Нат

алья

Пол

яков

а |

САГА

О М

ОСК

ОВ

СКО

М П

ЕШЕХ

ОД

Е

МОСКВА 2012

ВЫПУСК Второй

ЕЛЕНА ГОНЧАРОВА[Время Че]

АНДРЕЙ ПОЛЯКОВ[Письмо]

ВАЛЕРИЙ ПРОКОШИН[Ворованный воздух]

ДМИТРИЙ СТРОЦЕВ[тридцать восемь]

СЕРГЕЙ ЧАПЛИН[Застрелившийся бургомистр]

Реда

ктор

ы с

ерии

: А. Н

овик

ов, А

. Кор

овин

БИБЛ

ИО

ТЕКА

ЖУР

НА

ЛА

«СО

ВРЕМ

ЕНН

АЯ

ПО

ЭЗИ

Я»

5

На жеНской половиНе

Мужчины и женщины — очень разные. Очень. Ну, как дерево и полёт фантазии. То есть вообще раз-ные понятия, из разных областей. Почему же поэзия мужская и женская должны быть сравнимы? Вовсе они несравнимы. Надо радоваться, что из женщин тоже иногда получаются поэты. Ведь это бонус, когда другая половина (колхоза, кафедры, бригады, акаде-мии) мыслит по-другому, живёт другими чувствами и фантазиями. Бог, вообще, как мы понимаем, за раз-нообразие. Стихи женщин совсем не то же самое, что стихи мужчин. Образность, приёмы, ценностные ори-ентиры, понимание поэзии могут быть одинаковыми. Школы могут быть одинаковыми. Но женщина напи-шет вам о другой половине мира, о других невозмож-ных чувствах, другими невозможными средствами, с силой, но силой другой природы. Нас немного, но мы в тельняшках. Это прямо о поэтах-женщинах. Мы вы-нуждены быть в тельняшках. То есть стремиться быть не поэтами-женщинами, а поэтами вообще, что уже подвиг. Только с нас никто не снимал обязанностей по дому, материнства, ответственности за родителей, ни-куда у нас не девается совесть. Мужчине проще уйти в люди и ходить себе созерцать. Захотел – запил, захо-тел – не работает, захотел, бросил всех, кого приручил. И пусть бы себе, но хуже, когда остаётся и начинает тиранить. Он — поэт, ему дозволено. Женщине-поэту не дозволено ничего. Она не имеет права на ошиб-ку, на пошлость, на любвеобилие, она со всем своим скарбом в заплечном мешке должна делать себе ту

УДК 821.161.1-1ББК 84(2Рос=Рус)6-5

П54

полякова Н.в.Сага о московском пешеходе: сборник стихотво-рений / Н. Полякова. — М.: Современная поэзия, 2012 — 52 с.

ISBN 978-5-ISSN 1819-8015

Писать о стихах Натальи Поляковой трудно. Во-первых, я уже писал о ней, о её первых стихах, был и являюсь её постоянным болельщиком. Её развитие – как на ладони, от порывистых, яс-ных, беззащитно-откровенных признаний, порой очаровательно-простодушных, порой слишком непритязательных до… Но вот тут и начинаются трудности. Потому что, во-вторых, произошли серьёзные изменения и в жизни, и в мировосприятии, и в поэтических предпо-чтениях Наташи Поляковой. Это не просто развитие, а скачок, я бы сказал, даже – прыжок через некий разрыв. Усложнился её мир, по-взрослел ее стих, и, со все возрастающим интересом читая её новые произведения, я себе задаю вопрос: что будет завтра? Наверняка, что-то непредугаданное. Новое, совсем своё. Сил у её таланта до-статочно, сердечного и духовного опыта – тоже.

Чувствуется борьба со стилем, с утверждением своего мира в со-временном весьма насыщенном поэтическом многообразии. Ценным мне видится её умение органично совмещать зримое и незримое, ис-поведь и скованность – живет в ней мучительное противоречие.

И неудивительно, что Наталья Полякова, трепетная и умная, остро переживающая изгибы женской судьбы, стала первым лауреа-том премии имени Риммы Казаковой.

Не затеряется её голос в гулкой среде современной русской поэ-зии, он будет услышан и узнан.

Кирилл Ковальджи

© Н. Полякова, стихи, 2012© К. Ковальджи, аннотация, 2012© М. Ватутина, предисловие, 2012© Журнал «Современная поэзия», серия, 2012

П54

6 7

Наташа Полякова — трепетное существо. Порой она бывает настолько красива, что от неё невозмож-но отвести взгляда. Робкая, с подводными течениями, с напором в голосе, с трещиной в сердце. Это видно. Кажется, что там, куда она уезжает с литературных ве-черов, её заставляют страдать, неосознанно взращи-вают в ней большого поэта. Там семья, сын. Но кажется что-то ещё огромное и страшное, попытка совладать с этим страшным: с Минотавром? с языком?

На Патриарших – коньяк с мандаринами и шоколадом.Апрельская стынь сквозит переменами и разладом.Мальчики из-подо льда достали ожившего рака.Господи, береги их от поздней любви и скороспелого брака.

Впервые мы познакомились в поездке на лите-ратурное действо в Туркмению. Оказались в одном номере шикарной восточной гостиницы. Она искала теплоты и участия, словно она сирота. Между нами ещё была большая дистанция, а я уже чувствовала её благодарность за то, что я её слушаю, разговариваю с ней, даю советы. Стихи её мой слух не отверг, хотя она была совсем молоденькой девочкой. И тогда уже чув-ствовался в ней какой-то надлом; если не трагедия, то, во всяком случае, драматизм существования. Но это не тот случай, когда тебе демонстрируют горесть. По-степенно я поняла, что она из породы людей, наделён-ных природным тактом, глубиной мысли, добротой и милосердием, скромностью и почтением.

В следующий раз, я услышала её стихи в Коктебе-ле. Она читала в одном вечере с замечательным поэ-том Еленой Исаевой. Кстати, с поэзией Поляковой ред-кий случай — от чтения её стихов на бумаге они только

самую «биографию», которая мужчинам даётся, по-веди они бровью.

в жизни моей от природы женскоймногое делается по-мужски

И не удивительно, что женщины-то в поэзии на-чинают доминировать. Ведь жизнь у них трехслойная, впечатлений и жизненного опыта в качестве поэти-ческого багажа можно набраться в три раза быстрее, живя множеством жизней: дома, на работе, собствен-но в литературе. У двужильных и получается больше, чем у аморфных и инфантильных.

Женщина-поэт рождается гадким утёнком. Есть что-то в биографии, что делает для неё стихи — не средством выражения пубертатности, а собеседником. Да-да, собственные стихи, собственная лирическая ге-роиня — это и есть собеседник. А ещё, написание сти-хов — это для женщины всегда акт родов. Кто-то тут поморщится, словно роды — это банально с точки зре-ния литературной и омерзительно с физиологической. Но только так утёнок может стать лебедью.

Поэзия, и искусство вообще, потому и наивысшая форма проявления человеческого в человеке, что, творя поэзию, мы создаём то, чего в мире вообще не было, даже в качестве сырья. Когда строят дом — до этого есть кирпичи, когда делают хлеб — до этого есть пшеница. До поэзии, как и до ребёнка, есть только Бог. Вот почему там, в Ветхом Завете, про Слово.

Мне кажется, что женщине перед тем, как напи-сать стихотворение, приходится испытать боль, несо-размерную с тем, что чувствует поэт-мужчина. Мы тут рожаем, пропуская через себя всё, о чём пишем, а они угрюмо и расчетливо стругают то, что может принести успех или, как минимум, удовольствие.

8 9

Но, знавший бедности подвижную черту, не пожалей для музыканта денег. И замерев на Каменном мосту, ты — сам себе чужой — как понедельник, не высоту найдешь, так — пустоту.

Полякова уже на том этапе профессионализма, когда поэт идет за рифмой. Для этого нужна смелость, потому что не всем удаётся подвязать к рифме то, что нужно. «Рифма – это звоночек в конце строки, — го-ворил мой мастер в Литературном институте Игорь Леонидович Волгин, — Этот звоночек сообщает нам, состоялось или нет, тем или не тем наполнена строфа, скажем».

Смысловые разрывы между римфами у Поляковой широкие, то есть рифмой она связывает очень порой далёкие мысли, образы, события, но удачно связыва-ет, не разрушая, а формируя стержень стиха.

газировка в автоматах на вокзалепо талонам шли и водка и табакчто угодно как попало на развалепродавали выживая кое-как

дом под снос и в нем цыганский табор а в подвале кооперативя носила мамин белый капорчуть его булавкой прихватив

Это о времени: причём здесь соединены время общее и время личное, страна в девяностых и детство в девяностых.

Здесь стоит сказать ещё и о словаре, который за-служивает уважения. Не сказать, чтобы он был богат, но, во-первых, он не банален, во-вторых, молодой

выигрывают. Обычно же декламация стихов сглажива-ет углы, достоверные авторские интонации снимают много вопросов. Но читая глазами, понимаешь, что логического сбоя не происходит, высказывания порой тяжеловаты, но тем не менее органичны.

очнувшись не с той и не с темименяешь среду прорастаньяи делишь скорость на времяа время на расстоянье

Позже я узнала, что Наташа — воспитанница Еле-ны Исаевой, ходила в её студию при Бауманке. Меня поразили изменения в поэзии Поляковой. Вот именно тогда, три года назад в Коктебеле, моё ухо встало торч-ком: вот она, надежда.

Я вдруг увидела в поэзии этой молодой женщины настоящее, силу, самость. Я увидела работу, технику, поэтическое сознание, поэтическую природу, поэтиче-скую организацию. Поэзия уже въелась в её нервную систему, как запах въедается в одежду. Она, естествен-но, стала увереннее в себе. Её право писать подтверди-ли несколько призовых мест в авторитетных конкурсах.

Не стрáстная неделя так страстнáя. Вот ты идёшь. А следом я иду, до замедленья пульса замерзая. А он — стоит со скрипкой на мосту, смычком тревожным сумерки пронзая.

И вспомнив Питер, Минск и Кострому – все города, в которых постояльцем бывал ты, удивлявшийся всему, как будто был по жизни иностранцем – не доверяй, как прежде – никому.

10 11

полнительных нагрузок мы садимся за письменный стол и позволяем себе пошарить в космосе. Если все эти процессы налагаются один на другой – это ведь только добавляет усталости и сумбура. Поэту нуж-на камера-одиночка, но устраивая её для себя, мы рискуем не доспать треть положенного человеку по жизни.

Мне нравится этот не напыщенный, не патетиче-ский голос, повествующий с уверенностью – потому что за всем стоит опыт – о земном, но в то же время имеющем абсолютно метафизическую платформу:

Литинститутских буден шарманку крутишь.На первое — Макиавелли, на второе — Рабле.Сеф говорил, если пробьёшься — будешь,и советовал ноги держать в тепле.

Поэт в последней строке приведённой строфы на-ходит выход из почти безвыходного возвышения, ведь там и Рабле, и почти лозунг «пробьёшься – будешь». Но последняя строка возвращает и к земному, и к общечеловеческой потребности в теплоте – теплоте, прежде всего, в философском смысле.

В этом стихотворении есть необходимое (и моим размышлениям) знание: мы не отталкиваем земной мир ради поэзии, мы взваливаем на себя и то, и дру-гое, оставаясь женщинами. Посему повествование о тяготах вовсе не преследует цели избавиться от тягот. Это всего лишь констатация фактов, да и на что мы без полноценной жизни годны?

Кошка вчерашнюю ест простоквашу.Быстро сменяются календари.Варит горшочек овсяную кашу –не останавливайся, вари.

поэт внимателен к языку, Полякова ищет слова, как фольклористы ищут песни по деревням, ловит, при-слушивается.

перевалочный пункт перевязочный стол сортировочная Москваночь катает по нёбу сырой валидолпервый зазимок под Покрова

Полякова раскачивает ритм и не боится сломанно-го, нервного метронома. У неё вообще во всём есть нерв, а значит, жизнь.

темнота доски и тоска по мелуэто небо сузилось одеревенелолес растёт беспорядочно так и сяк как стая собак

Вместе с тем, перед нами, несомненно, традиция, которая в диких экологически убийственных условиях модного поэтического авангардизма и верлибров всё-таки выживает и берёт своё.

Не знаю, прислушалась ли Наташа к моему на-стойчивому совету, когда-то данному ей на ступень-ках Коктебельского дома культуры, или сама поняла всё про дисциплину труда, но рифмовка её стала со-вершенно аккуратной, чистой, опрятной. Это говорит об ответственности и работе. В стихи, как ни стран-но, надо вкладывать труд, и это Полякова понимает. Да собственно, нам, на женской половине поэтов не привыкать трудиться. Мы позволяем себе садить-ся за письменный стол, когда уложили спать детей, вымыли посуду и приготовили еду на завтра. Уж как там ещё и мужей изолируют, даже не берусь пред-полагать. Суть в том, что лишь после выполнения до-

12

Моим родителям

У Поляковой очень твёрдая земля под ногами, и стоит она на ней уверенно. И питается энергией этой земли, энергией мировой и особенно современной российской поэзии.

Всюду сцепленье времён – старики и в колясках дети.Видишь, как звенья легли, как связи устойчивы эти?А нам, пробираясь в сумерках мимо застывших басен,не замечать до поры, как ненадёжен лёд, как снег непролазен.

Пожалуй, не было никогда на моей памяти мо-лодого поэта, которого бы я приветствовала с такой радостью, как Наташу Полякову. Её поэзии веришь и сопереживаешь, а что ещё нужно, чтобы оставаться людьми?..

Мария Ватутина

14 15

* * *

Из дома выйдешь – втянет в канитель:двора сипит пустующая ниша,над ним рассвета смятая постель,и лес молчит во всех значеньях нищий.Идешь на вспышки быстрые машин,они точней запечатлеют время,где нет тебя, где галстука зажимсущественен, как символ поколенья.Так детство узнаёшь навернякапо скрипу колеса тяжёлой «Камы» – и диафильм твой тянется, покатаджик на велике спешит к универсаму.Лови момента кинутый пятак,просматривай живую фильмотеку:дрались за двор, болели за Спартаки по субботам шли на дискотеку.Разбит сейчас там рынок вещевой.Бесценных книг возьми на распродаже.Петляй между рядами чуть живойв дыму шашлычном, в хламе трикотажном.А рядом стройка, котлована падь,и стрелка крана в воздухе повисла.И можно даже не переезжать:от перемены мест… за переменой смысла.

* * *

Одиночество не то же что сиротствоотшельничество мореходствоэто детская комната пять на трии пустота растущая внутри

я с ней срослась незримой пуповинойв окне метель мне восемь с половинойи лип московских тёмное письмодо адресата дорастёт само

впитают стены мартовскую сыростьа что с тех пор во мне переменилосьцветные книжки в бывшей игровойзавязаны верёвкой бельевой

16 17

* * *

газировка в автоматах на вокзалепо талонам шли и водка и табакчто угодно как попало на развалепродавали выживая кое-как

дом под снос и в нём цыганский табор а в подвале кооперативя носила мамин белый капорчуть его булавкой прихватив

всё на вырост старый дом и городно как будто всё мне по плечупусть кафтан прожжён – остался воротсвет погас – затепливай свечу

в сумерках морозных и бесхозныхизвлечёшь почти из пустотысанок скрип сквозь небосвод беззвёздныйа на хлястике шинельном две звезды

где родиться – там тебе сгноитьсясаночки тяни крутись вертисьна свободе юркая синицаголубую вышивает высь

* * *

шнуруешь ребёнку ботинкии память бежит невпопадна стареньком фотоснимкезнакомые двор и детсад

вот я в белоснежном беретеа рядом расхристанный братпростые советские детиспешим на весенний парад

ещё ни за что не в ответеотстанешь поправить шнурока в воздухе западный ветерчитаемый между строк

18 19

* * *

разбухший город из папье-маше,впитавший талость мартовского снега,в деталях рассыпается уже:не калика, а попросту – калека.

странноприимный дом – вагон метро –нас принимал в отсутствии иного.и тьмы утробной плавился гудрон,сближая нас и разделяя снова.

в ста километрах снег ещё лежит.меняешь город, как меняют кожу.в вагонах промышляют торгаши,попробуй сбыть им собственную ношу.

не та вода нас знает наизусть,что покупал в киоске у перрона.а талая, горчащая на вкус,ворованная, с привкусом гудрона.

* * *

Типовые панельки – спальный район,вросший в песок и глину.Говорила мама: cажайте клёни праздничную рябину.Лес, отороченный жёлтой тесьмой,лопатой разбужен.Субботник – благо, как день седьмой,неизбежен и нужен.Время зачистки – за слоем слойотмирает былое.Присыпаешь корни новой землёй,от насекомых – золою.Всё успела уже к двадцати годам:строила дом с дедом,родила сына. Зачтётся ли Там?Вспомню ли Там об этом?

20 21

* * *

Распоротой от горла до брюшины,провяленной висит на проводах –Москва – к зиме уже меняет шинызаклеивает окна в детсадах.

Кладёт асфальт – зализывает раны,флудит, гудит, толпится у витрин…А если на день отменились планы,идёт за пивом в ближний магазин.

Ты шёл ко мне сквозь задымлённый город,предчувствуя движение стиха.Расстёгнутый. А мне казалось – вспороти твой живот, и видно потроха.

Пешком иди без отдыха, без смысла.Дорог вечерних – заворот кишок.Глотаешь воровато воздух кислый,и улица уходит из под ног.

* * *

На Патриарших – коньяк с мандаринами и шоколадом.Апрельская стынь сквозит переменами и разладом.Мальчики из-подо льда достали ожившего рака.Господи, береги их от поздней любви и скороспелого брака.

Всюду сцепленье времён – старики и в колясках дети.Видишь, как звенья легли, как связи устойчивы эти?А нам, пробираясь в сумерках мимо застывших басен,не замечать до поры, как ненадёжен лёд, как снег непролазен.

А разминувшись, спешить подбивать счета или сводить счеты.Слышишь, ветер с запахом мандарина качает синиц озябшие ноты?Эту музыку не удержать в руках и не прокрутить обратно.Стоит виниловая вода – тяжела, бессмысленна, непроглядна.

22 23

* * *

покупаешь билет на поездМосква-Иркутскесли жизнь – это поискто смерть – искус

по рельсам по шпалампо одной колеев поезде запоздаломчай звенел на столе

что прошло то минулоВологда Кострома как память сутуло съёжишься у окна

и куда ни приедешьвсюду снега и тишьэта дорога – фетиш или фетиш

* * *

этот город в развязках дорогсловно узел на памятьно какой в этой памяти прокесли может поранить

жёлто-красный ложится внахлёстна прудах патриаршихмир как был беспощаден и простэто мы стали старше

помолчим даже воры не врутесли взяты с поличнымпоменяем привычный маршрутна ещё непривычный

дни сквозь ветви текут наугаднитка ливня прядётсяклеил Мёбиус жизнь невпопадничего не вернётся

24 25

* * *

Ты спешишь на поезд, а тот никуда не спешит,он едет размеренно, приходит по расписанию.Это ты, затравленный жизнью, как Вечный жид,с городами знакомишься в два касания.

На вокзале суетно. Грузчики. Белый пар. Проводник вытирает поручень рукавицей.Челноки уже тащат в баулах проклятый товар.Всюду мелькают, гудят незнакомые лица.

Вот перрон, а вот башня, на ней часы.Переводишь время – стрелочник поневоле.Встречающим зябко – прячут в шарфах носы.И сверкает снег, как стекло на сколе.

Покупаешь в киоске карту, берёшь такси.А не хочешь – скользишь сквозь январскую стужу.Но сколько ни путешествуй, сколько ни колеси…Не пригодишься там. Но и здесь ты уже не нужен.

Жизнь тебя любит – если мучит и бьёт под дых.Быть добычей карманников и гостиничных проституток –меньшее, в сущности, зло из возможных иныхв поисках времени, выпавшего из суток.

* * *

Прощаясь, целуются горячо.И времени как всегда мало.Облако смотрит через плечоБелорусского вокзала.

Будет площадь в технике декупажи витражная чёткость линий.В череде нелепых пропажсиний вечер и поезд синий.

Этот мир сплошной копирайт –вон значок над домами слева.– Please, don’t cry. Every thing’s all right.And goodbye forever.

26 27

Остановок разбитых, ларьков и контейнеров ржавость –позвонки продуваемых улиц. Не холод, но жалость

пробирает до дрожи. А может быть – мартовский ветер.Раскачает фонарь, и фонарь полдороги осветит.

3.

Словно ворох газет, словно старые вещи на выброс,возвращаются птицы в разбитые гнёзда на вырост.

Эти пятна в ветвях, как разбухшие шляпы из фетра.И, срезая крылом холодок ослабевшего ветра,

нам одним не вернуться – нам некуда здесь возвращаться. Приглушённой тоской и прощанием встречи сочатся.

Где был дом у реки, там штыри и сухие будылья.Осторожно снимай отсыревшие тяжкие крылья.

Над водой провода и мостов почерневшие скобы –посмотри на канал, помеси башмаками сугробы.

И иди к остановке трамвайной, на вымпел похожей,обескровленным, то есть, бездомным прохожим.

Сага о московском пешеходе

1.

Вот зима покидает в клубах снегопада и мылегород хватких реклам и подержанных автомобилей,

и потерянных улиц, и граждан её неимущих,и наёмных рабочих, ночами дороги метущих.

Сквозь разбухший асфальт проступают уток и основа –этот сон по весне повторяется снова и снова.

Это ветхая жизнь вновь берётся за глажку и штопку,сортируя тряпьё, отправляя ненужное в топку.

2.

И дрожат лоскуты восходящего терпкого дыманад домами и прочим в чаду городского мейнстрима.

И спешит пешеход перейти на зелёный погасший,на ходу оступается в едкой бензиновой каше.

Повторяй вслед за ним этот опыт случайных падений,чертыхайся, вставай, оставляя следы от коленей.

Заблудись в переулках столицы – то рваной, то ровной –Отыщись в запустелом дворе за гудящей Садовой.

28 29

* * *

поздней осени кислая ржаи кефирное рыхлое небовремя сыплется не спешаотсыревшими крошками хлеба

их смахнут с лобового стекларавнодушно две ловкие щёткикак земля безысходно малакак дороги земные коротки

то ли красного солнца ожогто ли свет запрещает движеньена рассвете шагнув за порогбудет будет тебе продолженье

и пока открывается дальи дорога сквозь морок и моросьвыжимая тугую педальнахожу свою скорость

4.

Вот подъедет трамвай, разгоняя наплывшую скуку,И покатится прочь, узнавая маршруты по стуку.

А придёшь на вокзал, закажи себе водку с нарезкой.Не бери на обратный, одной обойдёшься поездкой.

Отправляйся, спеши: керосиновый, дачный, звенящий,лес растёт корабельный, тугими ветвями гудящий.

Отправляйся к истокам вечерней пустой электричкой.Где бетон уступает темнеющей кладке кирпичной.

Где кирпич уступает замшелой сухой древесине.Где за полем река. Где река подо льдом тёмно-синим.

30 31

* * *

Не хлебом единым и не единым словом,но песнею лебединой, но памятью безусловнойбезвременно выживали в этой зиме бескровной,загулявшие на Бульварном, окольцованные Садовым.

Нелюдимые, тайные, встречные, подневольные птицы певчие.То постель делили. То дни. На приёмные – чёт и нечет.И не знали, что время течёт, хотя верили – время лечит.А оно, как любовь – тем губительней, чем беспечнее.

Вот город в шлеме ОМОНа и разгоняет фанатские драки,пикеты дольщиков и стихийные митинги на манежке,лишь бы накатанная колея не менялась в спешке, а петляла, как прежде, как должно, от пропасти в шаге.

Но прошив этот город по радиальной – от края до края,и добравшись до тёмных пролежней замкадовой пустоты,обнаружишь, что жизнь кончается, что она как ты –в одиночестве шла в ночную, дороги не разбирая.

* * *

будут поздние листья ложитьсяна разбитые струпья дорог.есть в запасе вино и корица,если крепко с дороги продрог.

не жалей. будет облако пыливновь кружить над усталой Москвой.что забыли – то разлюбили,как земля, порастая травой.

в перевёрнутом небе – обратно – наши спины и птиц мишура.было время в саду виноградно,наступила изюма пора.

не жалей ни о чём. пусть раздетаэта осень. ей – быть. посемуэта тьма – лишь преддверье рассвета.или свет, пробуждающий тьму.

32 33

* * *

перегорел и пахнешь перегаром,в смешных очках и макинтоше старом.а день по-детски шумен и слезлив,воздушный шар, как шутку, отпустив.

никто не нужен и ничто не нужно.грохочет город и гудит натужно.и сердце отзывается твоё,как у Чухонцева – кыё-кыё.

житьё-бытьё – не бытие, а глупость,рукопреступность дня и многоблудность,надорванность и монотонность шва,земля – изнанка, а лицо – трава.

но понимая шум, как шум на фотоснимке,как шорох листьев, примеси в суглинке,ты видел мир как все и не как все –дичком случайным в лесополосе.

Рыба гниёт с головы, так и живём бессмысленно, бестолково,по-тургеневски – накануне, то в дым, а то и в дыму.Но если рыба проломит лёд и наступит конец всему…Я приду к тебе – насовсем. Как Ахматова к Гумилёву.

34 35

* * *

такой же ослепший город, такой же густой снегопад,мы шли здесь – лет восемь (а кажется, год) назадпо ломаной переулка в случайную арку двора,на лавочках пенсионеры, на саночках немчура.

и трещины на фасадах причудливы и грубы.и старые двери хлопали, похожие на гробы.и в сумерки выходили, кто в шубе, а кто в плаще.кем мы в тот вечер были, не в частности, а вообще?зачем перелётные письма несколько лет подрядкрылья ломали об этот прожитый снегопад?

у меня – мальчиковая стрижка, и распечатка Ницше,у тебя – новая книжка. И шли мы, как принц и нищий,«патриаршими» переулками к зданию ЦДЛ.Прочие дни стёрлись, а этот вот – уцелел.

* * *

очнувшись не с той и не с темименяешь среду прорастаньяи делишь скорость на времяа время на расстоянье

рюкзак сложен и взвешени ждёт телефон на зарядкесумбур московских скворешенпокидай в беспорядке

возьми нарезной и салямиотвари картошку в мундиречасы остановятся самив опустевшей квартире

36 37

* * *

обнимаешь, а смотришь мимолежим почти старикимне уснуть необходимона излучине руки

скрипнула и приоткрылась дверцавыпали носкичетыре года живу без сердцавроде бы пустяки

в жизни моей от природы женскоймногое делается по-мужскисвет блуждает за занавескоймечутся светляки

паутина попала в полоску светанити её тонкиночи прохладные на исходе летане отнимай руки

* * *

Мы жили в съёмном тонкостенном доме.Окраина, но близко от метро.И не было вещей своих здесь, кроме дивана и старинного бюро.То сквозняки, а то затопят сверху – по кольцам годовым на потолкео будущем гадали. На поверку –сбывалось всё. Мы жили налегке.

Но вещный мир делился без остатка,и этим был подточен изнутри.Чини свой скарб развинченный и шаткий,тряпьё худое на просвет смотри.Пока мы зимовали, жили-были, простая жизнь открылась без прикрас.Обрушились и дом заполонили чужие звуки, изменяя нас.

38 39

* * *

перевалочный пункт перевязочный стол сортировочная Москваночь катает по нёбу сырой валидолпервый зазимок под Покрова

это время бинтует от бунта устав и ложится на землю впритыктянут спайки и тянет дитя за рукавполуночник в анамнезе СДВиГ

провожающий выйди встречающий ждии полжизни длиной в перегонперестук перекат пречто впередиостановка холодный вагон

если память отжать остаются жмыхиэту кашу колёса жуютотнимаешь любовь прорастают стихитам и тут – там и тут – там и тут

* * *

полвторого. проверь портфель и погладь сорочку.все ночи твои и вся жизнь в рассрочку.на ужин вари картошку на завтрак манку.фонарей одуванчики, и дом – это поезд, подъехавший к полустанку.

колбаса варёная, чай в пакетике, яйца вкрутую.разбуди ночник, разверни газету, люби эту жизнь простую.сахарность яблок спелых, сырость грибов и кефира.эту смертную жизнь. эту вещную вечность мира.

всюду вещи. в шкафах и потёртых картонках. башмаки на пороге. не споткнись, пробираясь в потёмках.дождь шумит, и воздух по-хлебному свежий.все – живут здесь, один ты со скарбом своим – проезжий.

и ребёнок-цветок завернулся в листок, и сбилась простынка.полуобморочная синева и тумана промозглого дымка – сон во сне, свет в окне, и ты где-то междусомнамбулически гладишь рубашку и чинишь одежду.

день за днём – то Бог из коробочки, а то чёрт из машинылинию жизни чертят без циркуля и рейсшины.

40 41

* * *

брату

собирали осколки, камешки и каштаны.мечтали увидеть страны, ждали небесной манны.ссадины на коленях, щиколотки в покусах.а выбелит землю – ёлка в стеклянных бусах.

в фарфоре индийский чай, карамелька «мечта» или «фея».жизнь перейдёшь, как поле, наискосок, умея.а не умея – ступай настороженно и несмело.так первоклашка старательно водит мелом.

пельмени в тарелке, пророщенный лук в банке.пока в беспорядке страна, и вводятся танки,ловкач её лечит и правит её оголтело.а папа искал подработку. а мама болела.

то чутко, то жутко, то чудо стучалось в окошко.то в гости к соседям, то в доме поселится кошка.теряются вещи, находятся, как не терялись.судеб неразрывная связь – будто времени завязь.

капьярскую степь заварив с подмосковным чаем,видишь, как мир безграничен и необычаен.где мы теперь – ребёнок и трудный подросток?жизнь – отрицание, время – покинутый остов.

сумма того, кем не стал, и о чём мечтали.отзвук слова, потерянного в начале.

* * *

Литинститутских буден шарманку крутишь.На первое – Макиавелли, на второе – Рабле.Сеф говорил, если пробьёшься – будешь,и советовал ноги держать в тепле.

От всех тревожных, от всех бессонных –панацея простая в беззащитности днейи пустых платформ, полыней оконных,что, стемнев, притягивали сильней.

А в кроватке спал беспокойно ребёнок –то канючил, то плакал, то пил молоко.Так любовь выпрастывалась из пелёнок –постепенно, старательно, нелегко.

Вот дитя покормишь, вот прикачаешь,и уснёшь, зачитавшись Антуаном Прево.И апрель из всех полуночных клавишжмёт одну, что нежней всего.

Сеф говорил: расстанешься с мужем –пробьёшься сквозь поедающий быт.Но кто был рядом, когда был нужен?Де Грие – придуман, Прево – забыт.

Кошка вчерашнюю ест простоквашу.Быстро сменяются календари.Варит горшочек овсяную кашу –не останавливайся, вари.

42 43

* * *

вот идёшь ты со станции затемнов спину смотрит пустой перронсловно жизнь начинается зановотолько с вывернутым нутром

у подъезда с бутылкою пьяницарежет хлеб и блестит его нождотянув как обычно до пятницыбудь спокоен ещё поживёшь

не отчаивайся и не отчаивайпопадая в чужой переплётно малиновым чаем отпаивайту с которой тебе повезёт

и тогда вопреки расставаниямв свете слабой оплывшей свечивсё придёт с небольшим опозданиембудто скорый заблудший в ночи

* * *

мир очнулся и выпал в беззвёздную тьмуподмосковных окраинчеловеку назначено быть одномуесли болен и странен

он выходит на улицу горлом метров синий обморок сутокостановка троллейбуса всюду сероот дублёнок и курток

протирает стекло помутневших часов и очков запотелыхв голове мотыльки накопившихся слови стихов пустотелых

расширяется лунки небесный зрачокв эту эру безверьядо поры притаился ржавый крючоку него в подреберье

забегая вперёд по обрывкам газетслучайным курсивомжизнь прекрасна пока её нетв этом сне некрасивом

44 45

* * *

горизонт натянутый до пределасинева изменчива и пустотелаобступает со всех сторонкак стая ворон

темнота доски и тоска по мелуэто небо сузилось одеревенелолес растёт беспорядочно так и сяк как стая собак

если Бог себе собирает стаюпочему не лаю тогда не летаю?в мартовских оттепелях зимаиду по себе сама

* * *

Не страстная неделя так страстная.Вот ты идёшь. А следом я иду,до замедленья пульса замерзая.А он – стоит со скрипкой на мосту,смычком тревожным сумерки пронзая.

И вспомнив Питер, Минск и Кострому – все города, в которых постояльцембывал ты, удивлявшийся всему,как будто был по жизни иностранцем –не доверяй, как прежде – никому.

Но знавший бедности подвижную черту,не пожалей для музыканта денег.И замерев на Каменном мосту,ты – сам себе чужой – как понедельник,не высоту найдёшь так – пустоту.

46 47

* * *

Перетечь в бытие поспешив без пробелов и пятен,словно отрок, мир нежен и лжив,близорук и невнятен.

И дорогой, на ощупь, в ночи,по примятым сугробам,волоча свою ношу, молчи всяк, идущий за Гробом.

Выдыхая клубящийся пар, и глупец, и мыслитель,принимай, человече, сей дар,жизни жалкий проситель.

А истлеешь, тряпичный фетиш,сколько нитке ни виться,если ты себя – здесь – не простишь, Там – простится.

* * *

День по-февральски одинок и ветрен,с другими днями он ничем не скреплен.Темнеющий. Как страшен пустотой.Он мне – прощай, а я ему – постой.

Повремени, пока я не уснула.Овидия возьму или Катулла,читаю на забытом языке.Плывут слова, как льдинки по реке.

Паромщики сплавляют день вчерашний –простого бытия осколок зряшный.Вода качает поплавок луны,закинутый с обратной стороны.

48 49

Яблокопад

К тридцати понимаешь – не тех гнала и не тех любила.Что с тобою кончено, с тобой уже всё решилось.Оттого лежишь ты раскрытая, как могила,и напрасная, как взятая Троя, сожжённый Пилос.

Но существуешь ещё и движешься наугад,после работы кемаришь в поезде торопливом.А в тридцати километрах по бетонной дороге от МКАД яблони зацвели в Гефсиманском саду сиротливо.

Так неявно, но верно, земля прибирает к руками упавший листок, и окурок, и случайное семя,и твоё родовое дерево, растащенное по кускам.Его обживают жуки и паразитирующие растенья. К тридцати принимаешь свой быт, он пропах табаком,сыростью, пивом. И запах до пошлого стойкий.А хочешь – как в детстве – мандаринами и молокомв треугольных пакетах времён перестройки.

А хочешь, а хочешь… однажды вернуться назад,где яблокопад барабанил, скрипели косые качели…В тридцати километрах от МКАДа ждёт брошенный сад,там антоновки рано поспели.

* * * крытый рынок и воздух морозный горекрыба мясо и прочая бастурмаа над фруктами мандариновых короксладкий дух а рядом сахарная хурмав деревянном лотке продаётсяс янтарной льдинкой внутриновогоднего терпкого солнцаприценись и на пробу бери

курица гриль и дым над шашлычнойзапах бедности и физического трудажизнь воспринимается всеми привычнойкогда упорядоченна и простатак в бушлате пропахшем мочой и пищейв стылых потёмках дворнику одномусметать к помойке и разбирать нищиммандарины подгнившие и хурму

50 51

«Не страстная неделя так страстная…» ...................................44«горизонт натянутый до предела…» .......................................45«День по-февральски одинок и ветрен…» .............................46«Перетечь в бытие поспешив…» .............................................47«Крытый рынок…» .................................................................... 48Яблокопад ................................................................................. 49

соДеРжаНие

На женской половине(М. Ватутина) ......................................................................... 5

«Одиночество не тоже что сиротство…» .................................14«Из дома выйдешь – втянет в канитель…» .............................15«шнуруешь ребенку ботинки…» ..............................................16«газировка в автоматах на вокзале…» ....................................17«Типовые панельки…» .............................................................. 18«разбухший город из папье-маше…» ......................................19«На Патриарших – коньяк с мандаринами и шоколадом…» ........................................................................ 20«Распоротой от горла до брюшины…»....................................21«этот город в развязках дорог…».............................................22«Покупаешь билет на поезд…» ...............................................23«прощаясь целуются горячо…» ...............................................24«Ты спешишь на поезд, а тот никуда не спешит…» ...............25Сага о московском пешеходе ..................................................26«поздней осени кислая ржа…» ................................................29«будут поздние листья ложиться…» ........................................30«Не хлебом единым и не единым словом…» ........................31«перегорел и пахнешь перегаром…» ......................................33«очнувшись не с той и не с теми…».........................................34«такой же ослепший город, такой же густой снегопад…» .....35«Мы жили в съемном тонкостенном доме…» .......................36«обнимаешь, а смотришь мимо…» .........................................37«полвторого. проверь портфель и погладь сорочку…» .........38«перевалочный пункт перевязочный стол…» ........................39«Литинститутских буден шарманку крутишь…» .....................40«собирали осколки, камешки и каштаны…» ..........................41«мир очнулся и выпал в беззвездную тьму…» .......................42«вот идешь ты со станции затемно…» ....................................43

Литературно-художественное издание

Наталья владимировна поляковасаГа о МосковскоМ пеШеХоДе

Сборник стихотворений

Подготовка оригинал-макета —издательство «Арт Хаус медиа»

ISBN ______________

Дизайн обложки Владимира Ходукина

Подписано в печать ______.Тираж 300 экз.

Вы можете заказать книги издательства«Арт Хаус медиа» по телефону:8 926 737 84 06

Вы можете купить книги издательствав магазинах Москвы