БОРИС РАББОТ: Шестидесятник, которого не услышали

BORIS RABBOT: An Unheeded Voice of the 1960s

A MEMORIAL VOLUME

Boris Rabbot: An Unheeded Voice

of the 1960s

ArticlesInterviews

Reminiscences

Compiled by:

Lynn Visson

Vasiliy Arkanov

Moscow, 2012

«R.Valent»

МЕМОРИАЛЬНЫЙ СБОРНИК

Борис Раббот: Шестидесятник,

которого не услышали

СтатьиИнтервью

Воспоминания

Составители:

Линн Виссон

Василий Арканов

Москва, 2012

«Р.Валент»

ББК 63.3(2)6-8УДК 9(092)

Борис Раббот: Шестидесятник, которого не услышали. Статьи. Интервью.Воспоминания. Составители Л. Виссон, В. Арканов— М.: «Р.Валент», 2012.— 368 c., илл.

ISBN 978-5-93439-377-0

Философ, социолог, политолог и публицист Борис Семенович Раббот (1930–2011)всегда опережал свое время. В пятидесятые боролся с воинствующим атеизмом. В ше-стидесятые в составе «команды Косыгина» принимал участие в разработке комплексаэкономических мер, которые должны были предотвратить медленное сползание странык тотальному дефициту. В семидесятые настаивал на проведении в жизнь политики де-танта. Убежденный сторонник того, что Советский Союз можно реформировать лишьизнутри путем постепенных и скоординированных реформ, Б.С. Раббот был однимиз тех немногих сотрудников высшего эшелона власти, которые начали готовить базудля перестройки задолго до появления М.С. Горбачева.

Несмотря на высокие посты, занимаемые им в разные годы, Б.С. Раббот всегда оста-вался «внутренним эмигрантом». Лишь после вынужденного переезда в США в 1976 г.он получил возможность обнародовать свои идеи. Его открытое письмо Брежневу,опубликованное в газете «Нью-Йорк Таймс», утвердило за ним репутацию проница-тельного критика советского строя, способного видеть и отрицательные, и положитель-ные черты своей Родины. Человек поистине энциклопедических знаний, настоящийгуманист, он на протяжении последующих тридцати пяти лет продолжал свою научную,консультативную и преподавательскую деятельность в ведущих университетах и ана-литических центрах США.

В настоящий сборник вошли наиболее значительные статьи Б.С. Раббота, написан-ные им с 1960 по 2011 гг., отрывки из его неопубликованных работ, его интервью ивоспо минания о нем друзей и коллег. В них он предстает не только ярким ученым, нои бесконечно добрым, заботливым человеком. Книга представляет интерес как дляспеци алистов, занимающихся изучением общественной мысли в СССР, международ-ных отношений, историей эмиграции и шестидесятничества, так и для широкого кругачитателей.

ISBN 978-5-93439-377-0 ББК 63.3(2)6-8 УДК 9(092)

Воспроизведение и распространение данного произведения (полностью или частично) любым способом, в том числе путем перевода в электронные файлы

и открытия доступа к таким файлам через коммуникационные сети и каналы связи, без договора с правообладателями запрещается и преследуется

в соответствии со ст. 146 УК РФ и Законом РФ о защите авторских и смежных прав.

© Линн Виссон, 2012© Издательство «Р.Валент», 2012

4

ОГЛАВЛЕНИЕ – TABLE OF CONTENTS

ЧАСТЬ I

Линн Виссон Несколько слов о Борисе Рабботе и об этом сборнике . . . . . . . . . .11

Биографическая справка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .26

«Как внутренний эмигрант, я все время жил в закрытой стойке». Из беседы Дмитрия Шалина с Борисом Рабботом . . . . . . . . . . . . . . .34

ИЗ ОПУБЛИКОВАННОГО

Палочка шамеса, или Раввин на Голгофе (в соавторстве с М. Оппенгеймом) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .57

Что стоит за увольнением Подгорного. Особое мнение . . . . . . . . . .65

Детант: Борьба внутри Кремля. Свидетельства бывшего инсайдера . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .69

Открытое письмо Л.И. Брежневу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .81

Эволюция политической системы. Ответы на вопросы КомитетаСената США по международным отношениям об отношениях между США и СССР . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .101

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО

Психология принятия решений на высшем уровне . . . . . . . . . . .109

Политик в футляре. О вкладе Алексея Косыгина в развитие России и политику детанта . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .118

Портрет академика А.М. Румянцева. Отрывки из неопубликованной книги «Московская элита: Невидимые политики Кремля» . . . . . . . . . . . . .134

Пропущенные уроки наших шестидесятников. Несколько слов о памятной истории . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .155

Россия извне и изнутри . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .159

5

ВОСПОМИНАНИЯ

Г. Л. СмолянАналитик, ставший борцом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .171

Б.В. Орешин«Это было в те времена, которые отказывается понимать разум» (Х.Л. Борхес) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .172

П. Г. ЧеремушкинДруг. Советник. Наставник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .177

Н. В. РостоваЯ увидела доброту . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .182

A. Е. Войскунский, Н.И. ВойскунскаяРабота мудрого Раббота . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .186

Энтони ОстинКрик, исполненный оптимизма . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .189

Мэри ХолландУроки Бориса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .190

Эйприл ГиффордОн умел видеть вещи, которые другие не замечали . . . . . . . .191

Лора ВольфсонТаким я его запомнила . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .193

В.А. АркановПрощальное слово . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .196

Список фотографий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .196

ИЗ СЕМЕЙНОГО АЛЬБОМА . . . . . . . . . . . . . . . . . . .на вклейке

6

PART II

Lynn VissonBoris Rabbot: A Memorial Volume . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .203

Biography of Boris Semenovich Rabbot . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .216

PUBLISHED WORKS

One View on Why Podgorny Was Ousted: Opinion and Commentary . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .225

Détente: The Struggle Within the Kremlin. An Ex-Insider's Revelations . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .228

A Letter to Brezhnev . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .238

The Evolving Political System. From Сontribution to Perceptions:Relations between the United States and the Soviet Union . . . . . . . .256

UNPUBLISHED WORKS

The Psychology of Soviet Decision-Makers . . . . . . . . . . . . . . . . . .263

A Statesman in a Case? Kosygin’s Legacy for Russia and Détente 270

American Sovietology and Soviet Americanology . . . . . . . . . . . . .283

Upstairs in Moscow: The Invisible Politicians . . . . . . . . . . . . . . . .294

REMINISCENCES

Anthony AustinA Cry of Optimism . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .339

Mary HollandBoris’s Lessons . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .340

April GiffordThat Rare Observer . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .341

7

Laura WolfsonThis is How I Remember Him . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .343

Lynn VissonFarewell . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .345

8

I

Линн Виссон

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О БОРИСЕ РАББОТЕИ ОБ ЭТОМ СБОРНИКЕ

Борис Раббот – подлинный гуманист и интеллигент, настоя-щий шестидесятник, воплощение сократовского принципа«Неизученная жизнь не стоит того, чтобы ее прожить». Универ-салист, ни в чем не допускавший дилетантизма, он посвятилсебя интенсивному изучению взаимосвязей между филосо-фией, этикой, моралью, политикой и социологией, был истин-ным ценителем и знатоком литературы, искусства и музыки.Жизнь Бориса – уникальная сага о внутренней и внешнейэмиграции, приведшей его из Москвы в Нью-Йорк, из Совет-ского Союза, где он имел доступ к закрытому миру кремлевскойэлиты, в страну, которую он годами изучал лишь по книгам,но в которую до эмиграции попал только раз и всего на две не-дели – за восемь лет до эмиграции.

Сперва Борису долго отказывали в разрешении на выезд изРоссии, затем долго не давали разрешения на въезд в США.Шесть месяцев он оставался в Италии, пока его западные кол-леги и друзья убеждали американские власти, что этот человек,ненавидевший советский тоталитаризм, многолетний «внут-ренний эмигрант», не преследует цели свержения американ-ского правительства. Вот уж поистине горькая ирония!

В определенном смысле обе наши жизни – и его, и моя –это истории эмиграции. Хотя я по рождению американка, моиродители родом из России. Их увезли оттуда детьми вскорепосле революции. Так, первые двадцать лет жизни я провеласреди эмигрантов. А когда мне исполнилось 31, вновь связаласвою судьбу с эмигрантом, и мы прожили вместе более трех де-сятилетий. Неудивительно, что и сама я нередко ощущала себяэмигранткой. Со дня нашей встречи в Кембридже, штат Мас-сачусетс, в 1968 г. (Борис приехал в США с официальным визи-том вместе со своим шефом – членом Центрального Комитета

11

А.М. Румянцевым и еще одним коллегой по работе, а я сопро-вождала группу в качестве переводчика) наши жизни, занятияи судьбы стали неразрывны, были посвящены друг другу инашей общей внутренней эмиграции. Там мы создавали своймир – мир двоих.

Мать Бориса, Ида Раббот, была родом из бедной еврейскойсемьи в Костроме. Ее муж, наполовину грузин, бросил ее вовремя беременности, и в 1931 г. она с годовалым сыном пере-бралась в Москву. Грузинское происхождение Бориса ясно уга-дывалось в его смугловатой коже, и в юности при росте под метрдевяносто, с черными как смоль волосами и темными усами, онлегко мог сойти за студента из Тби лиси. Как человек, лишен-ный отца, Борис всю жизнь с особенной теплотой относился кматерям-одиночкам и детям, выросшим без отцов.

В первую военную зиму Рабботы были эвакуированы на сту-деный Урал, где ситуация с продовольственным снабжениембыла настолько катастрофической, что двенадцатилетний под-росток вынужден был воровать картофельные очистки, чтобыпрокормить себя и свою истощенную мать. Воспоминания отом страшном голоде остались с ним на всю жизнь. В 1946 г.,несмотря на то, что в эвакуации и в Москве старшие ребятанеодно кратно избивали его, обзывая «жидом», искренняя пре-данность матери-еврейке толкнула Бориса Семеновича на сме-лый поступок: подавая документы на паспорт, в графе«национальность» он попросил написать «еврей», а не «рус-ский», хотя по отцу имел на это право. Несмотря на отчаянныепротесты матери и ее девятерых братьев и сестер, прекрасно по-нимавших, на какие сложности он обрекает себя этим реше-нием, Борис настоял на своем, как не поддался и на уговорыродни посвятить себя математике, инженерной науке или ме-дицине – областям, наиболее далеким от опасного мирасталинс кой политики. (Его незаурядные способности шах ма -тиста – в 12 лет он уже имел высокий разряд – убедили семью,что у мальчика есть безусловный математический талант.)

Хотя на вступительных экзаменах в МГУ Борис показал бле-стящие результаты, развязанная в 1947 г. антисемитская кампа-ния и прямая команда из ЦК не брать еврейских ребят нагуманитарные факультеты, оставили его за порогом универси-тета. Лишь благодаря личному вмешательству ректора Ивана

12

Петровского, Бориса зачислили в МГУ. Еврейское происхож-дение не раз оказывалось препятствием на протяжении всей егонаучной и профессиональной карьеры – он столкнулся с этойпроблемой при поступлении в аспирантуру, при устройстве наработу и уже будучи профессиональным социологом. В 1971 г.из-за обвинений в «буржуазном либерализме, сионизме и кос-мополитизме» он не был допущен к защите докторской диссер-тации об эксперименте в социальном исследовании. Средимногочисленных претензий, которые ему предъявляли, однабыла вполне справедливой: он действительно помогал еврей-ским ученым устраиваться на работу в различные институты.

С детства Борис ощущал, что семья не любила и не доверялаСталину, и сам с ранних лет начал испытывать отвращение к со-ветской системе. В 1949 г. на допросе в КГБ пьяный следовательдобивался от Бориса признания в том, что его друзья, многиеиз которых были детьми расстрелянных троцкистов и бухарин-цев, вынашивают антисоветские настроения. Отказавшись да-вать ложные показания против друзей, Борис был жестокоизбит, и несколько переломанных в тот день позвонков сталиисточником постоянных болей в спине и неизживаемой нена-висти к КГБ и породившей его системе. Развенчание культаличности Сталина на XX съезде и советское вторжение в Венг -рию лишь укрепили это отвращение. В 1957 г., как отступник отмарксизма, не вступивший в ряды КПСС, он был уволен изМГУ, где, еще будучи аспирантом, начал успешную преподава-тельскую карьеру. В 1959 г. под угрозой навсегда остаться без-работным он вынужденно вступил в партию.

От безработицы его спас Константин Омельченко.Всесторон не образованный и весьма циничный председательВсесоюзного общества «Знание» и редактор журнала «В помощьлектору» нанял Бориса писать за него диссертацию о междуна-родном опыте КПСС. Омельченко стал для Бориса настоящимполитическим ментором, введя его в византийские лабиринтыполитики. От Омельченко Борис перешел в журнал «Наукаи ре лигия», где с 1959 по 1965 гг. был заведующим отделом иодним из авторов.

13

Созданный под видом органа, пропагандирующего идеиатеизма, журнал «Наука и религия» вскоре стал прибежищемдля многих журналистов, занимавшихся религиозной темати-кой и тайно симпатизировавших верующим различных конфес-сий и сект. В эти годы Борис погрузился в серьезное изучениеистории иудаизма и христианства, познакомился с деятель-ностью многих сект, действовавших на территории СССР, на-писал множество статей на религиозные темы как для журнала,так и для справочных изданий.

В 1965 г. Борис перестал заниматься изучением религии всвязи назначением на пост ученого секретаря Президиума Ака-демии наук СССР по общественным наукам и советника вице-президента Академии, члена ЦК КПСС, академика АлексеяМатвеевича Румянцева. Верный последователь марксистскогоучения и старый большевик, Румянцев тем не менее придержи-вался либеральных воззрений на многие вопросы политики иэкономики. Он верил в возможность реформирования советскойсистемы изнутри, и в 1968 г. по его инициативе был создан Ин-ститут конкретных социальных исследований (ИКСИ), собрав-ший в себе лучшие либеральные силы страны. С 1969 по 1972 гг.Борис Семенович возглавлял там сектор экспериментальных ис-следований. После разгрома ИКСИ реакционерами в 1971 г., Ру-мянцев попал в немилость, и Борис вынужден был перейти вИнститут истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова.

С октября 1964 по апрель 1965 гг. – время, отмеченное при-ходом к власти в СССР Брежнева и отставкой в США Никсонапосле Уотергейта – самый важный период знакомства БорисаСеменовича с советской политической и академической элитой.Как ученый секретарь Академии и советник Румянцева (в ту поруглавного советника Брежнева и Политбюро), Борис Семеновичзанимался советско-американскими отношениями, был однимиз авторов первых документов по детанту, представленных в По-литбюро, и консультантом по целому ряду вопросов внешней ивнутренней политики. Он принимал активное участие в разра-ботке новых программ для таких институтов Академии, как Ин-ститут США и Канады, Институт Дальнего Востока и других. Онтакже постоянно писал для Румянцева деловые записки, речи,обзоры, аналитические статьи и книги. Параллельно с работойнад докладом Косыгина XXIV съезду партии, Борис писал книгу

14

Румянцева «Проблемы современной науки об обществе». Емуприходилось совмещать должностные обязанности политиче-ского эксперта, ученого, администратора и журналиста и одно-временно угождать шефу, поставляя новые и новые статьи,работая сутками напролет – непомерная нагрузка, в конце кон-цов стоившая Борису здоровья и сократившая его жизнь.

Однако наиболее важную роль Румянцев сыграл как одиниз авторов экономической реформы 1965 г. – серии мер, пред-ложенных харьковским экономистом Евсеем Либерманом, на-правленных на постепенный перевод централизованнойсоветской экономики на рыночные рельсы. Это послужилоглавным толчком к косыгинским реформам. Книга Бориса обэксперименте в социальном исследовании придавала особоезначение ранним попыткам реформ, проводившимся, в част-ности, на Щекинском заводе, где рабочим были предоставленыэкономические стимулы, такие как свобода в распределении за-работанных прибылей и самоуправление.

* * *

Я никогда не забуду нашу первую встречу с Борисом. Хотя в1968 г. в Кембридже об этом не было сказано ни слова, былоясно, что искра вспыхнула в нас обоих с первой минуты. Прой-дет восемь лет, прежде чем он приедет в Нью-Йорк. После этогомы будем неразлучны до конца его жизни. Однако в декабре1968 г. трудно было вообразить что-либо более невероятное, чемсоюз находящегося в командировке тридцативосьмилетнегопартийного деятеля, помощника члена ЦК, и двадцатитрехлет-ней американской аспирантки кафедры славянских языков илитературы Гарвардского университета. Не говоря уже о личныхобстоятельствах каждого. Если бы кто-то задумал написать онашей истории правдивый роман, любой здравомыслящий ре-дактор счел бы его плодом буйной фантазии и немедленно от-правил в мусорную корзину. И все же, несмотря ни на что,Борис сумел покинуть СССР, мы нашли способы разрешитьсвои личные и семейные обстоятельства и прожили 35 невооб-разимо счастливых лет в исполненном любви творческом, эмо-циональном и интеллектуальном союзе, внезапно оборванномскоропостижной смертью Бориса в 2011 г. в возрасте 80 лет.

15

Уже во время той поездки в 1968 г. мне было ясно, что передомной не обычный советский чиновник. Борис попросил сво-дить его в синагогу и показать еврейскую воскресную школу;при виде детей, свободно изучающих иврит и еврейскую исто-рию, он не смог сдержать слез. Втайне от своих спутников онпришел на ужин в дом к моим родителям-эмигрантам – и этово времена, когда подобные контакты с «изменниками Родины»были категорически запрещены и чреваты самыми серьезныминеприятностями для советских граждан, находившихся за гра-ницей в командировках. Открытый разговор по-русски о рос-сийской и европейской истории, искусстве и литературепроизвел на Бориса сильнейшее впечатление. В тот вечер онвстретился с моим отцом – искусствоведом и директором нью-йоркской художественной галереи «Уилденстейн». Отец былприятно удивлен обширными познаниями гостя в областикультуры и его умеренно либеральными взглядами. Больше онине виделись. По странной прихоти судьбы, отец скончался в тотсамый день, когда Борис навсегда прилетел в Штаты в 1976 г.

На протяжении следующих восьми лет после его отъезда изСША в 1968 г. мы виделись только во время моих приездовв Москву. За эти годы раздражение Бориса от бессилия что-либо изменить в существующей советской системе постепенноросло и в конце концов достигло критической точки. Не имеявозможности свободно высказывать свои идеи в печати, он былвынужден неоднократно и безвозмездно писать статьи и книгиза других. Сначала за Константина Омельченко, затем за Алек-сея Румянцева и под конец, уже в период его работы в Инсти-туте истории естествознания и техники, за директора ИнститутаСемена Микулинского. Последней каплей стала судьба егокниги «Проблемы эксперимента в социальном исследовании».Как написал впоследствии Борис Семенович:

«Мое окончательное решение о необходимости эмигриро-вать созревало долго и мучительно. Одной из важных вех сталасудьба моей книги “Проблемы эксперимента в социальномисследовании” (Москва, 1970), которая в процессе “чистки”либерального академического Института конкретных соци-альных исследований, где она была написана, подвергласькритике партийных чиновников как “плод буржуазной идео-логии”. Их возмутило, что я называл западных социологов

16

“коллегами”, а не “буржуазными пропагандистами”. Книгусперва запретили, а затем все оставшиеся экземпляры сожгливо дворе социологического института. Мне надоело писатькниги, зная, что они никогда не будут напечатаны, надоелописать книги, статьи и речи, под которыми ставили свои под-писи другие люди, надоела самоцензура в работе – посто-янный внутренний контроль, инстинктивно не позволяющийнаписать того, о чем заведомо знаешь, что это не будет опуб-ликовано или навлечет на автора неприятности. Мне надоелярлык сиониста и ревизиониста и сопутствующие этому по-следствия растущего антисемитизма в СССР».

Когда после почти двух лет, проведенных в отказе, он при-ехал в США, Борис находился в состоянии сильнейшегостресса. Он неважно владел английским. Его здоровье было по-дорвано целым рядом медицинских проблем и постоянным ку-рением, которое в итоге его убило. Попав, наконец, в Америку,он обнаружил, что находится в странном положении по отно-шению к научным и правительственным кругам, которые немогли разобраться в том, как отнестись к человеку, явно не под-падавшему ни под одну известную им категорию. Он не был ниперебежчиком (ибо покинул СССР легально), ни диссидентомсо множеством претензий к стране, ни ортодоксальным марк-систом или преданным коммунистом. В годы реформ Либер-мана и Косыгина профессора американских университетов ивашингтонские советологи и чиновники еще не знали о суще-ствовании российских либералов догорбачевской поры –людей, не оставлявших надежды реформировать социалисти-ческую систему изнутри. Они никогда не общались с такимиучеными. Кто-то считал Бориса сторонником западных капи-талистических демократий; кто-то даже предполагал, что он за-слан КГБ. Только когда к власти в СССР пришли Горбачев,Яковлев и их помощники (такие как Анатолий Черняев, с ко-торым, как и со многими другими советниками из окруженияГорбачева, Борис Семенович был хорошо знаком), в Америкепоняли, что он отнюдь не «уникальное явление», а один изпредставителей либеральной группы, которая в интересах са-мосохранения и ради сохранения своей страны намеренно дер-жалась в тени.

17

Со своей стороны, Борис обнаружил, что высокопоставлен-ные американцы в правительстве и академическом мире, кото-рые были крайне заинтересованы в беседе с ним, не подозревалио существовании невероятно широкого спектра мнений средикремлевских политиков, не знали о конфликтах между совет-скими партийными и государственными органами, различнымиминистерствами и разведслужбами и не имели представления оиерархической системе правительственного аппарата и партий-ных привилегиях. Многие американские профессора и совето-логи по-прежнему находились в плену стереотипов холоднойвойны, полагая, что советское руководство представляет собоймонолит. Но были и такие, кто понимал. Рекомендуя Борисасвоим американским коллегам, профессор Аллен Кассоф, быв-ший директор Американского совета по международным иссле-дованиям и обменам (IREX), написал о нем следующее:

«Он принадлежал к небольшой группе чиновников сред-него и высшего звена Академии, которые пытались проводитьидеи либерализации, в частности, способствуя более теснымконтактам с Соединенными Штатами. Он делал это вопрекивсему, что свидетельствует не только о твердости его убеждений,но и о смелости. В итоге это, конечно, не принесло результата,и именно постигшее Бориса разочарование привело к егоотчуж дению от советской жизни и желанию покинуть страну...В своих исследованиях и письменных работах (возможно,в силу недюжинного ума и впечатляющей привычки к логиче-скому мышлению) он полностью свободен от часто искажен-ных или грандиозно-реформистских теорий, свойственныхмногим эмигрантам. Раббот представляется мне исключительнопорядочным человеком. Безусловно, я и мои коллеги в акаде-мическом мире будем рады видеть его среди нас».

Вскоре Борис действительно влился в академическое со-общество, вернувшись к занятию, которое называл своей «пер-вой любовью» – преподаванию. Опыт его преподавательскойдеятельности в МГУ пришелся как нельзя более кстати на кур-сах, которые он вел в Миддлбери-колледже и Колумбийскомуниверситете, на лекциях перед студентами в самых разныхучебных заведениях. Он также нашел и другую сферу приложе-ния своих интересов. Его обширные знания в области эконо-мики и талант шахматиста позволили ему досконально освоить

18

тонкости американского рынка и успешно вести как наши фи-нансовые дела, так и финансовые дела моей матери. Он считал,что для успеха на бирже необходимо знание экономики, поли-тики, тактики и стратегии, умение предугадывать возможныеходы непредсказуемого «противника», чтобы соответственно«отвечать» на скачки и падения рынка. Разочаровавшийся ком-мунист превратился в заправского капиталиста.

Естественно, он хотел писать, писать и писать. В его замыс-лах было две книги (одна – об эксперименте в социальном ис-следовании, вторая – о жизни советской политической элиты),но закончить их Борису помешали другие дела: колоссальныйинтерес к нему в Вашингтоне и научном мире, постоянныйспрос на его лекции, статьи, научные работы и консультации.

Ему было невероятно трудно научиться писать для амери-канской аудитории, избавиться от внутреннего цензора, про-должавшего бдительно следить за всем, что выходило из-под егопера. Теперь, обретя свободу выражать свои мысли и не испы-тывая гнета служебных обязанностей, давившего ему на плечив СССР, Борис писал очень медленно. Он относился к словамвообще (и к написанным словам в частности) с безграничнойответственностью. Даже письмо другу длиной не больше стра-ницы могло перерабатываться трижды на протяжении двухдней, пока он не убеждался, что выразил именно то, что хотелсказать. Если написанное предназначалось для публикации, тодело еще более усложнялось необходимостью перевода. По-скольку каждому слову, каждому предложению, каждому абзацуполагалось быть идеальными, Борису было невероятно сложноукладываться в отведенные сроки. И все же он публиковалстатьи в «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин», «Вашингтон Пост» и«Крисчен Сайнс Монитор», писал отчеты и аналитические ма-териалы по заказу фонда Форда, фонда Рокфеллера и корпора-ции «Рэнд», выступал с лекциями в Госдепартаменте, на «ГолосеАмерики», в Гарвардском, Колумбийском, Джорджтаунском иАмхерстском университетах, в фонде «Двадцатый век» и мно-жестве других организаций.

В то время компьютеры еще не стали неотъемлемой частьюжизни, и был только один способ совладать с таким непомер-ным объемом работы: отказаться от письменного жанра в угодуустному. Он начал надиктовывать свои сочинения на магнито-

19

фон, а затем либо я, либо моя мать (хотя ей в ту пору было ужедалеко за семьдесят) переводили прямо с кассет. Затем я этипере воды редактировала. Пишущую машинку Борис так никог -да и не освоил и диктовал по записям, которые делал каранда-шом мелким убористым почерком, десятки раз стирая и вносяисправления, что нередко превращало текст в неразборчивыекаракули. Это чрезвычайно тормозило процесс, тем более, чтово время диктовки вносились новые изменения. Затем мы вме-сте редактировали английские тексты, и он усеивал листы но-выми вставками, исправлениями и вычеркиваниями. Парадоксже в том, что в итоге мы часто оставались без окончательной вер-сии русского текста – вот почему часть статей в этом сборникеприводится в обратном переводе с английского.

На протяжении всех этих лет мы всегда работали как со-авторы: он диктовал, я печатала и переводила (перейдя со вре-менем на компьютер с кириллицей и латинским шрифтом, чтозначительно упростило нашу задачу), и затем мы вместе редак-тировали. Лишь в последние десять лет мы, до определеннойстепени, поменялись ролями. С началом выхода моих книгв России он превратился в требовательного редактора, коррек-тора, а временами и переводчика – в тех случаях, когда я писалапо-английски или когда мой «неуклюжий» письменный рус-ский нуждался в правке, а точнее, в переписывании заново.Я бы никогда не написала своих книг без Бориса. К каждомунаписанному мной слову он относился так же пристрастно, какк своему; мне кажется, ему доставляло особую «искупительную»радость видеть мои книги по переводу изданными в стране, гдекаждую свою публикацию ему приходилось пробивать с боем.Мою книгу «Чужие и близкие в русско-американских браках»также следует назвать «нашей», ибо он в процессе подготовкикниги расспрашивал русскую «половину» в смешанном браке,а я – американскую. Затем мы часами объясняли друг другупричины того или иного поступка супругов, составляя общуюкартину.

Хотя с годами его английский стал значительно лучше, домамы продолжали общаться только по-русски, и ему всегда былонамного комфортнее разговаривать с теми, кто говорил по-рус-ски. Он так трепетно относился к значению слов, что дажепосле многих лет жизни в США просил меня переводить для

20

наших англоговорящих гостей, если хоть чуть-чуть сомневался,что они понимают все лингвистические нюансы. Он хотел бытьуверенным, что доносит до слушателя точный смысл.

Статей он уже почти не писал. После более чем трид цати летжизни за рубежом Борис не разрешал себе давать публичныеоценки происходящему в России, считая, что слишком долго на-ходится вдали от родины. К тому же ему казалось, что взглядыстареющего либерала допереестроечных времен больше никогоне интересуют – ни там, ни тут. Он так ни разу и не навестилстрану, из которой уехал. Отчасти из-за неутихающей обиды нато, как с ним там обошлись, но еще и потому, что не хотел воро-шить прошлое, боялся ощутить себя «незваным гос тем» в жизнисвоих бывших близких друзей. Тем не менее до последнего дняон следил за происходящим в России по телевидению и газетами всегда с неизменным интересом расспрашивал меня о моихпоездках в Москву. В душе он так навсегда и остался русским.Даже разочаровавшись в результатах перестройки и остро созна-вая недостатки и просчеты современной политической системыРоссии, Борис не переставал любить родину и мучительно пе-реживать за ее судьбу. Он крайне критично оценивал многиечерты российского национального харак тера и высоко ценилтакие «американские» качества, как честность и прямоту в от-ношениях. Был бесконечно горд своими еврейскими корнямии, когда называл себя «русским», часто имел в виду «русскийеврей». Мы даже шутили, что по понедельникам, средам и пят-ницам он русский, по вторникам, четвергам и субботам – еврей,а по воскресеньям – космополит. Только американцем он нико-гда не был.

Найти ему достойных русских собеседников было очень не-просто. Будь он озлобленным диссидентом, или сапожникомиз Одессы, или технарем, проблемы бы не возникло. Но изсреды шестидесятников-гуманитариев его поколения лишьнемно гие перебрались в США, а в Нью-Йорке они были и вовсенаперечет. За годы встреч с новыми эмигрантами и смешан-ными парами нам в конце концов удалось сформироватьнеболь шой круг близких друзей, с которыми ему было ком-фортно. В этом узком кругу в сентябре 2010 г. мы и отпраздно-вали восьмидесятый – юбилейный – день рождения Бориса.Увы, ему было суждено стать последним.

21

В последние два года он вновь подумывал о том, чтобы на-чать писать. Он также хотел перевести свои американскиестатьи и опубликовать их в российской прессе, чтобы расска-зать о своем участии в российском либеральном движении, темболее что развитие событий подтвердило правильность его оце-нок и выводов, сделанных в «Нью-Йорк Таймс» и «ВашингтонПост». Я, конечно, всячески поддерживала его в этих начина-ниях, хотя в глубине души знала, что они ничем не закончатся.Мы вновь обратились к разговорному жанру. В 2008 г. он далпрекрасное интервью нашему другу, социологу-эмигрантуДмитрию Шалину, в котором живо и красочно рассказал освоей юности и социологической работе в России. Он согла-сился и на длинное видео-интервью с со-составителем этогосборника Василием Аркановым, но из-за проблем со здоровьемБориса замысел так и не был осуществлен.

Борис был интеллектуалом в высшем смысле этого слова –уникальным и самодостаточным. Сколько раз на мой вопрос«Что ты делаешь?», я слышала в ответ: «Думаю». Раздумья моглипривести к обсуждению самых разных тем: о дворе ЛюдовикаXIV, об учении католической церкви о женщинах, об именигероя и финале чеховского рассказа. Список его любимых пи-сателей огромен: от Пастернака и Чехова до Слуцкого, Шек-спира, Сервантеса, Томаса Манна, Макса Фриша и Бальзака.Он был приверженцем строгих эстетических норм – резкое не-приятие смешанных жанров оставляло его равнодушным кбольшинству форм современного искусства.

Долгие и критические раздумья, четкая аргументация, вы-сокая нравственность и моральные суждения были неотъемле-мой частью его натуры. Он последовательно подчеркивалнеобходимость сосредотачиваться на важном, а не второстепен-ном, не тратить время на борьбу с ветряными мельницами.Когда я жаловалась на смехотворно громоздкий бюрократиче-ский аппарат ООН, где я двадцать четыре года проработала син-хронистом, он обычно отмахивался со словами: «Как вСоветском Союзе – глупо тратить время на борьбу с гигантскойи безнадежной системой». Но при всей глубине и серьезностисвоих взглядов на жизнь, он обладал ярким чувством юмора,всегда чувствовал абсурд и комичность ситуации, мог хохотать,как ребенок, если ему что-то нравилось или кто-то рассказывалсмешной анекдот.

22

Задолго до 11 сентября 2001 г. он предвидел грядущеестолкно вение двух культур – иудео-христианской традиции иислама – и считал, что это столкновение станет самой большойугрозой для западной цивилизации. И он говорил об этом от-крыто, не стесняясь выражать свое мнение как по этому, так ипо другим вопросам, не заботясь о том, насколько «политкор-ректно» прозвучат его высказывания для американского уха. Онне терпел подхода «Я прав – ты неправ», всегда с интересом вы-слушивал разные точки зрения друзей и знакомых, даже когдабывал с ними не согласен. Но абсолютно не принимал тоталь-ный релятивизм, удобную формулу «Я прав, ты прав, все мыправы». Фундаментальные ценности и нормы морального иэтического поведения были для него святы. Вследствие этогоБорис был предельно внимателен в общении с другими. Не-важно, был ли он старше или моложе своего собеседника, – егозамечания всегда были уважительны и не унижали достоинства.В ответ Борис требовал к себе такого же отношения. Тот, кто за-девал чувство его собственного достоинства, попадали в неми-лость, покуда не приносили искренних извинений, после чегоинцидент считался раз и навсегда исчерпанным. В отличие отмногих соотечественников, Борис не был злопамятен.

Несмотря на свои высокие интеллектуальные требования,знакомясь с кем-то лично или заочно, Борис в первую очередьинтересовался не умственными способностями человека, а былли этот человек «добрым» или «злым». Слова «добрый», good,kind были, пожалуй, его любимыми, как в русском, так и в анг-лийском языке. Он мог простить глупость, но не злость. Послезлости самым большим грехом в его иерархии считалась ску-пость. Он готов был отдать свитер, ремень, новую авторучку, не-дочитанную книгу, – буквально, все, если видел, что кому-тоэто может доставить радость.

Он старался помогать людям при малейшей возможности.В России активно использовал свои связи в сфере науки и по-литики, добиваясь того, чтобы дети либеральных и прогрессив-ных академиков и ученых, у которых не было блата, поступалив университеты. Никогда не забывая о своем прошлом, он осо-бенно старался помочь евреям, у которых возникали сложностипри зачислении на институтские кафедры или при устройствена работу. Он делал это до самого конца. Даже в своем прощаль-

23

ном разговоре с Румянцевым перед отъездом в Америку, где егосамого ждала неизвестность, он предложил Румянцеву помогатьего психически больной дочери, если она с мужем решится наэмиграцию. В США он, чем мог, старался помогать другимэмигрантам и засыпал меня вопросами о том, как нам найтиамериканцев, которые могли бы помочь им с образованием иработой. Он всегда был готов дать совет молодым людям по из-бранной ими специальности, часами выслушивал их рассказыо личных и любовных неурядицах. Наперсник и непререкаемыйавторитет для многих молодых людей, он всегда был настроендоброжелательно и давал бескомпромиссно честные рекомен-дации, даже если они шли вразрез с тем, что пришедший хотелуслышать.

Он ненавидел фанатизм и догматизм в любых проявле-ниях – как в политике, так и религиозный. Борис причислялсебя к еврейству, но на самом деле был полумистиком-полу-агностиком. Он часто говорил о пастернаковском «политиче-ском мистицизме» – вере, о которой написано в «ДоктореЖиваго». Суть ее сводится к тому, что политическая жизнь и ис-торические процессы формируются мистическими, таинствен-ными, почти толстовскими силами, что они есть частьдуховного исторического процесса, на который люди не в силахповлиять. Именно в этом смысле, не углубляясь в дебри бого-словия, он часто повторял: «Все мы под Богом ходим». Ближе кконцу жизни, когда он начал постепенно терять силы, это ощу-щение фатализма стало все более явственным в отношении кего собственной смертности.

Хотя физически Бориса сейчас рядом нет, эта книга яв-ляется нашей – нашей последней совместной работой. В нейсобраны его наиболее важные опубликованные и неопублико-ванные статьи (часть из них написана в России, часть – в Аме-рике), интервью, записи для интервью, к которому онготовился, лекции, научные изыскания по заказу различныхорга низаций, воспоминания его русских и американских друзейи фотографии. Книга состоит из двух разделов – русского и анг-лийского. Большинство статей представлены в обоих разделах,но некоторые намеренно оставлены без перевода. Как я, так иВасилий Арканов, со-составитель данного сборника и нашс Борисом давний друг, сочли, что эти работы представляют

24

инте рес только для носителей того языка, на котором былинапи саны. Без Василия эта книга вряд ли могла бы появитьсяв ее нынешнем виде, и я бесконечно признательна ему за егонеоценимый вклад. (Мне страшно, когда я думаю, с какой тща-тельностью Борис вчитывался бы в каждое слово как в русском,так и в английском разделах.)

Часть вошедших сюда фотографий была сделана в разныегоды нашими друзьями и коллегами. Надеюсь, они простятменя за невозможность упомянуть здесь всех. Я глубоко бла -годар на профессору Колумбийского университета ФрэнкуМиллеру за большую техническую помощь в подготовке значи-тельной части материалов.

Хочется верить, что эта книга не только (и даже не столько)«памятник» этому выдающемуся, бесконечно доброму и гуман-ному человеку, сколько живое свидетельство его жизни итворчест ва, его идей, по-прежнему актуальных сегодня какв России, так и в США.

Как ни тщетна надежда, я продолжаю надеяться, что мойсамый близкий друг, мой муж, моя любовь, мой самый требо-вательный критик одобрил бы этот сборник.

Нью-ЙоркАвгуст 2011

25

Биографическая справка

БОРИС СЕМЕНОВИЧ РАББОТ 18 сентября 1930 — 3 февраля 2011

Родился в Костроме. Через год после рождения вместе с ма-терью Идой Раббот переехал в Москву. Эмигрировал в СШАв 1976.

ОБРАЗОВАНИЕ:

1948–1953 Студент Философского факультета МГУ

1954–1956Аспирант кафедры Истории западноевропейской филосо-

фии и социологии МГУ.

1970 Защитил кандидатскую диссертацию в Институте конкрет-

ных социальных исследований по теме «Эпистемология Лейб-ница».

1970–1971 Завершил работу над докторской диссертацией по теме

«Теория эксперимента в социальном исследовании и управле-нии». Не допущен к защите по политическим мотивам.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКАЯ, ЖУРНАЛИСТСКАЯ И НАУЧНАЯДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ДО ЭМИГРАЦИИ:

1954–1956 Преподаватель истории западной философии и социологии

в МГУ.

1958–1959 Научный редактор журнала «В помощь лектору» Всесоюз-

ного общества «Знание».

1959–1965 Завотделом, автор и корреспондент журнала «Наука и рели-

гия».

26

1965–1967 Научный сотрудник Института мировой экономики и меж-

дународных отношений Академии наук СССР.

1967–1971 Ученый секретарь президиума Академии наук СССР и по-

мощник вице-президента Академии по общественным наукам.

1969–1972 Заведующий Сектором экспериментальных исследований

Института конкретных социальных исследований Академиинаук СССР.

1971 Назначен старшим научным сотрудником Академии наук

СССР.

1972–1974 Старший научный сотрудник Отдела социологии и систем-

ного анализа Института истории естествознания и техникиим. С.И. Вавилова.

РАБОТА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ СФЕРЕ В РОССИИ:

1958–1959 Помощник первого заместителя председателя правления

Всесоюзного общества «Знание» Константина Омельченко.

1959–1965 В период работы в журнале «Наука и религия»:– участвовал в ряде закрытых экспертных групп и комиссий

ЦК КПСС по выработке политики партии в отношениирелигии и церкви;

– координировал сотрудничество журнала с Государствен-ным комитетом СССР по религии, Советом Министрови другими правительственными учреждениями, ведавши -ми вопросами религиозной политики;

– принимал участие во встречах представителей партии иправительства с религиозными лидерами всех конфессий.

27

1965–1974 Помощник члена ЦК КПСС и вице-президента Акаде мии

наук СССР по социальным наукам А.М. Румянцева. В обязан-ности входило:

По внутренней политике:– подготовка предложений и проектов резолюций для сек-

ретариата ЦК КПСС, Политбюро и Совета Министров посоциальным и экономическим вопросам (в частностипредложений по претворению в жизнь экономической ре-формы 1965 г.);

– организация встреч с руководителями различных отрас-лей промышленности и сельского хозяйства по вопросамуправления, финансирования, ценовой политики и др.;

– подготовка выступлений Генерального секретаря, Пред-седателя Совета Министров и других членов Политбюрона XXIV съезде КПСС и проектов постановлений съезда.

По научной работе: – разработка и внедрение новых программ для разных ин-

ститутов АН; – учреждение Института конкретных социальных исследо-

ваний и Института научной информации по обществен-ным наукам.

По внешней политике: – советско-американские отношения;

– разработка первых документов Политбюро по детанту;– организация научных обменов с американскими уни-

верситетами и общественными организациями;– поездка в США в 1968 г. с А.М. Румянцевым; – учреждение Института США и Канады;

– отношения между СССР и коммунистическими партиямиЕвропы;

– разработка предложений для Международного отделаЦК КПСС;

– организация международных конференций с участиеминостранных коммунистов в СССР и за рубежом;

– учреждение Института международного рабочего дви-жения;

– советская политика в отношении Азии, в частности,

28

в отно шении Китая и Японии;– участие в деятельности рабочих групп ЦК КПСС и в

заседаниях по данным вопросам;– подготовка докладов и проектов резолюций для Полит-

бюро;– учреждение Института Дальнего Востока;

– разработка программ для Института народов Азии.

НАУЧНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ НАКАНУНЕ И ПОСЛЕ ЭМИГРАЦИИ:

1968В рамках официального визита в США с А.М. Румянцевым

и Г.В. Осиповым участвовал в установлении советско-амери-канских контактов в сфере общественных наук, организовывалконференции и книжные обмены.

1969Член Американской социологической ассоциации.

Лето 1976Читал курс лекций о советской внешней политике в летней

школе Centro Studi Russia Cristiana в Бергамо (Италия).

Ноябрь 1976 Лекция «Роль экспертов в выработке советских политичес -

ких решений» на отделении стратегических и международныхисследований университета Джорджтаун.

Декабрь 1976Лекция «О влиянии социальных и культурных обменов на

научную и гражданскую жизнь в СССР» в Американском советепо международным исследованиям и обменам (IREX).

Январь – апрель 1977Консультант фонда Форда.

Январь 1977Консультации и посещение Совета управления междуна-

родным вещанием и Комиссии по безопасности и сотрудниче-ству в Европе (Вашингтон).

29

Февраль 1977 Лекция «Советская реакция на стратегию Киссинд жера и по-

правку Джексона» в Совете по международным отношениям(Нью-Йорк). Также выступал с этой лекцией в Колумбийскомуниверситете (март); в Гудзонском институте в Кротоне, штатНью-Джерси (апрель); в Институте общественной политики вВашингтоне (март).

Апрель 1977Лекция «О влиянии научных и культурных обменов на граж-

данское самосознание советских людей» в рабочей группе посоветско-американским обменам фонда «Двадцатый век».

Апрель 1977Лекция «Антикитайские рычаги советского детанта» в Ин-

ституте Восточной Азии Колумбийского университета; лекцияна эту же тему была прочитана в ноябре в Русском исследова-тельском центре Гарвардского университета.

Апрель 1977Лекция «Как понимать СССР» на Экономическом факуль-

тете колледжа Хаверфорд.

Июнь 1977 Лекция «Советская политика в отношении США и Канады»

в Канадском Департаменте внешних сношений в Оттаве.

Июнь 1977 «Как читать советскую прессу между строк» – летний прак-

тикум для студентов Славянской кафедры Колумбийскогоунивер ситета.

Ноябрь 1977 Доклад «Реакция советских слушателей на зарубежные ра-

диостанции» в Агенстве информации США в Вашингтоне.

Ноябрь 1977 Доклад «Социально-психологические портреты советских

руководителей: взгляд изнутри» в Отделе внешних исследова-ний Госдепартамента США в Вашингтоне.

Декабрь 1977 Лекция «Как формируется советская внешняя политика:

психологические портреты советских лидеров, ответственныхза принятие решений» в колледже Амхерст.

30

Февраль 1977 – ноябрь 1978 Работа над книгой «Эксперимент в социальном исследова-

нии» в Русском институте Колумбийского университета погранту фонда Рокфеллера.

Май 1978 Участие в дискуссии, посвященной празднованию Первого

мая в СССР (Программа «Час новостей Макнила и Лерера», Об-щественное телевидение).

Май 1978Лекция «Основные направления в советском руководстве» в

Национальном институте восточных языков и культур в Париже.

Июнь 1978Лекция «Различия между членами Политбюро в советской

внешней политике» в Центре изучения внешней политики вПариже.

Лето 1978 Преподаватель летней русской школы в Миддлбери-кол-

ледже. Преподавал высший курс изучения русского языка длястудентов и аспирантов; лекции «Советский бюрократическийязык» и «Америка глазами советских лидеров».

1976–1978 Консультант корпорации «Рэнд», Фонда изучения СССР,

Центра изучения славянских и восточно-европейских языковКалифорнийского университета в Беркли, Фонда Маршалла,Шведского посольства в Вашингтоне, Центра изучения Россиии Восточной Европы в Торонто, Федерации американских уче-ных, Института Кеннана, Центра Уилсона в Вашингтоне. По-лучал гранты от Фонда Рокфеллера, Фонда Форда,Американского совета научных обществ (ACLS), Русского ис-следовательского центра Гарвардского университета.

1986–1991 Лектор и преподаватель кафедры славянских языков Колум-

бийского университета. Курсы лекций «Как читать советскуюпрессу» и «Высший курс русского языка».

1998 Консультант межкультурной программы компании «Пру-

деншиал».

31

ПУБЛИКАЦИИ:

Книги

Проблемы эксперимента в социальном исследовании. Мос-ковский информационный бюллетень Института конкретных со-циальных исследований Академии наук СССР, № 48, 1970.

Пятьдесят слов о вере и неверии. (В соавторстве с И. Кога-ном). Москва, Знание, 1965.

Статьи

«Экспериментальные методы в социальном познании». Вопросы философии, № 3, 1970.

«Гносеологические проблемы социального эксперимента».Социологические исследования: теория и методы, № 5, Наука,1970.

«Что делать». В помощь лектору, № 3, 1958.

Более 30 статей в журнале «Наука и религия», включая: «Атеизм», «Бог», «Библия», «Дени Дидро» (под псевдони-

мом Б. Семенов), «Николай Чернышевский» (под псевдонимомБ. Аненков), № 1, 1959;

«Ад», № 2, 1959;«Богословие», «Вера», № 3, 1959;«Душа», № 4, 1959;«Грех», № 1, 1960;«Гуманизм», № 2, 1960;«Деизм», № 3, 1960;«Духовенство», № 5, 1960;«Догма», № 6, 1960;«Дьявол», № 7, 1960;«Мораль и повседневность», № 8, 1960;«Палочка шамеса, или Раввин на Голгофе» (в соавторстве с

М. Оппенгеймером)*1, № 9, 1960;«История ситцевого царства: фабрика тканей и мертвецов»

(в соавторстве с А. Алексеевым и опубликована под псевдони-мом Б. Аненков, № 1, 1961;

«Парижская коммуна и церковь», № 3, 1961;«Идолы», № 4, 1961;

32

1 Статьи, помеченные звездочкой, воспроизводятся в данном сборнике.

«Канонические книги», № 6, 1961;«Школа не может быть нейтральной», «Катехизм», № 9,

1961;«Анимизм», № 2, 1962;«Аскетизм», № 7, 1962;«Монахи», № 8, 1962;«Надежда», «Спор не только о памятниках» (Статья была на-

писана в соавторстве с О. Ильиным и опубликована под псев-донимом Б. Семенов), № 12, 1962;

«Невежество», № 2, 1963; «Свобода совести», № 8, 1963;«Суеверие», № 10, 1963;«Утешение», № 4, 1964;«Фанатизм», № 5, 1964

Статьи в энциклопедиях:«Идея абсолюта», «Ойген фон Бём-Баверк», «Бог»,

«Л. Брентано», «Панкратиус Вольф», «Эдуард Ганс», «ЛеопольдХеннинг», «Деизм». Философская энциклопедия, Москва, 1960,том 1;

«Лейбниц», «Теодор Лау», «Монада». Философская энцикло-педия, Москва, 1964, том 3;

«Вольнодумство». Философская энциклопедия, Москва, 1967,том 4;

«Лейбниц». Малая Советская энциклопедия, 2-е издание,Москва, 1965, том 1;

«Религиозное вольнодумство». Советская историческая эн-циклопедия, Москва, 1969, том 12.Статьи на английском языке:

«Что стоит за увольнением Подгорного: особое мнение»*.Крисчен Сайенс Монитор, 13 июня 1977, с. 27;

«Детант: Борьба внутри Кремля»*. Вашингтон Пост, 7 июля1977, с. В1 и В5 (Перепечатано в газете «Интернешнл ГеральдТрибьюн» 11 июля 1977 с. 1–2 и 12 июля, с. 2);

«Письмо Брежневу»*. Нью-Йорк Таймс Мэгэзин, 6 ноября 1977; «Эволюция политической системы: ответы на вопросы

Коми тета Сената США по международным отношениям об от-ношениях между США и СССР»*. Типография правительстваСША, 1979, с. 121–124.

33

КАК ВНУТРЕННИЙ ЭМИГРАНТ, Я ВСЕ ВРЕМЯ ЖИЛ В ЗАКРЫТОЙ СТОЙКЕ...

Из беседы ДМИТРИЯ ШАЛИНА2 с БОРИСОМ РАББОТОМ, 5 августа 2008 года

Дмитрий Шалин: Борис, если можно, расскажите немного осебе, о родителях, о Вашем пути в социологию.

Борис Раббот: Я родился в очень большой еврейской семье,но отец бросил мою мать, когда она была в положении. Это от-разилось на мне психологически, потому что я рано стал забо-титься о матери, которую очень любил. Как вы знаете, у многихсыновей инстинкт защиты брошенной матери необычайносилен. Семья была обрусевшая. Прадед мой по линии материбыл из кантонистов. В четырнадцатилетнем возрасте его укралиу очень крупного раввина в западной черте оседлости, и он про-служил в армии Николая I 25 лет, за что и получил право житьв любом городе России, включая Москву и Петроград. Но вы-брал он, как ни странно, Кострому. Видно, присмотрел себе тамкрасивую крестьянку. Я ездил в Кострому с лекциями, когдарабо тал в журнале «Наука и религия». Там сохранился дом, гдежили мои родные, но точных данных о прадеде я не нашел.

Я бы не сказал, что бабушка моя и дед были из числа интел-лигенции, но почти все их дети получили высшее образование,включая мою мать. В двадцатых годах после окончания Гнесин-ского института мать начала петь в Большом театре, но сорвалаголос. Приезжала итальянская делегация отбирать людей дляучебы в Италии – тогда еще это было возможно. Мать преду -предили, что нельзя петь при ангине, но она так увлеклась, чтоу нее появилась мозоль на связке. Тогда операций на связкахне делали, и ей пришлось искать другую профессию. Так онастала медиком и фармакологом и решила завести ребенка.В Кос трому мама приехала уже беременная, родила меня,а через год увезла с собой в Москву.

34

2 Дмитрий Шалин – социолог из Санкт-Петербурга, бывший аспи-рант известного социолога Игоря Кона, профессор кафедры социоло-гии Университета штата Невада.

Семья по своим взглядам была очень скептически настроенав отношении Сталина и коммунистов. То есть открыто об этомне говорили, потому что боялись, что дети где-то проболтаются,но антисталинский дух чувствовался в словечках, которые упо-требляли. Сталина, например, называли «ойчетц», что по-еврейски означало «приемный». Это язвительное от «отца» –смешанное слово, в котором русский корень и еврейское началосоединены воедино.

Дух семьи отразился на мне своеобразно. Он вызвал интереск социальной теме. Кажется, уже к восьмому классу я прочелпочти все полное собрание сочинений Ленина. Я был оченьупрям и увлекся этим. Я бы сказал, что это был главный мотив,который меня толкал к философии и социальным наукам. Хотябыл и другой: в 1945 г. Сталин произнес тост за здоровье рус-ского народа – тост, вызвавший волну антисемитизма.

С неприязнью к евреям я сталкивался и раньше. Во времяэвакуации мы были на Урале, и отношение к нам среди мест-ного населения (по большей части, ссыльных кулаков) былоочень отрицательным. Но тогда я не связывал это с националь-ностью. Дело в том, что эвакуированные заняли часть квартир,которые местные держали для себя. Эвакуированные были гра-мотными, им завидовали, у них выменивали вещи, их считалибогатыми. Многие приехали с большим запасом одежды, ноголо дали.

Сталинский тост раздул антисемитские настроения. Я по-ступал в Московский университет в 1948 г., когда ЦК дал пря-мую команду не брать еврейских ребят на гуманитарныефакультеты. Помню сцену после объявления результатов пер-вого сочинения. Весь двор на Моховой перед старым зданиемуниверситета был заполнен еврейскими ребятами. Большин-ство из них всегда писали сочинения на «отлично». Вообщебыли круглыми отличниками, как и я. И всех нас срезали, всемы попали под одну статью. Спустя много лет у меня в МГУ по-явились знакомые. По моей просьбе они нашли сочинение, закоторое мне поставили тройку. Оказалось, что в слове “посред-ственный” второе “н” у меня было выписано не очень четко.Этого было достаточно, чтобы снизить оценку на два балла.

ДШ: Значит, в МГУ не удалось поступить?

БР: В итоге я поступил, но экстерном на Юридический. Ана следующее лето сдавал еще раз экзамены на Философский,

35

и получил 25 баллов из 25. И опять меня не приняли. Но на этотраз мне помог мой дядька, брат матери, который меня воспи-тывал. Он пошел к проректору (был такой по фамилии Вов-ченко), показал ему мои документы и спросил: “Почему?” Тотни слова не произнес и подписал: “Зачислить”. Потому чтобыло очевидное нарушение закона. Чем я занимался? Меня тя-нуло к современной политике, в частности, к проблемам мираи безопасности в советской политике. Но, начиная с третьегокурса, я больше занимался зарубежной философией и поступилна кафедру западноевропейской философии. Туда входилатакже и социология, хотя в названии кафедры это не отражено.Заведующим кафедрой был профессор Ойзерман.

ДШ: Насколько я знаю, среди ваших сокурсников был рядстудентов с большим будущим.

БР: Там были Ильенков, Зиновьев и трое аспирантов. По-мимо меня, еще Пешков и молодой Мамардашвили. Еще былтам такой преподаватель Корьяков, очень приятный человек.Он потом ушел из философии совсем и занялся своей любимойгеографией.

Будучи аспирантом, я начал успешно преподавать на стар-ших курсах гуманитарных факультетов МГУ историю запад-ноевропейской философии и социологии. Ну, социологии малобыло тогда, ее пинали ногами. Я делал упор на Гоббса, на соци-альную философию, которую надо было знать. Но даже этокончилось тем, что в итоге мне не дали возможности остатьсяна преподавательской работе.

ДШ: Это уже после защиты диссертации?

БР: После аспирантуры, потому что в 1956 г. (или в 1955,точно не помню) вышел закон, по которому, прежде чем защи-щаться, нужно было иметь печатные работы. Мы были первымпоколением, попавшим под этот закон. Защищаться мы нестали, но ребята так или иначе устраивались на работу, а дляменя, еврея, это была тяжелейшая проблема. Помню, я вел спи-сок после студенческой скамьи, сколько мест обошел, в какиедвери стучался. В первом случае это было, по-моему, что-тооколо 250 адресов (я записывал не для статистики, а чтобыиметь адреса), а после аспирантуры количество мест, которые яисходил, было около трехсот. Нигде не брали, хотя всюду быливакансии.

36

Официально моим научным руководителем был историк за-падной философии Василий Васильевич Соколов. Но своимнастоящим руководителем, человеком, который сыграл огром-ную роль в моем воспитании, я считаю Валентина Фердинандо -вича Асмуса. Асмус же познакомил меня с моим литературнымнаставником, со своим другом, Борисом Леонидовичем Пастер-наком.

Мы познакомились в доме-музее Скрябина. На Арбате, не-далеко от театра Вахтангова, в те годы еще жили сестры компо-зитора, и по субботам они музицировали в доме Скрябина.Однажды Асмус меня пригласил, и там был Пастернак. Когда ясобирался домой, неожиданно выяснилось, что Борис Леони-дович идет на Потаповский переулок около Чистых прудов, гдея в то время жил. Как потом выяснилось, на Потаповском жилаего последняя любовь Ольга Ивинская. Мы пошли вместе ирасстались около моего дома – ему еще надо было пройти не-много дальше. Это была первая из наших бесед (всего мывстречались раз десять, включая ту встречу в доме-музее Скря-бина), и говорили мы не столько о поэзии, сколько о филосо-фии. Борис Леонидович сыграл решающую роль в доработкемоих мозгов. Они были очень критичны, но, как у всякого мо-лодого человека, не без сумбурности. Небольшие осторожныезамечания, которые Пастернак делал в ходе беседы (он мне до-верял из-за рекомендации Асмуса, с которым у меня были оченьоткровенные отношения) окончательно расставили все посвоим местам... Асмус считал, что среда, в которой мы нахо-димся, среда философов со степенями – это среда воров. Когдая написал первые главы своей диссертации об эпистемологииЛейбница (меня интересовало, почему в человеческом мозгувозник интерес к проблеме бесконечно малых величин, – вызнаете эту проблему), я обратился к Асмусу с вопросом, стоитли опубликовать эти главы как статью в сборнике, который го-товил Институт философии. Он сказал: «До защиты диссерта-ции – ни в коем случае. У вас всё украдут». Но саму статью онпрочитал, и она ему очень понравилась.

ДШ: Когда вы защищали диссертацию?

БР: Я ее не защищал, так и ушел не защитившимся. И ста-тью не послал. Диссертация осталась незаконченной, потомучто надо было публиковаться, а публиковаться невозможно из-за того, что всюду воры.

37

ДШ: Тогда и начались проблемы с трудоустройством?

БР: Да, проблема с трудоустройством у меня была. Новесьма своеобразная. Мне предложили две работы за одну зар-плату. История вкратце такова: меня взял к себе первыйзамести тель правления Общества «Знание», бывший цензорСоветского Союза при Сталине Константин КирилловичОмельченко. Одно время он был редактором «Труда», а потомначальником Главлита. Сталин предпочитал советоваться с нимпо острым идеологическим вопросам, поскольку Омельченкобыл первоклассным политиком, кандидатом в члены ЦК. Боль-шая умница, но после смерти Сталина его сняли с работы. Ондолго сидел в резерве, пока его не назначили первым замести-телем председателя правления Общества «Знание». Так вотОмельченко и взял меня на работу ответственным секретарембюллетеня Общества «Знание», но с условием, что параллельноза те же деньги я буду писать ему диссертацию. Дело в том, чтоон хотел устроить для себя «подушку». Ему надоела вся эта ад-министративная возня, и он решил уйти преподавателем в Выс-шую партийную школу или Академию общественных наук,чтобы спокойно дожить до старости. Тема диссертации, кото-рую он выбрал, а мне предстояло написать, противоречиламоим взглядам: «Международное значение опыта КПСС». Новыхода не было, и я стал писать, и уже с первых глав он понял,что тема эта неразрешима. Я с самого начала предупреждал его,что он себя подставляет, что по этой теме его заклюют попымарксистского прихода, потому что это самая страшная тема,которая может быть. Вскоре, уже при Хрущеве, его освободилиот занимаемой должности и, как водится, «пристроили» глав-ным редактором журнала «Советские профсоюзы». По егопросьбе я перешел с несколькими молодыми людьми в новыйсоздающийся журнал. Я стоял у истоков этого журнала. Он на-зывается «Наука и религия».

Я всегда очень увлекался религиозной тематикой. Видите ли,моя бабушка была человеком глубоко верующим. В доме дер-жали религиозные книги, в частности, три томика Гемары на ив-рите и на русском языке – редчайшие издания. Гемара, если выне знаете, это толкование Талмуда. И пока бабушка была жива,она учила меня исключительно по ним. До восьми лет я многоезнал наизусть и даже неплохо говорил на иврите. После еесмерти постепенно почти все забылось, но что-то эмоциональ-

38

ное в душе осталось. Я бы сказал, что это была некоторая ин-тенция, которая меня толкала в сторону этой проблематики.

Именно в годы работы в журнале я понял, наконец, в чемосновной порок коммунизма. Без понимания истории христи-анства и иудаизма мне бы не удалось прийти к этому понима-нию. Пастернак этому способствовал в ходе несколькихсерьезных разговоров, но одно дело – услышать, и совсем дру-гое – прочитать и самому вникнуть в суть прочитанного.

Как единственный еврей, я возглавлял в журнале еврейскуютематику. Первое, что насторожило ЦК (там еще не знали, чтоя был мозговым центром группы этих молодых ребят), былочерк о Библии евреев. Называлась статья «Палочка шамеса».Это о лагерях в Кохтла-Ярве, где немцы истребляли людей темже способом, что и в других лагерях – заставляли перетаскиватькамни с места на место, потом обратно; унижали страшнолюдей. Меня мучил вопрос, почему, даже зная об участи евреевГермании и Польши, евреи, жившие в Таллинне, не уехалииз Эстонии. Я потом встречался с людьми, которые пережилиХолокост в Прибалтике, и убедился, что причина была оченьпростой. Поскольку многие прибалтийские евреи получилиобра зование в Германии, они просто не верили, что немцы –циви лизованные люди, нация Гейне и Гете – могли издеватьсянад людьми.

И еще меня очень интересовала судьба самого видного исто -рика еврейского народа Семена Дубнова. Он был сторонникомдиаспорального расселения евреев. Необычайно ин тереснаяличность. Известно, что он вел дневники. Я мечтал их найти иобратился за помощью к людям, прошедшим гетто. Они пока-зали мне дом в Риге, на втором этаже которого он жил. Сказали,что в 1942 его вместе с другими евреями немцы вывели на улицу,где он упал и умер. По другой версии, его пристрелили. Увы,дневников Дубнова, к моему великому сожалению, я не нашел.Не исключено, что новые жильцы бросили их на растопку,пото му что дрова в Риге были тогда на вес золота. А может,немцы сожгли – кто знает.

Публикация моей статьи о Кохтла-Ярве вызвала недоволь-ство в ЦК. И хотя тема, вроде, была проходная, приветствова-лась (ведь Советская армия спасла евреев от всего этого), во мнепочувствовали скрытого еретика. Репутация «еретика» сопрово -ждала меня и в дальнейшем. Журнал мы делали втроем: я, БорисГригорян – очень приличный человек, который впоследст вии

39

работал в Институте философии, и еще один журналист. Я, ко-нечно, играл роль «заводилы» и поставил задачу, которую мы витоге реализовали: истребление воинствующего атеизма.

ДШ: Чтобы его место занял научный атеизм?

БР: Нет-нет. Я потом ввел отдел истории и теории атеизма.Надо было доказать, что курс этих старых атеистов (а их былобольшинство и в редколлегии, и кругом – они еще с двадцатыхгодов руководили делом) очень вредный. Причем не только вгуманитарном отношении, но и конкретно. Они ведь призы-вали закрывать церкви силой. Для меня это было категорическинеприемлемо. Я тогда очень много общался со священнослу-жителями, был в прекрасных отношениях с ленинградскиммитрополитом Николаем, который ведал иностранными де-лами Русской православной церкви. Он ко мне хорошо отно-сился. И воинствующих атеистов мы одолели. Просто непускали их в журнал или переписывали статьи. Я собственно-ручно переписывал.

Вторая задача, которую мы перед собой ставили – начать ис-кренний и равноправный диалог с богословами православнойцеркви. Это тоже, к сожалению, легло на мои плечи, и в Отделепропаганды ЦК сие не осталось незамеченным. Тогда отрексяот религии некий профессор Ленинградской богословской ака-демии по фамилии Осипов. Сейчас об этом мало кто помнит,но в те годы история наделала много шума. Даже в «Правде» по-явилась большая статья по этому поводу. На страницах нашегожурнала началось ее обсуждение, и одним из откликов былописьмо коллеги Осипова по духовной семинарии профессораМиролюбова. Маленькое такое письмишко, всего на однойстранице, и смысл его сводился к следующему. Дескать, сами вы,профессор Осипов, можете не верить в Бога, но подумайте о ря-довых верующих – о «малых сих», как называл их Миролюбов, –тех, для кого вопрос веры является смыслом духовной жизни.Или если не смыслом, то единственной оставшейся у них опо-рой. Миролюбов не расписывал тогда, как тяжело при совет-ской власти рядовым верующим, про гонения и т.д. – это и такбыло ясно. Мне удалось добиться разрешения на публикациюэтого письма при условии, что будет ответ Осипова. Тогда я спе-циально выехал в Ленинград и уговорил Осипова ответить. Этобыло в начале шестидесятых, когда публикация письма бого-слова в атеистическом журнале была довольно дерзким поступ-

40

ком. Конечно, без ответа Осипова никто бы мне не разрешилего опубликовать. Но уже сам факт публикации, честный диа-лог, попытка представить в журнале два противоположныхвзгляда – мне это представляется большим достижением.

Наконец, третья задача, которую ставил перед собой нашжурнал – прекратить преследование верующих за их взгляды.Здесь-то и произошел тот конфликт, из-за которого я был вы-нужден с боем покинуть занимаемый пост. Меня стали травитьиз ЦК. Тогда же сменился главный редактор. Поводом для кон-фликта послужило письмо двадцатипятилетней женщины изМинска, баптистки, муж которой публично отрекся от религии.Она решила обратиться к нам, потому что такие публикациикак письмо Миролюбова необычайно повысили авторитет жур-нала – тираж рос просто как на дрожжах. Письмо этой женщиныпопало ко мне – письмо интереснейшее. Она писала, что мужее отрекся от религии, потому что у него завелась любовница, ион теперь живет с ней и двумя детьми, а ее – свою законнуюжену и мать этих детей – выгнал, чтобы оградить их от ее бап-тистских воззрений. Женщина писала, что тайно встречается сосвоими детьми, но никогда не мешала им быть пионерами илиходить на собрания, никогда никакой веры специально не при-вивала. Меня это письмо очень заинтересовало. Я увидел, в немв первую очередь нравственную проблему. Мне было очевидно,что ее муж – обыкновенный бандит, которому захотелось обык-новенного бабца, и он просто решил выселить мать двоих детейиз квартиры под предлогом того, что она верующая. А в газетахего представляли чуть ли не героем.

Я нашел знакомого корреспондента, которому доверял, знаяего как человека добросовестного. Он загорелся, поехал и на-писал страшный, убийственный очерк об этой истории. Мы по-пытались его опубликовать, но цензура не пропустила. Тогда мыпошли на хитрость: вставили кусочек из этого очерка, выжимкуиз него, в текст речи, с которой наш главный редактор долженбыл выступить на большой атеистической конференции.А когда конференция прошла, опубликовали это как отрывокиз выступления нашего главреда. В ЦК специально принялисьвыяснять, кто всю эту комбинацию проделал. Оказалось – Раб-бот. Меня подвергли настоящей травле, выгнали из журнала,сделали все, чтобы я никуда больше устроиться не мог. Когдадрузья организовали мне встречу с Румянцевым (в ту пору глав-ным редактором «Правды»), и он хотел предложить мне место,

41

ему позвонил заведующий Отделом пропаганды ЦК и «обло-жил» меня последними словами. Позднее Алексей Матвеевичговорил, что мог бы за меня побороться, но игра не стоила свеч,поскольку он знал, что скоро его самого «уйдут» из «Правды».Мы договорились, что встретимся в Академии наук. Он мне далясно понять, что хотел бы со мной работать.

ДШ: Наверное, в КГБ вами тоже тогда заинтересовались...

БР: В КГБ мной заинтересовались намного раньше, еще напервом курсе философского факультета. И это, конечно, тожепомогло мне «прозреть» еще до ХХ съезда. Меня вызвали в КГБс просьбой дать показания на ребят-экстерников. Я был вхож вих компанию. Они собирались на квартире у паренька, отец ко-торого, комиссар, был расстрелян в 1937. Там было первое со-брание сочинений Ленина с комментариями Троцкого,Зиновьева и так далее – в ту пору большая редкость. Мы зачи-тывались этими вещами и слушали иногда «Голос Америки».Шел январь 1949 г. – начало кампании по борьбе с космополи-тизмом. Я сказал, что у нас такие-то и такие-то разговоры и ин-тересы, но что ничего политического в них нет. Вроде бы и все.Но буквально через несколько дней меня вызвали в другоеместо и опять попросили рассказать об этой компании, а потомзадали вопрос напрямик: вы нам поможете их разоблачить? Ясказал, что это честные ребята и что разоблачать их не в чем –и вдруг ощутил страшный удар в плечо. Обернулся – и увидел,что за моей спиной стоит человек цыганского вида. От него ра-зило сивухой. Откуда он взялся – не знаю. Я был неопытен,вскочил, схватил за ножки табурет, на котором сидел, и сказал:«Еще раз ударишь, получишь от меня табуретом». Тут из разныхдверей (а там их было несколько) вбежало четыре или пять че-ловек, выхватили у меня табурет и начали меня этим табуретомбить. Я упал на пол, закрыл голову руками, но один из удароввызвал страшную боль, и я потерял сознание. Очнулся я водворе собственного дома на Потаповском от очень неприятногоощущения во рту. Принюхавшись, понял, что от меня пахнетспиртом. Потом мне объяснили, что, по-видимому, мне в горлозалили водки, чтобы в случае если я умру от побоев, милициямогла установить факт смерти от опьянения. Я дополз до дома(по счастью, квартира мамы была на втором этаже) и две неделине мог двигаться. Оказалось – трещины в двух позвонках. СлаваБогу, молодой организм (я был спортсменом, играл в волейбол)

42

как-то вытянули меня. Но это очень многое определило. Я ужененавидел эту систему.

ДШ: Борис, а вступать в комсомол, в партию вам приходи-лось?

БР: В комсомол я вступил в школе вполне искренне. Мыбыли молоды, не задумывались о многом. А в партию до работыв журнале я не вступал. А вступил, потому что надеялся сделатьбольше изнутри партии, чем извне. Тогда многие вступалиименно с такой мыслью. Это был хрущевский период до 1964 г.

ДШ: Из журнала вас уволили, или вы сами ушли?

БР: Меня вынудили написать заявление «по собственномужеланию».

ДШ: И вскоре после этого вас представили Румянцеву, ко-торый уже собирался переходить в академический мир.

БР: Меня рекомендовали Румянцеву два моих однокашника.Один из них был помощником Румянцева в «Правде» и работалс ним еще в Праге в журнале «Проблемы мира и социализма».Тогда была целая группа «пражан», к которой позже и меня при-числяли. «Пражанами» называли группу людей, которые верну-лись в Москву из Праги и находились под влиянием идейеврокоммунизма. Они отнекивались от этого названия, чтобыне создалось впечатления, будто в партии возникла какая-тогруппировка. А в 1965 г., когда Румянцев перешел в Академиюна должность академика-секретаря Отделения экономики, ясразу стал с ним работать в качестве ученого секретаря этогоотде ления. В мои обязанности входила работа по оценке теоре-тической деятельности институтов и одновременно (это прихо-дилось делать всем помощникам необразованной советскойэлиты) написание за шефа статей, докладов и книг. Объем ра-боты был огромен, а зарплата крошечная, но выбирать не прихо -дилось. А в 1967 г. было принято решение о создании Институтаконкретных социальных исследований. Он создавался на моихглазах и при моем непосредственном участии.

ДШ: Что особенно запомнилось из этого периода?

БР: Когда Румянцев стал вице-президентом Академии наук,в его распоряжение перешел аппарат бывшего вице-президентаФедосеева. Он состоял из нескольких ученых секретарей и ре-

43

ферента, который оказывал Румянцеву личные услуги. Я былединственным, кого Румянцев привел с собой, поэтому отно-сился к его аппарату весьма настороженно. Моего глаза оникак-то побаивались, а Алексей Матвеевич в людях не понимал,он слишком... Как вам сказать... Во-первых, старость. Вообщеэто было его слабое место.

ДШ: Кадровая политика?

БР: Не только. У него дома всем руководила жена – умнаяженщина, еврейка. И это сказалось на Алексее Матвеевиче.Когда тобой все время командуют дома, ты и на работе не чув-ствуешь себя достаточно сильным. Кроме того, он по натуребыл человеком мягким, либерально настроенным. В то времябыло очень много выдвиженцев, которых назначали на ответ-ственные посты вопреки их характеру. Румянцев – яркий томупример. Он ведь стал заместителем заведующего Отделом куль-туры ЦК по личному указанию Сталина, который заметил егона одной из экономических конференций. Румянцев предло-жил какую-то формулу об основном экономическом законе со-циализма, и эта формула очень понравилась Сталину.(Подробностей я не знаю, так как в то время с ним не работал,но закон этот мне казался крайне сомнительным. Ну, неважно,это было сделано из лучших побуждений.) До переезда вМоскву Румянцев был секретарем Харьковского обкома партиипо идеологии, а Харьков – очень своеобразный город. Там пре-валировала такая полуинтеллигентская оппозиционно на-строенная среда, существовало напряжение между русскими иукраинцами. Это очень влияло на психологию людей. Румянцевотстаивал интересы русского населения. (Кстати, там жило идовольно много евреев).

ДШ: Как строилась ваша работа с ним?

БР: С Алексеем Матвеевичем мы часто разговаривали тет-а-тет. Обычно такие беседы проходили в академическом сана-тории «Узкое» недалеко от Москвы – там большой участок, сад,огороды. Мы ходили и разговаривали. А у себя в кабинете онговорить боялся из-за подслушивающих устройств. Был он че-ловек влиятельный, знал членов Политбюро и прекрасно по-нимал, о чем можно говорить вслух, а о чем – нет.

Я занимался теорией, а у Алексея Матвеевича чем дальше –тем больше разгорался аппетит на мои статьи, на то, что я для

44

него делал, поскольку это создавало ему очень высокую репу-тацию. Помню, в 1968 г. я написал ему доклад для выступленияна Парижской конференции. В ней принимали участие все ве-дущие социологи мира. И после выступления к Румянцеву по-дошел сам Раймон Арон и сделал ему комплимент, которогомой шеф никак от Арона не ожидал. А это уже международноепризнание! Неудивительно, что ему хотелось еще и еще.

ДШ: Иметь референта с головой – дело хорошее.

БР: Не просто референта, а автора, который сидит и пишет.Я не возражал. Ни одну из идей, которые я вставлял в его до-клады, я не мог бы опубликовать от своего имени. Это было не-реально. А под его фамилией написанное мной публиковалось,и это все искупало. Увы, он не всегда использовал мой текстчестно, но это другая тема.

ДШ: Румянцев помогал академическим людям с неортодок-сальными взглядами?

БР: Да, но каждый раз с моей подачи и под моим нажимом.Румянцев участвовал почти во всех делах диссидентов, пыталсяпомочь. Имена тех, за кого он заступался, сейчас хорошо из-вестны. Например, историк Михаил Гефтер, Рой Медведев,Александр Аскольдов... Хотя изредка я отговаривал его помо-гать, когда видел, что вопрос выходит за рамки его компетен-ции. Например, так было с Театром на Таганке. Мы пошли наспектакль «Галилей», и я шефу честно сказал, что спектакль мнене очень понравился. Я был против закрытия театра, но считал,что вмешательство Румянцева может быть только косвенным,потому что это не в его компетенции. Это не академическоедело.

У Румянцева было несколько «рычагов воздействия». Во-первых, через помощника Демичева Ивана Фролова – буду-щего главного редактора «Вопросов философии», специалистапо критике лысенковской генетики. С ним мы вместе училисьв аспирантуре. Во-вторых, у Румянцева были очень хорошие от-ношения с помощниками Суслова. Кроме того, у него были ре-гулярные встречи с членами Политбюро. Он ведь почти всехзнал лично. Повлиять на них вряд ли мог, но возможность вы-сказать свою точку зрения у него была. Он дружил с Подгор-ным, с Пономаревым (я часто слышал их разговоры повертушке). Очень сблизился в последние годы с Андроповым.

45

У него было около десяти встреч с Андроповым на конспира-тивной квартире, и конспекты по ним готовил Румянцеву я. Об-суждался вопрос о том, какой быть перестройке, если говоритьсовременным языком. Я имею в виду «андроповскую пере-стройку» – ту, которая не состоялась из-за его преждевремен-ной смерти. Но проекты ее уже имелись.

Фактически Румянцев стал лидером либеральной оппози-ции – особенно после провала реформ и Чехословацких собы-тий. Но в итоге ему пришлось поплатиться за свои взгляды.В начале семидесятых на заседании секретариата ЦК его снялисо всех постов и вынесли выговор с формулировкой «За либе-рализм». Председателем этого заседания и автором формули-ровки был Суслов, который не простил Румянцеву еговыступлений в защиту диссидентов, театров и так далее.

Алексей Матвеевич боролся не с консерватизмом вообще, ас нелепостями системы. Для меня это пример человека, про-шедшего путь от сталинизма к демократическому социализму,но остановившегося на полдороге. Как человек, выросший вгоды гражданской войны, он понимал значение завоеваний ре-волюции. Понимал, что их нельзя просто выбросить на улицу,как это делали поначалу перестроечники. В России слишкоммного крови пролилось. Я бы сказал, что Румянцев хотел по-степенной эволюционной перестройки страны. Я лично до сихпор уверен, что это был единственно правильный путь. Прин-цип здесь один: тише едешь – дальше будешь. Иначе покале-чишь всю страну.

ДШ: Если не ошибаюсь, Сахаров тоже руководствовалсяэтим принципом.

БР: С Сахаровым был очень показательный эпизод. В 1967Андрей Дмитриевич принес Румянцеву свой знаменитый мемо-рандум с предложением подписать его совместно. Румянцев емуобъяснил, что если под меморандумом появится его подпись, тоего деятельность в ЦК будет парализована. У них был сравни-тельно недолгий разговор, в конце которого (как потом мне рас-сказывал Румянцев) он понял, что Сахаров – очень хорошийчеловек и очень большой идеалист, но малограмотен в гумани-тарных вопросах. Алексей Матвеевич переадресовал Сахаровако мне, сказав: “Поговорите с моим помощником”. У меня былодва разговора с Сахаровым. Первый длился часа четыре, вто-

46

рой – часа три, и за это время я очень многое успел ему расска-зать, старался быть аккуратным, ни в коем случае не обидеть, ноубедился, что Румянцев прав. Сахаров был милейшим челове-ком с удивительным чутьем на международные вопросы. Онпрекрасно понимал значение всей мировой склоки, вернее, ми-рового клубка вокруг атомной бомбы. Но при этом гуманитарнобыл совершенно не образован. К сожалению, продолжать нашивстречи мы не могли: Румянцев предупредил меня, что могутбыть неприятности. Позднее, уже в 1968 (после созданияИКСИ), Алексей Матвеевич рассказал мне такую историю. Емупришло от Сахарова письмо, в котором Сахаров извещал Румян-цева, что встречался с зав. отделом науки ЦК Трапезниковым иполучил разрешение выступить в ИКСИ с докладом о ядернойбомбе и международных проблемах с последующей дискуссиейпо этому вопросу. Алексей Матвеевич мне говорит: “Я позвонилТрапезникову и спросил, действительно ли было такое разреше-ние”. Трапезников говорит: “Я никакого разрешения не давал”.Румянцев мне говорит: “Как это понять?” Я говорю: “АлексейМатвеевич, я лично больше верю Сахарову”. Румянцев был бырад предоставить трибуну Сахарову, но не мог сделать это без со-гласия Трапезникова. Это был 1968 год, канун Чехословацких со-бытий. Я был уверен, что Сахаров поднимет эту тему, и не виделничего страшного в том, чтобы социологи ее обсудили. Румянцевтоже так считал. С точки зрения здравомыслящей части совет-ской верхушки Сахаров был бы менее опасен, если бы ему даливозможность выступить в академическом институте.

ДШ: Я знаю, что в судьбе Твардовского Румянцев тоже при-нимал участие.

БР: Перед снятием Твардовского с поста главного редактора«Нового мира», когда ему шли реляции из Союза писателей отом, что будет смена редколлегии, Александр Трифонович по-звонил Румянцеву. Они дружили еще со сталинских времен, иРумянцев очень уважал Твардовского за прямоту и честность.(Он мне не раз говорил, что Твардовский – честный человек.)Так вот Твардовский позвонил Румянцеву с просьбой написатьстатью о Ленине в юбилейный номер (в 1970 г. праздновалсястолетний юбилей Ленина) и заодно рассказал о развязаннойпротив него травле. Алексей Матвеевич горячо его поддержал,а статью, как всегда, поручил написать мне.

47

ДШ: Сам он писал уже мало?

БР: Он уже давно совсем не писал. В лучшем случае, про-сматривал. Все, что вышло под его именем, написано мной.А основная моя работа вылилась в его книгу «Проблемы совре-менной науки об обществе».

Но вернемся к статье о Ленине. Видите ли, это была дляменя довольна неприятная тема. Я вообще не очень высокоценил основателя советского государства. Понимал уже в ше-стидесятые годы, куда уходят корни большевизма. Но я откопалочень интересный материал, который показывал неграмотностьсоветских руководителей брежневского периода. Я заказал вФБОНе – Фундаментальной библиотеке общественных наук –материал о том, кто из членов первого советского правительствавыступал со статьями в печати, кто писал сам и за кого писалидругие. Интуиция меня не подвела. Из пятидесяти членов пер-вого советского правительства в ежедневной печати выступалисорок девять человек, и никто за них, естественно, не писал.Они писали сами. Я эту тему прокрутил в статье «Ленин как ли-тератор».

Румянцев поставил меня в жуткое положение с этой статьей.Ее нужно было закончить за месяц. Я работал день и ночь, со-вершенно измотался. При этом мои обязанности по работе всекторе ИКСИ никто не отменял. Но, в общем, уложился,представил статью к сроку. Каково же было мое удивление,когда уже после снятия Твардовского вышел номер «Новогомира», и я увидел, что часть о том, как члены первого больше-вистского правительства сами писали свои статьи, отсутствует.Через знакомых в редакции я выяснил, что часть эту вычеркнулсам «автор» – Румянцев.

ДШ: Не поставив вас в известность?

БР: Вот именно. Румянцев обычно ничего в моих текстах неисправлял. Иногда только вставлял в первую фразу слова “пар-тийность” или “классовость”. (Это старые штучки). Сам онписал с трудом, застревал на первом же предложении, в котороеобычно хотел втиснуть сразу все свои мысли. А у меня был боль-шой редакторский и журналистский опыт. Кроме того, как ис-торик философии, я разбирался в этих проблемах. А здесь онснял, потому что отчасти это был камушек и в его огород.

48

ДШ: Сам подпадает под этот анализ.

БР: Ну, да. Он, вообще, академик, его трудно было упрекать.С другой стороны, мы знаем, что такое «пролетарский» акаде-мик... Я не мог этого забыть. Понимаете, даже когда пишешь закого-то, у вас возникает чувство родственности по отношениюк тексту. Жалко, когда его калечат. Я вспоминаю рассказ одногоиз авторов воспоминаний о Бовине – о том, как в его присут-ствии кто-то (по-моему, Катушев) спросил у Брежнева, можноли в его докладе переставить один абзац на другое место, иБовин (который этот доклад писал) бросил такую реплику: “Этовсе равно, что ухо переставить к жопе”. Саша был на это спо-собен. Когда с вашим текстом делают такую пересадку, то воз-никает очень неприятное чувство – будто хирург полоснулскальпелем не по тому месту. К сожалению, с Бовиным дружбыу нас не сложилось. Человек он был интересный, хотя и не безкарьерных соображений. Нам было о чем поговорить. Он ведьписал диссертацию о бесконечности в математике, и это сходи-лось с проблематикой моей диссертации о бесконечно малыхвеличинах. Он оскорбился, когда я ему однажды сказал: “Тыинтеллектуально обслуживаешь серолапых медведей”.

ДШ: А в вашей статье о Ленине «вылетело» только этоместо?

БР: Все осталось. Только заголовок в редакции изменили.Я Алексею Матвеевичу напомнил об этом в 1973 г., когда онушел и с работы, и из Академии с поста вице-президента. Я егоне бросил, жалел. Как-то он еще пытался барахтаться, надеялся,что его изберут в члены ЦК. Политики ведь не меняются. Карь-ерность у них в крови, в костях. Мне было ясно, что его гложетсовесть. Я был для него одновременно и помощником, и дру-гом, и душеприказчиком. Он понимал, что я к нему очень хоро -шо отношусь, что я искренне желаю ему добра.

ДШ: Вы ничего не рассказали о вашей работе в ИКСИ.

БР: Я там заведовал сектором экспериментальных исследо-ваний. Этот сектор мы создали, чтобы решать проблемы, кото-рые могли быть вызваны к жизни экономической реформой. Втом, что реформа рано или поздно начнется, я не сомневался.Понимал, что мы живем в эпоху не развитого, а склеротичногосоциализма, что дело идет к концу. Потому и заинтересовалсясоциальными экспериментами.

49

На сектор возлагались две основные функции. С одной сто-роны, Румянцев хотел, чтобы мы давали практические реко-мендации, обрабатывая данные проводимых исследований.С другой, чтобы мы сами проводили исследования эксперимен-тальных ситуаций путем опросов, выяснения проблем,предложе ний и т.д. Первые же эксперименты показали, что входе экономической реформы возникнут огромные проблемы.Во-первых, децентрализация власти приведет к необходимостипереквалификации рабочей силы – изменятся функции рабо-чих, инженеров и т.д. Во-вторых, возникает необходимость вперемещении рабочей силы по районам. В-третьих, встанетпроблема социального обеспечения безработных. Все это тре-бовало осмысления. Я набрал людей, которые сами себя обра-зовали в социологическом плане. Не было же тогда системногосоциологического образования.

ДШ: Сколько сотрудников было в секторе?

БР: Cо мной вместе – десять человек. Но трое из них –евреи, поэтому когда начала работать знаменитая комиссия ЦК,МГК и райкома, мне выдвинули обвинение в «засорении» кад-ров. Для них это выглядело неслыханной наглостью: мало того,что заведующий сектором сам еврей, так еще позволяет себебрать на работу других евреев. Чаще всего, евреи боялись братьна работу своих соплеменников.

ДШ: Вы можете кого-то назвать?

БР: Из социологов более или менее известных – МихаилЛойберг. А из социологов-самоучек – бывший математик Алек-сандр Ицхокин. Лойберг привел его со словами, что это будет унас еще одна «рабочая лошадка». Саша был очень талантливый,все хватал на лету. Но с теоретической частью мне никто из нихпомочь не мог – писать Румянцеву все равно приходилось мне.И это параллельно с работой над моей собственной докторскойдиссертацией по теме «Проблемы эксперимента в социальномисследовании». Ну, а по поводу докторской у меня с Румянце-вым произошел такой разговор. Я ему сказал, что готов напи-сать диссертацию, но только по теме, которая дейст вительнополезна, нужна. Мне надоело заниматься оторванной от реаль-ности теорией. Понимаете, меня вообще идея защиты отвра-щала. Я понимал, что все это делают ради денег, и мне уже одноэто было противно. Я немножко иначе был воспитан. Наука

50

меня тянула значительно больше, чем деньги. Я увлекался ис-кусством, а деньгами – никогда.

ДШ: Когда создавался институт, вы были ученым секрета-рем Президиума Академии наук по общественным наукам и од-новременно помощником Румянцева. Став заведующимсектором в ИКСИ, вы продолжали помогать Румянцеву неофи-циально?

БР: Официально. Румянцев не хотел меня отпускать. У негок тому времени были огромные аппетиты по литературнойчасти. Вот лишь один характерный эпизод. Когда началосьвторжение в Чехословакию, Румянцев отдыхал в Барвихе.Он вызвал меня туда с просьбой написать статью с критикойчехословацкой реальности, которую от него потребовал между-народный отдел ЦК. По-видимому, на моей роже все былонапи сано, потому что, посмотрев на меня, он сказал: «То, чтовы не хотите, это хорошо. Я закажу другому». Стремясь уберечьего доброе имя, я сказал, что сделаю. Расчет мой был оченьпрост: затянуть как можно дольше. Он знал, что я иногдазатяги вал с трудными заданиями, и я действительно в тот раззапоздал. Правда, всего на один день, но этого хватило: необхо -ди мость в статье отпала, и его имя было спасено.

ДШ: Давайте вернемся к институтским реалиям. Помните,было такое дело Левады? Как вам все это виделось?

БР: Дело Левады очень запутанное. Я его наблюдал в дета-лях. К Юре Леваде я относился с симпатией и уважением, нодрузьями мы не были. Знакомство наше состоялось еще на фи-лософском факультете МГУ – он учился на курс старше. Потом,через пять-шесть лет он издал книгу о религии и предложилстать ю на эту тему в редакцию журнала «Наука и религия» в мойотдел. Откро венно говоря, мне его книга не понравилась из-засвоей поверхностности. По характеру мы были разнымилюдьми: он внешне казался флегматичным, но временами поз-волял себе явное ехидство по адресу тех, кто ему не нравился.А я отношусь к ироничным людям настороженно, считая ихнедоб рыми. Кроме того, Юра был окружен сотрудниками, ко-торые им восхи щались, а мне одинаково не нравится как властьнад людьми (пусть даже и с помощью идей), так и идолопоклон-ники этой власти.

51

К сожалению, Юра был человеком, мягко говоря, далекимот политики, хотя чисто теоретически, наверное, понимал, чтоесть такая сфера человеческой деятельности, где лучше не раз-махивать красной тряпкой перед быком, где нужна тактика,умение защищаться и идти на компромиссы. Но, по-видимому,в глубине души он ставил себя выше этого. Мне кажется, чтопубликация «Лекций» стала для него идефикс и одновременновидом эпатажа против советского истеблишмента. Когда «Лек-ции» Левады обсуждали в Академии наук и в ЦК, больше всегоему досталось за сравнение коммунизма с национал-социализ-мом. Но кроме двух абзацев в самих «Лекциях», никто не могпредъявить ему ничего конкретного.

ДШ: Тогда говорили, что «нечеткая позиция Левады осо-бенно пагубна для молодого поколения». Эта формулировкачасто встречается в обкомовских документах.

БР: Совершенно верно. А придумал ее Николай Лапин, ко-торый в итоге сменил Румянцева на посту директора ИКСИ. Дотого серый человек, что ему следовало бы родиться крысой.Сколько я его помню по факультету (он учился на год младшеменя), столько он занимался исключительно общественной ра-ботой. Ничего общего с наукой он не имел. Мозги у него рабо-тали только в плане где что происходит и как кому угодить.Первое, что он сделал, когда его назначили директором Инсти-тута, – бросился выполнять все рекомендации комиссии ЦК,МГК и райкома по очистке кадров. Начал, естественно, с меня.Вызвал и говорит: «Слушай, я должен твой сектор ликвидиро-вать». Я говорю: «Ты это считаешь нужным или просто берешьна себя?» Он говорит: «Что ты имеешь в виду?» Я сказал: «То,что ты делаешь, – я это имею в виду». Но я не возражал – пони -мал, что существование сектора немыслимо. Мне было ясно,что с реформой покончено навсегда. И я не ошибся: в те годыБрежнев окончательно положил проект реформы в дальнийящик письменного стола.

ДШ: Вам пришлось снова уйти «по собственному желанию»?

БР: Да. Знакомые ребята из Института естествознания созда -ли сектор социологии науки. Он назывался сектором системныхисследований. Я пошел туда заниматься социологией науки.Институтом тогда руководил Бонифатий Михайлович Кедров.Его заместителем был Микулинский. Микулинский меня и при-

52

гласил, потому что я помогал созданию отдела науковедения вэтом институте. Он знал о моих знаниях и интересах.

ДШ: Расскажите о судьбе вашей книги «Проблемы экспе-римента в социальном исследовании».

БР: Эта книга выросла из моей докторской диссертации ибыла издана для служебного пользования небольшим тиражомв несколько сот экземпляров, но без грифа «секретно». Послекритики Ягодкина на партийном собрании, где обсуждали«Лекции» Левады, мою книгу и еще, по-моему, книгу Капе-люша, было принято решение избавиться от моей книги, изъятьее из библиотеки. За что? За то, что я называл ведущих социо-логов Америки (Парсонса, Мертона и других) коллегами. «Какговорит мой коллега», – писал я, и это больше всего возмутилоЯгодкина. Постановили сдать книгу в утильсырье, но потом ре-шили сжечь ее во дворе дома на костре. Меня об этом предупре-дили ребята. Было много свидетелей. Я туда не пошел, нопопросил взять для меня несколько экземпляров. Это был по-следний мощный удар. Я продолжал работать с Румянцевым,но мой взгляд на социологию был крайне пессимистическим.

ДШ: Что вам запомнилось из самых последних встреч сРумян цевым?

БР: В 1972–1974 гг. мы встречались с ним практически каж-дое воскресенье в связи с его работой с Андроповым. Румянцеврассказывал мне о содержании их бесед. Они обсуждали во-просы о характере реформ, о темпе, о будущем партии, о буду-щем церкви – те вопросы, которые до сих пор не решены. Это,пожалуй, самое трудное в моей теоретической работе с Румян-цевым. Одно дело представить себе прошлое России, которомуя уделял много внимания в моей работе в журнале «Наука и ре-лигия». И совсем другое – представить себе будущее. Для меняэто была безумно трудная задача. Опять же, у меня была свояработа. Приходилось работать ночами.

ДШ: Что оказало наибольшее влияние на ваше окончатель-ное решение эмигрировать?

БР: Последним фактором, подтолкнувшим меня к отъезду,стало то, что Румянцев изменил своим принципам. Это про-извело на меня ужасное впечатление. Я понял, что он перечерк-нул свою карьеру. Но я виноват сам. Мне хотелось сделать из

53

него крупного политического деятеля, а «материал» к этому нерасполагал. Плеханов когда-то говорил, что Ленин сделан изтого же теста, что и Робеспьер. Если человек сделан из другоготеста, из него никогда не вылепить то, что ты хочешь.

Был еще и другой важный фактор. Я понимал, что черносо-тенцы в этой стране неистребимы. Я устал от еврейского во-проса, просто устал. Рожа у меня не похожа на еврея, но попаспорту я еврей. Для меня это был вопрос отношения к мате -ри, которой я никогда не изменю. Она была несчастным челове -ком – великомученицей и бессребреницей.

И потом еще вот что: я раньше других понял, что такоесовет ская власть. Большинство моих товарищей, знакомых,кото рые стали либералами, пришли к этому выводу послеХХ съезда. У меня же сложилось отношение к Советской властизначительно раньше, и это сделало жизнь невыносимой.

Как внутренний эмигрант, я все время жил в закрытойстойке. Я пони мал, что говорить ни с кем нельзя: слишкоммного стукачей. В какой-то момент это стало просто невыно-симо – и тогда я уехал.

54

ИЗ ОПУБЛИКОВАННОГО

ПАЛОЧКА ШАМЕСА, или РАВВИН НА ГОЛГОФЕ3

«Ветхий завет» донес до нас сведения о некой палке, кото-рой, если верить мифу, суждено было сыграть необыкновеннуюроль в истории еврейского народа и иудейской религии. Мыимеем в виду чудодейственный посох Моисея. Тот самый посох,который помог легендарному пророку древнееврейских бежен-цев избрать наилучший маршрут и благополучно вывестиедино верцев из Египта.

Изящная трость, которую нам недавно показали в Таллине,по-видимому, мало чем похожа на священный посох. И тем неменее она по праву могла бы войти в историю евреев: она ока-залась связанной с одной из недавних глав этой истории, с гла-вой, неизмеримо более трагической, чем исход из Египта, сглавой, которая, если искать параллели, больше напоминает неМоисея, а Христа – его путь на Голгофу...

Дипломатия и вера

Сказать, что таллинские евреи часто вспоминают эту под-линную, а не легендарную трагедию, – значит исказить истину,ибо нельзя вспоминать то, что невозможно забыть. Но 3 ок-тября 1959 г. мысли об ужасных событиях недалекого прошлогос новой силой нахлынули на пожилых людей среди верующих,собравшихся в новой таллинской синагоге по случаю Рош-га-шоно (Нового года). Причиной этого послужил неожиданныйвизит в синагогу господина М. Гата, второго секретаря посоль-ства государства Израиль. Господин Гат приехал в город какчастное лицо и явился в синагогу на улицу Кундари, 23, простокак единоверец к единоверцам – где же еще заброшенному вТаллин верующему еврею встретить Рош-гашоно?

Дипломата приняли как гостя. Важно и чинно прошество-вал он по храму, уселся на почетное место. Ему предложили

57

Па

лоч

ка

Ша

мес

а, и

ли

Ра

вви

н н

а Г

олго

фе

3 Статья была написана в соавторстве с М. Оппенгеймом и опубли-кована в журнале «Наука и религия» № 9, 1960

«матир». Главу из Пророков второй секретарь посольства читалторжественно и приподнято, с большим чувством.

Когда же молитвы закончились, господин Гат с удивившейпосетителей синагоги быстротой отрешился от забот духовныхи деловито перешел к заботам вполне мирским: всех, кто желаетпереехать в Израиль, он пригласил на беседу в отель «Палас».

К разочарованию господина Гата, в отель «на собеседова-ние» никто не пришел. Дело в том, что для многих верующихевреев Таллина визит израильского дипломата не был такой ужнеожиданностью. Они знали о такой же «частной» поездке гос-подина Гата на Рижское взморье, где представитель посольствапроводил свой очередной отдых. Больше того, до таллинцев до-ходили слухи о частных, полудоверительных беседах, которыеон вел в Риге. Там дипломат действовал скорее как коммивоя-жер торговой фирмы. Он всячески расхваливал Израиль, убеж-дал не верить тому, что пишут о жизни в этой страневозвращенцы, раздавал карманные альбомы с видами Тель-Авива и текстом на древнееврейском и английском языках.«В Израиле плохо живет лишь тот, кто не желает работать!» –восклицал Гат, но всячески избегал вопросов о количествебезра ботных в «земле обетованной», об антинациональнойполи тике израильских клерикалов.

Но особенно не нравилось господину Гату, когда разговорзаходил о дружественных связях правительства Бен-Гуриона спокровителем гитлеровцев канцлером ФРГ Аденауэром. То, чтоговорил по этому поводу израильский дипломат, странным об-разом напомнило немногим оставшимся в живых прихожанамдовоенной таллинской синагоги другие речи – проповеди рав-вина Гоммера, которые он произносил в июне 1941 г., пропо-веди, ставшие прелюдией и причиной трагедии.

Преступление раввина Гоммера

Старожилы Таллина хорошо помнят раввина Гоммера, че-ловека с огромной черной бородой, который появился в городелет за десять до начала войны и поселился в доме номер сорокпо улице Нарва-Мантее. Раввин Гоммер был большим знатокомПятикнижия, Мишны и Гемары. Он окончил в Германии рели-гиозную школу – ешибот при берлинском раввинате и, говорят,

58

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

даже имел степень доктора философии. «О, наш раввин – этонастоящий раввин!» – говорили верующие. А набожные ста-рики, безгранично доверявшие Гоммеру, обращаясь к нему, постарой традиции возглашали: «Сначала Бог, потом – Ты».

Увы, куда хуже разбирался таллинский раввин в политике...Это, казалось бы, глубоко личное обстоятельство и сыграло тра-гическую роль в судьбе тысяч и тысяч прихожан Гоммера...

Началось с того, что июль 1940 г. , принесший в Эстонию вос-становление Советской власти, раввин Гоммер встретил хотя ине враждебно, но с чувством, весьма далеким от восторга, – на-стороженно, с опаской. Ведь коммунисты – безбожники! Гоммерзнал это не только по рассказам о жизни в СССР, но и из собст-венного опыта: много лет в буржуазной Эстонии среди еврейскоймолодежи действовала тесно связанная с коммунистическимподпольем революционная организация «Лихт» («Свет»). Членыее – поголовно неверующие! – рука об руку с коммунистамиэстонцами и русскими боролись против фашистской диктатуры,против гитлеровского проникновения в страну, за восстановле-ние Советов в Эстонии, за присоединение к СССР. Поэтому ком-мунизм и Советы представлялись Гоммеру враждебными иопасными – ведь они несли с собой атеизм, неверие...

Вопреки опасениям Гоммера, Советская власть, о которойон наслышался страхов еще в Германии, не закрыла ни право-славную церковь, ни лютеранскую кирху. Не помешала она мо-литься и верующим евреям. Да, никакого насилия над религиейновая власть не чинила. Но вместе с нею пришло то, что большевсего страшило таллинского раввина – массовый отход людейот синагоги, от веры в Яхве (Адоная). Всю вину за неудачи Богаи за свои собственные неудачи Гоммер возлагал на Советы, накоммунистов. Он не понимал, нет, не желал понимать, чтоэто – свежий ветер, ветер новой эпохи ворвался в Эстонию.

В республике началась необычная жизнь – бурная и радост-ная. Фабрики, заводы и земли перешли в руки трудящихся. Ихдети получили доступ во все школы и вузы. Люди всех нацио-нальностей – эстонцы и русские, латыши и евреи – стали... рав-ноправными гражданами страны Советов. Социалистическиеустои, новые социалистические порядки прочно утверждалисьво всем.

59

Па

лоч

ка

Ша

мес

а, и

ли

Ра

вви

н н

а Г

олго

фе

Наступил зловещий июнь 1941 года... Раввин Гоммер неждал его, встретил без радости, но спокойно – озлобление про-тив тех, кто принес с собой безбожие, заслонило разум. Гитлерне представлялся раввину таким уж страшным, он склонен былсчитать, что коммунисты преувеличивают в своих речах истатьях жестокость нацистского режима. Конечно, раввин знало тех преследованиях, которым подверглись в Германии его еди-новерцы. Но считал, что это – отдельные эксцессы, что раноили поздно правители Германии образумятся. Ведь Гитлер неотрицает религию, рассуждал раввин, он не безбожник, не ате-ист... Значит, он не тронет и верующих в Яхве. Не трогали женемцы синагогу во время оккупации Прибалтики в 1918 г. Чтоже касается иудейской веры, то гонения на евреев способнылишь ее укрепить. Так было всегда...

В таком духе раввин Гоммер и читал проповеди своим взбу-дораженным и растерянным прихожанам. Он намекал, чтонемцы – не так уж страшны, советовал не очень верить «край-ностям» советской агитации, не верить сообщениям о фашист-ских зверствах, о массовом уничтожении евреев и поэтому неоставлять родной город, не эвакуироваться в глубь неведомойатеистической России...

Перед самым приходом немцев простой рабочий человекПерец Гольдштейн решил было yexать, но к нему прямо от Гом-мера явился бывший богач Тойб. «Что вы делаете! – воскликнулон. – Немцы только нацепят евреям на грудь могендовид и все.Никого они не будут убивать. Так говорит сам раввин. Не верьтевыдумкам коммунистов!»

Нет, глава таллинской синагоги не был злоумышленником.Он был просто обывателем в политике. Но его авторитет средиверующих евреев сделал его – пусть невольным – виновникомгибели тысяч и тысяч людей... Он стал виновником и своейсобственной смерти. Когда Таллинский горсовет выдал главесинагоги пропуск на выезд на восток, Гоммер пустил в глазапредставителям безбожной власти «священную пыль». Он со-слался на предписания Гемары для раввина – не оставлятьсвоих прихожан, если их не меньше десяти...

Конечно, далеко не все таллинские евреи поверили раввину.Среди них было много людей, куда более мудрых и зрелых, чемтот, кто претендовал на роль их духовного наставника и учителя.

60

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

Эти люди взяли в руки оружие и вместе со всем советским на-родом грудью встали на защиту своей Родины, своей жизни исвободы! Те, кто эвакуировался в Сибирь и на Урал, помогаликовать победу в цехах заводов и фабрик.

Последние, кого они видели, оставляя Таллин, на улицах ко-торого уже гремели бои, были раввин Гоммер и его послушныйшамес – служка в синагоге Циван; они ходили по улицам, за-глядывали в дома, беседовали, уговаривали, утешали – впередичернобородый раввин, а за ним старый шамес, прихрамываю-щий, опирающийся на свою неразлучную трость...

Куда смотрел Яхве?

А через несколько дней тысячи людей, оставшихся в Тал-лине, с ужасом наблюдали иную картину: по улицам городас веревкой на шее, спотыкаясь и пошатываясь, шел раввин Гом-мер. Его подгоняли гогочущие завоеватели в грязно-зеленыхмундирах. Умоляя о пощаде, Гоммер говорил со своими пала -чами, как совсем недавно с образованными евреями Таллина,–по-немецки. Ему отвечали пинками. Никто не знает, какимибыли последние часы жизни раввина...

Гитлеровское отребье с первых же дней оккупации устано-вило в Эстонии режим зверского организованного террора.В соответствии с приказом фюрера подлежали уничтожению всекоммунисты, комиссары Советской Армии, просто прогрессив-ные люди, все евреи – безразлично верующие или неве ру ющие,бедные или богатые. Среди первых жертв оказались семьи рабо-чих Гершановича, Гольдштейна и многих других и семьи бывшихбогачей – меховщика Тойба, комиссионера Герцен берга, док-тора Туха, маклера Гольдмана... Если Тойба повеси ли немцы, тоГольдштейн повесился сам. Жена его от ра вилась.

Над всеми недовольными устраивались зверские расправы взастенках гестапо и на улицах города. Каратели проводили мас-совые расстрелы рабочих и служащих, партизан и военноплен-ных. Жестоко и беспощадно надругались они и над чувствамитех, кто продолжал верить в Бога. Здание старой Таллинской си-нагоги на Тарту-Мантее фашисты превратили в конюшню. Дажете, в чьих глазах раввин выполнял непосредственно волю Бога,поняли свою роковую ошибку. Но было поздно.

61

Па

лоч

ка

Ша

мес

а, и

ли

Ра

вви

н н

а Г

олго

фе

Так началось хозяйничанье гитлеровцев в Эстонии. Мы уже сказали, что обстоятельства гибели раввина Гом-

мера остались неизвестными. Зато не так давно мы в подробно-стях узнали о страшной судьбе тысяч его прихожан, которыхрелигиозная проповедь обрекла на неминуемую гибель.

...За ними охотились, как за дикими зверями. Их вылавли-вали поодиночке и группами, собирали десятками и сотнями,сгоняли в бараки, а потом отправляли по двум адресам: в Клоогаи Нарву.

Клоога – живописное местечко в сорока километрах отэстонской столицы. По какой-то жестокой иронии судьбы«клог» по-еврейски означает «рыдание», «горе». Именно здесьгитлеровцы создали лагерь смерти. Сюда они сгоняли еврей-ское население со всех концов Эстонии.

Порядки в Клоога ничем не отличались от режима Освен-цима и Майданека. Колючая проволока, по которой проходилток высокого напряжения, окружала лагерь обреченных. Всезак люченные, вопреки человеческой логике, вынуждены быливыполнять бессмысленную работу – сегодня перетаскивали сместа на место каменные глыбы, завтра тащили их обратно.Фюрер не нуждался в их труде! Эту издевательскую работу, ко-торую Библия считает проклятием за грехи, узники выполнялиежедневно с четырех с четвертью утра до глубокой ночи. Налюдях дрессировали овчарок. Ослабевших ежедневно отбиралии сжигали на кострах – это единственное, чем Клоога отлича-лась от Освенцима: «цивилизованных» крематориев здесь не за-водили... В лагере потеряли практическое значение все 365запрещений и 248 повелений, которые иудейская религия на-лагает на каждого верующего...

В Нарве было не лучше. Пленники жили в конюшнях.Заклю ченных – мужчин, женщин, стариков – с раннего утравыго няли на берег реки и заставляли строить оборонительныесооружения. Один раз в день выдавали похлебку. Детей на гла-зах у родителей травили собаками. Многие, не выдержав, броса -лись с обрыва в бурную Нарву. Их догоняли автоматные очередиохранников. Полуживых людей сжигали в печах знаме нитойКренгольмской мануфактуры...

Когда в 1944 г. советские войска ворвались в Клоога и Нарву,живых в лагерях не было. В Клоога у бараков с надписью

62

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

«Verboten» – «Запрещено» – бойцы увидели горящие бревна,а на них – тлеющие трупы. Опознать здесь кого бы то ни былооказалось невозможным...

История трагической гибели прихожан Гоммера, возможно,осталась бы неизвестной миру, если бы не одно обстоятельство.

Улика

Вскоре после войны в одном из таллинских гаражей по-явился новый сторож. Он был хром и никогда не расставалсяс тростью.

Однажды сторож с тростью попался на глаза кантору старойсинагоги, хорошо знавшему и раввина Гоммера, и шамесаЦива на. Трость сторожа показалась ему знакомой...

Свои мысли кантор предпочел поведать не Богу, а проку-рору. Сторож был арестован. Он не стал долго запираться. Оноказался бывшим надзирателем лагеря в Клоога Сеппом.

Сепп был верующим лютеранином. Это не мешало ему уби-вать в лагере всех без разбора – евреев и русских, эстонцеви латы шей. Сепп был не чужд суеверий. Поэтому, отправляяв кос тер труп шамеса Цивана, он решил сохранить у себя еготрость как талисман.

После разгрома гитлеровцев Сепп и его супруга по-своемуиспользовали библейские сказки о загробной жизни. В деньвступления Советской Армии в Таллин жена Сеппа подобралапервый попавшийся труп мужчины и, выдав покойника за му -жа, похоронила его скромно, без почестей, не открыв ни разукрыш ку гроба. Обзаведшись подложными документами, Сеппначал вторую, «загробную» жизнь хромого таллинского сторо -жа...

Но чудеса не могут тянуться слишком долго. Трость шамеса,эта палочка-выручалочка, не помогла палачу. На его руках былослишком много крови. Без всяких чудес и святой воды Сеппмгновенно избавился от хромоты – это произошло в кабинетеследователя. Бывший надзиратель не только рассказал о всехсвоих злодеяниях, но и сообщил, что его прежние начальникипроцветают под крылышком генерала Гелена, шефа разведкихристианского канцлера Аденауэра.

63

Па

лоч

ка

Ша

мес

а, и

ли

Ра

вви

н н

а Г

олго

фе

Сеппу недолго пришлось ходить по земле, не хромая. Анемой свидетель его преступлений – трость шамеса – оказаласьсреди других вещественных доказательств фашистских зверствв Эстонии.

Никогда не изгладятся из памяти людей преступления фа-шистских захватчиков, обрекших на гибель миллионы русских,украинцев, белорусов, евреев, французов, поляков. И сегодня,когда во многих странах капиталистического Запада вновь рас-ползается тень фашизма, когда паучья свастика, начертаннаякровавыми руками реваншистов, появляется на стенах церквей,синагог, общественных зданий, пусть память о погибшихбратьях и сестрах, отцах и матерях еще раз призовет людейк бдительности.

Совсем недавно раввин западноберлинской синагоги Гольд -штейн дал интервью профашистской газетке «Дейтше зольдатенцайтунг», в котором заявил, что гитлеровцы «не уничтожилиевреев европейских стран, они их направили на особые работы».Даже Аденауэр не отрицает уничтожения шести миллионовевреев гитлеровцами, а иудейский раввин Гольдштейн отрицает.Разве можно без чувства отвращения читать сообщения о трога-тельной дружбе Аденауэра и Бен-Гуриона, о том, что междудвумя государствами, представленными этими «религиознымидеятелями», заключен договор, согласно которому Израиль обя-зуется продавать оружие ФРГ, другими словами, вооружатьновые полчища фашистских убийц. По существу правительствоИзраиля вступило в союз с теми, кто стремится обелить, реаби-литировать кровавый гитлеровский режим и заново возродитьфашистские порядки.

Нет, нельзя забывать уроков истории. Нельзя судить однойрукой гитлеровского палача Эйхмана, а другую протягивать егосообщникам. Как подчеркивал глава советского правительстваН.С. Хрущев, – нельзя забывать, что «фашистские антисемит-ские выступления в городах Западной Германии – это характер-ный признак усиления реакции». Фашизм стоил людяммиллионов и миллионов жертв. И нужны огромные усилия всехчестных людей мира, чтобы предотвратить новую трагедию,связанную с возрождением фашизма.

64

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

ЧТО СТОИТ ЗА УВОЛЬНЕНИЕМ ПОДГОРНОГО4

Особое мнение

Вывод Николая Подгорного из состава Политбюро – важ-ный индикатор состояния политического климата как внутристраны, так и в советско-американских отношениях, сигналтого, что после очередных «заморозков», можно ожидать новогопотепления.

Тесное сотрудничество Подгорного и Брежнева началосьеще в сороковых годах в Украине, где оба занимали высокиепартийные посты, и продолжалось вплоть до шестидесятых,когда сообща они добивались смещения Хрущева. К тому мо-менту Подгорный все еще оставался убежденным сторонникомБрежнева. Вместе они пришли к власти и только вместе моглиее удержать в борьбе с другими политическими группировками.

Однако в конце шестидесятых, когда Брежнев значительноукрепил свою власть, их отношения ухудшились. Тогда же кар-динально разошлись и их идеологические воззрения. По совет-ским меркам Подгорный становился все более консервативен,Брежнев – все более либерален. К 1972 г. критические выска-зывания Подгорного в адрес Брежнева стали особенно резки.Они касались и личных качеств Генсека, но, главным образом,его позиции в отношении политики детанта с США и странамиЗападной Европы.

Одна из причин, вызвавшая пробуксовку детанта, связана спопытками СССР привлечь Кубу к участию в ангольских собы-тиях. Ключевую роль в этом сыграл Подгорный. Каждый изчленов Политбюро «курирует» международную политику ивнешнеэкономические связи СССР в том или ином мировомрегионе. Африка находилась в ведении Подгорного. В 1975 г.именно ему предстояло вести переговоры с Кубой по анголь-скому вопросу. Брежнев, конечно, хотел, чтобы всю грязную ра-боту в Анголе сделали кубинцы – он прекрасно сознавал, чемобернется для детанта прямое военное вторжение СССР в Аф-

65

Чт

о ст

оит

за

уво

льн

ени

ем П

одго

рног

о

4 Статья была опубликована в газете Christian Science Monitor от13 июня 1977 в рубрике «Взгляды и комментарии».

рику. Исходя именно из этой позиции, Подгорному и было по-ручено вести переговоры с кубинской стороной.

По-видимому, вопрос о возможности советского вторженияв страны третьего мира на африканском континенте был в оче-редной раз поднят в апреле, приведя, в конечном итоге, к нис-провержению Подгорного. Во время своего мартовского визитав Африку он подготавливал почву для советского участия вборьбе народных движений чернокожих в таких странах, какРодезия и Южная Африка, за свержение их белых правительств.Но использовать для этой цели кубинцев больше не мог, по-скольку президент Картер активно поработал над улучшениемсвязей с Кубой (снятие ограничений на передвижения, визитына Кубу американских делегаций и т.д.). Кастро прекрасно по-нимает, что отправка кубинских войск в Африку для помощирусским нанесет серьезный удар по быстро налаживающимсяамерикано-кубинским отношениям. Поэтому Подгорный на-меревался направить в Африку советских военных специали-стов, против чего Брежнев неоднократно возражал.

Конечно, Москва хотела бы оказать помощь чернокожимАфрики в их борьбе за национальную независимость, но за от-правку туда советских добровольцев Брежневу пришлось бы за-платить слишком высокую цену в советско-американскихотношениях. Правозащитная политика Картера последних не-скольких месяцев направлена на то, чтобы добиваться передачивласти народным движения Африки мирным, а не вооружен-ным путем; американские идеалы равенства и соблюдения правчеловека скорее придутся по вкусу африканским лидерам, не-жели угроза тоталитаризма, хорошо различимая за предложе-ниями советской военной помощи; защита гражданских правчернокожих в Америке стала прекрасным пропагандистскимходом; постоянный представитель США в ООН Эндрю Янг, бу-дучи сам чернокожим, имеет огромное преимущество на пря-мых переговорах с африканскими лидерами.

Учитывая все это, прямое советское военное вторжение,предложенное Подгорным, могло быть чревато катастрофиче-скими последствиями для брежневской политики детанта, кото-рая и раньше находилась под постоянным огнем консерваторов,а с приходом к власти новой администрации Картера еще большеусилила их борьбу с либералами в Политбюро.

66

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

Оценивая события последних месяцев, можно заключить,что, устранив Подгорного, Брежнев не только избавился отсвоего соперника и оппонента, не разделявшего его взгляды надетант, но сделал очередную косвенную уступку в угоду совет-ско-американским отношениям. В последние месяцы, послеянварской череды обвинений в адрес друг друга, США и СССРперешли к политике едва заметных, но продолжающихся вза-имных уступок: низкие штрафы за нарушения, допускаемые со-ветскими рыболовецкими траулерами; разрешение советскихвластей на ввоз в СССР русскоязычных изданий Ветхого и Но-вого Заветов; освобождение одних диссидентов (МихаилШтерн), несмотря на арест других (Анатолий Щаранский); на-меки на возможность достижения соглашения об ограничениивооружений и частичный запрет на проведение ядерных испы-таний; отказ Картера публично отвечать на второе письмо со-ветского диссидента Андрея Сахарова, и т.д.

Администрации Картера было известно как о поездке Под-горного в Африку, так и о цели его визита. Отстраняя Подгор-ного от власти, Брежнев очередной раз подтверждает своюприверженность политике детанта, которую до этого продемон-стрировал, отказавшись от прямого военного вторжения СССРв Африку и открыв путь мирным переговорам.

Предположения американской прессы о том, что устране-ние Подгорного произошло в связи с изменениями в новойКонституции, кажутся мне маловероятными. Конституция раз-рабатывалась при непосредственном участии Подгорного и несодержит никаких радикальных изменений.

Помимо личных и политических разногласий с Брежневым,у Подгорного не оказалось политической базы, которая смоглабы противостоять увольнению. Многие западные обозревателиошибочно полагают, что пост Председателя Президиума Вер-ховного Совета СССР (фактически, президента) – должностьисключительно представительская. На самом деле советский«президент» должен не только представлять СССР на встречахс иностранными делегациями, но также готовить отчеты об этихвстречах и предложения для Политбюро по дальнейшему разви -тию международной политики. При этом реальной политиче-ской базы у него действительно нет. Из-за реакционныхвзглядов Подгорного никто из грамотных политических

67

Чт

о ст

оит

за

уво

льн

ени

ем П

одго

рног

о

экспер тов не пожелал работать в его аппарате. Военное ведом-ство не находится в прямом подчинении у президента. На под-держку КГБ ему тоже рассчитывать не приходится, посколькуглава КГБ Юрий Андропов – близкий союзник Брежнева.И хотя некоторые члены Политбюро разделяют реакционные(а по мнению некоторых, близкие к сталинистским) взглядыПод гор ного, этой группе не хватает влияния, чтобы спасти егоот увольнения или как-либо воздействовать на ситуацию.

Таким образом, отставка Подгорного дает основания пред-полагать, что позиция Брежнева еще более укрепилась, что по-литика детанта устояла, несмотря на многочисленные попыткиее свернуть, и хотя советские военные советники, скорее всего,будут продолжать оказывать помощь народным движениям встранах Африки, следует ожидать общего снижения активностиСССР в этом регионе, по крайней мере, до начала переговоровпо ОСВ-2, запланированных на октябрь.

68

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

ДЕТАНТ: БОРЬБА ВНУТРИ КРЕМЛЯ5

Свидетельства бывшего инсайдера

Каковы бы ни были успехи и неудачи политики президентаКартера в отношении Советского Союза, одно несомненно: егодействия вызывают серьезнейшее беспокойство у советскогоруководства.

Причины этого беспокойства восходят к истокам детанта,начавшегося в конце 1960–начале 1970-х гг. Хотя слово «детант»давно стало частью политического лексикона обеих стран,Москва и Вашингтон всегда понимали его по-разному.

Разрабатывая доктрину детанта, в Советском Союзе стреми-лись к тому, чтобы договориться об ограниченном разоружениии начать обмен в академической, научной, культурной и ком-мерческой областях, возможно (и даже желательно) без прове-дения социальных реформ или расширения свобод советскихграждан.

Предположение, что расширение контактов с Западом при-ведет к более активному проникновению западных идей в Рос-сию, вызывали серьезные опасения у советских вождей.Некоторые советские либералы, к числу которых принадлежали я, полагали, что детант может сопровождаться поэтапнымиреформами внутри страны. Однако мы были в меньшинстве.В начале 1971 г. Георгий Арбатов – главный советский теоретикдетанта и директор Института США и Канады в Москве – под-верг критике нашу либеральную позицию в поддержку детанта,назвав ее «экстремистскими идеалами».

Арбатов не терпел тех, кто ратовал за поэтапную демокра-тизацию советского общества изнутри. Он был уверен, что де-тант неизбежно приведет к усилению новых западных веяний вРоссии и, рано или поздно, принесет в Советский Союз многиедостижения западной демократии, включая свободу. Арбатов невозражал, если под давлением Запада в СССР будут происхо-

69

Дет

ан

т: Б

орьб

а в

нут

ри К

рем

ля

5 Статья была опубликована в газете Washington Post от 10 июля1977 г. в рубрике «Точка зрения»

дить какие-то перемены, но, как и многие его соотечествен-ники, опасался, что односторонние реформы изнутри могутпов лечь за собой неуправляемые процессы, грозящие про -ведением поспешных и более болезненных реформ. По сути по-зиция Арбатова сводилась к тому, что это иностранцы должнывынудить советское общество к реформам, которые бы егоне разрушили.

Внутренние споры по вопросу детанта в Москве свидетель-ствуют о том, как смутно представляло себе советское руковод-ство намерения американцев. За те годы, что я входил в составсоветников высшего эшелона советских руководителей, мне до-велось слышать три различных версии того, почему Америка за-интересована в детанте.

Согласно первой версии, США стремились обострить совет-ско-китайский конфликт, доведя его чуть ли не до военногостолкновения. Согласно второй, американцы надеялись подо-рвать основы советской системы, рассчитывая на глубокие со-циальные изменения и либерализацию общества под влияниемзападных идей. Согласно третьей, Америка действительно хо-тела уменьшить ядерную угрозу для человечества без всякихцелей, связанных с советско-китайским конфликтом или либе-рализацией СССР.

Большинство советских экспертов и заинтересованных ве-домств приняли за основу гибрид из первых двух версий. В том,что США хотят обострить советско-китайский конфликт и до-биться либерализации советского общества, были убежденымногочисленные старые аппаратчики сталинской закалки впартии и Центральном Комитете, в органах внутренней службыКГБ, в Министерстве обороны, на военных предприятиях и ввысшем командном составе подразделений, дислоцированныхвдоль границы с Китаем, Монголией и Афганистаном.

Эта группа не только не одобряла контроль над гонкой во-оружений, но в свете советско-китайского конфликта и своейнепоколебимой уверенности в том, что Америка намерена этотконфликт разжечь, ратовала за увеличение военных расходов.В 1968–1969 гг. советский военно-промышленный комплексразрабатывал план превентивной войны с Китаем, от которогосоветское руководство отказалось лишь в 1969 г.

К версии о том, что с помощью детанта Запад намерен ли-берализовать советскую систему, склонялись иностранные (или

70

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

внешние) ведомства КГБ, Министерство иностранных дел, Ге-неральный штаб и многие специалисты, работавшие в Цент-ральном Комитете.

Те, кто полагал, что Америкой движет одно лишь стремле-ние уменьшить опасность развязывания ядерной войны, былив явном меньшинстве и принадлежали к двум диаметральнопротивоположным лагерям.

С одной стороны, это были люди из числа так называемойтворческой интеллигенции. Представителем их идей сталА.Д. Сахаров – ядерный физик, присоединившийся к дисси-дентскому движению. В этом лагере полагали, что истиннаяразрядка напряженности и контроль за вооружениями воз-можны лишь при условии реальной демократизации советскогообщества, и поэтому считали необходимым добиваться и того,и другого одновременно.

Другая группа, не видевшая опасности в намерениях амери-канцев, принадлежала к политическому истеблишменту и со-стояла из самого Брежнева, небольшой группы его соратниковпо Политбюро и политических консультантов. В «брежневской»группе считали, что СССР может пойти на незначительные со-кращения стратегического оружия и запрет на ядерные испы-тания в атмосфере без ущерба для безопасности страны.(Доктрина советского детанта была разработана в 1969 г. и до-пускала сокращение исключительно стратегического оружия,ибо обычное могло понадобиться в случае войны с Китаем.)

Брежнев и его сторонники также считали, что благодаря де-танту СССР сможет получить от Запада экономическую по-мощь и технологии, которые помогут в преодолении серьезногоэкономического кризиса, вызванного не в последнюю очередьзатратами на гонку вооружений. Им казалось, что советскиевласти будут в состоянии нейтрализовать любое западное влия-ние, которое принесет с собой детант.

Таким образом, у Брежнева сложилось твердое убеждение,что для Советского Союза плюсы детанта, несомненно, пере-вешивают возможные минусы.

Но действительность нередко обманчива. Россиянин, уехав-ший из страны в 1968 г. и вернувшийся в 1976 г., обнаружил бы,что детант и участившиеся контакты с иностранцами и запад-ными идеями привели к значительным переменам. Свидетель-

71

Дет

ан

т: Б

орьб

а в

нут

ри К

рем

ля

ство тому можно найти в секретных и по сию пору не обнаро-дованных социологических исследованиях, к которым я имелдоступ в своей работе:

1. В 1966 г. только 2,4–4,2 процента москвичей с высшимобразованием регулярно слушали западные русскоязычныерадиопередачи; к началу 1976 г. (три года спустя после того,как глушение, по большей части, было прекращено) – 40–50 процентов образованного населения регулярно слушалорадиопередачи «Голоса Америки», «Би-Би-Си» и других за-падных радиостанций. Десять лет назад люди спешили по-пасть домой к шести вечера, чтобы не пропустить началотрансляции футбольного матча; сегодня они торопятся по-ужинать до восьми, чтобы послушать передачу «Панорама»по «Голосу Америки».

2. Программы по обмену оказали огромное влияние насоветскую академическую и культурную жизнь. В Москве иЛенинграде советские профессора могли свободно встре-чаться со своими западными коллегами, обмениваться на-учной литературой на иностранных языках и приглашатьиностранцев домой, не опасаясь репрессий.

3. Написанная по-русски и изданная на западе дисси-дентская литература попадает в Россию уже отнюдь не в еди-ничных экземплярах и находит самое широкоераспространение. Экземпляры переходят из рук в руки: содной копией романа диссидентского писателя ВладимираМаксимова «Семь дней творения» знакомятся от 500 до 700человек – в буквальном смысле, зачитывают до дыр.

4. Из приблизительно 2,4 миллиона советских евреевболее десяти процентов либо подали заявление на эмигра-цию, либо уже покинули страну. В народе отношение кэтому неоднозначное: с одной стороны, зависть к тем, ктоимеет возможность уехать, с другой – негодование по по-воду действия властей, препятствующих выезду остальныхграждан.

5. Совместные стройки с участием советских и западныхфирм и рабочих (вроде автозавода в Тольятти, построенного

72

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

итальянской фирмой «Фиат») оказали значительное влия-ние на восприятие Запада советским населением. Общеемнение в отношении подобных проектов сродни скептиче-скому настрою московской интеллигенции.

Советские рабочие быстро замечают разницу между ихсобственной убогой техникой и условиями труда, прекрас-ным оборудованием и высокой производительностью запад-ных рабочих. Опросы показали, что патриотическинастроенная молодежь, откликнувшаяся на призыв участво-вать в «героической стройке» в Тольятти, уже через 3–6 ме-сяцев начинает высказывать недовольство низкойзаработной платой и плохой организацией труда по сравне-нию с условиями труда итальянских строителей, работаю-щих на соседней строительной площадке.

6. Возросший доступ к иностранным товарам позволяетсравнивать их с товарами отечественного производства.Сравнение явно не в пользу последних: девять из десяти по-требителей предпочитают импортные товары.

7. То, что Западу удается добиться от СССР высылки зна-менитых диссидентов (таких, как Александр Солженицыни Владимир Буковский), подрывает веру в нравственныеустои властей. Образованное население все чаще видит в по-добных сделках своего рода «товарообмен», где в качестве«товара» выступают живые люди.

Трещины в монолите

Необходимость сочетать сотрудничество с Западом и мерыпо нейтрализации последствий этого сотрудничества привела ктому, что советский монолит начал давать трещины.

Историк Ключевский еще в XIX веке подметил, что в Рос-сии межпартийная борьба всегда подменялась противоборст-вом различных ведомств. Это верно и сегодня, но с однойоговоркой. Детант и реакция на него советского руководствавозродили борьбу как между ведомствами, так и внутри них.

К примеру, взгляды на детант во внутренней службе КГБ,осуществляющей надзор за советскими гражданами и их кон-тактами с иностранцами внутри страны, в корне отличались от

73

Дет

ан

т: Б

орьб

а в

нут

ри К

рем

ля

позиции министерства иностранных дел и иностранных отде-лов КГБ, отвечающих за сбор разведданных за границей.

Поддержка детанта последними диктуется профессиональ-ными интересами. В этих ведомствах реалии западной жизнизнают не понаслышке, и сотрудникам с каждым днем все труд-нее себя обманывать. Детант выгоден им и с материальнойточки зрения, поскольку ослабление напряженности повыситчастоту контактов советских граждан с Западом. А это означаетувеличение загранкомандировок для работников ведомства иоткрытие новых отделений за рубежом.

Оплата труда советских чиновников, работающих за рубе-жом, осуществляется в валюте. Для них не существует запрет-ных фильмов, спектаклей и книг. Значительную часть зарплатыони откладывают в рублевом эквиваленте, чтобы помогать род-ственникам на Родине.

А вот сотрудникам внутренних отделов КГБ запрещено вы-езжать за границу, у них нет никаких материальных привилегий,а потому и никакой личной заинтересованности в детанте.

Еще один немаловажный фактор: впервые за последниесорок лет в России появилась «оппозиция». Она неоднороднапо своему составу, но отдельные группы, входящие в нее, хо-рошо организованы. К ним следует отнести религиозные и на-циональные группы, либеральных марксистов, радикальныедемократические объединения и др. Подготовка и распростра-нение подпольных рукописей, антологий и рукописных изда-ний за последние десять лет приобрели заметный размах.

Проблемы Брежнева

Изменения в советском обществе, происшедшие благодарядетанту, оказались более значительными, чем предполагали вбрежневском руководстве, и вызвали ожесточенные споры поповоду дальнейшей внутренней политики.

Придя к власти в 1964 г., Брежнев и его соратники повелиреакционную политику, отменив социальные, политические иэкономические реформы, начатые Хрущевым. Брежнев позво-лил даже частично возродить авторитет Сталина, подорванныйдействиями Хрущева. По-видимому, Брежнев полагал, что, до-бившись восстановления порядка и дисциплины по образцу

74

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

Сталина, он автоматически восстановит и престиж советскогоправительства на международной арене.

Реакционным был их подход и к положению в экономике:брежневское руководство решило полностью отказаться от идеидецентрализации гигантской и неповоротливой системы.Новые вожди не были готовы согласиться с мнением многихнеофициальных экспертов, видевших главную причину совет-ских экономических проблем именно в излишней централиза-ции. Она вела к отсутствию инициативы на местах, потерезаинтересованности рабочих, некачественной продукции и т.д.

Чтобы поправить дела в экономике, премьер-министр Алек-сей Косыгин и еще несколько человек в руководстве выступализа внутренние реформы (особенно, за децентрализацию). Од-нако Брежнев повел Политбюро в противоположном направ-лении. Именно решение Политбюро об отмене косыгинскихреформ стало одной из основных причин, побудивших Бреж-нева поддержать идею детанта.

Объяснить это легко: Брежнев и его сторонники сочли, чтоэкономический кризис легче преодолеть, получив помощь отЗапада (в виде кредитов и технологий), чем путем внутреннихреформ. Реформы – дело слишком рискованное.

Иными словами, Брежнев и его единомышленники пола-гали, что сделка с Западом позволит им сохранить устоявшуюсяэкономическую модель в неприкосновенности. Поэтому совет-ская доктрина детанта заключала в себе как мирную цель(оживление торговли и сотрудничества между Востоком и За-падом), так и военную угрозу (благодаря западной помощиСССР сможет сохранить прежний высокий уровень расходовна вооружение).

Советские экономисты, имеющие доступ к засекреченнойстатистике, видят главную причину бед советской экономикив том, что 60 процентов промышленных предприятий СССР ра-ботают на вооруженные силы. Это приводит к возникновениюострого дефицита товаров народного потребления и массовомуобнищанию населения.

Если бы кредиты и статус наибольшего благоприятствованияв торговле были выданы при существующей в СССР экономи-ческой модели, советское руководство получило бы источникдля поддержания и расширения затрат на вооружение.

75

Дет

ан

т: Б

орьб

а в

нут

ри К

рем

ля

Но вышло так, что Брежнев просчитался. Он делал ставкуна многократно повторенные заверения Киссинджера о том,что улучшение советско-американских отношений укрепит по-зицию Никсона и поможет ему провести в Конгрессе законо-проект о предоставлении кредитов и статуса наибольшегоблагоприятствования в торговле для СССР. Из официальнойрасшифровки частных переговоров Брежнева и Киссинджеравидно, что Киссинджер несколько раз заверял Брежнева в том,что Никсон – надежный партнер и умеет держать данное слово.

Однако Брежнев ошибся не в том, что поверил заверениямКиссинджера и Никсона, а в том, что рассчитывал получить отАмерики торговые привилегии, несмотря на свою реакционнуювнутреннюю политику.

Руководители СССР и их советники никогда до конца непонимали психологии американского политического мышле-ния. Я помню, как всего за несколько дней до отставки Никсонаглавный советник Брежнева по международной политике А.Александров-Агентов уверял нас, что уотергейтские неприятно-сти ничем серьезным Никсону не грозят. Брежнев и его сорат-ники были также уверены в том, что даже если Конгрессодобрит поправку Джексона, лишавшую СССР кредитов и ста-туса наибольшего благоприятствования в торговле до тех пор,пока выезд из страны эмигрантов не станет более свободным,это не повлияет на достигнутые договоренности.

Вопрос об эмиграции на переговорах с Брежневым Кис-синджер впрямую не ставил. Он говорил о предоставленииСССР кредитов и торговых привилегий в качестве компенса-ции за «утечку мозгов» (то есть за отъезд образованных евреев вИзраиль) или аванса за взаимное доверие. При очевидной об-текаемости этой формулировки Москва сочла ее абсолютноприемлемой.

Но Джексон затеял торг, конкретизировав условия: кредитыв обмен на строго определенное количество евреев. В Москвеэто восприняли как грубое оскорбление, причем не только встане реакционно настроенных консерваторов, но и среди ли-бералов, поддерживавших детант. Как сказал Александр Шеле-пин, лидер оппозиции Брежневу в Политбюро в 1974–1975 гг.,принять условия Джексона значит подписаться под тем, что Со-ветский Союз торгует живыми людьми, а это недопустимо и ос-корбительно.

76

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

Политический вирус

По сути, голосуя за поправку Джексона, близорукие поли-тики в Вашингтоне, сами того не сознавая, подыграли реакцио-нерам в Москве, предоставив им прекрасный повод сплотитьсяи разгромить сподвижников Брежнева.

По меткому замечанию Картера, не всякий чих советскогоруководителя заслуживает того, чтобы на него реагировать. Од-нако крайне важно понимать, что явилось причиной «болезни»,поразившей Брежнева в декабре 1974 г. и продлившейся доапреля 1975 г. Отчасти эта болезнь была следствием начавшегосяфизического недомогания, отчасти – политическим вирусом.

Утверждение поправки Джексона в Конгрессе и негодова-ние, вызванное публикацией письма Киссинджера сенаторуДжексону (в котором Госсекретарь от лица России заверял, чточисло евреев, которым будет позволено эмигрировать, увели-чится) подорвали не только политические позиции Брежнева,но и его здоровье. Он отбыл на свою роскошную дачу в Завидовов пригороде Москвы и дал понять своим товарищам по Полит-бюро, что если они сочтут целесообразным сменить его на постуглавы государства, он незамедлительно подаст в отставку.

Шелепин не замедлил воспользоваться этим шансом. Быв-ший глава КГБ попытался убедить коллег, что брежневский де-тант провалился и пора выработать новый курс.

Шелепин полагал, что лучший способ заявить миру о началеновой советской политики – это отправить «добровольцев» вАнголу по схеме, разработанной сорок лет назад во время граж-данской войны в Испании, когда СССР оказывал помощь рес-публиканцам.

Брежнев, не выезжая с дачи, попытался нанести Шелепинуответный удар. Скорее всего, по подсказке одного из советни-ков, он предложил более компромиссный вариант: использо-вать кубинские войска в Анголе.

В конечном счете, Брежнев и его компромиссный вариантвозобладали. Политбюро приняло предложение по Анголе, и16 апреля в прессе было объявлено, что Шелепин уходит с за-нимаемых им постов. Вскоре после этого Брежнев полностьюизбавился от своего «вируса» и вернулся к исполнению возло-женных на него обязанностей.

77

Дет

ан

т: Б

орьб

а в

нут

ри К

рем

ля

Таким образом, настоящим ответом на поправку Джексонастало не столько постановление советского правительства о вы-ходе из торгового соглашения 1972 г., принятое сразу после про-хождения поправки в Конгрессе, сколько авантюра в Анголе.

В Москве советская реакция на поправку Джексона былавоспринята как первый кризис детанта. Он выразился в том,что, во-первых, надежды на серьезную экономическую помощьЗапада и на распространение в СССР западных идей оконча-тельно рухнули, а во-вторых, борьба между «ястребами» и «го-лубями» в советском руководстве значительно обострилась.

Похоже, что второй кризис детанта в СССР произошел в на-чале этого года. На мой взгляд, он был вызван тем, что Картер,желая продемонстрировать свою бескомпромиссность в вопросео правах человека, допустил несколько серьезных просчетов.

Решение Картера послать письмо Андрею Сахарову черезамериканское посольство и затем лично встретиться с дисси-дентом Буковским было воспринято советским руководствомсквозь призму стереотипов коммунистической идеологии и ис-торических традиций советской революции. Иначе говоря, какугроза.

Брежнев и его окружение могли решить, что Картер дей-ствует так же, как в начале двадцатых годов действовал Ленин.Пытаясь разжечь мировую революцию, он обращался к рядо-вым членам оппозиционных движений в разных странах черезголовы лидеров этих движений.

Брежнев и его соратники могли увидеть в Картере больше-вика ленинского типа, с той только разницей, что вместо экс-порта революции Картер пытается навязать миру (в том числеи России) американскую систему ценностей.

Если политику Никсона–Форда–Киссинджера советскиеруководители считали оборонительной и ничем не угрожающейих режиму, то политику картеровской администрации, спрово-цированную советской авантюрой в Анголе, они, очевидно,восприняли как отказ от достигнутых ранее договоренностейпо детанту.

Стремление Картера заострить проблему нарушений правчеловека московские политологи поставили в один ряд с по-правкой Джексона. Они сочли, что обе инициативы, в конеч-ном итоге, нацелены на либерализацию СССР. В результате

78

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

Картер сыграл на руку тем группировкам, которые с самого на-чала подозревали Америку в стремлении использовать детант,чтобы вынудить СССР к либерализации.

Все указывает на то, что противоборствующие группировкив верхах объединились в новую коалицию на базе новой, болеереакционной политики. Иначе не объяснить активно начав-шуюся борьбу по искоренению «негативных последствий» за-падного влияния.

Об этой борьбе свидетельствуют возобновившееся (хотя ине в такой степени, как раньше) глушение западных радиостан-ций, конфискация диссидентской литературы, сокращениеэмиграции, участившиеся случаи ущемления прав западныхстудентов, находящихся в СССР по обмену, и новые меры, за-трудняющие контакт западных журналистов с советскими граж-данами. Публичные обвинения диссидентов в связях с ЦРУтакже делаются с целью возродить в стране атмосферу все-общего страха.

Назад к реакции

В итоге Брежнев оказался в политическом тупике. Онрассчи тывал, что детант поможет ему укрепить авторитет совет-ского режима на международной арене и улучшить экономиче-скую ситуацию внутри страны.

Теперь ему предстоит выбрать один из двух возможных путейвыхода из тупика. Либо публично признать провал идеи детантаи усилить репрессии, что рано или поздно приведет к его сме-щению с занимаемого поста руками умеренных центристов.Либо согласиться с новым пониманием детанта американскойадминистрацией, которая готова оказывать экономическую по-мощь лишь при условии большей либерализации СССР.

Увы, большинство членов нынешнего Политбюро на реши-тельные шаги неспособно. Те немногие члены Политбюро, чторатуют хотя бы за ограниченные реформы, в силу своего воз-раста едва ли дождутся проведения их в жизнь. Из 14 членов По-литбюро девятерым перевалило за семьдесят, троим большешестидесяти пяти, и только двое моложе шестидесяти.

Стареющие члены Политбюро предпочитают сохранять статус кво, а не заниматься реформами. Они рассчитывали, что

79

Дет

ан

т: Б

орьб

а в

нут

ри К

рем

ля

детант поможет им предотвратить качку на корабле, но штормразыгрался нешуточный. Теперь им кажется, что спасти ихможет только реакционная политика, и они пытаются задушитьсвое собственное детище – детант.

Эта реакционная политика привела к авантюре в Анголе ик задержке с подписанием договора ОСВ-2. Если американскоеправительство не смягчит риторику президента Картера в во-просе о правах человека, советское руководство может занятьеще более реакционную позицию.

Ирония, однако, состоит в том, что реакционная политикани в какой мере не разрешит существующих в СССР проблем.Неэффективность советского управления и незавидное поло-жение дел в экономике рано или поздно вынудит советскихруко водителей (нынешних или тех, кто придет им на смену)иска ть пути для ограничения гонки вооружений и военныхрасхо дов независимо от того, хотят они этого или нет.

80

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Л.И. БРЕЖНЕВУ6

Автор письма – самый высокопоставленный советскийчиновник, когда-либо получавший официальное разрешение наэмиграцию из СССР. Как ученый секретарь секции обществен-ных наук в Президиуме Академии наук и советник членаЦентрального Комитета КПСС он входил в политическуюсреду, окружавшую Генерального секретаря партии ЛеонидаИльича Брежнева. В публикуемом письме автор обращаетсяк своему бывшему шефу, предупреждая о том, что считаетпотенциально бедственным курс Брежнева во внутренней ивнешней политике.

Уважаемый Леонид Ильич!Очень рад возможности обратиться к Вам из своего амери-

канского далека. В годы работы в Москве на Вас и Ваших кол-лег я не раз думал об этом письме, но понимал, что сквозьпартийные фильтры оно до адресата не дойдет, да и никто в со-ветских условиях публиковать его не решится. После отъезда изРоссии для меня стало очевидным, что из Нью-Йорка путь кВам может оказаться короче, чем из Москвы.

Пишу не для того, чтобы излить злобу или свести счеты,хотя именно Ваши убеждения, идущие вразрез с моими, в итогепривели меня сюда, вынудили уехать из России – страны, ко-торую продолжаю любить, в страну, где мне предстоит начатьжизнь заново, с нуля, в сорокасемилетнем возрасте. Не жалеюи о той скромной роли, которую мне выпало сыграть в Вашей

81

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

6 Письмо было опубликовано в журнале New York Times Magazineот 6 ноября 1977

Фото из журнала New York Times Magazine6 ноября 1977 г.

деятельности: в Америке мало кто знает, какую скрытую тяжбусо своими оппонентами в высших эшелонах власти Вам при-шлось выдержать, чтобы направить советскую политику помирному пути. Нет, я обращаюсь к Вам открыто в надежде, чтоэтот неожиданный призыв политического консультанта, к чьимсоветам Вы и Ваши сторонники некогда относились не без вни-мания, побудит Вас пересмотреть те взгляды, которых Вы при-держивались в ходе своей работы и которые завели Вас втеперешний тупик.

Да и когда обращаться к Вам, если не сейчас, в канун ше-стидесятой годовщины Октябрьской революции – события, ко-торое в нынешних обстоятельствах заслуживает не столькоторжеств, сколько критического анализа?

Те, кто в Вашей (а до недавнего времени, и моей) странеподдерживает курс на разрядку, склонны возлагать ответствен-ность за сегодняшние проблемы на Ваших предшественников.Но даже самый беглый взгляд на историю постреволюционнойРоссии заставляет усомниться в таком упрощенном подходе.Согласен, что российские руководители после 1917 г. оставляютжелать лучшего. Сперва Ленин с его искренним, но дилетант-ским стремлением соединить несоединимое – социальное ра-венство и диктатуру. Затем закономерное перерастание егодиктатуры в грубую сталинскую деспотию, превратившую всенаселение страны в рабов и унесшую 13 миллионов жизней.Хрущев с его крестьянской расчетливостью подорвал фанати-ческую веру моих сограждан в ортодоксальный сталинизм, но,заварив всю эту кашу, предоставил расхлебывать ее Вам. Какойже выход Вы нашли из создавшейся ситуации?

Вы хотели восстановить порядок и дисциплину после хру-щевской смеси разоблачений с реорганизациями, а добилисьтого, что диссиденты стали множиться, как грибы после дождя.Вы хотели сохранить за своей партией роль флагмана междуна-родного коммунистического движения, а застряли где-топосере дине между китайской ересью и проблемами евро -коммунизма. Вы хотели стабилизировать отношения с Западоми не допустить возвращения к сталинским беззакониям внутристраны, а на деле Ваш курс на разрядку терпит крах, и в странепод Вашим руководством наблюдается явный крен в сторонунеосталинизма. Пользуясь ленинской фразеологией, котораяхорошо Вам знакома, Россия при Вас сделала шаг вперед и два

82

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

шага назад. Судя же по фразе, которую Вы обронили на встречес Жискаром Дестеном в Париже о том, что Картер нарушает«правила игры», ни Вы, ни Ваши сторонники так и не сумелипонять главного: изначально проблема заключается не в отно-шении нового американского президента к правам человека, ав Вашей концепции разрядки.

Оглянитесь назад, Леонид Ильич, вспомните 1965 год, когдаВы только приняли на себя руководство. Вспомните АлексеяРумянцева. После Вашей с ним совместной работы в Украинемного лет назад Вы считали его своим ставленником (несмотряна то, что он был членом Центрального Комитета с 1952 г. ). Вывернули его из Праги, где он был шеф-редактором журнала«Проблемы мира и социализма» – рупора мирового комдвиже-ния, сделали его главным редактором «Правды» и своим поли-тическим советником, доверенным лицом во всем, что касалосьВаших наиболее важных и щекотливых решений. Вскоре послеэтого я был назначен его помощником.

Тогда Вы не знали, что годы, проведенные Румянцевым вЧехословакии, открыли ему глаза на более гуманистическуюмодель социализма, совпавшую с его искренней верой в идеалыроссийских революционеров 1917 года. Вернувшись в Москву,он выступил в защиту нашей либерально настроенной интел-лигенции – в частности, пытался помочь А. Твардовскому,А. Сол женицыну и стал фактически неофициальным лидеромборьбы за продолжение оттепели и экономические реформы.Я помогал ему, как мог. Он отнюдь не разделял принципов со-временного западноевропейского социализма в его француз-ской и западногерманской модели, которых придерживался я(и которые, уверен, лучше всего подошли бы для России), и яникогда не пытался навязывать свои представления ни ему, никому- либо из Ваших соратников. Но мы оба были убеждены,что Россия давно созрела для либерализации по югославскойили венгерской модели, и, как Вы, возможно, помните, многиетогда надеялись на продолжение реформ, начатых Хрущевым впятидесятые, но свернутых им под давлением оппозиции в пра-вительстве в начале шестидесятых. Именно желание внестисвою скромную долю в грядущие изменения двигало мной,когда я писал проекты резолюций ЦК об опытах по материаль-ному стимулированию промышленности и сельского хозяйства;док лад ные записки о разрядке, еврокоммунизме и китайском

83

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

вопро се; речи, с которыми выступали Вы, Косыгин и Подгор-ный; статьи, выходившие в «Правде», «Известиях» и «Комму-нисте» за подписью Румянцева; а также многое другое. Когда в1967 г. Академия наук избрала Румянцева вице-президентомсекции общественных наук и я стал ученым секретарем секции,объем моей работы удвоился.

Хорошо, что я не рассчитывал на благодарность: в отличиеот аппаратчиков и высокопоставленных чинов Академии, меняни разу не удостоили премии или дополнительным выходнымднем, ни разу не сказали «спасибо». Фактически я выполнял двеработы за одну зарплату. Но Ваше руководство «отблагодарило»меня иначе, позволив Румянцеву в 1968 г. создать Институт со-циологии. Долгое время я надеялся, что мне удастся содейство-вать утверждению одной из сфер моей профессиональнойдеятельности – политической истории и социологии – путемпредоставления советским людям широкого доступа к реальнойсоциологической информации (по примеру того, как это про-исходит в Соединенных Штатах). Новый институт, в котороммне было поручено руководство сектором экспериментальныхисследований, был важным шагом в этом направлении.

Однако к тому моменту Вы уже дали обратный ход. Я пола-гал, что в либерализации внутри страны и прямом отказе от ста-линизма Вы видите неотъемлемые предпосылки разрядки; Выже предпочли встать на позицию тех, для кого либерализациябыла препятствием на пути к разрядке. Это положило началоглубокому расколу между внутренней и внешней политикой:правое крыло в партии решало одни задачи, а левое – совер-шенно другие. Именно приверженцы правого крыла настоялина проведении чистки в моем институте, лишили меня возмож-ности печататься, вести честную исследовательскую работу, спо-койно жить и, в конце концов, вынудили покинуть страну. Ониже загнали Вас в Ваше нынешнее непростое положение.

Уверен, что Вы, Леонид Ильич, по характеру совсем непло-хой человек. Вас не назовешь расистом или антисемитом. В от-личие от многих своих коллег Вы не притворяетесь суровымаскетом. В то же время для человека с неограниченными воз-можностями Ваши желания достаточно скромны. За исключе-нием роскошной дачи в Завидово под Москвой, где Выпроводите большую часть времени, и модных иномарок в га-

84

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

раже, богатство Вас особенно не прельщает. Да и к чему оно,если даже эта дача принадлежит партии и унаследовать ее Вашидети не смогут. Несмотря на повышенное честолюбие, Вы понатуре флегматик и предпочитаете стабильность и «статус кво»смелым экспериментам. Вы редко выходите из себя или совер-шаете необдуманные поступки.

Возможно, Вы не из тех, кого называют «интеллектуа-лом», – Вам недосуг читать газеты и книги, а выдавшийся домасвободный вечер Вы предпочитаете проводить за просмотромпопулярных американских фильмов. Но зато у Вас есть дар рас-полагать к себе людей, а тот факт, что Вы, как и Киссинджер,не упускаете случая отпустить шуточку о прекрасном поле, все-ляет надежду на благополучный исход в наших отношениях сЗападом. Мне нравилась Ваша способность ездить на встречулидеров зарубежных компартий в аэропорт Шереметьево насобственном мотоцикле, хотя некоторые из Ваших коллег счи-тали, что Вам это «по статусу» не положено. Я же, напротив,видел в этом свидетельство Вашей непосредственности –весьма редкого качества для руководителя такого ранга. Возни-кает вопрос: почему эти и другие положительные черты не по-могли Вам правильно распорядиться тем политическимнаследием, которое Вам досталось?

В сущности, Вы столкнулись с той же проблемой, что и Хру-щев – проблемой Сталина. Хрущев в душе своей ненавиделСталина, но в принципе остался одним из его учеников. Начави не доведя до конца реформы, он вызвал раздражение как ста-линистов, видевших в нем либерала, так и критиков Сталина,находивших его слишком консервативным. Вы тоже ведете себяперед образом Сталина как язычники перед своим божком. Выпоете ему хвалу за победу в войне, создание гигантской импе-рии и распространение коммунистического влияния по всемумиру. В Вашем кругу «зрелый человек» и «опытный работник»стали аппаратными эвфемизмами для обозначения единствен-ного типа чиновников, у которых есть шанс выслужиться –подхалимов. Внутри Политбюро круг Ваших доверенных лиц впоследнее время значительно сузился. Эта небольшая группалюдей принимает все важнейшие решения в глубочайшем сек-рете. Функция остальных членов Политбюро сводится к их ме-ханическому утверждению.

85

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

Скажу откровенно, неэффективность Вашего управленче-ского аппарата поражает. Во-первых, эта сохранившаяся со вре-мен Сталина атмосфера всеобщего недоверия и секретности.Никто в Америке не верит, что в Центральном Комитете Ком-мунистической партии Советского Союза не пользуются ком-пьютерами или хотя бы копировальными установками. Помню,как Румянцеву приходилось спешно проглядывать засекречен-ные документы: по утрам посыльный из КГБ доставлял и пере-давал ему лично в руки запечатанный конверт, а уже вечеромэтот конверт надлежало вернуть обратно. К иным членам Цент-рального Комитета секретные материалы и вовсе не попадали.Затем вечные интриги среди подчиненных. Даже Ваши ближай-шие помощники вынуждены придумывать, как обойти своихболее ортодоксальных коллег, чтобы хоть чего-то добиться.

Последнее имеет непосредственное отношение к чистке,которую Вы провели в Политбюро, став Генеральным секрета-рем. Стремясь добиться «стабилизации» внутреннего положе-ния, Вы решили избавиться как от «крайне левых», так и от«крайне правых». С Косыгиным Вас связывали дружеские отно -шения, но стоило ему настаивать на возобновлении экономи-ческих реформ, как Вы «придавили» его руками этогобезмозглого чинуши – Президента Подгорного. Теперь и Под-горный попал в немилость, рискнув противоречить Вам ввопро се разрядки. Единственные грамотные политики, остав-шиеся в Вашем окружении, – это прошедший огонь и воду Анд-рей Громыко и глава КГБ Юрий Андропов, чьи либеральные (всоветском контексте) взгляды вызовут удивление у многих наЗападе.

Показателен следующий факт: в результате этих перестано-вок у «левых» полетели головы с плеч, а «правых» только слегкапожурили. Либералов, вроде Румянцева и покойного Алексан-дра Твардовского, редактора журнала «Новый мир», выдворилина пенсию, в то время как неугодных «правых» «переместили»на менее заметные, но не менее влиятельные должности. Так,Владимир Ягодкин – главный идеолог московской партийнойорганизации, который в 1974 г. пытался опубликовать статью,предупреждавшую о негативных последствиях разрядки, нынезанимает пост заместителя министра образования РоссийскойФедерации СССР.

86

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

А как Вы обходитесь с лучшими из Ваших консультантов?Взять хотя бы проницательного журналиста Александра Бо-вина, который первым заговорил о необходимости принятияполитики разрядки. Вы видели в нем яркого и интересного со-беседника и часто общались. Настолько сблизились, что не раздаже брали его с собой на охоту и отдых. Бовин неосмотри-тельно об этом рассказывал, что вызвало ревность в аппаратеЦК – ведь там недопустимы личные отношения среди сотруд-ников. Вам тут же было доложено, будто бы Бовин распростра-няет сплетни о Вашей частной жизни. Вы сочли необходимымего уволить. Печально, что Вы, глава государства, не можетепозволить себе роскошь оставить при себе хотя бы одного при-ятного и полезного Вам сотрудника; что любой эксперт, какимбы знающим и незаменимым он ни был, может в одночасье по-пасть в немилость по навету партийных интриганов.

А Ваша политика по отношению к евреям на государствен-ной службе? Тех евреев, которые придерживаются еще болееправых политических взглядов, чем самые правые русские, приВас стали назначать на самую грязную идеологическую работу.Чтобы получить сколько-нибудь приемлемое место в областиидеологии или общественных наук и двигаться вверх по карь-ерной лестнице, еврей должен быть не только ортодоксальныммарксистом-ленинцем, но и безнравственным негодяем. Я былединственным евреем в должности помощника авторитетногочлена Центрального Комитета. Я видел, как мне следует себявести, чтобы удержаться на этой должности. Для меня такое по-ведение было неприемлемо. И это еще одна причина, по кото-рой я здесь.

Наконец, как, по-Вашему, должен чувствовать себя совет-ский ученый (независимо от того, еврей он или нет), если долж-ности в академическом мире раздаются выскочкам в награду заоказанные Вам политические услуги? Георгий Арбатов получилв награду назначение на пост директора Института США и Ка-нады, а позднее и членство в Академии наук, хотя за всю жизньне написал ни одной серьезной научной работы. Статьи за пар-тийных функционеров с научными степенями пишут истинныеученые, чьих фамилий Вы не найдете под публикациями. Ихидеи искажаются, «разбавляются» мнениями других экспертов,чтобы уже ни один из них не мог предъявить претензии на ав-торство. (Почему среди нынешних политических лидеров так

87

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

много малограмотных недоучек? По крайней мере, в двадцатыегоды советские политики сами писали свои статьи.) НеужелиВы думаете, что в такой обстановке Ваши советники хотят по-делиться с Вами своими сокровенными мыслями? Нет, ко-нечно! Они высказывают лишь то, что, по их мнению, придетсяВам по нраву. Они трактуют марксистско-ленинские формули-ровки то так, то эдак, держа нос по ветру, чтобы не прогневитьВас и некоторых из Ваших коллег.

Говорят, что рыба гниет с головы. Это в первую очередьотно сится к цинизму – заразной болезни, успевшей поразитьширокие слои советского населения. Молодые люди еще верятв идеалы коммунизма, в официальные заявления о наличии встране свободы слова и прессы и стараются подходить ко всемутворчески. Но к двадцати годам они начинают понимать, чтовсе их порывы будут встречены в штыки бюрократами – про-тивниками любых перемен. Им становится ясно, что между тем,каким советский режим себя изображает, и тем, каким он в дей-ствительности является, – огромная пропасть.

Все увеличивающийся и все более очевидный разрыв междусловом и делом – основная причина роста диссидентского дви-жения в СССР. И я говорю не только о диссидентстве среди мо-лодежи, в кругах писателей, поэтов и художников. Кудабольшую опасность для Вас представляет рост скрытого дисси-дентства на государственном уровне, у самой вершины пира-миды власти. Впервые за последние 40 лет в СССР существуетдовольно развитая оппозиция, к которой относятся либераль-ные марксисты и радикальные антикоммунисты, демократиче-ские, национальные и религиозные группировки; многие изних собираются полулегально, многие – открыто, у большин-ства есть свои закамуфлированные печатные органы. Конечно,Вы без труда можете отправить их всех в тюрьму, но тогда за ре-шеткой окажется значительная часть научной и интеллектуаль-ной элиты. Кто тогда будет поставлять передовые технологии иновые виды вооружений?

Еще одно следствие «всепроницающего двоемыслия», про-питавшего своим ядом политическую и общественную жизньстраны, – нравственное разложение тех, кто вынужден или ис-кренне хочет служить системе. За исключением нескольких че-ловек на самом верху, никто не знает, какие проблемы вдействительности волнуют население, а выяснить это можно

88

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

лишь при помощи спиртного, которое, как известно, помогаетпреодолеть скованность и развязывает язык. В нашей странепьют не для поднятия тонуса – водкой заливают либо угрызе-ния совести, либо отчаяние, либо шизофреническую раздвоен-ность, вызванную тем, что гражданскую жизнь, полнуюпоказной праведности, необходимо сочетать с жизнью частной,в которой все далеко не так радужно.

Отсюда проистекает и конфликт с информацией, идущей сЗапада: она обладает разрушительным действием для любых на-громождений советской лжи. Особенно если информация по-лучена лично, в ходе зарубежных поездок. Впервые попав вСША в 1968 г., я довольно быстро убедился, что окружавшиеменя американские должностные лица, переводчики, студентыи профессора не только не являлись тщательно подготовлен-ными агентами ЦРУ, но и сами таковых на дух не выносили. Те-перь представьте себе мое состояние, когда во время ответноговизита наших новых американских друзей я вынужден был со-гласиться с требованием КГБ и включить в группу соответ-ствующего сопровождающего.

Сказанное о морали объясняется, в конечном итоге, Вашейсобственной боязнью преодолеть в себе и в обществе инерциюсталинизма, – вот вывод, к которому я пришел постепенно.Помню, как на заседании рабочей группы, готовившей Вашевыступление на ХХIV съезде партии в 1971 г., один из Ваших ве-дущих советников Александров-Агентов трижды спросил:«Следует ли включить в Вашу речь критику Сталина?» В концеконцов, Вы не сдержались: «Хватит уже напоминать мне проСталина и культ личности!» Еще бы! Вы ведь хотели вновь воз-вести поверженного кумира на пьедестал, создать новый культпо образу и подобию сталинского. Вам это было необходимодля укрепления своей власти. Затем нападкам подвергся«Новый мир», начались гонения на историков и социологов,разделявших идеи еврокоммунизма, выслали Солженицына.Это был второй этап. Начало третьего (в него мы вступаем сей-час) было отмечено наступлением на диссидентов, волной аре-стов, угрозами в адрес участников культурного обмена и т.д.И это в то время, когда Вам в первую очередь следовало бызаня ться экономикой.

Путь к выходу из экономического кризиса для СоветскогоСоюза настолько очевиден (децентрализация громоздкого го-

89

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

сударственного аппарата и постепенное открытие других шлю-зов), что иностранные наблюдатели недоумевают, почему Выим не воспользуетесь. В 1965 г. Вы сделали робкую попытку ре-форм, которую свернули уже к 1969 г. Это объясняется не только«Пражской весной», но отчасти и тем, что Вы не сильны в эко-номике: Ваши представления о ней остаются на уровне весьмапримитивных сталинских догм, усвоенных Вами в тридцатыегоды на посту инженера и позднее – в должности секретаря гор-кома партии Днепродзержинска.

Но и это не исчерпывающее объяснение. Как Вы знаете иззасекреченных данных о советской экономике, резкое и устой-чивое падение уровня жизни в Советском Союзе, во многом,происходит из-за того, что почти две трети всех советских про-мышленных предприятий вовлечены в военное производство.Вы и большинство Ваших коллег в руководстве боитесь начи-нать фундаментальную реорганизацию промышленности, по-скольку это негативно скажется на работе военного сектора иприведет к массовым увольнениям. Рост безработицы можетпривести к общественному недовольству и беспорядкам на ули-цах. Так произошло в Югославии в пятидесятых. Вам и Вашимколлегам, одержимым идеями «дисциплины» и «порядка», такоедаже вообразить страшно. Что все эти безработные будут делать?Куда пойдут? Что если устремятся на Запад в поисках временныхзаработков, как в случае с Югославией? Но тогда они попадутпод влияние западного образа жизни и вернутся вольнодумцами.Того гляди еще и военные секреты с собой прихватят!

Если помните, Румянцев подходил к проблеме с рациональ-ных позиций, предлагая создать Министерство переподготовкикадров и перераспределения труда. Но Вам уже мерещилисьтолпы безработных, готовых чуть ли не свергнуть правитель-ство, и Вы ни о чем не хотели слышать. Потому-то и сегодняСоветский Союз остается заложником этой сверхцентрализо-ванной, сверхбюрократической системы, которая предписы-вает каждому заводу, что и в каком количестве производить. Онаобречена на избыток одних товаров и нехватку других, по-скольку не в состоянии угнаться за постоянно изменяющимисяпотребностями всего общества. В такой ситуации даже ЮлийЦезарь, славившийся своим умением делать одновременно не-сколько дел, не сумел бы на Вашем месте справиться с посевнойкампанией в одном районе страны. А ведь выполнение священ-

90

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

ного плана на каждом его этапе саботируется управленцами,вынужденными добывать материалы по нелегальным каналам,мириться с низким качеством товаров и подделывать стати-стику ради сохранения своих мест. Кроме того, советская эко-номика трещит и будет дальше трещать по швам под натискомгигантского черного рынка труда и услуг – этой параллельной,неофициальной, теневой экономики со своими нормами, зако-нами и целой плеядой подпольных советских миллионеров.В полной ли мере Вы сознаете, до какой степени неуправляе-мой стала эта экономическая махина? В курсе ли, например, чтоиз общего числа заказов, сделанных Государственным комите-том по материально-техническому снабжению, выполняется отсилы 15 процентов?

Ну, а моральный ущерб, который наносит обществу непре-рывное занижение уровня жизни? Я бы назвал это экономиче-ской составляющей «двойного мышления»: с одной стороны,людям твердят о честности, целостности и уважении к социа-листической собственности, а с другой – практически толкаютна нелегальные заработки, поскольку официальные зарплаты увсех ничтожно малы. В результате в сознании граждан происхо-дит болезненный раскол. Недавно мне довелось беседовать ссоветскими эмигрантами в Италии; я спросил, что побудило ихуехать из СССР. Почти все говорили, что устали постоянно ощу-щать себя потенциальными преступниками. Чаще других этоподчеркивали те, кто был относительно благополучен. Онизнали, что на Западе у них может не быть таких же машин и дач,как в России, но зато спать будут спокойно, ибо необходимостьобманывать или заниматься подпольным бизнесом отпадет.

«Но в советских магазинах есть товары», – возразите Вы.Безусловно: есть одежда, обувь и прочий ширпотреб, но такогонизкого качества и до того унылый, что любой из нас предпоч -тет купить импортную вещь, если сумеет ее достать. Отсюда изнаменитый парадокс: в московских универмагах огромныеочереди за туалетной бумагой из ГДР, но при этом на орбиту вы-водится новый советский спутник. Как Вы знаете, есть дажецелая теория о том, что дефицит на производстве и в сфереуслуг создается намеренно, чтобы отвлечь народ от более важ-ных политических вопросов. Я в это не верю, но убежден, чтореформы, которые приведут к повышению производительности(когда люди будут действительно заинтересованы в выпуске

91

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

высо кокачественных, пользующихся спросом товаров), оставятне у дел местных партийных секретарей и директоров заводов,привыкших повелевать безропотной рабочей силой.

Итак, находясь в экономической зависимости от военногосектора и столкнувшись с естественным сопротивлением пол-ному демонтажу сектора гражданского, Вы делаете ставку накрупномасштабные закупки западной технологии, с помощьюкоторой рассчитываете повысить темпы производства. В сущ-ности это одна из целей Вашего стремления к разрядке. Но не-которые партийные идеологи на самом верху создали из такогодетанта даже новую доктрину, – а именно, технократическийреваншизм, суть которого можно выразить краткой формулой:компьютеры с Запада плюс возрождение сталинизма.

Увы, и этот план тоже обречен на провал. Советская прессапестрит репортажами о том, как дорогостоящее зарубежноеоборудование лежит без дела и приходит в негодность на раз-личных государственных предприятиях. Почему? Потому чтоникто особенно не заинтересован в его установке и запуске. Азачем, интересно, советскому инженеру или рабочему овладе-вать более сложным в управлении иностранным оборудова-нием, если это никак не отразится на его зарплате? Она какбыла ничтожной, так и останется. И вот результат: повсемест-ный развал экономики оказывается Вашей самой большой про-блемой, Леонид Ильич.

Теперь два слова о том, чего Вы, скорее всего, про меня незнаете (хотя без труда могли бы узнать, если бы заглянули в ар-хивы КГБ). Однажды меня (в ту пору восемнадцатилетнего) вы-звали в КГБ и потребовали, чтобы я дал ложные показания нагруппу моих товарищей, которых подозревали в наличии «ан-тисоветских» настроений. Услышав отказ, следователи сталименя избивать и сломали несколько позвонков. Я потерял со-знание. Наверное, только это и спасло меня от признания не-существующей вины или от необходимости подписыватькакой-либо документ. Память об этой истории, равно как иболь в позвоночнике, сопровождающая меня всю жизнь, помо-гали мне вести борьбу за реформирование советской системыизнутри. Теперь можно сказать открыто: человек, о которомВам говорили как о помощнике Румянцева в 1965 г., уже тогдабыл не чужд идей диссидентства. А со временем я превратился

92

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

в одного из тех самых «скрытых диссидентов», о которых упо-минал выше. Я считал, что добьюсь большего в деле либерали-зации, находясь внутри высшего управления страной, а не заего пределами.

Поначалу я связывал с Вами большие надежды. Когда в1968 г. после командировки в Америку мы с Румянцевым пред-ложили наладить обмен с США в области общественно-на-учных программ, нас приятно поразила Ваша реакция.Представленный нами документ (один из первых периода раз-рядки) возвратился из Вашего кабинета через три дня без еди-ной поправки. Вы пошли и на то, чтобы расширить полномочияИнститута США и Канады, равно как и некоторых других под-разделений Академии наук, а в конечном итоге согласились ина создание Института социологии. Мы рассчитывали, что тамсоветские социологи наконец обретут возможность не простособирать факты, но разрабатывать социологическую теорию,поскольку техника и методология, которые Вы готовы были за-имствовать на Западе, требовали теоретического переосмысле-ния. Созрела необходимость выпустить монографию с обзоромразличных направлений в области социологических исследова-ний и экспериментов. Я подготовил ее к печати. Казалось, всеидет в правильном направлении. Но затем, желая оградить си-стему от «негативного» влияния разрядки, Вы принялись «за-кручивать гайки» внутри страны и шаг за шагом уничтожиливсе, что мы только начали строить.

Во-вторых, меня насторожило Ваше отношение к нацио-нальному вопросу. Что значит быть в Советском Союзе евреем,я знаю не понаслышке: из-за своего «пятого пункта» мне при-шлось дважды поступать сначала в Московский Государствен-ный университет, а затем и в аспирантуру. Если бы не моянастойчивость, меня бы и во второй раз не приняли. В Инсти-туте социологии проблема возникла в связи с тем, что из десятичеловек, работавших у меня в секторе, трое (не считая меня)были евреями. Все трое – талантливые социологи, приглашен-ные мной за их профессионализм и знания. Но чтобы высоко-поставленный еврей в таком институте, как наш, осмелилсявзять на работу других евреев – это было неслыханно! Ваши«скрытые евреи», вроде Георгия Арбатова (и даже Бориса По-номарева, секретаря ЦК, который женат на еврейке), боясь«разоблачения», избегают брать на работу других евреев (кроме

93

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

тех, кто готов во всеуслышание объявить по телевизору или в«Правде», что антисемитизма в СССР не существует).

Но в том-то и дело, что, возродив сталинизм, Вы вернули кжизни и все сталинские ограничения на участие евреев в про-фессиональной, научной и политической жизни. Возможно,это один из основных побудительных мотивов, толкающихв последние годы все большее число евреев на эмиграцию.Повто рюсь: я знаю, что Вы не антисемит, но многие Ваши кол-леги – безусловно. До такой степени, что готовы записать вевреи всякого, кто придерживается либеральных взглядов. Заодной из экспертных групп в Центральном Комитете твердоукрепилось прозвище «жидовские морды», хотя в составе ее нетни одного еврея. И вот чиновники из ЦК, курировавшие работунашего института, обвинили меня в «неправильном подборекадров». Я хотел бы знать, Леонид Ильич, каким должен бытькадровый состав, если сорок процентов евреев – это уже слиш-ком много? Тридцать процентов? Двадцать? Ноль?

Неосталинизмом на меня пахнуло и раньше, во время кад-ровой чистки в Институте мировой истории. Там, как Вы, бытьможет, слышали, под удар Отдела науки ЦК попала группа та-лантливых ученых во главе с Михаилом Гефтером. Они «про-винились» в том, что выступили против реабилитацииСталина. Помимо этого их заподозрили в симпатиях к евро-коммунизму. Известно ли Вам, что в 1967 г. не кто иной, какАндропов – глава КГБ, – позвонил Румянцеву и попросилвступиться за историков? На протяжении трех лет мы с Румян-цевым отстаивали их, как могли. Нашли доказательства, под-тверждавшие, что все выдвинутые против них обвинениябазируются на сфабрикованных документах. Но в итоге неоста-линисты одержали победу: историков обвинили в подрыве пар-тийной морали и разогнали. Да и чему удивляться, еслиглавным противником всего нового в области общественныхнаук был и остается глава Отдела науки ЦК Сергей Трапезни-ков, Ваш бывший помощник и близкий друг.

Позднее, в 1971–1973 гг., наступление пошло широкимфронтом, и под удар попали все лучшие социологи нашего ин-ститута. В ЦК нас обвинили в распространении «буржуазнойидеологии». Вы поддержали решение о снятии Румянцева споста вице-президента Академии наук. После этого ему ничегоне оставалось, как самому уйти с должности директора Инсти-

94

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

тута социологии. На его место пришел Михаил Руткевич – че-ловек, заморозивший советскую социологию на много лет, нозато прославившийся своим умением не пропускать мимо ниодной юбки (интересно, что юбки он не делил на «пролетар-ские» и «буржуазные»). Другой, еще более ярый противникразряд ки – глава московских партидеологов В. Ягодкин, за-клеймил меня буржуазным апологетом и добился запрещениямоей книги. Его прихвостни велели институту отправить весьтираж на макулатуру. Рабочие решили не утруждать себя достав-кой и сожгли книги прямо в институтском дворе. К счастью, яэтого не видел. Остался в то утро дома. Но друзья рассказали.

Румянцев, уже давно отстраненный от руководства «Прав-дой», а теперь потерявший и Институт социологии, понимал,что попал в немилость. Но тяжелее всего ему было смириться стем, что Вы отказались его принять. Еще до того, как в 1976 г.он не был переизбран в ЦК, я решил эмигрировать. Изучениетак называемой буржуазной теории, которому я посвятил по-следние двадцать пять лет, уже давно сделали меня «западни-ком» по духу. Я благодарен Вам за то, что правительство непрепятствовало моему отъезду.

Не так существенно, что в результате проводимой Вами по-литики я оказался эмигрантом. Куда важнее для России Вашесобственное пошатнувшееся положение. Но процесс, которыйпривел Вас к нему, начался не вчера; ошибка была заложена ужев Вашей изначальной концепции разрядки.

Надеюсь, Вы не станете возражать, что идея вывести сотруд-ничество с Западом за пределы соглашений, достигнутых междуХрущевым и Эйзенхауэром, принадлежит не Вам, а сотрудни-кам Академии наук и международного отдела ЦК, стремив-шимся к улучшению отношений с США для усилениясоветских позиций перед лицом китайской угрозы. Вы принялиее, рассчитывая получить экономическую помощь и зарубеж-ные технологии, главным образом, от Соединенных Штатов.Вы согласились пойти на приостановку гонки вооружений(хотя благодаря ей обеспечивалась трудовая занятость населе-ния), понимая, что она наносит серьезный вред советской эко-номике и повышает угрозу ядерной войны. Но у Вас также быливсе основания опасаться разрядки: опыт Чехословакии 1968 г.наглядно продемонстрировал возможные последствия влияния

95

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

западных идей на коммунистическую систему. Прежде чем на-чинать разрядку, Вы хотели оградить Россию и дружественныеей страны от этого пагубного влияния.

Я не сбрасываю со счетов гуманистическую составляющуюВашего решения. Как сказал Андрей Сахаров, ядерная угрозазаставляет человечество сплотиться, и то, что разрядкой Вы, покрайней мере, сдвинули Советский Союз с мертвой точки впере говорах по вопросам о ядерном вооружении, – Ваша без-условная заслуга. Но Вы ошиблись, полагая, что сможете до-стичь соглашения с Америкой по ограничению гонкивооружений и поставкам важного технологического оборудова-ния, продолжая завинчивать гайки внутри страны.

Эта двойственная политика привела к довольно странномурезультату. На советские промышленные предприятия сталисилой насаждаться американские принципы управления, не-взирая на отсутствие одной немаловажной детали, благодарякоторой, собственно, все эти принципы и работали: свободногорынка. Нынешнее советское «американофильство» – это по-пытка нанести западный глянец на стоптанный и дырявый со-ветский сапог.

Беда в том, что Вы никогда не понимали американцев. Здесьесть немало деловых людей, которые отнюдь не прочь заработатьна коммерческих сделках с Советским Союзом. Но одна лишьперспектива прибылей никогда не заставит эту страну вступитьв крупномасштабное, долгосрочное, полноценное экономиче-ское сотрудничество с СССР, которое Вам так необходимо. Этообщество склонно действовать, исходя из моральных принци-пов, достигнутых на основе широкого согласия (каким бы хан-жеством это ни казалось иностранцам, вроде Вас, и сколько бысами американцы ни признавали свою неспособность следоватьидеалам в каждом конкретном случае). Совершенно очевидно,что американцы не собирались идти на экономические и техно-логические уступки, которых Вы от них добивались, покуда видели в Вашей внутренней политике продолжение тоталитар-ного, беспринципного, непонятного им режима, который онипривыкли считать своим смертельным врагом.

Теперь Ваши надежды на получение нормальных товарныхкредитов от Вашингтона рухнули, разбившись о возмущениезначительного числа американцев, которые увидели Вашу ре-акцию на действия советских людей, пытавшихся преодолеть

96

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

сталинистские ограничения на выезд из СССР. Не будь это по-правка Джексона-Вэника и Стивенсона, была бы какая-нибудьдругая. Ваше нежелание ослабить железную хватку системы –и даже больше того, стремление «закрутить гайки», или, по Ва-шему выражению, «сохранить верность принципам марксизма-ленинизма» – убедили американцев, что Россия так и не всталана путь долгожданных политических и экономических реформ,а продолжает жить по своим законам, и лучше держаться от нееподальше.

Но оставим в стороне и психологический эффект, неизбеж-ный в случаях, когда писателей, ученых и всех, кто выступаетза соблюдение элементарных прав человека, арестовывают и са-жают в тюрьмы или психиатрические больницы. Какой же сиг-нал Вы подаете Западу, отказываясь от экономических реформ,начатых Хрущевым, ради сохранения незыблемости гигант-ского военного сектора? Зачем американцам помогать нам(я сейчас говорю о населении в целом, а не о горстке сверхрис-кованных предпринимателей), если при существующей системеих помощь в основном пойдет на усиление советской военноймощи? Где гарантия, что Вы не употребите эту мощь противних, если в СССР нет никаких демократических механизмовконтроля над властью, и все решения принимаются тайно и ав-торитарно? У американских банкиров есть одно непреложноеправило: прежде чем дать в долг, у клиента интересуются, на чтоон собирается потратить деньги.

В силу перечисленных обстоятельств специалисты, форми-рующие общественное мнение в Америке, утратили доверие кВашему режиму. Теперь Вы рискуете потерять его и дома. Выпообещали министру обороны Андрею Гречко и его преемникуДмитрию Устинову расширение кредитов и технологическихресурсов, одновременно заверив руководителей гражданскихпредприятий, что и они не останутся внакладе, но Вам нечемотвечать за свои слова. Торговля с Западом свернулась, едваначав шись. Тем временем, сторонники жестких мер, выведен-ные Вами из Политбюро, и консерваторы, остающиеся у вла-сти, убеждены, что Вы нанесли стране вред, согласившись науступки, без которых разрядка была невозможна: меньше глу-шатся западные радиостанции, расширяется культурныйобмен, в Россию просачивается опубликованная за рубежомдиссидентская литература, частично сняты запреты на эмигра-

97

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

цию, стало больше американских туристов, больше неконфор-мистских идей.

Ваши попытки остановить все эти процессы вызовут ещебольшее недоверие на Западе и укрепят позиции тех, кто высту-пает за качественное превосходство США над Россией в обла-сти ядерного вооружения. Учитывая, что технологическиАмерика значительно опережает Россию, последствия этогопредсказать нетрудно. Ваши критики (как консервативно, таки либерально настроенные) сочтут, что Ваша политика нетолько не способствовала экономическому росту, не только неостановила гонки вооружений, но привела к военному ослаб-лению страны и, следовательно, к политической зависимостиот Соединенных Штатов.

Вам, вероятно, жаль, что Форд проиграл на американскихвыборах – Вы ведь считали его честным, искренним, но неочень дальновидным политиком, с которым обо всем можнодоговориться. Вы так и не поняли, что проблема не в ДжеральдеФорде. Картер как раз и попытался Вам объяснить, что един-ственным условием долгосрочной, эффективной, реальной раз-рядки может быть либерализация советской системы.

Слышу, как Вы восклицаете: «Зачем Вы забиваете мне го-лову американцами и либерализацией, когда сами прекраснознаете, что главная проблема – Китай?» Ваш страх перед Ки-таем – отражение национальной фобии, уходящей своими кор-нями в 200 лет монголо-татарского ига. Вы и Ваши коллегиопасаетесь, что если либерализация приведет к внутренней не-стабильности и беспорядкам, то этим воспользуются 800 мил-лионов китайцев. Они немедленно начнут занимать сибирскиеземли, которые считают своими.

Не правда ли, странно: всего через шестьдесят лет после рос-сийской революции лидеры Советского Союза уже не в состоя-нии понять особенность революции у соседей. Почему Вы такупорно не желаете верить, что китайцы обзавелись ядерныморужием, опасаясь превентивного удара со стороны СССР илиСША (и как раз в тот момент, когда идея такого удара всерьезобсуждалась и в Москве, и в Вашингтоне)? Вы боитесь, что еслисократите слишком много стратегических ядерных вооруженийпо договору с Америкой, то Китай догонит Вас уже через де-сять–пятнадцать лет. Очевидно, что сдержать развитие китай-ского ядерного арсенала можно только в рамках такого

98

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

советско-американского соглашения по ядерным вооруже-ниям, которое устраивало бы и Китай, и Францию, и Индию, идругие без пяти минут ядерные державы. Со временем на основеэтого соглашения можно было бы выработать глобальное по-литическое решение по ядерному вопросу.

Таким образом, Китай, Леонид Ильич, не может служитьпрепятствием для советских реформ. Путь к обновлению (и воз-рождению) советского общества (и на этой основе – к реальнойразрядке с Америкой и договору ОСВ-3) Вам преграждает Вашсобственный «китайский синдром».

Хватит ли Вам мудрости и решимости, чтобы его преодо-леть? Раньше мне казалось, что да. Теперь, честно говоря, со-мневаюсь. Но если Вы не направите политику разрядки поединственно возможному руслу, она обречена на провал.Я знаю, Вам кажется, что она уже провалилась. Думаю, Вы по-нимаете, что ее конец означает и Вашу отставку. Что же про-изойдет тогда?

В советском руководстве Вы представляете интересы уме-ренных – тех, кто находится между либералами, вроде Громыкои Щербицкого, и неосталинистами, вроде Суслова и Устинова.Если у руля окажутся либералы, они начнут проводить отдель-ные ограниченные реформы, но мало что успеют по старости.Если же победят неосталинисты, то про реформы можно будетзабыть, отношения между СССР и США испортятся оконча-тельно, Россия вновь окажется в изоляции, и даже то немногое,что удалось добиться умеренным, вроде Вас, пойдет прахом.В любом случае (даже если Вам удастся остаться у власти) зло-вещий раскол между двумя лагерями (официальным курсоми открытой или скрытой оппозицией) будет увеличиваться идальше. Однако уже сегодня при виде постепенного легальногоперерождения системы в России нарастает отчаяние. В народевсе отчетливее проявляется давняя российская тяга к анархии,насилию и террору. Неужели моей стране предстоит выстрадатьеще одну революцию!?

Я знаю, что Вы не раз касались вопроса о своей отставке.Однажды даже вызывали к себе члена Политбюро АрвидаПельше и интересовались, не стоит ли Вам уйти, учитывая рас-пространяемые слухи о Ваших недомоганиях. Я уже отмечал,какую неоценимую услугу Вы оказали России и миру хотя бытем, что направили советскую политику по мирному пути. Если

99

От

кры

тое

пи

сьм

о Б

реж

нев

у

Вы в состоянии продолжать двигаться в этом направлении, дайВам Бог силы. Если же не чувствуете в себе сил противостоятьтем, кто стремится отбросить Россию назад, то единственное,что Вам осталось сделать для своих сограждан – это уйти,назна чив на свое место достойного преемника из числа болеемолодых лидеров. Он доведет до конца то, что не удалось Вам.

Не тяните время, Леонид Ильич. Промедление лишь уве-личивает потенциальную опасность беды для России и мира.Создайте прецедент упорядоченной передачи власти в Совет-ском Союзе. Ленин и Сталин оставались правителями вплотьдо своей смерти. Хрущев был отстранен. Неужели не существуетникакого другого пути для создания демократического меха-низма преемственности власти в гражданской жизни такоговели кого, талантливого, идеалистически настроенного народа?Ваш добровольный уход окажет громадное воздействие на об-щество, улучшит политические и моральные качества советскойсистемы. Вы могли бы остаться на посту почетного председате -ля партии, что позволит Вам использовать Ваш возросший(в чем я не сомневаюсь) авторитет патриота и лидера и даств руки куда более реальную власть, чем культ личности, заимст -вованный у тирана, перед которым и сегодня многие продол-жают трепетать.

Позвольте мне на правах бывшего советского политическогоконсультанта дать Вам этот последний совет. Я уверен, что,последовав ему, Вы предотвратите очередную изоляцию Россииот цивилизованного сообщества, ее сползание в реакционноемракобесие. И сохраните уважение тех, кто видел и продолжаетвидеть Ваши лучшие качества. К числу таких людей я, без-условно, отношу и себя.

Искренне желающий Вам добраБорис Раббот7

100

Из

опуб

ли

ков

ан

ног

о

7 Эта статья была сразу же перепечатана во множестве зарубеж-ных газет и журналов.