КНИГА ПРОЗЫ

ОСТАВАЯСЬ ЖИТЬ

ЛАРИСА РАТИЧ

г. НиколаевИздательство Ирины Гудым

2011

УДК 821. 161. 1 (477) – 3ББК 84 (4УКР=РОС) 6 – 4

Р 25

На обложке картина художника Вячеслава Грошева

© Ратич Лариса Анатольевна, 2011© Издательство Ирины Гудым, 2011

Р 25Ратич Л.А.Книга прозы. Оставаясь жить. – Николаев: Издательство Ири-ны Гудым, 2011. – 332 с.

Новый сборник прозы Ларисы Ратич – это реалистические произведения о жизни, о людях. В своей неповторимой манере автор делится с читателем бо-гатым жизненным опытом, страстно желая быть услышанной и понятой. Кни-га рассчитана на широкий круг читателей.

ISBN 978-617-576-045-1

УДК 821. 161. 1 (477) – 3ББК 84 (4УКР=РОС) 6 – 4

ISBN 978-617-576-045-1

► Произведения Ларисы Ратич убедительно свидетельствуют о недюжинном таланте автора.

Александр Мороз

► Лариса Ратич – писатель состоявшийся, со своим стилем и цельным мироощущением, со своим «лица необщим выраженьем». Она продол-жает лучшие традиции русской «женской» прозы XX века. Творчество Л. Ратич не укладывается в рамки какого-то определённого направления; Ра-тич всегда разная. Её письмо реалистично. Весь её сочинительский труд – в боли. В боли за Че-ловека. Её позиция вызывает уважение. Триедин-ство «женщина-педагог-гражданин» не странно, а страстно воплотилось в творчестве писательни-цы.

Сергей Пискурёв

► Лариса Ратич обладает хорошим знанием народной жизни, чутким общественным слухом и индивидуальным литературным стилем. Писа-тельница обнаружила свою способность будора-жить сознание, быть властителем умов. Это ли не лучшая репутация её творческих возможностей? Талант Л. Ратич многообещающ, она влюблена в художественное слово.

Евгений Мирошниченко

► Произведения Ларисы Ратич написаны на вы-соком профессиональном уровне; автор использу-ет в своём творчестве весь арсенал литературных приёмов для раскрытия общего замысла своих произведений. Она хорошо знает быт и характер своих героев, язык её произведений оригинален и разнообразен. Лариса Ратич – человек всесторон-не одарённый, находящийся в постоянном поиске своего места в литературе.

Вячеслав Качурин

► Книги Ларисы Ратич убедительно свидетель-ствуют о том, что в Украине появилась необык-новенно самобытная творческая личность, кото-рая соединяет в себе незаурядный писательский талант, богатый жизненный опыт и пламенное стремление сделать так, чтобы жизнь каждого че-ловека стала более моральной, даже осознанно-счастливой, если можно так сказать. Мне кажет-ся, автор очень придирчиво судит собственные произведения, чрезвычайно скрупулёзно и упор-но работает над ними, что является гарантией её дальнейшего творческого роста. Жизнь и творче-ство этой неординарной личности убеждают: она действительно состоялась.

Владимир Гладышев

6

Ìàæîðíûé ðÿä

ПОВЕСТЬ

* * *…Ну наконец-то! Павел Петрович ещё раз с удовольстви-

ем перечитал: «Барон Павел Величко».Визитка радовала глаз. Вот теперь можно двигаться даль-

ше. Приятно всё-таки, когда планы осуществляются точно по плану. Подумал – и усмехнулся: ишь, накаламбурил!

«Мечта сбывается и не сбывается…» – фальшиво мурлы-ча, Павел Петрович побрился и затем торопливо спустился вниз:

– Лена, обедать!На зов немедленно прибежала румяная старушка в кокет-

ливом фартучке:– Давно уж готово, Павел Петрович!– Хорошо, – кивнул он. И, направляясь в столовую вслед

за домработницей, как бы невзначай обронил:– Лена, зови меня теперь «господин барон». Поняла?Женщина торопливо кивнула, нисколько не удивившись. В

доме уже третий год только и разговоров, что Величко ищет свои знатные корни. Нашёл, значит.

Павел Петрович вальяжно уселся за стол. Умная Лена по-добострастно спросила:

– Вам первое подавать? Или, как всегда, сразу мясо, госпо-дин барон?

7

«Да, звучит!» – приосанился Величко. И ответил снисхо-дительно:

– Как обычно, Леночка. А первое – вечером, когда все со-берутся.

Домработница ловко, в один момент, накрыла и, пока хозя-ин обедал, привычно докладывала:

– Значит, сегодня хозяйка поехала с утра по магазинам; Анжелика Павловна – в институте, а Иннокентий Павло-вич – по делам; за ним заехал сын Старкова.

– Спасибо, – Павел Петрович доел. – Я в офис, буду часам к шести. Подготовь праздничный ужин. Надо же отметить, а? – он рассмеялся, кивнув на пачку золотистых визиток, которыми не переставал любоваться и за едой.

– Сделаю, всё сделаю, господин барон! – закивала старуш-ка. – К ужину будут только свои или?..

– Свои. Зачем лишний шум? Ведь это нескромно. И так скоро все узнают.

– Хорошо, господин барон. Всё будет в лучшем виде; счастливого вам дня.

«Молодец! – подумал Величко, направляясь к выходу. – Золото, а не работница.»

Лену в этом доме ценили. И хоть она была уже очень не-молода, на это никто внимания не обращал. А что? – рас-торопная, умелая, никогда ничего не забывает. Вот сказал Павел Петрович ещё лет пять назад: «Лена, дети уже вырос-ли; теперь называй их всегда на «вы» и по имени-отчеству». Сказано – сделано: Лена с той минуты ни разу даже не сби-лась, хотя вырастила с пелёнок и Анжелку, и Кешку.

Саму Лену по отчеству никто не величал, да она, навер-ное, и не согласилась бы. Да, она умница, знает своё место. А в прислуге это – главное. И что самое ценное – Лена одна со всем справляется.

Вот взять хотя бы тех же Старковых: так у них – целая куча

8

народу в особняке топчется. И кухарка, и горничная, и шо-фёр, и садовник… Во-первых, дорого; а во-вторых, лишние люди в богатом доме – это всегда небезопасно. Мало ли… А Лена зарплату не берёт, ведь она тут своя, считай, член семьи. Здесь же и живёт, и вся её биография – на ладони. Одино-кая – слава Богу – значит преданная. Сыта, одета, обута. Ни-каких отпусков сама не хочет: куда ей ехать? Она начала свою службу у Величко ещё при отце Павла Петровича, когда тот только-только забогател. Был даже слушок, что Лена испол-няла и кое-какие интимные обязанности у старого хозяина, но точно этого никто не знал. Да и какая теперь разница?..

* * *Конечно, и родословная, и титул стоили больших денег,

но Павел Петрович не жалел. При его положении не иметь всего этого – даже неприлично.

Один знакомый, опираясь на личный опыт, посоветовал по-дружески, подкинул пару-тройку эксклюзивных зна-комств «для своих» – и вот, пожалуйста! Вот теперь Павел, что называется, «упакован»: депутат – раз, миллионер – два, совладелец солидной фирмы – три. И при всём этом – «го-сподин барон»!

Величко от избытка эмоций вскочил, походил по кабинету, с удовольствием разминаясь. Потом вызвал секретаршу:

– Соня, коньячку!Выпил неспешно, смакуя; закусил лимончиком: надо дер-

жать себя в форме. Но с полчасика у него ещё есть; скоро подвезут кое-какие бумаги, и надо сработать оперативно. Дело привычное, налаженное. Сбоев не будет.

Павел Петрович откинулся на спинку прекрасного кресла, сделанного на заказ, прикрыл глаза. Думалось хорошо, лег-ко. Эх, видел бы папашка!.. Жалко, что не дожил.

Хватка у Величко была отцовская, что и говорить. Роди-

9

тель в своё время сумел устроиться на пять с плюсом, хоть это считалось почти невозможным. То, чем он занимался, называлось в той стране некрасивым словом «спекуляция» и тянуло на статью. Но отец Павла был ловок, смел и оборо-тист. Сейчас такие дела – штука обычная, полстраны с этого кормится, а тогда… Юного Пашку по-настоящему восхи-щала батина капиталистическая жилка. И это при том, что папаша ухитрялся ещё и числиться на работе (ну так, для отмазки; чтоб ментура не интересовалась). Да и работа – не рвущая жилы: скромный сторож на складе лесоматериалов; сутки через трое. Хотя тоже не без пользы: лес людям ну-жен. Официально – долго; а подойти к сторожу – и быстрее, и дешевле.

И никаких «пол-литра», только деньги! Старик вообще никогда не пил. Считал, что это мешает делу.

– Эх, сынок! – часто горестно восклицал он. – Вот бы жить где-то не здесь, а? А там!.. Там, где можно спокойно хорошо зарабатывать – и спокойно хорошо жить, не таиться!

– А мы разве плохо живём? – удивлялся Павлик.– Плохо. По сравнению с тем, как могли бы – очень пло-

хо…Но и это «очень плохо» было таким, что батя, умерев, уму-

дрился оставить единственному сыну сто тысяч на книжке (советскими рублями!). Правда, в разных сберкассах (мало ли что…), но что это меняет?

И тут грянула та самая «перестройка». Спасибо и низкий поклон одному человечку, который подсказал Пашке (ох и нюх был у мужика, царство ему небесное!):

– Павлик, ты не зевай. А то батино добро прахом пойдёт! Не для того мы с ним столько горбатились, чтобы наши дети остались с протянутой рукой. Шевелись, и быстро! Я верно знаю, через своих людей слышал!

Он и подсказал, во что вкладывать деньги:

10

– В золото, детка! Запомни и внукам передай: оно никогда в цене не падает, а только поднимается.

Но таких умных в стране нашлось и без Павлика немало, и очереди в ювелирные магазины начали напоминать хлебные во время войны. Приятель отца и тут помог (не бескорыст-но, конечно, но что делать?): свёл с директором ювелирного, и Паша без проблем отоварился на всю сумму.

Да, вовремя! Потом – несколько лет скромно переждал и вернул своё с лихвой, ещё и заработал втрое против преж-него.

И теперь, слава Богу, уже не надо было ни прятаться, ни бо-яться. Павлик в своё время уже выбился во вторые секретари обкома комсомола и вместе с другими тихо и быстро по на-катанной номенклатурной лестнице перетёк повыше. С ком-сомолом (впрочем, как и с партией) надо было заканчивать, и Величко сумел это сделать безболезненно. А что делать?

Ну а дальше – вот оно, то изобилие, о котором грезил отец. Павел без проблем отгрохал домину в два этажа, приобрёл иномарочку. В общем, как шутил один из близ-ких друзей Павлика по комсомолу, Серёга Старков, «пере-стройку надо начинать с перестройки собственного жили-ща». Чистая правда.

В новый дом Павел въезжал с помпой, устроил сказоч-ное новоселье – пусть все полопаются от зависти! В новую жизнь взял и Лену, папашкину сожительницу; она аж рас-плакалась от счастья:

– Павлик, я тебе в тягость не буду, не думай! Отслужу, сы-нок.

Так и сделала. Павлик вскоре женился (удачно, капитал – к капиталу) на дочке того самого, кто помог не разориться. Родились дети: сначала – сын, потом – дочка. Как по за-казу.

Да и жизнь шла себе и шла; бывало, конечно, всякое, но

11

всё это – мелкое и решаемое. Деньги делали своё главное дело: облегчали жизнь и украшали её по мере возникнове-ния желаний.

А желания, конечно, были. Единственное горе, которое не поддавалось на посулы, – тяжёлая болезнь жены. Откуда и взялась, гадина? – неясно. Ведь Вика с тех пор, как вышла замуж, и дня нигде не работала; ну буквально палец о палец не ударяла. Всё – Лена.

Виктория только и дала себе труд, что детей родить. Опять та же Лена с ними возилась, они её чуть ли не мамой звали.

И вот – на тебе, в тридцать лет – такой диагноз. Павел, конеч-но, суетился, делал, что мог, но напрасно. Хотел даже за грани-цу везти, но один врач шепнул ему, что, мол, напрасно, только очень потратитесь, а в результате получите в лучшем случае отсрочку от смерти на полгода, не больше; так что не стоит.

Величко послушался и смирился. И уже просто ждал, ког-да всё кончится: надоело, честно говоря, без конца и края делать сочувствующее лицо. Если б ещё Вика не была так невыносимо слезлива… Даже Лена – и та начала срываться, когда слушала это всё. И даже однажды пожаловалась:

– Знаешь, Павлик, я всё сравниваю и думаю: умереть до-стойно – это тоже надо уметь. Я, когда придёт мой час, и не пикну. Вот увидишь! А эта… Прости Господи, всю душу вымотала уже. То ли дело твой отец – ведь знал, что вот-вот… А хоть бы словечко жалобы!

Отец Павла, имея очень слабое сердце, умер ещё не таким старым, жить бы да жить! Но – не судьба.

* * *После смерти Вики Павел долго жил холостяком. Нет, ко-

нечно, у него были женщины; природу ведь не обманешь. Но жениться?.. Зачем?

Лена особенно стала стараться, создавая уют и Пашеньке,

12

и детям. Она в душе и не хотела, чтобы Павел привёл сюда кого-то: мало ли как сложится? А так – Лена чувствовала себя полноправной хозяйкой, чуть ли не главой семьи.

Эта иллюзия утешала её довольно долго, пока в один пре-красный день любимец Павлик не сказал ей как бы между прочим:

– Лена, я очень тебя прошу, перестань мне «тыкать». В приличных домах прислуга всегда говорит хозяину «Вы», понимаешь? И это правильно, в этом – порядок. И по имени-отчеству тоже не забывай.

Лена опешила, хлопая глазами. Она-то думала… Она даже тайком, потом, всплакнула и сгоряча решила было собрать вещи и податься восвояси; а потом поостыла и трезво поду-мала: а куда? и зачем?.. А дети?..

Ну что ж, прислуга так прислуга. Лена смирилась, и ино-гда начинала опять надеяться: ведь она Пашку вырастила! Согласилась помогать его отцу, когда Пашкина мать броси-ла их обоих – и мужа, и сына – и исчезла в неизвестном на-правлении по большой любви. Кто знает, жива ли ещё?..

Павлику было тогда четыре года, и хоть он хорошо помнил мать и поэтому Лену никогда «мамой» не называл, между ними сразу возникла настоящая привязанность; Лена чув-ствовала, что мальчик любит её. Он и говорил ей всегда ла-сково: сначала – «тётя Леночка», а потом – просто «Леноч-ка». А теперь, значит, прислуга… Лена по старой привычке иногда звала Пашу по-прежнему, но он однажды так цыкнул на неё, что у женщины чуть ноги не отнялись:

– Лена!!! Ещё раз мне «тыкнешь» – вылетишь из этого дома пулей! Без права возврата! Поняла наконец?!

Поняла. Поняла окончательно. И уже не думала, хорошо это или плохо, если Павел всё-таки женится. В любом слу-чае – Лена останется только прислугой. А какая разница, кому служить?.. Лишь бы дело своё хорошо знала. Работать Лена

13

умела и любила; домашние хлопоты – это было её главное занятие, чуть ли не хобби. Такая уж, видно, уродилась. Эх, ей бы – да свою семью, кровную! Опоздала, глупая; пока дума-ла, что это – и есть её семья, время ушло безвозвратно…

Хорошо, что Лена никогда не болеет, это даже удивитель-но. А ей просто некогда хворать, неинтересно. Если что – она и виду не подаёт, никто и не замечает. А хоть бы и заме-тили – не спросят. Главное, чтобы всё было сделано.

…Вот почему она и бровью не повела, когда в один пре-красный день Павел привёл женщину и сказал:

– Лена, вот твоя хозяйка. Я женился.Новая жена Величко была очень молода; может быть,

всего года на два-три старше его дочери (а значит, младше сына). Но, похоже, такие мелочи Павла Петровича не инте-ресовали.

Молодая госпожа была красива, длиннонога и высока; даже заметно выше своего коренастого мужа. Не надо было иметь особую интуицию, чтобы понять её мотив к замуже-ству – деньги, конечно. Большие деньги.

А Павел, похоже, влюбился: заглядывал супруге в глаза и исполнял все её желания. Новоявленную мадам Величко тоже надо было называть на «Вы» и «Вероника Васильев-на». А теперь, значит, ещё и «госпожа баронесса».

* * *Спасибо, что новая хозяйка к прислуге претензий не име-

ла и менять её не собиралась. Что касается остального, то она выдвинула немало требований и проявила характер. И вскоре почти всё здесь было переделано по вкусу Веро-ники, и дом стал напоминать какую-то розово-золотистую бонбоньерку: везде – сплошные подушечки, шкатулки и коврики, бесконечные ряды аляповато-огромных мягких игрушек.

14

Но… чего не сделаешь для любимой женщины? Пусть бу-дет, как ей хочется.

Единственным местом, которое не тронули реформы Ве-роники, был кабинет мужа. Собственно, эта комната её вообще не интересовала, поэтому здесь и осталось всё по-старому.

Вообще, Вероника вела себя, как большой капризный ре-бёнок, которого никак не решаются отшлёпать. Спасибо, что она была хотя бы сама по себе, то есть никак не влияла на жизнь и привычки ни Анжелы с Иннокентием, ни самого Павла Петровича.

Да и с прислугой почти не разговаривала, и даже редко на-зывала её по имени. «Убери», «подай» и «принеси» – этого было вполне достаточно для общения с Леной.

А той, впрочем, было неважно. Конечно, приказания жены Павла она исполняла точно и аккуратно; но – что греха та-ить? – относилась к Веронике с огромным презрением. Лена сразу увидела, с кем имеет дело: это просто очень хваткая, смазливая деревенская деваха, которая с пелёнок, наверное, мечтала «выбиться в люди». Вот она и старалась по мере сил: домучила курс средней школы и, бросив родной посё-лок, утопающий в грязи по самые окна, рванула в большой город. А дальше – так: в институт не прошла (нужны были или деньги, или знания, а ничего этого у абитуриентки не было), устроилась официанткой в хороший ресторан. При-чём сначала её взяли просто посудомойкой, но девушка, пару дней поплескавшись в грязной подсобке и перемыв горы тарелок, нашла остроумный (хотя и стандартный) вы-ход. Постель, конечно! И уже вскоре бодро бегала по залу в симпатичной наколочке и эксклюзивном фирменном пла-тьице.

Имя Вера, данное ей от рождения и чаще всего звучащее в род-ном доме как Верка или Веруха, легко превратилось в изящное

15

Вероника, что сразу подняло красавицу в собственных глазах. Постель, как необходимый атрибут карьеры, продолжа-

ла выполнять свою судьбоносную функцию, и Вероника вскоре получила «повышение»: из кровати администратора перепрыгнула в койку директора. Правда, она по-прежнему носилась по залу; но обслуживала уже исключительно пре-стижные мероприятия, в основном – вечерние или ночные. Постепенно и «постель» получалась уже не одна, а «как се-годня выпадет», по совместительству.

И однажды её суженый – Павел Петрович – всё-таки возник, не зря Вероника свято верила, что именно здесь, в этом ресторане, её возьмут замуж. Павел Петрович не питал никаких иллюзий относительно прошлого своей из-бранницы; но что поделаешь? – понравилась она ему, за-пала, так сказать, в душу. Конечно, сначала никаких таких мыслей про законный брак с девицей из борделя Велич-ко не имел, но стал почему-то всё чаще и чаще захажи-вать «на огонёк» – и сам не успел заметить, как кошечка Вероника легко и просто навешала ему лапши на уши. И он уже искренне жалел «бедную девочку», которую злая судьба заставила от полного сиротства заниматься всем этим… Она премило надувала пухлые губки и опускала вниз пышные ресницы, быстро краснела и очень недурна бывала в любви, при этом изо всех своих скудных сил на очаровательном суржике расхваливая мужские качества богатенького любовника.

И Павел растаял. «Почему бы и нет?» – подумал однажды он. И сделал предложение.

Свадьбу отгрохали в том же ресторане, и невеста была столь хороша, что жениху искренне завидовали.

К чести Вероники надо сказать, что, получив штамп в па-спорте, она и мысли не имела теперь о каких-либо «походах налево». Зачем? Цели своей она достигла, а гневить бога –

16

это уже перебор. Она и так получила всё, что хотела; а Паш-ка (так она любовно называла мужа) души в ней не чаял.

Пообтесавшись и прибарахлившись, Вероника съезди-ла наконец в гости к родне. Прикатила на дорогой машине (с водителем! личным!), привезла кучу подарков, денёк по-крутилась, оббежала подруг и знакомых, всех «пришибла» своим богатством и – хорошего понемножку! – отбыла под охраной и покровительством того же водилы, парняги с га-баритами шкафа и с таким же выражением лица. Прощаясь, мать уговаривала Верку:

– Доченька, приезжай почаще; одна ведь ты у меня…Вероника, конечно, покивала, но про себя твёрдо решила:

не дождётесь. Хватит.Всё же она оставила матери приличную сумму («чтоб всем

рассказывала!»). Отец Верки давно, ещё когда дочка была маленькой, утонул. Вероника его и не помнила почти; а мать действительно оставалась совсем одна.

Верка бодро посоветовала ей устроить наконец личную жизнь, взяв с дочери хороший пример, и укатила.

Конечно, Верка тогдашняя и Вероника сегодняшняя – это небо и земля. Вероника Васильевна приобрела необходимый лоск, а также всех, кого нужно: от собственной портнихи до личного гинеколога. И подруг, конечно, новых – жён таких же весомых мужиков, как и её Павлик.

Многие из них называли себя «бизнес-леди» и пытались делать вид, что работают; остальные (как Вероника, на-пример) были честнее и такого вида не делали. Встреча-ясь, дамы обсуждали всегда одно и то же: от новой моды на белое золото до пятого мужа дежурной звезды. Но никому из них такие разговоры не надоедали, а совсем наоборот, и дружба только росла и крепла.

Наиболее близкой и задушевной подругой Вероники счи-талась жена Старкова – тоже молодая. Старков, друг и ровес-

17

ник Павла, развёлся со своей прежней «старухой» именно ради неё, Наташеньки. Экс-жена скандалов не устраивала, взяла хорошего «отступного» и тихо ушла в сторону; а за дополнительную плату даже согласилась, чтобы сын остал-ся с отцом. Сын с радостью принял предложение. Вот так они и жили: Сергей Яковлевич Старков, новая Старкова – Наталья – и взрослый уже Николай.

Дружба семьями укрепилась и стала даже необходимо-стью. Старый тандем из комсомольской юности породил два новых: дружбу сыновей (Кешка – Колька) и приязнь жён.

Одна только дочь Величко, Анжела, оказалась сама по себе: у Старковых дочерей не было. Но Анжелика – это вообще отдельный разговор. Она – личность непростая, отстранён-ная и загадочная. Даже родной отец, и тот её не всегда по-нимает, но утешается тем, что говорит: «Она особенная».

Особенность дочери он открыл, когда Анжела подла-стилась к нему с просьбой, будучи тогда ещё школьницей (училась в выпускном классе). В школе она числилась в се-реднячках, ни рыба ни мясо; но аттестат обещали хороший. Величко, помня горький опыт с сыном, ёще в сентябре обо-шёл всех учителей. Ведь с сыном он этого не сделал, и когда кинулся перед выпуском – было уже поздно: из тех оценок, что Кешка «назарабатывал» в течение года, состряпать при-личный аттестат не смог бы даже Старик Хоттабыч. Еле-еле потом за большущие деньги удалось впихнуть Иннокентия в приличный вуз…

Поэтому с дочерью Павел Петрович уже был начеку. Бла-годарные учителя (а размеры «благодарности» оказались достойными) относились к девочке лояльно все подряд; и оценки к выпуску вызревали приличные.

И вот тогда-то Анжелка и попросила отца:– Папа, я хочу печататься.

18

Павел Петрович сначала совсем ничего не понял и удив-лённо переспросил: «Хочешь… что?..».

Девушка пояснила, и Величко подумал: «Смотри-ка, мо-лодец!». Оказывается, Анжелка пишет стихи и хочет, чтобы они появились в газете. Ну есть же в любом нормальном издании рубрика вроде «Творчество наших читателей» или что-то такое. Хорошее желание!

Величко попросил дочку показать свои творения, перечи-тал и оценил:

– По-моему, ничего!Стихи были как стихи: розы-грёзы, любовь-морковь. Как

обычно в этом возрасте. – Сделаю, родная! Обещаю!Анжелка разулыбалась и с чувством чмокнула папку в

щёку.А Павел Петрович на другой день отправился к редакто-

ру хорошей газеты (с большим тиражом!) и без обиняков выложил свою просьбу. Редактор ответил уклончиво, пряча глаза, дескать, стихи – ничего особенного, таких редакция получает сотни в день. Да и «недотягивают» они во многом: то рифма нелепая, то ещё там что-то… Перестал ломаться только тогда, когда Павел Петрович назвал хорошую сумму и добавил: «Лично вам. Сейчас. А стихи – доработайте сво-ей умелой рукой, вы же лучше знаете, что и как».

Это редактора устроило сразу, и уже через три дня весь город читал произведения «юного дарования Анжелики Ве-личко». Причём редактор не только «дотянул» тексты, а и написал тёплую вступительную статью, которую и поме-стил под выразительным фото девушки.

Фурор был большой, и Анжелка сразу же стала гордостью школы. С тех пор она не расставалась с ручкой и рабочим блокнотом, напуская на себя загадочный вид таланта, кото-рый немного не в себе: Муза, значит, посетила.

19

С образом гения она так сроднилась, что и дома, перед родными, и даже наедине продолжала ту же игру. Впрочем, это принималось благосклонно.

Таким образом, через полгода после первой публикации Анжела обрадовала отца новым проектом:

– Папа, у меня накопилось уже немало стихов. Потянет на книжечку страниц на сто десять.

– Принято! – обрадовался Павел Петрович. В самом деле, почему нет? Осталось выяснить, во сколько это обойдётся.

Сказано – сделано. Величко пошёл в частное издательство. Там, в отличие от редактора, никто не делал «большие гла-за», а сразу объявили стоимость и сроки выпуска тиража – Павел Петрович заказал тысячу экземпляров. Для начала.

Попросил на дорогой бумаге, с хорошим дизайном и до-брым напутственным словом.

– Ну что же, – спокойно ответили ему. – Это договоритесь сами.

И дали координаты местного поэта «с именем». Павел Пе-трович, не теряя времени, быстро нашёл этого мастера сло-ва. И вот тут пришлось попотеть: старый поэт заартачился, упёрся не на шутку. Дескать, стихи Анжелы – это дешёвая писанина (так и сказал, мерзавец!), и в таком виде они ни-куда не годятся.

Павел Петрович, не смущаясь пустяками, привычно на-значил сумму гонорара.

– Нет, нет и нет! – почти закричал поэт. – Поймите вы, наконец, я не то что предисловие, я в устной форме не могу найти и десятка слов, чтобы хоть за что-нибудь похвалить вот это!

Он оскорбительно взмахнул перед носом Величко пачкой Анжелкиных произведений.

– А если б вы… ну, помогли, что ли, а? – осторожно спро-сил Павел Петрович, решив действовать мягче.

20

– Как?! – поразился поэт. – Да тут каждую строчку надо переделывать, понимаете? Каждую!!! А это уже будет творчество не вашей дочери, а моё!!! Я доходчиво объ-ясняю?!

Величко извинился и отступил. Но вернувшись домой, он поразмышлял немного и в конце концов разозлился:

– Ну нет, старый козёл, так дело не пойдёт! Я не привык, чтобы МНЕ отказывали! Я тебя заставлю.

Он выждал с недельку и снова напросился на встречу, сми-ренно уверив поэта по телефону, что на этот раз – он совсем по другому делу, не надо волноваться.

А очутившись в кресле напротив упрямца, посмотрел ему прямо в зрачки и, тяжело вколачивая каждое слово в мозги собеседника, угрожающе произнёс:

– Значит так, базар короткий. Вариант первый: я плачу вам за работу над каждой строчкой отдельно. Над каждой, слышите? Плачу очень хорошо. И за предисловие – допол-нительно. А вариант второй – я заставлю вас сделать то же самое бесплатно, но это плохо отразится на вашем здоровье. И, боюсь, непоправимо.

Он говорил спокойно, и даже негромко, но при этом пои-грывал желваками и разминал пальцы рук.

Поэт, безусловно, был человеком умным (лауреат всё-таки!) и согласился. Попросил только дать время (работы с этими стихами, сказал, очень много). Павел Петрович дал: и время, и деньги. Всё сразу. Поэт быстро повеселел, и рас-стались они уже добрыми друзьями, даже выпив напосле-док по рюмочке за успех.

Вот так и увидела свет книжечка Анжелики Величко «Ого-нёк в окне» – название предложил сам поэт. Очень неплохой сборничек получился, очень. Павел Петрович позаботился, чтобы он попал во все библиотеки; а вдобавок к этому Ан-

21

желка направо и налево раздавала экземпляры всем желаю-щим. С автографами, конечно. Были и презентация, и теле-репортаж…

Натешилась, наигралась – и остыла к литературе. Может, временно? Говорят, это у писателей бывает. Называется «творческий застой».

«Ничего, – был уверен Павел Петрович, – если опять чего-нибудь напишет – снова книжонку состряпаем.»

Ему тогда очень польстило, что дочка вышла «в звёз-ды», и в институте (она как раз была на первом курсе, пока незаметная и зелёная) сразу же о ней заговорили. И большой портрет поместили на стенд «Таланты наше-го института».

Одна только Вероника отнеслась к успеху падчерицы рав-нодушно, умело скрыв и зависть, и враждебность. Громко поздравила для отвода глаз, чтобы Павлик слышал, – и на этом кончилось. Никакого интереса.

И вот за это самое Анжелка её возненавидела и старалась с тех пор уесть «Верку-дуру» при любом удобном случае. Ве-роника бесилась, но сделать ничего не могла, тем более, что «родственница» поддразнивала её всегда при отце, и вроде бы безобидно и дружелюбно. Толстокожему Павлу Петровичу ка-залось, что ничего такого не происходит, а всё, наоборот, очень мило между его «девочками»: просто шутят. Но если бы он знал, что при этом чувствует жена, – испугался бы всерьёз.

Шуточки-уколы Анжелы были в основном о том, как мно-го Вероника цепляет на себя украшений (тут, действитель-но, она меры не знала. А как их иначе показывать подругам, скажите?!):

– Ой, Вероничка, ты – как новогодняя ёлочка; в темноте, наверное, и гирляндочки светятся? – язвила она, доброже-лательно скалясь. – А давай ещё сделаем «месяц под косой блестит и во лбу звезда горит»!

22

Вероника похохатывала, передёргивая плечами («Ой, и не говори»!), похохатывал и муженёк.

Об ограниченности жены он и сам всё знал; но относил-ся к этому беззлобно, по-отечески. Его однажды до колик насмешило, когда Вероника решила устроить свой порядок в книжном шкафу – у Величко была завидная библиотека, ещё папашка с чёрного рынка начал подкупать – и расста-вила все книжечки по цветам и размерам. Таким образом, получилась такая неразбериха, что даже сдержанная Лена, возвращая всё по местам (хозяин, отсмеявшись, приказал), шёпотом загибала непристойности. Лена книги любила, хо-рошо в них разбиралась, и такое варварство её не насмеши-ло, а поразило, хоть она и промолчала.

А Вероника с тех пор книги не трогала вообще, как не ин-тересовалась ими и до этого. В арсенале шуточек Анжелы появился новый запас юмора относительно начитанности мачехи; опять же, на первый взгляд, безобидный. Было ещё одно, что всегда выдавало Веронику с головой, где бы она ни появилась: красавица всем говорила «ты». Тут Павел Пе-трович был бессилен; однажды даже устроил жене скандал, когда она на корпоративной вечеринке пару раз «тыкнула» приезжему «тузу». Павел её потом, дома, чуть не прибил:

– Курица сельская, быдло!! Сколько я буду тебя учить?!Она перепуганно икала и клялась, что это случайно, мол,

сорвалось с языка – сама не заметила как! Но после этого страшного события стала всё-таки следить за собой…

…Ах, она обожала вспоминать: в тот день, когда прика-тила в родные пенаты на богатом авто, встретила училку из своей школы, дряхлую интеллигентную калошу. Ну, слово за слово, как да что… И показалось Верочке, что смотрит на неё старая женщина без должного восхищения и зависти, а даже вроде бы жалея. Ну что ж, Вероника её проучила! Рас-сказала немножко о себе, а потом вдруг и ляпнула:

23

– А ты как живёшь, Екатерина Викторовна? Там же рабо-таешь?

Учительница настолько опешила от этого «ты», что совер-шенно растерялась. Стояла, молчала, даже очки вспотели.

– Ну, чего молчишь? – продолжила как ни в чём не бывало бывшая ученица. И спохватилась:

– Ой, извини, заболталась я с тобой, а мне ж бежать надо, личный водитель ждёт. Ну, пока. Не болей! – и ускакала, торжествуя.

Долго, наверное, эта учёная мымра в себя приходила. Вот умора!

Но по отношению к себе Вероника допускала «ты» далеко не всегда, только с близкими друзьями. Ведь Павлик гово-рит, что это неприлично! А когда опять прорывалась её не-контролируемая суть – пользовалась железным аргументом фамильярности: «Я – прямая»! Иногда помогало. Ну дей-ствительно, не так уж и плохо, если человек весь открытый и честный. Пусть это не всегда тактично, но зато искренне, без недомолвок и подтекста.

* * *Вечером собрались все за столом в гостиной. Лена оказа-

лась на высоте: свечи, цветы, хрусталь. Как положено.Павлу хотелось, чтобы этот день стал новой точкой от-

счёта в жизни его семьи – семьи господина барона. А что такое барон? Это сдержанность, богатство, вкус, чувство собственного достоинства, наконец. И скромность. Та са-мая, которая дорого стоит. Вот этому-то Павел Петрович никак не мог научиться, нет-нет да и пёрла из него показу-ха… Ладно – Вероника, тут ещё учить и учить, а он-то что же?! Павла всегда восхищал Старков: ведь одного покроя с ним, с Павлом, а откуда что берётся?! И родословная у него в самом деле настоящая, что особенно обидно. Хоть и за не-

24

малые деньги получил «графа», но его родные – действи-тельно из тех, из бывших, без дураков! Даже есть у него во Франции какой-то там пятиюродный дядечка, потомок быв-шего камергера. И жена у Старкова – хоть и не старше его благоверной, но чувствуется порода!

Из-за всего этого, от обиды, и затеял Величко добычу ба-ронства; пусть Старков не думает! И сбылось, а как же, чтоб у Величко – да не сбылось?..

Вот почему Павел Петрович, вначале решивший отметить событие сугубо в кругу семьи, пригласил всё-таки Старко-вых. И не пожалел! Удивил приятеля, ведь делалось-то всё втайне. Кажется, Старков даже был задет, хоть и старался не подавать вида.

Но Величко чувствовал: злится. И прекрасно. Перестанет, наконец, кичиться своими «корнями». Старков в жизни не докажет, что у Величко – поддельная родня. Не докажет!

Вот с этими приятными мыслями и провёл светский раут Павел Петрович. За ужином много шутили, поздравляли друг друга, потом главы семейств вышли обсудить текущие дела. И вот тут-то Старков и сказал озабоченно:

– Паша, у нас проблемы.Старков никогда бы не стал суетиться по пустякам, тем

более – в праздничный вечер, поэтому Павел Петрович тут же напрягся:

– Что-то серьёзное?..– Более чем. Надо одного любопытного мальчика успоко-

ить. Наши ребятки уже поработали, но, видно, не помогло.Старков любил говорить загадками, но на этот раз Велич-

ко понял его прекрасно.– Что, всё та же история? – разозлился он. – Значит, надо

унять навсегда.…Дело было, в общем-то, несложное. Фирма, в которой

трудились на благо народа Величко со Старковым, назы-

25

валась «Крепость» и занималась покупкой и продажей жилья. Само название намекало на надёжность конторы: мой дом – моя крепость. На самом же деле всё это попа-хивало криминалом, потому что время от времени куда-то неожиданно «выезжали» одинокие владельцы этих самых квартир, предварительно поручив «Крепости» продажу. На фирме трудились люди умные и лихие, если и случались проколы – то незначительные. Всё быстро и безболезнен-но утрясалось, потому что в одной связке удалось надёжно соединить многих: от начальника милиции до заместителя губернатора.

Это как у альпинистов: все скреплены общей верёвочкой, и надо, если что, удержать оступившегося, а то в пропасть могут улететь все.

И тут, как на грех, взялся откуда-то этот сопляк-журналистик. Когда и где (а главное – что?) он успел на-рыть – понять пока не успели. Однако писака сумел попор-тить руководителям немало крови, не понимая по-хорошему. Пришлось помочь ему лечь в больницу; и Величко был уве-рен, что корреспондент теперь станет значительно умней. И что – опять?..

– Да, Паша, не хотелось бы применять крайние меры, но, видно, не обойтись…

– Ну что ж делать, – лицемерно вздохнул Величко. – Каж-дый – сам кузнец своего счастья, как говорят в народе… Кому поручим?

– Как обычно, – Старков притушил окурок и щелчком от-бросил его в сторону. – Послезавтра сделают.

– Добро, – согласился Павел Петрович. – Слушай! – спох-ватился он. – Я давно хотел тебя спросить, Серёга: когда ж мы своих оболтусов наконец к делу приставим?

– Ты считаешь, что пора? – озаботился Старков. – Я уж и сам думал… Только – кем? Это ж всё-таки наши дети, из элиты.

26

Хорошие посты у нас заняты, а ставить их «бульдогами» я не хочу, да и ты – тоже. Найдутся другие хлопчики, из народа.

– Да, наши дети, конечно, это другое, – согласился Павел Петрович. – Знаешь, не нравится мне, когда умники называ-ют их «мажорами».

– А пусть себе называют. Завидуют! Мажоры так мажо-ры… А мы, Паша, должны не об этом думать, а о сути. Чтоб наши дети жили как боги! Что ж мы с тобой – зря разве ста-раемся?! Будем выстраивать, так сказать, мажорный ряд!

– Хорошо бы! – кивнул Величко. – Что предлагаешь?– Да есть одна мыслишка, – сказал Старков. – Но об этом –

позже.

* * *«Пусть мальчики развлекаются!» – под этим оптимисти-

ческим девизом протекало мажорное бытие Николая с Ин-нокентием. И хотя они были далеко уже не дети – обоим «мальчикам» недавно стукнуло по двадцать шесть, – счи-талось, что у них всё ещё впереди и что «успеют ещё на-пахаться».

Старков затеял разговор про это вовсе не потому, что ре-шил начать приобщение сына к труду, а просто показалось ему, что надо Кольку чем-то загрузить, отвлечь.

От чего – Старков сам ещё не понимал, но смутно чувство-вал: что-то происходит. Что-то не то.

Карманных денег у молодых людей было достаточно (их и карманными называть стало неправильно, слишком мелко звучит – меньше двухсот долларов у «мальчиков» при себе никогда не было); они день-деньской где-то пропадали, а иногда – и ночами. Хорошо, что есть в наше время мобиль-ная связь – очень облегчает жизнь родителей, экономит вре-мя и отдаляет инфаркты.

Но… появилось в Кольке что-то такое, чего раньше не было.

27

Озабоченные глаза, что ли?.. Старков поделился с Павлом.– Да? – удивился тот. – А я в своём отпрыске ничего не

заметил…«Неудивительно, – зло подумал Старков. – Как был ту-

гомозглым, так и остался.» Старков недолюбливал Павла Петровича ещё с комсомольских времён, когда волею случая оказался у него в подчинении. Распоряжения Величко были, как правило, неумными. Много шума из ничего. Просто Павел старался вовремя занести нужный зад, поддакнуть, выступить с пламенной речью; а брезгливый Серёжа Старков хотел выделиться собственным умом. Хорошо, что теперь настали иные времена, и Сергей Яковлевич сумел обойти ненавистного Величко: хоть они и считаются совладельца-ми конторы, все знают, что Павел Петрович – на вторых ро-лях…

Итак, Старков-старший что-то заметил, и, не найдя пони-мания у компаньона, попробовал посоветоваться с женой.

– Слушай, беспокоит меня Колька. Ты ничего не знаешь, случайно?

– А чего ему надо? – та презрительно хмыкнула. – Птичье-го молока?

– Ну, не знаю… Может, на личном фронте проблемы?– У него? С такими деньгами? Не смеши, – отрезала

Наталья. – Но деньги – это ж ещё не всё, – продолжал настаивать

Сергей Яковлевич. – Может быть, любовь невзаимная, а? Как ты думаешь?

– Я думаю, – засмеялась Наталья, – что нет такой любви, которую нельзя было бы проплатить. Такса просто раз-ная.

Сказала – и тут же осеклась. Мысленно обругала себя: дура длинноязыкая, следить надо за базаром! Сергей так глянул – даже в жар бросило. Пришлось срочно заглаживать:

28

– Нет, конечно, бывает всякое… Может, действительно… – Наталья наконец овладела ситуацией. – Я поговорю с ним, Серёженька; не волнуйся.

Но «поговорить» не получилось: со своей молодой маче-хой Николай никогда не вёл душеспасительных бесед.

Что касается Величко, то перемену в поведении Иннокен-тия заметила первым делом Лена. И она попыталась осто-рожно сказать об этом Павлу: мол, сын ваш, наверное, плохо себя чувствует, раздражается слишком часто. Павел Петро-вич, загруженный, как обычно, только своими мыслями, буркнул только: «Пустяки». И на этом кончилось.

На самом деле ни Сергей Яковлевич, ни внимательная Лена не ошиблись. Действительно, оба сыночка имели сей-час причины для плохого настроения: проигрались недавно в карты в пух и прах, спустили все наличные и остались ещё должны немало. Срок истекал через два месяца.

Конечно, можно было попросить у отцов, но это вызвало бы ненужные расспросы. И так уже папаши хором, друж-но навязывали им «работу». Кольке Старкову – ещё ниче-го: сумма его проигрыша, хоть и большая, была ровно в три раза меньше долга молодого Величко.

А время шло, не шло, а мчалось, и дней становилось всё меньше и меньше. Вот-вот придётся признаваться папаш-ке – и тогда уже не отмазаться от трудовой деятельности, гори оно всё синим пламенем! А тут ещё Лена, гусыня без-головая, лезет с разговорами:

– Иннокентий Павлович, скажите, может, я могу вам по-мочь?

Ишь, мать-игуменья нашлась! Кешка ей прямо и выложил:– Не вмешивайся, когда тебя не просят!!! Поняла?! – за-

орал он, краснея от злости. – Запомни, милая моя: я не нуж-даюсь в жалости собственной прислуги!

Лена охнула и тяжело отступила, схватившись одной ру-

29

кой за дверной косяк, а другой – за грудь. О возрасте до-мработницы в этом доме никто никогда не думал, она была чем-то неизменным и стабильным, вроде корзины для белья в ванной комнате. Поэтому Иннокентий, вдохновившись, продолжал вопить (становилось легче!):

– Ещё раз посмеешь полезть ко мне – не знаю, что я с то-бой сделаю! Ты тут живёшь на всём готовом – ну и радуйся тихо, потаскуха старая!!!

Лена побелела как бумага и с трудом прошептала:– Иннокентий Пав… Кеша… Мне плохо, плохо…– Можно подумать, мне хорошо! – вскипел молодой хозя-

ин. – Оклемаешься.И он вышел, тяжело грохнув дверью напоследок. Лена,

как сквозь ватную стену, услышала, что взревел мотор Кеш-киного авто. Уехал.

Это была последняя осознанная мысль: женщина рухнула, как куль с мукой. Как на грех, дома никого не было.

Через два часа приехавшая из парикмахерской Вероника застала Лену всё в той же позе на полу. Вероника истериче-ски завопила, решив, что перед ней – мёртвая. Однако у неё хватило ума вызвать «скорую».

Врачу удалось привести Лену в сознание, но ничего уте-шительного он не сказал:

– Больной нужен покой и уход. Сколько продлится пара-лич – неизвестно. Мужайтесь, может быть, это навсегда…

Мужаться Вероника не собиралась и немедленно вызвала мужа. Тот прибыл довольно быстро, и уже к вечеру кое-что решилось: Лену поместили в маленькую комнату на втором этаже; Павел Петрович в срочном порядке через хорошего знакомого нанял новую помощницу.

Она явилась на следующее утро и хозяина абсолютно устроила. То, что надо: средних лет, здоровая, одинокая. Будет жить в доме (а значит, часть зарплаты вычитается за

30

еду и проживание), делать всё, что до этого делала Лена, и к тому же сколько потребуется, будет ухаживать за непод-вижной теперь старухой. Новую прислугу звали красиво: Августа.

Она ретиво взялась за дело, и целых две недели всё шло хорошо, и даже лучше, чем при Лене. Августа шикарно го-товила, с выдумкой. Она когда-то в молодости устраивала банкеты для «больших людей». К тому же была исполни-тельна и вежлива, а самое главное – не наблюдалось у неё в глазах того скрытого упрёка, который нет-нет да и мелькал в выражении лица Лены…

Но однажды утром Августа решительно сказала:– Господин барон, мне нужно поговорить с вами, и срочно. Величко стало неприятно: ну вот, сейчас попросит при-

бавки. Работы много, это так, да ещё и уход за Леной… Он приготовился торговаться, но Августа, вопреки ожиданию, заговорила не о деньгах:

– Павел Петрович, я вот о чём подумала…Они были одни, и об этом разговоре Павел никому не про-

болтался. Ох и умна, оказывается, новая прислуга, умна как дьявол!

Эвтаназия – вот так красиво это называется. Лена никогда больше не встанет, это ясно как день. Сколько времени она бревном проваляется?.. Зачем же мучить? Надо проявить милосердие.

– Сами видите, Павел Петрович, она отнимает у меня столько сил! А хотелось бы, чтоб моя работа вас радовала, понимаете? Не люблю я готовить кое-как, а с этой Леной – просто руки опускаются и настроения никакого…

Августа успела, конечно, давно выяснить, что Лена здесь – никто и ничто. Иначе она б такого разговора не затеяла.

Да-да, эвтаназия – это выход.Величко немедленно связался с надёжным врачом, в поря-

31

дочности и молчании которого был уверен. Заминка произо-шла только с суммой, здесь возникли разногласия, которые, впрочем, удалось разрешить. Ценным было то, что молча-ние оказывалось в интересах обоих и дальнейший шантаж просто отпадал. Оставалось назначить день.

Павел Петрович подгадал очень удобно, и, таким образом, о визите врача знали только он и Августа.

Чтоб не волновать Лену (которая, впрочем, не могла бы даже крикнуть), Августа накануне объяснила ей, что зав-тра придёт доктор и сделает очень важный укол («Лекар-ство дорогое, учтите! Благодарите Павла Петровича, это он достал!»), после которого Лена гарантированно пойдёт на поправку. Женщина, конечно, поверила, ведь она всю свою жизнь отдала Павлику и детям…

А на другое утро всё было кончено. Скорбящая семья тор-жественно проводила Лену в последний путь, не поскупив-шись на хороший гроб и пышные поминки. Таким образом, старая домработница обрела заслуженный покой, вечную память и престижный гранитный памятник, а Павел Велич-ко окончательно утвердил в правах успевшую уже стать не-заменимой Августу.

* * *Под этот шумок Иннокентию ловко удалось вернуть долг.

Получилось гениально и просто: утирая крокодиловы слё-зы, Кешка попросил отца поручить лично ему все хлопоты по похоронам Лены, которая «была ему как родная».

Вечно занятый Величко только обрадовался и, конечно, никакого отчёта по расходам не спрашивал. Так что спасибо старушке: выручила Кешеньку!

Отдав долг, Иннокентий снова стал весел и беззаботен. Вот Николаю – тому не повезло: пришлось всё-таки просить денег у отца, предварительно сочинив жалостливую басню.

32

Что-то там о девушке, которая «залетела» от Кольки и тре-бует или жениться, или денег на аборт. Сергей Яковлевич вошёл в положение сына (сам был молодой!) и требуемое дал, хотя и прочитал лекцию.

На самом деле таких сентиментальных историй в жизни друзей не было, пока, во всяком случае, всё обходилось. Многочисленные подруги оказывались в меру сговорчивы-ми, милыми и непритязательными.

Один раз только – и не у Николая, а у Иннокентия – вышла осечка, да и то давно. Он не любил об этом вспоминать.

Дело было ещё в институте, на втором курсе. Понравилась ему девчоночка с параллельного потока – ну хоть плачь. Ни-чего особенного, если честно, а Кешка даже сон потерял. До этого, с другими, – стоило только руку протянуть, даже не-интересно… А здесь – и так, и этак, и никакого сдвига. Не-смотря ни на что! Вот купил Кеша в ювелирном браслетик – милую вещицу, очень недешёвую – и подкатил к зазнобе с подарком. Так она отрезала:

– Иннокентий, извини. Не могу я этого принять.Кешка ожидал чего угодно, но чтоб девушка отказывалась

от дорогой цацки?.. Абсурд.– Но почему?..– У нас с тобой не такие отношения, чтобы я могла взять

подобный подарок.– Ну так давай сделаем, чтоб отношения соответствова-

ли!.. – растерялся юноша.– Нет, нет. Я не смогу тебя полюбить, потому что… Пото-

му что люблю другого! – закончила она решительно.Вот те на! Кешка исстрадался, а потом попробовал подъ-

ехать с другой стороны. Скоро у девушки ожидался день рождения, и Величко, выяснив, чем любимая дышит и жи-вёт, стянул под это дело из домашней библиотеки двухтом-ник Ахматовой и принёс в подарок.

33

Глаза девушки распахнулись до размеров блюдец, когда она увидела книги.

– Тебе! Поздравляю! – торжествовал Иннокентий. Девушка уже протянула было дрожащие пальчики к своей

мечте, однако пришла в себя и снова отказалась:– Не могу, не возьму. Это ко многому обязывает, пойми,

Кеша. А я тебе ничего обещать не собираюсь.Так и не взяла, дура! Иннокентий её почти возненавидел.

Ну что, что она из себя корчит?! Одевается бедненько, жи-вёт небогато, отца нету… А ведёт себя, как королева Ан-глии. Дебилка в очках! (Эти очки почему-то Кешку больше всего бесили.)

Вот такая старая история. Попереживал Кешка ещё немно-го да и утешился с другими, но проклятый образ недотроги до сих пор не давал ему покоя. Ещё тогда пообещал себе, что когда-нибудь исполнит задуманное, и подобная девушка (пусть не та, а другая, но похожая) возместит ему мораль-ные потери юности.

* * *Не зря говорят, что наши мысли – это планы судьбы. По-

сле опасного увлечения картами (как бы там ни было, но проигрыш многому научил Иннокентия) ему снова стало скучно. Депрессия, как сказал Колька Старков. Но карты он тоже отверг: не вариант.

Он же, как обычно, взялся найти другое интересное за-нятие, чтобы снова поглотить без остатка убийственное свободное время. Много чего друзья уже перепробовали, ещё будучи студентами, и затем, после получения дипло-мов, чего только не изобрели... Осторожный Старков являл-ся тормозом и гарантом, и приятели всегда могли вовремя остановиться и не перейти ту грань, за которой начиналось необратимое.

34

Так, например, было с наркотой: побаловались немножко, поймали кайф; но дальше дело не пошло. Много, много на-глядных примеров было перед глазами, и стать «наркозом-би» парням не хотелось. Болезненная зависимость от чего бы то ни было – хуже тюрьмы. Они это понимали.

Таким образом, что же оставалось в палитре развлече-ний? Что-нибудь пикантное, острое, пусть и очень дорогое. Пусть! А зачем же тогда существуют деньги?

И тут сама жизнь подбросила Иннокентию интересную идею, обещавшую новые ощущения и нескорый (во всяком случае, он на это рассчитывал!) финал.

Подскочил как-то на своём «мерсе» забрать сестру из ин-ститута, что бывало очень редко; она – девица независимая и неконтактная, а тут – сама попросила. И увидел с ней ря-дом одну провинциалочку: девушки что-то обсуждали. Тут Кешкино сердце ёкнуло: вот она, девочка в очках. Почти как та… Тоже – черноглазая и тоненькая, как прутик.

Он сразу завёлся: кто? как зовут? Анжелка, удивляясь, объяснила, что здесь ловить нечего, пусть братишка уймёт-ся. Девушка – это однокурсница, правильная до тошноты. Анжелка с ней и не общается, а так просто – «здравствуй» и «до свидания».

– Так что брось, Кеша. Не стоит, – сказала она.Брата это только раззадорило, и он продолжал расспраши-

вать. Лишний раз убедился: до чего интересно может вый-ти! Даже жить сразу захотелось!

Девушка, действительно, была экзотична до чёртиков: зо-вут Малика (по-узбекски – принцесса; у неё, оказывается, папаша – узбек), учится «на бюджете» (то есть голь перекат-ная), отличница. Потрясающе крепкий орешек!!! Восточные девицы – это не то что наши, даже нетронутые попадаются. Такая коррида может нарисоваться!

Кешка рассказал Старкову, и даже тот одобрил:

35

– Слушай, вот это да! Такое приключение можно органи-зовать! Помощь нужна?

Иннокентий отказался, но пообещал держать Николая в курсе. И тут же начал действовать.

К счастью, Малика действительно оказалась дикой горной козочкой; держалась как скала. Ну и театр с ней был!

Сначала – знакомство (с шараханьем в сторону и опущен-ными глазками). Тут Анжелка посодействовала. Потом – дежурство «влюблённого» у подъезда вуза; цветы, компли-менты, пожатие руки. И конечно, истинно джентльменские галантность и предупредительность. И самое главное: как похожа Малика была на ту однокурсницу! Интеллигентка, блин.

Так похожа, что Кешке такое даже начало поднадоедать. Это ломание истощало его терпение, бесило… Желание Величко начало было гаснуть (сколько времени уже прошло, а толку – ноль!), как вдруг Малика дрогнула, растаяла. И вот он – «пер-вый поцелуй». Кешка еле выдержал, спугнуть её сейчас – это была бы непростительная глупость. Ждать надо.

И он оказался прав: за первым поцелуем явились и другие, уже более лёгкие. «Принцесса моя! – это Иннокентий твер-дил ей, как «Отче наш». – Дождался и я, значит! Девочка моя, счастье моё хрустальное!»

«Девочка» и «счастье хрустальное», неопытная и неис-кушённая, таяла, щедро снабжаемая букетами и конфетами. Влюбилась.

Но вот окончательный результат никак Кешке не давался. «Если поженимся», – пообещала упёртая принцесса. И толь-ко так.

– Что делать?! – спросил он у Николая.– Предложение, конечно, – ухмыльнулся тот. – Хочет де-

вочка в загс – уступи. Ты уступишь – она уступит. Тут вза-имность важна, понял?

36

Нет, не понял Кешка. Какой загс?! Рехнулся, что ли, Стар-ков на пару с этой дикаркой?!

– Кеша, милый, – рассердился Николай, – а кто тебе ска-зал, что за печатью в паспорте надо приходить?! Подайте заявление – и всё! Жениху можно многое… – подмигнул он загадочно.

Это был выход; голова всё-таки Колька Старков, не отнять. Так и надо сделать! Но – решил Величко – если и после за-явления начнётся та же песня: «Не надо, Кеша!» – ну её к чертям собачьим, надоело.

Анжелка, которая тоже с большим интересом наблюдала за развитием событий, поразилась, когда узнала про загс.

– Ты что, в самом деле женишься?! – допытывалась она у братца.

В интересах дела пришлось подтвердить. А то ещё сбол-тнёт где не надо – баба есть баба. Весь кайф испортит.

…Заявление было подано по всем правилам. К счастью, папа-узбек уже много лет назад отошёл в мир иной; а мама невесты против богатого жениха, конечно, не возражала. Одно лишь было странно:

Иннокентий пока не хотел знакомить будущую тёщу со своими родителями. Но очень убедительно рассказывал, что они – в курсе и только «за»; а встреча состоится немного по-годя. И пространно намекал на подводные камни семейного бизнеса, которые отнимали всё свободное время у Кешки-ного родителя.

Конечно, ни Павел Петрович, ни Вероника ничего не знали, а Анжелка ничего не говорила. Она предвкушала большой сюрприз, потому что мечтала испортить отцу настроение. С тех пор, как он привёл в семью Верку-дуру, Анжелка его крепко недолюбливала. Пусть папочка попляшет от Кешки-ного решения, пусть!!! Ей тоже было интересно: а что же дальше? Чувствовала: шоу гарантировано в любом случае.

37

Ничего не подозревающая Малика, зачислившая сестру любимого в лучшие подруги, начала готовиться к свадьбе. Кешка был нежен и ласков, как никогда, и зазвал невесту в ресторан, на ужин при свечах.

Вот там наконец-то всё и произошло, благо, паре пре-доставили отдельный кабинет с широким диваном. Были жаркие поцелуи: «Любимая, я с ума схожу! Уступи мне наконец, я так больше не могу!». В ход пошли древние басни про вечную любовь и пропавший аппетит, и Мали-ка сдалась.

И Кешка был вознаграждён по полной программе: восточ-ный плод оказался ещё никем не надкушенным.

Они пробыли в ресторане до самого закрытия, и уже да-леко за полночь Иннокентий привёз домой счастливую не-весту. Всё.

Игра закончилась благополучно, и победитель получил главный приз. И, как это всегда с ним бывало, парню сразу стало невыразимо скучно… Вернувшись домой, он долго-долго не мог заснуть, всё придумывал, чем же дальше себя занять? А то опять депресняк проклятый задавит…

Но всё же развлечение кончилось не так быстро: ещё це-лую неделю опухшая от слёз Малика выискивала Кешку по всему городу и пыталась «поговорить».

– Я ж тебе сказал, – втолковывал девушке Величко, – раз-любил. Понимаешь?! Я не виноват. Какой смысл нам же-ниться, если любовь ушла?!

И Малика перестала за ним бегать, но перестала ходить и на занятия… И вдруг – сообщение в газете: из окна много-этажки вчера вечером выбросилась девушка; погибла сразу. Это была Малика.

Ну не идиотка?! – Иннокентий боялся, чтоб его не привлек-ли. Но обошлось. Малика, оказывается, так никому и не ска-зала, что любимый бросил её. Никому, даже матери. А значит,

38

эта смерть выглядела нелепой случайностью. И ничем иным. Похороны вышли многолюдными, но Кешка туда не хо-

дил; а ослепшей от горя матери девушки было не до того, чтоб доискиваться «жениха». Теперь-то – зачем?..

* * *…Новое интересное дело на этот раз придумал уже не

Старков, а сам Иннокентий. Точнее, не придумал, а увидел по телевизору. А Старков – подхватил, похвалил, обдумал детали. И вот – пожалуйста: и жизнь хороша, и жить хо-рошо. Во всяком случае – адреналин снова предвиделся в немалых дозах.

Подобралась лихая компания человек на двадцать. Из сво-их, конечно, из «мажоров». У всех – дорогие машины.

Соревнования решили устраивать ночью, на централь-ном проспекте (это была самая длинная улица с хорошим асфальтом). «Прикрытие» пообещал организовать сын на-чальника областного ГАИ, тоже принявший в ралли дея-тельное участие.

Было на что посмотреть! Три часа ночи, пустой город, и – бешеная гонка; на спидометре – от ста тридцати и выше! Среди участников соревнований оказались парни разные: и те, кто умел водить машину более-менее сносно, и те, кто просто любил скорость. Но тут особого умения и не требо-валось. Ни знаков, ни светофоров… Только скорость и ещё раз скорость!

Старт и финиш находились в одном месте: спустя три километра проспект венчало кольцо разворота. Девушек в машину не брали – на всякий случай; да и пищали они не-выносимо. Но на финише победителей ждали и улыбки, и поцелуи, а как же!

Анжелкин парень тоже пристрастился к новому виду спорта, и теперь и брат, и сестра Величко часто пропадали до самого утра.

39

И Павел Петрович, и Сергей Яковлевич слышали о новом шоу «золотой молодёжи», поощряли его от всей души. А что, это интересно! В комсомольской молодости старших такого экстрима и представить себе нельзя было, а жаль. Так что пусть мальчики поупражняются в вождении, чего там. Тем более, что отцы хорошо знали своих сыновей: любое увле-чение – всего лишь увлечение, имеющее как начало, так и конец. Натешатся – сами успокоятся, а запретный плод, как известно, сладок.

На жалобы жителей проспекта никто, конечно, внимания не обращал. Ведь развлечение понравилось, привлекло к себе «детишек» почти всех руководителей города. Кому же жаловаться?

Ночи напролёт мощные авто носились туда и обратно, а ближе к рассвету гонки увенчивались салютом из ра-кетниц в честь победителей и стрельбой пробками шам-панского.

Кешка числился здесь в везунчиках, обогнать его было не-легко. Тут даже Колька Старков признавал преимущество Величко. И в награду рядом появились новые шикарные де-вочки – у победителей это дело обычное. Сексуальные изы-ски приятелей обновились, приобрели необычные оттенки: девушки все – как на подбор – умели такое!..

* * *Давным-давно, когда Кешка был пацаном, довелось ему

испытать, что это такое, когда жизнь живого существа за-висит от его, Кешки, прихоти. Дело чуть не кончилось пла-чевно, если б не Лена: заступилась за любимца, коршуном налетела на обидчицу!

А было так: в самый разгар летних каникул выпало не-сколько таких дней, когда мальчику ну совершенно нече-го было делать. Целый день он слонялся по раскалённому

40

двору (они тогда жили в пятиэтажке на окраине) и тешился тем, что швырял камни в бездомных собак и кошек, которых было предостаточно у мусорных баков. Швырял-швырял, и вдруг его озарило: подманил кусочком колбасы доверчивого пёсика и принёс его на пустырь за школьным стадионом. Мальчик давно заприметил там небольшой, но довольно глубокий пустой колодец, забетонированный изнутри и прикрытый ветхими досками. Что это была за яма, для чего предназначалась – вряд ли кто-то уже помнил, но Кешке ко-лодец пригодился.

Он бросил в него пса и в течение целых семи дней получал немалое удовольствие: приходил сюда и, лёжа ничком, за-глядывал в яму, часами наблюдая, как ведёт себя несчастное существо. С каждым днём пёс становился всё слабее, уми-рая в душном колодце без воды и еды. В первые два дня он тихо скулил, завидя Кешку; а потом – перестал.

Кешка жадно вглядывался в его угасающие зрачки и чув-ствовал себя королём Вселенной, ведь от него одного зави-село, дать собаке подохнуть или нет. Его распирало чувство собственного могущества, и мальчик не выдержал, поделил-ся с дворовыми приятелями.

На другое утро на пустырь отправились уже всей компа-нией и заглядывали в яму по очереди, а Кешка торжество-вал.

И вдруг один из мальчиков рассказал дома про Кешкин эксперимент, и тут его мама, охнув и запричитав, отвесила сыну здоровенную затрещину: «Садисты! Скоты!..». И уже через пять минут, снабжённая какими-то верёвками, бро-силась на пустырь, погнав впереди себя сыночка: «Спасать будем собаку!». За ними увязались и другие пацаны: инте-ресно, что будет?

Прибежали к яме; женщина глянула и заплакала:– Потерпи, собачка! Сейчас, сейчас…

41

Но вытирая слёзы, действовала быстро и решительно: на-дёжно обвязала верёвками своего сына и осторожно, с по-мощью мальчишек, ставших в «цепочку» для подстраховки, спустила его в колодец. Ребёнок взял собаку на руки, и их благополучно вытащили наверх…

Только по открытым глазам пса можно было понять, что он ещё жив. Несчастное животное неподвижно лежало и ни на что уже не реагировало.

– Господи, что же это?.. – снова заплакала женщина. Она пыталась дать собаке хлеба, но та не брала.

– Кто, кто это сделал?! – набросилась она на пацанов. Те рассказали.

– Ладно, с Величко потом разберусь! – крикнула она, под-хватила собаку на руки и куда-то помчалась.

Потом узнали: женщина ездила к ветеринару, но соба-ку пришлось усыпить. Сказали, что поздно, и спасти уже нельзя…

Приехав домой, женщина первым делом нашла Кешку, ко-торый опять, скучая, слонялся по двору, схватила его за ухо и крутанула что есть силы. Тот взвыл от боли.

– Веди меня к своим родителям, подонок!!И, не отпуская ухо, потащила Кешку. Дверь открыла Лена

и мгновенно оценила ситуацию:– Вы что же это чужому ребёнку уши крутите?!И не стала даже слушать, хлопнула дверью перед носом

опешившей соседки.Потом, осторожно смазывая Кешке ухо (оно нестерпимо

болело), долго грозилась:– Ишь! Ничего, я найду на неё управу! Я в милицию пойду!(Кешка успел рассказать, как и что, выгодно изменив фак-

ты). В милицию Лена, конечно, не пошла, но пожаловалась Павлу Петровичу, и тот ходил разбираться. Вернулся разъ-ярённый:

42

– Надо же, всякое дерьмо будет меня учить! Я сам знаю, как сына воспитывать! Из-за какой-то паршивой собаки мо-его рёбенка чуть не искалечила, сволота!!!

Он ещё долго возмущался и в конце концов запретил маль-чику общаться с сыном обидчицы. А вскоре они переехали, и эта история забылась сама собой.

История забылась – а впечатление осталось. Чужая жизнь в твоих руках – это ощущение не для слабаков, вот что по-нял Величко. А себя он слабым никогда не считал.

* * *«Мы – каста неприкасаемых!» – любил твердить Колька

Старков. Отцова депутатская неприкосновенность автома-тически защищала и «мажоров».

«Каста неприкасаемых» все свои новые придумки метко называла «кастингами неприкасаемых». Это на тот случай, когда деяние вызывало сомнения: а вдруг?.. Мало ли!.. Уго-ловный кодекс – книжечка неуютная.

– Смотря для кого, Кеша, – был уверен Старков-младший. – Наши папашки тоже не праведники, а живут как короли. Сами живут и нам дают.

…Иннокентий безумно любил скорость, и вынужденно-умеренная езда доводила его до бешенства. Правда, с таки-ми номерными знаками, которые отец обеспечил машине сына, соблюдение лоховских правил было необязатель-ным.

Молодому Величко даже нравилось иногда нарушать: ни один гаишник не решался остановить «мерс» с вол-шебными буковками. Один раз только вышло смешно: глупый лейтенантик (наверняка из новичков, желторо-тик) посмел притормозить Иннокентия, когда тот прое-хал на красный свет.

Да было бы о чём говорить! – дорога стелилась почти

43

пустая, Кешка никому проблем не создал. Видел он этого гаишника, но не думал, что у того хватит ума угрожающе поднять свой жезл.

Ну ладно, Величко остановился. Не выходя из машины, опустил стекло:

– Что надо?– Ваши права! – бодро потребовал страж порядка. – Вы

нарушили правила.– Брось, командир, – ухмыльнулся Кешка. – Я ж никому не

помешал, разве не так? К тому же – извини, спешу я.Но лейтенантик заупрямился, и тогда Величко не выдержал:– Слушай, мальчик! Смотри, не перестарайся. На номера

глянь!!!Гаишник наконец-то очнулся, густо покраснел и отдал

честь:– Извините… Счастливого пути! Смотрите, осторожнее!..Вот так бы и сразу, лопух ушастый. Но ничего, это даже

мило. Тоже приключение. Долго ещё, вспоминая забавного ментика, Величко веселился от души. Какие у него глазёнки стали перепуганные, когда догадался, КОГО остановил, за-конник долбаный.

Итак, любя скорость, Кешка мало внимания обращал на всякие там знаки; если хотел – то гнал от всей души. И вот как-то раз не повезло.

Откуда нарисовалась эта тётка на переходе? Сама винова-та: прётся так, вроде и не на дороге находится! Мало ли, что переход, по сторонам надо смотреть. Как в детстве учили: посмотри налево, потом направо… Так нет же, шагает по «зебре», как у себя дома! Остановилась бы, пропустила ма-шину – пила бы сейчас дома чай с баранками, а не отдыха-ла в морге с номерком на лодыжке… Иннокентий не успел свернуть; лезла женщина прямо под колёса, как специально. Да ещё и собаку вела на поводке. Собака – та умнее; рвану-

44

лась в последний момент. И спаслась бы, если б тётка до-гадалась поводок отпустить. А так – царство небесное им обоим; двоих – одним ударом. Только струйки красненькие брызнули…

…Кешка сначала хотел было из машины выйти, но почти мгновенно понял: его сейчас растерзают. Авария произошла на глазах у многих, возле «зебры» на остановке автобуса было немало народу.

Когда всё случилось (секунда, не больше!), все истошно закричали, несколько мужиков бросилось наперерез «мер-седесу». И он, конечно же, дал газу.

Но машину запомнили (Кешке врезалось в память, как один дядька вслед заорал: «А номера-то блатные, депутат проклятый!!!»), и к вечеру Величко-старший уже знал всё. Дома был большой скандал, но, откричавшись, отец всё-таки дело замял, приказав только сыну пока (хотя бы месяц, с ума сойти!) не садиться за руль.

Всё было бы проще, если б не собака. Оказалось, что сбил Кешка домработницу одного влиятельного человека. Ещё хорошо, что Павел Петрович был с ним немного знаком. Женщина погибла на месте, но со стороны её родственни-ков никто претензий не предъявлял. Вряд ли они даже пред-ставляли себе её судьбу (давно уехала из деревни, полжизни провела в услужении). А вот пёс… И зачем эта тетёха по-тащила собаку с собой в магазин?!

Кобель-то дорогущий, с родословной; страшно сказать, сколько стоит. Пришлось, конечно, компенсировать чуть ли не вдесятеро. А как же, и за моральный ущерб! Пёс этот был любимцем хозяина; Павлу Петровичу еле-еле удалось сохранить с пострадавшей семьёй приличные отношения. Величко-старший долго злился на сына, до сих пор иногда припоминает.

А «мерс» пришлось рихтовать: Кешка шёл на скорости не

45

меньше ста двадцати, и от столкновения помялся весь пере-док. Иннокентий сначала хотел даже продать машину и ку-пить другую (он терпеть не мог что-нибудь подпорченное), но автомастер попался толковый, что называется «золотые руки», и «мерседес» после «лечения» никак про ту неприят-ность не напоминал, стал, как новый.

* * *Между тем Анжелка развлекалась по-своему. Природа не

обделила её внешностью, и в желающих поухаживать не-достатка не было. Но всегда лучше выбирать кого-нибудь из своего круга, и девушка предпочла сына мэра, Игорёшу Буровского.

Если когда-нибудь эти отношения завершатся браком – бу-дет совсем неплохо, нормальная девушка всегда должна ду-мать о перспективе. Не вечно же ей скакать по дискотекам и тусовкам. А статус замужней дамы даст возможность из кружка золотой молодёжи перекочевать в мощный круг зо-лотого бомонда.

Анжелке нравилась такая жизнь и, в отличие от брата, ни-какие депрессии ей не угрожали. Только…

Всегда бывает это «только», лишь относятся к нему по-разному. Одни – пассивно выжидают, и их судьба обычно не балует: дерзости маловато. Анжелка нерешительностью не страдала, а значит, могла всегда рассчитывать на удачу.

Так и здесь: смотреть и ждать девушка не собиралась. И как тут вытерпеть?! – появилась в заветном баре «ма-жоров» одна особа. Анжелка сразу её раскусила: ну копия Верка-дура, такая же шустрая. Приехала, видите ли, из сво-его Мухосранска покорять большой город! И всё бы ниче-го, каждый выживает как может, но то, что ей приглянулся Анжелкин возлюбленный, – наблюдать пассивно было бы унизительно.

46

Выглядела новенькая классно: нежно-яркая, настоящая кра-савица, такие ещё сохранились в единичных экземплярах по «медвежьим углам». Втёрлась потихоньку в кружок постоян-ных тусовщиков (многие парни положили на девицу глаз!), стала своей в доску и – куколка не промах! – уже потихоньку-помаленьку начала всех подряд влюблять в себя.

Ну пусть бы уже окончательно определилась, а то ведь хитрая, стерва: с запасом авансы раздаёт. И Анжелкиному парню – в первую очередь, а тот и рад.

Своенравная гордячка терпеть этого долго не могла и, ко-нечно же, не собиралась; девицу пора было отправить куда подальше. Но как?.. Добровольно её отсюда теперь не выку-рить, вцепилась в городскую жизнь акульей хваткой.

И Анжелка придумала. Она никогда не считалась особо ще-петильной и тихой (поэтому заслуженно носила прозвище Торнадо), а здесь церемониться было даже глупо. Анжелка договорилась с одним «качком» с крепкими нервами, которо-му не помешали бы деньги, и вот, пожалуйста – в два дня про-блема была решена. Причём решена на все сто! – больше сво-ей смазливой рожей наглая соперница никогда похвастаться не сможет. Плеснули ей в рожу кислотой – и счастливого пути обратно в своё провинциальное болото, зализывать раны.

Кислота попала удачно: съела кожу всей правой половины лица и сожгла глаз.

…Об этом ещё немало говорили, но кто и за что отомстил новенькой – так и не доискались. Анжела, слушая страш-ный рассказ, тоже кивала и ужасалась, как и все. И так же, как и все, постепенно утратила к этому интерес.

Любимый был благополучно возвращён к знакомому телу и про опасную симпатию забыл, как и не было ничего.

А как вы думали? – за счастье нужно бороться! Анжелка свято верила, что отстояла свои права совершенно справед-ливо.

47

* * *Мэр города Геннадий Иванович Буровский был совсем не

против соединить в одно законное целое своего сыночка с дочерью самого Величко. Это хороший, достойный вариант; да и пора наследника женить, чтоб наконец остепенился. И надо сразу переходить в солидный бизнес; пусть Величко посодействует зятю.

Возле себя держать Игоря было очень неуютно: то и дело находились скрытые враги, которые протаскивали в печать разные сплетни о деятельности дитяти мэра. Конечно, папа пристроил сыночка довольно неплохо, вторым заместите-лем, но с этим пора было кончать.

Особенно остро стал вопрос после неприятностей с кол-лекцией Игоря. Увлекается парень военными орденами, это ж разве плохо? Это, в конце концов, наша история!

Но не хватало Игорёчку для полного счастья Звезды Героя Советского Союза; ну никак не удавалось достать. Пришлось юноше пойти не очень правильным путём (говоря грубым языком, украсть награду. Не самому конечно, что вы! Нанял пацанов), а обманутый ветеран такую бучу поднял! Сам мэр лично ездил к бунтарю домой, огромные деньги предлагал – любой бы заткнулся, да ещё благодарил бы, а этот…

– Я до Президента дойду!!!И дошёл бы, да помер вовремя. Нет, его и пальцем никто

не тронул, просто это был тот самый редкий случай, когда смерть пришла как нельзя более вовремя.

И сразу всё стихло: нет жалобщика – нет и жалобы. Даже пресловутая Звезда осталась всё-таки у Игоря: наследники героического фронтовика деньги любили больше, чем де-душку.

Павел Петрович давно имел с мэром некоторые общие ин-тересы, и новый план фирмы «Крепость» был известен Бу-

48

ровскому досконально. Давно уже и Геннадию Ивановичу, и многим, не последним в городе людям, мозолило глаза это общежитие. Старое, но прочное, добротной постройки, оно служило родным домом шестидесяти восьми семьям. Да, конечно, комната в общежитии – это не то, что отдельная квартира, не сравнить. Но работники комбината, ждущие своей (бесконечной!) очереди на казённое жильё, обустрои-лись тут основательно, с пропиской. Здесь женились, рожа-ли детей, растили их – одним словом, жили.

Рядом с домом давным-давно была старенькая детская площадка, спасаемая от разрушения силами самих жильцов. Время от времени наиболее ретивые родители устраивали субботники, где всё это подправлялось, подкрашивалось и верно служило до следующей весны. Бывшие дети станови-лись взрослыми, и теперь уже они что-то бесконечно чини-ли на детском «пятачке» для своих потомков.

Так бы, наверное, и шло дальше, но общежитие занима-ло элитный кусок земли, там, где центр давно расцвёл, обу-строился, обновился. Дорогие, заново отделанные квартиры в соседних зданиях раскупались достойными людьми, и этот старый дом – почти бомжатник – в своём прежнем амплуа многих не устраивал.

Фирма «Крепость», идя навстречу пожеланиям мэра, на-чала потихоньку скупать приватизированные комнаты. Но дело продвигалось невыносимо медленно: продавать хотели далеко не все, ведь тогда пришлось бы жить на улице.

Долго ломая голову, Буровский (не без помощи Величко со Старковым) нашёл-таки выход: общежитие (всё, целиком) перешло в руки одного хозяина. Продажу благословил гор-совет, и все оставшиеся жильцы в единый миг из владель-цев превратились в нанимателей.

Всех предупредили письменно, в законном порядке: че-рез три месяца жильё освободить, потому что новый хозя-

49

ин сроки аренды ограничил. У него другие планы, и теперь квартиросъёмщиков убедительно просят подыскать себе другое помещение. В противном случае «будет произведено выселение в принудительном порядке».

Жильцы дома в панике бросились в суды и получили отпо-ведь: всё законно. Крепко пожалели те, кто не захотел про-дать свою комнатёнку… Хоть какие-то деньги получили бы, а так – выкинут бесплатно.

Но нашлись упрямцы, которые до конца в такой кошмар не верили и дотянули до последнего дня. Ну что ж, рейдерская атака (тем более подкреплённая решением властей!) была проведена быстро и в срок. Потери жильцов: четверо – в боль-нице, один – умер; потери «Крепости»: не зафиксированы.

На выселение сбежались зеваки со всего района, но цен-тральная газета отозвалась сдержанно: «Незаконных жиль-цов отселили органы правопорядка». Куда именно отсели-ли – вездесущая газета благоразумно не сообщала.

И уже очень скоро старая детская площадка тоже закон-чила свои дни: здесь началось строительство современной автостоянки.

* * *Комнаты бывшего общежития раскупались с приятной

быстротой, и «Крепость» получала сверхприбыли.Как-то так совпало, что список новых владельцев сплошь

состоял из детей элиты. Купленные комнаты объединялись в роскошные квартиры, не менее ста тридцати квадратов; всё заново перепланировывалось и переустраивалось.

В городе обновлённое здание метко прозвали «Мажор-дом», намекая на «золотых деток». Всем видно было, какие деньжищи сюда вкладывают: дом, молодея на глазах, обре-тал двухуровневые «гнёздышки»: с залами и студиями, зим-ними садами и домашними бассейнами.

50

Первыми, конечно, позаботились о своих детках «отцы идеи»: и Величко, и Старков, и Буровский тут же оформили документы на лучшие «куски» нового пирога.

Старшие давно подумывали о том, что совсем неплохо было бы отделить выросших детей. Конечно, в отцовских особняках места хватало, но дело, конечно, не в этом. Пусть наконец молодёжь становится на собственные ноги! Да ещё вдруг жениться захотят – и куда их? Молодые должны жить отдельно – истина настолько избитая, что даже повторять неловко.

В «Мажордоме» за Величко числились две квартиры (Анжелке и Иннокентию), за Старковым – одна. А мэр, хотя и прикупил квартиру сыну, надеялся в скором вре-мени на её продажу (спрос – бешеный!), так как рассчи-тывал соединить Игорька с Анжелой Величко под одной крышей – крышей невесты. Так обещал ему Павел Пе-трович.

Новые квартиры, пока в них ещё не было острой необходи-мости, отделывались, приобретая небывалый лоск, и смирно ждали своего часа. Тихие огромные комнаты, обставленные эксклюзивной мебелью, дорогие ковры и суперсовременная домашняя техника – всё это преданно охранялось заранее нанятой, скучающей пока без дела, обслугой.

Впрочем, иногда квартиры оживлялись подвыпившими компаниями «мажоров», решившими вдруг поехать «на хату». «Мажордом», таким образом, слыл в городе этаким домашним клубным комплексом, но – исключительно для своих, избранных судьбой.

* * *Вот теперь, когда всё наконец утряслось и устоялось, Сер-

гей Старков опять вернулся к той же мысли. Надо, надо сы-новей приобщать к семейному бизнесу; им давно не шест-

51

надцать. Величко тоже согласился, поддержал и настоял.И так уже долго откладывали; но теперь свадьба Анжелы

с Игорем уже позади, дочка надежно пристроена. Пора и с сыном решать. «К нам!» – решили отцы.

Брать надо было уже не двоих, а троих (плюс зятёк, Игорь Буровский). Сергей Яковлевич дельно предложил образо-вать несколько дополнительных отделов – работы станови-лось всё больше, надо было расширяться – и на новые руко-водящие посты как раз своих и пристроить.

То и дело возникала работа, аналогичная возне с общежити-ем комбината, и фирма «Крепость» наращивала мощности.

Новая деятельность, вопреки опасениям Кешки, совсем его не обременяла, а как раз наоборот. Во всём этом была своя пикантность: молодой Величко обожал наблюдать, как вокруг него суетятся подчинённые, как подобостраст-но ловит каждое его слово секретарша – симпатичная сго-ворчивая умница, сразу легко ставшая его офисной любов-ницей.

Дети традиционно переняли стиль работы своих уважае-мых отцов: полная свобода действий, жесточайший спрос с других. Главное – чётко помнить, что, кому и когда пору-чено; за невыполненное дело «муравьи» (так метко прозвал служителей фирмы Колька Старков) отвечали головой.

Начальственный голос и походка, запанибратское хамство со всяким, кто от тебя зависит, – это давало новый импульс и неплохо развлекало.

Да и деньги теперь не надо было просить у предков: всё – своё, заработанное, кровное.

За какие-то пару месяцев Иннокентий так заматерел, что сам себя перестал узнавать.

Всё чаще вспоминалось подзабытое ощущение детства: ах, как сладко держать в руках чужую жизнь и судьбу! Он даже осуществил кое-какие внутренние перестановки, но

52

не потому, что кто-нибудь не справлялся со своими обязан-ностями, а от ощущения силы: что хочу, то и ворочу. Даже уволил одного деятеля – показалось Величко, что тот недо-статочно вежливо с ним здоровается. Не кланяется, как дру-гие, в три погибели, а сухо кивает. Завёл новый начальник и небольшую команду доверителей-наушников, дипломатич-но повысив им зарплату.

Примерно так же поступили и Серёга, и зятёк-Игорёк. И не прогадали: ситуация и, так сказать, моральный дух фи-лиалов сразу оказались под их жёстким контролем.

Старшие не лезли в кадровые ротации сыновей, справед-ливо полагая, что им виднее. Новые отделения «Крепости» работали без сбоев, и отцы могли гордиться успехами своих ставленников.

Буровский, например, на очередном совете глав озвучил толковую идею. Главное – всё просто, а фирма выигрывает. Игорь предложил новую редакцию устава, согласно которой все больничные, декретные и прочие нелепые выплаты ав-томатически отменялись.

Павел Петрович и другие были в полном восторге, оста-лось лишь подчистить кое-какие юридические мелочи. Этим занялся ведущий адвокат «Крепости» – и пожалуй-ста! – эта головная боль любой частной конторы здесь кану-ла в небытие. И в самом деле: фирма – это вам не богадель-ня, чтоб ни с того ни с сего терять такие деньги. Особенно руководство было недовольно, когда какая-нибудь бабёнка (а женщин здесь работало немало, и в основном – молодые) налаживалась родить. И уволить нельзя, вот беда! – если пожалуется, неприятности точно будут. А новый порядок – конфетка, хотя хозяева понимали: всё равно это незаконно. Но кто докажет? Пусть хоть в суд топают – всё схвачено и проплачено.

И всё – впереди…

53

* * *Вместо эпилога

– Слушай, Колян, надоели все эти корпоративы, эти Сне-гурочки, крашеные под ангелочков… Старков, ну придумай что-нибудь, а?..

– Есть идейка, Кешенька. Если не струхнёшь…– А в чём прикол?– Ты сначала реши: да? нет? Дело непростое. Но такого у

нас ещё не было, гарантия. Только собираемся без «тёлок».– Мальчишник, что ли? Ой, насмешил. Как же без баб?

Не-е… Не хочу.– Не хочешь – не надо.– Да ладно, Колька, хватит интимную морду делать. Объ-

ясни без дураков. – Слушай. Смотри, только не обделайся. Ты в курсе, что

сейчас самый крутяк – это тематические вечеринки?– Что-то говорили… Да ну, ерунда: пионерские утренники

какие-то!– Не скажи… То, что я тебе предлагаю, стоит пять штук

«зелёных» с каждого. А нас будет человек пятнадцать.– И без баб?– Без них, сказано уже. Тут не каждый мужик отважится.– Да не тяни, Старков. Заинтриговал – выкладывай!– Вникай и не дыши, лишних вопросов не надо. Значит,

так: трое участников будут не из нашего круга. Короче, уго-ловники, дядьки битые. Мы все будем как дикари – татуиров-ка, перья и разные прибамбасы нам сделают, я договорился. Устраиваем тематическую тусовку «Пир каннибалов». Кто такие эти симпатяги, помнишь? Правильно вздрогнул: кан-нибалы людей кушают. Говорят, вкус!.. – свинина отдыхает. Особенно если мясцо молодое.

54

– Ты что, рехнулся, Старков?! Или это такие шуточки у тебя, новогодний серпантин?..

– Ну вот, уже обосрался. А я считал тебя крепким, дружок. – Подожди, ты что, в тюрягу мечтаешь загреметь?..– Дослушай лучше, а потом говори. В общем, урки наши

часов в девять отловят какого-нибудь бомжика. Они знают места, говорят, на вокзале можно что-то подходящее взять. Они же его напоят и привезут к нам. Будем изображать за-хват врага из соседнего племени.

– Где?..– Не бойся, место опробовано. Один подвальчик за горо-

дом. Там в прошлом году уже такое устраивали. Работали те мужики, которых и мы нанимаем. Сценарий отработан. Романтика!

– Ох, не знаю…– Думай. Хочешь непередаваемых ощущений? Я – хочу.

Конечно, мы тоже выпьем. Тут на трезвую башку нельзя.– А как?..– Да так. Забава богов и кесарей, детка. Враг взят в плен,

его привязывают к ритуальному столбу, немножко веселят-ся, а потом – фирменное блюдо: человечинка с хреном. Уго-ловники всё сделают и подадут, наше дело – острые ощуще-ния. Ты знаешь, что это такое, когда от тебя зависит чья-то жизнь!

– Знаю. Я с тобой.

55

* * *– …скажу вам по секрету: я сделала уже семь абортов.

Вот, пришла на восьмой… А что делать?...– Ой, я вас понимаю! Я и сама их пять штук сделала. Очень

уж легко я подхватываю. А вы – тоже, да?..(Из разговора в больнице)

* * *– Здравствуй, мама. Я мог бы называть тебя так, если б

родился. Мы все могли бы называть. Семеро нас было… Восемь раз ты была беременна, а только одному из нас по-везло – нашему брату… Мы хотели присниться ему, но не смогли, поэтому решили присниться тебе. Не бойся, наутро ты обо всём забудешь. Скажешь: «Какой-то нехороший сон видела… Но какой?..».

Мы можем прийти только один раз, да и то – в сон ма-тери. Мы никогда больше не выйдем из нашего Ниоткуда, потому что нас – нет. Но сегодня мы пришли к тебе вме-

Ìû ïðèøëè èç Нèîòêóäà

ПОВЕСТЬ

Я хочу успеть спасти хоть кого-нибудь…

Лариса Ратич

56

сте. Наши голоса слишком слабы поодиночке, но, соеди-нённые вместе, может быть, услышатся тобой, мама?..

* * *…Мама, я – твой первый сын. Помнишь, ты была совсем

девчонкой, глупой, неопытной? Ты верила в большую и светлую любовь. Да, в этом возрасте так бывает со всеми. Когда же и верить, если не в семнадцать лет?

Он сказал: «Люблю». Милая моя, доверчивая мамочка, разве можно быть такой наивной?! Подумала бы: тебе – семнадцать, ему – шестнадцать… Вам ли иметь детей? Вы же сами – дети. Понимаешь, романтическая любовь – это прекрасно, но зачем опережать события? А впрочем, кто об этом думает, когда весна в душе… Вот так вы меня и зачали, в большой юной любви.

Знаешь, мама, если б я родился, все бы говорили: «Надо же, он – вылитая мать!». Я знаю, что был бы таким же зеленогла-зым, светловолосым… Представляешь? – я собирался выра-сти очень высоким! Чтобы ты потом была мне по плечо!

…Я возник из небытия и сразу понял: живу! Вы там, в большом мире, почему-то думаете, что два часа жизни – это ещё не жизнь. Так вот, узнай: сразу, ещё на первой минуте, мы – это жизнь. Почему же люди так её не уважают? Заро-дыш… Или плод?.. Когда, по вашим меркам, зачатые вами дети называются людьми? И до какого срока уничтожение наших крохотных тел у вас называют не убийством, а реше-нием проблемы?

Так вот, мама, я возник. Знаешь, какое это счастье? Ещё не свет, но уже – не тьма. Ты тоже там была, просто забыла. Все, кто ушёл в свет, забыли. А может, оно и к лучшему? Как знать…

Какое-то время я был очень, очень счастлив. Я не знаю, сколько это в вашем измерении, – в нашем Ниоткуда вре-мени просто нет. Зачем оно здесь?

57

А внутри матери – только радость, только счастье, только мир и покой. И ещё – есть мама. Её нельзя увидеть, но она есть, потому что её НЕ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ. И от этого – так хорошо существовать!

Так вот, прошло какое-то время, и мне стало страшно. Так страшно!!! Ты даже не подозреваешь, КАК! У вас там, на свету, ничего подобного чувствовать не умеют. Вы при-крываете настоящие чувства мишурой, которую называете «слова». А мы просто чувствуем, и всё. Каждой из своих клеточек.

И я почувствовал: тьма… Впереди – не свет, а тьма. Ты назвала это «решением». Твой «любимый» – сопляк, маль-чишка! – предал тебя, как малыши в детском садике преда-ют друг друга: от всей души. Они показывают пальчиком на виновного и радостно кричат: «Марья Ивановна, а Коля ба-луется!». И при этом – никакого ощущения предательства, да и сам Коля не обижается, потому что ещё не умеет. И мой юный отец, когда узнал, что я – есть, расплакался от испуга. И вы побежали в разные стороны: каждый к своей маме. Смешно как! Мама – к маме!

Потом ваши родители собрались вместе, судили-рядили: ну не женить же вас, в самом деле! Вот тогда вы и приняли «решение», а ты его с радостью поддержала.

Вот «решишь проблему» – и снова весёлая и беззаботная. Счастье какое!

Но разве ты знаешь, что такое настоящее счастье? Я тебе скажу! Счастье – это когда нет СТРАХА.

А я стал жить с этим СТРАХОМ, большим! – больше, огромнее, чем наше Ниоткуда! Какой он липкий, чёрный, холодный, этот страх!!!

Я теперь уже знал: на свет мне никогда не появиться. Сколько мне осталось? Я старался, как мог, цеплялся за свою маленькую жизнь. Я всеми силами хотел, чтобы ты

58

поняла. И ты однажды заволновалась, почувствовав, как я пытаюсь проникнуть в твои мысли, душу, сердце!

Ты почувствовала – и заплакала от жалости ко мне. Я знал: ты заколебалась! О, если бы у тебя хватило сил противосто-ять тем, кто называл себя «взрослым» и «мудрым» и «хотел тебе добра»!

Я отчётливо понял, о чём ты думала в минуты сомнений. К счастью или к несчастью, ты была слишком, слишком мо-лода, мерзость и грязь вашей лицемерной морали ещё толь-ко начинали портить твоё незлое сердце, и ты меня пожа-лела. Да, пожалела! Ты представила: «А если б и я вдруг не смогла родиться?!». Ты смогла на миг стать мной, и холодок моего великого СТРАХА колючей струйкой потёк по твоей спине…

Ты пожалела меня, как обычно жалела бездомных щенков, которых подбрасывали в ваш подъезд. Правда, твоя мама никогда не разрешала тебе взять их и спасти. И ты плакала, просила… Но всегда – зря.

Вот и на этот раз – я тоже знал, что зря. Хотя понял, как безмерно люблю тебя, ведь ты пыталась меня защитить, всё-таки пыталась! И в такие минуты даже СТРАХ отползал куда-то в сторону.

– Опять?! – вопила надрывно твоя мама. – Дрянь, коза шкодливая! Мало ещё позора на мою голову! Ты хочешь родить этого… этого… – наконец слово нашлось – ублюд-ка?! Так мы с папой заставим тебя, заставим написать отказ уже в роддоме!!! Лучше не усложняй!!! И так у нас с отцом вот-вот инфаркт будет!!! Скажи спасибо, что пока никто не знает!

Конечно, долго спорить ты не стала. Нет – так нет. Тебе показалось: сделано всё, что можно, и обстоятельства сильнее тебя. «Обстоятельства» – вот ещё одно из самых гнусных ваших слов, мама. Вы переступаете через корчи

59

души, через муки совести, переступаете сами через всё хорошее в себе. Сами! А говорите: обстоятельства…

– Выкинем тебя как паршивую кошку! – так выразился папа, когда мама призвала его на помощь. – Ты что думаешь: мы будем вас обоих поить-кормить-одевать?! Если бы ро-дители твоего разлюбезного хоть что-нибудь предложили! Так ведь нет, заметь! Они варианты не обсуждают: аборт – и всё!!! Их сыночку, недорослю узколобому, учиться, видите ли, надо! А у него – женило выросло, а мозги усохли! И он будет в институте?! А ведь будет, пойми, дурочка!!! А ты! – так хорошо училась! И что?! – ребёнок, соски, грязные пе-лёнки?! Никаких «оставить», заруби себе на носу!!! И хва-тит, мы уже это обговорили! Ещё неделя – и это наконец кончится!!!

…Что такое неделя? – я догадался, что это совсем-совсем немножко, судя по тому, как ты, мамочка, мгновенно сжалась, внутренне ахнула. И тогда я про-стил тебя и простился. Ты, такая маленькая в этом жестоком мире, была, конечно, сильнее меня, но рядом с ними, другими, – песчинка. Глупая, безвольная песчин-ка…

А в ТОТ день? – ты помнишь, когда надо было подписать последнюю бумажку, чтоб меня не стало, пожилая женщина-врач, глядя на тебя внимательно и строго, сказала жёстким голосом:

– Детка, ты хорошо подумала? У вас почему-то до восемнадцати лет личное мнение – пу-

стой звук. Ах, если бы ты тогда была совершеннолетней, мама! А так – рядом стояла твоя родительница, и вопрос доктора относился не только к тебе…

– Да, МЫ хорошо подумали!…Вот и всё. Но та женщина ещё раз попыталась:– Поймите, мамаша, у девочки могут быть осложнения. А

60

вдруг у неё никогда больше не будет детей? Об этом вы по-думали? Она же никогда не простит вас… Впрочем, она всё равно не простит, запомните мои слова. Уж я-то знаю…

Она тяжело вздохнула и отвернулась к окну. И что-то такое было в её голосе, в этом надрывно-глухом «уж я-то знаю…», что вы обе напряглись, онемели. Но только на мгновение.

– Доктор, простите, вы уже всё подписали или ещё что-нибудь нужно?

Врач, не поворачиваясь, ответила:– Всё. Идите…И вы прошли в просторную палату, где таких, как ты, ма-

мочка, было четверо. Правда, одна лишь ты была такая мо-лоденькая. Твоя мама уверенно разместила тебя на свобод-ной койке, громко и неестественно радостно сказала:

– Ну, до вечера! Счастливо!И оставила тебя дожидаться своей очереди. Женщины в

палате почти не разговаривали: каждая жила своим стра-хом.

…Потом, спустя два часа, когда всех «почистили», они успокоились и разговорились. И ты окончательно убеди-лась: не о чем жалеть, всё правильно. Дело-то обычное. Об-стоятельства, у всех обстоятельства…

Одна из женщин разоткровенничалась с тобой, потому что ей любопытно было узнать и твою историю. Ты слу-шала, вежливо кивала, но хорошо помнила мамин наказ: о себе – никому и ничего. Придерживалась выработанной версии: нельзя рожать по состоянию здоровья. Проблемы, понимаете?

– А что такое?– Извините, не могу говорить. И так все испереживались.

И муж…– Ах, муж?..

61

Неинтересно. Она-то думала… И женщина отстала, пе-ресела к другим. Вот так и прошёл этот день, буднично и банально, как будто ничего и не случилось. Откуда тебе было знать, КАК это случилось? – ты спала под наркозом, крепко-крепко. Твоя мама не пожалела денег, спасибо: во-круг тебя хлопотали изо всех сил. Сначала заботливо спро-сили, как переносишь наркоз, потом, поглаживая по голо-ве, ласково усыпили, потом… – ты провалилась куда-то в мягкую темноту и, кажется, в тот же миг вынырнула об-ратно, уже в палате, тщательно укрытая толстым мягким одеялом. Лишь немножко познабливало от ледяной резины на животе…

– Проснулась, ласточка? – над тобой склонилось симпа-тичное лицо. – Всё хорошо, отдыхай.

…Я расскажу тебе, мама: меня рвали на кусочки. Ведь срок был уже немаленький – десять недель. Ручки, ножки, пальчики… Всё у меня было, мамочка! Я пытался отодви-нуться от этих страшных холодных предметов, но упирался в равнодушные стенки твоей тугой плоти, которые не пу-скали меня. Я так кричал, мама!!! Но в вашем мире голоса нерождённых никто не умеет слушать. И всё-таки я успел увидеть СВЕТ. О, как он прекрасен! Я успел увидеть – и унести память об этом в своё вечное Ниоткуда. Мне повез-ло, одному на миллион: обычно (обычно!) «абортированный материал» ничего увидеть не успевает. Только понять. Но вам всем удобно считать, что и понять – тоже не успевает. Так спокойнее жить…

Ты пролежала свои законные два часа, отдохнула. Помеч-тала даже. Теперь – проблемы нет, а есть светлое будущее, загадочное, но многообещающее. Уже через день ты чув-ствовала себя превосходно, и мрачные предсказания старой докторши тебя, очевидно, не коснулись. Всё прошло удачно. К тому же ты извлекла хороший жизненный урок.

62

А любовь? – она куда-то ушла, испарилась, и ты с удив-лением думала: что это было? Это – любовь?! Вот та самая, которая сильнее всего на свете? Да эта любовь яйца выеден-ного не стоит!

Вот тут ты ошибалась, глупенькая. Просто пока ещё лю-бовь не озарила твою жизнь… «Любимый» боялся посмо-треть в твою сторону, хоть вы и жили по соседству. «На всякий случай» и твоя мама приняла меры: перевела тебя в другую школу, хоть и оставалось каких-то четыре месяца до выпускного. Мало ли что… К тому же по родной школе поползли слухи.

…Но вот наконец долгожданный май! Ещё немножко, плюс-минус экзамены – и позади школа. Ты удачно посту-пила в институт, и мама не уставала повторять:

– Смотри мне! Помни, что мы пережили!!!Она волновалась, потому что ты была девушкой видной,

бойкой. И если случилось такое раз – могло легко повто-риться и во второй, и в десятый. Но всё-таки, надо сказать, что аборт тебя сильно изменил – и ты сразу стала значитель-но взрослее.

«Серьёзная, вдумчивая девушка!» – говорили о тебе в институте. И даже прозвали недотрогой. Ты и в самом деле держала себя холодно и со стороны казалась гор-дячкой. А ты просто очень боялась теперь любых, даже самых невинных отношений. Обожглась – и сделала вы-воды. Надолго.

И всё-таки жизнь и юность взяли своё: однажды на студен-ческой вечеринке подошёл к тебе паренёк со старшего кур-са, закружил-заговорил… Он не отходил от тебя весь вечер, явно стараясь понравиться. Шутил, сыпал комплиментами, много танцевал. Был остроумным, интересным и при этом нисколько не пошлым, как многие в этом возрасте. И ёкнуло твоё сердечко, забилось неровно, и ты заметалась в испуге:

63

нет-нет-нет!!! Но юноша смотрел ласковыми влюблёнными глазами, нежно и осторожно брал за руку… Он был настой-чивым ровно настолько, чтобы не отпугнуть, и в то же время сразу становилось понятно, что он – сильный, надёжный и верный.

Он проводил тебя домой – и с этого момента стал нужен, необходим! Хотелось, чтоб он всё время был рядом, вот так же уверенно обнимал за плечи, чтобы вместе с ним можно было и смеяться, и грустить…

– Давай поженимся!!! – это он спустя три месяца.– Закончим институт – тогда, – ты была тверда. – А пока –

ничего такого! Умей дождаться.Он гордился твоей неприступностью и чистотой, берёг

тебя. Раз уж ты сказала: ждать – значит ждал.Тебе уже было двадцать два, и родители, давно успокоив-

шись, видели: слава Богу, судьба тебя не собиралась оби-жать. Вы все готовились к свадьбе…

* * *– Мама, я твой третий сын. А ты меня называла «мой вто-

рой аборт». Да, у меня не было имени, и в нашем Ниоткуда я – безымянный, как и многие из нас.

Когда ты узнала, что беременна мной – испытала досаду. У вас ведь – маленький ребёнок, полугодовалый карапуз, а тут ещё и «это». Зачем?! Если бы я родился, мама, то был бы младше брата всего на чуть-чуть. Как нам радостно было бы расти вместе! И любить друг друга…

– Потом как-нибудь, – твёрдо решила ты. – Но не сейчас. Я и так пятый угол постоянно ищу!

Ваш малыш рос шумным, капризным, неспокойным.«За что мне это всё?!» – полюбила ты восклицать. Ни-

кто, никто не может понять, что такое грудной ребёнок!!! Ни муж, ни родители!!! Только и хватает ума, что твердить:

64

«Потерпи!». Сколько можно?! Эти бессонные ночи и про-чие «радости»: как правильно кормить, когда гулять… И так далее, и так далее!

Скорей бы подрос – и в детсад, до вечера. Тебе – на работу, в коллектив. А то опустилась, обабилась дальше некуда. За-была, когда причёску приличную делала!

А тут ещё – начало тошнить ни с того ни с сего. Ведь гово-рят, что при грудном вскармливании нельзя забеременеть? Так это – смотря кому. Ей, например, ничто не помеха, про-вались оно всё…

Ну и как быть? – а что, есть варианты?! И вообще, в наше время иметь больше чем одного ребёнка – это чистое безу-мие. Или сумасшествие, кому как нравится. Дай Бог одного вырастить, поднять и обеспечить.

Интересно, какой дурак придумал, что семья без детей – это не семья?! Вот его бы сюда, на практику: корми, качай, пелёночки стирай! Сразу бы по-другому запел. Отлично можно обойтись без всяких детей, себя успеть бы обслу-жить.

Муж, правда, просил: давай оставим! Ну конечно, он на работе целый день, вечером придёт, «козу» ребёнку сдела-ет – «уси – пуси!» – и считает, что выполнил свой долг.

– Никаких «оставим»! – ты, мама, уже всё решила. – Тем более, что медицина шагает вперёд, и теперь это гораздо проще! Не то что раньше.

Тут ты чуть не проговорилась, но вовремя спохватилась, ведь муж ничего не знал. И даже не догадывался! Для него ты – образ чистый, непорочный, достойный всяческого ува-жения. Муж признал сразу, что лидерство в семье – это не его роль. Только жена – умная, строгая, волевая – может принимать решения за обоих.

И ты снова приняла «решение», теперь уже сама, никто не мешал. Никто не рассказывал про последствия и что больше

65

может не быть детей. А если бы и так? – да слава Богу!Со мной, мама, сделали то, что вы называете ласково –

«мини-аборт». Это убийство на очень малых сроках, так, пустячок. И переносится легче, и стоит дешевле.

Нас отсасывает вакуум. Нельзя противостоять этой силе, кричи – не кричи… Комочек малой беззащитной плоти втя-гивает жадная воронка смерти. Боль!!! Моё изуродованное, измятое тельце бросили в холодный таз, и я растворился в крови – своей и чужой.

– Неприятная процедура! – так сказала ты, мама. – За что только деньги берут?! Я так понимаю: заплатила – и ничего не почувствовала, вот это будет на уровне. А это? Издева-тельство какое-то! Может, наркоз плохой?

У тебя долго ныло внизу живота, и ты тихо постанывала, отлёживаясь в палате. Опустошённая матка ещё сокраща-лась, выбрасывая подозрительные чёрные сгустки, и к вече-ру у тебя поднялась температура.

– Перечищать надо! – решительно заявил врач. – Что-то не так…

Что ж, пришлось терпеть ещё раз. Это было уже по-настоящему больно, и ты искусала в кровь губы, сдерживая крик.

– Ничего, ничего! – зло покрикивал врач. – Будешь знать, как на аборты бегать!

Этот доктор был яростным противником таких «решений». Насмотрелся за много лет на куски наших тел… Печальная статистика абортов была для него постоянной душевной бо-лью.

Старенький врач знал: нас так много, что даже страшно сказать, сколько… Целый народ! Народ нерождённых из Ниоткуда…

…Подрастал твой сынишка, и ты иногда всё же вспомина-ла обо мне, глядя на него.

66

Ему – три с половиной, а мне было бы почти три, ему – пять, а мне – … Ты подсчитывала, ты всё время подсчи-тывала. А если бы?.. Не рос бы мальчик таким эгоистом. Маленький, а уже – невозможный собственник, привык, что всё – только ему.

Ну ничего! Ты утешалась тем, что во многих семьях – один ребёнок. К тому же и ты сама была единственной дочерью у своих родителей.

Иногда сынишка спрашивал: «А почему у меня нет брати-ка, как у Игоря, как у Вадика? Мне скучно одному…».

Ишь, придумал: скучно! Поскучает и успокоится. Второй ребёнок – это в два раза больше проблем! Вот на работе все женщины твердят, что если двое детей – они постоянно де-рутся. Там не заскучаешь!

Короче, никаких братиков, никогда!Иногда ты думала: а вдруг с сыном что-нибудь случится?..

Не дай Бог, конечно, не дай Бог!!! Ну а если?.. Что – тогда?.. Но ты брала себя в руки и говорила твёрдо:

– Значит, так тому и быть. Всё равно – никакого второго ребёнка!

Таким образом, вопрос всех твоих возможных детей был решён окончательно и бесповоротно. Точка.

Мама! Подумай: разве я отнял бы у тебя благополучие? Ведь вы ни в чём не нуждались. Неужели не нашлось бы и для меня немного еды с вашего стола?..

Ты всегда хорошо и дорого одевалась, любя своё холёное тело.

– Хватит! Беременность – это убийство фигуры! Добро-вольное уродство. И так я после родов еле-еле пришла в норму. Года три пошли прахом, пока стала на женщину по-хожа!

Этим ты себя утешала и уговаривала, потому что нет-нет – и вдруг становилось почему-то не по себе. Что это?! – ты не

67

понимала, но много плакала. Ничего не хотелось, даже жить. Объяснение услужливо находилось: депрессия. А это – вполне конкретно и излечимо. Сейчас, в современном мире, этим многие страдают. И ты никогда бы и не подумала, что твои мучения – это внутренний плач по нам, нерождённым. Это наш реквием.

Чтобы заглушить депрессию, ты начинала активно ра-довать себя: новые платья, туфли, сумочки, украшения… Очень дорогие, потому что ты любила себя от всей души, ценила высоко и покупать всякую дешёвку не собиралась.

«Жизнь – одна!» – восклицала ты. Это правда, мама… Но ты, как всегда, имела в виду только свою жизнь…

Я никак не могу понять, почему вы так дорого платите за то, что по сути – ничто?! Как можно, в самом деле, ценить дороже жизни блестящие мёртвые камешки, оправленные жёлтым металлом? Почему за них люди даже иногда уби-вают друг друга? Вы проливаете кровь – тёплую, живую, а вместе с ней густыми каплями уходит в землю жизнь… А мёртвые безделушки (ценности?) продолжают перехо-дить из одних рук в другие… Сколько искалеченных судеб стоит за этим! И вы готовы, как слепые или сумасшедшие, вновь и вновь сражаться за призрачный блеск! Вы ставите на одну доску жизнь и смерть, как же вы до сих пор этого не поняли?!

Один аборт, мама (всего лишь один!) убивает столько люб-ви, мама, сколько никогда не дадут людям все драгоценно-сти мира!

Скажи, мамочка, разве твоё новое колье – предмет глупой зависти подруг – сможет когда-нибудь любить тебя так, как это делал бы я? Я ведь – даже нерождённый, приговорённый тобой – несу в себе эту любовь всегда, мама!

Я так хотел жить, мама, чтобы рассказать людям, что такое любовь! – вы называете это «поэзией». Уже в первую секун-

68

ду возникновения я знал, что сумею рассказать нечто такое, чего люди ещё не поняли, не увидели, хотя любовь всегда ходит рядом с ними.

Жизнь и любовь, мама, – это одно и то же. Рождаются, что-бы любить, а любят – чтобы рождать… Эта великая истина дана людям изначально, но, ослеплённые глупостью мнимых ценностей, люди рвут тоненькую нить этой великой связи. И не понимают: почему же у них нет счастья?! Ждут-ждут, смотрят-смотрят, а счастья – как не было, так и нет. И лишь немногие, рождённые в великой любви, живут в сердце с ней до последнего вздоха, а когда приходит время возвращаться в Ниоткуда – уходят счастливые и просветлённые. А их лю-бовь остаётся жить и творить настоящую красоту.

Таких людей называют по-разному: гений, талант. И не имеет значения, какую песню они сложили для людей. То ли это великая книга, то ли это вечная музыка, то ли это пре-красная, рождённая в озарении математическая формула…

Мы, нерождённые, унесли с собой столько, что не хватит и ста тысяч лет, чтобы вам, пришедшим в свет, постичь это! Каждый раз, убивая кого-нибудь из нас, вы калечите, кромсаете ранимую плоть той великой любви, которая дана всем нам одновремен-но… Поймите, наконец: убивая нас, вы убиваете всех сразу! О глупые, суетливые существа, укравшие миссию Бога!!!

…А твой рождённый сын подрастал, становился самосто-ятельным, задавал интересные вопросы.

– Красивый мальчик! – восхищались все. Ты этим гор-дилась: сын удачно дополнял ваш изысканный интерьер. Мальчику едва исполнилось пять лет, а ты уже давно вовсю «лепила» из него то, что хотелось тебе.

Чего хочет сам ребёнок? – это была лишняя подробность. Твои родители тоже ни о чём тебя не спрашивали, но то, что они выбирали, всегда было умно и надёжно.

Мальчик любил рисовать, но тут перспективы были ту-

69

манными. Да и что такое жизнь художника? Сплошные «орёл – решка». Потраченные впустую годы.

Английский! – вот что актуально. Потом спасибо скажет. Итак, на первое время – «Английский для дошколят». Ме-сяца через три уже было чем похвастаться: ребёнок неплохо понимал простенькие тексты. Значит, способный!

И вот когда пошёл в первый класс – это была спецшкола с английским уклоном. Ничего, что далеко ездить, и не траге-дия, что друзья мальчика – совсем в другой школе. И кстати, они – не тот «круг общения», который нужен ребёнку из та-кой семьи. Сам потом поймёт.

Да, мама, ты не умела слышать не только нерождённых… «Я делаю то, что ему нужно!» – с этой тропки ты никогда не сворачивала. Как бульдозер, ты давила все порывы и жела-ния сына, если они не вписывались в твой план его счаст-ливой жизни… Ему было всего девять лет – а он уже от-равился горьким ядом одиночества. Одиночества – рядом с самыми близкими на свете людьми. Впрочем, папа в расчёт не брался, он тоже был, если честно, одинок…

* * *И тут – снова беременность. Чёрт его знает, как это вы-

шло! Ты яростно набросилась на мужа. Он, как обычно, ви-новато молчал.

А кто же и виноват, если не он? Ну и что, что любит? Мало ли кто кого любит! Опять проблемы… Что за организм?! Ну до каких пор это будет продолжаться?!

* * *– Мама, услышь меня. Я твоя нерождённая дочь, «чёртова

проблема». Я тоже несла в себе зёрнышко материнства. Из-бавившись от меня, ты уничтожила эту великую радость и во мне… И во всех дочерях моей судьбы…

70

Да, у тебя тогда что-то разладилось в семье. Появился ощутимый холодок. Муж часто стал задерживаться, не осо-бенно утруждаясь объяснениями.

Вообще-то тебя это не очень волновало, но ты привыкла к его безусловному подчинению. А тут – это равнодушие, не-желание хотя бы оправдаться. Странно!

Но ты не стала на этом зацикливаться: у тебя как раз наме-чался очередной карьерный скачок. И муж, и эта неудобная беременность были на твоём пути лишь временными пре-градами. Главное – продвижение!!! А всё остальное – как обычно: решится, наладится, устранится. В бешеной гонке на финишной прямой, ведущей к желанному креслу, ты не останавливалась и не оглядывалась.

Поэтому в одно прекрасное утро (а уже было почти под-писано твоё новое назначение!) ты услышала вдруг такое, чего никак не ожидала. Не подготовилась, не заметила, про-моргала!

– Я ухожу, – устало и спокойно заявил муж. – Квартиру и вещи оставляю тебе. С сыном буду видеться и деньги давать буду.

– Как?! – ты опешила. Нет, пусть катится, конечно, на все четыре стороны! Не дождётся, чтоб она начала его упраши-вать! Но КАК она ничего не видела?! Ясный вопрос, нашёл себе какую-то стерву!

– Нашёл, но не стерву, – всё так же спокойно ответил он. – Не могу я больше жить с таким бронетранспортёром, как ты! Я хочу любить и быть любимым, а не наблюдать, как ты идёшь каждый раз в бой за очередную должность. Извини, если обидел.

– Кто, кто я?.. Бронетранспортёр?! А эта твоя новая тогда – кто? Смотри-ка, какой герой! – ты разошлась всерьёз. Убить такого – и то мало! И ты прокричала:

– Я, между прочим, опять от тебя, скота, беременна!!!

71

Он резко повернулся, глянул остро:– Роди! Давай попробуем снова стать счастливыми! Ты

помнишь?.. Помнишь, как когда-то?..– Как же, роди! Нашёл полоумную! Я не о том! Просто,

как под нож меня отправлять, ума хватило! А туда же: я – бронетранспортёр!!! А кто же ты, а?!

– Хватит орать, – поморщился муж. – Опять поскачешь в больницу «проблему решать»?! Эх ты… Разве ты мать?..

– А чем это, интересно, я не мать? – ты стояла на проходе, не давая ему подойти к шкафу.

– А ничем, даже не ищи, – он презрительно, одним движе-нием сильной руки устранил тебя с дороги.

– Да?! Тогда и сыночка забирай, изделие своё драгоцен-ное! Ты его состряпал – ты и воспитывай!!!

– Заберу, если отдашь! – он явно обрадовался.– Ну вот и отлично! Вечером вернусь – чтоб вашего духа

здесь не было!!! Ты, плохо попадая в петли, быстро оделась, подхватила

сумочку и выскочила из квартиры. Насчёт сына – это ты, конечно, просто назло прокричала. И никак не думала, что муж действительно заберёт мальчика. Мало ли что в ссоре скажешь…

Итак, вечером ты вернулась – и нет никого. Как и было за-казано. Ты прорыдала всю ночь…

…Потом был суд. Он вынес решение: ребёнка оставить с матерью. Но мальчик очень скучал по отцу, и ты была не против, когда бывший муж забирал сына. Сначала – только на выходные, потом – три раза в неделю, а потом, однаж-ды, когда мальчик провёл в новой семье целые каникулы, ты спокойно и без нервов разрешила им жить вместе. И те-перь – по выходным! – ребёнок иногда виделся с тобой. Это в том случае, если ты была не очень занята.

Развод перестал быть катастрофой, постепенно поменял

72

знак с «минуса» на «плюс». Как раз очень удачно складыва-лось всё на работе, как никогда раньше. Ну просто «повали-ло»! И, слава Богу, никто и ничто не отвлекало тебя. Даже душевной боли, собственно говоря, не было; ведь ты давно забыла, что такое любовь.

…Из-за карьерных хлопот ты упустила сроки, и мини-аборт теперь сделать не удавалось. Надо было ждать хотя бы семь-восемь недель, а уж потом… Как обычно.

…Зачем, зачем ты продлила эту казнь, мама?.. Ты убила меня в мыслях задолго до ножа и только досадовала на вре-менные неудобства: тебя сильно тошнило. Ты тщательно скрывала на работе причину, рассказывая, что у тебя – про-блемы с желудком. Даже если бы кто-нибудь и понял прав-ду – это не имело значения. «Никаких детей!» – это было написано на твоём высоком чистом лбу.

Наконец-то срок стал достаточным, и ты, спокойно попро-сив «денёк за свой счёт», без единой мысли сомнения со-вершила привычное…

– Думаю, что это в последний раз! – твёрдо заявила ты в то роковое утро самой себе. – Теперь никаких мужчин. Ну разве что… – ты кокетливо улыбнулась своему прекрасному отражению.

– А что? Всё впереди! Молодая, красивая, преуспевающая! А сейчас – быстренько в больницу. Кажется, опаздываю!

Ты вызвала такси и по дороге ни разу не вспомнила обо мне. Ты везла меня умирать, мамочка… Впрочем, ты ни разу за эти недели не подумала обо мне как о живой или просто как о человеке… Ты вообще никак меня не называла. Меня НЕ БЫЛО, вот и всё. А была лишь большая, очень большая задержка.

Мамочка, милая, дорогая! Если бы ты хоть на секундочку опечалилась – мне было бы легче умирать! Я знала бы тог-да, что ты меня хоть чуть-чуть любила, совсем немножко!..

73

Страшно уходить, мама, зная, что НИКОГДА и НИКОМУ не был нужен. Здесь, в этом Ниоткуда, мы, не любимые никем, не можем обрести покой. И жить, и умирать по-человечески можно только с любовью…

А у твоего сына, мамочка, вскоре родилась сестрёнка. Моя ровесница… Родилась в любви, счастливица и избранни-ца!.. И ты однажды встретила их – семья как семья: мама, папа, сын (твой!) и малышка в коляске. Ты сделала вид, что не заметила. Что-то кольнуло в сердце, но тут же отпустило, и ты презрительно прошипела им вслед:

– Подумаешь, инкубатор…Вид соперницы тебя очень утешил. Роды сделали её пол-

ной, на твой глаз – уродливой. Ты стояла и смотрела ей в спину. Так вот кто – настоящий бронетранспортёр! Разуй глаза, дорогой бывший муженёк!!!

…А у него на лице было написано счастье. Ты вспомнила: такое выражение он «носил» в первый год вашего брака.

– Придуривается. Что ж ещё ему остаётся?.. – ты и не за-метила, что произнесла это вслух. Какая-то старушка, при-остановившись, посмотрела на тебя; ты спохватилась и за-молчала. А через полчаса уже о них и забыла. Да, ты умела «не брать дурное в голову».

…Помнишь, мамочка, в этот день – день моей смерти! – к тебе в больнице подошла женщина средних лет с измучен-ными глазами.

– На аборт?.. – спросила она осторожно. Ты спокойно кив-нула.

– Извините, не подумайте ничего такого… – заторопилась она, нервно комкая в руках носовой платочек. – Не могли бы вы меня выслушать?..

Бедная! Она готова была на всё, она уже столько разного перенесла! Лишь бы только иметь ребёнка! Ей уже тридцать шесть…

74

– Девушка, я вам заплачу!!! Много заплачу!!!– Перестаньте, прошу вас. Мне не нужны ваши деньги.

Поймите, ваше предложение – для меня просто дикость какая-то!..

– Дикость?! – женщина зло заплакала. – А убить дитя вну-три себя, живое, настоящее, родное! – не дикость? А?! От-ветьте, ну же! Вы знаете, какое это счастье – беременность?! Нет, не знаете, раз посмели прийти сюда!!!

– Прекратите вопить!!!Что за дурочка, перед самой операцией все нервы вымота-

ла! Ишь, что надумала: родить и ей отдать! Продать! За кого она её принимает?!

– Вы что, не видите: я не из таких! Успокойтесь и поищите какую-нибудь потаскушку, которая на аборт сходить ленит-ся, а родить и отдать – готова. Таких полно! Найдёте.

– А вы, значит, не из таких, – прошептала незнакомка. – Вы просто из убийц… Да мне любая потаскушка, про кото-рую вы здесь толкуете, дороже, если она всё-таки родила! Родила, понимаете?! Она родила – а вы пришли убивать!!! И, наверное, не первый и не последний раз, да? Такие, как вы, – «порядочные» убийцы! – не знают настоящую цену жизни! Ничего, придёт время расплаты и для вас!

– Вот это да! Вы мне ещё тут угрожать будете?! – ты бро-силась к дежурному врачу. – Что у вас тут: гинекология или отделение дурдома?! Я буду жаловаться!!!

Врач быстро разобрался в ситуации, кого-то пожурил, на кого-то накричал…

А ты уже в этот момент получала наркоз. Блеснул нож хи-рурга, как заточка в руках бандита из подворотни…

Мама, мамочка!.. Да, есть такие женщины – их презира-ют люди! – они рожают детей и бросают их. Но их дети – ЖИВЫ… Можно, конечно, сказать, что эти дети – несчаст-ные, что они с младенчества мыкаются по детдомам… Редко

75

кому из них везёт… Иногда находятся люди, которых такие сироты начинают называть «мамой» и «папой»… И, конеч-но, это настоящий ужас, когда таких детей «возвращают» (а это бывает часто!). Возвращают, как собачек или попу-гайчиков: поиграли – надоело…

Да, такие дети отстают в развитии! Да, многие из них – если не все! – всю жизнь чувствуют себя брошенными, не-нужными!!! Да, да, да!!! Но они – живут, мама! Пусть жен-щины, их родившие, даже недостойны называться матерями, пусть так! Пусть многие из них не сделали аборт вовсе не из жалости к нам, а потому что или пропустили сроки, или не было денег, или – а есть и такие! – решили: «аборт вреден для здоровья, а роды – это полезно». Лишь поэтому!

Они тоже не думали о нас как о своих детях и тоже, навер-ное, не любили. А скорее всего – ненавидели! Как и вам, им мы тоже – мешали.

Но они нас всё-таки рождают… Они не наблюдаются у врачей, не ходят вовремя измерять вес и давление. Они не придумывают нам имена и не разговаривают с нами, когда мы толкаемся изнутри. Они называют нас «отродье», иногда не помня, с кем и в каком угаре нас зачали. Именно среди их детей – много больных и ущербных, и общество ропщет против таких мамаш, наполняющих дома инвалидов… Но мне всё-таки милее они, потому что они – РОЖДАЮТ. Я со-гласилась бы, мама, родиться у последней бомжихи – лишь бы только родиться, понимаешь?..

А ты – благополучная, сытая, здоровая и молодая – заста-вила вырезать меня из себя. Это самая нечестная борьба на свете – с тем, кто не может защититься.

…Ты долго кровила, дольше обычного. И думала, что это на нервной почве. Всё вспоминала ту «неадекватную»: интерес-но, найдёт ли она такую, которая согласится? Найдёт, было бы желание. Не одна, так другая… Если есть деньги, можно

76

исполнить любое желание. Надо запастись терпением, и всё.Итак, ты кровила и нервничала. Откуда тебе было знать,

как я просила тебя родить меня и отдать! Я же всё-всё по-няла! Представь: вдруг за минуту до смерти тебе подали бы надежду на жизнь!!! Как же я умоляла, мамочка: «Услышь меня! Отдай! Отдай! Отдай!!!».

А ты не услышала, ты просто сказала: «Голова чего-то раз-болелась. Ничего, вернусь домой – приму таблетку».

Так что это не кровь, не кровь сейчас вытекает, мама. Это мои слёзы, которые остались в тебе. Это было всё, что я могла оставить… Они иссякнут, не волнуйся: одна горькая капелька за другой. А ты обо мне даже и не заплачешь. Как можно плакать по тому, чего не было?..

Я прощаю тебя, мама, ведь это такая мука – иметь душу убийцы…

* * *…Я твой следующий сын, мама. Но я так и не стал им,

хотя имел гораздо больше шансов, чем другие твои дети.Так получилось, что ты (скорее всего, от тоски и одино-

чества) завела роман с одним из коллег и неожиданно для себя – привязалась. К тому времени ты уже занимала со-лидную должность, получала немалые деньги, но на этом, как видно, твой «рост» прекращался. Это был твой «по-толок» – дальше, как ты понимала, не пустят. Дальше на-чиналась «чужая территория», где всё давно распределено между своими и всё «схвачено».

С тобой была настоящая истерика, когда «наверх» вме-сто тебя назначили совсем молоденькую девушку: ни опы-та, ни стажа. Но она была дочерью «самого» – и значит ей обеспечили широкую гладкую дорогу. Её путь – на самый верх – был только делом времени. Ты бегала «объяснять-ся», но напрасно. Тебе ясно дали понять: надо смириться с

77

тем, что уже имеешь, и быть тише воды, ниже травы. Радо-ваться! Могли б и сюда не допустить, если вдуматься…

Сыну к этому времени уже давно исполнилось двенад-цать, и вернуть его себе «по суду» (как ты хотела) было нельзя: мальчик по закону имел право выбирать. И он вы-брал отца. Видеться с тобой он не стремился, делал это редко. А ты даже и не знала, что его уговаривает ходить к тебе мачеха!

Она, женщина большого сердца, хотела, чтобы твой сын вырос хорошим человеком. И часто повторяла ему: «Пойми, дорогой, нельзя считать себя порядочным, если ты отказы-ваешься от родной матери!». И мальчик верил ей.

Он любил свою маленькую сестрёнку, любил новую маму, любил отца, потому что они все вместе – были настоящая семья, та самая «Семь Я», где все нужны друг другу. С то-бою рядом он такого не чувствовал, помнишь?..

Так вот, ты привязалась. Слова «влюбилась» ты созна-тельно избегала, хотя твоё чувство было сильным и глу-боким: настоящая страсть. Он был старше на пятнадцать лет, тоже считал себя одиноким: взрослые дети давно уже создали свои семьи, разъехались, отдалились, а с женой… Это часто бывает, когда давнее общее житьё не сближает, а наоборот.

Вы давно работали вместе, но раньше не приглядывались друг к другу, а тут – как будто что-то толкнуло… На одном из застолий (праздновали день рождения фирмы) вы разго-ворились, вдруг понравились друг другу, и – завертелось…

Ты даже почувствовала себя счастливой. Никому не нуж-на?! – ну, это мы посмотрим!

Новые отношения разбудили в тебе какой-то чуть ли не охотничий азарт: влюбить, влюбить его в себя так, чтобы все обзавидовались!!!

А он и не возражал и, несмотря на свой статус «женати-

78

ка», совершенно не стеснялся новой любви. Он откровенно и красиво ухаживал (действительно на зависть всей конто-ре), и даже помолодел! Про тебя – так и говорить нечего. Даже дурнушку украшает весна любви; ты же – стройная красавица – стала вдруг необыкновенно хороша. И конечно, нашлись «доброжелатели»: всё подробно и в красках рас-писали его жене.

Он перенёс грандиозный скандал, очутившись перед вы-бором: остаться с женой или уйти к тебе. И тут ты реши-лась: вдруг сказала, что беременна! И будешь рожать!

Он растерялся, но потом обрадовался: польстило, что в таком возрасте способен стать отцом. И это решило дело в твою пользу. Он тут же съехал от жены; на развод, правда, пока не подал («Успеется! Надо сначала с имуществом утря-сти»).

На том и успокоилось, и ты, сначала и не думавшая ни о какой беременности, теперь сделала всё, чтобы это случи-лось. Не рассказывать же ему, что ты это придумала, не так ли? Боялась: а вдруг не получится?.. Бывает же такое, что когда не надо – есть и есть, а когда необходимо – осечка? Но напрасно беспокоилась. Твоё тело, цепкое в материнстве, сработало как часы.

Отлично! Прекрасно!!! И пусть бывший муженёк полю-буется: никакого одиночества, как он каркал! Да и ты сама, честно говоря, часто ловила себя на мысли, что останешься совсем одна… Перед глазами вдруг возникала та женщина («Роди и отдай!»), и ты с ужасом думала, как же ей, должно быть, одиноко…

Итак, впереди – декретный отпуск, ребёнок. Семья! На-конец – снова семья!

Работа? – ты давно устала от этой гонки, а когда поняла, что упёрлась лбом в стену, то работа тебя почти переста-ла интересовать. Что толку лезть вон из кожи, когда дорога

79

перекрыта? Действительно, надо уйти в декрет, почувство-вать себя снова женщиной в исконном, самом человеческом смысле! Ведь тебе не было ещё и сорока.

…Срок твой был четыре месяца, когда ты поняла: всё на-прасно. Новый муж не прижился (хотя ты бодро делала вид, что всё прекрасно), почему-то тосковал, рвался назад… И в конце концов разговорился, назвал вашу любовь затмением, глупой интрижкой. Предложил сделать аборт и очень уди-вился, когда ты сказала: «Поздно…». Он понятия не имел ни о каких сроках, впрочем, как и большинство мужчин. Их-то дело десятое…

– Всё равно, – от отчаяния он стал решительней. – Мы не пара, не обижайся! Я это теперь понял.

Он божился, что найдёт врача, который возьмётся, несмо-тря на срок. Надо хорошенько заплатить! Лишь бы она не делала эту глупость: зачем ему ещё дети, дураку?.. У него внук недавно родился!

Кстати, к внуку и рвался. Понимал: если он не вернётся к жене, то дети (а тем более – внуки) с ним общаться не будут. Там по-другому вопрос и не стоит – никакой демократии!

Тем более что первая жена «зла не помнила» и звала блуд-ного мужа обратно.

…Он всё-таки ушёл, невзирая на слёзы и мольбы, и ты люто его возненавидела. Он даже перешёл на другую рабо-ту. Трус! Кобель!!!

Впрочем, на этом переходе настояла его жена. Правильно, с глаз долой – из сердца вон.

И ты осталась «с пузом». Правда, на работе пока не знали, хотя догадывались и много сплетничали. Интересно, спо-рили: решишься ли ты стать матерью-одиночкой? Конечно, правы были те, кто говорил, что нет.

Родить? – нет, нет! Искусственные роды, и только. Тот же аборт, если вдуматься. Деньги, как обычно, решили всё (а ты

80

и не сомневалась). Досадно только, что упустила время: было бы и дешевле, и без особых проблем. Ведь видела, если честно, что не будете вы всё-таки вместе; чувствовала, сразу знала!!! Действительно, любовь слепа, причём безнадёжно.

Официально твоё «избавление» оформили так, что тебе как будто нельзя рожать по состоянию здоровья. Так быва-ет: думала – можно, а вот врачи – категорически против. По бумагам выходило (хорошенько, очень щедро было заплаче-но), что у тебя – тяжелейший токсикоз, угрожающий жизни. И все любопытные могли узнать, что это я – твой убийца, а не наоборот, мамочка.

Операцию (желаемые роды) назначили через две недели, и ты взяла отпуск, чтоб потом спокойно отлежаться и прийти в норму. Всем рассказывала, что едешь на отдых в Турцию и делала загадочное лицо: дескать, есть один НАСТОЯЩИЙ мужчина, не то что… Вот он и пригласил. Чао, коллеги! Вернусь – поделюсь.

И ты уехала. В частную клинику на другом конце города (на всякий случай).

Ты и не представляла, что тебе придётся пережить. Зна-ешь, мама, а я даже рад, что ты это испытала… Ты же дума-ла, что всё будет, как обычно, да?.. Заснула – проснулась, и никаких проблем?

Нет, мама, искусственные роды – это всё-таки роды, а не просто «заснула». Но, в отличие от обычных, это намного больнее. Сама подумай, ведь природа ещё не подготовила женщину, и роды надо вызвать, простимулировать. Это по-хоже на то, как если бы люди, вместо того, чтобы ждать, пока человек сам вырастет, стали бы вытягивать его тело на станке…

…Ты перенесла настоящую пытку. Это было так невы-носимо, что ты, захлёбываясь в рыданиях, умоляла остано-вить: «Я лучше буду рожать как положено!!!».

81

– Это невозможно, – отрезала акушерка. – Раньше надо было думать!

И вдруг заорала на тебя: – Это вам в наказание!!! По сравнению с тем, что испыты-

вает плод, это – ничто!!!И добавила яростно:– Ведь ребёнок, когда родится, всё-таки немножко пожи-

вёт! Но совсем немножко! В такой боли поживёт, будьте вы прокляты! И вы, и ваши деньги поганые!

Видно, пожалела сразу о своих словах: деньги таких, как ты, текли и в её карман. Но ты не стала никому жаловаться, было не до того: новый приступ адской боли потряс тебя, отняв способность соображать.

Это длилось несколько часов, и ты успела поседеть.А когда всё кончилось и ты наконец, не веря в такое сча-

стье, пришла в себя, тебя спросили: – Тело вам отдать или кто-нибудь приедет?Ты изумилась, не поняла:– Какое тело?!..Тебе терпеливо растолковали, что по документам – прош-

ли преждевременные роды, и, стало быть, есть ребёнок. Точнее, трупик. Он жил двадцать минут. Теперь нужно от-дать тело матери или родным под расписку. Так положено!

– Ну что, сами заберёте или кого-то будем ждать?– Нет-нет-нет, что вы, что вы!!! Сама, конечно! – а ты ду-

мала, что весь ужас уже кончился…– А тело кто будет обряжать: вы сами или нам заплатите?– О Господи!!! А это ещё зачем?!– Не зовите Бога хотя бы здесь, постыдитесь. Вас спокой-

но спрашивают: ребёнка одевать сами будете?– Нет! – закричала ты. – Нет!!! Я дам денег, дам, сколько

нужно! Только не трогайте меня больше!!!– Медсестра, вколите ей успокоительное, – услышала ты

82

вкрадчивый голос, который прозвучал так глухо, словно у тебя заложило уши. И ты мягко провалилась в обморок…

Очнулась от того, что тебя настойчиво хлопали по щекам:– Нельзя так, возьмите себя в руки. Ребёнка мы уже одели

и уложили в ящик. – В какой ящик?!– В посылочный. Мы так всегда делаем, – нянечка спокой-

но назвала сумму. – Завтра вас выпишут, дадут справку о смерти, и вы поезжайте на кладбище. Там сразу похоронят. Ну, заплатите, сколько скажут. А пока ящик у вас под крова-тью постоит, отдыхайте.

…Что же они так спокойно все разговаривают?! Неужели этот ужас для них – обычная работа?! Как же они не сходят тут с ума?! А может, они и есть – сумасшедшие, только при-творяются нормальными? Тебе стало жутко…

Но когда полчаса спустя в палату действительно внесли заколоченную посылку, у тебя волосы встали дыбом.

Да, мама, таких, как мы, обычно хоронят именно в посы-лочных ящиках. Посылка, вес – до одного килограмма, полу-чатель – кто?.. Никто не делает гробиков для нас. Наверное, они были бы слишком малы и напоминали бы школьные пе-налы? Или ещё что-нибудь, далёкое от смерти?

Гроб – хоть и жуткий, но всё-таки человеческий атрибут. А мы – разве люди? «Изгнание плода» – вот как называется наше рождение. Изгнание! Вечное…

А как насчёт вечной памяти, мама, которая тоже положена всем людям? Ты запомнила, конечно, свои муки (ещё бы!), но не меня… А ведь я был желанным ребёнком, зачатым в любви, ты помнишь?.. Такие дети рождаются сильными, способными стать великими и дать свою любовь другим. Зачатые в любви – отмечены небом как избранные. Иногда нас называют «детьми Солнца», потому что оно тоже излу-чает любовь и свет.

83

…Назавтра, когда тебя выписали, ты первым делом пом-чалась на кладбище. А куда же ещё?.. Ну не везти же «это» домой!!! И так ты всю ночь не могла заснуть: едва закрыва-ла глаза – начинались кошмары.

Ты просидела дома весь отпуск, никуда не высовывая носа. Хорошо, что возле самого подъезда – продуктовый киоск. Ты спускалась раз в три дня за хлебом. Ты сильно похудела, не могла ни читать, ни смотреть телевизор. Всё время вспоминала, как приехала на кладбище, как долго искала, к кому обратиться, как сторож наконец взял у тебя страшный ящик вместе со смятой купюрой и с готовно-стью предложил:

– Пошли покажу, где зароют.Ты испуганно отказалась и почти бегом бросилась к воро-

там. Но и тут тебя ждало испытание: старуха, торговавшая венками, презрительно плюнула в твою сторону:

– Стерва гулящая! Хоть бы пошла глянула, где дитё по-хоронят!!!

Тебя как будто кирпичом оглушили. Что она знает, пога-ная торгашка?! И вдруг остановилась, потрясённая: а может, действительно, хоть узнать, где могилка?..

Ты бросилась обратно, но сторожа, как назло, уже и след простыл. Тебе даже показалось, что это не человек, а выхо-дец с того света, притворившийся сторожем, забрал у тебя сына, с которым ты так и не простилась по-человечески.

…Когда ты вернулась на работу, все ахнули: как будто из гроба встала.

– У тебя что-нибудь случилось?!– Да, – твёрдо сказала ты. – Я потеряла близкого чело-

века.Спасибо, мама: ты всё-таки назвала меня человеком. Ска-

жи честно, если бы не твоя личная физическая боль, разве смог бы я рассчитывать на такие слова?..

84

* * *– А я была следующей, мама. И как только возникла, сразу

узнала: в этом чреве убивают. Все, кто был в тебе, оставили здесь свой ужас. И я сразу поняла, что обречена. Каждый из убитых всё ещё кричал о своей боли… Особенно страшно кричал последний… Эти крики окружили меня с первой се-кунды моей жизни. Я не хотела, не могла их слышать!!!

Вы называете это «выкидыш», но не догадываетесь: мы выбрасываемся в смерть сами, когда концентрация горя внутри женщины слишком высока… И про меня тоже ска-зали: «выкидыш», хотя, если бы я не сделала этого сама, ты, мамочка, «помогла» бы мне точно так же, как и остальным своим детям.

Ты, как только догадалась обо мне, стала пить специаль-ные таблетки (как посоветовали). И ты думала, что это они помогли? Нет, мама. Это я сама. У меня хватило сил не тя-нуть со своей смертью, вот и всё.

И всё прошло очень даже легко (для тебя!). Ты пошла в туалет и вдруг обнаружила кровь. Никакой боли не было, лишь лёгкое недомогание; а спустя два часа, после краткого приступа (довольно терпимого, не так ли?), из тебя прямо в унитаз вывалилось нечто непонятное, похожее на кусок сырого мяса, а вслед за этим – ещё два кусочка, поменьше и потемнее.

Дело было в выходной, поэтому ты спокойно полежала, ни о чём «таком» и не думая. На другой день съездила к гинеко-логу и узнала, что благополучно отделалась:

– Выкидыш, просто выкидыш. Повезло вам: он вышел чи-сто, полностью. Не надо даже ревизию проводить.

Ты обрадовалась. Хоть раз повезло! А может, беременно-сти и вовсе не было?

Нет, мама, была. Тогда прошёл уже год после тех страш-

85

ных родов, и ты давно выздоровела, действительно съезди-ла в отпуск и действительно не одна! Ведь недаром говорят, что слова – материальны. К тому времени в твоей жизни всё же появился «настоящий мужчина», и он повёз тебя к морю.

Это был незабываемый отпуск, и ты решила наконец-то взять реванш. Любовь? – а почему бы и нет? Разве после та-ких мук женщина не заслужила большой и красивой любви?

Тебе казалось, что внутри у тебя всё выхолощено, выско-блено так, что новой беременности больше быть просто не может. Да и в клинике тебе тогда сказали:

– Вы должны знать: теперь у вас вряд ли могут быть дети…

Сказали с огорчённым видом. А ты не расстроилась и не обрадовалась, просто выслушала, как сводку погоды. Впро-чем, тогда, после той боли, ты любое известие приняла бы равнодушно.

Сейчас, зная, что «детей уже быть не может», ты и не ду-мала беречься. Наконец-то, первый раз в жизни, ты почув-ствовала себя сексуально раскрепощённой. А это – радость, да ещё какая. Ты оживала просто на глазах!

И рядом – ОН. Случайно познакомились в трамвае. Кто бы мог подумать? – счастье по талончику! Он подсел рядом, вы разговорились. Оказалось, вам вместе выходить. Пока шли, обменялись номерами телефонов, и уже вечером он позво-нил. Слава Богу, никаких бывших жён он не имел, вообще никогда не был женат, хоть и оказался на два года старше тебя.

– Так вышло, – объяснил он, улыбаясь. – Не встретил пока ту единственную, ради которой стоило бы… Впрочем, из-вини: кажется, уже встретил.

Но он не предлагал тебе замужество, вы не собирались вообще жить вместе. Вам просто было хорошо вдвоём, так

86

хорошо! Чего же ещё желать? «Удобно», – пожалуй, имен-но это слово чаще всего приходило в голову вам обоим.

В самом деле, что может быть лучше? У каждого – «своя территория», и, таким образом, будни любви автоматически исключались из вашей жизни. Праздник, сплошной празд-ник! Будней и так хватает.

В самом деле, во что превращается любовь, если надо сти-рать любимому дурно пахнущие носки или пропотевшее бельё?! Если по утрам видишь, как он ковыряет спичкой в зубах?

А так – всегда гладко выбрит, прекрасно одет. Приятно пахнет.

– Куда пойдём, любимая?Цветы, духи, подарки… Кино, театр, рестораны…– Спасибо, дорогая, за прекрасный вечер! – это уже после

«кофе со свечами», дома. И он уходил, поцеловав тебя на-последок.

Ты никогда не просила его остаться до утра, а он и не на-стаивал. И, наверное, не согласился бы, если б ты и пред-ложила. Вы оба подсознательно избегали стать семьёй. Лю-бовники! – это всё, на что вы были готовы. Ни о каких детях речи, конечно, и не было. Он даже ни разу не спросил тебя ни о чём. Ты сказала, что ему не надо волноваться, и он с облегчением это услышал. Наверное, ты приняла какие-то меры, раз так уверена, не так ли?

Один-единственный раз ты случайно обмолвилась о своём сыне, но никаких последствий этот разговор не имел. Что касается его детей – ты так поняла, что их вовсе не суще-ствует.

И тут – эта задержка. Или?.. Что за чертовщина, неуже-ли – опять?! Ты высчитывала дни снова и снова, ждала, но напрасно. Конечно, если что – ты знала, как поступить. Од-нако всё же решила поделиться с любимым.

87

– Подожди, – опешил он. – Ты, кажется, точно обещала, что мне не придётся волноваться? Давай так: мухи – отдель-но, котлеты – отдельно! Я ведь тебя не нагружаю своими проблемами, согласна? Вот давай и ты…

Нет, ты, конечно, и не думала, что он захочет ребёнка. Ты уже кое-что успела про него понять. Такие отцами не бы-вают! Но… полное нежелание разделить ответственность? Этого ты не ожидала. Ты думала, он пожалеет, посочувству-ет; скажет: «Давай вместе подумаем, раз такое дело, как же нам быть». Потом ты поломаешься для приличия, всплак-нёшь, он начнёт просить прощения: «Любимая, это я, навер-ное, виноват!». И так далее. Потом даст денег «на дело», бу-дет страшно переживать и каяться. Ты усмехнулась: до чего глупая баба! Выходит, сорок лет – это ещё не признак ума.

Ну что ж, значит, мухи – отдельно? Ладно. На будущей неделе ты решила пойти к врачу. А пока – может, ещё проне-сёт? Ведь были задержки и раньше; правда, не такие боль-шие. Ты выпила «ту самую» таблетку и совсем успокоилась. И я, уже обречённая, решила не дожидаться…

Прошло три недели, а любимый всё не звонил. Сама ты звонить не хотела. Всё-таки надо иметь женскую гордость! Но наконец – свершилось. Его голос был так же бодр, как обычно.

– Как твои дела? – явно с подтекстом, но очень спокойно спросил он.

– Отлично, – ответила ты. – Оказывается, ничего и не было. Ложная тревога.

– Вот и чудно! – так же ровно сказал он. Как будто спра-шивал, купила ты кастрюлю или решила отложить.

И вот это спокойное равнодушие тебя и взбесило. Ты на-говорила ему много неприятного, а он не бросил почему-то трубку, дослушал. Даже ни разу не перебил.

А потом сказал:

88

– Жаль, что такой темперамент тратится по пустякам. Я-то думал, что ты современная, разумная женщина, а ты – как все. Просто горластая баба.

Вот теперь он дал отбой, и ты, как ни старалась, вновь и вновь накручивая диск, натыкалась только на «занято». Это был ваш последний разговор.

Конечно, можно было ещё поехать к нему и всё-таки за-ставить с собой разговаривать! Но… зачем? Уходя – уходи.

Нельзя сказать, что ты совсем легко перенесла разрыв. Но надо было «держать лицо», чтоб не дать повода для злорад-ства. Да, у тебя были подруги, но ты всегда придерживалась золотого правила: им можно доверить только то, о чём спо-койно рассказала бы кому угодно, а сокровенное – никому. Ты хорошо знала, как рискуют женщины, если они бывают откровенны.

Эту дружбу ты метко называла про себя «поцелуйно-показушной» и считала, что женской дружбы вообще не бывает, а само это понятие – глупейшее из всех. И, по сути, была очень одинока, хотя ни за что не признала бы этого вслух.

Расставшись с этим любимым, ты в очередной раз похва-лила себя за неболтливость: теперь никому и ничего не надо было объяснять. Что подругам обсуждать? – «Кажется, у неё очередной роман. Наверное, несерьёзный; она не придаёт этому значения».

И никто фальшивым голосом, закатывая подведённые глазки, не будет «выражать сочувствие». Ай да умница!!!

Да-а-а… Не выдержал мужичок проверку на вшивость… Теперь, небось, очередной дуре рассказывает, что до неё «ещё не встречал ту единственную, ради которой…». А вот теперь! Пой, пташечка, пой…

Но всё-таки сумел он, мерзавец, доставить немного радо-сти. И на том, как говорится, спасибо.

89

А ведь он – красивый, что ни говори. Всегда за собой сле-дил, не опускался; каждое утро бегал, никогда не переедал. Даже – что тебя особенно восхищало – совсем не курил и почти не пил. Разве что бокал-другой дорогого вина, да и то – под хорошую закуску. Такой долго будет в отличной форме.

Интересно, почему он ТОГДА не предложил ей денег? Ведь он совсем не жадный, даже наоборот. Не может быть, чтобы он не понимал, что подобные дела бесплатно не де-лаются.

Ты никак не могла успокоиться, прикидывая и так, и этак. И вдруг поняла: он просто не хотел быть хоть как-то при-частен к этой НЕПРИЯТНОСТИ. Он платил только за УДО-ВОЛЬСТВИЯ. Когда до тебя дошло это окончательно, остат-ки боли и досады наконец-то улетучились.

…Если бы я родилась, мама, то была бы яркой брюнеткой, с глазами чёрными и глубокими, как ночь. Я была бы очень красивой, и то, что вы называете «косметикой», мне никогда не понадобилось бы. Я радовала бы глаз своим изяществом и прекрасной смуглой кожей – мой несостоявшийся отец фо-тографически точно отразился во мне. Он разбазаривал своё семя на точно таких, как ты, и все мои братья и сёстры, кото-рые иногда (случайно!) возникали, были тоже обречены.

Он, наверное, особым чутьём выбирал любовниц, а не ма-терей. Как же тебе объяснить, мамочка? «Материнство» – это не просто состояние, это избранность. Отталкивать от себя этот дар – не просто глупость. Это преступление перед всем человечеством, которое существует благодаря МАТЕ-РЯМ.

…А вот я была бы хорошей матерью: характер кукушки не передаётся по наследству… Иногда мерзавцы инстинктив-но боятся рождения себе подобных – вот почему твой лю-бовник так не хотел детей! Но мерзость души – к счастью – тоже не наследственная данность.

90

Пойми, мама: изначально подлых людей не бывает. Не зря же вы говорите о детях: «чистые души». Все рождаются чи-стыми… Это потом, соприкасаясь с грязью вашей реально-сти, не все могут устоять и не запачкаться. А сильнее всего способны сопротивляться лишь рождённые в любви, те, ко-торых ЖДУТ!

И неважно, кто ждёт: многодетная мать или юная возлю-бленная; благополучная матрона или мать-одиночка. Глав-ное – это ждать и любить всем сердцем того, кого ждёшь.

…Вот ещё, кстати, глупейшее слово, изобретённое вами, высокоморальными людьми («венцом природы!» – не стыд-но вам так себя величать?) – «мать-одиночка». Какая же она одиночка, если она – МАТЬ? Одиночка – это та, у которой НЕТ детей. Разве это не понятно?..

За что же вы клеймите этих женщин, придумываете для них постыдные прозвища и унизительные правила? Что они сделали человечеству?! Они исполнили величайшее предна-значение женщины, а вы их позорите и презираете за то, что они не вписываются в жестокие рамки ваших условностей? Но зато про убийц, идущих на аборты, вы ничего подобного не говорите!

Вот и решается иногда слабая женщина скорее на убий-ство, чем на РОЖДЕНИЕ, СОЗИДАНИЕ! – только чтоб на неё не показывали пальцами далеко не лучшие представи-тели вашего так называемого «цивилизованного» общества! Демократического!!! Гуманного!!!

А я была бы сильной, очень сильной, мама! Я всегда хо-дила бы с гордо поднятой головой, несмотря ни на что, от-того что Бог выбрал меня быть Матерью. Я родила бы много детей – столько, чтобы удовлетворить свою великую жажду материнства, которую я ощутила, едва лишь возникла из не-бытия. И если бы мне мало было родных детей – я приняла бы под своё крыло чужих – ещё десять! Двадцать!!!

91

Я не знаю, почему, но это было бы так, мамочка. Может быть, оттого что слишком много в вашем мире детей, у ко-торых НЕТ матерей?.. А разве это правильно: детство без материнства?!

Или это кричат моим голосом все нерождённые – выбро-шенные тобой, мама, и подобными тебе?..

Я не боялась бы испортить себе фигуру. Как же вы сле-пы там, в вашем мире: разве вы не видите, что красивее беременной женщины не бывает никого?! А разве есть во Вселенной планета прекраснее Земли – вечно беременной Земли?!

Как же всё перевёрнуто у вас, если понятия «красота» и «материнство» – не совпадают! Вы поклоняетесь художни-кам, писавшим Мадонн с младенцами, но почти никогда не поклоняетесь самим Мадоннам… Бессердечные существа, укравшие у матерей их пьедесталы!

Вы смеётесь над любовными играми и страстями живот-ных. «Собачьи свадьбы», «кошачьи страдания»! А сами? – «занимаетесь любовью»?! Животные никогда любовью не занимаются, они просто любят, искренне и естественно. И далеко вам до них, хоть это и обидно. Вы даже не слыши-те, как это пошло звучит: «заниматься любовью…» Это всё равно что «заниматься счастьем». Глупость, вот и всё.

Вы занимаетесь сексом. О да, это вы умеете. Техника сек-са – вот что оттачивается годами. А заодно – техника про-изводства абортов. Вы гордитесь тем, что с каждым годом эта операция всё легче и легче. Убийство, поставленное на поток. Согласно прейскуранту.

Как хорошо, что животные не так патологически умны, поэтому они не делают абортов.

Если бы я родилась, мама, я объяснила бы это людям. Я знаю, что спасла бы многих. А там, за мною следом, – мо-жет быть, и другие?..

92

* * *…Мы – твои последние нерождённые дети, мама. Ты ска-

зала про нас: «шестой аборт». И не знала, что нас было двое. Близнецы, мальчики. Нам легче всех было погибать, пото-му что мы умирали обнявшись. В вашем роду никогда не было близнецов, и ты, конечно, не могла этого даже предпо-ложить. И получилось: по твоему счёту – шесть «прерыва-ний», а по настоящему – семь. Если семь смертей – значит, семь ужасов, мама, а не шесть!

Через три года после «выкидыша» ты всё-таки вышла за-муж. Ты старела, и надвигающееся одиночество очень пу-гало.

Твой уже взрослый сын так и не смог полюбить тебя. Он по-прежнему приходил (хоть и редко), приносил подарки, звонил. Но он был не с тобой…

Ты заметалась в поисках: надо, необходимо на кого-то опе-реться! Почувствовать надёжное плечо! И ты внимательно, очень внимательно осмотрелась. Да, ты была ещё далеко не старая, а просто зрелая, довольно красивая женщина, но годы делали своё дело. Ещё пять-семь лет – и тогда уж точ-но одна. Навсегда.

Ты же была человеком действия и, конечно, просто сидеть и ждать не собиралась. Принца на белом коне, ясное дело, не будет (их, кстати, вообще не бывает: или конь, или принц, а в комплекте – это нереально). Надо выбирать из возмож-ного, отбросив фантастические бредни.

И ты очень просто поступила: купила газету с брач-ными объявлениями. Долго выбирала, внимательно вчи-тывалась. Сразу было видно, кому требовалась просто крыша над головой или жена-кормилица. Такие, не жа-лея красок, расписывали свою «душевность» и «широту интересов», а в конце обязательно указывали, что жен-

93

щин с материальными и жилищными проблемами «про-сят не беспокоить». Такие вот альфонсы-любители.

Но были и неплохие тексты. Ты выбрала восемь более-менее подходящих и, не теряя времени, написала всем оди-наковые письма. Понимая, что здесь – товарно-рыночные отношения, ты всё-таки осторожно указала, что хочешь создать семью только на основе «материального равнопра-вия».

Четверо тебе ответили, и ты по очереди познакомилась со всеми. На всякий случай, чтоб потом не корить себя за упу-щенный шанс.

Один из кандидатов – старше всего на семь лет, военный в отставке – понравился тебе, а ты – ему. Он сразу, прямо, по-военному, тебе об этом и сказал. Была в нём та самая надёж-ность, о которой ты мечтала. Ну а внешне – далеко не урод; хоть и полноватый, но подтянутый, представительный. Вдо-вец. Взрослая дочь с мужем (тоже военным) – где-то далеко на Севере. Хорошая пенсия. Приличная, богато обставлен-ная квартира.

Вы, не откладывая, оформили отношения. Ты переехала к мужу, а свою квартиру решила сдавать. Получились в итоге неплохие деньги. Ты в новом муже нисколько не сомнева-лась, но – на всякий случай – оставалась вполне самосто-ятельной. У каждого из вас кроме «общей кассы» были и свои деньги. Ну и жильё, само собой: если что, ты в любой момент могла безболезненно вернуться обратно.

Но этого, к счастью, не требовалось: вы жили душу в душу, и тихое семейное счастье оказалось не такой уж пло-хой штукой, как ты думала раньше. Всё было спокойно, ста-бильно, и ты искренне благодарила судьбу.

Муж кроме пенсии имел ещё и неплохую зарплату (удачно пристроился в одной школе военруком). Ты полюбила гото-вить, потому что муж ценил домашнюю еду.

94

Тёплые сытные вечера, телевизор, чтение… Вы, казалось, просто созданы друг для друга. Твой муж был ещё полон сил (просто раньше вышел в отставку, вот и всё) и как мужчина – хоть куда. Никаких африканских страстей, конечно, да и не к чему, но – вполне. Регулярно и пристойно. Ты разбогатела, выглядела довольной и лениво-уверенной. Как женщина не очень молодая, ты решила, что «никакие неожиданности», в силу возраста, тебе уже не грозят. Да и муж – далеко не мальчик. Так что…

Недооценила ты себя, мама. Не убереглась. Как так полу-чилось? – было и досадно, и смешно. Люди узнают – задраз-нят дураков, и за дело.

Ты, конечно, немедленно сказала супругу. Он довольно за-смеялся:

– Есть ещё порох в пороховницах!– Да, – хмыкнула ты. – И что с этим «порохом» теперь

делать?– А знаешь что? – вдруг расправил плечи муженёк. – Да-

вай оставим. Мы разве ребёнка не прокормим? Если честно, истосковался я по детям. Как вспомню дочурку маленькой – аж сердце замирает! Хоть бы внуков скорее, что ли…

– Внуков – возможно! – разозлилась ты. Лучше б и не говорила. – А ребёнка – ни за что. Ты представляешь, если я уйду в декрет? Весь город сбежится посмотреть! Готовься!

– Ну, ты преувеличиваешь! – бодрился муж. – Не такие уж мы старики. Вот у нас в деревне, как сейчас помню, у соседей было двенадцать детей, так самого меньшего ро-дили, когда хозяйке было шестьдесят, а хозяину – и того больше. И не горевали, кстати, а гордились. А нам с то-бой? – тьфу!

– Нет, ну это ж надо! Вместо серьёзного разговора – этот театр миниатюр! – ты разгневалась уже не на шутку.

95

– Подожди, не горячись, – он перевёл разговор на другое. В этот вечер вопрос больше не обсуждался, но утром муж решительно сказал:

– Ты вот что, выслушай без нервов. Уже успокоилась?.. Роди! Последыш – это такая радость, вот увидишь. Нам в старости утешение!

– Утешение?! – ты была поражена. Ведь вчера подумала, что вопрос решён. А он – опять?!

– Какое, к чертям, утешение?! – взвилась ты. – А если, не дай Бог, кто-нибудь из нас умрёт? Или оба?!

– Ну ты даёшь, – растерялся муж. – С чего нам помирать, ты что?! У меня – ни одной болячки, у тебя тоже. Люди Бога молят за такое счастье, а ты – прямо осатанела!

Это была первая крупная ваша ссора, поразившая обоих. Ты не знала, что он такой настойчивый, а он не знал, что ты – такая несгибаемая. Несколько дней вы дулись друг на друга, мучаясь от неестественности ситуации (ведь привя-зались уже за год, что таить!). В конце концов он первый не выдержал:

– Ладно, поступай как знаешь. Может, ты и права… Хотя…

– Опять?! – ты глянула грозно, и он сник – надоела эта ругань. Пусть уж лучше будет, как она хочет.

Ты быстро и тихо сдала анализы, и день операции был на-значен. Дату, конечно, дома не назвала. Лучше потом объя-вить, когда всё кончится.

А пока – жизнь шла своим чередом, и муж к этому разго-вору больше не возвращался. Понимал: всё напрасно. Хотя нет-нет – да и посмотрит вопрошающими глазами. Ты тут же делала вид, что не понимаешь.

Нечего! Стоит только дать слабинку, опять пристанет. Тоже мне, отец-молодец нашёлся.

В ближайшее воскресенье вас пригласили на венчание

96

(выходила замуж дочка твоей приятельницы), и ты с удо-вольствием готовилась к выходу в свет: шила новое платье, продумывала причёску и сотни разных мелочей. К тому же – супруга своего наконец-то собиралась показать. Пусть полюбуются!

Ты купила дорогой подарок (это тоже важно; пусть по-чувствуют, какой у вас достаток!). И наконец в назначенный день вы отправились в церковь.

Получилось так, что вы прибыли минут на сорок раньше, и ты от нечего делать решила побродить внутри, посмотреть на иконы. Муж не захотел пойти с тобой, остался покурить.

Войдя в помещение, ты с интересом огляделась. Никогда ты в церкви не была и не знала, что здесь к чему. Ходить просто так было неловко, и ты поинтересовалась:

– Где тут можно поставить свечку?– За здравие или за упокой? – приятным голосом спросила

старушка, торговавшая всякой церковной мелочью.– За здравие! – решила ты.– Сколько вам свечек?– А сколько надо?..– За скольких ставить будешь, столько и свечек, – не уди-

вилась старушка. Сейчас многие этого не знают, время та-кое.

– Тогда две, – ты протянула деньги. («За мужа поставлю и за сына.»)

Тебе показали, куда пройти, как и что сделать. Ты испол-нила, что нужно, постояла, умилившись, полюбовалась на язычки свечного пламени. Даже всплакнуть захотелось, до чего стало хорошо.

И вдруг рядом оказалась какая-то неприятная тётка и зло прошипела тебе в лицо:

– Тебе за упокой надо ставить, а не за здравие! Вспомни, скольких деточек на тот свет отправила?!..

97

Сказала – и прошаркала дальше, как будто и не обращалась к тебе… Ты испугалась, схватилась рукой за грудь: сердце бешено колотилось.

– Да вы не слушайте её, – донёсся до тебя другой, уже до-брожелательный, голос. – Она не в себе. Простите и забудь-те. Почти ко всем тут пристаёт, а выгнать не можем: всё-таки Храм Божий, он для всех.

– А что с ней?.. – ты дышала тяжело.– Да разное говорят… Вроде как сделала она в молодости

аборт у какой-то бабки, срок был большой… И вот Бог нака-зал – больше деток так и не дал. Она ждала-ждала да и рехну-лась. Не обращайте внимания, – всё успокаивала женщина.

Но настроение, конечно, было уже испорчено. И тут, сама не зная, почему, ты вернулась ко входу, купила пять свечек и твёрдой рукой поставила их за упокой. Что ж, может, Бог и простит…

Да, мамочка, ты поставила пять свечек – за убитых. А за нас, ещё живых? – ты о нас даже не подумала. Убьёшь – по-том поставишь?..

Спасибо тебе, мама, хотя бы за них, за пятерых. Ты зажгла свечи – и на мгновение в нашем Ниоткуда и для них засиял свет материнской любви, отнятой у них ТОГДА…

А мы – близнецы, братики! – ждали, обнявшись, конца своей жизни.

(Отец, отец!!! Попроси её снова!!! Спаси нас, отец! У тебя – большое сердце! Ты ничего не говоришь, но всё вре-мя думаешь о нас!!! Конечно, ты не знаешь, что нас – двое, но хочешь, хочешь спасти! Мы верим!!!)

Твой муж всё-таки собирался поговорить ещё раз. Он пом-нил, как ты вышла тогда из церкви задумчивая, с красными глазами, и всю свадьбу была сама не своя. Что с тобой про-изошло там, внутри?.. Что-то было, он чувствовал. Но ты не захотела рассказывать.

98

И он решил ещё раз попросить тебя, объяснить, какой ты хочешь совершить страшный грех. Он ведь, наивный, ниче-го не знал об этой стороне жизни… Был уверен: ты мечешь-ся, мучаешься. Надо тебе помочь принять решение! Един-ственно верное. Ничего, что вы немолодые, зато здоровые и небедные. Просто надо твёрдо, по-мужски. Может, она, бед-няжка, только этого и ждёт, а он, индюк, оставил её наедине с такими мыслями!!!

– Сегодня вечером и поговорю! – приказал он себе реши-тельно.

Но вечером ты рассмеялась ему в лицо: – Вчера уже всё кончилось, не сотрясай воздух, папаша!Что?! А он даже ничего и не заметил?! Как же она так спо-

койно?!.. Как же?..Он так расстроился, что пришлось выпить немалую дозу

успокоительного. Никак не мог уразуметь: неужели ты, его жена, такая бессердечная?.. Вы снова поругались, и ты ясно поняла: если он не изменит мнение, которое сегодня сложи-лось, ваш брак рухнет!

Пришлось срочно сыграть: ты со слезами на глазах (получи-лось почти без усилий, настолько важно было) поведала, что врач настоял на аборте. По состоянию здоровья! Просто ты не хотела мужа расстраивать! Любимого, между прочим…

Сработало. Пожалел, просил прощения… Подумать только: ЭТО угрожало её жизни! Он мог её потерять!!! Кошмар!..

Это был, в итоге, один из лучших вечеров вашего супру-жества. Муж целовал тебе руки, и каялся, и клялся… А ты, утирая счастливые слезы, торжественно пообещала:

– Если вдруг опять такое выпадет – рожать буду! Если, ко-нечно, доктор разрешит…

С тем и помирились насовсем. Эх, мама, мама!..Заплачь о нас, родная, заплачь хотя бы сейчас, если тогда

не захотела…

99

* * *…Если бы мы родились, мама, то всегда были бы вместе.

Мы были похожи как две капли воды и очень хотели жить, а получили – одну смерть на двоих…

В отличие от других твоих нерождённых, мамочка, мы всё-таки узнали, что такое любовь, ведь мы изначально были не одиноки. Наши сердца забились в унисон, и всё у нас ока-залось общим: и мать, и жизнь. «Ты кто?» – спросили мы одновременно.

«Я – твой брат», – ответили тоже вместе. Мы сразу полю-били друг друга всей душой и – навсегда. Каждый старался, чтоб другому было хорошо, и мы уступали, уступали, усту-пали…

«Тебе радостно рядом со мной, брат? Значит, и мне ра-достно рядом с тобой. Мы всегда, всегда будем помогать друг другу!»

Эта любовь даже заслонила тот великий ужас, который так разросся внутри тебя, мама! Он достался нам как страшное наследство от других твоих детей.

А мы, счастливые от того, что нас двое, не сразу поняли, в каком аду началась наша общая жизнь…

Да, мы были похожи, как зеркальные отражения. Но не бывает совершенно одинаковых людей, поэтому «старший» (мы знали, кто должен родиться первым) был бы творче-ской личностью, а «младший» – со склонностью к точным наукам. Единственное, в чём мы были бы абсолютно одина-ковы, это в любви к тебе, мама…

Мы прожили бы такую долгую жизнь, что удивился бы мир. Мы выросли бы крепкими, коренастыми парнями, та-кими же цепкими и здоровыми, как отец. Мы унаследовали бы его смелость, отвагу и мудрый крестьянский взгляд, ко-торый сделал бы нас прямыми, честными и надёжными.

100

Нет, мы не стали бы знаменитыми, как братья Гримм, Кличко или Вайнеры, – не было искры величия в нашей судьбе. Но зато мы стали бы хорошими людьми и, имея врождённую отвагу, сделались бы оба спасателями. Но сна-чала нас научили бы другие, отважные и смелые, спасать и спасаться.

А здесь, в твоём беспощадном чреве, мы ещё не умели этого делать…

Ну почему, почему вопросы жизни и смерти решает толь-ко мать?! Ведь если бы отец мог – он бы спас нас тогда…

* * *Ты живёшь спокойно и счастливо, мама. После нашего ро-

кового дня прошло семь лет, и ничто уже давно не нарушает твоей безмятежности.

У твоего мужа появился долгожданный внук, и в редкие приезды дочери с зятем он никак им не натешится и не на-любуется. А уезжают – он чуть не плачет: опять разлука бу-дет долгой… Вот если бы мальчишка рос на глазах у деда – какое это было бы счастье!

У тебя тоже есть внук, родной, кровный – от сына. Живёт он совсем рядом, в одном городе с тобой, но ты не понима-ешь и не разделяешь восторгов мужа, который и чужого лю-бит не меньше своего, и не стремишься к частым встречам. Ребёнок чувствует это и, приезжая, почти всё время прово-дит «с дедулечкой».

Вот теперь ты действительно в том возрасте, когда бере-менность больше уже не грозит. А о «том случае» ты не вспоминаешь. Стоит ли?..

…То был «лёгкий» аборт, мама. Самый лёгкий из всех. И наркоз оказался отличным, и перенесла ты всё это – лучше некуда. И спустя полчаса могла подняться и идти

101

на все четыре стороны, снова абсолютно свободная.А нас – выбросили в таз одним слипшимся комком, в ко-

тором уже не было жизни. Потом санитарка слила кровь, а «плоть» – в этот день было двенадцать абортов, – ловко перевернув ёмкость, вывалила в большой пластиковый ме-шок, тщательно завязала и вынесла в мусорный бак. То-то было радости приблудным псам! Их тонкий нюх сразу уло-вил дух свежего мяса, вопреки надёжной плёнке…

Разодрать мешок жадными клыками – это ли задача для го-лодного зверя? Нам, абортивному материалу, было, в общем-то, всё равно… Мы не чувствовали ни боли, ни страха – всё это кончилось несколько часов назад.

Какая разница мёртвой плоти, где разлагаться – в земле или в желудке несчастной собаки?.. Может, внутри пса – лучше, ведь в земле за трупы принимаются черви.

И всё-таки жаль, мама, что нет у нас, нерождённых, мо-гил… Впрочем, это не совсем так, у одного она всё-таки есть. Помнишь тот посылочный ящик?..

Но могила эта – не только его: в эту же яму экономный сторож подложил ещё старого бомжа, такого же безымян-ного и никому не нужного, как твой сын, мама. Однако бомж был несравненно счастливее: он всё-таки жил. Хоро-шо ли, плохо ли, но жил. Страшная у него оказалась кон-чина: без гроба, в могиле с табличкой: «Неизвестный муж-чина приблизительно 60-65 лет». Но за эти долгие годы он наверняка знал и лучшие дни, и его, может быть, любила мама…

Так что даже если бы ты захотела отыскать место веч-ного сна своей «посылки», ты никогда не смогла бы этого сделать. Нет на кладбищах таких табличек: «Убитый плод. Приблизительно 600 гр.». И всё равно он, посылочный, – удачливее нас, из хирургического таза. Его, как-никак, по-хоронили. Есть куда прийти поплакать, поменять старый

102

венок на новый, красивый; а в Поминальный день положить на холмик конфеты, цветы, кусочек нарядного кулича…

Это делает одна женщина, жалея «неизвестного мужчину 60-65 лет». Просто могила её матери – рядом, вот она и по-минает сразу двоих. Она не знает, что поминает и третьего, но ей что-то всё время подсказывает сердце, и, убирая по весне могилки, она долго и безутешно плачет.

И твой сын «из посылки» называет её в нашем Ниоткуда «мамочкой». Хотя при этом всегда думает о тебе.

Мы все думаем о тебе, мама. Ты ещё долго, долго будешь жить, на много лет пережив своего доброго мужа.

Твоя старость будет достойной, обеспеченной. Ты ни дня не пролежишь беспомощной или больной, а умрёшь легко и просто, очень крепко уснув. Тебя похоронят внуки и правнуки, будут долго помнить и передадут эту память дальше.

Ты придёшь в наше Ниоткуда, но никогда не встретишься с нами. Души, не любимые взаимно, здесь никогда не со-прикасаются…

О нас некому помнить на Земле, и мы постепенно рас-творимся в чёрном Космосе, а твоя душа, мама, останется бессмертной. Те, кого хоть кто-нибудь любил, существуют вечно, мамочка. Счастливица, тебя любим даже мы, не по-милованные тобой.

…Вы думаете, что в Космосе есть Чёрные дыры? – на са-мом деле это скопища душ, не знавших любви…

…Вы говорите про свет далёких звёзд? – на самом деле это вечное сияние любимых…

Если бы вы знали об этом, люди, то, может быть, совсем по-другому относились бы к не своей жизни…

…Среди заболевших раком, СПИДом, чумой или чем угод-но ещё всегда есть какой-то процент выживших, спасшихся. Среди обречённых на аборт – нет никого…

103

* * *…Спасибо, мама, что, проснувшись, ты не забыла свой

сон. Ты теперь никогда не простишь себя, потому что всё ЗНА-

ЕШЬ. И это – хорошо.Это знание теперь не даст тебе пассивно существовать; ты

будешь искать выход, объяснять, призывать. И если ты спа-сёшь хотя бы одну-единственную жизнь – тебя можно будет простить…

…Ты будешь искать и других виноватых. Виноватых не менее, чем ты.

Ты найдёшь их – это не трудно! – и заставишь держать от-вет наравне с собой. И это тоже справедливо.

Кто и что толкает женщину на аборт? Им несть числа…

* * *«В каждом городе с населением 500-700 тысяч человек в

день (по самым скромным подсчётам) производится от ста до ста тридцати абортов.»

(Из статьи в газете)

* * *Аминь.

104

Оñòàâàÿñü æèòü

ПОВЕСТЬ

* * *Сегодня с утра в палате было тихо и жутко: Людкину по-

стель и матрас вынесли, и её осиротевшая кровать грозным скелетом торчала из угла.

– Хоть бы застелили скорей, что ли!.. – не выдержала на-конец Ладейкина. – Смотреть не могу!

– А ты не смотри! – сразу огрызнулась злющая Зоя Алек-сандровна, которая никогда и никому не молчала.

Отвечать не имело смысла: только повод дай – уж она тебе покажет. Поэтому Ладейкина только вздохнула и стала смо-треть в окно.

Начиналась весна, озорная и ранняя. Деревья, вот-вот го-товые брызнуть зеленью, смеялись и тянулись к солнцу. А оно щедро лило на землю долгожданные лучи, щекотало за-прокинутые лица, высушивало отсыревшие улицы.

В палату вбежала Ирмочка:– Ой, хорошо-то как на воздухе! – схватила что-то из тум-

бочки и снова умчалась. Ирмочка выздоравливала, готови-лась к выписке и в палату забегала только к ночи, целый день пропадая где-то.

– Прыгай-прыгай, допрыгаешься! – прошипела ей в спину Зоя Александровна. – Одна уже допрыгалась.

И опять Ладейкина промолчала, хотя язык так и чесал-

105

ся. Неужели и перед лицом смерти надо шипеть, исходя злобой?.. Неужели нельзя просто помолчать?

«Сегодня – Людка, а завтра – кто?» – подумала Ладейки-на, но страшно почему-то не стало. Надоело бояться, третий год уже пошёл, как она живёт с этим.

Кира Ладейкина совсем привыкла к этой мысли. Знала: нет у неё шансов. Доктор всё время твердит как попугай: «Будем надеяться». Он всем так говорит. Прав, конечно: пока человек жив, надежда остаётся.

Но Кира запретила себе надеяться. Слишком мало она ви-дела здесь таких, которые на самом деле выкарабкивались, оставаясь жить. Ирмочка – одна из них, из счастливчиков. Впрочем, и это счастье сомнительное, ведь Ирма тоже мно-гое пережила, пока выяснили наконец, что у неё – не ТО, а совсем другое. Просто похожее; это бывает. И теперь она – да! – уйдёт отсюда навсегда и забудет соседок по палате как страшный сон. Правильно, правильно!

Когда Кира попала сюда в первый раз, то со всеми под-ружилась, обменялась адресами, потом – созванивались и переписывались. Но вот – начали они умирать: сначала Га-лина Иосифовна, потом – Ника… И Ладейкина перестала общаться и с остальными (или – они с ней? кто знает?). Ведь это непередаваемый ужас, когда ты звонишь вот такой под-ружке по больнице, а тебе отвечают, что она неделю назад умерла…

Правда, муж Галины Иосифовны всё хитрил, что Галочки нет дома, что куда-то уехала, но на четвёртый раз Кира всё поняла и спросила прямо:

– Скажите, её больше нет?..И мужу пришлось признаться. А ведь Кира заболела

раньше, чем Галина Иосифовна. Может, пронесёт? Даже – грех признаться – обрадовалась: Галина – уже, а она жива-живёхонька!

106

Нет, зря. Вот снова сюда попала, по иронии судьбы – на ту же койку. На ней, видно, и отъедет в лучший мир.

Кира Ладейкина тоже стала в последнее время – не пода-рок, но с Зоей Александровной не сравнить. Зоя всегда такая была или от отчаяния озверела? Даже лечащий врач, и тот постоянно трепетал и поскорей старался от Зои отделаться.

А сегодня обхода нет: воскресенье. Зато придёт муж Зои Александровны, и снова будет спектакль. Зоя уже, видно, го-товится! «Вот бы знать, – подумала Кира, – сколько лет они вместе?» Ведь выдержать Зою месяц-другой – и то надо Звез-ду Героя давать, а если всю жизнь – страшно и представить.

А может, она в молодости такой и не была? А была, наобо-рот, весёлая и покладистая? Чего только болезнь не делает с человеком…

…День прошёл тускло, невыразительно, несмотря на при-зывное солнышко за окном, и в шесть часов вечера, действи-тельно, нарисовался Зоин супруг – как всегда, с полными сумками и пришибленным взглядом.

Завидев его, тяжело поднялась с койки и вышла Наташа, и Кира – тоже: решила сегодня не присутствовать при се-мейной сцене. Она проследовала за Наташей в коридор и вместе с ней уселась на продавленный больничный диван, стоявший напротив давно не работавшего телевизора.

Однако и сюда было преотлично слышно, как Зоя Алексан-дровна принялась отчитывать мужа, у которого снова было всё «не то» и «не так», и как «бестолковщина пустоголовая» (муж), покорно оправдываясь, обещал к следующему разу всё исправить.

Но беседа, на удивление, закончилась довольно быстро, не прошло и тридцати минут. Зоин муж, сгорбленный, с ещё более перепуганными глазами, вышел из палаты и быстро (казалось – убегает) последовал к выходу. До следующего воскресенья, бедняга.

107

– Да-а-а, – протянула Наташа. – Жаль мужика. – А мне – нет, – возразила Кира. – Сам виноват.– Как знать, – вздохнула Наташа. – Что нам известно?..В общем-то, да, конечно. А в частности – противно смо-

треть. Они посидели ещё немного, поболтали о том о сём: сразу в палату идти не хотелось; пусть Зоя «покипит» нае-дине.

– Интересно, кого к нам подселят? – закинула Наташа. – Ирма завтра уходит, Люда… – она запнулась. – Люда отму-чилась, счастливица.

– Найдут, кого. Свято место пусто не бывает, – грустно усмехнулась Ладейкина. – Только б не ещё одну Зою.

– Это да, – согласилась Наташа. – И так в невесёлом месте обитаем.

Их палата была рассчитана на пятерых и считалась хоро-шей. Больница – старая, ещё довоенной постройки; поме-щения – огромные. Везде стояло по десять-двенадцать коек. А им – повезло, наверное, эта комната предназначалась не для больных, просто из-за дефицита мест стала палатой.

И здесь, конечно, все были как на ладони. Зоя Алексан-дровна, сорока восьми лет, имела взрослого женатого сына и двух внуков. Они жили где-то не здесь, далеко. Про не-вестку Зоя рассказывала, что та – неумёха, тупица и неря-ха. Но, хорошенько познакомившись с Зоей Александров-ной, женщины засомневались, правду ли она говорит. Для неё в целом мире нет ни одного достойного человека, что уж говорить о невестке? Повезло бедной девочке, что жи-вёт за тридевять земель. Ей, наверное, и на расстоянии яду хватает.

…Наташа – совсем молодая, чуть больше тридцати. Есть муж и две маленькие дочки-погодки. Она здесь первый раз и не верит, что у неё что-то серьёзное. Ну и хорошо, что не верит. Может, и пронесёт.

108

Сама-то Кира – в этом деле уже человек опытный. К Кире Ладейкиной никто не приходил – некому. Она была един-ственным и поздним ребёнком и в двадцать лет полностью осиротела, оставшись владелицей убогого родительского домишки. Была замужем, но недолго: муж хотел детей, а у Киры почему-то их не было. Вот он и ушёл, оставив Кире на память только свою фамилию.

Ладейкина ещё разок попыталась сходить замуж, но тоже не клеилось, и они расстались. А потом был просто «лю-бимый человек», без печати в паспорте и без обязательств. Клялся, что любит только её и вот-вот уйдёт от жены. А как узнал, что Кира заболела, так рванул, что и с собаками не найдёшь. Но это теперь уже не волновало.

…А Людмила – царство небесное! – была веселушка и хо-хотушка, неисправимая оптимистка. Перед первой операци-ей всё просила:

– Доктор, миленький, вы уж заштопайте меня покрасив-ше! Можно крестиком или художественной гладью.

Она здесь лежала трижды, и весь персонал успел её полю-бить. Кроме мужа и сына-подростка к ней толпами ходили «с работы». Видно, и там её любили за открытый нрав.

Люда никогда не жаловалась, даже в самые страшные по-следние дни. Попросила только тихо:

– Доктор, не переводите меня в реанимацию, ладно? Дай-те здесь умереть, возле людей… Девчата, вы ж не против? – невесело засмеялась она. – Не бойтесь, я уйду тихо.

Страшно было слушать такие речи. Все понимали: хоть и пытается Людмила шутить, осталось ей несколько дней. Это – правда.

Но её и в самом деле никуда не перевели, как это всегда делали в безнадёжных случаях, и однажды под утро Люд-мила «отошла». Тихо, как и обещала.

109

А кастелянша – несмотря на то, что всякое видела и уже привыкла, – убирая Людмилкину постель, тихо плакала, по-спешно стирая густые слёзы.

* * *Итак, две пустые койки. Во вторник, после обеда (Ирму

выписали вчера), на одну из них поселили новенькую. Это была женщина неопределённого возраста, маленькая, су-хонькая. Не поймёшь: то ли ей тридцать, то ли все шестьде-сят. А оказалось, сорок пять.

– Я буду приходящая, – объяснила она и показала пальцем в окно. – Вот он, мой дом, в двух шагах.

– Хорошо вам, – завистливо вздохнула Наташа. – Считайте, что и не лежите в больнице, а так… Гуляете на процедуры.

– Ага, – согласилась женщина, которую звали, оказывает-ся, тоже Людмилой.

Услышав имя, женщины испуганно переглянулись: но-венькая ведь заняла именно койку умершей.

– Может, сказать ей, чтоб на место Ирмы перешла? – шеп-нула Ладейкина Наташе.

– Не надо пугать, – засомневалась та. – Мало ли в жизни совпадений бывает? А от судьбы не уйдёшь.

А Зоя Александровна, как всегда, недобро ухмыльнув-шись, ввела новенькую в курс дела:

– На этой кровати два дня назад умерла Людмила Чернен-ко!

– Ну и что? – совершенно не смутилась новая Людмила. – Все мы смертны. А я, кстати, врач-патологоанатом.

Бедная Зоя аж поперхнулась, а Наташа с Кирой захохота-ли: это ж надо, хотела попугать, а сама чуть не обделалась!

– И к тому же я не Черненко, а совсем наоборот – Белова! – засмеялась вместе с ними женщина.

Зоя Александровна сердито вышла из палаты.

110

– Чего она злая такая? – спросила Белова.– А ничего, такая, видно, уродилась, – объяснили женщины. –

Как только от собственной злости не отравится, непонятно.– Ничего! – ответила Белова. – Я всю жизнь в морге про-

работала, бояться не умею.– В самом деле? – заинтересовалась Кира. – Вы не пошу-

тили?– Нет, девочки, не пошутила. Кстати, я смерти не боюсь и

вам не советую. Ни один мёртвый меня ещё не обидел.Она спокойно расправила покрывало и тоже куда-то вы-

шла, неся с собой целый ворох бумажек и справок.– То-то я думаю, чего это ей разрешили быть приходящей?

Ведь не положено? А она, оказывается, из своих.– Ничего, симпатичная тётка! – сказала Наташа. – Может,

хоть она Зойку заткнёт?Белова покрутилась недолго и действительно ушла: «До

завтра, подружки».

* * *…Вторая новенькая появилась здесь в среду утром, зашла

вежливо, бочком; поклонилась и сказала напевно:– Доброго здоровья, женщины. Какая койка здесь ничья?Наташа показала. Новая больная прошла к своему месту и

стала тихонько, но основательно устраиваться. Обитатель-ницы палаты её рассматривали: полноватая приятная ста-рушка. Сразу видно, что аккуратная и покладистая.

Бабушка наконец расположилась, уселась и назвалась:– Я – баба Маша. А вас, милые, как величать?Ей ответили, и завязался разговор. Оказалось, баба Маша

«ненадолго сюда приехамши». У неё дома – хозяйство на соседку брошено, потому что больше приглядеть некому: баба Маша обретается на белом свете одна-одинёшенька.

– Мужа свово позапрошлый год схоронила, – рассказыва-

111

ла она. – А детишек нам Бог так и не дал, вдвоём куковали. Теперь вот доживаю помаленьку, сколь положено. А сколько ещё придётся – кто ж его знает?

Она говорила на вкусном среднерусском наречии и ка-залась бабушкой-сказительницей из фильмов Роу. Так же складывала руки, так же протяжно длила слова. Как будто вот-вот произнесёт:

– А поведаю-ка я вам, красны девицы, что далее в вашей жизни-судьбинушке приключится!

Слушать её было хорошо, и женщины не перебивали; даже Зоя Александровна, и та пока не вставляла своих колючих реплик.

– Вот дохтура поспрошаю, – вела дальше баба Маша, – пусть откроет, сколь мне осталось, чтоб я поспела дела свои земные довершить; да и с Богом, поеду домой. Что ж зря место чужое занимать? – и так, сказывали, «дехвицит». Мо-жет, кому нужнее.

Наташа спросила, сколько бабе Маше лет. Та засветилась-заулыбалась:

– Что их считать, девонька? Разве ими жизнь человече-скую мерить надо?

– И всё-таки, сколько?– А вот как раз вчера семьдесят пять и стукнуло, коль тебе

интересно. Уж как щедро Господь одарил, так надо и честь знать!

Уютно было вот так сидеть и слушать её… А баба Маша всё говорила, говорила… Вот вроде бы и про себя только, а казалось – про всех.

– А жила я хорошо, – делилась она. – Работала каждый день, болела мало. Да и болезни мои – все были пустяшные, зато выпадал денёк-другой полежать да об жизни подумать. Песен много спела, всякого-разного немало поняла – чем не жизнь золотая, скажите, девчата?

112

Подошло время обхода, и в палате узнали, что полностью бабу Машу зовут Мария Анисимовна Золотая. Удивились: фамилия – не в бровь, а в глаз.

Она действительно спросила у врача, деловито и спокой-но, доживёт ли до весны? Он удивился, но пообещал, что доживёт.

– Сынок, ты правду скажи, – попросила баба Маша. – Есть у меня дело важное, успеть хочу.

Доктор, виновато пряча глаза, ещё раз подтвердил, что обещает ей жизни не менее года.

– Вот и спасибо, вот и славно! – обрадовалась баба Маша. – Дай Бог тебе здоровья, дорогой, и радости всякой, за то что такой работы не гнушаешься.

Когда обход закончился, Наташа полюбопытствовала:– Баба Маша, а что за дело у вас, если не секрет? Хозяй-

ство своё пристроить, наверное?(Баба Маша успела рассказать, что у неё – «полон двор

живой твари», как она их всех любит: и собаку, и трёх кошек, и курочек. «И поросёнок есть?» – спросила Кира. «Нету, милая, – строго сказала баба Маша. – Не могу я, девоньки, поить-кормить да холить, а потом – зарезать. Нету поросёнка, и никогда мы с дедом свиней не держа-ли, вот». «Можно подумать, что курицу вы тоже никогда не зарезали! – фыркнула Зоя. – Ни за что не поверю». «Мне твоя вера ни к чему, – отвечала баба Маша. – А и курицу никогда не тронула. Супы с курятиной варила, твоя правда. Но мы с дедом завсегда просили нашего со-седа, Василия, чтоб пришёл дело сделать, а сами уходи-ли со двора совсем. Потом уж возвращались, когда всё кончалось… Хотели было мясо вовсе не есть – не вышло у грешников. Вот так, Зоя».) Вот поэтому Наташа про хозяйство и спросила.

– Это – само собой, – кивнула баба Маша. – Я уже знаю,

113

кто кого возьмёт, давно сговорено. А и другое дело у меня есть: надо домишко свой на Леночку переписать.

– Леночка – это кто, племянница? – предположила Кира. – Нет, она мне совсем не родня. Но родной человек. Вот

пусть ей домик и достанется. Тут позвали обедать, и женщины не успели узнать, кто та-

кая Леночка. А ближе к вечеру Наташа снова спросила:– Мария Анисимовна, а про Леночку расскажете?– Слушай, коли хочется. Только не зови меня так длинно;

меня так отродясь никто не звал. Сначала величали Маней, а с годами – тётка Маша, теперь – баба.

Про Леночку оказалось так: она – инвалид детства, добрая душа, «всей деревне солнышко», как сказала баба Маша. Сынок у неё растёт. Никто никогда и не спрашивал, с кем пригуляла, а сама Леночка не говорит. Колюнька (сын Ле-ночки) – уже тринадцати годков, а живут они скудно. Вот и хочет баба Маша всё, что нажито, им оставить.

– Подружка она моя, – делилась баба Маша. – Самая сер-дечная подружка. Хоть и молодая совсем – пятьдесят годоч-ков только! – но сердцу дорога.

– Конечно, – снова влезла Зоя, – она же знает, что дом вы ей оставите, вот и старается.

– Э, милая! – баба Маша посмотрела на Зою с недоуме-нием и жалостью. – Сколь плохо ты жила, видно. Не зна-ешь, бедная, какие люди светлые бывают. Не встречала, что ли?.. Не ведает Леночка ничего, и я не скажу, пока живая. Потом… Пусть потом ей от моего добра чуток лег-че будет.

– Да кто вы такая? – взбеленилась Зоя, видно было, что баба Маша хорошенько её задела. – Кто вы такая, чтоб су-дить, как я жила?! Да вам и не снился такой достаток!!!

– Боже сохрани от таких снов, – ничуть не обиделась баба Маша. – А моего достатку мне с головой хватало. Главное,

114

Зоя, счастье – довелось мне узнать, что такое любовь и добро. И если ты, уж седая, не знаешь, что это – найглав-нейшее богатство наше, то жалеть тебя – не пережалеть.

Зоя покраснела, хлопая глазами, но что ответить – почему-то не нашлась.

* * *С бабой Машей дни побежали совсем незаметно. Она

была словоохотлива, но ненавязчива. И Кира, и Наташа, и даже «приходящая» Белова (она тоже успела подружиться с бабой Машей) то и дело просили рассказать её что-нибудь или просто о чём-то спрашивали.

И баба Маша тогда улыбалась и говорила:– Скажу я вам так, девоньки…И «девоньки» слушали, забыв обо всём. Зоя теперь всегда

сидела молча, надутым индюком, и изо всех сил делала вид, что речи бабы Маши ей не нужны и не интересны. Даже закрывалась то книжкой, то журналом. Но наблюдательная Кира заметила: не листает. Значит, тоже слушает.

А в воскресенье, как всегда, пришёл Зоин муж. Он сильно опоздал, и видно было, как Зоя мечется из палаты в коридор и психует, выглядывая из окна.

«Ох она ему и задаст, бедняге, – подумала Кира. – Трой-ную порцию плюс обычную!»

Муж вошёл в палату спотыкающейся походкой, заранее при-вычно втянув голову в плечи. Он и не пытался объяснить своё опоздание, по опыту зная: бесполезно. И Зоя, не стесняясь, как обычно, никого, принялась его отчитывать, на этот раз – с криком и слезами. Затем, как всегда, он вынимал из сумки принесённое и складывал перед ней, а она гневно комменти-ровала, снова называя мужа безголовым и безруким бараном. Сцена была привычная, но для бабы Маши – в новинку.

115

Она слушала внимательно, вглядываясь в мужика, и ког-да наконец он ушёл, отпущенный на волю своей грозной половиной, тяжело вздохнула и сказала:

– А ведь ты, Зоя, его не за то ругала, что опоздал и что по-купки не те…

– А за что ж ещё?! – взъярилась та, поражённо уставив-шись на бабу Машу.

– За то, драгоценная моя, что он – жить останется, а ты – неизвестно. Завидуешь ты ему, чуть не лопаешься. А кри-ком прикрываешься, чтоб никто не догадался.

Все замерли. Вот сейчас Зоя, наверное, бросится душить бабу Машу! – столько ненависти вспыхнуло в её глазах!..

Но Зоя вдруг осела на кровать, схватилась ладонями за по-серевшие щеки и глухо застонала:

– Да!.. Да, да, да!.. Он – останется, а я, я…Она бросилась лицом в подушку и тяжело, надрывно за-

рыдала.– А ну-ка, идите погуляйте! – строго и решительно при-

казала баба Маша и шагнула и Зоиной кровати.Кира, Наташа и присутствующая сегодня Людмила ти-

хонько вышли в коридор, прикрыв за собой дверь. Они долго сидели на старом диванчике, ждали. Спустя два часа Белова предложила:

– Может, зайдём?..– Нет, – решительно остановила Наташа. – Если б было

уже можно, баба Маша сама б нас позвала.Через полчаса объявили ужин, и тогда наконец Кира решилась:– Баба Маша, Зоя! В столовую уже зовут! – сказала она,

приоткрыв дверь палаты. – Идём, идём, – закивала баба Маша. – Погоди маленько.И, закрывая дверь, Ладейкина услышала:– Ты, Зоюшка, душу-то не мучай. Ведь она хочет добра, а

ты её – сапогом, сапогом!.. Сама ж не рада…

116

В конце концов они вышли и, тихонько беседуя, направи-лись на ужин. Глаза Зои Александровны были красны и на-пухли, а губы – улыбались чему-то…

* * *– А Леночка ваша, вы говорили, инвалид? – спросила од-

нажды Наташа.Дело было утром, все уже позавтракали и ждали обхода, а

врач почему-то не шёл.Наташа спросила и сама смутилась:– Ой, извините, может, нельзя говорить?.. Неудобно как

получилось…– Ничего, – кивнула баба Маша. – В телесном изъяне сты-

да нету, а вот коль в серёдке чёрно – тот и есть инвалид, на-стоящий калека.

И спокойно объяснила:– Леночка – она горбатенькая. А мужикам что? – им красо-

ту для глаза подавай, а не для души. Глупые!– Но ведь вы говорили, ребёнок у неё? – не отставала На-

таша. – Значит, кому-то всё же понравилась?– Да уж, известно, не ветром надуло, – согласилась баба

Маша. – Только думаю я, что не от наших мужиков это, не от деревенских. Ездила она в санаторий разок – вот и слу-чилось, слава Богу. Как уж мы все рады были! Ведь она – Леночка-то – такая незлобивая, никому слова плохого за всю жизнь не сказала, хоть и натерпелась от людей да от судьбы своей по самое некуда. Вот Господь и наградил, – не одна теперь. В сыне души не чает, а уж какой парнишка славный растёт – сердце радуется! Весь в мать, – она ведь с лица – красавица! Уж на что Варька Гнида у нас сплетница – а и та не посмела обсудить, когда известно стало.

– А Гнида – это что, фамилия такая? – засмеялась Кира.– Зачем фамилия, – заулыбалась и баба Маша. – Люди так

117

прозвали за язык длинный да липкий. Вот что я вам скажу, девоньки, – вела она дальше, – а заприметила я, что самые клятые сплетники да брехуны – это как раз те, у которых в жизни грязи было по самую макушку. Вот они по себе и судят да стараются всех дёгтем измазать да в перьях вывалять.

И Наташа невольно вспомнила свою соседку по площад-ке: верно баба Маша подметила! Соседка эта – день и ночь сидит на скамейке под подъездом, с утра до темноты наблю-дает и обсуждает, а у самой в биографии – ой-ой-ой!

Наташа сплетни не слушала и не передавала, скамейку эту обходила десятой дорогой и, кстати, очень удивлялась: отку-да у этих дворовых всезнаек столько свободного времени?! Просто она однажды случайно узнала от знакомой: соседка эта, оказывается, аж троих детей государству на воспитание оставила, отказавшись от каждого из них прямо в роддоме. Жила всегда вольно и «весело» (это сейчас она – божий оду-ванчик!), замуж не ходила, а беременеть – беременела, вот и нашла «выход». Кто-то говорил, что сейчас эти дети давно взрослые. Знают ли они что-нибудь про свою мать? Как они росли? Кем теперь стали?..

Наверное, соседка и про Наташу какие-то гадости гово-рит, а как же. Гнида, тоже гнида настоящая. Только в дерев-не – народу меньше, каждый как на ладони; а тут, в городе, такая сплетница защищена многолюдьем, её только в своём доме и знают. «Вот если б весь город её Гнидой называл, по-другому бы запела! – подумала Наташа. – Может, лишний раз побоялась бы рот свой грязный открыть».

* * *А через три дня, тоже утром, баба Маша решительно объ-

явила:– Всё, девоньки, последний денёчек я здесь – и поеду с

Богом. Хватит.

118

– Как? – растерялась Зоя. – Ведь вас ещё не выписывают?И спохватилась: – Баба Маша, может, у вас денег больше нет? Так я одол-

жу! То есть дам! И отдавать не надо!– Спасибо, Зоюшка, на добром слове, – умилилась баба

Маша. – Разве в деньгах дело? Говорила ж я вам сразу, что не задержусь.

И добавила ласково:– А деньги, Зоюшка, деткам да внучатам своим отошли.

Им, небось, нужно; а у тебя – лишнего много, сама знаешь.– Да-да, – закивала Зоя. – Ваша правда. Отошлю, поболь-

ше отошлю. Спасибо, что напомнили. А то…Остальные тоже расстроились: так ведь привыкли к бабе

Маше, что казалось, живёт она тут не вторую неделю, а це-лый век. Как же теперь без неё, а?..

Врач тоже взялся на обходе упрашивать, но уговорить не смог.– Поеду! – решительно твердила баба Маша.И после обеда начала собираться. Все хором предлагали

проводить её до остановки, но она твёрдо отказалась, хоть и повторяла: «Спасибо, спасибо, девчата!».

Наконец её необременительные пожитки были собраны, и баба Маша начала прощаться. Для каждой у неё нашлось доброе слово, но почему-то всем хотелось плакать.

А Кира попросила: «Баба Маша, а можно, я вам писать буду?».

– Можно! – обрадовалась та. – Давай адресок черкну.…На дорожку ещё посидели, повздыхали.– Ну, девчата, не горюйте! – поднялась первой баба

Маша. – А напоследок послушайтесь старуху: радуй-тесь. Завсегда радуйтесь, девоньки, жизни; ведь она одна у нас. И не гневите Бога: сколько дал, столько и примите с благодарностью.

И она низко, в пояс, поклонилась: «Прощавайте, дорогие».

119

* * *– Наташка, слушай! – сказала Кира. – Я ведь только сей-

час сообразила: не зря нашу бабу Машу так назвали: Мария! Ведь она как матерь!

– А и точно! – поразилась та.Прошло уже три дня, как уехала баба Маша, а все только о

ней и вспоминали и бесконечно сокрушались: мало, непро-стительно мало говорили они с ней. Надо было слушать и слушать, а они… То обед, то ужин, то тихий час! Кто вернёт теперь недосказанное, кто?!

Кира от души радовалась, что попросила у бабы Маши адрес, и остальные соглашались: молодец, сообразила. Адрес переписали и себе, и только одно это сейчас уте-шало.

– А всё-таки, девочки, письмо – это не то, что вживую с ней поговорить, – подытожила Людмила.

– Ничего, – успокоила Кира. – Письмо – тоже хорошо… Представляете, а если б её не к нам подселили? Вот что было бы ужасно!

– Действительно! – охнула Наташа. – Знаете, девочки, ведь она во мне всё перевернула, всё буквально. Я другими гла-зами даже на всех вас посмотрела, как будто она мне второе зрение подарила.

Зоя, соглашаясь, кивнула. Она теперь всё больше молча-ла, была тиха и постоянно задумчива, как будто напряжённо прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Вчера она совершенно озадачила мужа, приняв его ра-достно и с улыбкой. Они немножко поговорили, и Зоя вышла его проводить. При этом у него был такой потря-сённый вид, очки лезли на лоб от удивления, что, когда супруги вышли, Наташка от хохота повалилась на кро-вать:

120

– Девочки, он от неожиданности заикой, наверное, станет! Ой, не могу!

Другие тоже смеялись, но Людмила строго сказала:– Зойке ничего не будем говорить. Это не по-доброму.

Пусть сама разбирается.Все были «за».

* * *На место бабы Маши пока никого не подселяли, и это ра-

довало. Казалось, что она ещё здесь, просто вышла на ми-нутку. И вот-вот зайдёт и снова скажет: «А послушайте-ка, девоньки!..».

Потом всё-таки пришла новенькая, и ей долго рассказыва-ли про бабу Машу…

Постепенно всё шло своим чередом; сначала выписалась и ушла Наташа, потом – почти одновременно – Зоя Алексан-дровна и Белова. А Ладейкину пока не отпускали, да она и не рвалась: к кому?

Палата заполнялась новыми обитательницами, и никто из них не имел счастья знать бабу Машу, и Кире уже не с кем было поговорить о ней…

Но вот наконец и самой Кире сказали: «Ладейкина, завтра вас выписывают». А Кире стало почему-то совсем грустно, хотя доктор объявил:

– У вас всё хорошо. Я очень рад.Правду ли сказал?.. Кто ж его знает?…Приехав домой, Кира долго и с удовольствием мыла,

скребла и отстирывала, сокращая работой немалый срок больничного, который ей «продлили». Наконец и это про-шло, и Кира вышла на работу.

Никто на этот факт большого внимания не обратил: пришла и пришла. Вежливо поинтересовались, как здо-ровье; услышали дежурное: «спасибо, хорошо»; и на

121

этом – всё. И Кира, которая всегда была почти равно-душна к другим (поэтому и не удивлялась ответной пу-стоте), поразилась: неужели их не ранит собственное безразличие?..

Сама она теперь интересовалась всем, до всего у неё появилось дело. Она приветила добрым словом одно-го, расспросила другую, помогла третьей… И увидела в этом удовольствие, ощущая себя бесконечно счастливой. К ней сначала удивлённо приглядывались, а потом – как-то вдруг! – заулыбались навстречу, раскрылись. И всё чаще Кира видела, как и ей хотят отплатить чем-то хо-рошим.

Она сначала не решалась написать бабе Маше, почему-то робея. Но наступил день, когда Кира поняла: напишет! Се-годня, сейчас же напишет!

И сделала. Начинала письмо с опаской: что сказать?.. Но как только написала первую строчку, слова хлынули сами по себе, Кира едва успевала. Оказалось, что очень многое хочется рассказать бабе Маше, заслужить её одобрение, спросить совета.

Спасибо, что затеяла писать в выходной: так целый день у стола и просидела. Уже к вечеру перечитала и смутилась: ну и наворотила! Зачем бабе Маше это всё читать, время тра-тить? Помедлила два дня – хотела переписать, сократить, – но в конце концов отправила, как есть. И стала ждать.

Ответ пришёл сразу, Кира и не ожидала. Заглянула в ящик – ахнула: от неё! Поспешно открыла, прочитала пер-вые строчки: «Здравствуй, Кирушка дорогая; здравствуй, милая!»

Почувствовала, что плачет. Но это были хорошие, дра-гоценные слёзы. Не существовало никакой бумаги, а была баба Маша – такая родная и близкая, и письмо нисколько не мешало ощутить её рядом, просто здесь, сейчас!

122

* * *«Здравствуй, Кирушка дорогая, здравствуй, милая!Спасибо, дочка, что не забыла про старуху, не погнуша-

лась написать. Уж как я рада узнать, доченька, что жизнь твоя налаживается, уж как рада! Низкий поклон тебе от моей подружки Леночки – я ей про тебя сказывала. Это Леночка письмо пишет, а я диктую. У меня, старой, уж руки дрожат, пера не удержат, а так много хочется тебе поведать – вот Леночку и попросила.

Пишешь ты, что начальница ваша больно неприветлива; а ты погоди осуждать. Может, у неё случилось чего-нибудь нехорошее. Ты разузнай потихоньку, может, ей помочь надо, с товарками своими посоветуйся. Может, чего и надумаете сообща. Злых людей не бывает, доченька, а есть от своего недобра больные. Их спасать надо.

А послушай меня, Кирушка: ты на речи её недобрые не отвечай и сердца на неё не держи. Как она в крик – ты и подумай: «Дай Бог тебе здоровья, чтобы зло своё чёрное по-бедить!». Вот так три разочка потихоньку повтори – и всё. Грех это, доченька, коль в ответ на чужое недобро ты своё недобро придумаешь, спаси и сохрани.

А у меня, хвалить Господа, всё как следует, дело своё важ-ное уже сделала. Ты ж знаешь, какое. Леночкин Колюнька первое место по математике в школе взял, вот радость-то!

А ты что ж, доченька? Никак не соберёшься сынишку и себе заиметь? Или дочурку – тоже хорошо! Помню, ты сказывала, что не всё у тебя ладно по бабьей-то части, так теперь наладится. Я знаю. Я маленько в этом кумекаю, только не признаюсь: вижу, бывает, наперёд, с кем и что приключиться может. Не хочу людям открывать, ведь грех это – судьбу свою наперёд знать.

И тебе не открою; сама ты своего счастья кузнец, запомни.

123

Одно только поведаю (я ж сразу это увидала, как только с вами со всеми в больнице-то раззнакомилась): остаёшься ты жить, доченька. Остаёшься надолго.

Так теперь гляди в оба, не прозевай своё золото-счастье. И перво-наперво затевайся родить деточку: себе на радость, людям на пользу. Открою тебе, что можешь ты стать мате-рью в ближайшие два годочка, а больше ничего про это и не скажу, не положено. Благословляю тебя, Кирушка, и твою дитятку будущую, от всего сердца.

Ты написала, что один вдовый сосед всё тебя привечает, вроде нравишься ты ему. Так не спеши отталкивать, он не на-много и старше, всего на восемь годков. Это ж разве срок? А робеет он, потому что прихварывает сердцем; думает, бед-ный: зачем я ей сдался, больной да старый? А ничего он и не старый, а в самой мужеской поре. С первой-то женой деток не было, а с тобой – возрадуется. И молодая твоя ладность ему на счастье и в утешение. Уж как холить да лелеять станет!

Приглядись, любушка, к нему, забудь, что болеет, лишнее это. Он и хворать почти перестанет, как счастье своё оты-щет.

А ещё спрашиваешь ты: как тебе отказаться, чтоб на смо-тре самодеятельности не выступать? Говоришь, хлопотно, надоело, и так каждый год от своей конторы ездишь. А я тебе так скажу: глупенькая ты! Чего ж отказываться, ведь поёшь хорошо. А душевная песня – это людям подарок, на-строение – цельного дня украшение.

Вот мой муж покойный – тот тоже хорошо пел, завсегда от колхозу нашего выступал. Так веришь ли? – бывало, недели две люди встречают да благодарят, вот как! Пел он знатно, аж до слезы, бывало, проберёт. Ну, и я с ним рядышком – тоже маненько помяукаю. Любил он, бывало, поближе к вечеру чаю с булками домашними напиться, а потом и говорит:

– А давай-ка, Марьюшка, споём на два голоса!

124

Ну и сидим, поём. Забудем, что и телевизор есть, – ну его, железного!.. И так хорошо, так хорошо, Кирушка, на сердце станет, чудится, что сильнее тебя и краше никого и на свете нет. И что если кликнут только: «Эй, люди до-брые, кто силён да смел – выходи на подмогу!» – тут же и побежишь! Вот она, песня-то, что с душой делает! Так что мой тебе совет, дочка: спой, коли добром просят. Только как петь станешь, дай душе развернуться, почувствуй пес-ню, а не отбывай, лишь бы поскорее. Подумай, Кирушка, про это.

Вот пока и всё, в другой раз ещё напишу. С тем и остаюсь, любящая тебя – Мария Золотая».

* * *Кира читала и перечитывала письмо, пока не выучила его

почти наизусть. Удивительно: вот взяла баба Маша и рас-ставила всё на свои места…

И Кира сразу поняла, что ей делать и как жить дальше.Спустя несколько дней снова написала бабе Маше, уж

так потянуло! Та опять не замедлила ответить, и пошла-побежала переписка.

Кира научилась даже чувствовать, в какой день будет пись-мо, знала это с самого утра. И неважно, хмурилась ли в небе туча или сияло солнышко, – сердце всё равно наполняли ра-дость, уверенность, что вот сегодня – праздник, праздник особенный, не календарный, а тот, который празднует душа человеческая в дорогие для себя дни.

И точно: приходило письмо! Все послания бабы Маши были написаны твёрдым и круглым Леночкиным почерком, и только последнюю фразу – «любящая тебя Мария Золо-тая» – баба Маша всегда писала сама. Буквы ложились не-ровно, спотыкаясь, и видно было, как старой женщине труд-но их выводить…

125

…Прошло-промелькнуло полгода, и писем становилось всё больше и больше. Кира их свято сохраняла, часто пере-читывая от самого первого, как, бывает, перечитывают лю-бимую книгу, каждый раз – на удивление! – отыскивая в ней что-то такое, чего до сих пор не заметил, не допонял…

* * *«Здравствуй, Кирушка, доченька милая! Спасибо, голу-

бушка, что зовёшь на свадьбу, – куда мне, старой, с места трогаться? Вы уж без меня как-нибудь, ладно?

Благословляю тебя, доченька, на радость и на счастье, со-вет вам да любовь. Поздравь от меня своего Егора Степано-вича, скажи, что желаю я ему, как сыну родному пожелала бы: трудиться долго, жить полно, а любить – до последнего вздоха. Долгих лет вам, детушки.

Да, совет вам: ты пишешь, Кирушка, что съехаться вы на-думали, жить в одном дому. Правильно рассудили, дорогие, а как же иначе? Только вот что нехорошо, мне думается: за-чем вы затеялись Егорову избушку продавать? Деньги – что? Пыль. Вот они есть – а вот уже и нет. А дом родительский Егор Степанович пусть для потомства вашего побережёт. Послушайтесь меня, не продавайте, потом как найдётся.

Высылаю вам свой свадебный подарок, вы уж не побрез-гуйте: от всей души дарю.

Любящая вас Мария Золотая».

Вместе с этим письмом пришла и посылка. Кира открыла и ахнула: ничего себе «не побрезгуйте»! Да такому подарку цены нет, даже неудобно: прислала баба Маша два старин-ных кованых подсвечника, ажурных, тяжеленных. Знатная работа, глаз не отвести!

Муж, Егор Степанович, даже немного испугался:– Кирочка, ты знаешь, сколько это стоит?!

126

И сам моментально уселся писать бабе Маше письмо: мол, сердечное спасибо вам, Мария Анисимовна, но уж очень до-рогой подарок, неловко!

Ответ пришёл, как всегда, быстро, но про подарок в нём было только несколько слов: «А Егорушке своему, дочка, скажи так: мы не для денег живы, а для радости». И всё.

Молодые стали жить у Киры, а дом Егора по совету бабы Маши решили, действительно, не продавать. Да и не так сложно за ним приглядывать, если честно: туда ходьбы – три минуты.

* * *Наступила весна. Она, как и в прошлом году, грянула ще-

драя и тёплая. Кира – теперь уже не Ладейкина, а Щеглова – своей новой

жизни была рада; с мужем всё ладилось. Егор оказался му-жик – золотые руки, и в их домике всё как-то моментально починилось, подправилось и устроилось.

Егор Степанович оказался истинный домосед, из дома ни-куда не торопился, компаний шумных не любил. Если куда и шёл – то только вместе с Кирой, но долго засиживаться не любил и совсем не выпивал, вызывая насмешки остального мужского населения.

Зато баба Маша написала: «Ну и молодец ты, Егор Степано-вич, что не пьёшь зелье это разбойничье. Никто и никогда от него добра не видал, а только горе горькое. И никогда радости от него не было, а только похмелье тяжёлое да больное. Уж как я рада, Егорушка, так и сказать нельзя. Вот так и дальше, до-рогой: не пил – и не пей никогда. Мой-то муж тоже никогда её, проклятущую, в рот не брал – так и счастлива я была с ним, как с солнышком ясным. Потому и за Кирушку радуюсь, хочется и ей счастья. А что посмеиваются над тобой мужики, так что же? Пусть себе. Зато они в хмельном угаре жизнь себе коротят,

127

а ты – удлиняешь. Тебе ведь ещё дитя растить, Егор Степано-вич; так что ты теперь обязанный жизнь свою охранять».

Прочитал Егор письмо и удивился: Кира только вчера узнала про свою беременность, прибежала радостная и да-вай мужа обнимать-целовать! Откуда же бабе Маше уже из-вестно?..

– Она всё знает, ты не удивляйся, – засмеялась Кира. – Она и про тебя, ни разу не видя и не слыша, мне всё предсказала. Считай, что это она нас поженила!

Кира не чуяла ног от радости. Ведь она к докторше пошла про-сто посоветоваться. Почувствовала: что-то с ней не так. Что?..

А та – уложила на кресло, посмотрела и поразилась:– Кира Андреевна, это невероятно!.. Я глазам своим не

верю… У вас, кажется, ребёнок будет!Она попросила Киру не уходить, побежала за коллегой. Та

пришла и подтвердила: да, никаких сомнений. Кира мчалась домой и повторяла всю дорогу: ай да баба Маша! Ведь не поверила Кира ей, нет. Думала, утешает от доброты душев-ной. Всегда ей вот эта докторша-гинеколог говорила:

– К сожалению, вам придётся смириться, детей у вас быть не может. Ну разве что чудо…

А сегодня врачиха даже заплакала:– Так и в Бога поверишь! Ведь такой случай – один на мил-

лион!..Егор Степанович, конечно, обрадовался несказанно, помо-

лодел прямо на глазах:– Вот он я, молодец-удалец, да и ты, жёнушка, не промах!Целый вечер они не могли наговориться, строили планы,

и до того добеседовались, что уже в мыслях своих дошли до свадьбы родного дитяти… Потом глянули на часы – рас-хохотались:

– Три часа ночи – а мы ни в одном глазу!И тут же Егор строго подытожил:

128

– Сегодня – ладно, день такой выдающийся. А с завтраш-него дня, дорогая моя, режим, питание, прогулки – всё как положено. Лично беру под контроль, и не думай!

И действительно, подошёл к вопросу серьёзно. Даже на Кирину работу сходил и строго предупредил начальницу, которая никак не унималась:

– Если Кира, не приведи Бог, из-за вас разнервничается – я не знаю, что с вами сделаю!

Начальница струсила и тут же обещала создать Кире наи-лучшие условия для работы и, конечно, разнесла интерес-ную новость по всему учреждению.

А срок был совсем ещё невелик, и Кира чувствовала себя хорошо, лишь иногда по утрам её немного мутило.

* * *«Здравствуй, Кирушка, замужница моя милая!Вот и настали твои сроки исполнить своё главное дело на

земле. Мне-то такого счастья дадено не было… А всё война проклятущая, скольких она погубила! Вот и мне от её смер-тушки привет достался: я ведь тогда девчушечкой совсем была, немцы деревню пожгли вместе с людями. Нас только трое детишков и спаслось, в лес убегли. Оттуда и глядели, как деревня горит, крики страшные слышали…

Потом прятались втроём, в землянке жили: мне – десять годков, Ванюшке – семь, а Ульянке – четырнадцать. Она нас и спасала. Потом холода приступили; ну, мы все и просты-ли. Да так страшно хворь прихватила, что Ульяна с Ванюш-кой на моих руках и померли в той землянке; а я уж и не помню, как живая осталась. Помню только, что наши всё ж таки пришли и меня выходили.

И вот с той страшной поры стала я ни на что не способ-ная – это потом, как выросла да замуж вышла, мне в боль-нице разъяснили.

129

Но мой Пётр Никодимович всё равно любил меня, не бро-сил, хотя был совсем здоровый и мог нарожать детишков с другими бабами. А он любил меня, голубчик мой. Пусть ему на том свете так будет хорошо, как мне с ним на этом было.

Так что ты дочка, исполни своё дело как следует, как бабе и положено.

Да гляди, тяжёлое не подымай!Любящая тебя Мария Золотая».

В этом письме снизу была приписка:«Баба Маша очень плоха, только не велела вам говорить.

Фельдшерица сказала, что больше двух недель не прожи-вёт.

Елена».Кира прочитала, ахнула и зарыдала вголос. Из кухоньки

выглянул испуганный Егор:– Что случилось?!Кира протянула ему письмо и решительно заявила:– Поеду. Может, успею попрощаться!– В положении?! Не пущу, – сказал муж.– Хоть на пороге ляг, всё равно поеду! – рассердилась

Кира.– Я хотел сказать: «Одну тебя не пущу», – исправился

Егор.Они тут же начали собираться, а Егор сбегал и утряс во-

прос «нескольких дней за свой счёт» и у себя на работе, и у Киры. Выехали, не мешкая.

Добираться оказалось далековато (Кира думала – бли-же); но путь стелился хорошо. К кому ни обратись, каж-дый быстро и толково объяснял, куда двигаться дальше. Так что доехали без приключений.

На малюсеньком полустаночке их встречала Лена (Кира

130

дала ей телеграмму). Супруги увидели её ещё из окна и сра-зу узнали. Волосы горбуньи были покрыты чёрным платком, и Кира, с больно бьющимся сердцем, схватила её за руку:

– Лена?! Что??!!– Сегодня ночью умерла, – ответила та, вытирая глаза кон-

цом платка.– Ой! Ой! – застонала-закачалась Кира. Егор обнял её за

плечи и гладил по голове.– Пойдёмте, машина ждёт, – тихо попросила Елена. – До

нашей деревни ещё пять вёрст.Они долго тряслись по ухабистой просёлочной дороге, и

Егор с опаской, но молча, всё поглядывал на Кирин живот. Наконец добрались.

– У меня остановитесь, – решительно сказала Елена, вы-лезая из машины.

– Нет, нет, давайте к ней пойдём! – снова заплакала Кира.– Завтра пойдём, – успокоила Елена. – Сегодня – не надо.

Пусть её обмоют-обрядят как следует. И всенощную над ней сегодня должны отчитать. Завтра, завтра пойдём, – пообе-щала она ещё раз.

Дом Елены оказался на другом конце деревни, далеко от избы бабы Маши. У Елены они долго и тихо ужинали; Кира всё вре-мя плакала. Муж её успокаивал, а Елена строго сказала:

– Нельзя так, возьми себя в руки. Это для девочки плохо.– Для какой девочки? – удивилась, всхлипывая, Кира.– Для твоей. Дочка у вас родится; так баба Маша сказа-

ла, – объяснила Елена.Дочка, значит… И неизвестно, то ли от удивления, то ли

от новости, но Кира действительно попритихла, а душевная боль не то что ушла, а как-то притупилась, как будто нашла себе уголок-каморку где-то глубоко в сердце да и затаилась там. После ужина Елена стала мыть посуду, а Кира – помо-гать ей.

131

Егор Степанович ушёл с Колюней в его комнатку, и они там начали что-то тихонько мастерить.

– Эх, нет у моего парня отца, – вздохнула Елена.И вдруг разоткровенничалась:– Знаешь, Кира, а если б не баба Маша, у меня б и Кольки

не было.– Как так? – удивилась Кира. – А так. Мы с ней сто лет уж дружим, я совсем молодень-

кая была. А как за тридцатник перевалило, ох и затоскова-ла я! Сама видишь – калека, кому нужна; а сердце просит, так просит! Веришь ли? – удавиться хотела. Так баба Маша и давай меня потихоньку уговаривать: поезжай да поезжай куда-нибудь на курорт; там мужики на отдыхе, до этого дела – падкие. Кого не спросишь – все холостые да нежена-тые, врут – не краснеют. Если, говорит, замуж и не выйдешь, то хоть женской радости маленько спознаешь, а будет Божья воля – дитя зачнёшь!

До-о-олго я не хотела её и слушать, ой, долго! С моим гор-бом – только курортов не хватает. Но всё-таки переломила она меня, уговорила. Баба Маша сама на председателя на-седала, пока он мне путёвку в хорошее место не дал, аж в самый Крым, в Феодосию.

Ехала я – тряслась вся. Дома, в деревне, все к моему горбу привыкшие, уже и не замечают, а тут – каждый оглядывает-ся… Натерпелась, пока добралась! Ох, и злы бывают люди: я ж не зверушка какая, чтоб на меня пялиться. А то и паль-цем могут показать, дурни…

Ну вот, доехала, значит, до места. И что ты думаешь? – в первый же день с мужчиной одним познакомилась, из самой Москвы. Такой вежливый, ласковый. Цельный месяц с ним я гуляла, на всю свою бабью жизнь плотской радости набра-лась… Осуждаешь? – вдруг спросила она.

– Что ты! – удивилась Кира. – Кто ж тебя вправе судить?

132

– Может, жена его, – вздохнула Елена. – Тоже ведь брехал, что одинокий. А я однажды заметила: кольцо своё обручаль-ное в кармане носит, кобель.

– Сказала ему?– Нет, что ты. Зачем? Получила своё до последнего день-

ка – и прости-прощай навеки. Мы в один день и уехали, только в разных поездах. Ну вот, значит, возвернулась я до-мой и жду. Сама понимаешь, чего. Неужели, думаю, не вы-шло?.. Ан нет, вышло! Вот так Колька и народился. А я ему отчество настоящее записала: Артёмович.

– И он ничего не спрашивает? Большой ведь уже… Ой, извини, Лена! – спохватилась Кира.

– Опять же не за что, верно спросила, – Елена вытерла последнюю тарелку и наконец села. – Спрашивает, как же. А я всё время отвечаю: «Расскажу, Коленька, чистую правду, только стань постарше. Потерпи, сынок, узнаешь. Я просто врать тебе не хочу, пойми. А правду – пока не могу, рано ещё».

– Молодец! – удивилась Кира. Потрясающая женщина!Так они спать и не ложились, а всё говорили и не могли

наговориться… Давно уже видели десятый сон и Колька, и Егор Степанович, а женщины и забыли, что на дворе ночь давно.

– Знаешь, ведь баба Маша Кольку моего за внучка счита-ла, так он её «бабушкой» и звал. Наплакался нынче, бедный! Теперь уж вроде попритих, понял, что не вернуть. Молодые слёзы – они завсегда быстрые. Наверное, это хорошо. Как думаешь?

– Да, хорошо… А я вот плакать за ней всегда буду.– Не надо, грех это, – строго сказала Елена. – Она б не

одобрила.– Деньги-то, деньги возьми на похороны! – спохватилась

вдруг Кира и бросилась к сумке.

133

– Не возьму! – рассердилась Елена. – Ишь, придумала.Она, действительно, ни в какую не хотела брать, а смило-

стивилась только тогда, когда Кира заплакала:– За что обижаешь, Лена?.. Ведь она и мне была как род-

ная! Возьми, ради Бога!И только к рассвету, устав, забылись женщины коротким

лёгким сном.Но, проснувшись, Кира почувствовала себя отдохнувшей.

Она разбудила Егора и стала собираться: пора к бабе Маше. Растолкали и Коленьку с Еленой, те спали как глухие.

Наскоро перекусили и пошли. Несмотря на то, что было ещё раным-ранёшенько, у избы бабы Маши толпилось не-мало народу. Сам дом стоял нараспашку, в сенях крепко пах-ло ладаном.

В горнице, под большой угловой иконой стоял на столе простой малиновый гроб, а в нём, утопая в тюли и цветах, лежала дорогая покойница. Рядом на табуретках сидели люди, тихие и торжественные. Заходили другие, и те усту-пали им место, покидая комнату, чтоб не толпиться.

Кира, войдя, потихонечку прошла к самому гробу и, стоя возле бабы Маши, заплакала горючими слезами, глядя на осунувшееся, до невозможности исхудавшее лицо покойни-цы, на её ставшее таким крошечным тело: кожа да кости! Видно, крепко намучилась перед смертью… За что ж ей это, Господи?!

Подошла Лена, обняла, пошептала утешительно, повела усадить. Плакали многие… Егор Степанович сидел рядом, вздыхал. Хоть и знал он бабу Машу только по письмам, а и ему было сейчас и тяжело, и горько…

Снова приходил батюшка, снова пели над покойницей какие-то старухи в чёрном с головы до пят. Наконец после обеда засуетились: пора было нести бабу Машу на клад-бище.

134

Вынесли её во двор, поставили гроб на табуретки у калит-ки, опять пели и молились.

Но наконец двинулись и в последний путь. Егор Степано-вич пристроился нести гроб и нёс его до самого погоста, не давая себя сменить, как другие мужики.

А последние минуты у свежеразрытой ямы Кира запом-нила совсем плохо: ей казалось, что она вот-вот упадёт, до того всё плыло и качалось перед глазами. Если б не Елена, которая всё время держала её крепко под руку, то, наверное, упала бы таки. Однако три горсти земли нашла в себе силы бросить в дорогую могилу. А когда вырос холм, обложен-ный венками, уж не было сил терпеть: зарыдала, завыла. И Лена – тоже.

Егор Степанович обнимал, успокаивал их обеих и горько плачущего Кольку.

А потом были поминки, многолюдные, но строгие. И со-всем без водки. Кира удивилась, спросила: почему? И услы-шала, что это такая последняя воля покойницы. Не любила она пьяных, на дух не переносила, вот и просила заранее всех и каждого:

– Как меня похороните да поминать станете – чтоб не пили. Ни-ни, ни капли! Насмотрелась я на своём веку, как водка поминки в шутовство превращает. Не хочу себе такого!

* * *А на другой день Щегловы засобирались в обратный путь;

чего ж людей обременять?Напоследок Кира спросила, а знает ли Елена, что баба

Маша ей дом отписала?– Знаю, – опять заплакала Лена. – Она мне перед самой

кончиной сказала. Просила иконы никогда не выносить. Да я и не надумала бы, что ты! Она слово с меня взяла, что, как Колюшка вырастет да женится – то со своим семей-

135

ством именно в её дому проживать станет. Я обещала…Супруги вернулись домой, и тут Кира что-то расхвора-

лась. Егор Степанович переживал, сердился, но Кира зна-ла, что через денька два-три ей станет легче, и не волнова-лась.

И действительно, недомогание прошло быстро, Кира сно-ва вышла на работу, и всё пошло своим чередом: рос и ждал рождения ребёнок, заволакивалась благодарной памятью боль утраты.

* * *Письма, письма… Их было много, и лежали они аккурат-

ной стопкой в отдельной коробке… Одно письмо Кира лю-била больше всего:

«А поняла ли ты, доченька дорогая, сколь много красоты вокруг, аж глазам больно! Гляди да радуйся, а люди – всё надутые и недовольные. Спроси, чем? – а и сами не скажут. Или так, пустяки какие-нибудь самые распустяшные…

Вот так жизнь и бежит бегом, а им всё некогда головой по-вертеть по сторонам, вглядеться. Всё им непогода, то зноб-ко, то жарко!

А красота – вот она, всмотрись только, не ленись. Зима придёт – уж на что, голубушка, холодна да неласкова быва-ет, зато стоит деревенька в белой шубейке, укрытая, успоко-енная. А ёлки! – ровно боярыни какие, гордые да пышные. Серебряные шали им на плечи наброшены, аж сверкает кругом от них! А как солнышко-то на эту стынь с утречка брызнет – вот тут и заиграют искорки одна перед другой, да всё огнями разными, то алыми, то синими. Куда тебе само-цветы! – далеко им до такой красотищи необъятной.

А помереть мечтается мне весною, Кирушка. Спросишь, отчего так? – весной только жить и хочется. Вот поведаю тебе свою думу: весною и горе не такое горькое, и печаль не

136

такая полынная. Смерть-матушка – она ведь гостья невесё-лая, так пусть весна-красна поскорее слёзы тяжёлые высу-шит, сердце успокоит да на жизнь призовёт! А над могилкой моею свежею – пусть птички, весною обласканные, песни свои засвищут. И людям не так безрадостно, и мне, в землю сошедшей, не так тягостно…»

Да… Весной она и умерла, как хотела. Кира снова всплакнула, посидела отрешённо… А потом стала читать дальше:

«Ты, Кирушка, непременно, как дитятко на свет при-ведёшь, учи свою кровинку красоту эту видеть да беречь. Если сызмальства дитя не научишь, в чём она, радость люд-ская, – опосля можно и опоздать. Счастлив человек бывает, только когда его сердце до самых краёв любовью полнится. И чем больше любовь эту земле родной да людям раздаёшь-раздариваешь, тем богаче сам делаешься.

Мудро Господь нас сотворил, на дела славные и высокие – душу бессмертную вложил в каждого… Живи, доченька, как совесть велит, слушайся её. Нету муки страшнее, чем когда совесть испоганенная очнётся да к ответу призовёт; ох и муки тогда человек претерпевает! Я долго жила и много повидала, и такой страсти злейшему врагу своему ни за что бы не напророчила.

Желаю тебе, Кирушка, и семейству твоему милому день-ков непустых, дум нетягостных да дел незряшных.

А собачка моя вчерась ощенилась, таких потешных щеноч-ков народила! – один чёрненький, как уголёк, а трое – ря-бенькие. Вот, кажется, уж на что тварь бессловесная, а и в неё Господь наш любовь да радость вдохнул. Любуюсь: счастли-вая, детишек своих всё облизывает да греет, голубушка. Гля-жу я на них и думаю: вот она, жизнь. Всему свой час и место; новому – нарождаться, а отжившему – прощаться. И нет в том беды, а есть только порядок и разум великий.

137

Ну вот, все новости свои расписала, теперь от тебя ве-сточки снова буду ждать. С тем и остаюсь, любящая тебя Мария Золотая».

* * *Всё ближе и ближе подвигалась Кира к заветному декрету.

И хотя её стан пополнел, а лицо пошло тёмными пятнами, на такие пустяки внимания совсем не обращала.

Трижды съездила на могилку к бабе Маше: и на девять дней, и на сорок, и в Троицу; и Егор – с ней. Дом бабы Маши стоял пустой, но ухоженный, чисто прибранный, вроде хо-зяйка только-только вышла.

Уж и наговорилась Кира с Еленой, сколько душа просила.– Счастливая ты, – вздыхала Кира. – Вон сколько лет с ба-

бой Машей вместе была! А я – всего-ничего…– И ты счастливая, – возражала Елена. – Если она тебя

привечала, значит, стоишь ты того, значит и я, сколько жиз-ни будет, любить тебя не перестану.

* * *С началом осени наступил для Киры предродовой отпуск.

Егор Степанович теперь и дохнуть на неё боялся, просил-умолял, уходя с утра на работу:

– Смотри, не вздумай неподъёмное затеять! Приду – сам всё сделаю. Дай честное слово, что послушаешься!

Кира смеялась и давала, но по дому всё равно работала много и с удовольствием. Да и как сидеть, руки сложа? – так день годом покажется. Но беречься – всё же береглась, тяжё-лое и неудобное делать боялась.

И в консультации говорили, что всё идёт как надо, ниче-го такого. Дни мелькали быстро, а до срока оставался всего месяц.

138

И тут однажды утром Кира почувствовала себя не то чтобы плохо, но как-то неуютно, что ли… Она поделилась своей тревогой с мужем, и он в ту же минуту, невзирая на робкий протест жены, вызвал «скорую».

Машина прибыла моментально (уж очень грозно Егор Степанович приказал им явиться немедленно, а то…), бой-кий молодой врач осмотрел Киру и сказал тоном, не допу-скающим возражений:

– В роддом, на сохранение. Обменную карту не забудьте.Присмиревший Егор Степанович и не пикнул, тут же по-

бросал в пакет всё, что надо, и сам поехал с Кирой, куда велено. «Скорая» доставила их быстро, и докторша в при-ёмном покое Киру похвалила:

– Молодец, что приехала. А то потерять ребёнка на таком сроке – глупость непростительная.

И от её уверенного голоса, от её скороговорки «ничего-ничего-ничего!» Кире стало сразу легче, и привычное спо-койствие вернулось к ней.

Киру оформили, как положено, проводили в палату на тре-тьем этаже.

«До самых родов уже не выпустим, и не думай!» – преду-предила медсестра. И тут же, как по заказу, примчалась де-журная и вкатила Кире укол.

Конечно, находиться «на сохранении» было скучно, не то, что дома, но Кира не роптала. Главное – ребёнок жив, толкается исправно, давление и анализы опять пришли в норму.

Егор Степанович прибегал под окошко каждый вечер, но кричать в форточку с третьего этажа было неудобно и всё равно ничего не слышно, поэтому Кира днём писала для мужа большое обстоятельное письмо, а когда приходил – бросала ему вниз. Егор тут же прочитывал и махал Кире ру-ками: мол, всё понял.

139

От нечего делать обитательницы палаты всё время разго-варивали, и Кира быстро узнала всё и про всех, а они – про неё. Кириной судьбе удивлялись, радовались за неё.

Новые подружки были какие-то просветлённые, откры-тые. Да, тысячу раз права была баба Маша, когда однажды написала:

«До чего хороша женщина становится, Кирушка, когда дитя ожидает. Даже голос – и тот мягчает. Только некоторые (глу-пенькие!) всё ахают: вот, дескать, толстая да рябая теперь; и неизвестно, когда ещё в прежний вид приду, да и приду ли. Дурочки-дурочки; нет, чтоб пелену с глаз сбросить да вгля-деться: краса-то какая! Мать-землица сама под ноги стелется, чтоб ей, тяжёлой, ступать было хорошо, а она носом крутит…

Вот помню, Леночка в эту пору – ой, какая была! Пава-царевна! А глазищи – как два озера синих, и в них – счастье плещется через край».

Счастье – через край; а тут – Вера чего-то невесёлая, а не делится. Улыбается через силу, сразу же видно!

Вера была совсем молодая, но ждала уже второго ребёнка. Рассказывала, что муж – в дальнее плаванье снова подался, потому что моряк; а вернётся не скоро, опять без него дитя народится. Старшей доченьке Веры было уже четыре годи-ка, и она, пока мамочка тут «сохранялась», была у бабушки, Вериной свекрови.

– Ой, со свекрухой жить – кошмар! – посочувствовала Вере Нина Ивановна, многодетница, ждавшая уже шестого ребёнка.

– Нет-нет! – живо возразила Вера. – Нет, что вы! Моя све-кровь – женщина редкая, если б вы только знали.

И Вера рассказала, что свекровь её и жалеет, и понимает, и бережёт.

– Что ж, повезло, – решили все. Но всё-таки вынесли вер-дикт, что это – большая редкость и исключение.

140

…Итак, Вера загрустила, третий день уже. Кровать Киры стояла рядом, и она однажды после ужина решительно подсела к соседке:

– Вера, что случилось?Сейчас в палате они находились одни, остальные выш-

ли в коридор на «вечернюю прогулку» (ведь на улицу не выпускали). Коридор был длинный-длиннющий, и в него гляделись двери всех двенадцати палат. Женщины люби-ли этот час: ходили в гости в другие палаты, менялись журналами, узнавали свежие новости, «кто и кого сегод-ня родил».

Вера тяжело вздохнула, но опять заставила себя улыбнуть-ся: «Ничего не случилось! С чего ты взяла?».

Кира ласково положила руку ей на плечо: – Верочка, я не потому спрашиваю, что любопытство раз-

бирает. Я хочу помочь тебе и знаю, что смогу. И никому не скажу, слово честное даю. Ну?..

И Вера вдруг ахнула и разрыдалась, закрыв лицо руками:– Ой, Кира, Кира! Бросил он меня, совсем бросил, другую

нашёл!!! Уплыл мой морячок, да только не в море!..Кира тихонько гладила её по спине:– Поплачь-поплачь, легче станет…Наконец Вера более-менее успокоилась, вытерла лицо и

стала рассказывать:– Нашёл себе одну, говорит: «люблю её». А меня, спра-

шиваю? «А тебя разлюбил, сердцу не прикажешь». А уже аборт поздно делать, срок большой… Кому я с двумя детьми нужна буду? – снова завсхлипывала Вера.

– Ой, подруженька, глупенькая ты, не обижайся! Тебе столько дано – весь мир в руки! – а ты в навозе клад наду-мала искать.

– Как, как ты сказала? – удивилась Вера.– Это не я сказала, это баба Маша так приговаривала,

141

святая была душа, доброты огромной и ума необъятного. Я её роднее любой родни считала, и сейчас считаю. И не будет никогда, чтобы я забыла её, она мне новую жизнь подарила…

– Расскажи, – попросила Вера.

* * *– Кира, а не дашь ли ты мне письма эти почитать?.. – робко

спросила Вера на следующий день.– Дам, конечно, если хочешь. Знаешь, Верочка, я иногда

думаю: а вот если б все люди, весь мир их прочитал – вот хо-рошо было бы! Ведь баба Маша – она про всё человечество сразу думать умела.

А с бедой Веры рассудили так: муж – пусть уходит, что ж теперь. Кира переспросила:

– А ты про свекровь правду говорила, или как?.. Фантази-ровала?.. Я к тому, что если тебе жить негде – у нас с Егором ещё один домик есть, туда и переедешь.

– Нет-нет, спасибо, Кирочка! Свекровь у меня, и правда, – чистое золото, я от неё и сама никуда не уйду.

– Ну, смотри, – сказала Кира. – Помни на всякий случай: если что – можешь на нас рассчитывать, поможем.

* * *«Нету, доченька, беды у человека страшнее, чем одино-

чество. А иной живёт и не знает, убогий, что он – один-одинёшенек. Думает: вот есть у меня машина дорогущая, домина в два этажа, а в домине том шкафы от хрусталя да посуды трещат. Жена – в золоте, дочка – в нарядах; в заграницу на учёбу наладилась. Вот, мол, как жизнь уда-лась!

А на самом деле – он один на свете, один как перст, никем не любимый и никому не нужный. Дочке своей

142

он вместо любви и внимания с малолетства – конфет побольше да подарков подороже. Думает, купил? А лю-бовь – она ведь не продажная. Что у дочки, что у жены его. Годиков несколько ещё пройдёт – и увидит он, что один, и закричит страшно. Рад будет с последним рабо-тягой обменяться, чтобы вспомнить, как умел дружить и мечтать, когда ещё был молодой да зелёный.

Спаси-сохрани от такой судьбины! …А баба – другое: она одинокая ещё тяжелее страдает,

она больнее болеет, когда не на кого ей ласку свою излить, материнскую суть свою утешить. Меня-то вот в моей без-детности горькой муж любимый спасал: всё, что сердце ко-пило, – ему сполна отдавала. Да и Леночка у меня есть, и Колюшка-внучок, и ты, дочка, теперь.

Одиночество – это когда любить некого…»

* * *В понедельник утром, прослушав живот Киры, врач ска-

зала:– Ну вот, мамочка, ещё денька два-три – и рожать будем. – Ой, а может, рано ещё? – затрепетала Кира.– Да не бойтесь, милая! – засмеялась та. – У вас всё будет

хорошо! Патологии нет, таз широкий. Та-а-ак! – она перешла к другой кровати. – А теперь, Вера, вас давайте посмотрим.

После обхода все снова разговорились: остальным ещё ждать и ждать, а Кира, значит, дождалась! В палате были не только одни первородки, а и опытные женщины, и уж они Кире насоветовали – всего и не запомнишь. И каждая говорила другое.

– Ну хватит, – рассердилась даже Нина Ивановна. – На-пугали только до смерти её! Никого не слушай, Кира: роды – это не страшно. И совсем не больно, если не орать по-дурному.

143

Вечером снова пришёл Егор, и Кира бросила ему в окно записку: «Сказали, что на этой неделе рожу».

Он развернул, прочитал, засмеялся и крикнул: «Давай ско-рее!».

А ночью Кире не спалось, и она, чтобы никого не беспоко-ить, вышла в коридор. Дремавшая на посту дежурная тут же подняла голову:

– Что?... Уже?– Нет-нет, – успокоила Кира. – Я посидеть вышла.– А-а-а, – зевнула дежурная. – Так, может, я пойду, полежу

с полчасика?– Идите, конечно. Кира устроилась в мягком угловом кресле рядом с боль-

шими весами. Ночной коридор поражал пустотой и казался проспектом, на котором погасли фонари. Лишь один только столик медсестры сейчас освещался крохотной настольной лампой. Думать было хорошо, спокойно.

…Баба Маша никогда не писала о своём здоровье, всё у неё было всегда «своим чередом» и «как надо». Кира уже начала было надеяться, что доктор ошибся тогда. Нет, не ошибся…

Лена потом рассказала, как тяжело баба Маша умирала. Говорила – и слёз не могла сдержать, и Кира плакала вместе с ней.

«…А муки, Кирушка, даны нам Отцом Небесным не зря. И душевная боль, и телесная напоминают нам, неразумным, как надо ценить здоровье и покой. Ведь пока есть это у чело-века – он и не примечает, а вот когда нету – спохватывается, просит-молит вернуть. И потом только ценит, как положено, если умный стал.

Но ведь не всякого и муки научить могут… Более всего, Кирушка, уважаю я людей, которые чужие горести и боли как свои принимают, не обходят беду ближнего десятой до-

144

рогой, мол, не моё это – не мне и в затылке чесать. Я раз-бойников да воров меньше боюсь, чем этаких смирных, но с сердцем глухим. До такого сердца никому не достучаться, ибо наполнено оно не кровушкой горячей, а жижей болот-ной. И ни болеть, ни радоваться оно не способно даже за самое себя…»

Тёплое кресло, казалось, убаюкивало, и Кире наконец по-настоящему захотелось спать. Но тело подниматься не желало, и женщина решила: «Подремлю-ка я тут, пока хо-чется…»

«…Доченька, не пугайся, это я снюсь тебе. Мне ска-зать надо, вот и пришла. Завтра – найглавнейший день твоей жизни, Кирушка. Потерпи, что Бог пошлёт, ведь муки это святые. Ведь завтра не только дитя твоё, а и ты на свет заново народишься. Была молодуха – ста-нешь Матерь. Помни всегда, что бы ни было: ты новую жизнь выносила, тебе и ответ за неё держать. Ведь бе-лый свет – он разный, каждому свой. Человек осознаёт себя – и начинает жить так, как осознал. Коли хочет в жизни побольше захапать – так и проживёт среди воров да хапуг; коли хочет повластвовать над людьми, покура-житься над ними, силу свою дурную показать – так его опосля задавят те, кто сильнее окажется. А ты укажи, Кирушка, верную тропочку своему дитю; ты уж знаешь, какую. Пусть та тропочка неприметная, зато вьётся она не по мосткам трухлявым, а по землице нашей правед-ной. Не всегда та тропочка легко под ноги стелется; то, глядишь, яма окажется прямо под ногами; то дурнотра-вьем людской злобы затянется… Но надо идти, не сво-рачивать, и коль честно шёл – откроется тебе поляна, солнцем залитая. Поляна твоего счастья, которое ты сам сотворил трудом, терпением и верой…»

145

* * *…Кира и не заметила, как в окне зародился робкий но-

ябрьский рассвет. Она вдруг проснулась, огляделась: надо же, так в кресле и отоспалась! Сладко потянулась, размяла косточки, похрустела ими, чувствуя несказанное удовлет-ворение во всём теле. Ну, хорошего понемножку, пора и в палату.

Она поднялась, сделала шаг, и тут же новая, незнакомая боль пронзила её насквозь. Кира застонала, крепко стиснув зубы, и согнулась пополам. Боль отпустила так же неожи-данно, как и схватила, и Кира вернулась в кресло, отдыша-лась. Она понимала: началось.

Потом были приступы ещё и ещё, и с каждым разом – всё мучительнее. Прибежала дежурная, повела её на второй этаж, в родзал.

Кира совсем плохо запомнила, как прополз этот длинный-длинный день… Она накричалась и настоналась, звала то маму, то бабу Машу, то мужа…

– Тяжёлые роды, – сокрушалась акушерка. – С самого утра, бедняга, криком исходит. Плод, наверное, крупный.

* * *– Ну-ну-ну, давай-давай, ещё последний разочек… Тужь-

ся!!! Ну?! Есть!!!Заплакал-запищал красный комочек, вытерла потный лоб

акушерка.– Разродилась, слава Богу! Ну, мамаша, не плачь, хватит!

Теперь смеяться надо. Глянь: богатыриху какую имеешь, килограмма четыре, если не больше.

Она взвесила девочку на руке, подняла высоко и показала Кире, потом положила ребёнка ей на живот:

– Ну-ка, иди, с мамой познакомься!

146

Малышка, ещё связанная пуповиной с матерью, нашла ро-тиком спасительный сосок и жадно зачмокала.

…Давно закатилось рано уставшее осеннее солнце, и весь родильный дом сладко и безмятежно спал, а новорожден-ной – Марии Егоровне Щегловой – было сейчас от роду уже целых одиннадцать минут.

147

Пðîáëåìû íåêîñìè÷åñêîãî ìàñøòàáà

ПОВЕСТЬ

* * *… – Нас, что, теперь посадят?.. – тупо спросила Юлька.

Она сегодня была самая трезвая среди всех. – Не-а! – сплюнул презрительно Димон. – Мы ж несовер-

шеннолетние.Он глубокомысленно допил вино и жёстко приказал:– По домам, родные. Врассыпную. А кто вякнет лишнее –

я лично закопаю. Вопросы будут?..Он первый поднялся, за ним – остальные.– А это?.. Этот?.. – спросила Анжела. – Ты что – тупая?! – окрысился Димон. – Может, сбега-

ешь, в больничку позвонишь, а заодно – ментам? А мы по-дождём?

– Нет, я… – испугалась Анжела, – я подумала, может, он ещё живой?..

– Живой – неживой, какая разница?! Он и без нас бы по-дох, бомжара. По домам, я сказал, живо! Считаю до трёх. Ну?!

Подростки быстро расходились. Димон стоял, зорко про-вожая каждого в спину. Когда в ночной тьме пропал послед-ний приятель, Димон носком ноги деловито обстучал тело со всех сторон. Мужик явно был мёртв.

Димон собрался было уйти, но в последний момент при-

148

тормозил, нагнулся, ловко, по-спортивному, подковырнул огромный глыбистый обломок, сказал спокойно самому себе:

– Надо, чтоб наверняка!И потом, приподняв каменюку над головой, со всей своей

молодой силой обрушил её на голову трупа. Жёлтый череп раскололся как орех, из него потекло.

– Фу-у-у! – Димон грязно выругался. – Пока, дружок! Веч-ных снов тебе.

Если бы Димон сегодня не был в таком гнусном на-строении, возможно… Но теперь уж было поздно об этом рассуждать. Да и кого жалеть-то? Бомж – он и в Африке бомж.

Димон быстро осмотрел рубашку и брюки: чисто. Он сплюнул ещё раз и быстро зашагал по тёмной кривой троп-ке к выходу из парка.

Было два часа ночи. Легко и безмятежно спал приморский город, утомившись от радостного праздника – Дня незави-симости…

* * *Самой первой из всей компании пришла домой Юлька: она

жила ближе остальных. Стараясь тихо ступать по подъезду (громко цокали подкованные каблучки), пробралась к двери своей квартиры. Несмотря на то, что она почти бесшумно открыла дверь своим ключом, в прихожей моментально воз-никли и отчим, и мама.

Мама резко включила верхний светильник, и яркий свет зло ударил по глазам.

– Ты где была?! – спросили родители в один голос.– Вы чего, праздник же! – раздражённо возмутилась Юлька. – Дочка, но ведь третий час! – нервно начал отчим.– Тамбовский волк вам дочка, дядя Боря! – отрезала

Юлька. – Возвращайтесь лучше к первой жене и учите

149

своих детей, а меня – не надо, я учёная уже.– Что?! – к Юльке подскочила мама со сжатыми кулачка-

ми. – Да ты… Ты!.. Бессовестная и неблагодарная хамка, вот кто ты! Что он тебе плохого сделал, а?!

– Ладно, Света, – поиграл желваками отчим. – Пошли спать. Главное, пришла живая-здоровая, после поговорим… Но могла бы, между прочим, и позвонить! – кивнул он Юль-ке устало. – А ты вообще – взяла и мобильник выключила. Мы уже бог знает что думали…

Но Юлька уже не слушала. Победа, как обычно, осталась за ней, и она спокойно прошла в ванную, включила воду и стала умываться.

Слышно было, как родители о чём-то между собой ещё слегка поспорили, а потом дверь их спальни привычно щёл-кнула. Отлично. Теперь можно обо всём подумать без нер-вов.

Умывшись и приняв контрастный душ, Юлька пришла в себя окончательно. Ну что, собственно, произошло?! Отды-хали себе мирно, никого не трогали, а тут этот дед со свои-ми разговорами. Пьянь подзаборная, табачищем воняет. Поговорить ему, видите ли, захотелось. Рассказать о своей прошлой расчудесной жизни в советское время. Да пристал ещё со своей моралью: что, дескать, вы празднуете? Разве это праздник? Вот раньше…

Ну, Юрка Малый и ткнул его легонько, чтоб валил отсюда. А он – взял и упал, ведь и так еле-еле на ногах стоял. Пова-лялся немножко, а потом давай орать:

– Ах, подо-о-онки! Вот вы как, значит, с ветераном тру-да!!! – схватил какую-то железяку, идиот, и давай наскаки-вать! Тут пацаны, конечно, не сдержались, наваляли ему по полной. А он, кажется, коньки отбросил, дурак.

– Ничего, отлежится! – решила наконец Юлька. – Про-спится, отряхнётся и пойдёт жить дальше.

150

К тому же Юлька его и пальцем не тронула. Бомжа били Гусь, Мамулька и Димон. Вот пусть они и переживают. У Юльки и без того проблем хватает.

Ну вот хотя бы сегодня – она разве малолетняя? Чего накидываться? Особенно отчим, он-то каким боком вя-жется?

Хотя, в принципе, если честно, Юльке дядя Боря даже нра-вился. Из всех маминых мужей этот был лучший, и, кстати, продержался дольше всех: уже целый год с мамой живёт. На Юльку не кричит, всё время дочкой называет, руки не рас-пускает, кажется, и маму любит.

А!.. Любит! Все они одинаковы, – ведь мама сама так гово-рит. И этот рано или поздно слиняет. Правильно Юлька ему ответила. Вот вернётся к своей семье, там пусть и выступает.

Юлька прошла на кухню, поставила чайник. Что-то прого-лодалась она после этого праздника. И то: водка с чипсами – это ж разве еда? Подзакусив, Юлька задумалась: всё равно мать завтра с разговором пристанет. А зачем?! Теперь – за-чем? Сейчас только, при дяде Боре, начала делать вид, что Юлька ей нужна. Только сейчас! Так опоздала, дорогая ма-мочка, поезд давно ушёл.

…Светлана Дмитриевна разошлась с Юлькиным отцом через год после рождения дочери. Надо было за него и не выходить, и если б не забеременела… А так – пришлось.

Муженёк оказался личностью ничтожной, зарабатывал мало и всё повторял, что не в деньгах счастье. А Светла-на была тогда совсем молоденькой, хотела и приодеться, и пожить красиво. Вот и нашла себе, как только отошла от родов, радость на стороне: интересного небедного «спон-сора». Жить стало веселее; а муж узнал – ушёл без слов. Да оно и к лучшему, ведь квартиру он оставил жене с до-черью. Где и как он устроился – Светлану Дмитриевну со-всем не интересовало, главное, что без всякого скандала

151

все эти годы аккуратно шли алименты на дочь. «Спонсор» скоро «отпал», но Светлана долго не горевала

и, будучи женщиной яркой и интересной, никогда не оста-валась одна надолго.

«Устраиваю личную жизнь!» – это то, чем она была посто-янно занята и к чему никогда не теряла интереса.

Юля? – а что Юля? Одета, обута, сыта. Подарков – полная комната. Впрочем, Светлана Дмитриевна помнила: когда дочка была поменьше, она всё жалась и ласкалась к матери, но как-то всегда не вовремя. Да и проблемы у неё были – ку-рам на смех! То с одноклассницей рассорилась, то книжку библиотечную потеряла… Кому это надо, если подумать?

– Мне б твои проблемы! – привычно говорила она девочке. – Иди, иди, мне некогда, – и садилась к телефону: надо было срочно обговорить с подругой очередного «кандидата».

…А однажды, в пятом классе, Юлька сильно нагрубила учи-тельнице, и та в отместку девочке, долго изводя её ежеднев-ными опросами, специально поставила «неуд» в четверти.

Юлька, боясь мамы, которая постоянно распускала руки, чуть что не так, порвала и выбросила табель. А потом всё открылось. Светлана, конечно, очень наказала дочку, но ког-да Юлька, плача, пыталась ей рассказать про причины кон-фликта, даже не стала слушать:

– Закрой рот, мерзавка! Тоже мне, нашла проблему косми-ческого масштаба! Виновата – получи! А то, понимаешь, я её кормлю, одеваю, а она меня позорит!

Вот с тех пор Юлька и поняла: да, некосмические у неё проблемы. И маме знать о них не просто необязательно, а даже вредно.

И ещё Юлька поняла: хамство – это тоже сила, если нет другой. Светлане Дмитриевне осталось только руками всплескивать:

– И в кого она такая выросла?! В отца-придурка, наверное.

152

* * *Юрку Малого, в отличие от Юльки, дома никто не ждал.

Двери были, как всегда, открыты нараспашку: заходи-выходи…

В большой комнате, упав головой в грязную тарелку, безобразно храпела Юркина родительница. По обильным остаткам еды было видно, что здесь гуляли широко и долго. Но заночевать, видно, никто не захотел.

Это было удивительно, потому что обычно кто-нибудь да оставался. Чаще всего это были мамашкины подруги: Ирка-Кривая или Сидоркина. Ирка-Кривая была давняя, прове-ренная годами корешиха, такая же безнадёжная алкоголич-ка, как и Юркина мать; а Сидоркина влилась в их компанию недавно, но уже выпивала много и крепко. Будущее Сидор-киной было как на ладони.

Почему и зачем пьёт Сидоркина, какое горе заливает, Юрка не знал. Он просто чувствовал неодолимое отвраще-ние к этой вечно угрюмой, хотя и не старой ещё женщине с недобрыми глазами. Удивлялся: как Ирка-Кривая и его мать – бабы ласковые, душа нараспашку – приняли в свой круг эту сатану?

Вообще, в материной компании мужиков, слава богу, не было, и упрекнуть родимую в разврате Юрка не мог. Юрка вообще-то любил её, жалел; а что пьёт – так что ж, он ей не судья.

После запоев, длящихся, как правило, недели три, мать вдруг как будто просыпалась, оглядывалась вокруг и прини-малась каяться: клясться сыну, что «начинает новую жизнь». Юрка и верил, и не верил.

В свои семнадцать с лишним лет он видел-перевидел эти начинания не один десяток раз. Когда Юрке было лет семь, мать чуть было не лишили родительских прав, но она тогда здорово испугалась, даже сумела продержаться без водки це-

153

лых полгода, устроилась уборщицей. Юрка помнил то время благодарным сердцем; но помнил также и то, как мать, чуть от неё отстали всякие комиссии, быстренько взялась за старое.

Вопрос, конечно, встал бы опять, если б не мамашина сер-добольная начальница. Она не согнала выпивоху с места, а только сказала:

– Екатерина Васильевна, не мне вас воспитывать, поздно уже… Но если не будете прогуливать и работу свою станете делать хорошо – на остальное я закрою глаза.

Так и договорились: Юркина мать приходила в контору раным-ранёхонько, до восьми утра уже успевала убрать-ся (весь «офис» – пять комнатёнок да коридорчик) и могла быть свободна. Дело своё она исполняла как следует – и, стало быть, совесть начальницы могла быть спокойна.

Судьба уборщицы Катьки, таким образом, была чем-то потусторонним, никого не касающимся. Это устраивало аб-солютно всех, и проблемы не существовало. Катькин сын, Юрка Малый, назывался так вовсе не по фамилии, как обыч-но даются клички. Он, несмотря на то, что являлся и в шко-ле (когда ещё учился), и в своей компании самым старшим, был малюсенького роста, тщедушным и с виду как будто недоразвитым. Мать, забеременев от мужа-алкоголика (она тогда только начинала пить вместе с ним, за компанию), опасалась, что ребёнок, зачатый «по пьяни», родится ненор-мальным, пыталась прибить его ещё в утробе: надёжные, знающие девчата рассказали, как и что. Однако ничего не помогло, а сроки на аборт Катька пропустила. Пришлось оставить.

Вроде бы нормальный мальчишечка родился, и Катька успокоилась. Рос вот только плохо и медленно, вес наби-рал – что твой котёнок, по граммулечке. Даже плакал сла-бенько: не плакал, а попискивал, как мышонок, которому прищемило лапку мышеловкой.

154

Вот из-за этой беспомощности Катька и привязалась к сыну всем своим сердцем и одинокой душой, потому что муженёк, не прошло и недели с рождения первенца, ввязал-ся в пьяную драку с ножами, убил кого-то и сел, прочно и надолго. Спустя пять лет жене передали: благоверного заре-зали в тюрьме. Как и за что – какая теперь разница: говорят, в карты его проиграли.

Катерина, услышав страшное известие, совсем не рас-строилась, а почувствовала облегчение и освобождение, прикипев к сыну ещё больше.

Юрка тяжело и много болел, а мать, утомившись от по-стоянного переживания за сына, начала пить, почти не про-сыхая. Юрка рано научился быть взрослым, и несмотря на свой цыплячий вид, вырос парнем боевым и самостоятель-ным, уверенным в жизни, не дающим себя в обиду. Он креп-ко стоял на своих коротеньких ножках и имел всегда нема-лый авторитет.

Именно Юрка Малый был и самым денежным в компа-нии. Он с трудом дотянул девять классов, а потом устроился на работу. И куда б вы думали? На бойню!

В городе имелся свой мясокомбинат – стало быть, и на бойню кто-то требовался. Однако, несмотря на хорошую зарплату, долго тут никто не задерживался: вонь невыноси-мая – это считалось самым лёгким из того, что здесь надо было вытерпеть.

Лучше всего платили именно забойщикам скота – зна-чит, умный Юрка сюда и подался. Его сначала восприняли с удивлением: пацанёнок совсем! Долго вертели в руках свидетельство, не веря своим глазам. И то сказать: Юрке, не зная, никто б не дал больше двенадцати лет. Но всё же приняли, а уже через месяц удивлялись: не работник, а зо-лото. Ценный кадр.

Да, ценный. Безотказный, почти не пьёт (только на празд-

155

ники! Не то что другие – уже с утра каждый день «приняв-ши на грудь»). Ну и платили Юрке соответственно, всегда плюс неплохая премия.

Юрка втянулся, даже, можно сказать, заматерел. Не то чтобы смотрелся выше ростом или набрал тела, нет; а всё же видно было, что стал он настоящим мужиком: в глазах появилось что-то весомое и убеждающее. К тому же Юрка откровенно признавался, что работа ему нравится, и если бы кто-нибудь не побоялся послушать, почему, – этот кто-то обходил бы Юрку десятой дорогой.

Но друзья-приятели в душу не лезли, Юрку Малого креп-ко уважали и ценили за щедрость. Уж в чём-чём, а в стакане дармовой водки Юрка никогда корешам не отказывал.

Не отказывал он и матери, особенно по праздникам. Не любил только, когда она упивается «вусмерть». Надо ж меру знать, вот и всё. Сам Юрка меру знал, но никак не мог нау-чить этому свою родительницу. Толковал-толковал ей, что, мол, если уже «ударило в голову», то больше и не пей; сиди-радуйся-пой песни. И так хмеля до упора хватит.

Сам-то Юрка умел пить культурно, чем очень даже гор-дился. Уважал себя.

В этой компании Юрка Малый был лидером, первым ли-цом. Это очень злило красавца Димона, который появился здесь гораздо раньше и держал руль власти, пока не возник Юрка, которого привела Анжела. С приходом Малого все сразу увидели в нём ту самую силу, которую стоит бояться. Такой силе подчиняться – не зазорно, а наоборот. А что Ди-мон? – он, если откровенно, горлопан, крику только много: я да я! Пока этим и брал, вот и всё. А с приходом Юрки стало ясно: вот кто не криком берёт, а взглядом только, единым движением зрачков. Юрка сразу спокойно и деловито на-звался, рассказал, где и кем работает.

Да, не в росте дело – поняли все тут же. Димон быстро

156

скис, сник, отошёл на второй план, хотя в душе утешал себя, что Юрка – старше; значит, ему и верховодить. Но сам пло-хо верил своим утешениям.

А Юрка – что ж, оказался ещё и благородным. Он как бы взял и выделил Димона в «первые заместители», волчьим чутьём уловив его обиды. И все знали: если нет Юрки – то надо слушаться Димона. Лучше так, чем ничего, – с этим Димону приходилось жить дальше.

Это в своей школе Димон – гордость и краса, отличник и «наша надежда». Вот и хватит ему. А в такой компании, как эта… Однако неблагодарный Димон втайне возненавидел Юрку, а восторги и поклонение своих друзей разделял чисто внешне, на публику. Димон просто ждал своего часа.

Но не понимал он: пока Юрка Малый – с ними, ничего не поменяется. Так это Димкино личное горе. Пусть меч-тает.

Вот и сегодня: Юрка того бомжика толкнул только разок, и всё, а остальное доделали другие, когда Юрка скомандо-вал: «А ну, хлопцы, помогите дяде понять, что в жизни глав-ное!».

Первым кинулся Димон (вроде как САМ решил!), за ним уже – Гусь и Мамулька, шестёрки. Они только в куче и хра-брые.

Юрка молча наблюдал, не роняя своего достоинства, и даже позволил Димону скомандовать, чтоб все расходились. Пусть поиграет в главного, чего там. Разочек – даже полезно.

Была у Юрки одна мечта – давняя, заветная! И какой-то от-живший своё дед в неё никак не вписывался. Если что (хотя вряд ли), то Юрка – вообще ни при чём. Пусть отвечают те, кто действительно бил, вот и всё. А Димон – первый. Всё хвастается, сопляк: «Я в компьютере – всех валю!». Поду-маешь, компьютер. У Юрки отродясь его не было, ну и что? Ему и не надо.

157

Слушал-слушал Юрка Димкины россказни да и надоело. Ну что там такого? – бегать виртуально с автоматом и «уни-чтожать врагов»? Главное – кнопочки ловко нажимать, вер-но? Вот Малый и сказал однажды (презрительно, вполголо-са, как умел он один, вроде бы самому себе):

– Детский сад – эти червячки-солдатики экранные…И, тяжело глядя Юрке в глаза, хрипло спросил:– А ты когда-нибудь чувствовал, как череп трескается с

одного раза, если хорошо приложить?Димон аж захлебнулся, то ли от неожиданности, то ли от

злости или стыда:– Да я… Да я!..– Знаем, – усмехнулся Юрка. – Как же, слышали: спор-

тсмен, отличник, к тому же просто красавец.И захохотал: «Жалко, что не комсомолец… Да, Димон?!

Но зато – Президент шко-о-олы!».Лучше б он этого не говорил. Да, Президент. Да, его из-

брали, и все учителя поддержали. Да, это у него отец – де-путат, уважаемый человек. Да, да!!! Да, девочки всей школы закатывают подведённые глазки: «Димочка Решетников из 11-Б – это что-то!!!». Правильно: Димон одевается всем на зависть, у родаков – денег куры не клюют, и будущее сына у них под контролем. Ну и что? У Юрки Малого – мамаша-алкоголичка, вот и завидует!

Но ничего этого Димон не сказал, особенно про мамашу, знал: за неё Юрка и голову проломить может. Пришлось по-давить злобу, криво улыбнуться и примирительно сказать:

– Что ты, Юрок, то ж – имидж для толпы и чтоб папашу не подвести, а то бабло давать перестанет.

– Вот и правильно, – отстал Юрка.Да, несмотря на компьютер и дорогую технику, которой

был полон дом у Решетниковых, всё-таки Димон завидо-вал неполноценному Юрке. Вот и сегодня – он остался

158

и добил бомжа, чтобы сначала кое-что доказать самому себе… И, если всё пройдёт гладко, как-нибудь потом, при всех, небрежно уронить:

– Между прочим, Юрок, как череп трескает, не один ты ведаешь.

И – подробно! Вот так.Но пока ничего этого Юрка Малый не знал и мнение своё

о Димоне менять не собирался. Кстати, о мечте (Димон, например, для такого – рылом не

вышел, со всей своей красотой, богатством и обалденным папой).

…Однажды Юрка увидел по телевизору передачу, которая сразу запала ему в душу: умный дядя в очках всё время, ком-ментируя события, восторженно повторял:

– Несмотря на небольшой рост и полное несоответствие физических данных, этот неприметный человек…

Юрка слушал и удивлялся, что «этот неприметный чело-век», оказывается, прославился невероятным количеством изощрённых убийств. А передача называлась «Самые из-вестные маньяки ХХ столетия».

Вот тебе и раз!.. Значит, это – тоже путь, и недолгий?.. Вот сидит за экраном серьёзный человек в галстуке и подробно рассказывает, сколько лет он «изучал вопрос»! Книгу, по-нимаешь, выпустил. Бестселлер, между прочим, а всё по ма-териалам вот таких жизней и таких деяний, которые теперь называют известными. Это судьба, да.

Даже если потом (а может – и нет) найдут, поймают, то это будет «потом», после «всего». Это – сила, реальная власть.

И не надо Юрке никого, он будет сам по себе. Эта ком-пания – так, семечки, попытка ощутить себя сильнейшим. И подчиняются как миленькие.

Тогда – ПОТОМ – он будет ОДИН. Один и единственный, великий и загадочный, не оставляющий следов и улик, хлад-

159

нокровный и многоликий. Очень и очень известный. Пока, конечно, не под своим именем (так даже интереснее), а в будущем… – «Самые изощрённые кровопийцы нашего вре-мени». Звучит, а?!

И Юрка с головой окунулся в изучение вопроса. До «на-стоящих дел» – он рассчитал – оставалось лет десять-двенадцать, а пока… Юрка с неослабевающим интересом следил за подобными передачами. Слава Богу, что их не-мало, любой канал включай. Что ж, работа на бойне – это судьба. Как возбуждает убийцу животный страх, Юрка уже знал. Интересно, а человеческий?.. Всё впереди. О запах крови!..

Только Юрку очень смешили и злили фильмы «с драками»: вот ведь брехня же сплошная! Смотрел и ругался. Да после одного такого удара человек должен полчаса «в отключке» быть, а он, глазом не моргнув, сплюнув презрительно вы-битые зубы и отбросив отломанный палец, бросается на со-перника – и (нате вам!) побеждает. Сказки бабушки Пара-ски, противно. Но всё-таки и в этих «сказках» можно было почерпнуть немало, потому Юрка их и смотрел бесконечно. Такая себе видеоэнциклопедия.

Чисто деловые вопросы: как расчленить труп, как спрятать. Ну и так далее… Да плюс ещё интересные, нестандартные идеи самих убийств. Юрка даже кое-что начал записывать, но сокращенно и понятно только самому себе. Просто для памяти. Вот и разборки с этим бомжом: Юрка сразу выде-лил отличную мысль-находку, что бомжей, в ПРИНЦИПЕ, никто не ищет. Пригодится.

…Итак, Юрка пришёл домой, обнаружил спящую упив-шуюся мать и первым делом перетащил её на кровать, несмотря на невнятное бормотание и сопротивление. Потом немного убрал со стола, предоставив остальное родительнице на завтра. Знал: проспится – вылижет как

160

следует. Юрка терпеть не мог грязи и беспорядка, и мать, когда трезвая, старалась его не раздражать.

Она безмерно гордилась сыном, всем рассказывала, какой он самостоятельный, настоящая её опора. Юрка, действи-тельно, все деньги (или почти все) нёс в дом, сам закупал продукты. Дело матери – позаботиться, чтобы всегда рабо-тал полный холодильник готовой еды: Юрка любил много и вкусно поесть, хотя пища, кажется, не приносила ему ника-кой видимой пользы.

И девушка у Юрки была – та самая Анжела, которая и познакомила его с остальными. Красивая, высокая (некра-сивых Юрка в упор не видел), яркая. Чем он её взял? – за-гадка. Сама Анжела, юная брюнеточка без комплексов, на этот вопрос всегда отвечала одинаково, томно растягивая слова:

– О, если б вы зна-а-а-ли!..На самом деле всё было гораздо проще: Юрка давал ей

деньги. Платил, короче говоря, за «услуги». Правда, жёст-ко требовал верности. Сказал однажды: «Если, дорогая, узнаю, что я у тебя не один, – ты очень, очень пожалеешь. Поняла?».

Сказал вроде спокойно, весь такой маленький и ласко-вый, а Анжеле стало жутко. Она мысленно перекрестилась и решила Юрку не провоцировать. Умница.

Да и зачем, собственно? – в любви Юрка был вынос-лив, приятен и умел угодить даже такой немалоопытной девушке, как Анжела. К тому же – щедрый. Пусть на них часто оглядывались, недоумевая, но это Анжелу даже заводило. Она вот недавно услышала, что в своё время знатные дамы при дворе французского короля нарочно старались найти себе любовника пострашнее, поэкзо-тичнее, и даже негласно соревновались в этом друг с другом. Приятно было и ей считать себя кем-то вроде

161

придворной дамы – инкогнито, и к тому же иметь нехи-лый статус «девушки Юрки Малого», который давал ей и защиту, и гарантии.

Откуда Юрка брал деньги – её, как истинную женщину, совсем не интересовало. Это его дела. Конечно, и зарпла-та у него немаленькая, но не такая, чтобы… Впрочем, не-важно.

Конечно, неважно. Ни ей, ни кому другому Юрка ни за что бы не рассказал, какие он «знает места».

А произошло всё случайно год назад. Подошла к нему как-то на улице дамочка средних лет, холёная и разодетая, и ла-сково спросила:

– Мальчик, хочешь сниматься в кино?И, улыбаясь, добавила:– Нам как раз такой сейчас нужен, лет тринадцати.Юрка опешил и страшно обиделся, сердито сказав, что

ему уже давно стукнуло шестнадцать!Тётка сначала стушевалась, а потом вдруг засияла:– Послушай, так это даже лучше! В сто раз лучше! Раз

ты – вы! – уже взрослый, с вами – другой разговор. И деньги получите немалые, я вам обещаю.

Дело было щекотливое: искали мальчика для, скажем так, нестандартного фильма. О чём? – может, лучше проехать на место съёмки? Там сразу и прояснится, чего впустую бол-тать?

Юрка почему-то почуял, что согласиться стоит, и поехал с «режиссёршей». Вот так и стал он «актёром» в детском порно.

Да, беззаконие, кто ж спорит? Но если есть спрос – будут и предложения, не здесь, так в другом месте. И умные люди никогда не упустят своего.

Сотрудником Юрка оказался ценным: на вид – мальчи-шечка нецелованный, а на деле – давно всё испытавший же-

162

ребчик. Да Юрка и сам заводился от съёмок, от их необыч-ности, хотя сначала было удивительно: как можно серьёзно «иметь» этих второклашек? Но – втянулся и заработал нема-ло, спасибо. Неизвестно, сколько бы это всё продолжалось, но на студии вдруг почуяли: запахло жареным. Быстренько всё прикрыли, и очень вовремя. Когда нагрянули с обыском, искать было нечего и некого.

Итак, источник иссяк, но остались отличные связи, и Юрка пристроился (теперь уже сам по себе) на секс-обслуживание к одной давно увядшей даме, из «продюсеров» по детско-му кино. Она платила щедро своему «мальчику», ценила его изобретательность и мастерство, немало отточенное в съёмочном салоне. Таким образом, деньги у Юрочки снова появились и кончаться не собирались.

* * *Родителей Димона, к счастью, вообще дома не было, а то б

началось: «Ах, да ты, кажется, пьян?». И истерика. Впрочем, если б они не укатили на три дня, Димочка разве

посмел бы заявиться глубокой ночью? Никогда.Но сегодня был его день. Надоели эти вечные насмешки:– Что, мальчику пора на горшок и в постельку?Особенно Анжелка-стерва всегда достаёт. Да, ей хорошо,

у неё родители вообще на заработках в Италии, а на глухую бабку ей давно плевать. Вот посмотрим, как она запоёт, ког-да они вернутся!

А Димке – что ж? Ему надо, необходимо соблюдать при-личия. Для прекрасного будущего, между прочим, тут отец прав. Для вуза заграничного, быть может.

Да, есть некоторые ограничения. Ну и что?! Зато денег карманных – сколько угодно, и отец никогда не спрашивает, куда потратил.

Вот родители ему обещали – если закончит школу с меда-

163

лью (дело к тому и идёт) – подарить хороший автомобиль, какой сам захочет. За это стоит быть послушным! И дру-жить, с кем велят, и читать, что скажут.

Единственное «но» – то, что Димке действительно было по душе и о чём «предки», конечно, не знали, – эта компа-ния. Тут его тайна, и не надо родителей дразнить. Здесь его слушаются и уважают, и если б не проклятый Юрка… Ни-чего, Димон просто подождёт. Есть у него чутьё, что Малый с ними ненадолго.

А как всё получилось? Пришёл сюда Димон не просто так, а ради Юльки. Ну нравится она ему, нравится!!! Хотя мама знать об этом не хочет (впрочем, и не знает. Дурак, что ли, Димка – с нею делиться?). Мамочка вечно витает в облаках, закончила консерваторию по классу рояля, вся такая духов-ная. А работать, между прочим, не желает. И дома ничего-шеньки не делает.

Отец ей угождает, как может. Конечно, такую домину, как у них, одна б мама и не потянула. Но ведь она – вообще! – палец о палец не ударяет. Раздражает она Димку, раздража-ет. Дома – две приходящие «работницы», всё держится на них. А мама – то в парикмахерской, то у портнихи, то ещё неизвестно где. Чтоб выглядеть, говорит. Быть достойной уровня мужа-депутата. Да и отец запрещает, чтобы она ра-ботала, хоть она и сама не рвётся. Вот так и живём, да! А ты, сыночек, должен то-то и то-то, и так без конца – должен, должен, должен!!! Ладно, ничего, придёт и его время, в этом Димка был уверен. Придёт!

А пока… Нравится Юлька, а встречаться изволь с Леноч-кой. Это мама так решила. Видите ли, Леночка – из при-личной семьи, тоже депутатское дитя, тоже отличница. Ах, какая будет пара!

Леночка эта – дура идеалистическая, все сериалы знает наизусть. Только и разговоров у неё, как очередной дон

164

Педро обманул очередную донью Эсмерситу, а та потеря-ла память, ребёнка и совесть; а потом – о счастье! – ока-залось, что дон Педро – это её родной брат от третьего брака погибшей матери. Очень интересно, аж повеситься хочется!

И вот с этой куклой он должен регулярно созваниваться и видеться? Попробовал было мамочке объяснить – где там! Кончилось, как всегда, валерьянкой и папиным приговором: «Запомни, если ты ещё раз возразишь матери, то я…»

И – дальше по списку. А список-то серьёзный, и первым делом – не даст денег. А не даст денег – не будет с чем «подъехать» к Юльке, и она снова его пошлёт. Замкнутый круг.

Ну почему, почему любая девчонка из его школы – го-това на всё, но только не Юлька, почему?! Что, что надо сделать, чтобы ей понравиться? И нет у неё никого, Димка знает. В их компании – по крайней мере – точно. Юрка – с Анжелкой, Мамулька и Гусь – вообще сами по себе. Костя Шар не в счёт. А кроме них, у Юльки нет иных друзей. И не поймёшь её никак: то поманит Димку, то оттолкнёт. Ну где логика?

Впрочем, одну закономерность Димон всё же уловил: если ей что-нибудь надо, она ласковая. Ну и пусть, Димка и на это согласен. Если она продаётся, почему же не ку-пить?..

А время в любом случае работает на него. И так Юлька его придерживает, потому что сынок депутата, из богатеньких, это ясно как день. А вот когда Димон и сам по себе начнёт что-то значить, дело вообще будет в шляпе. Скорей бы!

Только б мамочка не вздумала женить его на Ленке, вот что. Ведь закидывает уже: «Ах, Леночка от тебя без ума! Вот исполнится вам по восемнадцать – надо подумать, чтоб вы были вместе». И заставит ведь, ей – недолго.

165

Димка, бедный, и так чуть недавно не «влетел» по полной программе. Ну подумайте сами: Ленка откровенно на шею вешается; он что – железный?

Дело было на Восьмое марта, попёрся Леночку поздрав-лять (мамаша заставила, сама подарок купила). Ну, пошёл. А Ленка – одна дома, стол накрыла, свечи зажгла. Выряди-лась в платье – ночная рубашка скромнее бывает. Ну, вы-пили за праздник, он и расслабился. А она – как дошло до дела, струсила. У неё, видите ли, никого ещё не было. Неу-дивительно: кому она нужна? Только и достоинств, что ро-дословная хорошая. А так – рама велосипедная, плечи в два раза шире бёдер, а ноги кривые.

На такую только по пьянке и полезешь, потому и нали-вала.

Пришлось уговаривать, обещать и в любви признаваться. Всё равно долго ломалась! Он хотел было уже плюнуть, но она в конце концов решилась, сдалась. И самое смешное – почему? Вдруг говорит: «Димочка, как ты думаешь, ведь в журналах не пишут, что ранний секс – это плохо, а просто рассказывают, что надо быть осторожными, правда? А вчера на классном часе училка говорила, что в наше время пре-зерватив – это как носовой платок, у культурного человека должен быть всегда с собой… А у тебя есть?..».

Нет, до культурного человека он в тот вечер не дотягивал, ведь не думал, что эта деревяшка прыщавая затеет игру в любовь.

Пришлось некультурно поступить, но она наконец-то пе-рестала ломаться. Вспоминать потом противно было.

Ходил после целый месяц как пришибленный: а вдруг она забеременеет? Тогда точно – совет да любовь, её мама-ша тоже в Димочку метит, считает его отличной партией. Только рада будет.

Но нет, пронесло. И теперь Ленка его ни за что в койку не

166

заманит, никогда. А если мамочке своей пожалуется – Дим-ка поклянётся, что пальцем её не трогал. Пусть докажет. При воспоминании о близости с ней Димку смех разбирал: ну надо же, ей, оказывается, учительница разрешила! Ведь если б не тот выдающийся классный час…

Вот с Юлькой – непонятно. Никогда в руки не даётся, даже если что-то надо. А девчонка видная; не может быть, чтоб у неё раньше ни с кем не было, в пятнадцать-то лет. А впро-чем, кто знает?..

Обо всём этом Димон успел подумать, пока шагал к свое-му дому. Шагал спокойно, уверенно, как вообще уверенно ходят молодые сильные люди. Но ближе к порогу он завол-новался: а вдруг?.. Вспотел даже.

Но нет: все окна были успокаивающе темны, «работницы» давным-давно ушли (доносить некому). По дороге хмель успел весь выветриться, и Димка почувствовал, взойдя на крыльцо, что его начинает разбирать страх. И неясно было, от чего: то ли от убийства, то ли от того, что вот так неесте-ственно тих огромный дом, и казалось, что за дверью Димку поджидают какие-то страшные личности, чтобы прямо сей-час оглушить, связать и увезти его в неизвестном направ-лении, а потом требовать с родителей невероятный выкуп. И, не получив денег, убить сына.

Всё это пронеслось в Димкиной голове, пока он отпирал дверь. Сердце бешено колотилось, и он с ужасом шагнул в чёрную прихожую, почти уверенный в своей страшной судьбе, и протянул трясущуюся руку к выключателю.

Но ничего особенного не случилось, привычно загорел-ся мягкий розовый свет, и Димка, успокаиваясь, проворно огляделся. Никаких чужих следов нигде не было видно, и Димон удивился: привидится же дебилу!

Похоже было, что день закончился благополучно.

167

* * *Его фамилия действительно была Гусь. Милая и смеш-

ная.А имени не было вообще. То есть оно, конечно, было, но

Гусь его никогда не называл, страстно дожидаясь шестнад-цати лет, чтобы имя поменять и написаться, например, Иго-рем или Петром.

Учителя в школе знали, что Гуся (о несчастный!) на самом деле зовут Нострадамус, и поэтому предпочитали называть мальчика по фамилии.

Вот такой подарочек преподнесла Гусю его экстравагант-ная мамочка, родившая сына в немолодом уже возрасте. Ей, видите ли, какой-то дурак предсказал, что сын будет вели-ким провидцем. Ну и получил соответствующее имечко. Работники загса, регистрируя ребёнка, не знали, смеяться им или плакать, и изо всех сил пытались убедить счастли-вую мать, что таким именем она может поломать мальчику жизнь.

Однако женщина твёрдо стояла на своём, а дома её образу-мить было некому: она называлась матерью-одиночкой.

Она никогда не была замужем, но всю жизнь хотела ре-бёнка, откровенно говоря об этом всем своим мужчинам. («Мне бы только сына, и больше ничего. Можешь и не же-ниться.»)

Но ребёнка всё никак не получалось, и женщина уже ре-шила, что она бесплодна. И вот на тебе! – в сорок четыре года! Радость была так велика, что женщина побежала в церковь, чтобы благодарно помолиться. Потом она щедро раздавала милостыню на паперти, и один мужик хромоно-гий торжественно пообещал:

– Бог тебя отблагодарит за доброту. Родишь великого про-рока!

168

Вот так и появился Нострадамус Гусь, который подписы-вал свои тетради только так: «Тетрадь Н. Гуся».

Маме теперь было под шестьдесят, и хотя сын никаких признаков необычности не подавал, в предсказание нище-го по-прежнему свято верила. Нострадамус между тем рос, постепенно – прочно и навсегда – превращаясь в Гуся. И к своим шестнадцати годам действительно стал напоминать эту птицу: был такой же длинношеий, двигался вразвалочку, тяжело виляя низким задом.

Мать необыкновенно его опекала, но со временем не толь-ко не привязала к себе, а наоборот, озлобила. Он стеснялся её бесконечного сюсюканья, а особенно мучился от того, как она его называла: Нострик.

Ирина Васильевна Гусь всю жизнь проработала в музее, очень этим гордилась и могла часами рассказывать о вы-ставках и экспонатах.

Единственным слушателем в их крохотной комнатке в ком-муналке был, конечно, Нострик, и он быстро возненавидел все музеи на свете. А ещё мальчик возненавидел волонтёров и благотворительность.

Это были те самые два слова, из-за которых Ирина Васи-льевна никак не находила времени уделить сыну хоть немного любви или просто внимания. Мама Нострика была постоянно занята, вечно куда-то спешила и кому-то помогала. А мальчик сначала оставался то с соседями по квартире, тихо сидя где-нибудь в уголочке то в одной, то в другой чужой комнате; а потом – когда достаточно подрос – сам. Всё время сам.

Иногда, набегавшись, мама с восторгом рассказывала ему, сколько добрых дел она сегодня совершила и какие замеча-тельные люди так же беззаветно, как и она, не жалея ни сил, ни времени, отдают себя на благо людям. Она и сыну обе-щала, что вот-вот начнёт и его брать с собой; ну, например, на расчистку старого кладбища. Замечательно, Нострик!

169

Но мальчик этого ждать не хотел, сам нашёл подходящую компанию и стал почти не бывать в их убогом семейном углу, а появляясь дома, постоянно грубил матери. Даже однажды потребовал: если она ещё раз произнесёт: «Нострик», то он уйдёт из дома раз и навсегда.

Ирина Васильевна испугалась и, теряясь, спросила: а как же тогда?.. Всё-таки Нострик – это его имя…

– Моё имя – Гусь! – огрызнулся басом Нострик. И Ирина Васильевна, помня его ненавидящие глаза, теперь осторож-но говорила мальчику «сынок» или «ты», и всё.

Однако любимой благотворительностью заниматься не бросила, и Гусь почти переселился на улицу. Приходил до-мой только ночевать, да и то – не всегда, а часто оставался у приятеля со странной кличкой Мамулька.

Ирина Васильевна Мамульку знала и против этой тесной дружбы не возражала. Да и возразить бы не могла: вырос-ший Гусь разрешения у матери никогда не спрашивал. Лишь иногда, в виде великой милости, оставлял записку на их шатком столе: «Заночую у Мамульки». Но чаще – просто не приходил домой столько дней и ночей, сколько вздумается.

– Ничего! – утешала саму себя Ирина Васильевна. – Это у него переходный возраст. Пройдёт!

Да и друзья-волонтёры женщину активно успокаивали: мол, с таким расчудесным примером перед глазами, как Ирина Гусь, мальчик не может в конце концов не стать хо-рошим. И Ирина Васильевна терпеливо ждала, не бросая, однако, своих занятий.

В школе на Гуся не жаловались, из милиции не приходили, и Ирина Васильевна уверилась окончательно, что мальчик у неё растёт самый обыкновенный, ничуть не проблемный.

Гусь действительно, если не приходил домой, обретался у Мамульки, тут Ирина Васильевна могла быть спокойна. Мамулька с виду был флегматичный увалень, малоподвиж-

170

ный и малоразговорчивый, и что его связывало с вертлявым балагуром Гусём, было непонятно. Все называли эту друж-бу странной, но давно привыкли видеть мальчиков только вместе.

Мамулька получил своё прозвище ещё в первом классе, когда третьего сентября вдруг ни с того ни с сего расплакал-ся на уроке.

– Саша Иванцов, ты чего? – удивилась учительница.– Я к мамульке хочу-у-у! – зарыдал мальчик.Дети засмеялись, учительница тоже. Она в шутку стала

называть Сашу «наш Мамулька», и удачное прозвище на-всегда закрепилось за Иванцовым. И только одноклассник Гусь продолжал называть его Сашей, и никак иначе. В бла-годарность Мамулька решил и Гуся называть только по име-ни, но Гусь сказал, что этого не нужно. С тех пор мальчики и стали не разлей вода и упорно сидели за одной партой, не реагируя на попытки учителей их рассадить. И друзей оставили в покое.

Мамулькины родители против дружбы сына с Гусём со-всем не возражали, а даже наоборот. Мамулька был един-ственным ребёнком в семье, и его мама, боясь, как бы сын не вырос эгоистом, была рада-радёхонька Гусю как родно-му. И когда мальчики однажды заигрались допоздна, она предложила:

– Может, заночуешь у нас, Нострик? Я позвоню твоей маме, попрошу.

– Заночую, – согласился Гусь. – А маме звонить не надо, её и так сегодня нет.

И добавил:– Тётя Лиза, только не зовите меня больше Ностриком,

ладно?.. Лучше Гусём.– Ладно, – согласилась женщина, и Гусь остался на ночь. С тех пор он оставался, когда хотел.

171

Родители Мамульки были людьми дружными, поклади-стыми и интересными, и Гусю было у них по-настоящему хорошо. Но произошло так, что отец Мамульки однажды сказал его маме, что влюбился в другую женщину, что жить без неё не может, а обманывать и изворачиваться он не при-вык. И, чтобы всё было по-честному, предложил мирно ра-зойтись и остаться большими друзьями.

Так и получилось: разошлись они, действительно, мирно и тихо, только вот дальнейшей дружбы не вышло, ни боль-шой, ни маленькой. Это потому, что новая жена папы жила далеко, в другом городе, а познакомился папа с ней, когда был в командировке. Потом время от времени туда приез-жал, пока однажды не решил приехать навсегда.

Мамулька один раз побывал у него на каникулах, но боль-ше, сказал, не поедет. Папина супруга родила нового сына, и Мамулька понял, что он теперь лишний. Впрочем, папа больше его и не приглашал.

Сашина мама после развода вдруг резко постарела, по-дурнела и почему-то очень поправилась, бесконечно пила теперь таблетки для похудения. Да и характер изменился, стал совсем другим. Она вся с головой ушла в работу, завела каких-то новых бессемейных подруг. И сразу стало в весё-лом доме пусто и неуютно, как будто тут появился кто-то невидимый, но очень злой. Громкий смех мама теперь вос-принимала болезненно и всё чаще гнала друзей на улицу:

– Идите погуляйте, нечего тут глаза мозолить.И только ночевать у друга Гусю по-прежнему можно было

без всяких ограничений.

* * *В новую компанию Гусь и Мамулька попали прошлой вес-

ной: однажды гуляли по набережной, присели на скамейку, а к ним подошёл Димон (из параллельного класса):

172

– О, сладкая парочка? Позвольте упасть рядом?Они подвинулись. Димон угостил приятелей пивом, и

мальчики разговорились. Димон предложил сброситься и продолжить гуляние вместе («Сейчас друзья подойдут»). Подростки согласились.

Потом они долго и шумно выпивали, чудили, хохота-ли. Гусь, у которого был хорошо подвешен язык, компа-нии очень понравился, отлично в неё вписавшись. Ну а где Гусь – там и Мамулька. Так приятели значительно расши-рили круг своего общения, и уже теперь ходили на улицу не просто так, а к своим.

К тому же, кажется, Мамульке очень нравилась Юля. Но это заметил только Гусь, который знал друга как самого себя. Все остальные ни о чём не догадывались, и у них считалось, что Юля – как бы с Димоном. «Как бы», потому что наверня-ка это тоже не было ясно, и Мамулька не терял надежды.

Встречаясь, подростки обычно «сбрасывались» (кроме де-вушек, конечно), покупали немножко закуски, вина и долго «сидели». Иногда Димон приносил с собой гитару и пел. Ну а душой коллектива всегда считался непревзойдённый анек-дотчик Гусь, у которого благодаря отменной памяти всегда в запасе была свежая шутка или «прикол».

В тот вечер они встретились как обычно и, как всегда, мно-го пили и смеялись. И Юлька вдруг начала оказывать явные знаки внимания молчаливому Мамульке. Все видели! Ни с того ни с сего она подсела к нему, разрешила (потребовала!) накинуть себе на плечи Мамулькину куртку, потому что к ночи стало свежо. Мамулька цвёл и млел.

Димон явно злился, отпускал неудачные шутки, а Анжела премило съязвила про какие-то рожки, и Димон пришёл в ярость.

Вот тут и подвалил этот бомж, будь он неладен. Дескать, хорошо, ребята, отдыхаете, не примете ли к себе выпить-

173

закусить? Тут всё и началось, и Димон отвёл душу, от все-го сердца послав старика с его болтовнёй о незабываемом прошлом. Дед, тоже пьяный, ответил – и слово за слово. Всё.

А когда Димон крикнул бить, Мамулька даже рад был: пусть Юлька посмотрит, что он, Сашка, не такой тихоня и молчун, каким кажется. И, может быть, позволит даже про-водить себя ему, а не ненавистному Димочке.

Но тут Мамулька просчитался: расходиться выпало поо-диночке, и даже им с Гусём пришлось встретиться только у самого дома. И Гусь, как обычно, у Мамульки заночевал.

* * *Не знали о драке только два члена компании: Костя Шар

и Олька-Непруха, которые в тот день ушли гораздо раньше. Они были двоюродные брат и сестра, а среди друзей имели свой интерес. Костя Шар время от времени приносил и уго-щал приятелей какими-то необычными сигаретами, называя их коротко: «дурь».

Когда он принёс «продукцию» в первый раз, к ней от-неслись настороженно. Но Костя предлагал бесплатно и от всей души, и все, кроме Юрки Малого, сделали по паре-тройке затяжек. «Дурь» понравилась, и Костя пообещал поставлять её и дальше, по сходной цене, «как для своих». Все согласились.

Костя назывался «Шар», потому что, несмотря на свой юный возраст, был абсолютно лысый. Почему – не гово-рил, но на шутки не обижался, и даже сам острил, расска-зывая анекдот про Колобка, который и не Колобок вовсе, а Чернобыльский ёжик. Костина лысина, действительно, блестела, как жёлтый бильярдный шар, и впечатление про-изводила не из приятных. Но, похоже, Костю это совер-шенно не волновало.

174

Олька-Непруха была совсем малолеткой, а в компанию вписалась исключительно благодаря брату, который везде таскал её с собой. Олька была в свои тринадцать лет круп-ной, рослой, матюгливой и, похоже, знала о жизни уже не-мало. Больше всего на свете Олька любила слово «непруха», повторяя его к месту и не к месту. Так и окрестили.

Олька в компании не тушевалась, веселилась не меньше остальных. И даже, кажется, хотела увести Юрку Малого у Анжелки. И увела бы, наверное, но Олька Юрку не интере-совала. И это было обидно.

– Подумаешь, недомерок какой-то, а шаха из себя кор-чит! – жаловалась она горько брату на Юркино презрение.

Костя Шар на эти разговоры внимания не обращал, раз и навсегда образумив Ольку:

– Да ты внимательно глянь: он же тебе в пупок дышать будет, дура!

Олька замолчала, но в душе не согласилась. Ведь находит же в нём что-то красавица Анжела! И остальные Юрку бо-ятся…

Матери Ольки и Кости были родные сёстры, жили на одной улице, работали на рынке в соседних палатках и торгова-ли примерно одинаковым китайским барахлом. Обе имели высшее образование и обе с презрением к нему относились, потому что настоящего заработка оно не давало.

Давно уже они перекочевали со своих мест ИТР на рынок и с тех пор чувствовали себя совсем хорошо, сначала – в качестве «челночниц», потом – в роли мелких оптовиков, и вот теперь наконец – в лице настоящих владелиц прилич-ных доходных мест. Мужья у обеих тоже приобщились к се-мейному бизнесу и в паре ездили за товаром, пока их жёны стояли за прилавками.

Время от времени Костя с Олькой, привыкая к общему делу, подменяли матерей. И, надо сказать, выторг у них по-

175

лучался ничуть не хуже, особенно у Ольки. Видно, она име-ла прирождённый талант, и на базаре Непруха чувствовала себя как рыба в воде.

Брат с сестрой были всюду вместе, несмотря на разни-цу в три года. И даже вместе мечтали открыть «точку» по приёму металла. Мешал возраст. Но это – временно. Костя уже познакомился с одним человечком, и тот обещал через года два-три посодействовать. А пока Костя суетился по ме-лочам: помог кое-кому снять и вывезти несколько хороших оградок со старого кладбища. Заработал, кстати, неплохо, поэтому недавно снова ходил в разведку и наметил себе ещё металл с могил. Зачем он покойничкам, верно?

Не брезговал Костя и канализационными люками, разби-вая их для верности на куски, чтоб «ментура» не прицепи-лась. А разбитый люк, – что с Кости взять? – нашёл, и всё. Да, уже был – вдребезги.

Впрочем, милиция «металлистов» не трогала. Это было видно из того, что подобные пункты процветали вовсю, и никто ими особо не интересовался.

Олька тоже не была без дела: Костя поручал ей время от времени раздавать на улице «визитки» смазливым девчо-ночкам. «Визитки» зазывно рассказывали о головокружи-тельных наборах «в танцевальные группы для работы за границей», о заоблачной зарплате и невиданной карьере.

Олька и сама заинтересовалась, спросив Костю, с какого возраста можно будет и ей. Но братец, вытаращив глаза, презрительно покрутил пальцем у виска:

– Ты что, ду-у-у-ра?!И Олька наконец кое-что смекнула.Девушки, которых находила Олька, перезванивали Косте,

а он передавал их какому-то Максиму. Потом брат получал «свою долю» и одаривал чем-нибудь Ольку.

176

* * *Сон всё не шёл, и Димка, извертевшись с боку на бок, ре-

шил: надо чем-то отвлечься, забыться, может, тогда наконец захочется спать.

Он и не предполагал, воображая два часа назад (такой герой и крутой парняга), что какой-то отброс общества не даст ему покоя. Грязный вонючий бомж в рваном свитеришке упорно стоял у него перед глазами. Стоял и смотрел, подонок.

Димка встал, пошатался немного по дому, попил минерал-ки – не помогало. Двинулся к большому шкафу с книгами, протянул было руку за какой-нибудь из них, но наткнулся на Достоевского: тьфу, напасть! Идиотское совпадение.

Да, проходили они эту муть – «Преступление и наказа-ние». Димон, конечно, на уроке шпарил назубок, а в душе изо всех сил презирал хлюпика Раскольникова.

Чертыхнувшись, Димон всё же вынул книгу и раскрыл наугад:

«…Разве я сейчас не жил? Не умерла ещё моя жизнь вме-сте со старухой! Царство ей небесное и – довольно, матуш-ка, пора на покой!».

Вот это верно. Хорошие слова попались. Димон поставил книгу обратно, поводил ещё по полкам глазами. Библиоте-ка у Решетниковых была богатейшая, шикарные издания с золотыми корешками. Тут имелось всё, чего душа желает. Димон усмехнулся: вспомнил, как училке литературы чуть дурно не сделалось, когда он небрежно начал перечислять, какие книги есть у них дома.

Вот хотя бы Мопассан – полнее этого собрания сочинений знаменитого писателя вряд ли у кого было, даже из папи-ного бомонда. Так утверждала мамочка, а в этом она знала толк. Тут она молодец, ничего не скажешь.

И Димка вдруг вспомнил, как им достался этот самый Мо-

177

пассан. Комедия да и только! Димон тогда учился классе в шестом, что ли. Дело было зимой, он заболел и лежал дома третий день. Они жили ещё не здесь, а в многоквартирном доме, на первом этаже.

В тот день рано утром робко позвонили в дверь, и мама, недовольно бурча («Кого ещё с утра принесло?»), пошла открывать. Но у двери, однако, заболталась, и Димка поти-хоньку, на цыпочках, прокрался ко входу: интересно, с кем она там так долго?

В прихожей стояла интеллигентного вида худенькая жен-щина с робкими глазами и, прижав руки к груди, горячо за-клинала маму:

– Поймите, я не попрошайка. Купите! Книги хорошие, не пожалеете. Мне всё равно: сколько дадите – столько и спасибо.

– Хорошо, покажите! – властно приказала мама, и женщи-на, нагнувшись, принялась вытаскивать из большой сумки, сиротливо жавшейся к ногам, толстые тома в добротных переплётах.

– Это Мопассан, Мопассан! – уверяла она, дрожа от сты-да.

– Вижу, – заинтересовалась мама. – Ну и сколько вы хотите?– Видите ли, – заторопилась гостья. – Мама у меня очень

болеет. Я уже всё извела на лекарства, что было. Хлеба ку-пить – и то, извините, не на что…

– Хлеба? – жёстко спросила мама. – Договорились. Я пла-чу за каждый том по цене буханки хлеба, вас устраивает? Двенадцать томов – двенадцать буханок.

– Что вы?.. – растерялась женщина. – Да в любом букини-стическом магазине мне дадут гораздо больше…

– Так и идите туда! – рассердилась мама.– Там ждать надо, пока продадут, – прошептала женщи-

на. – А нам уже сегодня есть нечего!..

178

– Милая, кому есть нечего, тот не торгуется. Ну что, со-гласны? Или, извините, мне некогда.

И тогда женщина заплакала:– Ну что же, давайте…Мама деловито отсчитала несколько некрупных бумажек,

взяла книги и наконец выпроводила посетительницу:– Бог вам судья… – прошелестело напоследок в равно-

душную дверь.Мама повернулась и увидела в коридоре Димку.– Это что ещё, ну-ка в постель! – прикрикнула она весело.

И тут же возбуждённо добавила:– Ох, Димуха, что я сейчас взяла! Подрастёшь – оценишь.И пошла ставить Мопассана в шкаф. Папа вечером тоже

покупку одобрил, и они втроём ещё раз от души порадова-лись такой удаче.

Став взрослее, Димон взялся за француза вплотную и увлёкся серьёзно, даже в прошлом году писал работу на кон-курс от школы. Получил и место, и грамоту; а потом ещё – «Стипендию губернатора для одарённых». И дело не в сум-ме, просто приятно.

Мопассан всегда, всегда ему помогал. Вот и сейчас – дол-жен. Димон решительно снял с полки третий том и уселся в кресло.

* * *В отличие от Димона, Анжела сегодня заснула как младе-

нец – в мгновение ока. Старый пьяница-бомж для неё про-сто никогда не существовал, вот и всё. Анжела умела «не брать дурного в голову». Ну, подошёл – получил. Не надо было лезть. Процесс естественного отбора.

Анжела училась плохо, но про Дарвина – ей понравилось, и она запомнила. Главное, жизненно! Только те, кто сильнее и приспособленнее, остаются жить дальше.

179

Родители Анжелы работали в Италии уже четыре года, и девочка сначала тосковала, а потом – и ничего, лишь бы деньги высылали. С Анжелой проживала бабушка – мать отца, бойкая старуха, хотя почти глухая (давнее осложне-ние после гриппа). Она была существом лояльным, невред-ным.

Сын с невесткой, уезжая, крепко ей наказывали: «Мамоч-ка, главное, чтоб Анжелка была сыта и одета, ладно? А мы скоро приедем».

И сыта, и одета. Как просили. Старуха внучку не напряга-ла, где, когда и с кем была – не спрашивала. А что спраши-вать, если ответы не слышишь?

Анжелка приспособилась разговаривать с ней записками, утомившись по тридцать раз вопить в ухо одно и то же, пока дойдёт. А записка – милое дело: «Буду к утру»; «Уезжаю к подружке до понедельника» и так далее.

Главное – предупредить. Бабулька – золото, и рта не от-кроет. Ей основное что? – обожает вкусненько покушать. Любимое занятие – сходить в магазин, выбрать себе, что душа просит, и блаженствовать у стола по полдня. Да на здоровье!

Заявившись ночью, Анжела, как всегда, обнаружила в хо-лодильнике очередную вкусноту, которую бабка, очевидно, не смогла одолеть до конца.

Анжела согрела чайник (можно было шуметь сколько хо-чешь; спит, глухомань), немного попировала и со спокойной душой отправилась на боковую.

* * *Верный Мопассан так Димона и не отвлёк. Смотрел юно-

ша в книгу, а видел фигу. Маячил, маячил ненавистный бомж, не хотел уходить.

Димка зачем-то бесконечно ходил в ванную, мыл и тёр

180

пальцы до красноты, до зуда. А полчаса назад глянул на себя в зеркало – поразился: щёки впали и горят, глаза безумные. Это что же – он действительно трус?!

Родители должны были приехать завтра к вечеру, и Ди-мон хотел и не хотел этого. В течение следующего дня его два раза ненадолго сваливал тяжёлый сон с кошмарами, а есть он не мог совсем. Решил: не выйдет никуда, пока не поговорит с отцом. Вот после этого стало значительно легче.

Приходила «работница» Клавка, немного убрала в комна-тах, и Димон её отправил: раздражала, колода. Включал по телеку местные новости, криминальную хронику. Ничего такого пока не было, обычный набор: три изнасилования, две кражи, несколько ДТП. Но в конце каждой новости дик-тор значительно обещал: «Ведётся следствие!».

Следствие!.. Неужели и Димке?.. Нет! Он накрутил себя так, что, когда родительская «Ауди» затормозила у ворот, бросился навстречу прямо во двор. Обнимал, делал радост-ное лицо, расспрашивал. Мама ничего не заметила, быстро прошла в дом: «Так, я в душ и спать!». А отец спросил по-дозрительно:

– Что-нибудь случилось?Димка растерялся:– Не-а…И вдруг завсхлипывал, давясь…– Ну-ка, ну-ка! – нахмурился отец.Они прошли в кабинет, и отец плотно прикрыл за собой

мощную дверь. Единым взглядом усадив сына, он напряжённо приказал:– Говори всё и сразу.И Димон начал, запинаясь, исповедоваться. Он хотел было

рассказать только главное («Ведётся следствие!» – дятлом лупило ему по вискам), но отец за десять минут вытащил из

181

него всё, вплоть до того, какого цвета глаза у Юрки Малого. Димон и сам от себя не ожидал такого словоизвержения.

Папаша выслушал, потом шагнул к барной стойке и до-стал бутылку дорогого коньяка:

– Будешь?Димка отрицательно замотал головой, и отец выпил сам. А

потом тихо и яростно спросил:– И как же ты мог человека убить, а?!– А вы? – вдруг затравленно ощетинился сынок. – Вы с

дядей Петей?..– Что?! – охнул депутат поражённо. Сгрёб Димку за во-

ротник:– Говори, сучонок, что ты знаешь? Откуда?!– Что ты, папочка, я ж ничего… – барахтался Димон. – Ты

же сам в бане… Ну помнишь, у дяди Пети?.. Я с вами был, помнишь?..

– А-а-а, – отец отвёл руку. – Да мы выпивши были, болта-ли от нечего делать. А ты, что, запомнил, дурачок? Шутили мы. Понял, сынок?!

– Знаю, конечно, шутили, – закивал Димка.…А дело было так: три месяца назад собрались на пик-

ничок у Петра Сергеевича в усадебке. Отдыхалось хорошо. Всё-таки свой лесочек – штука приятная.

И тут этот сельский житель, грибник-ягодник, мать его… Пётр свистнул охрану, хотел было по-хорошему, но мужик начал выступать чуть не с лозунгами. Дескать, воры при-карманили народное добро, скоро и воздух скупят, дыхнуть бесплатно не дадут.

И стоит, понимаешь, вопит и не уходит. Сам нарвался? – получи!

Пётр Сергеевич только нахмурился, а пацаны из охраны своё дело знают, в три минутки успокоили любителя при-роды.

182

Просили же добром – иди, мил человек, тут частная соб-ственность! А он, дурачок, даже когда били, всё ещё высту-пал. Пришлось заткнуть навсегда.

Но настроение, конечно, было подпорчено, и гости вскоре разъехались. Никакого разбирательства не было: а кто бы посмел? Ну, сходил человек в лес, ну, погиб случайно. Упал, наверное, неудачно. Бывает ведь, правда?

Его по-тихому похоронили, Пётр Сергеевич даже рвался дать семье денег (мол, всё-таки в ЕГО лесу произошло не-счастье), но Решетников вовремя остановил. В самом деле, какие деньги, за что? Начнут кумекать – громко может выйти.

Пётр согласился с другом, и нигде больше дело не всплы-вало. А Димка слышал, когда отец взял его с собой в баньку «на мальчишник» (пусть привыкает к хорошей мужской ком-пании!): один из тостов дядя Петя поднял за «землю пухом нашему знакомому». А выпив, начал со смехом вспоминать:

– Ну прямо Ленин, а не крестьянин! Броневичок бы ему – и на митинг.

Димон не глупый и не глухой – не зря ж отличник и при-зёр олимпиад. Сложил два и два и мгновенно понял: вот он, неплохой повод для мелкого шантажа. Может, пригодится в отношениях с родителем, мало ли что.

Вот и пригодился…– Ладно, – закурил отец. – Давай ещё раз, только без слю-

ней. Да-а-а, преподнёс ты мне «сюрприз в чёрном ящике», а скоро выборы… Итак, сначала?

Отец всегда был расчётлив и рассудителен – это в нём больше всего Димону нравилось. Вот и сейчас он не просто слушал, а мгновенно прощёлкивал варианты. К концу рас-сказа он уже держал ситуацию под контролем.

– Значит, ты один потом остался. Это точно? – ещё раз пе-респросил он. – Отлично. Никто не видел. А теперь слушай

183

сюда: если бы дело завели, я б уже знал первый. Стало быть, ментам оно тоже не надо. Ну, у них свои планы. Пусть. Я пока суетиться не буду, зачем? Лишние подозрения только. Вот если выплывет – тогда. А пока будем жить спокойно. Чувствую я, что метаться не стоит, вот увидишь.

Уверенность отца вернула Димону присутствие духа, он даже попытался улыбнуться.

– А вот смеяться пока не будем, – Решетников значитель-но глянул в зрачки сына. – Твоя жизнь с этой минуты круто меняется, Дима. Хорошо, что вовремя.

Он побарабанил пальцами по столу: – Вот ответь мне, сынок, ты чего с таким быдлом связал-

ся? Ты, мальчик из интеллигентной семьи, за швейцара у какого-то Юрки? Кстати, он один из вас всех заслуживает уважения, молодец! Увидишь, далеко пойдёт. Он и не дви-нулся, вы сами всё сделали, да? Получается, Юрка Малый – в первом ряду, а ты – третий справа, после Гуся и этого… как его? Мамульки? Что плечиками пожимаешь, не нравит-ся правда?

Димка сидел надутый.– Ладно. Сейчас не в этом дело, – вёл дальше Решетников-

старший. – Больше с ними ты не будешь. Никогда. И не оби-жайся, я лично прослежу. А если что узнаю – заставлю под охраной даже в туалет ходить, запомни.

Отец встал, давая понять, что он всё сказал. И будет так, а не иначе.

Да, может, оно и к лучшему. Юлька? – ну и чёрт с ней. Та-ких Юлек у него будет миллион. Пока – пока! – и Леночки хватит, ладно. Пусть радуются все.

Ничего, пройдёт время, и всё встанет на свои места. Даже если на Ленке женится – ну и что, в чём проблема? Отец-то вон как маму обхаживает, но в «леваке» себе никогда не отказывает. Это Димон знал достоверно. Вот и он – и при-

184

личия будет соблюдать, и все прелести жизни постарается не упустить. Тем более что за годы учёбы в школе Димочка Решетников этому уже прекрасно научился.

Поэтому он тоже встал и с большим чувством произнёс:– Спасибо, папа! Ты – настоящий друг!И только теперь понял, до какой степени ему хочется

есть.

* * *Мамулька и Гусь драку вообще не обсуждали, ни в тот ве-

чер, ни потом. Да и о чём говорить? О ком? Оклемался, на-верное, и уполз. В следующий раз будет умнее. Собака – и та на чужую территорию не лезет, потому что искусают.

Им просто было любопытно, валяется дед ещё или нет? Поэтому, хорошенько выспавшись, они часов в десять ре-шили прошвырнуться до заветной скамейки.

Пришли и убедились: так и есть, гастролёр давно слинял. Правда, на траве, там, где он тогда упал, виднелись вроде бы следы крови.

Гусь наклонился пониже:– Не, это не кровь, Сашка. Откуда?.. Мы ж его только по-

пинали.– Конечно, не кровь, – согласился Мамулька. – Раз он сво-

ими ножками утопал отсюда, то полный порядок.Через два дня выяснилось: посмотреть место ночного боя

приходили все, кроме Димона. Он по мобильнику сказал Юльке, что заболел.

– Ага, насморк! – хихикнула Анжела. – Всё проще гораздо: предки его приехали, и мальчику теперь на улочку нельзя! Штанишки обкакает.

Да, над Димкиной боязнью перед мамой-папой все давно подсмеивались. Но и без Димона они опять отлично поси-дели, не впервой.

185

А Юрка Малый – так тот даже «выставился»: принёс пол-ный пакет закуски и три бутылки водки. Сказал, что есть повод, а потом всё произносил какие-то загадочные тосты: «За точку отсчёта» и «За начало славных дел».

Друзья так и не поняли, что он имел в виду, но какая, в общем-то, разница, раз человек угощает? Оттянулись, спа-сибо.

А Олька-Непруха, оказывается, такая забавная, когда на-пьётся! Обычно брат ей много не разрешал, ну разве что иногда – на самом донышке, а тут что-то прозевал. Глядь, а Олька уже вторую стопку заглотнула. Не беда, в общем. Зато нахохотались над ней до колик! – начала Непруха к Юрке лезть с поцелуями, Анжелку отталкивать. Кричала: «Юроч-ка, возьми меня, не пожалеешь!».

Пришлось Шару даже прикрикнуть на неё, насильно уса-дить, заставить хорошенько закусывать. А она ела, зло бле-стя глазами, и продолжала молоть всякий бред, адресуясь в основном к Юрке.

Но в десять часов Костя сестру увёл (отвечал за неё перед тёткой – и ему могло попасть). Однако шуток ещё хватило надолго. Юлька всё умилялась:

– Юрочка, да ты у нас, оказывается, Казанова подполь-ный! Девочку чуть с ума не свёл! Готова была за тобой на край света.

* * *Дома Ольке всё-таки досталось на орехи: отец отхлестал

её по щекам, вопя, что не для того он Афган прошёл, чтобы его дочка домой пьяная приползала.

Непрухина мама за Ольку даже не попыталась вступить-ся: когда муж начинал орать про Афган (бывало, вовсе без всякого повода), она знала, что лучше ему под руку не по-падаться. Прибить может.

186

Олька тоже отца ужасно боялась, когда он был такой, по-этому покорно снесла все удары. Знала: отец выкричится и сам успокоится, заплачет. Рухнет на стул, обхватит голову руками и закачается в немом отчаянии, скрипя зубами. Вот тогда можно будет подойти, осторожно дотронуться до ис-калеченной левой руки (отец на войне лишился двух паль-цев) и, тихонько гладя, уговаривать:

– Ну пап, пап! Прости, а?..Тогда отец поднимет мокрое от слёз лицо и всхлипнет жа-

лобно:– И ты, и ты не серчай… Нервы…А потом они обнимутся, хорошо посидят, и отец долго

будет рассказывать Ольке, что сделал с его душой и телом адский Афган.

В такие часы Олька-Непруха готова была за отца жизнь отдать, да и не только в такие. Она и маму так никогда не любила, как отца. Олька одна знала его тайну и очень гор-дилась, что отец доверился ей – и только ей, больше ни-кому. Непруха свято хранила секрет и скорее согласилась бы умереть, чем рассказать кому-то, и отец был уверен в ней.

Надо было с кем-то поделиться, не мог больше держать в себе – вот и выбрал Ольку. Ничего, что мала: кремень дев-ка! Было в её глазах что-то, что он видел у лучших друзей в Афгане, да! Кстати, там почти все они и остались…

А секрет был неслабый: несколько лет назад Олькин отец совершил заказное убийство. Многие афганцы подались тогда в киллеры за заработком. На это был хороший спрос: если надо убивать, то всегда ищут того, кто умеет.

Отец сделал дело хорошо, получил «гонорар». С него и раскрутился потом, когда начали вписываться в рынок. Сначала – и ничего было, убил и убил. А потом – начало сосать, томить, мучить. Всё думал: а сколько тот «заказан-

187

ный» мог бы ещё прожить? Знал, что убитый оставил си-ротой девочку, маленькую совсем… Как Олька тогда. Вот такие сопли, ребята…

* * *На жёлтой пятке коряво чернел номер – это в холодильни-

ке городского морга вторую неделю лежал невостребован-ный труп.

Город пока не выделил деньги на погребение таких, как этот. Средства, как обычно, ожидались к концу осени, и тог-да всех «неизвестных» (а их здесь было уже четверо) плани-ровали зарыть в общей яме. Да и куда было спешить? Лучше уж потом, всех сразу: по опыту знали, что до конца осени «неизвестных» станет больше.

В ведомости на невостребованных выпишут гробы, а похо-ронят в пакетах. Вот и лишняя копеечка хорошим людям!

Нового покойника записали здесь как «труп № 4», не оза-ботясь именем-фамилией. Приметы: лет 70-75, среднего ро-ста, худощавый, седой. Носил бороду и усы. Особая приме-та – лицо изрыто следами оспы. Это – если кто-нибудь будет искать, что вряд ли.

И действительно, никто о нём и не спрашивал. Рано-ранёшенько, в шестом часу утра, в понедельник обнаружи-ли тело два милиционера, только что сдавших дежурство. Они шли через парк и вдруг увидели: на аллее, прямо на виду, лежит человек.

Ещё горели фонари, и место хорошо освещалось. Вокруг трупа в немом удивлении застыли тополя: мол, как же так, вот тут всё хорошо видно, а уже прошло немало времени, как застыл убитый, и никто (никто!) не бежит сюда с крика-ми о помощи.

Милиционеры (молодой и пожилой) подошли поближе и стали совещаться, как быть дальше.

188

– Максимыч, – взволнованно доказывал молодой, – убили, как пить дать!

– Может, и убили, – равнодушно соглашался Максимыч. – Но мы ж уже доложили, Паша: праздник прошёл без проис-шествий. Ясно?

– Так-то оно так! – чесал в затылке молодой. – А если кто заявит?..

– Не заявит, – был уверен пожилой. – Я этого бомжару не-много знаю. То есть знал. Он в нашем городе уже с полгода шатается, с алкашами водится. Они мне и говорили: деда обманули, вышвырнули из квартиры, а квартиру – продали. Одинокий был! С ними чаще всего так и бывает. Се ля ви, Паша.

– Что же, мы никуда не доложим? – трепыхался молодой. – Зачем – не доложим? Доложим! – Максимыч изгото-

вился звонить по мобилке. – Но мы напишем: был пьяный, упал, разбил голову, понял? Не надо начальство лишний раз подставлять, праздник портить. Запомни, Павлик, – от души учил он неопытного коллегу, – ты начальство пожалеешь, и оно тебя прикроет. Работать-то хочешь? – подмигнул он весело. – Правильно, хочешь. И не надо пополнять собой биржу труда, дорогуша. А мне перед самой пенсией – тем более.

Максимыч дозвонился, и когда спустя полчаса по парку побежали первые «спортсмены», отбывающие здесь утрен-нюю зарядку, на аллейке было тихо и пусто.

И ещё одной некосмической проблемой стало меньше в белом южном городе.

189

Последний вагон

Нумерацию вагонов объявили с головы поезда, и Кирья-нов, чертыхнувшись, побежал обратно. Бежать было далеко, к последнему вагону, к тому же стоянка поезда была всего ничего – три минуты. Но думать, успеет или не успеет, Ки-рьянов не мог. Надо было успеть, и всё. Иначе потом – про-блемы… Если не успеет на этот поезд – то отметить коман-дировку так, чтоб жена не подкопалась, не получится.

(…Ох, эта Ленка!.. Говорил же, что опоздает, а она… Но девочка, что и говорить, огненная! Не то что супруга, не сравнить.)

Все эти мысли, вперемешку с «успею – не успею», неслись в голове Кирьянова, пока он мчался к заветному вагону.

Проводница уже закрывала ступеньки, когда он наконец подлетел.

– Что, сокол запоздалый, гнездо перепутал? – весело крик-нула она, но в вагон пустила. И почти сразу же поезд тро-нулся.

Кирьянов, успокаиваясь, давал себе отдышаться. Прово-дница насмешливо смотрела на него: дескать, а билет у вас

Рàññêàçû

190

имеется, гражданин хороший? Кирьянов полез во внутрен-ний карман, и уже через три минуты сидел за столиком у окошка, глядя на неуютный осенний пейзаж. Ещё через пол-часа всё утряслось и с постелью; и побежали привычные часы неблизкой дороги.

Кирьянов часто бывал в командировках, но, в отличие от других, такую жизнь любил. Командировка – это всегда но-вые впечатления, новые знакомства. Да-да, и новые женщины! Конечно, и без командировок он ни в чём себе не отказывал, но… Особое чувство – и его очень любил Кирьянов – удо-вольствия он получал от полунамёков-полувзглядов, когда в шуточках-прибауточках вдруг что-то и возникало: очень краткое, но зато яркое. И главное, что это обоих устраивало.

Кирьянов намётанным глазом всегда видел, с кем – мож-но, а с кем – нет. Тут надо особое чутьё, талант, так сказать, а уж его Кирьянов имел с избытком.

…Итак, мелькали за окном однотонно-скучные поля, а Кирьянов с радостью думал: впереди – ни много ни мало – три дня абсолютной свободы. Нет, нельзя сказать, что он не любил свою жену. Наоборот, если бы ему кто-нибудь такое выложил, смертельно обиделся бы. Просто он был из тех, кто считает, что человек не должен никогда отказывать себе в маленьких радостях-интрижках, и это только укрепляет брак. Освежает, так сказать.

Вот об этом тоже думал Кирьянов, глядя в окно. Но в кон-це концов он устал, захотелось пройтись по вагону, размять ноги. Ну и покурить, конечно.

Кирьянов решительно встал, кивнул соседу: – Курнуть не хотите?Сосед буркнул, что он некурящий, и Кирьянов двинулся к

тамбуру один. «Ничего, – подумал он, – постою три минут-ки, подымлю, глядишь, и нарисуется кто-нибудь рядом.»

А и верно, так бывало всегда. И приятно было подымить

191

в прохладном тамбуре с новым человеком (через десять се-кунд он со всеми уже бывал на «ты»), «перетереть» газет-ные новости, пожаловаться на жизнь… Однако прошло уже минут десять, а Кирьянов всё так и курил один. Станови-лось скучно.

Неожиданно в тамбур заглянула проводница: – Живой?.. А я гляжу – давно уж прошёл, а всё нету и

нету… Да вы не стойте тут столько, холодно же! В поездах-то самые главные болячки и подхватывают.

– Ага, – хохотнул Кирьянов, – вплоть до сифилиса.– А что вы думаете? – кивнула проводница. – И такое бы-

вает!– Да ну?! – изумился Кирьянов. – Что вы говорите?!– Вы что, пассажир, маленький или притворяетесь? –

усмехнулась она. – Ну а дымить заканчивайте, простуди-тесь. Идите лучше к себе, я сейчас чай носить буду.

– Ладно! – Кирьянов притушил окурок и ловким щелчком отправил его в загаженный мусорный ящик.

Проводница кивнула и исчезла, а Кирьянов, постояв ещё минутку, двинулся обратно. Чай, действительно, скоро по-доспел, и Кирьянов с удовольствием выпил два стакана. За-варено было щедро, с душой; свежий кипяточек согрел до самого сердца.

– Спасибо, хозяюшка! – Кирьянов сам принёс стаканы. – Спасибо, красавица, порадовала. А скажи, дорогая, почему я никогда в поездах хорошего чая не пил, а? Это в первый раз!

– Не знаю, – улыбнулась проводница. – Я делаю как по-ложено.

– Ну ещё раз спасибо, милая! – Кирьянов прямо сиял. – Зовут-то тебя как?

– Ольга, – спокойно ответила она.– Ольга, вот оно как! Красиво. А по отчеству?– По отчеству – длинно, язык сломаете.

192

– Ну а всё-таки?– Аполлинариевна.– Действительно, трудновато. Значит, придётся звать тебя

Оленькой.– А что это вы, пассажир, так сразу? Думаете, если прово-

дница, то можно на «ты» без брудершафта, что ли? Какая я вам Оленька?

– Не сердись, ласточка, – Кирьянов оставался ласково-нахальным. Знал: именно это больше всего любят женщины, проверено. – Какая же ты Ольга?! «Ольга» – это как памят-ник; так и хочется встать, снять шапку и гимн исполнить. А ты – Оленька, Олюшка; нежная, ранимая… Я ж вижу, какая ты. Не сердись, красавица, я не хотел тебя обидеть. Ну хо-чешь – извинюсь?

– Ладно, чего там. Зовите как хотите, – улыбнулась она. – Всё, идите, пассажир, мне работать надо.

– А давай я тебе помогу, – Кирьянов ловко присобрал ста-каны. – Где помыть? Показывай!

– Бросьте, я сама! – смутилась проводница.Но Кирьянов уже наполнял тазик водой и, видно, отсту-

пать от начатого не собирался. Так он подзадержался возле неё целый час, и помог, и позубоскалил. Сыпал комплимен-ты не жалея. Ольга, действительно, была симпатичная, мо-лодая… А вот в глазах – что-то такое… Неуловимое, что ли. Но Кирьянов понял.

– Что ж ты, Олечка, всё одна да одна? Она сразу вспыхнула:– А тебе что?! Какое дело?!(Они уже прочно перешли на «ты»).– Ничего, я ничего, ты не сердись. Просто я и сам одино-

кий, вот и вижу…Ляпнул – и удивился: он никогда не скрывал от женщин,

что женат. Чтоб губу не раскатывали. А тут… Странно!..

193

Но сказал – назад не возьмёшь. А она смягчилась, спроси-ла уже по-другому:

– Что так?..– Да понимаешь, Оленька, сердце пока молчало…– Да? – она глянула с интересом. – И… что, ты всегда был

один? Или…– Или! – твёрдо сказал Кирьянов. – Мы разошлись как в

море корабли. Давно.– А дети? – охнула она.– Не было, – тут он сказал правду. Никогда детей у него не

было и быть не могло: мужское бесплодие.– И что, всё сам? – сочувственно расспрашивала она.– Сам, куда денешься? Зато всё умею! – рассмеялся он. –

Ты учти!– А зачем мне учитывать? – Ольга смотрела сурово. – А уга-

дал ты правильно. Одни мы с дочкой. Погнала я своего мерзав-ца пять лет назад. Гулял очень, а я брезгливя, понимаешь?..

– Понимаю, понимаю. И что, с тех пор… одна? Всегда?– Да, – просто сказала она. – Одна. Всегда. И никаких «ра-

достей», запомни. Или серьёзно – или никак. Такая уж я. Не знаю, хорошо это или плохо, но другой мне быть не дано. Проверено.

…Женщина всё больше нравилась ему. Ну надо же, какая! Чистенькая! Да и хорошенькая, неглупая; фигурка – так бы и съел. Она с ним откровенна, это хорошо. Значит, можно взять своё, несмотря на её суровые девизы. Одиночество – особенно женское – это как болезнь! Главное, правильно микстурку подобрать. А Кирьянов был большой знаток и хорошо в этом разбирался.

Вот и сейчас – пасьянс как на ладони. Правильно он ска-зал, что одинокий. Она подсознательно допустила его в «женихи», женатого – отшила бы сразу, несмотря на всю ла-сковость. Видал он и таких.

194

…Разговорились откровеннее, и незаметно за окном замелькал вечер. Впереди ещё была целая ночь езды, а утром раненько Кирьянов прибывал на место. Целая ночь! Это уже что-то. Ночь – не день, это он отлично знал. Ред-ко когда удавалось ему в таких одноразовых знакомствах добиться чего-то с ходу днём, а ближе к вечеру – успех был почти гарантирован. Но тут надо было всё-таки ещё «дожать», а иначе – так всё разговорами одними и закон-чится.

– Эх, Олечка, запала ты мне в душу, – глядя женщине прямо в глаза, говорил он. – Честно, не думал, что такое и бывает. Вообще уже не верил в любовь, понимаешь?.. Тем более в такую, которая сразу, как удар молнии! С перво-го взгляда. Я ведь – веришь? – ещё когда только до вагона добежал, глянул – и уже что-то ёкнуло. Ещё не понял, но догадался. Так и есть, не ошибся. И верить себе боюсь, и не верить – не получается! Вот оно, счастье. В последнем вагоне. Сказка, да и только.

Он осторожненько пока её обнимал, а она молча восто-рженно слушала, таинственно блестя глазами, и всё жалась, жалась к его плечу, как бы требуя: «Говори! Говори!! Гово-ри!!!».

И он вдохновенно плёл, как никогда и никому. «Писатель, блин!» – с восторгом подумал о себе. – Талант, что ли?» А потом понял, что просто пересказывает ей историю жизни одного своего знакомого, которого, кстати, считал не совсем «при памяти». Это у него «сердце пока молчало».

А Ольга слушала, замерев, и каждое его слово было как капля долгожданного бальзама на её измученное сердце.

– Олечка, выходи за меня!Ох, как забилось сердце!!! Да неужто?..– Нет, Иван, так сразу не могу я решить. Подумать надо. (А сердце уже ликовало, уже кричало: «Да! Да! Да!». Ты

195

только ещё раз попроси, дорогой! Повтори!!!».)И он повторил. Он был настойчив. Да, всё решено. Ни-

когда он не встречал такой женщины. Это судьба, разве она сама не видит?

Он деловито достал блокнот:– Всё. Точка. Диктуй.– Что диктовать? – удивилась она. – Как что, ёлки? Адрес! – засмеялся он. – Как же я тебя

найду? Или ты хочешь, чтобы я всю страну на уши поставил через «Жди меня», а? И не жалко тебе бедных волонтёров и народных денег? – балагурил он. – Представляешь, Игорь Кваша на весь мир вдруг с экрана: мол, ищет несчастный влюблённый свою проводницу. Особые приметы: послед-ний вагон!

Она счастливо хохотала, пока он в самом деле записывал адрес, причём не забывая о подробностях:

– Так. А на какой трамвай садиться? А потом? Рядом – ма-газин, говоришь? Диктуй название!

Он также записал телефон и её «полные анкетные дан-ные». Для порядка, а как же!

– Так что, Олечка, жди меня буквально через неделю, в крайнем случае – через две. Что нищему собраться? – толь-ко подпоясаться!

Он уже строил «планы»: мол, свою «квартирёшку» срочно продаст, переедет к «жене». Работу в другом городе с его специальностью и опытом найти – не проблема. Ну а если нет – так у него ж золотые руки! Такой «бизнес» на дому организует – деньги некуда будет девать. Да и потом, разве в деньгах счастье?

– Хотя и без них, конечно, не порядок, – деловился он. – И я их добуду, обещаю. Семья всё-таки! Это не то что один, ты не думай, я понимаю. И, кстати, заберу тебя с этой прокля-той работы! Не для тебя это дело!

196

– Ой, Ваня! – испугалась она. – А что же я делать буду?! У меня ж нет другой специальности… Да и привыкла я, ра-боту свою люблю!

– В декрет уйдёшь, а там – видно будет!У неё распахнулись глаза: – Как – в декрет?..– Ты не знаешь, как? – улыбался он ласково-настойчиво. –

Естественным путём, милая, и никак иначе. Мне одной на-шей доченьки мало, запомни. Ещё бы парочку!

(Он сказал: «нашей»! – женщина ликовала. Ещё и не видел её дочку, а уже принимает девочку всем сердцем!)

– «Неужели?! Неужели?» – боялась дохнуть от счастья. Вдруг – сон, не дай Бог?! И мысленно торопливо помолилась: «Матерь Божья, ты же тоже женщина, помоги мне!!!».

Кирьянов становился всё нежнее и настойчивей; он чув-ствовал, что она уступает, уступает…

– Господи, что ж я делаю?! – ахнула она, взглянув на свою оголённую грудь.

– Ты отдаёшься мне, любимая! Жена моя единственная! – жарко шептал он.

По Ольгиным щекам катились, не скрываясь, счастливые слёзы:

– Ванечка, неужели я дождалась?! Ты не думай, – заторо-пилась она, – что я всякая-разная, что вот так, прямо в ваго-не, с первым встречным… Я не такая!!! Просто я всю жизнь тебя искала…

– Я и не думаю, родная, не думаю… Я думаю, какая ты красавица… – ох и ночка выпала, сплошное восхи-щение!

Женщина, видно, по-настоящему изголодалась по муж-ской ласке, любая Ленка «отдыхает».

«И к тому же, – подумал Кирьянов, – если женщина лю-бит, она действительно отдаётся, а не «даёт». Разница!»

197

…Мгновенно наступил серенький холодный рассвет, и влюблённые, очнувшись, поняли, что через каких-то полча-са им предстоит расстаться.

– Ненадолго, Оленька, запомни! – торопливо одевался Кирьянов.– Может, ты мне тоже оставь на всякий случай адрес, теле-

фон?.. – робко попросила Ольга. – Мало ли… Вдруг блок-нот потеряешь…

– Конечно, конечно… – Кирьянов косо рванул клочок бумаги из записной книжки, небрежно записал: «Иван Пе-тров, …» ну, и так далее. Ясное дело, ерунду всякую напи-сал. А то ещё начнёт в самом деле искать…

Поезд между тем отстукивал уже последние километры, и Кирьянов, полностью собранный, сидел с Ольгой в обним-ку, спокойно глядя в окно.

Она всё ещё что-то говорила, говорила, счастливо и сум-бурно. А напоследок спросила:

– А хочешь, я тебе пельменей заготовлю? Полную моро-зилку! Они у меня знаешь какие?! Пальчики оближешь, а потом – откусишь!

Он рассеянно кивнул, а она продолжала:– Завтра уже буду дома, и, пока мне не в рейс, налеплю по-

больше. И как только ты приедешь – то и томиться не надо, через полчаса всё на столе! С маслом, с перцем!

И торжественно добавила:– Ох и кормить я тебя, Ванька, буду! За всю свою холо-

стую жизнь отъешься!…Вот так и закончилось это интересное приключение.

Она крепко расцеловала его у вагона, торопливо вскочила на ступеньки и долго ещё махала, пока поезд не исчез вда-ли. Мелькнул последний вагон, и Кирьянов сказал сам себе вслух: «Вот это да!».

А впереди было ещё целых три свободных, непредсказуе-мых, восхитительных командировочных дня.

198

Воровка

…Она ещё раз внимательно пересчитала: так и есть! Должно быть двадцать пододеяльников, а здесь их – девят-надцать. Значит, это Ирочкина мама взяла, больше сюда ни-кто не заходил…

Подумать только: воровка! А с виду – такая интеллигент-ная женщина, ничего плохого и не подумаешь.

А было так: Анастасия Ивановна вчера раздала родите-лям своих первоклашек постельное бельё на стирку. Это происходило постоянно; в школе сейчас стирать было не-кому, и родители не отказывались делать это сами. Ниче-го страшного, своя ноша не тянет. И так в этой школе для шестилеток созданы идеальные условия: новый корпус с прекрасными спальнями, игротекой, столовой… Дети на-ходились под присмотром до самого вечера: до обеда – с учителем, а потом – с воспитателем. И очень хорошо, что их укладывали днём спать. Всё-таки они ещё маленькие, и сразу отвыкнуть от режима детского садика им нелегко. Ну а бельё надо стирать!

И сегодня родители уже начали приносить свои комплек-ты назад, выстиранные, накрахмаленные и любовно выгла-женные. Последней была Тимонина.

Анастасия Ивановна сама лично впустила Тимонину в спальню, но за ней не пошла (срочно дописывала отчёт по столовой), а когда родительница уже ушла, кинулась к бе-лью, чтобы отдать на застилание. И – вот тебе на! – одного пододеяльника нет как нет… Воспитательница принялась рассуждать: Тимонина ей показывала принесённое. Всё было на месте: и простынка, и наволочка, и пододеяльник.

Значит, коварная мамаша свой пододеяльник положила в стопку, а чужой – подхватила! И как это Анастасия Ивановна

199

сумку её не проверила, разиня! Но кто же мог подумать?..Анастасия Ивановна немедленно кинулась к телефону

(звонить наглой Тимониной! Все номера родителей у неё есть!), но потом передумала и побежала на второй этаж, в учительскую. Слава Богу, Галина Андреевна, учительница её 1-А, была ещё в школе. Воспитательница взволнованно изложила ей суть дела, и они обе крепко задумались.

Как быть? И что можно теперь доказать? Ведь никто не видел…

– Да она это, точно она! Можете не сомневаться, Галина Андреевна!!! – кипела воспитательница. – Ну я же не сумас-шедшая! Я, что, считать не умею?!

– Но ведь согласитесь, Анастасия Ивановна, – пожимала плечами учительница, – это очень порядочные люди, ведь мы их не первый год знаем. Старший мальчик – в восьмом классе отличник, золото, а не ребёнок. Да и наша Ирочка Тимонина – прелестная девочка, хорошо воспитанная. Если бы у меня хоть половина детей такими была – то я, навер-ное, считалась бы самой счастливой во всей школе!

– Ну и что? Ну и что?! В том-то и фокус, что на неё никто не подумает! Я знаю, что это она! Знаю, и всё! Вы, что, мне не верите?! – обиженно уставилась она на учительницу.

– Хорошо, и что вы предлагаете?.. – растерялась та.– Разрешите, я к ней сейчас пойду, вот что! А ещё лучше –

идёмте вместе! Отдаст, куда денется!– Нет уж… Идите сами, если хотите, а я… Не могу я, из-

вините.«Размазня!» – думала Анастасия Ивановна, грузно шагая

по улице. Ничего, и одной справиться тут нетрудно. Посмо-трим сейчас, как выкручиваться будет!

Дверь ей открыла сама Тимонина, удивилась:– Ой, Анастасия Ивановна, а мы же с вами только что ви-

делись! Что-нибудь случилось?..

200

– Случилось, и вы даже знаете, что, – воспитательница ре-шительно прошла в комнату. И тут же выложила:

– Отдайте по-хорошему, и мы не будем поднимать шум. В ваших же интересах.

Тимонина изумилась: что она должна отдать? «Ну и ар-тистка! – подумала Анастасия Ивановна. – И бровью не по-вела!»

– Пододеяльник отдайте, детский. Тот, что вы полчаса назад… унесли. (Она хотела прямо сказать: «украли», но почему-то удержалась.)

– Подождите, Анастасия Ивановна, я не понимаю… Я не унесла, а, наоборот, принесла!.. И не только пододеяльник, но и всё остальное. Вы же сами видели.

– Да, да, видела!(«Потрясающе! Ещё и глазками хлопает! Сама невин-

ность!»)– Видела, что свой – принесли; но я ещё и видела, что чу-

жой – унесли! Не дура я, не думайте! Сразу всё пересчита-ла. Так что ещё раз прошу: давайте по-хорошему. Кстати, Галина Андреевна тоже думает, что лучше решить вопрос полюбовно.

– Как?! – большие глаза Тимониной до краёв наполнились слезами. – Вы и Галине Андреевне сказали, что я… что я… украла?..

– Вот именно. В точку. Будем называть вещи своими име-нами, уважаемая. Так, что, отдадите или нет?

– Но я не брала, поймите! – взмолилась родительница. – А вы уже и оклеветать меня успели! Боже мой, как людям в глаза завтра смотреть?! – Тимонина заплакала уже по-настоящему.

«Ишь ты, нервная», – презрительно скривила губы воспи-тательница. Она не поверила Тимониной. Ну скажите сами, кто тогда, кто? Не знаете? То-то!

201

– Осмотрите полки, пожалуйста! – заламывала руки Тимо-нина. – Это ужасно, ужасно! Чем вам поклясться, чтоб вы поверили?! Я не брала, честное слово!!! – она заметалась по комнате, открывая шкафы и ящики.

– Очень нужно мне тут шарить! – Анастасия Ивановна, чувствуя, что сила и правда на её стороне, решила быть твёрдой. – Завтра утром сами принесёте, если не хотите от-дать сейчас!

Она протопала в коридор и решительно вышла, хлопнув дверью. Виновата, конечно! Иначе с чего б ей рыдать?! А негодяйка она всё-таки, что и говорить! Квартира-то богатая, и мебель хорошая, и вообще… Видно, что хоро-шо живут. И у девочки всегда всё добротное, опрятное, недешёвое. Из-за какого-то паршивого пододеяльника!.. Тьфу!.. Значит, и всё остальное у них – наворовано. При-вычка! Вот и тащат всё, что плохо лежит. Анастасия Ивановна даже вспомнила, как это называется: клепто-мания.

Говорят, что это психическое заболевание. Это когда вор и сам не рад, а не воровать не может, даже если вещь ему совсем не нужна. А берёт, так сказать, из спортивного инте-реса. Значит, и эта – клептоманка, что ли?

Какая разница, лишь бы завтра пододеяльник вернула. А в том, что Тимонина вернёт, сомнений не было.

Но наутро, вместо Тимониной, пришел её муж, и с поро-га накинулся на обеих сразу: и на Анастасию Ивановну, и на Галину Андреевну. Не брала, дескать, его супруга ниче-го, и всё тут!!! Она плачет, из дома выходить отказывается: говорит, все пальцем на воровку показывать будут!

– Вы не кричите тут! – сурово сдвинула брови Галина Андреевна. – Никому мы ничего не говорили, нечего нас поносить! Извините, конечно, но Анастасия Ивановна САМА видела, понимаете? САМА! Мы хотим замять всё

202

по-хорошему, и никто ничего не узнает, слово даём!– О-о-о! – простонал Тимонин. – Опять! Да как вы не пой-

мёте, что моя Наташа в ПРИНЦИПЕ на это не способна! Она лучше умрёт, но чужого никогда не возьмёт!

– Факт – вещь упрямая, Сергей Сергеевич, – Галина Ан-дреевна всё-таки немного сбавила тон. – Скажите сами, что нам делать?

– Слушайте, это… Это чудовищно!!! Ну ладно, скажите, сколько стоит этот треклятый пододеяльник, я вам сейчас заплачу двойную цену, только прекратите это немедленно!

– Зачем нам деньги? – решительно вмешалась Анастасия Ивановна. – Нам вещь нужна. Мы за неё материальную от-ветственность несём!

– Хорошо, скажите тогда, где это можно купить?! Сегодня же я вам принесу!

– Не знаю, не знаю, – недобро усмехнулась Анастасия Ивановна. – Но, конечно, принесите. Купите. Очень буду ждать.

– Вот и отлично, – спокойно уже сказал Тимонин. – По-кажите хоть какие они, эти ваши пододеяльники, а то ещё не такой принесу.

– Я уверена, что вы принесёте то, что надо, – с явным на-мёком отрезала Анастасия Ивановна. Но в спальню всё же направилась.

Тимонин намёка не понял или не захотел понять. Он внима-тельно посмотрел, каким должен быть пододеяльник, запи-сал размеры. И вечером, действительно, принёс: новенький, в шелестящей упаковке, с чеком из магазина. Такой точно, как и нужно. Вручил лично в руки Анастасии Ивановне:

– Всё, надеюсь?! К моей жене больше нет претензий?!– Больше нет, – ухмыльнулась воспитательница. («Ишь, –

позавидовала, – любит-то её как! Готов и чек, и упаковку предоставить, лишь бы отбелить её!»)

203

Конечно, они с Галиной Андреевной никому ничего не сказали (во-первых, обещали; а во-вторых, самим же могло и попасть. Дело такое, сами понимаете…).

Тимонина продолжала забирать Ирочку по вечерам из шко-лы, но теперь делала это молча, никогда и ни о чём не спраши-вая ни Анастасию Ивановну, ни Галину Андреевну. Обычно приветливая, весёлая и разговорчивая, теперь она стала почти не похожа на саму себя и старалась как можно скорее уйти.

– Стыдно, – единогласно решили и учительница, и вос-питательница. Ну и то хорошо! Они даже в душе простили её давно, глядя на такие муки совести. Интеллигентная всё-таки женщина; должно быть, и правда клептомания, иначе не объяснишь…

Шли дни, и незаметно пришла весна. Про кражу уже и за-былось, хотя Тимонина по-прежнему оставалась молчали-вой и неприветливой. А вот Лёшка, старший мальчик Ти-мониных, всем рассказывал, что они скоро переезжают в другой район. Почему? Никто не знал. Может, меняются на квартиру попросторней? Что ж, это их дело.

И вот однажды (уже вовсю припекал апрель) к Анастасии Ивановне пришла бабушка Саши Нестеренко. Она доволь-но редко забирала внука (тяжело ходила, болели ноги), но в этот день она пришла не только за ним, а именно к вос-питательнице. Она отозвала её в сторону, сначала долго из-винялась, называя себя старой беспамятной дурой, а потом вынула из пакета… пропавший пододеяльник:

– Представляете, милая, я-то думала, что это наш!!! Он уж давно у нас лежит, я его туда-сюда всё перекладываю… А дочка увидела – и давай меня ругать!!! Вот, отправила извиняться!

…И Анастасия Ивановна вспомнила!!! Да-да, в тот день, когда она обвинила Тимонину, приходила бабушка Несте-ренко, буквально за пять минут до Тимониной. И Анастасия Ивановна тоже ей сказала:

204

– Идите в спальню, положите на стол сами, мне сейчас некогда.

Но она ведь НЕ ПРОВЕРИЛА, ЧТО ИМЕННО принес-ла Нестеренко. И вот теперь выяснилось: бабушка вернула только простынку и наволочку, а пододеяльник – нет, потому что думала, что он – домашний, личный! Ей утром поручила дочка, Сашина мама, отнести бельё в школу, а что именно – не сказала! А бабушка и не переспросила; она-то никогда этим не занималась… Единственный раз только!

Вот он и оказался роковым для несчастной Тимониной… Да, ситуация! Ну и что теперь делать?!

Извиняться? – да ни за что! Эта красавица и так полгода нос воротит. «Подумаешь, обиженная! – уговаривала себя воспитательница. – Мы с ней и так, и этак, и даже улыбаем-ся. А она так смотрит, точно в лицо хочет плюнуть!»

Так нет же! Не будет Анастасия Ивановна перед этой ин-теллигенткой прогибаться!!!

«И Галине Андреевне ничего не скажу! – решила она. – А то ещё, чего доброго, меня крайней сделает…»

И, решительно приказав Серёжиной бабушке держать язык за зубами, на том и остановилась. Бабушка Нестеренко вы-слушала, конечно, заслуженный выговор, покаянно кивая. Конечно, она очень виновата! Подумать только, бедной вос-питательнице пришлось материально отвечать!!! Хорошо, хоть сейчас этот пододеяльник нашёлся, а то скоро, сказала Анастасия Ивановна, конец учебного года, ей надо всё бельё под расписку сдавать! Ой, как вовремя всё решилось! Слава Богу!

…Вскоре Тимонины действительно переехали; и уж кто-кто, а Анастасия Ивановна была этому очень рада. Во-первых, потому что не надо уже больше видеться с Тимо-ниной и смотреть в её страдающие глаза (то ли больные, то ли ненавидящие? – непонятно…), а во-вторых, у Анастасии

205

Ивановны появился теперь дома чудесный маленький по-додеяльничек, – как раз кроватку внучке застилать. Она о таком давно мечтала.

Белое платье

– Нет-нет, только в белом! – жених был настойчив, и это радовало. Обычно женихи относятся к свадьбе равнодушно, даже, можно сказать, враждебно, а тут… И почему, инте-ресно, им не нравится, когда всё так пышно, торжественно, когда много людей?.. Вот невестам – тем наоборот: это их день! И нарядное белое платье, такое, как ни у кого! Един-ственное и неповторимое!

Итак, белое платье! Хотя, конечно, это не главное; была бы любовь.

Но и с любовью у Нади было всё в порядке. Они позна-комились на море (банально до слёз: курортный роман), но любовь получилась большая и красивая. И потом, когда разъехались, продолжали писать и писать друг другу пись-ма… Да, счастье состоялось, и спустя полгода молодые люди решили пожениться.

Только вот вышла заминка: где жить после свадьбы? Же-них был из Львова, а невеста – из Николаева… Думали-гадали, и в конце концов решили, что останутся в Нико-лаеве. Так было и удобнее, и мудрее, потому что родители Нади жили в огромном просторном доме, где, конечно же, хватит места молодой семье; а у Славы во Львове – только мама в однокомнатной квартире, вдова… И никаких пер-спектив.

Что ж, надо было сначала познакомиться с будущей све-кровью, и Надя, умница, с этим не тянула. Она съездила к

206

любимому во Львов, провела там целую неделю, но, к сожа-лению, почувствовала, что будущая мама её почему-то сразу невзлюбила. Нет, внешне это никак не проявлялось, но Надя поняла: что-то не так.

А что именно – оставалось загадкой. Правда, Слава об-молвился, что, дескать, не любит мама «москалів»; но Надя отнеслась к этому скорее как к шутке.

Надя и её родители, действительно, были русские от деда-прадеда. Приехали в Украину давным-давно, когда Надень-ка только родилась. Девочка выросла здесь, любила свой город; прекрасно знала «мову» и отлично на ней говори-ла. Но, конечно, родным языком для их семьи всегда был и оставался русский. И никогда никто не говорил Наде, что она и её родные – «москалі». Русскоязычный гостеприим-ный Николаев хранил под своим крылом и белорусов, и цы-ган, и немцев… «Около ста тридцати национальностей!» – об этом с гордостью написала когда-то центральная газета города.

И вот впервые в жизни Наде намекнули, что она – «не то». Девушке никогда и в голову не приходило, что можно разде-лять людей по такому глупейшему принципу! И ей сначала стало просто смешно.

«Ничего, – думала Надя, – вот увидит Оксана Васильевна, как я люблю Славку, как ему у нас хорошо, и перестанет сердиться. Да она, наверное, просто ревнует! Ведь един-ственный сын, как не понять?… Ничего! Ничего!»

Надя вела себя приветливо, искренне, и суровые глаза Оксаны Васильевны, кажется, стали смотреть помягче. Но пробежали гостевые дни; Надя, уезжая, тепло простилась с будущей свекровью; звала от всей души в Николаев.

– Славик через месяц приезжает – ну и вы с ним! Пожа-луйста! – просила она. – Мама с папой ждут – не дождутся; а мама знаете какие пироги печёт? Специально к вашему

207

приезду обещала приготовить свой фирменный. По старин-ному новгородскому рецепту! (Мама Нади была родом из Новгорода).

Оксана Васильевна вежливо, но холодно улыбалась, кива-ла, однако не говорила ни «да», ни «нет». Славик, провожая невесту, уговаривал её, что всё будет хорошо, и, конечно, сказал, что вот-вот приедет в Николаев знакомиться с тёщей и тестем. А с мамой или без – так и не ответил.

И действительно, приехал, как и обещал. Да ещё и с пол-ным чемоданом подарков! Но – сам…

– А что же, Славочка, мама твоя? Так и не захотела или, не дай Бог, заболела? – тревожно расспрашивали жениха роди-тели Нади.

– Заболела, – неуверенно объяснил Слава. Но бойко добавил:– Ну ничего, зато на свадьбу обязательно приедет!А свадьба действительно была уже не за горами: молодые

тут же подали заявление, назначили день… Начались ра-достные хлопоты!

Славик побыл недолго, уехал, но, пока гостил, успел мно-гое: и кольца купить, и подарки невесте сделать. И, несмо-тря на робкие предложения тёщи («Славочка, а может, по-скромнее надо?.. Где тебе справиться при одной-то маме? Мы, конечно, поможем, но ты же, сынок, от нас никаких де-нег не берёшь...»), твёрдо решил, что всё будет, «как надо». Вплоть до самого лучшего белого платья!

И когда пришла пора уезжать, жених ничуть не грустил, а был радостен и счастлив. Ещё бы: до свадьбы ведь осталось всего несколько дней! Надо лишь съездить домой, решить «последние вопросы» – и «горько»!

Оксана Васильевна встретила сына как-то не так, как буд-то что-то недоговаривала.

– Мама! – пытался понять Славик. – Не молчи всё время. Ну что произошло, скажи?!

208

Оксана Васильевна отнекивалась, но однажды вечером её вдруг прорвало… Были слёзы и истерика, и из сумбурных всхлипов матери Славик понял, что она не просто против свадьбы, а, оказывается, ненавидит Надю… За что?! – да ни за что. Просто она «не наша», и всё.

– Сынок! – вскрикивала Оксана Васильевна. – Если же-нишься на этой «москальке», то запомни: нет у тебя мате-ри!..

Она не шутила, Славик это понимал. Она лет двадцать уже не зналась со своим родным братом, дядей Петром, за то, что тот уехал жить в Подмосковье со своей любимой. Но то – брат, а Славик всё-таки сын… Неужели она и его вы-черкнет из своей жизни?! Юноша не хотел в такое верить, но твёрдо знал: именно так и будет. И угроза «нет у тебя матери» станет суровой реальностью…

До свадьбы оставалось всего два дня, и завтра вечером Славику надо было уже ехать, чтобы не опоздать на соб-ственное торжество. Сегодня – последний день, чтобы убе-дить маму! Должна же она понять, должна! Да и стыдно отступать; какой же он мужчина после этого?! Он же дал любимой слово!

Итак, сегодня он с ней поговорит. Мягко, но настойчиво. Объяснит, что любит Наденьку, что она – его счастье. Ведь какая мать не радуется, если сыну хорошо?! И приезжать они будут часто, и внуков ей родят! Пусть мама не переживает!

…Но когда он только попытался заговорить, Оксана Ва-сильевна схватилась за сердце. Дело закончилось вызовом «скорой», и врач категорически заявил:

– Никаких волнений! В данном случае это опасно для жиз-ни!

Что, что делать?! Времени оставалось всего-ничего, толь-ко до завтрашнего вечера. Может, к утру мама переменит своё мнение?.. Ну как же она не понимает, как?!

209

Наутро Славик начал осторожно собираться, давая понять матери, что не поехать он не может. В конце концов это про-сто подло, вот что!

…Оставалось три часа до поезда; а мать целый день мол-чала. Смотрела на него сухими глазами, отчуждённо и зло, и – ни слова. Как будто и нет его вовсе. Пусть едет, если так. Но обратно – она не пустит его на порог, решено.

– Мама, мамочка, ну скажи, что я должен сделать, по-твоему, а?! – не выдержал Славик.

– Телеграмму дать, – спокойно и сразу отозвалась Оксана Васильевна, как будто только и ждала этого вопроса. – А иначе (запомни, сынок!) видишь меня в последний раз. Я умру, вот посмотришь. Уезжай, если жизнь родной матери для тебя ничего не значит! – крикнула она театрально и, по-тянувшись к стаканчику, стала торопливо капать себе лекар-ство, громким шёпотом считая капли.

И он не выдержал… Заплакал, даже затрясся: сказалось на-пряжение последних дней. Оксана Васильевна увидела, что побеждает, надо только «дожать». Сейчас, пока не поздно!!!

– Что мне делать, мама?! – скрипел зубами сын. – Я уже сказала: дай телеграмму. Хочешь, я сама сейчас

позвоню? Можно передать по телефону, и всё, а счёт придёт потом.

Славик кивнул. Оксана Васильевна быстро сняла трубку:– Девушка, примите телеграмму. Записывайте: «Я не приеду.

Нам лучше расстаться. Прости и будь счастлива. Ярослав».И в конце спокойно продиктовала адрес Наденьки.…Телеграмму принесли как раз в тот момент, когда Надя

примеряла своё свадебное платье. Мама хлопотала рядом, помогая дочери подобрать украшения. Завтра свадьба! Ох, и хороша будет Наденька в своём белоснежном наряде! Прав Славочка: надо только в белом, не иначе. Ведь это бывает раз в жизни!

210

И тут раздался звонок в дверь. – Телеграмма! – радостно крикнул из коридора Наденькин

отец, расписываясь в квитанции у почтальона. – Опять, на-верное, кто-то из наших поздравляет!

Он отпустил почтальона и наконец прошёл в комнату, под большой свет. Удивлённо протянул:

– От Славика! Странно…(Поезд приходил через два часа).Наденька схватила бланк, прочитала вслух… Побледнела,

потом покраснела:– Этого не может быть… Мама!..Они по очереди всё читали и читали злосчастный листок, и

его кошмарный смысл наконец дошёл до них в полной мере. Родители не знали, что и сказать. Куда бежать, что делать?.. Звонить жениху? А зачем?! Зачем?!!

Надя волоча ноги ушла в свою комнату и закрыла плотно дверь. Родители в изнеможении опустились на диван. Сиде-ли долго… Наконец мама очнулась:

– Вадим, звони гостям. Отменяй… Скажи, жених в боль-нице… Господи, позор-то какой! – зарыдала она.

– Тише ты, глупая! – зашипел отец. – Возьми себя в руки!!! Не хватало только, чтобы Надя твои вопли услышала! О ней, о ней давай сейчас думать! Провались она, эта проклятая свадьба. И Славик! – да пропади он пропадом!!! Может, оно и к лучшему! Пусть уж сразу станет ясно, с кем связались, чем потом!!!

И тихо добавил:– Пойди лучше, постучись к Наденьке. Не знаю, что ей и

сказать; но всё-таки одну оставлять не надо…Они быстро посмотрели друг на друга и решительно пош-

ли к дочери в комнату.Наденька сидела на диване. Она давно сняла своё белое

211

платье и надела старенький домашний халатик. Она не пла-кала, не кричала, просто деловито что-то резала своими ма-ленькими ножницами.

– Надюша, что ты делаешь?! – удивилась мама. Спросила и увидела, не надо было и объяснять: Наденька аккуратно и методически, плавными движениями сумасшедшей резала своё свадебное платье на одинаковые ровные кусочки…

Голос общественности

…Вера Макаровна делала так всегда и не раз убеждалась: помогает! Она имела за плечами огромный педагогический стаж и неустанно любила повторять, что всю жизнь отдала детям. Так получилось, что своей семьи у Веры Макаровны никогда не было, и никто и ничто (может, к счастью?..) не мешал ей отдаваться любимому делу.

Вера Макаровна работала всегда в полную силу. И глав-ной её особенностью – изюминкой, если хотите! – было то, что она понимала значение общественности. Семья и школа! – эти две силы представлялись ей единым могу-чим монолитом, краеугольным камнем всей педагогиче-ской науки.

Вера Макаровна за свою длинную учительскую жизнь выработала (выстрадала!) несколько «железных» правил, от которых никогда не отступала: «Взрослый всегда прав», «Любая провинность должна быть наказана», «Спорить с учителем нельзя никогда» и т. д. Согласитесь, иметь твёр-дые убеждения – не так уж плохо, по крайней мере всегда есть чёткие ориентиры. «Можно» и «нельзя», «чёрное» и «белое»; а полутона – они для невротиков и непрофессиона-лов и только мешают.

212

Вот и мнение общественности, её мудрый голос – это было из арсенала Веры Макаровны, это было «белое». «Люди всегда правы!» – твёрдо верила учительница, и ни разу не ошиблась.

Так и сейчас она решила, что голос общественности – это именно то, что нужно. Надо поставить Сакурко на место, открыть ей глаза на неё же саму! Потом ещё и спа-сибо скажет!

Посудите сами, люди добрые: Сакурко Людмила Григо-рьевна, имеющая взрослую дочь (Ингу, ученицу 9 класса; кстати, любимицу Ольги Макаровны), ведёт себя просто возмутительно! Какой пример она подаёт дочери?! Собра-лась, видите ли, замуж в третий раз, да ещё – представ-ляете?! – за человека, который младше её на целых семь лет!!!

Конечно, тридцатипятилетняя Сакурко ещё молода, к тому же красива; но всему же есть предел! С первым мужем она разошлась (был, видите ли, скандалист и ревнивец); со вто-рым – не прожила и года… Говорили, что он ей изменял. Подумаешь, какая цаца! Тысячи женщин так живут, многое терпят и прощают, а всё – почему? Да потому что они – от-ветственные, они сохраняют свои семьи, они понимают, что у ребёнка должен быть отец!!!

А где гарантия, что новый муж, да ещё такой молодой, не начнёт ей изменять, где? Если хотите знать, скорей всего так и будет, вот увидите!

Вера Макаровна всегда знала всё про всех. И про нового кандидата в мужья Сакурко – тоже. Всё абсолютно! К тому же этот Володя когда-то учился в школе, где работала Вера Макаровна. Нет, лично она его не учила, но всё равно знала: Владимир – он никакой, серый, неинтересный. Типичное «никто». Кем он может стать для такой умненькой девочки, как Инга?! Отцом?!

213

– Любовь?! Ой, не смешите меня!!! – делилась Вера Ма-каровна с коллегами. – Разуйте глаза: у Сакурко хорошая квартира, вот и всё!

Короче, это надо было пресечь! Спросите, как? Да не во-прос. Людей надо тормошить, голос общественности. Все вместе – великая сила.

Вера Макаровна преисполнилась законной гордости от того, что ей предстояло совершить. Первым делом – надо срочно собрать членов родительского комитета.

Она незамедлительно принялась за выполнение своего плана, и уже на другой день, в четыре часа, все пятеро ро-дителей пришли к ней в кабинет. Вера Макаровна гордилась своим комитетом, потому что создала его сама. Она долго раздумывала, подбирая кандидатуры, потом переговорила с каждым из будущих членов – и вот, пожалуйста! Не коми-тет, а сказка! Собрание проголосовало за них единогласно, без малейших возражений.

В других классах – как это обычно бывает? Да все знают: стараются побыстрее спихнуть один на другого, проголосо-вать за тех, кто меньше остальных сопротивляется, и всё! И потом работает такой комитет спустя рукава, лишь бы считалось.

А посмотрите на подбор Веры Макаровны: люди на-дёжные, неравнодушные, морально устойчивые. И все как один с твёрдыми принципами и убеждениями. Знают всё: какая семья чем живёт и дышит, вплоть до мелочей. И никакие они не сплетники! – Вера Макаровна однажды серьёзно обиделась, когда такое услышала. Одна из ма-маш, видите ли, возмутилась, когда родительский комитет в полном составе пришёл к ней на дом и потребовал от-ветить: почему в семье собираются разводиться? Мамаша тогда закатила истерику, выгнала посетителей и с тех пор, кажется, возненавидела и их, и Веру Макаровну. И что,

214

умная?.. Люди хотели помочь; а вдруг бы удалось сохра-нить семью? Так нет, ещё и сплетниками обозвала, а Веру Макаровну – главной склочницей.

Нет, учительница это так не оставила, не думайте. Не про-шло и месяца, как неумная мамаша вынуждена была пу-блично, на родительском собрании, попросить у Веры Ма-каровны прощения. А всё – комитет, дай Бог им здоровья!

…Итак, они собрались. По первому зову. И, конечно, друж-но поддержали Веру Макаровну. Главное что? – пострадают интересы несовершеннолетней Инги, а у девочки, может быть, большое будущее. А вдруг новый «папочка» начнёт к Инге приставать, кто тогда будет отвечать, а?! Потом ни Вера Макаровна, ни активисты себе этого не простят. Дей-ствовать, действовать немедленно!

Первым делом распределили «роли»: сама Вера Макаров-на на очередном собрании (как раз через три дня) сделает небольшой доклад о таких семьях, об их отравляющем воз-действии на детей. Потом возьмёт слово председатель роди-тельского комитета Рудакова Ирина Яновна (ею Вера Мака-ровна особенно гордилась. Против Рудаковой никто никогда не смел даже голоса подать, не то что…). Она кратко до-ложит о неблагополучии в одной из семей класса и пред-ложит родителям высказаться по одному. Вера Макаровна по опыту знала: все повторят то, что изложит Рудакова. Мо-жет быть, в несколько иных вариациях, с оговорками, но по сути – поддержат. Потом дадим слово Сакурко: что она ду-мает о будущем дочери и как собирается строить отношения с «кандидатом в отцы»?

– А вдруг Сакурко вообще не придёт? – совершенно ре-зонно заметил отец Миши Павлова. – И что тогда?

– Иван Петрович, – тут же вмешалась умница Рудакова; Вера Макаровна не успела ещё и рот открыть. – Этим зай-мусь лично я, не волнуйтесь. Я встречусь завтра с Сакурко и

215

предупрежу её. Причём объясню, что в её интересах прийти и поговорить с нами, а иначе от имени родительского ко-митета к ней на работу будет направлено соответствующее письмо о том, что она игнорирует родительское собрание и мнение коллектива.

– И поможет?.. – усомнился Павлов. – Сейчас, извините, такое время… Это раньше – да, такое письмо было бы «бом-бой». Но нравы изменились, к сожалению.

– Поможет, – Рудакова была тверда. – Я неплохо знаю Люд-милу Григорьевну, она очень не любит, когда кто-нибудь обсуждает за спиной её жизнь. Очень! А впрочем, кто лю-бит? – пожала она плечами. – Да придёт, придёт. Уверена я!

…Собрание назначили, и уже за полчаса до намеченно-го времени в кабинете наблюдался полный аншлаг. Все уже знали, какой интереснейший вопрос будет обсуждаться, и некоторые родители даже пришли парами. Сакурко тоже явилась, правда, чуть не опоздала, но зато, – о, бессовест-ная! – со своим «женихом».

Вера Макаровна сперва опешила, но Рудакова успела шеп-нуть ей: «Ничего, это даже лучше!», – и учительница успо-коилась.

Всё пошло как по писаному: и доклад Веры Макаровны, и пылкая речь председателя комитета. Причём время от вре-мени (молодцы, что договорились заранее!) кто-нибудь из членов комитета подавал с места реплики: «Правильно!», «Мы все так думаем!», «Это ясно каждому!» и так далее.

Сакурко и её «молодой человек» сидели рядышком молча, почти никак не реагируя, и Вера Макаровна не знала, как истолковать их поведение. Но вот Рудакова закончила, эф-фектно воскликнув:

– И нам не всё равно! Мы хотим услышать, мы требуем: как планирует Людмила Григорьевна устраивать жизнь сво-ей дочери? Ответьте нам!!!

216

Рудакова прошла на своё место за первой партой.Сакурко начала было подниматься, но её решительно и

мягко остановил Владимир:– Люда, позволь мне. Он спокойно вышел к доске, как будто совсем не волнуясь.

(«Но руки дрожат! – злорадно заметила Вера Макаровна. – Ну-ну, давай. Интересно послушать. Раньше двух слов свя-зать не мог, троечник…»)

А Владимир вдруг широко, обезоруживающе улыбнулся и сказал:

– Дорогие родители, спасибо, что все собрались на нас по-смотреть. Я целому миру не постеснялся бы рассказать, как я люблю свою Людочку. Но целый мир в этом классе не по-местится, не так ли? А мне так хочется поделиться своим счастьем с каждым из вас, ведь счастье, говорят, заразно! Пусть и к вам это придёт, дорогие друзья! Я от всей души вам этого желаю!.. Извините, не умею я выступать… Давай-те лучше я стихи почитаю. Вчера написал. Может, тогда, на-конец, вы нас поймёте?..

И он действительно начал читать! Изумлённые лица роди-телей просто вытянулись. Ну каков нахал!!!

…А Володя всё читал. Стихотворение было непрофес-сиональное, аматорское; во многих местах хромала риф-ма. («Сделал четыре речевых ошибки!» – автоматически заметила про себя Вера Макаровна). Но с каждой новой строчкой в класс как будто врывалась свежая струя моло-дого майского ветра; каждое слово дышало такой чисто-той и таким счастьем, что одна из родительниц, сидящая на задней парте, украдкой вытерла глаза («Вот это лю-бовь!..»).

«…И каждый день,следы твои целуя,мне хочется от счастья умереть!..» – закончил автор.

217

И вдруг… раздались аплодисменты. Сначала жиденькие, они сразу окрепли и переросли чуть ли не в овацию. А одна из родительниц (та самая дура с задней парты!) громко, вы-зывающе произнесла:

– Настоящий мужчина!!! Да!!!Владимир покраснел и виновато сказал:– Ну что вы, стихи так себе, средние… Я ж не поэт…В классе засмеялись. Кто-то крикнул:– Зато собрание закончено!Все засмеялись снова и потянулись к выходу, шумя и тол-

каясь. Вера Макаровна вместе с Рудаковой пытались ещё всех задержать, остановить… Не собрание, а посмешище какое-то, балаган!!! Собрались, видите ли, бредовые стиша-та послушать!

На председателя никто не обращал внимания, родители продолжали выходить. И тогда Рудакова с Верой Макаров-ной бросились к другому «комитетчику», который стоял, глядя в окно:

– Иван Петрович! Повлияйте хоть вы, будьте же мужчи-ной!..

Павлов резко повернулся. Его лицо было не то что злым, а… каким-то чужим, что ли:

– Мужчина сегодня – вот он! – он театральным жестом указал на Владимира, который всё ещё находился почему-то у доски, как ученик, которому так и не разрешили сесть. Ря-дом, держась за его руку, стояла смущённая и очень сейчас красивая Людмила Сакурко.

– Он – мужчина! – повторил Павлов. – Настоящий Му-жик, – и тоже решительно направился к выходу. Потом по-рывисто оглянулся и добавил:

– А из вашего идиотского комитета я выхожу. Ищите замену. …Класс быстро опустел, и с Верой Макаровной осталась

одна только Рудакова.

218

– Тоже мне, комитетчики! – возмущалась она громко. – Предатели, крысы! А Павлов, Павлов!!! Ничего, мы его заменим, Вера Макаровна!.. И Сакурко пусть не думает, что всё так и кончилось! Ничего подобного, голубушка! Письмо на производство я ей всё-таки накатаю, пусть там ответит! Ишь, возлюбленная нашлась!!! Джульетта пере-зрелая!..

– Не надо, – вдруг остановила её Вера Макаровна. – А зна-ете, – неожиданно добавила она глухим голосом, – знаете, Ирина Яновна, мне-то вот никто и никогда стихов не читал. Ни своих, ни чужих… А вам?..

Рудакова пожала плечами, сухо бросила:– До свидания, Вера Макаровна. Мы лучше завтра погово-

рим, вы не против? – Да, да, завтра. Завтра приходите, – кивала учительни-

ца. – А впрочем…Что – «впрочем», Рудакова не дослушала, потому что уже

выходила из класса.

Не пей, мама!..

Сестрички снова плакали и просили есть. – Да потерпите вы!!! – срывалась на них Леся. – Уже ва-

рится!!!(Она пять минут назад включила чайник, поставила рис.

Кроме риса, в доме ничего не было).Леся быстро резала хлеб (купила по дороге), ловко рас-

ставляла тарелки, и девочки начали успокаиваться. Малень-кие ещё, ну что с них взять? Одной – четыре года, второй – пять… Леся – самая старшая, ей целых десять лет.

А мамы нет уже третьи сутки…

219

«Опять, наверное, где-то пьяная валяется», – подумала Леся спокойно, как о само собой понятном и разумеющем-ся. Вчера кончились деньги, которые иногда появлялись в верхнем ящике комода, и сегодня с утра Леся не пошла в школу, а отправилась по соседям просить в долг. Им уже давно никто ничего не давал, потому что мама Таня никог-да не возвращала, и поиски денег «на хлеб» затянулись. Но всё-таки нашлась добрая душа, пожалела Лесю; дала ей не-сколько гривень:

– На, ребёнок. Корми сестричек…И добавила, вздохнув: «Эх, сироты при живой матери…».Нет, никакие они не сироты, Леся была с этим совершен-

но не согласна. Ну и что, что папа умер? Зато мама у них есть! Пьёт, правда… Но ничего, она хорошая! Это она от горя только!!! Когда трезвая, всегда плачет, обещает, что вы-лечится, конфеты покупает…

Последний раз она не пила целых три недели. Леся уже и вправду поверила, что это навсегда, даже похвасталась учи-тельнице в школе:

– Марта Степановна, а моя мама совсем-совсем больше не пьёт!

Марта Степановна с жалостью посмотрела на девочку, по-гладила её по голове и тихо сказала:

– Ну и слава Богу, ласточка моя!..А сама подумала: нет, не выберется Таня из этой беды. Ни

воли, ни характера она не имеет…А ведь когда-то такая была!.. Марта Степановна помни-

ла хорошо Танечку Бойцову, симпатичную непоседу… Та-нюша хорошо пела, уверенно читала стихи, всегда любила принимать участие в любых конкурсах, была заводилой, старостой класса. Рыжий чертёнок в юбке!

Потом выросла, конечно, стала поспокойней. Вышла за-муж за одноклассника. Жили неплохо, родились дети. Петя,

220

Танин муж, был мастер – золотые руки, столяр, каких по-искать, всегда имел заказы. Ну а где заказы – там и расчёт. Водкой, конечно. Будь она проклята, эта «национальная ва-люта»! Постепенно пристрастился – и совсем пропал, спил-ся; да мало того, что сам, и жену втянул. Потихоньку да по-маленьку – и два алкоголика готовы.

А год назад Пётр заснул в сугробе по пьянке да больше и не проснулся, замёрз насмерть. Татьяна после смерти мужа вдруг очнулась, протрезвела, увидела, в какую пропасть ле-тит… Да ненадолго, к сожалению. Теперь она частенько бы-вала в запоях и в такие дни пропадала неизвестно где.

Вот так и вышло, что стала Леся взрослой не по годам. Когда Татьяна исчезала, одна только Леся и была спасением для малышей…

И сейчас – девочка умело доварила кашу, накормила се-стёр. Потом помыла тарелки и занялась нехитрой уборкой. Может, мама через день-два придёт. Явится тихая, трезвая, виноватая, только грязная. Похвалит Лесю, пряча глаза. Мо-лодец, мол, дочка, настоящая помощница… Опора и надеж-да матери!..

Закатав рукава, возьмётся мама мыть и чистить в кварти-ре, добудет откуда-то денег (кто их даёт Татьяне, Леся никак не могла понять). Потом будет плакать и клясться, ласкать дочек без меры. В такие дни Леся очень любила маму и бесконечно ей верила. Но проходило самое большее дней пять – и всё начиналось сначала.

Татьяна время от времени перебивалась скудными слу-чайными заработками. Нанимали её на день-два на самые тяжёлые работы на рынке: подать, принести, убрать… Рас-считывались вечером, прямо на месте. И тут же Татьяна почти всегда покупала себе «радость на разлив» – стакан водки – и сразу выпивала. Приходила домой «весёлая», «в настроении»…

221

В школе знали, конечно, о беде несчастных детей, но почему-то никто не вмешивался. Только педагог-организатор Екатерина Даниловна попыталась однажды расспросить Лесю, как им живётся, не надо ли помочь. Но девочка почему-то обиделась, отвечала грубо, а потом заявила:

– Не лезьте, пожалуйста, Екатерина Даниловна, у нас всё хорошо!

В её голосе учительница явно услышала слёзы и, конечно, поняла, как больно ребёнку обсуждать эту проблему. С тем и отстала…

Леся часто пропускала занятия, но от неё никогда не тре-бовали ни справок, ни записок. Ну всё ж и так ясно: опять мать в запое, а Леся – за сестричками приглядывает. Какие уж тут знания?

Худо-бедно девочка заканчивала четвёртый класс, но всё-таки без «двоек». Она была способной, и даже такая скудная учёба – с пятого на десятое – приносила ей пользу. Пришёл май, и настало время проститься с младшей школой и с пер-вой учительницей. Марта Степановна тяжело вздыхала: что будет с девочкой в пятом классе? Там уже не один учитель, да и нагрузка больше…

А тем временем в классе вовсю готовили свой выпуск-ной. Да, пусть пока не такой значительный и пышный, как у старшеклассников, но всё-таки! Что ни говорите, а переход в среднее звено – это тоже событие, и немалое! Дети волно-вались, учили стихи, репетировали песни и танцы, рисова-ли большую стенгазету «Прощай, начальная школа!». Леся тоже принимала активное участие, была весела (к счастью, начался очередной период «раскаяния» её мамы). Родители готовились к этому дню, организовывали «сладкий стол».

До Последнего звонка оставалось всего лишь шесть дней, и Леся, очень ждавшая праздника, каждый день просила Та-тьяну:

222

– Мамочка, не пей!!! Держись, мамочка! Татьяна твёрдо обещала, даже обижалась:– Леся, я ведь сказала тебе, слово дала! Ты, что, не веришь

мне, дочка?!Верить!!! Во что бы то ни стало – верить!!! Именно этого

больше всего хотелось девочке! Ах, если бы на этот раз ма-мино честное слово и правда таким стало…

На праздничном концерте Леся должна была исполнить песню про маму (сама напросилась!), и девочка её постоян-но напевала дома.

– Мамочка, ты послушай! – то и дело просила она. – Прав-да, хорошо у меня получается?

(Пусть, пусть все послушают! Они все увидят, какая у Леси красивая мама, как девочка её любит! И петь она будет только для своей мамы Тани, а потом при всех подбежит и обнимет её, поцелует!)

И наступил долгожданный день! Лесина мама была в по-рядке, и девочка ликовала: наконец-то всё уладилось. Ведь Татьяне удалось сейчас «побить» своеобразный рекорд; она не прикасалась к спиртному полтора месяца. Она красиво причесала дочку, завязала ей пышные банты и гордо сказала:

– Лесечка, после линейки я приду, вот только девочек в садик отведу. (Лесины сестрички начали ходить в садик не-делю назад: похлопотала лично директор школы.)

Девочка мчалась на праздник не чуя под собой ног. И стоя на торжественной линейке, всё время чувствовала, как вну-три у неё всё поёт и ликует. Она нарочно громко расспраши-вала одноклассников, придут ли их родители на концерт, и радостно объявляла каждому:

– И моя мама придёт!Когда линейка закончилась, дети поднялись в актовый

зал; «артисты» скрылись за кулисами, а остальные – шумно рассаживались в кресла. До концерта оставалось буквально

223

десять минут, и Леся то и дело выглядывала в зал, пришла ли мама. Но её всё почему-то не было, и девочка начала вол-новаться. К счастью, в последнюю минуту Татьяна наконец появилась, и Леся, отчаянно выглянув из-за кулис (скоро надо было начинать!), вздохнула с облегчением: вот она, мамочка! В первом ряду, как и договаривались!

Пора было открывать занавес, и Лесю позвали в хор. Де-бютным номером была песня «Учительница первая моя», которую исполняли все вместе, без солиста. А вот вторую – ту самую, про маму – готовили по-другому: запевалой и главным голосом здесь была именно Леся.

Девочка чинно прошла к микрофону, стоящему отдельно, и номер начался. Ах, как хорошо Леся пела! Она смотрела в зал, прямо на свою маму, и все понимали, для кого она так старается.

Песня закончилась, и зал дружно зааплодировал. Леся и другие артисты хора побежали в зал к своим мамам, чтобы подарить им всем по цветку (так было задумано). Леся под-летела к своей маме, протянула ей ромашку, наклонилась обнять и… Целуя маму Таню в щёку, девочка ясно почув-ствовала знакомый ненавистный запах. Да-да, эти затума-ненные глаза, этот неестественный румянец… Татьяна при-шла навеселе!!!

Девочка ткнула ей в руки цветок и бросилась вон из зала. Не пришла она и на «сладкий стол». Ни она, ни её мама. А впрочем, у Татьяны и без того было сегодня отличное на-строение, ведь она с утра выпила со старыми приятелями «за дочкин праздник». И потом, придя домой, уже от души «продолжила».

Не знала она, что в тот момент, когда она заканчивала вторую бутылку, её Леся с недетской твёрдостью решила: жить больше не стоит. Она шагала по загородному шос-се; шла отчаянно, поближе к опасной кромке, не обращая

224

внимания на тревожные гудки проносящихся мимо авто-мобилей… Шла и примерялась, перед которой из машин выскочить? Чтоб уже навсегда…

Непроходимая тупица

Да, Люся Журавлёва была очень глупенькой девочкой, и Елена Борисовна сразу откровенно об этом сказала.

Девочка пришла в её класс из другой школы, и первое впе-чатление Елены Борисовны сложилось от знакомства с табе-лем девочки за третий класс: оценки – слабее некуда; лишь по рисованию – высокий балл. Поведение, правда, хорошее; чувствовалось, что девочка спокойная, послушная и воспи-танная. Ну и то хорошо! – такому ребёнку поставишь поло-жительные оценки уже за одно то, что он ни единой нервной клетки учителю не испортит.

А так – тупенькая девочка, что и говорить. С первых уро-ков стало ясно, что Люся соображает очень туго. Особенно раздражала учительницу полная Люсина неспособность к математике. То есть полнейшая, даже какая-то патологиче-ская!!! Мучение, а не ребёнок!

Были, конечно, в классе и другие дети, до которых долго доходило, но Люся, как едко заметила Елена Борисовна, была «вне конкурса».

Нет, домашние задания по математике девочка выпол-няла хорошо, но учительница понимала, что это – резуль-тат усилий (и, видно, немалых) Люсиной мамы. Вообще Люся Журавлёва вела себя всегда на уроках пассивно, почти всё время глядя в окно и совсем, кажется, не слу-шая Елену Борисовну. Пришлось пересадить девочку на другой ряд, но и это не помогло: глаза Люси упорно сле-

225

дили за облаками в окне, а совсем не за ходом урока.– Журавлёва!!! – часто «закипала» Елена Борисовна. – А

дома ты тоже постоянно в окно пялишься?– Да, – просто отвечала Люся. Она, тупица, даже не оби-

жалась на замечания.И лишь на уроках рисования девочка преображалась неу-

знаваемо! Этот предмет (к невыразимой гордости директора школы) вёл настоящий художник. Так благоприятно сложи-лись обстоятельства, что в школе работала художественная студия, и её руководитель – известный в городе человек, очень интересный мастер – согласился взять ещё и «часы» рисования в некоторых классах. И с тех пор все первые ме-ста, грамоты и призы по ИЗО уверенным потоком устреми-лись в эту школу.

И Трофим Вячеславович (так звали художника) Люсю тоже сразу заметил и выделил, но, к изумлению Елены Бо-рисовны, совсем не так, как она.

– Знаете ли вы, Елена Борисовна, – спросил он как-то, – что Журавлёва – в своём роде уникальный ребёнок?

– Знаю, – хмыкнула учительница. – Я в её уникальной ту-пости каждый день убеждаюсь.

– Вы меня не поняли, – удивился художник. – Это очень талантливая девочка, я бы даже не побоялся сказать, что ге-ниальная. Вот посмотрите!

И он протянул Елене Борисовне несколько больших ли-стов бумаги. Она вежливо их просмотрела, но ничего «тако-го» не заметила: обыкновенная детская мазня.

– Вы не заметили! – понял Трофим Вячеславович. – Ниче-го, я объясню. Взгляните, пожалуйста, на цветовую гамму: девочка «видит» то, что не каждому зрелому мастеру удаёт-ся!

Он увлёкся и долго, расхваливая рисунки Люси, сыпал терминами.

226

Елена Борисовна мгновенно утомилась и слушала только из вежливости. Да-да, у всех талантливых людей… как бы это помягче сказать… не все дома. И в этом смысле Журав-лёву легко можно было назвать даже гением. Учительница невольно улыбнулась этой своей мысли, а Трофим Вячесла-вович обрадовался:

– Наконец-то я вас убедил, Елена Борисовна. Значит, могу попросить: вы, пожалуйста, будьте с Люсей помягче… По-нимаете, она как бы живёт в другом измерении! Знаете, я даже думаю, – голос художника зазвучал патетически, – что мы с вами ещё будем гордиться тем, что соприкоснулись с этой судьбой!

«Эко, куда хватил! – внутренне скривилась Елена Бори-совна. – Блажен, кто верует. А я про Журавлёву точно знаю: дура дурой, и больше ничего!»

Они вежливо кивнули друг другу и разошлись по своим делам. Елена Борисовна – как раз на урок математики.

…И снова Журавлёва была тупа и пассивна, опять бес-конечно смотрела в окно.

«Зато как "гениально смотрит!!!" – едко думала учитель-ница. – Взять бы этого "Карла Брюллова" да заставить рас-толковать Журавлёвой, как умножить два на два! Сразу бы по-другому запел, мастер кисти!»

Но однажды (из таких «однажды» и состоит вся наша жизнь) Елена Борисовна серьёзно занемогла, и пришлось лечь в больницу. Отсутствие затянулось на два долгих ме-сяца, и учительница не на шутку переживала, как там её класс, кто заменяет, какое отставание? Она часто звонила своей подруге (коллеге по школе), и та Елену Борисовну успокаивала. Говорила, что дела идут хорошо, потому что класс временно дали студентке, пришедшей на практику в младшее звено.

– Толковая девушка! – уверяла коллега. – Я посетила не-

227

сколько уроков по просьбе завуча и могу сказать, что из неё будет приличный специалист, уже сейчас видно. Старатель-ная, ответственная… И дети любят!

Ну и хорошо; чего ж ещё желать? И действительно, когда Елена Борисовна вернулась на работу, она и сама убедилась, что переживать нечего. Всё, что положено по программе, было пройдено, тетради проверены, контрольные прошли. Не зря Майя Михайловна (студентка) получила за практику «отлично».

Правда, с ней самой Елене Борисовне встретиться так и не удалось, они разминулись буквально на один день. Но зато ей всё рассказали дети: и как они полюбили Майю Михайловну (сердце Елены Борисовны кольнула рев-ность), и какая она добрая и красивая, и как интересно объясняет…

Елена Борисовна придирчиво просмотрела классный жур-нал. Оценки, которые выставила практикантка, почти ничем не отличались от тех, которые ставила детям сама Елена Бо-рисовна. Хорошо.

Но тут взгляд учительницы наткнулся на нечто невообра-зимое: у Журавлёвой по математике (?!) стояли оценки не хуже, чем у твёрдых хорошистов!!! Это ещё что за фанта-стика?! Елена Борисовна, лихорадочно роясь в пачке кон-трольных, отыскала тетрадь Журавлёвой. Решено верно!.. Странно. Очень странно…

Ладно! Завтра с утра – первый урок математики. И загад-ки исчезнут сами собой. (Может, Люся просто списала кон-трольную?.. Ну нет, уж чего-чего, а этого Журавлёва никог-да не делала.)

Наступило завтра, и Елена Борисовна на первом же уроке, с самого начала, дала маленькую самостоятельную работу, буквально на пятнадцать минут: по одной задачке – каждо-му (по карточкам; задачи у всех разные).

228

– Хочу, ребятки, посмотреть, чему вас научила Майя Ми-хайловна. Смотрите же, не подведите её!

Дети, сопя, с готовностью ринулись решать свои задачи. Склонилась над тетрадкой и Люся. Надо же, пишет что-то… Интересно!

Елена Борисовна тихонько прошлась по классу туда-сюда и остановилась наконец за спиной Журавлёвой. Ну вот!!! Она так и знала!!! Люся просто рисует, и больше ничего!!!

– Что ты делаешь?! – заорала учительница так, что весь класс вздрогнул.

– Я?.. – испугалась девочка. – Я задачу рисую. Мне Майя Михайловна разрешала…

– Что?! – изумлению Елены Борисовны не было предела. – Что?! – повторила она, не веря своим ушам.

– Рисую условие… – шептала Люся со слезами на глазах. – Мне так легче, я сразу пойму, как надо решить!..

– Ладно. Решишь – покажешь! – отрубила Елена Борисов-на и прошагала к своему месту.

– А вы что застыли?! – рявкнула она на детей. – Пишем!Все снова склонились над тетрадями.…Когда время вышло, Елена Борисовна первым делом

взяла тетрадь у Люси. Решено было правильно…– Ну хорошо, – сказала учительница. – А покажи-ка мне,

что ты рисовала. И зачем?..Люся протянула ей черновик:– Вот, смотрите. Это одна труба, она тонкая, поэтому из

неё воды вытекает меньше, чем из второй, толстой… Вот она, синяя. А вот бассейн…

(Девочка говорила, а Елена Борисовна смотрела на рису-нок: нелепость какая-то… Трубы цветные, вода розовая… Бред. Но решено ведь правильно! И что сказать?..)

– Ладно, всё ясно, – остановила Люсю учительница. –

229

Я поставлю хорошую оценку. Но в следующий раз, Журав-лёва, решай без всяких рисунков, поняла? Я тебе не Трофим Вячеславович. Договорились?

– Договорились, – потерянно кивнула девочка, краснея.…И всё пошло, как прежде. У тупицы Люси снова воз-

никли её привычные оценки, и Елена Борисовна лишний раз убедилась: нет, не способна Журавлёва соображать, и не го-ворите!

Милосерднее, ещё милосерднее!..

Сегодня с утра у Тамары Семёновны было прекрасное на-строение: наконец-то у неё снова появилось дело. И снова все увидят, какая она удивительная женщина. Сколько в ней добра и милосердия!

Значит, так: сначала надо до конца выяснить обстановку, одинок ли умирающий. Если нет – это не очень хорошо; зна-ет она этих одиноких. Умрёт – и какая благодарность?..

Другое дело, если есть родственники. У этого, слава Богу, были.Тамара Семёновна ходила к умирающим «читать». Так уж

получилось, что люди верующие хотели «отходить» в луч-ший мир, примирившись с Богом, и для этого дела такие, как Тамара Семёновна, были просто клад.

Тамара Семёновна не зря любила себя. Было за что, было! Часто, думая о широте своей души, она умилялась до слёз. Ведь не жалея времени помогала людям! И это несмотря на то, что была уже очень даже немолода; давно «стукнуло» семьдесят.

Она пела в церковном хоре, и вообще – была истовой веру-ющей, фанатично посещающей церковь. Правда, так было не всегда, а лишь последние пять лет; но разве это важно?

230

Главное – нашла она себя, своё призвание. И недаром имен-но её чаще всего и приглашали. Знали: уж кто-кто, а Тамара Семёновна ни денёчка не пропустит, ни странички не сокра-тит. Отчитает, как положено.

Давным-давно, ещё до пенсии, Тамара Семёновна рабо-тала на почте. Уставала, конечно; но всегда считалась ра-ботницей добросовестной и безотказной. Так шли годы, а потом – постарела, ушла на «заслуженный отдых» да и за-скучала без дела. К тому же – умер муж; а детей у них ни-когда не было, и никаких внуков, значит, тоже. Вот и потя-нулась Тамара Семёновна к старушкам на скамеечку; от них прознала про церковный хор и – пожалуйста! Так и к вере постепенно пристрастилась.

Тамара Семёновна теперь страстно презирала всех «нечи-стых», гневно выступала против тех, кто не соблюдал по-сты, ну и вообще…

– Бог-то всё-о-о-о видит! – любила она вещать жадно вни-мавшим скамеечницам. – Будут гореть в геенне огненной, голубчики!!! Дайте срок!!!

Самой ей гореть, конечно, не придётся. Уж такая истовость жила в её сердце, такая святость! Не все, правда, это пони-мали.

Вот, например, дворничиха Елизавета (Лизка-Чушка, как звали её во дворе – уж очень неряшлива была) всерьёз раз-ругалась с Тамарой Семёновной. Лизка тогда была выпив-ши, что с неё взять? Но Тамара Семёновна хорошо запомни-ла, что Чушка вопила, и не собиралась её прощать.

Вы только подумайте: Лизка заявила, что у Тамары Се-мёновны – не доброта, а показуха одна!!! Все тогда возму-тились, все пять старух, которые сидели у подъезда. Кто ж тогда и добрый, если не Тамарочка?! Так Лизке хором и от-ветили, а она опять своё:

– Да вы глазки-то разуйте, соседки дорогие! Тамара – если

231

кому-нибудь что доброе и сделает, так потом триста раз напом-нит, какая она хорошая!!! Любит просто, чтоб её хвалили!

Потом икнула и напоследок громко выкрикнула:– А настоящей доброты в ней – как в бревне молока!Конечно, возненавидела Тамара Семёновна эту неряху. Ей

ли, алкоголичке, судить о Тамарином милосердии?! Да она за всю свою поганую жизнь того не сделает, что Тамара Се-мёновна за неделю совершает!

Тамара Семёновна продолжала и после Чушкиного скан-дала оставаться такой же возвышенной, но дворничиху больше в упор не видела, даже не здоровалась. Правда, и та тоже: отворачивалась всякий раз, завидя Тамару, а потом долго смотрела ей вслед нехорошими глазами.

…Итак, умирающий. К Тамаре Семёновне вчера подошли чуть ли не с поклоном, и она, конечно, согласилась. Побе-жали дни работы, но больной был совсем плох, и не успе-ла Тамара войти во вкус настоящего чтения, как он уже и умер. Не почувствовала Тамара настоящего удовлетворе-ния и красоты своей жертвенности, хотя, конечно, родным покойного подробно, умиляясь, рассказывала, как ей, такой немолодой, тяжело было целых шесть дней преодолевать лестничные пролёты («Шестой этаж, милые! Я ж не девоч-ка!..»); как нелегко было читать над «болящим», который почти всегда громко стонал…

А один раз даже (правда, этого Тамара никому не расска-зывала) замахнулся на неё слабой рукой и, задыхаясь, про-шептал:

– Уйди, ради Христа!.. Дай умереть спокойно! Душно с тобой…Потом он потерял сознание, и уже не мешал Тамаре Се-

мёновне исполнять свой долг. Родственникам она ничего не сказала, а наоборот, когда больной умер, все без исключения узнали, что умирающий со слезами на глазах благословил Тамару Семёновну и сказал ей:

232

– Святая ты душа, Тамара!И хоть покойник уже не мог ни подтвердить, ни опро-

вергнуть это событие, слова Тамары Семёновны ни у кого сомнения не вызвали. И как хорошо было после, спустя и девять дней, и сорок, как бы невзначай попадаться на глаза родным и умильно рассказывать:

– Ой, а мне-то сегодня покойничек ваш снова снился, упо-кой Господь его душу! Всё благодарил. Мне уж и неловко; я ж ничего особенного и не сделала. По-христиански отнес-лась, и всё. Так поступил бы всякий…

И уж, конечно, родные снова начинали рассыпаться в бла-годарностях.

Тамара Семёновна не знала, конечно, что о ней потом они же и говорили:

– Ну до чего надоела!!! Денег, что ли, мало ей дали, так не знает, как намекнуть, чтоб добавили?..

И сокрушались: – Лучше б и не просили, чтоб ей провалиться! Замучила

своим «милосердием»!

Три свободных дня

Наконец-то сумка была собрана, и все присели на дорож-ку. Помолчали, как положено, вздохнули – каждый о своём – и с Богом!

Павлик помог маме спуститься вниз, усадил в такси, и, когда машина тронулась, ринулся на свой третий этаж через две ступеньки.

– Всё, Натка!!! Уехала!!!Наташа тяжело вздохнула:– Уехала – вернётся…

233

Павлик срочно обиделся:– Натуся, ну сколько можно, а?.. Вот такая она, ничего не

поделаешь. Но ведь она – моя мама…– А ты, Пашенька, маменькин сынок! – горько усмехнулась

женщина. – Лет тебе сколько, хоть помнишь? Сорок три!– Натуся, Натуся! – взмолился муж. – Давай не портить

эти дни!!!– Давай, – вздохнула Наташа. – Приедет – сама испо-

ртит…Она прошла на кухню и занялась обычной уборкой. Рабо-

талось легко, вдохновенно, Наташа даже тихонько замур-лыкала: «Три счастливых дня было у меня…». Удивилась: «Пою?!».

Она любила попеть – так, для себя! Имела хороший голос, но при свекрови этого было нельзя: у той сразу начинала болеть голова. И постепенно Наташина привычка напевать, когда она работала по дому, исчезла.

Но вот, оказывается, не навсегда. Сегодня, сейчас, никто не мог оборвать, прикрикнуть… Наташа рассмеялась и за-тянула погромче:

– Частица-а-а чёрта в нас!!! – и даже слегка сплясала.На кухню сразу заглянул лохматый заспанный Валька:– Ма, ты чего? Разбудила меня…– Вставай, лежебока! – весело крикнула женщина. – Будем

праздновать свободу!– Что, уже?! – окончательно проснулся Валька. – Укатила?

Или на своей метле умчалась?– Валька! – притворно-гневно нахмурилась женщина и по-

грозила ему пальцем. – Не надо так о бабушке!– Ой, мамулик! Чем дольше она отсутствует, тем лучше

я буду о ней отзываться! Клянусь! – он приложил ладонь к сердцу.

– Хватит, клоун! Иди умывайся.

234

– Иду, иду, иду! – запел и Валька. – И тоже подхватил: «Три счастливых дня было у меня!». Ускакал в ванную, и оттуда продолжал раздаваться его довольный бас.

«Здоровенный какой вымахал! – подумала женщина. – Пятнадцать лет, а такой телеграфный столб. Хоть бы уже расти перестал!..»

Она быстро замешала тесто на блины и ловко принялась их печь. Да, сегодня – а ещё и завтра, и послезавтра! – ей не придётся выслушивать, какая она неумёха и неряха. Что ин-тересно: весь дом, его чистота и порядок держались исклю-чительно на Наталье, но не было и дня, чтоб свекровь ей не выговорила, что она ничего толком не умеет и не успевает.

Разменяться бы, разъехаться!!! Это была заветная мечта Натальи. Но свекровь об этом и слышать не хотела, и стоило намекнуть – дело заканчивалось скандалом и валерьянкой. А как было бы отлично!!! Четырёхкомнатную эту «галерею» разменять бы на две! Наталья была согласна переехать даже в однокомнатную (или в «полукомнатную», как она говори-ла), даже в коммуналку, лишь бы подальше отсюда…

Но – невозможно. Квартира частная, все документы – на свекровь.

– Я хочу дожить в СВОЁМ доме!!! – этот железный ар-гумент стоял в списке таких же бетонных постулатов под номером «один».

Квартира, конечно, была шикарная, что и говорить. В цен-тре; улучшенной планировки; огромные комнаты. А глав-ное – кухня! – мечта любой хозяйки, была такой необъят-ной, что её иначе, как «наша столовая», тут и не называли.

Муж свекрови, знаменитый художник, умер много лет назад, оставив вот эти хоромы в наследство жене и сыну. Вот тогда-то Аделаида Максимовна и решила, что Павлу-ше пора жениться. До этого – была категорически против, и великовозрастный сыночек (ему на тот момент «стукну-

235

ло» двадцать восемь) маялся один, ни с кем не встречаясь и ни за кем (упаси Боже!) не ухаживая. Какие планы строила Аделаида Максимовна насчёт его жизни, было неизвестно, и, если бы не смерть мужа, очень может быть, что оставался бы сыночек холостяком до скончания века.

А тут вдруг, похоронив супруга, Аделаида Максимовна очнулась и даже накричала на сына:

– Что ты себе думаешь, балбес?! Без внуков хочешь меня оставить?! Немедленно женись, я сказала!

У-ди-ви-тель-но!.. Но Павлик спорить не стал, потому что уж очень обрадовался.

Он работал в коллективе, где женщин было мало, и, па-мятуя характер матери, не очень к ним присматривался. А тут – появилась у них новенькая, двадцатилетняя На-таша, и сразу запала ему в душу. Давно ничего подобного Павел не испытывал, только в школе – была у него, как положено почти всем, первая любовь. Но это – так, одни воспоминания…

Павел запомнил твёрдо, как зыркнула на него мама, когда однажды случайно увидела, что он несёт портфель девочки (провожал до дома). Этого было достаточно. Мамины взгля-ды Павлик научен был читать ещё с младенчества, и Адела-иде Максимовне даже не пришлось ничего говорить. Боль-ше к девочке Павлик и близко не подходил, хотя, конечно, тайком вздыхал и даже писал стихи. Плохонькие, слабые, но полные хорошей, чистой тоски… Недавно вот наткнулся, перечитал – и так вдруг жаль стало чего-то, так жаль!.. Чуть не завыл. Но – дело прошлое.

Так вот, приглянулась ему Наташа, и всё тут! И не ему одному, как выяснилось. Миленькая, вся такая солнечная, светлая, она излучала столько добра и радости, что невоз-можно было не улыбаться, глядя на неё. И не сказать было, что красавица-раскрасавица, нет! Девушка как девушка; из

236

таких, о которых говорят: «Все молодые – красивые», но до чего тянула она к себе! Как солнышко! Просто хотелось быть рядом и греться, греться…

Павел влюбился без памяти. А тут как раз мама: «Давай женись!!!». Вот сыночек ей всё и сказал; очень кстати при-шлось.

Аделаида Максимовна сделала озабоченное лицо, долго выспрашивала: кто? что? откуда? Глядя на неё, Павел по-думал: точно вот с таким же выражением она недавно ковёр покупала. Замучила продавщицу! Потребовала сертификат какой-то и полтора часа его изучала, цепляясь вслух к каж-дой запятой. Павел видел: ещё немножко, и несчастная про-давщица просто от души «пошлёт» Аделаиду Максимовну. Пусть после этого хоть увольняют!!!

Но, к счастью, мама наконец купила этот ковёр, и продав-щице осталось «послать» её только мысленно, что она и сделала, судя по движению губ (которое заметил Павлик). Вот так и теперь. Хорошо, что Наташа не слышит, как её тут Павел мамочке расписывает. Того и гляди, опять серти-фикат затребует.

Что интересно, Павел был почти прав: если бы на невест давались подобные документы, уж будьте уверены, Аделаи-да Максимовна их бы посмотрела. К сожалению, таких бу-маг ещё не придумали, но мама решила лучше:

– Вот что! Пригласи её на завтра к ужину. Потом я решу.Павлик пропустил мимо ушей «потом я решу» (то есть

он, конечно, слышал, но не придал значения), а вот «при-гласи к ужину» – это был шанс. Павлик уже вовсю уха-живал за девушкой и добился некоторой благосклонно-сти, поэтому такое предложение было очень к месту и вовремя.

– Наташенька, разреши, я тебя с мамой познакомлю?..Ну скажите, какой девушке это не понравится?! Значит, у

237

влюблённого – серьёзные намерения, а не так себе что-то. И Наташа, которой Павлик нравился (вежливый, интеллигент-ный, робко и трогательно ищет её взаимности), согласилась. Конечно, пока что об особенностях знакомства с Аделаидой Максимовной (лично!) она и не подозревала…

Встреча прошла гладко, содержательно, и обе «стороны» сделали свои выводы. Наташа подумала, что у Павлика не-плохая мама: образованная, серьёзная и сдержанная. Что го-ворить, Аделаида Максимовна всегда умела произвести то впечатление, которое ей было нужно.

И будущая свекровь рассудила примерно так: Наташа – это, в общем-то, приемлемый вариант. Самый главный «плюс» (кстати, Павел очень боялся, что это – основной «минус») – это то, что девушку можно сделать зависимой. Будет всю жизнь благодарить, ноги мыть и воду пить! Наташа жила у своей тётки лет с восьми, с того самого страшного дня, когда умерла её мама, совсем молодая женщина. Что поделаешь, бо-лезнь не выбирает… Отец горевал недолго, быстро женился и уехал куда-то очень далеко. Наташа больше о нём и не слыша-ла никогда; а девочку взяла к себе в семью мамина сестра, у которой и без Наташи было трое собственных дочерей.

Нет, тётя Лиза была вовсе не плохой, и даже любила пле-мянницу! Но Наташа всегда чувствовала себя лишней и мечтала поскорее вырасти. Вот и выросла… Тётка только и мечтала о том, чтобы сбыть наконец девушку с рук, а тут – Павлик… Совет да любовь!!! И пусть поскорее переедет к мужу. Тёткин супруг тоже этого хотел, конечно, и они в два голоса, когда Наташа захотела поделиться, насоветовали ей полные закрома счастья и любви.

А Аделаида Максимовна ясно поняла, что Наташе, в общем-то, некуда деваться. Пусть Павлик женится, и Ната-ша, придя сюда, не сможет не оценить, ЧТО для неё сдела-ли. Ну-ка, у кого из её подружек такие условия?!

238

Итак, Аделаида Максимовна «решила вопрос» положи-тельно, и Павлик воспарил. Теперь он мог любить откры-то! Более того, Аделаида Максимовна ему начала даже по-могать: постоянно требовала подарить Наташе то одно, то другое; сама покупала цветы и заставляла сына дарить их девушке. Золото, а не мама!!!

– Мамочка, может, пора уже и предложение делать? – спросил однажды Павлик (они встречались «как следует» больше трёх месяцев).

– Хорошо, сыночек, что ты об этом заговорил, – Аделаи-да Максимовна внимательно посмотрела парню в глаза. – Единственное, что я попрошу… – она замялась. – Сделай это для матери, дорогой. Больше ничего не хочу.

– Сделаю, мама. Только скажи, что? – Павлик был на седь-мом небе.

– Ты только пойми меня правильно, – решительно, но как-то напряжённо сказала она.

У Павлика упало сердце: что она имеет в виду?.. Что за-думала?

Но Аделаида Максимовна успокоила сына: ничего не-выполнимого она не потребует, не надо так переживать! А только пустяк…

– Мама, говори наконец! – взмолился он.И Аделаида Максимовна объяснила. Действительно, ни-

чего «такого». Она просто хочет некоторых гарантий, на которые, в общем-то, имеет право. Короче говоря, Наташа ДОЛЖНА сначала забеременеть. Вот и всё! А потом – коль-ца и «горько».

– Пойми, Пашенька! – восклицала мама. – Я хочу убедить-ся, что у вас будут дети. А вдруг, не дай Бог, Наташа не-способна их иметь, а?! Представь: я её тут пропишу, всем обеспечу, а потом – нате вам!!! Зачем тебе такая жена? И не выпишешь потом!

239

Павлик согласился. Действительно, что за семья без де-тей?.. Он, конечно, ничего не сказал девушке об их с мамой «заговоре», но в глубине души решил во что бы то ни стало поступить именно по-маминому.

Наташа, к тому времени уже привязавшаяся к Павлу, ни-чего не имела против самых близких отношений с ним. Но где?..

Помогла, конечно, Аделаида Максимовна. Создала, так сказать, все условия, и не один раз.

– Твоя мама – это просто клад! – уверенно твердила На-таша любимому. – Понимает всё!!!

(Наташа чувствовала, что Аделаида Максимовна нарочно оставляет их наедине.)

– Скажи, Паша, – расспрашивала его девушка, – наверное, твоя мама знает, что такое настоящая любовь и страсть, раз так нам потакает? Она что, безумно любила твоего отца, да?..

Павел, конечно, сказал, что Наташа угадала. (На самом деле он не очень хорошо разбирался в отношениях между родителями; знал только, что папа женился уже «в возрас-те», имея разницу с мамой чуть ли не в двадцать лет. Знал и видел, что мама, выйдя за отца, ни дня нигде не работала, сидела дома и «вела хозяйство», как она говорила. И ещё – помнил давний-давний скандал между родителями, в резуль-тате которого отец «переписал» на маму немалые ценности, хранящиеся в доме. И саму квартиру – тоже. Вот и всё.)

Но опять же: не любил бы – не переписал, правда? Значит, действительно, их связывало большое и красивое чувство. Аделаида Максимовна в молодости была – куколка! Это сейчас она обрюзгла, подурнела… Да дело, в общем-то, и не в возрасте, а в выражении лица, что ли… Общий под-текст этого был таков: «Нет мне цены!». И это отталкивало, если честно.

240

…Итак, влюблённые блаженствовали. Наташе очень нра-вилось, что Павел постоянно говорил ей, как ему хочется ребёнка. Прекрасный человек! А любит как… Почему же только он молчит о свадьбе? Она однажды решилась и всё-таки спросила его об этом.

– Обязательно! Обязательно!!! – воскликнул он патети-чески. – У нас дома небольшая проблема, Наташенька. Как только решим – сразу свадьба!

Наташа верила. Тем более, что сама Аделаида Максимов-на тоже ей сказала:

– Надеюсь, Наташенька, всё будет как надо и вы скоро по-женитесь.

И скоро Наташа, краснея от удовольствия, шепнула Павлу, что, кажется, «скоро будет ребёнок»!

– Да?!! – он завопил так, что большая хрустальная люстра тонко звякнула ему в ответ. – Наташенька, немедленно при-неси мне справку, что это так! Завтра же!!!

– Зачем?.. – растерялась девушка. Павел чуть не ляпнул: «А для мамы!» Но вовремя сдержался.– Понимаешь… Хочу это прочитать!!! Ну сделай, люби-

мая!Наташа, конечно, послушалась. Павел забрал справку («Не

хочу с этим расставаться, родная!») и немедленно предъявил матери.

– Отлично! – спокойно сказала та. – Женись.Свадьба была немноголюдной, но весёлой, и молодые тут

же стали жить вместе с Аделаидой Максимовной.Через пару дней свекровь зазвала Наташу к себе в комнату

(она чётко огласила границы) «поговорить». И вот тут Ната-ша и поняла, насколько неправильно всё себе представляла. Дура оптимистическая, идеалистка!..

Аделаида Максимовна первым делом спросила, понимает ли Наташа, насколько велика должна быть её благодарность?

241

Как это – за что?! А вот хотя бы за то, что на таких легкодо-ступных редко женятся, а Павлик поступил благородно!

– Как?! – не поверила своим ушам молодая жена. – Да вы же сами…

– Что «я сама»? – ледяным тоном спросила Аделаида Мак-симовна.

– Ну… не возражали, что мы с Павликом… – Милая моя, я не возражала против любви, а не против

разврата! Надеюсь, ты улавливаешь разницу?!Что было ответить?.. И действительно, Наташа почувство-

вала себя виноватой. «Тише воды и ниже травы!!!» – прика-зала свекровь. У девушки и так был характер покладистый, а нрав – добрый, и уж если так…

Умна, ох и умна была мама у Павлика! «Абсолютная мо-нархия», – так грустно шутила теперь Наташа. А куда де-нешься? Обратно к тётке? С ребёнком? То-то…

Шли годы. Наташа притерпелась («привыкла к своей тюрьме…»). Она успевала всегда и всё, и бесконечно должна была «быть благодарной» и «помнить своё ме-сто». То, что Павлик оказался тряпкой и типичным ма-менькиным сынком, сначала поражало, потом раздража-ло, а со временем – стало будничным. Наташа привыкла к этому, как к уродству, которое от ежедневного мелька-ния перестаёт потрясать.

Любовь?.. Она как бы сморщилась, ссохлась и постепен-но – отпала. Один только сын – Валечка, Валёчек! – был настоящим счастьем, ради которого, в общем-то, и стоило всё терпеть.

«Ну и потом: не вечная же она!..» – Наташа иногда брез-гливо ловила себя на этой неприличной мысли.

Не вечная, конечно, но бабулька крепкая. И, судя по всему, жить она собиралась долго и так же властвуя. Нет, нет!.. Как в том анекдоте: «Не дождётесь!».

242

Валька тоже бабушку не любил. Но, в отличие от Наташи, не умел этого скрывать. С самого детства он не чувствовал от бабушки ни любви, ни нежности. Нет, это не мама! Ребё-нок инстинктивно понимал, что бабушка – недобрая, и сто-ронился её.

– Ишь, волчонок растёт! – шипела Аделаида Максимовна. И тут же привычно накидывалась на невестку:

– А всё ты-ы-ы!!!Наташа у неё была всегда и во всём виновата. А когда

невестка однажды робко намекнула на размен квартиры («Мама, может, так будет лучше?.. Я никак не могу сделать, чтоб вам понравилось…»), получила такой «гром с молни-ей»! Неблагодарная!!!

– Что-о-о? Вот как, значит, ты: лучшие годы заставила меня угробить на тебя и твоего ребёнка, а теперь?! Значит, болей, мама, и умирай поскорей, да?! Сына у меня хочешь отнять?!

И театрально зарыдала, звонко и без слёз, на одном крике:– Пашенька-а-а!!! Ты слышишь?! – «Пашенька» услышал

и прибежал. Больше о размене Наташа даже не заикалась, зареклась навсегда.

Подрастающий Валька всё больше и больше отдалялся от бабушки и теперь принимал на себя часть вины. «Во всём» была виновата уже не только Наташа, но и «её отродье».

– Не наша кровь!!! – хмурилась свекровь. – Уж не нагуля-ла ли ты его? Признайся!

Наташа всегда отмалчивалась. Доказывать что-либо маме было бесполезно. Что такое невестка? – чужой человек. Вот если бы Павел имел свой голос!

Но это – уже из области фантастики. Он тоже, если Наташа ему жаловалась тихонько, заводил «песню» о «лучших годах», которые мамочка на них потратила. Хотя ни разу – ни разоч-ка! – не посидела с Валькой, никогда с ним не погуляла…

243

– Это ВАШ ребёнок!!! – отрезала она Наташе раз и навсег-да, когда она вернулась из роддома.

Валька даже «бабушкой» её так и не называл. Аделаида Максимовна категорически запрещала, и мальчик привык. Она собиралась молодиться, наверное, до смерти, и для вну-ка жёстко было установлено: бабушку называть только Аде-лаидой. И никак иначе!

Наташа тоже называла её лишь по имени, но, в отличие от Вальки, добавляла ещё и отчество и обращалась на «Вы». Она одно время хотела начать называть свекровь «мамой», но так и не смогла. Но Аделаиду Максимовну, похоже, это никак не огорчало, потому что ни о каких от-ношениях матери-дочери у них не могло быть и речи. Да и зачем?

– Ей протяни руку – она до локтя оттяпает, – спокойно ве-щала она всем своим знакомым. И они были уверены: не-вестка у Аделаиды – не приведи Господи. Не повезло жен-щине. Бедная вдова…

Редко, очень редко бывало, что Аделаида Максимовна куда-нибудь уезжала. Она очень не любила покидать свой дом. И эти три дня – такое исключение! Так получилось, что у Аделаиды умерла дальняя родственница (похоже, что они и не виделись никогда), но вот позвонили добрые люди, сообщили… Главное, что от покойницы оставался дом в де-ревне; вроде как Аделаида – единственная, кому он мог до-статься.

Свекровь быстренько «изучила вопрос»; кому надо позво-нила, приготовила нужные документы – и вот, пожалуйста, выехала «за своим, кровным»! Ничего, что опоздала на по-хороны (она не очень и торопилась); покойнице от этого ни жарко, ни холодно.

Итак, Аделаида Максимовна уехала. Её отсутствие совпа-ло с последними днями отпуска и Наташи, и Павла. Первый

244

день они недоверчиво бродили по квартире, натыкаясь друг на друга, но к вечеру освоились, повеселели. А за ужином вдруг ни с того ни с сего решили открыть бутылку вина, по-сидели по-хорошему, посмеялись…

Даже Валька, обычно уединявшийся у себя в комнате с книгами, не выдержал и прибежал на их голоса:

– Предки, у вас праздник, что ли? Позвольте разделить ра-дость!

Они болтали и шутили до глубокой ночи, а ведь впереди было ещё целых два дня! Два дня полного, настоящего сча-стья!

Наутро, за завтраком, Наталья вдруг сказала:– Паша, послушай! Может, хоть теперь удастся нам по-

жить отдельно?..– Как ты себе это представляешь? – вскинул брови муж.– Очень просто! Поговори с мамой. Ведь ей сейчас дом

достанется. Давай туда переедем…– В деревню?! Натаха, ты что, не выспалась? А как с ра-

ботой?– Да-да, я не подумала… Тогда, может, – заторопилась

женщина, – уговорим её продать дом, а на те деньги – ку-пить нам маленькую квартирку. Совсем маленькую, можно на окраине. А?..

– Знаешь, я уж и сам… – признался Павел.– Павлик, дорогой! – жена тяжело вздохнула. – Сделай

что-нибудь!!!В её голосе зазвенели слёзы, и Павлу вдруг стало так не-

выносимо её жаль!.. Ведь плохо ей тут, плохо. А он…– Наташенька, – он подошёл к жене, ласково приобнял её

и погладил по щеке.Этот давно забытый жест вдруг произвёл неожиданное

действие: Наташа бурно, истерически разрыдалась, упав на грудь мужа.

245

– Ну что ты, что ты… – шептал он растроганно и ласко-во. – Я обещаю… Натуся, слышишь?..

Он ещё долго успокаивал её, строил планы, в которые сам почти верил… Порешили так: как только вернётся мама, Павел поставит вопрос ребром.

– Мужчина я или нет, в конце концов?! – он окончательно осмелел.

Третий день пролетел почти незаметно, хотя Павел (было видно!) начал отчаянно волноваться. Он был похож на большого, но чрезмерно трусливого пса, которого вдруг случайно отлучили от цепи. Бродил по квартире, погля-дывая в окна; растерянно перекладывал вещи с места на место. Наташе стало его жаль. Она понимала, что сейчас переживает муж. Знала, как это невыносимо трудно ему, ему – который никогда даже не пытался возразить Аделаи-де Максимовне, не то что… Но женщина всё-таки верила, что Павел решится. Эти три дня не прошли для него да-ром; он вдруг что-то увидел, стал немножко другим.

«Да, – думала она, – кажется, он сможет.»Три дня, всего три дня… Целых три дня! Павел вдруг по-

нял, как много он потерял в жизни, и в то же время ощутил, что многое – впереди! Права Наташка: надо только стать му-жиком. Хоть раз в жизни.

Маму ожидали к вечеру. Встречать себя она не велела («Не знаю, каким поездом вернусь!»), но все чувствовали: вот-вот. И действительно, в восемь часов вечера открылась дверь и появилась Аделаида Максимовна. Конечно, как всегда, чем-то недовольная.

– Устала с дороги, – шепнул Павел Наташе. – Собери-ка быстренько на стол. Пусть придёт в себя, выспится… Завтра поговорим!

Он суетился вокруг мамы, активно изображая радость и угодливо ей поддакивая.

246

«Не сможет!» – обречённо подумала Наташа. – «Тогда я сама! – вдруг зло решила она. – Что мне терять?!»

Ночью супруги почти не спали, ворочаясь и вздыхая, каж-дый – о том же. А утром, за завтраком, Наташа, посмотрев на покорно молчащего Павлика, вдруг сказала (как в воду ледяную нырнула):

– Аделаида Максимовна, скажите пожалуйста, вы получи-ли какое-нибудь наследство? Дом?..

– Нет, – отрезала свекровь. – Зачем мне эта развалюха? К счастью, удалось продать тут же. Конечно, за копейки… Но чтоб больше не ездить туда-сюда! А то – дороже выйдет.

– И… сколько получили? – Наташа, хоть и трясло её всю, решила довести разговор до конца.

– Сколько ни получила – все мои! – рассердилась све-кровь. – Тебе-то что, я не понимаю?! Сын родной – и тот не спрашивает, а эта!.. – она возмущённо засопела.

Павлик внимательно разглядывал узоры на скатерти.– Мама! – выкрикнула Наташа отчаянно. – Извините, ко-

нечно, что назвала вас так, но ведь мы не чужие! Давайте решим что-нибудь, прошу вас! Не может так дальше быть, вы же сами понимаете!!!

– Павел, – повернулась свекровь к сыну. – Может, ты мне объяснишь, чего вы от меня хотите? Я так понимаю, что без меня вы о чём-то сговорились, не так ли?

– Аделаида Максимовна, вы правы, – Наташин страх вдруг куда-то пропал, и ей стало почти весело. – Мы сговорились, что будем жить отдельно. Помогите нам купить маленькую квартиру, если не хотите размениваться.

– Это неслыханно!!! – свекровь уставилась на Наташу во все глаза. – Значит, вы тут без меня мои вдовьи копейки счи-таете? А я-то думала: слава тебе, Господи, деньги за домиш-ко – прибавка к моей сиротской пенсии, хоть на похороны что-нибудь будет!!!

247

Наташе стало противно до тошноты. Свекровь сидела пе-ред ней: холёная, дорого одетая… Никогда себе ни в чём не отказывала и пенсию наличными даже не получала, а авто-матически перечисляла на книжку. Жила – как сыр в масле каталась, и ни разу не спросила детей, может, им помочь?.. Наоборот, в дни зарплаты они оба, как два нашкодивших лентяя, сдавали маме заработанное, а она скрупулёзно све-рялась с их «расчётками». Потом хозяйской рукой раскла-дывала по кучкам: за квартиру, на питание, на хозяйство. Ре-шала, кому и что купить (если надо!), а остальное – прятала, относила в банк на своё имя.

– Вот умру – спасибо скажете! – обожала повторять она. – Не раз вспомните добрым словом, сколько я накопила!

Любила она поговорить про «умру», любила… Вот и сейчас: на похороны, оказывается, отложила, сирота казан-ская.

– Мама! – вдруг вскрикнул Павел. – Мы так решили. В конце концов, у тебя на сберкнижке – наши деньги, и мы думаем, что…

Что они думают, он не договорил. Аделаида Максимовна вдруг встала, подскочила к сыну и залепила ему тяжёлую затрещину. Как в детстве!.. Но тогда – это было привычно, а сейчас… Лицо Павла налилось свекольным цветом. Он мед-ленно поднялся.

«Мужик! – обрадовалась Наташа. – Ну скажи, скажи ей, наконец!»

…А Павел вдруг пролепетал, нервно комкая ворот своей рубашки:

– Извини, мамочка… Я сам не знаю, чего это мы!..И, затравленно взглянув на Наталью, хрипло выкрикнул:– Ну, чего встала?! Убирай посуду! Ишь, обнаглела! В

чужом-то доме!..Начинался четвёртый день.

248

Коляд-коляд-коляда

…Это была отличная мысль! Вот что значит иметь ком-мерческую жилку! Стасик даже запрыгал от восторга. Итак, надо позвонить мамаше Виталика. Это он возьмёт на себя. Говорят, если хорошо обмотать трубку шерстяным шар-фом – очень изменится голос. Ещё можно зажать нос и до-полнительно (для гарантии!) говорить хриплым басом.

Стоп, спокойно! Он слышал, таких быстро вычисляют… Надо без риска. Может, лучше написать письмо? Гениаль-но! Пусть сам Виталька и напишет, ведь это его идея. Если что – ну не посадят же его! Пожурят немножко, и всё. Разве родная мать его не простит? Вот со Стасиком – другое дело, ему мало не покажется.

Стасик так всё Виталику и сказал. Тот сморщился недо-вольно:

– Нет, давай по телефону, а?..Но Стасик настаивал, объяснял, и в конце концов при-

шлось принять его вариант. Текст сочинили вместе, а по-том Виталик его переписал (печатными буквами, левой рукой):

«Ваш сын похищен. Выкуп – 1000 долларов. Если обрати-тесь в милицию, заложник будет убит. Деньги принесите на вокзал, в камеру хранения. Ящик №129. Последний срок – среда, 15.00».

Сегодня был понедельник, мама в отгуле. Значит, так: Ви-талик домой не вернётся, а часа в три-четыре мамочка его обнаружит письмо в почтовом ящике. Она ещё не очень бу-дет волноваться (уроки в школе заканчивались в 13.30), но некоторое беспокойство ощутит. Спустится за почтой – и всё поймёт.

249

– А вдруг она в милицию побежит? Она у тебя нервная? – выпытывал Стасик.

– Не побежит! – уверенно сказал Виталик. – Она после того случая «ментам» не верит.

Про «тот случай» знали все: отца Виталика, крупного биз-несмена, два года назад застрелили конкуренты, но сколько вдова ни добивалась правды, виновных так и не нашли. Точ-нее, их и не искали; и так весь город понимал, чьих рук это дело, но…

– Вы все с потрохами куплены! – кричала тогда мама Ви-талика на следователя. Но ничего не помогло. После гибе-ли мужа она продала «дело» (получила кое-какие деньги) и положила их в банк до лучших времён. И стала жить на зарплату – нет, не маленькую, а очень даже приличную. По-могла старая подруга, устроив её к себе на фирму.

Денег хватало, пусть жили не так широко, как раньше, но на двоих – вполне достаточно. Сын – пока школьник – до своего заработка ещё не дорос, но ни в чём не нуждался. Да, соб-ственно, не так уж много ему и нужно в четырнадцать лет, правда? А дальше – увидим, жизнь и подскажет, и поможет.

А вот Виталик так не думал. Он считал, что после смерти отца мать стала его обделять. О папе у мальчика сохрани-лись самые приятные воспоминания: путешествия за грани-цу, дорогие (очень дорогие!) подарки… А теперь!.. Виталик чувствовал себя почти нищим!

Вообще-то, если вспомнить, то так роскошно они жили не всегда, и Виталик знал, как тяжело и трудно отец выстраи-вал свой «бизнес». Тогда они ютились в маленькой квартир-ке, а мама работала простой чертёжницей.

С того времени Виталик запомнил очень ярко, как он лю-бил новогодние праздники. Это было тем приятнее, что по-том (после ёлки и подарков) наступали дни, когда Виталик начинал «сам зарабатывать». Мама этим очень гордилась и

250

не переставала хвастаться всем своим друзьям:– Представляете, Виталька «бизнес» нашёл: колядовать

ходит! В этом году заработал себе на бадминтон!Виталик всегда ходил сам, никого из друзей не брал (при-

дётся делиться!). Он выработал, если можно так сказать, соб-ственный стиль и систему, и даже «знал места», так как на третий-четвёртый год приобрёл уже немалый опыт. Конечно, сейчас этим заниматься было бы неловко (такой «лоб» вы-махал!), но когда был малолеткой – милое дело! Он и споёт, он и спляшет! Это выходило у него, курносого и беленько-го, так симпатично, что однажды подвыпивший хозяин даже прослезился и вынес мальчику крупную купюру. Такие день-ги Виталик за целый вечер не зарабатывал!!! Похвастался, конечно, и дома, и в школе. С тех пор получил постоянную кличку: Колядник. Ну и что, это необидно. Пусть завидуют!

«Коляд-коляд-коляда!.. – звонко выпевал он. – Дайте, дядь-ку, пятака!» – это была его любимая припевка. Если хотите, Виталик был своего рода звездой, и в некоторых домах его даже ждали:

– О-о-о! Наш поздравитель! Ну-ка, что ты нам испол-нишь?

Иногда (редко, правда) приглашали в комнату, угощали за столом. Но этого Виталик не любил. Напоят чаем, скормят кусок торта, а денег не дадут. Думают, что рассчитались, жа-дины!

Поэтому Виталик активно отказывался:– Нет-нет, мама будет волноваться. Я обещал, что быстро

вернусь!И вообще, умел Виталик произвести впечатление хороше-

го мальчика, умел. Это было выгодно с любой точки зре-ния.

Виталик колядовал почти три недели, не пропуская ни одного вечера, ходил, как на службу. А однажды – в четвёр-

251

том классе – работал целый месяц, когда это было уже и не очень прилично (праздники давно кончились); но что было делать? – он «недобрал» денег на велосипед, о котором дав-но мечтал.

«Стыд глаза не выест!» – повторял он как заклинание. Услышал эту фразу однажды от кого-то и запомнил. Понра-вилась!

Конечно, когда время коляды кончилось, люди подавали неохотно; даже брезгливо, удивляясь нестеснительности мальчика. А одна женщина сказала ему презрительно:

– И не стыдно тебе попрошайничать, деточка?..Денег, конечно, не дала. Просто не стала слушать и закры-

ла дверь. Ну и ничего; зато другие – дали. И появился у Ви-тальки велосипед. Сам заработал! И поддержал народную традицию, кстати.

А вот на следующий год он получил совсем мало, к тому же заболел гриппом, пропустил «золотые» дни. Конечно, празд-ничное настроение было испорчено, но Виталик случайно нашёл неплохой выход. Как раз после каникул надо было сдать деньги на будущий ремонт класса (собирали заранее, до лета – так постановил родительский комитет), и Виталик на первом уроке физкультуры попросился выйти на пять ми-нут. В туалет, конечно. А сам вдруг подумал: а что, если зайти в класс?.. Там сейчас никого нет, а вещи – на месте…

Так и сделал, но задержался совсем недолго, не больше двух минут. А потом, на перемене, когда все вернулись назад, он первым – молодец! – закричал, что у него пропали деньги из портфеля. Другие дети тоже бросились проверять, и оказалось, что пострадал не один Виталик, а ещё четверо учеников.

Учительница схватилась за голову: растяпа, как же это она не закрыла дверь на ключ?! Мало ли «чужаков» бродит по школе! Теперь придётся из своего кармана отдавать; не со-бирать же по второму разу! Люди ведь ни при чём…

252

Вот так и возместил Виталик убытки, нанесённые «про-стоем». Да ещё и дома рассказал: вот, мол, бедная учитель-ница! И добрая мама дала деньги на ремонт ещё раз.

«Главное, надо всё делать с умом», – понял мальчик. Те-перь он знал и такой способ «заработка».

А потом – погиб папа, и деньги на карманные расходы рез-ко пошли на убыль. Но Виталик особо не горевал: «вариант номер два» (так он окрестил мелкое воровство) стал уже привычным источником дохода. Конечно, в школе никто ни о чём не догадывался, да и в своём классе «работал» Вита-лик редко, от случая к случаю. Говорили, что среди детей завёлся воришка, но на Колядника никто и подумать не мог. Подозревали Стасика Курцова, мальчика из «неблагополуч-ной семьи», но доказать не могли.

И вот однажды этот самый Стасик застал Виталика в школьной раздевалке в самый интересный момент: тот как раз «чистил» карманы у первого класса. Виталик испугался, тут же поделился выручкой в обмен на полное молчание, и с тех пор мальчики стали друзьями. Но не то, чтобы друзья-ми, а просто Стасик сказал:

– Слышь, Колядник: если не хочешь, чтоб все знали про твои дела, давай работать сообща!

Виталику сначала такие отношения были противны (он терпеть не мог грязнулю и тупицу Стасика), но постепенно стало ясно, что, наоборот, вдвоём делать что-либо гораздо легче и безопаснее. Теперь не надо было обмирать: заста-нут – не застанут?.. Один из них всегда был «на стрёме», и дела пошли хорошо.

Правда, одноклассники стали сторониться Виталика, как до этого обходили и его «друга». Тень подозрения пала и на Колядника, но опять же: а кто видел?! Ну вот и нечего зря болтать!

Мальчики, сплотившись, нашли ещё несколько интерес-

253

ных способов «заработка» и не переставали изобретать но-вые. Пристрастились оба к игровым автоматам, и, конечно, деньги теперь нужны были постоянно.

Поэтому однажды вечером (когда хорошенько стемнело) пошли осторожно за одной женщиной, с виду небедной, и в тёмном переулке резко выскочили перед ней. Стасик ловко щелкнул складным ножом:

– Эй, тётенька, подайте, что можете!Женщина не на шутку испугалась: перед ней стояли два

подростка, с которыми, очевидно, шутки были плохи. К тому же – нож… И она безропотно, стуча зубами, быстро отдала все деньги из сумочки; а еще «детки» заставили её снять кольца и серёжки.

– Спасибо, тётя! – Стасик издевательски поклонился жерт-ве. – Живи пока!

И они убежали. Испугались уже потом, когда пересчитали награбленное: похоже, что женщина сняла деньги в сбер-банке, наверное, для какой-то значительной покупки. Ведь сумма была очень немаленькая!

– Заявит!!! – тряслись оба.Но прошла целая неделя, а их никто и не думал разыски-

вать. Это придало приятелям смелости.– Наглость – второе счастье! – решили они. И постановили

попробовать снова.Но вторая такая же вылазка оказалась провальной. Во-

первых, у новой женщины с собой совсем не оказалось де-нег, а при попытке забрать у неё обручальное кольцо она вдруг вцепилась в рукав Стасика мёртвой хваткой и истошно завопила на весь парк! Тут же откуда-то появился случай-ный прохожий, и они вдвоём полностью скрутили Стасика. Виталик тут же убежал.

Потом было разбирательство в милиции, дело передали в шко-лу; но Стасик почему-то друга не выдал, а всё время твердил:

254

– Я был один! Там ещё какой-то мальчишка просто мимо шёл, я его не знаю!

Почему он так поступил, Виталик не задумывался, но был, конечно, бесконечно благодарен напарнику и пообещал «не забыть добра». Стасика поставили на учёт в милиции, при-грозив, что могут отправить и в колонию. Лучше пусть возь-мётся за ум!

На какое-то время друзья «ушли в подполье», приходя в себя и подыскивая новые источники доходов. Про игру на деньги мама Виталика ничего не знала, да и про дружбу со Стасиком – тоже. Её мальчик был всегда достаточно зам-кнут, любил оставаться «сам по себе», и мать была уверена, что она всё про сына знает.

Между тем мальчикам снова понадобились деньги. Они долго ломали голову, и вдруг Виталика осенило:

– Надо организовать похищение! И потребовать выкуп!Стасик изумился:– Ты что?! Я в колонию не хочу!!!Но когда Виталик объяснил суть своей выдумки, приятель

долго смеялся. Поставил только одно условие: Виталик всё сделает сам, а выручку – как всегда – пополам. Дело Стаси-ка – помочь Виталику пересидеть, прячась, эти три дня.

Уж что-что, а это было несложно: как раз «ушла» в дли-тельный запой родительница Стасика, не ночевала дома уже с неделю. И мальчик знал по опыту, что ждать её мож-но не раньше, чем дней через десять-двенадцать. Отец же его второй год сидел в тюрьме и выходить пока не соби-рался.

…Записка была наконец написана; Стасик сбегал на почту за конвертом без марки, упаковал послание, и сам, осторож-но, крадучись, сходил к дому приятеля и опустил письмо в ящик. Теперь надо было ждать.

Друзья (то ли от страха, то ли на радостях) выпили по пол-

255

стакана вина и решили из квартиры и носа не высовывать. То есть Стасик, конечно, завтра с утра отправится в школу, а Виталик – ни-ни! Телефон не снимать, дверь никому не от-крывать. Вёрнется Стасик – откроет своим ключом.

Сначала думали, а уж не затаиться ли заодно и Стасику? Но поняли, что это привлечёт лишнее внимание, и к тому же надо произвести разведку, узнать, не подняла ли шум мама-ша Виталика. Ну и так далее.

От выпитого вина товарищам стало весело и совсем не страшно, и они, перебивая друг друга, целый вечер строили планы, как надо потратить заработанную тысячу «зелени». Предложения были разные, но все – одинаково заманчивые, и допив всю бутылку «за успех», они заснули тяжёлым пья-ным сном. Мальчики проспали до девяти часов утра, пропу-стив начало первого урока, и, конечно, не знали, что произо-шло накануне.

Не знали они, как мама Виталика, прочитав письмо и обо-млев от ужаса, бросилась звонить своей подруге и началь-нице:

– Вера! Вера!!! Беда, Вера!!! Это они, я знаю! Они Юрочку убили, теперь вот за сына взялись! Они мстят, потому что мне удалось хоть какие-то деньги тогда сохранить!!! Вера, Вера, что делать?!! Вера-а-а-а!!!

Она плохо слышала, что отвечает ей подруга, потому что вдруг почувствовала, как качнулся пол и уплыл у неё из-под ног… Она грузно осела, уронив трубку, и отчётливо поняла, что больше никогда не встанет.

«Они убили моего мальчика!!!» – это была её последняя мысль. Эти страшные слова взорвались в мозгу женщины, и в ответ на это тяжело рухнуло куда-то в пустоту сердце, увлекая её за собой в небытие.

– Люда, Люда! Ты чего молчишь? – кричали в трубку теле-фона. – Люда, ответь!!!

256

Людмила Антоновна не слышала. Она умерла десять се-кунд назад, и её большое тело уже начало остывать под пре-рывистые гудки аппарата…

Это было вчера.

Просто постирать

Манечка болела уже пятый день. Конечно, ей стало те-перь, после стольких уколов, легче, и девочка перестала так температурить.

– Ну наконец-то! – сказал на обходе доктор. – Теперь она выкарабкается, кризис миновал.

Но это он сказал не Манечке, а медсестре, и та обрадован-но закивала. Самой Манечке доктор вообще ничего никогда не говорил, кроме «больно?» или «не больно?», когда осма-тривал и ощупывал её маленькое тельце.

Да и что она могла бы понять в свои пять лет? Она знала только, что ей было очень, очень плохо и страшно и что няня Рита жалела её; а потом её отвезли в белой машине с крас-ным крестом в эту больницу, и сердитый доктор, принимая девочку, яростно ругался:

– Чего тянули, а?! А если ребёнок умрёт?!Однако взял её на свои ласковые руки и, тихонько гладя по

голове, сказал:– Сейчас, маленькая, мы тебе поможем!Он сам сделал ей укол (болючий!), сам отнёс в палату и

передал дежурной медсестре:– Присмотрите за ней. Я сейчас напишу назначение. Она

одна будет лежать, без матери. Детдомовская…Вот так и оказалась Манечка в этой палате. Здесь лежало

ещё трое детей в возрасте от двух до семи, но все – с ма-

257

мами, и только Манечка – сама.. К ней целых два раза уже приходила няня Рита, приносила яблоки и почему-то долго плакала, глядя на неё. Потом – целовала, крестила и уходи-ла. И оставалась Манечка опять одна. Всем этим детям было плохо и больно. А страшно – только одной Манечке, потому что к другим детям, чуть что, бросались их матери, и они бояться переставали. Особенно невыносимый ужас Манечка чувствовала перед уколами, а их делали пять раз в день. Как только появлялась медсестра со своим железным блестящим лотком, все дети начинали плакать, и Манечка – тоже. Но её никто не брал на руки, не просил: «Потерпи, моя маленькая; ласточка моя, солнышко! Один укольчик – и всё!».

Манечка научилась терпеть и не жаловаться. Впрочем, этому она училась давно, с младенчества, когда от неё «от-казались». В документах Манечки так и значилось: «отказ-ная». Её родила молоденькая студенточка-первокурсница и оставила на воспитание государству. Манечка не знала, за что…

А сейчас она уже подросла, стала многое понимать и ви-дела: есть дети, у которых имеется мама, а есть такие, как она, – у которых мамы нет. Это было, конечно, несправед-ливо.

Ну вот, например, та девочка, которая лежит возле окна. Она такая капризная, противная, хоть и совсем большая, на целых два года старше Манечки. Она всё время чего-то хо-чет, и её мама всё выполняет. Да ещё и папа к ним ходит, то игрушку новую принесёт, то пирожные и апельсины.

Вон у неё сколько всего, полная тумбочка! А такая жад-ная…

Манечка вчера хотела попросить у неё куклу (у той их це-лых три!), так она сказала: «Не дам» – и спрятала за спину. А её мама прикрикнула на Манечку:

– Иди, девочка, на своё место!

258

Правда, заступилась другая мама, которая лежала здесь с мальчиком:

– Чего вы кричите на ребёнка?И позвала:– Иди, Манечка, к нам. Я вам со Славиком сейчас сказочку

почитаю. Манечка села на чужую кровать, и мама Славика долго

читала им красивую большую книжку, а затем они сами рассматривали картинки в ней. Но потом мальчик чего-то захныкал, забеспокоился, и его мама тоже сказала, чтобы Манечка шла на своё место, и больше на девочку внимания не обращала ни в этот день, ни на следующий.

И третья мама Манечку не хотела замечать. Девочке по-казалось, что эта женщина боится даже пройти около неё. Думает, что заразная, что ли? Ведь эта женщина сказала той, что возле окна, показывая пальцем на Манечку:

– Не сомневаюсь, что у неё вши. Знаю я этих приютских!Нет, нет у Манечки никаких вшей!.. Ей стало так обидно,

так обидно! Что такое вши, она хорошо знала, потому что раньше, действительно, они у неё были. Но потом няня Рита помазала ей голову чем-то вонючим, и вши исчезли.

Вот носочки у Манечки – да, они действительно грязные и плохо пахнут. Может, поэтому все здесь её сторонятся?

И Манечка решила: сегодня ночью, когда все лягут спать, она их тихонько постирает. В палате имелась раковина, был кран. Здесь все умывались, хотя зубные щетки и мыло хра-нили по тумбочкам. У Манечки тоже была маленькая щё-точка и тюбик зубной пасты, а вот мыло няня Рита ей забы-ла принести, обещала в следующий раз.

И Манечка решила, что постирает носочки чужим мылом, никто и не заметит! Ближе всех к её кровати была тумбочка Славика и его мамы, и их мыло лежало на виду, в большой красивой мыльнице.

259

Манечка дождалась, когда будет последний укол (в девять часов вечера), и после него, наплакавшись, легла в кроватку и сделала вид, что засыпает. Она и не заметила, как действи-тельно заснула, но ночью её как будто толкнуло что-то, и она резко вскочила: надо постирать! Она обрадовалась, что проснулась так кстати. Девочка тихонько встала, подошла к раковине, открыла кран. Она умела двигаться бесшумно, этому тоже научила Манечку её короткая жизнь.

Потом намочила свои носочки, положила их на край рако-вины и отправилась за мылом. Она осторожно вынула его, белоснежное и пахучее, из мыльницы, вернулась к раковине и принялась тереть носки. Когда ей показалось достаточно, она отнесла мыло обратно, а потом, подражая няне Рите, ещё немножко помяла носочки под струёй воды, а затем вы-жала, как могла.

Ну вот и готово! Теперь надо высушить. Девочка акку-ратно развесила носочки на спинке своей кровати. А потом долго-долго лежала и не могла заснуть: всё думала, как она завтра наденет чистенькие, хорошо пахнущие носочки и как с ней все будут играть и разговаривать.

Она долго ещё ворочалась, но в конце концов усталость взяла своё. Девочка проснулась лишь перед первым уколом, в девять часов утра, когда все уже позавтракали. Её же ман-ная каша стояла на тумбочке, нетронутая, совсем остывшая. Тут же было два куска хлеба и холодный чай.

Манечка вскочила, наспех умыла личико и быстро всё съела, и тут как раз зашла медсестра. С перепугу девоч-ка совсем забыла про свои носочки, а когда потом, по-сле укола, вспомнила, их не было! Куда же они могли деваться?.. Может, упали? Она наклонилась посмотреть под кровать.

– Что, носки свои ищешь? – вдруг спросила мама Славика. – Да… – пролепетала девочка. – Я их постирала, а они…

260

– А чем же ты их стирала? – зловеще спросила женщина. – Уж не нашим ли мылом, случайно? Оно от твоих облезлых носков всё в шерсти.

– Ну я же только постирать… – испугалась Манечка.– Только постирать!!! – воскликнула мама Славика. –

Только постирать! А мыло теперь – хоть выброси! Твоё-то собственное – где?

– Нету, у меня нету… Няня Рита обещала принести… А вы не знаете, где мои носочки? – прошептала девочка.

– Знаю, конечно! Я их отдам твоей «няне Рите», или как её там. Когда купит мне новое мыло. Такое, как было. У вас, в детдоме, что, все воруют?

Манечка не ответила, она горько плакала. Носочки эти были её любимые, красненькие. Единственные…

…А няня Рита мыло принесла, спасибо! Хорошее, новое. Мама Славика его забрала и отдала Манечке её носочки. И ещё – своё мыло, которое девочка «изгадила».

Но, несмотря на чистые носки, никто на Манечку внима-ния так и не обратил.

Она лежала здесь ещё целую неделю и за это время многое поняла: нельзя, оказывается, в этом мире просто постирать, если мыло чужое…

Арбуз – это ягода

Лидия Ильинична очень любила возиться с молодёжью, не то что другие учителя из её школы.

Время от времени у них в коллективе появлялись молодые специалисты, и им, конечно, надо было помогать. Они все такие неопытные в первый год работы!

Лидия Ильинична, глядя на них, всегда думала, что они похожи на маленьких детей, которые не умеют плавать: ба-

261

рахтаются на отмели, молотят ножками по воде, упираясь руками в дно, и думают, что всех обманули. А на самом деле видно, что плавать не научены…

Конечно, Лидия Ильинична много лет назад и сама была такой же беспомощной и наивной молоденькой учитель-ницей, но зато с полезными амбициями. Все молодые учи-теля думают, что, как только они переступят порог школы, уж тогда они себя покажут, куда там Макаренко или Су-хомлинскому! Дайте только где развернуться – и вы все ахнете!

Но жизнь быстренько вносит свои поправки, и уже к кон-цу первого месяца работы специалисты понимают, что они пока что – никто и ничто… И ох как далеко им до настояще-го педагогического мастерства! А пока – учиться, учиться и учиться…

Многие этого не выдерживают и после первого же года работы покидают школу навсегда. Но те, кто остаётся, вот они-то и становятся со временем неплохими учителями. Правда, до этого – годы и годы…

Лидия Ильинична работала в школе вот уже тридцать лет, видела всяких учителей. И сама успела стать опытным пе-дагогическим «волком», закалённым в испытаниях. Она не скупилась ни на совет, ни на помощь, понимая, что такие, как она, – это опора всей школьной системы.

И в новом учебном году ей поручили шефство над моло-дым коллегой, Александром Петровичем. Так и хотелось сказать ему: «Саша, деточка!» – такой он был весь юный, беззащитный!

«Наверное, долго не выдержит, сбежит», – сразу же реши-ла про себя Лидия Ильинична.

Молодому учителю (по диплому – биологу и химику) дали нагрузку в среднем звене, хотя он больше хотел пре-

262

подавать химию, а не ботанику. Но «часы» химии много лет железно были закреплены за Лидией Ильиничной, и она их не уступила.

– Вот уйду на пенсию – тогда и берите! – гордо заявила она. Ну и то правда: с её опытом – вдруг, ни с того ни с сего,

отправить к старшеклассникам Сашу – это абсурд. Сам же Саша взмолится!

И Александр Петрович стал работать на «пестиках-тычинках», как он сам говорил. Странно, но дети сразу по-любили его (а странно – потому что Лидию Ильиничну, с её готовностью к самопожертвованию, ученики на дух не переносили. Это для неё был болезненный вопрос, и в то же время – загадка: за что?..).

А тут – прямо в рот этому сопляку заглядывают!!! Лидия Ильинична с трудом уговорила себя, что завидовать нехоро-шо, надо, наоборот, радоваться успеху Сашеньки. И надо, конечно, ему помогать.

Она интенсивно взялась за дело: начала посещать уроки молодого коллеги. А он и не возражал, хотя очень пережи-вал и стеснялся:

– Ой, Лидия Ильинична! Вы уж ругайте меня побольше, по-жалуйста! Я понимаю, что у меня пока что плохо получается…

– Ничего, ничего, – по-матерински снисходительно обо-дряла юношу Лидия Ильинична. – Ты, Саша, только не ле-нись и слушайся более опытных!

Саша и не ленился, но чем дальше, тем больше раздражал «химичку».

Всё у него как-то не так, как ни толкуй! Этапы урока не перетекают плавно один в другой, а держатся на сплошных экспромтах.

«Плохой учитель, видно, получится» – такой вывод напра-шивался всё чаще и чаще. И Лидия Ильинична наконец не выдержала.

263

– Александр Петрович! – повела она однажды решитель-но. – Саша! Так дальше продолжаться не может! Ты погу-бишь и детей, и их знания! Давай-ка вот что сделаем, ми-лый: походи на мои уроки, присмотрись. Пойми, у тебя с методикой – полный завал. А что дальше тогда будет?!

Александр Петрович был полностью согласен; он и сам чувствовал, что на уроках его «заносит». Надо исправ-ляться.

Он стал аккуратно ходить к Лидии Ильиничне. Очень удачно вышло, что их расписание таким посещениям только помогало: все «окна» у Саши как раз совпадали с уроками наставницы, и наоборот – все её свободные часы приходи-лись на рабочее время молодого учителя. Как будто специ-ально кто-то подгадал!

Саша всегда внимательно слушал, что-то записывал; по-том пытался подражать… Но это всё было, на взгляд Лидии Ильиничны, «не то». А ведь прошло уже три месяца, пора и дирекции докладывать, как там «молодёжь», какие успехи! А он – ну никакой, и всё тут.

У самой Лидии Ильиничны уроки отличались идеальной дисциплиной и тишиной; дети знали материал «от сих до сих». Правда, учительница в глубине души признавалась себе, что никто из учеников её предмет не любит.

«Но это же не литература!» – искала она утешение в своей душе. Что такое химия? – наука сухая, точная. А дети есть дети; им только развлечения подавай!

Ничего, ну и пусть не любят. Главное, знания есть, и не-плохие.

…И вот однажды, в среду, директор вдруг сказал:– Лидия Ильинична, пора уже и мне глянуть, как работает

ваш Саша. Не будем откладывать в долгий ящик, сегодня на пятом уроке вместе с Вами к нему сходим. Ведь у Вас, кажется, «окно»?

264

Учительница расстроилась. Ну вот, теперь и директор уви-дит, как плохо у Александра Петровича получается! А кто виноват? Наставница, конечно!

Лидия Ильинична срочно бросилась к молодому учителю: надо предупредить, ведь уже сейчас начнётся четвёртый урок, времени почти нет!!! Эх, если бы хоть вчера знать! – уж она бы сама для Саши конспект написала от «а» до «я». Вызубрил бы – и всё! А так…

Но всё равно других вариантов сейчас уже быть не могло.«Хоть бы не потянуло его опять на экспромты!» – пережи-

вала Лидия Ильинична. Она успела всё-таки просмотреть Сашин план урока, «причесать» его по мере сил… Методи-ка, опять методика хромает, что ты будешь делать! Исправ-ляла и ужасалась: ну кто даёт домашнее задание в начале урока?! Не говоря уже об остальных «ляпах»…

Быстро, чересчур быстро пролетел четвёртый урок (хоро-шо, что Лидия Ильинична имела сегодня в расписании толь-ко три!!!) – и вот, пожалуйста, теперь – пятый. Что будет?!

Директор ещё на перемене пришёл в кабинет Саши и удоб-но устроился на последней парте; но, видно, что настроен он был доброжелательно.

Промелькнула перемена (в течение которой Лидия Ильи-нична в коридоре ещё раз внушала Саше, какие должны быть этапы занятия), и урок наконец начался. Учительница тоже уселась на заднюю парту и следила за работой Алек-сандра Петровича, необыкновенно волнуясь.

Саму-то её никогда не критиковали, нет! У Лидии Ильи-ничны, по отзывам начальства, всегда было «всё правиль-но» и «на должном уровне».

А этот урок!.. Александр Петрович сначала пытался делать так, как просила наставница (она уже даже начала успокаи-ваться), но вдруг – опять, опять не по методике, хоть ему кол на голове теши!

265

«Осёл упрямый!!!» – разозлилась химичка.– Дети, а кто знает, что такое арбуз? – спросил Саша у пя-

тиклашек. – Кто первый угадает? В классе стало шумно (полное безобразие!), дети напере-

гонки выкрикивали свои версии.– Нет-нет-нет! – смеялся учитель. – Никто не угадал! –

Ладно, ребятки, давайте пока что поговорим о другом, а про арбуз я вам скажу в конце урока, ладно?

Он подошёл к доске и размашисто, крупными буквами на-писал на ней: «Арбуз – это…».

И продолжил урок как ни в чём не бывало. Это действо и дальше не отличалось ни тишиной, ни какой-то продуман-ностью (опять ненавидимый Лидией Ильиничной экспромт; и ещё – эта дурацкая манера называть всех детей только по именам. Сколько раз она ему твердила, что это неправиль-но! Как об стенку горох! Сама-то Лидия Ильинична называ-ла учеников всегда по фамилиям и была уверена: это только на пользу делу). Нет, надо отказываться от этого наставни-чества, решено. Вот сейчас кончится урок – Лидия Ильи-нична так прямо директору и скажет. Нет уже никаких сил смотреть на этот позор!

…От этих грустных рассуждений её вновь отвлёк тот же вопрос Александра Петровича:

– Ну что, ребятки, а теперь кто-нибудь догадался, что та-кое арбуз?

И тут прозвенел звонок. Дети закричали:– Мы не знаем! Скажите сами, Александр Петрович, вы

же обещали!!!Саша засмеялся, снова подошёл к доске и, торжествуя, до-

писал: «Арбуз – это ягода!».Все завопили: «Вот это да-а-а!!!».– Урок окончен! – звонко крикнул Александр Петрович. –

Все свободны!

266

И дети, толкаясь, ринулись в коридор.Лидия Ильинична не знала куда глаза девать. Но делать

нечего, надо было встать, подойти к коллеге и мужественно выслушать «приговор» директора. Да, поражение Саши – это и её провал…

Но директор вдруг неожиданно радостно подбежал к мо-лодому биологу, схватил его за руку и восторженно затряс:

– Спасибо, дорогой!!! Было так интересно! Я чувствовал себя просто как мальчишка! Ну кто бы мог подумать, что арбуз – это ягода, а?! А я ведь знал об этом, да забыл… Спа-сибо, спасибо ещё раз, Александр Петрович!

И, повернувшись к Лидии Ильиничне, торжественно до-бавил:

– И Вам спасибо, коллега! Ведь какого учителя вырастили! Надо вам обоим премию, наверное, выписать! – неожидан-но закончил он и, извинившись, убежал («Дела, дела!!!»).

Премия – это, конечно, хорошо. А в остальном – ну что вы на это скажете?.. Во всяком случае, у Лидии Ильиничны слов так и не нашлось, и она молча, сухо кивнув Саше, вы-шла из класса. В её голове настойчиво вертелось: «Арбуз – это ягода!!!».

Слабый должен...

– Василь Василич, она опять! – в ординаторскую загляну-ла хорошенькая мордочка медсестры Софочки.

– Сейчас приду, – кивнул он, раздражаясь. – Закрой дверь. («Опять эта Клавдия!»)

«Невозможная баба!», – брезгливо думал он, второпях до-пивая кофе. Надо было спешить; эта дама, чего доброго, сейчас и к главному побежит.

267

Он зашагал по коридору, на ходу обдумывая, как быть? Прикрикнуть? – иногда это помогало. Но кто его знает, как сейчас лучше.

Войдя в палату, он сразу оценил обстановку: нет, криком сегодня нельзя. Он решительно шагнул к постели:

– Итак, Клавдия Петровна, что на этот раз? Давайте я вас послушаю!

Тон был выбран верно. Увидев доктора, только что голо-сившая Клавдия мгновенно успокоилась и смиренно попро-сила:

– Да уж, пожалуйста, Василий Васильевич, прямо дохнуть не могу!

Врач внимательно послушал вдохи-выдохи больной, по опыту зная: чем больше ей времени уделить, тем быстрее она успокоится. Наконец, почувствовав, что достаточно, строго сказал:

– Я же ещё вчера вам объяснил, милая: ничего особенно-го. То есть совершенно ничего, понимаете? Дней десять ещё понаблюдаетесь – и домой. Всю больницу своим криком переполошили. И вам не стыдно? – улыбнулся он ласково-укоряюще.

Он вышел из палаты. «Завтра – по новой, – устало поду-мал он, идя к себе. – Когда уже, в самом деле, её заберут?!»

Хотя, конечно, беспокоится она не напрасно… Выживет – не выживет? – неизвестно. Операция прошла удачно, но кто может дать гарантии? Всякое бывает. А пока… Ну пусть по-терпит, чёрт её подери! И вообще: слабый должен умереть. Это закон природы, между прочим.

Он снова включил кипятильник (может, хоть теперь удаст-ся выпить кофе?). Вода медленно закипала, постепенно мут-нея, чтобы потом вновь стать прозрачной и забормотать пу-зырьками. Василий Васильевич обожал раскалённый кофе, и хорошее настроение уверенно к нему возвращалось.

268

«Да, слабый должен...», – продолжал он думать, смакуя напиток малюсенькими глоточками. Клятва Гиппократа? – в ней нет противоречий с этим тезисом. Нет! Вчитайтесь хорошо – сами поймёте. Василий Васильевич и в студенче-ские годы не отличался сентиментальностью, а уж теперь, после стольких лет работы…

Видел, конечно, всякое. Работал честно (даже чересчур; интуиция – это второстепенное, главное – собрать все ана-лизы). Хотя знал, чувствовал: больные не любят его.

«А врача и не надо любить! – разозлился сам на себя Ва-силий Васильевич. – Его надо слушаться! Вот хотя бы эта Клавдия. Сказал ведь: успокойся и жди. Так нет! Истерика на истерике, раз в день – как закон. Умереть она, видите, ли, боится!»

Он удовлетворённо покивал своим мыслям. Конечно, бы-вает жалко, когда умирают молодые. Но опять же: слабый должен… Вспомнить хотя бы Спарту! Вот это был отбор! Ясно, время сейчас другое. Выхаживаем кого надо и кого не надо.

«Кстати! – вспомнил он. – Не забыть позвонить Смирно-ву!». Ну вот, с этими чужими болячками о себе и подумать некогда. Глупо.

Он решил не откладывать. Профессор Смирнов был одно-курсником Василия Васильевича, «светилом». Конечно, за-видно: взлетел! А был – как все, ничего такого.

«И я бы мог!» – подумал Василий Васильевич. Если бы, как у Смирнова, были такие родственники и такие связи, то тогда… О, если бы и ему – такой старт! Но это сейчас, собственно говоря, и не имело значения. Прошли годы, всё давно уже устоялось.

А про Смирнова Василий Васильевич вспомнил недавно, всего месяц назад. Заподозрил у себя кое-что; нет, не испу-гался, просто… неуютно стало, что ли. Решил для гарантии

269

провериться. Вот и позвонил Смирнову; поболтал о том о сём, а потом, между прочим, и попросил (как о мелочи, о сущем пустяке). Смирнов, конечно, обещал. Обследовал, велел перезвонить по результатам анализов…

– Алло, Лёшка? Это я. Ну что там? – спросил игриво Ва-силий Васильевич, когда трубка отозвалась голосом одно-курсника.

…Смирнов ещё долго шутил и балагурил, а в голове Васи-лия Васильевича навязчиво вертелась одна фраза:

– Васёк, я постараюсь тебя вытащить. …Что значит «вытащить»? Откуда?! Смирнов настойчиво

просил не откладывать и прямо на днях лечь к нему в клини-ку. («Сам тобой займусь, лично. Прошу, не тяни».) …Дома вечером жена сразу заприметила: что-то не так. Василий Ва-сильевич пытался отнекиваться, но супругу обмануть было непросто. Пришлось всё выложить: и свои подозрения, и предположение Смирнова.

Жена перепугалась не на шутку:– Василий!!! Сделай, как он говорит!Её испуг вызвал ответный ужас в душе доктора. Он за

собой раньше таких качеств не знал. «Я что – трус?! – из-умлённо думал он о себе. – Ну даже если… И что? Что?! Бессмертных не бывает. И пожил я, слава Богу… Немолод. Конечно, хочется и больше, но… Слабый должен…. Да?!» Но уговорить себя ему так и не удалось, и холодный бес-пощадный ужас уверенно, по-хозяйски вполз в его сердце, чтобы жить в нём долго и с комфортом.

Через неделю Василий Васильевич Громченко уже числился в списке пациентов доктора Смирнова. Но, несмотря на то что сам был врачом, всей правды о себе никак не мог узнать. Исто-рию болезни Смирнов категорически отказался дать ему посмо-треть, и Василию Васильевичу пришлось смириться с устными сведениями. Почему?! Это и злило, и обижало, и пугало.

270

Наконец он решил объясниться. Лучше это было сделать, конечно, не во время обхода, а с глазу на глаз, в кабинете Смирнова. Василий Васильевич вы-брал подходящий момент и решительно прошёл в аппартаменты однокурсника:

– Извини, Алексей. Надо поговорить. Срочно.– Ну что ж, садись, – недовольно хмурясь, пригласил

Смирнов.– Лёша, бросай эти кошки-мышки, я ж не ребёнок, – по-

просил Василий Васильевич. Он собирался сказать это спокойно и решительно, а вы-

шло – жалко и просяще. Смирнов поднял на него строгие глаза:

– Василий, ты же сам врач. Знаешь, что всё бывает…– Не виляй!!! – рассердился Громченко. – Говори, ради

Бога, прямо!– Да я и говорю прямо, – презрительно пожал плечами

Смирнов. – Ещё раз повторяю: шансы – пятьдесят на пять-десят. И я постараюсь сделать всё, что могу. Я каждый день тебе это твержу; ну что ещё ты хочешь услышать?!

И тут Василий Васильевич заплакал. Сам не ожидал! Он завсхлипывал жалко, по-бабьи; а слёзы текли и текли, и он не мог их остановить. Зрелище было не из приятных, и Смирнов поспешно налил воды из графина:

– На вот, успокойся…(«Да, успокойся!!! – зло подумал Громченко. – Если б с

тобой так!»)Он судорожно глотал воду, а рыдания всё булькали и буль-

кали у него в горле. Наконец удалось взять себя в руки, и он заискивающе попросил:

– Алексей, может, давай сразу операцию?.. Я чувствую, что нельзя ждать…

Смирнов нахмурился. Он не любил, когда пациенты (пусть

271

даже и друзья юности) указывали ему, что делать. Он поль-зовался своими методами (и, если хотите, приметами!); свя-то соблюдал проверенное первое правило: ничего не пред-принимать, пока не будут собраны ВСЕ анализы. Потом, спокойно, сопоставляя и сравнивая, он принимал решение. И очень редко ошибался, очень. Был, правда, один случай, но так давно, что можно и не считать. Тоже один нервный больной требовал срочной операции, а Смирнов всё оклады-вал (анализы!). Вот и дооткладывался… Вскрытие, к сожа-лению, показало, что, действительно, нужна была незамед-лительная операция. Что ж, с кем не бывает? Не ошибается только тот, кто ничего не делает, не так ли? Вот почему он решил не потакать капризам Василия Васильевича:

– Вот что, Вася, я в командировку уезжаю на две недели. Вернусь – решу!

(Сказал чистую правду: действительно уезжал и действи-тельно на две недели. Вот эти две недели и дадут ему время ещё раз всё взвесить. Он уже распорядился взять у Громчен-ко целый ряд повторных анализов: хотелось ещё раз срав-нить.)

– Как?! – ахнул Василий Васильевич. – Две недели?! А вдруг я… вдруг я… умру?! – закричал он.

(Так. Надоело.)– За-мол-чи, – спокойно, но очень резко сказал Смирнов. –

Не хочешь слушаться – лечи себя сам, а я умываю руки!– Ладно, ладно!.. – сдался Громченко и снова собрался за-

плакать. Противно было смотреть.…Смирнов уехал. Две недели пролетели для него как один

миг. Было много интересных встреч; удалось ознакомиться с новыми методами. Профессор возвращался отдохнувшим, довольным собой и жизнью, обновлённым и полным сил. Была пятница, и он, приехавший в полдень, решил в клини-ку сегодня не ходить.

272

«С понедельника, – решил он. – Ничего, небо не рухнет.»…А в понедельник его ждал большой сюрприз. Сразу, с

утра, ему навстречу бросился молоденький врач (вчераш-ний студент, почти мальчик. Но способный. Уже успел сделать несколько удачных операций). Смирнов его не любил: молодой доктор, как ему казалось, был слишком самонадеян; решения принимал чересчур быстро, иногда (о крамола!!!) не дожидаясь всех предварительных резуль-татов. Вот и сейчас – что-то важное у него на лице. Что?

– Алексей Игнатьевич, я три дня назад прооперировал Громченко.

Ну наглец! Смирнов вскипел:– Миша!!! Вы же знаете, что это мой больной. Знаете?!

Я собирался сам!!! Он – мой большой друг! Что вы… Как вы посмели?! Надеюсь, он у вас на столе не умер?! Отчего у вас такое лицо?

– Нет, Алексей Игнатьевич. А вот если б не операция – то сегодня, наверное, уже и умер бы, – молодой врач спокойно (но торжествующе!) протянул Смирнову какие-то бумаги.

Просмотрев их, профессор мгновенно оценил ситуацию. Да, интуиция у парня – обзавидуешься… Но не говорить же ему об этом, да?!

– Строгий выговор, – сказал Смирнов. – Ещё раз, милый мой, повторится подобное – я уволю вас по статье.

Михаил обиженно промолчал. Ведь не прав сейчас Смир-нов, он и сам это знает. Мишка же не слепой: вон как глазки у светилы забегали. Не любил молодой доктор таких, которые свои ошибки признавать боятся. И он мстительно подумал: «Ну и уйду, подумаешь. Пусть этот старпёр сам оперирует». С тем и пошёл на обход.

А Смирнов прошёл в палату к Громченко. Ну что сказать? – тот смотрел молодцом; операция, судя по всему, была про-ведена блестяще.

273

– Ну вот! – улыбнулся Алексей Игнатьевич. – А ты, Васька, переживал. Это я специально уехал; видел, что ты мне немножко не доверяешь. Вот, поручил Михаилу Иго-ревичу.

– Спасибо, спасибо!!! – Василия Васильевича просто нель-зя было узнать. – И знаешь, Лёша, я у этого парня кое-чему научился…

(«Интересно, чему? – внутренне усмехнулся Смирнов. – Ты ж под наркозом был.») Но вслух не сказал, а радостно подытожил:

– Всё, Василий, доживёшь до ста лет. Можно и до двухсот, по желанию! Через десять дней выпишу тебя.

…Оставшееся время Василий Васильевич быстро воз-вращался к жизни. Хорошо это, оказывается, – выздоравли-вать! Всё радовало: и белый высокий потолок, и чириканье птиц за окном, и даже запахи, доносившиеся из столовой. Громченко быстро окреп и после выписки – не прошло и месяца! – появился на работе. Бодрый, решительный, энер-гичный. И снова везде раздавался его уверенный голос, и снова вся больница знала, что Василий Васильевич – моло-дец, работяга.

Только кое-что осталось незамеченным: Василий Васи-льевич никогда больше не повторял свою любимую фразу: «Слабый должен…».

На сайте

Она научилась этому недавно, но уже вошла во вкус. – Подсела на интернет! – смеялся сын, но она не обращала

внимания.Ничего она и не подсела. Просто в свои «немножко за

274

пятьдесят» так устала от одиночества, что… А интернет – это был новый интересный мир; особенно ей нравилось общаться по «электронке» с людьми, знакомыми и незна-комыми. Создавалось ощущение давно забытого комфорта нужности. Сын? – а что сын? Он уже давно взрослый, живёт отдельно. У него своя жизнь, яркая и интересная. Да пусть, конечно.

Но раньше, когда он нуждался в матери, она чувствовала полноту жизни, а сейчас… Так уж сложилось (или сама сло-жила, кто знает?), что её, искреннюю и открытую, обманы-вали много.

«За что?! За что?!» – часто плакала она. Ответа не было; она успокаивалась и снова начинала верить, и опять – на-прасно. В конце концов отвернулась от всех, замкнулась, закрылась. И только сын был её утешением и отрадой. И – напоминанием… Он рос, олицетворяя собой воспоминания о любви и самом большом в её жизни предательстве, да ещё вдобавок был точной копией своего отца. А с возрастом это проявлялось всё сильнее и сильнее.

…Ей тогда было уже к тридцати. «Гражданский брак» – так это, кажется, называется сейчас. А тогда она об этом не думала, просто любила. Им было хорошо вместе, и когда она сказала, что ждёт ребёнка, была уверена: он обрадуется.

Он и обрадовался, но через неделю собрал вещи и ушёл, как уходит сантехник, который отремонтировал кран: акку-ратно собрал все свои инструменты и вежливо испарился. Даже записки не оставил. А когда она всё-таки разыскала его, даже не смутился:

– Чего ты мечешься? Ушёл – и всё. Какие, к чёрту, объ-яснения?

Насчёт ребёнка высказался вполне определённо:– Делай что хочешь. Но если решишь родить – учти: он не

мой. Ничего от меня не добьёшься.

275

Она хотела-таки избавиться от плода, но мать твёрдо ска-зала:

– Не делай глупостей. Ребёнок женщине нужен. А тако-го, как твой красавец, – сто раз найдёшь. Если кому-нибудь нужна будешь – то и ребёнка твоего признает, а если нет – скатертью дорога.

Она послушалась и никогда об этом не пожалела. Дей-ствительно, ребёнок – это смысл жизни. Потом, конечно, были и «кандидаты в отцы», но она смотрела на них гла-зами своего сына: всё было «не то». Так она и прожила эту жизнь…

Конечно, и сейчас она была совсем не старая, а скорее наоборот: подтянутая, ухоженная, она никак не выглядела на свои годы. Но сердце уже ничего не хотело и не ждало. Устала…

Да тут ещё вдобавок и мать: жизнь сыграла с ней злую шутку, и теперь она, очень старенькая, была совершенно беспомощна. Оно бы и ничего, если бы мать хоть что-нибудь соображала…

– Растение! – плакала дочь. Страшно было об этом ду-мать, но нет-нет – и наплывало: «Лучше бы она уже…». Обрывала себя на полумысли, ругала, но подсознание упорно возвращало ей это «лучше бы…». И это было не-стерпимо.

Её бывший «любимый» лет десять назад отошёл в иной мир. Она услышала об этом стороной, но почти не расстрои-лась, хотя и заплакала. Он ведь тогда, бросив её, беремен-ную, женился, мерзавец! Оказывается, он не терял време-ни, живя с ней. Но почему, почему он предпочёл ей другую женщину?! – этот вопрос мучил её и по сей день. Он так и не признал сына, хотя отказываться было глупо: истина существовала налицо в буквальном смысле слова. Никогда даже ни копеечкой не помог, никогда!

276

У него вскоре родилась дочь – может, года на полто-ра младше непризнанного сына. Много ходило слухов и сплетен, и вся округа неустанно твердила, какой он не-годяй и бабник. И она иногда даже радовалась, что они расстались.

И вот сегодня – зашла на сайт, а там – вот это:«…Я – дочка Кузнецова, очень хотела бы познакомиться

со своим братом, если Вы не против…»Против!!! Или нет?.. Дети – они в чём виноваты? И всё-

таки ответить вежливо не было сил. Вообще не было сил ответить.

Она промучилась два дня, а потом позвонила сыну:– Пашенька, ты знаешь, тут такое дело…Сын выслушал, засмеялся и ответил:– Мам, извини, но дела никакого нет. Мы уже познакоми-

лись.Как? Когда?! Зачем?.. Она была готова растерзать его!

Пусть объяснит!!!– Да вчера, ма! Ты не ответила, и она на мой сайт зашла.

Мы уже и виделись с ней. Симпатичная такая девчоночка; жаль, что сестрёнка.

Ишь, он ещё и балагурит! Что он знает (и знал!) о её боли, что?! А теперь, видите ли, сестрёнка! Да чтоб ноги её боль-ше!..

Но вместо этого она почему-то заплакала и сказала:– Ну вот и хорошо, сынок. Родная кровь всё-таки… Ты уж

меня прости: так получилось, что ты – единственный. Пусть будет сестрёнка, чего там. Да! А приводи-ка ты её ко мне в воскресенье на пироги, ладно?..

…Жизнь продолжалась.

277

Не без добрых людей

Томочку удочерили давно, в четыре годика, и она смут-но помнила, как это было. Из раннего детства осталось лишь одно нечёткое воспоминание, что жила она в каком-то большом доме, где было много детей и мало взрослых; что часто дралась с этими самыми детьми. За что и по-чему – тоже помнила плохо, знала только, что всё время хотелось кушать.

А потом несколько раз приезжали какие-то дядя с тётей, привозили Томочке конфеты, говорили непонятные слова: «Мы оформляем документы» – и снова уезжали. Но вот од-нажды они приехали без конфет и просто сказали: «Всё, удо-черили! Собирайся!» – и Томочка уехала из своего первого дома навсегда. Уехала, в чём стояла, потому что собирать ей было нечего. Одну-единственную её личную игрушку (она нашла эту маленькую куколку совсем случайно) давным-давно отобрала Светка-Зараза из старшей группы.

Вот так, налегке, и отправилась Томочка в новую семью, в новую жизнь. Потом, подрастая, она узнала, что удоче-рили её не случайные люди «с улицы», а самые настоящие родственники. Дядя Петя приходился родным старшим бра-том её покойной маме; а сразу не забрал девочку потому, что был вместе с семьёй на Севере, «зашибал деньгу». О трагической гибели сестры и о судьбе племянницы узнал не сразу, но – надо отдать ему должное! – как только узнал, тут же начал хлопотать. А как же! И это – несмотря на бурные протесты жены, тёти Марии.

Она никак не хотела принимать к себе Томочку, сканда-лила и плакала. Да и то сказать: уж не молоденькие они с Петром, обоим – давно за сорок. У самих – сын двадца-

278

тилетний. Вот его вырастили – и хорошо. Теперь надо и о себе подумать; благо денег заработали прилично.

Ведь за этими «бумажками» стоял труд, и немалый; и что теперь? – вместо спокойной, обеспеченной жизни – снова здорово?! Чужого ребёнка себе на шею?!

Но дядя Петя был молодец, и жену всё-таки уговорил. А решающим фактором оказалось то, что у девочки, ока-зывается, была своя квартирка! Правда, совсем крошеч-ная, однокомнатная, но несомненно – личная. Ни у кого из сирот в том доме, куда забрали Томочку после смерти мамы, не было такой роскоши. И хотя девочка про своё богатство пока не знала и даже не догадывалась, оно всё-таки существовало.

Квартирка была, к счастью, приватизирована, и когда де-вочку определили в детский дом, опечатана по всем прави-лам «до совершеннолетия Костровой Тамары Аркадьевны», то есть Томочки. Отца у девочки никогда не было.

Вот это всё дядя Петя и растолковал терпеливо, с докумен-тами в руках, своей воинственной супруге:

– Пойми, дитё ведь – родная кровь, как же её не взять?! А «стукнет» восемнадцать – перейдёт в своё жильё, да и всё. Надо девочку из приюта вытащить, надо!!!

Услышав про квартиру, тётка Мария ещё немножко поло-малась, но больше для приличия, и на удочерение Томочки наконец-то согласилась.

Оформление документов прошло довольно гладко, и То-мочка получила новых маму и папу. Правда, так их называть она не стала, а привыкла говорить «дядя Петя» и «тётя Ма-рия», и это их вполне устраивало.

Томочка начала думать, что теперь ей повезло, и жизнь у неё пошла совсем хорошая. Да и в самом деле: у неё теперь была своя кровать, на которую, расшалившись, никто не за-прыгивал; она могла сколько угодно играть своими новыми

279

игрушками, не боясь не только Светки-Заразы, а и вообще никого, потому что была единственной претенденткой на все сокровища, которые на неё свалились. Постепенно она избавилась и от детдомовской привычки прятать хлеб под подушку: его тоже никто не собирался отнимать.

Тётя Мария к девочке старалась относиться хорошо, хотя чувствовала к ней неприязнь и часто называла «дикой».

– Твоя Томочка – это Маугли какая-то! – часто выговари-вала она дяде Пете.

Но он, правду сказать, всегда за девочку вступался:– А ты как хотела, после этих джунглей приютских?!…Когда Томочке исполнилось тринадцать лет, сын дяди

Пети и тёти Тамары женился. Свадьба вышла весёлая, шум-ная, многолюдная; гости еле поместились за столом в боль-шой комнате.

Молодые стали жить тут же, получив во владение одну из трёх комнат. Но спустя две недели у невестки со свекровью вышел конфликт. Вроде и повод-то был пустячный; но обе женщины – и молодая, и зрелая – были из той породы, ко-торую дядя Петя в шутку называл «гремучими змейками». Эти «змейки» расшипелись не на шутку, чуть не до драки; и через день-другой, когда страсти немного улеглись, было принято решение: отправляться молодым на квартиру. Об-суждению не подлежит.

Но цены на квартиры «кусались», и тогда тётку Марию осенило:

– А пусть пока в Тамаркиной квартире поживут! Вре-менно!

Решение понравилось всем, но реализовать этот блестя-щий план оказалось не очень просто. Однако тётка Мария всегда была женщиной не промах, и засучив рукава взялась за дело основательно.

Был подписан целый ворох каких-то бумаг, из которых

280

несколько было зачитано и Томочке. Девочка не понимала: зачем? Ведь она и так не возражала, чтобы «братик с Леноч-кой» пожили в её квартире! Но ей объяснила одна серьёз-ная дама в очках, что необходимо не только устное согласие «владелицы жилплощади», а и письменное, несмотря на её юный возраст. Томочка, конечно, всё подписала, не вникая в смысл документов. Да и к чему? Единственное, что она за-помнила, это то, что брат с женой могут жить в её квартире три года.

– Ну а за три года – уж что-нибудь, да определится! – уве-рена была тётка Мария. Да, три года – срок немалый.

И молодые переехали, а Томочка жила как жила: ни хо-рошо, ни плохо. Никак, в общем. Сыта, одета, а что ещё надо?..

Девочка привыкла, что на неё никто никогда не обраща-ет внимания. Она была очень застенчива, училась средне, не доставляя особых хлопот и волнений; до её постоянных «три»-«четыре», иногда (редко) «пять» – абсолютно никому не было дела.

Подружек у девочки тоже не было, всё сама да сама… Так сразу сложилось; да так и осталось. Давно ещё, как толь-ко Томочка пошла в первый класс, тётя Мария – надо и не надо – бегала в школу и до смерти всем надоела: и детям, и учителям, и даже директору с завучем.

– Ой, да вы смотрите, уж не обижайте нашу девочку! Си-ротка ведь она, круглая сиротинушка!

Девочку так и прозвали в классе: Сиротка. И сторонились её, потому что Томочка никогда и ни в чём не принимала участия, никогда ни копейки не могла сдать. А значит, ни-когда не оставалась на «сладкие столы» ни в какие празд-ники, никогда не ездила с одноклассниками ни в кино, ни в зоопарк…

281

Она поначалу просила тётку Марию (дядю Петю – бес-полезно; всё равно к ней отправит); но всегда получала один и тот же притворно-ласковый ответ:

– Томочка, деточка дорогая, ты что?! Откуда у нас лишние деньги?

Потом, вздыхая, она проводила деревянной ладонью по волосам девочки (надо полагать, это была ласка) и добав-ляла:

– Ты ведь сирота, пойми. И так мы с дядей Петей из по-следнего тянемся, чтобы тебя содержать.

И девочка перестала просить, совсем перестала. А в клас-се перестали обращаться к ней. Всё равно не сдаст…

Да ещё и тётка прибежит – и прямо к классной:– Софья Михайловна, да что же это?! Опять по рублю?!

Нету у нас, нету, сиротка ведь она!И во дворе тётя Мария всем и каждому жаловалась, как

тяжело воспитывать сироту:– Это ж такие расходы, вы вдумайтесь! То то, то это… А

она ж ведь растёт, во-о-он какая вымахала! Попробуй-ка одеть-обуть, чтоб не хуже, чем у людей. К тому же – девоч-ка, и помодничать ей хочется, а как же! Снова расход…

Вот про «помодничать» зря разглагольствовала, девочка носила «что есть» без всяких просьб и претензий; какая уж там мода? Чтоб опять послушать, во сколько она обходится бедной тётушке? Спасибо, не надо.

Хотя, если посмотреть на саму тётушку, то никак не сказа-ли бы, что семья «тянется из последнего»; скорее, наоборот. И в квартире – чего только не было; и всё дорогое, доброт-ное.

Вот так и бежало себе времечко, и Тамарочка стала совсем взрослой. Три года, отведённые брату с женой, заканчива-лись, и тётушка, как бы между прочим, сказала:

282

– Дорогая, пора новые бумаги подписывать, чтоб наши молодые на улице не оказались. Ты не против?..

Чего бы Томочка была против? За это время у пары ро-дился и подрос ребёнок – препотешный Димка, которого девушка очень любила и который (единственный на свете) отвечал ей полной взаимностью.

Тамарочка часто возилась с малышом, гуляла с ним часа-ми. Иногда ей поручали ребёнка на два-три дня, и это То-мочку только радовало, а не наоборот. Димка был её настоя-щим счастьем. И чтобы он «не оказался на улице» вместе со своими родителями, Томочка подписала новые бумаги, ещё на три года.

И опять жила себе как жила, никому особенно не нужная, но и не угнетаемая. Правда, в её обязанности по дому дав-но уже, лет с девяти-десяти, входили некоторые работы, но Томочка к такому порядку вещей привыкла и не считала его чем-то особенным. Да и что тут сложного: надо было всего-навсего постирать два-три раза в неделю, что там накопи-лось; приготовить еды (потом – помыть, конечно, за всеми посуду); ну и ещё – уборка квартиры, когда необходимо. Вот и всё.

Томочке, наоборот, нравилось делать всё это. А чем ещё заняться, если не работой по дому? Как тётю с дядей за за-боту и крышу над головой отблагодарить тогда? Томочка это хорошо понимала, ведь тётя Мария не уставала это девушке объяснять.

Хорошо ей жилось, что говорить. К тому же – всему нау-чилась. Даже тётя Мария, нет-нет, да и скажет:

– Молодец, Тома! Когда свою семью создашь – легко тебе будет. Не раз добрым словом вспомнишь тётину науку!

При этом она умилялась и концом платочка принималась смахивать несуществующие слёзы с густо накрашенных ресниц.

283

Закончила Томочка школу, пошла работать на рынок реа-лизатором. А куда ж ещё? – ну не в институт же! Это То-мочка и сама понимала; и так сколько лет у родных на шее. Пора и заработок в дом носить.

А заработок получался неплохой, и тётка Мария остава-лась довольна. Теперь она могла позволить девушке кое-что купить себе самостоятельно, на свой выбор. Правда, следила, чтоб вышло недорого. Остальные Томочкины деньги свято шли «в семью», да ещё – на помощь «моло-дой семье», чему Томочка только радовалась. Договор на квартиру снова продлили, но на этот раз Томочке тётка Ма-рия дала подписать совсем не такие бумаги, что раньше. Объяснила: Томочка теперь совершеннолетняя; вот и до-кументы по-другому составляются.

Девушке было всё равно, по-другому так по-другому. Суть-то не в этом.

…Исполнилось Томочке двадцать лет, и влюбилась она. В хорошего парня, который торговал напротив; тоже был реализатором. Стали встречаться, а тётя с дядей толь-ко рады: совет да любовь. Немного погодя тётка Мария спросила:

– Деточка, а жить где будете? Ты говорила, вы пожениться хотите?

– Хотим, тётечка! – засияла Тамара. – А жить – в моей квартире, где ж ещё? Я уже Гене сказала, что у меня личное жильё есть.

– Как?! – тётка Мария аж присела. – А брата с семьёй – куда?! Ты что? Да и…

Что «да и…» – Томочка не расслышала, она заплакала:– Тётечка, да ведь мне надо! Я беременная…Вот это да!!! У тётки не было слов. Действительно, в ти-

хом омуте…– Вот что, девонька, – решительно сказала она. – Пусть

284

твой Гена и решает, как быть и где вам находиться, раз он уже успел делов наделать.

Томочка начала возражать, твёрдо помня: у неё есть на это право. Есть, и всё!

– Что, какое право?! – разозлилась наконец тётка Мария. – Ты ж сама брату дарственную на квартиру подписала три месяца назад! Что, уже забыла? Ничего, зато бумаги есть!

Вот так…Томочкин возлюбленный, когда про всё это узнал, длинно

присвистнул и сказал:– Ну извини, значит, не судьба. Мне тебя вести некуда, сам

в общаге обитаю…Она даже не успела сказать ему про ребёнка, думала: зав-

тра. А назавтра он уже исчез.– Вчера и рассчитался, – скупо обронил его хозяин. – От-

куда я знаю, где искать?! Я ему не папа.Спустя ещё месяц Томочкина спокойная жизнь кончилась

навсегда: тётка Мария стала её откровенно гнать.– Нагуляла, стерва?! Иди куда хочешь со своим позором, и

так не знаю, как людям в глаза смотреть!Сердобольная соседка пробовала было тихонько присове-

тить Томочке обратиться в суд, но адвокат, просмотрев бу-маги, строго сказал:

– Ничего нельзя сделать, девушка, всё оформлено чин чи-ном. Что ж вы подписывали, не читая, а?.. Ведь грамотная, наверное.

А одна женщина на рынке сказала:– Вот что, Тома. Есть выход. Давай-ка, устройся нянечкой

в дом ребёнка, и своё дитя – туда же определи.Спасибо ей, так Тамара и поступила. И сейчас у неё всё

хорошо; растёт Наташенька (ей уже годик); Томочка на хоро-шем счету. Добрая директриса разрешила даже Томочке жить тут же, в детдоме, выделила на свой страх и риск старую кла-

285

довку без окон. А дальше – видно будет. Сыта, одета, при до-чери… Хорошо! Есть же такие добрые люди на свете!

Старается Томочка отработать директрисе за доброту; та сама предложила, когда девушка начала благодарить. Всего-то и делов: навести в директрисиной квартире порядок раз в неделю, да простирнуть кое-что, да сготовить… Той-то са-мой всё некогда, начальство всё-таки.

А чего ж не сделать доброе дело такой сердечной женщи-не, как новая Тамарина начальница? Пустяки.

Рука спонсора

Конечно, это был пустяк, но уж очень Лерочке захотелось. А значит, надо сделать. Она девочка волевая, всегда добива-ется, чтоб было, как ей нужно; значит, это стремление надо поощрять.

Валерий Алексеевич, не откладывая, набрал номер:– Дарья Дмитриевна, Ершов говорит. У меня к вам дело.Дарья Дмитриевна затрепетала: Ершов – это был не про-

сто отец её ученицы; он, как утверждал директор, являлся «главным и лучшим спонсором школы». И просьба Валерия Алексеевича невыполненной быть никак не могла. Что там у него на этот раз?..

– Мелочь, Дарья Дмитриевна, сущая ерунда. Но дочка мечтает поехать, как ей откажешь?..

Да… Не такая уж это маленькая просьба, не такая! Вчера позвонили из облоно и сказали, что есть одна бесплатная путёвка в Международный центр для одарённых детей. И не куда-нибудь, а в саму Москву. И не позднее чем через неделю школа должна такого ребёнка назвать. Непременное условие: это должен быть победитель (или победительница)

286

какого-нибудь поэтического конкурса, можно – школьного.Дарья Дмитриевна очень обрадовалась, когда узнала. Есть,

есть в школе такая девочка! Умница, талант. Стихи пишет – удивительно даже, что ей всего семнадцать лет. И как раз сей-час в школе проходит конкурс ученической поэзии «Осенние мотивы», итоги – послезавтра. Уже все работы просмотрены, и Дарья Дмитриевна (плюс двое коллег-филологов – жюри!) убедилась, что Таня Тимченко снова вне конкуренции.

Тимченко – девушка тихая, робкая. Живёт с одним толь-ко папой (мама Танечки умерла несколько лет назад, а отец так и не женился больше). Живут небогато, и такая престижная путёвка – огромное событие в их жизни; да и шанс, наверное! Скорее всего, таких детей кто-то планиру-ет продвигать и дальше. Дарья Дмитриевна давно думала, что было бы совсем неплохо, если б девочку заметили не только в родной школе.

Конечно, пока Танечка про путёвку ничего не знала, но что она – заслужила, учительница ни на миг не сомневалась.

– Понимаете, Валерий Алексеевич, эта поездка – для ода-рённых детей; так сказать, для талантливых…

– Вы, что ж, – немедленно обиделся Ершов, – хотите ска-зать, что моя дочь – бездарь?!

– Ой, нет, что вы, – засуетилась Дарья Дмитриевна, – Лера тоже способная, но ведь она никогда не писала стихов, и даже не пыталась. Я же не первый раз провожу в школе по-добные конкурсы…

– Слушайте, – снисходительно обронил Ершов, – не писа-ла, так напишет. Завтра принесёт. Устраивает вас?

– Да как сказать, – всё мялась литераторша. – Если побе-дит, то, конечно… Тогда она и поедет.

– Победит, я уверен, – ухмыльнулся Ершов. – Вот увидите, Дарья Дмитриевна. До свидания.

Дарья Дмитриевна сидела, уронив руки на колени. Что

287

делать?... Она зачем-то набрала номер директора:– Степан Сергеевич, извините, что беспокою… У меня –

безвыходная ситуация.Она, волнуясь, изложила суть дела. Директор слушал не

перебивая, и Дарья Дмитриевна вдохновилась:– Степан Сергеевич, вы поймите! Лера Ершова может пое-

хать куда угодно и без этой путёвки, у них ведь денег – куры не клюют! Ну зачем ей – обязательно сейчас, а?! И потом: от-куда Ершов узнал? Я ведь ещё никому ничего не говорила!

– Дарья Дмитриевна, прекратите истерику! – слышно было, что директор сердится. – Какая разница, откуда узнал? Это разве меняет дело?

– Ну всё-таки, как же так? – лепетала учительница. – А Тимченко?.. Если мы объявим, что победила не она, а Ершо-ва, нас даже первоклассники засмеют…

– Дорогая моя, переживёте! – в голосе начальства уже за-звенел металл. – Дело не в том, что Ершов может и сам всё оплатить. Просто Лере хочется выиграть и поехать как побе-дительнице, а не за папины деньги, понимаете? По-моему, прекрасное стремление!

Наконец-то Дарья Дмитриевна сообразила, что директор уже давно в курсе. Это он, наверное, Ершова проинформи-ровал… Она не ошиблась:

– И вообще, Дарья Дмитриевна, я считаю, что школа долж-на хоть как-то отблагодарить эту семью за всё, что они для нас сделали. Вы не находите?.

Да, конечно… Кондиционеры в учительской и в кабинете директора, два компьютера новейшего образца, линолеум в кабинете литературы… Это всё – Ершов. Спасибо ему. Од-нако она попыталась в последний раз:

– Ну хорошо, Степан Сергеевич, я вас поняла… Только не знаю, как это сделать?.. Лера завтра принесёт стихи, мне Ершов обещал, но ведь она…

288

Директор рассвирепел не на шутку:– Слушайте, я от вас в шоке! Да напишите вы сами эти

стихи, чёрт бы вас побрал!!! Вы ж печатаетесь! Ваши сти-хи – не хуже, чем у Тимченко; вот и будет победа! Только не болтайте, что это вы писали, а не Лера, и всё! Вы помните, – повёл он вкрадчиво, – что на следующий год у вас аттеста-ция? Хотите высшую категорию?

Кто ж не хочет?.. Литераторша глубоко вздохнула:– Хорошо. Я поняла.– Вот и отлично! – уже теплее сказал директор. – Тогда до

свидания.Дарья Дмитриевна не ложилась до часу ночи. Во-первых,

две пачки тетрадей надо было срочно проверить, а во-вторых… Сами понимаете… Она тщательно пересмотрела все черновики и нашла одно из давних своих стихотворений, как раз по теме. Оно, к счастью, нигде не публиковалось.

Дарья Дмитриевна торопливо переписала его, а потом, по-думав, уселась за компьютер: пусть лучше будет набрано шрифтом, чтоб по почерку коллеги ни о чём не догадались.

Проснулся муж и подошёл ругаться:– Даша, когда закончится этот фанатизм?! Ты на часы смо-

трела?– Васенька, голубчик, не сердись… Мне очень надо, на

завтра надо! – она смотрела умоляюще. – Последний раз, обещаю!

– Ага, сразу поверил! – пробурчал муж, но, однако, ушёл спать дальше.

…Наутро Дарья Дмитриевна помчалась на работу задолго до первого урока: надо было зайти к Ершовым.

Дверь ей открыла заспанная Лера. Удивилась:– Дарья Дмитриевна, а чего вы?.. Учительница торопливо сунула ей стихотворение и, пряча

глаза, сказала:

289

– Лерочка, придёшь в школу – отдай это Инне Григорьев-не. Скажешь, что ты написала на конкурс…

– А-а-а, – равнодушно протянула девушка. – Ну что ж, спа-сибо.

…Дарья Дмитриевна шла в школу и чувствовала непрео-долимое отвращение: к директору, к Ершовым, к себе… Да ещё, как назло, столкнулась у самого крыльца с Таней Тим-ченко.

Та, как всегда, приветливо поздоровалась. «Славная де-вочка!» – в который раз подумала литераторша. Но сейчас к мыслям об уме и таланте Тимченко подмешивалась ложка дёгтя.

«Хватит! – одёрнула она саму себя. – В конце концов, своя рубашка ближе к телу. Против Ершова только дурак переть может…» (По городу про него ходили нелестные слухи).

«И к тому же, – продолжала успокаивать себя Дарья Дми-триевна, – у Тимченко ещё будут шансы, ведь она способ-ная. Не сейчас, так потом».

И учительница окончательно успокоилась.А дальше – всё было даже проще, чем она ожидала: Лера

отдала стихи, потом Инна Григорьевна подошла к Дарье Дмитриевне, потом они позвали Ольгу Антоновну…

Удивлялись все втроём: надо же! Это называется «скры-тые возможности»!

И только одиннадцатый класс слушал недоверчиво, когда на следующий день их пригласили для объявление резуль-татов: первое место – Ершова, второе – Тимченко, ну и тре-тье – все остальные.

– Ребята! – сияла Дарья Дмитриевна. – Сегодня – не про-сто подведение итогов! Сегодня так удивительно совпало, что победитель нашего конкурса отправляется в Москву на новогодние каникулы в центр молодых литераторов! Поа-плодируем Лере Ершовой!

290

Класс жидко захлопал, а язвительный Семёнов громко и нахально сказал:

– Вот неожиданность! Да, Дарья Дмитриевна?Семёнов грубил всегда, и, конечно, не стоило обращать на

него внимание: возраст у него такой.Тем более, что никто ничего больше не добавил.И только Таня Тимченко посмотрела на учительницу с

горькой укоризной. А может, показалось?..

Спать пора

…А вчера написались стихи: первые, робкие. Зиночке по-казалось, что очень хорошие, ведь она сидела над ними чуть ли не до утра. О любви, конечно, сами понимаете.

Два раза вставала мама, заглядывала к ней в комнату. При-шлось отговариваться: завтра вроде как зачёт по геометрии, надо подготовиться. Мамины шаги девочка успевала услы-шать заранее, и оба раза взору родительницы благополучно являлись учебники и чертежи.

Ну что ж, дело обычное: Зина – отличница; такие посидел-ки над уроками для неё не редкость. В свои четырнадцать лет она уже точно знает, чего хочет; волевая и усидчивая. Гордость семьи.

Родители Зиночки понимали: контроль, контроль и ещё раз контроль! Вот залог успеха их единственной дочери. С самых ранних лет девочка чётко усвоила все «можно» и «нельзя», «прилично» и «неприлично». Строгий режим и чёткое дозирование: учёба – отдых, учёба – отдых.

В основном это была, конечно, заслуга папы, мама только беспрекословно подчинялась его железной воле. Она пони-мала: лишь вместе, выдвинув единые требования, родители

291

могут сделать из ребёнка то, что нужно. И до сих пор – ни-когда и никаких сбоев не было. На любом родительском со-брании мама и папа Зиночки Маевской (а они ходили туда всегда вместе – ведь образцовая семья!) чувствовали себя хозяевами положения: уж к кому-кому, а к их дочери пре-тензий и быть не могло. Наоборот, звучали только похвалы. Другие мамаши сердито супили брови, натянуто улыбаясь, а чета Маевских снова была на высоте. Их поздравляли, фальшиво радуясь:

– Ой, конечно! С вашей системой воспитания это неудиви-тельно! Можно только позавидовать…

«Только позавидовать» – это было самой настоящей прав-дой.

И вот – стихи… Зиночка, конечно, много читала, прекрас-но писала сочинения, но, если честно, литература её никог-да «не грела». А тут вдруг – как второе зрение открылось: «Я вас любил. Любовь ещё, быть может…».

Что это?! Даже заплакала. Пушкин – это, оказывается, чудо… Бросилась к другим: Фет, Тютчев, Кольцов. Боже мой, какая красота!!!

«Когда повеет вдруг весною и что-то встрепенётся в нас…» Да-да, именно встрепенётся, Зиночка знала.

Ах, этот Алик! Как больно и как радостно смотреть на него… Очень жаль, что учатся они в параллельных классах, а не в одном. У Зиночки есть только переменки, чтобы уви-деть юношу. Да и то не всегда удаётся.

А ещё есть балкон. Если на него выйти, то можно, повер-нув голову, увидеть кусочек окна Алькиной квартиры в со-седнем доме. Это тоже радость.

Только ничего этого Алику не нужно, он и в упор девушку не видит. Конечно, Алька красивый; картинка, а не парень. Все девчонки школы за ним бегают.

Это ж глаз невозможно отвести, когда он, стройный, вы-

292

сокий, смуглолицый и удивительно гордый, шагает куда-нибудь по своим делам, лишь снисходительно улыбаясь встречному поклонению… А кто такая Маевская? – ну хоть бы хорошенькая была! Её-то и по имени почти никто не зовёт.

– Маевская, дай списать! – это всё, с чем к Зиночке обра-щаются одноклассники. Но она не жадная, отзывчивая, и её тетрадки так и ходят по рукам весь день: и по физике, и по химии, и по алгебре. Да пусть, ей разве жалко?

Хорошо учиться – это единственное, чем Зиночка может выделиться. Она девочка самокритичная, и в зеркало смо-трит без иллюзий. Обыкновенная, более чем… Худая не-складёха с торчащими ушами. Не всегда гадкие утята пре-вращаются в лебедей, это Зиночка уже поняла.

Одноклассницы её все как-то вдруг начали меняться, рас-цветать; а Маевская – всё та же Маевская. Зиночка плюнула бы на это давно (подумаешь, проблема!), если б не Алька. Хоть бы уехал куда-нибудь, что ли!.. Говорят, с глаз долой – из сердца вон.

Никому в мире Зина не призналась бы, что значит для неё этот мальчик. Да и кому? – подруг у девушки нет, одни только «дай списать». Засмеют, разболтают – стыда не обе-рёшься.

Правда, вот новенькая (месяц, как пришла в их класс) смо-трит всегда дружелюбно, с интересом. И не просит списать, сама – не дура. И симпатичная, ничего не скажешь. Вот с ней Зиночка более-менее сдружилась. Но не до такой сте-пени, чтоб про Альку… Хотя Иринка – ох и внимательная, сама спросила:

– Он что, нравится тебе?Как она догадалась?! Зиночка рассердилась, нагрубила.

Потом – жалела. Помирились, и Ира больше этой темы не касалась.

293

В одном лишь Иринка упряма и настойчива:– Зинка, раскройся!!! Что ты из себя чучело делаешь?!Добилась-таки однажды, затащила Маевскую к себе. Сна-

чала попили чаю с тортом, а потом Ира объявила:– Сейчас буду из тебя делать настоящую!Зина немножко посопротивлялась, но больше для про-

формы; самой было интересно: что получится?.. Хотя вряд ли…

Иринка усадила её спиной к зеркалу («Не вертись! Потом оценишь!») и принялась «колдовать». Она что-то невыносимо долго делала с волосами и с лицом подруги, выставив перед ней на табуретке целый арсенал красоты, от набора загадоч-ных кисточек, теней и помад до большого фена с насадками.

Но наконец-то Ира закончила, гордо выдохнула: «Всё!!!».Зиночка развернулась и… На неё из зеркала поражённо

пялилась худенькая, но довольно смазливая девчоночка с аккуратно подведёнными глазками (они даже стали заметно больше! Оптический обман?..), очень хорошенькими губка-ми… А причёска! Ушей – не видно…

– Ну?! Как тебе этот тональный крем? – торжествовала Иринка.

– Это… Это как же?.. – Зина то подходила, то вновь отхо-дила от зеркала, пытаясь понять, в чём же здесь фокус?

– Говорила ж я тебе, что ты – симпатичная, а? Говорила? – смеялась Иринка. – Эх ты, Лягушка-царевна! Хватит, сбра-сывай, наконец, старую кожу! Скоро Иваны-царевичи стая-ми повалят, увидишь.

Она хохотала, тормошила подругу, довольная своей ра-ботой. Наконец заставила ещё и примерить одно из своих платьев, и когда Зина переоделась, заскакала даже на одной ножке:

– Зинка! Блеск! Нет-нет, не снимай! Иди, дома покажись! Завтра отдашь.

294

Зиночка услышала слово «дома» и похолодела. Она и за-была совсем… Кстати, который час? О ужас, опоздала!!! Ну и попадёт ей от родителей! Папа в обед с работы уже навер-няка звонил – а её ведь нету… Скорее, скорее!

Зина лихорадочно собиралась.– Подожди, – пыталась остановить её Иринка. – Да ты дро-

жишь вся. Ничего ведь не случилось, наоборот, всё хорошо. Ну позвонит ещё раз!

Зиночка, почти не слушая, нервно искала туфли в коридо-ре.

По дороге домой она, однако, немного успокоилась. Да, в самом деле, Иришка права: ничего такого не случилось. «Если что – скажу, в школе задержали». Эта мысль была, несомненно, удачной, и остаток пути Зина проделала не так торопливо. Она даже успела заметить, как какой-то незнако-мый парень с явным интересом посмотрел ей вслед.

Дома Зина пришла в себя окончательно, и в ожидании ве-чера (и родителей – с работы) тщательно, как всегда, сде-лала уроки и кое-какие домашние дела, которые ей были поручены на сегодня. Даже осталось полчасика, чтобы спо-койно, не торопясь, наедине с собой насмотреться всласть в огромное коридорное зеркало.

Да, Зиночка Маевская очень нравилась себе сейчас, что и говорить. А это Иринкино платьице – прелесть, да и толь-ко! Как будто по ней сшито! Платье удачно подчёркивало стройность девушки, щедро открывало её красивую шею и очаровательные плечики.

«И ничего я не худая», – даже подумала Зиночка. – А очень даже с фигуркой. Не хуже, чем у Белкиной!

Таня Белкина была признанной красавицей, и Зина сама немного смутилась от такой наглости, но, взглянув ещё раз, гордо добавила вслух:

– Да, да!!! Как у Белкиной!

295

Сейчас придут родители, удивятся и восхитятся. Особенно обрадуется мама, ведь она иногда (редко, но бывает), вздох-нув, говорит:

– И в кого ты такая серая мышка?А вот и не серая! А вот и не мышка! Зиночка легко

представила, как теперь мама согласится, что надо не-медленно накупить модной одежды, и всё изменится. Деньги дома есть, и немалые, значит, две-три юбочки (одну – как у Белкиной!!!), джинсики, ну и платьице на-подобие этого. Это ведь Иришкино; спасибо ей, но надо завтра вернуть.

…Ну наконец-то, пришли!!! Зиночка услышала родные голоса на лестничной клетке, заглянула в глазок: они! И сра-зу – оба, вот как удачно!

Она мгновенно прошмыгнула в комнату. Сейчас сделает сюрприз, пусть только войдут!

– Зина, мы дома! – привычно окликнул отец. – Ну и заходите! – крикнула она весело. – И давайте скорее

в комнату. У меня хорошая новость.– Идём, идём, – родители снимали обувь. – Что, снова где-

то победила?– Почти! – Зиночка успела ещё надеть мамины празднич-

ные босоножки на каблучке и стояла сейчас радостная, си-яющая.

– Это что такое?.. – прищурился отец. Он повернулся к жене. – Ты могла подобное ожидать?

И зло добавил:– Пять минут на умывание, гейша местная. Жду!!!Мама попыталась было что-то возразить, но так и осталась

с открытым ртом. В её глазах возникло смятение. Ничего не понимая, послушная Зина прошла в ванную и тщательно умылась. Чего он?! Так было красиво…

Потом вернулась в комнату.

296

– Садись! – процедил отец. – Ну, Марина, – повернулся он к жене. – И что будем делать теперь?

Мама молчала, испуганно наклонив голову.– Не знаешь? – вздохнул папа. – Ничего, зато я знаю, к

счастью. Кто, Зина, тебя размалевал и откуда этот наряд пу-бличной девки? Ну?!

– Папа, подожди! – взмолилась Зиночка. – Ты не понял! Это Ира, ну помнишь, я тебе говорила? Новенькая наша! И платье – её, и…

– Значит так, эту девицу к нам на порог не пускать, – по-вернулся он к маме. – И ты, доченька, к ней больше не пой-дёшь. Тебе четырнадцать лет, ты понимаешь?! Четырнад-цать! Ты школьница, девочка, и должна учиться! И во всём быть скромной. Скромной, ясно?! Да меня чуть удар сейчас не хватил; в таком виде, как мы тебя застали, самое место на панели!!!

Зина заплакала.– Что, стыдно? – вскинулся отец. – Ничего, поплачь,

это полезно! Ну-ка, Марина, – кивнул он решительно, – а принеси-ка мне портфель нашей дочери!

Мама бросилась исполнять. Зиночка смотрела потрясённо: уж чего-чего, а обысков родители никогда не устраивали… Что он думает найти?.. И вдруг похолодела: стихи! Там, в кармашке. Те самые, ночные!.. Ой!

Но отец уже нашёл.– Так, а это что?Его глаза бесцеремонно шарили по строчкам. Прочитал

вслух, нехорошо улыбнулся:– А вот и причина. Про кого написала? – он впился взгля-

дом в лицо дочери. – Молчишь, шлюшка дешёвая? Ну ниче-го, я это поправлю моментально, в течение часа!

Он яростно разорвал листок на мелкие клочки и сунул об-рывки жене:

297

– Иди, выбрось в ведро.Мама покорно пошла на кухню. Отец молчал, играя жел-

ваками. Ждал. Потом он долго, много и правильно говорил, усадив дочь

напротив себя. Мама, как китайский болванчик, кивала на каждом его слове.

По ходу речи отец постепенно успокаивался, и уже потек-ли слова «доченька», «родная» и «девочка моя». Папа желал ей добра, это было ясно. Наверное, он, как всегда, прав, ему виднее.

– И ты, Зиночка, когда будешь в моём возрасте, станешь думать так же, дорогая. Пойми! Я хочу защитить тебя от не-правильной судьбы, доченька!

И лишь в девять часов вечера беседа была окончена: ре-жим есть режим, Зиночке пора отправляться в постель.

– Ну всё, – сказал наконец папа, бросив взгляд на часы. – Не сомневаюсь, что ты всё поняла. Ты же у нас большая умница, доченька. Иди, готовься ко сну.

Он примирительно поцеловал её и ласково потрепал по плечику:

– Ладно, забудем. Я простил тебя. Ты ведь глупенькая ещё…

Большие стенные часы пробили, как положено, когда Зи-ночка была уже в постели. Она долго ворочалась, потихонь-ку плакала, но наконец сон сморил её.

…А утром она поднялась совсем прежней: аккуратной, подтянутой и дисциплинированной.

– Доброе утро, доченька! Как спалось? – засиял ей на-встречу свежей улыбкой отец.

– Спасибо, папа, хорошо.Она спокойно посмотрела в глаза родителю открытым

взглядом и отчётливо подумала: «Как я тебя ненавижу!».

298

На благо и во имя

Только не надо нервничать!.. Диана уже пришла в себя и спокойно обдумывала ситуацию. Да-да, докладная записка!

Ручка быстро побежала по бумаге:«Директору… школы… учителя Малько Д.И. …Довожу

до Вашего сведения…»Вот пусть теперь Гордунова попляшет! «Не видать ей ме-

дали как своих ушей, не будь я Малько!» – удовлетворённо усмехнулась Диана, ставя жирную точку.

…Конфликт был давний, ещё с прошлого года. Забыть, плюнуть и растереть. На одной из контрольных (списыва-ют ведь, лодыри!) Диана Ивановна перехватила записку от Гордуновой к выдающемуся двоечнику Серёжке Крылову. Смазливый тип, но лентяй – поискать! Когда-то, в младших классах, даже, говорят, был отличником, во что сейчас вери-лось с трудом.

– Гордунова, это что за благотворительность?! – возмути-лась учительница, когда белый квадратик уже, казалось бы, благополучно перекочевал к Крылову.

– Дай сюда! – она подошла к юноше и решительно про-тянула руку.

– Диана Ивановна, это не шпаргалка. Честное слово! – по-краснел Крылов.

– Да-а? А что, по-твоему? – рассердилась математичка. – И вообще, Гордунова, если не хочешь, чтоб я тебе работу не зачла, прекрати эти штучки! Не ожидала от тебя.

– Диана Ивановна, отдайте! – потупилась Гордунова, тоже красная, как малина. – Это действительно не шпа-глагка.

– Да вы что, за дурочку меня оба держите, что ли?!

299

Класс заинтересованно молчал. Диана Ивановна ловко вы-хватила послание из рук зазевавшегося парня. Он рванулся было забрать, но не успел.

– Диана Ивановна, не читайте, это не вам! – не на шутку разозлился Крылов. Он встал, выпрямился во весь свой не-малый рост и смотрел на учительницу то ли с мольбой, то ли с ненавистью – сразу и не поймёшь.

Но Диана уже развернула записку. Действительно, никакой математики. Но не менее увлекательно, ничего не скажешь.

– Лучше отдайте, а не то… – Крылов шагнул к ней, сжав кулаки.

– Нет, милый мой, ты не будешь мне указывать! «Серёжка, я тебя тоже люблю!» – прочла она нараспев, нехорошо улы-баясь. – Да что вы знаете о любви, сопляки?

И добавила снисходительно:– А если уж и любить, Гордунова, то кого-нибудь более

достойного. Зачем же до Крылова опускаться?И вот тут-то (об этом потом все рассказывали по-разному)

тихая и примерная Гордунова тоже встала, подошла к учи-тельнице и влепила ей пощёчину. Или нет, она сначала что-то сказала. Ну что-то вроде: «Самое страшное – это опу-ститься до Вас!».

И выскочила из класса. Вот это была мизансцена!.. Нечто доселе невиданное и неслыханное в истории школы! Ладно, если бы Крылов! – по нём давно тюрьма плачет. Но Горду-нова?!!

Контрольная, конечно, сорвалась, потому что три секунды спустя в коридор выскочила сама Диана Ивановна.

– К директору поскакала! – в этом ни у кого не было со-мнений.

– Ой, что будет!!! – запищала Барсукова. Да, что-то будет. Мало не покажется.

Наташу Гордунову в классе любили: не задавака и не крив-

300

ляка, всегда всех выручает. Но были и такие, кто тихонько ра-довался: так ей и надо! Тоже мне, умница-разумница; теперь перестанут наконец без конца и края её в пример ставить.

…А окончилось всё почти буднично. Девочка несколь-ко дней не ходила в школу, а потом в кабинет к директо-ру пришли родители-Гордуновы; тут же вызвали и Диану Ивановну. Дело разбиралось при плотно закрытых дверях, и даже всезнающая секретарша Аллочка не смогла ничего разъяснить любопытному коллективу. И Диана (обычно – очень словоохотливая, до тошноты) сказала только:

– Гордунова извинилась, и я её простила.Это подозрительное немногословие вызвало, в свою оче-

редь, кучу кривотолков и домыслов, но всё шло тихо, и тема надоела, стала забываться и канула в прошлое. А теперь, по-сле летних каникул, и подавно.

Гордунова благополучно перешла со всеми своими от-личными оценками в выпускной класс, и всё пошло по-прежнему. Крылов ушёл в какое-то училище (мог бы, кста-ти, и раньше это сделать; зачем было протирать штаны в десятом целый год?)… Да, всё успокоилось.

Уже март. Не успеешь оглянуться – там и выпускной. В этом учебном году Диана Ивановна благополучно прошла аттестацию, получила наконец высшую категорию. При-шлось, конечно, потрудиться, но Малько всегда знала, что добьётся своего.

Да, директор её недолюбливает, это есть. Но зато с заву-чем, Людмилой Борисовной, они живут душа в душу. А всё почему? А потому что Диана Ивановна умная! Нет такого праздника, чтобы она Людмиле Борисовне подарочек какой-нибудь не сделала, иногда – пустячок миленький, но при-ятно.

В этой школе от завуча зависят все и всё, а директор – он что? Неплохой хозяйственник, знающий географ, и всё. До

301

ума и размаха Людмилы Борисовны ему далеко, и если го-ворить правду, то и школой-то руководит она, а не он.

Было яснее ясного: вот уйдёт директор на пенсию (пару лет всего осталось), и Людмила Борисовна по праву займёт это место. Больше некому!

Вот к ней-то и начала Диана Ивановна подъезжать, когда замечтала о высшей категории. Но, спасибо, Людмила Бо-рисовна отнеслась с пониманием: и на уроки не очень-то ходила, и не придиралась, и отзыв с характеристикой под-писала самый лестный.

И стоило это всё не так уж дорого; со временем всё равно окупится. Сблизилась очень Малько с завучем; та её «на чай» каждый день зовёт к себе в кабинет.

Посидят, поговорят. (У Дианы всегда есть и кофе хороший, и конфеты приличные.) Внимательно слушает Диану Люд-мила Борисовна, вопросы иногда задаёт. Мол, что да как у нас в коллективе? Любит просто быть в курсе всех дел, как и положено хорошему руководителю. Диана Ивановна на раз-говор не скупится, да ещё и догадками своими поделится. Не зря Людмила Борисовна очень ценит Малько; на всех со-вещаниях обязательно найдёт повод её похвалить.

Про эти «чайные совещания» знают все и стараются, чуть только Малько появляется в учительской, говорить мало и осторожно. Но Диану Ивановну не проведёшь! И из мол-чания, и из недоговорок она всегда умеет сделать точные выводы. И сразу – в уши родному завучу!

И ещё – умеет Диана Ивановна хорошо говорить. Ну и что, что математик? А любой филолог позавидует! Недаром по-ручает ей Людмила Борисовна самые ответственные высту-пления, а в прошлом году предложила именно её послать на конференцию от школы.

Уж там учительница блеснула! И не по бумажке, между прочим, выступала, а подготовилась как следует. Это она

302

ещё школьницей научилась, когда была комсоргом класса, в те далёкие времена. Ох и давно дело было, вот-вот уже Диа-не пятьдесят «стукнет»…

Судьба Малько сложилась неплохо, и в личной жизни тоже – полный порядок. Вот и скажите теперь, что выхо-дить замуж по расчёту – это плохо! Плохо, если расчёт был неправильный, а Диана Ивановна, как учитель математики, считать умела отлично. И сына хорошо воспитала, что и го-ворить. А всё почему? Умела всегда найти те самые нужные слова, за которые и до сих пор зовут её на трибуны.

И классные часы у Малько – самые лучшие, все знают. Хоть сейчас – любого проверяющего. Темы – одна в одну, все нужные и актуальные. У Людмилы Борисовны даже мысль недавно появилась послать несколько разработок Малько в учительский журнал.

…Ох, жаль, что Гордунова – не из её «родного» класса! Ей бы это так не прошло… Ничего-ничего, дайте срок. Каждый ответит за своё.

Не забыла ведь Диана Ивановна, ничего не забыла: дирек-тор тогда встал на сторону родителей Гордуновой, заявил, что Диана поступила жестоко и бестактно. Хотя, сказал, и Наташа – тоже хороша. Заставил девочку извиниться; а она – даже с радостью: «Простите, Диана Ивановна, я по-ступила гадко».

Диана приосанилась было и уже приготовилась ответить (что-то вроде учительской чистоты и высоты, короче, во имя и на благо). Но директор совершенно напрасно её прервал и добавил, что и ей – тоже неплохо было бы извиниться. По-неволе пришлось. Но ничего, всё ещё впереди.

Диана Ивановна втайне гордилась тем, что никогда ничего не прощала. Не умела. Но считала это признаком большой внутренней силы. Подозревала (и не зря!), что и Людмила Борисовна – женщина такого же склада, и это лишь возвы-

303

шало завуча в глазах Малько. Математичка беспощадно от-нимала перемены у детей, если что-то не успела на уроке. И это, конечно, тоже считала «во благо»:

– Я не имею никакого морального права недодать учебный материал!

Диана Ивановна умела «создать большой объём при не-значительной массе», то есть всегда казалась тем, кем хоте-ла казаться, умело скрывая свою примитивность. Она жила буквально в двух шагах от школы (из окна учительской от-лично просматривался её подъезд) и умудрялась два-три раза во время уроков смотаться домой: присмотреть, как там машинка-автомат стирает бельё, ну и ещё что-нибудь по мелочи. Разве не молодец? И муж всегда хвалил за лов-кость и экономию времени. Не то, что у других: вертится целый день по дому, а на себя – и десяти минут не найдёт. Противно.

…Дождалась-таки Диана Ивановна своего часа, дожда-лась! Случай помог (и смекалка – тоже).

Недели три назад пропал у неё из сумки кошелёк (в том классе, где училась Гордунова). Кошелёк был старенький, потертый, смотреть не на что, к тому же пустой. Но Диа-на Ивановна, обнаружив его отсутствие, разъярилась не на шутку. Это что же, кто-то рылся в её вещах?!

Она устроила допрос вместо урока, но ничего не доби-лась. «Не брали!» – и всё тут, талдычили все как один. А на перемене, когда она вскочила в учительскую с этой сен-сацией, то захлебнулась от неожиданности: кошелёк пре-спокойно лежал на её рабочем столе, рядом с зонтиком и перчатками.

Ну да, сама положила и забыла. Склероз, что ли, уже на-чинается?.. Но, однако, о находке детям не сказала. Нутром учуяла: пригодится.

Через пару дней – уже удачно сыграла (помня свои эмоции

304

и гнев), что на этот раз пропала помада, очень дорогая.– В вашем классе завёлся вор, вот что я вам скажу, милые

мои! А точнее, не вор, а воровка, судя по помаде. Не пони-маю, как может эта девушка так поступать; неужели муки совести ей незнакомы? Я молю Бога, чтоб она, пока не позд-но, раскаялась. Это скользкий путь, запомните! Такие люди быстро скатываются на самое дно общества! Дети, давайте найдём, кто это сделал, и протянем ей руку помощи, спасём её от самой себя!

(Надо же, чуть не зарыдала от восторга и умиления! Мо-лодец, всё по плану.)

Позавчера – снова «спектакль» (и на всякий случай – по-плакала в учительской):

– Ну вот, теперь ещё и брелок мой любимый пропал, а это ж подарок!

…Итак, подготовка к главному дню благополучно завер-шилась, и сегодня настал «час икс». «Время собирать кам-ни!» – внутренне ухмыльнулась Диана Ивановна.

Перед её уроком в 11-А сегодня была физкультура. Диана Ивановна осторожно заглянула в кабинет: так и есть, всё, как обычно. Старшеклассники оставили сумки в дальнем углу класса, они так всегда делали.

Портфель Наташи Диана Ивановна знала «в лицо», и осу-ществить свой план учительнице было совсем нетрудно. Пять секунд – и «мобилка» Малько уже надёжно лежала на самом дне сумки Гордуновой, под толстой пачкой тетра-дей.

На перемене Диана Ивановна немного нервничала и даже не пошла сегодня «пить чай» к Людмиле Борисовне («Из-вините, очень болит голова! Я потом приду, ладно?..»), но, однако, взяла себя в руки. Зло должно быть наказано, и она это сделает!

Вот наконец и урок. Проверка домашнего задания, опрос

305

по теории… Диана Ивановна слушала невнимательно, впо-луха, кивая автоматически; её била мелкая дрожь.

– Извините, дети, я выйду на минуту. Мне что-то нехоро-шо. Решайте пока № 49, страница 118.

Она быстро прошла в канцелярию (отлично, Аллочки нет!) и набрала домашний номер. Сын дома.

– Павлик, это я. Позвони мне через пять минут на мобиль-ный. Нет-нет, говорить не будем. Я проверяю сигнал, барах-лит чего-то.

Диана Ивановна вернулась в класс, присела к столу. Стар-шеклассники спокойно писали. Минута, вторая… Ну!!!

Раздалась знакомая мелодия. Зазвучала довольно тихо, но Малько ждала, поэтому услышала сразу. К тому же Наташа была совсем рядом, за первой партой.

– Ой, кажется мне звонят! – Диана Ивановна открыла сум-ку. – А где же телефон?.. Ничего не понимаю!..

– Диана Ивановна, это не у Вас! – сказал Свистунов. – Это у Наташи, кажется.

– Свистунов, это МОЯ мелодия! – закричала математич-ка. – И к тому же я не вижу на месте своего мобильного! Что, опять?!! Это уже переходит все границы! Гордунова!!! – подскочила она к девушке. – А ну-ка, открывай портфель!

– Диана Ивановна, но это абсурд, – спокойно возразила девушка. – Я ничего у вас не брала!

– Абсурд – это то, что я до сих пор верила тебе, Гордунова! Открывай сумку, я сказала!

Она выхватила портфель Наташи и, запустив в него руку, сразу же «нашла» телефон.

– Вот и выяснилось всё, моя милая. А теперь, будь так лю-безна, верни также кошелёк, помаду и брелок! Или они у тебя дома?

И тут как раз прозвенел звонок с урока.– Ну что ж, все свободны. И ты, Гордунова, ПОКА свобод-

306

на. А я сажусь писать докладную. Не думала, что ты ска-тишься до воровства. Оказывается, у тебя мелкая и мсти-тельная душонка, Наташа…

Гордунова всё ещё пыталась объясниться с учительницей, но Диана Ивановна и слушать не желала. Она так вошла в роль, что, глядишь, и до инфаркта было недалеко. Наташа вышла, опустив голову.

«Беги теперь, дорогуша, за своими мамами-папами, беги. Посмотрим, как они будут слушать, что их доченька – про-сто воровка!»

Итак, докладная готова. Но сначала Малько бросилась к Людмиле Борисовне. Тут надо по-умному: завуч тоже не лю-бит Гордунову. Диана Ивановна знала причину: дочь самой Людмилы Борисовны еле-еле тянула на хорошистку, да и то потому, что учителя просто боялись поставить ей меньше. Себе дороже, знаете ли; пусть уйдёт с хорошим аттестатом, а там жизнь сама расставит всё по местам.

Завуч заметно оживилась, услышав «новости»:– Вот это да, кто бы мог подумать. Значит так, никакой меда-

ли! Хватит Гордунову за уши тянуть. Ведь, если честно при-знаться, Диана Ивановна, ей оценки все завышают. Привыкли, что она отличница, вот и тащим на свою голову. А зачем? И к тому же – воровка, как выяснилось. Вляпается куда-нибудь – сразу кинутся: а в какой школе она училась? Ах, она у вас ещё и с медалью? Сгорим ведь от стыда, как вы думаете?!

– Людмила Борисовна, я снова не устаю удивляться вашей дальновидности!

– Что вы, дорогая, это простая осторожность. За школу обидно, вот и всё. Не для того мы так стараемся и «пашем», чтоб потом полоскали нас во всех газетах. Идите, Диана Ивановна, и скажите учителям, что сейчас будет срочное совещание. Всё-таки у нас ЧП!

…Все были «за». Во имя и на благо.

307

Свой в доску

Пошёл уже третий месяц, как Геннадий Геннадьевич (он же – «Ген Геныч») работает в этой школе, будь оно всё не-ладно…

Говорила же ему мама:– Геночка, зачем тебе это надо?Говорила! Нет, не дошло: возомнил себя педагогом!Ген Генычу сейчас едва только перевалило за двадцать, но

он изо всех сил старается казаться старше. Должность обя-зывает. Историк всё-таки!

…Вот остался бы на кафедре – и всё. Ведь предлагали… А теперь – поздно, изволь сеять разумное, доброе и вечное. Пожизненно?..

Но ничего, он найдёт выход. Мужчина он, в конце концов, или нет?! И на Сашку Ломова найдёт управу, дайте срок! Все уроки срывает, мерзавец!

Ген Геныч вскочил и нервно забегал по комнате. Ну что он им сделал, что?! Детки в клетке какие-то!

…А неприятности у молодого историка начались сразу, буквально второго сентября. Директриса представила его классу:

– Вот, дети, наш новый учитель истории, Геннадий Ген-надьевич Кочетков! Он окончил университет с красным дипломом, много знает. Так что вам, ребятки, будет с ним интересно; прошу любить и жаловать!

И ушла, шепнув напоследок: «Ну, ни пуха ни пера». Надо было её послать к чёрту, может, по-другому бы всё вышло. А он: «Спасибо, Ирина Петровна»!

Ушла – а он остался торчать у доски как болван. Стоял, смотрел и молчал.

308

– Садитесь, Геннадий Геннадьевич! – хмыкнул долговя-зый тип со второй парты. Ненавистный Ломов, как потом выяснилось.

Это был не урок, а комедия какая-то!.. Сначала Гена про-читал список вслух, стараясь хоть кого-нибудь запомнить (а их – почти три десятка!), потом начал что-то объяснять, роб-ко и тускло, не отрывая глаз от конспекта…

– Геннадий Геннадьевич, – влез Ломов, – а давайте-ка луч-ше о себе расскажите. Ну, для большего понимания!

Юный учитель растерялся:– О себе?.. Хорошо, давайте…Но о себе – ничего особенного не сообщалось: родился,

учился, ещё не женился…– И что, это всё? – не отставал Ломов. – Ну а что-нибудь

«крутое» у вас было?И тут неожиданно для себя Гена брякнул:– Было. Я служил в десантных войсках.Соврал – и обомлел. Зачем?! Но класс уже загудел одо-

брительно:– О-о-о!!– И что, приёмчики какие-нибудь знаете?– А покажете?!– А скажите, вы…– Стоп-стоп, ребята! Всё покажу и расскажу на перемене,

если сейчас дадите хорошо урок провести. Всё зависит от вашей дисциплины.

Веско сказал, внушительно. Молодец! На секундочку вдруг представил, что он и в самом деле – всё испытавший боец, с таким опытом за плечами, что ой-ой-ой!

Остаток урока прошёл довольно благополучно: слушали, записывали, почти не шумели, и Гена успокоился, почув-ствовал себя уверенней.

Но как только прозвенел звонок, молодого педагога тут

309

же окружили мальчишки во главе с Ломовым.– Покажите что-нибудь, Геннадий Геннадьевич, пожа-

луйста!Историк пытался отговориться, что, мол, его приёмы – это

секретное оружие. Нельзя разглашать. Он даже подписку такую давал, понимаете?..

– Ну что-нибудь простенькое, обычное!…Не выпускают. Что ты будешь делать?..– Ладно, – к счастью, Гена действительно знал один инте-

ресный захват. Брат научил.– Вот ты… как тебя? Саша Ломов, кажется? Иди-ка сюда.

Становись! Нападай на меня сбоку!И как это вышло, историк даже сообразить не успел. Ло-

мов действительно напал и в три секунды заломил «десант-нику» обе руки назад.

– Стой, Ломов, подожди, так нечестно! – брыкался педа-гог.

– Против Ломова нет приёмова! – захохотал толстый Ры-жик.

Геннадий Геннадьевич, красный и потный, наконец высво-бодился и попытался всё же объясниться:

– Да ты неправильно напал, Ломов! Но после первого «нападения» лучше не стало: пришлось

уже подниматься с пола. И костюм выпачкал…Возвращался историк в учительскую с мерзкими ощуще-

ниями, да надо было ещё и отговариваться: «Упал!..».Учительницы дружно бросились хлопотать вокруг его из-

мызганного рукава, но настроение было всё равно испор-чено. К тому же Ломов быстро всё растрепал по школе, не жалея красок:

– Да я его только чуть задел, а он аж до батареи доехал; еле успел очки поймать!

Так что третьего сентября к кличке Ген Геныч, которая

310

возникла сразу, тут же добавилась вторая – Десантник. Но это было только начало Генкиных бед. Как он ни бился, как ни старался – ни в одном из классов (а ему дали все восьмые и девятые) он не мог добиться хотя бы тишины на уроке, не говоря уже ни о чём другом.

Он злился, кричал, бегал за завучем – всё напрасно, Сто-ило завучу выйти – и всё начиналось сначала, и ко всему прочему один остряк из восьмого «А» благополучно пере-крестил его ещё и в Гингемыча. Кличка тут же понравилась: действительно, нервный историк чем-то напоминал злую волшебницу Гингему из знаменитой сказки.

Проблемы нового учителя секретом не являлись (как, впрочем, и в любой другой школе), и директриса дружески посоветовала молодому коллеге:

– Геннадий Геннадьевич, походили бы вы на уроки наших опытных учителей. К Тепловой, например. У неё – дисци-плина! Присмотритесь, что да как…

Историк совет принял. Он и сам уже хотел. Надо же искать какой-то выход!

Урок Тамары Константиновны Тепловой его поразил. По-тряс! А ведь посмотреть на неё – сразу и не скажешь, какая в ней… силища, что ли? Маленькая, сухонькая, совсем седая, голос – тихий. По-старомодному вежливая, незаметная.

А оказалось!.. Гена смотрел и поражался: все слушают, пишут… Ломов – Ломов! – руку тянет… Да и интересно было, что тут говорить. Шёл на урок – думал: физика, скука смертная. Хотел просто глянуть, как она с этими лоботря-сами уживается. А просидел с открытым ртом, как пацанё-нок. Тамара Константиновна и с повторением справилась быстро, и новый материал втолковала умело и доходчиво (Гена тут же понял!), и пошутить нашла минутку… И всё как-то к месту, здорово и ловко. Оценок поставила много (и справедливо!).

311

Двоек – две штуки влепила, но совершенно не обидно. И тут же назначила лентяям дополнительное домашнее зада-ние, чему они даже обрадовались (дала шанс «закрыть» по-следнюю оценку!).

«…Значит, надо… полегче, что ли, – сделал вывод исто-рик. – Пошутить вовремя, факты какие-то интересные ввер-нуть…»

Весь вечер он вдохновенно готовился, даже мама с надеж-дой спросила:

– Ну что, Геночка, втянулся наконец?Но следующий день снова показал, что Геннадий Генна-

дьевич не сдвинулся с места ни на йоту. Мука, да и только!.. День получился суетный, нервный, и особенно «достал» всё тот же класс, в котором учился Ломов. Да, в общем, и не в Ломове дело, – все они хороши. Что, что, что им надо? Ведь такой материал подготовил!.. И анекдот рассказал…

…Вечером историк решил куда-нибудь сходить, рассла-биться. И заодно подумать, куда уходить. А что уходить надо – сомнений больше не осталось. Права мама, права… К себе в музей поможет устроиться... И забудется эта чёрто-ва школа как страшный сон.

В кафе, куда в конце концов зашёл Гена, было пусто, и это даже понравилось. Не хотелось ни с кем сегодня общаться, и Геннадий Геннадьевич сел за дальний столик в углу, за-казав себе пиво с любимыми орешками. Только устроил-ся, как на пороге возник Ломов, а с ним – «знакомые всё лица».

«О!!!» – внутренне простонал Кочетков. Ему тут же захо-телось сморщиться, испариться, исчезнуть, но не успел.

– Геннадий Геннадьевич! – завопил Ломов, и вся компания немедленно заняла стулья рядом с учителем. – Отдыхаем? И можно с вами?

– Пожалуйста, – вяло предложил историк, думая только о

312

том, как бы ему сейчас уйти, не теряя собственного достоин-ства. Начал было даже подниматься, но вдруг его осенило:

– Слушай, Ломов! – взмолился он. – Давай, наконец, пого-ворим в неофициальной обстановке. Ну что я тебе плохого сделал, а? И вам, ребята, тоже?

Он говорил долго и задушевно. И про то, что он учился-учился, а теперь не знает, зачем; и про нервы свои испор-ченные; и про то, что он – молодой ещё. Получалось жа-лобно.

– Мы ж ровесники почти, ребята! – ныл историк. – А вы мне все уроки срываете… Не по-товарищески это!..

– Да? Ну давай дружить, Гена, – примирительно протянул Ломов.

Геннадий Геннадьевич растерялся: «Гена» и «ты» не вхо-дило в его планы. Однако радостно согласился:

– Давай, Сашка, давай! Но только при всех, в школе, – на «Вы». Ладно?..

– Ладно, Гингемыч. Наливай, запьём дружбу! Да, пацаны?Историк на радостях щедро угостил всю компанию, а до-

мой вернулся совсем уже осчастливленный.…Скоро все знали, что историк – парень что надо, свой в

доску, и его авторитет среди учеников вырос. Только вот с уроками – проблем почему-то прибавилось,

а не наоборот. Гена и сам не заметил, как постепенно под-чинился воле старшеклассников, которые требовали толь-ко хороших оценок («Гингемыч, ты друг или нет?!»), а уро-ки всё больше напоминали развлекательные посиделки. Историку надо было буквально из кожи вон лезть, чтобы втолковать хоть какой-то учебный материал: новые «дру-зья» просили бесконечно «чего-нибудь интересненького», а вели себя тихо лишь тогда, когда учитель начинал пере-сказывать какой-нибудь боевик.

Гена всё ещё утешал себя, что боевики и детективы – это

313

для «разбавления» скучных сведений и дат, но и сам не за-метил, как на уроках истории от самой истории почти ни-чего уже не осталось…

Зато на переменках старшеклассники (и даже те, которых Геннадий Геннадьевич не учил) от души хлопали его по пле-чу и вели разговоры на равных. И девочки из одиннадцатого класса спокойно и непринуждённо называли его в лицо Ге-ночкой, стремясь понравиться учителю.

В конце января Кочеткова вызвала директриса: – Ну, как успехи, Геннадий Геннадьевич? Хорошо? Вот и

прекрасно. Я, знаете ли, пока не контролировала вашу ра-боту, давала втянуться. Но со следующей недели – ждите в гости и меня, и завуча.

Генка расстроился. Поделился с Ломовым, и тот успоко-ил:

– Гингемыч, не парься. Готовь свои конспекты – а мы не подкачаем. Не дрейфь, дружбан, я своих в беде не бросаю!

Первый визит завуча прошёл на «ура»: историк заранее раздал друзьям вопросы и ответы, и урок прошёл гладко. Гену похвалили, но, однако, сделали замечание:

– Уж очень, очень заученно дети отвечают, дорогой Генна-дий Геннадьевич! Зачем вы заставляете их зубрить учебник? Надо, чтобы ученики умели говорить и от себя, понимаете?

Потом были ещё четыре-пять уроков с директрисой на задней парте, и все остались довольны: замечания старших молодой педагог, кажется, учитывал.

…Вот всё и уладилось, к общему счастью. Скоро экзаме-ны, но Кочетков спокоен: дружба есть дружба. Все ученики знают, кто какой билет вытащит (уже обо всём договори-лись и отрепетировали до мелочей; на каждом уроке трени-руются «билеты тянуть» – это чтоб потом сбоев не было). В результате – ожидаются прекрасные оценки.

Разве Гингемычу что-нибудь жалко для друзей, а?..

314

Размазня

– Нет-нет, это невозможно! До свидания! – отец кладёт трубку на рычаг и иронически смотрит на Люсю. У девочки в глазах стоят слёзы.

– Что, опять сопли распустила? – злится отец. – Можно подумать, что я неправду сказал!

Завтра опять весь класс над ней потешаться будет, дума-ет Люся.

И первая – Инка… А ещё – Инкина мамочка, которая явит-ся ни свет ни заря: завтра ведь канун 8 Марта, и родитель-ский комитет купил для классной что-то дорогое (как всегда, в общем); а Инкина родительница – Лидия Антоновна – са-мый активный член комитета.

Это как раз она сейчас звонила: где, мол, Люсенька? По-чему не пришла? Все девочки собрались, только её ждём. А папа ответил: невозможно…

…Ещё в понедельник тётя Лида приходила в школу, таин-ственным голосом попросила всех девочек остаться после уроков. И предложила:

– Девчонки, а давайте-ка вашей любимой классной руко-водительнице сюрприз устроим, а?

– Так ведь сдавали уже, Лидия Антоновна! – возмутилась вечно чем-то недовольная Анечка Осипенко.

– Не про «сдавали» разговор, Анюта! – приосанилась мамаша. – Давайте вечером, перед праздником, наведём в классе такой порядок, чтоб Марина Григорьевна ахнула! Мысль, а?

Мысль-то, может быть, действительно неплохая, но кому хочется переться в школу вечером, да ещё и на уборку?..

315

– Да ну-у-у! – без всякого энтузиазма протянула Света. – Всё равно ведь не все придут, а я что – крайняя?!

– Вот и давайте договоримся, чтоб пришли все, абсолютно все! – не сдавалась тётя Лида. – В классе десять девочек, причём довольно взрослых! К тому же вместе со своей до-черью приду и я – это уже одиннадцать. Девчонки, работы всего на каких-то два часа, а Марине Григорьевне будет при-ятно!

– А что тут делать? – не сдавалась Анечка. – И зачем? И так каждый день в классе дежурим.

Но Лидия Антоновна убеждать умела. Да и как это «нечего делать»?! – парты все размалёванные, занавески давно не-свежие; и, кстати, неплохо было бы и под доской подбелить (ну, это Лидия Антоновна однозначно берёт на себя).

– Так что захватите вёдра, тряпки и метёлки, девочки. По-рошок и известь я принесу сама. Жду вас в классе в 18.00 в четверг!

Идти, конечно, никому не хотелось. Тоже мне, нашла до-бровольцев на принудительных началах! Хочет – вот пусть сама и «пашет» вместе со своей Инночкой, ябедой и сплет-ницей! Но Лидия Антоновна непослушания не простит, в этом уже многие убедились. Вечно она что-нибудь выду-мает или навяжет!.. Да не просто так, а с лозунгами. Вот и сейчас:

– Отказаться – это просто преступление, девочки! Ведь Марина Григорьевна для вас времени не жалеет; настоящий фанатик своего дела!

…Что фанатик – так это точно, нет от неё покоя никому. Мало того, что сама в школе торчит чуть не сутками, так и других «грузит» по самое некуда. Уж на что Вовка Ве-ликанов – любитель английского, а и тот злится. Ни меры, ни степени, одним словом. Поговаривают, что от неё и муж поэтому ушёл… А теперь она одна осталась – так вообще из

316

школы не выгнать; хоть бы в день этой пресловутой уборки до ночи не засиделась, а то ведь придётся ждать, пока уйдёт. Тётя Лида так просто не уймётся – тоже фанатик не из по-следних.

И Люся, конечно, не может не пойти. Она сказала про «сюрприз» маме, и та недовольно буркнула: «Иди». Но папа, когда услышал новость, категорически восстал:

– Это ещё что за беспредел?! Не пойдёшь.Люся похолодела. Бог с ней, с Лидией Антоновной; девоч-

ки её и без «активистки» заклюют! Сказано же было: все – значит все.

– А я сказал: нет! – отрезал отец. – Нечего ходить позо-риться! Дома всё у тебя тяп-ляп, лишь бы отстали! А туда пойдёшь лоск наводить? Это, милая моя, тоже заслужить надо!

А Люся, значит, опять не заслужила. Она вообще редко «заслуживала»: что бы девочка ни делала, по мнению отца, это называлось «из рук вон плохо». Люсе исполнилось уже шестнадцать, и она отлично знала, что такое готовка, стирка, глажка и так далее. Родители этим непомерно гордились:

– Вот выйдет замуж – поймёт, что должна нас благодарить. Уж кто-кто, а мы свою девочку превосходно к жизни подго-товили. Всему научили!

«Маме надо помогать!» – эту истину Люся услышала так давно, что и забыла, когда. Вот с тех пор и помогала. Отец, который в доме руководил всем, назначил ей два постоян-ных дня для «большой уборки»: вторник и пятницу. В эти дни в Люсины обязанности входило «вылизывание» всей огромной квартиры (полы, ковры, шкафы, окна), а также – «лёгкая постирушка» (того, что накопилось к этому дню в большой корзине для белья). Остальное время считалось «выходным», если не учитывать того, что посуда – всегда и после всех – мылась только Люсей, и никем иным.

317

Другое дело, если в «уборочный» день Люся отнеслась к своим обязанностям недостаточно хорошо; тогда отец на-значал наказание: следующий день – становится уборочным уже автоматически, из принципа. Или если очень плохо – то два дня. А там, глядишь, снова пятница… Короче говоря, редкий день оказывался свободным.

Придираться папа умел («На пользу!»): то полировка пло-хо блестит, то люстру забыла протереть… Девочка еле-еле вытягивала на хорошистку, ведь времени на уроки остава-лось всего ничего; поэтому считалась и дома, и в школе – «так себе», среднего ума. Если б не её изумительная память, в отстающих, наверное, ходила бы.

Люся всё время жалела, что нет у неё ни сестрёнки, ни братика. Было бы с кем разделить тогда ненавистный до-машний труд…

– Мы тебя кормим, поим, одеваем, родная, – ворковала мама, поручив Люсе очередное дело. – Ты должна это по-нимать и по мере сил привносить свою лепту.

Самой маме «привносить» было ужасно некогда, как, впро-чем, и папе. «Да ладно, пусть так, – думала часто Люся. – В принципе они, наверное, правы. Но хоть бы «спасибо» разок сказали, а то всё плохо да плохо…»

Да, Люсины кухонные изыски оставляли желать лучшего, но, что ни говорите, а первое – второе – третье (да ещё и пи-рожки, если успеет!) девочка всегда готовила стараясь.

Мама с папой, пропадая на работе до самого вечера (отсю-да – и заработки приличные!), еле-еле находили время, чтоб слегка осведомиться у дочери:

– Ну, как дела в школе?Услышав неизменное «хорошо», папа быстро и привычно,

пробежав по комнатам, делал свои замечания по уборке (мо-жет быть, завтра – удастся отдохнуть?.. Вряд ли…), и семья дружно ужинала.

318

Затем родители шли к телевизору и к свежей прессе, а Люся отбывала последнюю вахту – мытьё вечерней посу-ды, – размазывая по щекам тихие слёзы из-за «снова отвра-тительного ужина».

А её так и звали в классе – Размазня. Очень подходяще, ведь она всё везде «размазывала»: и слёзы свои непонятные, и ответы у доски… И даже толком не общалась ни с кем и не дружила, а так, тоже размазывала. Кличка настолько девочке подходила, что даже мама – и та всё чаще и чаще говорила о ней: «наша размазня».

Родители Люси были люди интеллигентные, много читаю-щие. Люся тоже с удовольствием читала бы побольше, если б время появилось, а так – только урывками, и всё.

– Наша размазня в вуз не поступит! – была уверена мама. – Хорошо, хоть всё умеет; пристроить её куда-нибудь пова-ром, что ли?

Иногда в дом приходили гости, тоже все сплошь интел-лигентные, интересные люди. Они много спорили о музы-ке и живописи, о свежих литературных новостях. Люсиной обязанностью в такие вечера было подавать гостям кофе и бутерброды, и она еле поспевала заправлять кофеварку но-выми зёрнами.

– Люся!!! – то и дело слышалось из комнаты. Проклятый кофе, как назло, постоянно заканчивался то у Алексея Пе-тровича, то у Сергея Ивановича.

Когда наступала весна, перед своим днём рождения мама всегда затевала генеральную уборку, подключая сюда и папу. Отец должен был вынести два тяжеленных ковра на улицу и выбить их. Причём мама каждый год патетически восклицала:

– Слава Богу, что у нас в доме есть мужчина! Нам с доче-рью такие тяжести поднимать нельзя!

319

Отец благополучно выносил и заносил «такие тяжести», сам развешивал их на большой «ковровой» перекладине во дворе и торжественно вручал выбивалку Люсе:

– Ну-ка, покажи, понимаешь ли ты толк в чистоте!Примерно по полчаса на каждый ковёр – и отец оставался

доволен. Это был тот самый редкий случай, когда похвала всё-таки срывалась с его скупых уст:

– Молодец, дочурка! Хозяйка!Тогда же, по весне, наступал и «период преферан-

са», как называла это мама. Но относилась к явлению в общем-то беззлобно, даже наоборот, с оттенком некото-рой гордости:

– Мой Семён никогда «налево» не ходил и не пойдёт, потому что я его понимаю! Хочет с друзьями за картами посидеть – да пожалуйста, хоть целую ночь! И мне спо-койнее…

Они действительно засиживались до утра, и поэтому Люся так не любила весну: кофе и бутерброды нужны были всю ночь. Летом преферансисты благополучно «рассасывались» по курортам, значительно облегчая жизнь девочке.

Вот и сегодня – Люся в душе подозревала, что папа не пу-стил её в школу именно из-за преферанса: вот-вот подойдут друзья-приятели. Вчера ещё хотели, да сорвалось.

Поэтому он объяснил нетерпеливой Лидии Антоновне, зло вопя в трубку:

– Нет, уважаемая, не ждите. Люся наказана. Она сегодня дома выполнила не всё, что мама просила. Вы уж там обой-дитесь как-нибудь без неё… Что? Да бросьте, Лидия Анто-новна, от неё толку – ноль. Руки как из задницы, по три раза за ней переделываем.

Вот так. («И слюни подбери!»)– Ну вот! – торжествовала Осипенко. – Я так и знала, что

не все придут!

320

– Брось, Анька, – вмешалась добрая Курочкина. – У Люсь-ки папаша – не дай Бог. Ей и так – дыхнуть секундочки нет. Справимся и без неё.

– Ага, – психовала Осипенко. – Я ей выскажу всё равно! Тоже мне!..

Лидия Антоновна, тоже немного повозмущавшись, всё же сказала:

– Ладно, что языками зря чесать? Давайте работать.Она чётко и толково распределила участки деятельности.– А занавески? – прищурилась Аня. – С ними не успеем.

Если я, например, сегодня возьму простирнуть – это только утром повесить можно. Не впишемся!

– Ничего! – у Лидии Антоновны был план. – В моей ав-тостиралке их можно провертеть и сразу высушить. Инноч-ка! – окликнула она дочь. – Снимай этот тюлевый кошмар, беги домой и сделай. Да! Не забудь утюг прихватить, тут сразу отгладим и повесим.

Занавески быстро сняли, и Инночка действительно умчалась.– Ишь, самая хитросделанная нашлась, – яростно шепну-

ла Осипенко Курочкиной. – В машинку сейчас забросит – и всё! И руки чистенькие, и дело готово! А мы тут…

Курочкина сразу кивнула: да, это тебе не парты изгажен-ные порошком отдраивать.

Работали почти до девяти. Лидия Антоновна поспевала и командовать, и белить. Но зато класс сиял как новый пятак. Тут подоспели и занавески, и когда они, отбеленные и оту-тюженные, вернулись на место, девочки ахнули:

– Ух ты-ы-ы!!– Ну вот, видите, девочки, и самим приятно! – чуть ли не

раскланивалась Лидия Антоновна. Хорошо, короче говоря, получилось. И настроение наза-

втра у всех было отличное. У Марины Григорьевны – так вообще эйфория. Даже расплакалась:

321

– Девчонки, дорогие мои!.. Спасибо!И бросилась каждую целовать-обнимать: «С праздником

женским вас, хорошие мои!».И Люсю тоже поцеловала. Не знала же она, что та вчера

не явилась!Это ей потом Лидия Антоновна поведала. И между про-

чим, без всякой злобы. Просто сказала:– Ну до чего же размазня эта Люся Орлова! Подумайте

только, Лидия Антоновна: девушке – шестнадцать лет, а своего мнения совершенно нет! Попробовал бы меня такой папочка остановить в своё время! – ух, не знаю, что и было бы! Тем более, если надо для всего класса! А эта?.. Так раз-мазнёй по жизни и протащится, тряпка.

…Марина Григорьевна считала точно так же.

Две остановки трамваем

Это был уже шестой мамин муж. За свою коротенькую жизнь второклассница Катюша так устала от такой беско-нечной «смены караула», что и сказать нельзя!

Первый муж мамы – родной отец Катеньки – «мало за-рабатывал», второй – «гулял по бабам», третий – «пил как конь». Четвёртого девочка помнила смутно (он и задержал-ся здесь всего на неделю), а вот пятый запомнился крепко: бил и её, и маму. Причём делал это в трезвом виде, а не как «папа номер три»; ревновал очень свою красивую жену. А Катюша – под ногами вертелась тут же и попадала, конечно, под руку.

– Катька, чего ты лезла, а?.. – ласково вещал пятый папа, когда гроза утихала и влюблённые мирились. – Мы сами с мамкой разобрались бы, а так – и тебе перепало, дурёха!

322

Но Катенька снова пыталась вступаться за маму, несмотря на горький опыт. Вот и ходила с «фонарями», точно такими же, как и у родительницы.

Мама долго терпела (кажется, этого мужа она действи-тельно очень любила), но однажды не выдержала… Она за-держалась на работе (никак нельзя было отказаться, никак!) и дома получила как следует:

– С кем, подстилка, шлялась?! На часы посмотри, гнида! – орал страшно муж.

Мама, как назло, была с причёской и в хорошем новом платье в тот день – тут и дураку ясно, что для свидания вы-рядилась!!! А ей просто захотелось покрасоваться: весна… Стояли такие роскошные дни середины марта, что сердце просило праздника! Просило – получи…

И как ни клялся муженёк в любви, как ни каялся – не помогло больше. Состоялся развод – и мама снова была свободна как птица. Но она не умела долго оставать-ся одна, и к тому же, если помните, вовсю буйствовала озорница-весна.

…И вот он, «папа номер шесть», дядя Лёня. Огромного ро-ста; мама по сравнению с ним – птичка, а ведь и она не мел-кая. «Этот если бить начнёт – то, наверное, сразу убъёт!» – подумала Катюшка, чуть завидев «отца».

Но прошло уже целых двадцать дней, а дядя Лёня руки не распускал. И не кричал даже!

«Но что-то же в нём должно быть не так! – присматривалась девочка. – Интересно, сколько ещё он с нами проживёт?»

Дядя Лёня проживать, видимо, собирался долго. Может, и всегда. И Катя скоро узнала причину: оказывается, дяде Лёне просто некуда идти. Совсем.

– Понимаешь, Галка, – делилась мама с соседкой, советчицей и соратницей, – его подставили. Ни за что отсидел, представля-ешь?! А жена в это время квартиру продала – и прости-прощай!

323

– Ты смотри, Олька, осторожно! – махала руками тётя Галя. – С таким прошлым… Смотри, чтоб не пропало ни-чего!

«Завидует» – догадалась Катькина мама (Галка была хро-нически одинока уже лет пятнадцать).

«Как бы не вздумала отбить!» – озаботилась Ольга. Да и то: у соседки и квартира побольше, и «довеска» (ни дочки, ни сына, ни чёрта в ступе) нет. Лёнька – мужик видный!

И Катина мама приняла на всякий случай простые меры предосторожности, то есть «ход на её территорию» был те-перь соседке заказан. Галина немедленно обиделась, когда на второй-третий раз закадычная подружка ни с того ни с сего не пустила её на порог:

– Галочка, некогда мне с тобой лясы точить, дорогая! Из-вини. Да и мужу хочется отдыха в своём доме!

Галина распыхтелась – здороваться даже перестала. Да пусть! Зато теперь не будет на Лёньку пялиться, предатель-ница.

…Новый папа «сидел ни за что» недолго, но успел при-обрести те неуловимые признаки, по которым сразу легко можно узнать человека с такой биографией. Но он, однако, был добродушен, много и смешно шутил, а Катюшу с пер-вого дня стал симпатично называть Катюшонком. Причём не требовал – как отцы № 2, 4 или 5 – называть его «папой», а сразу сказал:

– Кроха, зови меня, как душа попросит: хоть Лёхой, хоть Лёнькой. И давай на «ты», ладно?

Так и получилось, что стал он называться «дядей Лёней», но действительно – на «ты». Слово «папа» девочке и на ум не приходило.

…А вот вчера (мамы не было дома: ушла в магазин) захо-дили какие-то странные дядьки; долго топтались в коридо-ре, а дядя Лёня шёпотом с ними соглашался:

324

– Замётано, мужики. Я – в деле! Потом они ушли, а Катюша, которой «гости» почему-то

страшно не понравились, спросила у отчима:– Дядь Лёнь, а это кто был? Чего им надо? – и совсем по-

взрослому добавила:– Ты смотри, дядь Лёнь, держись от них подальше, а то…

Не ровен час!Отчим захохотал:– Чего-чего?! Ну ты даёшь, Катюшонок!Что смешного было в её словах, девочка так и не поняла.

Но действительно чувствовала: ох и непростые друзья сей-час заходили!

«Чую, быть беде», – так всегда говаривала бабушка, мами-на мама, когда ещё была жива. Она успела застать четырёх маминых супругов, а пятого – только в начале. Но сразу ска-зала опять: «Чую!..». Умерла от сердца, ещё не старая. Всё хотела внучку к себе забрать, но Ольга не давала.

– Оленька, доченька! – бесконечно увещевала бабушка. – Сама подумай: каково ребёнку-то при твоих вечных мужи-ках!

Интересно, сказала бы бабушка про дядю Лёню «чую!..» или нет?.. От папы № 3 (это который пил) Катюша один раз сбежала из дому, да прямо к бабушке – две трамвайные остановки отсюда. Тогда бабушка позвонила маме и крепко с ней разругалась; грозила судом внучку отобрать. Потом они, конечно, помирились, и Катя вернулась к матери. И даже дала слово, что «больше так не будет».

Но, если честно, девочке всегда мечталось жить именно с бабушкой: никаких новых мужей; дедушка давно умер. А бабушка – всегда такая добрая! И на работу ходит – сут-ки через трое; и всё свободное время отдавала бы внучке. Жаль, что этому так и не суждено уже сбыться…

325

Вскоре пришла мама, и отчим позвал её на кухню. Они плотно закрыли дверь и долго о чём-то спорили, причём дядя Лёня громко бубнил одно и то же:

– Олька, это только один раз. Дело верное. Только один раз!!!

В конце концов они позвали Катюшу пить чай, и девочка увидела, что у мамы покраснели и напухли глаза. Странно, вроде и не дрались…

Наутро, однако, настроение мамы улучшилось, выровня-лось, и, отправляя дочку в школу, она сказала:

– Катюша, если кто-нибудь спросит, кто приходил вчера к Лёне, – ты ничего не знаешь! Договорились? Ты ж не хо-чешь папу подвести, да?

Конечно, не хочет. И Катюша пообещала. Так начались загадки. Целая неделя прошла как-то странно: дядя Лёня сначала две ночи не был дома, а потом принёс три боль-шие сумки, ужасно тяжёлые. Они постояли в коридоре, но совсем немного: на следующий день дядя Лёня их куда-то переправил.

А вот к концу странной недели был праздник: отчим принёс много-много денег (целую пачку! Катюша столь-ко никогда и не видела), а мама накрыла стол, и они ро-скошно ужинали. А потом дядя Лёня дал девочке «двад-цатку»:

– Трать, Катюшонок, хоть на мороженое, хоть на пирож-ное. Только никому не рассказывай про деньги. Хорошо, до-ченька? Ты же у меня умница девочка! – и потрепал ласково по затылку своей чугунной лапищей.

…А ещё через три дня пришли люди в милицейской фор-ме и долго рыскали по всем углам. Но, видно, не нашли то, что искали. А уходя, их главный начальник сказал дяде Лёне:

– Запомни, Козырев: всё равно найдём. Конечно, здесь ты

326

это держать не будешь, не дурак ведь. Да и продал уже, на-верное. Но и мы не дураки, Козырев! Наверняка всё сбыть ещё не успел, припрятал… Сдай нам – и я похлопочу, чтоб тебе скостили срок! Слово офицера.

– Ты чё, начальник?! – ухмыльнулся дядя Лёня. – Не наш-ли – потому что чист я, милый мой. Чист аки слеза! – дура-чился он.

– Смотри, дорогуша! Я тебя предупредил. Пожалей себя.«Гости» ушли, а родители снова закрылись на кухне и

опять спорили. Умная Катюша услышала кое-что (иногда спорщики срывались в крик), сложила «два и два» и дога-далась: то, что искали миллиционеры, дядя Лёня благопо-лучно спрятал в бабушкиной комнате (крохотная каморка в коммуналке, она пока пустовала) – те самые две остановки трамваем отсюда…

Как сказал тот главный? – «Лучше сам отдай, а не то…». Ой, беда будет! Ой, беда!!! И такой славный папа, как дядя Лёня, пострадает, и, наверное, заберут его. Ох и жалко от-чима! Самый он лучший из всех отцов! Кого потом мама приведёт? – неизвестно…

Спасти, спасти дядю Лёню немедленно! Катюшка всю ночь прокрутилась, не смыкая глаз, а с утра уже знала, что она сделает. И тогда дядя милиционер поможет глупому упрямому папе! – он ведь обещал…

…Вместо школы девочка решительно направилась в бли-жайшее отделение милиции. К счастью, у порога столкну-лась сразу с тем самым главным, который вчера угрожал отчиму. Она тут же сбивчиво объяснила дяденьке милицио-неру, зачем пришла.

– А где бабушкин дом, знаешь?…Да, конечно. Здесь рядом. Две остановки… Она пока-

жет.

327

Своя рубашка

…Шифровать работы – это была отличная мысль. Она вносила элемент справедливости.

Казалось бы, пустяк – районная олимпиада. Но амбициоз-ная Алёна Ивановна понимала, что и здесь лучше всё-таки показать себя первыми.

В этом году она привезла Стасика Шаповалова, способ-ного и усидчивого мальчика. Нельзя сказать, чтоб он был прямо-таки семи пядей во лбу, но соображал неплохо. Алё-на Ивановна очень рассчитывала на призовое место, пусть даже третье, тогда при аттестации почти не будет проблем. А если первое – так вообще прекрасно: это гарантировало премию в размере оклада!

Итак, олимпиада. Алёна Ивановна хорошо подготовила мальчика, разобрала с ним целый ряд нестандартных задач. А вдруг опять что-нибудь подобное выпадет; мало ли…

Поэтому она дальновидно посоветовала:– Стасик, ты все эти задачки перепиши меленьким почер-

ком и захвати с собой! Понимаешь? Вдруг пригодится!Стасик совету внял, и в день олимпиады был набит шпар-

галками, как праздничный гусь – яблоками. С тем и отпра-вились.

Детей понаехало много, и Алёна Ивановна не на шутку взволновалась: большая конкуренция! Как назло, девяти-классников (а именно в девятом и учился «её» Стасик) было больше всего, человек сорок. Другое дело – в десятом и одиннадцатом: и там, и там – не более двух десятков.

Озаботило это и организаторов; инспектриса заметалась по этажам, отыскивая лишнее помещение. Наконец нашла, рассадила участников и вернулась к учителям:

328

– Уважаемые коллеги, есть к вам просьба: мы никак не ожидали такого наплыва в девятом, и в одну из аудиторий некого посадить. Надо двух учителей. Пожалуйста, кто со-гласен?

Но никто не рванулся навстречу предложению: гораздо приятнее было бы сейчас поболтать в учительской за тради-ционной чашечкой чая, спокойно ожидая результатов. Зима всё-таки; намёрзлись, пока доехали…

Пришлось инспектрисе (это судьба!) просто назначить лю-дей, как она смешно выразилась, «методом научного тыка». Ну чтоб никто не обиделся…

Она действительно ткнула пальцем наугад, не глядя, в список зарегистрированных школ и объявила:

– Значит так, в аудиторию № 18 идут: Зайченко Валентина Андреевна и Подгородецкая Алёна Ивановна! Прошу, кол-леги.

Зайченко тяжко вздохнула: «Я так и знала», но последо-вала покорно вместе с Алёной Ивановной за начальством. Инспектриса завела их в соседний класс и быстренько про-инструктировала, как шифровать работы, что делать и так далее.

Когда Алёна Ивановна зашла в класс, то сразу увидела, что Стасик оказался именно здесь. Ну что ж, это неплохо! – Алёна Ивановна сразу не могла сообразить, но была увере-на, что за три часа написания что-нибудь обязательно при-думает.

…Итак, зашифровать. Валентина Андреевна прошла по рядам, внимательно помечая листы. Алёна Ивановна бы-стро подсчитала: Стасик Шаповалов – это или № 27, или № 28. Одно из двух – однозначно.

Наконец формальности закончились, дети получили за-дание, и время пошло. У Зайченко и Подгородецкой, обя-занных наблюдать за процессом, образовалась свободная

329

пауза длиной в три часа. И, конечно, обе они, голова к го-лове, склонились над заданием: интересно, что там?..

Задачи были не очень сложные, средние, можно сказать; если не считать последнего уравнения. Они шёпотом на-чали спорить и даже запутались; но всё-таки благополучно решили, к удовольствию обеих. А вот справятся ли с этим дети?..

…Наконец положенное время истекло, и математички по-просили участников сдать работы. К столу потянулись девя-тиклассники.

Подгоняя отстающих, Зайченко почти силой отобрала последние три листочка: правила есть правила. Время вы-шло!

– Валентина Андреевна! – окликнул Зайченко с порога какой-то мальчик. – Можно вас?..

– Извините, Алёна Ивановна, я – на секундочку! – поспе-шила она к двери.

Там было что-то важное, и Зайченко задержалась не на секундочку, а минут на пять. Она стояла спиной к Алёне Ивановне, и та, быстро перебрав работы, нашла листик Ша-повалова.

Точно так она и думала – № 28. Почерк – его, не перепу-таешь. Всегда он так – как курица лапой! Хорошо, что хоть цифры понятно выписывает…

Но что это? – не то что последнее уравнение, самое труд-ное; а и задача № 3 – проще простого! – всё перепутано, перекручено! И ответ – абсурд, да и только! Вот тебе и Ша-повалов!.. Какое там «третье место» – хоть бы не тридцать третье. Хоть бы десятое, чтоб не с таким позором уехать…

Алёна Ивановна моментально расстроилась… Ну что там Зайченко застряла? – проверить да уезжать побыстрее!

А Валентина Андреевна, наоборот, не вернулась, а вышла. Что там у неё, в конце концов?!

330

Подгородецкая стала пока проглядывать другие работы. Вот хорошая: только с последним уравнением, конечно, за-вал. Ну, его вряд ли кто-нибудь решил, вряд ли.

Она пролистывала остальные из любопытства: кто же всё-таки справился с последним заданием? Есть ли такой?

Есть. Отличная работа. Вот это, очевидно, и будет первое место: № 23.

И тут её осенило. Вот это и называется озарением: испра-вить «23» на «28» – пара пустяков; да и почерк похож, тоже «куриный». Да! Да!

Она быстро и ловко снова нашла Стасикову писанину и превратила его «восьмёрку» в хромую и некрасивую «трой-ку», но всё же, несомненно, в «тройку». Номера поменялись местами, как пассажиры в трамвае, никак не помешав дви-жению: «Вам – к окну? Пожалуйста; а я – с краешку; а то мне скоро выходить».

…И всё прошло отлично (бывают же такие дни!). Они с Зайченко быстренько всё проверили, не прошло и часа, и протокол был уже практически готов. Осталось свериться и вписать фамилии, только пусть поднесут работы второй группы девятиклассников. Вот чего боялась Алёна Иванов-на: а вдруг там есть кто-нибудь лучше?..

Напрасно боялась. Нету. Номер Стасика оказался на высо-те – первое место!

Когда в протоколе возникла фамилия «Шаповалов», Алёну Ивановну что-то слегка кольнуло в сердце: нехорошо, мол.

…А опозориться – хорошо, да?! Не зря ведь в народе гово-рят: своя рубашка ближе к телу.

Так что и с телом, и с рубашкой в этот день у Алёны Ива-новны было всё в порядке.

СОДЕРЖАНИЕ

ПовестиМажорный ряд ...................................................................... 6Мы пришли из Ниоткуда .................................................... 55Оставаясь жить ................................................................... 104Проблемы некосмического масштаба .............................. 147

РассказыПоследний вагон ................................................................ 189Воровка ............................................................................... 198Белое платье ....................................................................... 205Голос общественности ...................................................... 211Не пей, мама!.. .................................................................... 218Непроходимая тупица ........................................................ 224Милосерднее, ещё милосерднее!.. ................................... 229Три свободных дня ............................................................. 232Коляд-коляд-коляда ............................................................ 248Просто постирать ............................................................... 256Арбуз – это ягода ................................................................ 260Слабый должен ................................................................... 266На сайте ............................................................................... 273Не без добрых людей ......................................................... 277Рука спонсора ..................................................................... 285Спать пора ........................................................................... 290На благо и во имя ............................................................... 298Свой в доску ....................................................................... 307Размазня ............................................................................. 314Две остановки трамваем .................................................... 321Своя рубашка ...................................................................... 327

Видавець і виготовлювач Видавництво Ірини Гудим

54030, м. Миколаїв, вул. Адміральська, 20

Тел. (0512) 37-37-18 (0512) 37-27-00

irina.gudym@gmail.com gydim.nikportal.net

Свідоцтво суб,єкта видавничої справи МК № 3 від 14.05.2002

Підп. до друку 3.11.2011 г. Формат 64х90/32. Папір офсет.

Гарн. TimesNewRoman. Друк офсет. Ум. друк. арк. 20,75.

Наклад 500 прим. Зам. № 37

Коректор Кочеткова Н.В.

Верстка, дизайн Сівак В.В.

Ратич Лариса Анатоліївна

(російською мовою)

КНИГА ПРОЗИ

«ЗАЛИШАЮЧИСЬ ЖИТИ»

Літературно-художнє видання