся такие потребности, как:

1) этнические потребности, означающие принадлежность не только к человечеству в целом, но и к определенному роду, потребность в родст-венных связях по этническому и национальному признакам. В этнических потребностях витальные потребности неотделимы от социальных потреб-ностей: первые расширены до вторых, вторые су-жены до первых – обе выступают как единая цело-стная потребность;




2) идеологические / религиозные потребности. Здесь социальные потребности выступают в единст-ве с идеальными. Они заключаются в объединении людей на основе совпадающих по содержанию норм при удовлетворении потребностей идеальных. По-следние выступают как условие удовлетворения со-циальных потребностей, которые укрепляются, обосновываются и усиливаются единством пред-ставлений о достигнутом знании истины.

К вспомогательным потребностям относят-ся следующие потребности:

1) воля – потребность преодоления преград и препятствий самих по себе, существующая в зача-точном виде у животных и обнаруженная акаде-миком Павловым как «рефлекс свободы». Эта по-требность является стимулом развития, расшире-ния сферы применения своих сил;

2) потребность в вооружении. Присущая всем животным – но в наибольшей степени и в наиболее богатом содержании – человеку, потреб-ность в накоплении средств и способов удовлетво-рения перечисленных выше исходных потребно-стей. Это можно объяснить тем обстоятельством, что любая из них без применения необходимых средств не может быть удовлетворена [5, с. 37].

Трансформация потребностей человека, их пе-реход с низкого на более высокий уровень, потреб-ности оказывают прямое воздействие на речь чело-века. Различные потребности человека формируют различные типы дискурса. Так, например, потреб-ности в продолжении рода определяют бытовой альковно-интимный дискурс (ухаживания, любов-ные послания, признания в любви, предложения в соитии, и т. д.); потребности в материальных благах формируют деловой дискурс как коммуникацию, а в трудовой деятельности по получению легальных доходов, а также воровской дискурс как коммуни-кацию в деятельности по получению нетрудовых доходов; потребности в равенстве социальных прав и в обеспечении собственной безопасности форми-руют юридический дискурс и т. д. [5, с. 44]. Приве-денный список может быть дополнен или видоиз-менен. Названные виды дискурса В.И. Карасик [3, с. 234] называет институциональными, так как они отражают общественные институты. По мнению автора, их можно назвать частными видами дискур-са. Необходимо отметить, что институциональные или частные дискурсы исторически изменчивы: при исчезновении общественного института исчезает свойственный ему дискурс как целостный тип об-щения, он растворяется в близких, смежных видах дискурса. При определении типа институциональ-ного дискурса необходимо учитывать статусно-ролевые характеристики участников общения (пре-подаватель – студент, врач – пациент, следователь – подозреваемый и т. д.), цель общения, прототипное место общения (университет, медицинское учреж-дение, прокуратура). Таким образом, институцио-нальный дискурс предполагает общение между не-знакомыми людьми, но ситуация общения (их роль,

цель, место) предполагает общение согласно опре-деленным для данного социума постулатов. Необ-ходимо отметить, что центральные концепты ин-ституциональных дискурсов обладают большой генеративной силой, так как в них концентрируется обширная смысловая область, для описания кото-рой составляются объемные словари [3].

Нормативная традиционная формула любой профессиональной лексики предусматривает свою специфику, как в плане истории ее происхождения, так и в плане функционального языкознания. Так, например, основанием для выделения метаязыка правоведения является несовпадение его специфиче-ских функций с общепринятыми функциями литера-турного языка, а также наличием в правовых текстах особых средств для выражения нормативно-регулятивных потребностей общественного разви-тия, их оценки и, конечно, текстуального закрепле-ния. Для юридического дискурса характерно строгое соответствие слов обозначаемым предметам или явлениям действительности. Метаязык права харак-теризуется следующими основными особенностями: 1) официальность, определенная сухость словесного выражения закона, устанавливающая властное, обя-зательное для исполнения веление; 2) максимальные точность и четкость; 3) предельная ясность и кон-кретность. База дефиниций, которая используется при толковании слов в юридическом языке, нередко отличается от базы толкований, которую естественно было бы дать соответствующим словам в обыденном языке. В качестве примера можно сопоставить соче-таемость общеупотребительного слова и термина юридического метаязыка, где в качестве базового элемента используется переосмысленное общеупот-ребительное слово «признание» (например, призна-ние близкого друга, признание оговорки и признание виновным) [6, с. 157–158].

Лексикон юриста представляет собой офици-альный язык государственной власти. Средства воздействия законодательства отличаются от язы-ковых средств, которые используются в художест-венной, публицистической и разговорной речи. Для создания уверенной властной силы язык зако-нодательства отказывается от приемов риториче-ского усиления, использования слов с оценочными суффиксами, например, ласкательными, уменьши-тельными, увеличительными и т.п.: малюсенький, тяжелейший, легонький и т. д. [6, с. 107].

По нашему мнению, в частных дискурсах на первый план выдвигаются тематический и концеп-туальный критерий, при этом возможна и темпо-ральная подвижность, которая может усиливаться или ослабляться. Что касается экспрессивно-стилевых параметров в частном дискурсе – они будут идти параллельно темпоральному критерию, то есть большей подвижностью будет обладать тематика, концептосфера дискурса, а меньшей подвижностью будет характеризоваться стиль. В общеязыковом дискурсе говорить о тематике и о сложившейся концептосфере вряд ли возможно,


Федулова М.Н. Потребности как критерий типологизации дискурса


несмотря на исследования А. Вежбицкой, которая утверждает, что существуют ключевые концепты культуры, приводя в качестве примера концепты в русской культуре «душа», «судьба» и «тоска», вы-ражающие такие признаки русского характера, как эмоциональность, иррациональность, неагентив-ность, любовь к морали [2, с. 33–34].

Таким образом, рассмотрев потребности как конечную причину установления и использования языковых возможностей, можно сделать вывод, что потребности формируют тот или иной дис-курс, но и дискурс зависит от потребностей. По-требности формируют установки дискурса или дискурсивные установки, которые реализуются не непосредственно, а опосредуются концептологи-чески, то есть концептуальное поле опосредует определение потребностей. В оценке суждений выражается опредмечивание потребностей, что в итоге приводит к семантике текста. Это дает уче-ным возможность, отталкиваясь от типа и вида потребности, дифференцировать тексты, продуци-руемые человеком в той или иной ситуации ком-муникации.

Литература 1. Бенвенист, Э. Общая лингвистика: пер. с

фр. / Э. Бенвенист, общ. ред. и вступ. ст. и ком-мент. Ю.С. Степанов. – Изд. 2-е, стер. – М.: Едиториал УРСС, 2002.

2. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание / А. Вежбицкая. – М.: Русские словари, 1996. – С. 33–34.

3. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик. – М.: Гнозис, 2004. – 390 с.

4. Кашкин, В.Б. Введение в теорию коммуни-кации: учеб. пособие / В.Б. Кашкин. – 5-е изд., стер. – М.: ФЛИНТА: Наука, 2014. – 224 с.

5. Олянич, А.В. Презентационная теория дискурса: монография / А.В. Олянич. – М.: Гнозис, 2007. – 407 с.

6. Федулова, М.Н. Прагма-семантические аспекты концептуализации лексических единиц в юридическом дискурсе: на материале английского и русского языков: дис. ... канд. филол. наук / М.Н. Федулова. – М.: Военный университет, 2010. – 173 с.

Федулова Мария Николаевна, кандидат филологических наук, докторант, Военный университет Министерства обороны РФ (Москва), [email protected]

Поступила в редакцию 9 декабря 2014 г.

__________________________________________________________________ NEEDS AS A CRITERION OF DISCOURSE TYPOLOGY

M.N. Fedulova, Military University, Moscow, Russian Federation, [email protected]

The article is devoted to the differentiation of needs on various bases as one of the criteria of dis-course typology. However, the needs can not always be the basis for the discourse definition because the need can be an indicator of interpersonal-social aspirations, which give emotional-aesthetic tint to verbal means, creating a conceptual base of pragmatic speech selection and, therefore, determine the ways of discourse formation. Thus, the author thinks that the criterion of the need as a base of discourse forming must have a social aspect with the element of contingency, which affects peculiarities of behavior. Dis-course is a reflection of the human’s vital activity in its broad sense, but the stimulating beginning of the vital activity by itself is not a part of the discourse.

Keywords: discourse, needs, typology of discourse, institutional discourse, legal discourse, meta-language of law.

References

1. Benvenist E. Obshchaya lingvistika [General Linguistics. Ed. and Introductory Article by Stepanov U.], Moscow, Progress Publ., 1974, 446 p.

2. Vezhbitskaya, A. Yazyk. Kul'tura. Poznanie [Language, Culture, Cognition] Moscow, Russkie slovari Publ., 1996. pp. 33–34.

3. Karasik V.I. Yazykovoy krug: lichnost', kontsepty, diskurs [Language cycle: Person, Concepts, Discourse]. Moscow, Gnozis Publ., 2004. 390 p.

4. Kashkin V.B. Vvedenie v teoriyu kommunikatsii [Introduction to the Theory of Communication]. Mos-cow, FLINTA: Nauka Publ., 2014, 224 p.




5. Olyanich A.V. Prezentatsionnaya teoriya diskursa [Presentation of the Theory of Discourse]. Moscow, Gnozis, 2007, 407 p.

6. Fedulova M.N. Pragma-semanticheskie aspekty kontseptualizatsii leksicheskikh edinits v yuridicheskom diskurse: na materiale angliyskogo i russkogo yazykov. Dis. kand. filol. nauk [Pragma-semantichesky aspects of conceptualization of lexical units in a legal discourse: on material of English and Russian languages. Cand. sci. diss.]. Moscow, Voennyy Universitet Publ., 2010, 173 p.

Maria N. Fedulova, Candidate Degree (Philology), Military University (Moscow), [email protected].

Received 9 December 2014


Федулова, М.Н. Потребности как критерий типоло-гизации дискурса / М.Н. Федулова // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 10–14.

Fedulova M.N. Needs as a Criterion of Discourse Typology. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 10–14. (in Russ.)



Введение В последнее время в лингвистической литера-

туре термин «стратегия» по отношению к дискур-су употребляется довольно широко, но часто без объяснения его содержания, предлагаются различ-ные определения и типологии дискурсивных стра-тегий, базирующиеся на различных основаниях и подходах, что приводит к размытости данного по-нятия. Очевидно, что имеющиеся подходы явля-ются недостаточными для выявления сущности и места стратегий в системе дискурса. Таким обра-зом, актуальность настоящего исследования обу-словлена как наличием лакун в этой области, так и необходимостью дальнейшей разработки теорети-ческих основ нового интегрального подхода в лин-гвистике, в частности, по отношению к дискур-сивным стратегиям.

Цель статьи – разработка и теоретическое обоснование интегральной модели стратегий на-учного дискурса.

Для достижения поставленной цели в кон-тексте настоящей работы мы считаем необходи-мым решить следующие задачи: кратко рассмот-реть понятие дискурсивных стратегий в различ-ных парадигмах лингвистического знания, дать определение дискурса и дискурсивных стратегий с позиций интегрального подхода, разработать интегральную модель стратегий научного дис-курса, определить перспективы дальнейшего ис-следования.

Объектом исследования является научный дискурс, предмет исследования – стратегии науч-ного дискурса.

Методологическая база исследования пред-ставлена интегральной лингвистикой текста и дис-курса [8–10], функционально-стилистическим подходом [1], теорией жанра [16] и рядом других.

Гипотеза исследования заключается в том, что интегральный подход позволит дать системное представление о стратегиях дискурса и теоретиче-ски обосновать их сущность и место в глобальной системе дискурса.

Дискурс и дискурсивные стратегии в различных лингвистических традициях Различные подходы к определению дискур-

сивных стратегий в современной лингвистике, в первую очередь, связаны с различным пониманием дискурса.

По мнению известного американского учено-го Д. Шиффрин, разница в определениях дискурса обусловлена существованием в лингвистике раз-ных научных парадигм, в частности, формальной и функциональной [15].

Для формалистов, которые изучают язык как автономную систему, дискурс – это уровень язы-ковой структуры выше предложения. При таком подходе понятие дискурса фактически синони-мично понятию текста, а анализ дискурса сводит-ся к лингвистическому анализу элементов текста и их связей. Стратегия в формальной парадигме – это нормы и правила языка, фонетические, лекси-ческие, грамматические и т. д., представленные в многочисленных учебниках, грамматиках и сло-варях.

Для функционалистов дискурс – это социаль-но и структурно организованная речь, которая по-зволяет реализовать определенные функции, дру-гими словами, дискурс – это социальное взаимо-действие. Соответственно и стратегии дискурса в функциональной парадигме определяются в зави-симости от реализуемых функций. Следует отме-тить, что функциональная парадигма сама по себе не однородна и включает такие разновидности, или варианты, как коммуникативно-деятельност-ный, лингвокогнитивный, когнитивно-дискур-сивный и ряд других [8, с. 70–74].

Обычно, под дискурсивной стратегией в функциональной парадигме понимают правила, регулирующие социальное и языковое взаимодей-ствие [2, 6, 13]. Очевидно, что такое определение дискурсивной стратегии базируется на коммуни-кативной функции дискурса как акта речевой ком-муникации. Важным для коммуникативного опре-деления дискурсивных стратегий является то, что они представляют собой комплекс речевых дейст-

УДК 81.42 СТРАТЕГИИ НАУЧНОГО ДИСКУРСА: ИНТЕГРАЛЬНЫЙ ПОДХОД Т.Н. Хомутова Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

Исследуется проблема стратегий научного дискурса с позиций интегрального подхода. Рас-сматриваются вопросы определения интегрального подхода в лингвистике, дискурса, его струк-туры и основных единиц; особое внимание уделяется понятию дискурсивных стратегий. Предла-гается интегральная модель стратегий научного дискурса с учетом его когнитивного, социально-го, культурного, коммуникативного и языкового аспектов. Намечаются перспективы дальнейшего исследования.

Ключевые слова: научный дискурс; стратегия; интегральный подход; когнитивный, соци-альный, культурный, коммуникативный и языковой аспекты; интегральная модель.




вий, направленных на достижение коммуникатив-ной цели [4]. Именно достижение коммуникатив-ной цели, или реализация интенции свидетельст-вуют об эффективности выбранной стратегии. Коммуникативные стратегии подразделяются на основные (семантические) и вспомогательные (прагматические, диалоговые и риторические) [4, 7]. Основные стратегии – это стратегии, которые являются наиболее значимыми с точки зрения мо-тивов и целей и таким образом соотносятся со способами речевого воздействия, например, стра-тегия убеждения в юридическом дискурсе. Осно-вания для выделения вспомогательных стратегий являются весьма разнородными, что не позволяет дать их строгой и непротиворечивой классифика-ции. Так, например, у В.А. Мальцевой прагмати-ческие стратегии представлены стратегиями само-презентации и эмоционально-настраивающими, риторические стратегии – это риторические прие-мы ораторского искусства и риторические техники эффективного воздействия на адресата и т. д. [7]. Не ясно, чем стратегии отличаются от способов, приемов и техник. Таким образом, понятие дис-курсивных стратегий в коммуникативно-деятель-ностном варианте функциональной парадигмы нуждается в дальнейшем уточнении и разработке.

В когнитивной разновидности фунциональ-ной парадигмы лингвистического знания понятие стратегий глубоко и подробно разрабатывается в трудах Т. ван Дейка. В своей известной работе «Стратегии понимания дискурса» Т. ван Дейк и В. Кинч определяют стратегию как организацию действий по достижению поставленной цели оп-тимальным путем (быстро, эффективно, с низкими затратами и т. д.) [12, с. 62]. Авторы считают, что стратегии являются частью нашего общего знания; они представляют собой процедурное знание, ко-торое нужно постоянно развивать и доводить до автоматизма. Очевидно, что речь в данном случае идет не просто о знании, а о знаниях, умениях и навыках, точнее компетенциях в современной терминологии.

Формально стратегии могут быть представле-ны как действия: если соблюдены определенные условия, должны быть предприняты соответст-вующие действия. Стратегия подразумевает целе-направленную, мотивированную, сознательную и контролируемую деятельность людей. Говоря о стратегиях порождения, понимания и воспроизве-дения дискурса, Т. ван Дейк и В. Кинч, в первую очередь, имеют в виду организацию ментальной деятельности, например, по решению какой-то проблемы. У коммуникантов всегда есть цель ре-шить проблему и набор мыслительных операций, необходимых для ее достижения. Упорядочение и контроль этих мыслительных операций лежат в основе стратегий дискурса, которые по своей сути являются когнитивными.

К когнитивным стратегиям Т. ван Дейк и В. Кинч относят как невербальные, так и вербаль-

ные (языковые) стратегии. Языковые стратегии – это стратегии, которые применяются коммуни-кантами при производстве и понимании высказы-ваний на естественном языке. Языковые страте-гии, по мнению ученых, включают грамматиче-ские (уровень предложения) и собственно дискурсивные стратегии.

Дискурсивные стратегии, по мнению Т. ван Дейка и В. Кинча, во многом схожи с грамматиче-скими стратегиями: производство и понимание предложений зависит от информации, содержа-щейся в целом тексте, и наоборот: в основе семан-тической и прагматической интерпретации дис-курса лежит информация, извлекаемая из предло-жений. Таким образом, грамматические и дискурсивные стратегии взаимозависимы. Вместе с тем, авторами выделяются специальные страте-гии, присущие только дискурсу, а именно: куль-турные, социальные (или интерактивные, в том числе прагматические), семантические (или смы-словые), структурные (или языковые), стилистиче-ские и риторические стратегии (например, убеж-дения) [12, с. 80–92]. Разработка понятия дискур-сивных стратегий является безусловным достижением Т. ван Дейка и В. Кинча. Вместе с тем, нельзя не отметить, что отнесение вербальных стратегий к когнитивным, равно как основания, по которым выделяются все остальные стратегии, являются не достаточно обоснованными и требуют специального уточнения.

Не вдаваясь в дальнейшую полемику по дан-ному вопросу, в настоящей работе мы будем рас-сматривать дискурс и дискурсивные стратегии с позиций разработанного нами интегрального под-хода в лингвистике [8–10].

Интегральный подход в лингвистике Интегральный подход представляет собой та-

кой подход, в котором объединяются различные точки зрения на один и тот же объект исследова-ния в целях его целостного, разностороннего, объ-емного представления, при этом все составные части интегрального подхода являются не простой совокупностью, а объединяются общей идеей, по-зволяющей определять их взаимосвязь и взаимоза-висимость при описании и объяснении объекта исследования.

Дискурс в интегральном освещении представ-ляет собой интегральный рассредоточенный объ-ект, процесс сопряжения коммуникативных дея-тельностей представителей определенного социу-ма, в ходе которого вербализуются фрагменты знания, языка, национальной культуры и социаль-ного пространства в их глобальном единстве и взаимообусловленности и происходит управление неречевой деятельностью коммуникантов. К еди-ницам дискурса мы относим участников коммуни-кации, текст как предметно-знаковую модель их сопряженных коммуникативных деятельностей и социокультурный контекст (неречевые деятельно-


Хомутова Т.Н. Стратегии научного дискурса: интегральный подход


сти коммуникантов, условия коммуникации и ре-ферентную ситуацию).

Дискурс как интегральный объект рассредото-чен по четырем секторам: когнитивному, языково-му, культурному и социальному, единицы которых активируются с помощью механизма речевой дея-тельности. В когнитивном секторе дискурс пред-ставляет собой фрагмент знания определенной предметной области. В социальном секторе дис-курс – это фрагмент социального пространства. В культурном секторе дискурс как фрагмент культу-ры базируется на культурных ценностях того или иного народа. В языковом секторе дискурс является фрагментом языка, в котором с помощью языковых категорий и языковых средств выражается знание, культурные ценности и социальные действия. Ком-муникативная деятельность как ролевое исполнение речевой деятельности представляет собой стержень, объединяющий все четыре сектора дискурса в еди-ное целое, в котором все аспекты взаимообусловле-ны и не существуют друг без друга, а разделяются только в исследовательских целях.

Научный дискурс является вариантной реали-зацией представленной выше базовой интеграль-ной модели дискурса. Научный дискурс – это мно-гоаспектный интегральный феномен, процесс со-пряжения коммуникативных деятельностей представителей научного социума, в ходе которого вербализуются фрагменты научного знания, спе-циального подъязыка, национальной культуры и профессионального социального пространства в их глобальном единстве и взаимообусловленности и происходит управление неречевой деятельно-стью коммуникантов.

Между составляющими научного дискурса существует определенная сеть отношений, которая и позволяет утверждать, что научный дискурс пред-ставляет собой интегральный объект, распределен-ный по четырем секторам, выделяемым в рамках интегрального подхода. Единицы и категории на-учного дискурса как фрагмента когнитивного про-странства тесно связаны с единицами и категория-ми научного дискурса как фрагмента языкового, культурного, социального и коммуникативного про-странств. Эта взаимосвязь обусловлена тем, что в качестве основы языкового содержания в него вклю-чается мыслительное, культурное, социальное и коммуникативное содержание в преобразованном языковой системой виде. Лексические, грамматиче-ские и семантические структуры дискурса не произ-вольны, они отражают основные категории и струк-туры наших моделей познания действительности.

Применяя разработанную нами интегральную теорию научного дискурса и опираясь на теорию дискурсивных стратегий, разработанную Т. ван Дейком и В. Кинчем, мы можем сделать вывод, что стратегии являются неотъемлемой единицей научного дискурса как интегрального феномена и сами могут быть рассмотрены с интегральных по-зиций.

Дискурсивные стратегии в интегральном освещении С позиций интегральной лингвистики страте-

гии научного дискурса представляют собой инте-гральный феномен, рассредоточенный по четырем секторам: когнитивному, языковому, социальному и культурному, который активируется с помощью механизма речевой деятельности в единстве и взаимообусловленности составляющих его еди-ниц. С учетом интегральной природы дискурсив-ных стратегий и в целях настоящего исследования мы соответственно выделяем когнитивные, куль-турные, социальные, языковые и коммуникатив-ные стратегии научного дискурса. В свою очередь, каждая из этих общих стратегий представляет со-бой сложное единство частных стратегий.

Так, когнитивные стратегии, которые мы вслед за Т. ван Дейком трактуем как процедурное знание, т. е. мыслительные операции, организую-щие декларативное знание, отражают динамику познавательной деятельности с ее обязательными этапами и методами познания, что обусловлено закономерностями познавательного процесса.

Процесс формирования научного знания представляет собой последовательность следую-щих этапов: проблемная ситуация – проблема – идея – гипотеза – доказательство гипотезы – закон, вывод [1, c. 158–171]. По нашему мнению, такая последовательность этапов формирования научно-го знания является основой определения когни-тивной макростратегии научного дискурса как макростратегии «проблема-решение». Это обу-словлено тем, что любой научный дискурс пред-ставляет собой решение определенной задачи и направлен на поиск истины и нового знания о ми-ре. Вместе с тем, следует учитывать, что эта гло-бальная макростратегия научного дискурса может состоять из локальных когнитивных стратегий. Так, на разных этапах формирования научного знания могут использоваться различные методы и мыслительные операции (дедукция, индукция, сравнительно-сопоставительный, гипотетико-дедуктивный и т. д.), которым соответствуют раз-ные когнитивные стратегии, например, на этапе формулировки проблемы используется стратегия «общее–частное»; на этапе наблюдения, экспери-мента и доказательства гипотезы – стратегия «ча-стное–общее»; на этапе выводов для перечисления основных результатов исследования – стратегия «список» и т. д. Это позволяет говорить о полифо-нии и гибридности когнитивных стратегий науч-ного дискурса.

Таким образом, когнитивные стратегии дис-курса – это его динамические макроструктуры, которые организуют ментальную деятельность коммуникантов. Когнитивные стратегии представ-лены такими стратегиями, как проблема-решение, общее-частное, частное-общее, список и т. д.

В культурном секторе дискурсивные страте-гии приобретают культурно-специфический ха-




рактер, что, в частности, проявляется в культурно-обусловленном типе мышления, или модели раз-вертывания мыслей в той или иной культуре.

Схематическое представление культурно-обусловленных различий в структуре письменного дискурса было впервые предложено американским лингвистом Р. Капланом в 1966 году [14, с. 14]. Анализ письменного дискурса позволил Р. Капла-ну прийти к выводу, что каждой культуре соответ-ствует своя собственная организация письменной информации, которая отражает национально-специфическую модель развертывания мыслей.

Р. Каплан показал культурно-обусловленные различия в смысловой структуре письменного дискурса в виде пяти моделей: англоязычной, се-митской, азиатской, романской и русскоязычной.

Так, по мнению Р. Каплана, для носителей английского языка характерна прямолинейная, логичная, последовательная модель развертывания дискурса в виде прямой линии, когда основная идея коммуникации представляется в самом нача-ле и последовательно раскрывается с помощью вербального выражения всех компонентов выска-зывания.

Для носителей русского языка, так же как и для носителей романских языков, типичны откло-нения от основной идеи дискурса, однако в отли-чие от вербализованных отступлений в романском дискурсе, отклонения от основной идеи у носите-лей русского языка сопровождаются многочис-ленными аллюзиями и импликациями, известны-ми, по мнению автора высказывания, всем участ-никам коммуникации.

Несмотря на справедливую критику теории Р. Каплана в части оснований для выделения этих моделей, нельзя не согласиться с ее автором в том, что именно культурные ценности накладывают свой отпечаток на дискурсивные стратегии, кото-рые проявляются в различных культурно-обуслов-ленных вариантах. Например, отношение к про-странству (индивидуалистское или коллективист-ское) приведет к разным стратегиям получения выводного знания (новое знание, обязательные ссылки на первоисточники в индивидуалистской культуре vs. привлечение чужих выводов, отсутст-вие ссылок на первоисточник в коллективистской культуре) и, следовательно, к разной организации дискурса.

По мнению М. Клайна [11, с. 186–191], анг-лоязычная культура является низкоконтекстуаль-ной и уделяет особое внимание форме. Все эле-менты дискурса должны быть вербализованы и однозначны, различные толкования не допускают-ся. В структурировании и оценивании дискурса доминирующую роль играют формальные аспек-ты, что приводит к большей конкретности и фак-тологичности дискурсов.

Для высоконтекстуальных культур, к которым относятся русскоязычная, восточные, испаноязыч-ные и другие культуры, характерна ориентация на

содержание сообщения, а не на его форму. Это часто проявляется в большей абстрактности суж-дений, некотором пренебрежении фактами, в при-писывании большей значимости знанию как тако-вому, без особого внимания к его источнику, и тесно связано с распределением ответственности за понимание дискурса между его автором и чита-телем. В англоязычных культурах эта ответствен-ность лежит на авторе, который должен сделать текст удобным для читателя. В русскоязычной, восточной, испаноязычной и ряде других культур такая ответственность лежит на читателе. Чтобы понять предложенный ему текст, читатель должен иметь соответствующий уровень образования, со-ответствующую когнитивную базу и пространст-во, которые не требуют эксплицитного разъясне-ния терминов и основных идей. Таким образом, можно утверждать, что различия в культурных стратегиях обусловлены различиями в системах культурных ценностей носителей разных языков и культур [3, c. 67].

Говоря о культурных стратегиях научного дискурса, нельзя не отметить тенденцию к их уни-версализации, которая обусловлена процессом глобализации, охватывающим все стороны обще-ственной жизни, в том числе и науку. Этот про-цесс выражается в том, что глобальным языком науки в силу геополитических и экономических причин стал английский язык. Подавляющее большинство научных публикаций выпускается на английском языке, соответственно требования, которые предъявляются к авторам этих публика-ций – это требования, соответствующие англоя-зычной культурной модели дискурса. Для того, чтобы быть понятыми и опубликованными, авто-рам, представляющим другие культуры, необхо-димо переключение на англоязычную культурную модель и соответствующие культурные стратегии. Более того, англоязычная культурная модель на-учного дискурса, прямолинейная, логичная, экс-плицитная, наиболее точно соответствует самому понятию «стратегии» как оптимального способа достижения поставленной цели. Таким образом, знание англоязычных культурных стратегий науч-ного дискурса представляет насущную необходи-мость. Детальная разработка таксономии культур-ных стратегий научного дискурса может стать перспективным направлением дискурсивных ис-следований.

В языковом секторе дискурсивные стратегии получают свою вербальную реализацию в виде устных и письменных текстов различных типов и жанров. Эти тексты различаются как смысловой (тематической – лексической, стилистической), так и грамматической структурами (различные суперструктуры, риторические структуры и т. д.) и средствами их выражения.

В соответствии с уровневым строением языка как системы языковые стратегии подразделяются нами на фонетические, которые практически не




свойственны научному дискурсу (например, стра-тегия звукоподражания, ономатопия и т. д.), лек-сические (например, стратегии введения термино-логии той или иной предметной области, страте-гии введения оценочной и эмоционально-окрашен-ной лексики и т. д.), грамматические стратегии (например, синтаксические – на уровне словосоче-тания и предложения, композиционные/ схемати-ческие – на уровне дискурса и т. д.), стилистиче-ские/риторические (стратегии использования ме-тафоры и метонимии, актуализации однозначности или многозначности, использования обращений, вопросов и т. д.).

Одними из наиболее важных грамматических стратегий научного дискурса являются компози-ционные/схематические стратегии. Это динамиче-ские суперструктуры дискурса. Композиционная стратегия является частью грамматических страте-гий дискурса и состоит из набора грамматических категорий. В качестве примеров таких категорий выступают Заголовок, Аннотация, Введение, Ос-новная часть, Заключение, Список литературы и т. д.

Каждый жанр научного дискурса имеет свою композиционную стратегию как совокупность грамматических способов организации научной информации, обусловленную спецификой назна-чения различных жанров в процессе коммуника-ции. Как показало наше исследование, универ-сальная композиционная стратегия научной статьи включает следующие элементы: Заголовок/Title, Аннотацию/ Реферат/Abstract, Введение/ Introduc-tion, Основную часть/Methods+Results, Выводы/ Discussion, Список литературы/ References. Отли-чия в композиционных стратегиях англоязычных и русскоязычных научных статей наблюдаются на уровне Основной части. В англоязычной научной статье эта часть является более структурирован-ной, расчлененной. Она включает два структурных элемента: Методы и Результаты, в то время как русскоязычная композиция более аморфна, интуи-тивна, хотя и предполагает обращение к методоло-гии, процедуре анализа и описанию результатов. Следует отметить, что существование универсаль-ной композиционной стратегии научной статьи обусловлено ее типичной когнитивной стратегией «проблема-решение», которая, в свою очередь, зиждется на универсальных когнитивных основа-ниях формирования научного знания. Детальное изучение языковых стратегий научного дискурса на материале различных языков, подъязыков и жанров является перспективным направлением интегральных исследований.

В социальном секторе дискурсивные страте-гии зависят от автора и адресата, их социальных характеристик и деятельности по порождению и интерпретации текста. Неоднородность научного социума, которая выражается в профессиональной, гендерной, возрастной принадлежности, индиви-дуальных психологических, когнитивных, куль-

турных и других особенностях, требует от комму-никантов различных социальных стратегий дис-курса. Так, стратегии научного дискурса, ориенти-рованного на молодых исследователей с еще не-сформированной когнитивной базой, будут отличаться от стратегий дискурса, ориентирован-ного на профессиональный научный социум. Стратегии дискурса, ориентированного на пред-ставителей научного социума разных культур, также должны отличаться с учетом не только культурной, но и когнитивной составляющей. Особую роль в исследовании социальных страте-гий дискурса может сыграть жанр как совокуп-ность дискурсов, отражающих сходные социаль-ные действия в регулярно повторяющихся социо-культурных контекстах. Очевидно, что порядок следования таких социальных действий есть не что иное, как социальная стратегия дискурса. Ис-следование социальных стратегий под таким уг-лом зрения может внести вклад в дальнейшую разработку интегральной природы стратегий на-учного дискурса.

Как указывалось выше, в интегральном под-ходе именно коммуникативная деятельность пред-ставляет собой стержень, объединяющий все че-тыре сектора дискурса в единое целое, в котором все аспекты взаимообусловлены и не существуют друг без друга, а разделяются только в исследова-тельских целях. Поэтому коммуникативные стра-тегии дискурса можно назвать ведущими, иниции-рующими собственно дискурс. Очевидно, что коммуникативные стратегии дискурса определя-ются его коммуникативной целью. Коммуника-тивная цель дискурса представляет собой страте-гический результат, на который направлен комму-никативный акт [7]. В соответствии с принятым нами выше определением дискурса цель любого дискурса и его стратегии – добиться такого управ-ления деятельностью адресата, которое выражает-ся в перлокутивном эффекте.

Существуют различные трактовки целей и стратегий научного дискурса. Так, В.И. Карасик утверждает, что стратегии научного дискурса оп-ределяются его частными целями: а именно: 1) определить проблемную ситуацию и выделить предмет изучения, 2) проанализировать историю вопроса, 3) сформулировать гипотезу и цель ис-следования, 4) обосновать выбор методов и мате-риала исследования, 5) построить теоретическую модель предмета изучения, 6) изложить результа-ты наблюдений и эксперимента, 7) прокомменти-ровать и обсудить результаты исследования, 8) дать экспертную оценку проведенному исследо-ванию, 9) определить область практического при-ложения полученных результатов, 10) изложить полученные результаты в форме, приемлемой для специалистов и неспециалистов (студентов и ши-рокой публики) [5, с. 330–335]. На наш взгляд, стратегии научного дискурса, выделяемые В.И. Карасиком, в рамках применяемого нами




интегрального подхода являются не столько ком-муникативными, сколько когнитивными. Так, стратегии 1–7 и 9 фактически отражают этапы по-знавательной деятельности и, следовательно, яв-ляются когнитивными. Стратегии 8 и 10 можно отнести к коммуникативным, хотя в них имеются элементы языковых и социальных стратегий.

В качестве собственно коммуникативных стратегий научного дискурса мы выделяем ин-формирующие (интерпретация старых и сообще-ние новых знаний о мире), оценивающие (субъек-тивные – объективные, позитивные – негативные), стратегии убеждения и ряд других. Очевидно, что указанные коммуникативные стратегии вряд ли можно встретить в чистом виде, поскольку сооб-щение новых знаний не возможно без анализа ста-рых, без их оценки и стремления убедить адресата в своей правоте. Таким образом, как и в случае с другими стратегиями, можно говорить о полифо-нии и гибридности коммуникативных стратегий дискурса. Кроме того, коммуникативные страте-гии могут быть рассмотрены и с прагматической точки зрения. Так, для коммуникативных страте-гий важным является коммуникативная интенция автора, которая диктует прагматический тип стра-тегии: констатив, директив, квеситив и т. д. Важ-ным в коммуникативном плане является также распределение новой информации, которое зави-сит от культурной обусловленности стратегии. Проблема таксономии коммуникативных страте-гий научного дискурса является перспективным направлением интегральных исследований.

Таким образом, проведенное исследование позволило теоретически обосновать интегральный характер дискурсивных стратегий и представить их в виде интегральной модели общих и частных стратегий когнитивного, культурного, языкового, социального и коммуникативного аспектов науч-ного дискурса, которые взаимосвязаны и взаимо-обусловлены общими и частными целями комму-никации.

Выводы Интегральный подход к анализу стратегий

научного дискурса позволяет рассматривать это сложное явление как интегральный феномен, рас-средоточенный по четырем секторам: когнитивно-му, языковому, социальному и культурному, кото-рый активируется с помощью механизма речевой деятельности в единстве и взаимообусловленности составляющих его единиц с целью управления деятельностью коммуникантов. С учетом инте-гральной природы дискурсивных стратегий мы выделяем когнитивные, культурные, социальные, языковые и коммуникативные стратегии научного дискурса. В свою очередь, каждая из этих общих стратегий представляет собой сложное единство частных стратегий, которые взаимосвязаны и взаимообусловлены общими и частными целями и условиями коммуникации. Для научного дискурса

характерна полифония и гибридный характер его стратегий. Дальнейшее изучение интегральной природы стратегий научного дискурса во всех ее проявлениях и корреляциях может стать предме-том серьезного исследования.


1. Баженова, Е.А. Специфика смысловой структуры научного текста и его композиции / Е.А. Баженова // Очерки истории научного стиля русского литературного языка XVIII–XX вв.; под ред. М.Н. Кожиной: В 3 т. Т. II. Стилистика на-учного текста (общие параметры). – Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1996. – Ч. I. – С. 158–235.

2. Демьянков, В.З. Интерпретация текста и стратагемы поведения / В.З. Демьянков // Семан-тика языковых единиц и текста (лингвистические и психолингвистические исследования). – М.: Ин-т языкознания АН СССР, 1979. – 148 с.

3. Елизарова, Г.В. Культура и обучение ино-странным языкам / Г.В. Елизарова. – СПб.: Изд-во «Союз», 2001. – 291 с.

4. Иссерс, О.С. Коммуникативные страте-гии и тактики русской речи / О.С. Иссерс. – М.: УРСС; ЛКИ, 2008. – 288 с.

5. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик. – Волгоград: Перемена, 2002. – 477 с.

6. Макаров, М.Л. Основы теории дискурса / М.Л. Макаров. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2003. – 280 с.

7. Мальцева, В.А. Стратегии речевого воз-действия в профессиональной коммуникации: на примере юридического дискурса: автореф. дис.… канд. филол. наук / В.А. Мальцева. – Челябинск: ЧелГУ, 2011. – 26 с.

8. Хомутова, Т.Н. Научный текст: инте-гральный подход / Т.Н. Хомутова. – Челябинск: Издательский центр ЮУрГУ, 2010. – 333 с.

9. Хомутова, Т.Н. Научный текст: анализ вариативности / Т.Н. Хомутова. – Челябинск: Издательский центр ЮУрГУ, 2012. – 212 с.

10. Хомутова, Т.Н. Типология дискурса: ин-тегральный подход / Т.Н. Хомутова // Вестник Южно-Уральского государственного универси-тета. Серия «Лингвистика». – 2014. – Т. 11. ‒ № 2. – С. 14–20.

11. Clyne, M. Inter-cultural communication at work. Cultural values in discourse / M. Clyne. – New-York: Cambridge University Press, 1994. – 250 p.

12. Dijk, T.A. van. Strategies of Discourse Com-prehension / T.A. van Dijk, W. Kintsch. – New York: Academic Press, 1983. – 413 p.

13. Gumpertz, J. Discourse Strategies / J. Gum-pertz. – Cambridge: Cambridge University Press, 1982. – 240 p.

14. Kaplan, R.B. Cultural thought patterns in in-ter-cultural education / R.B. Kaplan // Language learning. – 1966. – Vol. 16. – P. 1–20.




15. Schiffrin, D. Approaches to Discourse / D. Schiffrin. – Cambridge, MA: Blackwell Publishers Inc., 1994. – 470 p.

16. Swales, J.M. Genre Analysis. English in academic and research settings / J.M. Swales. – Cam-bridge: Cambridge University Press, 1990. – 260 p.

Хомутова Тамара Николаевна, доктор филологических наук, доцент, заведующая кафедрой лин-гвистики и межкультурной коммуникации факультета лингвистики, Южно-Уральский государственный университет (Челябинск), [email protected]


__________________________________________________________________ STRATEGIES OF RESEARCH DISCOURSE: AN INTEGRAL APPROACH

T.N. Khomutova, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected]

The article focuses on the problem of research discourse strategies within the framework of the

integral approach. The notions of the integral approach in linguistics, research discourse, its structure, and principal constituents are investigated, with a special emphasis on discourse strategies. An integral model of research discourse strategies with respect to cognitive, social, cultural, communicative and language aspects of discourse is presented. Perspectives of further research are outlined.

Keywords: research discourse; strategy; integral approach; cognitive, social, cultural, communicative, and language aspects; integral model.

References

1. Bazhenova E.A. Specifika smyslovoj struktury nauchnogo teksta i ego kompozicii [Peculiarities of the Research Text Semantic Structure and Composition]. Ocherki istorii nauchnogo stilja russkogo literaturnogo jazy-ka XVIII–XX vv. Ed. M.N. Kozhinoj. V 3 t. T. II. Stilistika nauchnogo teksta (obshhie parametry). Perm', Izd-vo Perm. un-ta, 1996, Ch. I, pp. 158–235.

2. Dem'jankov V.Z. Interpretacija teksta i stratagemy povedenija [Text Interpretation and Behavioral Strata-gems]. Semantika jazykovyh edinic i teksta (lingvisticheskie i psiholingvisticheskie issledovanija). Moscow, In-t jazykoznanija AN SSSR, 1979, 148 p.

3. Elizarova G.V. Kul'tura i obuchenie inostrannym jazykam [Culture and Foreign Language Teaching. St. Petersburg, Izd-vo «Sojuz», 2001, 291 p.

4. Issers O.S. Kommunikativnye strategii i taktiki russkoj rechi [Communicative Strategies and Tactics of Russian Speech]. Moscow, URSS; LKI, 2008, 288 p.

5. Karasik V.I. Jazykovoj krug: lichnost', koncepty, diskurs [Language Circle: Person, Concepts, Discourse]. Volgograd, Peremena Publ., 2002, 477 p.

6. Makarov M.L. Osnovy teorii diskursa [Fundamentals of the Discourse Theory]. Moscow, ITDGK «Gno-zis», 2003, 280 p.

7. Mal'ceva, V.A. Strategii rechevogo vozdejstvija v professional'noj kommunikacii: na primere juridi-cheskogo diskursa. Avtoref. diss. kand. filol. Nauk [Strategies of Speech Influence in Professional Communica-tion: Judicial Discourse. Abstract of Cand. Diss.]. Chelyabinsk, ChelGU Publ., 2011, 26 p.

8. Khomutova T.N. Nauchnyj tekst: integral'nyj podhod [Research Text: an Integral Approach]. Chelya-binsk, South Ural St. Univ. Publ., 2010, 333 p.

9. Khomutova T.N. Nauchnyj tekst: analiz variativnosti [Research Text: Variation Analysis]. Chelyabinsk, South Ural St. Univ. Publ., 2012, 212 p.

10. Khomutova T.N. [Discourse Typology: an Integral Approach]. Bulletin of the South Ural State Univer-sity. Ser. Linguistics, 2014, vol. 11, no. 2, pp. 14–20. (in Russ.)

11. Clyne M. Inter-cultural Communication at Work. Cultural Values in Discourse. New-York: Cambridge University Press, 1994, 250 p.

12. Dijk T.A. van. Strategies of Discourse Comprehension. New York: Academic Press, 1983, 413 p.




13. Gumpertz J. Discourse Strategies. Cambridge, Cambridge University Press, 1982, 240 p. 14. Kaplan R.B. Cultural Thought Patterns in Inter-cultural Education. Language Learning, 1966, Vol. 16,

pp. 1–20. 15. Schiffrin D. Approaches to Discourse. Cambridge, MA, Blackwell Publishers Inc., 1994, 470 p. 16. Swales J.M. Genre Analysis. English in academic and research settings. Cambridge, Cambridge Uni-

versity Press, 1990, 260 p.

Tamara N. Khomutova, Doctor of Philology, Associate Professor, Head of the Department of Linguistics and Cross-Cultural Communication, Faculty of Linguistics of the South Ural State University (Chelyabinsk), [email protected]



Хомутова, Т.Н. Стратегии научного дискурса: ин-тегральный подход / Т.Н. Хомутова // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 15–22.

Khomutova T.N. Strategies of Research Discourse: an Integral Approach. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 15–22. (in Russ.)



Имя Дениса Осокина – поэта, прозаика, сце-нариста – стало широко известным стало благода-ря экранизации повести «Овсянки» – одноимен-ный фильм был включен в программу междуна-родного Венецианского кинофестиваля 2010 года. Проза и стихи Д. Осокина публиковались в журна-лах и альманахах «Знамя», «Октябрь», «Вавилон», «Улов». В 2001 году Д. Осокину была присуждена премия «Дебют» в номинации «Короткая проза» за цикл рассказов «Ангелы и революция». В 2004 и в 2011 годах имя Дениса Осокина вошло в шорт-лист премии им. Андрея Белого за книги «Барыш-ни тополя» и «Овсянки» соответственно, в 2005 – шорт-лист премии им. Ю. Казакова за книгу «Но-вые ботинки», в 2008 в рамках фестиваля «Аксе-нов-фест» писатель получает премию «Звездный билет» за книгу «Овсянки».

Первые же публикации произведений Дениса Осокина, появившиеся в различных журналах и Интернете в начале 2000-х годов, привлекли вни-мание критиков. Осокина называют надеждой но-вой русской литературы (Д. Бавильский), фавори-том современной литературы, создавшим новую, постмодернистскую, версию сказа (М. Липовец-кий). Андрей Урицкий называет имя Дениса Осо-кина в ряду с Шишем Брянским и Василием Сига-ревым, замечая, что «даже если в «Дебюте» не появится больше ни одного значительного авто-ра – если наградили этих людей, существование премии уже себя оправдало» [4, с. 318].

Подобные высказывания дают право говорить о том, что Д. Осокин развивает один из важней-ших векторов современной русской литературы.

Д. Осокин, как и большинство современных авторов, совмещает поэтическое и прозаическое творчество. В исследовательской литературе опи-сан феномен взаимодействия в одном тексте сти-хового и прозаического начал, которому Ю.Б. Ор-лицкий дал определение «прозиметрия» [2, с. 684].

Комментируя своеобразие текстов Д. Осокина, критик Д. Бавильский пишет, что «это не стихи и не проза, но и стихи и проза одновременно. <...> Оже-релья быличек и почти сказок, зарисовок и расскази-ков, выстроенные до последней запятой, замыслова-тые ритмом и непрямым говорением, подспудно продолжающиеся в других частях цикла, на других этажах многоголового дома, открытого всем вет-рам» [1]. Д. Осокин стирает в своих книгах границу между стихом и прозой, позволяя стиховому началу внедряться в прозаическую речь.

Родовая природа книг Д. Осокина не может быть определена однозначно. Активизируя белое поле страницы, писатель смешивает визуальные маркеры прозаического и стихотворного родов. Трудности в определении родовой принадлежно-сти текстов Д. Осокина связаны с их визуальным обликом, особым расположением текста на про-странстве страницы.

Яркой визуальной особенностью текстов Д. Осокина является выравнивание каждого фраг-мента «по ширине» так, чтобы образовывались одинаково широкие поля вокруг него. При такой форме подачи текста прозаические и стихотвор-ные фрагменты уравниваются в правах:

[3, с. 135].

УДК 808.1 + 821.161.1 ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ СТИХОВОГО И ПРОЗАИЧЕСКОГО ДИСКУРСОВ В ТВОРЧЕСТВЕ ДЕНИСА ОСОКИНА Т.А. Чигинцева Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

В данной статье исследуются произведения современного писателя Дениса Осокина, в твор-честве которого ярко проявляется одна из ведущих тенденций современной литературы – взаи-модействие прозаических и стихотворных форм. Учитывая синкретичный характер прозыД. Осокина, в статье исследуются визуальные особенности текстов писателя: их особое располо-жение на пространстве страницы, активизация в них разнообразных графических средств. В сво-ем творчестве писатель использует целый комплекс приемов, соотносимых со стихотворной тех-никой и традицией: вертикальное расположение текста, строфическая урегулированность абза-цев, наличие метризованных фрагментов, что позволяет создать прозаический текст с особой ритмической организацией. В результате исследования делается вывод о том, что для Д. Осокина прозаическая и стихотворная форма обладают равными художественными возможностями.

Ключевые слова: визуальность, проза, стих, прозиметрия.




Д. Осокин располагает тексты симметрично оси страницы, вследствие чего происходит увели-чение полей, актуализируется белое поле страни-цы, которое выполняет функцию рамки, окаймля-ет, ограничивает текст в его единстве и помогает сформировать единый образ физического про-странства страницы.

Центрированию в текстах Д. Осокина подвер-гаются не только прозаические, но и драматурги-ческие отрывки, элементы заголовочно-финального комплекса, что акцентирует верти-кальный вектор, визуально соотносимый со стихо-творным текстом.

Вертикально оформленный прозаический или драматургический текст наделяется особой семан-тической значимостью. Благодаря авторскому вы-делению отдельных фрагментов «с помощью не-традиционного их размещения на странице, нару-шающего характерную для прозы строгую линейность движения словесного потока, задается особая, отличная от традиционно прозаической, паузировка, закладывается определенное автор-ское смысловое (и соответственно – интонацион-ное) выделение тех или иных фрагментов, что тра-диционно считается отличительной чертой стихо-творного, а не прозаического текста» [6, с. 217]:

с у е т а с к о т скот и люди дома в воде ветер – дома – вода пьяные в половодье кладбище в ь половодье дети в половодье возможно – упавшие в воду ловля рыбы в половодье – вблизи домов

[3, с. 189].

Такие тексты создают впечатление словесной арабески, причудливого орнамента.

Д. Осокин сегментирует текст на абзацы и бо-лее крупные единицы формального членения, со-единяя прозаический и стиховой, т. е. горизон-тальный и вертикальный векторы.

В визуальном облике книг Д. Осокина обна-руживаются принципы строфичности. Абзацы в них выделяются визуально на пространстве стра-ницы благодаря тому, что примерно равны друг другу или сближаются по объему. В стихе подоб-ную функцию выполняет строфа, поэтому возни-кает аналогия в визуальном оформлении стихо-творного и прозаического текстов.

Строфическая организация текстов Д. Осоки-на служит созданию в них стихоподобного верти-кального ритма, который возникает в результате сопоставления соседних строф. Экспансия стихо-вого начала выражается не только в выравнивании по объему абзацев-строф, но и в уменьшении их объема. Такой способ записи задает особую инто-нацию чтения, стирает различия между литератур-

ными родами, наглядно демонстрирует проницае-мость границ между прозой и стихом.

Активное взаимодействие стиха и прозы в творчестве Д. Осокина проявляется также во вклю-чении стихотворных текстов в контекст книги.

Для большинства своих стихотворных текстов Д. Осокин выбирает форму, имитирующую рус-ский народный стих, под которым в стиховедении понимается «высокоорганизованная в ритмиче-ском отношении речь, „стиховность“ которой, да-же если она укладывается в метрические парамет-ры силлаботонического, силлабического или то-нического стиха, лишь потенциальна» [6, с. 50].

люлю бай люлю бай я прошу – умирай не кричи не реви отвернись и умри будет вьюжить с утра понесем со двора ямку выдолбим тебе на мартыновой горе в два холста завернем летом в гости придем [4, с. 142].

Такая форма органично взаимодействует с фольклорным содержанием стихотворного текста, представляющего собой смертельную колыбель-ную. Ритм в таком случае поддерживается парной рифмовкой и относительно равным количеством ударений в стихотворных строчках, создавая ин-тонацию живой разговорной речи.

Имитация народного речитативного стиха по-зволяет придать стихотворным текстам Д. Осокина заклинательный характер, усиливающийся отсут-ствием знаков препинания и синтаксическим па-раллелизмом. Фрагменты, «ритмическая упорядо-ченность которых основывается на синтаксиче-ском параллелизме, а также на звуковых и грамматических повторах, могут быть названы потенциально-стихотворными» [6, с. 55]:

пугало пугало миленькое пугало приходи приходи пугало – препугало [3, с. 177]

с лугов возьмем травы с болот возьмем травы с холмов возьмем травы у анны возьмем травы руй руй я скажу будь хоть мертвой (ым) [4, с. 247].

Звуковые повторы в заговоре с одной стороны выступают в качестве «эффективного мнемониче-ского подспорья, с другой стороны, звуковая обо-лочка чародейных формул, как бы подтверждаю-щая сверхъестественную силу слова, последова-


Чигинцева Т.А. Взаимодействие стихового и прозаического дискурсов в творчестве Дениса Осокина


тельно используется для достижения заклинатель-ного эффекта» [6, с. 53].

Стихотворные тексты, расположенные рядом с прозаическими, заряжают их своим ритмом:

– ты злодей а я глупышка - девица отказала жениху из столицы позволила себя трогать и гладить и все видела что ты делал с ядей – ах лягушечка моя ну не сетуй лучше сделайся опять н е о д е т о й ляжем ляжем на бутоны волошек на мыльнянку и мышиный горошек

говорить о кладе, о старых сапогах. пить с пугалами кофе на осеннем снегу. жены уехали, кроты уснули, пугала вмерзли в землю. роди дочку, пугало. – попросили и ушли по глубоким следам от своих ботинок

[3, с. 205]. Ритм, задаваемый стихом, передается и про-

заическому тексту, где визуально поддерживается синтаксическим параллелизмом.

Эксперименты Д. Осокина в области прозиметри-ческой композиции показывают, что для него про-заическая и стихотворная форма обладают равны-ми художественными возможностями.

Таким образом, можно сказать, что в своем творчестве писатель использует целый комплекс приемов, соотносимых со стихотворной техникой и традицией:вертикальное расположение текста, строфическая урегулированность абзацев, наличие метризованных фрагментов и пр. Использование данных приемов сообщает книге ритмическое единство, ориентируя читателя на стиховую пара-дигму.


1. Бавильский, Д. Между собакой и волком / Д. Бавильский // Топос. – 2003. – http://www.topos.ru/article/1715.

2. Орлицкий, Ю.Б. Динамика стиха и прозы в русской словесности / Ю.Б. Орлицкий. – М.: РГГУ, 2008. – 845 с.

3. Осокин, Д. Барышни то́ поля / Д. Осокин. – М.: Новое литературное обозрение, 2003. – 475 с.

4. Осокин, Д. Овсянки: Рассказы, повесть / Д. Осокин. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. – 624 с.

5. Урицкий, А. В поисках за исчезающей со-временностью / А. Урицкий // Новое литературное обозрение. – 2005. – № 73.

6. Федотов, О.И. Основы теории литерату-ры: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: в 2 ч. Ч. 2: Стихосложение и литературный про-цесс / О.И. Федотов. – М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 2003.

Чигинцева Татьяна Александровна, кандидат филологических наук, преподаватель кафедры рус-ского языка и литературы, Южно-Уральский государственный университет (Челябинск), [email protected]

Поступила в редакцию 16 февраля 2015 г.

__________________________________________________________________ INTERACTION OF VERSE AND PROSE DISCOURSES IN THE WORKS BY DENIS OSOKIN

T.A. Chigintseva, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected]

The present article deals with Denis Osokin’s works that manifest one of the leading trends of con-temporary literature – interaction of prose and poetic forms. Taking into consideration syncretic nature of D. Osokin’s prose, the author studies visual features of his texts: their special location on the page, use of various graphic tools. In his works the writer uses a set of techniques correlated with poetic tech-nique and tradition: vertical position of the text, strophic paragraphs settlement, existence of metrized fragments, which allows to create a prose text with a special rhythmic organization. The author draws a conclusion that prosaic and poetic forms have equal artistic possibilities for D. Osokin.

Keywords: visuality, prose, verse, prozimetria.




References 1. Bavilskiyj D. Mezhdu sobakoy i volkom [Between dog and wolf]. Topos. Available at:

2003.http://www.topos.ru/article/1715. 2. Orlitskiy U.B. Dinamika stikha I prozy v russkoy slovesnosti [Dynamics of verse and prose in Russian li-

terature]. Moscow, RGGU, 2008, 845 p. 3. Osokin D. Baryishnitopolya [Ladies poplar]. Moscow, New literary review, 2003, 475 p. 4. Osokin D.Ovsyanki: Rasskazy, povest [Oatmeal: Stories, story]. Moscow, CoLibry, Azbuka-Attikus,

2011, 624 p. 5. Uritskiy A. V poiskakh za ischezayushchey sovremennost'yu [In search for endangered by modernity].

New literary review. 2005. no. 73, pp. 317–325. 6. Fedotov O.I. Osnovy teorii literatury: ucheb. posobie: v 2 ch. Ch. 2. Stikhoslozhenie i literaturnyy prot-

sess [Fundamentals of the theory of literature: Studies: in 2 parts. Part 2: Prosody and literary process]. Moscow, Humanitarian publishing center VLADOS, 2003.

Tatyana A. Chigintseva, PhD (Russian Literature), lecturer of Russian language and literature department,

South Ural State University, [email protected].

Received 16 February 2015


Чигинцева, Т.А. Взаимодействие стихового и прозаического дискурсов в творчестве Дениса Осоки-на / Т.А. Чигинцева // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лин-гвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 23–26.

Chigintseva T.A. Interaction of Verse and Prose Discourses in the Works by Denis Osokin. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 23–26. (in Russ.)



Введение Стеганография часто определяется как наука

и искусство сокрытия информации (сообщения) в так называемом контейнере, передача которого от одного лица другому не вызывает подозрений. В отличие от криптографии, в задачи которой входит защита собственно сообщения, основной целью стеганографии является защита самого факта на-личия скрытого сообщения. На Первом семинаре по сокрытию информации в 1996 году стеганогра-фия была выделена как один из способов защиты информации от обнаружения, наряду со скрытыми каналами, а также средствами защиты от удаления информации – анонимностью и цифровыми отпе-чатками [17]. Несмотря на некоторую непоследо-вательность представленной классификации (смотри аргументацию, представленную, напри-мер, в [13]), стеганография выделилась в совре-менную научную область (хотя практика стегано-графии и сам термин насчитывает несколько сто-летий – термин был взят из названия книги Иоганна Тритемия и с греческого переводится как «тайнопись»), характеризующуюся современными компьютерными методами и стремительно разви-вающуюся в наши дни.

Стеганография охватывает широкую область исследований, так как в качестве контейнера могут выступать самые разнообразные объекты: начиная от листа бумаги, на котором сообщение записыва-ется с помощью симпатических чернил или «встраивается» в виде микроточек, разработанных в Германии в первой половине XX века и практи-чески используемых в военных целях (классиче-ская, или техническая, стеганография), включая на

современном этапе различные цифровые объек-ты – аудио, видео, текстуры 3D-объектов и другие типы файлов (цифровая стеганография), и закан-чивая текстами на естественном языке (лингвис-тическая, или текстовая, стеганография).

При использовании лингвистической стегано-графии передача скрытого сообщения производит-ся посредством внедрения этого сообщения в не-который текст (псевдотекст), который сам по себе не содержит «полезной» для получателя информа-ции и для посторонних глаз выглядит «безобид-ным».

Следует остановиться на интерпретации «без-обидности» текста: исходным предположением является то, что текст подвергается анализу на предмет содержания в нем какого-либо скрытого сообщения – стегоанализу. Текст вызывает подоз-рения в том случае, если он выглядит «неестест-венным» в определенном смысле. Например, если в тексте на русском языке содержится буква «ф» (одна из наиболее редких букв в русском языке согласно данным, полученным на материале На-ционального корпуса русского языка [2]) пример-но так же часто, как самая частотная буква «о» [2], то частотный анализ такого текста позволит за-ключить, что такое распределение неестественно для текста на русском языке; значит, возникнет подозрение, что текст подвергся модификациям, в частности, с целью внедрения в него тайного со-общения.

В качестве анализатора текста на предмет со-держания в нем скрытой информации может вы-ступать человек или компьютерная программа, и, в общем случае, оценка этих типов анализаторов для

Лексикография и прикладная лингвистика УДК 81’322.2 + 003.26 + 004.415.24 ББК Ш100.3 + Ш11 ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СТЕГАНОГРАФИЯ: СОВРЕМЕННЫЕ ПОДХОДЫ. ЧАСТЬ 1 О.И. Бабина Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

В статье определено место лингвистической стеганографии в системе методов сокрытия инфор-мации как способа внедрения тайного сообщения в текст-контейнер. Понятие собственно лингвис-тической стеганографии, подразумевающее при формировании стеготекста имитацию свойств тек-ста на естественном языке, противопоставлено понятию текстовой стеганографии, где для кодирова-ния сообщения применяются характеристики формата. Выделены уровни моделирования стеготекста, которые учитываются при порождении текстов с характеристиками, типичными для не-модифицированного текста на естественном языке. Рассмотрены методы внедрения тайного сооб-щения в стеготекст на основе моделирования статистических и синтаксических характеристик тек-ста. Выявлены достоинства и недостатки использования описанных методов.

Ключевые слова: лингвистическая стеганография, стеготекст, сокрытие информации, защита информации, автоматическая обработка текстов.


Лексикография и прикладная лингвистика


одного и того же текста может быть различной. В современных условиях, в эпоху «больших дан-ных», первичный анализ выполняется автоматизи-рованными средствами. В связи с этим, стеготекст (контейнер с содержащимся в нем тайным сооб-щением) должен, прежде всего, выдерживать сте-гоатаку со стороны машины, то есть алгоритмиче-скую проверку «естественности» текста.

Общепринятым стало выделение в текстовой стеганографии трех групп, предложенных в [5]: 1) стеганография, основанная на форматировании текста; 2) случайная и статистическая генерация; 3) лингвистические методы стеганографии. Стега-нография, основанная на формате, подразумевает изменение определенных свойств форматирования текста с целью скрыть в нем информацию. К таким особенностям формата относят визуальные и тек-стовые семаграммы, намеренное использование опечаток, капитализация, применение определен-ных шрифтов, решетчатые и нулевые шифры и т. д. [10]. Одним из наиболее известных способов применения текстовых семаграмм является ис-пользование пробелов между словами, предложе-ниями или в конце строк: в зависимости от коли-чества пробелов, кодируется 0 или 1. В качестве вариации, пробелы, кодирующие двоичную ин-формацию, могут использоваться в тексте CSS-файлов (использование пробела до или после сим-вола знака «:» при описании атрибутов и их значе-ний) или HTML-разметки (наличие или отсутствие пробела в метках для передачи двоичной инфор-мации). Обзор некоторых разновидностей формат-ной стеганографии можно найти, например, в [3, 10, 18]. Зачастую, термин «текстовая стеганогра-фия» используется узко для того, чтобы обозна-чить только этот тип стеганографии. Вместе с тем, данный тип, фактически, не использует лингвис-тические особенности текста. Другие два типа сте-ганографии в большей степени ориентированы на эти особенности. В дальнейшем, под термином «лингвистическая стеганография» мы будем под-разумевать лишь последние два типа.

С точки зрения лингвистической стеганогра-фии, в моделировании текста можно выделить следующие уровни:

– статистический, – синтаксический, – лексико-семантический, – онтологический. Тогда проблему лингвистической стеганогра-

фии можно переформулировать так: как создать стеготекст, характеризующийся на каждом из этих уровней свойствами, типичными для обычного, «естественного» текста (то есть такого, который не содержит тайного сообщения)?

Учитывая особенности естественного языка и достижения в области его компьютерного модели-рования, данные уровни перечислены в порядке возрастания устойчивости к проверке на наличие в тексте скрытой информации. При этом текст, ко-

торый не вызовет подозрений на предыдущем уровне, не обязательно выдержит проверку при оценке на последующем уровне.

Методы современной лингвистической стега-нографии нацелены на автоматизацию создания стеготекста. В общем случае, в процедуре созда-ния стеготекста в качестве входных данных ис-пользуется собственно тайное сообщение M (тра-диционно представленное в двоичном коде) и, оп-ционально, текст-контейнер C (любой текст, созданный человеком, зачастую имеющийся в от-крытом доступе). Применяя знания из лингвисти-ческой базы знаний, сообщение M внедряется в контейнер C. Возможен также случай, когда текст-контейнер не задан. Тогда процедура создания стеготекста состоит в том, чтобы преобразовать тайное сообщение M на основе созданной лин-гвистической базы знаний и разработанных про-цедур в автоматически сгенерированный связный псевдотекст. Такой псевдотекст, как правило, мо-жет удовлетворять требованиям к «естественно-му» тексту на статистическом и синтаксическом уровне, но семантика, будучи наиболее сложным объектом компьютерного моделирования естест-венного языка и трудно поддающимся автомати-зации, в таких текстах страдает. Если такой текст будет предъявлен человеку, он легко идентифици-рует его «нерегулярность», установив наличие нетипичных для обычного текста, созданного че-ловеком, свойств. Поэтому основная задача совре-менной стеганографии заключается в решении вопроса, какова должна быть процедура автомати-зированной генерации стеготекста, который в оп-ределенном смысле (при оценке на каждом из пе-речисленных уровней) был бы похож на «естест-венный» текст, созданный человеком. Именно такой стеготекст, предположительно, не вызовет подозрений у стегоанализатора (человека или ма-шины), и цель стеганографии (скрыть факт нали-чия тайного сообщения) будет достигнута.

Общим свойством современных подходов к лингвистической стеганографии является исполь-зование вариативности языковых средств для вне-дрения тайного сообщения в текст-контейнер: ин-формация о значении очередного бита тайного сообщения M несет выбор в пользу одного из множества альтернативных способов репрезента-ции единиц на различных языковых уровнях.

В данной статье рассмотрим подробнее стати-стические и синтаксические подходы, в основе которых лежит опора на формальные характери-стики текста.

Статистический подход Методы стеганографии, связанные со стати-

стическим уровнем, не используют собственно лингвистические свойства текстов, и выделены в [5] в отдельный тип – случайной и статистической генерации псевдотекстов с сохранением значений статистического распределения лингвистических


Бабина О.И. Лингвистическая стеганография: современные подходы. Часть 1


единиц в результирующем тексте. Начало для это-го направления (и современной лингвистической стеганографии в целом) было положено с введени-ем понятия мимических функций [23], которые представляют собой алгоритмы для автоматиче-ской генерации текста, соответствующего опреде-ленному статистическому профилю. То есть ре-зультирующий текст должен подражать некоторо-му реальному тексту, написанному на естественном языке, с точки зрения статистиче-ского распределения лингвистических единиц в нем. В качестве лингвистических единиц могут выступать, например, символы или слова. Напри-мер, такой алгоритм для генерации стеготекста T, моделирующего статистическое распределение лингвистических единиц (символов) в некотором реальном тексте-источнике S, может иметь сле-дующий вид [22, с. 89]:

1. Построить частотный список n-грам в тек-сте S (n-грам интерпретируется как последова-тельность из n лингвистических единиц, в частно-сти, символов).

2. Выбрать любой n-грам и поставить его в начало генерируемого текста T. Этот n-грам не содержит кодируемой информации и используется для начала процесса порождения.

3. Повторить в цикле следующие шаги: а) взять последние (n – 1) символ в тексте T; б) найти в построенном на шаге 1 списке все

n-грамы, начинающиеся с этих (n – 1) символов; в) сформировать множество возможных аль-

тернатив для выбора последующего символа для текста T из n-х символов n-грамов, отобранных на предыдущем шаге (3б);

г) присвоить веса элементам множества в за-висимости от частот;

д) добавить символ из множества, учитывая его вес.

Наиболее существенная часть алгоритма за-ключается в выборе весов таким образом, чтобы самый частотный символ кодировал меньшее ко-личество бит информации. Чем меньше частота возможной альтернативы, тем большее количество бит информации этот символ должен кодировать. За счет этого достигается более редкое использо-вание в тексте T символов, которые реже исполь-зовались в исходном тексте S, и наоборот. Этот принцип реализуется в различных алгоритмах сжатия. Для его реализации при решении задачи автоматической генерации текста, имитирующего статистическое распределение лингвистических единиц некоторого реального текста, оказался весьма продуктивным алгоритм Хафмана [9]. Так, если для некоторого n-грама с определенным на-чалом (первые n – 1 символы заданы) множество возможных альтернатив n-го символа включает символы «е» (предположим, с вероятностью 0,8), «o» или «a» (с вероятностями по 0,1), то на осно-вании этой информации можно построить дерево Хафмана, представленное на рисунке.

Тогда если следующий бит тайного сообще-ния М содержит 0, в генерируемый текст T следует внести символ «е». Если следующий бит тайного сообщения М содержит 1, то необходимо взять еще один бит из сообщения М – тогда следующий символ текста T будет кодировать сразу 2 бита информации: если тайное сообщение М содержит последовательность «10», то следует выбрать сим-вол «а», иначе – для кодирования последователь-ности «11» – следует использовать символ «о».

Существуют многочисленные примеры ис-пользования алгоритма Хафмана для моделирова-ния статистического распределения лингвистиче-ских единиц в стеготексте (в общем случае для тех же целей используются и другие алгоритмы сжа-тия). Вместе с тем, строго говоря, алгоритм не по-зволяет точно смоделировать распределение лин-гвистических единиц. Фактически, при использо-вании построенного дерева (см. рисунок) для символов «е»:«а»:«о» в результирующем тексте T моделируется распределение вероятностей 0,5:0,25:0,25 соответственно, а не 0,8:0,1:0,1, как это следует (исходя из нашего предположения) из частот данных символов, собранных на материале текста S.

Кроме того, текст, сгенерированный посред-ством посимвольной генерации, очевидно, не яв-ляется собственно текстом – это лишь последова-тельность, в некоторой мере сохраняющая про-порции использования символов в определенном языке. Хотя экспериментальная проверка показала, что использование модели 5-го уровня (5-грам) позволяет получить текст, в основном содержащий реальные слова языка [22], все же проверка такого текста по словарю позволит обнаружить достаточ-ное количество фиктивных слов; применение син-таксического анализатора в ходе стегоанализа не-медленно выявит отсутствие релевантной для ес-тественной языка синтаксической структуры предложений и т. д. Поэтому в современной стега-нографии принцип сохранения статистического распределения лингвистических единиц использу-ется в дополнение к собственно лингвистическим методам построения стеготекста.

Пример построения дерева Хаффмана (из [22]) Синтаксический подход При генерации стеготекста для преодоления

недостатков посимвольной генерации, в частно-сти, отсутствия приемлемой для естественного




языка синтаксической структуры, а также наличия фиктивных слов, в [22] предлагается подход на основе применения контекстно-свободной грамма-тики – понятия, которое было введено Н. Хомским для объяснения функционирования языка [7]. Кон-текстно-свободная грамматика Хомского G пред-ставляется как четверка:

, , , ,G T V P S где T – множество терминальных символов; V – множество нетерминальных символов; P – ко-нечный набор правил вывода; S – начальный сим-вол. В основе такой грамматики лежит предло-женный в [1] метод разложения на непосредствен-ные составляющие: правила вывода моделируют процесс последовательного развертывания на-чального символа грамматики (обозначающего предложение у Н. Хомского) в дерево непосредст-венных составляющих, листы которого представ-лены терминальными символами, а внутренние узлы – нетерминальными символами.

Для целей лингвистической стеганографии может быть построена контекстно-свободная грамматика в нормальной форме Грейбах [8] (это требование предъявляется для предотвращения зацикливания при синтаксическом разборе), каж-дое правило которой строится как дизъюнкция способов разложения нетерминального символа на составляющие. Количество дизъюнктов должно быть 2n n , при этом n определяет, сколько бит информации может быть закодировано на данном шаге. Например, грамматика может иметь вид:

S := subject predicate subject := proper || Эта noun predicate := adjective || не adjective adjective := привлекательная || черствая noun := куница || головка сыра proper := Анна || Светлана В этом примере в каждом правиле использу-

ется 21 дизъюнктов; первый дизъюнкт в каждом правиле кодирует 0, второй – 1. Дерево конструи-руется в порядке сверху-вниз слева-направо. По-следовательно выбирая альтернативу, соответст-вующую 0 или 1 (в зависимости от скрытого со-общения), на каждом этапе выделения непосредственных составляющих кодируется один бит информации. Например, при кодировании по-следовательности 1110 с использованием пред-ставленной контекстно-свободной грамматики, будет сгенерирован текст «Эта головка сыра не привлекательная».

Представленная ранее грамматика при гене-рации дает 4 точки ветвления в дереве непосредст-венных составляющих, при этом в каждом случае выбор осуществляется из двух альтернатив; зна-чит, грамматика может породить всего 24 = 16 раз-личных предложений. Очевидно, что текст, со-ставленный из различных комбинаций этих 16 предложений, не отличается разнообразием.

Тогда если сообщение M достаточно длинное, по-добные повторы укажут на неестественную при-роду такого текста, и цель стеганографии не будет достигнута. Для решения этой проблемы такая грамматика может быть расширена: вместо дизъ-юнкции двух альтернатив, в некоторых правилах может содержаться дизъюнкция 4, 8, 16 и т. д. аль-тернативных способов разделения на непосредст-венные составляющие; тогда каждая из таких аль-тернатив вместо 1 бита информации будет кодиро-вать соответственно 2, 3, 4 и т.д. бит (например, для случая 4 альтернатив – первая альтернатива кодирует последовательность 00, вторая – 01, тре-тья – 10, четвертая – 11). Вместе с тем наиболее существенным недостатком такого способа оста-ется трудоемкость разработки самой грамматики: усилия, потраченные на составление достаточно устойчивой для стегоанализа (т. е. большой) и в то же время непротиворечивой грамматики, могут оказаться неоправданно высокими. При этом в результате использования грамматики будут со-ставляться синтаксически верные последователь-ности, которые, однако, могут не иметь приемле-мой семантической интерпретации (ср. известный пример Н. Хомского «Colorless green ideas sleep furiously»). Кроме того, если грамматика действи-тельно покрывает многие явления естественного языка, она неизбежно допускает множественные синтаксические интерпретации для некоторых языковых выражений, так как синтаксическая омонимия в естественном языке – нередкое явле-ние. В результате, для некоторых предложений при автоматическом парсинге могут возникать несколько вариантов разбора, что приведет к не-возможности однозначной интерпретации скрыто-го сообщения.

Для минимизации усилий при использовании синтаксического подхода необходима автоматиза-ция построения синтаксического компонента мо-дулей генерации стеготекста. Известным приме-ром реализации этого направления является сис-тема NICETEXT [6], в работе которой, наряду с возможностью генерации предложений с помо-щью контекстно-свободной грамматики, предлага-ется альтернатива применения корпусного подхо-да для извлечения поверхностно-синтаксических шаблонов из текста на естественном языке. Так, корпус текстов (текст-источник) S может быть автоматически таггирован. Например,

Мы/мест_лич жили/глал в/предл болоти-стом/прил крае/сущ близ/предл большой/прил ре-ки/сущ, в/предл двадцати/числит милях/сущ от/предл ее/мест_притяж впадения/сущ в/предл море/сущ.

На основе размеченного таким образом кор-пуса S автоматически собирается база синтаксиче-ских шаблонов R, которые могут включать, кроме собственно меток частей речи, знаки пунктуации, скобки, специальные символы и т.д. Так, для приве-денного в примере предложения, шаблон примет вид




[мест_лич глал предл прил сущ предл прил сущ, предл числит сущ предл мест_притяж сущ предл сущ.].

Также на основе корпуса S составляется сло-варь L, в котором все вхождения jw соотнесены с меткой части речи и произвольно каждому вхож-дению приписано значение 1 или 0.

Тогда процесс генерации стеготекста T пред-ставляет собой процедуру, включающую цикличе-ское применение следующих шагов до тех пор, пока скрытое сообщение М не будет полностью закодировано:

1) произвольно выбрать синтаксический шаб-лон ir из базы синтаксических шаблонов R;

2) заполнить выбранный шаблон лексически-ми единицами из словаря L таким образом, что:

а) все позиции частей речи шаблона ri заме-няются на вхождение jw из лексикона L, поме-ченное меткой, соответствующей данной позиции в шаблоне;

б) при заполнении каждой позиции из множе-ства слов лексикона с одинаковой меткой выбира-ется такое, которое соответствуют текущему коди-руемому биту информации в тайном сообщении M;

3) добавить заполненный шаблон к тексту T. Метки частей речи в примере достаточно гру-

бые (включают лишь собственно часть речи) – при генерации текста с их помощью предложения мо-гут оказаться аграмматичными. Поэтому реальная система должна использовать более «тонкие» мет-ки, включающие информацию о различных грам-матических признаках слова в данной позиции, например, информацию о числе, роде и падеже для существительных и прилагательных (для генера-ции фраз, согласованных по этим грамматическим признакам). Кроме того, метка может включать информацию семантического характера (напри-мер, для существительных – абстрактное или кон-кретное, одушевленное или неодушевленное, че-ловек или не-человек и т. д.)

Моделирование синтаксического уровня тек-ста также выполняется при встраивании тайного сообщения M посредством синтаксических транс-формаций текста-субстрата C, созданного челове-ком и использующегося как контейнер [4, 12, 14, 16, 19, 21]. Для реализации такого подхода текст C следует подать на вход синтаксического анализа-тора (для полного или частичного парсинга), что-бы получить на выходе синтаксическую структуру предложения (в частности, в виде дерева непо-средственных составляющих). Далее эта структура может быть подвержена синтаксическим транс-формациям таким образом, что смысл в значи-тельной степени не изменится. Трансформации, как правило, заключаются в перестановке, вставке или замещении непосредственных составляющих. При этом в языках с относительно-свободным по-рядком слов практически любые перестановки составляющих дают грамматически верные конст-

рукции (например, такие трансформации исполь-зуются в качестве инструмента лингвистической стеганографии в [15] для турецкого и в [11] для гре-ческого языка), что позволяет ограничиться частич-ным парсингом при автоматической обработке тек-ста и довольно свободно оперировать этим видом трансформаций. В языках с фиксированным поряд-ком слов синтаксические трансформации также воз-можны, но лишь ограниченный их набор приводит к построению грамматически верного предложения.

В [4] в качестве наиболее частотных синтак-сических трансформаций в английском языке вы-деляются изменение позиции обстоятельства в предложении (Mary reads books in the evening – In the evening, Mary reads books), вставка наречия (Mary often reads books in the evening), пассивиза-ция (Books are read by Mary in the evening), преоб-разование в расщепленное предложение (It is Mary who reads books in the evening). В [20] дополни-тельно выделяются трансформации топикализации (Mary reads books – Books, Mary reads), экстрапо-зиции (To believe that is difficult – It is difficult to believe that), преобразование в псевдорасщеплен-ное предложение (I like apples – Apples are what I like), преобразование к конструкции с вводным there (Apples are on the table – there are apples on the table), замещение составляющих на дейктиче-ские слова (Apples are on the table – Apples are there). При таком подходе каждая из синтаксиче-ских структур (тип предложения, порядок слов в предложении) соотнесена с двоичным кодом, и в зависимости от того, какая следующая последова-тельность бит сообщения M должна быть закоди-рована, для предложения текста-контейнера C ис-пользуется трансформация с соответствующим кодом. Трансформированное предложение вклю-чается в стеготекст T.

Ненадежность такого подхода с точки зрения стегоанализа заключается в том, что здесь не учиты-ваются требования сохранения естественного для языка статистического распределения лингвистиче-ских единиц: некоторые синтаксические конструк-ции довольно редки в языке (например, предложения с топикальным выделением), и их частое появление в тексте может свидетельствовать о вмешательстве с целью передачи тайного сообщения. Кроме того, дискурсивный анализ может выявить необычное распределение синтаксических типов. Например, если в качестве текста-субстрата C выступает текст инструкции, предложения в нем представляют собой последовательность императивов. Внезапное появ-ление, например, пассивной конструкции приведет к тому, что это предложение будет «выбиваться» из профиля типичной структуры дискурса в данном типе текстов.

Заключение Рассмотренные в данной статье подходы

представляют собой лишь часть современных ме-тодов, применяющихся в области лингвистической




стеганографии. В основе этих подходов лежит опора на «внешние» свойства лингвистического знака – синтаксическая структура и частотные ха-рактеристики. Их использование направлено на сокрытие факта передачи сообщения от машины. Однако такой автоматически сгенерированный стеготекст наверняка не пройдет проверку, выпол-ненную человеком вручную, так как такой текст не учитывает семантическую составляющую, и, в результате, сгенерированный стеготекст не имеет смысловой структуры. Это приводит к мысли о том, что для большей надежности сокрытия ин-формации необходимо прибегнуть к подходам, принимающим во внимание также смысл при ге-нерации стегостекста. Эти подходы рассмотрим в последующих публикациях.

Литература/References

1. Блумфильд Л. Язык Изд. 2, стереотип. М.: Изд-во УРСС, 2002. 608 с. [Bloomfield L. Yazyk (The Language), 2nd edition, Moscow, Izdatel’stvo URSS Publ., 2002, 608 p.]

2. Ляшевская О.Н., Шаров С.А. Частотный словарь современного русского языка (на материа-лах Национального корпуса русского языка). М.: Азбуковник, 2009. 1112 с. [Lyashevskaya O.N., Sharoff S.A. Chastotnii slovar sovremennogo russko-go yazyka (na materialakh Natsionalnogo korpusa russkogo yazyka) (Frequency List of the Modern Rus-sian Language (based on the Russian National Cor-pus), Moscow, Azbukovnik Publ., 2009, 1112 p.]

3. Agarwal Monika. Text Steganographic Ap-proaches: A Comparison, International Journal of Network Security & Its Applications, Vol. 5, No. 1, January 2013, pp. 91–106.

4. Atallah M. J., Raskin V., Crogan M., Hem-pelmann C., Kerschbaum F., Mohamed D., and Naik S. Natural Language Watermarking: Design, Analy-sis, and a Proof-of-Concept Implementation, I.S. Moskowitz (ed.), Information Hiding: Fourth In-ternational Workshop, Lecture Notes in Computer Science 2137, Springer, April 2001, pp. 185–199.

5. Bennett Krista. Linguistic Steganography: Survey, Analysis, and Robustness Concerns for Hid-ing Information in Text, CERIAS TR 2004-13, Tech. Report, Center for Education and Research in Infor-mation Assurance and Security (CERIAS), Purdue University, May 2004, 30 p.

6. Chapman M.T., Davida G.I. Hiding the Hid-den: A Software System for Concealing Ciphertext as Innocuous Text, O. S. Q. Yongfei Han Tatsuaki (ed.) Information and Communications Security: First International Conference (Beijing, China, No-vember 11–14, 1997), Lecture Notes in Computer Science 1334, Springer, August 1997.

7. Chomsky Noam, Miller George A. Finite State Languages, Information and Control, Vol. 1, No. 2, May 1958, pp. 91–112.

8. Greibach Sheila. A New Normal-Form Theo-rem for Context-Free Phrase Structure Gram-

mars, Journal of the ACM, Vol. 12, No. 1, January 1965, pp. 42–52.

9. Huffman D.A. Canonical Forms for Informa-tion Lossless Finite-State Logical Machines, IRE Transactions on Circuit Theory, Special supplement, Vol. CT-6, May 1959, pp. 41–59.

10. Kaleem M.K. An Overview of Various Forms of Linguistic Steganography and Their Appli-cations in Protecting Data, Journal of Global Re-search in Computer Science, Vol. 3, No. 5, May 2012, pp. 33–38.

11. Kermanidis Katia Lida. Capacity-Rich Knowledge-Poor Linguistic Steganography, Journal of Information Hiding and Multimedia Signal Processing, Vol. 2, No. 3, July 2011, pp. 247–258.

12. Kim Mi-Young. Text Watermarking by Syntactic Analysis, Proceedings of the 12th WSEAS International Conference on COMPUTERS (Herak-lion, Greece, July 23-25, 2008), 2008, pp. 904–909.

13. Lubacz Józef, Mazurczyk Wojciech, Szczypiorski Krzysztof. Principles and Overview of Network Steganography, IEEE Communications Magazine, Vol. 52, No. 5, May 2014, pp. 225–229.

14. Meral H. M., Sevinc E., Unkar E., Sankur B., Ozsoy A. S., Gungor T. Syntactic Tools for Text Watermarking, Edward J. Delp, Ping Wah Wong (eds.), Proceedings of the SPIE Electronic Imaging Conference: Security, Steganography, and Water-marking of Multimedia Contents, Vol. 6505, San Jose, CA, January 2007, pp. 65050X-1-12.

15. Meral Hasan Mesut, Sankur Bülent, Özsoy A. Sumru, Güngör Tunga, Sevinç Emre. Natural Lan-guage Watermarking via Morphosyntactic Alterations, Computer Speech and Language, Vol. 23, 2009, pp. 107–125.

16. Murphy B., Vogel C. The Syntax of Con-cealment: Reliable Methods for Plain Text Informa-tion Hiding, Proceedings of the SPIE Conference on Security, Steganography, and Watermarking of Mul-timedia Contents, Vol. 6505, San Jose, CA, 2007, pp. 65050Y-1-12.

17. Pfitzman B. Information hiding terminolo-gy – results of an informal plenary meeting and addi-tional proposals, R. J. Anderson (ed.), Proceedings of Information Hiding: First International Workshop, Lecture Notes in Computer Science, Vol. 1174, Isaac Newton Institute, Cambridge, England, May 1996, Springer-Verlag, Berlin, Germany, ISBN 3-540-61996-8, pp. 347–350.

18. Singh H., Singh P. K., Saroha K. A Survey on Text Based Steganography, Proceedings of the 3rd National Conference INDIACom-2009 (New Delhi, February 26 – 27, 2009), 2009, pp. 3–9.

19. Topkara M., Topkara U., Atallah M.J. Words are not Enough: Sentence Level Natural Lan-guage Watermarking, Proceedings of the ACM Work-shop on Content Protection and Security, Santa Bar-bara, CA, 2006, pp. 37–46.

20. Topkara Mercan, Taskiran Cuneyt M., Delp Edward J. Natural Language Watermarking, Edward J.




Delp, Ping Wah Wong (eds.), Proceedings of SPIE and IS&T Electronic Imaging: Security, Steganogra-phy, and Watermarking of Multimedia Contents VII, Vol. 5681, 2005, pp. 441–452.

21. Wai Ei Nyein Chan, Khine May Aye. Modified Linguistic Steganography Approach by Using Syntax Bank and Digital Signature, Interna-tional Journal of Information and Education Tech-

nology, Vol. 1, No. 5, December 2011, pp. 410–415. 22. Wayner Peter. Disappearing Cryptography:

Information Hiding: Steganography & Watermarking, Third edition, Burlington, MA, Morgan Kauffman Publishers, 2009, XV, 439 p. (Series in Software En-gineering and Programming).

23. Wayner Peter. Mimic Functions, Cryptolo-gia, Vol. 16, No. 3, July 1992, pp. 192–214.

Бабина Ольга Ивановна, кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры лингвистики и межкультурной коммуникации, Южно-Уральский государственный университет (г. Челябинск), [email protected]


__________________________________________________________________ LINGUISTIC STEGANOGRAPHY: STATE-OF-THE-ART. PART ONE

O.I. Babina, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected]

In the article the notion of linguistic steganography is positioned amongst the system of information hiding methods as a means to generate a (pseudo-) text with the embedded covert message. The notion of linguistic steganography proper, implying mimicking of linguistic features of a “natural” human-made text when composing a stegotext, and text steganography, including format-based transformations of the cover text, are opposed. The levels of steganographic text modeling are distinguished. These lev-els are accounted for when generating a stegotext characterized by the feature distribution typical of a non-modified text in a natural language. The techniques used to model statistical and syntactic features of the text are considered. Advantages and disadvantages of the techniques presented are analyzed.

Keywords: linguistic steganography, stegotext, information hiding, information security, natural language processing.

Olga I. Babina, Candidate of Philology (PhD), Associate Professor, Associate Professor of the Department of

Linguistics and Intercultural Communication, South Ural State University (Chelyabinsk), [email protected]



Бабина, О.И. Лингвистическая стеганография: современные подходы. Часть 1 / О.И. Бабина // Вест-ник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 27–33.

Babina O.I. Linguistic Steganography: State-of-the-Art. Part One. Bulletin of the South Ural State Uni-versity. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 27–33. (in Russ.)



В современном английском языке юридиче-ская лексика образует открытую и гибкую систе-му, которая имеет свои специфические особенно-сти, в частности, по сравнению с лексикой обще-литературной и лексикой других общественных наук и социальных институтов. Представляя спе-цифический слой англоязычной лексики, который обладает разнообразной структурой, выполняет разные функции в речи и характеризуется наличи-ем лексических групп или лексических гнезд, ди-намичностью и интенсивностью языкового обме-на, англоязычная юридическая лексика всегда бы-ла в фокусе активнейших поисков в области теоретической и практической лексикографии.

Словарь юридических терминов или юриди-ческий словарь – это словарь терминов и понятий, которые широко применяются в сфере юриспру-денции. Подробный словарь юридических терми-нов является важнейшим источником информации в сфере юридического права [1].

Будучи представителем класса словарей для специальных целей, юридический словарь имеет многие типологические черты терминологическо-го словаря. Дадим типологическую характеристи-ку современным юридическим словарям, опираясь на типологические принципы, разработанные оте-чественной школой терминографии [2].

По способу представления лексического зна-чения слова (количество описываемых языков) раз-личаются одноязычные юридические словари (Merriam Webster’s Dictionary of Law, Oxford Dictio-nary of Law, Legal Dictionary for Legal Terms, Du-

haime’s Legal Dictionary, Glossary of Legal Insurance Terms, Электронный юридический словарь и др.), использующие один язык как в левой, так и в пра-вой части словарной статьи, двуязычные словари (Англо-русский юридический словарь: право и эко-номика (под ред. А.Г. Пивовара, 2006), Англо-русский толковый юридический словарь (под ред. И.И. Чироновой, 2009), Англо-русский толковый юридический словарь (под ред. О.И. Васючковой, 2003г.), онлайновые словари Bilingual Spanish-English Dictionary of Legal Terms, Bilingual Italian-English Dictionary of Legal Terms, одно- и двуязыч-ные словари юридических терминов в составе лек-сикографических пакетов – Lingvo, Multitran и др. и онлайновых сервисах, например, Ammon and Rous-seau Translation and Interpretation Service, содержа-щем одно- и двуязычные словари французских, британских, американских и канадских юридиче-ских терминов) и многоязычные словари и базы данных (UNTerm, Terminobanque, EUR-Lex, Europa Glossary и др.), охватывающие несколько языков.

По назначению словари юридических терми-нов делятся на переводные (см. примеры дву-язычных словарей), учебные (Англо-русско-узбекский учебный словарь юридических терми-нов под ред. И.Х. Садыковой, 1998), справочные (прежде всего, толковые словари – см. примеры одноязычных словарей) и информационные сло-вари (дискрипторные словари, рубрикаторы и классификаторы, тезаурусы, например, Ballentine’s Law Dictionary, Black’s Law Dictionary, Duhaime’s Legal Dictionary и др.).

УДК 811.512.145 СТРУКТУРНЫЕ И ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННЫХ ЮРИДИЧЕСКИХ СЛОВАРЕЙ (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА) И.А. Воронцова Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского, г. Ярославль

Описаны параметры классификации и анализа типологических особенностей современных сло-варей юридической терминологии английского языка. Словарь юридических терминов или юриди-ческий словарь – это словарь терминов и понятий, функционирующих в сфере юриспруденции. Юридические словари классифицируются исходя из количества представленных в словаре языков, назначения, целевой группы, доминирующей функции, широте охвата материала и др. В плане мак-роструктуры юридические словари могут иметь алфавитную или понятийную организацию. Микро-структура словаря предполагает наличие таких зон, как интерпретативная, ассоциативная, прагмати-ческая и др. Добавочные семантико-функциональные характеристики включают описание произно-шения, грамматической и стилистической принадлежности, этимологии и других лингвистических свойств юридических терминов. Микрокомпозия юридического словаря также может содержать ре-гистрационные параметры термина – номер и дату регистрации, информацию об авторе и др. Со-временная терминологическая лексикография не мыслится без компьютерных словарей. Компью-терные словари юридической терминологии имеют широкую представленность и активно функцио-нируют в интернет-пространстве.

Ключевые слова: юридический термин, словарь для специальных целей, юридический словарь, ме-га-, макро- и микрокомпозиция юридического словаря.


Воронцова И.А. Структурные и типологические особенности современных юридических словарей…


С точки зрения адресата (потенциального по-требителя словаря, его возраста, образовательного ценза, специализации и т. д.) имеются юридиче-ские словари, ориентированные на квалифициро-ванных специалистов (Legal Dictionary for Legal Terms) или широкую аудиторию (Duhaime’s Le-gal Dictionary).

Напомним, что функции терминологического словаря включают описательную (инвентаризаци-онную) и предписывающую (нормативную). Пер-вая функция обеспечивает описание многообраз-ных лексико-семантических явлений (синонимия, полисемия, омонимия, многообразие метадиалек-тов разных научных школ и т. п.). Вторая функция направлена на установление однозначного соот-ношения «термин-понятие» [2]. Соответственно среди юридических словарей выделяются описы-вающие (Duhaime’s Legal Dictionary) и предпи-сывающие (регламентирующие) словари (Сло-варь финансовых и юридических терминов, опуб-ликованный на www.consultant.ru, государ-ственные и международные стандарты на юридические термины).

Юридические словари также различаются по широте охвата материала. Юридический словарь, в корпусе которого недифференцированно пред-ставлены термины различных областей права, на-зывается отраслевым словарём (Legal Dictionary for Legal Terms), а словарь, посвящённый какой-либо части области права, — суботраслевым, на-пример, словарь страхового права (Glossary of Le-gal Insurance Terms).

Принципы отбора единиц номинации в юри-дический словарь включают:

вопросы выбора источников для отбора терминов и критерии членения специальных тек-стов с целью выделения из них единиц специаль-ной номинации;

отграничение терминов от нетерминов, терминов данной области деятельности от терми-нов смежных областей, а также общенаучных и общетехнических терминов;

отграничение терминов от номенклатур-ных единиц, принципы регистрации в словаре тех или иных единиц номинации, выраженных опре-делёнными частями речи;

установление предельной длины термино-логических словосочетаний и других критериев включения единиц специальной номинации в сло-варь (например, устойчиво воспроизводимая мо-дель) [3].

В плане макроструктуры юридического сло-варя, порядок расположения единиц описания мо-жет быть формальным или понятийным.

Алфавитный порядок подачи словарных статей относится к формальному принципу распо-ложения лексики. Он в свою очередь может быть:

сплошным (когда каждая вокабула (заго-ловок словарной статьи) имеет свою статью и все

статьи располагаются в алфавитном порядке) (Ox-ford Dictionary of Law);

гнездовым (когда одна словарная статья может объединять информацию о нескольких свя-занных между собой вокабулах) (Англо-русский толковый юридический словарь (под ред. И.И. Чироновой, 2009), Англо-русский толковый юридический словарь (под ред. О.И. Васючковой, 2003));

Среди юридических словарей, имеющих по-нятийную организацию, нам хотелось бы выде-лить, прежде всего, тематико-алфавитные слова-ри, где применяется комбинированный способ по-дачи единиц описания, то есть термины упорядочены в тематическом порядке, а внутри группы терминов используется алфавитный прин-цип (Duhaime’s Legal Dictionary);

Выбор основных композиционных состав-ляющих юридического словаря также относится к авторской установке. Обязательными разделами являются:

введение, которое содержит предисловие, правила пользования словарём и перечень приме-няемых сокращений);

основной указатель. Факультативными (необязательными) разде-

лами будут: вспомогательные указатели (например, в

тематических словарях вспомогательный алфавит-ный указатель – Duhaime’s Legal Dictionary);

приложения (например, в переводных словарях сведения о грамматике, описание фоне-тической системы иностранного языка, списки сокращений и иноязычных выражений, данные о системах измерений, расшифровка условных обо-значений).

В плане микроструктуры или микрокомпози-ции юридического словаря, параметры и характе-ристики описания термина могут быть объедине-ны в несколько групп:

1. Регистрационные параметры содержат ус-ловия регистрации данного термина (номер и дата регистрации, информация об авторе).

2. Формальные характеристики (написание, произношение, ударение, грамматические сведе-ния (род, число, словоизменительные особенно-сти)).

3. Этимологические характеристики (проис-хождение термина, источник заимствования, мо-дели образования).

4. Атрибутивные параметры (отнесение к какой-либо сфере языка, то есть определение типа атрибуции: тематическая, географическая, диа-лектная, стилистическая и т. д.)

5. Интерпретационные параметры (описание семантики единиц номинации с помощью научной дефиниции или с помощью специальных способов определения (синонимии, антонимии, словообра-зования).




Научная дефиниция получается в результате строгого определения выражаемого термином по-нятия в соответствии с логическими правилами: справочное толкование (определение термина но-сит предварительный, рабочий характер); отсы-лочное определение (делается отсылка к уже оп-ределённому термину); иллюстративное определе-ние (графическое изображение, диаграммы, таблицы и т. д., в юридическом словаре встречает-ся не часто, в основном, как вспомогательное средство семантизации термина); контекстуальное определение (употребление термина в контексте, ясно указывающем его значение); энциклопедиче-ское определение (развёрнутое определение юри-дической реалии).

6. Ассоциативные параметры: информация о семантическом окружении данного термина; ссыл-ки на родственные связи и связанные по значению термины – родовые и видовые, находящиеся в пар-титивных (часть – целое) отношениях с описывае-мым термином; эквиваленты, включая дублеты, квазисинонимы (сходные по значению термины, условно считающиеся синонимами описываемого термина в рамках определенной ситуации); ино-язычные эквиваленты; собственно ассоциативные термины; соподчиненные термины (пересекающие-ся по значению и антонимы) связанные по значе-нию термины, принадлежащие к другим логиче-ским категориям; термины – омонимы; информация о лексической сочетаемости заглавного слова тер-мина – производные словосочетания, коллокации (лексически обусловленные сочетания термина с определенным кругом слов); актанты (образцы лек-сического окружения термина).

7. Прагматические параметры (содержат данные об особенностях употребления термина): хронологические; дистрибутивные (характеризуют распространенность термина, указывая, является ли он общепринятым, узкоспециальным или ав-торским, или степень его употребительности – распространенный, редкий, окказиональный); аре-альные и нормативные (указывающие, стандарти-зован термин или является рекомендуемым, до-пустимым или запрещенным);

8. Иллюстративные параметры возможны двух видов – вербальные (содержат примеры ре-ального использования термина, энциклопедиче-ская информация) и графические (формулы, чер-тежи, схемы); второй тип параметров для юриди-ческого словаря в основном не характерен.

9. Микрокомпозиционные параметры (поли-графическая семиотика) – это характеристики привлекающие внимание читателя к наиболее важным элементам словарной информации к тер-мину. Они включают лексикографические симво-лы, типографские шрифты, средства полиграфиче-ской организации, что обеспечивает эффективное восприятие у читателя [2].

Современная лексикография значительно расширила свои возможности, благодаря внедре-нию электронных словарей. Основными отличи-тельными чертами электронных словарей являют-ся гибкость, множественность, динамичность, об-

ратимость, а также возможность использования мультимедийных средств.

Электронный словарь представляет собой универсальное и удобное средство представления различной информации. В содержательном отно-шении словарь данного типа характеризуют один или несколько словарных файлов, индексы к ним, описание макро- и микроструктуры этого словаря и систему программ, обеспечивающих создание этой конструкции, ее поддержание в рабочем со-стоянии, ее преобразование и обращение к ней за справками [4].

Наиболее репрезентативным примером элек-тронного словаря является интернет- или онлайн-словарь, предоставляющий своему пользователю необозримые справочные, исследовательские и рекреационные возможности. Наряду с очевидны-ми преимуществами, которые имеют все компью-терные словари – высокая скорость обработки ин-формации, портативность носителей информации, возможность переключения направления перевода, полнотекстовый поиск, распознавание и синтез звука и др., онлайновые словари имеют гораздо большую представленность и общедоступность, располагают параллельными ссылками на другие онлайновые лексикографические источники, по-стоянно пополняются и обновляются, обеспечивая пользователей актуальной лингвистической и экс-тралингвистической информацией [5].

Словари юридических терминов интенсивно представлены в интернет-пространстве (Merriam Webster’s Dictionary of Law, Oxford Dictionary of Law, Legal Dictionary for Legal Terms, Duhaime’s Legal Dictionary, Glossary of Legal Insurance Terms, Электронный юридический словарь, Bilingual Spanish-English Dictionary of Legal Terms, Bilingual Italian-English Dictionary of Legal Terms, Ammon and Rousseau Translation and Interpretation Service, содержащий одно- и двуязычные словари фран-цузских, британских, американских и канадских юридических терминов (Ballentine’s Law Dictio-nary, Black’s Law Dictionary и др.) и многоязычные словари и базы данных (UNTerm, Terminobanque, EUR-Lex, Europa Glossary и др.).

Современные словари юридических терминов отличаются большим типологическим разнообра-зием и требуют внимательного и всестороннего изучения. Исследование данного раздела лексико-графии представляется востребованным и пер-спективным.


1. Википедия – www.wikipedia.org 2. Авербух, К.Я. Лексические и фразеологи-

ческие аспекты перевода: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений / К.Я. Авербух, О.М. Карпо-ва. – М.: Академия, 2009. – 176 с.

3. Человек и наука в электронной библиотеке – www.cheloveknauka.com/osnovy-lexicgraphicheskogo- opisaniya-terminosystem

4. Русакова, А.В. Лингвистическая модель дву-язычного электронного текстоориентированного словаря юридических терминов (на материале Кон-


Воронцова И.А. Структурные и типологические особенности современных юридических словарей…


ституции Российской Федерации, Конституции Французской Республики и Конвенции о защите Прав человека и основных свобод): автореф. … канд. филол. наук / А.В. Русакова. – Тюмень, 2008. – 27 с.

5. Воронцова, И.А. Медиасловарь: принци-пы организации и перспективы развития / И.А. Воронцова // Ярославский педагогический вестник. – 2014. – Т. 2 (Гуманитарные науки). – С. 176–182.

Воронцова Инна Алексеевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и практики перевода, Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского (Ярославль), [email protected]


__________________________________________________________________ STRUCTURAL AND TYPOLOGICAL CHARACTERISTICS OF MODERN ENGLISH LEGAL DICTIONARIES

I.A. Vorontsova, Yaroslavl State Pedagogical University named after K.D. Ushinsky, Yaroslavl, Russian Federation, [email protected]

The paper in hand focuses on the study of lexicographic principles underlying the contents and structure of modern English legal dictionaries. A legal dictionary is a reference book of concepts and terms functioning in the sphere of law. Dictionaries of legal terms are classified according to the number of languages employed, their purpose, target group, function, scope of interest, etc. Legal dictionaries corpora may have alphabetical or ideographic organization. The microstructure of legal dictionaries has many information fields offering their users term definitions, illustrative examples, notes on grammar, pronunciation, etymology, stylistic reference of legal terms, etc. Registration parameters including reg-istration dates and reference numbers, authorship data, etc. are also traditional components of dictionary entries. Modern lexicography is unimaginable without computer-based dictionaries. Electronic diction-aries of legal terms are well represented on the market of computer lexicography and actively function in the web-space.

Keywords: legal term, special-purpose dictionary, legal dictionary, mega-, macro-, microstructure of legal dictionaries.

References

1. Wikipediya [Internet resource]:www.wikipedia.org 2. Averbukh K.Y., Karpova O.M. Leksicheskie i frazeologicheskie aspekty perevoda [Lexical and Phraseo-

logical Aspects of Translation]. Moscow: Akademiya, 2009. 176 p. 3. Chelovek i nauka v elektronnoy biblioteke [Man and Science in Electronic Library. Available at:

www.cheloveknauka.com/osnovy-lexicgraphicheskogo-opisaniya-terminosystem. 4. Rusakova, A.V. Lingvisticheskaya model' dvuyazychnogo elektronnogo tekstoorientirovannogo slovarya

yuridicheskikh terminov (na materiale Konstitutsii Rossiyskoy Federatsii, Konstitutsii Frantsuzskoy Respubliki i Konventsii o zashchite Prav cheloveka i osnovnykh svobod): avtoref. … kand. filol. nauk [Linguistic Model of a Tekst-Oriented Bilingual Computer-based Dictionary of Law Terms (a Case-Study of the Constitution of the Rus-sian Federation, the Constitution of the French Republic and the Convention for the Protection of Human rights and Fundamental Freedoms): abstract of a Ph.D. thesis in Linguistics]. Tyumen, 2008, 27 p.

5. Vorontsova I.A. [Mediadictionary: organization principles and development prospects]. Bulletin of Yaros-lavl State University, 2014, no. 2 (Humanities), pp. 176–182. (in Russ.).

Inna A. Vorontsova, PhD, assistant professor, Chair of Translation and Interpretation, Yaroslavl State Peda-

gogical University named after K.D. Ushinsky (Yaroslavl), [email protected]



Воронцова, И.А. Структурные и типологические особенности современных юридических словарей (на материале английского языка) / И.А. Воронцова // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 34–37.

Vorontsova I.A. Structural and Typological Cha-racteristics of Modern English Legal Dictionaries. Bul-letin of the South Ural State University. Ser. Linguis-tics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 34–37. (in Russ.)



Богатство, изменчивость и многогранность мира ведет к появлению множества терминов для его описания, которые, в свою очередь, порожда-ют многочисленные определения называемых по-нятий, соотносящих языковые единицы с действи-тельностью. При этом, если бы деятельность чело-века не только начиналась, но и заканчивалась определением понятий, то главной целью и основ-ным источником знаний стали бы словари. Однако это не так, и все определения до известной степени условны.

Нередки случаи, когда мы сталкиваемся с не-точностью и многозначностью, ведь часто одни и те же единицы используются и толкуются по-разному. Если это не мешает правильности пони-мания смысла и последующих действий в настоя-щей конкретной ситуации, то данные феномены представляются не столь существенными: главное, чтобы «коммуникация состоялась». Однако, когда речь заходит о терминологии, многозначность и неточность становятся критически важными, ведь главная среди эвристических функций термина – систематизирующая [1]. В сфере охраны труда, насыщенной понятиями разных наук и сфер дея-тельности, в том числе юриспруденции, это оказы-вается особенно актуальным, так как в ней есть важные обстоятельства, обусловливающие непри-миримость к нечеткости и асимметрии используе-мых языковых единиц. Охрана труда по своей сути тесно связана с социально-экономическими отно-шениями, закреплена юридическими нормами, «спеленута» бухгалтерской точностью компенса-ционных выплат, что делает эту область деятель-

ности и коммуникации высокочувствительной к терминологической неточности и вариантам тер-мина.

Неоспорим тот факт, что четкий и ясный тер-минологический аппарат и система понятий явля-ются неотъемлемой частью нормотворчества, без которого немыслимо никакое единообразное обес-печение охраны труда и безопасности производст-ва. В конечном итоге, обеспечение охраны труда и безопасности производства не может функциони-ровать без законов, нормативных правовых актов, технических правил и инструкций, которые долж-ны быть однозначно поняты работниками и еди-нообразно выполнены, ибо «слова определяют дела».

Согласно п. 1 ст. 68 Конституции РФ [3], об-щим для всей территории Российской Федерации государственным языком является русский язык, а это означает, что все нормативно-правовые акты и техническая документация, а также все локальные акты работодателя должны быть сформулированы на общепонятном русском языке. Поскольку наи-более часто конфликт интересов связан с договор-ными отношениями, то в ст. 431 «Толкование до-говора» Гражданского кодекса РФ определено, что: «При толковании условий договора судом принимается во внимание буквальное значение содержащихся в нем слов и выражений. Букваль-ное значение условия договора в случае его неяс-ности устанавливается путем сопоставления с дру-гими условиями и смыслом договора в целом.

Если правила, содержащиеся в части первой настоящей статьи, не позволяют определить со-

УДК 81’371+331.45 ББК 81+ 74.204.9 ОХРАНА ТРУДА: ПОНЯТИЙНЫЙ АППАРАТ АНГЛО- И РУССКОЯЗЫЧНЫХ НОРМАТИВНЫХ ДОКУМЕНТОВ Л.К. Гейхман1,2, Г.З. Файнбург1, И.В. Ставцева2 1 Пермский национальный исследовательский политехнический университет, г. Пермь 2 Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

Теоретически любой нормативный документ должен быть основан на взаимоувязанной и непро-тиворечивой системе требований, в свою очередь соотносимых не только между собой, но с требо-ваниями всех других документов. В данном контексте однозначность терминологии, обслуживаю-щей то или иное понятийное поле, выступает логически вытекающим следствием. Однако на прак-тике терминология нормативных документов не приведена в соответствие и характеризуется асимметрией используемых языковых единиц, а требования можно толковать по-разному. В статье сделана попытка преодолеть данное противоречие между потребностью в единой терминологиче-ской системе в сфере охраны труда и ее отсутствием. С этой целью был проанализирован понятий-ный аппарат англоязычных документов Международной организации труда и русскоязычных рос-сийских нормативных актов по охране труда. Авторы приводят примеры лексико-семантических со-ответствий терминов, акцентируя внимание на вариантах перевода отдельных языковых единиц с английского на русский язык.

Ключевые слова: охрана труда, безопасность производства, лексико-семантический анализ, терминология, понятийный аппарат.


Гейхман Л.К., Файнбург Г.З., Охрана труда: понятийный аппарат Ставцева И.В. англо- и русскоязычных нормативных документов


держание договора, должна быть выяснена дейст-вительная общая воля сторон с учетом цели дого-вора. При этом принимаются во внимание все со-ответствующие обстоятельства, включая предше-ствующие договору переговоры и переписку, практику, установившуюся во взаимных отноше-ниях сторон, обычаи делового оборота, после-дующее поведение сторон» [2, с. 170].

Таким образом, при толковании условий до-говора сначала должно приниматься во внимание буквальное значение содержащихся в нем слов и выражений, то есть использовано лексико-семантическое толкование договора. Если бук-вальное значение условия договора при лексико-семантическом толковании оказывается неясным, то для установления его истинного содержания приходится использовать логическое толкование.

Смысл приведенного положения ст. 431 ГК РФ применим, вообще говоря, к толкованию по-ложений любого законодательного акта или иного нормативного документа, но именно для этого требуется четкость и ясность используемых фор-мулировок, однозначность и общепринятость тер-минов, известность «скрывающихся» за ними по-нятий. Все это требует внимательного и крайне серьезного отношения к текстам нормативных до-кументов, учета сложившейся практики разговор-ной и письменной речи.

Вхождение России в мировое экономическое и информационное пространство потребовало сближения российской нормативной базы с требо-ваниями различных международных документов, изначально написанных на английском языке. Возникла проблема достижения и фиксации одно-значного соответствия русскоязычного текста пе-реводных нормативных документов своим англоя-зычным оригиналам и их терминологической базе и понятийному аппарату.

В практике дипломатических отношений од-нозначное соответствие разноязычных текстов одного и того же документа связано с понятием аутентичности текстов какого-либо договора, на-писанного на разных языках в силу равноправия государств. Аутентичным признается тот экземп-ляр межгосударственного официального докумен-та (чаще всего международного договора), кото-рому согласованным и зафиксированным решени-ем договаривающихся сторон придается юридический статус подлинного, достоверного, основного документа. Заметим, что в современной практике Международной организации труда ау-тентичными текстами ее нормативных документов все чаще являются только тексты, написанные од-новременно на английском и французском языках.

В частном одностороннем порядке осущест-вить «собственный аутентичный» перевод прин-ципиально невозможно, поскольку нет сторон, согласующих соответствие двух разноязычных текстов. Однако можно достичь достаточной для практики идентичности смысла текста перевода со

смыслом исходного текста оригинала, передать практически всю содержащуюся в нем информа-цию. При этом вопрос о юридическом статусе и приемлемости содержания текста перевода для использующей его страны или организации оста-ется фактически их собственной прерогативой и решается ими самостоятельно.

Для регулирования обширной практики при-нятия той или иной страной или группой стран международных стандартов в неизменной или в адаптированной форме на языке, отличающемся от языка оригинала «подлинного» международного стандарта, Руководство ИСО/МЭК 21 (ISO/IEC) «Принятие международных стандартов в качестве региональных и национальных стандартов» [5] вводит следующую систему классификации для принятых и адаптированных международных стандартов.

Прилагательное «идентичный» (IDT – от identical «идентичный, тождественный») применя-ется для национальных и региональных (межгосу-дарственных) стандартов, техническое содержание и структура которых совпадает с техническим со-держанием и структурой международного стан-дарта. При этом идентичному стандарту разреша-ется содержать минимальные, чисто редакцион-ные, связанные со спецификой используемого языка, непринципиальные для содержания (смыс-ла) изменения.

Прилагательное «модифицированный» (MOD – от modified «модифицированный, измененный») применяется для национальных и региональных (межгосударственных) стандартов, содержащих такие изменения (модификации) технического со-держания и отклонения от международного стан-дарта, которые ясно выявлены и объяснены.

Прилагательное «неэквивалентный» (NEQ – от unequivalent «неэквивалентный») применяется для национальных и региональных (межгосудар-ственных) стандартов, содержащих технические изменения и отклонения от технического содер-жания и структуры международного стандарта, которые ясно не выявлены, что не позволяет уста-новить четкое соответствие между этими стандар-тами и исходным международным стандартом.

Подчеркнем, что достижение полной эквива-лентности перевода с языка на язык, полной иден-тичности содержания разноязычных текстов одно-го и того же документа – задача очень сложная, а в отдельных моментах и неразрешимая. Недаром понятие «аутентичности» отражает юридическую сторону практического решения проблемы, а не степень фактической «идентичности» текстов.

Язык служит для передачи информации, для коммуникации, встроенной в ту или иную культу-ру жизни общества. Язык настолько связан с куль-турой жизни, образом действий и мыслей – мента-литета, традиций общения определенного круга людей, что слушатель или читатель воспринимает все услышанное или прочитанное только через




призму своего опыта, общепринятых традиций и менталитета того круга людей, к которому при-надлежит. Даже говорящие на одном и том же языке жители одной и той же страны понимают одно и то же по-разному. Все это затрудняет об-щение и единообразное выполнение нормативных документов.

Существует иллюзия, что содержание каждо-го нормативного документа мы воспринимаем независимо от всех других. Вот почему с легко-стью «мановения руки» законодателя, «для целей настоящего Федерального закона применяются следующие основные термины», или «в целях настоящего Федерального закона применяются следующие основные понятия». Однако эти тер-мины и понятия живут и вне рамок целей кон-кретного федерального закона, и за пределами его текста, что порождает неразрешимые юриди-ческие проблемы и казусы. Все это происходит потому, что содержание любого документа вос-принимается нами в единстве со всей норматив-но-правовой и нормативно-технической базой и всего понятийно-терминологического аппарата нашего языка и речи.

Теоретически любой нормативный документ должен представлять собой взаимоувязанную и непротиворечивую систему требований, в свою очередь соотносимых не только между собой, но с требованиями всех других документов. Однако на практике, к сожалению, это не всегда получа-ется. Вот почему, погружаясь в части этого доку-мента, доходя до отдельных фраз и до использо-вания отдельных терминов, можно обнаружить противоречия.

Информативное донесение содержания всей формирующей язык иерархии – образа жизни, культуры деятельности, менталитета, профессио-нального дискурса, правовой базы в целом, от-дельного документа, предложения, слова – пред-ставителям других образа жизни, культуры дея-тельности, менталитета, профессионального дискурса и правовой базы, да еще и на другом языке – проблема, занимающая умы лингвистов не одно столетие.

Любой международный нормативный доку-мент, смысл которого мы хотим правильно понять для его должного воплощения на практике, состо-ит из предложений, а они – из слов. К несчастью, зачастую смысл отдельного слова – один, этого же слова в предложении – другой, а самого предло-жения в контексте всего документа – третий. И на все это влияет форма изложения, различная для различных языков.

Вот почему давно уже известно, что для пол-ного понимания смысла нужно прочесть весь до-кумент, в котором для лучшей передачи этого смысла может оказаться необходимым изменить форму изложения, поменять отдельные слова и фразы. Главное, чтобы при этом все основные мысли были переданы, и прагматическая цель бы-

ла достигнута. Ведь различия в переводе одних и тех же терминов с одного языка на другой язык неизбежны, а терминология, используемая за ру-бежом, в том числе Международной организацией труда, может не совпадать буквально с официаль-но принятой и/или используемой на практике в Российской Федерации терминологией и конст-рукциями употребляемых языковых единиц.

Терминология охраны труда, связанная с раз-личиями в укладе жизни, организации социальной защиты пострадавших на производстве, систем ор-ганизации производственной жизни, всегда носит существенные языковые различия, а потому сложна для однозначного перевода. Сформированная еще в условиях командно-административной системы советского общества российская терминология охраны труда пока еще не вобрала в себя все ню-ансы описания социально-трудовых отношений работника и работодателя в рыночной экономике, что также затрудняет понимание смысла требова-ний многих международных документов.

Чтобы проиллюстрировать данный тезис, приведем развернутые определения часто исполь-зуемых в англоязычных текстах терминов и отра-жаемых ими понятий, преимущественно вызы-вающих неоднозначность толкования и перевода, а также понимания.

Инцидент (incident – неприятное происше-ствие, ситуация, событие, случай): небезопасное происшествие, связанное с работой, или произо-шедшее в процессе работы, но не повлекшее за собой несчастного случая (accident), травму (injury).

В русском языке небезопасное происшествие, связанное с работой или произошедшее в процессе работы, но не повлекшее за собой травму, строго говоря, не имеет односложного термина, что вы-зывает сложности перевода даже с использовани-ем кальки «инцидент». В некоторой мере в рус-ском языке оно соответствует термину «опасное происшествие» или разговорному «ЧП».

В российском официальном дискурсе охраны труда и безопасности производства лексическая единица «инцидент» является официальным тер-мином промышленной безопасности, где под ним понимают отказ или повреждение технических устройств, применяемых на опасном производст-венном объекте, отклонение от режима технологи-ческого процесса.

Опасность (hazard – опасность): фактор, способный причинить травму или ущерб здоровью человека. Вообще говоря, опасность – это свойст-во/способность отдельных факторов причинять любой вред любому объекту или процессу: ухуд-шать состояние, в котором находится тот или иной подвергшийся действию опасности объект, напри-мер, нарушать его структуру и/или функциониро-вание вплоть до гибели/исчезновения.

В английском языке опасность – такое опас-ное свойство среды или процесса, воздействие




которого на человека безусловно и неотвратимо приводит к поражению пострадавшего. Этим тер-мин hazard в английском языке существенно отли-чается от другого термина английского языка, описывающего случайно воздействующую опас-ность – risk (риск).

Как правило, опасность используется во множественном числе – опасности. Английское понятие «опасности» включает в себя не только собственно опасные (опасности), но и вредные факторы (вредности) производственной среды и трудового процесса, примерно так же, как в рус-ском языке понятие «безопасные условия труда» включает в себя «травмобезопасные» и «безвред-ные» условия. Поэтому словосочетание-калька «опасности и риски» означает всю совокупность закономерных и случайных опасных и вредных воздействий, но встречается только в переводных текстах.

В российском официальном русскоязычном дискурсе используют термины «опасный произ-водственный фактор» и «вредный производствен-ный фактор» производственной среды и трудового процесса. При этом «опасный производственный фактор» может стать причиной травмы, а «вред-ный производственный фактор» – заболевания. В зависимости от количественной характеристики и продолжительности действия отдельных вредных производственных факторов производственной среды вредные производственные факторы могут стать опасными.

Оценка риска (risk assessment): процесс оце-нивания рисков для безопасности и здоровья, свя-занных с воздействием опасностей. Оценка рис-ка – общая процедура систематического использо-вание всей доступной информации для определения источников, значимости и возможно-стей управления случайными опасностями.

При этом под оценкой риска [risk assessment] понимается общий процесс анализа риска и оценивания риска; под оценкой величи-ны риска [risk estimation] – процесс присвоения значений вероятности и последствий риска, а под оцениванием риска [risk evaluation] – процесс сравнения оцененного риска с данными критерия-ми риска с целью определения значимости риска. Подчеркнем, что нюансы различий трех различ-ных терминов английского языка: assessment, estimation, evaluation – часто теряются при перево-де на русский язык, а использование дополнитель-но термина «оценивание» к «оценке» практически ничего не меняет.

Англоязычный термин worker, то есть любое лицо, которое постоянно или временно выполняет работу по найму для нанимателя, ранее переводи-ли как трудящийся, а ныне, стыдливо отходя от этого якобы «советского» термина, – работник. Однако, строго говоря, русскоязычное (россий-ское, казахстанское, белорусское) юридическое понятие «работник» связано с трудовым догово-

ром и работодателем [employer] и скорее соответ-ствует термину employee. Его нужно отличать от часто встречающегося в русскоязычной норматив-ной литературе понятия «работающий», означаю-щее любого человека, кто работает, причем совсем не обязательно по найму. По этой причине такая медицинская наука как «гигиена труда» использу-ет преимущественно термин «работающий», по-скольку рассматривает влияние условий труда на организм человека. Является ли этот человек ра-ботником, нанятым работодателем, или работает на себя для гигиены труда – несущественно.

В переводных документах, особенно совет-ского периода, термин worker (означающий и ра-ботник, и рабочий, и работающий одновременно) переводили с помощью слов «труженик», «трудя-щийся». Поэтому в переводных документах того периода нет «работников», но зато везде есть «труженики».

Зачастую worker переводят как «рабочий», а employee – как «служащий», хотя полный пра-вильный смысл employee – наемный работник, на-емный сотрудник, «нанятый». Полностью пра-вильное (истинное) значение использованного в переводе слова «работник» можно понять только из контекста (смысла) целого предложения, абза-ца, параграфа, документа в целом.

Рабочая зона, или производственный уча-сток (worksite – местонахождение работы): фи-зическая зона, в которой работникам необходимо находиться или передвигаться из-за их работы, находящейся под контролем работодателя. Имеет-ся в виду физическое пространство, в котором ра-ботает работник.

В российском дискурсе почти такой же смысл имеет понятие «рабочее место». В английском дискурсе наоборот – понятие «рабочее место» [workplace] носит юридический характер и больше соответствует российскому юридическому терми-ну «место работы».

С юридической точки зрения понятие «рабо-чее место» является более общим, чем физические «рабочая зона» или «производственный участок», поскольку включает «виртуальные» рабочие мес-та/зоны, напрямую (физически) не контролируе-мые работодателем, но контролируемые им «юри-дически». Это места вне «территории организа-ции», например, помещение в банке, куда отправлен работник работодателем для выполне-ния определенного задания.

Риск (risk): сочетание возможности наступ-ления опасного события и тяжести травмы или ущерба для человеческого здоровья, вызванных этим событием. Риск – широко распространен-ный термин, используемый для наименования совершенно разных понятий и меняющий свое содержание в зависимости от контекста. Он име-ет в русском и английском дискурсе близкие, частично совпадающие, но в целом различные значения.




В английском языке слово risk используется в основном для наименования случайных опасно-стей в отличие от безусловных, а потому часто встречается в русском тексте (идентичном пере-воде) в сочетании «опасности и риски», где пер-вая часть отвечает за безусловные опасные и вредные производственные факторы, а вторая – за случайные.

Помимо этого в охране труда термин «риск» используется для наименования количественной меры безопасности, являющейся сочетанием вероятности возникновения опасного события и тяжести его последствий. Вместе с тем, термин «риск» часто используется для характеристики только самой вероятности возникновения опас-ного события.

Все этого затрудняет однозначное понимание данного термина.

Профессиональный риск (occupational risk) – риск получения производственной травмы и/или профессионального заболевания наемным работ-ником, связан с занятостью (наймом), а не с про-фессией. Его надо отличать от professional risk. Все это очень часто путают переводчики, а за ними и невладеющие обоими языками специалистов.

Связанные с работой травмы, ухудшения здоровья и болезни (work-related injuries, ill health and diseases) – общепринятое в международной практике речевое «клише» для описания всех воз-можных результатов отрицательного воздействия на здоровье работника, целостность и функциони-рование его организма любых химических, биоло-гических, физических факторов, организационно-технических, социально-психологических и иных опасных и вредных производственных факторов во время трудовой деятельности, направленной на выполнение трудовых функций и обязанностей перед работодателем.

Заметим, что с узкопрагматической позиции охраны труда и обязательного социального стра-хования по социальной защите пострадавшего значение имеют только производственные травмы (occupational injuries), то есть травмы, полученные при несчастных случаях на производстве, а также острые и хронические профессиональные болезни (заболевания).

Травма [injury] – повреждение целостности организма или нормального его функционирова-ния, как правило, происходящее внезапно. В охра-не труда всех стран основное деление травм про-изводят на смертельные [fatal] травмы и несмер-тельные [non-fatal] травмы. Несмертельные травмы делятся в России на легкие и тяжелые.

Несчастный случай [accident] – случай, по-влекший за собой травмирование или смерть по-страдавшего; (этот случай является наиболее об-щим и описывает все ситуации, в том числе никак не связанные с охраной труда).

Поскольку термин «accident» означает в анг-лийском языке не только «несчастный случай», но

и «аварию», то встречаются забавные, но глубоко ошибочные переводы с английского с повсемест-ным использованием термина «авария» вместо «несчастный случай».

Несчастный случай на производстве [occupational accident] – несчастный случай с на-емным работником при непосредственном или косвенном выполнении им своих трудовых обя-занностей перед работодателем, повлекший смерть пострадавшего или его отсутствие на рабочем мес-те более официально установленного националь-ным законодательством времени (в России – 1 день и более, в других странах, как правило, 3-4 дня и более), официально расследованный и под-лежащий учету и компенсации.

Согласно Федеральному закону от 24 июля 1998 г. № 125-ФЗ «Об обязательном социальном страховании от несчастных случаев на производ-стве и профессиональных заболеваний», несчаст-ный случай на производстве – событие, в резуль-тате которого застрахованный получил увечье или иное повреждение здоровья при исполнении им обязанностей по трудовому договору (контракту) и в иных установленных настоящим Федеральным законом случаях как на территории страхователя, так и за ее пределами либо во время следования к месту работы или возвращения с места работы на транспорте, предоставленном страхователем, и которое повлекло необходимость перевода застра-хованного на другую работу, временную или стой-кую утрату им профессиональной трудоспособно-сти либо его смерть [4].

В переводных текстах российское понятие «несчастный случай на производстве» также встречается в виде кальки с английского «профес-сиональный несчастный случай».

Связанный с работой несчастный случай [work-related accident] – международный термин – несчастный случай, вызванный условиями труда или работы, но не являющийся подлежащим учету «несчастным случаем на производстве». В русскоя-зычной разговорной речи этому понятию соответ-ствует словосочетание «неучетный случай» (для несчастных случаев во время работы), а в офици-альном дискурсе этого термина нет до сих пор.

Производственная травма [occupational injury] – травма, полученная при несчастном слу-чае на производстве [occupational accident] и под-лежащая компенсации.

Болезнь [disease] – нарушение здоровья, ост-рое или хроническое, проявляющееся (в большей или в меньшей степени) через видимые симптомы и невидимые, но лабораторно доступные измене-ния сред и/или функций организма.

В английском языке понятие disease [бо-лезнь] существенно отличается от ill-health [забо-левание] наличием четко установленного меди-цинского официального диагноза. В русском язы-ке термины «болезнь» и «заболевание» равнозначны.




Профессиональное заболевание (болезнь) [occupational disease] – заболевание, вызванное исключительно неблагоприятными условиями труда, официально расследованное, диагностиро-ванное (входящее в специальный перечень про-фессиональных заболеваний, установленный на-циональным законодательством) и подлежащее учету и компенсации;

Связанное с работой [work-related] заболе-вание – международный термин – заболевание, вызванное или усугубленное условиями труда или работы, но не являющееся профессиональным и не подлежащее учету и компенсации. По своему смыслу этот термин совпадает с русскоязычным термином «производственно-обусловленное забо-левание».

Производственно-обусловленное заболева-ние – русскоязычный термин – заболевание, вы-званное или усугубленное условиями труда или работы, но не являющееся профессиональным (близко к международному термину «связанное с работой заболевание») и не подлежащее учету и компенсации. К сожалению, в некоторых норма-тивных документах этот традиционный русскоя-зычный термин пытаются заменить термином «профессионально-обусловленное заболевание».

Условия труда [working condition] – совокуп-ность факторов производственной среды и трудо-вого процесса, оказывающих влияние на работо-способность и здоровье работника.

Производственная среда [working environment] – общепринятый российский термин (насильственно и неоправданно вытесняемый не-ологизмом-калькой «рабочая среда»), означающий окружающую работающего человека среду, в ко-торой он осуществляет простой процесс труда. (Заметим, что в русском языке словосочетание «рабочая среда» означает чаще всего жидкую или газообразную среду, используемую как рабочее тело тем или иным агрегатом; реже используется для характеристики культурного окружения в вы-ражениях типа «он вышел из рабочей среды»).

Безопасные условия труда – условия труда, при которых воздействие на работающих вредных и (или) опасных производственных факторов ис-ключено либо уровни их воздействия не превы-шают установленных нормативов. Подразумевает-ся, что безопасные условия труда включают в себя и безвредные условия труда.

Охрана труда [Occupational Health and Safety – OHS (британский вариант) или Occupational Safety and Health – OSH (американ-ский вариант)] – деятельность по сохранению жизни, здоровья и трудоспособности работников в процессе трудовой деятельности, включающая в себя правовые, социально-экономические, органи-зационно-технические, санитарно-гигиенические, лечебно-профилактические, реабилитационные и иные мероприятия.

Охрана труда преимущественно использует мероприятия «техники безопасности» и «произ-водственной санитарии», направленные на защиту организма работника во время непосредственного осуществления последним простого процесса тру-да на рабочем месте.

Кроме того, для реализации своих целей ох-рана труда как вид деятельности использует «технику безопасности» и «общую гигиену» вся-кой связанной с работой деятельности работника вне простого процесса труда, «безопасность» ве-дения других параллельно осуществляемых работ и процессов, которые могут оказать на незанятых в них работников неблагоприятное воздействие, организационные мероприятия по соблюдению прав работника на защиту его здоровья на работе, систему социального страхования профессио-нальных рисков, выплаты компенсаций за опас-ные и вредные условия труда, причинение вреда здоровью на работе.

Охрана труда обеспечивает безопасность тру-да и использует данные гигиены труда. Охрана труда занята предотвращением производственных травм [occupational injuries], полученных при не-счастном случае на производстве [occupational accidents] с помощью мероприятий Occupational Safety и охраной здоровья работников от профес-сиональных заболеваний [occupational diseases] с помощью мероприятий Occupational Health.

Обратим внимание, что неразрывное англоя-зычное словосочетание Occupational Health and Safety (OHS или OH&S) или Occupational Safety and Health (OSH), означающее то же, что и рус-скоязычное словосочетание «охрана труда», за-частую переводят не в целом, следуя смыслу английского словосочетания, а слово за словом по одному слову и получают то «профессиональ-ную безопасность и здоровье», то «профессио-нальное здоровье и безопасность», то еще что-нибудь аналогичное, например, «безопасность и гигиена труда» (для OSH). При этом еще один вариант, «гигиена и безопасность труда» (для OHS) почему-то не используется. Вместо него используют другое, но также не совсем верное выражение «профессиональное здоровье и безо-пасность труда».

В заключение обратим внимание читателей на то, что мы думаем, принимаем решения, говорим, пишем документы на русском языке, и написанное или сказанное нами должно быть понято другими людьми правильно, а, следовательно, и сделано правильно, без чего невозможно обеспечение ох-раны труда, в особенности в рамках правового поля. Это напоминает нам о необходимости беречь и любить язык своей Родины – русский – и в пол-ной мере использовать его для осуществления ре-альных дел во имя защиты человека труда, чьими усилиями создается и приумножается наше общее богатство.




Литература 1. Городищев, А.В. Структурно-семанти-

ческие характеристики терминов средств связи в русском и английском языке / А.В. Городищев, К.Я. Авербух // Филоlogos. – 2011. – Вып. 10. – С. 38–46.

2. Гражданский кодекс Российской Федера-ции. – М.: Статут, 2013. – 688 с.

3. Конституция Российской Федерации. Офи-циальное издание. – М.: Юрид. лит., 2009. – 64 с.

4. Об обязательном социальном страхова-

нии от несчастных случаев на производстве и профессиональных заболеваний: Федер. закон РФ от 24 июля 1998 г. № 125-ФЗ: принят Гос. Думой РФ 2 июля 1998 г.: одобр. Советом Федерации РФ 9 июля 1998 г. // Российская газета. – 1998. – 12 августа. – № 153–154.

5. ISO/IEC Guide 21-1:2005. Regional or national adoption of International Standards and other International Deliverables. – URL: http://www.iso.org/iso/iso_iec_guide_21-1_2005.pdf (дата обращения: 09.02.2015)

Гейхман Любовь Кимовна, доктор педагогических наук, профессор, профессор кафедры иностран-ных языков, лингвистики и перевода, Пермский национальный исследовательский политехнический уни-верситет (Пермь), профессор кафедры иностранных языков, Южно-Уральский государственный универси-тет (Челябинск), [email protected]

Файнбург Григорий Захарович, доктор технических наук, профессор, директор Института безопас-ности труда, производства и человека, Пермский национальный исследовательский политехнический уни-верситет (г. Пермь). e-mail: [email protected]

Ставцева Ирина Вячеславовна, кандидат педагогических наук, доцент кафедры иностранных язы-ков, Южно-Уральский государственный университет (Челябинск), [email protected]


__________________________________________________________________ OCCUPATIONAL SAFETY AND HEALTH: ENGLISH AND RUSSIAN LEGISLATIVE ACTS’ DEFINITIONS

L.K. Geykhman, Perm National Research Polytechnic University, Perm; South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected] G.Z. Fainburg, Perm National Research Polytechnic University, Perm, Russian Federation, [email protected] Russian Federation, [email protected] I.V. Stavtseva, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected]

Theoretically any legislative act is to be based on a system of requirements that correlate not only within one document but do not contradict all the other existent documents either. In view of this one single meaning of the terminological units connected with a particular domain comes as a logical conse-quence. Nevertheless in fact legislative terminology does not correlate and represents certain asymmetry while the expressed requirements provoke various interpretations. The paper aims at challenging the given contradiction between the necessity of a single terminological system concerning the occupational safety and health sphere and the lack of such a system. Providing this the paper analyzes the definitions of the International Labor Organization’s tools and Russian legislative acts on occupational safety and health. The authors give examples of terms lexical-semantic correspondence paying attention to the variants of language units translated from English into Russian.

Keywords: occupational safety and health, operation safety, lexical-semantic analysis, terminology, definitions.

References

1. Gorodischev A.V. Strukturno-semanticheskie kharakteristiki terminov sredstv svyazi b russkom i anglijs-kom yazyke [Structural and semantic features of terms of communication in Russian and English]. Filologos. 2011, no. 10. Elets: Eletskij gosudarstvennyj universitet im. I.A. Bunina. Pp. 38–46.

2. Grazhdanskij kodeks Rossijskoj Federatsii [Civil code of Russian Federation]. Moscow, Statut Publ., 2013, 688 p.

3. Konstitutsiya Rossijskoj Federatsii. Ofitsialnoe izdanie [Constitution of Russian Federation. Official edi-tion]. Moscow, Yurid. lit. Publ., 2009. 64 p.




4. Ob obyazatelnom sotsialnom strakhovanii ot neschastnykh sluchaev na proizvodstve i professionalnykh zabolevanij: feder. zakon RF ot 24 iyunya, 1998 №125-FZ [On obligatory social security from accidents on facto-ries and professional illnesses: federal law of Russian Federation issued on 24 June 1998 №125-FZ]. Rossijskaya Gazeta [The newspaper “Rossijskaya”]. 12 August, 1998, no. 153–154.

5. ISO/IEC Guide 21-1:2005. Regional or national adoption of International Standards and other Interna-tional Deliverables. – URL: http://www.iso.org/iso/iso_iec_guide_21-1_2005.pdf (accessed: 09.02.2015)

Lyubov K. Geykhman, Doctor of science (education), professor, Department of Foreign Languages, Linguis-tics and Translation, Perm National Research Polytechnic University; Foreign Languages Department, South Ural State University (Chelyabinsk), [email protected]

Grigorii Z. Fainburg, Doctor of science (Occupational Safety and Health), Professor, Director of Institute for Safety & Health, Perm National Research Polytechnic University, [email protected]

Irina V. Stavtseva, PhD (education), associate professor, Foreign Languages Department, South Ural State University (Chelyabinsk), [email protected]



Гейхман, Л.К. Охрана труда: понятийный аппа-рат англо- и русскоязычных нормативных документов / Л.К. Гейхман, Г.З. Файнбург, И.В. Ставцева // Вест-ник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 38–45.

Geykhman L.K., Fainburg G.Z., Stavtseva I.V. Occupational Safety and Health: English and Russian Legislative Acts’ Definitions. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 38–45. (in Russ.)



Русский национальный язык второй половины ХVIII века – это многоярусная функциональная сис-тема, в которой, помимо обиходно-разговорного, диалектного, письменного и устного литературного языка, важной составляющей была деловая письмен-ность. Она представлена обширными малоизучен-ными фондами разноструктурных деловых бумаг, которые касались глобальных и частных вопросов политической, хозяйственной жизни, администра-тивного устройства, церковного строения, государ-ственных и межличностных отношений.

Деловые документы этого времени отличают-ся жанровым многообразием (законы, наставле-ния, прошения, предписания, доклады, доношения, экстракты, ревизские сказки, промемории, сооб-щения, рапорты, жалобы).

Скорописные деловые бумаги местного дело-производства второй половины ХVIII века сопос-тавляются нами со столичными документами – ука-зами Сената и Синода, предписаниями царских канцелярий того же периода, изданными в «Полном собрании законов Российской империи». Здесь представлена вся внешняя и внутренняя история России во времена царствования Петра I, Анны Ио-анновны, Елизаветы Петровны, Петра III, Екатери-ны II.

ХVIII век – эпоха формирования общенацио-нальных норм русского литературного языка на фоне кардинального переустройства всех сфер жизни России.

Сложная проблема формирования националь-ного русского литературного языка связана с во-просом о роли делового языка в системе общена-родного на разных этапах его развития. Исследова-ние делового языка ХVIII века важно для изучения проблем нормирования. А.А. Алексеев считает, что одним из важных путей стабилизации языковой нормы в России ХI–ХVI веков стал именно деловой язык, который в этот период зависел не только и не столько от образцов делового письма, но прежде всего от живого употребления. В отличие от цер-ковнославянского, деловой русский язык не был мертвым письменным языком [1].

По мнению О.В. Никитина, «деловая пись-менность фиксировала такое первостепенное свойство литературной речи, как норму, и в этом смысле играла одну из центральных ролей в обра-зовании единых трафаретов, оставаясь в то же время не замкнутой, а открытой для лингвистиче-ского эксперимента и организованной по законам языкового развития системой» [3].

К ХVIII веку начинается вычленение в деловом языке двух пластов: кодифицированного, строго нормированного языка законов, указов и языка лич-ной деловой переписки, судебного делопроизводст-ва, предписаний, прошений и жалоб, более «воль-ных» в содержательном и в формальном отношении. В провинциальных канцеляриях ХVIII века копиро-вались столичные документы и создавались свои документы-сплавы. В них повторялись целые блоки из столичных документов. В документах провинци-

Языковая норма УДК 81’16 ББК Ш100.3 СТАНОВЛЕНИЕ НОРМ В ДЕЛОВОМ ЯЗЫКЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХVIII ВЕКА (НА МАТЕРИАЛЕ ПРЕДЛОЖНЫХ КОНСТРУКЦИЙ) М.В. Раевская Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

Рассматривается вопрос о формировании общенациональных норм русского литературного языка и о роли делового языка в изучении проблем нормирования. В статье указывается, что скорописные деловые документы ХVIII века отражают вариативность как одну из характерных черт русского литературного языка эпохи становления его национальных норм. Варьирование является признаком колебаний при формировании норм.

В печатных и рукописных деловых документах второй половины ХVIII века, отражающих состояние делопроизводства центральных и провинциальных канцелярий, проявляется общерус-ская тенденция эволюции предлогов, которая позволяет говорить о наддиалектности процессов развития делового языка в целом и предлогов в частности. Документы столичных канцелярий, изданные в «Полном собрании законов Российской империи», в большей степени соответствуют норме того времени. Язык таких документов в целом традиционен и консервативен, строго нор-мирован и кодифицирован.

Ключевые слова: языковая норма, вариативность, предлог.


Раевская М.В. Становление норм в деловом языке второй половины ХVIII века (на материале предложных конструкций)


альных канцелярий ХVIII века особенно ощутим разрыв между жестко формализованными и стили-стически «вольными» документами.

По мнению Л.А. Глинкиной, глубоко оши-бочно и поверхностно представление о консерва-тивности делового языка в ХVIII веке. Это было живое развивающееся звено формирующегося на-ционального языка в условиях парадоксальной языковой ситуации, которая состояла в стреми-тельной демократизации литературного языка во всех его стилях, кроме «высокого слога», и столь же наступательной формализации деловой пись-менности [2].

Скорописные деловые документы ХVIII века отражают вариативность как одну из характерных черт русского литературного языка эпохи станов-ления его национальных норм. Варьирование яв-ляется признаком колебаний при формировании норм.

В печатных и рукописных деловых докумен-тах второй половины ХVIII века, отражающих со-стояние делопроизводства центральных и провин-циальных канцелярий, проявляется общерусская тенденция эволюции предлогов, которая позволяет говорить о наддиалектности процессов развития делового языка в целом и предлогов в частности. Вместе с тем язык документов центральных кан-целярий, указов Сената и Синода отличается более высокой степенью нормализации. Поэтому наи-большую устойчивость и соответственно мини-мальную вариативность обнаруживают предлоги в столичных документах, в то время как в местных деловых документах функционирование предлогов характеризуется большей архаичностью и вариа-тивностью.

В целом специфику делового языка послепет-ровской эпохи определяли высокий уровень узу-альной нормализации и сокращение в языке дело-вых бумаг регионального компонента в пользу общерусского начала, что и формировало наддиа-лектность делового языка этого периода.

В исследуемом материале у фразеологических предлогов наблюдается компонентное варьирова-ние. Варьируется в наших примерах, как правило, служебный компонент – лексический предлог. Вариативность в сочетании с разными предлогами является одним из признаков становления одного фразеологического предлога в будущем. Наи-большую устойчивость и соответственно мини-мальную вариативность обнаруживают предлоги в указах царских канцелярий Сената и Синода, тогда как в скорописных деловых документах мы на-блюдаем компонентное варьирование предлогов (по окончанiи (чего) / во окончанiи (чего); за не-имением (чего) /от неимения (чего) / по неименiю (чего); во исполненiе (чего) / со исполнением (чего) / к исполнению (чего); во избежание (чего) / к из-бежанию (чего) / во убhжание (чего)). Данные употребления не отмечены в современном русском языке в качестве фразеологических предлогов.

Вариативность данных производных лексиче-ских предлогов является признаком неустойчиво-сти нормы.

Так, в южноуральских деловых текстах (в пе-реписке, в публикации, протесте), а также в цар-ских указах представлена каузативная синтаксема за неимением + Р.п., при указании на вынужден-ную причину действия. Сочетается синтаксема за неимением + Р.п. с глаголами принуждения, пере-мещения, осуществления, физиологического со-стояния. В качестве управляемых слов выступают неодушевленные имена и одушевленные имена существительные, обозначающие людей по роду деятельности:

...явился за неимением канцеляриста дос-мотрщик тимофеи решетниковъ (И-28-1-4-136); ...штоб денежной пределъ за неименiемъ во-ды скоро началъ деистовать (И-172-1-65-11); ...и въ работе за неимhнiемъ же дровъ и на покуп-ку ихъ денегъ принуждено сносить холодъ (ПСЗ, т. ХХ, с. 318); ...отправить нынh от Сената 4 человhкъ

за неимhнiемъ при Сенатh гедеозистовъ (ПСЗ, т. ХVI, с. 319).

Особую группу составляют каузативные син-таксемы по неимению + Р.п., отмечаемые нами в основном в текстах местных деловых документов при указании на вынужденную причину действия. Употребляется данная синтаксема, как правило, при глаголах передачи объекта:

...по неимению тамо с товарами купечества и по желанию ихъ надлhжащимъ образомъ их про-давать (И-28-1-4-93); ...определенные въ 1794м году досмотрщикъ лабутинъ да целовалникъ ре-шетников по неимению тогда в них надобности ис числа таможенных служителей выключены были... (И-28-1-4-88).

Каузативная синтаксема по неимению + Р.п. встречается в указах, репортах, доношениях, объ-явлениях.

В единичном случае в переписке Демидова с приказчиками уральских заводов представлена каузативная синтаксема от неимения + Р.п.:

...то за таким от неiменiя воды конфузомъ i остановкою денhжнаго предела штобъ галка въ ротъ вамъ не влhтела... (И-172-1-65-11).

Активно функционирует в деловом языке второй половины ХVIII века темпоративная син-таксема по окончанiи + Р.п., употребляющаяся при указании на временной отрезок, событие, дейст-вие, после которых что-либо происходит.

Наиболее продуктивно эта синтаксема пред-ставлена в документах столичных канцелярий. Употребляется синтаксема при глаголах принуж-дения, разрешения, передачи объекта, а также в глагольных устойчивых сочетаниях. Управляемые слова при предлоге – имена существительные, на-зывающие единицы измерения времени, а также отглагольные существительные:


Языковая норма


Депутатамъ же Дворянамъ по окончанiи сего дhла дозволяется сiи знаки въ гербы свои поста-вить (ПСЗ, т. ХVIII, с. 188); ...которые по окончанiи слhдствiя взыскать с виновныхъ не-упустительно (ПСЗ, т. ХVIII, с. 83); ...и по окончанiи межеванiя къ межевымъ книгамъ и пла-намъ руку прикладывать стану... (ПСЗ, т. ХХI, с. 850); ...о томъ по окончанiи года въ коллегiю пода-вать прошенiе (ПСЗ, т. ХVII, с. 311).

В южноуральских документах отмечаем при-меры употребления фразеологического предлога во окончанiи в составе темпоративной синтаксе-мы во окончанiи + Р.п.:

...протопопомъ Галляховским во окончанiи того 1782 года въ Чилябинскомъ сборе ризница и протчiе церковные вещи освидетельствованы (И-33-1-218-1).

При указании на цель действия, необходи-мость избежать чего-либо в исследуемом материа-ле отмечаем финитивную синтаксему во избежа-ние + Р.п., сочетающуюся, как правило, с глагола-ми владения. В роли управляемых слов представлены отглагольные имена существитель-ные, в семантике которых сильно ослаблена связь с глаголом движения, лишения:

...сюда мhдныхъ денегъ наймемъ во избhжанiе излишняго отъ платежа за то провоз-ныхъ денегъ казеннаго расхода (ПСЗ, т. ХVII, с. 613); ...во избежание в долгахъ запущенiи нани-мать людеи надежных (И-172-54-30-1).

В текстах деловых документов в основном местных канцелярий в ряде случаев представлена конструкция во убежание (чего) в значении пред-лога во избежание (чего), для (чего):

...а также под случай сего занадобно признанw во убежание пожарного случая... (И-28-1-4-96).

Следует отметить встречающуюся в нашем материале конструкцию к избежанию (чего), так-же выступающую в значении предлога во избежа-ние (чего):

...къ избежанию сих надобностей черезъ то мhсто гдh нынh существуетъ плотина выстроить укрепленный на свинкахъ... (И-1-1-69-1).

Являясь яркой стилеобразующей приметой делового языка второй половины ХVIII века, рас-смотренные нами предлоги во убhжание (чего), к избежанию (чего) в современном русском языке не зафиксированы.

Следует отметить, что вариативность в соче-тании с разными лексическими предлогами – один из признаков становления одного фразеологиче-ского предлога в будущем.

Особый интерес представляют трехчленные фразеологические предлоги не смотря на + В.п., не взирая на + В.п., которые представлены в рав-ной мере в документах царских канцелярий, а так-же в местных документах (переписка заводчика Демидова с приказчиками уральских заводов). В

нашем материале фразеологические предлоги не смотря на (что), не взирая на (кого, что) являют-ся трехкомпонентными и употребляются, как и в современном русском языке, для выражения усту-пительных отношений в значении «препятствую-щей» причины. Сочетаются уступительные син-таксемы не смотря на + В.п., не взирая на + В.п. с глаголами и краткими причастиями разнообраз-ной семантики (движения, сохранения, осуществ-ления события, передачи объекта). Управляемые слова при фразеологических предлогах не смотря на (что), не взирая на (кого, что), как правило, отвлеченные имена существительные, указываю-щие на наименование документа, а также отгла-гольные имена существительные:

...многiя разнаго званiя обоего пола люди, не взирая на публикованное приказанiе приезжаютъ и приходятъ къ пожару... (ПСЗ, т. ХIХ, с. 274); Их Величество, не взирая на военныя обстоятельст-ва, непремhнно другъ къ другу сохраняли взаим-ную дружбу и почтенiе (ПСЗ, т. ХIХ, с. 988); А какъ въ уhздахъ нhкоторыхъ губернiй, разбои и грабительства къ разоренiю и всhконечной пагубh бhдныхъ жителей, не взирая на предписания о искорененiи въ законахъ и указахъ строгости, и донынh происходятъ... (ПСЗ, т. ХVI, с. 720); ...не смотря на починку и на употребленное къ спасенiю ихъ старанiе, спущено изъ оныхъ чрезъ всh пороги только три барки (ПСЗ, т. ХVIII, с. 175).

Данный графический облик трехкомпонент-ных фразеологических предлогов не смотря на (что), не взирая на (кого, что) является свидетель-ством того, что многие предлоги в то время еще находились на стадии формирования.

В наших текстах фразеологический предлог на ряду съ (кем, чем) тоже является трехкомпо-нентным:

...всhхъ тhхъ, кои на ряду съ Государствен-ными крестьянами подати платят... (ПСЗ, т. ХХI, с. 363).

Таким образом, можно сделать вывод, что до-кументы столичных канцелярий, изданные в «Полном собрании законов Российской империи», строятся по более устойчивым и невариантным моделям, в большей степени соответствующим норме того времени. Язык таких документов в це-лом традиционен и консервативен, строго норми-рован и кодифицирован.

Деловой язык второй половины ХVIII века яв-ляется той непосредственной основой, на которой в ХIХ веке окончательно стабилизируются нормы современного русского литературного языка.


1. Алексеев, А.А. Пути стабилизации языко-вой нормы в России ХI–ХVI вв. / А.А. Алексеев // Вопросы языкознания. – 1987. – № 2.


Раевская М.В. Становление норм в деловом языке второй половины ХVIII века (на материале предложных конструкций)


2. Глинкина, Л.А. Историческое лингвокрае-ведение на Южном Урале: проблемы, поиски, пер-спективы / Л.А. Глинкина // Лингвистическое краеведение на Южном Урале. Ч. III. Очерки по языку деловой письменности ХVIII века / под общ.

ред. Л.А. Глинкиной. – Челябинск: Изд-во ЧГПУ, 2001. – 262 с.

3. Никитин, О.В. Деловая письменность в истории русского языка (ХI–ХVIII вв.) / О.В. Ни-китин. – М.: Флинта: Наука, 2011. – 266 с.

Раевская Мария Валерьевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры общей лингвистики, Южно-Уральский государственный университет (г.Челябинск), [email protected]


__________________________________________________________________ RULE FORMATION IN BUSINESS RUSSIAN OF THE SECOND PART OF THE XVIIIth CENTURY (BASED ON PREPOSITIONAL CONSTRUCTIONS)

M.V. Raevskaya, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected]

The article dwells upon the problem of forming national rules of the Russian language and upon the role of business language in studying the issue of regulation. The author argues that cursive documents of the XVIIIth century reflect variety – a peculiar feature of the Russian language of the period ana-lyzed, variety being an indication of fluctuation in the process of rule formation. Printed and hand-written documents of the XVIIIth century reflect the condition of paper work in central and provincial offices. The author points to a tendency of evolution in the sphere of prepositions, which proves that processes of business language development and evolution in the sphere of prepositions are universal. The documents of the capital offices issued in “The full collection of laws of the Russian Empire” match the rules of that period. The language of these documents is traditional, conservative, strictly regulated and codified.

Keywords: language regulation, variety, preposition.

References 1. Alexeev A.A. Puti stabilizatsii yazykovoy normy v Rossii ХI–ХVI vv. [The Ways to Stabilize Language

Rules in Russia in the XI–XVI Centuries]. Voprosy yazykoznaniya, 1987, no. 2. 2. Glinkina L.A. Istoricheskoe lingvokraevedenie na Yuzhnom Urale: problemy, poiski, perspektivy [The

Historical Linguistic Local Study in South Ural: Problems, Searching, Perspectives]. Linguistic Local Study in South Ural. Ch.Sh. The Essays of Business Language in the XVII Century. Ed. L.A. Glinkina. Chelyabinsk, Che-lyabinsk State Pedagogical University Publ., 2001, p. 262.

3. Nikitin O.V. Delovaya pis'mennost' v istorii russkogo yazyka (the XI–XVIII centuries) [Business Written Language in the History of the Russian Language (the XI–XVIII centuries)]. Moscow, Nauka, 2011, p. 266.

Maria V. Raevskaya, Candidate Degree (Philology), associate professor, Department of General Linguistics,

South Ural Sate University (Chelyabinsk), [email protected]

Received 4 May 2015


Раевская, М.В. Становление норм в деловом язы-ке второй половины ХVIII века (на материале пред-ложных конструкций) / М.В. Раевская // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 46–49.

Raevskaya M.V. Rule Formation in Business Rus-sian of the Second Part of the XVIIIth Century (Based On Prepositional Constructions). Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 46–49. (in Russ.)



Отечественная лингвистика, которая, по мне-нию некоторых ученых, в последней четверти ХХ века вступила в «предметный кризис» [12, с. 250], в поисках свежих идей и под влиянием активно разви-вающегося в зарубежном языкознании когнитивного направления, рывком освободившись от советских оков материализма, в начале 90-х прошлого столетия обратила свой взор на запретный для нее до сей поры плод – языковое сознание. Период ознаменовался зарождением отечественной когнитивной лингвис-тики, представители которой посвящают свои иссле-дования анализу формирования и структуры коллек-тивного языкового сознания.

Однако для зарубежной лингвистики объект далеко не нов. Еще в начале ХХ века известный французский лингвист Г. Гийом (1883–1960), вице-президент Парижского лингвистического общест-ва, основатель нового и оригинального направле-ния – психосистематики, чьи заслуги в области лингвистики получили высокую оценку Француз-ской академии, начал изучать ментальный аспект речевой деятельности. Это он ввел в лингвистиче-ский понятийный аппарат такие термины как пси-хосемиология, психомеханизмы, психогения, мыс-ленное видение/высказывание (le visible/le dicible), мышление молчаливое/общее/человеческое (pensée silencieuse/ commune/humaine), актуализация, вир-туализация, экстериоризация, интериоризация и т. д., описывая, по сути, систему и принципы функционирования языкового сознания (l’esprit) [3, с. 20–21; с. 148; с. 161]. Г. Гийом настаивал на том, что именно природная потребность человека к когниции, механизмы которой обусловлены спо-собностью мысли абстрагироваться, выдвигает язык в этом процессе на первый план. Следова-тельно, изучение структуры языкового сознания – путь высокой степени теоретический, хотя и не исключает использования экспериментальных ме-тодик и непосредственных наблюдений за рече-языковой деятельностью [9].

В самом общем смысле сознание есть осознание бытия [13, с. 213], но в разных гуманитарных науках объем этого понятия варьируется в зависимости от понятийного тезауруса, в котором оно используется. В социологии антонимом сознательности выступает

стихийность, в психологии (особенно в психоанали-зе) сознание противопоставлено бессознательным процессам или неосознанному содержанию воспри-ятия, памяти, мышления, творчества. Принцип сис-темности, выдвинутый на первый план Г. Гийомом, Ф.де Соссюром и признанный большинством совре-менных исследователей речемыслительной деятель-ности, в отличие от психоаналитического рассмотре-ния объекта, определяет бессознательное не как са-мостоятельную психологическую реальность, противоречащую сознанию, а как «нижележащие уровни сознания, характеризующиеся меньшей рас-члененностью и рефлексивностью» [7, с. 4]. При сис-темном подходе язык (= периферическая система фиксации всего потенциально мыслимого) и языко-вое сознание (= языковая форма всего потенциально сознаваемого) рассматриваются как неотъемлемые составляющие, как подсистемы в системе сознания, в силу чего должны отвечать общим принципам уст-ройства всей системы. Язык в этой системе – это основной способ, причина и условие существования разума и разумной деятельности в целом.

Сознание в целом и языковое сознание в ча-стности обладает свойством концептуальности, подчиняющемуся фундаментальному принципу человеческой когниции – категоризации универ-сума. При этом сама категоризация может оста-ваться (а в обыденном сознании дело обстоит по большей части именно так) неосознанной. Здесь необходимо особо подчеркнуть, что этот процесс имеет онтологический статус и определяет струк-туру и содержание языкового сознания, творящего систему языка, в которой неосознанная категори-зация кодируется языковыми единицами и струк-турами. Причем чем выше степень категоризации, тем менее она осознается, и тем глубже она про-никает в систему языка, эксплицируясь, казалось бы, в полной мере отвлеченных от структур реаль-ного мира грамматических формах и конструкци-ях. Следовательно, без глубокого знания (= пони-

Это положение вынуждает нас не согласиться с

учеными, отрицающими возможность отражения карти-ны мира в грамматических явлениях, в грамматике язы-ка (см., напр. [9, с. 73–74]).

УДК 811.111 + 82-36 НОРМА В РЯДУ КАТЕГОРИЙ НАЦИОНАЛЬНОГО ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ О.А. Турбина Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

Рассмотрена языковая норма как категория языкового сознания. Статья входит в серию публика-ций автора, посвященных теоретическому анализу структуры, форм, функционирования и содержа-ния национального языкового сознания.

Ключевые слова: национальное языковое сознание, категория, система, норма, речь, узус, нацио-нальный литературный язык.


Турбина О.А. Норма в ряду категорий национального языкового сознания


мания) системы языка невозможно ни понимание того, что происходит в речи, ни тем более того, как организовано языковое сознание.

Национальное языковое сознание складывается по мере развития национального языка. Оно охваты-вает обширную область национального обществен-ного сознания и представляет собой специфический, основанный на интерпретации, способ отражения универсума и формируется в процессе речевой дея-тельности (языкового бытия) на основе единства когнитивно-психических процессов, посредством которых осуществляется осмысление человеком объективного мира и своего бытия в нем.

Как уже было отмечено, фундаментальным принципом человеческой когниции является кате-горизация, чем определяется структура и самого языкового сознания, формирующаяся совокупно-стью категорий разного уровня. Эти категории по своему характеру делятся на онтологические, об-ращенные в мир, и непосредственно соотносимые с речевым поведением. К наиболее общим онтоло-гическим категориям, различным образом выра-жающимся в системах конкретных языков, отно-сятся категории материи, пространства, движения, причинности, случайности, возможности, необхо-димости и все семантические категории. Речеобра-зующие категории национального языкового соз-нания формируются в процессе речевой деятель-ности языкового коллектива (языкового бытия и языкового мышления) и составляют основу и не-обходимое условие жизни языка. Наиважнейшими из них являются система языка, узус, или система речи и норма [11].

Понятие языковой нормы в современной лин-гвистике является наиболее дискутируемым и ключевым в парадигме перечисленных категорий, ибо в зависимости от того, как представлен объем этого понятия в той или иной лингвистической концепции, зависит представление понятий систе-мы и узуса.

Долгое время в лингвистике было общепри-нятым прозвучавшее в 1647 г. из уст Кл .Вожла известное определение «хорошего узуса», при-знанное Французской Академией в качестве опре-деления языковой нормы. «Хороший узус» по оп-ределению Кл. Вожла – это речь образованных и приближенных ко Двору людей, выдающихся пи-сателей и учителей языка, подчиненная единым правилам: «Стремиться нужно к тому, чтобы пи-сать так, как говорят», – пишет Вожла [14, с. 23].

Разработка понятия нормы возобновляется лишь после публикации «Курса общей лингвисти-ки» Ф.де Соссюра (1916 г.): предложенная ученым дихотомия «язык-речь» вдохновила лингвистов на изучение нормы как самостоятельной лингвисти-ческой реалии.

Л. Ельмслев, разрабатывая теорию Соссюра, предложил изменить противопоставление «язык-речь» дихотомией «схема-узус». При этом схема определяется как независимая от материальной реа-

лизации, но способная реализоваться через узус, форма – чистая форма. На этом основании она про-тивопоставляется норме, узусу и индивидуальным речевым актам как разным аспектам языковых реа-лизаций. Узус в трактовке Л. Ельмслева выступает как совокупность навыков – понятие абстрактное, конкретизируемое актом речи. Норма же материаль-ной реализации не имеет и поэтому в дихотомию «схема-узус» не включается [4, с. 65].

Э. Косериу разработал свой вариант усовер-шенствования предложенной Соссюром дихото-мии «язык-речь». Он заменил ее триадой «систе-ма-норма-речь». Система по Косериу – это то, что можно говорить – «система возможностей», нор-ма – это то, как следует говорить – «система обя-зательных реализаций», а речь – то, что говорит-ся – «функция системы, система в действии» [6, с. 169–174]. Понятие системы в такой трактовке отражает структурный потенциал системы, норма и речь – реализацию системы, причем норма реа-лизует систему в правильных, лишенных эмоцио-нальной нагрузки образцах. Речь, следовательно, выступает по отношению к норме как понятие бо-лее широкое.

В отечественном языкознании норма тракту-ется по-разному, в зависимости от подхода автора и от того, что именно вкладывается в понятие нормы. В одних концепциях норма рассматривает-ся как совокупность образцовых общеупотреби-тельных и общепринятых форм и конструкций (О.И. Ожегов, Ф.П. Филин, В.А. Ицкович и др.). В данном случае норма очерчивается конкретным материалом и, по сути, понимается как определен-ная часть узуса; остальная часть узуса представле-на некорректными и нетрадиционными употреб-лениями. С другой стороны, норма трактуется как понятие абстрактное, как свод правил употребле-ния (Б.Н. Головин, Г.В. Степанов, В.Г. Гак). В этом случае норма выступает как часть системы.

В силу действительного характера нормы в ряде концепций она трактуется и в более широком смысле, объединяя оба вышеупомянутых понятия [2, с. 270–271]. При этом норма подразделяется на аспекты или уровни: выделяется норма на уровне языка (внутренний аспект) и норма на уровне речи (внешний аспект) – «норма языка – норма речи» (К.С. Горбачевич), «норма-узус» (П.М. Алексеев), «аксиологическая – объективная норма» (Г.В. Степанов), «норма системы – норма структу-ры» (В.А. Ицкович). В частности, П.М. Алексеев [1, с. 46–47] в соответствии со своей концепцией нормы дихотомию Соссюра представляет сле-дующим образом:

системанорма

язык

узуссобственно речь

речь




Наконец, норма рассматривается как абсо-лютная абстракция, существующая в сознании языкового коллектива как «свод знаний о языке» [5, с. 145]. В этом случае за основу принимается регламентирующая функция нормы и в соответст-вии с этим она определяется как «регламенти-рующий контекст» [8, с.113]. Именно такая трак-товка нормы представляет ее как категорию язы-кового сознания в ряду таких категорий как сис-тема языка и узус.

Система языка, как категория национально-го языкового сознания, являет собой систему по-тенциальных возможностей данного языкового коллектива для осуществления речевого поведе-ния. Узус – это функция системы, результат кото-рой определяется речевой ситуацией, охватываю-щей как субъективные, так и объективные аспекты момента актуализации. Для понимания роли этой функции (узуса как категории языкового сознания) важно то, что ее результат выявляется и в кон-кретных речевых реализациях, и в системе языка.

Отношения между системой и узусом имеют сложный диалектический характер. Система в це-лом имеет ретроспективный, а узус – проспектив-ный характер: «используя» систему, узус «изна-шивает» и расшатывает ее. Организующим и рег-ламентирующим фактором в этих отношениях является норма, ибо именно она сдерживает дест-руктивную функцию узуса и превращает ее в кон-структивную силу для системы. При этом сама норма имеет динамический характер, развиваясь по мере эволюции языка.

Следовательно, норма это то, что удерживает всю систему отношений в равновесии, обеспечи-вая стабильность системе языка. Как категория языкового сознания она может быть охарактеризо-вана как объективная оперативная установка, опи-рающаяся на ядро архетипа системы языка. Под ядром в данном случае понимается совокупность наиболее устойчивых традиционных реализаций системы, отобранных и закрепленных языковой памятью в процессе речевой деятельности.

Особое значение категория нормы приобрета-ет в период и в процессе формирования нацио-нального литературного языка, когда ее регламен-тирующая функция заметно возрастает в силу обо-стрения потребности в унификации и кодификации грамматических форм и конструк-ций, а также в силу необходимости сдерживать стихийные порывы языкового творчества, стимул к которому пробуждается в результате осознания роли национального языка в историко-культурном становлении нации. Вспомним в этой связи уже прозвучавшую выше цитату из «Заметок о фран-цузском языке» Кл. Вожла, составленных в период активного формирования французского литера-турного языка: «Стремиться нужно к тому, чтобы писать так, как говорят». И вспомним великое ли-тературное наследие А.С. Пушкина, определившее качественный сдвиг в процессе формирования со-временного русского литературного языка. Будучи высоко образованным человеком, он, возможно, и

был знаком с концепцией языковой нормы Кл. Вожла, но гораздо более вероятно то, что, об-ладая выдающимся литературным талантом и тон-ким чутьем языка, А.С. Пушкин являет собой яр-кий пример носителя зрелого национального язы-кового сознания с развитыми его формами, коими являются – языковая интуиция, языковое знание, языковая политика и языковое творчество. Именно эта зрелость и определила гениальность его произ-ведений: интуитивно следуя сложившейся в его языковом сознании национальной языковой нор-ме, А.С.Пушкин сблизил письменную и разговор-ную речь – писал так, как говорят.


1. Алексеев, П.М. Квантитативные аспекты речевой деятельности / П.М. Алексеев // Языковая норма и статистика. – М.: Наука, 1977. – С. 43–58.

2. Ахманова, О.С. Словарь лингвистических терминов / О.С. Ахманова. – М.: Наука, 1977. – С. 270–271.

3. Гийом, Г. Принципы теоретической лин-гвистики / Г. Гийом. – М., 1992. – 224 с.

4. Ельмслев, Л. Язык и речь / Л. Ельмслев // В.А. Звегинцев. История языкознания XIX–XX ве-ков в очерках и извлечениях. – М.: Просвещение, 1960. – Ч. II.

5. Золотова, Г.А. О характере нормы в син-таксисе / Г.А. Золотова // Синтаксис и норма. – М.: Наука, 1974. – С. 145–175.

6. Косериу, Э. Синхрония, диахрония и исто-рия / Э. Косериу // Новое в лингвистике. Вып. 3. – М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1963. – С. 143–343.

7. Петренко, В.Ф. Психосемантика сознания / В.Ф. Петренко. – М.: Изд-во МГУ, 1988.

8. Скрелина, Л.М. К вопросу о взаимодействии системы и нормы в ситуации многоязычия / Л.М. Скрелина. // Романо-германские языки и диалек-ты единого ареала. – Л.: ЛГПИ, 1977. – С. 111–127.

9. Телия, В.Н. О специфике отображения мира психики и знания в языке / В.Н. Телия // Сущ-ность, развитие и функции языка. – М.: Наука, 1987. – С. 65–74.

10. Турбина, О.А. Структура национального языкового сознания. Язык. Культура. Образование: моногр. / О.А. Турбина; под общ. ред. Е.В. Харченко. – Челябинск: Изд-во ЮУрГУ, 2008. – С. 5–19.

11. Турбина, О.А. Языковое сознание как объ-ект лингвистической науки. Человек и его язык. Материалы XVI Международной конференции научной школы-семинара им. Л.М. Скрелиной. Санкт-Петербург, 25–27 сентября 2013 г./ О.А. Турбина. – СПб.: Издательско-Торговый дом «СКИФИЯ», 2013. – С. 92–96.

12. Уфимцева, Н.В. Языковое сознание: дина-мика и вариативность / Н.В. Уфимцева. – М.:Институт языкознания РАН, 2011. – 251 с.

13. Филатов, В.П. Научное познание и мир че-ловека / В.П. Филатов. – М.: Политиздат, 1989.

14. Vaugelas, Cl. Remarques sur la langue française (extraits). Publ. et comm. de René Lagane / Cl. Vaugelas. –P.: Larousse, 1969.


Турбина О.А. Норма в ряду категорий национального языкового сознания


Ольга Александровна Турбина, доктор филологических наук, профессор, зав.кафедрой общей лингвистики, Южно-Уральский государственный университет (Челябинск), [email protected]


__________________________________________________________________ STANDARD LANGUAGE AS A CATEGORY OF NATIONAL LANGUAGE CONSCIOUSNESS

O.A. Turbina, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected].

The author dwells upon standard language as a category of national language consciousness. The present paper is one of the author’s series of articles devoted to theoretical analysis of the structure, form, function and content of national language consciousness.

Keywords: national language consciousness, category, system, standard language, speech, usage, national literary language.

References

1. Alekseev P.M. Kvantitativnye aspekty rechevoy deyatel'nosti [Quantitative Aspects of Speech Activity] Yazykovaya norma i statistika. Moscow, Nauka, 1977, pp. 43–58.

2. Akhmanova O.S. Slovar' lingvisticheskikh terminov [Dictionary of Linguistic Terms] Moscow, Nauka, 1977, pp. 270–271.

3. Giyom G. Printsipy teoreticheskoy lingvistiki [The Principles of Theoretical Linguistics] Moscow, 1992, 224 p. 4. El'mslev L. Yazyk i rech' [Language and Speech]. Ed. Zvegintsev V.A. Istoriya yazykoznaniya

XIX–XX vekov v ocherkakh i izvlecheniyakh. Ch. II. Moscow, Prosveshchenie Publ., 1960. 5. Zolotova G.A. O kharaktere normy v sintaksise [The Nature of the Rules of Syntax]. Sintaksis i norma.

Moscow, Nauka, 1974, pp. 145–175. 6. Koseriu E. Sinkhroniya, diakhroniya i istoriya [Synchrony, Diachronic and History] Novoe v lingvistike.

Vyp.3. Moscow, Izd-vo inostr. lit-ry, 1963, pp. 143–343. 7. Petrenko V.F. Psikhosemantika soznaniya [Psychosemantics of Consciousness] Moscow, Izd-vo MGU

Publ., 1988. 8. Skrelina L.M. K voprosu o vzaimodeystvii sistemy i normy v situatsii mnogoyazychiya [On the Question

of the Interaction of Systems and Standards in a Situation of Multilingualism]. Romano-germanskie yazyki i di-alekty edinogo areala. Leningrad, LGPI Publ., 1977, pp. 111–127.

9. Teliya V.N. O spetsifike otobrazheniya mira psikhiki i znaniya v yazyke. [ On the Specifics of the Display World Mentality and Knowledge of Language]. Sushchnost', razvitie i funktsii yazyka. Moscow, Nauka Publ., 1987, pp. 65–74.

10. Turbina O.A. Struktura natsional'nogo yazykovogo soznaniya [Structure of the National Language Con-sciousness]. Yazyk. Kul'tura. Obrazovanie: monografiya. Ed. E.V. Kharchenko. Chelyabinsk, South Ural St. Univ. Publ., 2008, pp. 5–19.

11. Turbina O.A. Yazykovoe soznanie kak ob"ekt lingvisticheskoy nauki [Language Consciousness as an Ob-ject of Linguistics]. Chelovek i ego yazyk. Materialy XVI Mezhdunarodnoy konferentsii nauchnoy shkoly-seminara imeni L.M. Skrelinoy. Sank-Peterburg, 25-27 sentyabrya 2013g. St.Peterburg, SKIFIYa Publ., 2013, pp. 92–96.

12. Ufimtseva N.V. Yazykovoe soznanie: dinamika i variativnost' [Language Consciousness: the Dynamics and Variability]. Moscow, Institut yazykoznaniya RAN Publ., 2011, 251 p.

13. Filatov V.P. Nauchnoe poznanie i mir cheloveka [Scientific Knowledge and the Human World]. Moscow, Politizdat Publ., 1989.

14. Vaugelas Cl. Remarques sur la langue française (extraits). Publ. et comm. de René Lagane. P.: Larousse, 1969. Olga A. Turbina, Ph.D., professor, head of the General Linguistics Department, South Ural State University

(Chelyabinsk), [email protected].



Турбина, О.А. Норма в ряду категорий нацио-нального языкового сознания / О.А. Турбина // Вест-ник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 50–53.

Turbina O.A. Standard Language as a Category of National Language Consciousness. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 50–53. (in Russ.)



Интонация – это комплекс просодических (тональных, количественно-динамических, фона-ционных и артикуляционных) средств, выпол-няющих ряд функций – коммуникативную, синте-зирующую, делимитативную, смыслоразличитель-ную, кульминативную, стилистическую, эмоционально-экспрессивную [4–6, 12]. На сего-дняшний день можно признать доказанным тезис о том, что интонация является фактом не только речи, но и языка, представляет собой автономный уровень и располагает набором собственных еди-ниц – интонем.

Интонационный уровень характеризуется ор-тологической регламентированностью, однако до недавнего времени исследователи уделяли интона-ционным нормам гораздо меньше внимания, чем другим ортологическим феноменам, ограничиваясь в ряде случаев общими рассуждениями по данному вопросу. Главная причина недостаточной изученно-сти интонационных норм заключается, по нашему мнению, в многоаспектности интонации, которая является не только лингвистическим, но и физиоло-гическим, психологическим и социологическим феноменом, выражающим вместе с собственно язы-ковыми пара- и экстралингвистические значения. Кроме того, как справедливо отмечал В.Н. Воло-шинов [2], интонация в большинстве случаев опре-деляется ближайшей ситуацией и часто ее мимо-летными обстоятельствами. Отсюда относительно малозаметная для говорящих типизированность и регулярность, а значит, и неосознанность норма-тивной обеспеченности интонационных реализа-ций. Учитывая указанную специфику фразовой просодии, современные исследователи соотносят функции интонационной нормы главным образом с реализацией нескольких суперсегментных средств: пауз, мелодики, длительности и темпа, интенсивности.

1. Регламентация паузирования. Паузы ис-пользуются в качестве маркеров границ интонаци-онных сегментов. Их фонетическое выражение

представлено следующими разновидностями: 1) остановка звучания; 2) смена тона, темпа, стык смысловых ударений без звукового перерыва; 3) комбинация двух вышеназванных приемов. Паузы имеют различную природу, и это принци-пиально для ортологии. Мы полагаем, что языко-вые нормы определяют порядок употребления па-уз, которые Г.Н. Иванова-Лукьянова [5] называет грамматическими, отмечая, что они задаются сис-темой языка, обеспечивая членение речевого пото-ка в соответствии со структурно-семантической организацией высказывания. Выполняя данную функцию, интонационная норма препятствует не-мотивированному дроблению фонетических сег-ментов, образующих формально-смысловые един-ства, и маркирует границы синтагм. Значимо, что ее онтологические характеристики определяются типом фонетической позиции. Г.Н. Иванова-Лукьянова считает, что сильная позиция для паузы создается двумя условиями: 1) величиной звуково-го отрезка в 7–10 слогов; 2) четкой выраженно-стью структурно-семантических блоков. Слабая позиция возникает при несоблюдении указанных условий (звуковой отрезок слишком мал или велик и недостаточно подержан структурно-семанти-ческим членением). В сильной позиции употреб-ление паузы является обязательным, в слабой – факультативным (ср.: В подъезде \ слышались го-лоса и В освещенном подъезде / слышались радо-стные голоса).

Наблюдения специалистов свидетельствуют о том, что, помимо грамматических, в устной речи присутствуют паузы хезитации, дикторские, пси-хологические, ситуационные [1]. Особенности их реализации, по нашему мнению, определяются не собственно языковыми, а жанрово-стилисти-ческими и коммуникативными нормами.

2. Регламентация реализации интонем и их комбинаторики. Интонема – «функциональная единица суперсегментной фонетики, различающая смысл фраз с одним и тем же лексико-

УДК 811.161.1’373 ББК Ш141.2-3 + Ш103 О ФУНКЦИЯХ ИНТОНАЦИОННОЙ НОРМЫ В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ Е.М. Хакимова Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

Систематизированы результаты лингвистических исследований, свидетельствующие о том, что в современном русском языке интонационная норма выполняет ряд функций: 1) определяет исполь-зование грамматических пауз; 2) регламентирует реализацию интонем и их комбинаторику; 3) фиксирует акцентоноситель; 4) структурирует силовые контуры синтагм и фраз. Рассмотрены не-которые нестандартные интонационные реализации, следствием которых является либо нарушение речевой коммуникации, либо стилистическая и / или эмоционально-экспрессивная модификация ин-тонем.Ключевые слова: ортология, интонация, интонационная норма, нестандартная интонацион-ная реализация.


Хакимова Е.М. О функциях интонационной нормы в современном русском языке

55Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». 2015. Т. 12, № 3. С. 54-–60

грамматическим составом при помощи направле-ния в движении тона» [5, с. 27]. Принимая во вни-мание данный мелодический критерий, лингвисты выделяют в современном русском языке интонему восходящего типа (ИВТ), интонему нисходящего типа (ИНТ) и интонему ровного типа (ИРТ). Ука-занные типы интонем различаются не только фор-мально, но и функционально, поскольку ИВТ пе-редает значения зависимости и незаконченности, ИНТ – независимости и законченности, ИРТ – не-зависимости и незаконченности либо зависимости и законченности. В речи интонемы реализуются в виде интонационных конструкций (ИК), мини-мальный набор которых определен и описан Е.А. Брызгуновой [8]. Выбор ИК зависит от пози-ции, в которой употреблена интонема. По опреде-лению Г.Н. Ивановой-Лукьяновой, позиция для интонемы – это лексико-грамматический состав фразы, в пределах которой она реализуется. Автор отмечает, что влияние лексико-грамматического состава на реализацию интонем может отсутство-вать либо быть более или менее сильным, поэтому целесообразно различать позиции трех типов: сильные, перцептивно-слабые и сигнификативно-слабые. Результаты их сопоставительного анализа обобщены нами в табл. 1.

Рассматриваемая концепция позволяет сде-лать несколько важных в ортологическом отноше-нии выводов.

1. Формационная норма устанавливает запрет на использование вариантов при реализации инто-нем в сильной позиции, ограничивая динамиче-

ские процессы в данном звене ортологической системы. Приведенное утверждение представляет-ся убедительным, если речь идет о нормативном модусе ИВТ и ИНТ, однако относительно ИРТ, «вобравшей в себя черты нисходящего и восходя-щего тона и дающей разрешение на вариатив-ность» [5, с. 26], возникают вопросы.

2. Для ИРТ в качестве основной ИК должна выступать конструкция с ровным движением тона, но в системе Е.А. Брызгуновой подобная единица отсутствует. Г.Н. Иванова-Лукьянова пишет в этой связи, что специфике ИРТ наиболее соответствует ИК-2, на центре которой ровное или нисходящее движение тона усилено словесным ударением [8, с. 100–101].

3. Значимо, что нарушения интонационной нормы в разных позициях приводят к появлению разных типов девиаций:

1) в сильной позиции следствием ненормативной интонационной вариантности является неразличение смысла, нарушающее коммуникацию, либо появление стилистической и эмоционально-экспрессивной мо-дификации интонемы. Так, употребление ИК-3 вме-сто ИК-1 при произнесении повествовательных

предложений (Здесь была 3

.)школа стирает грань между вопросительными и невопросительными высказываниями в устной русской речи;

2) в перцептивно слабой позиции возможны ор-тологические колебания двух видов:

а) смешение ИК, соответствующих разным типам интонем. В качестве примера можно при-

Таблица 1 Позиционная обусловленность интонем в современном русском языке (концепция Г.Н. Ивановой-Лукьяновой)

Тип позиции Актуализируемые функции

Типы фразы / синтагмы

Характер средств,

выражающих синтаксические

значения

Специфика употребления

ИК Вариантность

Сильная Смысло-различительная

Общий вопрос, утверждение,

незавершенная синтагма

Интонационные

Использование основной ИК (ИВТ – ИК-3, ИНТ – ИК-1, ИРТ – ИК-2)

Недопустимость вариантности

в условиях нейтрального

интонирования (ИРТ – ?)

Перцептивно-слабая

Смысло-различительная и стилистическая

Обстоятельственные группы,

распространенные группы

подлежащего, придаточные предложения в препозиции

Интонационные и лексико-

грамматические

Использование всех ИК в рам-

ках данной интонемы

(ИВТ – ИК-3 / ИК-4 / ИК-6 /

ИК-7)

Возможность интонационных

вариаций

Сигнификативно-слабая

Эмоционально-экспрессивная и модальная

Частный вопрос, просьба,

повеление, формулы речевого

этикета, клишированные кон-

струкции и др.

Лексико-грамматические

Использование ИК данной ин-тонемы наряду

с ИК других интонем

(ИНТ – ИК-2 / ИК-5 / ИК-3 /

ИК-4)

Возможность интонационных

вариантов




вести экспансию ИК-2 в подготовленной речи дикторов и лекторов. Исследования Т.Е. Янко свидетельствуют о том, что нисходящий акцент данной конструкции регулярно подменяет вос-ходящий тон нормативной ИК-3 или комбиниру-ется с ним в пределах темы (Начиная с этого

2,момента они уже разные);

б) смешение ИК в рамках одного интона-ционного типа. К числу подобных отступлений от интонационного стандарта относится, в ча-стности, выявленное Т.Е. Янко вытеснение конструкции ИК-3 конструкцией ИК-4 (Чтобы в вашем организме отравляющие вещества на-

долго 4

не задерживались , запоминайте назва-ния продуктов-спасателей).

Обе единицы обеспечивают реализацию ИВТ, однако ИК-4, в отличие от ИК-3, традиционно вы-ражает контраст в контексте ситуативной или дис-курсивной незавершенности, и использование ее в других контекстах искусственно привносит в ком-муникативную ситуацию «сопоставление объек-тов, борьбу мнений, миссионерскую напористость и полемический задор» [14, с. 225]. Рассмотрев ненормативные реализации интонем в перцептив-но-слабой позиции, Г.Н. Иванова-Лукьянова при-ходит к выводу о том, что их следствием являются ошибки смыслового и стилистического характера. Мы полагаем, что девиациям первого типа соот-ветствуют колебания вида (а), что касается нару-шений второго типа, то они вызваны колебаниями обоих видов – (а) и (б);

3) в сигнификативно-слабой позиции интоне-мы не противопоставляются друг другу, поэтому в качестве средства их реализации могут использо-ваться ИК, характеризующиеся разным движением тона. Например, как отмечает О. Рябова [9], в не-подготовленной речи иностранных студентов, изу-чающих русский язык, частный вопрос, для инто-национного оформления которого предназначена ИК-2 (тон ровный или нисходящий), часто реали-

зуется ИК-6 (тон восходящий): 6

Где у нас будут занятия?. Коммуниканты, для которых русский язык является родным, интерпретируют такое интониро-вание как вопрос с оттенком непонимания или недо-верия либо как переспрос. Это значит, что в резуль-тате подобных отступлений от интонационного стандарта изменяются модальные и эмоционально-экспрессивные характеристики высказываний.

Еще одна попытка охарактеризовать интона-ционные единицы и регламентирующие их языко-вые нормы с фонологических позиций представ-лена в работе В.В. Иванова [11]. Как и Г.Н. Иванова-Лукьянова, автор считает, что суще-ствует набор дифференциальных признаков, опре-деляющих каждую интонему и противопостав-ляющих ее в сильной позиции совокупности всех других интонационных единиц. Так, в русском

языке дифференциальными признаками интонем, имеющих коммуникативное значение (ИЕК), по-мимо направления движения тона, являются мело-дический диапазон, локализация мелодического максимума, уровень начала и уровень конца мело-дического движения. Учитывая перечисленные критерии, В.В. Иванов выделяет пять типов ИЕК: 1) ИЕК со значением повествования в завершен-ной синтагме; 2) ИЕК со значением повествования в незавершенной синтагме; 3) ИЕК со значением общего вопроса; 4) ИЕК со значением специально-го вопроса; 5) ИЕК со значением побуждения.

Помимо дифференциальных, интонемы ха-рактеризуются интегральными признаками, вы-полняющими вспомогательную функцию. К ним относятся, например, длительность и интенсив-ность. Эти признаки, не участвующие в противо-поставлении интонем, не значимы для языковой системы, но они существенны для нормы реализа-ции той или иной интонационной единицы. Исхо-дя из вышеизложенного, В.В. Иванов дает обстоя-тельное описание интонации основных коммуни-кативных типов высказывания, ортологический аспект которого представлен нами в табл. 2. Ана-лизируя приведенные данные, следует обратить внимание на следующие моменты:

1) не все клетки таблицы оказались заполнен-ными. Восполнить некоторые пробелы и уточнить имеющуюся информацию позволяет обращение к исследованиям других лингвистов. В частности, в работе Н.Д. Светозаровой [10] отмечается запрет на замедление темпа в незавершенных синтагмах. Автор пишет также об ортологически значимом разнообразии темпоральных контуров ИЕК со зна-чением побуждения, указывая, что замедление темпа, характерное для просьб, не свойственно приказам;

2) нормативные характеристики интонацион-ных единиц имеют не абсолютный, а относитель-ный характер. Последнее становится очевидным при рассмотрении интонационных единиц с выде-лительным значением (ИЕВ).

В набор дифференциальных признаков ИЕВ В.В. Иванов включает максимум интенсивности, максимальный мелодический диапазон, мелодиче-ский максимум, наибольший музыкальный интер-вал, максимум длительности. Это значит, что наи-более важный в смысловом отношении компонент может выделяться «совокупностью максимумов данных признаков, всеми либо их определенной комбинаторикой в зависимости от коммуникатив-ного типа высказывания» [11, с. 125]. Можно предположить, что в том случае, если реализация ИЕВ соответствует этому в высшей степени реля-тивному критерию, ее можно признать норматив-ной. Релятивность интонационных норм затрудня-ет их структурное описание. Не исключено, что еще и поэтому данный ортологический феномен так долго не мог попасть в фокус лингвистическо-го внимания;




3) организация системы русских интонем имеет полевый характер. Коммуникативные инто-национные единицы, рассмотренные В.В. Ивано-вым, образуют ее минимальное ядро, предназна-ченное для выражения двух типов смысла: а) завершенности / незавершенности; б) вопроса / повеления / утверждения. Что касается выдели-тельных интонем, то их, очевидно, следует отне-сти к периферии. Обстоятельное описание не только ядерных, но и периферийных интонацион-ных единиц представлено в работе Н.В. Череми-синой-Ениколоповой [12]. Анализ мелодических контуров русских синтагм позволил автору вы-явить десять инвариантных мелодем: констати-рующую, вопросительную, императивную, начи-нательную (ядро); восклицательную, перечисли-тельную, противительную, пояснительную, вводную, уточняющую (периферия). В ходе иссле-дования был доказан тезис о том, что данные ин-тонационные модели представляют собой эталон-ные формы, которые хранятся в памяти носителей

русского языка и максимально четко реализуются в условиях полного стиля произношения.

Кроме того, Н.В. Черемисина-Ениколопова изучила десять стандартных мелодических струк-тур (МС), возникающих в результате объединения вышеперечисленных мелодем при интонационном оформлении многосинтагменных единиц. Важным результатом анализа соответствующего материала стал вывод о том, что интонемная комбинаторика на уровне многосинтагменной фразы также регла-ментируется интонационными нормами, соотно-сящими мелодические структуры с определенны-ми типами смысловых отношений (ср. особенно-сти реализации МС-V с семантикой перечисления и МС-VIII с семантикой подчинения при интони-ровании предложения Лес рубят – щепки летят).

3. Фиксация акцентоносителя. Одним из средств организации синтагмы в русском языке является акцент – резкое изменение значения ка-кого-либо просодического параметра, чаще всего – частоты основного тона. Результаты современных

Таблица 2 Нормативные характеристики интонационных единиц коммуникации (ИЕК) (концепция В.В. Иванова)

Типы ИЕК

Дифференциальные признаки Интегральные признаки

Направле-ние движе-

ния мелодики

Тяготение локализа-ции мело-дического максимума

Уровень начала зву-

чания

Уровень конца зву-

чания

Общий диапазон

Интенсив-ность

Длитель-ность и темп

ИЕК со значени-ем повест-

вования в завер-шенной

синтагме

Плавное нисходящее

К началу фразы

Ниже среднего

Ниже начального Средний

Падает к концу

высказыва-ния

Последний слог самый

долгий, средин-ные –

короткие

ИЕК со значени-ем повест-

вования в незавер-шенной

синтагме

Восходящее К концу синтагмы Средний Выше

начального Узкий

ИЕК со значени-ем общего

вопроса

Восходящее с после-дующим резким

падением

К середине Либо

к концу фразы

Средний Ниже начального Широкий

Падает к концу, средняя

интенсив-ность

выше, чем в других

типах ИЕК

Замедление к концу, но фраза в целом

звучит бы-стрее, чем

повествова-тельная

ИЕК со значени-ем специ-ального вопроса

Нисходящее К началу фразы Средний Ниже

начального Широкий

Падает к концу

высказыва-ния

Последний слог самый

долгий, средин-ные –

короткие ИЕК

со значени-ем побуж-

дения

Восходяще-нисходящее

с ровным концом

К первой половине

фразы

Выше среднего

Ниже (почти

вдвое) на-чального

Широкий

Последний слог длин-

нее предпо-следнего




исследований свидетельствуют о существовании ортологических феноменов, определяющих выбор места реализации синтагматического акцента. Т.Е. Янко указывает, что базовый принцип выбора акцентоносителя в русском языке детерминируется «синтаксическими иерархиями и фактором актива-ции» [14, c. 176]. Поэтому в атрибутивных группах, имеющих новый, не активированный в предтексте референт, акцент закрепляется на главном компо-ненте, если определение согласованное (авария в московском метро), и на зависимом, если опреде-ление несогласованное (авария в метро Москвы). В многокомпонентных антропонимах норматив-ный акцент приходится на постпозитивную фами-лию (На этот вопрос ответит Александр Друзь) или на отчество (Александр Петрович вернулся из отпуска). Исключения составляют контрастивные и эмфатические употребления (авария в москов-ском метро, а не питерском, захватывающий сюжет), обращения при ближней апелляции (Александр Петрович, мы вас ждем), а также кон-тексты маркированных в иллокутивном отноше-нии речевых актов – вежливых просьб, мечтаний, идентификаций и др. (Мне, пожалуйста, блины с икрой; Я Петя Петров; Вот бы сейчас супчику с потрохами!).

В современной речевой практике указанная ор-тологическая закономерность нередко нарушается. В частности, в работе Т.Е. Янко предметом изуче-ния стала ненормативная акцентная регрессия в речи профессиональных коммуникаторов, взаимо-действующих с большими аудиториями (это все же Соединенные Штаты). По мнению исследова-теля, интонационные колебания указанного типа направлены на усиление экспрессивности высказы-вания, привнося в него элементы повышенной эмо-циональности. Нарушение интонационной нормы может состоять и в акцентной прогрессии. К таким девиациям относится, в частности, ненормативный сдвиг акцента в специальных вопросах с вопроси-тельного слова (Где мы встретимся?) на компо-нент, обозначающий предмет вопроса (Где мы встретимся?). Г.Н. Иванова-Лукьянова связывает подобные отступления от русского интонационного стандарта с влиянием европейских языков.

4. Регламентация силовой структуры син-тагм и фраз. Динамические контуры указанных интонационно-ритмических единиц характеризу-ются изоморфизмом, эксплицировать который по-зволяют цифровые формулы, отражающие сило-вую иерархию компонентов в составе фраз и син-тагм. Исследователи выделяют, по меньшей мере, три ступени градации: 3 – индекс динамического центра (синтагматическое / фразовое ударение); 2 – индекс предцентрового компонента (ударение в предсинтагменном слове / предфразовой синтаг-ме); 1 – индекс остальных компонентов (прочие словесные / синтагматические ударения). По на-блюдениям Н.В. Черемисиной-Ениколоповой, в современном русском языке интонационной норме

соответствует финальная позиция силового центра с реализацией динамической прогрессии по фор-муле 1-2-3: Может выпьешь чаю?; Мало-помалу / стала замечаться перемена / и в ее образе жиз-ни (А.П. Чехов). Если в состав интонационно-ритмической единицы входит более трех компо-нентов, норма ограничивает динамическую про-грессию, допуская «провалы звучности» на эле-ментах с относительно малой информативной на-грузкой, например на местоимениях: Может выпьешь у нас чаю? (1-2-1-3).

Нормативные динамические структуры пре-обладают в современной русской речи, однако присутствуют в ней и отступления от интонацион-ного стандарта, связанные с эмфатическим сдви-гом силового центра в препозицию: Я на вас смотрел (1-3-1). К условиям появления динамиче-ской регрессии исследователи относят ряд факто-ров: наличие инверсии, антитезы, перечислений, употребление выделительных и ограничительных частиц и т. д. Таким образом, нефинальной пози-цией силового кульминанта характеризуются раз-личные в формально-сематическом отношении структуры. Важно, что все они объединены нали-чием эмоционально-экспрессивной окрашенности, и это позволяет рассматривать регламентацию динамических контуров синтагм и фраз в качестве зоны взаимодействия разнотипных лингводеонти-ческих феноменов – собственно языковых, жанро-во-стилистических и коммуникативных.

Эмфатические структуры, обусловленные ло-гическими, эмоциональными, эстетическими ха-рактеристиками высказывания, представляют со-бой мотивированные нарушения интонационной нормы. Однако в речевой практике носителей рус-ского языка присутствуют и неоправданные инто-национные девиации, на выявление и исправление которых направлены усилия ортологов. В этой связи специалисты, в частности, уделяют серьез-ное внимание интерференции просодических сис-тем разных языков как одной из главных причин иностранного акцента. Для эффективного решения данной проблемы необходимы обобщение универ-сальных и дифференциация специфических инто-национных явлений. Указанная задача поставлена в работе Т.А. Шевченко и Я.В. Усачевой [13]. Со-поставительный анализ двух просодических пара-метров – тонового диапазона и характера тона – позволил авторам установить различия в просоди-ческих средствах выражения лингвистических ка-тегорий завершенности / незавершенности и во-просительности на материале английского, немец-кого и русского языков. Результаты подобных работ значимы для лингводидактической сферы, поскольку успешное изучение иностранных язы-ков невозможно без осознания особенностей соот-ветствующих интонационных стандартов. Вместе с тем следует отметить, что указанное направле-ние современной интонологии актуально не толь-ко для лингводидактики, но и для медиалингви-




стики. Рассматривая особенности современных СМИ, специалисты отмечают англизированность интонации некоторых российских дикторов и журналистов [3, 7]. Отсюда следует, что просоди-ческая интерференция имеет оборотную сторону: усвоенная чужая норма может оказывать разруши-тельное воздействие на соответствующий ортоло-гический тип в родном языке. Деформированные интонационные модели, представленные в пуб-личной речи авторитетных носителей языка, бес-сознательно усваиваются аудиторией, что приво-дит к утрате национальной самобытности в этом звене ортологической системы.


1. Введенская, Л.А. Русский язык и культура речи / Л.А. Введенская, Л.Г. Павлова, Е.Ю. Кашае-ва. – Ростов н/Д: Феникс, 2010. – 539 с.

2. Волошинов, В.Н. Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического ме-тода в науке о языке / В.Н. Волошинов. – М.: Ла-биринт, 1993. – 188 с.

3. Воротников, Ю.Л. О некоторых особен-ностях языка средств массовой информации / Ю.Л. Воротников. – http://www.gramota.ru/biblio/ magazines/gramota/ruspress/28_606 (дата обраще-ния: 26.12.2014).

4. Гришина, О.А. Русская интонология / О.А. Гришина. – Красноярск, 2013. – 136 с.

5. Иванова-Лукьянова, Г.Н. Культура уст-ной речи: интонация, паузирование, логическое ударение, темп, ритм / Г.Н. Иванова-Лукьянова. – М.: Флинта: Наука, 2004. – 200 с.

6. Князев, С.В. Современный русский лите-ратурный язык. Фонетика, орфоэпия, графика и орфография / С.В. Князев, С.К. Пожарицкая. – М.: Академический Проект, 2011. – 431 с.

7. Пальвелева, Л. Интонация устной речи / Л. Пальвелева. – http://www.svoboda.org/content/ article/129847.html (дата обращения: 26.12.2014).

8. Русская грамматика. – М.: Наука, 1980. – Т. 1. – 788 с.

9. Рябова, О. Особенности обучения амери-канских учащихся интонационному оформлению речи на русском языке / О. Рябова. – URL: http://rlj.americancouncils.org/issues/62/files/Ryabova_2012.pdf (дата обращения: 26.12.2014).

10. Светозарова, Н.Д. Интонационная сис-тема русского языка / Н.Д. Светозарова. – Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1982. – 175 с.

11. Современный русский язык. Теоретиче-ский курс. Фонетика / под ред. В.В. Иванова, Л.А. Новикова. – М.: Русский язык, 1985. – 160 с.

12. Черемисина-Ениколопова, Н.В. Законы и правила русской интонации / Н.В. Черемисина-Ениколопова. – М.: Флинта, 2013. – 520 с.

13. Шевченко, Т.А. Проблемы межъязыковой интерференции в просодической структуре гер-манских и русского языков / Т.А. Шевченко, Я.В. Усачева // Язык и культура: материалы II Международной науч. конф. Москва, 17–21 сен-тября 2003 г. – М.: ООО «ОИД» Медиа-Пресса, 2003. – С. 573–574.

14. Янко, Т.Е. Интонационные стратегии рус-ской речи в сопоставительном аспекте / Т.Е. Янко. – М.: Языки славянских культур, 2008. – 312 с.

Хакимова Елена Мухамедовна, кандидат филологических наук, доцент кафедры массовой комму-никации, Южно-Уральский государственный университет (Челябинск), [email protected]

Поступила в редакцию 16 января 2015 г. __________________________________________________________________ ON THE FUNCTIONS OF INTONATION NORMS IN MODERN RUSSIAN

E.M. Khakimova, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected]

The article systematizes the results of linguistic research which prove that in modern Russian into-nation norms have many functions: 1) regulate grammatical pauses; 2) regulate realization of intonation units and their combinations; 3) fix the place of emphasis; 4) structure dynamic contours of syntagmas and phrases. Special attention is paid to some non-standard intonation realizations – violations of speech communication; stylistic, emotional and expressive modifications of intonation units.

Keywords: orthologу, intonation, intonation norm, non-standard intonation realization.




References 1. Vvedenskaya L.A., L.G. Pavlova, E.Yu. Kashaeva Russkiy yazyik i kultura rechi [Russian language and

speech culture]. Rostov n/D, Feniks, 2010, 539 p. 2. Voloshinov V.N. Marksizm i filosofiya yazyika: Osnovnyie problemyi so-tsiologicheskogo metoda v

nauke o yazyike [Marxism and the Philosophy of Language: The main problems of sociological method in the science about language]. Мoscow, Labirint, 1993, 188 p.

3. Vorotnikov, Yu.L. O nekotoryih osobennostyah yazyika sredstv massovoy informatsii [About some par-ticular qualities of media language]. Available at: http://www.gramota.ru/biblio/magazines/gramota/ ruspress/28_606 (accessed 26.12.2014).

4. Grishina O.A. Russkaya intonologiya [Russian intonology]. Krasnoyarsk, 2013, 136 p. 5. Ivanova-Lukyanova G.N. Kultura ustnoy rechi: intonatsiya, pauzirovanie, logicheskoe udarenie, temp, ritm

[Culture of oral speech: intonation, pausing, logical stress, tempo, rhythm]. Мoscow, Flinta: Nauka, 2004, 200 p. 6. Knyazev S.V., Pozharitskaya S.K. Sovremennyiy russkiy literaturnyiy yazyik. Fonetika, orfoepiya, grafika

i orfografiya [The modern Russian literary language. Phonetics, orthoepy, graphics and spelling]. Мoscow, Aka-demicheskiy Proekt, 2011, 431 p.

7. Palveleva L. Intonatsiya ustnoy rechi [Intonation of oral speech]. Available at: http://www.svoboda.org/content/article/129847.html (accessed 26.12.2014).

8. Russkaya grammatika [Russian grammar]. Мoscow, Nauka, 1980, vol. 1, 788 p. 9. Ryabova O. Osobennosti obucheniya amerikanskih uchaschihsya intonatsion-nomu oformleniyu rechi na

russkom yazyike [Features of teaching of US students intonation organization of speech in Russian language]. Available at: http://rlj.americancouncils.org/issues/62/files/Ryabova_2012.pdf (accessed 26.12.2014).

10. Svetozarova N.D. Intonatsionnaya sistema russkogo yazyika [Intonational system of the Russian lan-guage]. Leningrad, Publishing house of Leningrad University, 1982, 175 p.

11. Sovremennyiy russkiy yazyik. Teoreticheskiy kurs. Fonetika. Pod red. V.V. Ivanova, L.A. Novikova [The modern Russian language. Theoretical course. Phonetics. Ed by V.V. Ivanov, L.A. Novikov]. Мoscow, Russkiy yazyik, 1985, 160 p.

12. Cheremisina-Enikolopova N.V. Zakony i pravila russkoy intonatsii [Laws and rules of Russian intona-tion]. Мoscow, Flinta, 2013, 520 p.

13. Shevchenko T.A., Usacheva Ya.V. Problemy mezh'yazyikovoy interferentsii v prosodicheskoy strukture germanskih i russkogo yazyikov [Problems of interlingual interference in prosodic structure of German and Rus-sian languages]. Yazyik i kultura: materialy II Mezhdunarodnoy nauch. konf. Мoscow, 17–21 sentyabrya 2003 g. Мoscow, OOO «OID» Media-Pressa, 2003, pp. 573–574.

14. Yanko, T.E. Intonatsionnyie strategii russkoy rechi v sopostavitelnom aspekte [Russian speech intonation strategies in comparative aspect]. Мoscow, Yazyiki slavyanskih kultur, 2008, 312 p.

Elena M. Khakimova, South Ural State University, Chelaybinsk, Russian Federation, khakimova-elena@ yandex.ru

Received 16 January 2015


Хакимова, Е.М. О функциях интонационной нормы в современном русском языке / Е.М. Хакимова // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 54–60.

Khakimova E.M. On the Functions of Intonation Norms in Modern Russian. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 54–60. (in Russ.)



В настоящее время практика лингвистическо-го моделирования терминологических систем раз-личных предметных областей приобретает все большее значение и становится актуальным на-правлением в отечественном и в зарубежном тер-миноведении. Данное положение отражено как в работах по общему и прикладному терминоведе-нию (К.Я. Авербух, А.С. Герд, Е.И. Голованова, В.П. Даниленко, В.Д. Табанакова, С.Д. Шелов, Е.А. Федотова, M.T. Cabré, M. Popescu и др.) [1, 2], так и в исследованиях по теоретическим пробле-мам моделирования языка (Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, Е.С. Кубрякова, Ю.Н. Караулов, А.Д. Шмелев, О.Н. Алешина, Е.Ф. Киров и др).

Термин, являясь двусторонней единицей язы-ка, т. е. обладающий планом выражения и планом содержания, неразрывно связан с мышлением, ко-торое отражает динамический процесс познания человеком действительности и формирует знание человека. Поэтому важной задачей лингвистиче-ского моделирования является поиск когнитивных оснований для систематизации специального зна-ния, закрепленного в терминологии, которую в новейших исследованиях называют «когнитивным измерением (cognitive dimension) нашей современ-ной цивилизации» [2, с. 257]. Метод лингвистиче-ского моделирования служит, таким образом, по-строению интегративной модели знания, которая базируется на языковых и когнитивных основани-

ях, отражая тем самым реально сложившуюся ког-нитивную ситуацию в данной профессиональной области. «Моделирующая функция терминологи-ческих единиц связана с появлением новых поня-тий на основе существующих за счет сближения родственных понятий, установления аналогии ме-жду ними» [3, с. 85]. Подобная систематизация особенно актуальна в настоящее время для пред-метной области «Строительство».

Терминосистема строительства является от-носительно молодой и формирующейся областью, которая представлена не только сугубо строитель-ными терминами, но и совокупностью межнауч-ных, общенаучных и разноотраслевых терминов (химия, физика, математика, менеджмент и т. д.). Строительная терминосистема напрямую зависит от темпа развития строительного дела, которое совершенствуется и пополняется различными про-грессивными технологиями под влиянием научно-технического прогресса. Функциональная разно-родность терминов, ускоренное пополнение новы-ми терминами затрудняют установление систем-ных отношений, что вызывает необходимость раз-работки критериев для логической и естественной классификации понятий и построения терминоси-стемы данной предметной области.

Целью статьи является описание лингвисти-ческой модели терминосистемы «Строительство» и сопоставление содержательной структуры ис-

Зеленые страницы УДК 81'373.46[811.111+811.161.1+811.161.2] МЕТОДИКА ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ ПРЕДМЕТНОЙ ОБЛАСТИ «СТРОИТЕЛЬСТВО» (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКИХ И РУССКИХ ТЕРМИНОВ) А.З. Абдурахманова Национальная академия природоохранного и курортного строительства, г. Симферополь; Институт языкознания РАН, г. Москва

Анализируется методика лингвистического моделирования терминосистемы строительства в

английском и русском языках. Представлены основные этапы процесса моделирования строитель-ной терминосистемы с последовательным описанием исследовательских процедур. Целью статьи является разработка и описание лингвистической модели терминосистемы «Строительство», а также сопоставление содержательной структуры терминологических единиц английского и русского язы-ков. В качестве основы выбрана дефиниция термина, в которой выделялось базисное слово-носитель ведущего когнитивного признака; данный признак становился основой формирования терминополя. Применение этой процедуры показало, что весь корпус строительных терминов может быть пред-ставлена тремя терминополями, или парциальными терминосистемами, имеющими иерархическую структуру: MATERIALS, PROCESSES, OFFICIAL OR UNOFFICIAL TEXTS в английском языке и МАТЕРИАЛЫ, ПРОЦЕССЫ, ДОКУМЕНТАЦИЯ в русском языке. Предложенная модель термино-логии строительства может стать основой систематизирующего идеографического словаря.

Ключевые слова: лингвистическое моделирование; строительная терминология; метод ступен-чатой идентификации; терминологическое микрополе; парциальная терминосистема; идеографи-ческий терминологический словарь.


Зеленые страницы


следуемых терминологических единиц. Анализ терминосистемы основывается на комплексном моделировании номинативных и понятийных ка-тегорий и включает различные процедуры анализа.

Именно систематизация понятий, отмечает С.В. Гринев, позволяет вскрыть существенные связи и отношения между понятиями, уточнить место каждого понятия в понятийной системе. «Систематизация проводится путем классифика-ции понятий, т. е. представления их в виде систе-мы, в которой зафиксированы иерархические от-ношения между ними» [4, с. 91].

Объектом исследования являются архитек-турно-строительные терминологические единицы на английском и русском языках [5-23]. Методика строится на последовательном проведении иден-тификационных процедур с учетом данных пре-дыдущей ступени анализа (метод ступенчатой идентификации). Моделирование терминосистемы строительства проводилось поэтапно посредством комплексного анализа терминологических единиц по разным параметрам, учитывающим в первую очередь парадигматические отношения.

Первый этап – изучение строительных доку-ментов, толковых словарей для выделения корпуса терминологических единиц, которые являются номинативными единицами или словосочетания-ми, репрезентирующими систему понятий строи-тельства, и покрывают очерченную нами предмет-ную область. Предметная область «строительство» – обширная область знаний, которая представлена в разных типах текстов преимущественно профес-сионального характера. При этом следует иметь в виду, что в одном лингвистическом исследовании невозможно охватить все характеристики данной области. Поэтому на этом этапе нашей задачей был отбор наиболее релевантных источников для исследования, содержащих как нормативные, так и узуальные термины рассматриваемой области. Для решения поставленной задачи использовался ме-тод сплошной выборки из соответствующих сло-варей, периодических изданий, а также типовых документов и дидактических текстов на англий-ском и русском языках.

Второй этап – установление принадлежности исследуемых терминов к отрасли строительства. Для решения данной задачи применяются англоя-зычные и русскоязычные словари по строительст-ву в виде печатных изданий и электронных версий, а также учебники по строительству на соответст-вующих языках. С помощью аналитической обра-ботки указанных источников и формальных кри-териев отбора (принципа частотности и распро-страненности) был сформирован список терминов языка строительства (3612 единиц на английском языке и 3500 единиц на русском).

Третий этап – выявление семантических от-ношений терминов строительства в сопоставляе-мых языках. Для исследования семантики терми-

нов строительства применялся дефиниционный вариант метода компонентного анализа, родовидо-вой и дескриптивный анализ. Выбор данных мето-дов обусловлен тем, что с их помощью можно установить связи между понятиями и, следова-тельно, сопоставить значения терминов в двух измерениях: 1) в вертикальном, когда сравнива-ются значения, стоящие на разных уровнях ие-рархии родо-видовых отношений, то есть значе-ния гиперонимов со значениями гипонимов; 2) в горизонтальном, когда сравниваются значе-ния одного и того же уровня иерархии, независи-мо от того, в каких отношениях они находятся (в отношении синонимии, антонимии, несовмести-мости и др.).

Последовательное сопоставление дефиниций разных терминов дает возможность выявить микро-поля и проанализировать отдельные, изолированные (вне контекста) термины с учетом парадигматиче-ских отношений между ними, то есть корреляций «гипероним–гипоним», «часть–целое», «несовмес-тимость», «синонимия» и «антонимия».

Четвертый этап – сопоставление терминов строительства в исследуемых языках с учетом вы-явленных семантических корреляций и проведение статистического анализа, полученных результатов при сопоставлении. На данном этапе применяется сопоставительный и статистический методы для достижения поставленной задачи.

Пятый этап – построение терминополя с уче-том установленных корреляций между терминами внутри микрополей. Мы используем в данном случае понятие терминополе, которое, в отличие от терминосистемы, представляет собой динами-ческое образование, ср.: «Терминополе – это арена активного функционирования и взаимодействия терминов из разных терминосистем, в том числе и из других областей знаний» (23, c. 368). Задача построения терминополя решается путем приме-нения тезаурусного подхода, то есть терминополе представляется в виде сети, имеющей форму де-рева. В свою очередь, в исследуемом терминопо-ле классификация терминов будет ориентирована по специальным отраслям и иерархически ском-понована.

Путем так называемого семантического раз-вертывания, или ступенчатой идентификации, мы провели операцию декомпозиции (разложения) дефиниции и подстановки в дефиницию толкова-ний отдельных компонентов – терминологических сем, или терминосем. Эта процедура позволила последовательно свести дефиниции к конструкци-ям с более простой связью между формой и со-держанием – к единообразному виду, после чего нам удалось их сопоставить.

Ниже представлены иерархические схемы внутренней структуры некоторых терминов (табл. 1–3), дефиниционные компоненты которых были разложены на наименьшие компоненты.


Абдурахманова А.З. Методика лингвистического моделирования предметной области «строительство»…


Таблица 1 Иерархическая схема внутренней структуры термина “anchor strap”

Таблица 2

Иерархическая схема внутренней структуры термина “spread footing”

Таблица 3 Иерархическая схема внутренней структуры термина “building permit”




Таким образом, в результате проведенного компонентного анализа, в частности, метода сту-пенчатой идентификации, выявилось, что вся строительная терминология может быть представ-лена тремя парциальными терминосистемами “MATERIALS”, “PROCESSES”, “OFFICIAL/ UN-OFFICIAL TEXTS” в английском языке и «МАТЕ-РИАЛЫ», «ПРОЦЕССЫ», «“ДОКУМЕНТАЦИЯ» в русском языке. Каждая из них имеет минимальный компонент, являющийся базовым строительным термином. Кроме этого, названия парциальных терминосистем находятся в прямой зависимости от того признака, который лежит в основе декомпози-ции (табл. 4–6).

Как видно из представленных выше схем (табл. 4–6), иерархические структуры состоят из

ярусов, или уровней. Первый уровень представлен наиболее общими понятиями, которыми и названы выделенные парциальные терминосистемы – “MATERIALS” (табл. 4), “OFFICIAL/ UNOFFI-CIAL TEXTS” (табл. 5), “PROCESSES” (табл. 5). Начиная со второго яруса и ниже представлена цепочка взаимосвязанных понятий по принципу «от простого к более сложному».

Рассмотрим подробнее каждую из парциаль-ных терминосистем. Так, первая терминосистема “PROCESSES” (табл. 6) состоит из четырех яру-сов, на верхнем ярусе которой находиться гиперо-ним “process”, суть которой раскрывается на вто-ром ярусе, где выделяются микрогруппы a series of actions or operations и a member of a building process. Далее они подразделяются на более част-

Таблица 4 Терминополе “MATERIALS” по ядерному компоненту значения

м

Таблица 5 Терминополе “OFFICIAL/ UNOFFICIAL TEXTS” по ядерному компоненту значения

Таблица 6 Терминополе “PROCESSES” по ядерному компоненту значения




ные микрогруппы, как application of a process, performance of an operation, the action of produc-ing, work on a construction. Данные терминосемы детализируются на нижних ярусах.

Следующая парциальная терминосистема “OFFICIAL/ UNOFFICIAL TEXTS” (табл. 5) также имеет разветвленную структуру. Данная термино-система объединяет все терминологические еди-ницы, в значении которых в качестве терминосемы выступает document, permission, warrant, license, agreement или representation of an area, building. Эти же компоненты значения и образуют второй ярус данной микросистемы.

Последней и наиболее многоуровневой явля-ется парциальная терминосистема “MATERIALS” (табл. 4). Компонент material является родовым для большого количества разнородных терминов. Так, поэтапно, от одного яруса к другому можно наглядно представить иерархическую структуру данной терминосистемы. Следует отметить, что все единицы, семантические компоненты которых не вошли в терминосистемы “OFFICIAL/ UN-OFFICIAL TEXTS” и “PROCESSES”, являются составляющей данной микротерминосистемы.

Выделенные парциальные терминосистемы, в свою очередь, образуют полевую структуру. Каж-дая из микроструктур образует отдельное терми-нополе (ТП), а ярусы дают начало терминологиче-ским группам (ТГ). Так, согласно результатам компонентного анализа на основании выделенных ядерных терминосем мы получили три терминоло-гических поля (ТП):

1. Materials. 2. Official/unofficial Texts. 3. Processes. Каждое поле образовано из ТГ, при этом поле

«МАТЕРИАЛЫ» состоит из наибольшего количе-ства групп. Ведущим принципом построения тер-минологического поля мы считаем гипонимиче-ский, который поддерживается родовидовыми от-ношениями на всех уровнях организации данной терминосистемы. В строении исследуемых полей наблюдается следующая закономерность: в на-правлении от ядра к периферии количество семан-тических признаков указанных понятий, репрезен-тируемых в отдельной терминологической едини-це, увеличивается, значения элементов становятся более частными и тем самым зависимыми от кон-текста.

В терминополе “MATERIALS” все термино-логические дефиниции, относящиеся к разным ТГ, объединяются терминосемой «материалы» и обра-зуют обширное, хорошо структурированное тер-минополе. Рассмотрим внутреннюю организацию данного поля, в частности определим его ядро, ближнюю и дальнюю периферию. Так, ядро поля составляет существительное material и его лекси-ческие синонимы substance, matter, mixture.

Ближняя периферия анализируемого поля представлена терминологической группой, имею-щей обобщающий характер по отношению ко всем

выделенным компонентам, которые на основе их дифференциальных признаков можно распреде-лить по нескольким более узким в семантическом отношении подгруппам:

1) наименования признаков совокупности материалов (assembly of materials);

2) наименования признаков одного из со-ставляющих вещества, элемента (one of a number of substances, component);

3) наименования характетаблтик материалов (characteristic of a material);

4) наименования признаков различных хи-мических и строительных соединений (compound).

Дальнюю периферию рассматриваемого ТП составляют лексемы следующих ТГ:

1) наименования признаков конструкций (structure и construction), являющиеся гиперони-мами для групп, обозначающие различные конст-рукции и их элементы;

2) группа лексем component и item, вклю-чающая разновидности изделий;

3) компоненты, обозначающие feature, prop-erties;

4) компоненты, обозначающие chemical compound;

5) наименования признаков неорганических соединений (inorganic);

6) наименования признаков органических соединений (organic);

7) наименования признаков соединения кальция оксида (calcium oxide).

Данное поле является наиболее продуктив-ным полем и включает наибольшее количество терминологических единиц.

Следующее поле “OFFICIAL/UNOFFICIAL TEXTS” («ОФИЦИАЛЬНЫЕ И НЕОФИЦИАЛЬ-НЫЕ ДОКУМЕНТЫ СТРОИТЕЛЬНОГО ПРО-ЦЕССА») (табл. 5) представляет собой совокуп-ность терминологических единиц, характеризую-щихся наличием определенных парадигма-тических отношений и образующих различные терминологические группы. Ядро данного поля образует ТГ наименований, главным семантиче-ским компонентом которых является text, пред-ставляющий собой гипероним для всех остальных компонентов. Ближнюю периферию образуют группы терминов со следующими ядерными тер-миносемами document; permission; warrant; li-cense; certificate; agreement; representation of an area and building. Дальнюю периферию образуют термины более узкого значения с группами autho-rization; contract; plan, project; access rights, bind-ing agreement.

Далее была установлена структурно-семантическая организация ТП “PROCESSES”, определяемая ядерными семами, разный уровень обобщения которых позволил выделить разные по объему семантические группировки. Наивысший уровень обобщения единиц поля представлен ар-хисемой process, что и является его ядром. После-дующие уровни образуют модификации, которые являются терминологическими группами. Ближняя




периферия представлена следующими ТГ: a series of actions or operations; a member of a building process. Дальняя периферия представлена группа-ми application of a process; performance of an op-eration; the action of producing; work on a con-struction. Следует отметить, что граница между ядром и периферией является нечеткой, размытой.

Таким образом, мы рассмотрели внутреннюю организацию терминосистемы строительства, ко-торая состоит из совокупности терминологических единиц предметной области «строительство», принадлежащих обширному предметно-понятийному полю и отражающих понятийные, предметные или функциональные свойства обо-значаемых явлений. Следует отметить, что полу-ченная классификация всей совокупности терми-нологических единиц явилась отражением естест-венного пути формирования терминологии; эта классификация на основе декомпозиции дефини-ций терминов, которые сформировались в процес-се развития профессиональной области знания и деятельности, отражает когнитивные установки профессиональной языковой личности, а не обще-теоретические категории профессиональной об-ласти. В результате нами была получена трехмер-ная модель терминологии строительства, пред-ставляющая собой визуальный объемный и живой образ строительной терминосистемы.

Мы с уверенностью можем утверждать, что полученная классификация строительной терми-нологии обнаруживает определенный изоморфизм с историей развития строительной индустрии. На основе наиболее общих и простых понятий обра-зовались более сложные, многокомпонентные с точки зрения их состава, что напрямую связано с совершенствованием строительного процесса. Это, несомненно, обусловлено динамичностью процес-са терминотворчества, тесно связанного с прогрес-сом в строительстве. К примеру, в терминосистеме «MATERIALS», открытие и существование хими-ческих элементов дало начало к появлению таких более сложных и комплексных материалов и ве-ществ, как асбест, гипс, стекло. Очевидно, что терминосистема «MATERIALS» чрезвычайно многоаспектна и делится на подгруппы разного порядка/яруса. Репрезентационные схемы, осно-ванные на различных отношениях понятий, отра-жают естественный подход к классификации по-нятий и, безусловно, важны для установления сис-темной структуры терминологии и выявления связей между понятиями и соответствующими терминами, определения места термина в терми-носистеме. Выделенные родовые понятия также помогают устранить межотраслевую и внутриот-раслевую терминологическую многозначность.

Таким образом, представление терминосисте-мы в виде терминополя являет собой сложный про-цесс, состоящий из нескольких этапов. Поэтапная работа по моделированию терминополя строитель-ства в сопоставляемых языках позволяет нам соз-дать многоуровневую классификационную струк-туру. Такая структура сближается с разрабатывае-

мым в современном терминоведении понятием ког-нитивной карты науки [25, c. 149; 26, c. 376]. В при-кладном аспекте предложенная модель терминоло-гии строительства может стать основой системати-зирующего идеографического словаря. Дефиниционный и родовидовой анализы позволяют реализовать систематизирующую функцию слова-ря, задать его макро- и микроструктуру и опреде-лить основные средства систематизации терминов.


1. Федотова, Е.А. Когнитивно-дискурсивный анализ специального языка научной области «Безопасность производства и технологических процессов» (на материале немецкой научной ли-тературы): автореф. дис. .. канд. филол. наук / Е.А. Федотова. – Калининград: Калиниградский гос. техн. ун-т, 2011. – 23 с.

2. Popescu, M. Knowledge Modelling and Ter-minology Studies in the Field of Engineering / M. Po-pescu // Modern Computer Applications in Science and Education. Proceedings of the 14th International Conference on Applied Computer Science. Camridge (MA), January 29–31, 2014. – P. 253–257.

3. Голованова, Е.И. Базовые когнитивные по-нятия и развитие терминоведения / Е.И. Голованова // Вестник Удмуртского университета. Сер. Исто-рия и филология. – 2010. – Вып. 2. – С. 85–91.

4. Гринев, С.В. Введение в терминографию / С.В. Гринев. – М.: МПУ, 1995. – С. 91.

5. Англо-русский строительный словарь. Электронный словарь. Словарь терминов на 80000 слов.

6. Шнерх С. Пятиязычный словарь инсталля-ционных терминов / С. Шнерх. – Львов: екоінформ, 2007. – 269 c.

7. Терминологический словарь по строи-тельству на 12 языках – М.: Русский язык.

8. Фоменко, В.Я. Русско-английский разговор-ник для строителей / В.Я. Фоменко, А.Н. Любим-цев, С.Н. Любимцева . – М.: Рус.яз., 1990. – 507 с.

9. ABBYY Lingvo Электронный словарь. Вы-пуск: 14.0.0.442. Артикул: 6091. – 2008.

10. Advanced Learner’s Dictionary of Current English. Hornby A.S. – London: Oxford University Press, 1963. – 1200 p.

11. American Heritage Dictionary of the Eng-lish Language. - Lnd. Houghton Mifflen Company, 1992. – 2140 p.

12. Collins Cobuild English Language Dictio-nary. – London – Glasgow: Collins, 1990. – 1704 p.

13. Dictionary of architecture and building construction. Nikolas Davies and Erkki Jokiniemi - Architectural Press, First edition 2008. – 726 p.

14. Dictionary of building and civil engineering – Taylor & Francis, 1996. – 450 p.

15. Dictionary of civil engineering: English-French - Jean-Paul Kurtz -Springer, 2004. – 1515 p.

16. Elsevier's Dictionary of Civil Engineering: Russian-English. Bhatnagar K.P. – Elsevier Science, 1988. – 704 p.

17. English-Russian dictionary on civil engi-




neering. (Anglo-russky Stroitelʹnuy Slovarʹ.) / Ed. by A.E. Desov . – 1951. – 557 p.

18. McGraw-Hill. Dictionary of Engineering. –Second edition. – 2003.

19. Merriam Webster’s Collegiate Dictionary. – Massachusetts – Springfield: Merriam – Webster Incorporated, 1993. – 1559 p.

20. Oxford Advanced Learner’s Dictionary of Current English. – Oxford: University Press, 1989. – 1579 p.

21. Roget’s Thesaurus of English Words and Phrases. – London: Bloomsbury Books. Facsimile of the 1st Edition 1852, 1992. – 418 p.

22. The Wiley Dictionary of Civil Engineering and Construction – L. F. Webster – John Wiley & Sons, Inc, 1997. – 676 p.

23. Webster’s Dictionary of Synonyms. - Springfield – Massachusetts: Merriam – Webster In-corporated, 1984. – 909 p.

24. Виноградов, В.А. Термин в научном дис-курсе / В.А. Виноградов // Вестник Нижегородско-го ун-та им. Н.И.Лобачевского. – 2014. – № 2(1). –С. 368–372.

25. Новодранова, В.Ф. Десять лет когни-тивному терминоведению / В.Ф. Новодранова // Терминология и знание: материалы II междуна-родного симпозиума (Москва, 21–22 мая 2010 г.). – М.: Азбуковник, 2010. – С. 142–151.

26. Васильева, Н.В. О координировании оно-мастической терминологии / Н.В. Васильева // Вестник Нижегородского ун-та им. Н.И. Лоба-чевского. – 2014. – № 2(1). – С. 373–377.

Абдурахманова Алие Заировна, ассистент кафедры социально-гуманитарных наук и иностранных языков, Национальная академия природоохранного и курортного строительства (Симферополь), соискатель сектора прикладной лингвистики, Институт языкознания РАН (Москва), [email protected]

Поступила в редакцию 15 декабря 2014 г. __________________________________________________________________ LINGUISTIC MODELING TECHNIQUE OF THE SUBJECT FIELD «CIVIL ENGINEERING» (ON THE BASIS OF ENGLISH AND RUSSIAN TERMINOLOGICAL UNITS)

A.Z. Abdurakhmanova, National Academy of environmental protection and resort development, Simferopol, Institute of Linguistics of Russian Academy of Sciences (RAS), Moscow, Russian Federation, [email protected]

The present article deals with the linguistic modeling technique of the civil engineering term system in the English and Russian languages. The basic stages of the civil engineering term system modeling process with the sequential description of research procedures are represented. The purpose of this paper is developing and describing the linguistic model of the term system “Civil engineering”, as well as comparing the terminological units content structure in the English and Russian languages. The basis for the present research is the definition of the term; the author marks out the base word-identifier of a prin-ciple cognitive characteristic, this characteristic being taken up to the base of a term field formation. The application of this procedure proves that the whole corpus of the civil engineering terms can be repre-sented by three term fields or partial term systems that have a hierarchical structure – MATERIALS, PROCESSES, OFFICIAL OR UNOFFICIAL TEXTS in the English language; MATERIALY,PROTSESSY, DOKUMENTATSIYA in Russian. The proposed model of the civil engineering term system can be taken as the basis of the systematizing thesaurus.

Keywords: linguistic modeling; civil engineering term system; method of graded identification; term microfield; partial term system; terminological thesaurus.

References

1. Fedotova E.A. Kognitivno-diskursivnyiy analiz spetsialnogo yazyika nauchnoy oblasti "Bezopasnost proizvodstva i tehnologicheskih protsessov" (na materiale nemetskoy nauchnoy literaturyi) avtoref. dis. kand. filol. nauk [Cognitive and Discursive Analysis of Special Language of Scientific Field “Industrial Safety and Manufac-turing Equipment” (on the Basis of German Scientific Literature): Abstract of cand. Dis.]. Kaliningrad, Kalinin-grad State Technical University Publ., 2011, 23 p.

2. Popescu M. Knowledge Modelling and Terminology Studies in the Field of Engineering. Modern Com-puter Applications in Science and Education. Proceedings of the 14th International Conference on Applied Com-puter Science. Camridge (MA), January 29-31, 2014, pp. 253–257.




3. Golovanova E.I. [Basic Cognitive Concepts and Development of Terminology Studies]. Vestnik Ud-murtskogo universiteta. Ser. Istoriya i filologiya [Bulletin of Udmurt University. Series: History and Philology]. 2010, No. 2, pp. 85–91. (in Russ.).

4. Grinev S.V. Vvedenie v terminografiyu [Introduction to Terminology Studies]. Moscow, MPU, 1995. P. 91. 5. Anglo-russkiy stroitelnyiy slovar. Elektronnyiy slovar [English-Russian Dictionary on Building. Electron-

ic Dictionary]. Slovar terminov na 80000 slov [Terminological dictionary, 80,000 words] . 6. Pyatiyazyichnyiy slovar installyatsionnyih terminov [Installation Terms Dictionary on Five Languages]/

d.t.n., prof. S. Shnerh [D.Sc. in Engineering, prof. . S. Shnerh ]. Lvov, EkoInform Publ., 2007, 269 p. 7. Terminologicheskiy slovar po stroitelstvu na 12 yazyikah [Terms Dictionary on Twelve Languages]. Mos-

cow, Russkiy yazyik Publ. 8. Fomenko V.Ya., Lyubimtsev A.N., Lyubimtseva S.N. Russko-angliyskiy razgovornik dlya stroiteley [Rus-

sian-English Phrase-Book for Civil Engineers]. Moscow, Russkiy yazyik Publ., 1990, 507 p. 9. ABBYY Lingvo Elektronnyiy slovar [ABBYY Lingvo Electronic Dictionary]. Vol.: 14.0.0.442. No 6091, 2008. 10. Advanced Learner’s Dictionary of Current English. Hornby A.S. London, Oxford University Press,

1963, 1200 p. 11. American Heritage Dictionary of the English Language. London, Houghton Mifflen Company, 1992, 2140 p. 12. Collins Cobuild English Language Dictionary. London–Glasgow, Collins, 1990, 1704 p. 13. Dictionary of architecture and building construction. Nikolas Davies and Erkki Jokiniemi. Architectural

Press, First edition, 2008, 726 p. 14. Dictionary of building and civil engineering. Taylor & Francis, 1996, 450 p. 15. Dictionary of civil engineering: English-French. Jean-Paul Kurtz Springer, 2004, 1515 p. 16. Elsevier's Dictionary of Civil Engineering: Russian-English. Bhatnagar K.P. Elsevier Science, 1988, 704 p. 17. English-Russian dictionary on civil engineering. (Anglo-russky Stroitelʹnuy Slovarʹ). Edited by A.E.

Desov, 1951, 557 p. 18. McGraw-Hill. Dictionary of Engineering/second edition, 2003. 19. Merriam Webster’s Collegiate Dictionary. Massachusetts-Springfield, Merriam– Webster Incorporated,

1993, 1559 p. 20. Oxford Advanced Learner’s Dictionary of Current English. Oxford: University Press, 1989, 1579 p. 21. Roget’s Thesaurus of English Words and Phrases. London, Bloomsbury Books. Facsimile of the 1st Edi-

tion 1852, 1992, 418 p. 22. The Wiley Dictionary of Civil Engineering and Construction. L.F. Webster – John Wiley & Sons, Inc,

1997, 676 p. 23. Webster’s Dictionary of Synonyms. Springfield – Massachusetts, Merriam – Webster Incorporated Publ.,

1984, 909 p. 24. Vinogradov V.A. [Term in a scientific discourse]. Vestnik Nizhegorodskogo un-ta im. N.I.Lobachevskogo

[Bulletin of Nizhny Novgorod University Named after N.I. Lobachevsky]. 2014, no. 2(1), pp. 368–372. (in Russ.). 25. Novodranova V.F. [Ten Years to Cognitive Term Studies]. Terminologiya i znanie. Materialyi II mezh-

dunarodnogo simpoziuma (Moskva, 21–22 maya 2010g.) [Terminilogy and Knowledge. Materials of II interna-tional Academic Conference (Moscow, 21–22 May, 2010)]. Moscow, Azbukovnik, 2010, pp. 142–151.

26. Vasileva N.V. [About Coordination of Onomastic Terminology]. Vestnik Nizhegorodskogo un-ta im. N.I. Lobachevskogo [Bulletin of Nizhny Novgorod University Named after N.I. Lobachevsky]. 2014. No. 2(1), pp. 373–377. (in Russ.).

Aliye Z. Abdurakhmanova, assistant lecturer of social and humanitarian studies and foreign languages de-partment, National Academy of environmental protection and resort development, Simferopol, Institute of Linguis-tics of Russian Academy of Sciences (RAS), Moscow, Russian Federation, [email protected]



Абдурахманова, А.З. Методика лингвистического моделирования предметной области «строительство» (на материале английских и русских терминов) / А.З. Абдурахманова // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лин-гвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 61–68.

Abdurakhmanova A.Z. Linguistic Modeling Technique of the Subject Field «civil engineering» (on the Basis of English and Russian Terminological Units). Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 61–68. (in Russ.)



Фигура Леона Богданова (1942–1987) в среде ленинградского неофициального искусства являет-ся легендарной. Несмотря на небольшой объем ли-тературного творческого наследия, он был высоко оценен, о чем свидетельствует присуждение автору премии Андрея Белого (1985). Однако на сегодняш-ний момент с научной точки зрения творчество Лео-на Богданова практически не изучено. В 2013 году 70-му юбилею Леона Богданова была посвящена статья в электронном проекте “Colta” («Окончатель-ная белая сияющая ясность» А. Соколовский), что свидетельствует о наличии интереса к фигуре авто-ра и сегодня. Отдельные литературно-критические статьи были посвящены его единственной книге, опубликованной посмертно, «Заметки о чаепитии и землетрясениях», вышедшей в издательстве НЛО в 2002 году.

«Заметки о чаепитии и землетрясениях» зани-мают в литературном наследии Богданова цен-тральное место. Впервые их части были опублико-ваны в самиздате в журнале «Часы» (№ 55 и № 58), после – под названием «Проблески мысли и еще чего-то» – напечатаны в третьем выпуске «Вестни-ка новой литературы» 1991 года (первая часть и предваряющие ее «Красные карточки», более ран-него периода). Наконец, в 2002 году в издательстве НЛО увидел свет полный корпус заметок в состав-лении Кирилла Козырева и Бориса Останина. На сегодняшний момент эта книга остается единствен-ной крупной публикацией Богданова.

Проза Л. Богданова в одной из самых попу-лярных форм русской литературы (дневники и заметки) совмещает в себе традиции В. Розанова с фрагментарностью повествования японской днев-никовой прозы. Восточная традиция выражается у Л. Богданова в полноценном слиянии с потоком происходящих событий. Это соответствует этике и эстетике часто упоминаемых на страницах книги трудов по даосизму, буддизму и другим философ-ским учениям. Автор своего рода «плывет» в опи-сываемых обстоятельствах, при этом бесстрастно наблюдая за ними со стороны. «Знаете, сильная

творческая воля – не предмет моего рассуждения. Это как бывает ток сильный и слабый, и они ис-следуются порознь. Сказать, что я исследую сла-бые художественные проявления, нельзя, но что-то такое напрашивается» [1, с. 57]. Тем самым, автор не разрушает реальность, раскладывая ее на составляющие элементы, а как отмечает Владимир Шпаков «совпадает с ней» [4].

Выделить наиболее важные для автора темы из потока предметов и явлений в тексте кажется за-труднительным, однако, Виктор Пивоваров в ре-цензии на «Заметки» предлагает следующий набор тем: «Погода», «Чай», «Последние известия», «Вулканы и землетрясения», «Книги», «Люди».

Текст книги представляет собой хронику, скрупулезно фиксировавшую, с одной стороны, личные моменты быта автора (чайные церемонии, устраивавшиеся Богдановым, покупку книг, свое-образные «рецензии» на уже прочитанное, визиты друзей), с другой – вторжения внешнего мира че-рез средства массовой информации (сообщения о природных катаклизмах, землетрясениях). Эти сообщения, выступают своеобразным катастрофи-ческим фоном частной жизни маленького совет-ского человека, «непечатного писателя». Вспом-нить это принадлежащее Евгению Харитонову универсальное определение социального статуса людей, подобных Богданову, уместно, тем более что перед нами едва ли не самый выразительный (после самого Харитонова) пример жизненного «сосредоточения в письме». «Мало идей, но это, может, и к лучшему. Куда их много-то? Все в про-цессе. Как эти записи – есть на две строчки, а пи-шешь и не оторваться» [1, c. 59].

Основным приемом у Богданова становится слияние разных по своей сути вещей в единый поток информации. Так, в трех друг за другом сле-дующих предложениях Леон Богданов пишет о покупке бутылки «Стрелецкой», о том, что у него болели ноги, о комете и кораблях для ее исследо-вания, об урагане в Шотландии и о пожарах в Южной Африке. Только на первый взгляд между

УДК 84-994 ББК 84(2Рос=Рус)6 ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОСОБЕННОСТИ КНИГИ ЛЕОНА БОГДАНОВА «ЗАМЕТКИ О ЧАЕПИТИИ И ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯХ» В.С. Бочаров Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

Статья посвящена Леону Богданову, заметной фигуре «неофициальной» прозы (1942–1987), чье творческое наследие практически не изучено и подлежало рассмотрению только в немногочислен-ной литературной критике, в то время как творческие достижения автора высоко оценены (премия Андрея Белого, 1985). Автор рассматривает поэтику и концептуальные уровни произведения «За-метки о чаепитии и землетрясениях», упрощая интерпретацию и последующее чтение сложного, многослойного текста.

Ключевые слова: Леон Богданов, «Заметки о чаепитии и землетрясениях».




всеми этими событиями и фактами нет логической связи – для Богданова они равны между собой, равны перед лицом бытия, и именно в этом объе-диняющая их высшая логика. Визуально на про-тяжении практически всего текста Л. Богданов не выделяет каких-либо моментов повествования шрифтом, выстраивая текст сплошным моноли-том, что чтение не затрудняет.

Как отмечает Владимир Шпаков: «Жизнь для Леона Богданова – это фиксация: предметов, явле-ний, самоощущений. А потому все, что только имеет в мире место, значимо для автора одной своей фактической наличностью, тем, что оно уже принадлежит к неисчислимому арсеналу бытия. Раз вещь существует – примерно так мыслит Леон Богданов, – значит, она должна быть воспринята, реципиирована сознанием. „В Гиндукуше также произошло восьмибалльное землетрясение. И ни-чего не надо слышать больше“. Но ничего не надо слышать больше не по причине исключительной значимости именно этого события, а, наоборот, в силу его рядоположенности по отношению ко всем другим. Каковым бы ни было любое из про-исшедших событий, мог бы продолжить Богданов, в пределах человеческого сознания оно всего лишь один из множества элементов единой, но в то же время безграничной парадигмы бытия» [4].

Природа фиксируемых вещей и явлений не имеет для Л. Богданова почти никакого значения. Главным становится сам процесс ни на минуту не прекращающейся «фиксации». Виктор Пивоваров считает, что «проживаемое – то, что можно было бы воспринять как «экзистенцию» – само по себе не имеет для автора никакого смысла. Оно может приобрести и приобретает какой-то смысл, только если становится материалом для литературы» [4], тем самым содержание для Л. Богданова отходит на второй план, уступая место чистой форме. Сам Л. Богданов обосновывает свой метод в книге сле-дующим образом: «Максимум фиксации» – вот что дает единственную возможность охватить мыслимое многообразие жизни, всю безмерную полноту ее содержания» [1, c. 68].

Для Л. Богданова, чтобы «событие» имело значение, достаточно признать событие – событи-ем. Несмотря на дневниковую форму повествова-ния, Л. Богданов принципиально не расставляет в тексте дат, тем самым уничтожая категорию вре-мени в тексте. Единственными ориентирами оста-ются упоминаемые автором события, по следам которых и остается возможность не только опре-делить точную дату конкретной записи, но и вос-становить целую эпоху, пусть и большая часть записей Богданова, сосредоточена на самом эле-ментарном в обиходе. При этом точное наблюде-ние событий, афористичная форма высказываний, метафоричность текста, медитативные размышле-ния придают тексту стройность и поэтичность. Временные и пространственные грани стираются в моменты, когда современные Богданову источни-

ки информации оказываются в одном ряду с древ-ними текстами прочитанными автором, дефицит-ным чаем и свежими газетами – одновременно являясь не только информацией, но и речевой тка-нью повествования. Не в последнюю очередь на коллажное построении текста, повлияло увлечение Богданова живописью и конкретно одним из его направлений – поп-артом. Текст выстраивается в стихотворный столбец, предложения дробятся на абзацы, обрываясь на полуслове, при этом сле-дующий абзац начинается с маленькой буквы и больше похож на коллажную врезку.

Особое место в повествовании занимают опи-сания природных катаклизмов (извержения вулка-нов, землетрясения) сообщения о которых автор настойчиво дожидается или разыскивает в источ-никах информации о внешнем мире. Б. Останин вспоминает: «Его последние дневники – географи-ческая сюита, испещренная арифметикой силы толчков и числа жертв. Эпицентры катастроф вплотную приблизились к нему, вошли в него – не только как предмет для размышлений о связи, до-пустим, землетрясений и государственных перево-ротов, но и по-другому, более интимно. Я угады-ваю в Элике живой компас катастроф, который не только отмечает их, но и не всегда ясным образом предугадывает, а то и вызывает, и соотносит с са-мыми неочевидными вещами и явлениями» [1, c. 24]. Трактовка, таким образом, максимально широкая. Богданов же пишет, кажется, безо всякой иронии: «Надо быть в курсе всех политических событий, чтобы не упустить важных нарождаю-щихся новостей» [1,c.78]. За счет многочисленных «катастроф», соседствующих с неторопливыми, нарочито спокойными и даже монотонными опи-саниями «чаепитий», Л. Богданов создает контра-стность, разбавляющую равномерное течение по-вествования.

«Сегодня Масленица, давали копченую се-ледку. Еще Вера купила яблочного повидла в кон-сервной банке, как килька. Блинов не пекли, слава Богу» [1, с. 257]. Согласно литературным норма-тивам это может быть неким промежуточным опи-санием между двумя драматическими эпизодами. Однако драматической прозой тексты Богданова не являются, поскольку сплошь состоят из подоб-ных фрагментов: «Пришел, посмотрел газеты за эти дни. Умер Н.А. Козырев. В «Книжном обозре-нии» пишут, что издан Джойс. Тринадцатого мар-та в «Международной панораме» показывали центр по борьбе с последствиями землетрясений в городе Кавасаки. Говорят, что между десятым и пятнадцатым сектором в районе Фудзиямы будет очень сильное землетрясение» [1, c. 79]. Детали советского быта, многочисленные сорта чая (в том числе и дефицитные), новости из газет, радио и телевидения – составляющие, из которых строится текст. При этом назвать повествование докумен-тальным нельзя: позиция летописца, ведущего хронику жизни «под запретом», для грядущих по-


Бочаров В.С. Художественные особенности книги Леона Богданова «Заметки о чаепитии и землетрясениях»


колений абсолютно чужда автору, он не допускает никаких оценок политической ситуации в стране.

Необходимо отметить важный момент, что сам автор на публикацию «заметок» не рассчиты-вал. «И что всю жизнь будешь не признан – оцени это». Сама идея о подобной участи перекликается с Павлом Улитиным и его «Путешествием без на-дежды».

Мир автора с одной стороны очень узнаваем, однако его описание выполнено необычным спо-собом. Отсутствуют очевидные для традиционной прозы драматизм и сюжетность. Однако говорить об отсутствии художественной динамики нельзя. На страницах все время что-то происходит: поку-пается вино, заваривается чай, достаются редкие книги, слушаются очередные сводки новостей и т. п. события подчас не масштабные, из них во многом и состоит авторская жизнь. Масштаб (при полном, заметим, отсутствии претензий на «мас-штабность») создают сообщения СМИ. Автора политическая ситуация не касается, поэтому ника-ких геополитических обобщений найти в «замет-ках» нельзя. Однако постоянное вслушивание в сообщения о природных катаклизмах и строгая их фиксация создают странное ощущение, особенно в единстве со скрупулезным описанием бытовых моментов. Богданов словно пытается уловить

«пульс мира», не покидая своей квартиры. «Си-дишь безвыходно дома и боишься, что пропус-тишь очень значительные перемены, сам будешь идентифицирован как какое-то место, полузнако-мое или забытое, но поражающее, как громом, происходящими изменениями» [1, c. 165].

Т.Ф. Семьян пишет о прозе другого «под-польного классика» Павла Улитина, что это «но-вая форма хранения семантических и семиотиче-ских кодов, новый тип коммуникации, возможно, более адекватный фрагментарному, клиповому, лаконичному и визуальному сознанию нашего времени» [3]. Это замечание в полной мере соот-ветствует и прозе Леона Богданова.


1. Богданов, Л. «Заметки о чаепитии и зем-летрясениях» / Л. Богданов. – М.: Новое литера-турное обозрение, 2002. – 537 с.

2. Пивоваров, В.Д. «Заметки о «Заметках…» Леона Богданова» / В.Д. Пивоваров // НЛО. – 2003. – № 61.

3. Семьян, Т.Ф. Послесловие к тексту Павла Улитина «Другая система» [1971] / Т.Ф. Семьян. // «Русская проза» Б. – 2012. – С. 90–93.

4. Шпаков, В.М. «Одинокий голос человека» / В.М. Шпаков // Октябрь. – 2003. – № 6.

Бочаров Владислав Сергеевич, аспирант кафедры русского языка и литературы, Южно-Уральский государственный университет (Челябинск), [email protected]. Научный руководитель – доктор филоло-гических наук, профессор Т.Ф. Семьян.

Поступила в редакцию 15 декабря 2014 г. __________________________________________________________________ ARTISTIC FEATURES OF THE BOOK «NOTES ON THE TEA PARTY, AND AN EARTHQUAKE» BY LEON BOGDANOV

V.S. Bocharov, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected]

The article is devoted to Leon Bogdanov, aprominent figure of “informal” prose (1942–1987),

whose artistic heritage has hardly ever been studied in spite of the author's creative achievements (An-drei Bely Prize, 1985). It has only been reviewed in severalliterary critical papers. The author of the pre-sent articlestudies poetic and conceptual levels of the book “Notes on the tea party, and an earthquake” simplifying the interpretation and further reading of this complex, multi-layered text.

Keywords: Leon Bogdanov, «Notes on the tea party, and an earthquake».

References 1. Bogdanov L. Zametki o chaepitii i zemletryaseniyakh [Notes on the Tea Party, and an Earthquake]. Mos-

cow, New Literary Review Publ., 2002, 537 p. 2. Pivovarov V.D. Zametki o «Zametkakh…» Leona Bogdanova [Notes about Notes of Leon Bogdanov].

UFO. 2003, № 61. 3. Semyan T.F. Posleslovie k tekstu Pavla Ulitina «Drugaya sistema» [Afterword to the Text of Paul Ulitin

“Other System”, 1971]. Russian Prose B, 2012, p. 90–93. 4. Shpakov V.M. Odinokiy golos cheloveka [Lonely Voice of Man]. October. 2003. № 6.




Vladislav S. Bocharov, post-graduate, Department of Russian Language and Literature, South-Ural State University (Chelyabinsk), [email protected] Scientific Adviser –Semyan T.F., Doctor Degree (Philology), Pro-fessor, Department of Russian Language and Literature, South Ural State University (Chelyabinsk).



Бочаров, В.С. Художественные особенности кни-ги Леона Богданова «Заметки о чаепитии и землетря-сениях» / В.С. Бочаров // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 69–72.

Bocharov V.S. Artistic Features of the book «Notes on the Tea Party, and an Earthquake» by Leon Bogdanov. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 69–72. (in Russ.)



Ретроспективный взгляд на динамику литера-турного процесса позволяет сделать вывод о том, что он испытывает регулярную корректировкуие-рархиитипов эстетического сознания и демонстри-рует циклическое обновление приоритетных вели-чин жанровой парадигмы. Так, доминирующей жанровой формой выражения характера историче-ского времени в условиях послеоктябрьского деся-тилетия становится малая проза как наиболее аде-кватная духу переходной эпохи художественная структура. Жанровая матрица реалистического романа, поэтика которого требует временной дис-танцированности по отношению к излагаемым событиям, оказалась несостоятельной в обстановке прямой сопричастности круговороту разрушения коренных основ бытия. Энергоемкая и сжатая, подвижная и гибкая, продуцирующая самоценный завершенный мирообраз и вместе с тем метоними-чески открытая контекстовому укрупнению – но-веллистика позволяла наиболее адекватно изобра-жать разрозненную действительность кризисного периода и посредством экстенсивного сопряжения отдельных повествовательных фрагментов созда-вать целостную эпическую мозаику. «Рассказ и набирает силу в ситуации духовного кризиса, на разломах историко-литературных циклов (перио-дов, этапов, эпох). В такую пору, когда отвергают-ся и разрушаются социальные, идеологические и художественные стереотипы, мифологемы, табу и клише, рассказ оказывается едва ли не единствен-ным из прозаических жанров, который обладает способностью на основании самых первых, толь-ко-только „прорезавшихся“, доселе неведомых коллизий заявить новую концепцию личности. И не просто заявить, а „оконтурить“, сделать нагляд-но-зримой и тем самым подвергнуть ее проверке „целым миром“, воплощенным в нем эстетическим законом жизни» [3, с. 213–214].

Стремление наиболее точно и адекватно транслировать усложнившиеся представления о человеке и мире, равно как и нацеленность на ин-дивидуальный творческий эксперимент со сторо-ны современных писателей, обусловили развитие

новеллистической традиции на основе двух разно-направленных жанромоделирующих тенденций: первая связана с расщеплением монолитной фор-мы на более мелкие составляющие, вторая ориен-тирована на приращение текста за счет художест-венной интеграции. «<…> фактически протекал особый, комплексный, качественный процесс де-формации жанровой модели новеллистики, корни которого были заложены внутри уникальной жан-ровой природы, особой, избранной на этом исто-рическом этапе „стратегии“ поведения, выражав-шейся, прежде всего, в ассимиляции жанровых парадигм» [6, с. 188].

В прозаической практике Николая Асеева на-ходят отражение обе эти тенденции. На протяже-нии 1920-х годов писатель, привычно восприни-мавшийся критиками и читателями как поэт, часто выступает в роли новеллиста1. Бывший участник футуристического движения и действующий акти-вист «лефовского цеха», автор остро чувствует потребность в радикальной трансформации ис-пользуемых средств художественной выразитель-ности, глубоко осознает необходимость поиска новых возможностей искусства слова. Прозаиче-ский текст становится для него пробой пера и спо-собом рефлексии2, опытной площадкой напряжен-

1 Горечью невостребованности читательскими мас-

сами «лирической формулировки» [1, с. 55] проникнуты строки очерка «С девятого этажа» (1926): «Может быть, действительно время поэзии прошло? Может быть, нужна она только для рифмованных формулировок, скандирующих поучений, стихотворной педагогики? Но эти ее виды уже совсем искусственны и наименее дости-гают цели. Ведь поэзия – попытка формулировать но-вое, попытка поднять и показать его раньше, чем оно сляжется, установится, плотно войдет в традицию, ста-нет общепринятым и общепонятным. Тогда нет места поэзии. Она уходит искать новых путей и новых объек-тов. Но между этим слегом, стабилизацией, застоем и тем взрывом, который предшествует накоплению, – что делать поэтам?» [1, с. 56].

2 Прозаическая практика становится для Н. Асеева способом осмысления места писателя в частности и

УДК 82-1/-9 ББК 83.3 (2) ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ПОВЕСТИ Н. АСЕЕВА «САНАТОРИЙ» Т.С. Дубровских Южно-Уральский государственный университет, г. Челябинск

Эстетическая ориентация на жанровую деформацию закономерно актуализируется в литератур-ном процессе переходного времени. Реалистическая повесть Николая Асеева «Санаторий», создан-ная в конце первого послеоктябрьского десятилетия, демонстрирует стремление к распаду целостной формы. Сложная жанровая модель исследуемого произведения раздвигает границы традиционного мирообраза и дает возможность многомерно изобразить становящуюся действительность.

Ключевые слова: Николай Асеев, повесть, новеллистика, жанровая диффузия, художественное единство.




ных эстетических исканий новатора и неприкры-тых утилитарных воззваний агитатора, безгранич-ным пространством свободного полета творческо-го воображения и рабочим станком для фактогра-фических зарисовок позитивистского толка.

Неоднородные в жанрово-стилевом отноше-нии произведения автора прежде всего роднит мо-тив изменения как непреложного закона жизни и, следовательно, пафос непримиримой борьбы с приметами действительности, не соответствую-щими идеалу будущего на повседневном и онтоло-гическом уровнях. Идейно-концептуальная общ-ность созданных и опубликованных в разные годы «очерков, рассказов, повестей» [1, с. 713], так или иначе затрагивающих октябрьские события, по-зволяет автору собрать и выпустить во второй по-ловине пореволюционного десятилетия две новел-листические книги – «Расстрелянная Земля. Фан-тастические рассказы» (1925) и «Проза поэта» (1930). Настойчивое обращение к метатекстовой конструкции циклической природы как к приему достижения эпического размаха крупной формы явно свидетельствует о писательской интенции упорядочить хаос всеохватного передела, найти внутреннюю логику в условиях масштабного сме-щения ценностных ориентиров. Ансамблевое единство позволяет до бесконечности играть на ассоциативности, вариативности, созвучности, отношениях сопоставления и противопоставления. «Благодаря эффекту многогранного отражения одного произведения в других (принцип зеркала зеркал) получается показательное нарастание смы-слов и значений, которое, в конце концов, будет далеко выходить за границы языкового выраже-ния» [2, с. 12]. Художественный потенциал поли-компонентных структур, опирающийся на прин-цип дополнительности, позволяет автору объемно и выразительно репрезентировать систему отно-шений личности и мира новой формации в диалек-тической сложности переломной эпохи3.

Повесть «Санаторий», датированная 25 июня 1929 года – 5 марта 1930 года, представляет об-ратную циклизации тенденцию расподобления эпической формы на базе во многом идентичной поэтики. Исследуемое произведение дробится на 16 глав, составляющих текстовое пространство так называемого среднего объема при очевидном ни-велировании сквозной фабулы. Структурными скрепами разворачиваемого повествования высту-пают концептуально-тематическая близость, об-щая пространственно-временная организация, единый круг персонажей, тождественная интона- значения культуры вообще в координатах эпохи всеох-ватных перемен.

3 Е. Скороспелова отмечает: «Ощущение сопря-женности истории и человека, „частной“ жизни и жизни исторической было в высшей степени характерно для общественного сознания 20–30-х годов, что не могло не оказывать влияния на процесс формирования художест-венного сознания» [7, с. 13].

ционно-эмоциональная тональность. Вместе с тем нелинейная последовательность описываемых со-бытий, прерывисто-пунктирная сюжетная компо-зиция, монтажная компоновка автономных эпизо-дов, резкая смена нарративных регистров задают хрупкий баланс центробежных и центростреми-тельных эстетических сил.

Важно подчеркнуть, что повесть как конст-рукция «промежуточного характера», пограничная в ряду малых и крупных жанров, служит благо-датной почвой для синтетических новаций на сты-ке средних и малых или средних и крупных форм. Более того, отделить «наиболее свободный и наи-менее ответственный эпический жанр»4 [8, стб. 603] от «типологических родственников» по коли-чественным или качественным показателям оказы-вается нередко задачей непосильной. Рассматривая литературную ситуацию 1920-х годов в контексте новеллистической динамики, Е.В. Пономарева при-ходит к выводу, что в ряде случаев правомерно говорить о действии процессов жанровой унифи-кации (в частности, ассимиляции рассказа в повес-ти). По наблюдениям исследователя, для синкре-тических образований такого рода характерны следующие черты: «интенсивно-экстенсивный способ создания конфликта, отбора событий, геро-ев, организации художественного пространства и времени», «более значительная степень обобщен-ности», «усложнение композиции», «сохранение „сосредоточенности“ авторского и читательского внимания», «наличие единого повествователя», «допуск любых эмоциональных и дискурсивных „перебивок“»; «сочетание камерности интонации и эпической широты изображения»; «циклически повторяющийся сюжет»; «более объемный хроно-топ»; «связность мотивов»; «расширение возмож-ностей ассоциативного фона»; «сегментирование текста» [6, с. 196].

В контексте прозаического наследия Николая Асеева сложная макроформа выполняет функцию более высокой ступени эстетического позна-ния,некоей «конечной» структурной модели, ра-зомкнутой для подведения философских итогови

4 Теория повести, несмотря на достаточно продол-жительное и библиографически насыщенное исследова-ние вопроса, до сих пор носит расплывчатый характер. При дифференциации конститутивных признаков самой «живучей» [3, с. 244] эпической формы по-прежнему главенствует количественный метод: «средний по объе-му текста или сюжета эпический прозаический жанр, промежуточный между рассказом и романом» [4, стб. 752]. Не вступая в терминологические прения, в настоящей статье мы используем нейтральное «рабочее определение», данное повести С.А. Тузковым, а именно: повествовательный жанр, для которого характерна «со-средоточенность изображения на одном герое и его от-ношениях с небольшим кругом лиц, участвующих в одном (или немногих) событиях» [10, с. 8]. (Рассказ в классическом понимании посвящается изображению одного эпизода, между тем как структуру романа отли-чает многолинейность сюжета.)


Дубровских Т.С. Жанровое своеобразие повести Н. Асеева «Санаторий»


обнажения системных связей. «Повести <…> при-суще серьезное отношение к судьбе героя и к жиз-ни в целом. Циклический сюжет вообще говорит о законе и норме, которые могут проявляться и че-рез случай» [9, с. 393]. Примечательно, что автор-ский интерес к художественным возможностям среднего эпоса проявляется и в новеллистической книге «Проза поэта», название одной из последних частей которой – «Две главы повести» – включает рассматриваемую жанровую номинацию и обозна-чает характерную собирательную архитектонику. В качестве исследовательского допущения примем к сведению, что изобразительный потенциал лите-ратурной повести мог привлекать Асеева, блестя-щего знатока фольклорной традиции, в том числе и благодаря генетическому тяготению конструк-ции к безыскусственному слову, изначальной на-правленности повествовательного вектора на жиз-ненную достоверность5. Как известно, идеологи-чески ангажированные творческие движения пореволюционных лет постулировали стратегию правдивого описания социалистической действи-тельности «в противоположность работе фантазии, выдумки, воображения» [1, с. 668]. При всей неод-нозначности отношения писателя к пролеткуль-товскому утилитаризму и плакатной дидактично-сти «Санаторий», бесспорно, отвечает приемам реалистического воспроизведения созидательного труда и портретного описания ударников произ-водства [5, с. 169–170].

Повесть знакомит читателя с буднями мос-ковского санатория для больных туберкулезом «Высокие горы». Избранная микросреда стала да-леко не случайным объектом художественного претворения. 1920-е годы вошли в историю моло-дого государства как период успешного внедрения советским правительством мер лечения и профи-лактики распространенного заболевания на фоне практического бездействия дореволюционных властей. Нельзя не добавить, что Николай Асеев имел со смертельным недугом личные счеты. Оче-редной рецидив легочной болезни и временная нетрудоспособность стали для автора поводом к репортажному изображению самоотверженной работы одного из образцовых медучреждений страны (внешняя – бытовая – линия содержания) и рассуждению о судьбе человека и общества на перекрестке старого и нового миров (внутренний – мировоззренческий – смысловой стержень).

«Санаторий» наследует центральную пробле-матику новеллистики писателя. Наиболее важным интегрирующим фактором, кумулятивно сцеп-

5 «Существует мнение, что в термине „повесть“ из-

начально, со времен древнерусской литературы, зало-жена ориентация на подлинность, невыдуманность по-вествования: жанровое содержание повести (в отличие от других повествовательных жанров) apriori призвано вызывать у читателя реальные, жизненные ассоциации» [10, с. 7].

ляющим главы повествования в единое полотно, служит сквозной мотив «горячей ненависти к бы-лому» [1, с. 202]. С первых страниц автор вводит в произведение модальность бескомпромиссного противостояния прошлого и будущего, двух ак-сиологических полюсов своей этико-эстетической системы. Начальные части – «У лекарки» и «Дом Джилярди»6– отчетливо маркируют узловую кол-лизию на уровне топоса. Тесная квартира сребро-любивой провинциальной знахарки, обставленная в громоздком патриархальном стиле, недвусмыс-ленно символизирует косный уклад истекшей жизни. «Посетителю уже хотелось скорей уйти из этой затхлой комнатушки, из этого запаутиненно-го угла, где жирела эта дебелая лекарка, уцелев-шая до наших дней шарлатанка средневековья» [1, с. 139]. Превращенная в лечебницу купеческая усадьба, напротив, демонстрирует органическую способность к ускоренной модернизации. «В об-щем же, обстановка старого дома уже была заме-нена новой, легкой и более деловой мебелью. Лишь кое-где тяжелые столы краснели таинствен-ным отливом старого лака <…>». Детально обри-сованная интерьерная трансформация, безусловно, является частным отражением исторического пе-рерождения.

Туберкулезный санаторий иносказательно уподобляется месту избавления от болезни пассе-изма методом спасительной терапии временем. Главный герой экспозиционных глав (третьелич-ная фигура которого в дальнейшем трансформиру-ется в «я»-нарратора) попадает на больничную койку не столько вследствие заражения организма инфекционной палочкой, сколько в результате тяжелой схватки с призраками минувшего. «И все-таки это был бой, потому что он чувствовал, что, сдавая свои позиции одну за другой, он не терял уверенности в первоначальной своей правоте. Иначе это была бы сама старость. Нет. Прошлое прошло, и с прошляками нет примирения, даже если они не окажутся пошляками» [1, с. 145]. В философской интерпретации замкнутый локус «Высокие горы» приобретает двойной аллегориче-ский смысл – изолированного места духовного отдыха, а также площадки обозрения неослабе-вающего единоборства инертной статики и про-грессивного движения. Развивающийся экстенсив-но, заявленный конфликт играет ключевую инте-гративную роль в границах дискретного повествования. «История жанра повести свиде-тельствует о том, что ее содержание осваивает определенный аспект отношений человека и дей-

6 До своего упразднения санаторий «Высокие го-

ры» находился на территории городской усадьбы куп-цов Усачевых-Найденовых. Построено здание, входящее в культурную сокровищницу столицы, было по проекту архитектора Д.И. Жилярди. – http://arch-heritage. livejournal.com/979159.html [дата обращения: 20.01.2015].




ствительности, постигаемый как процесс, то есть в становлении и развитии. Поэтому какие бы сдвиги ни происходили в повести, она никогда не стано-вится полифоничной (точнее – полилогичной), ее сложность всегда в конечном итоге сводится к диалогу, к контрастному соотношению всех пла-стов и элементов художественного мира <…>Это защита жанром повести своих способностей <…>» [3, с. 263].

Значительная часть авторского внимания от-ведена наблюдению за обитателями санатория. Главы-персоналии, составляющие центральную часть произведения, закономерно разбиваются на две условные тематические группы – посвящен-ные врачам и их пациентам. Медицинская интел-лигенция изображается писателем в определенном соответствии канонам производственной прозы. Асеев рисует собирательный образ безукоризнен-ного профессионала, искренне заботящегося о здоровье подопечного: «Спокойствие и уверен-ность в минуты самых тяжелых испытаний, без-граничная преданность делу, которое они делают, работоспособность без ограничения, приветли-вость и умение обращаться с больным – вот общие черты высокогорского врачебного персонала» [1, с. 148]. Их конкретная реализация находит выра-жение в романтизированном характере заведую-щего санаторием, исполняющего партию протаго-ниста-идеолога. Житийно-панегирический образ руководителя больницы – подвижника-гуманиста, посвятившего всю свою жизнь служению высокой надличной цели, а также идеализированные фигу-ры его помощников воплощают нравственно-взыскательные представления писателя о прекрас-ном человеке нового мира.

Истории пациентов «Высоких гор», напротив, лишены утвердительного пафоса. Автор с объек-тивностью натуралиста исследует «ареал» санато-рия и регистрирует примечательные особенности поведения соседей по больничной палате. «<…> люди в одиночку малоинтересны. Только в массе, вот хотя бы в таком общежитии, на виду у всех начинают проявляться их подлинная подкожная окраска, их действительные внутренние черты. Хитрить, лицемерить, укрываться долго на людях невозможно, и внутренняя жизненная основа че-ловека проступает довольно быстро в условиях общественного бытия» [1, с. 182]. Применяя ком-позиционный прием частотной кумуляции и вы-страивая сюжет по принципу нанизывания порт-ретных эскизов, Асеев метонимически воссоздает пеструю многоликую панораму современного ему социума. Вариативными героями этологического повествования становятся красный командир, сто-личный актер, юный комсомолец, бывший мень-шевик, литейщик завода, записной хулиган, дере-венский батрак и другие представители советского общества. Каждый из них в стенах санатория не только подвергается «телесному ремонту», но и проходит «лечебный» курс духовного роста. Для

того чтобы характерологически точно запечатлеть окружающую среду, писатель прибегает к оксю-моронно разным художественным средствам: пе-реключает читательское внимание с биографиче-ских подробностей на юмористические сценки, трагическую историю слабоумного отцеубийцы перемежает водевильным диалогом кокетничаю-щей пары. Многообразие ракурсов изображения, авторских отступлений, интонационных переходов продуктивно обогащает изобразительную модель.

Созданная в конце первого пореволюционно-го десятилетия повесть Николая Асеева «Санато-рий» демонстрирует жанровую деформацию эпи-ческой формы: монтажная компоновка относи-тельно автономных сюжетных эпизодов, маркирующая отсутствие сквозной фабулы и сложное композиционное строение, активизирует центробежные силы и сближает номинально мо-нолитное произведение с циклически организо-ванной конструкцией. Протеическая макроформа повести позволяет писателю емко и выразительно транслировать представления о человеке и мире переходного времени.


1. Асеев, Н.Н. Собрание сочинений: в 5 т. / Н.Н. Асеев. – М.: Изд-во худ. лит., 1964. – Т. 5. – 715 с.

2. Европейский лирический цикл. Историче-ское и сравнительное изучение / под ред. М.Н. Дарвина. – М.: РГГУ, 2003. – 280 с.

3. Лейдерман, Н.Л. Теория жанра / Н.Л. Лейдерман. – Екатеринбург: Институт фи-лологических исследований и образовательных стратегий «Словесник» УрО РАО; Урал. гос. пед. ун-т, 2010. – 904 с.

4. Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. Ф.И. Николюкина. – М.: Интел-вак, 2001. – 1600 стб.

5. Мешков, Ю.А. Николай Асеев: творческая индивидуальность и идейно-художественное раз-витие / Ю.А. Мешков. – Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1981. – 272 c.

6. Пономарева, Е.В. Жанровый синкретизм малой прозы 1920-х годов / Е.В. Пономарева // Вестник ЮУрГУ. Сер. «Социально-гуманитарные науки». – 2005. – Вып. 7 (47). – С. 188–196.

7. Скороспелова, Е. Русская советская проза 20–30-х годов: судьбы романа / Е. Скороспелова. – М.: Изд-во МГУ, 1985. – 264 с.

8. Словарь литературных терминов: в 2 т. – М.-Л.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1925. – Т. 2. – Cтб. 577–1198.

9. Теория литературы: учебное пособие: в 3 кн. – М.: ИМПЛИ РАН, 2003. – Кн. 1. – 592 с.

10. Тузков, С.А. Русская повесть начала XX века. Жанрово-типологический аспект: учеб. по-собие / С.А. Тузков. – М.: ФЛИНТА: Наука, 2011. – 304 с.


Дубровских Т.С. Жанровое своеобразие повести Н. Асеева «Санаторий»


Дубровских Татьяна Сергеевна, аспирант кафедры русского языка и литературы Южно-Уральского государственного университета (Челябинск), [email protected]. Научный руководитель – доктор филологи-ческих наук Е.В. Пономарева,


__________________________________________________________________ GENRE PECULIARITIES OF THE TALE «SANATORIUM» BY N. ASEEV

T.S. Dubrovskikh, South Ural State University, Chelyabinsk, Russian Federation, [email protected]

The article deals with the aesthetic trend of genre deformation actualized in the literary process of

the transition time. The realistic tale «Sanatorium» written at the end of the 1920s by Nikolai Aseev demonstrates the disintegration of the inner form. The complex genre model pushes the boundaries of the traditional world image and gives an opportunity to represent the “coming” reality in multidimen-sional reflection.

Keywords: Nikolai Aseev, tale, short story, genre diffusion, artistic unity.

References 1. Aseev N.N. Sobranie sochineniy: v 5 tomakh [Collected Works: in 5 Volumes]. Moscow, Publishing of

Fiction, 1964. Vol. 5. 715 p. 2. Darvin M. N. (Ed.). Evropeyskiy liricheskiy tsikl. Istoricheskoe i sravnitelnoe izuchenie [European Lyrical

Cycle. Historical and Comparative Study]. Moscow, Publishing of the Russian State University for the Humani-ties, 2003, 280 p.

3. Leyderman N. L. Teoriya zhanra [Genre Theory]. Yekaterinburg: Institute of Philological Studies and Educational Strategies «Slovesnik», Ural Branch of theRussian Academy of Sciences; Ural State Pedagogical Uni-versity, 2010, 904 p.

4. Nikolyukin F.I. (Ed.). Literaturnaya entsiklopediya terminov i ponyatiy [Literary Encyclopedia of Terms and Concepts]. Moscow, Publishing «Intelvak», 2001. 1600 Col.

5. Meshkov Yu.A. Nikolai Aseev: tvorcheskaya individualnost i ideyno-hudozhestvennoe razvitie[Nikolai Aseev: Creative Individuality and Artistic Development]. Sverdlovsk: Publishing of the Ural University, 1981, 272 p.

6. Ponomareva E. V. [Genre Syncretism of Short Prose in the 1920s]. Bulletin of South Ural State Universi-ty. Ser. Social Sciences and Humanities. 2005. No. 7 (47), pp. 188–196.

7. Skorospelova E. Russkaya sovetskaya proza 20–30-h godov: sudbyi romana [Russian Soviet Prose of the 20-30s: Fate of the Novel]. Moscow, Publishing of the Lomonosov Moscow State University, 1985, 264 p.

8. Slovar literaturnyih terminov: V 2 tomakh [Dictionary of Literary Terms: in 2 volumes]. Moscow-Leningrad: Publishing of L.D. Frenkel, 1925. Vol. 2. Col. 577–1198.

9. Teoriya literaturyi: uchebnoe posobie: v 3 knigakh [Literary Theory: Tutorial: in 3 Books]. Moscow, Publishing of the Gorky Institute of World Literature, 2003. Book 1. 592 p.

10. Tuzkov S.A. Russkaya povest nachala XX veka. Zhanrovo-tipologicheskiy aspekt: [The Russian Tale of the Beginning of XX Century. Genre-typological Aspect: tutorial]. Moscow, Publishing «FLINTA»: «Science», 2011. 304 p.

Dubrovskikh Tatyana Sergeevna, Russian Language and Literature postgraduate, South Ural State University

(Chelyabinsk), [email protected]. Scientific Supervisor – Ponomareva Elena Vladimirovna, PhD (Russian philology).



Дубровских, Т.С. Жанровое своеобразие повести Н. Асеева «Санаторий» / Т.С. Дубровских // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 73–77.

Dubrovskikh T.S. Genre Peculiarities of the Tale “Sanatorium” by N. Aseev. Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 73–77. (in Russ.)



Для русских поэтов начала XX века образ ми-ра утрачивал свою цельность, что явилось причи-ной религиозной дезориентации, сложности куль-турного самоопределения; рождалось огромное количество новых философских, научных, психо-аналитических идей и концепций. Многие совре-менные исследователи (Т.В. Бернюкевич, Н.А. Бо-гомолов, Л.И. Будникова, В.В. Виноградова, Н.К. Гаврюшин, И.В. Гречаник, В.Н. Демин и др.) пытаются осмыслить истоки формирования на рубеже веков новой семантики понятия «душа». Сложность в оценке первооснов связана с актив-ным синтезом культурных традиций – органичным соединением духовного потенциала библейских текстов, фольклора и мифологии. Неприятие обы-денности человеческого существования, отрица-ние возможности счастья в земной ипостаси, стремление к преображению мира воспринимают-ся как норма. «Бог и человек» – одна из главных тем в работах русских философов (Вл. Соловьева, Л. Карсавина, К. Леонтьева, С. Булгакова, В. Роза-нова, Н. Федорова, П. Флоренского, Н. Бердяева и др.). Поиск «живого» слова, обладающего особен-ной интуицией и энергией, становится общим для литературы и философии. Идеальная основа мира преподносится как фундамент для создания нового искусства и как призма, сквозь которую возможно исследовать законы земного бытия, определить взаимоотношения Бога и человека.

Пересмотру незыблемости устоявшихся рели-гиозных категорий во многом способствовал тех-нический прогресс, наука. Так как человек спосо-

бен «переосмыслять» и «трансформировать» структуру вселенной, то, возможно, он выполняет теургическую функцию. «Художники и поэты, – писал Вл. Соловьев, – опять должны стать жреца-ми и пророками, но уже в другом, еще более важ-ном и возвышенном смысле: не только религиоз-ная идея будет владеть ими, но и они сами будут владеть ею и сознательно управлять ее земными воплощениями» [12]. Именно с этого неоправо-славного утверждения, считает В.В. Бычков, «на-чинается новый существенный этап в русской ре-лигиозной эстетике» [5, с. 3], который в начале XX в. достигает своего апогея.

На познание подлинной «тайны» – абсолют-ного духовного начала – направлено все: всесто-ронне отразившаяся в поэзии трансформация жиз-ненных приоритетов, внедрение в содержательную структуру лирики «игр с „доброй смертью“» [9, с. 20], воплощение в текстах трагической иронии религиозно-философского характера, желание по-этов создать индивидуальный образ души мира. Ситуация остроконфликтной антиномичности (противоборство нравственности и эстетики, поли-тики и философии, личности и коллектива, соци-ального и религиозного, мужского и женского и др.), по мнению культуролога А.А. Ходорова, «не только не преодолевалась, но даже искусственно культивировалась» [15, с. 4]. Это согласуется с пониманием эпохи художественной модальности как периода, в котором личность воспринимается не как монологическое единство, а как множест-венность. Данная установка неклассической лите-

УДК 801.631.5 О СУЩНОСТИ ФЕНОМЕНА ИДЕЙНО-СУБЪЕКТНОЙ ПОГРАНИЧНОСТИ В РУССКОЙ ЛИРИКЕ НАЧАЛА XX ВЕКА (НА МАТЕРИАЛЕ ПОЭЗИИ А. БЛОКА, С. ГОРОДЕЦКОГО, С. КЛЫЧКОВА) Е.В. Локтевич Гродненский государственный университет им. Я. Купалы, г. Гродно, Беларусь

В статье выявляются причины индивидуализации субъектно-объектных отношений в поэзии начала XX века. Определяются основные коммуникативные стратегии поэтов Серебряного века, и обосновывается типология субъектной организации их лирики. Характеризуется специфика религиозной ситуации, которая сложилась в русской культуре рубежа веков. Осмысляется фор-мирование принципов новой эстетики, отвечающей требованиям поэтики неклассической лири-ки. При помощи системно-субъектного метода исследования демонстрируется взаимодействие в поэзии А. Блока, С. Городецкого и С. Клычкова трех типов субъектной организации (взаимоза-меняемого, иерархического и уравнивающего), пересечение или соединение которых реализова-лось в идейно-субъектной пограничности. Выявляется сущность феномена идейно-субъектной пограничности в контексте религиозно-философских воззрений поэтов. Определяется типологи-ческое сходство мировоззрения А. Блока, С. Городецкого и С. Клычкова и мировоззрения других поэтов начала XX века: В. Брюсова, З. Гиппиус, А. Барковой. Полученные результаты будут спо-собствовать дальнейшей разработке теоретических аспектов субъектной организации лирики ру-бежа XIX–XX вв., а также поэзии других эпох.

Ключевые слова: лирический герой, межсубъектность, неосинкретизм, субъектная организация.


Локтевич Е.В. О сущности феномена идейно-субъектной пограничности в русской лирике начала XX века…


ратуры способствовала зарождению такого типа субъектных отношений, в котором между автором и героем формируется обновленная семантика це-лостности – межсубъектная1. Актуализировался новый принцип субъектной организации2 – пре-одоление границ различения автора и героя.

Таким образом, специфика сложившейся в русской культуре начала XX в. религиозной си-туации проявилась и на уровне коммуникативной структуры поэтического текста. Поэтому, наряду с явлением межсубъектной целостности и субъ-ектного неосинкретизма (понятия, введенные в научный оборот С.Н. Бройтманом), необходимо, на наш взгляд, говорить об идейно-субъектной пограничности3. Этот феномен создавал почву для внутритекстового многосубъектного диалога, что способствовало нивелированию жесткого разделе-ния ценностных систем и производило эффект «переодевания» героя.

Таким образом, новое религиозное сознание эпохи рубежа XIX–XX вв. открыло для поэтов эсте-тический облик «вселенской истины», сакральный смысл поэтического слова и указало на необходи-мость «примирения» реальной действительности и идеальных представлений о духовности. Произош-ло взаимодействие тенденций мировой культуры разных периодов, что определило пути религиозно-философского осмысления бытия: укреплялась тен-денция к синтезу языческих представлений о мире и человеке, основ традиционного христианства и принципов неохристианства. Этим объясняется, на наш взгляд, использование в лирике данного пе-риода трех типов субъектной организации, пересе-чение или соединение которых реализовалось в идейно-субъектной пограничности. Эти типы мож-но обозначить как взаимозаменяемый, иерархиче-ский и уравнивающий.

Взаимозаменяемый тип субъектной органи-зацииотражает влияние славянского язычества на лирику. В силу хорового начала (отсутствия необ-ходимости выделения определенного голоса4) синкретической поэзии все ее субъекты взаимоза-меняемы; субъектная структура тут воплощает

1 Подробные выводы в отношении субъектной ор-ганизации лирики эпохи художественной модальности сделаны С.Н. Бройтманом в «Исторической поэтике» [13, с. 255–258] .

2 Термин субъектная организация, введенный Б.О. Корманом, обозначает «соотнесенность всех от-рывков текста, составляющих в совокупности данное произведение, с используемыми в нем субъектами» [11, с. 29]. Теория Б.О. Кормана является наиболее разрабо-танной и потому общепризнанной в современном лите-ратуроведении.

3 Под идейно-субъектной пограничностью мы по-нимаем нахождение лирического героя на «границе» разных философских и религиозных идей, проявившееся в межсубъектности.

4 О.М. Фрейденберг считает, что в эпоху синкретиз-ма не существовало «чистого объекта», так как авторское «я» не имело тогда «личностного значения» [14, с. 43].

нераздельную множественность. В язычестве че-ловек приравнивался к явлениям природы, сливал-ся с ними, поэтому в синкретической поэзии пере-ходы от одного образа к другому стираются. Ли-рика начала XX в. эту слиянность субъектов использовала шире – для сакрализации поэта (тут очевидно влияние философии Ф. Ницше) как по-средника между Богом и людьми. Так как лириче-ский герой и герои ролевой лирики – формы вы-ражения авторского сознания, то любой субъект в стихотворении мог выступить в качестве теурга, избранника. Это позволяет выделить в лирике ру-бежной эпохи такой тип субъектной организации, при котором автор, лирический герой и герои ро-левой лирики взаимозаменяемы, что делает невоз-можным выделение определенного субъекта соз-нания.

Иерархический тип субъектной организации отражает влияние на лирику начала XX в. догма-тов традиционного христианства, согласно кото-рым человек – раб Божий и во всем должен пола-гаться на волю Творца. Сакрализация самим себя тут принципиально невозможна. Даже праведни-ки видели только свою греховность, поэтому мысль о самообожении, которое понимается в христианстве как следствие гордыни – качества дьявола, для них была исключена. Иерархический тип субъектной организации предусматривал от-сутствие отождествления автора и героя и опре-делял между ними некоторую дистанцию. О та-ком статусе автора по отношению к герою писал М.М. Бахтин: «Сознание автора есть сознание сознания, то есть объемлющее сознание героя и его мир сознание <…> Автор не только видит и знает все то, что видит и знает каждый герой в отдельности и все герои вместе, но и больше их, причем он видит и знает нечто такое, что им принципиально недоступно» [2, с. 14]. Утрата этой ценностной точки вненаходимости автора по отношению к герою приводит, по мнению учено-го, к тому, что герой завладевает автором или автор завладевает героем, сам герой может стать своим автором [2, с. 18–21].

Уравнивающий тип субъектной организации свидетельствует о влиянии неохристианства на лирику начала XX в. Этому способствовала слож-ная общественно-политическая и культурная си-туация в России. Попытки создать новую религию привели к переосмыслению духовных основ тра-диционной христианской церкви. Постепенно ис-чезала иерархичность в системе отношений «Бог – человек» и, соответственно, в системах «Творец – творение», «Автор – герой». Эта тенденция про-явилась в уравнивании статуса автора и других субъектов сознания – как раз в явлении межсубъ-ектной целостности. Таким образом, автор сливал-ся с другими субъектами сознания, а его руково-дящая функция в тексте нивелировалась. Переос-мысление роли художника слова в процессе




создания им произведения уже в середине XX в. привело к рассуждениям о «смерти автора»5.

В результате соединения трех типов субъект-ной организации в лирике начала XX века проис-ходит постоянное смещение субъектных границ. Соединение принципов синкретической поэзии (отражающей первый тип субъектной организа-ции) и поэтики художественной модальности (реа-лизованной во втором и третьем типах субъектной организации) привело к формированию различных вариаций субъектно-объектных отношений. Рас-смотрим это далее на конкретных примерах анали-за стихотворений, написанных А. Блоком, С. Го-родецким и С. Клычковым в 1900-е гг.

Религиозное мировоззрение А. Блока основы-вается на синтезе язычества и православного хри-стианства, поэтому в его лирике преобладает пер-вый и второй тип субъектной организации. Семан-тическая структура поэзии автора строится на имманентном единстве оппозиции «добро–зло», что, с одной стороны, отвечает требованиям, предъявляемым в начале XX века к внутреннему содержанию поэтического слова (осуществляется реализация таких принципов поэтики художест-венной модальности как теургическое самосозна-ние и синтез противоположных религиозных воз-зрений), а с другой, – свидетельствует о духовной раздвоенности высшего субъекта сознания (собст-венно атвора). Эта особенность становится причи-ной идейно-субъектной пограничности в лирике А. Блока:«Есть лучше и хуже меня, / И много лю-дей и богов, / И в каждом – метанье огня, / И в ка-ждом – печаль облаков» [3, с. 176].

Первоначально лирический герой понимает людей и богов как единое целое, что является реа-лизацией множественности как принципа поэтики синкретизма. Однако уже в третьей и четвертой строфах этого стихотворения обнаруживается его отношение к духовным основам традиционного христианства, проявившееся в богоборчестве:«Да буду я – царь над собой, / Со мною – да будет мой гнев, / Чтоб видеть над бездной глухой / Черты ослепительных дев! / Я сам свою жизнь сотворю, / И сам свою жизнь погублю» [3, с. 176–177].

Лирический герой пытается победить высше-го субъекта сознания (собственно автора), поэтому в субъектной организации стихотворения исчезает

5 Р. Барт писал: «Для тех, кто верит в Автора, он

всегда мыслится в прошлом по отношению к его книге; книга и автор сами собой располагаются на общей оси, ориентированной до и после; считается, что Автор вы-нашивает книгу, то есть предшествует ей, мыслит, страдает, живет для нее, он так же предшествует своему произведению, как отец сыну. <…> Ныне мы знаем, что текст представляет собой не линейную цепочку слов, выражающих единственный, как бы теологический смысл („сообщение“ Автора-Бога), но многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным» [1, с. 385–387] (курсив автора. – Е.Л.).

как взаимозаменяемость, так и иерархичность пер-вичного и вторичного субъектов сознания. В по-следних двух стихах появляется тенденция к урав-ниванию, выраженная в форме протеста:«Я буду смотреть на Зарю / Лишь с теми, кого полюб-лю»[3, 177].

Еще большим стремлением к субъектному уравниванию характеризуется структура другого стихотворения А. Блока «Вот Он – Христос – в цепях и розах –…»: «Вот Он – Христос – в цепях и розах – / За решеткой моей тюрьмы. / Вот Агнец Кроткий в белых ризах / Пришел и смотрит в окно тюрьмы» [3, 165]. При этом в финале стихотворе-ния, как и во многих стихотворениях А. Блока, первичный субъект сознания и речи ищет «возвра-та» к иерархическому типу субъектной организа-ции, что по сути является аллюзией на библейскую притчу о блудном сыне. Лирический герой пони-мает, что такой субъектный переход потребует лишь одного – смирения: «И все так близко и так далёко, / Что, стоя рядом, достичь нельзя, / И не постигнешь синего Ока, / Пока не станешь сам как стезя… / Пока такой же нищий не будешь, / Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг, / Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь, / И не поблек-нешь, как мертвый злак» [3, с. 165].

К сожалению, лирический герой понимает смирение как следствие смерти, свидетельством чему становится образ мертвого злака. Синони-мичные конструкции этого образа можно обнару-жить не только в лирике символистов, но и в по-эзии ГУЛАГа, например, в лирике А. Барковой: «Я – зерно гниющее, с страданьем / На закланье я иду. / Кровь души я отдам с роптанием / За гряду-щую звезду» [6, 19]. Такое типологическое сходст-во подтверждает неприятие многими поэтами на-чала XX века смирения как высшего духовного качества души. Рождается «возбужденное» жела-ние смерти, мыслимой в неорелигиозных пред-ставлениях творческой личности как спасение, возможность внутреннего успокоения.

Вопрос о сущности добра и зла становится для лирического героя А. Блока источником двой-ничества, а потому недоверия и одиночества; эту межсубъектную целостность в его поэтическом творчестве отразил феномен идейно-субъектной пограничности: «Я надел разноцветные перья, / Закалил мои крылья – и жду. / Надо мной, подо мной – недоверье, / Расплывается сумрак – я жду… / Но сверкнут мои белые крылья, / И сомк-нутся, сожмутся они, / Удрученные снами бесси-лья, / Засыпая на долгие дни» [3, с. 84–85].

Субъектная организация стихов А. Блока об-ладает типологическим сходством с субъектной организацией лирики его университетского дру-га – С. Городецкого, творческий путь которого связан до 1910 г. с художественной школой сим-волизма. Поэт осмысливает принципы поэтики эпохи синкретизма в контексте новой эстетики, формировавшейся в русской культуре с 80-х гг.




XIX в., а потому лирический герой поэта демонст-ративно сакрализует сам себя, отдаваясь во власть темной стороны небытия, понимаемого как ино-бытие (идеальное бытие – прим. Е.Л.): «Я тень грядущего светила. / Я темен: свет горит за мной» [8, с. 35].

Субъект сознания и речи не просто «заворо-жен» своим внутренним миром – он желает увлечь за собой других: «Кто хочет новых трепетаний, / Проникни в сумерки мои: / Во мгле неясных очер-таний / Зажгутся первые огни» [8, с. 35].

Во время ироничных «заигрываний» лириче-ский герой С. Городецкого часто прибегает к от-кровенной дерзости, отвергая значимость для него высшего субъекта сознания и тем самым ликвиди-руя иерархию в отношениях «Творец-творение», «Бог-человек»: «Я далекий, я нездешний, / На зем-ле я только миг. / Всюду вечный, здесь я вешний, / Сам – господь своих вериг» [8, с. 34].Подобное «перевоплощение» – свидетельство актуализации в лирике поэта уравнивающего типа субъектной организации, демонстрирующей идейно-субъектную пограничность: «Расцветает, голубеет, / Зеленеет – это я. / Посветлеет, заалеет – / Это зов: зовут меня» [8, с. 34].

Лирический герой не знает – кто и куда его зо-вет; это оказывается неважным, ведь он не имеет нужды в выборе пристанища:«Я под солнцем бес-печальным / Верю светам изначальным, / Изливае-мым во тьму. / Сумрак – женское начало, / Сумрак – вечное зачало, / Верю свету и ему» [8, с. 34]. «Раз-двоенность» души лирического героя приводит его к утрате веры в Бога, а это становится причиной отчаяния, тяжелых размышлений о смерти: «Я оп-лакал себя, схоронил, / Отходную себе произнес. / Новый крест в куче старых могил / Бугорок надо мною вознес. / И не знаю, что делать теперь, / Что мне делать теперь без меня. / Обметая могильную дверь, / Поживу до девятого дня» [8, с. 45].

Субъект сознания не просто «играет» со смер-тью, он«призывает» ее, желая прекратить свое земное существование и взглянуть в лицо небы-тия: «Я в гробу лежу и слышу: / Ветер дышит надо мной. / Я локтем приподнял крышу, / Стонет гроб мой парчевой. / Щель темна, узка и скрыта. / Кровь сочится из плеча. / Упаду опять в корыто, / Задуши меня, парча!» [8, с. 46].

Образ «долгожданной» смерти можно встре-тить и в лирике другого поэта-символиста В. Брюсова: «Лежу в могиле, умираю, / Молчанье, мрак со всех сторон… / И все трудней мне верить маю, / И все страшней мой черный сон» [4, с. 165], и в лирике А. Барковой: «Это кладбище очень ми-лое, / Я люблю здесь танцевать… / Здесь мечта моя покоится… / Под этим камнем нежность бьет-ся… / Но что бы со мною было, / Если б мертвые вздумали встать» [6, с. 17].Следует отметить, что тенденция «восхищения» смертью привела в нача-ле XX века к воспеванию одной из ее демониче-ских ипостасей – самоубийства (см., например,

стихотворение В. Брюсова «Демон самоубийства» [4, с. 162]).

Неорелигиозный синтез представлен в сти-хотворении С. Городецкого «И рвал и метал, и болел и томился…»: «И рвал и метал, и болел и томился: / Сойди, низойди, ороситель полей! / Пустой наготы небосвод не стыдился, / И канул в небывшее ливень-елей. / Сгорело мольбою лицо истомленное. / Наутро закапана розами гладь. / И поле дымится, туманом смущенное: / Росой заре-вою сошла благодать» [8, с. 52].Субъект сознания (лирический герой) стремится соединить на идейном уровне текста язычество и христианство, намеренно подчеркивая их нераздельную цель-ность. В данном случае феномен идейно-субъектной пограничности проявляется в дву-смысленности двух первых стихов, формально представляющих собой «заклинание-молитву». Молитва христианина смиренна, а лирический герой С. Городецкого «И рвал и метал, и болел и томился» [8, с. 52], требуя исполнения желаемо-го. Тенденция дерзко «требовать» у Бога прояви-лась и в творчестве других символистов, напри-мер, в лирике З. Гиппиус: «Прими, Господь, мое хотенье! / О, жги меня, как я – свечу, / Но нис-пошли освобожденье, / Твою любовь, Твое спа-сенье – / Кому хочу» [7, с. 70].

Синтез принципов поэтики эпохи синкре-тизма и принципов поэтики художественной мо-дальности (неклассического периода) представ-лен в поэзии новокрестьянского поэта С. Клыч-кова, воспитанного в старообрядческой (древле-православной) религиозной традиции. Его лирический сборник «Потаенный сад» (1913 г.) семантически связан с мифологемой утраченного рая, который тут преобразуется в теремок, ке-лью, горницу небесную, дымную хату; в стихо-творениях сборника встречаются старообрядец «старец мудрый» и «грустный инок». Эмоцио-нальным «ядром» сборника становится таинст-венная печаль:«Но я печаль мою таю, / И в пев-чем сердце тишина. / И так мне жаль печаль мою, / Не зная, кто и где она…» [10].

Фольклорная песенная традиция сочетается в лирике С. Клычкова с поиском новых духовных граней бытия: «Ручеек бежит по лугу, / А мой сад на берегу, / Он стоит невидим другу, / Невидим врагу… / Ой ли сад любви, печали, / А в нем ветки до земли – / Да они весной почали, / По весне цве-ли… / Не услышать другу гуслей, / Не гулять в моем саду, / А и сам-то я из саду / Ходу не най-ду!..» [10]. Желание лирического героя покинуть сад связано с печалью, пришедшей «тропой лес-ной»: «А сад мой цвел во всем году, / Теперь завял весною…» [10].

С одной стороны, субъект сознания желает отыскать выход из сада, в котором живет печаль, но с другой стороны, он тут счастлив: «Я играю в гусли, сад мой стерегу, / Ах, мой сад не в поле, сад мой не в лугу, / Кто на свете счастлив? Счастлив,




верно, я, / В тайный сад выходит горница моя» [10]. Такое смятение чувств, их дуализм связан с наличием в лирике С. Клычкова феномена идейно-субъектной пограничности, ведь первичный субъ-ект сознания готов оправдать любое ожидание, если оно обещает желанную встречу с другом (со вто-ричным субъектом сознания): «Твердят: печаль – старик слепой! / Кого же я, счастливый, / Бродя по-росшею тропой, / Так долго жду у ивы?» [10].

Интересно для понимания религиозно-философских воззрений С. Клычкова стихотворе-ние «Образ Троеручицы», в котором предстают три пути духовного обновления человека, три пути к Богу (язычество, христианство и неохристианст-во); при этом лирический герой поэта считает и ценностно равными: «Три руки у Богородицы / В синий шелк одеты – / Три пути от них расходятся / По белому свету… / К морю синему – к веселию / Первый путь в начале… / В лес да к темным елям в келию – / Путь второй к печали. / Третий путь – нехоженый, / Взглянешь, и растает, / Кем куда проложенный, / То никто не знает» [10].

Незнание героя (первичного субъекта созна-ния и речи) согласуется с образом невидимого не-известного друга, что вновь свидетельствует о функционировании в лирике поэта феномена идейно-субъектной пограничности. Друг стано-вится в сознании лирического героя одной из его ипостасей, его частью, которая, возможно, в лири-ке поэта преобразуется в образ невесты: «Вся она убрана кисеей венчальной; / На заре я рано прихо-жу печальный, / Рано из тумана прихожу к невес-те, / Приношу, печальный, радостные вести» [10].

Так же как у А. Блока и С. Городецкого, в лири-ке С. Клычкова присутствует желание «возвышен-ной» смерти:«У оконницы моей / Свищет старый соловей. / На поляне у ворот / Собирается народ. / Говорят, что поутру / Завтра рано я умру – / Месяц выкует из звезд / Надо мной высокий крест» [10]. Ожидание лирического героя соединено в стихотво-рении с ожиданием народа, что делает всех субъек-тов сознания единым целым и связано с мотивом соборности, переосмысленным в русле нового рели-гиозного сознания эпохи рубежа веков.

Таким образом, религиозно-философские воз-зрения русских поэтов начала XX века как резуль-тат переосмысления действительности в свете но-вой культурной парадигмы обусловили субъектный неосинкретизм их поэзии. Субъектная организация лирики А. Блока, С. Городецкого и С. Клычкова отражает взаимодействие субъектов и объектов в содержательно-формальных контаминациях, осно-ванных на слиянии принципов эпохи синкретизма и эпохи художественной модальности. Противоречи-вость духовной атмосферы рубежной эпохи про-явилась во взаимодействии в поэзии А. Блока, С. Городецкого и С. Клычкова трех типов субъект-ной организации: взаимозаменяемого, иерархиче-ского и уравнивающего. Коммуникативная страте-гия, выбранная русскими поэтами, индивидуализи-

ровала субъектно-объектные отношения в их лири-ке, определяла идейно-субъектную пограничность. В результате такой межсубъектной целостности герой их лирики становится носителем разнород-ных мировоззренческих позиций.


1. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Р. Барт, пер. с фр., сост., общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова. – М.: Прогресс, 1989. – 616 с.

2. Бахтин, М.М. Эстетика словесного твор-чества / М.М. Бахтин; сост. С.Г. Бочаров; текст подгот. Г.С. Бернштейн, Л.В. Дерюгина; примеч. С.С. Аверинцева, С.Г. Бочарова. – М. : Искусство, 1979. – 424 с.

3. Блок, А.А. Избранные сочинения / А.А. Блок; вступ. статья и сост. А. Туркова; примеч. Р. Романовой. – М.: Худож. лит., 1988. – 687 с.

4. Брюсов, В. Стихотворения / В. Брюсов. – М. : Люмош, 1997. – 424 с.

5. Бычков, В.В. Эстетика Владимира Соловь-ева как актуальная парадигма / В.В. Бычков // Ис-тория философии. – 1999. – № 4. – С. 3–43.

6. «…Вечно не та» / Сост. Л.Н. Таганов и О.К. Переверзев. – М., 2002. – 624 с.

7. Гиппиус, З.Н. Стихотворения. Живые лица. / З.Н. Гиппиус; вступ. статья, сост., подгот. тек-ста, коммент. Н. Богомолова. – М.: Худож. лит., 1991. – 471 с. – (Забытая книга).

8. Городецкий, С.М. Избранные произведения. В 2 т.. Т. 1. Стихотворения / С.М. Городецкий. – М.: Худож. лит., 1987. – 479 с.

9. Гречаник, И.В. Художественная концепция бытия в русской лирике первой трети XX века: автореф. дис. … д-ра филол. наук / И.В. Гречаник; Моск. гос. открытый пед. ун-т им. М.А. Шолохо-ва. – М., 2004. – 31 с.

10. Клычков, С. Потаенный сад. Стихи / С. Клычков. – http: www/ coollib. com / b / 217273 (дата обращения 13.12.2014)

11. Корман, Б.О. Практикум по изучению худо-жественного произведения / Б.О. Корман. – 3-е изд. – Ижевск: Изд-во ИПК; ПРО УР, 2003. – 88 с.

12. Соловьев, В.С. Собрание сочинений : в 6 т. / В.С. Соловьев. – http://www.gumer.info / bogos lov_Buks / Philos / Solov / Sm_Lubv.php (дата об-ращения 10.12.2014)

13. Теория литературы: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений: в 2 т. Т. 2: Бройтман С.Н. Историческая поэтика / под ред. Н.Д. Тамарченко. – 3-е изд., стер. – М.: Издат. центр Академия, 2008. – 368 с.

14. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра: период античной литературы / О.М. Фрейденберг. – Л.: Гослитиздат, 1936. – 454 с.

15. Ходоров, А.А. Религия и революция в твор-ческих исканиях интеллигенции Серебряного века: автореф. дис. … канд. культ. / А.А. Ходоров; РГГУ. – М., 2000. – 23 с.




Локтевич Екатерина Вячеславовна, аспирант кафедры русской и зарубежной литературы, Гроднен-ский государственный университет им. Я. Купалы (Беларусь), [email protected] [email protected]

Поступила в редакцию 17 декабря 2014 г. __________________________________________________________________

ON THE PHENOMENON OF IDEOLOGICAL AND SUBJECT BORDERING IN RUSSIAN LYRIC POETRY AT THE BEGINNING OF THE XXth CENTURY (ON BASIS OF А. BLOK’S, S. GORODETSKY’S, S. KLYCHKOV’S POETRY)

E.V. Loktevich, Yanka Kupala State University of Grodno, Grodno, Belarus, [email protected]

The author singles out reasons of individualization of the subject-object relations in poetry of the beginning of the XXth century. The author determines the poets’ of the Silver Age basic communicative strategies, and puts forward a typology of the subject organization of their lyrics. The author also dwells upon peculiarities of the turn-of-the-century religious situation in the Russian culture and reflects on the principles of new aesthetics meeting the requirements of non-classical lyric poetry. Using a systemic subject method the author shows interaction of three types of the subject organization (interchangeable, hierarchical, and compensating) in A. Blok’s, S. Gorodetsky’s and S. Klychkov's poetry, intersection or junctionof these types being realized in ideological and subject bordering. The essence of the phenome-non of ideological and subject bordering is determined by the poets’ religious and philosophic views. The author finds out typological similarity of the world view of A. Blok, S. Gorodetsky, and S. Klychkov as well as of other poets of the beginning of the XXth century: V. Bryusov, Z. Gippius, A. Barkova. The results of the given research help to further develop theoretical aspects of the subject organization of lyric poetry of the XIXth-XXth centuries, as well as of other periods.

Keywords: lyric character, intersubjectivity, neo-syncretism, subject organization.

References 1. Bart R. Izbrannye raboty: Semiotika. Poetika [Chosen works: Semiotics. Poetics]. Moscow, 1989, p. 616. 2. Bahtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Estetika of verbal creativity]. Moscow, 1979, p. 424. 3. Blok A.A. Izbrannye sochineniya [Chosen compositions]. Moscow, 1988, p. 687. 4. Bryusov V. Stihotvoreniya [Poems]. Moscow, 1997, p. 424. 5. Bychkov V.V. EstetikaVladimira Solov'eva kak aktual'naya paradigma [Aesthetics Vladimira Solovyeva

as actual paradigm]. Philosophy History, 1999, No. 4, pp. 3–43. 6. "Vechno ne ta ["… Eternally not that"] Sost. L.N. Taganov and O.K. Pereverzev. Moscow, 2002. 624 p. 7. Gippius, Z.N. Stihotvoreniya; Zhivyelica [Poems; Living persons]. Moscow, 1987, 479 pages. 8. Gorodeckii, S.M. Izbrannye proizvedeniya. V 2-h tomah. T. 1. [Chosen works. In 2 vol. Vol. 1. Poems].

Moscow, 1987, 479 pages. 9. Grechanik, I.V. Hudozhestvennaya koncepciya bytiya v russkoi lirike pervoi treti XX veka [The art concept

of life in the Russian lyrics of the first third of the XX century]. Moscow, 2004. 31 p. 10. Klychkov, S. Potaennyi sad. Stihi [Undercover garden. Verses]. Available at: http: www/coollib.

com/b/217273 (date of the address 13.12.2014) 11. Korman, B.O. Praktikum po izucheniyu hudozhestvennogo proizvedeniya [Praktikum on studying of a

work of art]. Izhevsk, 2003. 88 p.. 12. Solov'ev V.S. Sobranie sochinenii: v 6 t. [Praktikum on studying of a work of art]. Available at:

http://www.gumer.info / bogoslov_Buks / Philos / Solov / Sm_Lubv.php (data obrasheniya 10.12.2014) 13. Teoriya literatury: ucheb. posobiedlya stud. filol. fak. vyssh. ucheb. zavedenii: v 2 t. / pod red. N.D. Ta-

marchenko. T. 2: Broitman S.N. Istoricheskaya poetika. 3-e izd., ster. [Theory of literature: studies: in 2 t. under the editorship of N.D. Tamarchenko. T. 2: Broytman S.N. Historical poetics]. Moscow, 2008. 368 p.




14. Freidenberg, O.M. Poetika syuzheta i zhanra: period antichnoi literatury [Poetika of a plot and genre: pe-riod of antique literature]. L., 1936. 454 p.

15. Hodorov A.A. Religiya i revolyuciya v tvorcheskih iskaniyah intelligencii Serebryanogo veka [Religiya and revolution in creative search of the intellectuals of the Silver age]. Moscow, 2000. 23 p.

Ekaterina.V. Loktevich, post-graduate student, Russian and Foreign Literature Department, Yanka Kupala State University of Grodno (Belarus), [email protected]



Локтевич, Е.В. О сущности феномена идейно-субъектной пограничности в русской лирике начала XX века (на материале поэзии А. Блока, С. Городец-кого, С. Клычкова) / Е.В. Локтевич // Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». – 2015. – Т. 12, № 3. – С. 78–84.

Loktevich E.V. On the Phenomenon of Ideological and Subject Bordering in Russian Lyric Poetry at the Beginning of the XXth Century (On Basis of А. Blok’s, S. Gorodetsky’s, S. Klychkov’s Poetry). Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2015, vol. 12, no. 3, pp. 78–84. (in Russ.)


СВЕДЕНИЯ ОБ ИЗДАНИИ

Серия основана в 2004 году. Свидетельство о регистрации ПИ № ФС 77-57363 выдано 24 марта 2014 г. Федеральной

службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций. Решением Президиума Высшей аттестационной комиссии Министерства образования и науки

Российской Федерации от 19 февраля 2010 г. № 6/6 журнал включен в «Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций на соискание ученых степеней доктора и кандидата наук».

Журнал включен в Реферативный журнал и Базы данных ВИНИТИ. Сведения о журнале ежегодно публикуются в международной справочной системе по периодическим и продолжающимся изданиям «Ulrich’s Periodicals Directory».

Подписной индекс 29016 в объединенном каталоге «Пресса России». Периодичность выхода – 4 номера в год.

ТРЕБОВАНИЯ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ МАТЕРИАЛОВ

1. В редакцию предоставляются печатный вариант статьи и ее электронная версия

(документ Microsoft Word), экспертное заключение о возможности опубликования работы в открытой печати, сведения об авторах (Ф.И.О., место работы, звание и должность, контактная информация (адрес, телефон, e-mail)).

2. Структура статьи: УДК, название, список авторов, аннотация (от 100 до 250 слов), список ключевых слов (данная информация предоставляется на русском и английском языке), текст статьи. Список литературы в алфавитном порядке предоставляется после текста статьи на русском и английском языке.

3. Параметры набора. Поля: зеркальные, верхнее – 23, нижнее – 23, внутри – 22, снаружи – 25 мм. Шрифт – Times New Roman, масштаб 100 %, интервал – обычный, без смещения и анимации. Отступ красной строки 0,7 см, интервал между абзацами 0 пт, межстрочный интервал – одинарный.

4. Адрес редакции научного журнала «Вестник ЮУрГУ» серии «Лингвистика»: Россия, 454080, г. Челябинск, пр. им. В.И. Ленина, 76, кафедра общей лингвистики, ответственному секретарю Жеребятьевой Екатерине Сергеевне. E-mail: [email protected]

5. Полную версию правил подготовки рукописей и примеры оформления можно загрузить с сайта журнала vestnik.susu.ac.ru.

6. Плата с аспирантов за публикацию рукописей не взимается.

Редактор А.Н. Ивашкина

Компьютерная верстка В.Г. Харитоновой

Издательский центр Южно-Уральского государственного университета

Подписано в печать 28.08.2015. Формат 6084 1/8. Печать цифровая. Усл. печ. л. 10,23. Тираж 500 экз. Заказ 428/532.

Отпечатано в типографии Издательского центра ЮУрГУ.

454080, г. Челябинск, пр. им. В.И. Ленина, 76.
