2/2015 ЗОЛОТОЕ руноreading-hall.ru/zolotoe_runo/22015.pdf6 Евгений РЕЙН...

2/2015

ЗОЛОТОЕруно

ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ

Золотое руно. Литературный альманах. № 2.М., 2015. 496 с.

Главный редактор Л.Г. Подольский

Заместитель главного редактора А.Ю. Гедымин

Редакционный совет:Л.А. Аннинский, К.В. Ковальджи, В.Е. Лебединский,

Е.В. Сафронова, Д.В. Силкан, А.Ю. Гедымин, Л.Г. Подольский

СОДЕРЖАНИЕ

ПОЭЗИЯ

Евгений РЕЙН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6Кирилл КОВАЛЬДЖИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15Валерий ЛЕБЕДИНСКИЙ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 23Татьяна ПЕТУХОВА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 29Людмила САНИЦКАЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42Алексей КЛОКОВ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 46Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48Светлана МАШЕВИЧ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 53Галина БОГАПЕКО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 61Валентин РЕЗНИК . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 110Павел ГАЛАЧЬЯНЦ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 133Денис КАСПЕРОВ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 141Мирослава ТАРХАНОВА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 151Илья ЛИРУЖ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 154Лариса НОСОВА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178Дмитрий ТРИПУТИН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 184Ксения НОГАЙЦЕВА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 189

ДРАМАТУРГИЯ

Дмитрий НЕМЕЛЬШТЕЙН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 194

ПРОЗА

Леонид ПОДОЛЬСКИЙ. Сказ про Илью. Повесть . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 278Елена ФУРМАНОВА. Американские горки. Повесть . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 302Лев АЛЬТМАРК. На краю одиночества. Рассказ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 327Илья КРИШТУЛ. Ледоруб Троцкого. Рассказ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 337

Дмитрий СИЛКАН. Благословенный. Рассказ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 344Евгений МОСКВИН. Игра в лоток. Рассказ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 368Татьяна ПЕТУХОВА. Рюкзак. Мишка. Рассказы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 377Павел КАЛЕБИН. Камни и бабочки. Рассказ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 389Эдуард СКВОРЦОВ. Отпевание тетки Акулины. Рассказ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 397

ПРОЗАИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ

Ольга НАЦАРЕНУС. Картина. Солдату . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 404Тамара МОСКАЛЕНКО. Фонарь и пьяница. Сказка о вечной любви . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 407Анджела РЕЙ. Дождь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 412

КРИТИКА. ЭССЕ

Лев АННИНСКИЙ. Евгений Евтушенко: «А я — как небалованный» . . . . . . . . . . 418Евгений РЕЙН. Иосиф Бродский: поэзия как судьба . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 437Валентин РЕЗНИК. Юра . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 445

ПУБЛИЦИСТИКА

Игорь ЧУБАЙС. Глава из книги «Как нам понимать свою страну. Русская идея и российская идентичность: прошлое, настоящее, будущее . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 458

Леонид ПОДОЛЬСКИЙ. Россия и Украина в зеркале украинского кризиса, или Перед лицом будущего . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 466

ПОЭЗИЯ

6

Евгений РЕЙН родился в 1935 году в Ленин-граде. Окончил Ленинградский технологиче-ский институт холодильной промышленности, позднее — Высшие сценарные курсы. Автор сценариев более 20 документальных фильмов.

В 1960-е годы входил в круг так называе-мых «ахматовских сирот» (вместе с Иосифом Бродским, Дмитрием Бобышевым и Анатолием Найманом). Долгое время стихи Евгения Рейна распространялись в самиздате, часть из них пу-бликовалась в самиздатовском журнале «Син-таксис», на Западе («Грани»). В 1979 году принял участие в издании неподцензурного альманаха «Метрополь», куда вошла подборка стихов Ев-гения Рейна, охватывающая 20-летний пери-

од его поэтического творчества. Первая книга стихов Евгений Рейна вышла только в 1984 году («Имена мостов»). Много переводил поэтов национальных республик СССР, английскую, арабскую и индийскую поэзию. Лауреат Госу-дарственной премии России (1996), Пушкинской премии, Царскосельской ху-дожественной премии (1997), премии «Поэт» (2012). Автор многих книг поэзии и прозы, издававшихся уже в новое время. Живет в Москве. Преподает на ка-федре литературного творчества в Литературном институте им. А. М. Горького, читал лекции для студентов-славистов в ряде американских университетов.

ПАМЯТИ Б. А.…Но краше всех, но всех умнеебыла хозяйка тех мансард,и мы привычно шли за неюкак неприкаянный детсад.

Ее вино разлив по кружкам,Ее мы преломили хлеб,И вот теперь в проеме узкомУже не свет, а только креп…

Евгений РЕЙН

7

О, если бы я мог подуматьИ над Невой и над Курой,И на свечу во мраке дунуть,Запить волной береговой.

А там, на чердаке осталасьЕе пленительная тень,Ее стихи, и высь, и жалость,Ее корона набекрень…2012

ПОЗДНИЕ ПЯТИДЕСЯТЫЕВ ресторане играли танго —это верхний этаж отеля,и хрустальных рюмок огранкавлагой жизненной запотела.Растворялись белые ночив «Ркацетели»-«Напареули»,жизнь была длинней и короче,чем поставленное на ходуливремя поздних пятидесятыхв Елисеевском магазине,где фарцовщиков волосатыхеще не было и в помине.Ведь они появились позже,когда финны рванули в Питер,и бродили в пекарне дрожжи,на «Ленфильме» горел «юпитер».Авербах и Герман сиделив просмотровом вонючем зале,и стекали по акварелислезы женские, и ворчалистарики в комитетах ЖЭКов,и балтийские пароходы


8

на доступных питерских рекахякоря опускали в воды.«Беломор» мы тогда курили,«Жигулевское» пили пиво,до рассвета мы говорили,загорали мы у залива.И глядели в пустое небосквозь кумач линялого флага,и не ели чужого хлеба,не просили чужого блага.Но когда мосты разводили,ждали мы у Невы на Дворцовойчаса, года и века иливозвращались к пыли дворовой.2013

СТАРЫЙ СОЛДАТ В МЮНХЕНЕЯ помню те аккордеоныНемецкие, в конце войны.А вы попрали все законы,Нас убивая без вины.Они «Лили Марлен» играли,«Катюшу» или «Венский вальс»,В атаке или на привале,Бетховена — в который раз.И вот опять, где Мюнхен дышитВсей европейскою жарой,Где «Мерседес» упрямо движет,Все также веет стариной.И снова на аккордеонеИграет отставной солдат,Пока на Золотой МадоннеЛучи закатные горят,Опять «Катюша» или даже«Лили Марлен», «Собачий вальс»,


9

И лишь Христос стоит на страже,К евангелистам обратясь.2013

ТЕХНОЛОЖКАТам, где Московский в Загородный влип,Там между петербургских великановСтоял на постаменте серых глыбГеоргий Валентинович Плеханов.Он вдаль немую руку простиралИ говорил он гладко и не ложно,Стоял налево Витебский вокзал,Стоял направо — как это возможно? —

Обуховский непоправимый мост,За ним Сенной вовсю клубился рынок,И два квартала вышли из корост,Вступившие с пространством в поединок.

Там жил и я, должно быть, двадцать лет,А, в сущности (я знал), гораздо больше,И вот теперь пора вернуть билетИ обернуться из Парижа, Польши…

Ты — родина, и я навеки твой,Чужих краев не разделяю выгод,Я знал, что я здесь свой, а не чужой,А эмиграция — убийство, а не выход.

Хотя бывало тяжко иногда,Но говорил я: «Потерпи немножко».И вот через века, через годаИ мне сияет светом Техноложка.2013


10

ЗАПОЗДАЛЫЙ ОТВЕТ И. Б.

Замерзший кисельный берег. Финский залив. Кронштадт.Здесь мы с тобой гуляли, покуривая «Кэмел»,месяц за месяцем, год или два подряд,здесь под закатом, что багровое пламя пенил.Жизнь разбегалась. Атлантика шла «на Вы».Дядя Сэм и Кремль грозили атомной бомбой.Лавр остролистый, не стоивший головы,всё еще медлил внутри пустоты утробной.Вот в Роттердаме, в гостинице «Гранд-Централь»,я тебя встретил, и мы заказали «Бушмилл»,но размыкается времени вертикальи упирается в воздух — просторный, горячий, душный.Ангелы вдалекегалдят, точно высыпавшие из кухни официанты.«Жизнь — это кросс, без пальто, налегке,только над финишем глухо басят куранты.Жизнь — это рифма, это цезура, друг,ямб шестистопный — александрийский прочерк,брошенный с яхты спасательный легкий круг,голая муза под одеялом строчек.Пальцы в табачной ржавчине, кариатиды дней,ось Полярной звезды, стоптанные ботинки,чаша, змеей обвитая, тем она нам видней,что продается, как молоко на рынке.Слушай, смотри и падай под похоронный марш,что нам Шопен, даже Вергилий в передней,эту помаду по жадным губам размажь,всё это прах по сравнению с небом бредней».2014


11

ПАМЯТИ ЛЕОНИДА ВИНОГРАДОВАВ государстве Гана есть своя богема?

И ты ушел, слагатель поговорок,к богеме Ганы, в ленинградский тыл,раздвинул свой неотвратимый морок,дверь на цепочку старую закрыл.На Пушкинской, а может, на Галернойтебя я повстречал в последний раз.С тех пор и вьется холодок неверный,с прорехой совмещается рассказо том, как жили, где и как бывалии Уфлянд, и Красильников, и ты,что делали в вагоне, на вокзале,в толпе, средь безразличной суеты.В корыте сколько б ни было корысти —не нам ее оттуда доставать.Ах, Лёня, Лёня, я без укоризны,воистину хочу тебе сказать:ведь лучшее, что было, белой ночьюстояли мы на Троицком мостуи понимали, видели воочью,как солнце набирает высоту.2014

ПОЛТОРЫ КОМНАТЫСобор Преображенский лезет в дверь,открой ему, не то — упрется в нёбо,еще об этом рано, но теперьмое перо ведут тоска и злоба.

Там, на Литейном, вечная молвавсех новостей и сплетен ленинградца,она доступна так и молода,что нам пора отсюда убираться.


12

Тем более что в комнате темно,темно, как в трюме, и совсем нечисто,и, отражаясь в стареньком трюмо,зачем бы нам не пошутить речисто?

Постой, так не уходят напролом,не оставляют так разор дикарский,сто фотографий над твоим столом,машинка, книги и фонарь китайский.

Воротнички истертые рубахи скотный двор разношенных ботинок,и два комода на своих дубах,вступившие с пространством в поединок

и у него изрядно отхватив,припрятавшие что-то шито-крытов укромный уголок, где негативпоказывает нам изнанку быта.

А я? Я буду ждать тебя во сне,пока меня снотворное не сломит,покуда на облупленной стенеродная речь не обратится в омут.2014

ПОЭЗИЯ Памяти Г. А.

Зашли в кафе. Он заказал коньяк.Под вечер фонари уже сияли.За столиком уселись кое-как,и мы свою беседу продолжали.«Поэзия, дружок, совсем не в том,чтоб выкрикнуть, ревнуя и переча.Она — намек, а не роскошный том,


13

скорее не свидание, а встреча —такая, как сейчас у нас с тобойза этим столиком, в соседстве с баром.На улице ты видишь проливнойдождь пополам с парижским всем угаром.Так выпьем за поэзию. Она —нечаянный и незаконный отблеск,еще полуоткрытая страна,внезапного распада одинокость.

Я знал таких, немногих, перечесть —хватает пальцев на руках. Однакопоэзия — письмо, шифровка, вестьот скрытого за тучей зодиака».Мы выпили. Оркестрик заиграл.Тьма утвердилась. В зале сникли тени.Жизнь продолжалась, точно скромный бал,всегда готовый к новой перемене.2014

РОБЕРТ ФАЛЬК. 1958Листопадно и мглисто темнел за окномживорыбный садок сентября.И приветствовал далью Москвы окоемстарика и меня серебря.Отвернувшись к стене, холодели холсты,стыла каша на шатком столе,и старик на столицу глядел с высоты,словно лоцман на Па-де-Кале.На палитре его и лазурь, и краплакснова лечат душевный разлад,и какой бы, по сути, я ни был дурак,за него я печален и рад.И парижский пленэр, и ташкентский дувалпредъявили изнанку свою,


14

я-то знаю, Художник, что ты побывалв живописном прозрачном раю.В этой бедной мансарде у храма Христа,где толпится приезжий народ,где глядят на меня с голубого холстанедобор, недолет, недород.Вот и старые краски слежались в пластыи вернулись в родную золу,вот и кисти чисты, отвернулись холсты,что отвергли хулу и хвалу.2014


15

Кирилл КОВАЛЬДЖИ (1930 г. р.) — из-вестный российский поэт, прозаик, лите-ратурный критик, публицист и переводчик. Секретарь Союза писателей Москвы, лауре-ат литературной премии Союза писателей Москвы «Венец» (2000), заслуженный работ-ник культуры РФ (2006), главный редактор интернет-журнала «Кольцо А». Автор более десяти поэтических сборников, основные из которых: «Обратный отсчет» (2003), «Зёрна» (2005), «Избранное» (2007), «Дополнитель-ный взнос» (2012), а также романа «Лиман-ские истории» (1970), книги воспоминаний «Моя мозаика, или по следам кентавра» (2013). Дополненное издание сборника «Свеча на

сквозняке» (1996) выдвигалось на соискание Государственной премии Рос-сии. Печатался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Континент», «Октябрь», «Юность», «Нева», «Огонек», «Арион» и других.

* * *Я, словно бы кем-то ведомый,иду, незнакомый, знакомый,единственный, неповторимыйи любящий вас и любимый.Люблю и ловлю я призывы:любите, пока еще живы,пока вы былинка, былина,пока вы не камень и глина,пока вы не вздох бессловесный.не ветер земной и небесный…

Кирилл КОВАЛЬДЖИ

16

* * *«Сигареты, коньяк…» Сигареты, коньяки слова грубоватой бравады…Наплевать мне, что так, что не так,в чем права ты, а в чем не права ты.Я немую охоту люблю —терпеливо, упрямо, пристрастноя мгновенья ловлю,те минуты, когда ты бываешь прекрасна.Пусть другие тебя и не видят такой:прозаический быт — он дальтоник…Я живой огонек прикрываю рукой,я его согреваю в ладонях,уношу его ночью домойи гляжу на него с благодарной тоскойи с непарной строкой о тебе засыпаю…

* * *Прости меня, Солнце,но в центре Вселенной — Земля,затем, что жива,затем, что одна такова,а где еще можно увидеть шмеля,а где еще шепчется с ветром трава,а где еще я —лег и руки раскинул,ресницами синь облаков шевеля!..

СОКРАТ— Что поведать перед отбытиемв неизвестное, безотрадное?


17

Жизнь — большое событие,смерть — заурядное…Так успей же себя в путиисчерпать до последней степени,чтоб в могилу не унестини догадки, ни песни, ни семени.И когда тебя пустотаобовьет утешительным пологом,отзовется гулким колоколомжизни прожитой полнота!

СЛЕДДа или нет говорю —и меняется что-то вокруг;человека я другом назвал —и он вырос вдруг,и крепче стало пожатие рук;подлеца я назвал подлецом, —он запомнит меня навсегда,как вода — повеление льда…Без меня — дни не те, и не те вечера,я целовал женщину —и она не такая уже, как вчера,я нарисовал небо —и оно не такое уже, как везде,все будут видеть небо таким,как на моем холсте,шепот леса я записал на нотном листеи всякий отныне в шепоте леса


18

слышит песню с нотной бумаги;я наделил смыслом бессмысленный знак —и всякий отныне видит смысл в этом знаке.Я в землю уйду, когда настанет пора,и земля не будет такой, как вчера,и если сотрет мой след на пескенеустанное море,по всему побережью скользя,след все-таки был,а это стереть нельзя.

АФРИКАНСКАЯ МОЗАИКА

1

…Голый негр на пальму взбирается быстро,на закорках грохочет битлами транзистор, —значит, быт мой московский не так одинаков,если Африка в нем восклицательным знаком;ах, лагуну добавь, деревушку на сваях,за моторкой угнавшихся вплавь чертенят-попрошаек,это было — когда? — над Москвой морознойчерный блик, африканский мирах светоносный.

2…В облака пробивается лайнер — и вскоре


19

под крылом, как открытка, Средиземное море,а под вечер над джунглями пар, словно вата,в океан кипятильником брошен экватор.Что за ночь! В Дуала (это порт в Камеруне)приземляется «Боинг» парной (в июне),воздух душно пахнет французским мылом,дождь дымится, как душ (не вчера ль это было?),только время — не то, что считает Европа,а вращенье вселенского калейдоскопа,его вертят клешнями гигантские крабы:костяные, сухие, как смерть, баобабы.

3…По пустынной саванне спешит голубая машина(это в Африке было, посредине Бенина),вдруг, как радужный смерч, толпясь и блистая,налетает безумная бабочек стая —от песков до небес, ни конца ей, ни края.Но с налета — о, Господи! — горе немое:


20

смерть цветасто пятнает стекло ветровое!«Тормози! Мы врываемся в рай, как убийцы!..» —это в Африке было, в Москве повторяется, снится:мчатся бабочки снова, большие, как птицы,золотые, лиловые, алые, черные,небывалые, обреченные…

ЭЛЕКТРОННЫЕ ЧАСЫЧасы ручные тикали —бессонные труды,а новые — не дико ли? —набрали в рот воды.Теперь не слышу времени,теперь оно ко мнесреди чужого племеникрадется в тишине.

НОЧНАЯ БАЛЛАДА«Вот в этой книге — жизнь моя, мои полсотни лет,война, чужбина и беда, любовь, тоска и свет,здесь весь мой мир…» — в ночном лесутак говорил поэт, а у нее лишь красотаи девятнадцать лет.


21

Ей было девятнадцать лет, она была права,в ту ночь ей были ни к чему далекие слова, —когда он книгу ей вручил, она из озорстваее метнула в темноту, где корни и трава.

«Посмотрим, сможешь ли, поэт, былое превозмочь?За кем погонишься из нас?» — и побежала прочь.Но медленно пошел поэт своим путем сквозь ночь,один шагал он, и никто не мог ему помочь…

Она вернулась и нашла ту книгу меж корней.Он не узнал… И умер он в один из черных дней.Но после смерти всё ясней вставал он перед ней…Она состарилась в глуши. Что может быть грустней?

ПОЛОУМНЫЙЯ научен теперь, я научен,я прикинусь нормальным, иначебудут снова ловить и настойчиво мучить.Делать нечего. Поутрупросыпаюсь, иду умываться, —хлещет кровь из открытого крана,


22

ничего, я беру полотенце,отпечаталось красным лицо,всё в порядке, я к вам выхожу,напевая игривый мотив,все довольны, и завтрак на столике, —в этом мире никто не убит.

* * *Тоскуют сегодня ночью быки, коровы и овцы,которых на бледном рассвете погонят гуртом на убой,тоскуют сегодня ночью львы, слоны и жирафы,которых утром снова разглядывать люди придут,тоскуют сегодня ночью бездомные кошки, собаки,которых завтра утром не пустят опять на порог,тоскует сегодня ночью земля, насытившись ливнем,не будучи больше в силах влагу в себя принимать…Тоскую сегодня ночью, потому что завтра опять…


23

Валерий ЛЕБЕДИНСКИЙ родился в 1940 году в городе Кременчуг Полтавской области. Окончил два факультета Одес-ского государственного университета имени И. Мечникова: юридический (1965) и исторический (1971). Поэт, прозаик, дра-матург, член Союза писателей Москвы и Союза журналистов России. Автор семи книг, лауреат Артиады народов России, главный редактор международного лите-ратурного альманаха «Муза».

НОСТАЛЬГИЯНа Говардовской,Той, что спускалась к Днепру,В тихой заводи улицы Витте — Вот истоки того, что так близко перу,Хоть и карты судьбы моей биты.

…А потом,После памятных шляхов моих,Тихих мест празаветного детства,Сорок лет я вбирал сокровенное в стих —Те края, как алмазы наследства.

Сорок лет…Это не был поставленный крестНа дальнейших свиданьях с Херсоном,

Валерий ЛЕБЕДИНСКИЙ

24

Только образ душой не покинутых местЯ в Москве ощущаю весомо.

Словно ссылку из мест моих памятных дней, Отчужденье от их восприятий Всю дальнейшую суть, Где былое полней,Предстаёт на прощальном закате.

…Вот глубинный, над пыльными вихрями, свод.И пронизана ими, увитаТишина,Где скрипенье убогих подводВдоль Говардовской — к улице Витте.

К финским домикам — тем, что вершили Херсон, Где за ними — глухой жилпосёлок. Скрип подвод, он порою врезается в сон,Болевой, он как будто бы колок…

И пускай наши дни всеобъял Интернет,Скорость их с ним стремительно слита, — По Говардовской вверх — достопамятный следК тихой заводи улицы Витте…

ДНЕПРОВСКОЕ РЕТРО…Сражённая пылью, закрученной ветром,Упала на градус шальная жара.О, юности дальней днепровское ретро,Ты вновь оживаешь под скрипом пера.


25

По спускам к Днепру с раскалённой ЗабалкиЯ снова, как в юности, еле бреду.Жара всеохватна. К ней нету закалки.Мне легче в мороз пробираться по льду.

И в душном, безликом, сухом, внеозонномЗастыли пред памятным взором извнеИ пыльные бури над белым Херсоном,И пляж островной на другой стороне.

А я всё иду, проплываю рекою,А буря всё крутит песчаную прядь…О, боже… Глаза прикрываю рукою — Их вихрем песка застилает опять.

МИР ПЛАВНЕЙ…А в плавнях камышиКак будто крыты лаком.Мне любо в той тишиС полночным полумраком.

О, стимул для пера — Мир плавней у Херсона!Гладь полного Днепра Черна. Устала. Сонна.

И странен жёлтый стройСтеблей, застывших стоя.А воздух — с теплотойПредлетнего застоя.

И вял, и грустен плеск,И борт у яхты ходок,И бледен лунный блескПустых соседних лодок.


26

Вот так: любовь к ДнепруВ глухой ночи херсонской.

…А ночь ползёт к утру,К рассветной лени солнца.

И я на днище лёгВ тени стеблей примятых…Украйна. Мой порог.Конец пятидесятых.

* * *В насыщенную среду ассоциаций…К. Паустовский

В насыщенной среде ассоциаций,Где юных лет заветные места,Вдохну я снова аромат акаций,Пройду у пирса около моста.

Спущусь к Днепру Торговым переулком,Переплыву на катере на пляж.Скрипят борта, гудки взвывают гулко,Песок и зыбь — как сказочный мираж.

Они со мною: лишь прикрою веки — Пред взором сноваДетство и Херсон,И бродит юность в отошедшем веке,И груз годов пока что невесом.

О, дальний опыт двух семей столичных,О, стылость поздней жизни холостой,Пока вас нет,Я весь во днях тепличных,Где южных трав лекарственный настой.


27

И всё же…Мыслей под пером капризным — Калейдоскоп в насыщенной среде!В ней было счастье. Было горе тризны.Привычен путь к негаданной беде.

Увы, не стало папы, мамы, Аллы,Пополнил прах насыщенность среды,И память гложут горькие обвалыИ кладбища с засильем лебеды.

И к жизни тяжкойГоры иллюстраций,Летящих дней отравленный настой, — Вот суть среды моих ассоциаций,По мере лет и грозной, и густой.

* * *…А я пишу на Щёлковской,Бурлив и крепок стих.Ещё в грядущем колкости Завистников моих;

И сплетни их досужие,И властный оговор, —Перо моё натруженоИм всем наперекор.

И всё ж, вполне негаданно — Всего могло не стать — Взыграла канонадою Завистливая рать.

Ростки глубинной завязиРождали произвол.


28

Но средства против зависти Никто не произвёл.

Так — хваткою завзятою — К успехам за грядой! Пока семидесятые, Пока я молодой.

Крутой порог Гольянова,Огонь в шальной груди.Надежда — та не вянула,Напасти — впереди.


29

Татьяна ПЕТУХОВА — член Союза писате-лей России. Работает учителем русского языка и литературы, педагог в третьем поколении, по-четный работник общего образования. Автор сборника стихов и книги сказок. Лауреат кон-курсов «Венок Некрасову», «Экология созна-ния». Неоднократно печаталась в альманахах «Литературные россыпи» и «Венок Некрасова».

* * *Иконы тёплое мерцаньеИ строгий ликСвечи живое трепетанье —Прозренья миг.

Внимая Божью справедливость,Вдруг познаёшь,Что доброта, что гнев, что милость,Зачем живёшь.

А за стенами — город шумныйИ суета,И не слышны сквозь ритм безумныйКолокола.

А сердце памятливое просит,Как звёзд в ночи,И милости, и состраданьяПод тёплым пламенем свечи

Татьяна ПЕТУХОВА

30

* * *Купол старой церквушки вдали,Свет вечерней зари над домами.Мне пять лет, я сижу во двореИ тихонько скучаю по маме.

Неожиданно Ангел с небес,Пролетев перед домом и садом, Белоснежных сложив два крыла,На скамейку опустится рядом.

Ангел чудный! Таких я давно Лишь видала у бабушки в книжке.Улыбнётся он мне и шепнёт:«Ну, какие проблемы, малышка?»

Всё тогда я ему расскажу!Что дразнился соседский мальчишка, Что по маме скучаю и жду,Что подарят с картинками книжку,

Что упала недавно совсем, Вот в зелёнке болячка какая!Кашу манную плохо я ем,За забором — крапива большая!

А ещё…а ещё…а ещё… Улыбнётся посланец небесныйИ, крылом чуть задев мне плечо,Пропадёт, словно в сказке чудесной.

Как неправильно сделала я!Всё трещала сама без умолку!Не увижу теперь два крыла, Может, кинуться в небо вдогонку?!


31


Так, ругая себя и казня,Вдруг замечу: болячка пропала,И в лучах уходящего дняЦерковь дальняя ближе чуть стала.

МЕТРОХолодный мрамор нарисует мне сюжеты,Как выдумщик-художник на холсте,Лучами солнца все они согреты,Морской пейзаж и чайки на песке.

Осинок тонконогих стайку я увижуОсенним днём, прозрачным, золотым,Играет ветер озорной их кроной рыжей,Зовёт взметнуться к облакам седым.

Пески в пустыне… Не окинуть взглядом…Упругий знойный воздух, как струна,Бредёт погонщик со своим верблюдом рядомТуда, где небу звёздному нет дна

Иль даль полей осенних, снега ждущих,Когда пронзительно морозен день,И вижу я себя среди идущихПо краю леса вдалеке людей.

А рядом — скромные карельские берёзы,Уступ скалы, озёра — синь и гладь.Шум поезда в мои ворвётся грёзы,Нарушив тихих мыслей благодать.

Холодный мрамор нарисует мне сюжеты,Кисть живописца так скользит легко!Лучами солнца все они согреты.А просто я жду поезда в метро.

32

* * *Опять не достоялась в очередь к Нему,А так молила, так тянула руки!Хотела, чтоб помог нести мою беду, Просила: «Боже, ты избавь меня от муки!»

Ну что же, буду жить и с мукой, и с бедой.У тех, кто достоял, наверно, хуже дело,А мука — мой пожизненный конвой,Но ведь всё время я её терпела!

А может, подружиться с ней, шутя,Надменной, подлой, и таскать с собой повсюду?Ведь тоже ей несладко жить, следя,А вдруг забудусь, вдруг весёлой буду?

Нет! Не получится, ох, как хитра она.Плетётся, ни на шаг не отставая.А иногда и тешится сама,Исподтишка мне иглы в сердце загоняя.

Смысл высший мне увидеть надо в том,Что не смогла я до Него рукою дотянуться,Оставили мне помощь не потом,В такой беде, перед которой горы гнутся.

А эту я должна нести сама,На помощь, никого не призывая, Другие в очередь пусть встанут без меня.Я справлюсь, никого не обвиняя.


33


ОСЕНЬЗолотую чёлку Раскудрявил клён, Межит веки ёлке Сладкий тихий сон.

Занялась рябина Всполохом кистей. Пахнет влажной жнивой, Шляпками груздей.

Неба глубь бездонна И прозрачен лес. Дышится так ровно, Прощается — всех-всех.

ПТИЦАМ — НЕБОПтицам — небо, волнам — море,И простор, простор, простор!А душа — томись в неволе,Небо — в клеточку узор.

Если вывернешь наружуСлёзы, мысли, песен гладь,Кто-то чёрный обнаружитИ её за горло — хвать!

Не поётся ей, несчастной,Не сидится взаперти,Хочет, глупая, ненастныйДень согреть и расцветить.

Что ж, бедовая подружка,Будем горе горевать?Ты ж похожа на веснушку —Не замазать, не сорвать.

34

Из тюрьмы — скорей на волю,Пусть холодный ветер с гор!Пусть насмешки, за спиною — Небо — в клеточках узор.

Птицам — небо, волнам — море,Эх, пройдёмся — бровь дугой!За свободу цену вдвоеЗаплатили мы с тобой.

ПЫЛЬНЫЙ АНГЕЛ(В Бобровом переулке, в одном из окон,

я увидела на подоконнике фигурку ангела)

Глядит на улицу печальными глазами,Покрыты пылью белоснежных два крыла.Ну почему бы не парить ему под небесами?Какие у него здесь неотложные дела?

Зачем и кто такую шутку злуюСыграл с тем, кто был послан нас хранить?Пришла ж идея в чью-то голову хмельнуюЕго на пыльный подоконник посадить!

А улица шумит, бурлит, бежит куда-тоИ задыхается от выхлопов машин, Надеясь на дождя вечернее стаккато, Безумеет от духоты и визга шин.

И, чувствуя себя вершителями судеб,Не ведая своей душевной пустоты,Смеются, говорят, решают что-то люди,И с укоризной Ангел смотрит с высоты.


35


О белый Ангел! Ты прости нас глупых!Мы в суете забыли о тебе.И кроткий ангел тянет к небу рукиВ немой и круглосуточной мольбе.

СЛОВОСлово — песня, слово — мяч,Что к тебе вернется вскачь,Слово — праздник для души,Слово — гром в ночной тиши,

Слово — тихий смех подруг,Теплота сомкнутых рук,Слово — воздуха поток,Ледяной воды глоток.

Слово ранит, Слово бьёт,Слово манит, Слово рвётДушу, сердце пополам.Я за Слово жизнь отдам.

СНЕГ ИЗ ВАТЫСнег из ваты, свечи, ёлка,Дед Мороз придёт большой,Чудеса под веткой колкой — Верит в них малыш любой.

Снова я хочу в то время,Где снежинки, зайки, волк,Бабка-ёжка дружит с теми, Кто испортить праздник мог.

36

Мы все храбрые, спасаемВ красной шапке Новый год,Злого Лешего прощаем,Вместе водим хоровод.

Мандарины пахнут ёлкой,Новым годом, мишурой,Быть бы мне снежинкой звонкой,Ну а маме — молодой.

СНЕЖИНКАОднажды падала снежинкаС бездонной высоты к земле,Мечтала, маленькая льдинка,Тут счастье обрести себе.

Её кружил холодный ветер,Хлестали ветви по щекам,И день морозный не заметил,Что чудо прилетело к нам.

Сиять заставив каждый лучик,Кружилась в танце не спеша,И хмурились большие тучи,Завидуя, что хороша.

Вот отдохнуть она присела Прохожему на воротник,А человеку мало дела,Он по своим делам спешит.

Поник усталой головою,Глядит под ноги — гололёд.Снежинка шепчет: «Что с тобою?Кто, как не я, тебя поймёт?»


37


Молчит уставший работяга,Дорога к дому далека.Совсем измучилась бедняга —Смотрели тучи свысока.

Всё больше, больше распаляясь,Твердила путнику: «Смотри,Земля красивая какая!Ну улыбнись, ну не грусти!»

А человек её не слушал,Вертел проблемы в голове.Вошёл в подъезд, из лифта вышелИ повернул ключи в замке.

Не дождалась она ответаНа восклицания, мольбы.Растаяла, как дымка летом,И стала капелькой воды.

А человек расправил плечи,Решил: «Проблемы? Наплевать!»И в этот чудный зимний вечер С женой отправился гулять.

* * *Солнце рыжее в ладоняхОсторожно подержу,Теплоты его кусочекЯ в кармашек положу.

Солнце, ты сияй на небеВысоко и далеко.Отпущу тебя с ладоней,Сохранив твоё тепло.

38

Пусть у сердца оно дышит,Греет лаской и добром,А душа — живет и слышитЗвуки мира за окном.

Свист синицы, шелест листьевШум дождя и капель звон,Как рябина машет кистьюКаждому, кто входит в дом.

Не остыть тебе в кармане,Будь на улице мороз!Рассчитаюсь не деньгами —Теплотой сердечных слёз.

СПРЯТАЛА ПОД КОФТОЧКОЮ КРЫЛЬЯСпрятала под кофточкою крылья,Чтоб казаться женщиной земной,Прибралась и поборолась с пылью —Скоро грозный муж придёт домой.

Стол накрыла, каши наварила,Разлила в стаканы крепкий чайИ забыла всё, что с нею было…Ну, подруга-память, выручай!

Ах, летала, и душа так пела!Вот поля, вот белых яблонь дым…На песчаном берегу сидела, Руки не разняв, с любимым, с НИМ!

И смеялась, о любви шептала,Ветер приносил далёкий запах роз,По тропинке к озеру бежала,С трав сбивая бриллианты рос.


39


В роще с липой и берёзой пошепталасьИ грозу просила подождать,Чтоб с любимым тихо попрощаться,А потом до дома добежать.

От восторга, вновь расправив крылья,Захотела в небо, на простор!Ах, как хочется, чтоб это было былью….Муж пришёл. В глазах — немой укор.

ЧЕРЕЗ ВЕКАПрадедушка! Мой предок неумелый! Твой лик я вижу за метелью белой. Кто ты? Паяц или герой, Не гнущийся ни под какой бедой?

Однако — черт, не разглядеть отсюда: Их стерла лет прошедших вьюга, Хоть мы не встретились, но я тебя люблю И часто на себе твой взгляд ловлю.

Ты не умел богатства мне оставит ь, Скупцом я не могу тебя представить. Ты щедрым был. Смеялся, хмурил брови, Не падал духом в воле и в неволе

И жил взахлёб. И ветер треплет кудри, И прост твой путь, и век твой неподсуден. Ласкаешь гриву своему коню, Целуешь юную прабабушку мою…

Дела твои-свершенья, грех-не грех. Мой юный прадед, я люблю твой смех И жить стараюсь, чтобы сердцем не черстветь,Несчастье — плачу, радость — буду песни петь.

40

Молюсь, чтоб успокоилась душа, Так ты просил у Бога, чуть дыша, Горячим шёпотом спасенья от беды.Так мы с тобой похожи? Я и ТЫ…

Я — плоть и продолжение твоё!Дай сил на счастье трудное моё, Через века мне руку протяни,Прости нас, глупых, за неправедные дни!

* * *Я сегодня повстречала ЧУДО — Столб из солнца на тропинке рос.Удивилась я: «Средь бела дня, откуда?Этакую радость кто принёс?!»

В нём кружились бабочки, пушинки.До него дотронулась рукой — Захотелось свет собрать в корзинкуПро запас. И унести с собой.

Рыжий, он вертелся, не давался,Хочешь, мол, ты здесь меня смотри,Надо мной прохожий посмеялся:«Свет есть свет, ну что его ловить?»

Я же — бережливая хозяйка(вдруг случатся сумрачные дни):Выну из запасов лучик: «Ну, давай-ка,До столба большого дорасти!»

Принесла домой корзинку с солнца светом,Заперла с картошкой в кладовой,Утром заглянула — мне ответомПыль была на дне корзинки той.


41


Нет, не сохранить лучей в кладовке.Затхло там. Они там не живут.На просторе можно греть о них ладошки,В сердце поселить — пусть там растут.

А потом дарить. Пускай резвятсяСолнечные зайчики в траве.Вот тогда и ЧУДО, может статься,Снова встретишь в утренней росе.

42

Людмила САНИЦКАЯ — кандидат ме-дицинских наук, врач высшей категории. Занимается литературой в течение многих лет — пишет лирические стихи, очерки, биографические эссе. Темы её творчества — сложный мир человеческой души, природа родной земли.

Автор четырёх поэтических сборников и книги мемуарной прозы «Вверх по ру-чью». Публиковалась в журналах «Юность», «Простор», «Будь здоров», «60 лет не воз-раст», международных альманахах «Муза» и «Связующее слово», альманахах «Москов-ский год поэзии», «Литературная республи-ка», «Синева на крылах», «Небеса любви»,

«Краски жизни», «Стихотворный светоч», «Мы рождены для вдохновенья», «То пятое время года», «Судьба России»1. Публикуется в периодической печа-ти, постоянный автор литературной страницы «Медицинской газеты».

Людмила Саницкая — член Союза писателей России, Союза писателей XXI века, член Литературного клуба «Московитянка» Центрального Дома лите-раторов, Литературного объединения Центрального Дома учёных, Регионально-го общественного Фонда содействия развитию современной поэзии «Светоч».

Является лауреатом литературной премии им. М. А. Булгакова.

ПАМЯТЬОреховое дерево у дома,Тропическое солнце Ферганы…На карточке семейного альбома —Мой отчим, не вернувшийся с войны.

Смеётся, с мамой молодой в обнимку.Так оба хороши и влюблены,Что счастье проливается со снимка…И дата — за неделю до войны.

1 «Золотое руно».

Людмила САНИЦКАЯ

43

Письмо — солдатский серый треугольник —Последнее из крошева войны.И выраженье неизбывной болиУ мамы — до конца, до седины.

Теперь, наверное, они опять в обнимкуСтоят среди небесной тишины.И мама молодая, как на снимке, И отчим, не вернувшийся с войны.

ДОМ ТВОРЧЕСТВАВсё тот же Дом, пленяя и маняНаивностью и ветхостью ампирной,Всегда не замечающий меняВ задумчивом молчании надмирном,Он так же светит сквозь узор листвыМолочной белизною колоннады.А мне довольно гроз, дождя, травы,Чтоб стать своей в запущенности садаИ поспешить захлопнуть ноутбукИ в путь пуститься по сырой тропинке…А ночью слушать отдалённый стукСтаринной, верной пишущей машинки1.

* * *Ветшает наш писательский приют.И ниже прежней кажется ограда…Но сосны здесь до неба достают,И так же бел рисунок балюстрады.

В пространстве своего полукольцаОна, как прежде, выслушать готова

1 Существует легенда, что по ночам в старом корпусе Дома творчества работают жившие здесь писатели.


44

И откровения титана и творца,И строки малые отеческого слова.

Ветшает Дом, но всё светло крыльцо,И так же он отогревает сердце,Как навсегда любимое лицо,В которое глядеть – не наглядеться.

* * *Птичий посвист строкой монотоннойДа листвы полутень-полусвет…В этом мире спокойно-зелёномМожно жить до скончания лет.Можно думать, что в этой аллее,Где витает великая тень,Старый дуб обо мне пожалеет,А весной распахнётся сирень.Можно жить в безвоздушном пространстве,Растворясь в городской толкотне,Если знать, что есть сад Гефсиманский,Что он, может, вздохнёт обо мне.

* * *Во сне ли, наяву — в словесной мглеБлуждаю в тщетных поисках глагола.И так в душе беспамятно и голо,Как будто слов не знали на земле.

Одни лишь междометия влача,Бредёт сознанье, жалуясь и плача,Забыв о том, что жизнь и есть удача,Счастливый случай с Божьего плеча.

Случайна жизнь, случаен слов недуг…Надолго ли — не мне Ему перечить!


45

Но если непрерывен сердца стук,То не прервётся звук родимой речи.

* * * Всего лишь — чуткий к Слову слухДа небольшой словарь.Но поэтический недугСегодня, как и встарь,Владеет сердцем и душойИ пробует перо…Живёт словарик небольшой, Где Веди и Добро.

* * *Я люблю этот месяц озябший,Эту грусть листопадных дождей,Эти листья, что за руки взявшись,Укрывают асфальт площадей.Свет раздумья и тихой печали,Затаённый рембрандтовский свет…Всё — любовь, у которой началаИ конца, как у родины, нет.


46

Алексей КЛОКОВ родился в 1974 году в Костроме. Детство прошло в городе Данков Липецкой области. В 1996 году окончил исто-рический факультет Воронежского универ-ситета. Историк, переводчик, преподаватель английского и финского языков.

СНЕГ НА РОЖДЕСТВОНа встречу с грязной и сырой И неприветливой землёй Из облаков высоких, Без шума, без упрёка Слетает чистый добрый снег. И вспоминает человек Схожденье Бога.

НА СРЕТЕНИЕЧудны дела Твои, Господи.Руки, хотевшие выскоблитьСлово из книги пророческой,Держат от Девы Рождённого,Благословляют Родившую.

Алексей КЛОКОВ

47

* * *Течёт река, бегут по небу тучи.И всё земное свой меняет вид.А чуть поодаль, на высокой круче,Спокойный храм стоит, плывёт, летит.

И ничего враждебный мир не можетПоделать с ним, и время не войдётПод эти своды, если там живётНаш вечный Бог, всегда Один и Тот же.

ХУДОЖНИКРодился, жил, преставился, и ныне В земле и над землёй, но до сих пор Поёт прозрачных красок славный хор, Поют изгибы плавных тонких линий

Гармонию и святость Вышних Сил, Блаженство и покой селений Божьих, Где радости исполненный художник Стоит пред Тем, Кого изобразил.

Алексей КЛОКОВ

48

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ — поэт, прозаик, критик. Родился в 1969 году. Детство и юность провел в Красно-даре. В 1995 году окончил сценар-но-киноведческий факультет ВГИКа (мастерская Н. Н. Фигуровского), в 1999 году — аспирантуру при кафе-дре кинодраматургии. В разные годы работал фотографом, журналистом, литературным редактором, сценари-стом рекламных роликов, криэйте-ром и копирайтором, начальником отдела клубной жизни в редакции газеты «Книжное обозрение», был ведущим передачи «Дом фантасти-

ки» на интернет-канале «КМ.РУ». Член Союза Писателей России (МГО СП) и Международного союза журналистов. В настоящий момент — заместитель ответственного редактора приложения «Независимой газеты» «Ex libris», возглавляет Секцию по фантастической и сказочной литературе при МГО СП России, преподает на Литературных курсах при этой организации. Ав-тор поэтической книги «Дневник наблюдений за природой: стихотворения» (М., «Воймега», 2011) и книги о фольклоре «Древний миф и современная фан-тастика, или Использование мифологических структур в драматургии фан-тастического кино» (М., «Издательство Независимая газета», 2010). Стихи пу-бликовались в сборниках в Петербурге, Москве, Твери, Луганске, Краснодаре, Кишиневе, Днепропетровске, Нижнем Новгороде. Лауреат ряда литератур-ных премий и почетных наград.

ВОСЕМНАДЦАТЬ ПЛЮС (18+)Я пью водку и слушаю блюз...Вот уже — восемнадцать плюс.Перед трапезой не молюсь.Вот ещё — восемнадцать плюс.А от телепрограмм плююсь.И еще восемнадцать плюс.

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

49

Ну, конечно же, матерюсь.Вот опять восемнадцать плюс.И желаний своих не стыжусь.И опять восемнадцать плюс.С нежностью вспоминаю Союз.Вот опять восемнадцать плюс.Сто восемь в сумме набралось тут,А столько в нашей стране не живут.Пугает такой расклад,Неужели меня запретят?

* * *А у меня дома есть, что пить.А у меня дома есть, чем закусить.И некому остановить мою прыть.Ну, что мне еще у небес просить?

А у меня дома пить, что есть...Так выпил, заел и сказал: «Ку-ку!»Пить в одиночку — какая жесть!..Ну, так наливай, дописав строку...

ПРО КАПЛУНА, КАПЛАНА И КОЕ-ЧТО ЕЩЕ Евгению Лесину

В магический день единенья двух лунИ звезд, уцепившихся в звенья,Меня в точку мудрости клюнул каплун,И было мне тут же знаменье.

Я понял, что точка, куда он клевал, —Мое Золотое Сеченье.А раньше я просто на этот овалБездумно искал приключенья.


50

С понятием этим — не все просто так.Ведь это — топоним и званье,И вывод, и довод, и символ, и знак,И качество, и состоянье.

У сфер запредельных — неведомый план,Неясный, мистический даже...Но был бы на месте каплуна — каплан,Меня бы он ранил туда же.

ЕНОТЫ-БЕГЕМОТЫ— Мои милые еноты,вы зачем — не бегемоты?

— Потому что неохотабыть еноту — бегемотом…

— Дорогие бегемоты,почему вы — не еноты?

— Вот уж больше нет заботы —бегемоту быть енотом.

— Что ты, что ты, что ты, что ты… —загалдели тут еноты. —Лучше дайте нам работы,постирать, погладить что-то…И лишите нас компота!Только лишь не превращайтенас, енотов,в бегемотов!

— Что ты, что ты, что ты, что ты… —зашумели бегемоты. —Мы достанет пулеметы,соберем полки и роты,сносим куртки, стопчем боты…


51

Только лишь не превращайтебегемотовнас — в енотов!

Вот такие обороты.Кому в лес, кому — в болото.Кто боится самолета,А кому летать охота…Ну, а кем родился кто-то,Тем тому и быть… Вот то-то!

СЧИТАЛОЧКА ДЛЯ ТЕХ, КОМУ ЗА СОРОК Мы делили апельсин, Много наших полегло. Народный фольклор

То ли пили, то ли ели,То ли дождик, то ли снег…Вспоминаю, как качелиНачинали свой разбег.

Было время, были люди —Синий глаз и красный рот.Нас таких уже не будет —Все цвета наоборот.

Красен глаз, а губы — сини,А в бородке — белизна.Получился флаг России,А она у нас одна.

Только мы уже другие —И маячит вдалекеЗа тоской по ностальгииНостальгия по тоске.


52

В сапогах ли по паркету,Босиком ли по росе —Были мы, да больше нету.Были мы да вышли все…

То ли рыбы приходили,То ли звери плыли к нам…Трали-вали, тили-тили,Шишел-мышел, трам-пам-пам…

ПРИКЛАДНАЯ ОРНИТОЛОГИЯЧем любопытен козодой?Он не козел, а — с бородой.И весь — седой.

Чем интересен коростель?Пешком он ходит в Коктебель.За сто земель.

У каждой птицы норов свой,Будь хоть пешком, хоть с бородой —Пой, песню, пой!


53

Светлана МАШЕВИЧ — член Москов- ской городской организации Союза пи-сателей России. Автор трех поэтических книг: «Кувшин» (2002), «Прозерпина» (2003), «Быть на земле» (2011). Финалист конкурса «Литературное достояние Рос-сии» (2013). Награждена орденом «Про-фессионал России».

* * *Сквозь шумный двор, где сушится бельёВ загоне крашеном, где пыльная крапиваИ лопухи беснуются, жильёКирпичное в осаду взяв, где дивоКак хороша, в иголках вся сосновых,Прогретая трава, где муравейВзбирается на шишку — видно, новыхНасыпало за зиму, где ветвейТакое множество, что раскачали небо,А корни мощные подняли над землёйСтвол корабельный, и плывёт за мнойСквозь шумный двор, где больше жизни не был,

Где матушка зовёт уже домойС балкона в бархатцах пушистых, в старыхНагромождениях, ещё табак душистый;Сквозь шумный двор, где босиком по лужам,А подорожник вылечит все раны,Бежишь, бежишь, наверно будет ужин

Светлана МАШЕВИЧ

54

В большой семье; где, с сорняками дружны,Свистя в стручки акации, давноКак сорняки растут, взрастая, судьбы,И ветры бьют в раскрытое окно.

Сквозь шумный двор, вдыхая полной грудью.И сердце чувствуешь — как будто есть оно.

* * *Грачи расхаживают по богатой пашне,И небо расчертили проводаДля всяких птиц. Часы на белой башнеСчитают голуби. Лягушки из прудаПереселились в новые квартиры,И пенье звонкое несётся из трубы,Поросшей мохом мягким. Пахнет тиной,Накрапывает дождик, тёплый, смирный;Подпрыгнул воробей на мостовой.

Не может быть, чтобыВ гостеприимном мире —И нет пристанища.Не может быть того.

* * *Я называюсь именем, мне местоЗаказано под сенью голубой.Пускай игра, но я играю честноСо временем, отпущенным тобойНа воли вольные. Средь бойни, меж лукавых,Решающих, кто краше и правей,Я тот, кто знает, как колючи травыи у кого есть козырь в рукаве.


55

* * *Лягушье пенье из пруда,Травы болотная прохлада.Здесь черпалась ведром вода,Вода, цветущая для сада.

И водомерки цепкий шаг,Как посуху; и прут берёзыСияет в пыльных камышах,И белоснежный, и морозный —

В такую-то жару. И скалСкольжение и осыпанье,И сумасшедшего пескаПолёт лихой и ликованье.

И мой карьер сейчас под ним,Зарос бурьяном и камнями,Как прожитые мною дни,Как жизнь, наполненная днями.

* * *Светило солнце мне, нарядной и красивой,Резвился ветер мой, бидонами гремяУ бочки с квасом возле магазина,И чей-то голос горький Не покинь меняШипел в динамике. И воробьи носились,Верша свои небесные круги.Иду с мороженым. И были мне по силам Широкие отцовские шаги.Трубил оркестр, крутились карусели, И облака вздымались из лесов,Как от мангала дым; и в глубине аллеиСинело озеро, и пройденный песокЗалез в сандалии, но мне… — туда мне,


56

На чортово на это колесо,Где незнакомый, судьбоносный, дальний,Метелью занесён, дождями смыт,Весь город мой: столбы, дома из камняИ тротуары из широких плит.

* * *Я в этом городе, казавшемся другим,На этой улице — где не дома, а даты,Взнесённые камнями из могил,Я в городе моём жила когда-то

На этой улице, где тополя, как снег,Летят, летят — и не лететь не будут.Они влетают в сон, и я во снеНа улице моей, из моего оттуда,

Где за спиной шаги и силуэт в окне,Где тени от домов путь преграждают мне.

Где каждый ветра вздох и каждый треск ветвейСледят следы мои на выжженной траве.

Где призраки надежд с тревогой заодноИ сердцу зябкому доверено одно:

Что дом лишь угол свой, где ты сидишь до светаИ вызываешь номер —Мама.Нет ответа.

* * *Марионеточный и звонкий,Ты, голос, невесомым стал.И балаганные постройкиХолодный ветер разметал.


57

Как будто бы, в сопровожденье тениПо лестнице взбираясь со свечой,Ступаешь в высь, а там — там нет ступени,Там звёзды разлетаются в смятенье,И только ночь подставила плечо

Безмолвное, как преданный лакей,Хранящий под ливреей ужас знанья;

И чувствуешь на собственной щекеИстории горячее дыханье.

* * *Полдня прошло, полвечности упалоНа землю смирную и снегом замело.Нависла туча, и луны не стало.Горячий лоб, холодное стекло.

И невозможно отойти ко сну.Времён канат безжалостен и прочен. И ночь прижалась к моему окну.Ей тоже одиноко, бедной ночи.

* * *Один верблюд, второй идёт, четвёртый…Песок горячий сыплется у ног.И бьётся в бок тяжёлым длинным свёрткомКаменьями расшитое сукно,

За шагом шаг всё бьётся в бок верблюжий. Между горбов протянуты ремни.А за окном метель. Метель и стужа.И фонарей дрожащие огни.


58

И ночь уже как будто на исходе,И посерело чёрное окно.А в бурдюках ворчит и тихо бродитРазбавленное кислое вино.

И тащится ничейная поклажа.Пылает солнце в призрачной тени.Их нет, верблюдов тех, они миражи.Их нет совсем — но как же, вот они:

Шестой идёт, седьмой верблюд, девятый…Вцепилась в шерсть колючая еда —Да и запуталась. Эх ты, горбатый!..Горбатый, рыжий — в общем, как всегда.

Мы скот, мы вьючный скот. Жратва — отрава,Гогочет в ухо пьяненький злодей:Погонщику всё — право и расправа,Всё травля анекдотов и людей.

А мы чем хуже? Сами мы с усами —Весёлый нынче выдался народ:И-и-ех, однова живём! И-и-ех, пляшем на вулкане!Гуляй, босота! И-и-ех, дыра в кармане!Никто дыру в кармане не зашьёт.

Да ладно — дыры… Как без дыр в хозяйстве?На свете нашем так уж повелось.Ведь даже и у боженьки в пространствеКосмическом без дыр не обошлось.

Окно белеет. Светится бумагаНа письменном столе. И ты пока что есть,Моя тревога и моя отвага,Прекрасная бессонная болезнь.


59

И станет утро ледяным туманом.Восстанет ночь — хохочущий обман.И караван бредёт за караваном,И караван за караваном,За караваном караван.

* * *Я не уйду. Мы снова, как и прежде,Один народ, и нам нельзя уйти.

Нам не уйти. И зыбкие надеждыНа все долой волной встают в груди

И заливают грудь. И подвигают сердцеВ худом пальтишке выстоять в утра.

Мне б так хотелось где-то обогретьсяИ государству нашему добра.

И небо застывает бледным светом,Вершая день, и снег несёт крупой

На варежку мою. И бьются с ветромМятежные знамёна над толпой.

* * *По тонкой ниточке, прочерченной твоимКарандашом решительным, весёлым,Иду, цепляя воздух. И под нимВсё зыбким видится и невесомым —

Не то что пар, сгустившийся вокругДо самых плотных атмосфер, до плоти.И стая бабочек — моих подруг —Летит ко мне на ветре-вертолёте.


60

* * *Ты лучший мой учитель, боль.

Будь неотвязною, забота,И изнурительной — работа,И мёртвым — час на мой покой — Без сновидений, без желаний.Я оглушительных мечтанийДевятый вал, девятый войНе в силах удержать иначе.На все запоры заперт ящикМоею твёрдою рукой.

* * *На набережной девушек кадрят,И, чёрное, кому-то шепчет море.А под платаном фонари горятИ тень ползёт. Цыганское подворье.

Здесь шали пёстрые медяшками бренчатИ милостыня сыплется в горшки.Здесь прокопчённый теплится очагИ в дыме пряном притомились шашлыки.

Здесь на горбу у карлика в лорнетМакака пялится на пьяную гульбу.Здесь птичка добрая за сто монетМне вытянет нарядную судьбу.

А водоросли тихою змеёйПовыползали, пенные, из вод.И море выдыхает сонный знойИ, чёрное, — встаёт, летит, поёт.


61

Галина БОГАПЕКО — член МГО Союза пи-сателей России, Союза писателей XXI века, Рос-сийского союза писателей, автор четырнадцати поэтических книг, десятков публикаций в обще-российских и московских изданиях, в том числе в газетах «Твой успех», «Поэтоград», «Московский литератор», «Литературные известия» и других, в сборнике «Российские поэты», в альманахах «Поэт года», «Литературная столица», «Новый енисейский литератор», «Подольский альманах», в коллективных сборниках «Детская литерату-ра», «Юмор», «Лирика» и ряде других. Неодно-кратный участник книжных ярмарок, номинант ряда конкурсов, награждена дипломом имени М. Ю. Лермонтова «Недаром помнит вся Россия»,

дипломом альманаха «Литературная республика», дипломом и орденом «Зо-лотая осень» им. С. А. Есенина, медалью М. Ю. Лермонтова. Стихи Галины Богапеко переведены на болгарский язык.

ВДОХНОВЕНИЕ Я приду к тебе, Отар,Не узнав меня, ты спросишь:«Ты зачем пришла ко мне?Проходи, пришла коль, в гости!»

Я приду к тебе, Отар, —Обнажусь и стану в позу,Не успеешь взять ты кисть —Превращусь в прозрачный воздух. Я приду к тебе, Отар, —В бездну превращу твой дар!Грязь открою бытия!Где ж поэзия твоя?

Галина БОГАПЕКО

62

Я приду к тебе, Отар!Неизвестность, вечность я —Половина бытия,Половина Божий дар!

ТЫ И У БОГА Я Ты и убогая, ты и обильная… А. Н. Некрасов

Ты и у Бога я! — Мы оба сильные!Страна моя — Россия милая!Ты в топях, в ливнях, Ты тополиная —Листвой шумящая: «Дорогой длинною…»Умом искрящая в безумстве времени,Тоской слезящая в тяжёлом бремени…Зарёй алеющей ты обновляешься,Надеждой тлеющей молясь, меняешься…

РОДНАЯ РУСЬ! Как душно в клетке! Как тесно в клетке! —Взлечу на ветку рябины красной.Вдохну небесной прохлады светлойИ клюну ягод зарёй атласных.Вспорхну до выси — проветрю мысли.Вдохну и свистну: «Родная Русь!Дай коромысло, чтоб вёдра чистойВоды искристой набрать из выси,Спуститься в мглистость эквилибристкой,Из вёдер прыснуть водой росистойНа землю-пристань, где путь тернистый,И святость, Русь, тебе вернуть!»


63

УХОДЯЩЕЕ ЗНОЙНОЕ ЛЕТО Блёкнет пурпур уходящего знойного летаВ страстных объятьях капризной осенней блудницы.Щедрое лето бросает свои самоцветыК царственным ножкам и плотью спешит насладиться.

Дни сочтены! И корону надела царица!Лето дождём смывает коварная власть!И с листопадом кружится Осень-царица,В вальсе парадном свою усмиряя страсть!

СТАНЬ!Дорога очень далека,И нет уж сил у ишака!Да, дело — дрянь!И смотрит ангел свысокаНа ишака и на меня:«Смени скотину на коня!»Отстань!

Я всё сижу на ишакеИ лишь мечтаю о коне.Но нет коня!Ишак шатается, идёт,Вот-вот на землю упадётИ разобьёт меня!

Спустился ангел свысокаИ превратил меня в коняИ в сталь!Скачу, лечу куда-то вдаль.Мне ишака совсем не жаль!Дань!


64

Ишак — мой внутренний обман!Я — ураган! Я — океан!Стань!

ОДИНОКАЯ И заокала река ОкаБерегами около — «Соколы, соколы!»Колокольчики звенят соколам:«Одинокая, одинокая!»Травушки шумят около соколам:«Одинокая, одинокая!»И букашки шуршат около соколам:«Одинокая, одинокая!»

ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ В. ПЕЛЕВИНАВ некой комнате много народу.На табуретках — творцы и уроды,На стульях кривых сидят разные люди —Сидят на узлах, на железной посуде. Кто попроворнее — занял два стула.В комнате душно, глохнут уши от гула,Шумно, противно и очень тесно,Кто-то себе не находит места.И этот «кто-то» сгоняет кого-то.«Душная комната» — это обёрткаМира, в котором они все живут —Сквозь невзгоды, борьбу, унижения, стон…Сидят и жуют то, что им подадутНа иллюзорный невидимый стол…Но каждый имеет свой собственный трон —Огромный, просторный, ввысь уходящийНад этим миром!Яркий, сверкающий, прозрачный —Мир — от факира без рэкетиров —


65

Он иллюзорный однозначно!Трон — властителя мира, власти его!Трон легитимный! Кто взойдёт на него?Кто это решит? В этом мире забавном Самое главное — Трон принадлежитЛюбому из них по праву!Но взойти на трон очень сложно.Сесть на трон почти невозможно.У вас есть вопрос? У меня есть ответ:Трон — на месте, которого просто нет!Пустота в пустоте сейчас пребывает.Но место пустым никогда не бывает…Примите, мечтатели, к сведению:«Надежда всегда умирает последней…»

СУЕТА СУЕТ — НЕБЫЛИЦАСуета сует — кругом бегомПо давно знакомым маршрутам.Бежим и не видим ничего,И нет ничего как будто.И день изо дня — суета, беготня:Дом, магазин, работа…И в сумерках к дому спешим всегда —Есть в этом от роботов что-то. Жил робот — один среди людей,Его изобрёл кто-то.Ходил он по улицам каждый день,Тихий, спокойный и кроткий.Он запланирован был на ходьбу,На подзарядку в скверах, Гулять в мохнатом старом лесуИ разные мелочи делать…И если чего-то робот не знал,То обращался к себе:


66

Кнопку в своей голове нажимал —И получал ответ. Например, он не мог никак понять,Почему люди бегут,И почему у них, надо сказать, один и тот же маршрут.Он кнопку в своей голове нажалИ получил ответ: «Поздно ложатся люди спать,Рано приходит рассвет!»«А что означает слово «спать»?»«Подзарядка!» — ответ.Робот пошёл к реке, присел,Рябью воды любуется,И облака на воде разглядел,И рыбу в реке, и пёструю курицу,Которая, квохча, шла к водеС цыплятами жёлтыми, куцыми. На травку душистую робот прилёгИ стрекотанье услышал.И над ним взлетел мотылёкИ полетел всё выше!Робот снова кнопку нажал:«А как я могу летать?»Ответ: «Идти, спотыкаться, падать, вставать,Если хочешь летать!»Робот нажал кнопку опять:«Хочу я летать и крылами махать!»Ответ прозвучал трёхкратно:«Пора тебе в сквер на подзарядку,Пора тебе в сквер на подзарядкуПора тебе в сквер на подзарядку!»


67

И робот пошёл в ближайший сквер,Сел на скамью, подзарядился.И вот он уже в толпе людей,бегущих! — Бежит, суетится!Думает робот: «Что-то не так,В толпе по-другому влияет заряд!Но хоть бы кто-то остановился!Трамваи звенят, машины гудят,И странно печальные лица.Куда спешат, зачем спешат?Наверное, чтоб зарядиться!»

Он всё-таки выбрался из толпыИ крикнул: «Остановитесь!»И замерли все, оглянулись все —Улыбкой заполнились лица…Ведь вечер такой прекрасный стоял,Хоть в воздухе пахло грозой.Шумели листвой тополя, тополя…Прохладой сменился зной…И, воздух вдохнув, толпа не спешаПошла по мостовой.И гром раскатился, и молнии шарСкатился, и дождик пошёл.Пошёл, чуть дыша, тихонько шурша,Как лёгкий приятный душ,С лихвой заряжая горожанэнергией радости душ. И Робот воскликнул: «Счастливый народСегодня природе улыбки несёт!»

МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ Он много лет один сиделВ пещере, в стенку всё смотрелИ просветленья ожидал.


68

И вот его как будто нет,И только у пещеры светЕго наружу звал. Что ж, дух его был просветлёнИ внешний образ изменён —Он из пещеры вышел.И светом был он ослеплён,Вдохнул чарующий озон,Природный шум услышал.

Он стал прозрачным, словно лёд,Он по дороге шёл.Смотрел вперёд, вперёд смотрел,Смотрел и песню пел:«Инстинкта жизни я лишён,Животной силы тоже,От мыслей я освобождён,Освобождён от кожи,Я светлым стал, прозрачным стал!Я — лунный свет, её кристалл,Я многогранный свет эфира —Его магическая сила!»

Но он споткнулся и упал —Разбился ровно пополам…Бежал мальчишка — часть поднял!Светился пламенем кристалл —Зарю рассвета отражал!И мальчуган возликовал! —Девчонку рыжую позвалИ дал в ручонки ей кристалл! —Вторую половинку,И с пылом девочке сказал:«Люблю тебя, Кристинка!»


69

В ЗАЗЕРКАЛЬЕ Искрятся сосульки, и снежный поток,И топот в потоке идущих куда-то —Куда-то, зачем-то и безвозвратно…Идущих в начало, лишённых сознанья,Идущих в печали — без покаянья,Куда-то, зачем-то и безвозвратно — к причалу…За мнимые стенки зеркал — в зазеркальеОни удалялись, они исчезали…

ЗАМРИ НА МИГМгновенье — кадр! — Как задержать его?А как родить прекрасное мгновенье?Как удержать в полёте вдохновенье,Создать неповторимое твореньеИз праха? Воздуха? Воды? Из ничего?

Божественной иллюзии даноСоздать пространство — чудо-полотноИ бесконечный фильм крутить на нём,И вечером, и ночью, утром, днём.

Замри на миг, уставившись в окно —Нет мыслей? Нет тебя? Нет ничего?Так, кажется, что было всё давно,И ты, как старый кадр, из вечного кино…

Но дудки! Новый кадр! И шелест слышу я!И вдохновлённый бард поёт, что есть земля,И на земле есть рай для грешников земных,Что снова будет май — цветущий май весны.


70

Я ЧУВСТВУЮ С НАРОДОМ ЕДИНЕНЬЕЯ оживаю, когда солнышко встаёт,Когда под окнами, шумя, идёт народ —Мне кажется тогда, что вместе с нимИду я рядом по делам своим…

Стирается моё уединенье —Я чувствую с народом единенье.Я слышу топот, говор — жизнь идёт,И вместе с ней шагает наш народ…

ПАССАЖИР — НЕ ПЕШЕХОДКосоглазый дождик прописи линуетПо листу дорожному, заигравшись всуе,Балагурит, струйный.Ветер-обалдуй по прописям дует,Абстракцию малюет вживую —Что-то на что-то похожее,Бездарную живопись множа.

Голосует ёжик — пешеход-прохожий,одинокий у шоссе,правой рукой к левому боку,Съёжившийся кроткоВ мокрой короткой обёртке,Согреваясь в «шассе», Заклиная в душе шоу сие.

Мог бы хоть под тополь —Весь промок до нитки…Светофор мигает —Робот в чётком ритме.Шум дождя, и ветра, и колёс машинных.Тормознули шины, голос из кабины:


71

«Ты куда? А сколько? Триста? Маловато!»И таксист с улыбкой, явно нагловатой:«Нет!» — ответил быстро, кратко и понятно.И опрятный «газик» мчится без оглядки,И мигает глазик фары для порядка.

Пешеход-прохожий шаг дорогой множит,А в ботинках хлюпает слякоть грязной рожей.Тело трусит дрожью — всё в гусиной коже, А на головке щуплой чуб ко лбу — скорлупкой.На глазёнках лупы, в оправе хрупкой, мутные,На леденцы похожие.

Вот и остановка, и троллейбус тут же.Замедляет ловко — и колёса юзом.И троллейбус грузный выставляет рожки,Открывает пузо прямо у дорожки, На которой лужа. Но куда же хуже?Хуже — «босы ножки»!

Пешеход-прохожий прыгает из лужи —В дверь мысками, пятками,В пузо без оглядки,Съежившись, разъёжившисьЛужей вертикальной в лужу между ножек,В лужу уже в множителе, выросшей нахально.

Косоглазый дождик по окошкам дрожью.Пассажир в троллейбусе согревает кожу. Обсыхает кожей.Троѝ, лей, бузи, косоглазый дождик!Пассажир — не пешеход и не прохожий, вот!Косоглазый дождик, троѝ, лей, бузи,Пассажир по лужам да плывётВ трол лей бу се, вот!


72

ВСЮ ЖИЗНЬ ПО КРУГУЛошадь, не надо.Лошадь, слушайте, что вы всех плоше?Деточка,Все мы немножечко лошади,Каждый из нас по-своему лошадь.Владимир Маяковский

По кругу грива с хвостом унылоКопытным шагом брели лениво.По кругу топот — удары сердца…Где прошлый опыт, знакомый с детства?Вдруг хлыст ударил по кляче старой,И след кровавый зарёю алойНа небе и хребте оставил…

В загоне кляча метнулась вправо,Вцепился сзади за хвост «легавый».В ней нет желаний за жизнь бороться —Темно в сознанье, как в болотце.Всю жизнь по кругу, с рожденья к смерти,И шарик круглый — в круговерти.

А за загоном, в чистом поле,Неслась кобылка, с ветром споря.Не слышно было её копыт —Весь мир огромный пред ней открыт…

ОБ УХОДЯЩЕМ ЛЕТЕ В рыжеющих листьях луч света оставил свой след,И золотом кисти рисуют осенний портрет.Деревья, серчая, качает разгульный ветер,И совка ночная случайно проснулась на ветке,И клюв очищает в своей неизменной горжетке,


73

И жук удивлённо жужжит над ней безответно,И белки-кокетки следят за всем незаметно,И гриб боровик красуется в тёмном берете,И где-то отчаянно в разноголосом квартетеПтицы кричали об уходящем лете!В рыжеющих листьях Луч света оставил свой след,И золотом кисти рисуют осенний портрет.

ГДЕ-ТО…В небе — коромысло в гамме семицветной.Лучики искристые через стёкла чистые Скачут по паркету! У поэта — лето!

Драма кляксой кислой на тарелке в гетто…Да, сегодня где-то, в гетто, звёздочка потухла.Плачет где-то в гетто матушка-старуха.

Завтра пианиста похоронят где-то,След его лучистый унесётся в лета.Реквием исполнит юный пианист,А поэт заполнит строчкой чистый лист,

А в окошке светлом разгулялось лето.Лучики искристые скачут по паркету.Где-то драма — гетто, где-то — праздник лета…Плачет и танцует синяя планета…

А НА АРБАТЕ ОСЕНЬ — ДЕНЬ РУМЯНЫЙА на Арбате — осень, день румяный,Шуршанье листьев блёклых под ногами,Совсем безветренно, тепло как летом,Сидят художники — в руках мольберты.А рядом девочки на табуреточках,Они позируют и ждут портретиков.


74

Здесь в выходные так многолюдно,Что потеряться совсем не трудно.Куда ни глянешь — стоят, висят, лежат этюды.Здесь множество безделиц антикварных,Порою непонятных, даже странных.

Здесь разные раритеты:Старинные медали и монеты,Матрёшек пруд прудиДля «братьев» иностранных,Которые толпятся позадиИ покупают, всё покупают, как ни странно! Здесь рестораны, и кафе, и магазины,И зазывают яркие витрины.И здесь поёт подхриповатый бард,Что «…нет пути уже назад…»

А на Арбате — осень, день румяный!Я с тортиком и с розой в целлофанеСтучу ритмично по асфальту каблучками.В Карманицкий свернула переулок —Спешу к друзьям! Сейчас не до прогулок…А на Арбате — осень, день румяный…

НА ДАЧЕ У ДРУЗЕЙ Я в Суздале, на даче у друзей.Здесь может быть со временем музей…Рояль «Стенвей» за стеночкой в гостиной…Борис… Он далеко, в другом конце Земли.Там нет зимы, тепло там круглый год.И сердце там, наверное, не стынет…И всё немножко там — наоборот…


75

Здесь на участке, за искусным тыном,Раскрыли шапки розы, георгины,И первый яблоневый плод,И первые плоды рябины —Невзрачные, ещё им не черёд. Здесь по стеклу дождь слёзы горько льёт — скучает!Здесь на столе мои печали — стихи в обложке — «арлекины».И шум дождя, и блики от стекла, и отголоски сплина.И Богоматери икона на стене…И спины, спины стен, на них картины…

Здесь одиночество — тоска со мной, во мне…Здесь плен, как будто всё во сне,Плен — без желанья, без причины,В мещанской этой благостыни,Как в антикварном магазине —Всё посмотрел и хочется вовне…

ДЕРЕВНЯ ЖДЁТ ЛУНЫ ВОСХОДАВот время дня промчалось быстротечно.И лбом о дом стучит ритмично ветер,И вечер приглушает лета краски.Деревня словно нарядилась в маскиЖивотных разных. — Ждёт луны восхода,Чтоб вместе с матушкой природойВсем подарить на сон грядущий сказки…


76

ЕФРОСИНИИ Без укоризны силуэтИ тень на скосе.Вы шли сюда сто тысяч лет,Родная Фрося!Вы озаряли ближний свет,Верхушки сосен,Ваш в конопушечках портрет —Журчанье в осень!И ваши юные глаза,Как небо, сини.И ваша длинная коса —Как путь России…

БОРЕЙБорей примчался с Кордильер —Ныряет ветер в разные пустоты околотка —Между домов, в канавы и в карьер, Влетает в глотки-гроты,Между деревьев, что стоят неплотно —На расстоянье метра друг от друга,И по верху несётся по округам,И, притомившись от затей,Он притаился в скверике, хитрюга,И вылупился, словно ротозей,В просвете между ровными кустами,На лавочки, на парочки влюблённых,Которые сомкнулись вдруг устамиИ обнимались ветками-руками,Потом с дыханьем затаённым так целовались!!!Как целовал бы он, Борей, дома, деревья и людей,И Землю-мать, и всё, что есть на ней!И выпорхнул между кустов Борей,Пошелестел листами, качнул с десяток фонарей,


77

Потом из сквера да по крышам с шумомВновь верховодит, словно полоумный,Свободе рад — целует всё подряд,И рай в очах, а за очами — ад…

ПРОСТО ЛЕТОСпала с трав уже роса.Солнце дню с приветом,И на небе бирюза,И в разгаре лето.Просто — лето.

И иду я в выходнойК парку у канала.Химкинский бульвар стенойЭтажами справа.Я — по тротуару,

А вокруг — лениво люди,Стороной — витрины-блуды,Раздвижные магазиныИ цветочные корзины —Просто чудо!Я к шоссе, через шоссе,И уже в лесной косе,И канал передо мной,И песок береговой,Тень и зной.

И лениво бродят мысли…Парк зелёный, воздух чистый.И в прострации сознанье,Словно разум мой в изгнанье —Просто в выси!


78

По ту сторону канала —Теплоходы у причала.«Мне б поплыть назад, в начало,Мне бы всё начать сначала!» —Я кричала!

Спала с трав уже роса.Солнце дню с приветом,И на небе бирюза,И в разгаре лето.Просто — лето.

Я СЯДУ НА ЭТОТ БОЛЬШОЙ ТЕПЛОХОД Московский канал, и якорь спустил теплоход, И люди по трапу выходят к Речному вокзалу,Вовсю говорливы. «Весёлый, счастливый народ», —Взглянув с любопытством, я тихо себе прошептала.

Я чувствую, знаю, что это когда-то пройдёт —Оставлю печали свои я за этим причалом,Я сяду на этот большой теплоходИ по воде с ватагой «счастливых» отчалю…

ВОТ МИРАЖ НАЯВУ Всё яснее во сне вижу я караван.По волнистым пескам, средь верблюдов, одна,Я иду без горба, и еды, значит, нет.Я в пустыне одна, я пуста, я бедна,Хоть стреляйся, но где пистолет?

Вот мираж наяву: я с горбом, но в раю,И еды — ешь, хоть лопни!Иллюзорный мой рай — это праздничный май,Я ребёнком в сандалиях топаю.


79

Я купила б сандалии, но таких уже нет —Лёгких, кожаных, на застёжке.Может, сшить, только маленькие, как амулет,Для дюймовочки-крошки?

ТАК ЕЛЕ УСПЕВАЮТ В ВЕЧНОСТЬОн близорук, с прищуром глаз, Он носом водит по строкам,Он далеко не Карабас,Он — нежная печаль векам!Он капли слёз ронял всерьёзНад образом Джульетты милой.В тени сусальных старых грёзРомео взгляд возник орлиный…Он был один средь многих здесь,В метро, летевшем по тоннелю, —Весь там, в трагедии, а днесь —Всё как должно быть, в самом деле…

И я в метро. Я — Карабас!И здесь вокруг всё куклыНа ниточках незримых. ГлазМой ищет их в пространстве смутном.Здесь Арлекины все в печали,Здесь изначально без сюжета,Свободно стук колёс встречалиАбстракции холста с мольберта…

Вот мчится зверь — как конь в карьер —Вагон в тоннеле, я в нём и с ним,Живым, как будто гужевым.В костюме безупречномСпешу на вечер — успеваю еле,Так еле — успевают в вечность…


80

Да, год культуры, да, всё прекрасно,И фуга шума безопасна. В вагонах длинных всё пассажиры,На лицах мины — все как инжиры.Кто спит угрюмо, а тот в мобильном —Он с видом умным играет с Джином,А с ним — «Мальвина» с кудрями длинными.Расставив ноги, сидит детина,А рядом тётя читает руны,А на обложке — вода и дюны,С ней справа — бомж с лицом в коросте.А кто-то милостыню просит. Он «кто-то» — дядя с одной ногой,Он там, в Афгане, служил с лихвой,Вот отслужился — в коляске едет,А был служивым и не был беден…

Под стук колёс в жизни короткой,Под знаком «SOS» в цветных обёрткахНа остановках кто-то выходит,На остановках кто-то заходит.Ступни упадка и вроде в родеВ сквозном порядке, как при погоде,Когда всё пасмурно, и солнца ждатьПока напрасно, но надо жатьНа все педали! Вот я и жмуВ своих «сандалиях» — всё по уму! —В музей Булгакова спешу к поэтам!..Душа залатана; в разгаре лето…

ЗА ЯРКОСТЬ ТВОРЕНИЙАнне Гедымин

Я смотрю на атласный журнальчик,На картинке — день в сарафанчике!


81

Вот бы нам на речном трамвайчике —В сарафановый день в сарафанчиках!

На речной бы трамвайчик! Да где там…На исходе июль, и душа тает, словно конфета.Не спасает и тюль в это жаркое, жгучее лето.Далеко Иссык-Куль полноводный — в Киргизии где-то!Зной палит, и потеет асфальт под ногами.И какой в том профит, Если смальты в желтеющей гамме?

Уповаем на Бога, и всё же играем с судьбой!Зайчик — солнечный лучик сквозь щёлку нарушил покой,Обозначил он смальты — семи радужных ярких оттенков,Выбирай, конструируй в мозаичный куб Переделкино!Там спасенье для многих, желающих жить и творить…Там не встретишь «убогих», и «гениев» там дефицит.Ты всё хочешь понять, предвидеть, всё делать «как надо»,И ни пяди назад, и любовь ощущаешь наградой!Ты летаешь по свету с пространною мыслью «о сложном» —И возможным становится вдруг «совсем невозможное»!Ты бываешь в прострации лишь на мгновение…Но срываешь овации вновь — за яркость творений!Мне с тобой на речной бы трамвайчик! Да где там…Ты — хотела бы плыть теплоходом «Комета»!И тебе, «птичке райской» красоты неземной,Не страшны жизни качка, непогода и зной.Я — воронушка белая, нынче тоже в строю,Проворонила верную славу свою…Но я в быстром полёте, на крепких крылах,С Музой вместе шаманю в самобытных стихах…

Мы с тобой будем плавать, летать и струитьсяВ этом мире огромном — две светлые птицы…


82

ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК Когда вечер уходил прочьИ на смену ему прилетала ночь,Тогда Чёрный человек, по делу и без дела,Просто гасил звёзды.Но звёзды зажигались вновь.И Чёрному человеку занятие это надоело.

И сегодня, в наш двадцать первый век,Когда ночь прилетает в город,Тогда из тучки тёмной спускается в городЧёрный человек!Нет, не негр, но — Чёрный человек.

Он хлопает входными дверями,Он ходит кругами под фонарями,Тростью стучит по машинам,Барабанит в витрины магазинов,Спешит всё успеть!

И машины начинают гудеть,И витрины — звенеть одиноко,И открываются некоторые окна,И выглядывают — белые дяди,И ругаются на чём свет стоит —Чего ради?Чёрный человек дальше спешитИ ставит подножкуЗапоздалому прохожему на тёмной дорожке.И тот спотыкается, и тот чертыхается,И продолжает свой путь, как полагается.

В городе, в скверах тёмных,Чёрный человек терпеть не мог влюблённых.И когда он встречал влюблённых пару,Эта встреча была ему не по нраву!


83

Он вмиг к ним, влюблённым, поворачивался спинойИ распахивал плащ свой стеной,И безутешно плакал.И как так?

А влюблённые целовались искренно,Принимая его плач за шум листьев.Но время шло, приближался рассвет,Дождь закрапал.По городу шёл Чёрный человекВ чёрном плаще длинном,Под чёрным зонтом, в чёрных мокасинах,В чёрных перчатках.Дождь шёл! Чёрный человек плакал…

В КАДРЕ КИНО Рухнул мир на глазах — в осколки!Жизнь как счастье — в кино! Наяву — Здесь, в лесу, на луну воют волки,А в кино — новый кадр наяву.

Там, в кино, я живу девой бойкой,Словно Один строками шаманю —Затираю ошибки иголкой,Исполняю любые желанья.

Наяву — Мир в руинах осколков,Солнце спряталось за облаками,По покойникам воют волки,И идут по земле великаны,И на небе раздвинули тучи,С кручей ссыпали мусор веков,Из колючих осколков «Могучие»Стали строить «Великий Покров»!


84

Я давно уже вне реальности,Я в квадрате, в кадре кино…А за кадром свершается таинство,О котором мне знать не дано.Там, в кино, я живу девой бойкой,Словно Один стихами шаманю.Только вот я не знаю, сколькоЯ исполню ваших желаний…

КАКОЙ ДОСТАНЕТСЯ БИЛЕТИ очертания деревьевСквозь шёлковый туман вдруг проступили,И вечность отразилась в миреСелений, городов всех стран —В озёрах, реках и морях, и океанах,На клавишах звучала фортепьянных,Молитвами в молящихся устах…Из праха — в жизнь, из жизни — в прах…Но есть надежда, что не так, что вечен Дух, и в небесахНаходит путь он к параллелям в других мирах! —Быть может, и не к райским,Но точно — красочным и майским,Надеюсь я! Но может быть, что нет! —Кому какой достанется «билет»!

В БАНТИКАХ ЮНОСТЬ В бантиках юность твоя, Настенька, внучка родная,Глазки твои, как заря, светятся утром ранним.Мчишься ты, словно газель, что испугалась грома.Думаешь, как повзрослеть, чтоб ускользнуть из дома,Дома — России твоей — в дивный любимый Париж,Любишь ли ты Куршевель в Альпах с тропинками лыж?Редко я вижу тебя — век наш глотает время,Меня серебром серебря, тебя — золотя в Куршевеле.


85

ВСЕ ГРЕШНЫ — НЕПРЕЛОЖНЫЙ ФАКТВ зеркальной комнате пустойСтою сама перед собой,То есть пред несколькими «Я» —Отряд меня!

«Кто ты?» — здесь всех я вопрошаю.«Кто ты?» — все «Я» мне отвечают.И вглубь идут все отраженья —В проекции моей смещенье,Уж только точка в зеркалах —Крах!

Всё помутненье на мгновенье —Я делаю назад движеньеИ снова вижу отраженья —Возврат из грозового времени…

Глубокий вдох и быстрый выдох —Стремлюсь на иллюзорный «выход»…Как много «Я» в тех зеркалах —Все «клоны»! — «Ужас!» на устах.Все грешны! — Непреложный факт.И все во мне одной едины…

НО Я НЕ ХОЧУ НАЗАД Сиреневый липкий закатИ пасмурность вечера днёмТянули куда-то назад,Где прошлое лезет в проём —В квадрат очень старого кадра,Без сладкой отрады и смеха,Где в складках старинного садаОстались забытые песни,


86

Где пьесы из жизни заснули,Где замерло всё в ожиданьеМагической палочки луннойИ чувства её осязанья.

Но я не хочу назадВ заброшенный старый сад!Пусть с утром настанет рассвет,И розой зардеет закат!Чтоб мне подарил букетСегодня цветущий сад!

ЗДЕСЬ В МИРЕ — ТОПОЛЬ, ТЕНЬ И Я Январский день —Совсем короткий, кроткий,И кроткие души моей порывы…Лишь тень от тополя неприхотливоСползла к моим ногам, застыв уныло,И растворилась частью на колготках.

Мир белый! Только три пятна.Здесь в мире — тополь, тень и я.Всё замерло, ушло в нирвану.И день за поворотом канул.И в полумрак вошла земля.

Я не хочу обратно из нирваны,Но всё ж, скрипуче, следом к следу,Иду, протаптывая среду,Домой, к застывшему обеду,Сквозь туманы.

Не хочется ни есть, ни спать.Как знать, быть может завтра —Удастся всё же распознать


87

В четверг святой, в свечи огарке,Противоречия ПетраркиИ аскетизм принять, И новый мир понять — как знать…

МЫ СПРЫГНУЛИ С КАЧЕЛЕЙ Панама, сарафанчик, сандалии, качели,А у качелей — фантик от сладкой карамели.И жизнь, как на качелях, и карамельный привкусВ метелях, и метелями до рождества Иисуса…

Минуты пролетели! Час угас!Мы спрыгнули с качелей, качавших нас!И отлетела юность в ночную мглу,И превратилась в лунность на берегу.

ОКЕАНСКИЙ МИРАЖ На стакане прозрачном — сбоку тукан.Ещё пару бы рыбок для нас — и в стакан…Нет, всё переиначиваю сразу:Я достаю хрустальную вазуИ кладу в неё фрукты разнообразные.А в мыслях — не ваза, а теплоход,А фрукты — не фрукты, а просто народ…Но мне бы на берег, к воде беспредельной,И с берега зреть океан!Но здесь, на столе, — стакан и тукан,Мираж океанский, мираж окаянный…Вся жизнь — как обман…

Мне фруктов не надо! Нет, пусть будут фруктыВ хрустальной вазе, на берегу океана!И пусть алмазами многограннымиСветит мне океан!


88

НЕ ПОРА ЛИ МНЕ СТРАНСТВОВАТЬ Я заверчена вечером — я с блокнотом обвенчана,Я витаю по образам, а накидка — по плечикам…Вот на глобусе — Франция. Ну, хоть глазом одним…Не пора ли мне странствовать, не стесняясь седин?Погулять по Парижу, Лувр посетить,В мыслях с солнышком рыжим океан переплытьИ на Эйфелевой башне вдруг ощутить себя букашкойС высоты счастливых лет…Выпорхнуть в пространство пташкой,Повидать весь белый свет.А потом собрать букет на лужайке из ромашекИ гадать, как в день вчерашний, —То ли любит, то ли нет…

ДО БОЛИ БЛИЗКОЙ МОСКВЕ Мысль пролетает Сквозь дымку туманную в сини.Как «пролетарий», я заново Жизнь свою строю в России.Прошлое всё разрушительно, неповторимо,А настоящее странно и эйфорийно.Вот я и строю строки свои в Престольной —Вечно родной, до боли близкой Москве.Склонны поэты писать о колокольнях,Храмах, службах в церквях, и о лучике на цветке.Ты, как всегда, тополиным снежком запорошена,Ты на ладони моей, ты на белом листке,Ты — величава! Прости меня, скоморошную,Что я сегодня не пышно пою о тебе!


89

ПРОДАЮТСЯ ДУШИ Там, за щёчками лужаек, уплывает вечер в дали,В горизонт красной волны,И пока что нет луны.А вот в городе детали нажимают на педали —Вечер на проспектеЗадержался в спектре реклам и света.А за стёклами рекламДуши молятся Богам.Душно в багетах душам, сохнут и глохнут уши…Сколько стоит душа? Покупайте души!..

ТЫ ДРУГ ЗЕМНОЙ Кто выпал из времени — уже не вернётся назад!За той параллелью сияет магический сад!Там рай! Но когда-то и рай надоест!Тогда-то и спустится Он с небесНа землю, где ад и интерес…На землю, где радость со слезой на глазах,Туда, где венчались бесстрашье и страх,Туда, где бывают и холод, и зной,Туда, где капель и дождь озорной,Туда, где работа — отрада и зло,Туда, где кому-то уже повезло,Туда, где в траве колокольчиков звон,Туда, где «греховный» слышится стон,Туда, где с конвертом летит аистёнок,Туда, где рождается Божий ребёнок,Туда, где под маской гуляет пророк,Туда, где судьбой нам отмерен срок.

Кто выпал из времени, уже не вернётся назад! За той параллелью сияет магический сад!Там рай! Но здесь — ад и рай!Живи, дерзай, не унывай!


90

ДЕЛОВАЯ ПРОЦЕССИЯ! Блестели тротуары, витрины, рекламы,Дома, и стёкла, и лужи.Перемещались парни, девушки, пары,Рабочие и служащие.И двигались по длинной шириРазных марок, цвета, возраста машины —Деловая процессия! Деловая — значит невесело!Деловая — дело ваяет, может, даже интересное,Но дело серьёзное, если невесело.

ВЫБОР?Там блуждали манекены —Клоны-клоуны-роботы,Спины подпирали стены…Руки-хоботы —Всё хватали, что попало,И глотали, что попало,Слева, справа, слева, справа.Уж вокруг пустынно —Город вымер! Роботы застыли…Выбор?

В СТРАНЕ КАРАМЕЛЬНОЙ Горьковский парк — по тем же дорожкам брожу.Мне даже не жарко в июньскую эту жару.Мне даже не горько, и радости нет.Мне кажется, с горки слетает твой след.В стране нашей дальней — «Влюблённых»,А может быть нет,Миндальная радость и привкус липучих конфет,В стране карамельной мы в парке на лодке вдвоём.Ты помнишь, как пели? Но каждый пел о своём.


91

В КАЖДОМ ВЕКЕ СВОЙ АРЛЕКИН Сколько дорожек, путей у детей?Дождь осторожно скользит, словно тень.Лужицы множат края — колыбель,Небо, прохожий качаются в ней… Ряжен в сатин день-арлекинВ янтарной меди.Сколько простора, сколько причинДля ярких комедий…И только детишки из новенькой книжки,как ошалели, В пёстрых штанишках босые мальчишки,Дружно по лужам шлёпая, рушатвсе колыбели.

Небо над ними с большим апельсиномНа яркой сини.И акварели по параллели хвостом павлиньим.Небо под ними в лужах искрами колкимиИз-под шлепков —Вертлюжными, жемчужными осколкамиУже прошедших вьюжных веков — Белой берёзкой, зелёной ёлкой,Дубом могучим, осиной в платине,Красной рябиной в смелом халатике,«Клёном опавшим», высокой сосной,Ивой плакучей, что ветки склонила…И в каждом веке свой арлекин,Свои законы от арлекина…

Летом, в осень, зимой и весной —Сколько их под каждой стопой?..Мальчишки уже не вернутся в книжку?


92

Их место давно занимают мартышки?Нет! Место давно занимают фетиш и афишки…

МАТРЁШКА — ЖАР-ПТИЦА Нине Красновой

Матрёшки-Жар-птицы —От крупной до самой малюсенькойГуляют в лесу травянистом,Немножечко грустном…

Они разбежались По разным театрам и сценамС вечерним пожаромЗари, к выступлениям «ценным»…

Но к ночи они соберутся — в темь,Но к ночи они обернутся, все семь,В одну Матрёшку-Жар-птицу,Вобравшую дух Веселья, смятенья Столицы…И не будет вокругскоморошных и грустных,и просто туманных сцен…А в доме пустои лишь — картинки со стен…

Но это твой дом,Матрёшка-Жар-птица-Царица,И в нём в окоёмТвой взгляд лучезарный стремится —Туда, где всегдаТы находишь Его отраженье.Ты помнишь, когдаБыло первое это смущенье?..


93

Ты помнишь и туПодведённую жизнью черту,Когда Он ушёлИ оставил свой след на ходу…

Но ты зажигаешь, и даришь, и даришь себя,Родная Жар-птица —Матрёшка весеннего дня.

ПЕЧАТЬ — «ТЫ НЕ СУМЕЛА!» Опять печаль зашелестелаВ холодном пасмурном дожде.Опять печать — «Ты не сумела!» — Везде я, в деле и без дела,Искала истину в «меже».А от границы, на земле, цвели цветы.А от границы, на земле, в садах плоды.Но разве истина в границе?Мой мир, очерченный Столицей.Но за Столицей тоже мир.Там паутиной золотится —Жуирует жуир…………….А на межах моей Столицы«Отверженных» мелькают лица —Что, так устроен мир?

ДЕТСТВО МЧИТСЯ КАРУСЕЛЬЮ (Шуточная песня)

Детство мчится каруселью и хохочет!Я хочу на карусель, Я хочу на обозренье, видеть всё воочию,Видеть всё свысока,Но на нём ликуют детки,


94

Так, как мы когда-то в детстве —К облакам!

Дух взлетел над колесом,Закружился колесом,Ах, какая красотища!Вот Москва-река и крыши,Как ступени по земле.Вот по этим бы ступеням,Вот по этим бы ступенямДа к луне!

Крымский мост живой — он дышит, Пёстрый, и толпой колышет!Леденцы и сладости везде!Вот бы нам бы по ступеням,По высоткам карамельным,Да к луне!

В детство я лечу! И ШОК! —Карамельный петушокТут как тут!В колесе, уже над парком,В клетке, словно в зоопарке,Капут!

Что же в детстве есть такое,Что не даст душе покоя —Озорное и шальное?В нём в полёте мы свободномВ карамельную погодуДышим зноем!

В карамельных-то озёрахПряничных безделиц горы,


95

Продают облака сладкой ваты!На эстраде альпака пляшет с братом!

Там фонариками кроны,Там мороженого тонны,Ешь, хоть лопни!Ходят дяденьки в погонах,С ними маленькие гномы,С ними важные мадонны,Да по тропкам.

В детство я лечу! И ШОК! —Карамельный петушокТут как тут!В колесе, уже над парком,В клетке, словно в зоопарке,Капут!

ТУМАН НА КАЧЕЛЯХ Туман на качелях с небес да окрестСпустился и сел на молоденький лес,Встряхнулся, рассыпался мелкой росойИ след свой оставил на тропке косой.Открылись просветы, пробились лучи,И око зари обозначило утро —На нежных полянках в росе кумачиЯгодной прелести и незабудки.

ВСЁ ПОВТОРИЛОСЬ В СРОК В ветхих цветах полевыхОсень стоит очумело! —Стая гусей огневыхРанней зарницей летела.


96

И громыхнула заря,Словно пожаром объяла,Сверху спустив якоря —Зимнего дня начала.Запорошил снежокМежду линеек и строк —Всё повторилось, как прежде…Всё повторилось в срок.

ВОСПОМИНАНИЯ От шорохов его шагов,От перешёптыванья платьяВсё оживало в песне сновДетей, заснувших на полатях.А печь дышала пылким жаром —В избе как в бане.Влюблённых страсти как пожаромОбуревали…И бормотали что-то детиВо снах летучих.И ночь летела в златом беретеКрылатой тучей…Украина, село Оратовка, 1963 год

ОСЕННЯЯ ЗАРИСОВКА Сочились кровли ржавой кровью —На сгорбленных от времени избушках.Здесь семь калек в деревне «упокоенной»,Семь овдовевших дедов и старушек…

А на опушке благодать осенняя —Под моросящий и блестящий дождьСлетают листья медленно с деревьевИ стелют землю разноцветьем сплошь.


97

А вдалеке виднеется церквушка —Опрятная, как девица в венчанье,Здесь осень пахнет смолянистой стружкойИ неизбывной, длительной печалью.

ЗДЕСЬ ОСЕНЬ КАК-ТО КРОТКО В бездомности глухой деревня — как погост,Лишь слышен ветра вой, и где-то лает пёс.А где-то за рекой в огнях сияет город,А здесь — давно покой и листьев целый ворох.Здесь в крыши звёзды смотрят и в рамах лунный свет,Здесь осень как-то кротко вошла в дверной багетИ коврик постелила из листьев на полу,Немного приуныла, как видно, не к добру.И, правда, пёс бездомный, скуля, приполз на коврик,И смолк, и душу испустил.И только круг луны светил на коврик треугольником…

ОСЕННЯЯ ПОРА НА КОНЧИКЕ ПЕРА Осенняя пора на кончике пераСтрокой легла ещё вчера,В вечор — полупрозрачный, чистый, хмурый.Вот-вот дорожные крестыВсех перекрёстков и мостыЗадеты будут моей думой.И платины отлив листвы,Осины платья, в пурпур войдёт,И как не знать ей,Что скоро и пурпур весь опадёт.

Так осенью глаза любимойЗарю унылую отобразят,И равнодушный взгляд во взгляд…Нет единенья! Всё в забвенье!Разлука — осени творенье!


98

И лишь един разлук всех рок!И пурпур осени — листокСпадёт на хрупкий луж ледок,Свершит разлуки той обряд,Как смены времени черёд.Уж взгляд вне взгляда — поперёк! —Крест четырёх больших дорог —Потери и награды — всё в крест!Как в местный кузовок,И горечь и отрада.Да, пурпур осени — листокСпадёт на хрупкий луж ледок.И мальчик по листве пройдёт,Сминая в лёд — пурпур и времени черёд…Что ждёт его, какой обряд,Весенний золотистый взглядИ взгляд во взгляд лучистый?Дай Бог! Пусть вспыхнет его взглядЗарёвой искрой!Тот первый, искренний и чистый,Невинности последний взгляд…

МНОГОЛЕТНИЕ ЦВЕТЫ Я делаю движения вперёдИ за спиною оставляю прошлое —Остался прибарачный огородВ «пятидесятых», за калиткой брошенный.Там нет уже моих, её следов…Там высятся цементные громады,Но запах клумбы, небольшого садаВдруг я вдохнула, как награду, Вдали, у волжских берегов…

Я делаю движения вперёд,В развитие всего, что происходит…


99

Не только я, а весь «честной народ»Из детства в юность, в отрочество сходит,Чтоб совершенствовать свой «код»…И род продлить,А там — другим черёд:Им строить, им творить,А может, разрушать наоборот…

Я делаю движения вперёдС оглядкой и тоской о прошлом,Ведь почему-то помнится «хорошее» —Как драгоценность, что в веках живёт.Я помню день морозный и хрустящий,Там, на пригорке, в шубке из цигейки,Лежала я распластанной букашкой,Уставив в небо кругленькие «зенки».И пролетали белые снежинки,И намокали варежки в снегу,И мир казался сказочной картинкой,Напоминал весёлую игру…Летят снежинки, падают снежинки,Я их губами иногда ловлю.В движении хрустит снежок под спинкой,Домой пора! Встаю, домой бегу!

А дома печка пышет жарковато,Борщ на столе, сестрёнка за столом.И мама, как красавица с плаката,Что изменяет мир своим трудом,Спешит ко мне, отряхивает снег,Снимает варежки и шубку,При этом и ворчание, и смех: «Вот до чего промокла ведь, голубка!Мой руки — и скорей за стол,Борщ с мясом и с фасолью крупной,


100

Компот из новых сухофруктов,Их нам принёс Степан — хохол».

Я делаю движения вперёдС оглядкой и тоской о прошлом,Подольше задержаться бы в «хорошем»,Но молоди безусой уж черёд.А мы, как многолетние цветы,И до черты пока ещё не срок,Лелеем свои мудрые мечтыЗа поворотом у больших ворот…

И СКОРОСТЬ, СКОРОСТЬ Невозвратимо мимо по рельсам мчится поезд,Уже не повторим его ритмичный стук,Лишь отдалённый голос…И скорость, скорость, скоростьСвиданий, и объятий, и горестных разлук…И я в фонарном свете вечернего вокзалаПришла сегодня встретить как будто бы тебя…И я не замечала, что нет уже вокзала,Что я иду по шпалам, косынку теребя…Невозвратимо мимо по рельсам мчится поезд,Уже неповторим его ритмичный стук,Лишь отдалённый голос…И скорость, скорость, скоростьСвиданий, и объятий, и горестных разлук…

ЗАЖЁГСЯ ФОНАРНЫЙ КОЛПАК Печалью душа сожжена,Не трогает сердце свирель,Не дрогнет закат, тишина —Всё замерло в вечной тоске,Но только на чистом листкеЗастыла рядочком капель…


101

Иду я дорогой своей,И «Он» за мной поспешает,И поравнялись, и тень«Его» — «мою» обнимает.

Озноб пробежал по шее,Коснулся груди и застыл…Я стала его мишенью,Мы стали единой тенью,Печальною тенью без крыл.Я быстро прибавила шаг,Я знала, что именно такДолжна поступить, не иначе!

Зажёгся фонарный колпак,Как свыше мне поданный знак!Я всё прибавляю шаг!Я знаю, что именно такДолжна поступить, не иначе!

В НАЧАЛЕ ЦВЕТУЩЕГО МАЯ Земля вращается или стоит?Споры идут до сих пор!Но я не учёный, а я пиит,А приор скажет: «Земля стоит!»А я утверждаю: плывёт!

Плывёт Земля, плывут облака,По речке кораблик плывёт!И я в корабле поплыву в «никуда»,Когда наступит черёд…

Запущены стрелки часов на века!И кто остановит их ход?Секунды, минуты, часы и года —


102

Им не вернутся назад никогда!А прошлое кто нам вернёт?

Но только сегодня и только покаЯ здесь на Земле прозябаю,Мне снятся плывущие альпакаИ стаи аистов в облакахВ начале цветущего мая.

И пусть будет вещим и вечным мой сон,И пусть расцветает майПод звон проплывающих светлых времён,Под клич пролетающих стай.

Я ВЫДЕРЖУ БОЙ! И снова — здорово, и снова — всё сложно,Опять я коровой бреду бездорожьем.Опять как корова реву откровенно!Слезами Земля — благословенна!Что там, за пределом рыданий и горя?Оставлю в пределе стенанья и хвори,Я уши заткну, чтоб не слышать грома,Прорвусь сквозь сучки от бурелома.Всё, Русь, пустячки, и вовсе не странно —Зализывать раны привыкли исправно давно москвичи…Потом передышка и счастья немножко —Вновь я каблучками стучу по дорожкам —Вновь в теме и с «Теми» опять я в друзьях —По зебре миную свой жизненный страх…И снова — здорово, и снова — всё сложно,Опять я коровой бреду бездорожьем.Опять как корова реву откровенно!Слезами Земля — благословенна!


103

Не стройте интриги друг другу, друзья!Для счастья и радости наша Земля!Вам всё показалось, ведь я не корова,Я — птица, рождённая Божеским словом.И шалость интриг мной всегда побеждалась…Рождённая птицей — я птицей осталась.Крылатая птица! Взлечу над горой!Я выдержу вами навязанный бой!

А ПО РЕЛЬСАМ СТУЧАТ ТРАМВАИПредосенье на пятке августа,Летний зной обозначил сильф,Эльфы в небе парят праздно,Золотя небесную синь.

А по рельсам стучат трамваи.И поёт захмелевший мужик:«Дорогая моя… трали-вали…Обойду с тобой материк…»

И присел у пушистого тополя.Мимо топают двое влюблённыхИ исчезли за стенкой акрополяПо тропинке теней затаённых…

А мужик, что присел у тополя,В сладком сне отпустил свой дух…Птичья стайка вспорхнула шёпотом,Тополь сбросил последний пух…

Предосенье на пятке августа,Летний зной обозначил сильф,Эльфы в небе парят праздноЗолотя небесную синь…


104

А по рельсам стучат трамваи,По асфальту бегут сандалии,Каблучками девчонки цокаютИ в ладошки детишки хлопают…

КОГДА ТЕНЬ В ОБРЫВИ снова кукушка кукует, как злая помеха,Кукует, кукует с верхушки беременной ели.Мы в бремени вечных привычек и времени,По старой манере и наши земные утехи,Не Божья то власть, а судьбы провидение…

Лежим на опушке в естественном плюшеИ наши бабуши в сторонке у плотных деревьев.Твои голубые глаза и смешные веснушкиВ моих отразились, и там же остались в кочевье.Сплетение рук и движенье вокруг, движенье…

Когда тень в обрывИ не слышно объятий твоих и объятий моих…Лишь листья в извив, шумящие листья в извив,Щемящие сердце — их шум, их порыв, их надрыв…И мыслей обрыв, и полная связь со Вселенной,И ум, потерявший значения дум в объятьях двоих…

И слух опустился к земле и притих, и притих,И дюны волшебные дюны в глазах, Закрытых, в истоме трепетных плотей земных,И шёпот в устах дрожащий и потныйИ шёпот в устах: Мы с тобой — идиоты...

Единый и медленный шаг: Мы с тобой — идиоты...В объятиях медленный шаг: Мы с тобой — идиоты...


105

И снова кукушка кукует, как злая помеха,Кукует, кукует с верхушки беременной ели.Мы в бремени вечных привычек и времени,По старой манере и наши земные утехи.

КОЛОКОЛЬНЫЙ, МОНЕТНЫЙ ЗВОНПо земле расплескалось солнцеИ вода в кружевах заискрилась.Просит светлый немытый мальчонка —Милость…Колокольные звоны, я в храме —Песнопенье. И в ликах святыхВижу я, далеко за глазами,Проступает мальчонки лик —Вечный лик всепрощающей осени —Просит мальчик: «Подайте на хлеб»,И проходят «счастливые» взрослые,И стучит звон упавших монет…

ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ (Н. В. И.)Высота — вся вечность, состоит из душ.В освещенье млечном разольется туш,Смолкнет. Кто-то умер — свет покинул Божий —На земле «безумной» всё памфлеты множил…Вознеслась душа её в вечность, растворилась,Царствие небесное перед ней раскрылось!Всё — не бесполезно —Царь-то соболезнует…

РАЗНОЦВЕТНЫЕ СМАЛЬТЫ Возьму разноцветные смальтыИ выложу город мозаичный.В нём будут дворцы и палатыИз самых мудреных сказочек.


106

В нём будет дурак ЕмеляНа печке по городу мчатьсяВ зеркальные чудо тоннели,В которых лучи веселятся.

И будет Емеля премудрым,И в Фросю вдруг влюбится он,И милая Фрося забудет Пророческий старый сон

О том, что — станет солдаткойИ будет Емелюшку ждатьС войны, что наступит когда-то,С войны, что пройдёт когда-то,С войны, на которой когда-тоКого-то должны убивать…

Но что-то смешались смальты —Не нравится сказке конец,Ведь добродушные скальдыСлагали счастливый венец.

Я строю мозаичный городПо-новому, без войны,В котором дома, как горы,Немыслимой вышины,

В котором Емеля в скафандреЛетит на свидание к Фросе.А Фрося на Марсе в лавандахЕго поджидает в гости.Но может быть «тот» — не Емеля,А Фрося — совсем не Фрося,И город — давно карамельный —Для маленьких Маши и Кости.


107

Как хочется в сказки верить,Как хочется быть добродушной Лягушкой, конечно, царевной,С царевичем в царской избушке!

НА КОНТРАСТЕ И СЧАСТЬЕ — ВОН!Браво! Справа стоит чемодан,Слева — кейс на столе с деньгами…Но гортанную речь о МайданеДемонстрирует синий экран!

Не могу больше слышать и видеть,Раздирает сердце на части.Здесь моя «отпускная обитель»Не смогла принести мне счастья…На контрасте и счастье — вон!По ступеням до моря — горе!И нахмурены брови волн —Правят миром враждебные тролли, Игнорируя Тору*! Здесь — Гойя Мастерит холст военных времён…

ВО ВСЁМ БЕЗЫСХОДНОСТЬВот в кадре кино картина войны на пространство,Смертельной победы и смерти, несущей «на дно».Ведь где-то давно такое никчемное «братство»Уже отражало на скалах древнейших панно.

Во всём безысходность, и осень уже на пороге,И молодость шумная — где сохранился мир,Живёт, прорастает, следами рисуя автограф,Жуирует, мыслит: но как бы создать антимир…

А в кадре кино — картина войны на пространство,И в Мире давно война, как развитие жизни,


108

И странствует смерть между странами братскими,И нет же у смерти понятия слова «Отчизна».

Во всём безысходность, и осень уже на пороге,И поступь войны саламандрой у наших границ,И мир с Украиной — он даже уже не убогий,Он в страшном пожаре от пламени огненных птиц…

БОГОМОЛМоре (Анапское) — за волной волна —

«Пиво, рыба, холодная чача, горячая кукуруза, пахлава!» —Передвигаясь глыбой, меняя крен, Горланит местный абориген —Такой из себя «мачо», честь ему и хвала.Я закрываю глаза, представляю пиво, рыбу,Попадаю в пенный плен, живо ощущаю вкус,Жаль — нельзя, рисковать боюсь.

Облизываю губы, чувствую соль морскую.Я расслабилась, не тоскую,Слышу далеко, будто трубы трубят в будни,Как пила лесоруба — больно, нудно, грубо, во вчера.Вот пчела жужжит, тоже как пила.Вскакиваю, кричу! Больно! Вынимаю жало,Себя жалко!

На листе богомол молится в небо —Ему не больно, мне — не больно!!Уже не больно, когда тыНе отвечаешь на мои звонки, на мои эсемески,Даже в торжественные даты тебе — не интересно… Тесно родителям и детям в этом мире вместе…Светит солнце, луна и эти Звёзды — наши дети — светят!Родители — старые лампочки тоже пока светят ярко…


109

Жарко, сегодня очень жаркоБогомол-лапочка скакнул на другой листок —Замаливает наши грехи,Но Бог и ангелы глухи…«Пиво, рыба, холодная чача, горячая кукуруза, пахлава!» —По второму заходу кричит «мачо», честь ему и хвала…


110

Валентин РЕЗНИК родился в 1938 году на станции Няндомо Архангельской области (в системе Каргопольлага). В 1943 году в Карлаге умерла его мать Полина Григорьевна Резник. В Москве проживает с 1947 года. С 14 лет до вы-хода на пенсию работал слесарем. Пишет стихи с 19 лет. Долгое время занимался в литобъеди-нении при заводе им. Лихачева.

Член Союза писателей Москвы. Автор четы-рех сборников стихов: «Возраст» (1982), «Бездо-рожье» (1998), «Стрелочник (2007), «Будни бы-тия» (2013).

Печатался в «Литературной газете», «Комсо-мольской правде», «Московском комсомольце», газете «Труд», в «Независимой газете», в жур-

налах «Дружба народов», «Знамя», «Октябрь», «Нева», «Юность», «Сельская молодежь», «Кольцо А», в альманахах «Поэзия» и «День поэзии».

РОДИНЕ Посвящается Татьяне Кузовлевой

1Не меняя названиеТвоих бед и обид.Ты — моё наказанье,Мой растерянный вид.Обречённый на мукиЖить с тобою в любви,Я лижу тебе руки,Что по локоть в крови.

2Ты наломала столько дров,Моя опора и защита…Я не желаю, чтобы вновьВсё оставалось шито-крыто,

Валентин РЕЗНИК

111

Чтоб твой загадочный архивХранил бессрочно тайны века,Твою судьбу похоронивВ глухих подвалах и отсеках,Чтобы, себе наперекорЕщё не раз давала маху,Не видела б себя в упорПо дурости или со страху,Чтоб, изнурённая мольбой,Себя борьбою истязалаИ, как с протянутой рукой,С протянутой душой стояла.

3Жизнь отбивая где придётсяПо милости добра и зла,Зачем, рождённый инородцем,Кормился с твоего стола?Твоим напитывался духом,И восхищаясь, и хуля…Но коль земля мне будет пухом,Так пусть уж русская земля.

* * *Жизнь моя спонтанная,Где грехов не счесть.Улица РостаннаяВ Петрограде есть.Я случайно с ЛиговкиНа неё свернулИ, как после выпивки,Взял да и уснул —В тополином дворике,Где вороний гвалт,Где друзья-соколикиПод весёлый мат


112

Забивают, в сущности,Вечного «козла»,Позабыв о скудостиДуха и стола…Сколько спал? — Не помнится.Час, а может, пять,Лютая бессонницаОтступила вспять.Отдала позицииВзятые с трудом,Ах, как сладко спится мнеВ месте проходном,В городе — где ренессансШпилей и колонн,И который, в целом, самВесь, как явный сон.

* * *Я не был нерукопожатным,Поскольку был до фени всем,И тем, что чем-то был запятнан,И незапятнанным ничем,В автоматическом режимеЯ коротал свою судьбуПри сногсшибательном режиме,Что чудом вылетел в трубу.Ходило ходуном сознанье,Ломало душу от тоски,Когда пускались в православьеОтпетые большевики.И, стройные ряды покинув,Чтоб только быть у пирога, —Ленкомсомольские богиниЛепили из меня врага.А гласность всех подряд косила,Картошкой молодой цвела,


113

И, может быть, одна РоссияРукопожатною была.

* * *Вот производственных романовДавно я что-то не читал.Производить их стало странно,Не модно, я бы так сказал.Как будто выжили из жизниИ токарей, и слесарей,Всех тех, кто при социализмеБыл рупором его идей.В колхозы ездил и дружинил,На демонстрации ходил,Над продовольственной корзинойТрудился изо всяких сил.И взбрыкивал, и слыл покорным,Не равнодушным был к вину,И величался гегемоном,Что на плаву держал страну.И вместе с нею был опущен,Своей элитности лишён.И перестав вперёд идущим,Был в быдло-класс переведён.

* * *Я тот, кто Христа на Голгофу загнал,Кто спаивал русский народ,Кто в Ленина и Николая стрелял.А может быть, наоборот?Чьи кости валяются в Бабьих Ярах,И кто называется жид,И в чьих, чуть навыкате, грустных глазахСтрах тысячелетий дрожит.И даже когда всё в порядке, увы,Спокойным я быть не могу


114

Затем, что меня ненавидите вы,За то, что у вас я в долгу,За то, что моя неизбывна вина,И нету прощения мне,За то, что обжитая вами странаЖивёт постоянно в дерьме.

* * *Ставили на Ленина — Сталиным горя!Всё остоебенило,Честно говоря.От Хруща до Ельцина,Коим нет числа,Всех спустить бы с лестницы,Что наверх вела.Ни к селу, ни к городу — Мёртвых и живых,Мы на свою головуФормируем их.Превращаем в гениев,Прикусив язык.И с не меньшим рвениемОбращаем в пшик.2000 г.

САВОНАРОЛАДа будет проклят Савонарола,Обсевок вражий!Насквозь воинствующего балаболаТюрьмой накажем.Прочистим дыбой мозги монашку,В костёр заложим.Таким при жизни давать поблажку — Себе дороже.


115

Но посылая пророка в пламя,Клеймя сурово,Спустя столетья взахлёб помянемВысоким словом.И над кричащей его страницей,Забвенье скомкав,Не раз, быть может, слеза скатитсяИз глаз потомков.

* * *Стоит только закрыть глаза,Приступить к исполнению сна,Как тотчас же сдают тормоза,И врывается в сон война.Полыхает, гремит, ревёт,И является, как наяву,Перекошенный злобой ротУ солдата в окопном рву.И с восторженным страхом в грудиОт земли отрывается он,Видя бегло, как впередиНа погибель идёт батальон.Видит всех он до одного,Даже тех, кто не может встать…Тут жена толкает его:— Ты чего разорался опять.

* * *Когда бы знать, когда бы ведатьИ сильным задним быть умом,Но поздних сожалений ветошьГорит спасительным огнём.И слава Богу! Что канючить,В предположеньях увязать,Да здравствует несчастный случай,


116

Дающий право всё начатьС нуля, с таёжной развалюхи,А также с чистого листа!И пусть опять плодятся слухиТам, где вступает в жизнь мечта.И снова пусть идёт всё прахом,Всё под откос и псу под хвост.Ведь кто-то должен рвать рубаху,Встав пред бедою в полный рост.

МОНОЛОГ ОРТОДОКСАНавеки умолкли весёлые хлопцы…Как сына вели на расстрел…Яков Шведов

Простите нас, хлопцы весёлые,За то, что мы предали вас.За то, что опять новосёламиБуржуйский становится класс.Простите нас, Ленин и Сталин,Нагульный и Коган, простиЗа то, что мы быть пересталиКем были в начале пути.За то, что опять соблазнилисьДешёвкой на новом виткеИ с ельцинской шушерой слились,На их лопоча языке.За то, что нам не за что битьсяИ жалок наш личный удел,За то, что в пределах столицыНас не поведут на расстрел.

* * *Кажется, что всё проходит,Но и в то же время нет.Что-то после происходит


117

Когда сходим мы на нет.Вдруг, спустя десятилетьяИли менее того,Кто-то дарит нам бессмертье,Не согласовав егоНи с прижизненной хулою,Ни с лукавою хвалой, —С нашей проходной строкоюНосится он день-деньской.И завидует безмерноНашей путаной судьбе,И желает откровенноТой же участи себе.1984 г.

* * *Вяз на улице Воровского,Снова ставшей Поварской, — Я им был, как будто «Оскаром»,Награждён судьбой самой.Шумно я его приветствовалКаждый раз, входя во двор,В том углу, где он главенствовал,Свой расположив шатёр.Был он просто частью юности,Частью детства моего,И, конечно же, по дуростиМало я ценил его.А теперь, когда случаетсяМимо проходить порой…О! как сердце обрываетсяВ унисон с его листвой.


118

* * *Мечусь, тоскою меченый,Затурканный в толпе.Мне делать больше нечего,Как думать о тебе.В каком бы состоянииТы ни была порой — Готов на всё заранее,Лишь только быть с тобой.На рынок или к дочери,Иль к чёрту на рога.Мне быть с тобою хочетсяНа миг и на века.Кому-то улыбаешься,Являешься во сне,А вот не приедаешься,Пожалуй, только мне.2006 г.

* * *Может быть, как-нибудь дотащат,На руках до могилы допрут — Кумачом отороченный ящик,Содержащий залеченный труп.Что являлось субстанцией грешной,Где приют находила душа,Забросают землёю поспешноИ пойдут, кто куда, не спеша.И останется в памяти зыбкой,Хоть уверен я в том не вполне,Смутный образ с печальной улыбкой,Отношенье имевший к стране,Что была его счастьем и горем,Погружалась и в свет, и во тьму,Что из сердца его вырвать с корнемТак и не удалось никому.


119

ПУШКИННе переубедить эпохуИ не переменить её,Хоть от неё, не слава богу,Твоё зависит бытиё.И что тебе похвал рулады,И лесть врагов, и месть друзей,Когда ты так неважно ладишьС эпохой именной своей.Когда обязан ей в угодуКромсать свои беловики,Когда всё чаще год от годуТебя в различную погодуТерзают приступы тоски.И близится уже минута,Когда, затравленный молвой,Ты выберешь себе цикуту — Лепажный выстрел роковой.

* * *Мне припомнился вдругВетхий домик окраинный,Вечер цвета окалиныИ подвыпивший друг.Просто так, беспричинно,Ни с того ни с сего,Словно в фильме старинном,Я увидел его.Вот он чуть улыбнулся,«Беломор» закурил,За вином потянулся,По стаканам разлил,Что-то буркнул мгновенно,Воздух выдохнул ртомИ пропал… убиенныйВ Будапеште потом.1961 г.


120

* * *Во имя отца или сына,Во имя кого-то ещё,Ты гнул свою душу и спинуИ не подавал на расчёт.Ты делал, что время велело,Не слишком вникая в слова,Своё незаметное делоИ не помышлял о правах.Не веря ни в бога, ни в чёрта,Стакан залудивши до дна,Закусывал килечным сортомВ надежде приятного сна,Чтоб в нём, хоть на миг, убедиться,Что дело твоё — «не табак»,Что, будучи стреляной птицей,Ещё ты возьмёшь свой рейхстаг.

СЕРГЕЮ МНАЦАКАНЯНУО, сколько тех, кто был двадцатым веком,Как написал о них Мнацаканян,Который очевидцем был при этомИ посвятил им свой «Рэтро-роман».Печальное и жёсткое творенье,Пронизанное болью за друзей,Что напивались до умопомраченьяПод градусом возвышенных идей,Что знали цену подлости и чести,Химичили, вставали на дыбыИ уходили со страною вместеПод гнётом ей навязанной судьбы.

ТАТЬЯНЕ КУЗОВЛЕВОЙПечатай его, девочка, печатай,Хотя навряд ли стоит он того,


121

Поскольку слишком много уж печалиВ «нетленках» сочинения его.И с формой далеко не всё в порядке,И с грамотою тоже не ахти!Но всё же ты листай его тетрадкиИ путное в них что-то находи.И пребывай в сознании упёртом,Что он достигнет творческих высотИ явится к тебе однажды с тортом,Который тут же в честь тебя умнёт.2008 г.

* * *Завершился бы жизненный балМенуэтом старинным!Слишком долго я в жизни молчалПо различным причинам.Никого не дано воскресить, Ничего переделать,И не тянет ни мстить, ни любить,Как когда-то хотелось.Только лютая жажда однаВсё поведать до точки,А потом — пусть родная странаЗабывает сыночка.1989 г.

* * *Ты мог бы удобнейСвой век коротать,Пореже ладониВ кулак собирать,Спать крепче ночами,Поменьше куритьИ общий с врагамиЯзык находить,


122

Почаще сухимВыходить из воды…Ты мог быть другим.Мог. Но только не ты.

* * *Передай по цепочке,Ну а там — как пойдёт,Что доходит до точкиМой несносный народ.То смиренный, то гордый,Нищий из богачей,Сочиняющий одыВ честь своих палачей.Деловой и растяпа.Видный всем за версту.С не исторгнутым кляпомЛжи и правды во рту.

* * * Г. Р.

А что вы на него набросились?Чем вновь он вам не угодил?Тем, что цыплят считал по осениИль нечто спьяну городил?Тем, что не очень-то старательноМонтировал свою судьбу,Ну и при этом обязательно,Случалось, вылетал в трубу?В тепле или насквозь промёрзшие,В беде или снискав успех,Плохие вы или хорошие — Он всё равно вас любит всех.


123

* * *Почитай мне что-нибудь из старого,Что-то из литературы той,Где ещё ни слова нет про СталинаИ на троне Александр II.Не питаю слабости к правителям,Мне что царь, а что генсек какой,Но один-то был освободителемИ поработителем другой.Впрочем, вся история под пломбою,Тут сломает ногу и Карлейль.Только первый был низложен бомбою,А второй положен в мавзолей.1992 г.

* * *Ну а что мне, скажите, до жизниТой, что будет уже без меня?Я и в этой-то был чаще лишний,Чуть ли не до последнего дня.Кем я только себе не казался,Под кого только я не косил!Даже и сиротою казанскойНа казанском вокзале служил.Но кого б из себя я ни корчил,Как судьбы ни петляла бы нить,Я бы только на вас, Януш Корчак,В этом мире хотел походить.

* * *Хотя мне не так уж и плохоЖивётся по нынешним дням,Я с той ещё связан эпохой,Присутствую всё ещё там,


124

Где страсти мои и мордастиВоенно-детдомовских дней,Где я под опекою властиНе знал ещё слова «еврей»,Где вдруг, просыпаясь ночами,Безумно рыдал в темнотуИ где на меня не кричали —Жалели, видать, сироту.

* * *Кому и чего ты докажешь?Кого ты и в чём убедишь,Когда своё горе расскажешьИ душу на миг облегчишь?Чужого сочувствия ради,Ты будешь цитировать вдруг,Всё то, что заветной тетрадиНочами поведывал вслух.Всё то, что тебя возвышалоВ твоих ироничных глазах.И не уповало на жалость,И не обрекало на страх.1979 г.

* * *Не упиваться выпавшей бедой,Не убиваться шумно и открыто…Есть мужество не раскисать душой,Оставшись у разбитого корыта.Не строя из себя весельчака,За балагурством горечи не пряча,Есть мужество стоять навернякаНа том, на чём постигла неудача.


125

И, ни вершка судьбы не уступив,Без позы благородства и геройства,Насвистывать вполголоса мотивВесьма оптимистического свойства.

* * *Уступайте места людям пожилого возраста…

Ни наяву и ни во сне,В каком бы возрасте я ни был,Не уступайте места мнеВысоким чувствам на потребу!Глаза не опускайте ницПод гнётом нравственного теста,Не отрывайте ягодицОт занимаемого места.Не бог уж весть, что за бедаИ, в сущности, какая малость,Поскольку краскою стыдаВаше лицо не покрывалось.

* * *Родину любить на расстоянье,Сокрушаться от неё вдалиО её плачевном состояньеНынче что-то многие смогли.Ладно бы кого она травила,Гнобила, сплавляла за кордон,Ну, а тех, кому себя вручила,Ради них всё ставила на кон.Тех, кто старшим братом назывался,Мельтешил и в профиль, и анфас,А в конечном счёте оказалсяТам, где и находится сейчас.


126

* * *В кругу застарелых болезней,Одною ногою в гробу,Живёшь безо всяких претензий,Верней, доживаешь судьбу.Не очень тоскуешь о прошлом,Грядущим не слишком томясь,И в мире, по-прежнему сложном,Судить никого не берясь.К чему там куда-то соваться,Кому-то вставать поперёк,Когда и с собой разобратьсяТы так до конца и не смог.2008 г.

* * *В суете, в суматохе, в раздраеВсё заметней с эпохой разлад,И блаженные мысли о раеНынче мало что мне говорят.Где они, эти самые кущи,Дивный сад под названьем «Эдем»?Я, и с горя, и с радости пьющий,Не входил в его сферу совсем.Был подвержен сиротскому дому,Сочинял, главным образом, в стол.Ведал ад, знал Фому и Ерёму,А вот рай как-то мимо прошёл.1992 г.

* * *Пусть не всегда на высоте мы былиИ слишком низко падали порой,


127

Но всё-таки навряд ли заслужилиНапасти в виде третьей мировой.Погрязшие в грехах и в искушеньях,Терзаясь от навязанной любви,С момента своего возникновеньяМы, как могли, старались быть людьми.Быть может, и не очень получалось,И все усилья шли коту под хвост,Но пусть за нас свидетельствует старость,Не пущенная нами под откос.2004 г.

КАРГОПОЛЮЯ соберусь к тебе когда-нибудь,Явлюсь с повинной головой,Как по особому заданиюВнушённому самой душой.Январским днём, июльской ночью ли,Ну, сколько можно вспоминатьТо, что давно пора воочиюСквозь слёзы молча наблюдать.Смотреть, не экономя зренияИ отрешившись от всего,На захолустные строенияСтолицы детства своего.

* * *Воля ваша, а я буду каяться,Пеплом голову вслух посыпать,За народ, что становится пьяницейИ не бросит никак воровать.За его пожелания куцые,За большое терпенье его,И за то, что из всех революцийНе извлёк он почти ничего.


128

За привычку идти на заклание,Торопиться покладистым стать,И такие сносить испытания,Что умом невозможно понять.

* * *А мой сосед сменил гражданствоИ в оправдание сегоПоступка гнобил государство,Во всём и вся виня его.Не додала, не доглядела,Суму сулила и тюрьму…А мне лишь одного хотелось:Анфас перекроить ему.Но, соблюдая толерантность,Греха я на душу не бралИ, демонстрируя галантность,Ему два пальца подавал.

* * *Приди к Соловецкому камнюИ скорбным молчаньем почтиВсех тех, кто трагически канулВо время земного пути,Кто притчею стал во языцех,Клеймённый позорным клеймом,Застигнутый быть очевидцемНасквозь вероломных времён.Пусть даже себе в наказанье,Не зная, что ждёт впереди,На это святое свиданьеХотя бы однажды приди.


129

* * *Бог не выдал,И свинья не съела,И судьбаНе оборвалась вдруг,И недугНе искорёжил тело,И душаНе испустила дух.И за то, чтоПраведною верой,Как мальчишкаБыл ты одержим,И тебе досталосьПолной мерой,И ничуть не меньше,Чем другим.

* * *ПриродаНе выносит суесловья,Как, верно, мыОсточертели ейС восторженной своейСвятой любовью,ОправленноюВ ямб или хорей!О сколько разС благоговейным видомМы приходили к нейВ зелёный дом,А послеИзводили динамитом,Крушили топоромИ жгли огнём…


130

* * *А тебе уже мало что надоОт друзей, от семьи и от книг,Остаётся одна лишь отрада:Созерцать этот мир каждый миг.Страх за жизнь, уходящую прочь,За страну, что сползает в пучину,И никто ей не в силах помочь.

* * *Наорались, наразоблачались,Вывернули память до конца,И ни с чем, как водится, остались,Искорёжив души и сердца.Только горечь, ненависть и завистьПравят бал во всей своей красе.А какими яркими казалисьДни, когда неистовствали все!

* * *Привилегия старости —Никуда не спешитьИ выслушивать гадостиНачинающих жить,Не бояться нисколечкоНи друзей, ни врагов,Становясь потихонечкуЧастью трав и цветов.

* * *Ты вынимала душу из меняИ на чём свет стоит меня костила.Твоя бескомпромиссная родняНе очень-то ко мне благоволила.


131

И кто бы мог тогда предполагать,Что твёрдою окажется порода,И мы с тобою вместе сорок пятьЛет проживём под топором развода.

* * *О, эта сталинская тема,Что расколола всю странуНа два враждующих тандема —На кровожадность и вину!И где тут истине пробиться,Пускай и через «не могу»?Ведь в «мокром деле» всё годится,Чтоб только насолить врагу.

* * *Я выпью за твоё здоровье,А больше не за что мне пить.За то, что беглою любовьюБыл обречён тебя любить,За то, что, душу не унизив,Давал полцарства за коня,За то, что ты ещё при жизниЗабыла начисто меня.

* * *Не помышляю о фиге в карманеИли о более чём-то крутом,Только бы с книгой лежать на диване,Только б за письменным гнуться столом.Кончилось время халявных тусовок,Верных, в кавычках, до гроба друзей,И остаётся одно только Слово,Прежде чем станешь ты тенью своей.


132

* * *Не вам меня учить,Ни мне у вас учиться,И остаётся житьИ опытом делитьсяКакой там ни на есть…Но стоит ли пытаться?Не мне к вам в душу лезть,Не вам в моей копаться.

* * *Так и не воздали по заслугамСамозванцам и временщикам,Что отчизну загоняли в угол,Били и вязали по рукам.И на том кощунственном погосте,Под присмотром траурной стены —Мавзолей стоит подобно костиВ самом горле табельной страны.

* * *Ты зациклен на этой теме.Ты сидишь на ней, как на игле,Ты навеки остался с теми,Кто лежит в бабье-ярской земле,Кто в освенцимском небе развеян,Переделанный в пепел и дымЛишь затем, что рождён был евреемВ назидание всем остальным.


133

Павел ГАЛАЧЬЯНЦ родился в 1950 го-ду. Окончил Ленинградский Горный ин-ститут, профессия — инженер-геодезист. Много времени провёл в экспедициях. А потому и многие его стихи посвящены экспедициям. И ещё — любимому Санкт-Петербургу. Настолько любимому, что из стихов Павла Галачьянца можно сложить стихотворную энциклопедию о северной столице: о её улицах, переулках, мостах… Обо всём этом автор пишет не только с нежностью, но и с глубоким знанием города на Неве, где живёт и сейчас — в старом доме, в центре.

НА ФОНАРНОМ ПЕРЕУЛКЕНа Фонарном переулкеВечерами тишина.Каблучками гулко-гулкоЛишь подчёркнута она...

Звонко капают капелиПо брусчатке мостовой,И коты опять запели,Разорвав ночной покой.

На углу у речки Мойки,Рядом с Прачечным мостом,В номерах — девчонки бойки,Как набойки с каблуком!

Реформаторская церковьУ Почтамтского моста.Что там правят, в чём там сверка,Мы не знаем до конца...

Павел ГАЛАЧЬЯНЦ

134

Дальше — улицы Морские.И барокко, и модерн...Здесь — квартиры дорогиеИ дубовый интерьер...

Здесь — надежно и навечно!Здесь — спокоен за Страну!И, гуляя каждый вечер,В этих улицах тону...2014

МОЙ СТАРЫЙ ДОММой старый дом и камни мостовой!Вас чувствую, я вижу вас и слышу…Нависли над рекой родные крыши,Как ангелы повисли над Невой.

Мостов полёт. Меня он окрылит!Протянет руки и опорой будет!Меня в краях далёких не забудетИ от беды, я верю, сохранит…2006

СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМЖизнь свою, как страницы, листаю,Открывая семейный альбом…Вот и Мама, ещё молодая,В летнем платье из ткани шифон…

Вот склонился над гирокомпАсомМой Отец, капитан-лейтенант…Вот учащийся первого класса —Это я — чей-то дёргаю бант…


135

Вот стою с рюкзаком у порога…Вот над Зеей кружит вертолёт…Там двоим поморозило ноги,Одного утянуло под лёд…

Вот Жена моя в свадебном платье…Вот Сынишка, а следом и Дочь…Люди хмурые в белых халатах,Это — Маме уже не помочь…

Вот и место на Южном ПогостеВ окруженье оград и крестов.И пылает глубокая осеньВ череде фотографий и слов…2008

В ЭТОТ ДЕНЬО Войне Отец не говорил.Доставал альбом и ордена…Он смотрел на фото и курил.Полбутылки выпивал до дна…

За Победу пил и за друзей,За своих матросов и старшин!В Чёрном море много кораблейЕго тральщик спас от «верных» мин…

Бог его хранил, чего скрывать!И живым остался, не убит…Стал седым, в свои-то двадцать пять!И, в не полных сорок, — инвалид…

Только ордена он не носил.Видно, горек мёд его Побед.В этот День Отец не говорил.Только пил за тех, которых нет…2009


136

В ПРОРЫВК прорыву Блокады Ленинграда

(из воспоминаний Ветерана)

А утром был Приказ по роте…Про спирт во фляге не забыв,Мы поняли: опять пехотеВ который раз идти в прорыв!

Здесь, у Синявинских развилок,Что на Путиловской гряде,Глядел в наш стриженый затылокУгрюмый взвод НКВД…

Уже и штык примкнут надёжно,В сапог засунут нож-тесак…Осталось — сделать шаг несложныйИ самый сложный ПЕРВЫЙ ШАГ!

Уже окурок «режет» глотку,Уже и руки не дрожат…Вот ротный сделал вдох короткийИ выдохнул: «За Ленинград!»

И поднялась в атаку рота,И крик вошёл в жестокий бой!Ушла опять в прорыв пехотаИ там осталась молодой…2007

ДЕНЬ СОРОКОВОЙЯблоки на веткахСнег припорошил…Не собрал их дедка.Не хватило сил…


137

Душит смертный кашель.Шагу не ступить!Умирать не страшно.Не страшней, чем жить…

Неуютно в доме.В доме бабки нет…У дверей в соломеСтарый пёс Валет

Сжался у корзиныИ похлёбки ждёт.Что же бабка ЗинаМиску не несёт!

Вышел дед с кастрюлей.Подозвал рукой:«Ты не жди бабулюВ День Сороковой…

Похлебай, ВалеткаЗа помин Души…»Яблоки на веткахСнег припорошил…2008

ВЫЙДУ КРОМКОЙ БОЛОТЯ на юго-восток выйду кромкой болот.Ну, а там — по реке, по теченью…Поворот, перекат и опять поворот —Это всё не имеет значенья!

А имеет значенье планшет на рукахИ на сопках «опорные знаки».Да, зима — она скорая в этих местахИ уже начинает атаки…


138

То морозом ударит, то снегом кольнётИ, по берегу наледь прессуя,Дышит в спину, холодные песни поёт,Ветром в сопках картины рисуя…

Ах, как молоды мы! Кровь быстра и густа.Мы легки: и походкой, и мыслью.Наши руки крепки. Наша пища проста.И от трудностей мы не раскисли…

Нам свалилась Удача — по Жизни, как вброд!Это лучше любого Урока…Я на юго-восток выйду кромкой болот.Ну, а там — по реке недалёко…2006

ЛОПАСТЬОторвалась лопасть вертолёта.До земли — лишь метр. Повезло!Только с кресла скинуло пилотаДа в кабине лопнуло стекло…

До избушки аэровокзала —Метров сто всего наискосок.И уже дежурная бежалаИ несла ведро, а в нём — песок…

К счастью, вертолёт не загорелся.Его быстро сняли с полосы.Только техник рядышком вертелсяИ крутил взволнованно усы.

Предлагал до магазина сбегать,Видно, где-то чувствовал вину!А потом мы вместе до обедаВыпили рюмашку, не одну…


139

За живых и заживо рождённых!За любимых жён и матерей!За девчонок шустрых из района…С ними, как известно, веселей.

А потом, к всеобщему согласию,Протокол решили не писать…Напоследок нам желали Счастья,Ну и лопасть больше не терять…2006

ОКНА ЗАМОРОЖЕННЫЕОкна замороженные,Речка под окном.Ёлки, как мороженое —Эскимо…

А на белых заводях,Где искрится лёд,Дед сегодня, загодя,Прорубь ломом бьёт…

В тишине над крышами —Струйками дымки…Пирогами пышными,Мать, к столу зови!

Молоко топлёное,Ягодник-пирог,Да грибки солёные,Чтоб хрустел ледок…

Может, Гость отважится,Может, Друг свернёт.Мне сегодня кажется:Кто-то подойдёт…


140

Я водой студёноюСамовар залью.Песни затаённыеЯ ему спою…

В песнях — Судьбы сложные,Жизней перелом…

…Окна замороженные,Речка за окном.1986

МНЕ ПРИСНИЛОСЬ...Мне приснилось росистое поле,Старый домик из списанных шпал…Там старик в самоварных застольяхНа гармонике тихо играл…

В тёмных рамках над старым комодомФотографии трёх сыновей —Уже взрослых, одетых «по моде»,В окружении жён и детей…

Пишут редко, всё больше — невестки.Иногда приезжают гурьбой…И тогда на дворе под навесомСлышен смех за столом молодой…

Внуки — больше с собакой и кошкой.От плиты бабка носит блины…Ну, а ночью, в открытом окошке,Шепчут листья на фоне луны…

И старик, закурив папиросу,От крыльца до калитки дойдёт,Где горят августовские росыИ луна за опушкой плывёт…2008


141

Денис КАСПЕРОВ родился в Тюмени. В 2002 го-ду окончил ВГИК. Член СП России. За кино-сценарий «Глаза вечности» о выдающемся рос-сийском скульпторе А. С. Голубкиной удостоен высшей награды (с вручением статуэтки «Се-ребряный витязь» и диплома) Пятого Между-народного славянского литературного форума «Золотой витязь» (2014), проводящегося в рам-ках Славянского форума искусств. Печатался в газетах «Рабочая трибуна», «Московский желез-нодорожник», в журналах «Московский ритм», «Путь», «Московский парнас» и других.

* * *В комнате пусто и тихо, Только часы стучат.Глупый слагаю стих я,Тускло горит свеча.Микрорайон в тумане.Словно бокал вина,Призрачный город манитВыпить его до дна.

Грешен и я перед Богом:Струны гитары опятьТрогаю я перебором,Будто волос твоих прядь.Он мне простит, наверно,Грустную песню во мгле.Все-таки это скверно —Быть одному на земле.

Денис КАСПЕРОВ

142

МОНОЛОГ УШЕДШЕГО ПОЭТАВот и всё, отзвенела гитара,В этот раз я ушел насовсем,Посмуглевший слегка от загараИли мелких житейских проблем.

Был чудесен мой век, кроме шуток.Может, кто-то когда-то споет,Как в отпущенный мне промежутокОбессмертил я имя свое.

Это, видно, традицией стало,Только в ней справедливости нет,Что от пули, петли иль кинжалаУмирает в России поэт.

Так и мой поединок со смертьюУвенчался печальным концом.Закружённый земной круговертью,Я не смог его встретить лицом.

В спину нож — это даже не больно,Но, поверьте, гораздо больнейВидеть, как после смерти невольноОбретаешь ты столько друзей.

Где ж вы были, когда я в опалеК вам стучался в закрытую дверь?Почему вы меня не пускали?И зачем я вам нужен теперь?

А когда я стоял полумёртвыйПод окном вашим, кутаясь в шарф,Вы хотели прогнать меня к чёрту,А не выпить со мной брудершафт.


143

Отчего же всё так изменилось?Как по воле волшебной руки,Вы несете ко мне на могилуИ цветы, и любовь, и стихи.

Только это теперь мне не нужно —Здесь с реальностью порвана нить.Запоздавшую вашу дружбуЯ уже не смогу оценить.

Люди, станьте моею мечтою:Берегите не мертвых — живых,Наполняйте ваш мир добротою,Значит, будете вечны и вы...

ПИСЬМОНу что мне тебе рассказать?О том, как я жил эти годы?Какая тут нынче погода?Гроза, дорогая, гроза.

Но вряд ли меня ты поймешьВ своих повседневных заботах.Здесь трудно предсказывать что-то —И холод, и солнце, и дождь.

Проносятся дни октябряИ майские чудные ночки...За все это время — ни строчки,Но я не сержусь на тебя.

Ты выбор свой сделала верно:Не нужен журавль в облаках,Когда так надежно от ветраУпрятан твой домик в горах.


144

И яхта стоит у причала,И чайки кружатся над ней.Об этом, я помню, мечталаТы в тесной палатке моей.

И аист прижился на крыше,И муж задремал у стола...Да, кстати, чего он не пишет?Дела? Вероятно, дела.

Он думает: как это глупо —Искать непонятно чего,Ходить, не снимая тулупа.И я понимаю его.

Романтики вышли из моды,Их время ушло навсегда,Вернулись они из походаВ большие, как жизнь, города.

И все же когда-то, быть может,Пускай через тысячу лет,Вдруг кто-нибудь скажет, что прожитНе зря был мой век на земле.

ВИДЕНИЕ НОЧИМне, наверное, это приснилось:Старый замок, мерцанье свечей,Облик ласковый, искренний, милыйУ любимой подруги моей.

Ты ли это, ответь, дорогая,Так нежна, так прелестна была?Или, может, колдунья какаяПо ошибке меня завлекла?


145

Пригласила, просила остаться,И, хмелея от счастья и вин,Я не смог... я решился признатьсяВ беззаветной, кошмарной любви.

А потом у окна мы сиделиИ, казалось, не будет концаВдохновенной январской метели,Что искала приют у крыльца.

Она выла, страдала и пела,Но по правилам жизни земнойНочь прошла, и метель улетела,И любовь унесла за собой.

ВЕСНА. ВЗГЛЯД ИЗ ОКНАКогда-то был я по уши влюбленВ наивное шальное время года,Но сука-жизнь катилась под уклонВ традициях насмешницы-природы.И вот зеленый змий — приятель мой —Открыл мне как-то истину такую,Что дни уже идут не чередой,А как в кино: друг друга атакуя.На понедельник вторник точит зубИ вдруг беднягу — цап! и — мордой в гравий.Однако вторник тоже полутруп,Поскольку и ему недолго править.Среда его снедает, а четвергЕе саму уписывает жадно.А в пятницу проклятый фейерверкКончается в душе моей пожаром.Но вот опять повеяло весной,И разлетелась со стола бумага:Доставил теплый ветер в выходной Клоаки дух из местного оврага.


146

Стою я у раскрытого окна,Приняв сей дар хоть свежий, но суровый,И наблюдаю, чем живет странаВ пределах территории дворовой.

Я вижу, как потребности растутУ моего соседа-бизнесмена:Еще вчера он парковался тутНа старых «Жигулях» капотом в стену.А нынче, глядь, с попытки номер пятьОн запихал сожительницу в «Шкоду»,Утрамбовал назад ручную кладьИ протаранил палисадник сходу.

А вот Серёга, бывший футболист,На детскую площадку вывел дога,Где талый снег еще на редкость чист,Но безразличен к этому Серёга.Красавец дог по кличке ЛовеласЗдесь будто жеребец в широком поле,Попробуй тронь — Серёга крикнет «фас!»,Как «пас!» когда-то бомбардиру Коле.

Вот Витька со второго этажаСпустился вниз и сразу прыгнул в лужу.Болтают, что в психушке он лежалИ сторонятся все, а я с ним дружен.Ему за сорок, житель коренной,Блажен, добросердечен, неприкаян.По-детски он любуется весной,Кораблики бумажные пуская.

А вот идет наш участковый Стас,Подпольная фамилия Блюститель.Он год назад меня от смерти спас —Сломал ребро и бросил в вытрезвитель.


147

Но не держу я на громилу зла,Ведь я тогда заснул в мороз у дома.К тому же, от него жена ушлаК какому-то пижону из Газпрома.

Вот Ася Вейсман-маленькая грудьБьет по ковру, кусая папиросу.Я к ней пытался в душу заглянуть,Но получил отставку без вопросов.Дизайнер Ася — мать троих сынов,И ей самой, наверное, не очень.Однако был ответ ее таков:

— Все мужики — козлы, базар окончен!

Дед Валентин в потертом галифеВтолковывает школьнику чего-то.Отец районных аутодафе,Внебрачный эпигон Искариота.О нем два слова. В прошлом он стукачИ делегат какого-то партсъезда,А ныне — необузданный трепач,Гроза двора и староста подъезда.Малец глотал словесное дерьмо,Но, наконец, не выдержал «прикола»И, выдав: «А пошел ты на х.., чмо»,Поправил ранец и умчался в школу.

……………………………………….Апрель в начале, звучная капельВсё больше набирает обороты.И что с того? Я будто отупелОт этих стрел, назойливых до рвоты.Чего я выжидаю у окна?Зачем гляжу на мир? В нем нет мне блага...Пардон, опять доставила веснаСмердящую посылку из оврага...


148

ОТТЕПЕЛЬТихо дремлет ночной полустанокВ стороне от заброшенных дач.Старый пес приютился усталоПод скамейкой, свернувшись в калач.

Ледяные горошины таютНа взлохмаченных рыжих боках —Накануне грачиная стаяРасклевала февраль впопыхах.

Но не знали крылатые гости,Опускаясь на эти поля,Что готовит мороз на погостеТридцать градусов ниже нуля.

Здесь и раньше такое случалось:Пожелала вернуться зима.Но тогда все затеять сначалаНе дала ей природа сама.

Разозлилась она, не пустила,Защитила измученный край.А вот нынче студеную силуНе унять, не загнать за Можай.

И когда в предрассветном туманеЗатрещат на ветру провода,Все живое со скоростью ланиПоспешит неизвестно куда.

Воспарят и грачи в поднебесьеПоредевшей невзрачной семьей...Но останется в этом предместьеОдинокий, голодный, больной.


149

Будет медленно здесь умирать он,Обреченной земли старожил,Тот, который сейчас в полумракеПод скамьей на платформе лежит...

ДОВОЕННЫЙ ВАЛЬСЭтюд

Была теплая золотая осень. Листопад украсил аллеи городского парка, ма-ленькую танцплощадку, чудом уцелевшую с довоенных лет. Воскресный день только начинался, но кругом уже шумели карусели, медленно уплывало в небо «чертово колесо», а откуда-то издалека доносились звуки вальса.

На скамейке в глубине парка сидел человек лет сорока в сером пальто и в шляпе. Взгляд его был недвижим, будто это вовсе был не человек, а скульпту-ра, созданная великим мастером. Но это впечатление пропадало, как только он опускал руку в карман, сухими размеренными движениями доставал па-пиросу и закуривал. Курил он часто, но всегда как-то монотонно: с точными интервалами, не оставляя надолго папиросу во рту. Что-то загадочное было в нем, и прохожие невольно обращали на него внимание. А он словно жил в другом, своем, таинственном мире...

— Здравствуйте, — сказала она и улыбнулась. — Я немного опоздала. Толь-ко вы не смеете сердиться. Просто вчера я завела будильник на час позже... Ну, по ошибке... Вы-то уж должны меня понять, а?

— Да нет, что вы... Все в порядке... Садитесь, — он подвинулся на скамейке и спросил неожиданно: — Что у вас с голосом? Вы простудились?

На мгновение она застыла, но тут же рассмеялась задорным смехом:— От вас решительно нельзя ничего утаить. Я не хотела огорчать вас: меня

действительно продуло ночью из окна. Но вы не волнуйтесь, это быстро пройдет. Ну, рассказывайте, чем вы тут занимались?

Ему нравилась ее манера говорить. Прямая, фронтовая, смелая, однако и не лишенная некоторого кокетства. Он видел таких женщин на передовой, и всегда они внушали ему трепет.

— Ну, что же вы молчите? — спросила она. — Я жду.— Ничем, — ответил он, пожав плечами. — Ничем не занимался...— Ну, это совсем не интересно!Она как будто расстроилась, а он тут же подхватил:


150

— Неинтересно?! Тогда скажем так: я дышал свежим воздухом, наслаждал-ся осенью. Я люблю осень!

— Минуточку, — улыбнулась она. — Вчера вы говорили, что у вас любимое время года — весна.

Он растерялся, будто застигнутый врасплох, не зная, что отвечать.— И осень тоже... — наконец проговорил он смущенно.Что-то легкое упало к ней на колени. Она нащупала рукой — жестковатый,

прохладный лист тополя.— Черт подери! — сказала она. — А ведь мы с вами лучше других можем

оценить эту красоту.— Какую? О чем вы?.. — он чувствовал, что с каждой секундой ему стано-

вится все труднее говорить.— Красоту природы, — продолжала она. — И в этом смысле мы самые

счастливые люди на Земле. Вы так не считаете?Он не расслышал ее последних слов, мучительно думая, рассказать ли ей

про то невообразимое событие, что случилось с ним сегодня ночью. Только бы это не показалось ей глупостью, бредом или, хуже того, выдумкой. Ведь если разобраться, этого и правда не могло быть.

— Ну что же вы все молчите и молчите? — казалось, обиделась она. — Ведь вы кавалер, так развлекайте даму.

Он взял лист тополя из ее руки.— Послушайте, — сказал он серьезно. — Я сегодня видел вас… во сне.— Как?.. — она замерла, слушая.— Да, во сне, — повторил он, сжимая ее руку, и вдруг заговорил твердо,

убедительно. — Это было в каком-то парке, может, даже и здесь. Танцпло-щадка... Полно народу, как тогда, в сороковом... Играет оркестр... весело так... и вдруг — вы. Вы были в розовом платье, красивая... стройная... А я... Словом, я пригласил вас на танец...

Сначала она не поверила. Ведь они знали друг друга всего шесть дней. Встре-чались, рассказывали истории из своего прошлого, шутили, смеялись. Но это...

— И как же... Как вы догадались, что это была я? Вы же совсем меня не...— Это были вы! — перебил он. — Я уверен.Они встретились глазами, и вдруг им показалось, что они увидели друг

друга. На мгновение, на миг, но увидели. Так ясно, как могло бы это быть тог-да — до тех роковых взрывов, до этой черной пустоты. До войны.

...Стояла теплая золотая осень. Из глубины парка доносились звуки вальса.


151

Мирослава ТАРХАНОВА родилась в 1983 го-ду в Чувашской Республике (Россия). Окончи-ла юридический факультет Чувашского госу-дарственного университета им. И. Н. Ульянова. Публикуется в периодической печати с 2007 года, некоторые ее произведения переведены на венгерский и немецкий языки. Является членом Международной Гильдии Писателей. Автор сборника стихотворений «Диагонали». Живет в Москве.

* * *Испеки мне в дорогу, мама, Булку хлеба.Путь мой долог: от храма к храмуСлужат требы…Приходили попы к нам на дом, НарекалиИменами. В тазу, да в старом,Из эмали,Из колодца набрав водицы,Окрестили.Из гнезда на свободу птицуОтпустили... Испеки белый хлеб в святое Воскресенье.От него я приму благоеНаставленье.Исцелит он во мне земное,Пораженца.

Мирослава ТАРХАНОВА

152

Испеки, заверни в льняноеПолотенце.Разломлю. Погожу: я прежде,Чем отведать,Попрошу небеса, в надежде,Исповедать.И не солоно есть я буду —Хватит соли:Нам на жизнь её не по пудуОткололи!Испеки мне в дорогу, мама,Булку хлеба.Может путь, что ведёт от храма —Прямо в небо…

* * *Надежды услаждающей нектар,Как снадобье, залечивает раны,Туманной плёнкой давние обманыЗатягивая, превращает в пар.

И где-то вновь, с залатанной душой,Глаза ребёнка смотрят в ночь наивноНа тусклый отблеск дольки апельсина,Зависшей над заснеженной землёй.

При этом свете призрачной мечтойПривидится щемящая картина:Веселье, смех, тарелка мандаринов,И Новый год, встречаемый с семьей...

И с этой мыслью погрузившись в сон,С утра проснется, преисполнен веры,Что вот уже — возможно, до обеда —Он обретёт заветный отчий дом.


153

* * *Люди-зомби —Сердце в коме.Мыслей нет. О человек,

Без роптанья,ПререканьяПроживи свой жалкий век.

Профильтрован,РасфасованИнформационный мир:

Жуй не дольше,Знай не больше,Чем допущено в эфир.

Повелитель-НебожительВсё решает за народ.

ПорционноРационыСоставляет наперёд,

Чтоб не дохлиС голодухиДемократии рабы,

Чтоб не сразуВсю заразуУпаковывать в гробы.


154

Илья ЛИРУЖ (Ружанский Илья Львович) родил-ся в 1938 году в Москве. Кандидат технических наук, изобретатель, лауреат Госпремии Совета Министров СССР в области строительства. Почетный строитель России, член Международной Ассоциации Инжене-ров по пространственным конструкциям (LASS), ав-тор более 120 научных работ, опубликованных в про-фессиональных журналах и сборниках.

Член Союза писателей Москвы с 1996 года. Член Союза писателей России (МГО) с 2012 года. Член Международной Гильдии писателей с 2013 года.

Первая поэтическая публикация Ильи Лиружа состоялась в 1960 году (журнал «Звезда Востока», г. Ташкент), во время его службы в армии. Автор восьми поэтических сборников. За книгу «И ниче-

го не изменить» (2012) награжден дипломом МГО СП России «Лучшая книга 2011–2013». Лауреат литературного марафона «Zlatni Pegaz» (МГП, 2013). На-гражден медалью им. М. Ю. Лермонтова (2014). Включен в шорт-лист авторов сборника «Литературное достояние России».

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ(цикл, 1953–2014 гг.)

СМЕРТЬ СТАЛИНА* * *

Парень высказался открытоНа исходе второго дня: Сколько было Им перебито — Ни покрышки Ему, ни дна...

Класс взорвался, а после — стало,Стало видно, когда затих,Что учительница — рыдала,Горло пальцами перехватив.

Илья ЛИРУЖ

155

Так по-бабьи, без всякой позы,Перед мальчиками — врасплох.Безголосые эти слезы Им вколачивало под вздох,

Перехватывало дыхание...Что он делает — этот псих?! — Невозможное своё знаниеПерекладывает на них,

На их плечи, ещё некрепкие, Плечи мальчиков — не мужЕй.В классе школы-десятилетки Их швырнуло на вираже.

Им решать ещё предстояло, Но сегодня, в конце концов,Перед ними её стоялоПеревёрнутое лицо...

Класс молчал — и смотрел тоскливоКаждый прямо перед собой...Их учительница уходила, Мелко вздрагивая спиной.

А потом, когда распустилиНас — до времени — по домам,Одноклассники его били По мошонке и по зубам.

Чтобы не наводил осУда,Чтобы помнил, кто он и где,Чтоб не радовался, иуда,Всенародной нашей беде...

Илья ЛИРУЖ

156

* * *Люди плыли, плыли, плыли По бульварам и площадям,Были зной и пыль — и стыли В этой очереди по ночам.

Её гнали и закольцовывали,Возвращали её назад. Сколько раз по Кольцу СадовомуМы прошли по четыре в ряд.

Люди плыли и плыли, и плыли...По инерции — головных У летучих кордонов давилиНапиравшие сзади ряды.

Люди шли — их святое правоБыло в том, чтобы так идти:Опрокидывая заставы,Возникавшие на пути,

Пробивая себе дорогу, Убивая — не по вражде...Люди шли — поклониться Богу На последнем Его рубеже.

Так к истокам идёт белугаНереститься, сбиваясь в кровь.Люди — лавой, давя друг друга,Шли, чтоб выразить скорбь и любовь.

Шли вторые и третьи сутки — Это как кому повезёт — Сапоги и ботинки, и куртки,Бумазея и шевиот.

Илья ЛИРУЖ

157

Вот и стал Он — общедоступным — Бог — наш Дух, и Бог — наш Отец...Люди шли, разбивая стУпни, И входили к Нему, наконец.

И тогда, в белоствольном Зале,Среди крепа и мраморных стен,Эти люди — навзрыд рыдали,И над ними рыдал Шопен.

Чьё сознанье тогда примирилось? — Эта смерть нас застала врасплох. В мире что-то переменилось, — В мире умер последний Бог...

* * *Спасибо Вам, что в дни великих бедствий,О всех о нас Вы думали в Кремле,За то, что Вы повсюду с нами вместе.За то, что Вы живёте на земле...

Мы так Вам верили, товарищ Сталин,Как, может быть, не верили себе. М. Исаковский

Пели в детских садах и в школах, Пели дома и пели в залах, Пели хором и пели — соло Сколько помню себя — осанну.

Человеку на всех портретах, Человеку на мавзолее Были здравиц полны газеты Ежедневные и в юбилеи.

Илья ЛИРУЖ

158

Мы привыкли к Его величью,Мы познали Его значеньеС первой строчки, прочитанной лично,В самом первом стихотворенье.

Чтоб увидеть Его явлениеИ другим рассказать взахлёб,Мы ходили на поклонениеС демонстрацией — дважды в год.

И с портретами над колоннами,На которых Он — как живой,Шли по площади, как паломники, Под простёртой Его рукой.

Как мы верили, ах, — как верили, И как пели в нас соловьи,Что живём в самом лучшем времени, В самой лучшей стране земли,

Что не зря мы растём под стягами, На которых отцова кровь,Что когда-то своими ранами Мы докажем к Нему — любовь.

И гордились мы вслух и мысленно, Что венчАнны одним венцом... И сияла над нами — Истина Рябоватым Его лицом.

* * *Сняли с образа — пелену,Низковатый лоб обнажили,В первый раз на Бога — винуС кафедральных трибун — возложили.

Илья ЛИРУЖ

159

Разметали легенд окоём, Натоптали в душе — сапогами, Обезбожили наш пантеон, Без того не богатый Богами.

И шитьё золотое погон С плеч спороли — и снята присяга, И языческий принял огонь Тело Богово — из саркофага.

Разорвали окружье венца,Набросали на урну каменья,Отлучили от Бога-ОтцаИ от веры моё поколенье.

Не скрывая тяжёлой тоски,Вы портреты Его поснимали, С разлинованной классной доски Все заветы о Нём — посмывали.

Но когда объяснения нам,Глядя в сторону, вы бормотали,Мы не верили стёртым словам — Мы мальчишку того вспоминали:

Как он шёл и не прятал лицА, Как он нёс неширокие плечи, Как мы били его — подлеца За его невозможные речи,

Не догадываясь, что поздней Станут символом в нашем сознанье Грубо выщербленный мавзолей И безгласого Гимна звучанье...

Илья ЛИРУЖ

160

МЫ — СОВРЕМЕННИКИ, НО... Мы — современники, но — младшие:Не состояли, не участвовали...Мы просто выросли — не выжили,И сами никого не выжили,Лишь кое-что об этом слышали,Но руки наши — чистым-чистые.

Смешны анкеты наши куцые — Мы не успели в Революцию,К Магнитогорску — опоздали,И ряжи в БеломорканалеНе мы, ПО СЧАСТЬЮ, забивали — Но мы-то этого не знали...

И души наши — незапятнанны:Росли — мечтали стать солдатами,Так, чтобы с ранами, с медалями — Вперед! За Родину! За Сталина! — Да не успели — опоздали,За нас другие воевали.

Не так счастлИво воевали,Не всё — вперёд — и отступали,И в окруженья попадали,И смертный плен перемогали,И не спасали их медали,Когда свои освобождали — Но мы и этого не знали...

И были мы предельно искренни,И верили светлО и Истово,И шли — все как один — с горнистамиУ Мавзолея на виду,К Нему — восторженными лицами,Не чуя под собой беду.

Илья ЛИРУЖ

161

Чужды сомненьям и наветам,Мы узнавали по газетам,Что есть ещё враги Заветам,Но что они — обречены.И будут навсегда повержены,Разгромлены и обезврежены,А их дела — отомщены.

И мы едва умели вынести,Что, может, не успеем вырасти,Чтобы самим под корень вывестиВрагов Народа и Страны,Пока они ещё — допОдлинны,И есть на свете место подвигу,Который мы свершить должны.

Да, мы росли, на всё готовые,Надёжные, правофланговые — Таких сегодня не найти.Не за серебреники жалкие — Мы были на корысть не падкие — А за Идею, черт возьми.

И только проявиться в делеМы не сумели — не успели:Нас вытрясли из колыбелиСтереотипа детских схем.И мы внезапно осознали,Как счастливы, что опоздалиИ не ответственны ничем...

...Мы — современники, но — младшие.Не состояли, не участвовали...

Илья ЛИРУЖ

162

НАС ВРЕМЯ ВЗЯЛО В ОБОРОТ...

Нам время подарилоПустые обещанья.От них у нас, Агнешка,Кружилась голова.Б. Окуджава

Нас время взЯло в оборотИ не спросило аттестата,И вдруг — нельзя взглянуть вперёд,Не оглянувшись виновато,

Не дав себе того труда:Уже не детскими очамиСмотреть — и с розовыми снамиПроститься разом — навсегда...

Нельзя не дать себе труда,Когда всеобщего Кумира Ниспровергают — и когда Колеблется система мира,

Так стройно созданная Им И так усвоенная нами, Которой мыслями, сердцами И жизнью мы принадлежим.

Ещё теперь принадлежим.И не своими ли руками Мы создавали вместе с Ним Всё, что хотим разрушить сами?

Кумир! — не мы ль тебе кадим, И, сбрасывая с пьедестала,

Илья ЛИРУЖ

163

Какое древнее начало В себе самих не пощадим!

Но сбрасываем с пьедестала. И слушаем, едва дыша,Как в нас ворочается ржаво И пробуждается душа.

На поворотах всех времён Скрипят истории колёса...Но в сладострастие вопроса Наш мозг отныне погружён.

О, сладострастие вопросов, Разгул суждений, шквал имён. Под взгляды, брошенные косо, Встаём — и в полный рост идём.

Вперёд! — того не ждёт расплата, Кто прах Кумира отряхнёт...Но тем не так легко — вперёд, Кто, может, в прошлом виноваты.

Но нам не так легко — вперёд. Нас не минует час расплаты,И многим вспомнится тот год, Как год свободы и — утраты.

Нас время взЯло в оборот — Мы были слепы, как котята — И, не спросивши аттестата,Швырнуло нас в водоворот.

Илья ЛИРУЖ

164

ОН НЕ СТАНЕТ ПРОВИДЦЕМ И ГЕНИЕМ(Хрущёв)

В мастерской у Неизвестного С тротуара — за окном Я увидел лика срезанного Странный абрис под холстом.Только первый штрих подобия,Не законченный вполне — Это был эскиз надгробия В мокрой глине — на столе...

* * *Поклонитеся в толстые ноженьки — Он на смену Тирану пришёл — И не станет Героем и Боженькой, Потому что, по счастью, смешон.

Он не станет Провидцем и Гением, И его в заключительный путь Не пойдут проводить с поклонением — Но придут на надгробье взглянуть.

Голова незлобиво, и весело,И лукаво, как будто, — глядит... Сколько было им накуролесено! — А теперь, словно плаха, гранит.

Как с мужицкой ухваткою дерзкою Брать судьбу он за глотку привык!Потаённой улыбкою детскою Освещён его бронзовый лик.

Илья ЛИРУЖ

165

Словно плаха, гранит грубо скошенный — Месть и вещная память резца. И не зря голова припорошена Прахом злата былого венца...

* * *Никогда из упряжки не выделен — Он кормился с Хозяйской руки. И, быть может, спасался от гибели, Обрывая с себя постромкИ.

Но он выпростал душу из упряжи, По-мужицки рванул — в поворот. И страна очищается ужасом Над зиянием наших высот.

Всё, что было судьбою назначено,В этот миг он уже совершил.И не жаль, что Фемида незрячаяДопустила его до вершин.

Повенчали на царство сограждане, Расстелили ковры вдоль трибун, И теперь он любого и каждого Поучал и по-своему гнул.

Ах, как вольно ему без Хозяина! Обещай и решай — не хочу.И любые доступны желания, И мечты, да и блажь — по плечу.

Все дороги — его, все декОрумы. За зубчАтой стеной не скучал — Колесил. Куролесил на форумах, По столам башмаками стучал.

Илья ЛИРУЖ

166

И острил, и сорил небылицами, Озорною улыбкой пленял,И лукавил, потея под блицами Кинохроник и телепрограмм...

* * *Опочили за давностью козыриВ ворохах обещаний и слов. Обветшавшие хлёсткие лозунги Невесомы на чаше весов,

Невесомы посулы, а также Невесома божба удальца — И смеются весёлые граждане, И не прячут с опаской лицА.

Вот и всё — не скрывайте, не прячьте, Не страшитесь досужих людей, И за это — идите и плачьте,И ведите к надгробью детей.

Преклоните колени — а сможете, Помолитесь с открытой душой, Что не стал он Героем и Боженькой И бывал откровенно смешной...

ВАЛЬС-БОСТОНПостреляли собак.Распустили конвой.Сдали длинные списки в архивы.Тот, кто дожил, — тот может вернуться домой,А не дожил — так это не диво.

Тот, кто дожил, — он должен, конечно, забыть; Никому ни словечка, ни звука.

Илья ЛИРУЖ

167

Что бы ни было там — как могло это быть? — Это страшные сказки для внуков.

Ваша личная сказка — с счастливым концом, Это так и положено в сказках. Ну, а тем, кто там лёг в нашу землю лицом — Им уже не поможет огласка.

Так зачем бередить и тревожить наш сон, Поминая публично и всуе, Имена, звук которых вполне невесом,Может быть, через год уже будет.

Вам-то выпала карта — под старость пожить В своём доме — в тепле и покое...Что ж так часто во сне вы хотите вскочить И выпрастываете ладони?!

Тех собак уже нет, что кидались на вас, Если спрятаны руки в бушлаты. И, азартно собакам кричавшие — фас,Разбрелись по России солдаты.

Но они, как и вы, не забудут тех лет.И чем далее — тем сладострастнейВсё им снятся шеренги, шеренги — след в след — Подчинённые снова их власти.

Так к чему этот старый бессмысленный спор — Говорите, кричите, пишите!И пока мы способны забыть наш позор, Нашу сонную совесть будите...

Илья ЛИРУЖ

168

ТЕМ, КОГО НЕ ОСТАЛОСЬ…(вальсок)

Нас не касается,Нас не касаетсяИ — не коснётся…Где ты, красавица,Где та красавица,Что — у колодца…

Где те колодцыС чистой водицей,Чтобы напиться…Где иноходцы,Летящие птицей,Всадников лица?!

Мы пережили,Мы всё пережили,Мы всех пережили:Девушек с косами,Мальчиков взрослых — Наши дружины…

Где те вершины,Куда мы годамиСпешили домчаться, — Где те мужчины,Которые намиПоныне гордятся?!

Всё сметено,Всё разбито,Развеяно пылью — Девушки с косами,

Илья ЛИРУЖ

169

Мальчики взрослыеВ глине могильной…

Мы обесточены,Мы на обочине,Нас — не осталось …Жизнь, между прочим,Наполнена прочими,Как оказалось…

Нас не касается,Нас не касается, —Вы постарались…Нет, мы не каемся,Нет, мы не каемся,Мы — попытались…

МЫ ВСЕМ МИРОМ ЕГО ХОЛИМ И ЛЕЛЕЕМ... (Брежнев)

* * *Не помазанного миром И елеем — Мы всем миром Его холим и лелеем.Понимаем, что он нынче Означает,Провожаем его зычно И встречаем.Мы лобзаем его в щёчки И — где надо,И ведем под локоточки, Чтоб не падал.

Илья ЛИРУЖ

170

Он — реликвия Традиций поколения, Он реликтово Рядится в тогу гения.

Вот он самый мудрый вождь — Законодатель;Вот он учит молодежь — Он наш писатель;Вот он в маршалы одетый — Наше знамя... Разве только в Академию Не звали.

Улыбаемся газетеИ экрану:Вот он снова — на портрете,Вставлен в раму.И в сверкающем плакатеОн размножен,И в линялом транспарантеПридорожном,В целлулоиде, в бумагеИ в картоне,В рост и в пояс,И в любом ином фасоне...

Мы с улыбкой восхищеньяОтмечаемНа портретах ухищренияС плечами:

С каждым годом он анфас Все шире, шире.Он у нас Герой — не раз,А все четыре.

Илья ЛИРУЖ

171

Но не вечно — Не пойдём мы на попятный — И, конечно,Он Героем будет в пятый...

* * *А ведь это не смешно,Скорей — печально.Есть здесь некое зерно,И даже — тайна.Все властители у нас, — ПопеременноКаждый — в свой урочный час — Впадали в скверну:Тот — бичом, а тот — посмешищемНарода...В чём-то тщетноУбеждает нас природа.

Что-то, видимо, не так В Королевстве...Стоп! — За это четвертак Давали в детстве.

Впрочем — ежели удастся Сделать выбор — Лучше тот, над кем смеяться Вы могли бы.

Так что — лезьте,Раздвигайте ему лацканы, Понавесьте Все, что есть на свете, цацки.

Илья ЛИРУЖ

172

Пусть сияет в зеркалах И счастлив будет — Лишь бы в наших лагерях Не гнили люди.

Только — чу... — Мне голос внутренний подсказывает, Что одно другого Вовсе не доказывает...

МАЛЬЧИКАМ 91-ГО ГОДАВаш мальчик вышел со двораБез страха и сомненья.Вы вслед кричали: «Не игра!»Но он ответил: «Не игра...» — Иное поколенье.

Он успокоил на ходу:«Нас много, даже — слишком...»А в шестьдесят восьмом году,А в шестьдесят восьмом годуЛишь семеро их вышло...

Ваш мальчик — он давно не Ваш.Ну, что ему — мужчине!Он в жизни свой имеет стаж.Ему Ваш опыт — «плешь» и «блажь»,И страха нет в помине.

Ему принадлежит Земля — Куда ясней и проще!Но есть у мальчиков — своя,Она у каждого — своя,Единственная площадь!..

Илья ЛИРУЖ

173

Ваш мальчик вышел со двора — Исчез в толпе прохожих.Он не вернётся до утра,Он не вернётся до утраИ не вернётся позже...

Весь шар земной мечтал он всластьСвоей стопой промерить.А лёг — в Одну Шестую Часть,Он лёг в Одну Шестую Часть — Хотел себя проверить.

Ваш мальчик вышел со двора...Был шаг его осмыслен.Он точно знал — теперь пора.И продержаться до утра... В Москве, В Литве, В Тбилиси...

Весь шар земной мечтал он всласть Своей стопой промерить. И лёг — в Одну Шестую Часть,(ещё — в Одну Шестую Часть) — Чтоб нам в себя поверить...

МАЛЬЧИШКУ ВСПОМНИТЕ ОПАСЛИВО…Мальчишку вспомните опасливо И тех друзей его — ребят... Портреты снятые — в запасниках,Я знаю — до сих пор стоят.

К стене лицом они до времени,И выжидают только час,Когда взрастёт довольно семени,Так щедро сеянного в нас.

Илья ЛИРУЖ

174

На тех портретах Он не хмурится,Но улыбается в усы:Ему готовят путь на улицы,Поскольку улицы — пусты.

И ничего не станет странного,Когда — привычен нам и прост — Он в главных залах встанет заново В полувоенном — в полный рост.

В Нём символ власти, взятой прочно,Побед блистательных — не счесть.И по всему выходит — в прошломСвои резоны точно, есть.

Их объяснят подробно вестники, И что-то затаят в душе...Того мальчишку били сверстники, Но после — били их уже.

Сорокалетние мужчины Всё меж собой не разберут, Все разно судят, в чём причины,Зачем их опыт был так крут.

И был ли нужен этот опыт — Чтоб по мальчишеским плечам Вот так: то выносили оптом,То вновь вносили — по частям.

Чтоб нынешним двадцатилетнимИ вовсе стало — не понять: Почто в парадных залах — этим,А тем — в запасниках стоять.

Илья ЛИРУЖ

175

Цвета размешаны — и меркнут:Что было чёрно, то — серо.И каждый ищет — кинуть в меркуРациональное зерно.

И только ходит неприкаянно — Кто всё страшится: позабыть И осознать себя за Каина,Готовым Авеля убить...

ЛЕНТА МЁБИУСА Нас швырнуло в жизнь без бонуса — В сердцевину войн и бед.Мы влетели в ленту МёбиусаИ не поняли примет.

Жизнь прямой казалась лентою,Не имеющей конца.Мы не пользовались рентою,И не прятали лица.

Нам ли петь с чужого голоса! — Наша песня — в первый раз…Кто бы знал, что лента МёбиусаВыворачивает нас,

Кто бы жизнь исчислил смолоду?!Ты нас, Господи, — прости!..Мы вставали с ног на головуИ обратно в том пути…

И теперь — хватило б совестиКрикнуть с кончика пера,Что влетели мы на скоростиВ то, что прожили вчера,

Илья ЛИРУЖ

176

Что оттуда тянет стужею,И давно отживший мирНам затягивает душиВ грубо штопаный мундир.

И мундиры, точно, — «сталинки» — Закольцовано кольцо…И Хозяин — тоже маленький,Только голый на лицо…

ТОРОПЛИВЫЙ ВЫБЕГ СТРОКГолове ль моей-головушкеБоли той — не занимать,А беду — её на перышкеСтальном — не удержать.

А беда — она накатитсяС пера — на белый лист,Слово — в исповедь огранитсяСамо — не торопись.

Осознай его источники,Отстранясь, — издалека,Обкатай его — на кончикеРодного языка.

Оброни на потаённое — На донышко души,Схорони незамутнённое,Позабудь, не вороши.

Белый лист оставь нетронутымНа поверхности стола,Не смотри совсем в ту сторону,С головой уйди в дела,

Илья ЛИРУЖ

177

Выполняй особо тщательноОбязательный урокЕжедневно — и старательноОтдаляй еще свой срок.

И походкою торопкою — Как по лезвию ножа — Обходи тот стол сторонкою,Про себя — не ворожа…

То единственно-мгновенное — Оно не подведёт:Слово искреннее, верное,Комом к горлу подойдет…

Слово истинное — вызрело,Пришёл последний срок:Белый лист покроет изморозь — Торопливый выбег строк.

И беда моей головушке,Да не время — горевать.А судьбу — её на перышкеСтальном — не удержать…

Илья ЛИРУЖ

178

Лариса НОСОВА родилась в Ха-баровске. Окончила факультет ино-странных языков ХГПУ (в настоящее время ДВГГУ — Дальневосточный государственный гуманитарный университет) и юридический фа-культет Хабаровской государствен-ной академии экономики и права. Автор поэтических публикаций в нескольких литературно-художе-ственных изданиях. Серебряный ла-уреат Национальной литературной премии «Золотое перо Руси» в номи-нации «Поэзия» (2013 г.) Член Союза писателей XXI века.

* * *Иллюзион литературный, магия души —И Габриэль Гарсиа Маркес вечно к нам спешит,Когда мы чувствуем, что одиноки в свете фар,У ночников, на море, в звуках дружеских фанфар.

Сильны, как леопарды, можем повести полки,Недолговечны мотыльками, как хрусталь, хрупки,В любви всегда, но бродим в лабиринтах из костровИ бренности тепла от ускользающих миров.

* * *Откуда появляется искусство на века,Волнующее миллионы так же, как закат?Восходом приходящее, чудесное, как свет,Дающее на всё единственный, как жизнь, ответ?

Лариса НОСОВА

179

Созвучны Пушкин, Моцарт, Достоевский и ШекспирПочти любому, словно в их твореньях эликсир.Они писали так, как будто знали суть времён.А всмотришься в портреты — видишь только белый лён.

* * *Версальское громадное панноЭмоций посетителей — окно,Портал в мир изобилия, чудес.Из недостатков — только политес,Дворцовые ужимки в высотеФортун людей, что жили тут в сотеКрасот, могущества, балов, утех.А короли любить умели? Трек:«Зачем любовь, когда доступны все?И ты всегда на белой полосе?От скуки впору тут сходить с ума,Стремиться не к чему, не жизнь, зима».Но нет, любили. И сильнее всех.По-королевски, в список вечных вех.

* * *Хабаровское озеро прекрасных лотосовПрозрачней родников, синее неба, ярче воли,А в лотосах — им миллионы лет — звучат триолиНадмирности, сверхразума, мембраны вакуоли,Семян, в анабиозе живших в ледниковой эре,Художника с любимой, что смеялись на пленэре,И снисходительности в межреальностном барьере,Где нет материального, цветы из модусов.

* * *Фотоискусство: космос, камера и астронавт.Не спутник или телескоп — улыбчивый фанат,


180

Влюблённый в Землю нидерландец Кёйперс, фотомен,И чуткий аппарат, работающий, как катрен,

Способный запечатлевать красоты, чудеса,Эмоций взгляды, чувств загадочные голоса.Структура Ришат в Мавритании, восход, закатИ многое другое, что не просится под кат,

С межзвёздных фотографий смотрят будто не на нас,А в прошлое и будущее, как гора Парнас.Вы видели, как солнце отражается в морях?Одновременно в двух? Взгляните! Лики там в кудрях.

ЧАЙКИДождливая романтика исчезла,Лучи сияют, жарко, спит залив.Мосты и набережные, от жезлаНевы и скипетра небес, как миф,Возникшие, живущие легендой,Незабываемые, смотрят вдаль,А видят иррациональность кредоВолны: бежать за горизонтом, даньВнести в картину на мольберте, вызватьУлыбку пары детских глаз и вновьСпешить. Куда? Зачем? К кому? Волхвы, знать,Цари зовут? А может быть, любовь?Прохладный ветер, радостные чайки,Ворона важно ходит по песку,Старательные утки вид лужайкиПытаются напомнить цветникуТинэйджеров, влюблённые смеются.— Ты перестанешь обнимать? ШутникИ острослов, а взгляды страстью льются,Как будто тут не солнце, а ночник.


181

* * *Любовь почти всегда сначала безответна,От нескольких секунд до многих дней из ветокНеравнодушных, робко расцветающих,Несмело о взаимности мечтающих.Минуты перестанут быть надеждами,Придёт весна прекрасными одеждами,Объятиями и пленительностью ласки,Очаровательным сиянием без маски.

* * *Взгляни на Персеиды, шлейф сверкающих частиц,Кометой Свифта-Таттла выпущенных звёздных птиц.Они прочерчивают линии на небесахИ яркими заколками сияют в волосахКрасавицы-планеты, что не хочет ночью спать,Желает взлётов в танце и смотреть на благодать.Всего лишь вспышки, искорки, но что за красота!Неведомое входит в августовские врата.

* * *Тинэйджеры Ромео и Джульетта покорили,Тебя, меня, весь этот мир навек заговорили,Очаровали негасимой мощью яркой страсти,Презентовали для любовных драм, трагедий снасти.

Кинжалы, яды, чёрное отчаяние, слёзы,Казалось бы, должны уверенно развеять грёзы,Что всем нужна любви сладчайшей солнечная радость,Взаимность — лучшее, способное случиться в младость.

Да что там юность — зрелость, старость думают о милом,Не скучно им, хотя всё остальное утомило.Единственный, единственная, безупречный мачо,Царица с нежным обликом всегда в мечтах маячат.


182

Счастливые, чьи короли и королевы рядом,Быть может, и не думают о жёсткой страсти с ядом,Но впечатляют чувства Капулетти и МонтеккиЛюбого: ураганный рок и смерть в их игротеке.

* * *Смысл жизни каждого — любовь и сохранение души.Об этом знают небо, синеглазый ветер, малыши.А как же привлекательные, пусть и не для всех,Мерцающие миллиарды, слава и успех?

Стремиться к лучшему, хотеть полётов, рваться вверхНеплохо, перспективно, но ведь человек — не стерх.На нём нет перьев, он умеет думать, говорить,Соизмерять с библейской благодатью рока нить.

Себя бы сохранить, и путь для этого простой:На перекрёстках жизненных остановись, постой,Поразмышляй о зле, добру внутри не прекословь,С собой отсюда люди забирают лишь любовь.

* * *Чемпионат по интеллекту общемировой,Олимпиаду математиков, элитный бойОпять сумели выиграть китайцы, сверхнарод:Мудры, сильны, быстры, скромны, достойны ярких од.

Не забывайте, что богаты, мощная страна,Из ядерных держав, самодостаточней вина.Восток — и правда, дело тонкое, а нам, Руси,Имеет явный смысл с китайцами дружить, тусить.


183

БЕЛОКАМЕННЫЕ ПАМЯТНИКИ ВЛАДИМИРА И СУЗДАЛЯИзысканность пропорций памятников говоритУстами равных со стихиями чудес из плитОб уникальных камертонах гениев РусиИ драгоценной чаше, где медовый эликсир

Могучей, сильной, благородной, будто лев, страны, Всегда готовой помогать, с душой из белизныТоржественно парящих в синем небе облаковИ кротких, милых, благосклонных к добрым, ангелков.

В резьбе по камню — тайны звёзд, растений и зверей,Что призывают нас остановиться у дверейБегов по лабиринтам горизонтов суеты,Подумать с горечью, что мы — костра Вселенной дым:

Согласно атеистам, душ в нас не было и нет.А если есть? Тогда солировать среди планетСпособен каждый человек, оазис красотыВ торнадо изначально ясной, как любовь, мечты.


184

Дмитрий ТРИПУТИН родился в 1959 го-ду в Ленинграде. Окончил Ленинградский электротехнический институт связи им. проф. М. А. Бонч-Бруевича. Работает инже-нером в проектно-монтажной организации. Действительный член Международной гильдии писателей МГП (Германия), Ин-тернационального Союза писателей ИСП (кандидат). Автор более 50 литературных публикаций: в журнале «Союз писателей» (Новокузнецк), в антологиях современной российской литературы на иностранных языках, в альманахе «Российский коло-кол». Произведения Д. Трипутина переве-дены на семь иностранных языков. Автор

поэтического сборника «Пленник» и сборника стихов и прозы «Избранное» (оба — 2012). Лауреат фестиваля-конкурса литературы и искусства Германии «Русский Stil-2012», премии «Русский Stil-2013» в номинации «Проза», вошел лонг-лист литературной премии «Франкфурт-на-Майне» (2014). Участник Международного Поэтического фестиваля «Поэтические вечера в Струге» (Македония), литературного съезда «Творческие люди России» в Республике Чувашия (2014), 27-й Московской международной книжной выставки-ярмар-ки. Живёт в Вологде.

ОГОНЁКЯ хотел бы шагать по снегуВ тёмно-синей морозной мгле,С лунной тенью идти к ночлегу,Где дрожит огонёк в окне.

Иногда оглянусь тревожно —Только поле да ночь кругом.Ветер спел или волк, возможно? Но потянет слегка дымком.

Дмитрий ТРИПУТИН

185

Свет в оконце яснее, ближе,Ярче солнца, теплей огня.Я все звёзды на небе вижу,И, конечно, они меня.

Вспоминаю, когда уеду,Не о жаркой печи в избе.А о том, как иду по снегуВ тёмно-синей морозной мгле.

РАССКАЖИ МНЕРасскажи мне, что такое счастье?Пусть скрипят о чём-то фонари,А холодный дождь — дитя ненастья —Звонко бьёт по крыше до зари.

Расскажи мне о земных скитальцах,Что для них уют и в чём покой?Как они, мы — тоже постояльцыИ придём когда-нибудь домой.

Спой тихонько о такой отраде, Что живёт в высоком терему,О желанной многими награде, Что не достаётся никому.

Погрустим о перелётных птицах, О птенцах, встающих на крыло. Замечаешь? Различимы лица. Значит, в нашем мире рассвело!

КОЛОКОЛЬЧИКИВ твоём голосе звоночки-колокольчикиОбещание и кое-что ещё. Грудь качнулась, словно нежные бутончики, А от быстрых взглядов горячо.


186

Ты желаешь говорить опять загадками, Но смущаешься, краснея и смеясь. Я любуюсь откровенно и украдкоюИ грущу о чём-то, наклонясь.

Нам сияют лики жёлтых одуванчиков, Отражая наш и солнечный огонь. И я знаю, как уютно твоим пальчикам, Что щекочут мою чуткую ладонь.

СОЛДАТЫ РЕНЕССАНСАЯ выхожу, и с каждым шагом эхоПоёт, звенит — теперь возврата нет. Ведь кто-то должен заменить поэтов, Что «не прошли» сквозь толщу трудных лет.

Тот — не дожил, другой — не смог родиться, Над не воспетым миром тишина. И что-то обязательно случится, Когда на нас обрушится она.

Я не один, и на душе теплее, Взорвали ночь багровые костры. Мы учимся, мечтая всё смелее, Как выстроим в грядущее мосты.

Придут поэты армией могучей, Где каждый опытом и мудростью богат. Но не сейчас. Нам не поможет случай. Далёк рассвет, редеет цепь солдат.

А на развалинах немого декадансаУже пустил побеги дивный сад. И вспомнят поднимавшихся без шансаНеопытных, но преданных солдат!


187

КАПЕЛЬКИ Это просто капельки дождяРастеклись слезами по стеклу. Изнутри их вытереть нельзя, А снаружи трогать ни к чему.

Там сереет одинокий мир, Ожидая солнца и тепла. Я бы небо протирал до дыр, Чтобы засияли купола.

Звёздной ночью мне опять не спать. В небе все дороги хороши. Может быть, я научусь летать? Просто так, случайно, для души!

СВЕТЕсли музыка — то только неземная, Если текст — то тихий шёпот звёзд. Ничего уже не заслоняя, Восхожу на зыбкий лунный мост.

Значит всё, что помню — просто сказки, Трудный сон, навеянный землёй. Сквозь себя я вижу свет и краски, Млечный путь, далёкий и родной.

Расправляю солнечные крылья, Как смешна былая суета! И нелепы призраки унынья. Впереди дорога так светла!

Если свет — то именно тот самый, Что не слепит, не даёт теней. Словно зайчик солнечный, забавныйЛасково поёт в груди моей.


188

НИ О ЧЁМНи о чём прозвенели капели, И дожди ни о чём прошумели, А ветер забыл все слова. Но тянутся к солнышку ели, Деревья и разные звери. У каждого песня своя.

Нельзя не сказать ни слова, И я распадаюсь снова На тысячи мелких частей. Но это совсем не ново, И у кого-то другого, Наверное, было больней…


189

Ксения НАГАЙЦЕВА. Окончила Мо-сковский государственный лингвистический университет (МГЛУ). В настоящее время — аспирант Московского государственного об-ластного социально-гуманитарного институ-та (МГОСПИ). Член Союза писателей России, Союза журналистов России, Международного литературного фонда, Международной феде-рации журналистов — IFJ. Окончила литера-турные курсы при МГО СПР. Городской сти-пендиат города Коломны 2008 года. Лауреат литературного конкурса «Светить всегда!» им. В.В. Маяковского 2013 года в номинации «Поэзия». Лауреат Литературного турнира «Король Поэтов-2013» (МГО СПР). Обладатель

Гран-При Международного поэтического конкурса «Литературный пикник в Переделкино», 2013 год. Государственный стипендиат Министерства культу-ры РФ (Президентская стипендия) 2014 года.

Подборка стихотворений Ксении Нагайцевой была опубликована в «Лите-ратурной газете» № 49 от 11 декабря 2013 года.

* * *есть белое до снега полотно, обёрнутое вдоль твоих локтей, и есть истосковавшееся днопо их прикосновениям костей.есть высшие дома и поздний час,и череп твой в венце из светлячков,и всё ещё сближающие насночные вереницы дурачков.зачем ещё и долго ли гореть?пропитанный маслами есть фитиль,обёрнутому в ночь ему не преть,пока в костях есть приторная гниль.нездешнее стремление к тому,

Ксения НАГАЙЦЕВА

190

чья чувственная косточка колен,прижавшаяся к сердцу моемуобёртывает в рёбра, словно в плен.есть связь невыразимой глубины,и звёзды немерцающих монет,и в холоде их снежной белизныесть всё, что есть…тебя вот только нет!

* * *так пусто не бывало никогда.душа моя тоскует, словно рвётся,и ждёт, что утешения водав неё с ладоней Господа прольётся,хотя и незаслуженно. Вдали,за сотни городов от смертной скукиморские принимают корабливсех пристаней протянутые руки.небесная склонённая доскаломает много лет Твои предплечья

— и оттого опять весной тоскаоплакивает холодом увечья.но сможет ли Твоя рука принять?достаточно тверда для этой ноши?ведь если ей печали не объять,она меня задушит и раскрошит.тоска уже не сможет не прийти.но с нею будет также одиноко,как месяцу, понявшему в пути,что он взошёл на небо раньше срока.так что же делать с этой пустотой?и кто теперь, Господь, в печали вспомнит,пока душа моя грустит с надеждой той,что всё Твоя любовь собой восполнит?


191

* * *на бёдрах удержали поясадве лошади с железными боками,на нас смотрела рыжая лисаи кошка с человечьими руками,мы были синим птицам чужакамипока они летали в волосах,в твоём играли стонущем костюме;и руки притаились в поясах,как мыши в увлажняющемся трюме...дельфины разбивали от тоскилоснящиеся морды о салфетки,а рыбы бились, как твои виски,в заброшенной навек рыбацкой сетке,и псы пришли на это посмотреть,а я — так отвернулась от позора,ты хочешь этот пояс отперетьнапомнив мне не взломщика, но вора!мне стыдно, и волчица голодна,и звери раскрывают жадно пасти,и если есть у вечера вина

— она в неутоленье нашей страсти,и это змей приводит в чёрный гнев

— животные тобою оказались,и вышел из тебя мохнатый леви псы ему, как богу, поклонялись!но вдруг встаю, ломая полюса.хоть и не стою твоего мизинца.прогнав коней, снимаю пояса,но поздно, и проклятая лисаменя уводит с твоего зверинца.


192

* * *Господь, Твоя задумка нелегка.раз смотришь фильм со мною в главной роли,где верно всё по чьей-то доброй воле,всё так, как и должно оно идти,но это там, вверху, в Твоём кино,в котором никогда не ошибаюсь, а здесь, внизу, извилисты пути,и я с них, словно в пропасти, срываюсь.поэтому задумка нелегка,прости, Господь, но дъявольски обидно:что гневно бросил в спину облака,из-за которых– мне Тебя не видно, но более прости за глухоту,за глупость, от которой нет укрытий

— пройти бы жизнь свою: совсем как ту,которую задумал для меня…но я иду,всё также искажая ход событий.


ДРАМАТУРГИЯ

194

Дмитрий НЕМЕЛЬШТЕЙН. Всерьёз литературным творчеством начал зани-маться в возрасте 47 лет, после завершения армейской карьеры. Изданы поэтические сборники: «Да не престанет русский род» (2008), «Нечаянные строчки» — сонеты (2011), «Святитель Филипп Московский» (2012) — книга, посвящённая значимым вехам русской православной истории, в которую вошли историческая драма и пять поэм. Один из победителей (2-е ме-сто) конкурса среди поэтов «Школы буке-ровских лауреатов» в Милане в 2012 году (семинар Евгения Рейна); отмечен медалью имени А. С. Грибоедова МГО СПР; по ито-

гам компьютерного голосования членов МГО СПР назван лучшим поэтом России 2012 года; победитель конкурса «По Чехову» в номинации «драма-тургия» (историческая драма в стихах «Феофан Прокопович»), проводимого Международной гильдией писателей в рамках фестиваля «Культурное лето в Хорватии»» в 2013 году.

Дмитрий НЕМЕЛЬШТЕЙН

195

СВЯТИТЕЛЬ ТИХОН — ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РОССИИ1

Крестьянская (христианская) трагедия

Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя народа сего? <…> Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня (Библия, Ветхий Завет, Числ. 11: 11-14)

Действующие лица

Тихон (до пострига Василий Белавин) — первый послесинодальный Патриарх Московский и Всея РоссииФеодосий и Анатолий — товарищи Тихона по Духовной АкадемииАнастасия Петровна — супруга ФеодосияЯков Полозов — секретарь ТихонаРаввинОфицерСавватий, Пров, Степан, Пахом, Сидор — крестьянеСамарин, Трубецкой, Титлинов, Кудрявцев, Митрофан (епископ) — участни-ки Поместного Собора Русской Православной ЦерквиСталин, Троцкий, Чичерин, Калинин, Бухарин — большевистская верхушкаСледователь ЧКАгент ЧКНедоучившийся семинаристОхранник


196

Пролог

1885 год. Сквер в Санкт-Петербурге. К скамье подходят три молодых человека. Все они студенты духовной академии. Один из них —

Василий Белавин — будущий патриарх Московский и всея России. С ним его товарищи — Феодосий и Анатолий.

Феодосий

А ритор наш воистину блистал.

Анатолий

Пётр Саввич был, как никогда, в ударе.

Василий

Хоть водружай его на пьедестал.И впрямь был он как Солнце лучезарен.

(Садятся)

Феодосий

А что же с ним? Он был всегда хорош,Но никогда так искренен и весел.

Анатолий

Женился, что ли?

Феодосий

Разве разберёшь,Что проняло его до самых чресел?


197

Василий

Всё дело в том, что сын его второй —Майор пехотный — из Коканда прибыл.И, говорят, вернулся как герой.Лет восемь там служил.

Феодосий (в восхищении)

Вот это глыба!

Василий

Его я видел: смугл и невысок…И сед, как лунь, хоть нас немногим старше.

Феодосий

Я в смысле духа… Вот бы нам разокС солдатами, да в бой, или на марше…

Анатолий (назидательно)

Ты, Феся, не священник полковой.Сначала отучись. Пройдёт запарка.Диплом вручат, тогда уж головойРискуй. Заветный посох патриархаТебе, мой друг любезный, не грозит.

Василий

А я стремленья эти почитаюДостойными Святейшего.

Анатолий

В грязиСолдатских буден славы я не чаю,Тем паче, патриаршей.


198

Василий

Не шутиСим званьем, Анатолий. Ведь негоже.

Анатолий

То всё былое. Нет назад пути.

Феодосий

Да кто ж кого в сей сан рукоположит?И патриарх ли нужен нам, скажи?

Анатолий

Да ни к чему. Уж двести лет минуло…По мне, молись и Господу служи,Чтоб вера в русских людях не уснула.

Василий

Да что судить… Всему есть свой черёд.По воле Божьей всё и вся вершится.Есть патриарх ли, нет… Но есть народ,Есть храм, где каждый может с Богом слиться.

Анатолий

Так Государь — он патриарх и есть.

Феодосий

Наш Государь не в храме, а над храмом.

Анатолий

Ну, а Синод на что? Ему и честь.Не нам рядить в невежестве упрямом,Что нужно церкви.


199

Василий

Православный чин,Однако, сирота без патриарха.

Феодосий

Синод — собранье многих величин.

Василий

Синод, что недостроенная арка:Замковый камень вынут в своде том…Подпорки вынь — и рухнет непременно.Без патриарха православный дом,Что сирота.

Феодосий

А там, глядишь, на сменуОбъявится безверия пора.

Анатолий

О чём, друзья, мы спор ведём? Окститесь.Уж двести лет святейшего двораКак нет. В грехе покайтесь и смиритесь.

Василий

Ты, Толя, прав. Не нам о том трубить.Я говорю без тени осужденья:Что Бог даёт, тому уже и быть.И всё же я не вижу заблужденьяВ своих словах. При стаде быть одинПовинен пастырь — Патриарх — и строгий…В Синоде же себе всяк господин,И всяк готов вести своей дорогой.


200

Анатолий

Так пастырем и есть наш Государь…И ни к чему нам даже помышленьемТо отвергать.

Василий (задумчиво)

Возможно, это дар…Дар испытанья, чтоб своим раденьемО вере православной наш народСнискал себе награду перед Богом.

Феодосий

Ты, Вася, прав! Ещё придёт черёд,И возвестится громогласным слогомО Патриархе благостная речь.

Василий

Пока же, что дано, блюсти нам надо.

Феодосий

И веру нашу русскую беречь.

Анатолий

Ну, слава Богу! Право, нету сладуС фантазиями вашими, друзья.А коли патриарх нам нужен (смеётся) — вот он.

(показывает на Василия)

Врагов своих неправедных разя,Сей патриарх тотчас получит вотумДоверия.


201

Феодосий (Василию, с мальчишеским воодушевлением)

Так будь нам патриарх!

Анатолий (Василию, с деланной торжественностью)

Тебя мы нарекаем патриархом!

Феодосий (Анатолию)

Когда-нибудь какой-нибудь ПлутархО нём напишет.

Анатолий (смеясь)

Вот. Единым махомЕго мы в патриархи возвели2.

Василий (с некоторым осуждением)

Всё это не смешно, скорее, грустно.Что за причуду вы тут наплели.

Анатолий

Без протокола наплели, изустно.

Феодосий (с деланной покорностью)

Прими же, о святейший патриарх,Под длань свою, под крепкую десницуЗаблудших сотоварищей.

Анатолий

И страх,Господень страх в сердцах укоренится…


202

Василий

Всё! Полноте!

Феодосий

Прости, Василий, нас.Мы точно заигрались. Но известно,Что глас народа — это Божий глас

Василий

Друзья, веселье ваше неуместно.Ещё Иван Великий встать желалНад церковью, чтоб ею вольно править.Но не посмел лишить её началБиблейских. И пришлось ему оставитьСию затею.

Анатолий

А затем Иов3

При Фёдоре Ивановиче кроткомКак первый патриарх под русский кровЯвился, весь из праведности соткан.

Феодосий

Лишь Пётр не убоялся посягнутьНа патриарший трон.

Анатолий

По воле свышеСвершилось то.

Феодосий

Таков, знать, русский путь.


203

Анатолий

Всё! Насиделись. Вася, хочешь вишен?Там за углом мужик стоит с лотком.Пойдём. Мне денег матушка прислала.

(Встают)

Возьмём лоток у дядьки целиком,Да отнесём, чтобы иным достало.

(Уходят)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Действие первое

Июнь 1914 года. Архиепископ Виленский и Литовский Тихон работает в своём кабинете. Входит его секретарь Яков Полозов.

Он с некоторым смущением докладывает Его Преосвященству о раннем визитёре.

Яков Полозов

Проситель, отче, в потрясенье сильном…

Тихон

Кто ж это? Не тушуйся, говори.


Раввин, что в синагоге главной в Вильно.


204

Тихон

В такую рань явился, до зари?


Пришёл чуть свет. Надеется на встречу.

Тихон

Коли пришёл, то, стало быть, нужда.Сейчас приму, лишь кое-что помечу.Минуты через три зови сюда.

(Секретарь выходит. Тихон делает в бумагах несколько помет и откладывает их в сторону. Сразу за этим в кабинет с некоторой

неловкостью входит раввин виленской синагоги и останавливается у дверей)

Тихон

Входите же и здравствуйте, милейший.

Раввин

И Вам здоровья в праведных трудах.

Тихон (выходит из-за стола,

жестом усаживает гостя в кресло, сам садится напротив)

С какой такой потребностью острейшейЯвились Вы столь рано, ребе?

Раввин

СтрахТолкнул меня (о, Боже милосердный!)


205

Искать совета, помощи искатьУ Ваших врат. И знаю я наверно,Преосвященство Ваше, долго ждатьОтвета не придётся мне.

Тихон

Я чаю,Пришли за соплеменников своихПросить Вы, ребе?

Раввин

Вам я отвечаюКак на духу — всё знаете… ДвоихПлемянников моих вчера схватилиС листовками, ругающими власть.

Тихон

Я знаю… Мне об этом говорили…Немного нужно, чтоб душе пропасть.

Раввин (сокрушённо)

Чего им не хватает, я не знаю?Гимназию закончили, и вот…Родители в отчаянье стенают,И я у Вашей милости воротСтою чуть свет в смятенье и надежде.

Тихон

Почтенный ребе, что на то сказать?Они юны, но, право, не невежды.И всех последствий не могли не знать.


206

Раввин (с горечью)

Как нам непросто с нашей молодёжью…

Тихон

Непросто, уважаемый раввин.

Раввин

Дремучею она считает ложьюУстановленья древние общин…Хотя не вся. Впадают в святотатствоПроцентов десять. Слепота ведётЕё во тьму. И Бога и богатство…Она считает злом и не блюдётНичьих законов, не страшась острога.

Тихон

Неугасим пожар страстей людских.Да усмирит Господь его. И многоСредь русской молодёжи есть таких,Кто ваших буйных следует примеру.

Раввин

О счастии всеобщем (глупый сон)Они лелеют странную химеру…

Тихон

Не той ли башней грезил Вавилон?Лишь горе да вселенскую разрухуДерзания подобные несут…


207

Раввин

…А дома, право, не обидят мухуПлемянники мои… И вот… И тут…

Тихон

Внушить им здравый смысл, да образумитьПопробуйте; потом — не обуздать…

Раввин

Всё делаем… А что имеем в сумме?Обратный результат. Словам придатьВесомости, увы, ничто не может.Лишённых древней мудрости брошюрМальчишки начитались. Совесть гложетМеня, не их.

Тихон (улыбаясь)

Так семь сдерите шкурС паршивцев, и не в переносном смысле.Как звать их?

Раввин (вздыхая)

Соломон и Моисей.

Тихон

Какие имена! Ну что Вы скисли?

Раввин (искренно, в порыве отчаяния)

Как излечить их от заразы сей?


208

Тихон

Я искренности Вашей, ребе, верюИ, чем смогу, попробую помочь.Чужую жизнь да на себя примеритьСовсем не просто, что тут не пророчь.Все наши беды — Божье промышленье.Не мне Вам это, ребе, говорить.

Раввин

Оставил Бог младое поколенье?Но почему? Кто может то открыть?

Тихон (вздыхая)

Завёрнутые в кокон предписаний,Две тыщи лет дышали вы одним:Не допускать к себе чужих касаний,Дым очагов не смешивать с чужим4.И жизнь без вас вошла в другие русла,Её поток стал и широк, и быстр.Деяньями неправедными устлан,Всё льстивей стал звучать её регистр.Права людей рождая и свободы,Она сулила всем при жизни рай.И вознесла суетные народыНа тот, над бездной вздыбившийся, край.И кокон талмудистских предписаний, Что был доселе свят и нерушим,Был взорван жаждой ложных ожиданий,А с ним и весь кагальный ваш режим.В Американских Штатах я немалоЕвреев наших русских повидал.Теснятся в жалких нищенских кварталах,Живут же порознь… Вот и весь кагал.И никому ни до кого нет дела…


209

Свободны все… И все — ото всего.За каждый цент грызутся оголтело…

Раввин

Другой народ… Другое естество.

(сокрушённо)

Нас в ад ведёт парад эмансипаций…

Тихон

Да. С дарованьем вам всеобщих прав,Вы стали лишь одной из многих наций,Спектакль свой, между тем, не доиграв.

Раввин

Пока народ наш множеством запретовБыл отягчён извне, то и внутри — Избранничества верная примета — Запреты жили, что ни говори.

Тихон

Две тыщи лет вы свой народ держалиВ тисках общины, ребе, и когдаТиски разжались — крепи затрещали,Кагал исчез… Боюсь, что навсегда.

Раввин

Но выбросил в чужое мирозданьеС огромной силой нашу молодёжь5.А при таком солидном опозданьеПриличие едва ли соблюдёшь…Ведь юноши жадны до новой жизни…


210

Тихон

Почтенный ребе! Прямо Вам скажу,Что ваши до неё жадны излишне.Они, подобно острому ножу,Вонзаются в живую плоть устоевНе ими учреждённых…

Раввин

Вы правы!Какое объяснение простоеИ точное, вразрез пустой молвы!Средь них немало глупых соцьялистов,Безбожие возведших в идеал.

Тихон

Да-а. Нрав их безобразен и неистов…И русский нрав в том, право, не отстал.Давно известно всем, почтенный ребе,Какая в мужике таится злость:Ему просторный клин земли потребен.Средь власть имущих смелых не нашлосьРешить вопрос земельный. И СтолыпинТруд завершить свой тяжкий не успел…

Раввин

О, мой Господь!.. Ужели мы посыплемСедины пеплом горя?..

Тихон

Есть пределИ этой, ребе, сатанинской силе.Когда-нибудь и ей придёт конец.


211

Раввин

Спасибо, что надеждой наградили.Так мало сострадательных сердец,Я, Ваше, Вам скажу, Преосвященство…Вы чрезвычайно мудрый человек.

Тихон

Без веры нет ни правды, ни блаженства…

Раввин (как бы самому себе)

Куда, мой Бог, Ты свой народ повлек?На три евреи раскололись группы6:Одна упрямо рвётся на Сион;К коммуне мировой идёт по трупамДругая. Третьей имя — легион:В домах ли крепких, ветхих ли лачугахО дарованье мира и добраОна вопити в бунтовских услугахНисколько не нуждается…

Тихон

ПораИдти Вам, ребе. Я же озабочусьСудьбою глупых юношей. Но ВамЗа ними глаз да глаз и днём и ночью…

Раввин

Я обещаю.

(Выходит)


212

Тихон (себе)

Знать бы вес словам…Не дай, Господь, сим вольницам — еврейскойИ русской — слиться вместе. Их сдержатьЕдва ли кто-то сможет. ФарисейскойЗакваской здесь не пахнет. Дьявол жатьБез устали начнёт на русском поле;И тех, и этих ляжет без числа.Кого винить? Кто грешен будет боле?Как избежать приумноженья зла?

Действие второе

1916 год. Первая мировая война. Русские передовые позиции. В небольшом блиндаже двое солдат. Один сидит у некоего подобия стола.

Перед ним коптящая лучина на самодельной подставке из снарядной гильзы. Достав кисет и оторвав небольшой клочок газеты,

солдат начинает сворачивать «козью ножку». Другой, похрапывая, спит в затенённом углу на грубо сколоченных нарах.

За дверью блиндажа слышны голоса. Солдат прекращает своё занятие, прислушивается.

Голос штабного Офицера

Преосвященство Ваше, поскорее,Не мешкая, пожалуйте в блиндаж.Германцев полевые батареиВойдут с минуты на минуту в раж.

(Слышен свист снаряда, затем — взрыв. В блиндаж входят митрополит виленский и литовский Тихон, за ним — офицер штаба7)


213

Офицер

Позиции обстреливают наши,Да так, что забываешь про мигрень.Мы отвечаем тем же. Так и пляшемВ одно и то же время каждый день.Здесь, отче, переждём. Блиндаж надёжный.Накатов пять над нами.

Тихон (спокойно)

Переждём.Грех поспешать без нужды неотложной.Не до бравады под стальным дождём.

Офицер

А ну-ка, братцы, место уступитеЕго преосвященству за столом.

Тихон

Сидите, друг мой. Нашей малой свитеДовольствоваться хватит сим углом.

(Тихон садится на скамью в противоположном нарам углу. Солдат уступает место офицеру и, после небольшой паузы, осторожно подсаживается на край скамьи к митрополиту)

Офицер

Не досаждай, солдат, митрополиту.

Тихон

Нет, нет… Сидите, друг любезный. ВамЗа что сей крест был даден?


214

Солдат

Быть убитуПоручику досталось. Я же самЛюбил его как батюшку родного.С солдатом был он прост, а в деле — зол.Души мы в нём не чаяли. ИногоТакого не сыскать в полку — орёл!..Хоть роду был он знатного…

Офицер

Граф РтищевС солдатом был отнюдь не либерал,Но честен, справедлив и не напыщен.Отчаянно был смел. В атаке пал.

Тихон

Так крест за что же?..

Солдат

Всё во мне взыграло…Траншея вражья вон — рукой подать…А мы лежим… И ротного не стало…Тут я и встал, и все за мной, видать.В труху германца, значит, искрошили…А всё, Священство Ваше, потому,Что ротного, как дети, мы любили…

Офицер

Где есть любовь, там места нет уму.

Тихон (солдату)

О чём же Вы меня спросить хотели?Как звать Вас, кстати, и откуда Вы?


215

Солдат

Из Паншино… Савватий я, Петелин…

(с некоторой горячностью)

Мужик, он не жалеет головыЗа мать Россию, за царя, за веру…Родна земля за им, как за стеной.

(Продолжает с разочарованием в голосе)

Родна, да не его… Шинелью серойЯ свой надел накрою. Мне иной —В добор, чтоб было вдосталь — не по чину.А как с того клока кормиться? Как?!Чтоб сеяться весною, поясинуЗатянешь потужей и, как дурак,Глядишь на Божий мир да лебедоюДетишек кормишь — вдруг да не помрут?А барский клин пшеничкой золотоюНа треть засеян… Мне б какой лоскутС тех барских запустений… Мне землицаНужее будет… Я ж её пашу.А что б царю да не распорядитьсяПеределить ту старую межу?

Тихон

Грешно, Савватий, на чужое льститься — Аукнется, не сразу, так потом.Твоей ли станет крадена землицаИ на чужом добре возросший дом?Ещё скажу Вам, милый мой Савватий:Помещик эту землю не украл —От древности она давалась, кстати,Царём за подвиг ратный.


216

Савватий

Чем же малМой ратный подвиг ныне? А земели — Как не было, так нет. Сынки взрастут,Что им оставлю?

Офицер

Что, солдат, ты мелешь?Наслушаются разных и плетут,Что ни попало. Отойди, Петелин.Его Преосвященство не затемВ наш прибыл полк, чтоб о твоей «земеле»Побаски слушать.

Тихон (офицеру)

Всё о том я вем,Сергей Димитрич. Исповедал многоСолдат — сынов крестьянских — ныне я.Не согреша, открою, что прологомТех исповедей — матушка земля.Даст Бог, всем миром немца одолеем,Реформу государь дарует намЗемельную. И сеятель взлелеетРодную ширь, во славу Небесам.

Офицер

А суть реформы, отче?

Тихон

Суть реформы…Правительство помещичьих земельИзлишек выкупает и по норме


217

Крестьянам отдаёт. Реформы цель — От гибельной страну избавить смуты.

Офицер

Я как владелец пашенной землиПродам её, не медля ни минуты.Но всякий ли готов?

Тихон

Коль посулитьТу землю выкупать по ценам рынка,То всяк, кто мыслит трезвой головой,Её отдаст.

Офицер

Не вышла бы заминка.Нам мужика дурачить не впервой —Жулья немало в наших палестинах.

Тихон

Тут дело за правительством, мой друг.Иначе безобразная картинаПредстанет перед нами, и не вдруг.

Офицер (вздыхая)

И что б не жить, как прежде мы живали?

Тихон

Реформе напряженье снять дано.Всем угодить — получится едва ли:Народу в деревнях полным-полно,Большой переизбыток населенья.


218

Промышленность принять не может всех.Надежда лишь на Божье промышленье.

Офицер

С концом войны, видать, не до потехОтчизне милой будет. И смутьяновВ полку сверх всякой меры — не унять.

Тихон

Смешны пред Богом виды наших планов…Не дай, Господь, нам разум потерять. (Прислушивается)Обстрел, как будто, кончился.

Офицер

Вы правы.В штабной блиндаж, пожалуй, перейдём.

Тихон (солдату)

Спасибо за приют! Прощайте, Савва!На Бога уповайте.

(Офицеру)

Завтра днёмОтслужим панихиду. И молитвуЗа всех живых ко Богу вознесём.Коли с германцем выиграем битву,То и Россию-матушку спасём.

(Выходят)

Савватий (вслед)

И Вы, Священство Ваше, прощевайте!Дождёсси рази правды у господ!


219

(Безнадёжно машет рукой. Голос из затемнённого угла, с нар)

Недолго ждать осталось… Токмо знайте — Придёт и вам спокаяться черёд.

Савватий

Проснулся, Пров?

Пров

Да я давно проснулся,Давно прозрел, и всё мне невдомёк,Почто ты в рясу, как малец, уткнулся?Почто в себе раба не превозмог?О чём с попом ты этим баил, Савва?

Савватий

О чём, Пров, баить, как не о земле?Дадут ли землю нам заради славы?..

Пров

Да нам ли, Савва, перед ними млеть?Ты вспомни, что один из третьей ротыОб том, как есть, понятно разъяснил:Нам — тяготенье жизни да работы,А им — гуляй да пей. Их всех в распылПускать пора. Война для их — забава:Богатствий бы поболе заиметь.

Савватий (недоумённо, с долей осуждения)

В распыл?.. И всех?..


220

Пров

А нам с тобою, Савва,Успеется и дома помереть.Все добра их по-честному разделим…Эх, загуляем, Савва, мы с тобой!..

Савватий

Помилуй, Пров!

Пров

Хоромы их заселимМужицкой голытьбой… И пей, и пой!

Савватий

Не по-людски всё это, не по-Божьи…

Пров

А по-людски башкой за их накласть?Уже нет сил глядеть на ихи рожи.Нет, мужику нужна мужицка власть.Она ему ту барскую земелюНа блюдечке с каёмкой, как мечтал…

Савватий

Эх, Пров! Как был ты с малу пустомелей,Так и остался. Только злее стал.


221

ЧАСТЬ ВТОРАЯ


28 октября 1917 года. На паперти Храма Христа Спасителя группа участников Поместного Собора Русской Православной Церкви8

рассуждает о сложившемся в России положении. Это Митрофан, епископ Астраханский, Самарин Е. Д. — до недавнего времени

обер-прокурор Синода, церковные историки Трубецкой Е. Н., Кудрявцев П. П. и Титлинов Б. В.

Самарин

России пастырь нужен, без сомненья,И ей, по счастью, явлен патриарх.

Кудрявцев

Взамен того, кто, Божьим промышленьем,По немощи низложен, как монарх.

Трубецкой

Он не низложен, судари — отрёкся.

Самарин

Отрёкся в окружении погон,Его предавших.

Митрофан

Славный дом пресёкся…Пресёкся подлым заговором он.


222

Титлинов

Романов — гражданин, что в том плохого?Он мог быть здесь, того он пожелай.Лишён он трона, господа, не крова.

Кудрявцев

А нужен ли России Николай?

Самарин

Да успокойтесь… Николай в ТобольскеСо всей семьёю… Пусть его живёт.

Митрофан

Мы, господа, на путь ступили скользкийВ том жутком марте. Положить животЗа возвращенье к дедовским устоям,Я полагаю, многим предстоит.

Титлинов

Не думаю. Россию обустроимМы без царя. Народ царизмом сыт.

Самарин

По счастью, патриарха мы избралиБез свар, на Божий жребий положась.

Титлинов

Не нахожу я в этом пасторали — Мужик не с нами.


223

Трубецкой

Да. Крестьянский классЕдино с тем готов в экстазе слиться,Кто землю без хлопот ему вручит.

Митрофан

А кто же может так не поскупиться?Тот, кто чужой землёй не дорожит.

Кудрявцев

Я рад, я рад, что выпал жребий БожийНа Тихона: он мудр и очень прост.В Америке не понапрасну пожил9,А это, так сказать, готовый мост…

Самарин

Что до земли?.. Мужик, он очень жаден.За пару десятин забудет мать…И Бога, и царя… Земельки радиГотов и убивать, и умирать.

Митрофан

Большевиков разбойная программаЕму по вкусу оченно пришлась:Всех бар со свету сжить, а там без срамуЧужую землю поделить.

Кудрявцев

И властьЕго за то нисколько не обяжет.Да что там не обяжет — поощрит.Он за такую власть и в землю ляжет.


224

Другая власть, поди, приговоритЗа этакий разбой и за убийства.

Трубецкой

Вот потому-то за большевиковМужик горой.

Митрофан

Безбожны их витийства!Как стая обезумевших волковОни Россию бедную терзают.И нет спасенья…

Титлинов

Коли уж мужик,Забыв о Боге, на разбой дерзает,Не ведая ни веры, ни межи.То кто её спасёт?

Самарин

Бог попускаетВсё то за наши тяжкие грехи.

Митрофан

Но Он же покаянных и спасает.

Трубецкой

Нет покаянных нынче от сохи.

Титлинов

Я вам скажу, в чём ужас положенья.Не в том, что власть в руках большевиков,


225

Не в том, что все мы терпим униженьеОт пьяной солдатни и мужиков.

Самарин

А в чём тогда?

Титлинов

А в том, что иудеиРоссией нынче правят.

Трубецкой

ИудейРелигиозной следует идее,А эти — все безбожники. ЗлодейИной к престолу Божью много ближе,Чем меньший из властителей сиих.

Титлинов

Пейсатых всё ж в бунтарской этой жиже,Скажу я вам, поболе, чем других.

Кудрявцев

Вы всё-таки без этих выражений.

Титлинов

Да будет Вам…

Митрофан

Откуда же ониВдруг всплыли разом?


226

Титлинов

В ходе наших пренийОб их правах и прочей трескотниОни успели переполнить щелиВсех партий радикальных и занятьТам видные позиции. Их цели —В коммуне мировой нас подравнять,Где жить в любви должны мы, но… без Бога…

Кудрявцев

Весь ужас, господа, скажу я, в том,Что иудей, ни мало и ни много,Сегодня спелся с русским мужиком!Община иудейская взорвалась,И, к сожаленью, взрыв её совпалС общины русской взрывом10. Нам осталосьЛишь созерцать, как общий их кагалЛегко ломает вековые крепиДержавы нашей.

Самарин

Как же мог посметьМужик наш православный эти цепиБез принужденья на себя надеть?

Митрофан

О чём Вы, сударь?! Про какие цепиВы говорите?! Вот Вам их декрет11.

(протягивает газету собеседнику)

Вам их идеи чужды и нелепы,А мужику — приятственнее нет.


227

Отсюда их естественная спайка.Но верю, что сегодня первый шагК былой российской славе сделан.

Кудрявцев

ШайкаБольшевиков — весьма серьёзный враг.

Митрофан

Избранье патриарха — к единеньюЗовёт Святую Русь. Пробил наш час!Недолго сатанинскому сиденьюВо власти быть. С великим чудом вас!


Январь 1918 года. Тихон беседует со своим гостем и товарищем по студенческой жизни Феодосием, участником Поместного собора

Русской Православной Церкви.

Феодосий

Ну, всё, Твоё Святейшество, поедемС Настасьей мы. В приходе без меняНе знаю, что и деется. ОбедомВ дороге угощусь.

Тихон

Ты мне родняПо духу, Феся, был, тем и остался.Ещё денёчек погостил бы.


228

Феодосий

Нет.Я притомился, переволновался.Хочу вернуться в тихий свой повет.Там матушка, поди, распорядилась…Как соберётся — прибежит сказать.Явил мне Бог женой большую милость.Нас на вокзал проводит старший зять.Там, на селе, спокойствие и благость.К тому ж диакон правит там один.Но думаю, служить ему не в тягость…

Тихон

Вот так мы и дожили до седин.Сколь лет прошло, а кажется — намедниСидели мы на парковой скамье…

Феодосий

И, веселясь, измысливали бредни…Из нас троих ты был всего скромней.А на поверку шутка обернуласьСчастливой правдой.

Тихон

Так, брат, да не так.В прискорбный час мне счастье улыбнулось.

Феодосий

Знал бы об этом Толя-весельчак.

Тихон

Спаси Господь его честную душу!Погиб на фронте Анатолий наш.


229

Феодосий

Спаси Господь! А прежде он и слушатьО бранях не желал.

Тихон

Ушла и блажь,Когда пришла пора спасать Россию…В походной церкви с первых дней войныСлужил. И сапоги его месилиСолдатских буден грязь. О, как вольныНаивные юнцов максимализмы!

Феодосий

Видать, что он в себе тот взгляд изжил.

Тихон

И плоть живую на алтарь ОтчизныВ годину испытаний положил.

(Собеседники на некоторое время замолкают)

Феодосий

Да. Бремя патриаршего служеньяИ в дни покоя — тяжкий, Тихон, крест.Во времена же богоотреченья — Великий подвиг.

Тихон

Нужен манифест!Ко всем, кто ищет правды и спасеньяОтчизны милой, не страшась врагов.В нём, Феся, я хочу без промедленья


230

Анафематствовать большевиковИ всех, кто с ними кровию невиннойРоссию заливает.

Феодосий

Смуты мглаСгущается. Отец восстал на сына,Сын на отца.

Тихон

И русского селаСегодня не узнать. Известий сотниО гибели священников, дворян…Развеян дух покорный и дремотный,Мужик свиреп от крови стал и пьян.Ты б задержался, Феся, всё же. СтрашноМне за тебя, родной.

Феодосий

Да наша глушьЖивёт, поди, заботою всегдашней — В спокойствии и мире. Буйных — душПяток. И те пока на фронте. Я жеСредь прихожан сумею разбудитьГосподень страх. А там уж Бог подскажет,О чём Его молить и как нам быть.

Тихон

С младых ногтей живём мы, Феся, с Богом.Нам ли с тобой Отчизну не любить!Народ молю я русский о немногом:По правде жить и Бога не гневить.


231

Феодосий

Услышит ли Господь молитвы наши?Ведь столько кривд вокруг сотворено…

Тихон

Господень суд и справедлив, и страшен,И неминуем… Вынем ли бревноИз глаза своего?.. Дано ль увидетьИ мерзость дел, и праведников кровь?..Лишь покаяньем сатана изыдет — Иных, мой друг, не мыслю докторов.Безумцев свора в ярости безверьяНа части рвёт страну. И сеет духВражды смертельной и высокомерья.

Феодосий

Неужто Бог к молитвам нашим глух?

Тихон

Знать не дано нам о путях Господних.

Феодосий

Вот ты меня, Святейший, бережёшь,А сам в Москве среди бунтов народныхКак в пасти пса свирепого живёшь.Неровен час…

(Входит секретарь Святейшего Яков Полозов)

Полозов

Там, отче, депутатыСобора. Срочно требуют принять.


232

Тихон

Зови, зови… Надеюсь, что дебатовМы избежим на этот раз.

Полозов

Как знать.

(Уходит. Через несколько мгновений в комнату входят депутаты Первого поместного Собора Русской Православной Церкви

Самарин и митрополит Астраханский Митрофан)

Тихон

Рад видеть вас!

Самарин (в сильном волнении)

Увы, не до приветствий,Святейший. Чернь грозится Вас убить.

Митрофан

Стране и так достало нашей бедствий,И этого нельзя нам допустить.

Самарин

Из Киева, Святейший, телеграмма:Митрополит Владимир12 принял смертьОт рук злодеев. Был расстрелян прямоПод Лаврою. Чтоб им в аду гореть!

Тихон

Прости, Господь, убийц и образуми!Смири безбожных! Верным объяви:


233

Прошла пора смятенья и раздумий.Прошла пора прощенья и любви.Антихрист в доме нашем торжествует:Иного нет решенья — только меч…И Господа молить, молить не всуе.Молить всем миром — Русский Мир сберечь!Наш долг — служить, служить ежеминутноХристу, народу русскому служить!Служить единством православным! СмутуЛишь единеньем сможем мы избыть!

Самарин

В Москве служить — обречь себя на гибель.

Митрофан

Бежать немедля нужно Вам на юг.

Тихон

Бежать на юг мне небольшая прибыль

(Феодосию)

Не так ли, Феся?

(Феодосий молчит)

То-то, милый друг.

(В дверях появляется Анастасия Петровна — жена Феодосия и останавливается, не решаясь пройти в комнату)

Самарин

Прошу, Ваше Святейшество, не спорьте.Без Вас Россия станет сиротой.


234

Митрофан

Отъезд Ваш, право, дела не испортит.Хотя, конечно, выбор непростой…

Самарин

К отъезду, между прочим, всё готово.Мы подобрали верных Вам людей…Осталось, отче, только Ваше слово…

Тихон

Нет, я не побегу, аки злодей,Таясь от мира. То мне не пристало.Здесь кафедра моя, приход мой здесь.Здесь и умру, коль здесь моё начало…Что Бог судил мне, то и буду несть.

Самарин

Святейший!!!

Тихон

Всё! Спаси вас Бог, коллеги!Заботы вашей не забуду я.Не ставят лошадь позади телеги.А воз тяжёл. Господь вам судия.

Митрофан

Тогда, Ваше Святейшество, охрануИз прихожан придётся нам создать,Дабы какому пьяному смутьянуНе вздумалось заставить нас рыдать.


235

Самарин

Коль решено, то сразу и приступим.Идём, преосвященный. Враг не ждёт.

Митрофан

Да, да, толочь не будем воду в ступе.Идём.

(Выходят)

Анастасия Петровна (пропуская депутатов и входя в кабинет)

Простите, отче. БережётГосподь того, кто бережётся. Право,Вам надо бы отъехать из МосквыВ Финляндию, да будете Вы здравы.И мы вздохнём, коль под заслоном Вы.

Тихон

Нет, матушка Настасья, долг мой ныне —Служить в Москве. Не так ли ГермогенСлужил в дни смуты? Здесь мои святыни.Я не оставлю этих вещих стен.

Феодосий (после некоторой паузы)

А мы, Твоё Святейшество, отбудем,Крестом тебя с любовью осеня.

(крестит Тихона)

Не нам судить… Мы, впрочем, и не судим…Как там диакон правит без меня?


236

Тихон (обнимает Феодосия, они трижды целуются, затем Святейший благословляет матушку)

Спаси Господь! И ангела в дорогу!Увидимся ль ещё когда-нибудь?

Феодосий

Спаси Господь! Не дай слепому рокуНас, грешных, не на тот направить путь!

(Уходят. Тихон кладёт вслед уходящим широкий крест и садится к столу; берёт чистый лист бумаги, ручку и, обмакнув её в чернила,

начинает писать. При этом произносит)

Послание Поместного Собора Русской Православной церкви русскому народу 13

Действие третье

Январь 1917 года. Село Паншино. На площади перед церковью — крестьянская сходка. Иные в солдатских шинелях.

Кое-кто вооружён. Среди них уже знакомые нам Савватий и Пров.

Пров (в солдатской шинели, с винтовкой в руках)

А ну-ка изложи, Савватий, ясноПро землю-то. Какой такой декретВласть прописала нам?

Сидор

Да громогласно.Чтоб все слыхали.


237

Степан (крестьянин в летах)

Новый, что ль запретИзмыслили в правительствах столичных?

Пров

Опомнись, дед: запретов нонче нет.Всем воля, и сословиев различныхТаперя нет.

(смеётся)

Был барин — стал брунет.

Степан

Брунет — он кто? Хозяин, что ли, новый?

Савватий (в солдатской шинели, с револьвером за поясом)

Хозяев нет таперя, дед Степан.

Степан

Но власть-то есть?

Сидор

Вестимо, бестолковый.

Степан

Коли есть власть, то будет нам и пан.


238

Савватий (громко и внушительно)

Советска власть крестьянам наказалаВсю землю, что под барином лежит,Прибрать да поделить.

Пров

Её немало,Земельки-то… Поделим — будем жить.

Пахом

Неужто власть сама и наказала?

Савватий

Сама, как есть.

Сидор (с радостным удивлением)

И впрямь, мужицка власть!

Пахом

А барин как?..

Пров

Дык сказано: не стало.Утёк, подлюка, чтобы не пропасть.

Пахом

И то, мужик наш скорый на расправу.

Сидор

Дык барин никого не забижал.


239

Пров

Всех к стенке, всех! Всех в общую канаву,Кто не пахал, не сеял и не жал!

Из толпы

Да ты и сам не жал, ходил гультяем.

Пров

Там, кто за контру, голос подаёт?

Из толпы

Не слушай, Пров! Ужо тебя мы знаем.А что горласт… Дык кто ж из нас не пьёт?

Савватий

В столицах, братцы, партиев немало:За мужика рубаху всякий рвёт.Да нам те байки слушать не пристало:Кричать кричит, а землю — ПРОДАЁТ!!!Большевики ударили декретомПо тем программам. Землю — мужику!БЕЗ ВЫКУПА!!!

(Толпа радостно загудела)

Пров (разводя руками и смешно приседая)

И песня барска спета.

Савватий

Те партии да на одном сукуСидят. Его пилить им несподручно.Своё кому же хочется терять?..


240

Пров

Большевики — они стреляют кучно…Бац, и другие — силушку не трать.

Савватий

Есть те, кто будет супротив декретуОт новой нашей власти?

Крики

Нет! Все — за!

Савватий

Я предлагаю нашему СоветуНачать делёж немедля, на глазахУ всех.

Сидор

Чтоб, знамо, не было подвоха.

Пахом

Большевикам от нас земной поклон.

Пров

За то, чтоб семя барское издохло,Мы в храме наш мужицкий перезвонСегодня учиним.

Степан

Побойся Бога!


241

Пров

Нет Бога, дед! Здесь наша власть пока.

Савватий

Большевики нам землю без залога,У бар отняв, отдали на века.

Степан

А я вот сумлеваюсь, чтобы властиТакой нам объявили приговор.Егда поверишь, жди какой напасти:Властям конец — и ты случишься вор.

Сидор

Ты что несёшь, старик? Закон властямиТот затверждён, а значит, нам егоИсполнить надлежит.

Пров

Да мы и самиС усами. Да и винт

(трясёт винтовкой),

коли чего…

Степан (неуверенно)

Землицей прирасти бы не мешало…Дак это ж против Бога, коли так…

Пахом

Ишь, как тебя царизьма настращала!Не хочешь — не бери, коли дурак.


242

Сидор

А я так приберу со всей охотойОт барской доли пожирнее клин.

Степан (видит идущего к храму священника отца Феодосия с матушкой)

А ну как расспросить отца ФедотаПро тех большевиков и тот почин.

Матушка

Мне, батюшка, чегой-то неспокойно.Давай-ка обминём сиих витий.

Феодосий

Нет, Настенька. Так будет недостойно.Я должен им сказать… Поздравить… ИУзнать, с чего кипят такие страсти…

(себе)

Вот те и тишь… Вот те и благодать…

Матушка

Ох, чую, Феодосий, быть несчастью.Уж лучше обминуть их, не замать.

(Толпа настороженно, будто исподлобья, смотрит на подошедших батюшку с матушкой)

Феодосий

Хочу я, православные, поздравитьС великой ныне радостью всех нас!


243

Бог патриарха повелел управить,Услышал-таки наш молящий глас!

Пров

Какого, поп, такого патриарьха?Царизьма нет, и, значит, Бога нет.

Пахом

Нет Бога, поп, и нечего тут каркать!Избавились поповских мы тенет.

Матушка Анастасия

Не ты ли, Пров, крещён был в этом храмеОтцом Федосьем? Да и ты, Пахом...А нынче собралися с топорами,Замысля грех и тронувшись умом.

Пахом

Ты, мать Настасья, нас не лай, не надо.Все россказни поповские — брехня.И я уже не то малое чадо…

Пров

Гляди, не то подпустим вам огня!

Степан

А патриарх — он кто?

Феодосий

Наш с вами пастырьИ Церкви Святоотческой Глава.


244

Пров

Что мужику с того, халдей очкастый?

Пахом

Иди, поп, от беды. Не трать слова.

(Обращаясь к толпе)

Тот патриарх заместо НиколашкиТаперя нами будет заправлять…

Пров

Так вот оно куда!..

Пахом

В одной компашкеОни с царём.

Пров

Всех чохом расстрелять,Чтоб и следа в помине не осталосьОт всей их братьи!

Феодосий

Образумься, Пров!

Пров

Ты не указ мне, поп! Едина жалость:В Москве я стрелил мало юнкеров.


245

Феодосий

Так для чего ж вы, милые, собрались?

Степан

Власть новая велела отыматьУ бар землицу да самим и ралить.

Феодосий

Не впрок чужую землю воровать.

Пров

Я знаю, поп: наш барин-захребетник — Дружок тебе. Да ты и сам не гол.

Феодосий

Сей древний род служеньем беззаветнымОтечеству ту землю приобрёл.Веками проливали кровь дворяне,Сражаясь против общих нам врагов…Вчера мои вы были прихожане,А нынче кто?!

Савватий (примирительно)

Ты тяжести оков,Федосий, не знавал, не то б иноеОб этом, право слово, понимал.

Феодосий

Оставьте землю барскую в покое.Побойтесь Бога!


246

Пров

Нишкни, я сказал!

Феодосий (в сильном волнении)

Большевики вас вводят в заблужденье!Ужели православных нет средь вас?Не Божье исполняете веленье,И кара не замедлит. ПереплясНечистых сил ввергает вас в геенну!

Матушка (тянет батюшку за рукав)

Пойдём, отец! Тебя им не понять.

Феодосий

Платить стократ… Платить всенепременноПридётся всем. Оборотитесь вспять,И Бог простит!

(Раздаётся выстрел; священник падает; матушка медленно, в безмолвном отчаянии, опускается перед мужем на колени;

толпа на несколько секунд застывает в оцепенении)

Пров (опуская винтовку)

Поповской пропагандойМы все сыты по горло. Мужики!Пойдём-ка все, да общею командой,Имению ломать! Бери мешкиДа на телегах к дому супостатаЕзжай. А там и землю раздадимПомещичью. Мужицкая расплатаБлижее… Разнесём именью в дым!


247

(Площадь пустеет. На земле лежит тело священника. Над ним на коленях, ещё не понимая, что случилось,

склонилась матушка; рядом в потрясении стоит дед Степан)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1923 год. В одном из кремлёвских кабинетов Сталин, Троцкий, Калинин, Бухарин и Чичерин14.

Сталин

Период революций завершилсяДля нас, в конечном счёте, хорошо.Пусть в полноте наш замысел не сбылся,Но опыт этот даром не прошёл.Не знаем мы, как долго передышкаПродлится. Впереди нас ждёт война.

Троцкий

Во многих странах революций вспышкаБлизка.

Сталин

Едва ли новая волнаПридёт так скоро.

Троцкий

Но у нас под бокомВрагов немало. Злейший из врагов — Религия.


248

Калинин

И взять её наскокомНепросто.

Сталин

Это так. Но не таковМужик сегодня, чтоб поповским бреднямБездумно верить. Опыт показал,Что и богатым мужикам, и беднымСвященник — враг. Кто землю защищалПомещичью, когда её крестьянеДелили в восемнадцатом году?

Бухарин

Иной священник делал это рьянейХозяина. Народному судуБыл предан не один из них за это.

Чичерин

Вернее, самосуду.

Бухарин

Клок землиВажней религиозного запретаДля мужика.

Сталин

Ну, что мы завелиОб этом разговор? Вопрос крестьянскийРешим обобществленьем, но потом.


249

Бухарин

Коль не пойдём путём американским —Хозяйство наше сельское добьём.

Троцкий

Единоличник — враг социализму.Он тащит нас отчаянно назад.Обобществленье — неплохая клизмаОт промахов дальнейших и досад.

Сталин (с некоторым раздражением)

Всё это так. Давайте всё же к делу.Что мы имеем, передышку взяв?Нарком Чичерин, охватите в целомПозиции враждебных нам держав.

Чичерин

Позиции ведущих кабинетовСегодня однозначны. Мы для нихПо-прежнему враги. Но и ответов —Как с нами быть? — не видят там других,Как только нас прощупать через связиТорговые, культурные… РезонВ войне не видят. Скажем, не в экстазеОт этой мысли даже лорд Керзон.

Сталин

Но ультиматум15 — это не игрушки.И если на уступки не пойти,То этот диалог продолжат пушки.


250

Чичерин

Мы не готовы, как тут ни крути,К войне сегодня. Верно, Лев Давыдыч?

Троцкий

Готовы, не готовы — не вопрос.В конечном счёте, мы имеем видыНа мировой пожар.

Калинин

Но перекосВоенных сил сейчас не в нашу пользу.

Троцкий

Вы, Михаил Иваныч, разве спец?Вам по траншеям под огнём не ползать.

Сталин

Товарищи! Уймитесь, наконец!Чем нам грозит английский ультиматум?Конечно же — война из ряда вон…

Бухарин

Торговою блокадой. Их солдатамОстанется Вестминстерских воронСчитать.

Сталин

Для нас подобный ход событийГрозит удушьем полным. Мы должныИм уступить. Давайте-ка, зачтитеИх требованья вновь.


251

Бухарин

Такой войны,Войны торговой сдюжить мы не сможем.

Чичерин (начинает перечислять)

В Афганистане, Индии закрытьВраждебные им действия.

Сталин

Положим,Мы с ними согласимся.

Чичерин (продолжает)

ОтпуститьРыбацкие суда их, что пленилиНе так давно мы в наших водах.

Сталин

Что ж?Отпустим их домой. Не будем милиСчитать. Урок для них и так хорош.

Чичерин

Из требований выделю особоИх твёрдый жест: немедля прекратитьПреследовать священников.

Калинин

На пробуНас проверяют.


252

Троцкий

Им не угодить.Носителей церковного дурмана:Попов, раввинов, мулл, а с ними техКто служит им — мы поздно или рано…

Сталин (заканчивая мысль)

…Всех изведём, товарищ Троцкий, всех.Ну, а пока ослабим нашу хватку.Нам жизнь страны советской поважней.

Калинин

Отпустим патриарха для порядка.А с ним других на пару-тройку дней.

Троцкий

Но патриарх — мы все о том решили —Приговорён к расстрелу.

Чичерин

Надо отменить!

Сталин

Освободим.

Троцкий

А приговор пусть в силе.Останется.

Сталин

Успеется казнить.


253

Калинин

А если ликвидировать без шума?

Троцкий

Да, да. ЧК решение найдёт.

Сталин

Да. Года через два. Когда и думатьО том забудут.

Калинин

Без пустых хлопот.

Сталин

Не на руку всё это, но навстречуМы англичанам всё-таки пойдём.

(Троцкий пытается что-то сказать, но Сталин его упреждает)

Товарищ Троцкий нам противоречит?С войной, товарищ Троцкий, подождём.


1923 год. Кабинет на Лубянке. За столом следователь. Перед столом в некотором отдалении табурет.

Конвойный вводит заключённого. Это Патриарх Московский и всея России Тихон. На нём простое монашеское облачение.

Следователь

Вы помните меня?


254

Тихон (отрешённо)

Я вас не знаю.


Вы девять лет назад меня спаслиОт казематов царских.

Тихон (на этот раз внимательно всматривается в лицо следователя)

Вспоминаю.Вы, Моисей, я вижу, возросли.А брат ваш где? Едва ли с вами рядом.


Уехал в Палестину братец мой.Дурак проникся сионистским чадом.Не хочет жить в коммуне мировой.Остался, как и был, идеалистом.

Тихон

А дядя ваш, раввин?.. Что стало с ним?


Что дядя? Мракобесом был он чистым.По взглядам был совсем мне не родным.

(Быстро меняет тему разговора)

Когда б Вы были, гражданин, провидцем,Не стали бы меня тогда спасать.

Тихон

Пожалуй, стал бы. Эким вы счастливцемГлядитесь!


255


Мне пришлось лишь слово датьО том, что я в деяньях беззаконныхПо низложенью батюшки-царяУчаствовать не буду.

Тихон

В клятвах оных,Видать, не преуспели вы.


Вы зряТак ироничны, гражданин Белавин.Сегодня мой черёд пришёл спастиОт смерти Вас. Мой дядя, старый раввин,Расстрелян, к слову, был…

Тихон

Господь, прости.


…За то, что проклинал страну СоветовИ власти большевистской не внимал,Назвав безбожным смысл её декретов…

Тихон

Пред Богом дядя ваш уже не мал.

Следователь (деловито)

У нас к Вам будет, гражданин Белавин,Такое предложение: Ваш Бог


256

Давно народом русским обесславленИ будет к Вам не так суров и строг…

Тихон (вспыхивая, перебивает следователя)

Как вы жалки при вашей мнимой силе!Народ российский вами совращёнПосулами разбойными. Не вы лиТолкнули на грабёж мужей и жёнВ годину бед и тяжких испытаний;Сгубили сотни тысяч светлых душВо имя фантастических мечтаний,Сорвав на время свой кровавый куш!Но суд грядёт… Господь едино знает,Всесильный и Всеславный, этот час…Уже сейчас Он верных поминает,В одежды вышней правды облачась.Попомните! Его нетленна Слава!А я?.. Что я? За свой ответить грехИ мне придётся. Здесь вы, видно, правы.

Следователь (снисходительно и несколько натянуто улыбаясь)

Ваш пафос может вызвать только смех.

(Продолжает серьёзно и сосредоточено)

У нас к Вам просьба. Впрочем, не за гранью…Текст этот16 подпишите — и тогда,Согласно Вашей вере и желанью,Спокойно ждите Божьего суда.Тюрьма для Вас одним воспоминаньемОстанется. Мы Вас ПОКА простим.

Тихон

В чём смысл подписки?


257


Вы своим влияньемСмущаете народ. А мы хотим,Чтоб Вы народ от нас не отвращали,Чтоб, пользуясь забитостью людей,Преступные им мысли не внушали.

Тихон

Послушать вас, так нет врага лютейДля вас, чем смирный приходской священник.


Вы не простой. С простыми разговорУ нас короткий. Наш чекистский веникМетёт исправно этот мелкий сор.

Тихон

Я ничего подписывать не стануИ мнения о вас не изменю.


И петь свою продолжите осаннуВсемирной контре много раз на дню?

Тихон

Служу я Богу, но и русским людям,По мере сил и совести, служу.Пред Господом ничто земные судьи.Судьёю Он! А я вас не сужу.


258


Врагам народа служите Вы, отче!Врагам советской власти, гражданин!Нет ничего для нас, поверьте, проще,Чем расстрелять Вас. Ваших нам сединНе жалко.

Тихон

Так скорее же стреляйте.Подписку на молчанье я не дам.Коль суждено, молиться стану, знайте,О православных душах я и ТАМ.


Ну что ж, ну что ж… Тогда скажу Вам прямо:Откажетесь — мы расстреляем всех,Кто верен Вам. В расстрельных наших ямахИм хватит места.

Тихон (в крайнем волнении)

Это страшный грех —Казнить невинных! Это преступленье!..

(себе)

Зачем ему я это говорю?

Следователь (буднично)

Народный гнев… Народное отмщенье… — Врагов мы истребляем на корню.Вас, гражданин Белавин, мы оставимВ живых. При этом слух распространимО помощи о Вашей нам. Мы явим


259

Вас этаким иудой. ПоглядимНа Вашу прыть тогда.

Тихон

Всевышний видит,В чём грех мой. Он не в том, что я боюсьБыть обесславлен клеветой. ПриидетИ вам конец… И возродится Русь!

Следователь (постепенно повышая голос почти до крика)

Послушай ты, старик умалишённый!Мне нечего тут проповедь читать.Коммуны мировой вопрос решённыйМарксистами давно и клеветатьНа наш советский строй я не позволюТебе. Давай, решай, да поскорей:Ты кончишь изрыгать свою крамолуИль на погибель тысячи людей —Людей, отнюдь, замечу, не безвинных — Своим упрямством обречёшь, монах?!

(Следователь замолкает. Воцаряется тяжёлая пауза)

Тихон

Я подпишу Ваш текст во имя СынаГосподня. И в сиих жива стенахНадежда на спасение несчастных;Вдруг не солжёте вы на этот раз.


Ну вот, ну вот… А сколько слов напрасныхПроизнесли Вы, отче! Ваших ряс


260

Лет этак через пять никто не вспомнит,И Ваш досель послушный Вам приходТрудиться будет кто в каменоломнях,Кто рыть каналы. Вами верный ходСегодня сделан, гражданин Белавин.Мы благодарны Вам, хоть Вы наш враг.

Тихон (мысленно обращаясь к Богу)

Я знаю, что Тобою не оставлен,О Боже, я! И это — правый шаг.Не мог я нынче поступить иначе.Не вправе был я жертвовать собойСейчас, чтобы затем вселенским плачемНаполнилась земля, и на убойПошли невольно сотни неповинныхТвоих детей, и дети сих босыхСиротами остались! Божий Сыне,Не оставляй меня в пустынях сих!


Вас отпустив, мы с пристальным вниманьемСледить за Вами будем, чтоб какимНас не задели скверным поминаньем.И незачем мешать делам мирским.

Тихон

Не мучайтесь напрасными трудами.Я верен буду слову своему,Покуда своему верны вы сами.По счастью, мысль не посадить в тюрьму.


Смотрите, отче, не разочаруйте!


261

Тихон

Я не судья вам. Вышний суд грядёт!

Следователь (с раздражением)

Вот только Бога в наш устав не суйте!

Тихон

Ложь преходяща. Долго не живёт!

(Быстро прочитав бумаги, Тихон подписывает их)


Ну, всё…

(кричит)

Конвойный!

(Тихону)

Гражданин Белавин,Дня через два оформим все дела,И Вы свободны.

Тихон

Будет вам лукавить.Как сажа ваша истина бела.


262

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ


8 декабря 1924 года. Пров и недоучившийся семинарист (последний в священническом облачении) получают от агента ЧК

указание об убийстве Якова Полозова секретаря Патриарха Тихона.

Агент

Вас заподозрить не должны в недобром.Усталость ваша подлинною бытьДолжна. Но в нужный миг — метнуться коброй,Убить врага, исчезнуть и забыть.Окажете великую услугуСоветской власти, эту казнь свершив.Враги повсюду. Ослаблять подпругуНе время. Патриарха устрашив,Власть наша перестанет опасатьсяУдара в спину. Ну, а там придётИ САМОГО черёд. Нам колебатьсяНельзя. Контрреволюция прядёт,Не зная сна, свои густые сети.

Пров

Не сумлевайтесь. Сполним всё, как есть.

Недоучившийся семинарист

Обмана в нас никто не заприметит…

Пров

К полуночи свершится наша месть.


263

Агент

Я в этой операции провалаНе допускаю.

(Прову)

Ну-ка повториМне всё подробно с самого начала

Пров

Паломники мы, значит, из Твери…Обыскивать, как водится, не станут.К тому ж товарищ (показывает на подельника) — настоящий поп.Мол, издаля… И в путь обратный рано…Как энтот выйдет, я его и хлоп…

Агент

Кто «энтот»?

Пров

Секретарь поповский, Яков …Коль выйдет кто другой, товарищ

(показывает на подельника)

знакПодаст… Да выйдет, выйдет он, собака…


Он в этом строг… Всегда бывает так.


264

Пров

А ежели охрана спать прикажет?


Да не прикажет. Так заведено,Что Полозов, не вызнав всё, не ляжет…Хоть заполночь, а выйдет всё равно.

Агент

Товарищи! Вам надо постараться — Чтоб не было провала. И следовТам не должно и малости остаться.И без ненужных слов, товарищ Пров,Про опиум, про контру и такое.


Всё выполним, товарищ Хробаков!

Агент

Я верю вам

(потирает локоть)

Рука немного ноетС гражданской… Вы расчёт на простаковНе стройте. Строго действуйте по плану.И если дело чётко сладим — что ж…Тебе

(смотрит на недоучившегося семинариста) —

приход богатый без обману,Ты —


265

(смотрит на Прова)

в волость на милицию пойдёшь.Да, да, друзья! В сексотах — наша сила,Вы — гордость нашей власти и ЧеКа!Мы на войне всегда. У нас нет тыла.Бороться с контрой — долг большевика.

Пров

Мы завсегда…

Агент

Товарищи, идите.Смотрите, как бы не переиграть.И если что – охрану не щадите.

Пров

Нам контриков кончать — не привыкать.

(Уходят)


9 декабря 1924 года. В покоях Донского монастыря Патриарх беседует со своим секретарём, наиболее близким ему человеком

Яковом Полозовым.

Яков

Нет, отче, нет! Не хочется мне верить,Что власти этой даден долгий срок!Не знаю я, какою мерой меритьТот плач, ту боль… Ведь где-то есть порогПоследний большевистскому засилью!


266

Тихон

Порог-то есть, но нам его не зреть…И сколько поколений станет пылью,И сколько тех, кому в аду гореть,Не знаю я. Гаданье невозможно…Тот срок придёт, когда не будет нас.Но церковь устоит всенепреложно — Светильник русской веры не угас,И погасить его никто не в силах.

Яков

За что на Русь возложен этот крест?Почто убийц свирепых и постылыхС лица земли не сбросит Божий перст?

Тихон

Нас не оставит власть сия в покое,Мой милый Яков. Смерть моя близка.Не ведаю, глаза мне кто закроет…Да и схоронят ли… Претит тоскаНам, русским, православным христианам!Давай-ка, брат, не будем унывать.Не потакать же большевистским планам,Когда придут нас тайно убивать!

Яков

Да что ты, отче… Разве кто посмеет?

Тихон

Открыто не посмеют, это так.Изощрены чекисты, аки змеи…


267

Яков

Мы не дурнее…

Тихон

Крестьянин-простакВеками славен был своим покорством.При этом, чая воли и земли,Обрёл её не потом и упорством,А кровью и разбоем. Можно лиНам усомниться в том, что он не связанС безбожной властью общею судьбойИ поневоле эту власть обязанБеречь, чтоб не ответить за разбой?Земля и вера на весах лежали:Он выбрал землю и себя обрёкНа муки и великие печали –Разбоем взял, и недалёк тот срок,Когда разбоем враз и потеряет…Большевики его и разорят.

Яков

За этот грех и терпит, и страдает,Не каясь, он…

Тихон

Они и наградятЕго программою обобществленья:Промышленность советская в нужде…Где взять ей рук для переобновленья?..

Яков

Вестимо, где…


268

Тихон

Да, да… Вестимо, где.Ждёт русское село беда большая.

Яков

Тогда-то и опомнится мужик…

Тихон

Да будет поздно. Дьявол, обольщая,Толкает в бездну.

Яков (горько улыбаясь)

Сущий большевик.

Тихон

Господь от века пребывает с нами.Но сердце ноет. Веры русской стягПодхватит кто? И чистыми ль руками?Немало обновленческих сутягПригрелось под крылом у коммунистов…

Яков

Чтоб истинную веру извести,Ни турок нам не надо, ни папистов — И этих хватит. Господи, прости!

Тихон

Да, Божий страх пропал. Господь свидетель,Мужик обязан стал большевикам.И Бог ему теперь не благодетель,И стал далёк ему Господень храм.


269

(Слышен осторожный стук в дверь. Входит охранник из мирян)

Охранник

Святейший! Там пожаловали двое…Паломники… Пришли издалека…Я им и так, и этак… Но какое…За дверью я оставил их пока.

Яков

Пойду, Святейший, да и разузнаю,Что там за гости в полуночный час.

Тихон

Когда войдут, ты завари нам чаю.И не брани, впусти, не осерчась.

(Яков и охранник выходят. Слышно, как открывается входная дверь. Тут же следом раздаются два револьверных выстрела и звук

падающего тела. Святейший встаёт, затем медленно опускается в кресло. Через некоторое время вбегает охранник)

Охранник

Убили, отче! Якова убили!И задержать их не успели мы…

Тихон (вставая и крестясь)

Прости мя, Боже! Мы Тебя забыли!И нас теперь терзают слуги тьмы.Один, совсем один… Погиб мой Яков…И мне, пожалуй, что недолго ждатьКончины. Путь всех верных одинаков – Служить Ему! (смотрит на икону Спасителя)Служить, а не рыдать.


270

ЭПИЛОГ

1929 год. Село Паншино. Коллективизация. Раскулачивание. В горнице Пахом и Савватий.

Пахом

Попользовались, значится, и хватит?!Сначала дали, а теперь отдай?!

Савватий

Земля иного мужика богатит…И, ежели богат стал, отвечайПо строгости советского закона…Как сплуататор мелкий и буржуй…Слуга антипартейного уклона.

Пахом

Нет, Савва, брат. Я им свою межуТак просто не отдам! Мово там потуПролито, Савва, не одна бадья…Мне слушать коммунарскую босотуРезону нынче нет.

Савватий

Бог им судья.

Пахом

Коль отберут — я им судьёю стану.А пуще — мой драгунский карабин.Кто, где такого видывал обману!..Я им не дамся… И не я один.


271

(Язвительно)

Мужицка власть, мужицка власть… Всё враки!А я ж её кормлю который год…В Гражданскую, бывало, комунякиВсё отымали, значит, чтоб господНе допустить в обрат — тут мы с понятьем.А ноне мне за что такая честь?Скотину, землю всё отдай… А платьеИсподнее туда ж прикажешь снесть?

Савватий

Что глотку драть-то? Все одно без толку.Я порешил отдать в колхоз всё сам.Едино попрошу оставить тёлку,Детишков чтоб кормить.

Пахом

Я этим псамНе дамся, Савва! Здесь костьми и лягу.Тебя же грабют, ты же и молчи!Я коммунякам не давал присягуИ от анбаров не отдам ключи.

Савватий

Отдашь… А не отдашь, Пахом — пристрелят.Я батюшку тут вспомнил невзначай…

Пахом

Федосия?..

Савватий

В него Пров, значит, целит,А он твердит: украл, так отвечай!


272

Пахом

Недолго, Савва, ждали мы ответу.

Савватий

Мы грабили именью, не ленясь — Пустили бар с тобой по белу свету.А ща по белу свету пустят нас.И отвечаем мы, Пахом, стократно — Всё, как провидец-батюшка предрёк…Ить тыщи тыщ хрестьян в нужду обратноПойдут! И ни к чему уже урокИм этот ноне?

Пахом

Не мытарь мне душу!Какой урок? Моя земля! Моя!Да я, скорее, Савва, сам порушуИ двор, и дом… Сожгу!

Савватий

А как семья?

Пахом

Да лучше сгинуть всем, чем жить без доли!

Савватий

И Тихон, патриарх покойный наш,В окопах упреждал меня: николиНе зарься на чужое! Тот блиндажСолдатский так и встал перед глазами,Когда велели всем вступать в колхоз…Мы эту власть с тобой вскормили сами.Что ей теперь, Пахом, до наших слёз?


273

(С грохотом распахивается дверь и в горницу вваливаются несколько милиционеров с револьверами в руках. Во главе компании — Пров)

Пров

Давай-ка, Савва, живо собирайся!Чего глядишь? Ужель не признаёшь?И ты, Пахом, иди. Да расстарайсяСобраться побыстрее… Чё ты ждёшь?Постановленьем, значит, райсоветаСсылают вас, как злостных кулаков…И с вами семьи едут. Всех предметовПо малой норме взять.

(Сжавшись, как пружина, Пахом низко опускает голову и выходит, намеренно расталкивая милиционеров)

Савватий

Помилуй, Пров!Я всё отдам в колхоз… И токмо тёлкуХочу заради деток придержать.

Пров

Ты, Савва, стал нам враг, и под метёлкуТрудящих масс принужен отъезжать.Мы жалости к врагам советской властиИметь не можем. Мы — большевики.И от кулацкой, значится, напастиНарод избавим, контре вопреки.

(Савва обессилено опускается на лавку)

Пров

Чего расселся? Живо собирайся!Семью твою уж взяли со двора.Сидят в телеге.


274

Савватий (себе)

Кайся, Савва, кайся.

(В горницу вбегает милиционер)

Милиционер

Там дом горит! Семья там, детвора!

(Слышны выстрелы)

Пров (торопливо)

Ты, Савва, не шуткуй мне, не играйся.

(милиционеру)

Туда им и дорога. Пусть горят.

(Пров и милиционеры выбегают)

Савватий (себе)

Прости мя, Боже! Кайся, Савва, кайся!

(Пытается собирать какую-то верхнюю одежду, какую-то еду. Снова обессилено опускается на лавку, обречённо произносит)

Вот и ответил, Савва, ты стократ.

ЗАНАВЕС

1 Тихон (в миру Василий Иванович Белавин)(1865–1925) – первый послесинодаль-ный Патриарх Московский и Всея России. Избран патриархом 5 ноября 1917 года на заседании Поместного Собора Русской Православной Церкви, проходившего в храме Христа Святителя. Интронизирован 21 ноября 1917 года в Успенском соборе Кремля.


275

2 Товарищи по Духовной Академии за глубокий ум и высокие нравственные ка-чества в шутку называли Василия Белавина патриархом.

3 Иов (1525–1607) — первый (досинодальный) Патриарх Московский.4 Много веков, до XIX века включительно, большинство евреев жило в общинах

(кагалах), максимально ограничивая своё общение с представителями других на-родов. Конец XIX начало XX века — массовое разрушение еврейских общин, эман-сипация евреев. В историческом контексте оно совпало с разрушением русской кре-стьянской общины. Слившись воедино, эти два процесса, подхлёстнутые Первой мировой войной и прочими немаловажными социально значимыми обстоятель-ствами, разрушили Российскую Империю и привели к власти большевиков.

5 Вырвавшись из тисков кагала, еврейская молодёжь устремилась во все сферы общественной жизни, революционизируя их и, по сути, внося элементы разрушения в, казалось, ещё недавно незыблемые устои самодержавия. Эти пассионарии, также как и русская крестьянская безземельная и малоземельная пассионарная молодёжь, освободившаяся от тесных объятий сельской общины, весьма быстро нашли друг друга и вплоть до коллективизации успешно взаимодействовали на революцион-ном поприще (несмотря на коллизии малой гражданской (крестьянской) войны на-чала 20-х годов).

6 Две основные идеи овладели умами еврейских пассионариев: о возвращении на прародину и создании государства Израиль мечтали одни и о строительстве миро-вой коммуны, где будет царить всеобщее равенство и братство народов, мечтали другие. Основная же масса пыталась существовать в рамках вековых традиций, но всё больше понимала, что это уже невозможно.

7 Будучи епископом, Тихон неоднократно выезжал на фронт, где тесно общался с офицерами и солдатами русской армии.

8 Поместный Собор Русской Православной Церкви открылся 15 августа 1917 года. Главный вопрос Собора — возрождение института патриаршества в России. Захват власти большевиками сплотил членов Собора, что позволило решить этот вопрос положительно (до этого многие были против или колебались).

9 С 1898 года и по 1908 год Тихон более чем успешно возглавлял Русскую Право-славную Церковь в США.

10 Практическое совпадение во времени процессов разрушения еврейской со-седско-родственной и русской крестьянской общины привело к слиянию этих про-цессов и стало одной из серьёзных причин гибели Российской империи, а затем и возникшей на её обломках буржуазной республики.

11 Большевистский Декрет о земле.12 Владимир (Богоявленский), митрополит Киевский и Галицкий – один из авто-

ритетнейших иерархов Русской Православной Церкви, старейший участник и по-чётный председатель Первого Поместного Собора РПЦ.


276

13 Послание было распространено по всей России и вызвало неподдельный страх большевистской власти и, как следствие, ужесточение с её стороны репрессий про-тив православного духовенства и Церкви вообще. Впоследствии, в октябре 1918 года, понимая, какими последствиями ему это грозит, патриарх пишет открытое письмо Совету народных комиссаров, обвиняя правительство большевиков в надругатель-стве над Церковью, Отечеством и всем православным народом.

14 Сталин в это время ещё не обладал всей полнотой власти, но подобного рода совещания, где обсуждались важнейшие вопросы внутренней и внешней политики большевиков, вполне могли уже тогда проходить под его руководством.

15 Ультиматум советскому правительству, составленный министром иностран-ных дел Великобритании лордом Керзоном, с требованием прекращения антибри-танской деятельности со стороны советской дипломатии и советской агентуры в Афганистане, Иране и Индии и др. В ультиматуме содержалось также требование немедленного прекращения репрессий в отношении священнослужителей в СССР.

16 16 июня 1923 года в печати появилось заявление Патриарха, где он раскаивает-ся за свои проступки перед Советской властью и впредь обязуется её не осуждать.

17 Яков Полозов — келейник и секретарь Патриарха ещё со времени его служения в США.


ПРОЗА

278

Леонид ПОДОЛЬСКИЙ родился в 1947 году. Окончил Ставропольский медицинский институт. Кандидат медицинских наук. Автор книг «Потоп» (1991) и «Эксперимент» (2012). Готовит к изданию эпические романы «Инвестком» и «Распад» (ча-стично публиковались в виде отрывков). Печа-тался в журналах «Огонек», «Москва», «Дети Ра», «Зинзивер», «Российский колокол», «Кольцо А», «Зарубежные записки», в «Литературной газете» и «Независимой газете», в альманахах «Московский Парнас», «Золотое руно» и ряде других альмана-хов и сборников. Лауреат и дипломант премий «Лучшая книга года» и «Герой нашего времени» за книгу «Эксперимент» (2012). Главный редактор альманаха «Золотое руно».

СКАЗ ПРО ИЛЬЮ(повесть)

— Что мне делать? — пьяно размазывая слезы, вопрошал Илья. — Водку пить? Ружье взять? Пожар устроить? Ох, влип, влип! В страшном сне пред-ставить не мог. Когда у пиратов от жажды умирал, мочу пил, на вонючих кон-сервах сидел, пол-Африки прошел… бля… львов в двадцати метрах видел… дев африканских ласкал… Думал, любовь… Ждет меня, мечтал, хохлушка моя… Накось выкуси, ждет! Змея коварная… Любовь… О ней романы пи-шут, стихи сочиняют, песни поют, а она — мираж… Нет ее, любви… Обман чувств... Одни самки длинноногие, охотницы, груди силиконовые, — чем больше Илья Праздников пил, тем сильнее слезы катились из глаз и жальче становилось себя. Так жалко, что хоть пулю в лоб. Положение и в самом деле выходило безнадежное: квартира уплыла, ни денег, ни документов, ни бабы — ничего… Какие-то пьяные мужики, с которыми случайно свела судьба… Но, главное, и его не было… Праздникова Ильи… По всем документам выходило, что Праздников Илья — умер. Четвертый год как умер… Быстро сообразила, подлая! Как олуха провела! Да он, Илья, и есть олух… Даже памятник стоит

Леонид ПОДОЛЬСКИЙ

279

на могиле. Невесть какой, дешевый — и тут пожадничала, на гранит пожа-лела. А кто там в гробу лежит? Кого черви едят? По документам выходило, что он, Илья, и лежит. Его черви и едят. Пока деньги не пропали, сунул Илья кладбищенскому клерку очкастому, тот долго в непонятных книгах искал, но, в конце концов, откопал: «Праздников Илья Николаевич, все правильно, по-хоронен 28.02.2002 года».

— Вот он я, Праздников Илья, — сказал Илья. — А у вас чушь.— Да пойди ты, — взвился очкарик, — много вас тут всяких ходит. Если

каждый покойник начнет требовать, жизни не станет никакой. Это не к нам. В милицию надо или в суд.

Не советовали добрые люди идти в милицию. Там полковник Зверинéц главный, зверь, чья слава далеко разнеслась. Держит, как вотчину, город Дуров. И Дуров лежит под ним, не трепыхается. Спит как будто, молчит, водку пьет, веселится, шепотом про Зверинца рассказывает, а темный страх от дома к дому бежит. Без денег к Зверинцу не суйся. Бандитов крышует, все кругом приватизировал: магазины, автобусы, рынки, фабрика чулоч-ная, девки красивые, мэр местный, депутаты, бордели — все его. И Злыдень, Ильи враг, — правая рука у него. Пахан Зверинец с бульдожьей хваткой. Крутой. Его, рассказывали, сам губернатор боится. Охотятся вместе, с дев-ками в баню ходят, коньяк глушат, а боится. Жить хочешь — держись от Зверинца подальше.

Но и обойти Зверинца нельзя. Знал Илья, что не нужно идти, а пришлось. Оказалось еще хуже. Едва заглянул в отделение, капитан, тот самый, что с Оксаной, женой, Праздниковой значит, в его, Ильи, квартире жил и Илью вы-гнал, паспорт отнял и посадил в обезьянник.

— До конца жизни просидишь, чмо! — пообещал Злыдень. — Ты — ни-кто. Труп. Понимаешь? Труп. Нет тебя. Убью, искать не станут. Потому что не ищут, кого нет. Заруби на носу: ни к Оксане, ни к квартире близко не под-ходи. Не жена она тебе, вдова. А станешь рыпаться, в психбольницу пойдешь. Я же все тебе объяснил. Один у тебя способ легализоваться: сесть за другого человека. Недаром похож.

— Нет, — сказал Илья, — за другого не хочу.— Тогда сиди, — осклабился капитан.Ночью, когда уснул Илья, стали его сокамерники бить. Сами ли стали бить,

спьяну, или подговорил кто, этого не знал Илья. Мог догадываться только.


280

Он и сам был парень не промах, драться умел, не в одном порту, кабаке, или борделе оставил по себе память в виде выбитых зубов, сломанных челюстей и носов, и пиратам не просто так сдался, помнят до сих пор, гады, Илью-мо-ряка, с людоедами бился, много чего было, а вот, поди ж ты, полумертвым загремел в больницу. Оно, может, и лучше, что из милиции выбрался. Только началась бюрократия: полис дай, паспорт дай. А без бумажки ты букашка, и лечить тебя не положено. Бюджет не резиновый. И так все разворовали. Поле-жал Илья два дня в пьяной травме, зато в нормальной постели — и выкинули Илью с музыкой. Мол, не дерись, сам виноват, каждый день из милиции при-возят. Вот народец-то пошел! Так что пришлось Илье ползти — возвращаться на кладбище. Потому на кладбище, что там он жил, почти рядом со своей могилой. Не один жил, целая компания бомжей. То есть не вполне настоящих бомжей, не пьяниц горьких, а так, очень даже приличных людей из бывших интеллигентов. Потому бывших, что полутемная землянка, где крысы бега-ют, удобства под соседним кустом, а по ночам рядом кричат пьяные и песни горланят, нарушая покой мертвецов, могилы рушат, не очень располагает к интеллигентности.

Не так давно ездили в Каире пирамиды смотреть — заметил Илья, что египтяне победнее проживают среди могил и склепов на кладбище. Удивился очень. Не думал, не гадал, что и сам окажется в той же роли…

А начиналось все очень даже замечательно. С любви. Две любви было у Ильи в этой жизни: Оксана и море. То есть сначала было море. Дуров — го-родок сухопутный, скучный, заплеванный семечной скорлупой, о море здесь напоминала лишь толстая баба Ксюша, бывшая одесситка, торговавшая на рынке сушеной таранкой и воблой, любившая при всяком случае вспомнить Привоз.

За школьные годы Илья видел море только два раза, зато влюбился без-оглядно, как, бывает, влюбляются в юности в девушек, поклялся стать ма-тросом — ради мечты из дома убегал, но его задерживали и возвращали — и все-таки матросом он стал. Попросился на флот служить, потом ходил на торговых судах. При Советах, рассказывали, было очень строго: анкеты, про-верки, политинформации, замполиты, на берег отпускали только группами. Но шмотки возили все равно — прятали, фарцевали, баловались с валютой. Илья, однако, время это почти не застал, попал в самый беспредел: прива-


281

тизация, начальники рвали кто сколько мог, суда стали частные, посудины ржавые, новые хозяева по полгода не платили зарплату, судна арестовывали за долги, да и платили на старых посудинах мало — кое-как на жизнь хватало, но отложить деньги невозможно. О квартире нечего было и мечтать. Одним словом, бомж.

Когда Илье исполнилось тридцать, умерла мать. Стал он хозяином двушки в городе Дурове и начал подумывать о сухопутной профессии. Морская ро-мантика к тому времени начала меркнуть. Море — оно всегда море, и порты почти неизменно похожи друг на друга: проститутки, бордели, грязь, деше-вые забегаловки, пакгаузы, фарцовщики, наркоторговцы — и снова скудная жизнь на борту. В Дурове, однако, работы не было. Заводы стояли, мужики пили, бабы толкались на барахолках. Промыкавшись с полгода, сменив не-сколько почти дармовых работ, Илья Праздников решил снова отправиться в плавание. Приятель из Одессы приглашал на сухогруз, под панамским фла-гом ходивший вдоль Африки. Район беспокойный, пиратский, зато платили вроде хорошо.

В путь собирался Илья, когда подстерегла его вторая любовь, от кото-рой потерял голову. Некрепкая, может, оказалась голова, а может, на роду все было написано. Звали любовь эту Оксана, торговала она на рынке, не из местных — поднял ее вихрь девяностых, капитализм дикий и унес с незалеж-ной, крутил-вертел, от мужика к мужику, пока не опустил на время в сонном Дурове. Смазливенькая была Оксана, авантюристочка, грудастенькая, ноги, попка — все на месте, в любви горячая, умелая, ненасытная, о такой и мечтал Илья между редкими борделями, плавясь в тропиках от солнца посреди оке-ана. Целую неделю наслаждался, на стену лез, виагру жрал, воплями будил среди ночи ленивых соседей, смотревших пьяные, убогие сны; поняла Оксана, что можно из Ильи веревки вить.

— Женись на мне, — пропела ангелом, — и возвращайся поскорей, пупсик мой хороший. Будешь у меня как в раю. Я такое тебе сделаю… Редкая женщи-на умеет, как я.

Ох и глуп был Илья! Вроде взрослый мужик, а рехнулся. От любви ли, от секса, от того, что любви не знал раньше, а только бордели, но сошел Илья с ума: прописал несравненную блудницу свою в полученной от ма-тери двушке и документы оставил. Думал, вернется скоро, думал штам-пом удержать; не знал, не гадал, что растянется расставание на четыре с


282

лишним года, а вернее — навсегда. Уезжал, любовь была, а вернулся — по бумагам мертвый.

Немало времени прошло, пока плавал вдоль Африки за зеленые и сидел в плену у пиратов, потом сбежал через несколько месяцев — не очень и охра-няли: куда денется русский на чужом континенте — в пустыню, в саванну, в пасть ко львам? Поняли, что денег за Илью никто не даст, хозяин-грек умыл руки, лишь заставляли трудиться и предлагали принять ислам, обре-зать крайнюю плоть. Ещё больше прошло времени, пока пробирался Илья через пустыни и джунгли, жил в деревне у сомали, переходил по тайным тропам границу, накружил по Африке ненамного меньше Ливингстона. Об Оксане он почти забыл. Африканские дивы кружили Илье голову и вол-новали плоть. Особенно юная дочь вождя тигре. Вождь этот, Менелик, за долгие месяцы оказался первым, кто говорил по-русски. Выпускник уни-верситета Лумумбы многие годы безнадежно пытался бороться с засухой, остановить наступление зыбучих песков из пустыни, убивавших пшеницу и пастбища для скота, оживить умиравшие пальмы и кофейные деревья с помощью микрокапельного полива — он как Стэнли Ливингстону обрадо-вался башковитому Илье.

— Бери в жены мою дочь и оставайся, — перехватив восторженный взгляд Ильи, предложил вождь, — вдвоем мы остановим пустыню. Руки у тебя золотые.

Очень хотелось остаться Илье. Смуглая Венера с большими глазами, еще более прекрасная, чем те, которых он видел на древнегреческих амфорах, ожившая царевна из «Тысячи и одной ночи» с золотыми браслетами и мо-нистами, источавшая сказочный запах благовоний, притягивала и сводила с ума, нечто колдовское было в этой африканке, хоть на звезды вой — це-лую неделю Илья укрощал плоть, ел как схимник лишь хлебные корки и по старой флотской традиции пил бром, прежде чем со слезами на глазах ре-шился сказать «нет». Нужно было ехать в Россию, к Оксане, в двухкомнат-ную квартиру в Дурове — Илья пытался вспомнить жену, но лишь стоны ее кошачьи отчетливо слышал, лишь эротические видения преследовали по ночам, лишь аромат ее пахучей плоти, а видел только штамп в давно уте-рянном паспорте. За хорошие деньги поставили этот штамп вне очереди в дуровском Загсе.

Вождь тигре Менелик сам отвез Илью в посольство в Аддис-Абебе; не сра-зу отвез, сначала отремонтировал Илья систему для полива. В Аддис-Абебе


283

и узнал Илья, что на Родине давно, еще до пиратов, едва уехал из дома, вы-черкнули его из списка живых и с регистрации сняли, однако после долгой переписки в посольстве все-таки оформили паспорт.

Пока Илья полгода ожидал паспорт и летел до Москвы, а потом на по-езде добирался до Дурова, много раз он звонил Оксане, хохлушке нена-сытной своей, любви царице, однако телефон молчал недоступно. Будто то сон был раньше, и не Оксана вовсе, а мираж пригрезился Илье в Дурове. Но чем ближе к родному городку, тем отчетливей Илья видел жену — да жену ли, или с памятью что-то стало? — словно Оксанино пышное, спелое, познавшее и огонь, и воду, и медные трубы тело по мере приближения к цели освобождалось от патины времени и расстояния, оживало в памяти; чем больше сокращалось расстояние, чем сильнее разыгрывалось в Илье воображение и вместе с ним с каждой минутой росло вожделение, так что Илья едва терпел. Вот он войдет, представлял Илья, и повалит Оксану на кровать, на ложе, на котором столько раз познавали они наслаждение и страсти, и вырвется у него из груди львиный рык, а она замурлычет как кошка. И содрогнется дом в такт их яростным и быстрым движениям, а соседи поймут: Илья вернулся. Корень йохимбе привез. Чудо вечной люб-ви из Африки…

…Илья позвонил в дверь — вот он, блудный муж, в струпьях, утомленный долгой дорогой, неверный, почти без денег, лишь несколько сот зеленых, что подарил вождь тигре, привез с собой; дверь открылась и вырос перед Ильей пьяный, в расстегнутом кителе и в тапочках, милицейский капитан.

— Чего надо? — с угрозой спросил служивый, застегивая ширинку. Хму-рый гигант, на голову выше немаленького Ильи, изуродованный шрамом че-рез все лицо — ну точно бандит, только в форме, — показался Илье страшнее командовавшего пиратами мелкого сомалийца, а вождь деревни сомали, в чалме и с трубкой, слегка похожий на Джека Воробья, тот и вовсе выглядел джентльменом по сравнению с мясником в форме.

— А вы кто? — Праздников почувствовал, как внутри у него все холодеет и душа, трепеща, уходит в пятки.

— Я хозяин, — воскликнул гигант. — Не только этой квартиры, хозяин в Дурове. А ты убирайся. Пристрелю как вошь.

— Я Илья Праздников, — растерянно пояснил Илья.— Нет никакого Ильи. Убирайся!..


284

После того как паспорт отобрали в милиции, а деньги у пьяного вытащи-ли собутыльники, понял Илья, что дело швах. Нет у него больше ни имени, ни фамилии, ни средств к существованию — ничего. Имя его не его боль-ше, принадлежит человеку, который похоронен. Кто тот человек? Бандит, наркоторговец, случайный прохожий, ограбленный бизнесмен, бомж? А может, пустой гроб? Нет, пустой вряд ли. Кого-то спрятали мент с Оксаной. А может, Оксана ни при чем? Может, и она в рабстве? Вот ведь парадокс: в саванне, содрогаясь по ночам от львиного рыка, пробираясь от деревни к деревне, из страны в страну, первый белый человек за много лет, путеше-ствующий по Африке в одиночестве, если не считать случайных попутчи-ков-африканцев, мечтал Илья вернуться на Родину, и это придавало ему сил, но теперь-то куда идти дальше? Что это за Родина такая безразличная? Попытался было зайти в суд, мол, верните имя и фамилию, но Илью и на порог не пустили без документов. Ходит человек, правду ищет, чего-то пы-тается добиться, а зачем, если его нет? Правду когда-то говорила бабушка, еще при Советах: «Без бумажки ты букашка». Много лет провел в лагерях дед, а потом еще столько же за бумажкой бегал, чтобы человеком стать. Пы-тался подойти Илья к Оксане, жене-не жене бывшей, мошеннице, ловчихе таких как он дураков, так она отвернулась: «Илья умер. Иди от меня прочь. Милицию вызову», — и ушла. Торопливо так ушла, можно сказать, убежала. Растерялся Илья, застыл как вкопанный, не сразу почувствовал ярость. Хо-тел побежать за ней, открутить голову, но передумал. Документов нет — и его нет. Призрак…

…Вот она, любовь. Нет никакой любви. Мираж, сказка. Илья и помнил ее смутно, Оксану. Узнал — она, и не узнал, вроде другая. Чужая. Хищная. На-крашенная густо. А может, это она и есть, настоящая? А был обман?.. Гормо-ны… Секс… Может, слеп был, пьян? Воспаление чувств? «Любовь зла, полю-бишь и козла». В самом деле, не жена, а так… приблудная…

…Или сон? И не жил здесь Илья? И квартира не его? Напился пьяный, вообразил… Кто же он тогда? Никто? Сам себе приснился и теперь мучает-ся? Илья читал когда-то в юности — тогда еще книги читали, — что встре-чаются люди, потерявшие память, бродят среди других людей и не узнают никого, и их никто не знает. Тенями бродят, как Зорро. Привидениями. Вот и он без документов стал привидением. В целом мире — чужой. Ненужный никому. Стоит прыгнуть с моста в реку — и конец всему. Жизни, сну. Река-


285

то пограничная. По ту сторону Украина. Выловят тело и не станут искать, что за человек. Не их труп, российский. Отвезут в крематорий или сунут в самый дешевый гроб. А может, и без гроба, прямо в землю. И не станет никого…

Размышлять долго Илье, однако, не пришлось. Пока он, судя по всему, остался жив, а оттого захотел есть. По размышлении отправился на кладби-ще Илья. Там как раз оставили люди после пасхи пищу покойникам. Таким как он — птицам и покойникам… Хорошо, что обычай сохранился с языче-ских времен.

У могилы Ильи с надгробьем из простого камня и памятником, на котором четкими буквами было выбито: «Праздников Илья Николаевич, 1970-2002» и висела его, Ильи, фотография, сидели трое и закусывали. Увидев Илью, они не удивились, а приветливо подвинулись, приглашая.

— Садись с нами, мил человек. Никак не упокоишься? И мы такие же при-видения тутошние.

— То есть как? — удивился Илья. — Упыри?— Лучше выпей с нами водочки, легче разобраться будет, — ласково сказал

мужчина православного вида с небольшой бородой и длинными, схваченны-ми резинкой волосами, тот самый, что начал разговор. — Кровь мы не пьем. Видим, беда с тобой приключилась. Хочешь, поживи с нами в скиту.

— Что за скит? — заинтересовался Илья. — В скитах раньше старцы жили.— Домик был на кладбище, без окон и дверей, развалюха. Вот его и превра-

тили в скит. Люди добрые еду приносят. Живем там и молимся.— Это он молится, всепрощенец, — вмешался второй мужчина, наливая

Илье водки. — За врагов своих молится, за палачей, за упырей настоящих. Просит за них Иисуса.

— Что приключилось с тобой? — не отвечая сотоварищу, ласково спросил у Ильи православный.

Опохмелился Илья и стал рассказывать.— Вот как, — произнес православный, когда Илья закончил свой рассказ. —

Получается, мы на твоей могиле сидим?— Получается.— А похоронен-то кто?— Не знаю.


286

— И он тебе, говоришь, за другого предлагал в тюрьму идти?— Предлагал.— Ишь ты, — удивился православный. — Кривда процветает кругом. Слы-

шал про Соловки? Миллионы людей там замучили. Над православными особенно издевались, кто их красную церковь отвергал, не принимал грех сергианства. С тех пор, видно, и расплачиваемся за грехи. От Иосифа Волоко-ламского все пошло зло.

— Недавно ты другое говорил. Будто Серафим ваш умиленный все грехи на себя взял. Мол, новый Иисус. И церковь святая, мол, серафимова, очищенная через Голгофу, — заметил тот, что наливал Илье водку.

— Так, так, — закивал православный. — Великое искупление выпало пра-вославным. За весь род человеческий. Немало чудес совершил и наш отец Серафим. До конца противостоял он антихристовой силе. И теперь подле Иисуса. Святой. А только в новой скверне тонет мир. Не хватает на все грехи праведников. Кого силой и страхом не смог победить дьявол, тех он нынче золотом покупает.

— Эх, и юродивый ты, — засмеялся второй, бывший офицер Юрий, как вскоре узнал Илья. Третий же молча пил водку, закусывал сухарем и блажен-но улыбался.

Интересная компания оказалась у Ильи. Три колоритных мужика, с ко-торыми он стал жить то ли в скиту, то ли в землянке, то ли в развалюхе на краю кладбища, все были очень разные. Гавриил, которого при первой встре-че Илья обозначил православным, действительно оказался глубоко верую-щим, светлым и вместе до юродства странным. Вроде православный, а РПЦ отвергал и даже находился с ней во вражде, то ли изгнали его из монастыря за ересь, то ли сам ушел правду искать, не перенес грех то ли иосифлянства, то ли не исторгнутого до конца сергианства, называл себя тихоновцем в честь святого патриарха, но особенно чтил Серафима, главу никогда раньше не слыханной Ильей Соловецкой церкви, апостола, что восседает рядом с Хри-стом, повторившего многие Иисусовы подвиги: врачевал раны смертельные, из мертвых воскрешал и одним прикосновением своим поднимал с одра за-мученных узников Гулага. Так духом силен был Серафим, что палачи перед ним трепетали и многих в гулаговском аду обратил он в веру свою, многие спас души. Гавриил целыми днями молился, на много часов впадая в молит-


287

венный экстаз, ничего не замечая вокруг, бывало, начинал молиться, или шептать что-то во время скудной трапезы или разговора, был добр, ласков, совсем не от мира сего — человек божий; вроде бы преследовали его видения кошмарные о том, что пришлось перенести на Соловках священнику-деду, одному из тех тысяч, что не приняли декларацию Сергия Страгородского и никогда в молитвах своих не поминали красных злодеев. Сброшен был дед с Секирной горы в море, заморожен голым на тридцатиградусном морозе, запытан до смерти садистами из вохры — видения у Гавриила постоянно менялись; в видениях и во снах все четче видел он красный Освенцим, все большая правда открывалась ему о Русской голгофе — не из книг, но от духа святого: о Богоматери Соловецкой, о великом промысле Божьем и о гряду-щем воскресении Руси. Чужд был Гавриил земного: уйдя из монастыря, про-дал квартиру, раздал деньги сирым и убогим, не оставив себе ничего, и ушел бродить по Руси, весть соловецкую проповедовать, только отчего-то надолго задержался на краю кладбища в городе Дурове. Юрий подозревал, что оттого задержался, что уподобил Гавриила Бог попасть в лапы к местному мили-цейскому начальнику полковнику Зверинцу — смеялся тот над Гавриилом и жертвами соловецкими, богохульствовал, — и с тех пор молился Гавриил о спасении души вурдалака.

В отличие от Гавриила Юрий был бывший офицер, атеист, к идеям Гаври-ила относился с иронией и над молитвами его посмеивался, что нисколько не мешало ему о Гаврииле заботиться и, надо полагать, испытывать к монаху в миру немалую благодарность. Потому что Гавриил некоторое время назад Юрия спас.

Оказался Юрий на кладбище не в силу характера или пагубных при-вычек — человек он был организованный и правильный: делал по утрам физзарядку, обтирался холодной водой, ежедневно читал воинский устав и раз в неделю совершал марш-броски, — но в силу стечения жизненных обстоятельств. После окончания службы Юрий развелся с женой — детей у них не было — и переехал в Дуров, откуда был родом. Вскоре с Юрием случилось несчастье: на видавшем виды «Фольксвагене» столкнулся он с «БМВ» известного в городе вора в законе Шустика, близкого приятеля полковника Зверинца. «БМВ» Юрий едва оцарапал, но бандит потребовал компенсацию, многократно превышавшую ничтожный ущерб. По утверж-дению Юрия, не он зацепил кар, а бандиты нарочно подставились. Воз-


288

мущенный Юрий уперся — он всегда отстаивал справедливость, оттого и дослужился только до майора, — обозленные же бандиты стали требовать квартиру. Юрий не уступал, для защиты он начал носить с собой ружье, и Зверинец лично завел на него уголовное дело. Ружье отобрали, с Юрия взяли подписку о невыезде, и тут же его подстерегли бандиты, избили до полусмерти и выбросили на кладбище. Там среди могил Юрия и подобрал Гавриил и приютил в своем скиту. Лечил он исключительно молитвой и, подобно умиленному Серафиму, наложением рук. Вот тут и обнаружи-лось, что от рук Гавриила исходит особое, чудесное тепло и, хоть Юрий был весь в крови, почти в беспамятстве, плевался кровью, и почки были у него отбиты, а руки и ноги опухли от ран и ушибов, страшно болели и не могли двигаться, через несколько дней он поднялся и смог ходить. Едва придя в себя, Юрий обнаружил, что квартиру его за время болезни за-хватили бандиты, переоформили документы и продали. Юрий попытался было пойти в суд, но всякий раз как он появлялся в суде, его задерживали милиционеры, якобы за нарушение подписки о невыезде, и сажали в обе-зьянник, а документы таинственным образом исчезали. После нескольких неудачных попыток бедолага понял, что в суде он ничего не добьется, и стал пытаться организовать своих друзей, бывших офицеров, создать дви-жение против мафии. Зверинец, однако, не дремал. Против Юрия завели новое уголовное дело, на сей раз обвинив в махинациях с лесом (Юрий подрабатывал советником в лесхозе), дали срок, на счастье небольшой из-за всеобщего возмущения и отсутствия доказательств — лишь недавно Юрий вернулся, затаив мечту о возмездии. Он снова собирался подавать в суд. Парадокс состоял в том, что на сей раз появились шансы: в быв-шей квартире Юрия жили новые люди, приехавшие недавно из другого города — и полковнику Зверинцу, и остепенившимся за прошедшее время бандитам, ставшим директорами и уважаемыми инвесторами, исход суда был глубоко безразличен.

Третьего из жильцов, самого старшего, звали Виталий. В прошлой жизни служил он преподавателем философии, политэкономии и научного атеизма, в скиту же обитал не так давно. Вот он, казалось Илье, и был самый настоящий природный бомж, потому что носил длинную нечесаную бороду, больше других пил водку и любил путешествовать налегке, с одной котомкой, — на лето Виталий всегда уходил куда-то, возвращаясь лишь осенью, на зимовку.


289

При этом он чувствовал себя на кладбище вполне счастливым, наслаждаясь не так давно обретенным молчанием и свободой.

Когда прежняя советская жизнь в одночасье сломалась, как старый ча-совой механизм, и Россия, многострадальная, уставшая ото лжи, освобо-дившись внезапно от ею же созданной многоязычной империи, стала не то что новой, как говорили и писали, все родимые пятна остались при ней, но — иной, полудержавной и вроде бы даже демократической; когда ста-рых, привычных держиморд сменила генерация ловких выскочек, демаго-гов, нуворишей и доморощенных либералов, мало похожих на западных коллег — материал-то был прежний, советский, — бывшим преподавате-лям марксизма после недолгого испуга бросили в утешение сладкую кость: переписанную заново, перелицованную историю, рыночную экономику и религиоведение.

О, это оказалось очень даже пикантно: словно змеи по весне кожу, по-менять мысли и взгляды, говорить прямо противоположное тому, что ут-верждали вчера, с той же рьяностью, с которой доказывали, что Бога нет, утверждать, что Бог существует, и что идея Бога не противоречит науке. То же происходило и с Советским Союзом: великая страна рабочих и крестьян от свершения к свершению шла, крепила дружбу между народами, импе-риалистам противостояла — так зачем же разрушили? И почему те, кто разрушал — герои? И со Сталиным творилось неладное: то преступник и злодей — на гребне конца восьмидесятых, то снова вернулся на пьедестал — вновь полководец и эффективный менеджер. О, радость для иезуитского ума! Наслаждался Виталий, изыскивая хитроумные аргументы: доказывать недоказуемое, соединять несоединимое, оправдывать не имеющее оправда-ний, строить логические конструкции там, где отсутствовала всякая логика. Петлял Виталий как хитроумный лис среди слов и теорий, блудодействовал, впадал в оргазм от эклектики — знал, что продажный, но ему удобно было быть циником. Утешался, что все кругом циники. Что все лгут. Что это и есть норма. Даже как-то придумал: «Долой принципы, да здравствуют инте-ресы!» И вдруг тошно стало. Устал. Запутался. С детства знал Виталий, что так надо. Что это и есть жизнь: не истину искать, не правду, не мудрствовать лукаво, а и с п о л н я т ь, с л у ж и т ь, а главное — п р и с п о с а б л и в а т ь с я. Что за это ему и положен хлеб с маслом. За то, что пескарь. Что все так живут. Что это и есть главный закон жизни: н е в ы с о в ы в а т ь с я. Только


290

водку пил, с годами все чаще. Пил и плакал: «Ах, гад я, Иуда…» А все равно себя любил. А все равно сидел в нем страх. Раб сидел. А тут жена молодая к другому ушла, рога наставила. «Слабый ты, ничтожный. Предатель. Ты все предал: себя, Россию, меня». И диссертация лопнула. В кои веки упер-ся Виталий, не стал писать, что будущее России — православие. Как гром среди ясного неба грянул. Будто перст божий: наказан за рабство. За ложь. Прозрел среди бессонницы, убогий и пьяный, и сказал ясно, громко — себе сказал, что во лжи весь, как в нечистотах, что Бог — н е т а к о й, н е м о ж е т б ы т ь т а к и м, и что людей — и с Богом, и с рынком, и с олигархами, и со Сталиным — снова держат за дураков. Хотел руки на себя наложить. Запил крепко. И, во тьме, в грязи, зов услышал судьбы, трубный, громкий: все бросить и уйти. Как пуповину обрезать ложь, вериги сбросить. Для сча-стья не нужно ничего, только котомка и ноги, чтобы идти, и глаза, чтобы видеть. С тех пор Виталий стал счастлив и свободен. Знал теперь, что соб-ственность — это оковы, а сытость — обуза, и что свобода — единственное, за что стоит умереть. И еще знал, что Бог существует и что он добрый, пото-му что это Бог велел уйти и начать жизнь заново. Виталий не молился, ему казалось, что Бог и без молитв слышит и понимает его, и что он тоже чув-ствует Бога. Виталий вообще стал молчалив: порой за день не выговаривал ни слова, так он устал от слов прежде. Он почти разучился разговаривать. Потому что в словах, в людях, заключалась ложь, а истина, правда — толь-ко в природе. Его счастье состояло в том, чтобы лежать и молча смотреть в небо, наслаждаясь чистейшей голубизной, или россыпями звезд по ночам, вдыхать запахи цветов и трав, наблюдать возню зверьков и слушать пение птиц. Со временем Виталий научился играть на дудочке и чуть ли не еже-дневно с весны по осень, пока оставался на дуровском кладбище, устраи-вал концерты для сусликов и мышей. Виталий играл что-то незатейливое и вместе нежное, завораживающее, зверьки же рассаживались вокруг него и раскачивались в такт мелодии своими маленькими тельцами.

На кладбище Виталий обитал уже несколько лет, все к нему давно при-выкли, вместе с Юрием он подрабатывал тем, что копал могилы или на-нимался делать какие-нибудь работы, а в свободное время любил слушать молитвы Гавриила, потому что слова юродивого или святого — никто бы не смог определить точно — были единственные, в которых, казалось ему, не было фальши.


291

Поселившись в скиту, не знал Илья, что делать дальше. Попытаться ли снова встретиться с Оксаной — не мог поверить, что по собственной воле предпочла она капитана Злыдня. Тот, рассказывали знающие люди, с мест-ными бандитами состоял в близком родстве, с ними вместе не раз насиловал девушек, крышевал торговцев живым товаром и выколачивал настоящие и мнимые долги. Злыдня в Дурове чуть ли не все ненавидели, но управу на него найти, казалось, невозможно — очень тесно был повязан Злыдень с хозяином города полковником Зверинцом, считался его правой рукой. И мэр, и депута-ты — все были ставленники или друзья Зверинца, и все его страшно боялись, даже генерал в области, с которым Зверинец охотился, расслаблялся в бане и которому хозяин Дурова возил дорогие подарки.

А если сошлась Оксана со Злыднем по собственной воле, то что с ней делать и как вернуть квартиру? Никаких документов у Ильи не было. По-пытался пойти в суд, но из суда его прогнали, и прокурор не захотел при-нимать, а депутаты — те с испугом смотрели на Илью как на умершего. Прокурор, тот даже грозился статьей, потому что Илья Праздников умер и похоронен и все бумаги в порядке, а он, мол, мошенник, хочет завла-деть чужим именем, фамилией и квартирой. Спорить с прокурором Илья не стал: кто ведет следствие и надзирает, того и правда. И в ЗАГС, что-бы доказать, что Оксана его, Ильи Праздникова, жена, дорога Илье без документов оказалась заказана. Да и могли они по приказу Злыдня как угодно переиначить документы. И уехать из Дурова, чтобы завербовать-ся матросом и ходить на какой-нибудь ржавой посудине всю оставшую-ся жизнь — да хоть вдоль Африки, хоть в плен попасть к людоедам, — и этого Илья не мог осуществить без документов. Остановят на ближайшем перекрестке, назовут террористом, а уж на Украину через границу — того и вовсе нельзя. И обратно к вождю тигре, чтобы жениться на его дочке — каналы рыть, добывать воду, пальмы сажать, растить виноград и делать вино, коров доить и пасти скот, кибуц строить в африканской деревне, как размечтался идеалист из Лумумбы, — тут уж и вовсе пути были перекры-ты. Не догадывался, сидя целых полгода в Аддис-Абебе, пока дипломаты переписывались и головами в недоумении качали, а Оксана как в рот воды набрала, — не догадывался, что нельзя ехать в Дуров, нельзя… Что там и есть западня. Что лучше в Африке львиный рык по ночам слушать, чем рык здешнего хозяина Зверинца…


292

Не так уж много у Ильи оставалось вариантов. Сидеть на кладбище, идти в монастырь, взять на себя чужое имя и чужую вину и, кто знает, чужую судьбу уголовную… Или достать ружье и убить капитана Злыдня? Что будет дальше, Илья не думал. Дальше следовало идти к Оксане — убить. Или любить снова? Хоть одну ночь… А потом… Лучше было не загадывать, что потом. Да хоть убить полковника Зверинца и освободить от чудища город Дуров.

Юрий словно угадал мысли Ильи. Несколько дней ждал, водку пили, звез-ды на небе считали, песни горланили, перебрасывались редкими словами, но вот наступил момент.

— Слышь, Илья, скажу один адресок. Пойдешь к человеку, даст он тебе ру-жье. А дальше сам решишь.

— Думаешь, другого выхода нет?— Выход всегда есть. Терпеть и молчать. Стать на колени и молить Бога.— Нет, — решился Илья, — не стану терпеть.— Авось суд присяжных оправдает. Людям надоел беспредел. Одно только

держит: страх… Хочешь, подскажу, кто в твоей могиле лежит?— Кто?— Девица одна. Красоты яркой, не из наших краев. Злыдень ее в карты у

бандитов выиграл. В любовницах держал, в наложницах. Вместе со Зверин-цом пользовали. Весь город знал да молчал.

— Ну?— И вдруг исчезла. Как раз к твоим похоронам. А перед этим крики слы-

шали. Хотела от Злыдня убежать. А убежать от Злыдня нельзя. Не отпустит. Только на тот свет.

— Пока голословно.— Как раз в это время Оксана твоя заявление написала, что ты умер. Понял

связь?— Не совсем.— Ну, умер ты. Хоронить тебя надо. Верно? А тела-то нет. Вот ее и похоро-

нили. Гроб-то закрытый был. И ни один человек, никто не видел, что внутри лежит.

— Уверен? Раскопать ведь могли.— Да кто копать будет? Он тут один во всех лицах, Зверинец. За Бога, за

царя, за судью и прокурора. Все его боятся, со всеми повязан. Молчит народ.


293

Шепчется, да молчит. Знает, что жаловаться некому, потому что о н и — сила. Ты про Кущевскую слыхал? Так у нас почище будет. Куда ни кинь, Кущевка.

— Логично вроде. Только трупа нет.— Все по закону хочешь? А тут закона нет… Вот расскажу я тебе… Урка

один, что со мной сидел, хвастался, будто его и заставили убивать. По време-ни как раз совпало. Злыдень — дуболом да осторожный. Алиби себе обеспе-чивал. В Москву в командировку ездил.

— А где тот урка?— Убили. Повесился на следующий же день. Следствие решило: самоубий-

ство. Но ты, наверное, догадываешься, какое следствие на зоне.— Выходит, и над тобой висит?— Висит. Над всеми висит, пока Зверинец и Злыдень заправляют. И девчон-

ку эту не просто так. Она много чего могла знать.— А Оксана? — похолодев и помертвев, спросил Илья. — Как думаешь, до-

бровольно заявление написала?— Кто знает? Все могло быть. Это нужно у нее спрашивать. — Пытался. Разговаривать не хочет, а может, боится.— Бабы — они все такие. Дуры, — заключил Юрий.

#

Не успел Илья сходить за ружьем. Хотя, по размышлении, выбора не оставалось. Тюряги, выходило, не избежать, разве что помереть на клад-бище, квартиру не вернуть, да и жену-не жену свою тоже. Он и не хотел больше Оксану. Илья ее скорее ненавидел — только в самой глубине души теплилась надежда: вдруг принудили ее? Запугали? Но разум говорил: нет. Хищная баба. Много таких развелось, длинноногих и жопастых, охотниц за дураками, амазонок двадцать первого века. А он, Илья, дурак, самый что ни на есть настоящий. Больше не мог понять, что за чувство с ним случилось такое. Как не увидел Оксану насквозь? Ей бы только чего-нибудь ухватить: мужика завидного, квартиру, деньги. Жадная, неразборчивая. Ядовитый пестрый гриб принял за съедобный. Эх, Илья, дурень, лучше б дочь вождя тигре Мирьям! У Мирьям пальцы нежные, тонкие, лицо точеное и большие семитские глаза. Цветок саваны, дикая роза, слегка похожая на кенгуру. Таз широкий, детей рожать, груди маленькие, для поцелуев. О, Мирьям, Ми-


294

рьям! На крыльях бы к ней полетел, к голубке темнолицей, через все грани-цы без паспорта. Полетел бы, да только в тот же день окончательно облома-ли Илье крылья.

С утра, так вышло — или чувствовал Гавриил что? — божий человек раньше обычного стал на молитву и молился с особенным жаром. Отталки-вала, видно, молитва ментов, не допускала дьявольские козни Зверинца и Злыдня. Но к обеду, едва закончил Гавриил поклоны и вышел Илья из ски-та, шагов двадцать прошел, не более, в облаке пыли заскрежетали тормоза, будто в фильме, выскочили из кара менты с автоматами навскидку, поло-жили вмиг Илью лицом в землю, заломили руки; почувствовал Илья, как рыщут по карманам чужие руки, не ищут, наоборот, нарочито грубо запих-нули пакеты с наркотой и паспорт за пазуху с его, Ильи, вклеенной фото-графией. Не успел опомниться Илья, сплюнуть землю, а перед ним второй кар, с понятыми, а понятые все в золотых цепях да в наколках, бизнесмены из недавних бандитов, контрабандисты и наркоторговцы. И повезли Илью менты, торжествуя:

— Допрыгался, сукин сын, не отвертишься! Не захотел по-хорошему при-нять вину, по судам забегался, пеняй на себя. Не будешь косо смотреть на Злыдня!

#

Если б умел веровать Илья, Бог бы придал ему силы. Научил бы правде. А так — слаб Илья. Приходилось надеяться на Гаврииловы молитвы. Чувство-вал Илья, что тот молится. Как-то прилетел голубок белый, потоптался на карнизе за решеткой, в клюве у голубя увидел Илья веточку.

— Держись, — послышалось Илье. — Веруй. Надейся на Бога. — Вскоре улетел голубок. Заплакал Илья. Казалось узнику, что молитва ходит где-то рядом, очень близко, чуть ли не касается его, что-то нежно шепчут ангелы, но Илья не понимает их язык…

…Будто в бреду сидел Илья…

Вел игру с Ильей следак, витийствовал. То кричал и руками размахивал — ветряной мельницей, по столу стучал, угрожал, то гипнотизировал лаской: «Выбора у тебя нет. Что за героин, что за убийство — срок один. Так давай по-


295

хорошему. По-умному», — и начинал рисовать картины тюремные. — «Про-тив пойдешь, распетушат и опустят, станешь неприкасаемым, будешь место занимать у параши. И УДО не засветит. На зоне своя иерархия, жесточайшая, вертят там всем паханы, воры-законники; наша власть там кончается и начи-нается их. Мир так устроен. На силе стоит и корысти. Вот думали: демокра-тия, справедливость. Ан вот вам, — показывал следак огромный кукиш. — Мир сильных, законников. Вот это и есть жизнь. Наша Раша. Это раньше уголовники считали суками тех, кто с властью. А теперь они сами — власть. И ты, Илья, дурень, можешь стать властью. Только возьми вину на себя. Стань Андреем Макаровым. Двойником. Макар — авторитет знаменитый. Уважать станут тебя, будто ты и есть настоящий».

Изо дня в день долбил по темечку следак, внушал хитроумно, на то он и следак, и Илья начинал поддаваться. Был мечтательным Илья, а следак слов-но медом мазал, травил душу. Тем более сидел с Ильей в камере пройдошли-вый мужик, хитрый — утка подсадная? А может, правду говорил Николай, бывалый.

— Эх и влип ты, — охал Николай, — по уши! Не отмоешься. А с дру-гой стороны, подфартило. Вынул козырного туза. Как артист при Советах. Иной сидит, бывало, ни грóшей, ни карьеры, хоть вешайся. И вдруг — Ле-нин. Главная была роль, особенная, сыграет — глядишь, народный. И по-пер в гору. А ты, считай, самого Макара сыграешь. Крутой. Из авторитетов авторитет. Перед ним фраера на брюхе ползали. Законники жопу лизали. Все его боялись, а он никого. Не крысятничал. И с ментами делился. С тем же Зверинцом. Тот его сыну крестный. Умный оказался Макар. На-рубил бабла — и давай, до свидания. Прощай, немытая Россия. Взял себе тамошнюю модель, графиню, поменял фамилию, по монархам ихним в го-сти теперь ездит. Самая он и есть русская мафия. Можно сказать, в самом сердце Европы.

— А меня-то зачем нужно на его место?— Эх, Илья-Илья, то есть Андрюша, — засмеялся Николай. — Станешь

законником, замолви словечко. Менты за бабло следы заметают. Должен ты за Макара отсидеть, чтобы стал он чистый. Как доллар новенький. Слышал, небось, по всему миру деньги стирают в прачечных. Так и человеков. Чтоб ни одна шваль не прицепилась. Отсидел — и снова блестит. И Интерполу от-машка: не искать, а ментам — звездопад.


296

И обставили хитро. Выбора-то у тебя нет. Откажешься, что захотят, сдела-ют. Пожелают, опустят, пожелают, укокошат. Ты ведь вроде не человек сейчас. Бумажки у тебя нет, похоронен на кладбище. Да еще по наркоте протокол. Не выйти тебе отсюда. Совет мой послушай: соглашайся. Только с условием. Чтобы с наркотой чисто. Пусть при тебе порвут.

Выходило, и правда другого выхода нет. Все сопротивлялось в Илье: не по нему роль, по ночам он пытался молиться — ну почему не научился у Гаврии-ла? Но слова выходили неуклюжие, топорные, не расслышит такие слова Бог. Приходилось надеяться на Гаврилову молитву. Илья закрывал глаза, вслуши-вался, различал отдельные слова, будто ангелы говорили, но разобрать не мог. А где-то глубоко-глубоко тщеславный червячок шевелился: стать Андреем Макаровым. Вдруг не только вина — перейдут к нему и макаровские богат-ства! Власть. Догадывался: тогда убьют. Страшно становилось Илье. От бес-силия и обиды плакал Илья…

Уступил Илья ментам, смалодушничал, признал вину, стал Андреем Мака-ровым, мафиозо.

— Эх, похож! — говорил следак, причмокивая. — Настоящий Макаров. Ле-пота. Не слыхал? В Москве и не такое бывало. Во всех учебниках есть, как ка-ялись Зиновьев и Каменев. О, какой процесс! Великий режиссер был товарищ Сталин.

Ожидая суда, лежал Илья целыми днями, койку-полку на день больше не убирали и кормить стали лучше. Как же, звезда. Ешь и пей, воровская кровь. Наслаждайся. Не тюрьма ждет тебя, вечный праздник жизни. Только не верил Илья, сомневался. Мягко стелют — спать будет жестко. Лежал, думал, будто долг его — убить Злыдня. И Оксану тоже. Загорался от ненависти, как сухой лист, судорога лицо сводила, но постепенно отходила. И опять пожар, страш-ный. Не жить Илье больше, отсидит — убьет. Не его воля — жизнь толкала на стезю уголовную. Закрывал, бывало, глаза и себя видел на воровской тро-пе. Среди крутых и законников, как обещал следак. Не сам выбрал — судьба. Сделала из Ильи лжевора. Бог даст, раздавит Зверинца как гадину…

…Бредил Илья до самого суда. Из крайности в крайность бросался. То пла-кал об утерянной свободе, то мечтал о воровском троне…

Лишь к вечеру накануне суда стало Илье легче. Будто молитва Гавриилова достигла Бога. Одного захотелось: закрыть глаза, уснуть и увидеть Мирьям.


297

И увидел Илья. Свадьбу под небом африканским, высоким. Бубны услышал, предстала перед ним Мирьям в белых одеждах, с браслетами и монистами. Понял Илья: опоздал. Да и кто он дочке вождя тигре? Белый бомж. На всю жизнь бомж. Или вор?..

#

Долетела до Бога Гавриилова молитва. Прямо к суду и долетела. А суд предстоял не простой, показательный. Не Илью собирались судить — рус-скую мафию. Мировые подмостки, а в главной роли — Илья. Собрались журналисты и телевизионщики из Москвы и из Питера, прилетели из-за границы, застрекотали камеры, выстроились очереди на интервью, сам полковник Зверинец не удержался, захватила его круговерть, тщеславие превозмогло осторожность, померещились полковнику генеральские звез-ды. Да что Зверинец, прибыли столичные прокуроры и генералы урвать свою долю, прилетели, словно на торжества, депутаты и мафиози, собрались бизнесмены, чтобы продемонстрировать лояльность, крутые ребята, чтобы засветиться среди еще более крутых, а самые крутые прислали смотрящих. Эх, Илья, не умел он оценить свою удачу, в тот день многие хотели бы ока-заться на его месте, сыграть роль, хлебнуть славы, хоть на минуту стать бан-дитом и олигархом, а там хоть трава не расти! Запестрели фотографиями газеты, телевидение разгоняло на Илье рейтинг, множились о Макаре ле-генды в Интернете. Кто-то, правда, пискнул про подмену, но тут же дружно освистали Фому.

О, комедия человеческая! Тут великий Дант нужен, золотое его перо, сти-хами писать, тут слов мало… Гомера бы…

В славе купался город Дуров. Майки носил с портретами Ильи, будто не Илья, а новоявленный Че, авантюрист международного класса.

У маленьких городков — свое тщеславие, иной раз веками ждут звездно-го часа, терпеливо, упорно, тайно — огороды копают, кур разводят, лузгают семечки, а во снах видят, как бы возвыситься перед соседями, прославить-ся, пыль пустить в глаза. Не ищите город Дуров на карте, посмотрите вокруг внимательно: вчера еще тихий городок, сонный, — домики да хаты — сегодня бурлил. Те же законопослушные граждане, что цветы недавно носили к пло-щади, где, по преданию, в последний раз объявился Макар и где, согласно


298

устным хроникам, самолично разрядил семизарядного Макарова в дуровско-го бутлегера и водочного короля — разрядил и был таков, на много лет исчез из России — те же граждане, недавно еще проклинавшие убийцу, требовали ныне мемориал строить Макару. Мол, слава он наша, любит его Раша. Станут фильмы снимать, прославят город Дуров. Времени прошло чуть, а уже ле-генда гласила, что не жестокий убийца Макар, а Робин Гуд русский. Стенька Разин конца двадцатого века. Увы, всегда так бывает: чем масштабом крупнее бандит, чем больше на нем крови, тем пышнее ореол вокруг него. И так он со временем разрастается — опухолью, дурманом, — что превращается в миф.

О, вот оно точное слово: миф! Не уголовный процесс намечался в Дурове, среди страстей и беснования, игры честолюбий и дрязг, п ол и тич е с к и й — не Илью судили и не Макара, р ус с к у ю м а ф ию, ми ф, д ев ян о с ты е г о д ы , оли г арх ов с уд и ли . О с о бый с уд, г о с уд арс тв е нный , не спра-ведливый суд, но меч государев; показать как страна о чищ а е т с я . Не знал Илья, не догадывался, во что он влип, а понял — поздно было. Все бумаги подписаны. Не мелочь судят, не мелкую сошку, некоронованного короля, Ан-дрея Макарова судят, Макара!!! Мафию судят!!! Знал бы Илья, мог бы сравни-вать, припомнил бы сталинские процессы!

Надо же так случиться, словно нарочно подстроили в русофобской Ев-ропе! Едва все слетелись в город Дуров, едва Илью усадили в автозак — не иначе, приурочили с умыслом — все агентства, захлебываясь от радости, все мировые СМИ сообщили: арестованный в Валенсии мультимиллионер Оливарес заговорил! Арестовали-то Оливареса раньше без особого шума, но заговорил — вот они, ненавистники России! — точно к суду. Загудели СМИ: миллиардер Оливарес, строительный магнат, завсегдатай аристокра-тических вечеринок, муж знаменитой модели, купивший на Сотбис неви-данное колье, экс-любовник графини Ц., образцовый отец семейства, гость многих монарших домов — не Оливарес и не испанец, он словно нарочно пошел на сделку с правосудием. И оказалось, что не Оливареса арестовали за махинации и уклонение от налогов, а короля российской мафии, нарко-торговца, друга колумбийских баронов, беглого олигарха из алюминиевых, водочных, стальных и прочих королей по кличке Макар. Разносили СМИ, что несколько лет назад слыл Макар ближайшим приятелем многих рус-ских форбсов, летал с Абрамовичем болеть за «Челси» и с Потаниным в Сан-


299

Тропе; что Макаровы люди качали нефть и добывали золото, владели бан-ками и казино и что не поладили мафиозные кланы: много кого убил Макар и оттого искала его русская мафия, то есть враждебные кланы; подбирались, ждали, пытались договориться — и хитроумно сдали своего короля. Скоро будет другой коронован. А Макар — надолго застрял в Европе и не нужен ему больше двойник…

О чудо! Остановился в растерянности карающий суд. Замерло колесо бас-манного правосудия. Вышли на улицы правозащитники. Направил в ин-станции запрос о м б у н д с м е н. Хохотал над Зверинцом город Дуров: вот оно, ментовское следствие: не правду ищут, а бирки клеют, статьи раздают, звезды ловят! О смех, смех сквозь слезы! Едва заседание началось, ворвался в зал курьер срочный, вручил судье пакет запечатанный, переглянулись судья с прокурором — и остановился независимый суд, не превратился в судилище, не стал Илья Андреем Макаровым. Рассыпалось дело. Под смех и улюлюка-нье, мол, сам виноват, что оговорил себя, освободили Илью прямо в зале суда.

Как торжествовали и бесновались СМИ, какую горькую правду открыли потрясенному люду — вот оно, следствие; да лучше ли правосудие? Наконец-то настал их час, журналистской братии — полной мерой отплатили силови-кам: за все молчание свое! Чем больше молчали, соблюдали табу, тем сильнее теперь прорвало…

В бешенстве уходил из суда полковник Зверинец. Улыбнулись Зверин-цу генеральские звезды, а близкая слава обернулась позором — ославили Зверинца журналисты и телевизионщики. Да не одного Зверинца. Славить стали дуровские порядки, будто один такой городок на Руси, будто один такой Зверинец. Эх, Русь, молчаливая страна, стеснительная: все знали, да молчали, и вдруг заговорили наперегонки, смелые стали, будто кто-то сказал: «фас!»

— «Ну погодите, побалуйтесь, покричите, — мрачно думал Зверинец. — Подожду, пока накричитесь, и заверну гайки. Так заверну, что костяк захру-стит», — еще сильнее возненавидел Зверинец Илью. Раньше не знал, за что ненавидел, может, оттого, что презирал всех, теперь же ненавидел особенно, как ненавидит волк выскользнувшую из пасти овцу. С генералами пил, почи-тал себя ровней, сатрапом немаленьким, а из-за Ильи едва удержался в кресле. А кресло, если подумать, это весь славный город Дуров, с которого собирал


300

Зверинец дань. Уж тем виноват оказался Илья, что не выгорело у Зверинца, что радовался Илья своей свободе, прямо в клетке кричал и много чего при случае мог рассказать журналистам, если бы те спросили.

Встретили Илью Гавриил и бывший офицер Юрий. Виталий же ушел в По-чаевскую лавру к знакомым, замаливать старые грехи. Решил в монастырь идти бывший безбожник. Бог весть, уверовал ли сильно во Христа или мод-ное поветрие такое. А может, тишины захотелось, уединения, или сильно по-нравились Гаврииловы молитвы. А Юрий за время отсутствия Ильи снова пытался подать в суд, но документы, как и в прошлый раз, отобрали менты. Видно, дуровская демократия такая.

— Не получился из тебя бандитский король, — приветствовал Илью Юрий. — Выходит, на роду тебе написано быть бомжом. Зато свободным как ветер. Ничего у нас с тобой нет, кроме свободы… А телевизионщики что же, никто не заинтересовался, кто ты и откуда? Им бы только громкий процесс?

— Нет, никто, — сознался Илья. — А сам я постеснялся подойти.— Нехорошо получилось. Жди теперь неприятностей.Словно в воду смотрел Юрий. Начались неприятности с того, что Илья

опять опоздал, как на свадьбу к Мирьям. Пока сидел и ждал суда, пока уламы-вали принять вину, капитана Злыдня, ставшего майором, перевели на работу в областной центр. Продали они с Оксаной квартиру — в ней сейчас другие люди, ни в чем не виновные, приобретатели добросовестные, да и время для иска вышло. А Оксана сбежала с деньгами от Злыдня на Украину. Говорили, нового хахаля нашла, с головы до ног татуированного. Ну да бог с ней, пусть летит, бабочка перелетная, ночная; и квартиру Илье не жалко — что жалеть, чего давно нет…

Все забыли про Илью. Все, кроме полковника Зверинца. Потому что Зве-ринец — власть, а власть, даже самая маленькая, никому не прощает свои поражения. На то она и власть. От Ивана Грозного так повелось, а может, и намного раньше. Зверинец же был экземпляр особенный: хозяин, босс, ав-торитет. Крышевал город и не мог допустить непокорства. «Закон — тайга, а Зверинец — медведь», — говорили про него в Дурове. Плохо приходилось тому, кто вызывал гнев Зверинца или попадал к нему в лапы. А тут еще Злы-день поставил свою черную метку.


301

Выждал Зверинец, пока стихло все. А как стихло, страх нашел на город Ду-ров. Стал Зверинец гайки закручивать да кости ломать. Первым делом вспом-нил про Илью: явились на кладбище менты, подхватили Илью под руки, по-волокли, как в прошлый раз, напомнили про наркотики. Обманули Илью: в сейфе у Зверинца сохранилось прежнее дело. Не нужно им ни имени, ни фамилии, а вина найдется — перебежал Илья дорогу Зверинцу и Злыдню.

Эх Илья-Илья, как не убежал ты из Дурова? Неужто не почуял опасности? Что же, испить тебе чашу до дна. Кто попал к Зверинцу, не отвертится. Будто вечный двигатель, крутятся жернова государевы, от больших колес вращают-ся малые, с зубьями. Вечный у них ход, безжалостный, кого хочешь переме-лют в муку. Эх, долго не быть тебе бомжом, Илья, быть арестантиком. Далеко до правды, еще дальше до Москвы, разве что до Бога долетит Гавриилова мо-литва соловецкая…


302

Елена ФУРМАНОВА родилась в городе Житомире на Украине, там же окончила муз. училище и пединститут (русский язык и литература). Печаталась в газетах Киева, Житомира, Днепропетровска, Одессы, Ли-пецка, в журнале «В загранке». По семей-ным обстоятельствам подала на выезд и после 12 лет отказа переехала в США. В на-стоящее время живет в городке Десерт Хат Спрингс на юге Калифорнии.

АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИПовезло-не повезло — Ша! Лодка Жизни — Это Вам не ЛО- ШАДЬ!!!

Часть 1. Верхом на мачте

...Я сижу на мачте корабля, так высоко, что не видно ночного штормящего моря. Качает порядочно, кружится голова и слабеют руки, но остатками раз-ума, еще связанного с гулкой реальностью, понимаю, что не сорвусь с мач-ты... Хотя... Море зверски разозлилось, бешено шипит до густой белой пены изо рта, плюётся высоченными плевками волн, упорно пытаясь добраться до разноцветных эскимо домов, особенно до этого, из черного шоколада, — и слизать начисто...

...Интересно, где я?В кромешной тьме 48-го этажа чикагского небоскреба, словно в мавзолее

из черного гранита, в новой, заваленной нераспакованными ящиками, квар-тире, за которую уже нечем платить: мы с мужем одновременно потеряли

Елена ФУРМАНОВА

303


работы сразу же после покупки... Наше семейное благосостояние кончилось в один день: моя работа секретарши в мебельно-гробовой компании, в дале-ком районе Чикагщины, сыграла в ящик, когда я вместо красного дивана по-слала в Атланту гроб из красного дерева, перепутав штат Джорджия (GA) со штатом Калифорния (CA)... Еще хорошо, что не в Грузию (Georgia) послала — компании бы это обошлось дороже! А у мужа на работе случилось горе от ума: шеф торжественно внес в отдел программу на нежно любимом Борькой языке программирования Ассемблер, которой муж долгие годы преподавал в Союзе. Гордый шеф ехидно попросил мужа найти в программе ошибку. Борь-ка восторженно взял красный фломастер и почеркал бумажку более чем в 50-ти местах, а на прощание высказался: «Кроме программных ошибок, есть еще и структурные. И какой дурак писал эту программу?» «Это я», — покрас-нев, честно ответил шеф и... сократил Борьку. Что тут скажешь? Видно, у нас семейное тяготение к красному цвету... Условный, так сказать, рефлекс...

...Зловеще завывает ледяной чикагский ветер и, цепко ухватив верхние эта-жи, раскачивает дом...

Раньше эта вибрирующая парусность черной башни, стремительно вон-завшейся в радостно распахнутое лоно неба, нравилась мне! Хорошо стоять у окна-иллюминатора во всю стену! В синем сиянии — как на капитанском мостике! А внизу, под тобой, призывный гул самолетов береговой охраны с копной солнечных зайчиков на вымытых небом крыльях, парящий восторг чаек, яхты с ослепительно свежими, накрахмаленными звонким ветром бе-лыми, розовыми, и даже неистребимо алыми парусами; ликующе спелая синь необъятного чудо-озера Мичиган с озорными колечками волн, заботливо укрытая голубым пуховым платком горизонта... Вечерами всегда празднич-ные, кружащиеся в легком вальсе далекие огни набережной и призывно близ-кие, сладкие звезды, маня, разглаживали душу; и так приятно было засыпать под это легкое укачивание!..

...Сейчас в районе озера авария. В черном провале окна — ни глотка света, только голодный волчий вой ветра... Для полноты ощущений — лифт отклю-чен, полиция перекрыла лестницы во избежание грабежей, сердечных при-ступов и мало ли чего (еще судиться потом будут с владельцами!), отопление не работает... Муж ночует у друзей, ему до меня не добраться.

...Я влезаю с головой в одеяло. Ни телевизора, ни книги, ни свечи, даже есть нечего: непривычно молчащий холодильник пуст, а электроплита не пашет. Дом качается еще сильнее, до тошноты... Ветер подбирается все ближе, сви-

304

репо щелкая челюстями, явно собираясь поужинать мною. Страх сковывает горло... «Господи, спаси», — шепчу истово, стуча зубами от холода...

...В ушах непривычно громко звонят колокола...

...Ах, это телефон... Я зажигаю спичку, чтоб не наткнутся на ящики, и спе-шу к трубке, спотыкаясь и волоча за собой одеяло...

Полный ликования голос Толика из Израиля, поэта и друга:«Ленка! Это ты!» — огненной вспышкой разрезает клейкий холод квартиры...«Толик, милый, как ты вовремя!» — ору так, что башня содрогается. Ответ-

ный восторг поэта в трубке близок ко вселенскому: «Леночка, ты мне сейчас очень нужна, только ты... Никто больше!.. На всей планете... Целый день ду-маю о тебе, торчу у телефона... Слава богу, дозвонился!!!»

Поэзия юности вновь бурлит во мне!

...От счастия, я исступленно дрожу, дрожь передается всему этажу...

А Толик виртуозно поясняет:«Сижу не в Европе — в немыслимой жжж...! Пойми, у меня нет ни копья!

Срочно нужны деньги на покупку квартиры! Знаю, ты поможешь! Только ты, ты одна на всем свете!!! Если не куплю, любимая женщина меня бросит... Ей просто некуда уйти от мужа! Учти, как честный человек, сразу признаюсь: отдавать будет нечем! Все карманы дырявые...»

...Мое невероятное счастье в потрясенной душе сменяется тихой грустью... Но... Нельзя обижать поэтов! Они — как дети! Даже в легендарной ситуации: «Подержи, пожалуйста, кобылицу!»1 я, конечно же, не могу ответить отказом! Однако... Сейчас наилучшее время для срочного выигрыша в лотерею, дру-гих источников богатства нет... Объяснить другу, что прозябаю без работы,

1 Анекдот номер 2137. Содержание анекдотов — в конце книги, но можно уже на-чинать смеяться...


305


купаясь в долгах, да еще и в гулкой дрожи темноты, до ужаса голодная, про-сто невежливо. Кроме того, сумма, в которой срочно нуждается Толик, на-столько нереальна, что смешно было бы торговаться!

«Я постараюсь, — осторожно отвечаю. — А нет ли у тебя, Толик, еще ка-кой-нибудь просьбы?»

«Да, — радостно изрекает поэт, — найди мою двоюродную сестру, она ря-дом с тобой, в Америке, адреса я не знаю, где-то в Колорадо...» Это меня от-кровенно радует, по сравнению с первой просьбой вторая звучит музыкой в ушах. Если же сыграть в подкидного... Становится весело, ведь появилась интерестная работа!

...У меня еще две коробки спичек! Немыслимое богатство! Обнаружив по-сле легкого перезвона телефон Колорадской справочной и обзвонив с десяток Фельдманов, разыскиваю Свету. С дьявольской нежностью переадресовываю жгучую просьбу... Замешательство на другом конце трубки приводит меня в состояние щенячьего восторга! С трудом сдерживая радостное повизгивание, я добиваю-таки бедную Светку доверительно-трагическим полушепотом: «И деньги нужны ему срочно, ты же знаешь Толика!» О да, Света хорошо знает горячечный почерк брата! Сумма приводит девушку в ужас. Как и у меня, у нее появляется непреодолимая потребность чем-то помочь, ну не настолько, конечно, но хоть самую малость...

«Вам случайно работа не нужна? — вежливо спрашивает Света. — У нас в Колорадо-Спрингс в MCI-е срочно нужны программисты». «Да, Колорадо-Спрингс! — ору я. — Конечно! Мы приедем!!!»

Конец 1-й части

Часть 2. Каскадерша

На следующий день блокада была снята, зажужжа-ли лифты и холодильники, закипевший суп радостно булькал на плите, призывно пахло котлетами с чесно-ком и жареной картошкой (какая уж там диета после такого поста!), загулявший муж вернулся в лоно семьи от друзей, радушно спаивавших его накануне, и тихо пил рассол. Света не подвела: из ее компании сразу же

306

позвонили. Боря легко прошел интервью, как обычно, не торгуясь, согласился на все условия, даже без оплаченного переезда, и мы стали собираться в Колорадо.

Хорошо, что не распаковались, и запаковываться было не нужно!Мужу мгновенно прислали контракт для работы программистом в

MCI-е — телефонной компании, с маленькой припиской: «Не знаете ли вы человека, желающего поработать у нас в Колорадо в emergency департменте? Нужен очень хороший, знающий специалист по срочному тестированию и выявлению глубоких системных проблем, клиент уже больше 10 контракто-ров уволил. Если найдете, 3 тысячи бонус», — и список необходимых знаний, умений, языков программирования, опыта работы...

Я заинтересовалась:«Десять уволили? Это с такими-то знаниями? Почему бы не выгнать одиннадца-

того? Или одиннадцатую? …А три тысячи нам бы так пригодились! На переезд…»Пересчитала со вздохом все деньги и мелочь, найденную в сумочке, — 27

долларов 49 центов... И жуткие долги на кредитках... Очень захотелось быть уволенной... Многое переживают, а я бы не обиделась! Ну ни капли!..

Вспомнились стихи любимого поэта, певца нашей доблестной эмиграции Наума Сагаловского из книги «Песня певца за сценой»:

Никто не спрашивает здесь ни паспортов, ни метрик,Начальство смотрит в резюме. Берешь бумаги лист,Электрик нужен — хорошо, пиши, что ты электрик,А если нужен программист — пиши, что программист.

Умный человек, плохого не посоветует, так умеет выжимать смех сквозь слезы! Аж до слез захотелось, не шутя, принять, как партийное руководство, к действию!

Мои размышления прервал звонок нашей давней знакомой Лары, про-граммистки из Чикаго, тоже работающей в Колорадо-Спрингс по контракту:

«Ну что вы там прохлаждаетесь! Боре работать надо! Так скучно тут без вас... Лена, ты тоже приезжай с Борей! Немедленно!»

«Да вот, думаю!» — и я процитировала ей стихи...«Какая чудная идея! Автор — гений! И не думай, ты справишься! Тут такие

идиоты работают... Сейчас я сварю тебе вкусное резюме, пальчики оближешь! И не смей спорить со мной!»


307


...Тот, кто когда-либо встречал Лару, понимал мгновенно: с ней не поспо-ришь... Вся как стальной клинок... Работает лихо... Мужчин сражает беспово-ротно... Ее бесшабашная уверенность в моих силах решила дело. Стремитель-ная Лара мгновенно факсанула мне чье-то блестящее резюме со звездным стажем, строго предупредив: «Не забудь изменить фамилию на свою!»

Поразмыслив, я пошла в библиотеку, нашла всевозможные пособия по тестированию и честно дополнила матрицу — вписала все, что было нужно придирчивому клиенту, с легкими дополнениями — ну и пусть увольняет! Только сразу!

...Отправила факсом...И — три рабочих референса, как положено! Номера телефонов надежных

друзей... Интересно, как четко ведется в компаниях проверка трудовой исто-рии, не чета нам! Три друга-пенсионера с плохим английским, но с отличным чувством юмора, вечером честно отчитали перед агентами по телефону мои несравненные рабочие референсы, убивающие наповал. (Я сочиняла их со всем вдохновением своего голодного желудка!)

И опять зазвонил телефон.Голос агента в трубке клокотал от восторга:«Вы идеально подходите! Ну совершенно! Впервые в моей практике! Ваши

уникальные знания, коммуникабельность, умение немедленно решить лю-бую сложную проблему на 100 % удовлетворяют требования клиента… Ме-неджер на MCI-е очень доволен! Мы все так ждем вас!!!

...Забыл сказать: завтра в 9.00 у Вас интервью с тремя менеджерами: четыре языка программирования и JCL».

...Это меня несколько озадачило. Ушат холодной воды на голову. По мето-дике Иванова... Зверски полезно... Ну зачем интервью? Ребята! Вы же меня все равно выгоните!.. Однако время дорого...

...Выучить несколько иностранных языков за день для меня было непро-стой задачей. Все равно, с какого начинать: на компьютере я уже умела бы-стро печатать, кончила трехмесячные курсы машинисток в Нью-Йорке, так что необходимая подготовка была...

Муж попытался было объяснить мне основы JCL-а с Коболом — и отсту-пил в отчаянии, пораженный моей воистину непроходимой тупостью...

...К утру было найдено соломоново решение: работать на два аппарата с блокнотами. Запасясь бумагой и пишущими устройствами, я куснула шо-колад, надела надежные очки с линзами и приняла бойцовскую позицию у

308

телефона. Честный программист Борька, до сих пор сдававший только свои интервью, с дрожью в руках и тихим ужасом в глазах занял ближайший сво-бодный телефон...

Последние минуты перед стартом…...Вдруг стало как-то нехорошо......Свинцовая гиря тоски поползла неумолимой тяжестью, погружаясь в зы-

бучие пески души, и, нестерпимо давя, застряла где-то в печени...Болотный, замшелый ужас глубокой тошнотой зашевелился во мне и стал

ознобом подниматься по нарастающей, подступая все ближе к горлу...

Чую, Сейчас Хоть Кого — На! ...Офонарела, И трушу...

Черный Глазок Телефо- на, Холод, Закапанный В душу...

...Дикость какая… Идиотка! С музыкальным образованием! У меня же нет ни одного шанса!

...Не в силах совладать с собой, я придавила подлый телефон подушкой...«Отложим! — Или скажу, что ты передумала», — бурно обрадовался Борь-

ка, утомленный предательским неверием в торжество нашего правого дела.

Мненье, Плюс мненье — Начало Сомненья...


309


...Поздно! Чешуйчатая змея телефона зашипела и зашевелилась под подушкой...

Вот оно...Назад дороги не было…...Каскад трех интервью сейчас обрушится на

меня...А я, значит, каскадерша?Эх, двум смертям не бывать!!!...Я отшвырнула трепыхающуюся подушку...Волны вдохновения заплескались в озябшей душе чуткими крыльями...

И... вот оно, хмельное чувство полета!.....Два технических интервью отщелкала, как семечки. На каждый новый

вопрос отвечала с упоением, нежно и протяжно: «Большое спасибо! О, это чрезвычайно глубокая постановка проблемы», — давая Боре время на лите-ратурное творчество. «Сейчас вместе разберемся!», — добавляла я, и это-таки было чистой правдой.

Борька трудился, не покладая рук, строчка за строчкой... Строчил, как пу-леметчик...

Я, вращая линзами, медленно и выразительно читала вслух очередной от-вет, трепетно растущий на его огороде, то бишь, в блокноте... Почерк у мужа был отчетливый, и я тихо ликовала...

Крупный пот лил градом, но это уже были издержки производства!И для вечно недосягаемого похудения полезно...Третье интервью — заключительное, персональное......Звонил мой будущий непосредственый шеф. Начал он с воистину цар-

ским радушием: «Я счастлив, что вы решили у нас поработать! Мы все вас так ждем! Столько проектов! Проблем! Постоянные авралы! Кстати, один ма-ленький вопрос, девятая строка резюме, нашли? Там написано: 10 лет стажа работы с необходимым нам языком программирования, а он всего 5 лет на маркете...»

...Это ж надо так глупо залететь! Ладно... Будем выкарабкиваться...«О, это совсем не трудный вопрос! — заверила я его уверенно, мучительно

ища ответ и грозя кулаком побледневшему бандиту Борьке, пропустившему подобный казус. — Но вы же сами понимаете, это запрещенная, высоко се-кретная информация. Скажу вам как своему будущему шефу, — я глубоко

310

вдохнула, закашлялась, отвечать надо было срочно, он уже что-то заподо-зрил, — и выдохнула с непоколебимой уверенностью: — Это все КГБ! Они 10 лет назад похитили перспективный язык в стадии разработки, без перево-да, с документацией на английском, и потребовали, чтоб мы срочно освоили его во всех деталях; так что опыт работы у меня, сами понимаете, скажу без лишней скромности, иной, чем у других! Разве за каких-то пять лет можно вкусить прелесть работы на этом чуде техники?»

«Верите ли? — вдохновенно продолжала я, — каждый раз подхожу к нему с дрожью, как впервые, до того он глубоко волнует меня!!!»

«Дда, конечно, я вас понимаю! — продолжал шеф в состоянии легкого по-трясения. — Расскажите о ваших увлечениях, хобби…»

И вот тут я не замедлила с ответом:«Играю на рояле классику: Бетховена, Чайковского, Шопена... Если поста-

вите рояль в отделе, могу исполнять ежедневно перед работой!» (Я бы ему и вместо работы сыграла!)

«Как интересно, — задумался шеф. — А нет ли у вас каких-нибудь недо-статков?»

«Конечно, есть, — заверила я его радостно. — Даже не сомневайтесь! Я ра-ботоголик! Так и хочется работать, работать и работать! Как завещал... наш первый учитель! Ночи напролет сижу за системой, все тестирую да програм-мирую! Моя семья считает это крупным недостатком. А еще, — выдохнула со страстью, — обожаю печь русские пирожки, устраивать застолья и угощать всех сотрудников, чрезвычайно вкусно готовлю! А от этого можно попра-виться, такая вот беда! Это очччень крупная проблема!» (Конфиденциальную информацию о вечно жующем, сочно упитанном гурмане-шефе на редкость вовремя профаксала неутомимая Лара…)

«Какие же главные достоинства вашего характера?» — спросил озадачен-ный шеф!

«О, даже не знаю, — уже безмятежно резвилась я, — лучше почитайте ре-ференсы моих коллег и супервайзеров, я так скромна, что мне трудно пере-числять свои достоинства, но муж говорит, что я оччень красива и похожа на Софи Лорен, правда, я так не считаю. (Фотография Софи в кубике шефа — тоже информация от Лары, а мое сходство с ней проверить можно, лишь взяв меня на работу!) А еще, муж не считает это достоинством, но я согласна на любую разумную зарплату и никогда не беру отпусков!..»


311


«Буду счастлив видеть вас!.. В ближайшее время!» — и мы сердечно рас-прощались, каждый — с чувством бездонной уверенности: поймана обалден-ная удача!..

…Как выяснилось в дальнейшем, судьба всегда непредсказуема...

Часть 3. Легкие трудности в работе

Офер с подтверждением о Борькином бонусе пришел утром, и я подписала, не читая, чего мелочиться! Запечатала оплаченный ответный конверт...

Все, я теперь главный программист в семье, с намного большей зарплатой, чем у мужа! А Наума с Аллой нужно срочно вести в ресторан — за плодотвор-ную идею! Да и Софи Лорен спасибо! Что ни говори, но общение с гениями и облагораживает, и обогащает!

Я, победно сверкая глазами, вошла вслед за мужем в Колорадский Офис своей контракторной компании. Мы добрались до Колорадо на соплях с че-моданчиком, но я твердо знала, что Борька должен получить за меня хоррро-шенький бонус, как за редкого специалиста! Заткну все дыры!

...Только тихо напевала про себя на мотив известной песни:

Ой, с работы попру-ут, Ох, уволят меня-я! И никто-о не узнает, Где Горилка моя! Только дру-уги почуют, Вечный зов бутыля!Ха...Нас с Борькой нежно поздравили, подарили две чашки с золоченым вензелем

компании, Борьке — маленькую (для Борькиной коллекции чашек, он их честно получал на каждой новой работе, потом, правда, либо контракт кончался, либо Борьку сокращали, но золотые зубы чашек победно сверкали на полке в очеред-ной квартире), а мне, видно, по должности, дали большую, как спортивный ку-бок. Теперь и мой золоченый трофей займет свое почетное место в семье!

Приняв горячие поздравления, ущипленный мной Борька робко спросил о бонусе.

312

...Восторженный ответ компании поверг меня в тихую зеленую грусть.

И где же наши денежки? Ой, что я подписала! Мне Бонус полагается, Коль месяц отпашу!!! Ужель на грешну голову Хлопот недоставало? ...Гляжу, Как будто с вечера Курила анашу...

Бонус после месяца работы...Умненький-преразумненький Буратино в стране дураков закопал свои де-

нежки под диким двойным давлением, а я сама себя закопала... Все свои силы грохнула на эту авантюру! И даже не прочитала офер! Воистину, ни один ду-рак не додумается до такой глупости!

...Итак, заняв по праву первое место в стране дураков, я начала готовить-ся — завтра мой первый рабочий день, и Борька не поможет — он далеко, в другом корпусе. Ему бы самому справиться!

Пойду печь русские пирожки, которые я обещала шефу, хотя на месяц меня не хватит...

Ладно, мне бы только, как Мальчишу-Кибальчишу, день простоять да ночь продержаться, должность обязывает: Senior Quality Assurance Analyst in Emergency Department — даже перевести не могу! ...Лишь бы тесто не пере-вести — и пирожки я никогда не пекла!


313


Часть 4. День первый

Часовая телефонная консультация с друзьями — признанными асами рус-ской кухни — помогла: пирожки вышли на славу!

Осторожно надев благородный свежекупленный костюм с неоторванным ценником (завтра его придется менять в магазине на новый, если продержусь, не покупать же дорогой костюм перед увольнением!), получив на входе про-пуск и расправив крылья, я уверенно взлетела по лестнице на второй этаж, в свой рабочий кабинет.

...Меня ждал подарок: на двери призывно красовалось мое имя, выграви-рованное на дощечке с крутыми вензелями, на столе — красные розы, ком-пьютер уже подключили, все ждали вожделенного специалиста, но не как манну небесную, лица разные, от выжидающе-вежливых до ехидных. Толь-ко нарядный, пахнущий дивными духами шеф в итальянском галстуке, рез-ко выделявшийся на фоне джинсово-неформальной одежды отдела, слегка вздрогнул от моей явно не софилореновской морды и фигуры; но мой муж так меня видит, кто бросит в него камень?

Все, вступаю на зыбучие пески программирования. Борька, как включать компьютер, приеммммм! Нету Борьки... На митинге...

Я вытаскиваю из пакета бомбу дня — укутанную полотенцами кастрюлю с теплыми пирожками. С картошкой и жареным луком. По русскому обычаю... Вступаю в семью.

Лица слегка разгладились, жуют радостно... Мой дикий акцент решено по-нимать, дежурное объяснение: «Я пишу программы без акцента!» — прини-мается на веру.

Шеф, получивший отдельную тарелку с верхом, пирожков десять, уже до-волен. Мое различие с Софи Лорен уже не кажется ему таким большим... «Зав-тра будут еще пирожки с мясной начинкой, второй день по русскому обычаю тоже празднуется», — сообщаю. Кажется, до завтра не выгонят.

Один — худенький такой — жует уже третий пирожок, лицо просветлен-ное... Прошу его включить мой комп, пока я буду занята неотложным делом —

314

мыть посуду и подогревать в микроволновке следующую партию... Радостно соглашается... Объясняет входы в систему, даже записывает в тетрадке. Шум-но восторгаюсь его гениальностью и четкостью в работе. Ставлю к нему на стол пять горячих пирожков в тарелке. Один-ноль в мою пользу. Однако хо-роший русский обычай месяц продолжаться не может...

Мне несут стопку книг и документов для прочтения.Осторожно открываю первый документ. Все ясно, можно дальше не чи-

тать. Со жгучей заинтересованностью перелистываю, что-то записывая, под-черкиваю фломастером... Восторг глубокого понимания зарубцевался на лице восковой улыбкой, снимать нельзя.

День первый подходит в концу тигровым закатом Колорадского солнца....Надо еще поменять костюм и сотворить волшебные пирожки — Сезам,

откроющий день второй...

Часть 5. День второй

Колорадское солнце, как кошка, потягиваясь лучами, уже расстегивало го-лубизну рассвета, а работяга-ветер вытряхивал подушки облаков. Я твердой походкой вошла в свой кабинет на отбывку месячного срока... Явилась по-добревшим глазам отдела в новом, только с манекена, бордовом костюме с ослепительно белым воротничком над царапающим спину магазинным яр-лычком... Стремительность утра звенела во мне натянутой струной. Защит-ная кастрюля с укутанными полотенцем румяными пирожками — плодами бессонной ночи — сияла солнечными зайчиками, крепко зажатая в руках, как баскетбольный мяч перед броском. Радостные улыбки проголодавшейся группы подбодрили меня. Боб, вчерашний просветленный гений, уже ждал меня с аккуратными конспектами. Как приятно работать в таком дружном коллективе! Вот с таким же аппетитом они потом съедят меня, поджарят на общем костре и слопают... Ладно, мы еще поборемся! Натянув на морду лица вчерашний восторг понимания, я попросила свою непосредственную руководительницу проекта — угрюмую Джин, похожую на стареющую ябе-


315


ду-отличницу, — поменять уже прочитанную мною стопку книг. Удивленно подняв брови, она пошла за следующей вязанкой дров для моего будущего костра. Это она, аппетитно хрустя, сжевала моих многочисленных предше-ственников... Понятно. Мымра, незаменимая в работе, ненавидящая недале-кий мужской род. И хищный женский впридачу... Непроходимая ситуация, безвыигрышная партия: знающие соперники ей не нужны, если я умная — сожрет сразу, если тупая — мгновенно. И пирожки не ела — худеет, предпо-читает человечину. С неё и начну...

Подошел сияюще-сытый начальник отдела — Грег, поблагодарил за пирож-ки. По-моему, он поверил, что мы с Софи Лорен слегка похожи, вот если бы я еще и выпивку смогла принести в отдел! И кто бы нас различил? Но здесь — не Раша! Я растекаюсь в горячей благодарности к милой Джин, эталоне доброты, за неоценимую помощь в глубинном понимании материала — только взгля-ните, сколько книг она со мной уже проработала!. Грег поражен: это наверня-ка первый хороший отзыв об ехидне за годы! И горд: он сделал правильный выбор! Сияя, подходит к мымре... Интрига закручена... Продолжаю читать с искренним интересом... Сегодня тоже не выгонят... К вечеру диалектика побед-ного боя была запатентована в домашнем бюро изобретений. Как и всякая диа-лектика, она была основана на единстве и борьбе противоположностей.

Часть 6. Цепочка поколений

Чтобы рассказать, что было дальше, я должна хотя бы вкратце поведать вам, друзья, необычную историю своего рождения...

Мой отец — подкидыш. Когда-то в бедную семью, живущую на краю ру-мынской деревни, постучалась цыганка с тремя детьми и попросила воды для больного малыша. В семье нечего было украсть, но вода была. Добрая женщина-вдова, мать двух девочек, напоила их водой, накормила... Завывал ветер, началась злая метель. Ребенок весь горел... Он плакал так жалобно... И задыхался от кашля...

316

Хозяйка предложила им остаться до утра. Утром, проснувшись, она уви-дела, что цыганка с двумя детьми исчезла, оставив на столе толстую золотую цепочку, а больной малыш тихо спит, посасывая грязную тряпку вместо со-ски. «Я всегда хотела мальчика, — подумала она, — если бог дал мне ребенка, я его оставлю...» Цепочку долго не продавала, берегла... Потом все-таки при-шлось — дети голодали...

Роза выходила малыша как сына. Он и внешне был похож на свою прием-ную мать — наверное, отцом ребенка был не цыган... Роза назвала ребенка в честь умершего мужа — Марком. Мальчик вырос в красивого высокого пар-ня и поехал в город на заработки...

И все бы хорошо, да пришли фашисты... Союзников — румынских евреев — они не потрошили, но Роза с дочерьми уехала к родственникам на свадьбу в сосед-нюю Молдавскую деревню. Там фрицы ее и нашли... И убили вместе с девочками...

Марк пошел на войну добровольцем, чтобы отомстить за смерть матери и сестер, как только русские добрались до Молдавии. Все солдаты жалели оди-нокого парня, не говорящего по-русски.

Он был удачлив. Уходил на боевую операцию. Дрался бешено! Всегда по-беждал. И всегда возвращался. Пуля его не брала. Снаряды не падали рядом, как будто кто-то отводил от него беду. Многие старались держаться недалеко от него — и выживали...

Командир показал ему среди домашних фотографий карточку жены с красавицей-подругой. Марк влюбился сразу, сказал: «Она — моя судьба...» И стал так же бешено, как дрался, учить русский язык. Каждый вечер после боя он писал матери письма по-русски на две страницы, мелким почерком. Всю войну... С фронта...

Кончилась война. Отец приехал жениться на Украину, в Житомир. Я не могу осудить моих дедушку и бабушку за то, что они приняли парня в штыки: после 37-го года любой иностранец, да еще плохо говорящий по-русски, был опаснее врага... Они приказали матери проводить друга на поезд — пусть уез-жает туда, откуда приехал! Плачущая мать не посмела ослушаться: поехала с ним на вокзал... Она не хотела терять хорошего парня, с которым переписы-валась всю войну, но опасность посадить всю семью в концлагерь за связь с иностранным шпионом была велика...

Поезд тронулся... Отец вдруг почувствовал в себе цыгана, спрыгнул, рва-нулся к матери и... увел ее, как породистую лошадь.


317


Он снова вскочил на подножку уходящего поезда, схватив в охапку свою любимую и умчался вместе с ней переписывать неудачный черновик жизни на солнечный роман с неожиданными поворотами сюжета...

Через год, вместе со мной в проекте, родители вернулись домой, и уже ни-кто ничего не сказал, ни дедушка, ни бабушка...

Когда меня рожали, они не возражали...

Так что я — дитя любви, дикий плод, соцветие двух южных народов....Чтоб не отстать от жены — учительницы русского, — полуграмотный

сельский мальчик выучил больше десяти языков, окончил МГУ заочно, пре-подавал английский, немецкий французский, был переводчиком с древних языков... И никакого акцента... Ни на одном языке...

…Папа умер еще в Житомире. Я заснула у него в палате после бессонной ночи, а он не разрешил меня будить, ушел на операцию, как на фронте.

И не вернулся… Через несколько лет умерла мама — не смогла жить без него...О той бедной цыганке, которая в жгучую метель оставила больного малы-

ша в доброй семье, я ничего не знаю. Цепочка поколений потеряна... Но если во мне есть ее кровь...

Часть 7. День третий

Я задержалась после работы и стала освежать свои знания по печатанию. Выбрала красивый шрифт для названия, вставила картинку — утенок, раз-бивающий компьютер молотком. Вот и все, что я могу. Надо идти менять ко-стюм в магазин и готовиться к трудовой жизни.

Следующий, третий день, слава богу, пятница, если продержусь, будет уже 5 дней к понедельнику. Уже не было сил на бессонную ночь (проклятые пи-рожки!). Я купила шикарный торт, пальцем вывела по крему: «Emergency Test Plan» и залила надпись шоколадом.

318

Отдел с восторгом принял очередной русский обычай. Грегу, уплетающему третий кусок, я напомнила: «На интервью я обещала, что мой первый тест-план сдам быстро, и он понравится всем. Подтвердите, что я держу слово!» Он, сме-ясь, подтвердил. Я словила неодобрительный взгляд врага сладкого, печеного и веселого — Джин и поделилась с Грегом тихо, но так, чтоб слышали другие: «Удивительная женщина. Какое благородное лицо! Скоро она выйдет замуж за прекрасного человека!» Грег опешил: «Я ничего не знаю. Это точно?» «Она тоже не знает, — успокоила я его, — просто это у нее на роду написано, а я умею чи-тать судьбу. Это случится месяца через три-четыре», — и я быстро испарилась на своё рабочее место, спиной чутко ловя внезапную оглушительную тишину... До конца рабочего дня у меня по одному перебывали все. Кроме Джин. Каждо-му я честно объясняла, что у меня только четверть цыганской крови, бабушка по отцу была цыганка, возможно, и дедушка по отцу тоже цыган, но этого я точно не знаю, гарантировать не могу, и поэтому видеть судьбу качественно я могу исключительно солнечным утром, и лишь для одного человека в день, а сегодня я уже случайно посмотрела, не буду говорить кому (и так все знали!). Джин, конечно, передали, она пока ошеломленно переваривала информацию, не глядя в мою сторону. Подождем. Только Боб подошел не за этим, просто принес кусок плана, сделал часть моей работы. Он уже привык, что мне неког-да, то подогреваю пирожки, то режу торт. Какой умница! Он даже попытался мне объяснить... Я восторженно назвала его гением, посмотрела на план... Не зря муж считает меня тупицей в программировании... Ну, вот и рабочий день кончился! Как я устала! Пойду домой спать...

И не буду менять костюм. В конце концов, за три дня мне заплатят... Я его честно заработала.

Часть 8. Свет вечности

Понедельник... Как я и обещала отделу, пришла на полчаса раньше — не могу же я гадать в рабочее время! Я только намекнула, и грамотные програм-


319


мисты сами договорились, сделали расписание на полтора месяца вперед. Ха, а ведь теперь они и не допустят, чтоб меня выгнали до конца месяца!

Я приготовилась к литературным экспромтам, составила приблизитель-ный план творческой работы, первоначально наметив, что всем буду гово-рить, чтоб продержаться: «Ой, какая интересная линия! Вас ждет большая удача... Через месяц погадаю еще, приходите обязательно, что-то важное мо-жет случиться...»

Но все изменилось. Неожиданно. При первом же сеансе...

...Я вдруг ощутила, что не могу блефовать, как наметила. Вселенная внезапно и гулко открылась передо мной мерцающими огнями тревожных глаз... Никогда я так не смотрела в души людские и не знала, что могу... Каждая душа была бесконечна, в ней светились и переливались, как волны в солнечную погоду, прошлые и будущие воплощения, реальные и возмож-ные жизни, и все эти многослойные души, как будто созданные из одного первозданного куска слоеного теста, были соединены пунктирным свече-нием. Я пораженно смотрела в эту голубовато-серую, с блестками, глубь, похожую на океанский прибой, и гулкое откровение — я часть этого все-ленского океана! — соленой дрожью пронизывало меня...

...Где я? Кто дал мне это видение? Сквозь дрожь услышала тихую дробь: «Та-та-та Там... Та-та-та Там... Пятая Симфония Бетховена: Так судь-ба стучится в дверь...

...Прижала ладони к вискам, стучащим, как судьба...

...Музыка прекратилась. И я услышала звенящую, как высокогорный коло-радский воздух в легких, тишину в отделе... Все смотрели на меня...

Я вернулась обратно из другого мира, но уже не могла видеть по-прежнему. Теперь я как бы входила в шкуру человека и дышала его дыханием, болела его болью. И не могла ни сфальшивить, ни солгать... Это и радовало меня, и пугало до озноба...

Глаза людские излучали свет вечности... И все были связаны со мной не-зримыми нитями.

Шарага кончилась... Меня совершенно не заботили проблемы бонуса и во-обще денег, долгими ночами я мучилась над разгадкой возможных жизнен-ных поворотов и осторожно, будто держа в руках грудного ребенка, смотрела

320

в будущее... Я отчетливо видела разные дороги: ту, что можно изменить, хотя бы частично, и ту, что изменить пока невозможно, но и это было временным, оно от чего-то зависело, и это что-то могло разгладить любую злую судьбу, только его надо было найти. И слепить. Я искала... И лепила.. Как пирожки... Своей душой... И глазами моей потерянной бабушки...

Осторожно Наклониться, Чтоб луч солнца Не погас, Как Соринку Из криницы, Боль Вычерпывать Из глаз...

Это глубинное знание горело у меня под кожей, Оно и было моей кожей... Шагреневой кожей. Я это знала, но уже не могла остановиться... Ничего не бывает на шару! Это было опасно... И бабушка опять помогла мне... Она про-сто закрыла мое глубинное видение. Оставила лишь немножко...

...Только иногда, во сне приходит ко мне мерцающий прибой, и я просыпаюсь от хмельного глотка счастья...

Часть 9. Устаканилось, но...

...Дальнейшее было полной неожиданностью для меня самой... Джин, после нескольких сеансов то ли гадания, то ли просто радостного пере-ливания тепла, распиравшего меня, как после переливания крови, пол-ностью изменилась внешне и внутренне, превратилась в розовощекую и улыбчивую милашку, через полгода вышла замуж за программиста из со-


321


седнего отдела; вместе с Бобом они терпеливо и настойчиво учили меня программировать, тестировать и писать планы... И научили... Грег поху-дел, стал активно ухаживать за юной полькой, о которой мечтал долгие годы; каждый день, советуясь со мной, дарил ей цветы и стихи, женился, и у нее, бездетной в предыдущем браке, родился ребенок, красавица-де-вочка, как я и нагадала... Радостные изменения произошли и с другими сотрудниками... Я осталась в отделе на пять счастливых лет. Работа была нелегкой, старая система часто рвалась, и мы чинили ее ночами... Однако рядом были друзья, в любую минуту готовые помочь и подставить свое плечо... Я работала честно, и все стены в моем кабинете были увешаны грамотами и благодарностями с узорчатыми вензелями... Контракторная компания не могла нарадоваться, что-таки нашла нужного специалиста, и каждый год повышала мне зарплату...

А тот Счастливый Бонус Семье Повысил Тонус...

К концу пятого года мы с Борькой перестали бояться выкидыша с работы, ведь оба пашем, хоть один да продержится, в крайнем случае; взяли долг на 30 лет и построили дом окнами на Пайкс Пик, горную гордость Колорадо, и красный каменный Сад Богов, национальное сокровище, где в древности индейцы лечили от всех болезней, а с другой стороны окон-иллюминаторов зеленел гигантский национальный парк.

Утром к нам приходили олени, и мы кормили их с рук хлебом с солью...Рыжая собака Люська — подарок дочки, — поселившаяся у нас в доме с

месячного возраста, гонялась за койотами и лисицами, но оленей уважала. Люська обожала убегать и прятаться, Борька гонялся за ней, как мальчишка, и они вдвоем смеялись, вылезая из ручья. Все говорили, что Люська жутко похожа на мужа, даже больше, чем Маринка.

Мы посадили две елки и наряжали их к Новому году многоцветными гир-ляндами бус и беспечно светящимися огнями.

322

Маринка дважды в год приезжала из Москвы, где, героически перебиваясь с дырявящих душу диких разносов на внезапную эйфорию взлетов, училась во МХАТ-е театральному мастерству у Олега Табакова, и Люська встречала ее заливистым лаем и укусами восторга. Кусала, как родную, от всей собачьей души, хотя потом и вылизывала раны любви — Маринка ходила, вся расца-рапанная, но счастливая...

Жизнь устаканилась... Но......Настал очередной понедельник. Мы с мужем, как и все в компании MCI,

пришли на работу и попытались пройти через проходную... Не тут-то было! Пропуска не работали... У всех. Более 20 тысяч человек только в нашем городе были выкинуты на улицу мгновенно, без двухнедельного или даже часового предупреждения... Массовое воровство руководства довело МCI до разоре-ния, и, награбив бабки, компания объявила банкротство...

...Все, как и мы, купили новые дома... Теперь оставляют банкам... Ни найти работу в маленьком курортном городке при тотальной безработице, ни про-дать дом... И нет моей цыганской доле покоя...

Часть 10. Зигзаги судьбы

...Я лежу под двухэтажной толщей снега... Закопана добросовестно. Как в могиле. Спать страшно: вот так заснешь и не проснешься, но остатками разума, еще связанного с гулкой ре-альностью, понимаю, что не все еще потеряно... Тихий ужас в сумеречном сознании сменяется слабой попыткой разобраться и выкрутиться...

Укрытая Снегами, Я шевелю Мозгами...


323


Интересно, где я... В кромешной тьме своего нового нарядного колорад-ского дома. За который уже нечем платить: как вы уже знаете, мы с мужем одновременно потеряли работу почти сразу же после покупки... Безуспешно пытались продать...

Зловеще завывет ледяной колорадский ветер и метелит в хвост и в гриву скулящий и стонущий всеми щелями дом, закатывая его в гигантский снеж-ный ком, как начинку для пирожка...

Снег выше крыши, и еще метет, не переставая. Я одна в пустом доме, толь-ко испуганная Люська скулит радом... Борька, два дня назад уехавший на оче-редное неудачное интервью в Денвер, услышав штормовое предупреждение, остался у друзей. Теперь не скоро доберется... Я влезаю с головой в одеяло. Ни телевизора, ни книги, ни свечи, даже есть нечего: непривычно молчащий холодильник пуст, а электроплита не пашет... Правда, перед тем как отключи-лась энергия, президент пообещал прорваться в Колорадо-Спрингс танками и расчистить дороги.

Я лежу и дрожу... От холода, голода, постоянных неудач в поисках работы... Жалко дом: деньги кончились, и скоро надо отдать его банку...

Жалко себя: вот лежу одна, и помощи ждать неоткуда...Страх сковывает горло... «Господи, спаси», — шепчу истово, стуча зубами

от холода......В ушах непривычно громко звонят колокола... ...Ах, это телефон... Я за-

жигаю спичку, чтоб не наткнуться на ящики, и спешу к трубке, спотыкаясь и волоча за собой одеяло...

И опять, полный ликования голос Толика:«Ленка! Это ты!» — огненной вспышкой разрезает темень квартиры...«Толик, милый, как ты вовремя!» — кричу я так громко, что дом содрогается...«Ленка, срочно одолжи деньги, мне нужна очччень крупная сумма!!!»Я чутко ловлю голос надежды: «Толик, говори быстрее телефон родствен-

ников, которых нужно найти!»«У меня есть родня в Калифорнии, Лос-Анджелесе», — радостно отвечает

Толик...Эх, судьба моя цыганская!И еще один зигзаг…

324

Часть 11. Опять трясет!

...Грохот падающего буфета, звон разбитой посуды, визг испуганной Люсь-ки, черный шевелящийся провал окна...

...Я лежу, обсыпанная осколками стекла. Прижимаю к себе Люську... Качает порядочно, кружится голова и слабеют руки, но остатками разума, еще связан-ного с гулкой реальностью, понимаю, что это не сон, а очередной виток судьбы.

...Интересно, где я?В кромешной тьме нового, заваленного нераспакованными ящиками, рас-

качивающегося до тошноты таун-хауса в предместье Лос-Анджелеса — Сими Валли, за который уже нечем платить: я потеряла работу почти сразу же после покупки (кажется, 30 лет выплачивать дом не придется: весь отдел сократили, теперь программы пишут в Индии)... Зловеще завывет ветер, со стоном па-дают деревья за окном, в ушах нарастает дикий вой и скрежет разъяренной земли, что, сатанея, то оголтело взбивает дом в блендере ночи, то разминает скалкой, как тесто для пирожков...

...Землетресение... В черном вибрирующем провале окна — ни глотка света, только крик падающих деревьев... А Борька — в Нью-Йорке, у отца в больни-це, ему до меня не добраться.

...Я обнимаю Люську, и мы обе, тихо скуля, влезаем под одеяло с головой... Дом качается еще сильнее, хуже морской качки, до рвотной тоски в желудке... Тело сотрясается... Наверно, оччень полезно для сосудов — уговариваю я себя, рукой нащупывая припрятанный на крайний случай кусочек шоколадки.

Швыряю Шоколадку В рот И вновь Смеюсь, Когда Трясет...


325


...В ушах непривычно громко звонят колокола...

...Ах, это телефон... Я зажигаю спичку, чтоб не наткнуться на ящики, и пол-зу к трубке, теряя равновесие от качки, спотыкаясь и волоча за собой все то же одеяло...

Полный ликования голос Толика: «Ленка! Это ты! — огненной вспышкой разрезает темень квартиры. — Мне так нужны деньги!»

«Толик, милый, как ты вовремя! — кричу я так, что дом опять содрогается. — Говори быстрее!!!» Сердце вибрирует, как струна виолончели... Глубокий до тош-ноты, звук стонущей, тоской потрясенной земли... Связь с миром прервалась...

Падаю, теряя сознание, вместе с еще горячим телефоном...

Часть 12. И снова прибой...

Нет, никуда не деться от моей цыганской судьбы! Американские Горки!.. Ныряю в очередной водоворот судьбы, и нет у меня ни квартиры, ни теле-фона, ни работы... Ладно! Только отдышусь... Найду работу, сниму квартиру, включу телефон... И буду ждать звонка... Звонка судьбы...

Пеной Рябой, Звездным росчерком ВечеГулкий Прибой Бьет в крови ЧеловечьейВолны ли, Травы — Волненье Едино!

326

Горше Отравы — Спокойствия Тина!Самоубийство — В душных Квартирах,

И Полумерах, И Полумилых,Радостях Тусклых, Рыхлости Мускул,В обезличенном БезразличииК зоркости Мига, Скорости Мира,В жизни, Тянущейся, Как Резина,От Магазина До Магазина!..

...Пеной Рябой... ...Вечный Прибой...


327

Лев АЛЬТМАРКНесколько слов о себеЯ человек домашний. Почти книжный

червь, которому легче сидеть дома, перечиты-вая любимых Бунина и Хемингуэя или Ман-дельштама с японскими хокку, чем куда-то ходить, предлагать рукописи и объяснять, кто я и что я. Где беру сюжеты? Они меня сами на-ходят, потому что оставаться в своей скорлупе, увы, не получается. Почти ничего не приду-мываю, ведь у окружающей действительно-сти фантазия куда богаче, чем у любого из нас. Просто бери и переноси на бумагу.

Начал писать ещё в Брянске, откуда родом. Там же были первые публикации, а после окон-

чания Литературного института им. Горького перебрался в Израиль, в город Беер-Шеву, где и живу сегодня. К литературным наградам, которые изредка получаю, отношусь предельно иронично и без фанатизма. Несмотря на раз-нообразие тем, все мои двенадцать изданных книг, по сути дела, об одном и том же: о боли, любви и надежде, о человеке, который в любой ситуации обя-зан оставаться человеком, о непримиримой войне со злом, которое частенько рядится в одежды добродетели…

И этот рассказ о том же. Описанное могло произойти в любой точке мира, во время любого военного противостояния, ведь главное — всё-таки не ан-тураж, а сам человек, его внутренний мир, сомнения, страдания и открытия…

Тем и живу.

НА КРАЮ ОДИНОЧЕСТВА

Я лежу на спине на каких-то острых камнях и смотрю в небо. Оно чёрное и бездонное, в редких крапинах звёзд, но их то и дело застилает низким серым дымом. Тишина вокруг такая, что неприятно свистит в ушах. Только свист и больше ничего. Наверное, я оглох от взрыва и ничего не слышу, потому что бой наверняка ещё не закончился. Это я точно знаю.

Лев АЛЬТМАРК

328

Когда десять минут назад я подошёл к стене, за которой прятались пресле-дуемые нашим взводом боевики, я не рассчитал одной детали: она не станет защитой ни мне, ни им, потому что деваться им некуда, и они её взорвали, а на меня посыпались камни старой кладки. Левой свободной рукой я пытался заслониться, а правой не смог — в ней был автомат. В глаза полыхнуло чем-то белым и беззвучным, стена распахнулась чёрным шевелящимся провалом, а дальше я ничего не помню. Очнулся уже на камнях, и вокруг меня была сви-стящая тишина. По ту сторону стены тоже было тихо. Люди, находившиеся там, — что с ними?

Пытаюсь пошевелиться и сползти с острых камней — и не могу. Ноги при-сыпаны осколками и кусками стены, левая рука не слушается меня, а правая придавлена автоматом. Сплёвываю песок, налипший на губах, и мотаю голо-вой. Но в темноте ничего не видно, кроме неба и звёзд.

Первая мысль: ну вот, брат, и тебе досталось… Неужели это всё происхо-дит так стремительно и неожиданно? Ведь ещё сегодня утром я шутил и весе-лился с друзьями, пил, как всегда, кофе со свежими булочками и планировал, что вечером, когда закончится сегодняшняя операция, получу свой сотовый телефон у командира и позвоню домой, узнаю, как дела. А потом, к выходным, операция наверняка закончится, и нас, резервистов, отпустят домой. Выспав-шись и отмывшись от армейской пыли, я укачу с женой и сыном на денёк на море. Эх, мечты-мечты…

Мне пока не больно, хотя левая рука — я это чувствую — вывернута как-то неестественно, и в ней что-то пульсирует злыми упругими толчками. Пы-таюсь подтянуть её к себе, и вдруг резкая боль пронзает кисть, постепенно поднимаясь по руке и останавливаясь где-то на уровне плеча. Наверное, я начинаю стонать, но из-за свиста в ушах ничего не слышу.

Нет, левой рукой лучше сейчас не шевелить, а попробовать приподнять-ся и заодно отбросить автомат, обвивший своим ремнём правую руку. Это мне почти удаётся, и я подношу руку к лицу. Чёрная растопыренная пятерня заслоняет звёзды, и я удивлённо рассматриваю её контур, ощупываю лоб и лицо — с правой стороны на виске и щеке липкая горячая кровь. Видно, меня хорошенько задело камнем. Но не это мне требовалось выяснить. Тёплая пла-стиковая мыльница переговорного устройства никуда не делась, и я с трудом вытаскиваю её из кармашка и подношу к губам. Обычно она потрескивает, и я могу слушать переговоры моих товарищей. Но сейчас, когда я ничего не


329


слышу, остаётся полагаться на то, что переговорное устройство уцелело при взрыве и я смогу позвать кого-нибудь на помощь.

Пока отыскиваю пальцем кнопку вызова, боль, застрявшая в левом пле-че, растекается по груди, и мне становится неимоверно трудно дышать. На-столько трудно, что я начинаю стонать, и это мне уже слышно. Свист в ушах становится тише, зато я различаю другие звуки. Какая-то возня за рухнувшей стеной меня не пугает: если там кто-то и жив, то ему наверняка досталось не меньше, чем мне. Где-то вдалеке — одиночные звонкие выстрелы пистолетов и басовитые очереди автоматов. А ещё дальше — глухой, с раскатистым эхом, новый взрыв. Наверняка опять подрываются боевики, преследуемые наши-ми солдатами…

И снова наступает тишина, но уже другая — не такая, как вначале. Выстре-лов и взрывов больше нет, но отовсюду слышится какое-то странное шурша-ние и… стрёкот кузнечиков. Откуда они здесь?

— Эй, солдат, ты меня слышишь? — раздаётся чей-то голос, и я пытаюсь оглядеться вокруг, но никого пока не вижу.

— Лежи спокойно, сейчас мы тебя достанем, — и сразу же чьи-то руки на-чинают тянуть меня из груды камней.

— Рука… Больно! — сиплым шёпотом кричу я, но меня не слышат. — И ноги…

Наверное, я потерял сознание, потому что, когда очнулся от хлопков по щекам, обнаружил себя уже на носилках, и рядом со мной девушку в армей-ском защитном комбинезоне с брезентовой сумкой через плечо и белым яр-ким кружком армейской скорой помощи.

— Тебя как зовут? — наклоняется девушка и почти дышит мне в лицо.— Мне тяжело говорить, — шепчу я, — и рука…— Потерпи немного, сейчас будет вертолёт, и тебя заберут.Я отворачиваюсь и закрываю глаза, но девушка тормошит меня и, конечно

же, за левую руку:— Не закрывай глаза! Сейчас я тебе сделаю укол, будет легче…Я не поворачиваю голову и не отвечаю, но от девушки так легко не отвя-

заться. Она снова хлопает меня по щекам и повторяет:— Не закрывай глаза!— Отстань, — выдавливаю я, и голос у меня срывается, — у меня и так всё

болит…

330

— Я тебе не дам вырубиться, парень! Потерпи уж, родной!.. Повтори, как тебя зовут?

Ей, безусловно, известно моё имя, но она постоянно тормошит меня и следит, всё ли у меня в порядке, если моё нынешнее положение можно на-звать порядком. Когда я отключусь от боли или от потери крови, она это узнает по моей реакции. Пока я огрызаюсь и мотаю головой — это, видимо, нормально. Правда, я уже толком не могу ничего выговорить, только в горле что-то хрипит и булькает, но девушка кивает головой, мол, всё нормально, парень.

Не знаю, сколько проходит времени, потому что время для меня сейчас измеряется промежутками между толчками боли в руке и груди, а вертолёта всё ещё нет. Слышу, как девушка быстро говорит кому-то, что у меня боль-шая потеря крови, и ждать дальше нельзя, так что нужно раненого увозить на машине.

— Потерпишь? — спрашивает меня незнакомый мужской голос. — На ма-шине будет чуть дольше, но она уже здесь, а вертолёт нужно ждать.

— Делайте, что хотите, — хриплю я, — только заберите меня отсюда!Как меня грузили в машину, не помню. Единственное, вспоминаю, что

носилки были скользкие, хоть меня и привязали к ним ремнями. Здоровой рукой я пытался вцепиться в какую-то скобу на стенке, но она всё время вы-скальзывала из пальцев, и меня мотало из стороны в сторону. Наверное, ма-шину тоже так мотало на дорожных ухабах, что даже девица, сидевшая рядом со мной и периодически тормошившая меня, неловко взмахивала руками и кричала водителю, чтобы не гнал так быстро…

…Я лежу в своей кроватке, и мне всего пять лет. Этой сырой осенью я про-студился, и у меня высокая температура. Кажется, я впал в забытьё или про-сто сплю, но сплю чутко. Так чутко, что чувствую всё, что происходит вокруг меня, хоть глаза мои закрыты. Меня немного знобит, хоть под ватным тол-стым одеялом и тепло, но всё равно я зябну и пытаюсь подтянуть ноги к себе, однако сил на это нет.

Во рту вкус выпитого горячего молока с мёдом, и это сушит. Хочется по-просить маму принести простой воды, но нет голоса, только хрип. В груди что-то свистит, и надрывный кашель то и дело подбрасывает меня, не давая провалиться в сон.


331


Тёплые мамины ладони ложатся на мой лоб. Я знаю, что это мама, потому что её левая ладонь слегка царапает мне кожу — на ней глубокий шрам от какого-то старого пореза. Мама…

За окном, у которого стоит моя кровать, шум дождя — не проливного лет-него, а холодного осеннего, то моросящего крупными каплями, то на какое-то время стихающего. Но окно закрыто, и запаха дождя я не чувствую. От этого тяжело дышать, и кашель, кашель, кашель, который не даёт перевести дыхание…

— Эй, солдат, очнись! — голос девушки доносится откуда-то издалека, и я пытаюсь разлепить тяжёлые веки. — Скоро уже приедем, и тебе помогут. Крепись! — И снова: — Как тебя зовут? Какой у тебя номер удостоверения личности?..

Я не отвечаю, и девушка начинает тормошить меня и, конечно же, опять за больную руку.

— Отвяжись!..Какой-то мужской голос — девушке:

— Оставь его, в самом-то деле! Видишь, парню хреново… Ещё десять ми-нут, и мы на месте!

Пытаюсь снова погрузиться в шум давнишнего дождя и ощутить на лбу почти забытые мамины руки. Мне это почти удаётся, но ненадолго, потому что чувствую, как машина останавливается, мои носилки поднимают чьи-то сильные руки и куда-то тащат.

Только сейчас начинают действовать уколы, которые мне сквозь одежду вкалывали всю дорогу до больницы. Помню, как девушка извлекла откуда-то ножницы с тупыми изогнутыми концами и разрезала на мне куртку и брюки, пытаясь добраться до открытых ран. Но я не обращал на это внимание, по-тому что действовала она осторожно и заученно. Теперь, когда меня погрузи-ли на каталку и повезли куда-то внутрь помещения, чувствую, как прохлад-ный ветерок слегка холодит мою голую грудь и ноги, но от этого становится почему-то легко и спокойно.

Сквозь сомкнутые веки различаю, как над головой проносятся яркие пла-фоны на потолке, и чьи-то голоса, уверенные и тоже спокойные, указывают, куда меня везти. Десятки белых дверей автоматически распахиваются перед каталкой, и мне немного тревожно. Но не от боли и не от ожидания предстоя-

332

щих операций. В другой ситуации мне было бы весьма любопытно оглядеть-ся, но сейчас не до этого.

А потом я уже ничего не помню…

Ночь и тишина. Я опять пытаюсь заслониться левой рукой от падающей стены, но даже пошевелить ею не могу, потому что она засыпана камнями. Губы давно пересохли, и я облизываю их, однако язык едва шевелится. Он сейчас во рту как сухая колючая щепка, которую никак не выплюнуть.

— Пи-ить… — это, наверное, мой голос, вернее, не голос, а какой-то незна-комый хриплый шёпот.

— Тебе сейчас нельзя…Кто это? Впрочем, всё равно, лишь бы на губы попала хоть капелька воды.

— Пи-ить…— Потерпи немного, сразу после операции нельзя. Потом напьёшься!И снова я погружаюсь то ли в сон, то ли в детство.

Каждый раз среди ночи — а их было несколько — я тихонько поднимался с кровати и шёл в другую комнату. Не знаю, что мне там было нужно, толь-ко лежать в кровати и бессонно следить за отблесками от автомобильных фар, пробегающих по шторам, было тоскливо и тяжело. В темноте, почти на ощупь, я пробирался к дивану и устраивался в уголке между спинкой и ва-ликом. Мне не хотелось шуметь, чтобы не разбудить спящих в своей спальне родителей, только это почти никогда не удавалось. Неожиданно мои лёгкие взрывались сухим лающим кашлем, от которого резало в груди, и родители сразу просыпались.

Папа брал меня на руки и уносил в мою комнату, а мама, тяжело вздыхая, садилась у кровати и долго сидела рядом. Пока я не засыпал. Её левая ладонь с покалывающим старым шрамом ложилась на мой лоб, и мне от этого стано-вилось легко и спокойно…

— Дай мне встать, — шепчу я, — мне так неудобно лежать в этой позе!— Тебе нельзя, ты же в гипсе и к тому же после операции ещё от наркоза не

отошёл. День-два — и тебе разрешат делать всё, что захочешь…— Неправда! При наркозе спят…— Ты спал почти сутки!


333


— Тогда дай пить…— Повторяю же, что нельзя!Я пытаюсь повернуться, но тяжёлые гипсовые оковы вжимают меня в

скомканные простыни и не дают пошевелиться.…И снова на меня наваливается распадающаяся стена. Небо над головой

уже чёрное и бездонное, без единого огонька, и нет в нём даже серого рвано-го дыма, пахнущего гарью, только во рту остался какой-то острый привкус горьких лекарств. Откуда он?

Опять пытаюсь выкарабкаться из-под камней, и мне это удаётся. Как ни странно, но гипс на моей руке и ноге даже помогает. Я отталкиваюсь им от острых камней и тащу за собой автомат за ремень. Как ящерица свой полу-оторванный хвост.

— Эй, солдат, какой у тебя номер удостоверения личности? — доносится из-за спины звонкий девичий голосок. — Ты меня слышишь?

— Дай лучше пить…— Подожди, сейчас будет вертолёт…На губах — песок и острые мелкие осколки камней. Отплёвываюсь, но ру-

кой до губ не достать. Может, мне даст воды сухонькая мамина рука с пока-лывающим старым шрамом?..

В палате полумрак. За ширмой, разделяющей соседние кровати, стонет какой-то старик. Он бормочет что-то монотонное, иногда я различаю обрыв-ки молитв, а потом — опять надрывный стон, переходящий в плач. От этого старческого бессильного плача в горле и в груди у меня какой-то вязкий ком, который не проглотить и не выплюнуть.

Мне не хватает воздуха, но я молчу, лишь мотаю головой. И голова на-чинает кружиться, потолок раскачивается из стороны в сторону. От этого меня рвёт, и горькая жёлтая жижа растекается по простыне, которой я на-крыт.

— Эй, кто-нибудь! — кричу я, и мне кажется, что голос стал каким-то чу-жим, не моим — хриплым и тонким, совсем как у плачущего соседа-старика.

— Подожди немного, сейчас придёт медсестра и уберёт грязную просты-ню, — отвечает кто-то, кого различить я уже не могу.

Я хочу спать. Смертельно хочу. Наверное, во сне голова перестанет кру-житься и… И я, наконец, выберусь из-под этой проклятой рухнувшей стены.

334

Сброшу с руки перетягивающий ремень автомата. И куда-нибудь обязатель-но улечу на вертолёте. Я буду парить в облаках, выглядывать в круглое окош-ко иллюминатора и видеть, как где-то подо мной пролетают птицы…

Только бы дождаться вертолёта и не сойти с ума от этой пульсирующей боли. И ещё бы глотнуть свежего холодного воздуха…

Помню, как меня, совсем маленького и беспомощного, папа вёз куда-то студёной зимой на наших стареньких санках. Снег скрипел под полозьями, а я сидел на санках, изо всех сил вцепившись в сиденье. Передо мной в круп-ных мельтешащих снежинках мелькала папина спина, и он, не оборачиваясь, приговаривал:

— Держись, сынок, уже скоро! Мы приедем к врачу, и он даст тебе волшеб-ную таблетку, от которой станет лучше. Держись, ты же мужчина!

Мне было холодно и очень неудобно. Я прятал нос в шарф, которым за-кутано моё лицо, и вдыхал его сырой шерстяной запах. Меня мутило, и я старался вдохнуть морозный воздух, который обжигал ноздри. От обиды мне хотелось плакать, но не при папе же!

Где ты, папа, сейчас? Где сейчас мои старые неудобные санки? Где тот мо-розный обжигающий воздух, которого мне сейчас не хватает? Отвези меня туда, где мне станет легче. Я мужчина, я выдержу…

И опять эта проклятая стена с грохотом рушится у меня на глазах, только грохота я не слышу — лишь какой-то тонкий старческий плач вперемешку с обрывками молитв. Я, наверное, должен встать, отряхнуться от пыли и кам-ней и помочь старику. У него-то сил поменьше, чем у меня…

— Эй, старик, отзовись! Я помогу тебе, как бы мне ни было больно. А потом вызову вертолёт, на котором мы улетим в чистое небо, и только птицы будут пролетать под нами… Хорошо, что ты сейчас рядом со мной — мне не так одиноко в этой тоскливой иссушающей боли. Вместе нам будет не так страш-но. И не так больно. Ты меня слышишь?.. Какой у тебя номер удостоверения личности?..

Кто-то заботливо подносит к моим губам пластиковый стаканчик с водой, а потом поправляет отброшенную минуту назад трубку с кислородом. Мама? Жена? Медсестра?


335


Ничего не разобрать в темноте. А где мой сосед — старик на соседней кро-вати? После взрыва и шума падающей стены я не могу находиться в полной тишине. Мне так плохо и страшно! Уж лучше его плач и молитвы.

Отлично помню, как я разыскал его среди обломков стены, вытащил, и мы полетели на вертолёте. Только как он здесь оказался?.. Я не отпускал его сухую сморщенную руку, и мне казалось, что в этом наше спасение — и моё, и его. Иначе на нас обрушится одиночество — тяжёлое, иссушающее, вернуть-ся из которого уже никогда не удастся. Ни мне, ни ему.

Старик больше не плакал и тоже смотрел на птиц, которые пролетали внизу…Как он всё-таки оказался рядом со мной? И где он сейчас? Непонятный

гнев и обида душат меня, и мне опять плохо…— Эй, проснись! — кто-то тормошит меня, и я неохотно открываю глаза.Вокруг меня всё та же больничная палата, только что-то неуловимо из-

менилось. Я не знаю, утро сейчас или вечер, но подвижный солнечный лучик несмело скользит по стене, и я не свожу с него взгляда.

— Как себя чувствуешь? — опять спрашивает кто-то. — Разговаривать мо-жешь?

— Где мой сосед? — шепчу я. — Ну, тот, с соседней кровати…— Нет его больше. Совсем нет…Мне хочется закрыть глаза и вернуться к разрушенной стене, чтобы спасти

старика, который наверняка до сих пор ещё там и ждёт моей помощи, но меня опять тормошат и не дают погрузиться в свой кошмар.

— К тебе друзья пришли — солдаты, с которыми ты был там…— Старик…— Всё! Забудь про него. Нет его больше, тебе же сказали!Никак не могу понять, что происходит вокруг. Где я? И вдруг тоненький,

но такой знакомый и родной голос девчушки:— Здравствуй, солдат! Тебе уже лучше? Ты меня помнишь? Ну ответь!..По моим небритым щекам катятся крупные слёзы. Я ещё не могу разли-

чить лиц, плавающих в редеющей мутной пелене, но мне уже легче и спокой-ней. Первый раз за последние несколько дней.

Стена больше не рушится, а эхо от взрыва не колышется в горячем ночном воздухе.

— Вот, мы тебе апельсинов принесли, — говорит девушка, — тебе их, на-верное, уже можно. Выздоравливай, солдат!

336

Я протягиваю руку, и в мою ладонь ложится прохладный шершавый бок апельсина. Какое это, оказывается, счастье — просто сжимать в ладони апельсин…

Наконец, мне удаётся разгрести обломки кирпичей и камни, я встаю в пол-ный рост и смотрю на небо, в котором скоро появится вертолёт, на котором мы улетим. Ночь потихоньку рассеивается с первыми рассветными лучами. Гляжу и не могу наглядеться, как из-за мутного, подрагивающего горизонта медленно выплывает… апельсин. Я тяну к нему руку, и он ложится своим прохладным живым боком в мою ладонь.

Нет больше одиночества — я живу, живу, живу…


337

Илья КРИШТУЛ живет в Москве. Автор юмористических рассказов, опубликованных в России: «Литературная газета», «Москов-ский комсомолец», «Солидарность», жур-нал «Юность» и за рубежом: «Наша Канада», «Флорида» и в других изданиях. В 2014 году вышли в свет два сборника рассказов Ильи Криштула — в Москве и Новокузнецке. Ла-уреат нескольких «сетевых» и «бумажных» конкурсов.

ЛЕДОРУБ ТРОЦКОГО

Телефон зазвонил резко, противно и неожиданно, так как был отключен три месяца назад за неуплату. К тому же было рано, часов двенадцать, и я, причисляющий себя к творческо-креативному гламурному бомонду, то есть к безработным иждивенцам, ещё спал.

— Масюкевич, Максим Александрович? — голос в трубке был резкий, про-тивный, но властный.

Я ответил, что это я.— Вас беспокоят из администрации президента России, моя фамилия Тата-

ринов, — продолжил голос.— А президента России как фамилия? — спросил я.— Мы вам телефон не для шуток подключили, Максим Александрович, — в

голосе послышались стальные нотки. — Дело в том, что ваш дом очень удоб-но расположен. У вас же Первомайская, тридцать семь?

Я кивнул.— Первый этаж?Я снова кивнул.

— Всё правильно. Ваш дом — единственный, стоящий в глубине. Можно отследить подъезды, плюс спортплощадка, детская площадка, он это любит,

Илья КРИШТУЛ

338

в общем, по нашему мнению и мнению охраны, идеальный вариант. Запоми-найте: через неделю к вам, неожиданно для вас, для нас и для всей страны, в гости заедет президент. — Татаринов немного помолчал и продолжил: — Бу-дет проезжать мимо и заедет. Вы понимаете, какая это честь и, в тоже время, ответственность?

Я задумался. У меня вчера в гостях Марат был, одноклассник, вот это была ответственность, не знаю, правда, насчёт чести. Сто двадцать килограммов живого веса, постоянно норовящие упасть то на стол с напитками, то на ак-вариум с рыбками.

— А как я его узнаю, президента вашего? — наконец спросил я.— Во-первых, не только нашего, но и вашего тоже, — ответил Татаринов. —

А, во-вторых, вы что, не знаете в лицо президента страны? Телевизор у вас есть?

Телевизор у меня был, но работал как тумбочка, что-то с ним случилось лет пять назад, а мастера вызвать нет ни времени, ни желания, ни денег. Я так этому Татаринову и ответил, особенно упирая на отсутствие денег.

— Хорошо. Через час к вам заедут наши сотрудники, ожидайте. А я приеду вечером, побеседуем.

Через час у меня под окном припарковалась неприметная «Газель» с над-писью «Почта России», из неё вышли несколько человек и, не обращая внима-ния на домофон, зашли в подъезд. Я не стал дожидаться звонка, открыл дверь и сразу получил замечание.

— А вот дверь, Максим Александрович, сами больше не открывайте, — сказал стоящий первым усатый мужчина в очках и зашёл в квартиру. — С сегодняшнего дня у вас не личная и приватизированная жилплощадь, а, по-нимаешь, государственный объект. Теперь здравствуйте. Меня зовут Сергей Леопольдович, я ваш куратор на эти семь дней. И ещё насчёт двери. Вообще до визита президента к ней не подходите. Вы кого-то ждёте?

— Вас ждал, — честно ответил я.— Это приятно, нас, понимаешь, мало кто ждёт, — Сергей Леопольдович

хмыкнул и продолжил: — Познакомьтесь.Из моей комнаты вышла миловидная женщина с холодным взглядом и

улыбнулась. От её улыбки у меня в голове застучал ледоруб Троцкого, под окном проехал грузовик режиссёра Михоэлса, а про то, как она оказалась там, где я недавно в одиночестве спал, я решил вообще не думать.


339


— Татьяна Борисовна, — представилась женщина. — Сестра вашей жены.— Э… — сказал я, а заговорил опять Сергей Леопольдович:— Президент захочет попить чаю с плюшками, кто его будет угощать? Вы

умеете печь плюшки? А стол, понимаешь, накрыть? Тут же будет телевидение, первый канал, второй, журналисты… И что у вас с ванной? Вдруг он захочет руки помыть…

И Сергей Леопольдович пошёл в сторону ванной.— Я насчёт жены… — кинулся я вслед за куратором. — Я же вроде как…— Успокойтесь, Максим Александрович, — остановила меня новоявлен-

ная родственница. — Ваша жена появится через минуту и только на неделю, очень симпатичная девушка Лена. И давайте на ты, нам работать вместе. Я, кстати, приехала из Балашихи в гости к сестре. Работаю в страховой компа-нии, менеджер. А вот и Лена.

В квартиру действительно зашла симпатичная высокая блондинка, и я сразу решил пошутить по поводу отдачи супружеского долга. К счастью, по-шутить мне не дали.

— Майор ФСО Круглова, — командным голосом отчеканила блондинка, и ледоруб Троцкого снова застучал в моей голове, и где-то вдалеке заиграл ради-оприёмник барда Галича, а шутить расхотелось навсегда. — Прикомандирова-на к вам в качестве супруги. Показывай, муж, кухню. Осваиваться будем…

Остаток дня мы осваивались, а вечером, как и обещал, приехал Татаринов. С ним приехали рабочие, сразу приступившие к ремонту ванной, и почти новый телевизор. Татаринов осмотрел квартиру, поговорил наедине с мои-ми родственницами, с Сергеем Леопольдовичем и, видимо, остался доволен. Потом он подарил мне портрет президента в красивой рамке, и мы сели пить чай с плюшками. Плюшки были вкусны, чай сладок, но я не обратил на это никакого внимания. Я думал о телевизоре, о прекрасном плазменном теле-визоре в серебристом корпусе со встроенным ДВД, с диагональю…. Да это не важно, важно было другое: оставят ли его мне после визита? Ведь мой старый телевизор они уже вынесли на помойку. Или он на балансе ФСО, и они возят его по всем квартирам, которые посещает президент? А может, это вообще личный телевизор президента?

— О чём вы думаете, Максим Александрович? — вдруг спросил Татари-нов. — Вам не нравятся плюшки? Или вы не хотите помочь нам, а, значит, и своей Родине?

340

И вновь застучал в голове ледоруб Троцкого, и раскрылся отравленный зонтик болгарина Маркова. Я решил оставить вопрос о телевизоре на потом, откусил плюшку и ответил:

— Плюшки нравятся. Помочь хочу. Просто я подумал, что есть более до-стойные люди… Вот надо мной, Паша и Маша, он банкир, она домохозяйка, двое детей… Я у них взаймы часто беру…

— Второй этаж не подходит. Он там будет как мишень в тире. К тому же президент страны в гостях у банкира — это не очень правильно, ему ж взай-мы не нужно. А семья хорошая, мы знаем. Итак, президент приедет к вам ровно в десять утра и пробудет пятьдесят три минуты…

— У нас здесь по утрам пробки… — вставил я.— В это утро пробок не будет, — твёрдо сказал Татаринов. — Да, совсем за-

был, вам знакома гражданка Вережанская Виолетта Павловна, пятидесятого года рождения?

— Да, знакома…— Шла к вам, мы попросили этого не делать. Проживёте неделю без граж-

данки Вережанской, к тому же пятидесятого года рождения?— Проживу, конечно. Телевизор буду смотреть…Мой слабый намёк остался без внимания, и Татаринов, достав из портфеля

какие-то бумаги, продолжил:— Вот запись вашей непринуждённой беседы с президентом. Главное —

вам, как представителю творческой интеллигенции, нравится отношение президента к культуре, поэтому вы поддерживаете все его начинания в этой области. Вот список начинаний. Теперь жалобы. Их у вас одна: вы недоволь-ны ростом тарифов ЖКХ, он отвечает, что только что подписал указ… Ну, словом, как всегда отвечает. Вот текст жалобы. Дальше наша-ваша жена на-ливает чай, угощает президента плюшками, которые сама испекла, прези-дент пьёт, благодарит, встаёт, спрашивает, есть ли у вас какая-нибудь личная просьба к нему как к президенту страны. Тут важно: вы отвечаете, что есть. Потом излагаете эту вашу личную просьбу, вот, кстати, и её текст. Президент говорит, что он вас услышал, это такая специальная фраза для подчинённых, снова благодарит за плюшки и уезжает, а вы с чистой совестью приглашаете постаревшую ещё на неделю гражданку Вережанскую. Всё понятно?

— Понятно, — ответил я и взял отпечатанные листки с начинаниями, жало-бой, личной просьбой и непринуждённой беседой. — Это всё наизусть учить?


341


— Вы, Максим Александрович, сами как думаете? — спросил Татаринов с интонацией, от которой застучал, застучал в голове ледоруб Троцкого, а пе-ред глазами закачалась петля поэта Есенина.

Спалось мне в эту ночь плохо. Во-первых, жутко храпели на своих рас-кладушках моя жена майор ФСО Круглова и её сестра из Балашихи, чьё зва-ние я так и не узнал, а, во-вторых, два молчаливых мужика, дежурившие в прихожей, каждые полчаса заглядывали в комнату и обводили её тяжёлым взглядом. Проснувшись с ощущением лёгкой арестованности, я посмотрел на президента в красивой рамке, поздоровался с ним и вышел на кухню. Жена-майор уже приготовила завтрак, сестра жены мыла сковородку, два молчали-вых мужика в прихожей сдавали дежурство двум другим молчаливым мужи-кам, а за окном… За окном творилось необыкновенное. Свежевыкрашенным фасадом сиял дом напротив. Вокруг детской площадки за ночь выросли го-лубые ели, а на самой площадке дети с радостью катались на аттракционах, вывезенных, судя по всему, из Диснейленда. На спортплощадке играли в фут-бол вежливые ребята в костюмах-тройках и тёмных очках, переговариваясь между собой по рациям. Подтянутые, голубоглазые и светловолосые дворни-ки мыли шампунем только уложенный асфальт, а молодые мамы с пустыми колясками походили одновременно и на представительниц женской сборной России по самбо, и на участниц конкурса красоты. Редкие прохожие в плащах и шляпах совершенно не были похожи на прохожих и выглядели, если честно, как сотрудники ФСБ. Но я не стал об этом никому говорить и сел завтракать.

Через неделю, наконец, наступил день визита. В пять утра меня разбудила собачка спаниель, деловито обнюхивающая комнату, и её хозяин, делающий то же самое. С кухни доносился аромат свежевыпеченных плюшек и, дождавшись, когда человек с собакой обнюхают каждый сантиметр из моих жилых метров, я встал, дружески кивнул портрету и пошёл бриться-умываться, повторяя про себя давно выученный текст беседы с президентом. Потом я пил кофе, получая последние инструкции и наставления, надевал новый спортивный костюм и помогал прибывшим заранее телевизионщикам расставлять их аппаратуру, ко-торая, кстати, расцарапала мне весь линолеум. А ровно в девять часов пятьде-сят восемь минут моя квартира замерла, и во двор въехал кортеж президента.

Президент оказался приятным, улыбчивым и вполне свойским, извинился, что заехал без предупреждения, с удовольствием ел плюшки, много шутил про президента США, рассказал анекдот про борьбу с коррупцией, чем ужас-

342

но рассмешил мою жену-майора и её сестру, спросил у меня совета по пово-ду реформирования госструктур и внимательно выслушал жалобу на рост тарифов ЖКХ. Ответив точно по сценарию, что он только что подписал об этом указ, президент съел пятую плюшку, встал и спросил, глядя в глаза мне и одновременно в объективы всех телекамер:

— Ну а какая-нибудь личная просьба ко мне, как к… — Есть, — твёрдо ответил я, не дослушав президента, и ледоруб Троцкого

взбесился в моей голове, и в лицо уже летела струя цианистого калия нацио-налиста Бандеры. — Есть. Вы мне телевизор не оставите?

Проснулся я от непривычной тишины, но, к счастью, в своей кровати. Первое, что я увидел, был мой старый телевизор, стоящий на своём месте и выполняющий роль тумбочки. На нём лежало письмо-уведомление о повы-шении тарифов ЖКХ в два раза. Я вскочил и выбежал на кухню. Нет, никаких следов визита президента не было, даже крошек от плюшек, даже царапин на линолеуме от телевизионной аппаратуры, да и за окном… За окном всё было как всегда: на спортплощадке выгуливали своих собак соседи, гортанно пере-говаривались дворники-хлопкоробы, а на детской площадке, на качелях, по-ставленных ещё пленными немцами, сидела пара алкашей с бутылкой. «Как же так…» — подумал я, а вслух сказал:

— Как же так? Что ж это за власть такая, которая обманывает свой народ даже во сне? Власть подлецов во главе с президентом, который богатеет на бедах своего нищего народа! Указ о ЖКХ он подписал… Нет, только перево-рот, только революция спасёт эту страну от гибели! И если надо возглавить это революционное движение, то я…

В комнате раздался непонятный звук, как будто что-то упало-разбилось, и одновременно зазвонил дверной звонок. Я пошёл открывать, по дороге за-глянув в комнату, и… Холодная липкая струйка медленно потекла по спине, а ужас заставил закрыть глаза. На полу, в осколках от разбитого стекла, ле-жал подаренный Татариновым портрет президента в красивой рамке. В дверь продолжали звонить, и я уже знал, кто за ней стоит, сжимая в руках ледо-руб Троцкого. На ватных ногах я добрёл до двери, сказал последнее «прощай» своему отражению в зеркале, повернул ключ, зажмурился и прикрыл голову в ожидании удара. Но удара не последовало.

— Ты чего? — раздался голос Вережанской Виолетты Павловны, пятидеся-того года рождения, и я открыл глаза.


343


Действительно, это была Виолетта Павловна, удивлённо глядящая на меня, а у её ног стояла запечатанная коробка с плазменным телевизором со встро-енным ДВД.

— Опусти руки и занеси телевизор, — скомандовала Виолетта Павловна.— Откуда он у тебя? — слабо спросил я.— Государство подарило, на сорокапятилетие трудовой деятельности. Там,

на коробке, и наклейка специальная.Действительно, на коробке была яркая наклейка с надписью «В. П. Вере-

жанской в честь 45-летия трудовой деятельности на благо государства от это-го государства».

— У меня же два телевизора есть, этот решила тебе отдать, а то живёшь, как в пещере, ни одного сериала не видишь, — продолжала говорить Виолетта Павловна. — С тобой и обсудить скоро нечего будет…

И я занёс коробку в квартиру.Вечером мы лежали и смотрели «Новости». Показывали президента стра-

ны, который в каком-то городе зашёл в гости к простым людям и долго с ними беседовал, угощаясь плюшками. Простые люди, кстати, были очень по-хожи на моего куратора Сергея Леопольдовича и майора ФСО Круглову. Хотя, может, мне это лишь показалось…

— Всё-таки хороший у нас президент, и государство хорошее. Всё для на-рода делают: телевизоры дарят, плюшки едят… — пробормотала в полусне Виолетта Павловна. — Правда ведь?

Я вспомнил про яхты олигархов и про нищих пенсионеров, вспомнил про вымирающие деревни и про пятиэтажные коттеджи чиновников, про тари-фы ЖКХ и про зарплату начальника этого ЖКХ… Но стучал в моей голове ледоруб Троцкого, и так уютно бубнил со стены новый телевизор…

— Правда, — громко ответил я не только Виолетте Павловне и, посмотрев на портрет президента в красивой рамке, добавил: — Завтра надо стекло вста-вить. И рамку подороже купить, из красного дерева с золотым напылением.

Я очень надеюсь, что меня услышали, и я буду жить долго. По крайней мере, дольше, чем Троцкий. Мужья майоров ФСО должны жить долго и счастливо. Хотя бы в своих снах…

344

Дмитрий СИЛКАН — член Союза писа-телей и Союза журналистов России; секре-тарь Правления, член Комиссии по прозе, от-ветственный секретарь Комиссии по поэзии Московской городской организации Союза писателей России; член Правления Академии российской литературы; ответственный секре-тарь Клуба писателей метафизических реали-стов при ЦДЛ; автор и ведущий передачи «Ли-тературная гостиная» на радио «Русский мир».

«БЛАГОСЛОВЕННЫЙ»

Много званных, да мало избранных. (Матв. гл. 20, ст. 16)

…нет праведного ни одного;нет разумевающего; никто не ищет Бога; все совратились с пути, до одного негодны...(Римл. Гл. 3, ст. 10, 11, 12)

Пашеньку неизменно считали мутной личностью, да и вообще, «атеистом-нигилистом по жизни». Одна часть его немногочисленных знакомых уверя-ла, что он типичное тупое и озлобленно-самовлюблённое существо. Другая фракция, из оптимистов да энтузиастов налаживания межличностных ком-муникаций, клятвенно божилась на людях, что Павел, мол, просто педантич-но меланхоличный и к тому же донельзя застенчивый, даже до духовных да-ров, каким-де сейчас быть — ну сущий моветон!

Что до самого героя — так тот вообще старался не заниматься разно-го рода занудными рефлексиями. «Пустое!» — снисходительно хмыкал Пашенька, ощущая, как глубоко внутри рыхлого естества пафосно вылу-

Дмитрий СИЛКАН

345


пляется из сердечной коросты таинственный надмирный свет, озарявший склизкие чертоги осиянной требухи неистовой набожностью. А для могу-чего чувства собственной значимости, распирающего величием грудную клетку, этого было вполне достаточно! В урчащих витиеватыми доволь-ствами телесных недрах хоронилось от чужого глаза угрюмое религиозное дерзновение, решившее не проявлять себя до поры в грешный мир. И лишь изредка Тайна сия Неизреченная начинала — как бы исподволь, играючи да нехотя — генерировать многообещающие намёки на живительный про-цесс вечного очищения во имя спасения и поддержания в сохранности бес-смертной души.

…Первые ростки личной религиозности народились на свет ещё в раннем Пашкином отрочестве. Духовное обращение состоялось столь внезапно и то-тально, что ошпаренная дармовой благодатью душа ещё долго съёживалась, страшась открыто взглянуть в разверзшиеся духовные бездны...

Впрочем, начиналось всё более чем прозаически: посредством банальной метеорологической неожиданности! Дождь грянул без всякого оповещения, с отсутствием на то хоть сколько-нибудь достойного основания. Откуда-то из закоулков безобидно-белёсых небес вдруг стал навязчиво погромыхивать гром. Словно из запредельного Небытия налетели хлёсткие порывы ветра, наотмашь стегающие отдельными звонкими каплями — предвестниками будущего ливня... В груди закопошился жутковатый комочек неясных пред-чувствий, и, особо не раздумывая, пришлось добежать до ближайшего «чего-нибудь с крышей», попавшегося на пути.

Позднее, при попытках глубокомысленных раздумий, Паше всегда ви-делось преисполненным особой да несказанной Божьей Милости то об-стоятельство, что случайным убежищем от стихии небесной стала именно крошечная церквушка, робко приютившаяся между несколькими разлапи-стыми многоэтажками, раскинувшимися на городском пленере призывной буквой «П».

«Пэ» — это «Павел» значит! Не иначе как — многомудрый знак свыше яв-лен был! А «три Пэ» — так вообще!» — не раз и не два рассуждал затем наш герой, чувствуя особую распирающую радость от статусности инобытийного символизма.

346

(Хотя, справедливости ради, следует отметить, что в тот знаменательный момент он как-то и не особо прочувствовал накатывающую торжественность грядущего действа. «Да молодой ещё был, неопытный в делах-то духовных! И потом: любая Благодать — она исподтишка даётся, внезапно, без упреж-дения — но зато сразу прямиком в лоб! Чтобы особо и раздумывать было не-когда!» — оправдывался затем всякий раз перед собой Пашенька.) Ну а в тот судьбоносный час, притворив за собой покосившуюся кованую дверь, Паша уныло наблюдал в оставшуюся щель блудливую неприкрытость буйства гул-кого летнего ливня...

«Не на то смотришь! Природный катаклизм — суть субстанция мёрт-вая и безмозглая. Только такие же мёртвые и безмозглые им восторгаются. А вот к Богу животворящему и Всепремудрому — спиною, шельмец, поворо-тился. Задницей немытой, можно сказать!» — раздалось вдруг скрипуче-на-зидательное увещевание откуда-то из-за спины. Паша криво дёрнулся, будто его застали за чем-то таким постыдным, и поворотился. На коленях у лавки скукожился в полуприседе подозрительного вида старикан, немытый весь какой-то, в стоптанных сандалетах, да ещё и с палкой в руках!

«Да не пужайся уж так! Успеешь ещё страху поиметь в жизни-то своей», — словно пробуравил насторожившего отрока своими незрячими бельмами.

Павел как-то всегда с подозрением относился к сирым да убогим. Мать всегда пугала: будешь, мол, играть со спичками — выгорят глаза на по-жаре, ослепнешь и на хрен никому не нужен будешь! Поэтому-то, зави-дев слепого мужика с белой тросточкой, что жил в соседнем доме, сразу отводил глаза… и боязливо переходил на другую сторону улицы. В этот момент в голове обычно вертелась боязливая мысль: «А вдруг эта напасть заразна?»

«А я вот хоть и слепой, да похлеще остальных могу узреть многое в греш-ной юдоли», — продолжал старец, склонив вдруг голову вбок и словно обра-щаясь к чему-то незримому в левом углу. Затем, резко развернувшись к ото-ропевшему Пашке, прогнусавил с ласковой доверительностью: «А тебя здесь давно уже заждались. Ещё какое-то время — и потерял бы себя безвозвратно. Нету боле сил Господствам и Престолам удерживать в теле сем неразумном ниспосланное в Дар Великий. Ежели не испросишь прямо сейчас места в Жизни


347


Вечной — то закроется Сиятельная вакансия навсегда. Пронесётся Духовная стезя мимо — и настанет неминуемая Тьма в ревущей демонами Бездне, где сгинешь в тоске предвечной, дремучей, неумолимой!»

...Слова незнакомца звучали как-то уж совсем непонятно, но сквозило в его гортанном скрежетании нечто такое, от чего всё внутри содрогалось и съё-живалось.

«Ну, а чё надо делать-то?» — неуверенно промямлил Павлик.«К образу! К образу прииде, да склонись в изнеможении!» — взревел старик

и задёргался в конвульсиях. Зрелище было явно не для слабонервных: незва-ный проповедник хрипел что-то невнятное и испускал из беззубого рта зеле-новатую пену с пузырями.

Паша вздрогнул и в испуге припустился трусцой по церкви. «Образ... Об-раз...» — назойливо вертелось в голове, пока кружил бессвязными кругами между закопчённых стен. «Ну, и где ж этот образ-то взять? Куда он подевал-ся, мать его!» — в отчаянии чертыхался Павел.

Внезапно услужливо-хваткие руки больно сдавили его за плечи и, что есть силы, грубо швырнули к висевшей на стене фольклорно-лубочной картинке в помпезной золотой раме. Запомнилось, что намалёван был какой-то окровав-ленный худой мужик с понурым взглядом, одетый почти в такие же лохмо-тья, как и у калечного церковного старичка. «Родственник он ему что ли?» — мелькнула странная догадка…

«Взывай к Отцу смирения, неразумный! Взыскуй, пока возможность любезно предоставляют! «Терновый венец» твой Образ называется. Хватай, пока дают — да тащи что есть мочи в захламленные чертоги своего неразумного сердца! Чуден, чуден Господь, коли таким, как ты, Благодать неизреченную посылает... По мне так следовало тебя, скудоумного, к образу «Поцелуй Иуды» предначертать!» — раздался за спиной гневливый глас пришедшего в себя старца.

Паша с недоумением поднял глаза на старательно выписанное, но закоп-чённое от ветхости полотно и... словно подавился влетающими эманациями пугающей запредельщины. В груди что-то сильно сдавилось, запузырилось… А дальше произошло и вовсе что-то несусветное...

Во всяком случае, в воспоминаниях не сохранилось никаких слов — одни лишь отрывистые, хаотично шатающиеся по мозговым полушариям эмоции.

348

Внезапно вспыхнули пунцовым жаром щёки, надрывно застучали виски, в горле запрыгал удушающий комок... Где-то в глубине груди словно бы разо-рвалась новогодняя хлопушка, и обжигающие жалящие конфетти заискри-лись по всему телу...

«Господи, Бог мой единоутробный...» — простонал Паша неведомо откуда возникшую в голове фразу и обессилено добавил, пытаясь на излёте сил за-щититься от накатывающего наваждения: «а какого чёрта тут…» Но мысль закончить не успел, но, словно подкошенный, рухнул на колени.

«Кайся, касатик! Возопий сердцевиной нутра: мол, грешен, Господи, грешен! Мол, больше не буду втихую да задарма жизнь просерать!» — словно бы из ту-мана всплыл знакомый голос Старика-покаянца. Но на этот раз тон вещаемо-го назидания превратился из обличающего — в помпезно-торжествующий, под стать парадности свершающегося таинства.

«У-у-у, бли-иин! Грешен, Господи... Господи, грешен...» — затараторил в ис-ступлении Пашенька подсказанную скороговорку, и обильно народившиеся слёзины засуетились по щекам. И словно бы куда провалился, в жуть несус-ветную — где подкидывало и переворачивало жгучей иступлённой волной, обдавало нестерпимым жаром и разящим студёным холодом.

Когда же вдруг вырвался от цепких объятий накатившей доселе неве-домой Благодати, то обнаружил прямо перед собой склонившийся тря-сущийся затылок с засаленными седыми прядями. Столь нежданно про-явившийся наставник-в-покаянии глухо стонал и непрерывно бормотал с капризной укоризной: «Помазанник ты, никчёмный мир тебя задери! Потому как крещёный милостию горнею и благостию неизреченнай. А на хрена тебе это, упырю? Бог Животворящий был даден, да только не за-держится Он в тебе надолго! Бо как расплескашь Его, растранжиришь в тщете мирской, суетной...

Ну, Господь, и на черта такие роскошные подарища скудоумным? А я вот, смиренный, до праведности и святости аж до дрожи охочий, окрещён был ба-тюшкой, который вскорости расстрижен был. За грехи плотские да содом-ские... И водку, шельмец, бухал: как открылось — так, что аж задница тре-щала! А мне, рабу Божьему, по смиренномудрию да целомудрию своему — разве то ведомо было? Э-эх! А теперь всю жизнь свою никчёмную пытаюсь стя-жать то, что тебе, лоботрясу, задарма на голову вывалилось!»


349


...Окончательно придя в себя, Пашенька вдруг с ужасом обнаружил, что «в сем грешном мире», кроме обильно размазанных по лицу слёз и соплей, также конфузно наличествуют и обмоченные в бессознательно-сумеречном состоянии штаны.

«Да пошли вы все, с такими-то приколами!» — в сердцах крикнул Новооб-ращённый и стремглав выскочил под не успевший ещё подустать сумасшед-ший июльский ливень...

Пока бежал до дома, мощные потоки живительной небесной влаги смыли следы собственных, так некстати приключившихся, испражнений. Так что на родимый порог влетел хоть и запыхавшийся да негодующий, но зато вполне «респектабельно» мокрый.

«Мать, это что ещё за фигня: так я крещёный что ли?!» — раздался воз-мущённый рёв, в котором чувствовались и жгучая обида за подобную подста-ву, и разочарование в «научном атеизме и пролетарском интернационализме», и боль утраты смиренной духовной невинности. Родительница удивилась, даже сначала не на шутку перепужалась. Но затем нехотя созналась, что, мол, «был грешок — окрестила дитё в беспамятном младенчестве». Причём втайне от всех, так как была тогда «освобождённым» образцовым комсоргом ткац-кой фабрики.

«Страшно было крестить, жуть просто! Ну, подумай: если бы узнали в парткоме — то обратно бы за станки вонючие, жужжащие поставили», — с виноватой улыбкой оправдывалась мать. — «Ведь хилый ты был очень... Бо-лел всё время... На ладан дышал… Один раз в реанимации еле откачали... А доктор наш детский, участковый — на голову больной был. Только всё за за-дницу меня ухватить норовил, да намёки делал пошлые: мол, что тебе этот болезный выродок — давай я тебе нового забабахаю. Ой, да что говорить — не на кого надеяться! А так хотелось помощи, ну хоть какой-нибудь! Тут вот соседка-пьяница и насоветовала, что, мол, у них под Владимиром батюшку в сельский приход прислали — так тот прямо чудеса с паствой своей творит. От всего исцеляет: руки страдальцу на голову положит, пробубнит чего-то там на своём, на древне-певучем — и всего делов!»

…В процессе покаяния прародительницы выяснилось, что умело-чудодей-ственные ручки свои талантливый Служитель культа накладывал не всем. Но

350

прикладывался исключительно лишь на крещёные головы... Все остальные, некрещёные или партейные, мол, «сами пусть выкручиваются, как знают». А так как лечиться хотелось всем и на любых условиях, то креститься повади-лись все страждующие и жаждующие, целыми микрорайонами.

«Прикинула, что всё одно: не так уж и дорого обойдётся, тем более что за само крещение-лечение батюшка денег не брал из принципу! Взя-ла вот три дня за свой счёт да и съездила к нему», — поведала мама-ша, с умилением вспоминаю былое. — «Ладно ни копейки не взял... Но ещё и накормил задарма, ночлег в сенях определил на раскладушке. А ещё ведь и от бутылки хорошего коньяку наотрез отказался — ну, святой человек, что и говорить! А на прощание всё ораторствовал заливисто, в небо пальцем тыкал да велел каждый год в гости наезжать. Мол, от-вечает теперь за тебя... Лично перед Богом самим... Адрес записал мой, с паспортными данными. Да только вскорости его в Туркменистан услали, в забытую богами епархию. Правда, и оттуда мне письмишко прислал, с адресом. «Привезите, мол, чадо моё духовное. Окормлю я его!» Да только после того батюшка тот и вовсе сгинул... Ни слуху, ни духу... Злые языки говорили, что «пошёл по расстрельной статье», за религиозную пропа-ганду и мистическую агитацию!»

...На следующий день воодушевлённый Пашенька снова заявился в храм. На этот раз — уже с твёрдым выстраданным намерением «приобщиться по-серьёзному: ну, крестик там купить, книжулек всяких, да и всё такое... Да вот только незадача — церковная лавка оказалась закрыта...

«Деньги пошла менять давеча... Обожди малость, если даст Бог, то на-дысь ещё и назад вернётся, ведь все под бдительным божьим оком ходим!» — доверительно, на церковнославянский распевный манер увещевала под-вернувшаяся богомольная старушка. Павел внимательно и придирчиво обследовал каждый закоулок сумрачного храма. Но косматого слепца что-то нигде видно не было...

«Наверное, нерабочий день у него, расслабляется, отдыхает где-нить, — мелькнуло в голове. — Да оно, может, и к лучшему! А то резвый он что-то больно. Того и гляди — с ним и грыжу от молитвы надорвёшь. С непривычки-то! Я уж лучше сам как-нибудь...»


351


Побродив ещё немного по местам своего вчерашнего паломничества, Па-шенька почувствовал себя как-то неуютно. Гулкая серая плитка на полу от-давала могильным холодом, свечной полумрак неприятно давил на глаза, а приторно-едкий запах ладана вызывал приступы тошноты...

«Да ладно, успеется! Никуда вся эта витиеватая трихомудия от меня не денется», — пробилась ленивая мысль, и «удачливо вновь посвящённый» не-хотя побрёл к выходу.

...Однако с того самого дня где-то под ложечкой стало ощущаться странное, но величественное Незримое Присутствие Неведомого. Первое время Павел с восторгом и гордым упоением по сто раз на дню жеманно переспрашивал: «Это ты тама, Господи?» И с чувством окрылённого довольства наслаждался бесчисленными утвердительными ответами.

Хотя довольно скоро Паша уже порядком подустал от столь назойливых про-явлений «небесных ухаживаний» и лишь вяло цедил сквозь зубы: «А-а-а, опя-ять ты-ы... Ну, чего хотел-то?» Хотя вопрос был картинно-риторическим, исключи-тельно для самолюбования миру явленный. Ведь «хотели» от него почти всегда одного и того же: молитвенного лицезрения, «благостного ощущения», истового алкания и пристального самоуглубления в незримые душевные чертоги.

«Да, блин — так не годится, опять хрень какая! — недовольно бормотал про себя «взыскующий даров». — Хватит докучать уже разными глупостя-ми... Сам себя вот лицезрей, если больше заняться нечем. А мне — что тол-ку на тебя зазря пялиться? И какой смысл в душе ковыряться? Хорошего всё равно ведь не накопаешь. Так, муть всякая… Чужая душа — и то потёмки. А своя-то — так и вовсе... Эхма! Тьма непролазная!»

Мать, конечно, сильно пужалась поначалу: дитё же всё не ест, не спит как подобается — а лишь нервно дискутирует где-то в углу, причём само с собой. Несколько раз хотела даже вызвать психушку-неотложку. Но вскоре тихо сми-рилась: ну, раз, мол, выкрестила на свою голову, то чего теперь жаловаться?

...Но где-то через год с небольшим сие тягомотное докучалово отпустило, наконец, исстрадавшегося Пашку. Но только после того, как состоялось ещё одно «посвящение».

Правда, на этот раз «храм» был несколько другой конструкции, с иными декорациями. Хотя тоже довольно экзотического антуража: заплесневелый

352

подвал, разбросанная старая рухлядь, высохшие мумифицированные кры-сы, ржавые и мерно протекающие трубы. И как эпицентр, своеобразный ал-тарь — грязный полосатый матрас с торчащими во все стороны кусками вы-щипанной серой ваты.

Пашеньку прихватили зачем-то с собой десятиклассники. Может, как про-явление шефской помощи младшим классам. А может, и по неизреченному промыслу свыше (или «сниже» — кто уже сейчас разберёт?).

Его очередь была последней, седьмой, как у самого младшего. Девицу эту он несколько раз уже видел около школы, но даже не знал, как зовут сию «принцессу» и откуда такое сокровище на свет божий вылезло.

Для Павла вся волнующе-трепетная процедура свершалась в первый раз, но, жутко нервничая, он усиленно пытался напустить на себя вид «опытного, да стрелянного — при всех делах там!» Небрежно стоял, опёршись плечом о пыльную стенку и держа руки в карманах, судорожно насвистывал бодрый мотивчик, пытаясь загипнотизировать оторопевшим взглядом серый в гряз-ных подтёках потолок. Его так и подмывало понаблюдать за «творящимися внизу безобразиями». Но, во-первых, как-то боязно было. А во-вторых, уж больно не хотелось выглядеть желторотым новичком! Хотя, судя по раздаю-щимся странным звукам, на таинственном матрасе происходило что-то очень стремительное и крайне мистическое, явно — «не от мира сего»!

Когда же, наконец, дождался законной очереди и торжественно водрузил-ся на распятой вожделением тёплой девичьей плоти, то последняя была уже изрядно измочаленной, мокрой и липкой... Счастливая обладательница «все-го этого дела» прерывисто дышала, время от времени натужно сморкалась в платочек с заботливо вышитыми цветочками и томным простуженным голо-сом подгоняла: «Ну, живей давай!.. Чего там телишься?»

Павел долго примерялся, расшаркивался, деловито сопел да возился с за-стёжками брючного ремня. Чуть не упал, стягивая носки, долго не мог опре-делиться, кому бы на время доверить нервно стянутые семейные трусы (по-этому несколько раз складывал-перекладывал их в руках, а затем нервно бросил под ноги).

…Видя такую неповоротливость и тормознутость, старшие товарищи по мистериальному подростковому сексу буквально под руки водрузили его


353


на начинающую уже нетерпеливо поругиваться матом потно-изнеженную плоть. Не зная, с чего начать, Павел нервно заелозил на объекте своего Перво-го высокого чувства, мучительно вспоминая по «взрослым» анекдотам по-рядок необходимых действий. При этом почувствовал, что ниже пояса весь измазался каким-то вязким тёплым клеем — зримым воплощением нервных «любовей» своих более опытных предшественников.

Спустя полминуты что-то робко закопошилось внизу живота и почти сра-зу «это что-то» заволокло странной мерно покалывающей сыростью. Ника-ких других ожидаемых эффектов — увы! — не последовало...

Конечно, чувство собственного нерастраченного достоинства с возму-щением уговаривало не сдаваться. Поэтому-то и старался он ещё довольно долго: злился, недовольно дрыгал левой ногой, время от времени извергал не-приличные эвфемизмы из школьно-народного фольклора. Но почему-то всё никак не мог ни достойно начать, ни тем более — благородно закончить впо-пыхах инициированный процесс…

«Ну, ты там! Заколебал уже... — просочился снизу вяло-недовольный го-лос. — Давай, разродись скорее! А то ведь устала ждать уже!»

Казалось, в этом стыдливом конфузе пронеслась целая вечность! Пока, на-конец, под беззлобно-снисходительный хохот вновь испечённого бойца сексу-ального фронта бесцеремонно не спихнули прямо на грязный бетонный пол.

На этом Великое Земное Посвящение закончилось, оставив от себя лишь щемящее чувство Вечного Пробуждения невостребованного семени, что осталось клубиться и клокотать в поисках благородного выхода в свет...

...Больше, пожалуй, из всей юности так ничего и не запомнилось. Да и даль-ше — лишь какие-то бесформенные блики. Как в ядовитом тумане: экзамены, институт, диплом... Опять институт, но на этот раз — проектный, секретно-оборонный.

«Бронь» от армии, размашисто выписанная, как незаменимому работнику военно-промышленного комплекса. Затем отчаянные попытки её сохранить и «откосить» от пугающей таинственными тяготами строевой службы... По-добострастное расшаркивание перед начальством и предупредительно-веж-ливое подхихикивание поднадоевшим анекдотам...

354

Где-то незадолго уже до окончания призывного возраста — подвернувша-яся по случаю прыщавая толстушка из соседнего отдела. С бородавками на ушах, необъятной задницей и неуёмным чувством юмора. Странное праздно-вание Нового года вдвоём — в алкогольном угаре и равномерно размазанном по стенам прихожей салате оливье... Дальше — демонстративно-увещеватель-ные слёзы: «Я вся беременная теперь от тебя, козёл!» (вкупе с гневно-влия-тельными родителями так некстати подвернувшейся новоиспечённой Подруги жизни). Вызовы в различные высокие кабинеты, угрозы «снять к чертям соба-чим бронь» и заслать в армию — «к белым медведям, в стройбат на берег моря Лаптевых». Сумбурно-водочная свадьба. Выковыривание из обёрточной бума-ги аляпистых чайных сервизов поутру — после брачной ночи, проведённой в полной отключке. Рождение первенца... Через пару лет — ещё и «вторвенца».

И масса каких-то мелких неопределённостей и бытовых неурядиц, заполо-няющих отпущенное время жизни бессмысленными суетными заковырками.

...Самое обидное, что у Павла Владимировича за всё время образцового среднестатистического брака так никогда и не получалось внятно, в деталях, вспомнить сакральный процесс супружеского соития. Ведь всё это «грузное великолепие» происходило не иначе, как после принятия изрядной дозы го-рячительного. Может быть, именно поэтому всё никак не удавалось отсле-дить и запомнить собственно сам процесс эякуляции. Ведь обычно провали-вание в хмельной сонный ступор происходило гораздо раньше.

«Супружеские обязанности» вязли в беспросветной житейской обыденно-сти и как-то незаметно скукоживались и высыхали, едва начавшись. А чаще не происходило совсем ничего: алкогольный дурман заботливо выстилал со-бой унылую семейную реальность… И робкие мечты о счастливой интимной жизни обиженно расползались по одиноким норкам Небытия…

В трезвом же состоянии Паша так и остался пугливым мальчуганом и продолжал «нервно насвистывать в потолок». Для него было как-то совсем немыслимо и дико — в здравом уме и ясном сознании начинать домогаться чего-либо от пугающего своей запредельной таинственностью женского тела.

…Как праздник для одичавшей души — временами накатывали сладостные сновидения... Грезился ослепительно яркий Божий Храм. И в нём, весь уку-


355


танный клубящимися кучевыми облаками, Павел Владимирович наконец-то осуществлял давнишнюю потаённую мечту: восторженно покупал сияющий нательный крест из благородного металла (под победные фанфары Ангелов, усердно дующих в Небесные трубы).

А грозный слепой старик из давних и уже порядком размытых детских воспоминаний торжественно затягивал потуже тот лучезарный крестик на шее триумфатора.

Обычно слепец выглядел как персонаж светской тусовки: в тёмных очках с золочением, при дорогих швейцарских часах и виснущих на шее губастых нимфетках с декольте во всю силиконовую попу.

Вокруг толпились какие-то восхищённые зрители во фраках, а также грозные громилы-охранники с рациями. Первые — яростно аплодировали и нервно выкрикивали здравицы, а вторые профессионально озирались по сторонам и брутально перебрасывались между собой короткими междоме-тиями...

Паша млел, довольно поглаживал лоснящийся на груди религиозный атрибут и раскланивался в гордом смущении. Море цветов, крики «браво», вспышки фотокамер, восхищённые взоры светских тусовщиц... Ну, прямо какое-то вручение Пулитцеровской премии в номинации «Выдающиеся Не-бесные заслуги на земном поприще!»

Но самое странное — сон был до обидного однообразным. Безо всяких там свободных вариаций. Один и тот же сюжет в привычном до тошноты антура-же повторялся в дежурных ночных грёзах бесчисленное количество раз. Хотя и кончался, уже традиционно, приятной истомой в коленных суставах и вя-лой ночной поллюцией.

...Хотя временами свершалось и Волшебство. Длинными одинокими но-чами накатывал и всецело завладевал сознанием ещё один сон: неприлично эротичный и потому — неистово желанный. Этот заявлялся не чаще, чем раз в год, и снился каждый раз по-разному... Вонючий подвал из шалопайско-го детства претерпевал странные метаморфозы и от ночи к ночи всегда пре-вращался во что-то новое, таинственное и манящее. Вырастали экзотические пальмы со свешивающими с них пахучими лианами, густо залепленными орхидеями. Воздвигались мучнистые баобабы — с лениво оплетающими их

356

ствол гигантскими удавами. Откуда-то накатывали диковинно мерцающие оранжевые волны прибоя, обволакивающие бархатистыми переливами и торжественно несущие в лучезарную даль — к месту действия очередного са-крального акта...

Это мог быть забытый богом снежный утёс под одичавшим полярными звёздами. Или затерянная в дебрях джунглей пещера: с рубиновыми стенами да причудливо свисающими алмазными сталактитами. Или вообще — пол-ностью фантастическое пространство, наполненное вибрирующими и пе-чально позванивающими серебряными нитями, в которых сновали обжига-ющие молнии и неопознанные астральные сущности.

Иногда интерьер Ночной Мистерии был более изыскан. Например, жерт-венный храм Майя времён первых конкистадоров. Или заброшенная хораль-ная синагога эпохи свирепствования Испанской инквизиции. Или чердак первого Конгресса США — в ночь перед подписанием Декларации независи-мости. Неизменными, словно бы варварски вырванными из контекста каж-дый раз по-новому самотворящейся Вселенной оставались только полосатый ободранный матрас с грязными пятнами да малолетняя шалава, лица кото-рой Павел за давностью лет даже уже и не помнил.

…Впрочем, всё это было и не особенно важно... Красочные картинки про-носились в стремительном темпе, неизбежно приближая к Предначертан-ному финалу. Ведь каждый раз кульминацией чудесного сна становился Его Величество Процесс Семяизвержения — превращавшийся в какую-то воистину глобальную Вселенскую манифестацию ликующих бесплотных сущностей. Расплывчато-неясная женская плоть распластывалась ковровой дорожкой под ногами, размазывалась ровным масляным слоем по интерье-ру, размывалась в бесформенном мираже, стремительно пикировала вверх, расслаивалась на частицы и вновь собиралась в некотором отдалении. А во-одушевлённое Извечным азартом Семя взбрызгивалось под разными углами, различными порциями и консистенциями. Но всегда — не меньше дюжины раз за сон...

Фонтан жизнетворящей жидкости превращался в неистовый неиссякае-мый гейзер, упруго заполонявший собой сначала тесное пространство под-вального мирка, затем — выплёскивающийся наружу и затопляющий собой


357


странные очертания инопланетных стран и материков, и, наконец — разры-вающий глобальную структуру пространства и рвущийся ревущей бездной за пределы видимой вселенной...

Беспутная «Первая любовь», с неизвестным именем и начисто стёршимся из памяти образом, пыталась схорониться от подобного гибельного напора змейкой под матрас, удрать пугливой обезьянкой вверх по лианам, прошмыг-нуть мышкой в трещины пола, ускользнуть крохотный рыбкой в невесть от-куда появляющийся водопад. Но уверенный в собственном высочайшем предназначении Павел-самец каждый раз надменно настигал беглянку, по-отечески снисходительно пенял на «несознательность» и... величественно оплодотворял её с назидательной важностью!

...Хотя, за пределами ночи — в привычной обыденной жизни — он так и не купил себе крестика. Да и не имел связей с женщинами на трезвую голову. Жена — так вообще воспринималась как некая назойливая, но непреложная данность — как капризная погода или неумолимое облысение. Эротического энтузиазма «дражайшая половина» давно уже не вызывала, хотя и бросать, в общем-то, Подругу Жизни было вроде как жалко. Ведь вне унылых супруже-ских уз Павел Владимирович просто уже и не представлял столь привычного и размеренного житейского быта.

Дети ни на йоту не были похожи на перманентно недоумевающего по этому по-воду Пашеньку и, сколько их помнил, были заняты чем-то сугубо своим. А посему и воспринимались лишь как непреложный атрибут социальной активности.

Иногда, ещё когда играться в весомый отцовский статус не надоело до ко-лик, приходилось уныло теребить в руках школьные дневники нерадивых на-следников. Поднимать палец к небу и, чеканя слог, размеренно вещать о вы-сокой духовной цели и великом человеческом предназначении. Неловкость, возникающая обычно в такие моменты, была сродни досадному отсутствию семяизвержения.

…Так и не поддавшись заботливо-назидательному отцовскому воспитанию, отпрыски выросли и ушли, кто куда... Жена ссутулилась, обмякла, поизно-силась и не вызывала позывов на интимную близость даже после нещадной дозы привычного алкоголя.

358

Во время трансляции кубковых футбольных матчей или визгливых теле-дебатов о политической ситуации в стране — стало по-партизански прихва-тывать сердце. Щемилось, сдавливалось — словно бы требуя для себя чего-то неясного. Геморрой, гастрит, простатит и прочие подобные «радости жизни» осаждали назойливой балаганной кампанией.

С каждым днём всё настойчивее свербила мысль о покупке нательного креста... Да и вообще: «Приобщиться, наконец, всяко-разным духовным да-рам, чтобы как у порядочных людей — основательно и по-крупному!»

Но всегда находились другие, не менее важные дела. То пришлось зани-маться перманентно-нескончаемым ремонтом дачи. Потом её усердно пытал-ся продать, чтобы подсобить детям с деньгами. Дальше понадобились зубные протезы... Потом лечился у проктолога... Съездил позагорать да помочиться в море на Кипр... Переклеил обои в прихожей… Вступил в Союз потребителей средств связи… Сводил внука в зоопарк… Чувствуя приближение заветного «возраста дожития», загодя подписался на еженедельный журнал «Пенсио-нер». Да мало ли забот!

Хотя однажды, одутловатый и уставший от семейных забот, Пашенька всё же заглянул в попавшийся под горячую руку Божий Храм. Деловито осмотрел предлагаемый ассортимент товаров «духовного назначения», со знанием дела приценился и даже повертел парочку приглянувшихся экс-понатов артритными пальцами... Но дешёвые крестики показались ему слишком «несерьёзными», а на дорогой, из золота, просто было жалко та-ких денег.

«Да ладно. В другой раз. Успеется!» — успокоил себя «взыскующий даров» и с сознанием выполненного долга чинно удалился восвояси.

* * *

…В то примечательное утро он проснулся не по обыкновению поздно. Было как-то непривычно тихо и складно на душе.

«Э-э-эх! Душа божья, благодатная... Намучилась, грешная, пора и честь знать!» — протяжно пронеслась в пустынных просторах мозга непонятно откуда залетевшая мысль. На какое-то время охватила странная одуряющая оторопь.


359


«Живей! Теперь — к Богу! А то заждался, нет сил уже Ему больше терпеть», — зазвенел занудный побудительный посыл, обречённо трепыхавшийся где-то в области шейных позвонков. Наскоро набросив одежду и даже не став по обык-новению завтракать, Павел Владимирович заспешил вон из дома.

«Храм, храм… В храм Божий бежать нужно!» — настойчиво стучал в ви-сках неведомый голос. К удивлению, ближайшее культовое сооружение ока-залось буквально в соседнем дворе.

Вообще-то ещё с детства Паша помнил это сероватое строение как ко-тельную. Правда, с вычурными «васнецовскими» окошками и неестественно округлой крышей. Теперь же вдруг здесь объявился восстановленный, гото-вый к повседневному бытовому употреблению аккуратный соборчик. («Когда только успели?» — мелькнуло в голове.)

Время, однако, было «неслужебное», а посему на массивной, окованной хромированной нержавейкой двери сурово завис внушительных размеров амбарный замок.

Захотелось было разочарованно развернуться, очередной раз отложив визит к Богу «как-нибудь на потом». Но странно-пронзительное чувство в области пустого желудка вдруг неумолимо потянуло вглубь благодат-ного строения...

Замок неожиданно легко поддался, и дверь, протяжно охнув, приотвори-лась. Внутри, средь муторного полумрака, прорисовался из небытия лишь усатый сторож, восседавший на разбитой табуретке. Скорбно уставившись куда-то в пространство за алтарём, он напоминал уставшего от вечных во-просов египетского сфинкса, мечтающего о сытых пенсионных радостях.

«А где батюшка-то? Покаяться желаю — если было, конечно, чего... Да и крест животворящий вот хочу себе сторговать», — бойко начал Пашенька, но обмякший от бесплотных размышлений страж лишь странно взглянул сквозь него и с усталым вздохом понуро закатил глаза.

…В этот момент от стены отделился чёрный силуэт священника. С камен-ным лицом тот подошёл к пришедшему за обращением и, не глядя в глаза, тихо спросил: «А чего теперь здесь-то ожидаете?» От неожиданности Па-шенька громко икнул и начал, запинаясь и озираясь на расписанные об-разами стены, бормотать что-то несвязное: «Да вот... Благодать вроде как

360

имею. Регулярно... В различных консистенциях. От первородного крещения. Маменькинова. Царство ей небесное... Пришёл причаститься Святых Даров. Потому как алкаю. Хочу дух стяжать. И всё такое... Отмолить там, если чего за мной ещё числится... А ожидаю чего? Ну — так, как по Писаниям: чаю! В смысле — чаю воскресения мертвых и жизни будущего века, аминь... И вроде того...»

Батюшка понимающе покачал головой и жестом пригласил следовать за собой. Подойдя к Царским Вратам иконостаса, он рывком распахнул золочё-ные дверцы и невесело произнёс:

«Не этого ли чаете? Ведь всё остальное теперь для вас закрыто до скон-чания Вечности! И лишь если только по милости Неизреченной откроется!»

У Павла Владимировича перехватило дыхание. За створками растекался во все стороны лишь чёрный, пугающий леденящей бездушностью космос. С мерцающими крапинками тусклых звёзд.

«Слушайте и внимайте. К особому этапу своего бытия вы подошли, лю-безный, — неторопливо начал Служитель. — Теперь всё пространство вокруг вас наждачной бумагой обернётся. Истончаться начнёте, с каждым движени-ем. Слой за слоем сходить начнёт — пока не выйдете полностью из себя вон. И чем тоньше будете становиться — тем меньше страха останется. Ведь себя-то уже как «самого себя» ощущать не будете.

Ада можете не бояться — кто же для таких странных сущностей устраивать-то его будет? Чертям да бесам то без надобности — им со-товарищей по скорби их вселенско-бунтарской подавай! А вы, пардон, себе-то не интересны! А для них, для дьяволов суетных, и вовсе смертельно скучны будете. Им тоски безвременной и без вашей суетной обыденности хватает!»

Слова нежданно напросившегося на заумные увещевания культового гида звучали как-то странно, отдавая давящей укоризной: «Ну, а Рай... Так это во-обще вещь изысканно-тонкая, в людском понимании — иносказательная! Да в силу инаковости Высшего Промысла, для вашего куцего понимания вроде как и не существующая вовсе... Хотя никто там ворот не запирает и не охра-няет. И пропускной режим не налаживает. Хотя сами-то Врата Эдемские и вполне себе наличествуют. Нашёл — открывай, открыл — входи, вошёл — иди дальше, идёшь — не останавливайся!»


361


…Пашенька вдруг почувствовал, что волны чужого голоса уносят его куда-то очень далеко, за призрачную грань видимого бытия. Туда, где все слова теряют свой первоначальный смысл, застывая бесформенными каменными монолитами в бездушной, безжизненной Вселенной. Лишённой чувственно-го наполнения и осознанного осмысливания.

А незнакомец в рясе всё продолжал угрюмо наговаривать свою тягучую проповедь: «А само Царствие Небесное — на Восхищении и Удивлении Боже-ском зиждется. Но вас ведь уже ничем не пробрать, ничего нового не покажешь. Просто не увидите ничего — вот и всё! Сами захотите «не узреть», ибо на-полнен сосуд до краёв. Бессмысленности да бездушности пустотой наполнен, но больше всё равно ничего не втиснуть...

Одного жаль, что от отчаяния да скудоумия истончитесь гораздо гнус-нее и тягостней, чем то было в последний срок жребием предначертано. А потому, чтобы сосуду вашему хоть напоследок сделать бы крышку прили-чествующую, крещению отца Серафима-чудотворца достойную, подскажу один момент... Искупительный. Да и для уходящей во мрак Небытия души — утешительный.

Слова Служителя иконных умозрений звучали как-то не по-доброму — обличающе и уничижительно: «В соседнем городке, что в сорока кило-метрах, при вокзальном буфете живёт одна бомжичка, душа заблудшая. Жалеют её... Тарелки там мыть пытается, полы грязной тряпкой елозит, по ночам караулит, чтоб не залез кто... Все зовут её просто Веркой. Но то для мира преходящего, а для Вечности надлежит вам называть ува-жительно — Верой Андреевной. Она — та самая Первая любовь и есть, какую вспомнить всё силились. И теперь Последней любовью станет... В таком запустении она сейчас, что любому забулдыге-мужичонке радуется. Да только не нужна теперь никому. Никто уже давно не зарится, даже в изрядном подпитии!»

Внезапно повысив голос и бесцеремонно перейдя «на ты», непрошенный советчик стал требовательно увещевать оторопевшего от нежданных ново-стей Пашеньку: «А вот ты должен войти в неё абсолютно трезвым и осоз-нанным. И обязан испустить семя своё, что копил бесцельно многие годы. Не пригодилось оно, не сослужило службу миру сему дольнему. Дети твои — не от тебя пошли, а люди добрые помогли!

362

Верка та — бесплодная уже давно. Да не в том уж дело... Через сие вхожде-ние — вступишь в примирение с любовью вечной, страстью тварной. Успоко-ишь Душу свою плотскую. Получишь наконец-то, что тебе по праву земного рождения уготовано было. Да и Мать Сыра Земля порадуется хоть разок от тебя напоследок…

Ну, а с Богом Единым... Боюсь, что отныне навеки станет закрыт для тебя Лик Его. Тут ни единения, ни противостояния. Ничего! Разошлись, прошли мимо, путями разнящимися — так и не встретившись! И теперь — разлука горькая, во веки веков. Не видишь Его, в упор не видишь — посему и Он тебя, по милости Своей внемирской, видеть не сподобится... Хотя и оба страдать будете от неумолимости предначертанного!»

Словоохотливый чернец внезапно замолчал и стал нервно вглядываться куда-то за спину Пашеньки.

«Быстрей, быстрей! — доверительно шепнул он на прощанье. — А то уже явились по душу бесхозную. Эти, окаянные. Из самых оголтелых... Корысть имеют гнусную — выгрызть наживую остатки Серафимова благословения, что не успело ещё истечь в клоаку болота небытийного».

...Ошарашенный свалившимися на голову туманными откровениями, бедный пилигрим выбрался из храма уже в полуобморочном состоянии. Грузно опустился на холодные каменные ступени у входа и задрал голову вверх. Твердь Небесная была тиха, пустынна и отстранённо задумчива. Никаких «знаков свыше» не проявлялось, однако на миг показалось, что незримые скользкие щупальца из-под стылой земли неспешно, но настой-чиво обхватывают ступни. Повинуясь неясному томлению, Павел Вла-димирович резко сорвался с места и заспешил на странный акт соития, напророченный как неотвратимое и неизбежно-необходимое Вселенское действо.

Добирался он, казалось, целую вечность! Электричка вязла в киселеобраз-ном пространстве и, казалось, временами начинала двигаться в обратном на-правлении. В висках стучал надрывный пульс, и чей-то вкрадчивый голос увещевательно звенел в ушах: «Жизнь, жизнь спасай! Впиши судьбину никчём-ную, бесцельную в Вечность незримую! Про душу-то уж и не вспоминай те-перь — не спасти окаянную, вышел срок предначертанный!»


363


Пашенька ожесточённо мотал головою, стараясь, видно, вытрясти на-доедливый Внутренний глас. Пытался даже бубнить про себя молитвы. Правда, на память ничего путного не приходило. Лишь время от времени некстати всплывал кусок торжественной пасхальной проповеди, услышан-ной по случаю в новостных блоках телевизора: «И кто постисся, и кто не постисся — да возрадуются все!» Но это было что-то узко боготребное и не совсем к месту. Во всяком случае, как-то не очень подходило для сеансов самоэкзорцизма.

...Привокзальный буфет оказался ну просто на редкость вонючим и обшар-панным. Казалось, с десяток дизайнеров специально трудились в поте лица, чтобы достичь подобного эффекта «мерзости запустения». Посетителей не было, из персонала — только дородная бабища, умильно дремавшая на кассе. В воздухе царствовал захтлый запах подпорченной провизии. Затрапезная кафешка гордо проявляла себя как незыблемый языческий храм, как самодо-статочная «вещь-в-себе», не предназначенная для описания меркантильны-ми земными определениями.

Беспрепятственно зайдя в служебные помещения, Павел Владимирович начал методично обследовать каждый заплесневелый закуток, в полной уве-ренности, что объект его вынужденных вожделений находится где-то рядом.

Ожидания оправдались довольно скоро. Из тёмного угла с брошенными в беспорядке сломанными швабрами и помятыми вёдрами раздался скреже-щущий шорох и неясное бульканье. Груда ветоши зашевелилась, и из-под неё стали доноситься отрывистые всхлипы вперемежку с гнусавыми матюгами. Наконец нечто, отдалённо напоминающее матрёшку в ватнике, явило себя на Свет Божий и испуганно завращало глазами.

Откуда-то возникла полная уверенность, что поиск оказался удачным — может, почувствовал что-то из далёкого детства? Нисколько не смутившись — и откуда только взялась такая твёрдость духа? — Павел Владимирович де-ликатно кашлянул и представился. А затем, видно, по привычке, добавил зачем-то к своему имени и фамилии заковыристую «престижесодержащую» фразу: «Главный инженер-технолог предприятия, ведущий специалист от-расли, отмечен медалью и званием «Ветеран труда». Однако ожидаемой ре-акции не последовало. Существо молчало, громко сопело, беззлобно матю-

364

галось и почему-то испуганно-напряжённо вслушивалось куда-то в дальний угол. Представившись ещё разок (уже без перечисления регалий), но так и не дождавшись ответа, Пашенька ослабил галстук и начал деловито расстёги-вать брюки.

…Вонючее создание под ним ошарашенно вращало округлившимися гла-зами, гулко охало и время от времени отчаянно взывало: «О, господи, что за напасть такая? Это всё мне?! Боже, за что? А сюда-то зачем?»

Павел Владимирович же методично осуществлял Предначертанное, жам-кая в руках обвислые целлюлитные бёдра ошмётков своей одичавшей Перво-любви. И с каким-то маниакальным упорством нервно разлохмачивал саль-ные волосы, жидко пробивавшиеся с обтянутого жухлой кожей черепа своей столь неожиданной партнёрши.

В какой-то момент его накрыла тёплая сладостная волна, из глаз брызну-ли слёзы, и стремительно нахлынули воспоминания далёкого призрачного детства. Неистовый июльский ливень, гостеприимный Божий Храм, грозный старец с горящими глазами… Лик Господень, многозначительно взирающий с иконы... Снова, как когда-то, бросило в жар, и могучая страстная сила по-несла его ввысь, к Эмпиреям.

«Господи, господи, чудны дела твои! Услышь меня, неразумного! Призри Се-рафимово Крещение чудодейственное», — зашептались сами собой неведомо откуда пришедшие слова. Порядком просроченное за годы бесцельного ожи-дания жизнетворное семя словно прорвало кондовую плотину разлагающей-ся повседневности и низвергнулось в тварный мир величественным водопа-дом (по сравнению с которым Ниагарский — не более чем куцый ручеёк на городском асфальте)!

Пашенька вдруг ощутил, что вся Вселенная, с неисчислимыми мириадами существ, извивается и стонет в его объятиях. Зримо и предельно явственно вдруг пригрезилось, что он — это и есть тот самый Огненный Логос, разры-вающий в творческом кураже Ледяной Мрак Предвечного Хаоса, томящийся в неизречённо-вожделенном ожидании.

Рядом с висками свистели стремительно несущиеся по своим загадочным космическим делам кометы, перед глазами ярко вспыхивали и рассеивались в пространстве млечные туманности... Божественный Универсум, как роб-


365


кий росток, с удивлением Первого Воплощения разворачивался из своего первоначального семени. Новорождённое Мироздание выталкивалось из не-зримого лона Пустоты, стонущей в исступлении Акта Творения.

…Внезапно напряжение этой величественной картины стало невыноси-мым. Павел почувствовал, что разлетается на крохотные пульсирующие ча-стички, осыпаясь песком времени в океан предвечной мглы. И затем... Свет! Лучезарная вспышка в бесчисленное число солнц! А на фоне этого слепящего огня, лишь на один миг — огненная тень Уходящего-вдаль-Странника, остав-ляющего на нестерпимом сиянии расходящиеся радужные следы...

Дальше — провал, пустота, кромешное Ничто... Вечная ночь, леденящая своей мертвецкой инаковостью. Удушливый сырой Мрак, вспышка холод-ного свечения, и взрывающий изнутри избыток того, что несёт с собой пер-вое дыхание... Такие родные, но давно забытые ласковые руки, окунающие в водную купель, дотрагивающиеся до лба, умащающие чем-то маслянистым и ароматным.

И голос... Всплывший из глубинных слоёв памяти, до боли знакомый: «Крещу тебя, раб Божий Павел, во имя Отца...» И затем — вкрадчивое шеп-тание, как бы из каждой точки пространства: «Повезло-ооо... Не достанется теперь никому, кроме Изначального. Узрел же таки Его! Хоть и Спину всего, но лицезреть сподобился! Теперь по высшему наущению будет дадено ещё раз в Грешный Мир народиться... Чтоб приблизиться к Изначальному алтарю, Милостью неизреченной».

* * *

…Да, забыл упомянуть. Вообще-то в то самое утро Павел Владимирович умер во сне. Обычное дело — сердечный приступ, ну с кем не бывает? Кош-мар, скорее всего, какой-нибудь приснился. Поэтому и трудно подыскать правдоподобную версию, каким таким образом происходил последний раз-говор в храме, а затем и поездка в соседний городишко. Ведь, если по уму, то всё это время наш остывающий герой находился на смертном одре, меж за-стиранных до дыр смятых простынок да диванных подушек с торчащими из них грязным поролоном. Пока законная вдова деловито дозванивалась в ми-

366

лицию и поликлинику для вызова на дом специалистов по освидетельствова-нию покойных. М-да... Туманная какая-то история, одним словом.

Кстати, через какое-то время не только в районной печати, но даже и по Центральному телевидению прошёл интересный сюжет: женщина родила мальчика в пятьдесят восемь лет. Но главное, на что делали акцент журна-листы, так это то, что до родов счастливая мать «отличалась крайней степе-нью алкогольной зависимости и асоциального поведения». А тут вдруг резко стала набожной, никто просто узнать не мог. Говорит, что зачала от некого сияющего ангела, который хоть и был с ней строг, да, мол, справедлив! (Охот-ники за летающими тарелками сразу же в привычных конспирологических страшилках заявили о подготовке инопланетного вторжения, а кое-где остав-шиеся в живых тёртые коммунисты-атеисты заголосили об упадке научного мировоззрения на фоне усиливающихся клерикальных тенденций).

А новоиспечённая мать окрестила новорождённого... Причём по науще-нию каких-то таинственных голосов ездила для этого аж в сибирскую глушь, за тридевять земель. Вернулась — вся такая благостная, с иномирным лучи-стым взором! «Старец ветхий, схимник святой, окрестил моего ангелочка Павлушу, — рассказывала новоиспечённая мать с сияющими глазами. — Как увидел сыночка, так прижал по-отечески и молвил: чадо своё обрёл — хоть и внучатое, мол, но до боли знакомое. Теперь уже, говорит, не отпущу в косную мирскую безалаберность!»

…А к теме счастливой пожилой родительницы вездесущие СМИ обраща-лись ещё не раз — правда, всё больше в негативном ключе. Та же ведь стала странницей, каликой перехожей. С младенцем наперевес и с жаркой молит-вой на устах слоняется по далёким монастырям, таскает первенца с собой на церковные службы.

Злые языки поговаривают даже, что простой народ исцеляться вот начал по её юродивым молитвам. Хотя, конечно, приличный батюшка такую бо-гомолку до своего храма ни в жисть не пустит: без платка ведь канониче-ского престарелая мамашка шляется. Ни в какую не соглашается соблюдать благостно-требовательное: ни под платок стыдливо свои космы спрятать, ни наголо их обрить — не желает, и всё тут! Лопочет лишь: «Ангел, ангел неж-ный мне их растрепал. Кажный миг теперь его длань на своих кудрях чую. И


367

в том — завет моего Спасения да искупления!» Ну, чё тут скажешь, тёмный народ, отсутствие высшего образования!

Кто не особо щепетильный в догматике да схоластике — глаза зажмури-вает… Ну и склоняется к еретичествующей мадонне за благословением. Ис-целяется сперва, ну а уж потом, знамо дело, отмаливает этот грех свой. Как-никак, контактировал с нечестивицей. А кто в законе да в каноне укоренён, тот ни-ни! Ведь что такое кровоточащий геморрой или ячмень под ясным оком по сравнению с мириадами веков мук адовых? Тьфу, забыть — плюнуть и растереть!

Ведь веру — во главу всего, что ни на есть, ставить надобно. Для одних она — традиция непоколебимая, сонмом святых угодников скрепленная да выстраданная. Для других — Вера Андреевна, жизнью измочаленная да по-хотью вытравленная. Но лоном преображённая, блудной дочерью в слезах да в восторге к Изначальному вернувшаяся.

Ну а третьим — загадочный круг, умом да чувствами непостижимый, на саму Вечность прямиком замкнутый. Уход, возвращение… И снова расста-вание до срока. Пока Тайна животворящая, что в звёздном мраке разлита, не укажет на то, что словами передать и не дано никому…


368

Евгений МОСКВИН родился в 1985 году в городе Королеве. Окончил экономиче-ский факультет МГУ. Член Союза писателей России. Автор трех книг (романы «Пред-вестники табора», «Плоский мир», повесть «Лишние мысли» и рассказы). Печатался в «Литературной газете», «Литературной России», журналах «Дружба народов», «Ок-тябрь», «Нева», «Москва», «Урал», «Аврора», «Волга», «Сибирские огни», «День и ночь», «Крещатик», «Юность», «Московский вест-ник», «Литературная учеба», «Российский колокол», «Дети Ра» и др. Автор романов «Профили» (журнал «День и ночь» № 2 за 2008 год) и «Большой круг (журнал «Урал»

№№ 2–3 за 2010 год). Вошел в шорт-лист премии памяти Ильи Тюрина в номи-нации «Проза»; в лонг-лист премии «Дебют» в номинации «Малая проза» 2006, 2007, 2009, в номинации «Крупная проза» (2008, 2010), в номинации «Фантасти-ка» (2012); в лонг-лист премии «Кенгуру» (2011, 2012); в лонг-лист III Славянско-го форума «Золотой витязь» в номинации «Проза»; победитель литературного конкурса «Бекар» в номинации «Проза. Классическая музыка» (2006). Участ-ник 7–12 форумов молодых писателей России.

ИГРА В ЛОТО1

Я хорошо помню это лото, в которое мы играли, когда мне было лет шесть-семь… Эти резные, купольные узоры на крышке коробки и набитый бочон-ками матерчатый мешок на шнурке, с точно такими же узорами, только вы-шитыми красной нитью.

Когда мама вытаскивала мешок из коробки, деревянные бочонки погре-мывали всем скопом, гулко и увесисто, как семейство сокровищ…

И как только я брал мешок, воображал себя каким-то великим, гордым богачом некоего деревянного мира — я даже подбородок задирал и специ-

Евгений МОСКВИН

369

ально потрясал мешком, а мама смеялась и предупреждала, что если я опять просижу целый час с мешком на коленях, нам так и не удастся поиграть. И мне становилось как-то жалко и обидно — ведь действительно, это было для меня даже важнее самой игры. Сидеть перед окном в своей комнате и изредка потряхивать мешком перед ухом, слушать неторопливое погремывание…

Я замирал — в моем мозгу надолго оставались отголоски деревянного мира, куда мне попасть только воображением и слухом. А взгляд останавли-вался в намасленном березовом золоте за окном…

Листья просвечиваются солнцем, как разрезанный экран…

Мы садились играть в лото втроем — я, мама, бабушка — по вечерам, на кровать, и нас всегда освещал этот остановившийся оранжевый закат, при-коснувшийся к каждой вещи в комнате солнечной травинкой или островком. По всем вещам, по всему полу, стенам и потолку были разбросаны причуд-ливые оранжевые детальки, а в одной, над бельевицей, тенью отпечаталась часть подсвечника. Помню, меня заворожило: как это получилось? Он же так далеко и совсем не освещен солнцем — наоборот, осунулся черной темнотой.

А на платяной шкаф лег целый материк света! Казалось, закатные рисунки не меняются в комнате часами и положение деталек не двигается; и мы тоже играли часами. Только в серванте пошевеливался воздух?.. Чуть разжигая расплавленный песок на дне фужеров и многоликие отражения окна…

Мы по очереди доставали бочонки из мешка, и они сияли — будто сде-ланные из розового дерева… Доставали, предварительно перемешав… по-гремывание, погремывание, бочонки чуть постукивают, потираются друг о друга — я вращаю их в мешке. Я богач, и я выиграю игру! Первым закрою всю карточку с числами и выиграю!

И действительно, я часто выигрывал у матери и бабушки... Наверное, не только потому, что мне везло. Важнее был настрой и уверенность в удаче, а я чувствовал себя главным во время игры, у меня была привилегия: закры-вать числа на карточке, ставя на них бочонки, а мама и бабушка закрывали картонные поля кусочками бумаги. И бочонки доставались им только в том случае, если у меня не было числа.

Один раз мама сказала, что можно просто вычеркивать числа во время игры. Некоторые так делают.

— Как это — «вычеркивать»?


370

— Просто ручкой и все, — ответила мама. — Но карточка будет испорчена, конечно. А новую нигде не купишь.

Я уставился на нее, чувствуя ледяной трепет.— Никогда мы так не будем делать! — выкрикнул я. Почти уже тем тоном,

каким начинал ругаться, когда меня заставляли есть суп. Испортить карточку? Для меня это означало загубить произведение искус-

ства. Чуть не святотатство! Испортить лото! Зачеркнуть любовь! Никогда!— Ну что ты перепугался? Мы никогда не будем так делать, — сказала ба-

бушка.И я потихоньку успокоился, но для себя отметил, что зачеркивают на кар-

точках, наверное, очень плохие люди. Враги красоты.Это лото было для меня настоящей реликвией…

Мне и впрямь всегда казалось, что оно было куплено давно-давно, задолго до моего рождения. Настолько древне-витиеватые все эти изображения на коробке, на мешке, и вензеля, и якори в тех клетках карточек, где не стояло чисел… И выжженные, коричневые числа на бочонках — все это такое древ-нее и по-королевски сказочное! А ведь я прекрасно помнил день, когда мы купили лото — прошел всего год, а может, меньше. Мама приглядела его в спортивном магазине, в особом подарочном отделе. И когда мы пришли по-купать, стояло оно рядом с сувенирными хоккейными шайбами, бирюзово-белыми шахматными досками и фарфоровым олимпийским блюдом…

Пока мама расплачивается за лото, я таращусь на него в восхищении, а по-том чуть толкаю ее и шепчу, чтобы она попросила продавца не запечатывать в оберточную бумагу, а просто положить лото в пакет. По дороге домой я смогу все время посматривать в пакет и любоваться. Спокойно прийти, и уже там все изучить — нет, я не могу дотерпеть! Теперь я хочу, чтобы лото было в каждой минуте моей жизни.

Мы идем из магазина. Я сияю, трепещу от нетерпения — побыстрее бы добраться домой! Как вдруг слева, в моем боковом зрении, осенний воздух разрезается коротким свечевым всполохом. Я вздрагиваю, оборачиваюсь и вижу перед лицом лоснящуюся жестянку, в которой мгновение — и замирает шелест монет. Поверх жестянки — почтительный, мудрый прищур, будто ос-ведомляющийся: «Что ты там утаил?»


371

Катя… Сколько уже раз я видел ее на улице! Не счесть. Но никогда еще не разговаривал. Ей лет сорок, она очень худая, а руки — чуть не дистрофи-ческие. Под большими наведенными глазами — впалые морщинки, а щеки, хотя и гладкие, но выглядят так хлипко… Нет-нет, да и прорвутся! Длинню-щие волосы, золотистые и спутанные… Но есть в Кате и какая-то внутренняя надломленность — кажется, она вся очень тонкая и хилая внутри, и телесные перемычки едва держатся, и паутинки света в глазах вот-вот разорвутся… Но взгляд Кати невероятно бодр!

— Ты меня напугала, — укоряю я. Но мне становится весело, и смешно, и тепло от того, как она вежливо и хитро смотрит на меня. И вдруг ее лицо преображает-ся настоящим ехидством! Сейчас я, мол, расскажу тебе ехидную сказочку… Рас-ползающиеся губы будто уже готовы пропеть: ля-ля-ля. Они так толсто намаза-ны бордовой помадой, что мне кажется, под ними закрашены и зубы.

— Извини, — она чуть опускает жестянку и как-то обрадовано склоняется надо мной. Волосы подрагивают, как нити, и едва не касаются моей щеки. Я чувствую, как от Кати исходит тайное покровительство — чему-то. — Мне нужно всего десять рублей.

Мама останавливается и насмешливо смотрит на нее — Катя человек из-вестный и часто даже встает возле нашего подъезда.

— А что мне будет за десять рублей? — спрашиваю я.— Когда-нибудь я буду оберегать тебя. Ты живешь в том доме?Она тыкает пальцем мне за плечо. Я коротко оборачиваюсь.

— Да.— Я поселюсь рядом и буду заботиться о тебе.— Хорошо, — и мне становится как-то уверенно и спокойно внутри. От

того, как серьезно она говорит. Не прекращая улыбаться. Этот резкий обе-регающий взгляд.

Я беру у матери монеты и кладу их в сияющую жестянку, и Катя, еще боль-ше расплываясь, кажется, чуть не высовывает язык от великого удовольствия. Вижу, что нет — зубы у нее не накрашены, а очень даже белы. Наверное, не такая она и жалкая, какой кажется, а больше прикидывается, и я чувствую тепло и доброту, которые исходят от нее.

Вообще Катя не грязная, но кажется грязной — столько иссиня-черной косметики на желтеющем лице! Потертая цветастая одежда с красными пу-говицами, а юбка подметает мостовую, только Катя шелохнется.


372

Когда-нибудь я поселюсь рядом и буду оберегать тебя.Когда-нибудь я поселюсь рядом… буду заботиться…Позже Катины слова очень долго не выходят у меня из головы.Как она собирается заботиться? Как она будет это делать? И зачем ей? Ко-

нечно, если она не будет меня заставлять есть суп — это очень хорошо. Тогда я согласен. Но ей-то какой толк? Мама часто говорит (когда мы ссоримся или спорим — не только из-за супа), что если ее и бабушки не будет, я останусь никому не нужен. Что они у меня одни — а я не ценю их заботу.

Почему же тогда Катя сказала, что будет оберегать? Мне по-прежнему теп-ло и уверенно от нашего разговора, от ее слов, но все равно так трудно пред-ставить, что она присоединится к нашей семье.

Когда-нибудь… Выходит, она собирается сменить их? Но почему?Снова я вспоминаю, как Катя иногда встает возле нашего подъезда. Жиль-

цы ее часто прогоняют. Но всегда у нее эта полувежливая, полухитрая улыб-ка, будто подъезжающая: я, мол, знаю, что ты все равно уступишь; выложишь, что хочу.

Я не понимаю, с чего она возьмет на себя заботу?И в конце концов, чувствую, что потихоньку начинаю стесняться Катю;

ее ехидная симпатия меня обожгла. И я знаю: в следующий раз, когда буду проходить мимо, и она улыбнется, я резко, игриво отвернусь, буду смотреть в противоположную сторону. Так, словно обиделся и больше ее не замечаю.

Чтобы она не увидела моей ответной улыбки.

* * *

Однако я почти не вижу ее весь следующий год. Она куда-то исчезла — ее нет ни возле магазинов, ни на перекрестке, под кленом, где она тоже, бывает, стоит, ни возле нашего дома. Постепенно я начинаю забывать…

И только один раз я услышал, как мама и бабушка разговаривали в другой комнате:

— Я сегодня видела эту… Катю… — говорила бабушка.— И что?— Прям в наш подъезд забралась, хотела на батареи улечься, под лестницей.

Соседка ее погнала.


373

Следующую часть я не расслышал. Но я уже был удивлен — будто объ-явился человек, который уехал куда-то очень далеко, и здесь, поблизости, его не может быть.

А потом:— …Это где она хотела улечься?— В закутке, слева от входа. На первом этаже.— Странно, она никогда так не де…Мама, видно, в этот момент закрыла дверь в комнату — я больше ничего

не услышал. Но этого короткого диалога мне хватило, чтобы обдумывать и обдумывать несколько дней.

Что Катя делала? Может, она приходила ко мне? А ее не пустили…«Нет, на это не похоже. Здесь что-то не то», — решил я. Я был сбит с толку,

но разобраться и определить, что я недопонимаю, никак не мог. Если она при-ходила ко мне, то зачем улеглась на первом этаже? В конце концов, я решил, что Катя, видимо, не дошла до нашей квартиры. Устала в последний момент, решила прикорнуть. Поэтому улеглась под лестницей, и мне стало почему-то неприятно, скучно. Я решил побыстрее выкинуть это из головы…

А потом, как-то раз вечером, после игры в лото, я вдруг подумал: неужели я когда-то буду играть и с Катей? Не знаю, почему мне этого совершенно не хотелось. Она перетаскает все бочонки, и я уже не буду чувствовать себя та-ким богачом.

2

Где-то уже четверть часа мы играем последнюю партию. Я то и дело посма-триваю на закатный колпачок, застывший на двери платяного шкафа. Когда бабушка перестает двигаться, солнечный колпачок будто стоит на ее темени.

— Двадцать пять… Есть у кого-нибудь? — говорит мама, вытаскивая бо-чонок из мешка. На ее щеке — оранжевая стрелка, в которой тенью вырезана еще одна стрелка, поменьше. — О-о, у меня у самой есть…

— У меня нет.— И у меня…Над нижней рамой окна — березовая шапка из желтых и салатовых ли-

стьев. Кажется, они такие свежие и прозрачные, и в них позвенивает ве-


374

тер. Но ни один листик не двигается. А слева позади — беззвучная, стойкая вспышка солнца, от которой косят теплящиеся лучи-коридоры; и тянутся к нашим рукам. И кажется, мама и бабушка тоже прикрывают числа березовы-ми листьями. Не бумажками.

— Шестьдесят один, — говорит бабушка. И я снова смотрю на солнечный колпачок, «стоящий» на ее голове.

А «листья» на картонных полях вздрагивают и вздрагивают — каждый раз, когда наши руки приходят в движение… Когда нужно закрыть поле новым «листом»… А мне достается розовеющий бочонок: «У меня есть», — отвечаю я.

На моей карточке — розовый деревянный фундамент.А рядом с коленом сложено несколько «бросовых» бочонков — которые не

пришлись никому.Половина кровати — в световых сокровищах, будто высыпавшихся из де-

ревянной коробки, лежащей на боку, у бабушки за спиной.Одна бумажка-«березовый лист» зависла в воздухе, над кроватью… Или

это закатный блик?— Тридцать четыре! — говорит мама.Это все — одно целое! Вся улица, вся наша игра.

— У меня есть! — отвечает бабушка.И когда я закрою две оставшиеся клетки… Маме и бабушке еще по пять

закрывать! Я так обрадован предвкушением победы — скоро, совсем скоро…— Сорок пять!— У меня есть! — вскрикиваю я. И весело тянусь и хватаю бочонок — будто

уже выиграл, хе-хе-хе!Нет, осталась еще одна клетка.И тут за окном — падающий звук, будто что-то легко, но резко ударилось о

землю. И — ш-ш-ш: короткий шелест. Листья рассыпались?Я осторожно, но быстро убираю карточку с бочонками и подхожу к окну.

Другой бы раз мама окликнула: «Ну что ты такой любопытный? Что тебе понадобилось?» Но сейчас она почему-то не делает этого, а меня манит странная тревога, и бабушка только смотрит мне вслед, будто я ухожу куда-то далеко.

Я стою у окна, которое уже не слепит, не теплит. Только закатные линии между синими домами… Я не вижу и их — я с трудом распознаю женщину, лежащую лицом вниз, на тротуаре.


375

Люди еще не столпились вокруг. Женщина лежит одна. Эти перепутанные, рассыпавшиеся волосы… Кажется, их стало гораздо меньше от того, как она лежит. А платье и юбка совсем уже не выглядят цветастыми.

Катя. Это она? А рядом — просыпались монеты и посверкивают. Как ее улыбка, когда она еще была жива.

Теперь она умерла. Я это знаю. Монеты сияют-светятся и тянутся от ее головы.

А мне кажется, что я один в комнате… Да это так и есть.Позже говорили, что у нее просто сердце остановилось — раз и все; и она

упала замертво.Я смотрю вниз, на мертвую женщину, и у меня все немеет внутри. В гру-

ди вырезался нервный кругляшок, и голова чуть кружится — будто я просто боюсь высоты. А в невесомо вытянутой руке — бочонок, который я так и не поставил на картонное поле. Кажется, он просто стоит у меня на подушечке пальца — в розовеющей мгле.

Я знаю, из меня тоже когда-нибудь уйдет свет. Думаю, это будет похоже на… Как это будет выглядеть со стороны? А еще вернее: как это будет, если бы этот свет был различим глазом? Если представить его как обычный… Думаю, это похоже на… плавное сокращение луча, внутри какой-нибудь полости. Луч не исчезает, а просто сокращается внутри полости. Больше не просвечивает — будто она стала сплошной. А снаружи остается неизменным…

Он всегда неизменен.А что происходит с человеком? Это все знают. Это как будто из шарика вы-

пустили воздух?.. Но тотчас и закрыли — так что шарик совсем чуть умень-шился в объеме.

Тело чуть подспустится, и под кожей проявятся натягивающие углы.И с Катей тоже тогда произошло нечто подобное. Даже несмотря на ее

худобу. Я не мог видеть — я был слишком высоко, на пятом этаже, но я чувствую…

Теперь.

Теперь прошло двадцать лет. Я часто вспоминаю игру в лото, и как стоял у окна в тот день, с бочонком на отставленной руке… Мне кажется, он был на самом кончике моего пальца. И думаю: если бы это произошло со мной в тот


376

момент… Перед тем как упасть я увидел бы, как на пальце чуть сдувается по-душечка, и бочонок из-за проявляющейся округлой впадинки уже не в силах сохранять равновесие. Он покачивается, покачивается и падает вниз, и ка-тится под кровать, в темноту, за пределы моего зрения… За пределы розовой мглы. И я вижу уже только впадинку на подушечке… В которой набралось кровяное пятнышко…

Прошло двадцать лет. Я стою перед кроватью, на которой мы когда-то играли в лото. Смотрю на

изголовье, в самый угол — там щелочка, между деревянной стойкой и настен-ным ковром. Узенькое пространство, ведущее под кровать…

Я знаю, что он лежит там. Моих родных больше нет, я давно забыл, где лото, но я знаю, что если отодвину кровать… Увижу его там, между комьев пыли. И тотчас возле бочонка вспыхнет оранжевый прямоугольник из моего детства, такой стойкий и немеркнущий, будто намалеванный, — того самого света, который когда-то был в этой комнате…

Я снова думаю о Кате…Боже, я так долго писал, что не просто измучился, но даже перестал чув-

ствовать усталость от усталости. Она стала частью меня и лишь очень редко отдает страшной слабостью, когда я просто падаю и не могу пошевелить ни единой частью тела… И у меня совсем нет денег.

Когда-нибудь я поселюсь рядом и буду оберегать тебя…Я помню этот оберегающий, оранжевый свет…Я иду в коридор и стучусь в соседнюю комнату. И когда отворяется дверь,

вижу во мраке растрепанные тени волос.Это она. Она выполнила свое обещание.Стоит и протягивает мне монеты…Которые я когда-то ей дал.


377


РЮКЗАК

Мишка проснулся рано: после вчерашнего разговора с бабкой болела го-лова, как будто накануне хорошо посидел с друзьями. А опрокинул-то всего три рюмашки: за приезд, за встречу и за помин дедовой души. Царствие ему небесное, матершиннику! Больше бабка не дала, убрала в буфет. Села напро-тив, подперла ладошкой морщинистую, прокопченную деревенским солнцем и воздухом щеку и начала:

— Ты почто путем-то не живешь? Почто тебя, как окурок по дороге, по жизни тащит? Для этого ли мы тебя холили да лелеяли? Почто семью бросил? Правнучка-то теперь не увижу, — завсхлипывала она, утирая концами акку-ратно повязанного белого платочка глаза.

Мишка больше всего боялся бабкиных причитаний. Бабку Наташу он лю-бил, с самого детства помнил ее больше, чем мать, занятую устройством своей личной жизни с очередным мужем. «Наконец я нашла настоящую семью!» — объявляла родительница, перекрашивала волосы в новый цвет и исчезала оба-ёвывать новых родственников. Хуже всего было то, что по сценарию непутевой мамаши через две-три недели должен был наступить Мишкин звездный час: подготовленная страшилками о прошлой несчастной жизни с мужем-тираном, размякшая от жалости к бедной жертве, новоиспеченная родня уже заранее любила рыжего Мишку и жаждала встречи с целью приголубить и обогреть. Мать приезжала к родителям и под матюги деда Володи и причитания бабки забирала Мишку для показа будущим родственникам. Ребенок нравился всем. Рыжий, смышленый, добрый и ненадоедливый малыш признавался дядька-ми и тетками будущего супруга обстоятельством, не мешающим молодым сочетаться законным браком. После этого Мишку возвращали бабке, и она по-прежнему лечила его от всяких детских хворей, мазала зеленкой вечно раз-битые коленки, а когда настала пора идти в школу, купила красивый модный рюкзак с блестящими карманами. Этот-то рюкзак и запомнил Мишка больше всего. Мало того, что был он предметом гордости неизбалованного мальчишки, еще и служил он Мишке аж до 5 класса, как оставшийся на сверхсрочную сол-дат. Когда стерлись от мальчишеских потасовок блестящие карманы, кое-где пообтрепалась и оборвалась подкладка, бабка, всегда бережно относившаяся


378

к вещам, дала рюкзаку «вторую» жизнь: сложила туда любимые Мишкины ма-шинки, мягкого медведя, подарок отца, пестрый звонкий барабан, обожаемый Мишкой и ненавистный любившему тишину деду.

— Пусть лежат до срока, — сказала она, — авось еще кому играть придется.Так и не понял Мишка, кого имела в виду бабка: то ли надеялась на скорое

замужество дочери и дальнейшее продолжение рода, то ли очень далеко за-гадывала, думая о правнуках, а может, просто не выбросила по крестьянской своей бережливости. Так или иначе, рюкзак пылился на чердаке деревенского дома и нет-нет, да и попадался Мишке на глаза. Тогда повзрослевший Мишка с трудом раскрывал заедавшую кое-где молнию и вдыхал запах детства попо-лам с чердачной пылью. То ли от пыли, то ли от воспоминаний щипало глаза, и Мишка слышал смех отца, с которым они устраивали игрушечные автомо-бильные гонки, ворчание деда сквозь звонкий барабанный бой, смех матери.

«Э-эх, не разведись тогда мать с отцом, была бы жизнь совсем другая, — думал Мишка, мечтая о рыбалке, ночевках у костра и новом велосипеде. Новые кавале-ры матери поначалу дарили Мишке подарки и даже обещали рыбалку и походы, но быстро теряли к мальчишке интерес, а потом пропадали и из жизни матери. Наступал период «Мама, он меня бросил!». Как будто в доме тяжелобольной, все разговаривали шепотом, ходили на цыпочках, Мишке запрещалось приводить в гости друзей, а отцу, хоть редко, но звонившему по телефону — узнать, как у сына дела, отвечали, что Мишка во дворе. Отец, чуявший неладное, звонил чаще, тогда трубку брал дед, крыл матом отцову родню до седьмого колена, и звонки прекращались. Через неделю-другую мать «выздоравливала», еще через неделю перекрашивала волосы, а через месяц увлекалась новым кандидатом в мужья, и все повторялось сначала. Вот поэтому главным человеком в Мишкиной жиз-ни была бабка. Она успевала все: и обед приготовить, и с дедом переругнуться, и дочь свою непутевую пожалеть, и Мишку уму-разуму поучить. А летом они оставляли городскую квартиру в полное распоряжение игравшей в счастливую семью матери и уезжали в деревню к старшей бабкиной сестре, одинокой тетке Серафиме. Бабка, занятая огородными заботами, предоставляла Мишке полную свободу, и он вволю носился с деревенскими мальчишками по полям и весям. Так проходило почти беззаботное Мишкино детство.

После девятого класса, по требованию бабки Наташи, резко повзрослевше-го и начавшего покуривать Мишку отдали в мореходку. Мать, настаивавшая на 11-летке и поступлении в ВУЗ («Не хуже отца, чай!»), тогда сильно с бабкой по-


379

ругалась и ушла на житье к новому мужу. Дед Володя в очередной раз лежал в больнице и в спорах участия не принимал, поэтому Мишкина судьба решилась быстро. В училище Мишка поступил легко, и потянулось время нелегкой мор-ской науки. Не то чтобы он бредил морем, мечтал бороздить океаны, как многие однокурсники. Одно время, затосковав по дому, даже хотел дать деру, но рассу-дил, что дело это не хуже любого другого, и остался. Из дому получал письма, звонил по новенькому, недавно приобретенному мобильному телефону, знал, что дед все болеет, бабка вертится, а мать пытается устроить свою судьбу.

Когда умер дед Володя, Мишка был в плавании и узнал печальную новость только по прибытии в порт. Ехать и утешать бабку с матерью было уже позд-но, да они и недолго горевали: много крови им попортил дед, с молодости славившийся дурным нравом и запоями. Да тут еще наметился роман с хоро-шенькой буфетчицей Люськой — короче, не до поездок было. Конфетно-бу-кетный период романа быстро перерос в более близкие отношения. Люська, давно стрелявшая глазами с жирно накрашенными тушью ресницами на мо-лоденьких морячков, через положенный срок с надеждой во взгляде объяви-ла Мишке, что беременна. Он надежды Люськи оправдал и женился. Свадьбу сыграли небольшую, со стороны жениха были только его друзья. Мать при-слала переводом тысячу, отец не поскупился на пять. Вскоре родился Инно-кентий — так Люська захотела назвать сына.

«Кешка… Имя какое-то, как у волнистого попугайчика», — поворчал не-много Мишка. Но потом махнул рукой: «Называй, как хочешь».

Зажили, как все. Купили стенку, новенький телевизор со стереосистемой, сумели скопить на старенькую, видавшую виды иномарку. Кешка рос болез-ненным, хилым ребенком. Люська часто брала больничный, пытаясь выле-чить очередное ОРЗ, часто раздражалась, покрикивала на Мишку, который, по ее мнению, «жизнь ее загубил» и «вообще никуда, как мужик, не годен». Мишка не спешил вечерами домой (с рождением сына он стал работать в пор-ту), заходил с друзьями в кафе, чтобы расслабиться, и, наверное, в конце кон-цов, спился бы окончательно от безрадостной этой жизни, если бы однажды не попалась ему в руки одна книжонка.

Читать вообще Мишка любил. Помнил, как отец в детстве всегда перед сном читал ему книжки, смешно подражая голосам разных героев, в школе не особенно усердствовал, но на уроках литературы учительница иногда за-давала такие вопросы, на которые хотел, но не мог ответить и поэтому лез в


380

книгу за ответом. Потом страсть к чтению поутихла — захватили житейские проблемы, а тут… Новенькая, пахшая типографской краской, книжка лежа-ла, забытая каким-то растеряхой, на скамейке в городском парке. Мишка не-вольно стал листать гладкие, прохладные страницы. Кто-то, недавно читав-ший книгу, даже закладку оставил на семнадцатой странице. Эту страницу и открыл Мишка. Глаза невольно уткнулись в текст. Очнулся, когда буквы стали неразличимы в разлившейся вокруг темноте. Все там было про него. И про безрадостную никчемную жизнь, и про бесцельное существование, и про нелюбимую работу. Только вот рецепта, как начать жить по-другому, автор не написал, сказано только было, что у каждого — свой путь, и пройти его человек должен сам. Крепко тогда задумался Мишка, даже дома с Люськой ругаться не стал, только с этой поры сделался задумчив и мрачен. Не выходил из головы вопрос о смысле его, Мишкиной, жизни.

— Ты не заболел часом? — спрашивала заметившая необычную задумчи-вость супруга Люська. — Может, отдохнешь? Вон, в отпуске несколько лет не был, — не на шутку обеспокоилась она.

— Может, и отдохну, — удивляясь сам себе, ответил Мишка. — К бабке по-еду, — вдруг неожиданно решил он.

Сборы были недолгими.Съездил тогда Мишка к бабке, а лучше бы и не ездил: поругался с мате-

рью, обматерил всех и свою непутевую жизнь, да и кинулся на вокзал, со-брав в рюкзак нехитрые пожитки. Даже подарки, переданные женой, не успел отдать. Только потом, трясясь на верхней полке по пути домой, понял, что домой-то ехать ему не хочется, так что хоть в петлю лезь!

«Э-эх, где наша не пропадала!» - подумал Мишка и сошел на первой попав-шейся станции.

Люське отстучал телеграмму, что так-то и так, мол, живите, как хотите, а я вам больше не муж и не отец. Сожалений особых не было — решил Мишка новую жизнь начать.

Перво-наперво устроился грузчиком в продуктовый магазин, жил там же, в подсобке, потом, когда пришли документы с прежнего места работы и пол-ное уверений в любви и верности письмо Люськи, перебрался на квартиру, нашел работу на заводе. И опять потянулись обычные будни. Завод, дом, за-вод, пивко по выходным да завлекательно поглядывающая на молодого оди-нокого жильца хозяйка квартиры. Наверное, опять попался бы Мишка на


381

женские уловки, если бы друг Колян, которому тоже до смерти надоело коря-читься на заводе, не предложил поехать на стройку.

Годы, проведенные на стройке, Мишка вспоминает с гордостью. Там и гра-моты получал, и само начальство руку жало, хотя Мишка был всего-то ни-чего — экскаваторщиком. Зато каким! Экскаватор слушался его, как дресси-рованный зверь. Песня, а не работа! Тогда Мишка невольно вспоминал деда Володю и его рассказы о работе экскаваторщика.

«Да-а, — размышлял он в редкие часы отдыха, — жизнь налаживается! Вот это я понимаю, жизнь!»

Мишка уже думал, что поймал Удачу за хвост, и что наконец-то нашел тот свой путь, про который сказано в книжке. Он уже хотел помириться с Люсь-кой, которая слала, хоть и нечасто, но постоянно, слезливые письма, звонила, думал перевезти ее с сыном к себе и зажить счастливой «ячейкой общества», как говорил их бригадир, но… Очередной звонок жены нарушил все радуж-ные планы. Люська ледяным голосом сообщила в трубку, что она, наконец, нашла свое счастье, от Мишки требует развода, потому как он, непутевый, ни ей, ни ребенку не нужен. У ребенка будет теперь новый отец, который очень любит их мальчика и, конечно, сделает из него человека. Если Мишка будет присылать деньги на содержание сына (Люська благородно не настаивала на этом), то, значит, Мишка еще не совсем законченный подлец. Даже не то, что рушились Мишкины планы снова зажить семьей, не Люськин непривычный чужой голос с незнакомыми интонациями — не это потрясло Мишку. В со-стояние столбняка он впал от того, что узнал в этих словах уже почти бывшей жены слова и интонации своей собственной матери. В какую-то секунду пе-ред его глазами пронеслось его беспутное, если бы не бабка, детство: мать, го-няющаяся за своим женским счастьем, бессильный что-либо изменить отец, матершинник дед, а еще почему-то вспомнился Мишке его рюкзак с игруш-ками, и от этой картинки навернулись ему слезы на глаза и больно защеми-ло сердце. Наверное, поэтому не сообразил он, что, прижимая телефон к уху, стоит прямо на проезжей части улицы, а мимо, сигналя, пытаясь избежать наезда, пролетают машины. Когда опомнился, было поздно. Какой-то лихач, не заметивший замершего посреди дороги человека, не сумел избежать стол-кновения, и Мишка оказался под колесами автомобиля.

«Вот и все, — подумал Мишка, которому почему-то стало обидно от того, что не успел повидать ни бабку, ни мать, ни отца, ни Люську с Кешкой. — Все,


382

кончена жизнь, поздно мне та книга в руки попала». Он хотел вспомнить еще что-то важное, но потерял сознание.

Дальше Мишка не помнил ничего: ни людей, сбежавшихся к месту аварии, ни «скорой», ни больницы. Все последующие месяцы слились для него в одни длинные серые сумерки: операции, визиты следователей, знакомых, потом, после выписки, суды, врачи, снова больница… Мечтал только об одном: вый-ти на работу, сесть за рычаги своего дрессированного зверя и забыть обо всем. Но оказалось, что работать, по крайней мере, на экскаваторе, ему как раз и нельзя: сломанная нога срослась неправильно, и сколько ни суетились вокруг Мишки врачи, пришлось им вынести ему приговор: инвалидность третьей группы с ограниченной трудоспособностью. Для Мишки наступили черные дни. Он не обижался на Люську, которая за это время успела с ним развестись и ни разу не справилась о его здоровье, — он тосковал по работе, ему казалось, что сядь он сейчас за рычаги своего зверя, все бы у него наладилось. Мишка запил. Пенсии, которую выдавали по инвалидности, едва хватало на две не-дели, надо было искать работу, но душа не лежала ни к чему. Друзья с работы, сначала жалевшие Мишку и помогавшие ему, чем могли, понемногу заходить перестали. В самом деле, кому понравиться слушать пьяные откровения еще недавно нормального мужика про его загубленную жизнь. А Мишка в редкие мгновения между запоями все чаще вспоминал бабку, деревенский дом и ста-рый рюкзак с игрушками и запахом детства и покоя.

«Все, — однажды решил он, — пора завязывать, пора бабку повидать, а там, глядишь, и пойму, что делать, как дальше жить».

Взял видавший виды чемодан, подхватил палочку, без нее на неправильно сросшуюся ногу было больно наступать, и поехал к бабке.

Вот вчера за столом, размякший от бабкиного угощения и внимания впе-ремежку со злыми пьяными слезами, Мишка и вывалил все свои обиды на мать, отца, деда, злодейку судьбу.

— Что вы сделали? — кричал он. — Это вы с дедом отца с матерью разве-ли! Вам поиграть с внучком хотелось, позабавляться, ошибочки поисправить, которые в воспитании дочери допустили! Работу над ошибками сделать! А я? Я?! Я не игрушка вам! Выросла игрушка! Ты думаешь, я не помню, как вы меня отцу не давали, все нашептывали, что ничему хорошему не научит. А вы? Вы! Вы чему научили? Врать? Деньги у него попрошайничать?! Ты меня попрекнула, что сына бросил? А кто меня научил сына воспитывать? Отец?!


383

Да я его только по большим праздникам видел, когда не надо было к очеред-ному мамашкиному хахалю ехать! — все больше распалялся он, нависая над худенькой молчащей бабкой.

— Ты думала, купила мальчику рюкзачок, и дело с концом, будь благодарен, Мишка, на всю оставшуюся жизнь? — неожиданно для самого себя проорал сжавшейся в комок и оттого ставшей жалкой бабке Мишка.

«Что это я? При чем тут рюкзак?» — запоздало подумал он, но тут волна воспоминаний о доме, о бабкиных пирогах, детских забавах с отцом нахлы-нула на него, и Мишка, чтобы не разреветься в голос, саданул дверью так, что задребезжали стекла в оконных рамах, прохромал в комнату, упал на про-тяжно, знакомо скрипнувшую под ним старую кровать и уткнулся в подушку. Обида давила грудь, не давала дышать.

«Пусть теперь подумает, пусть помучается! — злорадно думал Мишка. — А то «почто не живешь, почто, как окурок», — мысленно передразнил он бабку.

Теперь, утром, когда немного поутихла обида, когда прошел не дававший ды-шать вчерашний комок в горле, Мишка чувствовал себя виноватым перед ней.

«В самом деле, что это я на нее напал, разорался, рюкзак вспомнил? Ведь бабка-то, наоборот, всегда как лучше старалась. Э-эх, если бы не она, то я во-обще, может, уже помер бы, — подумал Мишка с запоздалым раскаянием.

«Надо встать, пойти ей в огороде помочь, она отходчивая, небось, уж и простила», — еле оторвав от подушки моментально среагировавшую пуль-сирующей болью голову, решил он.

Натянув джинсы, футболку, плеснув в лицо воды из умывальника, Мишка, кряхтя от непрекращающейся головной боли, вышел на крыльцо.

Светило солнце. День был, не пример Мишкиному настроению, радостный, звонкий. Ночью прошел небольшой дождь, не успевшие высохнуть капли висели рассыпанными бусинами на кустах сирени, перышках лука, огуречной ботве. От дорожек, напитавшихся влагой, как от кружки с горячим чаем, подымался души-стый травяной запах. Голосил соседский петух, где-то далеко, на станции, дребез-жала утренняя электричка, легкий ветерок гнал по небу закорючки облаков.

«Э-эх, хорошо!» — расправил плечи Мишка. Молот в голове как будто стал звучать тише, дышать стало легче.

«Что-то бабки не видно. Здорово я вчера ее обидел, даже завтракать не зва-ла. Надо извиниться», — теперь уже твердо решил Мишка, спускаясь по сту-пенькам крыльца.


384

Бабка сидела на траве, у последней ступеньки.— Бабуль Натуль! — как в детстве, позвал он. Бабка молчала.«Что это она, до сих пор в ночнушке ходит, в ней же и на землю уселась,

простудится», — подумал Мишка, а страх уже холодом заползал в сердце.Бабка сидела, устремив ничего не видящие глаза к небу, по дряблой мор-

щинистой щеке ее катилась то ли капля дождя, то ли слеза, на губах застыла так хорошо знакомая Мишке улыбка, а на коленях лежал раскрытый рюкзак с Мишкиными игрушками.

МИШКА

Мишку разбудил солнечный луч, пробивавшийся через неплотно задер-нутую портьеру. Дома было тихо. «Все на работе», — догадался он. Привычно стал думать о том, что велела сделать мама Наташа. «Помыть пол — это раз. Мама вечером и 50 рублей дала. Вынести мусор — это два». Мусор Мишка вы-носил бесплатно, просто это входило в его многочисленные неоплачиваемые обязанности по дому. «Помыть грязную посуду, если торопились и ушли, не помыв, — это три, — лежа в кровати, размышлял он, — и самое приятное — сбегать в магазин и купить новые фломастеры и раскраски. Наверное, удастся еще купить немного любимых конфет «Лёвушка», ведь Таня-Москва, мамина подруга из Москвы, подарила Мишке целых 500 рублей, отчего мама Наташа сделала страшные глаза и сказала: « Ты мне его совсем избалуешь, сама ведь знаешь, с такими детьми надо строго».

Мишка — даунёнок. Ему повезло, что родители не отказались от него в младенчестве, когда врачи, объявив диагноз, предложили оставить больного ребенка в роддоме и оформить документы, мол, никто такое решение не осу-дит. Наталья проявила твердость. Ребенка забрала, потом родила еще одного, уже здорового, сохранила мужа и семью (а скольким женщинам приходи-лось в такой ситуации выбирать между мужем и ребенком!). И теперь вместе с супругом воспитывала Мишку, которому стукнул уже 31 год. Сначала она стеснялась больного ребенка, сторонилась детских площадок и счастливых мамаш с румяными здоровыми карапузами, потом познакомилась с такими же, как она, упрямыми мамашами даунят. Послушав их истории хождения по


385

мукам при оформлении пенсии на ребенка-инвалида, рассказы об ушедших мужьях и трудном одиноком житье без надежды на будущее женское счастье, решила, что у нее все не так уж плохо, и стала сама, без помощи психологов, врачей и всяких социальных служб, которых не дозовешься, строить жизнь.

Мишка, не подозревая обо всем этом и совершенно не ощущая свою маму Наташу героической женщиной, просто жил. Любил раскраски, покупал в большом количестве фломастеры, потому что они быстро заканчивались или высыхали, а может, Мишке подсовывали некачественный товар. Хотя по-следнее было маловероятным: Мишку в округе знали. Он всегда здоровался с продавцами, спрашивал их о здоровье, как учила мама. Не все, правда, по-нимали его чирикающий язык, но те, которые работали давно, уже разбирали его быструю, эмоциональную речь. Старались обслужить такого покупателя быстро и качественно, не обсчитывать и не обвешивать без крайней необ-ходимости. А когда новенький охранник одного из магазинов, испугавшись Мишкиной непохожести на остальных людей и решив с первого дня рабо-ты изобразить из себя местного Рембо, двинул Мишке в нос, весь коллектив за своего покупателя вступился и охранника осудил, так что тому ничего не оставалось делать, кроме как уволиться.

Тот день Мишка помнил хорошо. Он, как всегда, пошел за фломастерами: надо было раскрасить зеленым цветом военный джип, а как раз зеленый фло-мастер, чиркнув несколько раз по книжному листу, закончился. Мишка бы-стро оделся и побежал в магазин. Радостно улыбаясь, подошел к знакомой продавщице, замахал руками, показывая на полку с ручками и упаковками фломастеров, загудел недовольно, когда продавщица дала не ту упаковку. Вот тут-то и подлетел шкафоподобный охранник.

— Ты что тут разорался, тварь! Вон из магазина, недоумок! — железобетон-ный кулак уже летел ничего не подозревающему покупателю в нос.

Очнулся Мишка, когда вокруг него хлопотало сразу столько хорошень-ких продавщиц. Позвонили маме Наташе, она примчалась с работы. К этому времени кровь из носа течь перестала, разбитую губу пострадавшему обра-ботали, и он, довольный и раскрасневшийся от суеты вокруг, от необычной всеобщей ласковости, сидел в кабинете заведующей магазином и пил чай с любимыми конфетами «Лёвушка». Мама хотела сразу писать заявление в ми-лицию, но заведующая, испугавшись возможных неприятностей — это был год, объявленный Годом людей с равными возможностями, — убедила ее это-


386

го не делать и даже подарила Мишке вкусный торт. Мама Наташа посчитала инцидент исчерпанным и удалилась из магазина, ведя за руку счастливого Мишку, ощущавшего себя героем.

Вообще Мишку держали в строгости. Не позволяли уходить далеко от дома, ругали за пристрастие к жареным пирожкам, которые он покупал и съедал в большом количестве, а потом маялся животом, заставляли работать на даче. Зато Мишка, в отличие от многих своих сверстников-даунят, умел чисто есть, убирать за собой, делать несложную работу по дому, умел даже читать, но особенно любил раскрашивать книжки с картинками машинок.

Это была его страсть! Такими раскрасками была заполнена вся стенка в Мишкиной комнате. Кстати, в комнату свою, где был идеальный порядок, все книжки и фломастеры были уложены на свои места, а раскраски выстроены точно по размеру, Мишка пускал не всякого. Такой чести удостаивались даже не все мамины подруги, да и сама мама иногда не могла зайти к сыну просто так. Были дни, когда он никого не принимал. Лежал на кровати и думал о своем или просто смотрел телевизор, но с гостями, если к родителям приходили друзья, общаться не хотел. Чаще всего это случалось в праздники, когда по телевизо-ру шли одна за другой праздничные программы с красивыми ведущими, пели девушки в откровенных нарядах. Тогда Мишка ощущал какое-то томление, от этого портилось настроение, видеть никого не хотелось, и даже не радовали привычные раскраски. Тогда хотелось накричать на всех, потом расплакать-ся, возможно, Мишка так бы и делал, но плакать он не умел. А злость быстро проходила, как только, несмотря на Мишкины протесты, вошедшая в комнату мама начинала гладить его по голове и называть солнечным мальчиком.

Сегодня у Мишки настроение было прекрасное! Во–первых, предстояло по-тратить целых 500 рублей, это ж сколько раскрасок и фломастеров можно ку-пить! Во-вторых, грязной посуды в раковине не оказалось, значит, все же вымы-ли, успели. Хотя вчера легли поздно, потому что папа Витя готовился к поездке в деревню и отбирал необходимый инструмент для ремонта деревенского дома.

Мишка быстро вынес мусор, умылся, заправил кровать, причесался, надел свою самую красивую красную футболку, взял свернутую вчетверо пятисот-ку и, захлопнув дверь, вышел из подъезда.

На улице светило солнце. Мишка любил яркие, как его фломастеры, дни. Именно такие, как этот, не очень жаркие, когда лето не набрало еще свою из-нуряющую силу. Тогда он соглашался съездить с родителями в деревню, по-


387

мочь в нехитрых, но хлопотных огородных работах, а самое приятное — по-купаться в неглубокой местной речушке. Мишка умел плавать (спасибо папе Вите, научил), но боялся глубины и преимущественно плескался на мелково-дье, наблюдая за визжащими от восторга и бодрящего холода не прогревшей-ся речной воды девчонками.

Мишка вообще считал девчонок существами особенными. Они могли громко визжать, плакать, что не позволялось делать мальчикам, так, по край-ней мере, говорил папа Витя. Они могли быть слабыми, а мужчинам пола-галось быть сильными и помогать им — этому тоже научил папа Витя. Он и сам всегда помогал маме. А как красиво одевались девчонки, когда пели по телевизору! Эти девчонки были предметом Мишкиных мечтаний! Он пред-ставлял себя рядом с ними на сцене, танцующим, дарящим им цветы, а потом галантно провожающим за кулисы и целующим тонкие девичьи пальцы. То, что мужчины целуют женщинам руки, и это дамам нравится, Мишка видел в каком-то фильме по телевизору, с тех пор всегда старался поцеловать руку маминым подругам, особенно если те приносили Мишке подарки.

— Какой кавалер у тебя, Наталья, вырос, — смеялись они.— Да, Мишка у нас такой, — с гордостью отвечала мама Наташа.После ухода гостей она, правда, иногда плакала, но Мишка ни в коем слу-

чае не относил ее слезы к своему поступку. Мало ли, соринка в глаз попала. Подходил, гладил ее по голове, приносил носовой платок, и мама, поцеловав Мишку в коротко стриженую макушку, понемногу успокаивалась.

Мишка быстро добежал по тропинке, идущей от дома через детскую пло-щадку, к магазину. Привычно схватился за прохладную ручку тяжело от-крывающейся стеклянной двери, уже потянул ее на себя, как вдруг услышал странный звук: «Хук!» Этот звук Мишке не понравился, от него стало холодно в животе. «Х-у-у-к-к! — повторился еще раз тот же звук. — Ах ты, сука, бля, будешь еще деньги мои воровать?!» Мишка, передумав заходить в магазин, решил посмотреть на источник неприятного звука и заглянул за угол дома.

У стены стояла женщина, руки ее безвольно болтались вдоль тела, и сама она была похожа на мягкую тряпичную куклу, однажды Мишка видел та-кую в песочнице, несчастную, забытую, видимо, кем-то из малышей, разо-шедшихся по домам. «Х-у-у-у-к», — еще раз раздался тот же звук, который оторвал Мишку от воспоминаний. Нетрезвый мужик, неуклюже согнувшись, ударил женщину кулаком в живот, от чего она, смешно взмахнув руками, на-


388

чала заваливаться набок. Но волосатая ручища не дала жертве упасть. Схва-тив ее за ворот цветастого платья, мужик занес другу руку для еще одного удара: «Я тебя научу, Надька, меня слушаться! Отдавай деньги! Трубы горят!»

Мишка не успел подумать о том, что мама Наташа строго-настрого запре-тила ему вмешиваться во всякие разборки, а ноги уже сами понесли его к не перестававшему материться мужику.

— Атань, атань, — затараторил Мишка, от волнения проглатывая буквы в слове «отстань».

Он попытался схватить волосатую руку, вцепившуюся в воротник, и ото-рвать ее. В нос ударил стойкий запах перегара. Женщина, вяло вскидывая безвольные руки, старалась отмахнуться и от мужика, и от своего нежданно-го спасителя.

— Чё ты… чё, — повторяла она, пьяно мотая головой.— Ты куда лезешь, урод?! Катись на …! Моя жена, захочу — убью гадину! —

стряхивая Мишкины пальцы с руки, вопил мужик.— Нельзя! Нельзя! — задыхаясь, шептал Мишка, еще сильнее хватаясь за

мужика и пытаясь оттащить его от женщины.Он еще хотел крикнуть мужику, что нельзя обижать женщин, так всегда

говорила мама Наташа, а она всегда говорила правильные вещи, но тут силь-ный удар в грудь отбросил Мишку на асфальт. Он слышал, как что-то в голо-ве хрустнуло, как будто раскололась скорлупа грецкого ореха.

— А-а-а! Скотина-а-а-а! — пронзительно закричал кто-то. — Уб-и-и-л!!!Мишка приоткрыл почему-то плохо видящие глаза: надо было убедиться,

что женщина все-таки цела, успел увидеть, что, оттолкнув мужика, она не-твердой, но быстрой походкой уходит за угол, а мужик, поднимаясь с четве-ренек, хватается за кирпичную стену дома.

Мишка тоже попытался встать, но вмиг сделавшаяся тяжелой голова не отрывалась от земли.

— Опять мама ругать будет — футболку замарал, — еще успел подумать он, и на тело навалилась страшная усталость.

Мишка успел почувствовать и удивиться, что асфальт под головой стал влажным и теплым, и провалился в глубокую черную яму. И только солнце светило по-прежнему, весело и ярко, да ветер пытался взъерошить слипшие-ся от крови волосы и выдуть пятисотку из бессильно разжавшегося Мишки-ного кулака.


389

Павел КАЛЕБИН (псевдоним) — пи-сатель и блогер. Родился в Подмосковье. Член МГО Союза писателей России. В прошлом — офицер спецслужб, крими-налист. Первый рассказ опубликован в 1991 г. в журнале «Фортуна», г. Рига. Ав-тор нескольких романов, вышедших в из-дательстве «Букмастер» (серии «Отраже-ние», «Бестселлер»), а также рассказов и других публикаций на сетевых порталах. Автор романов: «Обреченные на жизнь», «Формула пророчества», «Рассвет, кото-рый наступит», «Черный графолог», «Тай-на подписи N», «Настоящие деньги».

КАМНИ И БАБОЧКИ(фантастическая новелла)

На опушке леса звучала прекрасная музыка, в торжественном органном ритме которой можно было разобрать звуки и пронзительных скрипок, и ве-личественных арф, и печальных флейт... Волшебная, необыкновенная музы-ка! Неудивительно, что несколько красивых пар, собравшихся здесь в этот воскресный день на пикничок, не сговариваясь, поднялись с травы и закру-жились в танце, позабыв о наполненных вином хрустальных бокалах.

Особенно выделялась одна пара. С какой трогательной нежностью они смотрят друг на друга! С каким изяществом двигаются! — читалось восхище-ние в глазах друзей, теплые улыбки которых солнечными зайчиками порхали вокруг.

Наклонив голову, Он прошептал ей на ухо:

В мелодии плавной, ласкающей нас,Мы в вечности готовы закружиться,Мелькая в резких гранях тех хрустальных ваз,Которым предстоит еще разбиться...

Павел КАЛЕБИН

390

— Почему... «разбиться»? — подняла она на него огромные глаза, в которых мелькнул мимолетный испуг.

— Не знаю... — улыбнулся он. — Просто хорошая рифма.— Это нехорошая рифма! — надула Она чувственные губки, по которым,

правда, вскоре пробежала озорная улыбка. — Пойдем в лес? — вдруг пред-ложила она своему партнеру по танцу.

— В лес? — удивленно переспросил тот.— Ну, да, в лес. В самую-самую темную чащу!— Но зачем?— Говорят, — Она продолжила танец, приподнявшись на мысочки, как

балерина, что позволило ее губам приблизиться к уху возлюбленного, — в лесу, — заговорила она заговорщицки, — где-то недалеко отсюда, есть одна удивительная солнечная поляна, где растет невероятно вкусная земляника.

— Земляничная поляна?— Да. Но не просто земляничная. Земляника там на вкус — будто боже-

ственный нектар. А размеры каждой ягодки такие, что с одной можно при-готовить небольшую баночку самого вкусного в мире варенья!

— Как аппетитно ты говоришь! — улыбнулся Он.— Ну так пошли?— Да... Но как отнесутся к этому наши друзья? Нам ведь придется поки-

нуть их. Еще подумают невесть что!— Они поймут...— Думаешь?— Уверена. Они ведь наши друзья.— Ну... — он крепче приобнял ее за талию, — тогда на раз-два-три, раз-

два-три — вальсируем, незаметно двигаясь к лесу. Ну а потом — за кустик, за елочку, за березоньку, и будем таковы!

— Это просто гениальный план! — отметила Она и наградила возлюблен-ного нежным поцелуем, бархатно скользнув губами по его щеке.

— Раз-два-три... — начал Он.— Раз-два-три... — подхватила Она.И вскоре они оказались в глубине леса. Музыка здесь звучала уже совер-

шенно иная, но, тем не менее, она казалась по-своему красивой. Мелодич-ными волнами по высоким кронам прокатывался шелест листвы, а со всех сторон слышались голоса необыкновенного пернатого хора, каждый участ-


391

ник которого считал себя солистом и даже мысли не имел уступить партию кому-нибудь другому.

— Как здесь хорошо! — с восхищением вздохнула Она, пьянея то ли от из-бытка кислорода, то ли от близости любимого, с которым ей наконец-то уда-лось оказаться наедине.

— Да, здорово! — согласился Он, на секунду горячо сжав своей сильной ру-кой ее нежную ладошку. — Да только где же та твоя сказочная поляна? Что-то не вижу я ее. Совершенно не вижу. Дальше лес только гуще.

На пути их тем временам встали заросли кустарника.— Ну что? Возвращаемся или будем продираться? — осведомился Он с та-

кой решимостью в голосе, что не приходилось сомневаться: отступать — не в его правилах!

— Будем продираться! — с не меньшей уверенностью заявила Она. — Нас ждет наша земляничная поляна!

— Береги глаза, — предупредил ее Он, после чего, прокладывая дорогу сво-ей грудью, отважно ринулся вперед.

Колючки царапали им кожу, ветви больно били по щекам, но парочка упор-но двигалась вперед, к своей заветной цели. Когда кустарник, наконец, за-кончился, нехотя выпустив их из своих цепких объятий, глазам влюбленных открылось удивительное зрелище: огромный луг, покрытый камнями. Тыся-чи, миллионы черных гладких камней! Все они были странной, на редкость правильной круглой формы, размером от юркого шарика для пинг-понга до солидного бильярдного шара.

— Что это? — удивленно спросила Она.— Н-не знаю, — неуверенно проговорил Он, бросив настороженный взгляд

на небо, неожиданно потемневшее. — С полной уверенностью могу сказать лишь одно: это — не земляничная поляна. Если, конечно, ты не имела в виду под словом «земляника» обыкновенные булыжники.

— Нет, я говорила о самой настоящей землянике... Но все же, разве это обыкновенные булыжники? Смотри, какие они все странные...

— Камни как камни, — пожал плечами Он.— Не скажи. Я где-то слышала, что камни — живые существа. А нам ка-

жутся неодушевленными лишь по той причине, что живут они в другом из-мерении, где время движется совершенно иначе. Чтобы услышать их, нуж-но только поверить в это и представить, что ты тоже камень, а каждый твой


392

вздох длится не секунды, а сотни лет. Другими словами, необходимо попасть в резонанс с тем измерением, в котором живут камни, — пояснила она.

Он не поверил ей и махнул рукой, снисходительно улыбнувшись:— Ах, солнце мое, что за ерунду ты говоришь?— Не веришь? — Она рассмеялась. — Не веришь? А я тебе сейчас докажу!— И как же?Она наклонилась и подняла один из камней.

— Вот, сейчас я с ним буду говорить. Устрою ему интервью.— Милая, — смотрел Он на нее влюбленными глазами, — да перед твоей

красотой ни один камень не устоит, дыханье твое вдохнет жизнь даже в то, в чем ее не может быть по определению... В этом я даже не сомневаюсь. Но вот заставить мыслить камень... Наличие головы, на которую этот твой камень, надо признать, весьма походит, вовсе не означает обязательного присутствия в ней мозгов.

— Сейчас проверим, — Она поднесла камень к уху и сделала вид, что слу-шает его.

— Ну? — проявил нетерпение ее спутник.— Тс-с, — произнесла Она, — кажется, я слышу — он что-то бормочет.— Ха! И что же, у него за голос? Тенор? Баритон?— Напрасно смеешься, — Она игриво нахмурила бровки. — Камень жалу-

ется, что у него нет голоса.— Как же тогда ты его слышишь?— Он общается со мной телепатически. Мысленно. Мысли — это един-

ственное, чего у него не смогли отобрать.— Кто не смог отобрать?— Не знаю. Сейчас попробую разузнать у него, — Она еще крепче прижала

свое ушко к холодной поверхности камня и, послушав немного, сказала: — Камень желает, чтобы и ты внимал ему.

— Я? — удивленно переспросил Он. — Но как? У меня не столь развиты на-выки телепатии, как у тебя, да и, если честно, воображение мое, по сравнению с твоим, тоже не на высоте.

Но Она настаивала, протягивая ему камень:— Ты только попробуй!Деваться ему было некуда, и он не менее десяти секунд честно грел своим

ухом холодный булыжник. Но больше выдержать не смог.


393

— Я ничего не слышу, дорогая! Лучше пойдем отсюда. Смотри, что-то небо хмурится...

— Тсс! — ответила Она. — Ты еще не настроился на его волну. Давай по-пробуем вместе, как в танце, на раз-два-три. На раз — глубокий вдох, на два — выдох, на три — снова вдох. И при этом старайся мысленно слиться с этим камнем...

Они одновременно прижались головами к камню и закрыли глаза.— И, раз, — тихо произнесла Она, делая вдох.— И, два, — на выдохе, отозвался Он.— И, три...Он, кажется, начал понимать, для чего Она затеяла эту странную игру.

Цель ее — просто разнообразить их близость, тонкую, неосязаемую близость, когда в твоей голове вдруг появляются мысли любимой, а в ее милую головку плавно перетекают твои мысли. Сердца стучат в унисон, дыханье попадает в такт... О, это величайшее, безмерное наслаждение! А Она — фантазерка — ре-шила этому высочайшему процессу духовной близости добавить остроты по-средством использования дополнительного предмета, игрушки... Холодный, мертвый камень. Ах, как это необычно и ново!

— И, раз...— И, два...— И, три...Неожиданно в уши обоих ворвался тяжелый, протяжный звук, будто стон,

вырвавшийся из груди больного.— Почему ты так вздохнул? — озабоченно прошептала она, не открывая

глаз, но все еще не отрывая уха от камня.— Это не я, — ответил Он.— Как не ты? А тогда кто?И оба тут же услышали несколько жутковатый, скрипучий голос:

— Яаа.Они одновременно отстранились от камня и со страхом и изумлением

уставились на него, держа на вытянутых руках.— Готов поклясться, дорогая, это произнес твой камень... — попытался по-

шутить Он. Но шутка не удалась, голос его сорвался.Она же вообще была не в силах что-либо произнести. Между тем, чей-то

чужой, неприятный голос, скрежеща, вползал в головы их обоих:


394

— Яаа. Это вздохнул яаа... Не бойтесь! Не бойтесь! — набирал обороты скрип таинственного голоса. — И не выбрасывайте меня, умоляю, не отпускайте... Дайте, дайте сказать мне хотя бы пару слов! Тысячелетие безмолвного сна, и вот — такой сюрприз! Два любящих друг друга живых сердца, сами того не подозревая, подарили и мне импульс жизни. Спасибо, спасибо вам... О, как я долго молчал! Это невыносимо... Это самое страшное из всех кар — молчать!

— Простите, вы... живой? — набралась смелости задать мысленный вопрос камню Она.

Камень ответил уклончиво:— Не знаю, как доступнее объяснить... Мое недавнее состояние, наверное,

было бы наиболее правильным определить как анабиоз. Да, совершенно вер-но. До сего благостного момента я пребывал в самом настоящем анабиозе. Как и весь мой народ, собственно...

Камень вдруг замолчал, словно погрузившись в тяжелые воспоминания.— Вы прилетели из космоса? — осмелился задать вопрос необыкновенному

камню Он, ибо ему доводилось слышать истории о посланцах иных миров, многие века назад якобы посетивших планету; а еще — камень этот весьма походил на самый обыкновенный метеорит.

— О, нет, — наконец подал голос камень, — мы, увы, не дети звезд. При-рода наша совершенно земная. Когда-то я, как и каждый из собратьев моих, имели руки, ноги, головы... Только вот как звали нас, того не помню. Как-то это успели выбить из нас перед погружением в анабиоз. Что-то на букву «л», кажется. Или «ч»...

— И что же с вами произошло? — задала мысленный вопрос камню Она. — Вас заколдовал злой колдун?

— Что-то типа того, — на той же мысленной волне ответил ей камень. — Хотя, если брать по большому счету, во всем виноваты мы сами. Жили одним днем, ни о своем будущем, ни о будущем потомков своих не думая. Тысячи лет орали: «Хлеба и зрелищ!» «Вся наша жизнь — игра!»... Идиоты! — камень с грустью вздохнул. — Так вот, на чем я остановился?

— Вы сказали «идиоты», — вежливо напомнил ему Он.— Ах, да, — спохватился камень, — ну не идиоты ли? Поиграли в вече и фо-

румы да и не придали значения, что каждый акт подобных игр заканчивается появлением на теле народа нашего некоего отвратительного прыща, что сразу же начинает тужиться подчинить своей власти остальных и повелевать ими...


395

Ну, порода такая у них была, гнойная. И вот каждый такой прыщ брался наро-дишко наш тасовать да причесывать на свое самоличное прыщавое усмотрение.

Перво-наперво, разумеется, всех, как стадо, принялись сгонять в некие точки, концентрировать в определенных местах. Акрополи, резервации, гет-то, зоны, концентрационные лагеря да и обычные города... Ну, это где дома в сто этажей и друг друга никто не знает. Каждый дом — барак, поставлен-ный на попа. Каждая квартира — ячейка тараканья, куда всем предписали забиться по самое не балуйся и выставили на счетчики.

А чтобы не вякал народишко, сперва глушили его барабанами, потом громкой маршевой музычкой площади полнили, ну а опосля уже наушника-ми уши заткнули. Ведь оно как: коли собственного голоса не слышишь, так и говорить охота быстро отпадет. В общем, забыли мы, что такое голос, а чуть позже, за ненадобностью, так и вообще языки всем подрезали: кому под при-нуждением, кому добровольно, ну а иные и не заметили того даже...

Потом дело до глаз дошло. Их принялись замыливать нам голубым стеклом, серая муть за которым казалась всем расчудесным сияньем. Тем же, кто ужасался всему этому и очередного прыща с его идиотской инициативой выдавить рука-ми хотел, руки-то эти и пообрубали. Тем, кто сбежать хотел, ноги усекли. Некото-рым, правда, у кого мечта хоть какая-нибудь завалящая была, удалось улететь в дальние края. Но мало, чрезвычайно мало оказалось их, мечтою окрыленных. И что сталось потом с ними, того я не ведаю. Всех же оставшихся посчитали, каж-дому по несколько номеров присвоили — пинь, инь и мобилинь — да и формат-нули, гады, до сегодняшнего нашего наибезопаснейшего для прыщей состояния: не живые — не мертвые; не слепые — не зрячие; не остроуглые, треугольные, там, али квадратные — а кругленькие-кругленькие, единообразные и безопасные...

Цивилизация наша достигла вроде бы абсолютного совершенства: все в едином месте, одинаковые, безмолвные. Единственное, размеры у нас разные были, по прошлым заслугам: кто сколько у других массы украсть успел, то за ним законодательно и официально вполне и закрепили. В остальном же — всеобщее равенство!

И сочли тогда прыщи наши, что за достижение сего чуда достойны они вознесения к самим светочам космическим, и принялись строить из нас, без-молвных, пирамиду высоченную, в облака устремленную, дабы на макушке ее опочивальню себе устроить. И слова молвить им поперек и мысли не имел ни-кто, ведь всем внушено было, что — вот оно, наше объединяющее будущее: Ве-ликая ПИРАМИДА! Один за всех — все за одного! — под чутким присмотром


396

великих прыщей и их недремлющего Ока. Но вдруг ужасная беда, друзья мои, приключилась... — камень горестно вздохнул. — Настал судный день, Апока-липсис. Всем хороша пирамида вышла, да вот только по форме каждый ее кир-пичик оказался круглым, ни с кем рядом существующим ни малейшей сцепки не имеющим. Цепляться-то шарику просто нечем! Но это мало кого волновало. Грозовые тучи и фантастические замки облаков рассеяли в однородно серую пелену, радугу закрасили, все вольные ветра в заточение под землю упекли, а землетрясения просто запретили особым Указом. Штиль да благодать вроде бы у нас воцарились! Но как-то, по слухам, в нашу Зону незаконно пролетело не-кое странное крылатое созданье — маленькое на фоне пирамиды, но нелогично красивое. И откуда только оно взялось?! Хотя вроде бы чего оно бояться-то — такую кроху? И не таких прихлопывали! Да только едва лишь цветочный аро-мат с прекрасных крыл созданья этого ветерком легким на Великую Пирамиду нашу повеял, как и случилось то, что случилось... Рухнула пирамида от ветерка того, обратившись в груду никчемных камней, таких вот бедолаг, как я...

Здесь камень замолчал.— Какая печальная история! — заметила Она.А Он осведомился у камня:— Но почему тогда вы не желаете вновь возвести ту странную пирамиду?— Как-ак? — простонал камень. — Ведь теперь мы — просто камни... Вот

лежим тут, ждем, когда новый Прыщ средь нас созреет, вот тогда, может, еще и выйдет что. А пока только и остается нам — анабиоз...

Тем временем почти уже затянувшееся серым небо наконец-то сумели прорезать солнечные лучи. Едва один из них скользнул по камню, как тот умолк — и, судя по всему, уже навсегда. А может, и не говорил он ничего во-все. И в самом деле, разве камни умеют говорить? Может, просто Она, начи-тавшись древних сказок, выдумала это странное интервью, а Он, из любви к ней, умело подыграл. Но отбросили они потом этот камень от себя одновре-менно и с каким-то особым чувством брезгливого страха — далеко-далеко, к собратьям, приобщив того к их всеобщему анабиозу.

Ну а сами Он и Она, расправив доселе аккуратно сложенные за спинами, узорчатые, голубовато-розовые крылья, вспорхнули с каменного луга двумя гигантскими, ослепительно красивыми людьми-бабочками и, взмыв над ле-сом, воспарили над его кронами в поисках своей земляничной поляны...

Летать рожденный ползти не может!2014


397

Эдуард СКВОРЦОВ — член МГО Со-юза писателей России, кандидат наук. Автор трилогии «Гуща жизни»: «Страсти-напасти», «Страсти вокруг да около» и «Гримасы люб-ви», а также книг «Белая лента», «Перепутье времен», «В круге жизни», сборника прозаи-ческих произведений «Двойная блокада». Не-однократный участник альманаха «Литера-турная республика» и сборника номинантов литературного конкурса «Россия–Испания». За книгу «Белая лента» удостоен диплома, а за книги «Гримасы любви» и «Перепутье вре-мен» — грамоты МГО СП России по итогам конкурсов «Лучшая книга года»» 2011–2013 годов.

ОТПЕВАНИЕ ТЕТКИ АКУЛИНЫ

Когда гроб сняли с труповозки и четверо дюжих мужчин поставили ла-кированный ящик на кладбищенскую каталку, группа родственников, быв-ших коллег усопшей и просто зеваки некоторое время переминалась с ноги на ногу перед закрытыми вратами Храма всех новомучеников и исповедников российских. Странно, кому в голову пришло так величать кладбищенскую церквушку, покосившуюся, с облупившейся штукатуркой, едва удерживаю-щую от падения при малейшем порыве осеннего ветра вознесенный над ее тщедушным куполом крест.

Выпускник восьмого класса средней школы Ипполит Дровнин топтался около матери, которая в непривычном траурном одеянии выглядела чарующе. Сын не мог не заметить, как немногие мужчины в траурной толчее бросали любопытные взгляды на благочинную женщину, а то и норовили приложить-ся к ее ручке в ажурной шелковой перчатке.

Вообще-то Ипполит Карлович, как величала его умершая позавчера тетка Акулина, должен был идти сегодня на занятия в автодорожный лицей, куда его определила мать с первого сентября. Общение с матерью в последнее вре-

Эдуард СКВОРЦОВ

398

мя сильно напрягало Ипполита. Она вдруг, как показалось сыну, ни с того ни с сего уверовала в Бога и стала активно посещать все церковные мероприятия.

Ольга Гермогеновна Дровнина пыталась и подростка брать с собой. Но Ип-полит заупрямился.

— Ты совсем как твой отец, — в раздражении говорила мать сыну, торо-пливо убегая в церковь.

Сначала Ипполит подумал, что у нее появился воздыхатель среди цер-ковных служащих, — уж больно длительное время женщина проводила перед зеркалом, оправляя нижнее белье и верхнее платье, но потом по-нял, что она самоотверженно повенчалась с церковью в духовном браке. При этом в разговорах с сыном мать нередко выказывала зависть «удачно-му замужеству» сестры, у которой, правда, от любимого ею мужа не было детей. Между тем, складывалось впечатление, что муж Акулины так не считает и вовсе не прочь сменить жену. И, что характерно, мать Ипполита двойственно относилась к мужу сестры. Иногда она говорила, что им с сестрой следовало поменяться мужьями, и тогда восторжествовала бы лю-бовь всех четверых: двух сестер и правильно разобранных мужей. Выхо-дило, что Дровнина возмущалась Игорем Олеговичем за то, что он пред-почел ей сестру Акулину, причем порой негодованию ее не было предела. Особенно после того, как отец Ипполита подал на развод и ушел от жены к родителям.

В итоге раздосадованная женщина непрерывно молилась и еще чаще кре-стилась. Мать даже подумывала, не определить ли сына в духовную семи-нарию, но Ипполит грозил уйти из дома, если она станет затягивать его в церковные путы.

Вот тогда и возник автодорожный лицей, в котором преподавала родная тетка Ипполита, сестра матери — Акулина Гермогеновна Крупова.

Тетка была не столь привлекательна с виду, как его сексапильная мать, но притягивала к своим женским прелестям словно магнитом. Ипполит испод-тишка сладострастно наблюдал за обеими женщинами. И если мать одерги-вала сына, когда он бросал слишком откровенные маслянистые взгляды на ее голые ноги, то Акулина, можно сказать, поощряла сексуальное развитие парня, поскольку по мере своей игривости позволяла себя нецеломудренно осматривать, а то и прикасаться к своим рельефным грудям или пышным бедрам.


399

Переход в лицей и начало занятий определенно понравились Ипполиту, но тут некстати умерла тетка. Парень искренне надеялся на ее поддержку и со-чувствие, однако Всевышний затребовал Акулину в свою вотчину.

В толпе собравшихся на отпевание люди с теплотой, а кто-то и восторжен-но отзывался об усопшей.

— Ну что же, — произнес ее овдовевший супруг Игорь Олегович, — поря-дочные люди и там нужны.

— Несносный, — отвернувшись в сторону кладбищенской ограды, произ-несла мать Ипполита. — Тебя бы туда спровадить хотя бы на недельку, чтобы повернулся к своему счастью.

В это время ворота храма отверзлись. Закрытый крышкой гроб с телом усопшей родные и близкие мужского пола, облаченные в траурные одежды, переместили в церковный притвор.

Особыми погребальными звуками зазвонил колокол, возвестивший о на-чале отпевания. Тут же внесли в церковь немеркнущие искусственные венки и крупные букеты ломких живых цветов.

Мать, стоя рядом с Ипполитом, с видом знатока комментировала проис-ходящее.

— Православная церковь, — шептала Дровнина, — признает загробную жизнь, поэтому считает, что человек не умирает, а усыпает. Усопшим стано-вится только тело, душа же продолжает жить. В первые 40 дней определяется ее дальнейший путь. В этом помогают молитвы, которые поются во время отпевания.

Всем разместившимся в церкви раздали горящие свечи, просунутые в уз-кую щель аккуратного клочка бумаги, задерживающего кипящие капли вос-ка, наподобие горючих слез, норовящих прожечь верхнее платье и обувь, об-речено причащающихся к отпеванию женщины в гробу.

Мать Ипполита торопливо зажигала от своего огонька фитилек свечи сына, когда от неосторожного дуновения или движения пламя в его руках вдруг гас-ло: ей было важно, чтобы отпевание не прерывалось и не затягивалось.

Священник предложил мужчинам снять крышку гроба.Боже праведный, Благословенная Дева Мария, какой же умиротворенной

предстала взорам собравшихся тетка Акулина: уста в кои веки сомкнуты, глаза закрыты, руки сложены на груди крестообразно, правая поверх левой. Руки прижимают к груди иконку с изображением Богородицы.


400

Ипполит Дровнин так увлекся видом тетки Акулины в роскошном гробу на белоснежной шелковой подстилке, что свеча в его руках, грешным делом, погасла. Можно было подумать, что Ипполит отказывается верить в смерть тетки. Пока мать колдовала со свечкой, пытаясь оживить огонь на ее конце, Ипполиту показалось, что тетка задорно подмигнула ему правым глазом, да-вая знать, что у них еще все впереди, и, как только кончится отпевание, они уединятся…

Между тем, в продолжение сексуальных грез, Ипполиту представилось, будто тетка Акулина едва приподняла свою левую ногу, приглашая разогре-того юношеским влечением парня взобраться к ней на стол.

В постели полуобнаженную тетку Ипполит видел, когда мать его посылала проведать сестру, страдавшую воспалением верхних дыхательных путей. Но на столе…

Парень пришел в сознание, когда ощутил у себя перед животом ягодицы матери, вставшей спиной на пути его подсознательных желаний и миражей.

В это время священник раскочегарил на углях свое кадило и, нагнетая чад от плохо горящего кусочка ладана, приступил к молитве по усопшей.

Мать сжала руку сына, давая понять, что все внимание следует переклю-чить на заступ к молебну.

— В минуты кончины Пресвятой Девы Марии явился Ей Господь Ии-сус Христос и принял Ее пречистую душу. Тело же апостолы погребли в Гефсиманском саду, — начал бубнить священник, не спуская глаз с усоп-шей, как если бы боялся, что зловредные черти из Преисподней похитят тело из гроба, и некого будет хоронить по итогам благостного отпевания. Священник явно торопился добраться хотя бы до середины поминального действа:

— Когда же апостол Фома захотел приложиться к телу Богоматери, то обна-ружили пустой гроб, но тут Матерь Божия явилась им в лучезарном сиянии на небе, — продолжал скороговоркой повествовать священник.

В Храме запели на два голоса: женский и мужской, — красиво так, что за душу берет, и сладко-сладко из нее музыкальные струны тянет.

— Акулина в рай попадет? — шепотом спросил Ипполит.— Откуда же я знаю, — тихим голосом в пол-оборота к сыну отвечала

мать. — На исповеди сестры со священником я не была и не знаю, сколько грехов своих она назвала, сколько замолила, — ответила мать сыну. — Опять


401

же, как пройдет отпевание, насколько усердно собравшиеся будут молиться, а священник усердствовать при чтении Псалтыря.

— Это еще что такое? — тихо спрашивает Ипполит.— Слушай, блудник, сам узнаешь, — отрезала мать.Священник продолжал витийствовать уже за Богородицу:— Радуйтесь. Я всегда буду молитвенницею вашею перед Богом и буду про-

сить Сына Моего исполнять просьбы верующих.— Слава тебе Господи, — подумал Ипполит, — что не надо стремиться к

встрече со Всевышним, а достаточно попросить тетку Акулину обратить-ся к Богородице, а та уже донесет просьбу о прощении грехов праведных Всевышнему.

Пренебрегая душевным смятением сына, Ольга Гермогеновна повернула голову в сторону свояка. Тот как будто ждал этого ищущего взгляда и под-мигнул левым глазом. Свояченица потупила взор и задрожала напрягшими-ся ягодицами, все еще прижатыми к животу Ипполита.

— Другое дело, — подумал Ипполит, — хотелось бы, чтобы Всевышний простил грехи моего отца, презревшего тяготы семейной жизни и бросивше-го нас с матерью в бедственном материальном положении, не позволившем мне поступить в Гимназию при Министерстве Иностранных дел.

Мать неоднократно напоминала Ипполиту, что душа Карла Дровнина, отца его, если он умрет, будет в компании грешников жариться в аду. Иппо-лит явственно представил себе голые фигурки, наподобие обжаренных поло-сок картофеля, которые прыгают над раскаленными масляными пятнами по нестерпимо жаркой сковородке, и ему стало стыдно.

С этого момента он перестал думать о тетке Акулине, чтобы не способ-ствовать ее попаданию в ад.

Размечтавшегося Ипполита с потухшей свечой в руке мать ударила слегка поднятой ногой. В этот момент щелкнула одна из застежек на резинках ее грации, и правый чулок стал предательски опускаться из под черной юбки.

Желая скрыть свой неприглядный вид оплошавшей блудницы, Ольга Гер-могеновна принудила Ипполита поменяться местами, так что теперь она ока-залась почти рядом с Игорем Олеговичем.

С этого момента все внимание парня переключилось на свояков: ведь если они сойдутся, то ему придется плохо, — впору переезжать жить к отцу, кото-рого он любит, хотя мать считает отца грешником и безбожником.


402

— Впрочем, чего церковь пугает несчастных людей. Причудливый ад — он тут, — думал Ипполит, покидая церковь вслед за выносом гроба по заверше-нии отпевания. — А там, на небе, куда Всевышний дух мужчины или женщи-ны ни определит, везде лучше. Ведь где царит Бог, там везде хорошо. Другое дело, что на земле мало кто посвящает Царю Небесному свои житейские под-виги, все больше держат за поминальную икону отпущения грехов.

— В конце концов, пребывать на небе проще, — подумал Ипполит, — чем жить на земле, а тем более в гробу под землей.

Погребение гроба прошло без сучка и задоринки: каждый, кто желал, бро-сил в яму горсть земли. Могильщики завершили закапывание гроба без лиш-них свидетелей.

Покидавшие кладбище свояки, взявшись за руки, что-то горячо обсужда-ли: то ли меню в ресторане на поминках, то ли виды на совместную жизнь после сорокового дня. Все-таки не зря Гермогеновна молилась и верила.

Похоже, что Всевышний услышал женские стенания, и теперь грешно от веры отказываться в предчувствии большого личного счастья.

В ресторане на поминках Ипполит налегал на кулинарные блюда с другого конца стола. В начале стола у фотопортрета Акулины в траурной рамке рядом с его матерью сидел Игорь Крупов с деланно грустной физиономией. Мать под столом все поправляла застежки своей грации, которые могли предатель-ски соскочить в самый неожиданный для свояков момент, и тогда уже свет туши-не туши, греха не избежать.

Предоставленный сам себе Ипполит думал:— Может и правда следует пойти учиться в священники и всю оставшуюся

длинную жизнь замаливать грехи тетки Акулины, которая чуть было не со-вратила сексуально озабоченного парня, мучаясь пренебрежением к своему телу со стороны блудливого мужа?


ПРОЗАИЧЕСКИЕМИНИАТЮРЫ

404

Ольга НАЦАРЕНУС — кандидат в члены Интернационального союза писателей. Неоднократно публикова-ла свои произведения в альманахах «Российский колокол», «Сборник про-зы», «Литературное достояние России», «Золотое руно», в сборниках «Союз-ники», «Как судьбы людские читаю я осень», «Дышать любовью», «ЛитО-гранка», «Золотые купола святой Руси», «По ту сторону реальности», в журна-ле «Союз писателей», в литературной газете «ЛИК», в сборнике номинантов литературной премии «Лучшие поэты и писатели России». Автор книги «Сны

моего сердца» (2013). Участник проектов «Писатель года 2012» и «Поэт года 2012». Финалист премии «Писатель года 2012» (проект сайта Проза.ру), лауре-ат международного поэтического фестиваля в Македонии (заочное участие), победитель Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике» (2013), лауреат конкурса журнала «Российский колокол» (2013), финалист конкурсов альманаха «Литературная республика» МГО СП России (2013) и «Лучшие поэты и писатели России» МГО СП России (2013), вошла в лонг-лист победителей конкурса-фестиваля «Бумажный ранет» («Москов-ская правда»).

КАРТИНА

Старая картина на стене. Золочёная пыльная рама, и от неё — вывязанные пауком нити, через всё полотно, к неразборчивой подписи автора в нижнем правому углу. Таинственное слияние грубого холста с гибким противоречием масляных красок. За видимым результатом воплощённого — идея, замысел, давно истлевшее пережитое…

Раннее утро, песчаный берег моря. Женщина, смотрящая вдаль, туда, где дикая природа волн касается свободной лазури неба. Холодное ещё, но уже

Ольга НАЦАРЕНУС

405

яркое, дерзкое солнце. В его прямых, смелых лучах — завораживающая игра длиннокрылых альбатросов и неясное беспокойство.

Застывший на века взгляд. Застывшая печаль — беззвучное отражение ис-пытавшего когда-то нестерпимую боль сердца. Недосказанное о радости, о счастье, и о восхитительном, конечно. Недосказанное о душевных ранах и о потерянном.

Печать непрекращающихся порывов ветра: край невесомой ткани белого платья обнажил тонкие щиколотки, распущенные русые волосы разметались по худым плечам. В повороте головы — заметное напряжение. Неоконченное движение рук, как готовность к началу молитвы…

А за пределами сюжета — жизнь, живое, текущее беспорядочно и непред-сказуемо. Текущее в постоянстве, бесконечно и независимо…

Листается настольный календарь, аисты хлопочут над гнёздами, забыва-ются обиды и растраченное…

Крик становится смирением… В распахнутое окно — запах надвигающейся грозы…Усталость великодушно позволяет задуматься, осознать…Затяжные осенние дожди смывают обиды и зовут, зовут кочующую по чу-

жим постелям память… Сны объясняют происшедшее, обманывают, предупреждают о будущем… Каждый шаг, каждый вздох порождают скромный человеческий путь, до-

рогу к себе, к пониманию… Повсюду — ежемоментное чудо рождения новой реальности: в первом

глотке воздуха и в самом последнем… Танец пёстрых бабочек среди изящных веток пышно цветущих яблонь... Обрывки недописанных писем в мыслях... Поцелуй — как болезненная необходимость настоящего… Поезд, отходящий от серого перрона, строго по расписанию... Молчание далёких звёзд… Давай закроем глаза?..


406

СОЛДАТУ

Собирайся, солдат! Время и за тобой пришло. Неслышно пришло, краду-чись, диким ветром злым, с чужой стороны.

Рассвет — бешеным красным конём через степь. Не остановится, не взбрыкнёт играючи, и не возьмёт зерна с тёплой ладони. Вслед за ним — весть печальная крылом ворона. Женщины от вести той воют протяжно, а дети немтырями растут.

Пыль дорог повсюду: в разлитом по столу молоке, на чёрно-белой фото-графии у свечи, на мокрых щеках. Пыль да кровь человечья. Сквозь пелену надежд, обещаний, сквозь пылающие церквушки по сёлам.

Небо будто пополам разорвали, земля родная стонет от кулаков и от сты-да перед Богородицей. Дождями косыми её плач проливается: по берёзовым рощам, васильковым лугам, по плоти, растерзанной зверем поганым. Не уй-мёшь, не успокоишь...

Бьют барабаны, кувыркается сердце за рёбрами. Стиснутые зубы и холод-ный пот со лба.

А как оно дальше-то? Придут ли денёчки чередой привычной? Мил ли будет этот свет птице певчей? Наполнятся ли родники правдой живою?День и ночь молоток о гвозди. День и ночь. То — гробы заколачивают да

кресты к ним наспех справляют. Разливается горе багровыми реками, ни еди-ного порога не пропустит, в каждое окошко заглянет. Нет никакого исцеле-ния от него.

Время за тобой пришло, солдат! Посидим, вздохнём на дорожку. А ждать тебя будем так сильно, с такой любовью, что не примет твоё тело железа по-ганого. Ну, а если…если уж худо что — крестик нательный покрепче в кулак зажми да глаза матери вспомни — силу особую через это получишь.

Собирайся, солдат!


407

Тамара МОСКА-ЛЕНКО — прозаик, поэт, член Союза пи-сателей и Союза жур-налистов России. Ав-тор книг «Лабиринты души» и «Письма в никуда». Поэтиче-ские и прозаические произведения Тама-ры Москаленко опу-бликованы более чем в 40 российских аль-манахах и сборниках.

ФОНАРЬ И ПЬЯНИЦА

Очень нетрезвого вида мужчина уже достаточно долгое время стоял, ух-ватившись за деревянный штакетник высокого забора. Он держался за него обеими руками, склонив голову и широко расставив подкашивающиеся ноги. Казалось, что оторвать мужчину от штакетника невозможно никакими си-лами, ибо за это время, похоже, он сроднился с ним всеми фибрами своей заблудшей души. Время от времени мужчина начинал икать, и всё его тело сотрясалось от непроизвольных звуков. И тогда, желая сохранить вертикаль-ное положение, мужчина ещё крепче хватался за деревянное ограждение. На его счастье забор был достаточно добротным и бережно принимал в свои объятья колеблющуюся фигуру. Время шло неумолимо быстро, начало смер-каться, и возле забора зажёгся Фонарь, который с удивлением наблюдал за мужчиной.

— Что это он здесь делает? — подумал Фонарь и, загоревшись любопыт-ством, стал рассматривать мужчину.

Обычно в такое время народу возле Фонаря было не так уж и много. Про-хожие всегда были торопливы, им не было дела до одинокого фонарного столба, а его собратья находились на приличном расстоянии друг от друга и

Тамара МОСКАЛЕНКО

408

лишь изредка приветственно перемигивались. Он давно привык к своей не-завидной участи и радовался редкому и кратковременному общению с элек-триками, когда перегорала лампочка. Фонарь даже не успевал толком разгля-деть человека, как машина уже отъезжала к следующему фонарному столбу. В общем, Фонарю было очень одиноко, и он радовался нечаянному прохожему, так трогательно приникшему к деревянному штакетнику.

— Интересно, как долго он ещё так продержится? — с любопытством ду-мал Фонарь. — Всё-таки ночь на дворе… Дойдёт ли до соседнего многоэтаж-ного дома? По всему, силы оставили этого человека, — беспокоился он не без причины.

Мужчина вдруг поднял голову, хмуро глянул на Фонарь и озадаченно спросил:

— Чего уставился?!..— Я? Уставился?! — удивился Фонарь. — А куда мне ещё?.. Я ж тут уже

столько лет стою…— Ишь ты!.. — продолжал пьяный мужчина. — Смотрит он! Чего, спра-

шиваю, уставился? Да, выпил! А тебе какое дело?! Я что, на допросе, что ли? Отвернись, говорю, ну! Наставили тут фонарей, понимаешь…

— Вот пристал… — растерялся Фонарь. — Сколько лет стою тут, светю… свечу… Освещаю, в общем! И всем всегда было до фонаря… А тут оказывает-ся, что я кому-то помешал!

Между тем, его нетрезвый собеседник не унимался и, призывая в свиде-тели «людей добрых», корил фонарный столб за неуёмное любопытство и не-корректное вмешательство в личную жизнь.

Время от времени мужчина умолкал, опуская голову вниз и, раскачиваясь, невнятно бормотал о том, что «понаставили тут…», затем, словно собравшись с силами, вновь обращался к Фонарю и, перемежая речь нецензурной бранью и вопросами «ты меня уважаешь?», жаловался на свою нелёгкую судьбину и звонко икал.

Фонарь, сгорая от любопытства, взирал на странного человека. По всему, мужчина совсем не слышал его оправданий и продолжал бурно выражать свои претензии ко всему миру и к фонарному столбу в частности.

Такое необычное приключение случилось с Фонарём впервые. Правда, он не понимал, за что он должен уважать этого нетрезвого человека, и почему «Зинка не права», а также, «как его все не понимают». С последней претен-


409

зией фонарный столб был отчасти согласен, ибо его тоже никто и никогда не пытался понять. Тем более что ему даже рассказать о своём одиночестве было некому. И, проникаясь необыкновенным сочувствием к мужчине, Фо-нарь, как мог, старался поддержать его. Но что мог сделать фонарный столб? Тем не менее, он очень старался, подмигивая своему собеседнику: «держись, мол, дружище!» и ярко освещал вверенную территорию.

Несмотря на этот странный диалог, Фонарь был счастлив. Впервые, как с равным, с ним общался человек. Все претензии мужчины к фонарному стол-бу были не в счёт, ведь Фонарь даже не понимал, в чём его обвиняют. Тем не менее, эмоции переполняли электрическое светило и добавляли некоей зна-чимости происходящему.

Увы, его счастье длилось недолго.Пьяный мужчина, видимо израсходовав весь свой словарный запас и ру-

гательства в адрес Фонаря, держась руками за забор, стал медленно передви-гаться в противоположную сторону от многоэтажного дома…

Но мужчина по-прежнему его не слышал и продолжал удаляться в темно-ту нетвёрдой походкой.

— Удивительно… — раздумывал Фонарь. — Странный какой человек, я ведь хотел как лучше… За что он меня так?

И тут, видимо, от необыкновенного накала эмоций, у Фонаря с треском перегорела лампочка, и всё вокруг погрузилось во тьму...

Пару дней спустя к фонарному столбу подъехала уже знакомая машина технической помощи с металлической корзиной. Электрик ловко поставил энергосберегающую лампу взамен обычной перегоревшей лампочки, и кор-зина с ним опустилась вниз.

Фонарь вновь освещал территорию, но прежних эмоций почему-то не было. Энергосберегающая лампочка как будто лишила его способности чув-ствовать и переживать. Мимо фонарного столба спешили прохожие, но ему всё уже было до лампочки…


410

СКАЗКА О ВЕЧНОЙ ЛЮБВИиз серии «ВРЕМЕНА ГОДА»

В безумном танце сплелись они воедино: Красавица-Метель и Бродяга-Ве-тер... Белоснежная кружевная фата Метели из красивейших снежинок раз-вивалась на ветрУ, а восторженный влюблённый Ветер гудел в проводах и пел ей свою песню. Метель вторила ему, и их песня не умолкала уже несколь-ко дней. За это время намело огромные снежные сугробы, и к утру третьего дня, изрядно притомившись, они улеглись на брачное ложе из сверкающего от света луны снега...

А утром, пробудившись от сладкого сна, потянулась позёмкой счастливая Невеста-Метель по сугробам белоснежного зимнего одеяла и не нашла рядом своего суженого. Её вчерашний возлюбленный был уже далеко и пел свои пес-ни озябшей берёзке, которая доверчиво льнула к нему своим белым стволом. Ветер играл её тонкими ветвями и восхищённо нашёптывал о своей любви...

Почернела от горя белая Метель, горькими слезами брошенной невесты заледенели сугробы и осели под коркой льда. Долго и безутешно плакала Метель, её слёзы потекли ручьями из-под чернеющего снега и проросли под-снежниками. Они напомнили ей о том, что жизнь продолжается, несмотря ни на что, и, если любишь, очень важно научиться ждать...

Пригрело Солнышко, лучиками нежно коснулось печальной Метели, и произошло чудо: Метель обернулась цветущей Вишней. Новый облик очень нравился Вишне, а на её благоуханные цветы слетелись пчёлы. Скоро о кра-соте Вишни услыхал и Ветер. Он прилетел внезапно и, нимало не смущаясь и не оправдываясь долгим отсутствием, сказал о том, что она стала ещё пре-краснее, чем прежде...

И снова были страстные ночи любви, наполненные ароматом цветов Виш-ни и соловьиными трелями. Ветер задумчиво перебирал тонкие ветви Виш-ни и шептал ей о любви. Казалось, что их любовь будет вечной, но однажды утром Бродяга-Ветер вновь улетел в поисках приключений. Грустно стало Вишне, и уже не радовала её ни весна, ни жужжание пчёл. Печально облетали белые лепестки, а с ними — последняя надежда на то, что возлюбленный ещё вернётся...

Пришло лето и, теперь Вишня была щедро усыпана сладкими ягодами, ко-торыми с удовольствием лакомились скворцы и дети. Вишня радовалась это-


411

му и не чувствовала себя такой одинокой. Она восхищалась красотой садовых цветов и лёгкостью пёстрых бабочек, а ночью — звёздным небом. Однажды на её ветку прилетел важный Шмель. Он поведал ей о том, что любимые всег-да возвращаются, и потихоньку грустные мысли покинули Вишню. Теперь она вновь жила надеждой на встречу с Ветром. И однажды он, действитель-но, вернулся, накинув на её хрупкие плечи восхитительную цветную шаль. Подарок очень понравился Вишне, ведь теперь она была такая нарядная, а возлюбленный вновь, дни и ночи напролёт, шептал ей о своей любви. Виш-ня куталась в шаль, мечтательно смотрела на летящие серебристые паутинки уходящего бабьего лета и грустила. За этой грустью она не заметила исчез-новения Ветра, а когда заметила, горько заплакала, роняя цветную шаль из разноцветных листьев наземь...

Её слёзы разделил грустный осенний дождь, но он не смог утешить Вишню. Её сердечко застыло без любви. Задумчиво смотрела Вишня в серое безра-достное небо, в котором тянулся журавлиный клин, и ей так хотелось, что-бы произошло что-то необыкновенное, и всё стало по-прежнему, а любимый снова был рядом. И чудо свершилось. Обернулась Вишня белоснежной Ме-телью, и закружил её Ветер в своих объятьях в вихре безумного танца. Вновь они были счастливы, и их песня вечной любви ещё долго слышалась за кру-жевными морозными стёклами... До самого наступления весны...


412

Анджела РЕЙ родилась в Мо-скве, в 1995 году окончила фило-логический факультет МГУ. Ра-ботала переводчиком. В 2012 году издала книгу «Все или ничего». Лауреат конкурса «Школа буке-ровских лауреатов» (2012) в но-минации «Фэнтези». Обладатель Гран-при литературной премии «Новое имя в фантастике» (2013) Интернационального Союза пи-сателей. Лауреат литературного фестиваля «Бумажный Ранет» (2013), номинирована на звание «Писатель года» (2012, 2013, 2014).

ДОЖДЬ

Поиск Рая — это новый поиск детства.Ф. Ницше

То, что ты проводил слезами, вернется к тебе дождем.

Пиллей

Почти целый день ушел на дорогу. Дождь кончился. Тис заспешил к калитке.Мятые складки облаков небрежно свисали до самой травы, проколовшей

небо. Вкус безмолвия и одиночества чуть горчил на губах. Старый дом — рас-сохшаяся музыкальная шкатулка — молчал, поглощенный воспоминаниями. На лужайке расцвели Большая Медведица и Ковш, пройдя сквозь землю зо-лотистыми звездами одуванчиков.

Пруд зарос осокой и голубыми кувшинками, поверхность искрилась се-ребристыми пузырьками воздуха, рассыпавшегося по темной воде. Там, у склонившейся над водой ивы, широкая желтая доска с четким узором сучка у

Анджела РЕЙ

413

левого края всегда служила сходнями к воде. К стволу была привязана старая лодка, наполовину залитая густой темной жижей.

Сарай до сих пор хранил запах сосновых опилок и ржавого железа. Уголь темной горой переливался в углу. Огромный стол, покрытый зеленым сукном, врос в пол. Солнечный луч играл в неровных гранях стеклянной чернильни-цы. Ящики таили несметные богатства: от крохотных деревянных бирюлек с острым запахом ментола до хрустальных подвесок от люстры, растворявших-ся в солнечных лучах сотнями радуг.

«Обмануть время — не такая уж и хитрая задача, — подумал Тис. — Мы научились обманывать расстояния, но не можем обмануть проклятое «вче-ра», которое, словно масляное пятно, растекается по нашей жизни, оставляя все меньше чистого «завтра» на поверхности сознания. «Вчера» разъедает мозг, рождая страх и отчаяние. Этот стоглазый монстр смотрит на нас с фото-графий, швыряется засохшими словами писем и поздравлений уже не суще-ствующих друзей, собирая кожу в складки, выжимая из тел силу и желания. Он пожирает картины, книги, города, память и мечты, все превращая в пыль и тлен. «Вчера»! Ненавижу это слово».

Тис бросил обратно в ящик горсть хрустальных осколков люстры и с силой захлопнул его. «Почему мы можем вернуться в любое место, еще не затянутое черной плесенью «вчера», но не можем открыть дверь в прошлое воскресенье, словно каждый день — одноразовый платок, уничтоженный огнем небытия? Мы можем пользоваться той же одеждой, есть тот же суп целую неделю, чи-тать те же книги, но еще раз прожить «вчера»…

Должен быть выход. Кому-то кажется, что он застрял во «вчера» и он пы-тается вырваться оттуда. Глупец. Он просто поглощен пленкой рутины и уже не отличает «вчера» от «сегодня». Они похожи на вкус. Кто-то кричит: «Ура! Пятница!», по мне — это то же самое, что кричать: «Ура! Жизнь, наконец-то, кончилась!»

И все время бежит, даже во сне, бежит к пропасти. И время бежит за ним.Я побегу назад».Тис тяжело поднялся и направился к дому. Заросший мелкими сорняками

гравий похрустывал, словно снег. Огромная береза с покосившимся сквореч-ником, сброшенные в кучу дрова, беседка… Все было, как прежде, поэтому не существовало. Привычные вещи со временем становятся невидимыми. Мас-сивная дверь, некогда обитая блестящей светло-коричневой кожей, обвисшей


414

теперь, словно старушечья, неохотно повернулась на петлях. Ящерица насто-роженно застыла на стекле трюмо. Мальчиком он всегда верил, что она жи-вая, и боялся спугнуть ее всплеском движения своих отражений в зеркалах. Вещий голос ящерицы твердил, что рожденный умрет.

Пройдя через веранду с круглым столом и пыльной метелью тюля, он за-глянул в маленькую кухню с раковиной, под которой стояло ведро. Звуки па-дающих капель, мухи, вспотевшей от борьбы с упрямым стеклом, тиканье часов, словно песок в часах, просеивались в безмолвие. Темный узкий кори-дор вел в гостиную, залитую мутной полутьмой. Там в углу стоял огромный зеленый сундук с полукруглой крышкой.

Тис встал на колени. Фанерная крышка зевнула, обнажив темное нутро. Тис дрожащими руками извлек одноглазого зайца, горсть оловянных солда-тиков, больно коловших пальцы крошечными штыками, паровозик без колес. Затем белую вуаль с нитями пожелтевшего жемчуга, безголовую куклу, блею-щую козой, когда ее наклоняли.

Собрав все необходимое, Тис направился в маленькую спальню рядом с печкой. На выцветшей бумаге стен едва угадывались взявшиеся за руки дети, вылизанные «вчера» до призрачного состояния. Его шершавый язык прошел-ся по фотографиям, шторам, покрывалам, оставив сухую слюну паутины в углах и на потолке.

Трупики мух, фарфоровых ангелов и танцовщиц громоздились на столе. Тис сдвинул их, разложив все необходимое для эксперимента. Он проделал немалый путь, чтобы нащупать пути отступления назад. Тис беседовал с му-дрецами, гуру, священниками и теми, кто пережил смерть, чтобы раскрыть хитрый механизм времени и познать его самую сокровенную тайну. Он ве-рил, что если до мельчайших деталей воспроизвести в памяти самый счаст-ливый день своей жизни, если прикоснуться к тем же предметам, что жили тогда, если максимально сконцентрироваться…

Жаркая ртуть времени перетечет из одного тигля в другой, приняв его за-пах, цвет и форму. Тело распутает кокон минут, часов, дней недели, и пре-красная бабочка мечты, сияя всеми цветами радуги, вырвется на свободу. И вот тогда, из осени и грязного снега, из шепота сплетен за спиной, из мусора «сегодня», из зыбучей пыли «вчера» появится…

Тис точно не знал, что должно произойти, только верил, что окажется в самом счастливом дне своей жизни. Он долго выбирал, перелистывая ста-


415

рые дневники, письма и фотоальбомы. Рождество, когда он получил, нако-нец, свою первую железную дорогу. Отец, как мальчишка, ползал по ковру на четвереньках, проверяя стыки рельсов, выравнивая их поверхность. Свисток, струйка настоящего пара и захлестывающий восторг, толкавший тело вверх. Мама улыбалась, прислонясь к косяку двери. Из кухни тянуло густыми аро-матами, живая ель переливалась сотнями счастливых светлячков. Все было живым и настоящим.

Снежная битва после праздничного ужина тоже была хороша. Вредная то-щая соседская девчонка, вечно подглядывавшая из-за забора, получила свой снежок, сбивший шапку. Снеговик с угольками глаз и настоящим ведром на голове, сани…

Или первая встреча с ней? Тонкие косички с огромными белыми бан-тами, шерстяное платьице с зелено-белыми полосками. И вдруг - взгляд огромных темных глаз, сердитый, но заинтересованный, упавшая на пол салфетка, тающий в пальцах шоколад. Первый разговор был неловким, он даже не помнил, о чем они болтали, сидя в темной кухне перед огромным светящимся аквариумом. Случайное прикосновение пальцев. А уже по-том — узкие улочки городка, бесконечные разговоры и вальс пролетающих над переулком пешеходов.

Сколько их было, таких дней? Немало. И каждый по-своему хорош. Что выбрать? И будет ли оно таким же, как в первый раз, или счастье тоже одно-разовое? Вдруг разум, словно цемент, сохраняет четкие отпечатки ощущений, и повторное прикосновение не вызывает эмоций? Правда ли, что вкус шоко-лада изменился, или язык перестал понимать его?

Тис замер над своим волшебным добром. Амулет оттягивал шею. За-клинание, выведенное дрожащей рукой мудрого старца, техника концен-трации и правильного дыхания. Все должно получиться. Медленное по-гружение в транс.

Бой часов заставил его подпрыгнуть. Ну конечно! Какая нелепая ошибка, забыл остановить маятник. Тис аккуратно открыл стеклянную дверцу. Тяже-лый диск замер, не завершив последний полукруг. Тучи теснились в оконце. Где-то далеко полыхнула молния, тяжело лопнул гром, и серые капли нетер-пеливо забарабанили в стекло.

Дом вздрогнул, словно остановили его старое пыльное сердце. Одуванчи-ки закрылись, будто раковины во время шторма, пруд потемнел, взъерошив


416

лепестки кувшинок. Сарай заскрипел, как старый башмак. Воздух напрягся. Тис чувствовал вибрации. Две могучих стихии схлестнулись в очередном всполохе молний: прошлое и настоящее смешивались в один бескрайний океан мгновений. Лавина воспоминаний накрыла Тиса, оглушив музыкой го-лосов, ослепив сотней форм, озарив мощью самых простых истин. Его тело потеряло способность ощущать что-либо, кроме движения, но Тис не мог определить направления.

Медленно, словно соринка в весеннем ручье, оно вращалось в бурном во-довороте понедельников, сентябрей и семичасовом писке будильника. Тис испугался хаоса, но упрямо думал о самом счастливом дне, постепенно на-чиная ощущать сладкую истому в желудке.

Незаметно шум утих, дождь кончился. Где-то за спиной трубно прокричал поезд. Тис стоял возле калитки своего старого дома. Он прикоснулся к влаж-ной теплой древесине морщинистой рукой и ощутил счастье.


КРИТИКАЭССЕ

418

Лев АННИНСКИЙ — литературный критик, писатель, публицист, литературо-вед. Родился 7 апреля 1934 года в Ростове-на-Дону, в семье учителей. В 1939 году снялся в кинофильме «Подкидыш» в роли маленького мальчика в детском саду, кото-рый хотел быть и танкистом, и доктором, по выходным дням — пожарной машиной, и даже пограничной собакой. Отец в 1941 го-ду пропал без вести на фронте.

Ещё в 8-м классе решил, что будет за-ниматься русской литературой. Окончил филологический факультет МГУ. По окон-чании университета был распределён в аспирантуру. Выдержал конкурсные экза-

мены, но после событий осени 1956 года в Венгрии было решено «оздоровить идеологию». Вместо того чтобы писать диссертацию, Лев Аннинский стал де-лать подписи к фотографиям в журнале «Советский Союз», откуда через пол-года был уволен за «профессиональную непригодность». Пришлось, по его выражению, «пойти в литподенщики», что и определило весь дальнейший творческий путь будущего критика.

Автор более 30 книг. Работал в журнале «Советский Союз» (1956–1957), в «Литературной газете» (1957–1960), в журнале «Знамя» (1960–1967), в Ин-ституте конкретных социологических исследований АН СССР (1968–1972), в журналах «Дружба народов» (1972–1991 и с 1993, член редколлегии), «Литера-турное обозрение» (1990–1992), «Родина» (с 1992), в течение короткого време-ни был главным редактором журнала «Время и мы» (1998).

Автор и ведущий циклов передач «Серебро и чернь», «Медные трубы», «За-садный полк», «Мальчики державы», «Охота на Льва», передачи «Я жил. Я звался Геркулес» на телеканале «Культура».

Награжден орденом «Знак Почёта» (1990). Лауреат Национальной теле-визионной премии «ТЭФИ» в номинациях «Лучший сценарист» (1996), «Сценарист телевизионного документального фильма/сериала» (2004). Ла-уреат Премии имени Александра Невского «России верные сыны» (2006); Независимой литературной премии имени Б. П. Корнилова (2009); Премии

Лев АННИНСКИЙ

419

Правительства РФ в области культуры за двухтомник «Красный век» (2010); Международной Лермонтовской премии в области литературы (2011). Жи-вёт в Москве.

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО: «А Я — КАК НЕБАЛОВАННЫЙ»

В 1964 году иностранец, попавший на «концерт Евтушенко в Медицинском институте», попытался осмыслить увиденное: набитую битком аудиторию, жесты длиннорукого тощего поэта, его сомнамбулический голос и горящий взгляд голубых глаз. Иностранцу хотелось понять, что всё это значит. Он за-писал: «Я его люблю как явление природы».

К середине 60-х годов это явление уже обрисовалось, причем в мировом мас-штабе. Евтушенко собрал такое количество читателей и слушателей, какое до него в русской поэзии не собирал никто. Включая Пушкина, Маяковского и Есенина, популярность которых, отчасти в силу тогдашних технических возможностей, не достигала таких гомерических размеров, как у этого сибирско-московского шкета, ставшего полпредом то ли стиха, то ли государства, то ли еще чего-то, вы-ходящего вообще за привычные рамки. Я сам слышал в Болгарии (как раз в том самом 1964 году), как люди, прослышавшие о его приезде, принимали его то ли за циркового борца, то ли за иллюзиониста: знали, что «едет Евтушенко», но не знали (или не хотели показать, что знают), кто он и с чем едет.

Разумеется, это было явление, возможное лишь в эпоху массовых действ и чувств, да еще при том условии, что на Россию (то есть на СССР) полмира смотрело со страхом и ненавистью, полмира — с надеждой и любовью. Учтем и то, что поэзия на какое-то историческое мгновенье стала тогда универсаль-ным знаковым языком. Учтем, наконец, и то, что такая ситуация вряд ли ког-да-нибудь повторится, и сделаем неизбежный вывод, что перед нами случай уникальный.

«Мне повезло… Жизнь подарила мне такую прижизненную славу, которая не выпадала на долю поэтов, гораздо лучших, чем я».

Признание знаменательное, и во второй своей части даже более интерес-ное, чем в первой. То есть поэт, осознающий, что эпоха вознесла его на гребень, понимает, что он как поэт — «не лучший». Чтобы решить, так это или не так,


420

надо прежде договориться, что такое в поэзии — «лучший». Если речь идет об отборе строчек, о технической взыскательности и о безукоризненности вкуса, то Евтушенко действительно уступает «лучшим» своим соратникам. Но самое поразительное: он это знает, он на это идет сознательно, он на это осознанно запрограммирован. В конце концов, вопрос об отборе «лучших» решается почти арифметически: из 25 тысяч строк отбирается 700. Остается вопрос: со-хранит ли отобранное печать всеподлинности или будет дистиллировано? Фет как техник стиха «хуже» Майкова или Полонского… Но, видимо, техника сти-ха — еще не всё в поэзии, которая есть явление духа, явление жизни, «явление природы», наконец. И евтушенковское «дурновкусие» оказывается такой же неотъемлемой чертой его бытия, как и его подмывающее обаяние. Стало быть, начинать надо не с того, хороши или плохи строчки и нет ли поэтов «лучше», а с того, какая личность выявляется в этих, и только этих строчках, с того, какая тут заложена судьба, и, наконец, с того, зачем и чем эта судьба заложена.

Ситуацией?Да, всемирно-исторической ситуацией. Состоянием мира, который распо-

лосован только что пронесшейся мировой войной, а точнее, двумя мировы-ми войнами, между которыми случилась такая «передышка», что хуже войн. Страна, избежавшая гибели, лежит ощетиненная, она боится поверить в то, что драки уже нет. Когда румяный комсомольский вождь, повторяя седовласо-го советского классика, говорит, что на переднем крае надо ставить пулеметы, а не ресторанные столики, он действительно отражает тогдашнее состояние умов и душ. Какие там столики, до них еще далеко! А речь о том, чтобы не гробить парламентеров! Но и не допустить братания!

В глубине души-то они уже готовы и к братанию, недавние смертельные противники. Но страх сковывает. Страх своих же! Страна действительно ощетинена — пулеметами, пушками, ракетами. Души скручены страхом и ненавистью. Кто решится в этой ситуации выйти перед строем с белым пла-точком, не рискуя, что его прошьют пулями!

Крутой правдолюбец, который вострубит: «Жить не по лжи!» и проклянет колючую проволоку? Нет, он не высунется до 1962 года! Ему головы не дадут поднять, рта раскрыть!

Может, вчерашний школяр разжалобит сердца, грустный солдатик с пе-чальной песенкой на устах? Да его прибьют как дезертира! И он до 1960 года не рискнет запеть.


421

И вот за десять лет до этих первоапостолов разоружения, еще при жизни безжалостного Генералиссимуса, в мертвой зоне ничейного пространства по-казывается фигура пронзительно голосящего мальчишки.

«Граждане, послушайте меня!..»Он идет расслабленной походочкой огольца из Марьиной Рощи. На его

острых скулках то ли сибирский румянец, то ли нервак, цветущий красны-ми пятнами. У него длинный, любопытный, буратинистый нос и доверчивые, заглядывающие в самую душу глаза. В его песенке нет ничего ни от трубного гласа, ни от похоронного плача. Но — такая шарманочная простота и та-кая детская, безоглядная, обезоруживающая, искренняя любовь КО ВСЕМУ НА СВЕТЕ, что ни у кого (ни у кого на свете!) духу не хватает взять это не-понятное явление природы на мушку.

Потому что это явление — не только порождение ситуации, оно — знак выхода из ситуации.

«Мы происходим из происходящего».Первая книжка Евтушенко, вышедшая в 1952 году, — «Разведчики гряду-

щего». Он много каялся впоследствии за ее наивность, советскость и прочее. Зря каялся: главное-то уже в той книжке нащупано, сразу. Он действительно разведчик. Мальчишка-разведчик (недаром же задал Андрею Тарковскому портретный канон для будущего «Иванова детства»). Лазутчик в грядущее.

В грядущем: потепление и заморозки, иллюзии и предательства, опьяне-ние свободой и унижение державы, гром побед и немота банкротств, триумф и бессилие.

И он — всему этому разведчик, всему верящий, все подхватывающий, от всего заболевающий, но все пробующий, искусный, как уличный жонглер, и естественный, как сама природа.

Он ничего не пропускает и до всего добирается первым.В перечне свобод, за которые он борется вместе с поэтами его поколения

(эти свободы он неоднократно перечисляет в перечнях: свобода от цензуры, свобода от бюрократов, свобода от очередей, свобода любить, как любится и т. д.), на первом месте неизменно стоит у него — свобода ездить куда вздумается…

А про Гулаг не знал, что ли? Знал отлично: оба деда в лагерях сидели, один там и сгинул. Так почему не взвыл, не поднялся? В голову не пришло… А за свободу выезда сразу поднялся, с первых же звуков! Хочу весь мир увидеть! Не хочу знать никаких границ!


422

Впоследствии всё это дало отечественным насмешникам увидеть в Евту-шенко вечного международного туриста, а зарубежным — «коммивояжера молодой злости» (юмором родные старики прикрывали тревогу, а злостью сердитые юнцы открещивались от завещанной Маяковским собственной со-ветской гордости).

Злости у Евтушенко не было (и нет), а вот действительная жажда увидеть весь мир — была (и есть). И коллекционирование посещенных стран — факт (94 страны — подсчитал же!). Только это — не туристский азарт, это — врож-денное ощущение, что мир — твой. Изначально. И значит, всякое препят-ствие братанию с миром есть вопиющее насилие над природой личности!

Он уверен, что всё, чего у него почему-то нет, у него украли, отобрали! Его тяга к экспроприации в ответ на обделённость — это же вывернутое наизнан-ку всеобладание! Назвать собрание своих стихов «Краденые яблоки» — это надо же! Он не вынес бы, если бы у него впрямь отняли бы хоть что-то из присвоенного им изначально целого мира! Всё нужно, все дорого! Прежде чем прогреметь на весь мир, он еще в 1955 году предупредил: «Границы мне меша-ют, мне неловко не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка!» И прежде чем заявить о своих межконтинентальных аппетитах, он просмаковал заплеванный ше-лухой от семечек подмосковный перрон, и слушал упоенно паровозные гудки под пластинку «Самара-городок» Розы Баглановой. И, обследовав «туфли из Гавра, бюстгальтер из Дувра», немедленно вернулся встретить «рассвет над Леной» и выяснить попутно, что крановщик Сысоев грузит на баржу «кон-тейнеры с лиловыми кальсонами и черными трусами до колен». И, как их там, «Черновицы или Черновцы»… и «вы выбираете вишни и спрашиваете у торго-вок, почем у них огурцы…» Ненасытен. Неукротим. Неуёмен.

Между прочим, именно эта неуемная жажда подробностей, это гурманское перебирание впечатлений («раблезианское» — сказал он о себе сам), наверное, и помешало Евтушенко как поэту стать «лучше». У него всегда перебор мате-риала. Не может остановиться. Но — какая энергия, какая магия присвоения!

Этой энергии, кстати, хватило еще и на то, чтобы сделаться попутно кино-актером, кинорежиссером и фотохудожником. Я уже не говорю о литератур-ных жанрах: публицистике и прозе, где подробности идут потоком, — худо-жественная структура проседает под их напором!

Тут, кстати, и ответ на вопрос, почему именно как поэт Евтушенко осуще-ствился конгениально своей одаренности, и почему настоящим прозаиком не


423

помогли ему стать ни всемирная слава поэта, ни опыт мастера-стихотворца. Стих все-таки по определению вынуждает к экономности, хотя бы музыкаль-ной… или он разваливается. Уж это мастер стиха знает. В прозаическую же фразу можно попытаться вогнать всё, что попутно схвачено и присвоено… Фраза вспухает, заваливается, задыхается от тромбов.

Поэзия же — взмывает над всем этим ранней птахой, весь мир — ее.

Мне мало всех щедростей мира,Мне мало и ночи, и дня.Меня ненасытность вскормила,И жажда вспоила меня.

Подлинная поэзия — не та, которая «о чем-то» стихом рассказывает, а та, которая это «что-то» стихом являет. Евтушенко рассказывает очень много. Но его стих, порожденный захлебывающейся жаждой исповеди, есть сви-детельство подлинности и материала, и чувств, переполняющих душу. Да, здесь нет вкуса к «окончательным, исчерпывающим формам», на отсутствие которых когда-то мягко указал Евтушенко Борис Пастернак, пожелав их ему на будущее. Но ведь дюжина евтушенковских строк вошла в русскую речь в ранге пословиц! Да, вошла… но не в результате вычеканивания формул как самоцели, а — от переполнения, от того, что идет — через край. «Поэт в России больше, чем поэт»! Может, больше, может, меньше, но уж точно — не «совпадает».

У него ничто ни с чем не «совпадает», ничто ни в чем не завершается, а именно — переплескивает. Стих вибрирует от напора эмоций, от столкнове-ния мыслей, от восторга жизни, загадочно-упоительной даже в бедах. Этот стих бывает четок и резок по обводу, но он всегда нежен и туманен в серд-цевине. Этот стих силится всё вместить, и с особенной энергией — вместить невместимое. В качании ритма, в прелести неточных рифм чувствуется эйфо-рия, легкое опьянение — именно легкое, как от шампанского, то есть не вы-шибающее тебя из проклятой реальности, а позволяющее как бы парить над нею, сохраняя любопытствующую трезвость.

В широкой перспективе это, конечно, традиционно-русская «всеотзывчи-вость». Но можно себе представить, на какие углы должна была она наты-каться в мире, где все, как на войне, ощетинено и забетонировано.


424

Его лирическому герою совершенно ведь неважно, что перед ним: целе… или нецелесообразность, труд или праздность, добро или зло, наконец! Это же фантастическое по откровенности разоружение, реабилитация всего под-ряд! «Людей неинтересных в мире нет!» То есть: уравнять союзников с про-тивниками, друзей с врагами… Да-да, оно самое: он еще и с комсомольским вождем обнимется — с тем самым, которого сначала заклеймит! Если пойти по этой дорожке до конца… а Евтушенко во всем хочет дойти до конца, а не «до половины»… так до чего дойдешь? Да ни до чего: взлетишь вольной птахой… Но в этом демонстративном полете так вывернутся застывшие не-поворотливые понятия, что от них вообще ничего не останется. А всё так невинно, так наивно: «Я на сырой земле лежу в обнимочку с лопатою….» Разве мать сыра земля место для подобных забав? С лопатой — что надо делать? Вы только представьте себе, как всё это должно звучать в ушах идеологических столпов системы! И еще это нарочито детское, дразняще-наивное и притом невинно «счастливое»: «Наделили меня богатством, не сказали, что делать с ним». Ну, уж и не сказали! Тысячу раз говорили, да еще и кулаком по столу приколачивали! И ЧТО делать, объясняли, и КАК делать. А в ответ что? «Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее». Фраза летит в народ, обрастает тол-кованиями и живет там, в народе, как хочет, то есть не поймешь, как именно, ибо выброс из нее возможен в любую сторону: и в гражданский порыв, и в антигражданский экстаз, но в любом случае — за пределы ожидаемого.

Очень быстро это раздражающее всех вольное дыханье получает оценку действием. Разумеется, поэта уже не собираются убивать: и времена не те, и рука не подымается на счастливого певуна, пихающего цветы в сопла ракет. Но оплевывают его с таким удовольствием (застрельщиками явились собра-тья-писатели, не добившиеся тайной свободы, и комсомольские вожди, для которых вольности оказались соблазном), что провоцирование нападок до-вольно быстро становится для него принципом поведения.

Любая из таких нападок смехотворна и элементарно опровергается. Одна-ко все вместе они абсолютно резонны, потому что поведение Евтушенко-поэ-та («стихи-поступки») в атмосфере оттаивающей от войны советской боевой лирики — сплошной вызов. И чем дальше от элементарной политики и глуб-же в лирический интим уходит его душа, тем труднее ее притянуть к ответу и тем безнаказаннее дразнит он всех, кого притом искренне любит.

Да любит ли?


425

Если боль — такой же дар божий, как счастье, а зло — такая же захватыва-юще интересная штука, как добро, если герой плачет и пляшет одновремен-но, то насчет любви можно предсказать с уверенностью: «любит» в известном смысле — то же самое, что «не любит». Как лепестки ромашки: какой выпадет. «Для неё любимым не был и был любимым для нее». Можно спутать. «Как по летнему лугу я по жизни иду». Это выдохнуто в 1953-м, когда железный Гене-ралиссимус еще только лег в Мавзолей, и чуть не целое десятилетие остается до его выноса!

По летнему лугу — это значит: не по расчерченному тротуару. А по колюч-кам и кочкам, рытвинам и колдобинам нерасчисленной, природной реально-сти, полной страстей и соблазнов.

Четыре законных любви подробно описаны в лирике Евтушенко. И — не-исчислимое количество незаконных. По прихоти судьбы (и по глупости кри-тики) в памяти литературы торчит занозой одно стихотворение — «А что потом?» — за которым тянется шлейф обвинений чуть не в порнографии. До каких же комплексов надо было домучиться, чтобы в строке «Постель была расстелена» усмотреть разгул! Теперь-то, когда разгул действительно демон-стрируется по всем каналам шоу-бизнеса, видно, что в любовной лирике Ев-тушенко нет, не было и не могло быть ни намека на эротическое любование. Даже в самых «откровенных» стихах.

Почему?Да потому что при малейшем намеке на разделенное чувство, на счастли-

вое разрешение любовной драмы у него возникает призрак несчастья. А по-том само это несчастье в свою очередь принимается как счастье. Исполнение желанья — смерть желанья. Горек привкус даже у счастливой любви. По глу-бинной, потаенной, фатальной закономерности «слияние душ» невозможно.

Навешивая Евтушенко ярлыки аморальности, блюстители нравов, конеч-но, писали чушь, но звериным чутьем они чуяли, что с общепринятой мора-лью тут и впрямь не всё в порядке. Тут изначально нет культа ЕДИНСТВЕН-НОЙ избранницы, традиционного для мировой лирики. «Единственной пристани нет». А есть мучительный поиск родной души, которая ускользает.

Он ведь ищет не жену, лирический герой. Он ищет одновременно, в одном лице: жену, сестру, мать, дочь… Иначе говоря, он ищет в женщине воплоще-ние той универсальной, вселенской родственности, которой у него изначально заряжен мир. Но разве такая универсальность может быть удержана в одной


426

фигуре? А если нет, то вернуть их всех! Точно так же, как дальние страны, по-этом еще не посещенные, кажутся ему у него украденными, — украденными кажутся ему все увиденные женщины. Задача: украсть их обратно. «Когда мы любим, мы неповинны, что жажда лада танцует в горле, и все, кто любят, — Гекльберри Финны с усами меда, который спёрли».

У нас, можно сказать, спёрли весь мир, и мы его себе возвращаем. У нас спёрли нашу природу. Спёрли — «наше всё», и это неохватное «всё» пресле-дует нас в каждой примятой травинке, в каждой пойманной радиоволне, в каждой случайной женской улыбке.

Можно назвать это обычной любовью, но иногда, поискав слово, можно воскликнуть в духе того умного американца, который влюбился в Евтушенко на вечере поэзии в Мединституте:

«Я люблю тебя больше природы, ибо ты, как природа сама…»Это адресовано столько же Маше, сколько всей Вселенной, в масштабах

которой всё загадочно переходит из одного в другое и, как мы уже имели слу-чай убедиться, оказывается больше себя:

«…Я люблю тебя больше свободы — без тебя и свобода — тюрьма…»Если наложить это признание на самый грандиозный из поэтических

афоризмов Евтушенко, подхваченный народом и переделанный так: стакан в России больше, чем стакан, — то всё становится предельно логично.

«Что любовь? Это только минута свободы. Потом даже хуже…»Однако в любовь можно спрятаться. К ней можно прислониться. Ею мож-

но прикрыться. На время. Только на время. Это какое-то божье наказание: всем существом прижиматься к другому существу и все-таки с отчаянием ощущать, что оно — другое. И любое встреченное в этом украденном от тебя мире — все равно будет ДРУГОЕ.

Где же грань,где граница меж нами двоими? — лишь кожа твоя и моя.Так возьмисьПерепрыгнуть и эту границу и губы бездонные дай мне до дна.Так вожмись кожей в кожу, и станут они как одна.


427

Не станут. Невозможно стереть «и эту границу». Здесь предел полету. Здесь — глубинная неразрешимость бытийной драмы, учуянной Евтушенко. Обозначена она цепочкой сожженных семейных очагов.

Когда-то критик Бенедикт Сарнов уловил эту мучительную несходимость в строчках о второй пуле, которую надо выпустить в любящего, чтобы убить в его душе еще и душу любимой. Критик резонно заметил: если это действи-тельно любовь, то достаточно одной пули, чтобы убить обоих.

Это абсолютно так, если судить с позиций нормальной этики, завещан-ной нам в словах: муж и жена — единая плоть. Сарнов так и чувствует. Но в том-то и боль, воплощенная в лирике Евтушенко, что окончательное слияние недостижимо. И как бы ни был тесен союз, в нем неслиянны двое, и поэтому нужны две пули, чтобы покончить с этим мучением, а происходит оно, несо-мненно, от изначального ожидания единства со всем миром.

Так любовная лирика смыкается с гражданской.Мир расколот.Склеить его! — вот лейтмотив.«Что такое русская литература? Это — разбитое войнами и революциями

зеркало, чьи осколки все-таки снова срослись…»Осколки — срослись?? Да не могут осколки срастись! Они потому и оскол-

ки, что не срастаются.Блок пытался «срастить концы». Кровью. В поэме «Двенадцать».Евтушенко пишет поэму «Тринадцать»:«Всю Россию распороли — не срастется этот шов».Но жажда срастить — неистребима! Всю жизнь собирает осколки. Хочет со-

единить. Соединить «наши места рождения» — и это не выходит. Не прирастают друг к другу «лоскуты». Смотрит на полотно Кандинского и завидует: тот «сна-чала разломал, но потом срастил радугу». Срастить радугу — это то же самое, что приживить осколки. Или «разломить вьюгу». «Срастить бифштексы снова в коров». «Собрать еле-еле с дорог расшвырянного себя». «Вымечтать по кусочку».

Поэтическая вселенная у Евтушенко не вырастает из одного корня, она попадает в душу тысячами отдельных впечатлений: снежинок, дождинок, встреч, бликов, суждений. Эта изначальная рассредоточенность — как ки-тайская казнь тысячи кусочков. Это надо выдержать. Вселенную — собрать. Во что бы то ни стало. Это — категорический императив, потаенный нерв, уникальный случай — «случай Евтушенко», его сюжет в русской лирике.


428

Вечная мечта и вечная неосуществимость: собрать Единое Счастье из мел-ких несчастий, на которых, несмотря ни на что, сияет отблеск Единого, кото-рое всегда разодрано, расхватано, рскромсано, разбросано.

В финале той самой автобиографии, что названа «Волчий паспорт» (это, между прочим, означает: тысячи временных штампов и ни одного оконча-тельного), — итоговые стихи:

Я приду в Двадцать Первый век.Я понадоблюсь, как в Двадцатом,не разодранный по цитатам,а рассыпанный по пацанятамна качелях, взлетающих вверх.

Дуга качелей. Воображаемое «что-то», единым махом очерчивающее Един-ство рассыпанному миру.

Так это же то самое — неощутимое — «что-то», что брезжило и в стихах пацаненка, которому казалось, что он приснился сам себе:

Уже вокруг ходило что-то,Уже примеривалось к нам…

Пацаненок ломает надвое подсолнух, делясь с пацаночкой; они вбегают в мир, сверкающий, как бусы; месяц «дрожит половинкою обручального, что ли, кольца».

Душа, сотканная из пьянящих отдельностей, вглядывается в мир, который ее из этих отдельностей соткал.

В родословной — «семь кровей» близко живущих народов, прижавших-ся друг к другу, но не слившихся. Почти по старшиновской пародии: «По-лухохол, полуполяк, полулатыш, полутатарин». Или — по собственной пате-тической характеристике: «Рожден я был, назло всем узким вкусам, поляком, немцем, русским, белорусом, и украинцем, и чуть-чуть монголом…» Насчет монгола тут, видимо, символический парафразис: «поскреби русского…» А вот с евреем дело куда более реальное. Когда будущий автор «Бабьего Яра» был еще сибирским школьником, ему сказали:

— Как ты можешь сидеть на одной парте с жидом?


429

Он переспросил:— А что такое жид?В ту пору он хорошо знал другое: что такое немец. Ему, возненавидевшему

немцев по всем законам военного времени, судьба ответила нетривиально: она обнаружила немецкие гены в нем самом, аж с семнадцатого века. Он при-нял это с весёлой готовностью, но главное испытание было впереди. Одно дело — когда в 1640 году ротмистр Тридцатилетней войны Якоб Гангнус женится на крестьянке из Вимпфенталя, а в 1767 году правнук этого Якоба подается на заработки в Россию, и другое дело — когда «вдова брата моего дедушки» из австрийских Гангнусов говорит своему вновь обретенному род-ственнику: «Жаль, что Зигфрид не дожил до этого дня и не познакомился с тобой — вы бы подружились».

С фотографии приветливо улыбается русскому поэту Зигфрид — «строй-ный офицер гитлеровского вермахта…»

Ох, верно сказано: кого любит эпоха, того и испытывает.«Танки идут по Праге». Август 1968-го. Это — ДРУГИЕ танки, чем те, что спас-

ли тебя в 1942-м? Или все-таки немножко — ТЕ САМЫЕ?… «Разве я враг России? Разве я не счастливым в танки другие, родные, тыкался носом сопливым?»

Как вместить всё это, как любить всё это, как это охватить? Почему самому преданному сердцу судьба ставит такие капканы?

А может, потому и ставит, что это сердце, которое по природе своей хочет любить «всё»?

Ну, с врагами внешними относительно просто. Сложнее — с врагами «вну-тренними». Пригвожден, если помните, «румяный комсомольский вождь» за посягательство на Есенина. С прототипом этого вождя судьба сталкивает по-эта на международных орбитах. И что же? Аннигиляция? Да нет же! Два про-тивника обнимаются дружески! Хватило же ума у бывшего комсомольского вождя сообразить, что если запомнит его История, то по строчке поэта; хва-тило сердца и у поэта — понять, что связывающее его с героем стиха Единое куда больше, чем то, что их разъединяет.

Что же их связывает?Может, вот это: им «не наплевать на весь земной шар»? Было в советской

поэзии такое понятие, подхваченное «мальчиками Державы», поколением смертников-лейтенантов, и переданное поколению послевоенных мечтателей: «земшарность». Об этом можно даже не писать специальных стихов — это


430

дано тебе общественной природой, это у тебя в генах — всемирное братство, не признающее границ. Оно не нуждается даже в слове «интернационализм», пока идеологи не берут за глотку.

Впрочем, нужное слово в стихе появляется вовремя. И это, кстати, раз-гадка того, каким филологическим образом поэзия, разломленная на лирику «любовную» и лирику «гражданскую», срастается в Единое. Просто надо по-чувствовать «земшарность», изначально спрятанную в «постелях».

Договоримся по-хорошему —Ты не одна, а ты со мной.Усни, принцесса на горошине,Которой стал весь шар земной.

Это какая же лирика — интимная или стадионная?Можно разбить стихи по разделам. Нельзя разбить душу… Вернее, ее мож-

но только разбить такой операцией. Потому что это одна душа — и в интиме, и в гражданстве. И это одна энергетика — гигантская, собравшаяся из мно-жества «кровей», способная объять все и вся. Поворот хрусталика — и по-стельный шепот переходит в трибунный раскат. Поэзия, только что певшая соловьем, идет счищать плевки со столбовых дорог истории. А если продол-жать о принцессах:

Моя поэзия, как Золушка,забыв про самое свое,стирает каждый день, чуть зорюшка,эпохи грязное белье.

Ну, раз такая установка, стало быть, и «грязь» запрограммирована.Грязь — «реальная», то есть пропущенная через Чернышевского, Глеба

Успенского, Максима Горького. С отвалом «мещанства». С пробой на наличие смазных сапог и охотнорядских морд. И с упором на выпивон-закусон совре-менного прейскуранта. Когда Нюшка Буртова, поездная буфетчица, «соскре-


431

бает ромштексы, мозги», — это не что иное, как обозначение той реальности, которой эпоха «наделила» поэта, и он решает, что с таким богатством делать. Когда «кто-то помидор со смаком солит», это, конечно, знак родной дрему-чести, но это и прозрачный негатив тех пиршеств, которые герой предвку-шает в Буэнос-Айресе, Нью-Йорке, а также в тбилисской хашной и русской чайной. В принципе такие пиршества — верх гурманства, но в гражданской панораме России они у Евтушенко — «низ».

А верх? Лакировщики. Бюрократы. Начальники. Если нельзя вывести на-чальников персонально, то — «правительственная ложа». Противовес? Пуш-кин, разумеется. Но — в сочетаниях. Пушкин и Герцен. Или так: Пушкин и Стенька. Последнее сочетание не очень традиционно (привычнее Пушкин и Емелька), но оно подкреплено у Евтушенко перекличкой с «Русланом и Люд-милой»: говорящая голова как бы предрекает Стенькин монолог из поэмы «Братская ГЭС»: «Голова моя повинна…»

То есть все участники гражданского действа изначально приглашены сюда из великой русской литературы. Обитатели Растеряевой улицы топают сапо-жищами из века Девятнадцатого в век Двадцатый, светила русской хрестома-тии метят путь из Двадцатого в Двадцать Первый. Кругом литература. Даже в живой сценке с покупкой бочки меда во время войны наглый покупатель мечен литературным ярлыком: «Столп российской прозы».

В общем, картина такая: снизу рыла, сверху портреты. Или, как определил этот баланс сам Евтушенко: «Морды и мифы».

Теперь проследим динамику. «Низ» постепенно наполняется неподдель-ной плотью. Истинный дар Евтушенко — пронизанные некрасовской музы-кой зарисовки с натуры: тягловая «серединная Россия», кочующая по стране в поездах, на пароходах и пёхом. Наблюдательность и неистощимость изуми-тельны! В этом смысле стихи и поэмы Евтушенко — действительно фреска жизни страны в советское время, и подлинна эта картина не только потому, что точны и красочны ее детали, а потому, что включена фактура в душевную драму поэта, который готов раствориться в том, что видит.

Но раствориться — это же полная невозможность осуществиться как лич-ности! Да, так. Будет карикатура. Вот она, «низовая» манифестация индиви-да: «Купчина раскорякою едва подполз к стене: «Желаю выйти тутова! Руби-те дверь по мне!» Пьянь, дурь, варварство. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Великая Грязь!


432

Но если любое воплощение так опасно, то лучше — слиться с этой соци-альной магмой, с этой, как сказал бы Константин Леонтьев, развоплощен-ностью, с этой необузданной природой; то есть — стать стройкиным сыном, деревниной дочкой (читатели помнят, кто из героев поэмы «Братская ГЭС» символизирует этот путь и как называется Нюшкина родная деревня).

Может быть, «верх» социальной картины оставляет просвет для личности?Оставляет. Чисто символический. Просвет в тупик. Потому что примирить

Пушкина и Стеньку можно только в символическом «небе». Как только опуска-ешь Стеньку на почву, тебе говорят: ты же убийцу, насильника прославляешь!

Евтушенко с этими оценками не спорит — он их обходит. Потому что жажда всё соединить — сильней. Есть что-то, что заставляет, переступив че-рез унылые доводы историков, охватить «тех и этих». Обнять всё. Срастить.

Но как? Степан Разин тебе недостаточно крут, а Михаил Светлов достаточ-но мягок — так ты за «крутость» или за «мягкость»?

А неважно. Хочется подпилить клетку и спасти Пугачева, но так, чтобы бунтующие мужики не пожгли библиотеки в усадьбах. Хочется оплакать и Якира, и Блюхера, мучеников сталинского террора. Тут выясняется, что Блюхер подписал Якиру смертный приговор. Узнав об этом (неужто из мо-его письма в «Огонек»?), Евтушенко не скрыл растерянности. Поскольку я — участник этого литературного эпизода, скажу и о моей реакции: мне искрен-няя растерянность поэта, ахнувшего: «Как это случилось? Может, подпись Блюхера была сфальсифицирована!» — честная эта боль ценнее уверенности иных демократов (или патриотов, неважно), которые знают, кто виноват, что делать и кому на Руси хорошо.

Евтушенко говорит: не могу решить! Все виноваты! Всем плохо! Что ни сделай — всё оборачивается дурью, ложью, кровью.

Что же может поэт? Взвыть от отчаяния? Упрямо верить? Надеяться?Самое ценное в гражданской лирике Евтушенко — отчаяние, с которым

он бьется о невменяемую реальность. И упрямая надежда, которую он чер-пает в самом отчаянии. Нет ответов на проклятые вопросы. Но есть прокля-тая одержимость задавать и задавать их. Это уже не «просто стихи». Это — «стихи-поступки».

Просто стихи — это поэма «Казанский университет», написанная в 1970 году к столетию Ленина, когда Евтушенко еще «не знает» обо всех злодеяниях своего героя.


433

Но перепечатка поэмы в 1999 году — это поступок. Когда уже все «зна-ешь». Можно, конечно, сменить черное на белое (красное на белое), как де-лают иные поэты, «гораздо лучшие», чем Евтушенко. Но он старого текста не прячет. Он с ним — вступает в диалог! Кричит своему герою: «Стой!» Фантастическая наивность… Но помните, какой, по Пушкину, должна быть поэзия? Смягчим определение: чуть простоватой. «Если и погиб твой брат без трусливых слов, разве в казни виноват Гумилев?.. Разве Сашу извели «ку-лаки»? Так за что ж их от земли — в Соловки?.. Стой!.. Сумей, смиряя злобу, сам себя спасти. К собственному гробу Кобу ты не подпусти…» На такой «стих-поступок», как диалог с собственным неслышащим героем, смог ре-шиться только Евтушенко.

Только он смог решиться на поэму «Тринадцать», где к блоковской дюжине добавлен современный охламон: полученная таким образом чертова дюжина расставляет ремарки на «вьюге» 1918 года:

«Мировой пожар в крови — господи, останови!»Если это «просто стихи», то упор в чужой текст есть признак либо сла-

бости, либо лукавства, которое тоже слабость. Но это стих-поступок, в ко-тором слабость становится точкой упора, и тут — возможность преодолеть ее. Нам всем — преодолеть. «Слава богу, есть литература — лучшая исто-рия Руси». Я, правда, не убежден, что «Двенадцать» Блока — лучшая гла-ва в этой истории (лучшая — «Возмездие», но та глава не дописана… мо-жет, и не случайно). Однако я убежден, что в этой ситуации единственный шанс превратить стих в поступок — это взглянуть в глаза неразрешимости. «Царь, по росту из оглобель, что он сделал с трезвых глаз? Демократию угробил или грубо, грязно спас?» Биографы Ельцина пусть решают этот во-прос. Биографы Евтушенко должны сделать другое: проследить тему «гря-зи», из которой все мы слеплены. И проникнуться тем, что никакой другой поэт не решился бы на такую «неопределенность». Другой определился бы, взял ту или эту сторону, сторону президента, расстрелявшего парламент, или сторону парламента, дразнившего президента, — постарался бы по-любить «что-то одно»…

Полюбить «что-то одно»?!«Меня спасало то, что я никогда не любил что-то одно, а любил слишком

многое в жизни, чтобы от нее отказаться потому, что меня обманула лишь одна ее составная…»


434

Потрясающее признание. Он всю жизнь потому и перебирает «составные», что они «обманны». Даже если их собрать и «срастить», — всё равно они об-манны и призрачны, а истинно то, идеальное, что брезжит за этими состав-ными. Какая-то «форма», которую надо наполнить «содержанием». Какая-то «мечта», которая должна осуществиться. Какое-то «первородное звучание», которое надо вернуть «словам».

Это чувство — с самого начала: сначала дайте что-то выкрикнуть, а что именно выкрикнется — потом станет ясно.

«Мы с вами отомстим талантливо тем, кто не верит в наш талант».Его переспрашивали (без всякой иронии): ты скажи, ЧТО ты хочешь вы-

разить с помощью таланта. Его обвиняли в легковесности, поверхностности, всеядности. Он соглашался, тут же вводя эти определения в стихи, наполняя их содержанием, неуловимым для определений.

Жизнь подставила ему зеркало в виде пляжных графоманов с итальянско-го фестиваля поэзии: те тоже не знали, что их томит и мучит, но, расталкивая всех, непременно желали «заявить о себе».

Он не принял иронии судьбы: томившее и мучившее его «что-то» было слишком сильно, чтобы учитывать ещё и «составные» чужих амбиций.

Какую бы «составную» собственной жизни он ни брал, она оказывалась «ничем» в свете того, что было «всем». Бешеная энергия, подхваченная им у эпохи, таяла и рассеивалась по мере того, как умирала сама эпоха. Это было его «всё», и оно исчезало как призрак. Он спасал частности, пытаясь остаться «всем». «Всем временам однолеток, земляк всем землянам и даже галактиа-нам», он не мог не понимать, что нельзя «понятым быть здесь и там», что под ногами пустота, и что «кто был ничем, не станет всем». А кто был изна-чально «всем»? Не останется ли он «всем» — чисто символически?

Он отвечает как истинный сын своего времени, как сын своего поколения, поколения последних идеалистов советской эпохи: кто изначально вобрал в себя «всё», тот никогда не будет опустошен. Даже если не найдет этому «все-му» подлинного имени.

Перебор имен — это все тот же перебор «составных» жизненного по-тока: всё пробуется и всё отбрасывается: не то, не то, не то! И в интиме, и на митинге.

На грани между «любовной лирикой» и «гражданской» как раз и видишь, что никакой «грани» нет.


435

— А, собственно, кто ты такая,с какою такою судьбой,что падаешь, водку лакая,а всё же гордишься собой?

А собственно, кто ты такая,Когда, как последняя мразь,Пластмассою клипсов сверкая,Играть в самородок взялась?..

А собственно, кто ты такаяи, собственно, кто я такой,что вою, тебя попрекая,к тебе прикандален тоской?

Прячась за того же Блока, он мог бы назвать это стихотворение: «Фаине» или «Коломбине». Или, не прячась: «Алданочке», «Португалочке», «Калифорниеч-ке»… А мог бы назвать: «Мировой Революции». Или: «Всемирной Истории».

Он назвал это стихотворение: «России».Еще бы: «История века дописана: мы оказались в постскриптуме».Мировой истории с нами теперь делать нечего: нас из нее вышибли.Но «что-то», из чего нас вышибли, саднит и ноет. «Что-то в нас всех сидит глуб-

же, чем Сталин и Ленин. Наша свобода смердит лагерным тленом, растленьем».Хотели свободы — получили разгул. Хотели стереть все границы — полу-

чили уравнение: «Где грань меж Магаданом и Майданеком?»Искали виноватых? Пожалуйста: «Иван-дурак, Исак-дурак… Народов брат-

ство было люто. Шли по велению вождя то русский, то грузин в малюты…»И все это — под красным флагом.

Лежит наш красный флаг в Измайлове в растяг.За доллары его толкают наудачу.Я Зимнего не брал. Не штурмовал рейхстаг.


436

Я — не из «коммуняк». Но глажу флаг и плачу.

Лучше бы брал, штурмовал. Страшно терять «всё», когда тебя этим «всем» наделили, а оно оказалось «призрачно». Такое не определить. Только пережить.

Одно определение точно:«Я был последним советским поэтом».Не вижу причин сокрушаться по этому поводу. Евтушенко — последний в

ряду великих советских поэтов. Ряд достойный. Судьбу не выбирают.Он был зачат в палатке геологов над Ангарой — там, где впоследствии

встала Братская ГЭС, — и появился на свет в Нижнеудинской больнице. Со-ветской власти было тогда неполных пятнадцать. Когда пятнадцать испол-нилось ему самому, он бросил школу, поехал в Казахстан, нанялся рабочим в геологоразведочную экспедицию и долбил ломом породу, пока не скопил денег на пишущую машинку. Еще через пятнадцать лет его стихи знал весь мир, и иностранец, попавший на его «концерт» (между прочим, это был Джон Чивер), не зная, как всё это понять, сказал, что это «явление природы».

Евгений Евтушенко аккумулировал энергию своего времени. Он полюбил эпоху самозабвенно. И она ему ответила взаимностью. Что не помешало ей самозабвенно лупить его. Таков был стиль времени. Он дрался в ответ, спо-рил, когда его называли любимчиком, сравнивал себя с ломом, крушащим стены, с тараном, проламывающим преграды. Он был «ужасное дитя» мате-ри-эпохи. Таковым, надо думать, он и войдет в ее историю.

Напомню азбучное правило: в стихе решает не то, «про что» говорится, а то, «что» говорится, и говорится не столько словами, сколько разрядами ли-кующей энергии меж слов:

Целовали меня, а я — как нецелованный.Баловали меня, а я — как небалованный.

Слышите, как искрит?Искрит идеал под ударами осколков меняющегося времени.


437


ИОСИФ БРОДСКИЙ: ПОЭЗИЯ КАК СУДЬБА

Великая человеческая печаль заключается в ранней смерти Иосифа Брод-ского. И сейчас, спустя двадцать лет после его смерти, в русской поэзии не-изменно продолжает ощущаться некая пустота. Поэзия вроде бы продолжа-ется, но она стала похожа на заводь, на дне которой бьют несколько десятков ручейков. Больше у этой заводи нет главного течения, а потому выплыть на стрежень невозможно. Происходят разнообразные мутации, самого разного пошиба: талантливые, симпатичные, второстепенные, графоманские, — но если бросить плот, связанный из тяжелых бревен, то его никакая сила по те-чению не потащит. Видимо, так и должно быть после того как окончилась миссия такого выдающегося поэта, каким был Бродский. Нам остается ждать какого-то иного большого явления или даже не явления, а какой-то идеи, ко-торая со временем бы образовала это новое течение.

Бродский прошел несколько очень отчетливых этапов, причем в юности эти этапы у него довольно часто сменялись. Потом он уже сформировал свой собственный стиль. Однако последние, скажем, двадцать-двадцать с чем-то лет у него таких этапов не было. Менялись всякого рода настроения. Но сердцевина, в смысле идеологии, и техника уже были однажды созданы, и он их, на мой взгляд, практически не менял. А вот в молодости он, как Пикассо, прошел довольно быстро несколько периодов, которые друг на друга совер-шенно не похожи.

Когда я с ним познакомился, а это был сентябрь пятьдесят девятого года, он писал такие стихи, которые потом сам же терпеть не мог и, я думаю, никог-да бы не напечатал. Он был тогда совсем молодым человеком, ну, может быть, и не молодым для поэзии, потому что поэзия — удел молодых, но ему было уже восемнадцать-девятнадцать лет, и он больше всего увлекался модернист-ской левой западной поэзией — околореволюционной, потому что никакую другую у нас в те времена не переводили.

Это были Назым Хикмет, Пабло Неруда, Янис Рицос. С точки зрения евро-пейца, западного человека, это были очень большие поэты. Неруда и Рицос — нобелевские лауреаты, и они, видимо, действительно большие поэты, хотя мы знаем их в переводах. Иосиф был их явным подражателем, хотя и Неруда, и


438

Хикмет, и Рицос, и окружающие их поэты — все писали свободным стихом. Иосиф же в это время почти не использовал свободный стих, он писал нор-мальные русские стихи, регулярным стихом, с рифмой, от этих стихов мало что осталось. Я даже затрудняюсь сейчас привести какой-то пример. Однако параллельно тогда же он написал своих «Пилигримов».

Приблизительно полгода-год спустя в поле его зрения, видимо, попали советские поэты двадцатых годов: Тихонов, Багрицкий, Сельвинский, и его поэтика сильно изменилась, он не стал стопроцентным подражателем, но он резко отошел от этого своего переводного модернизма и стал писать иначе. «Воротишься на Родину, ну что ж…» или «Не забывай никогда, как плещет в пристань вода…» Однако, по всей видимости, его это тоже мало устраивало. Он искал что-то другое, искал и нашел.

Я прекрасно помню момент, когда это случилось. Это было седьмого но-ября, я думаю, шестьдесят первого года. У нас был удивительный приятель, который уже умер — Борис Понизовский. У Понизовского была квартира на Коломенской улице в Ленинграде. И наша компания часто там собиралась. Мы собрались по поводу седьмого ноября, хотя никто из нас седьмое ноября, естественно, не отмечал, просто пара выходных свободных дней — удобный случай для того, чтобы поболтать и выпить. И кто-то из моих московских приятелей, Валя Хромов или, может быть, это был Леня Чертков, приехал из Москвы и привез машинописные перепечатки поэм Цветаевой. (В те времена было заведено, что на ноябрьские праздники ленинградцы ездили в Москву, а москвичи — в Ленинград.) Это были «Поэма конца», «Поэма горы», «Царь-девица» и «Крысолов». И эти поэмы он передал мне, причем я должен был их вернуть дня через три, когда приятель уезжал обратно в Москву. И так как прочесть эти поэмы каждый из нас за столь короткий срок не успевал, то мы собрались у Понизовского и, попивая сухое винцо, стали их там читать вслух с листа. И, наверное, на Бродского это произвело громадное впечатление. Он подошел ко мне и сказал, что умоляет меня дать ему на одну ночь всю пачку Цветаевой. И я ему на одну ночь эту пачку дал. И, видимо, это так совпало с умонастроениями Бродского в тот момент, что он сделал решительный пово-рот в сторону Цветаевой.

Немедленно в его стихах стала проявляться цветаевская техника, с ее та-ким витым, веревочным стихом, со всеми цветаевскими настроениями и иде-ями. И приблизительно в это же время он задумал поэму «Шествие», которая


439

чрезвычайно похожа на Цветаеву, особенно на «Крысолова», буквально во всех отношениях. От конструкции, введения отдельных персонажей, самой техники стиха — до максималистских, цветаевских идей. Это цветаевское влияние — оно очень обширно и значительно в творчестве Бродского, однако в таком чистом виде оно проявилось, главным образом, в поэме «Шествие». К этому времени он уже как бы созрел для того чтобы создать нечто свое, и в некоторых его стихах, скажем, шестьдесят первого, шестьдесят второго года, это отчетливо проявляется. Им еще владеет такая цветаевская энергия, цве-таевский звук, мелос, но стихи уже можно считать вполне «бродскими», если можно такой термин употребить.

В этом смысле очень характерен «Рождественский романс», который Ио-сиф мне написал на день рождения. Там доминирует найденный им столь сильный лирический напор, всепобеждающий звук, и он уже смешан с та-кими метафорическими открытиями, которые лежат в основе будущей по-этики Бродского. Приблизительно тогда же он стал открывать для себя такие вещи, которые очень важны для его последующего развития, но которые еще в стихах мало воплощались. Он говорил — в частности, мне, — что вся рус-ская поэзия замешана на французской традиции, что со времен пушкинской плеяды мы все так или иначе связаны с французской поэзией, сам Пушкин связан с Шенье и Парни, а дальше, во второй половине века, — с Верленом, Рембо, Бодлером, именно они оказали подавляющее влияние. Под их влия-нием писали первые символисты: Анненский, Брюсов, Сологуб. Он считал, что это влияние фактически исчерпано, что на этом поле почти нечего делать, но зато мы прошли мимо англо-американской поэзии, которая, на его взгляд, гораздо значительнее и интереснее, чем французская.

Тогда же, как признак его интереса к англоязычной поэзии, появилась «Большая элегия Джону Донну», это косвенно связано с тем, что шли разгово-ры о том, чтобы сделать переводную книгу «елизаветинцев» и Джона Донна. Бродский даже вел какие-то переговоры на этот счет, он много об этом думал, пытался переводить, но, в общем, сделал немного, стихотворений пятнад-цать. Когда он уже собрался в эмиграцию, то есть практически через десять лет, издательство «Наука» заключило с ним договор на книгу стихов Джона Донна и поэзии его круга, которая должна была выйти в серии «Литератур-ные памятники». Он этот договор подписал, но переводы не выполнил, так как уехал и уже больше этим не занимался.


440

Он вообще был замечательным читателем: если углублялся в какую-то сферу, то всегда умел из этой сферы что-то для себя извлечь. Так, одно время он переводил поляков (в основном, Галчинского), и это тоже, я думаю, как-то на него повлияло. Но самым внимательным, решительным образом он про-чел английскую поэзию в ссылке, в Архангельской области, куда ему при-слали антологии английской и американской поэзии. И вот, когда он прочел эти такие совершенные, с большим пониманием отобранные книги, в нем и завершился некий процесс формирования его поэзии. И произошло это в де-ревне Норенская, где он написал замечательные, на мой взгляд, большие свои стихи: «Новые стансы к Августе», «Два часа в резервуаре», «Старому архитек-тору в Риме» и немало других стихов.

Если их внимательно посмотреть, там уже есть практически весь Брод-ский. Он только еще не перешел к крайней мизантропии и к такой серой па-литре своих стихов, которая появилась у него впоследствии. Но уже и образ-ность, и его личная философия были в этих стихах проявлены. Другое дело, что это еще излагается при помощи неких стилизаций на основе немецкого филистерства, как в «Двух часах в резервуаре», или на основе европейской натурфилософии, как в «Новых стансах к Августе». Там еще есть достаточно светлые краски, от которых он потом совершенно отказался. Вернувшись из ссылки, он иногда пишет такие стилизованные картинки вроде замечатель-ного стихотворения «На смерть Т. С. Элиота». Но это, по сути, перевод сти-хов Одена «На смерть Йетса», просто Иосиф как-то его переписал на другой тематической основе.

После ссылки он прожил в Ленинграде больше шести лет. За это время им довольно много написано, причем основные стихи, я думаю, — «Раз-говор с небожителем», «Речь о пролитом молоке», целый ряд лирических стихов («Я обнял эти плечи и взглянул…») и большая, как бы отдельная книжка — незаконченная — «Школьная антология». И эти стихи уже аб-солютно лишены сколько-нибудь оптимистического взгляда — он пере-ходит к абсолютному, подавляющему минору. Как-то он сам сказал, что для него главная философская мысль — это шутка Светлова, слишком из-вестная, чтобы ее здесь цитировать.

Несмотря на юмористический цинизм этого высказывания, оно действи-тельно имеет определенные основания: после ссыльных лет Бродский стано-вится тем мизантропическим и как бы одноцветным поэтом, каким мы его


441

знаем; причем, практически нигде себе не изменяет. Иногда он пишет какие-то такие забавные стилизации вроде «Нового Жюля Верна» или поздней по-эмы «Представление», но и там шутки довольно саркастичны и злы, и ника-кого просвета в этих стихах нет.

Другое дело — «Двадцать сонетов к Марии Стюарт». С одной стороны, это опять же некая стилизация, игра с историческими реалиями времен Марии Стюарт, но с другой — как раз в «Двадцати сонетах...» есть какая-то сенти-ментальность и своего рода ностальгическое переживание, хотя они тоже сделаны без утепления образа Марии Стюарт, в стилизованном варианте… Впрочем, в описании ленинградского кинотеатра, где шел послевоенный фильм «Мария Стюарт», иногда появляются какие-то теплые черточки: «…в чьей плюшевой утробе / приятнее, чем вечером в Европе» — да, есть какое-то утепление; тем более что для Бродского это одновременно и обращение к его постоянной музе Марине Басмановой — там явно просвечивает какая-то параллель. Но, тем не менее, это безрадостные стихи.

Любопытно, что ко мне эти стихи попали анонимно: мне кто-то положил в почтовый ящик «Двадцать сонетов к Марии Стюарт». Бродский просто при-сылал свои вышедшие на Западе издания с какой-нибудь часто анонимной оказией, потому что почта вся досматривалась.

Кстати, была еще одна забавная история. Однажды году в семьдесят седь-мом приходит ко мне почтальон и вручает огромную бандероль. Из Варшавы. Открываю — там лежит какой-то огромный курс ветеринарии «Как лечить животных». Я ничего не понимаю: почему из Варшавы? К чему мне ветери-нарная книга величиной в половину моего письменного стола? Решил сна-чала, что это розыгрыш какой-то. У меня уже были такие опыты. Но, слава Богу, я ее открыл. В этой книге было вырезано углубление, в котором лежал двухтомник Бродского. И его наша таможня не поймала...

Со временем Бродский вообще становится стопроцентно безрадостным поэтом, в его стихах все более и более проявляются элементы необарокко, так как он обладал замечательно изощренным зрением, он умел вытащить метафору из любого положения, из любого слова. И хотя все эти метафоры или минорны, или злоязычны, или презрительны, но тут нет какого-то все-мирного наплевательства. Он и по отношению к себе почти всегда высту-пает с такой отрицательной краской. Вот вспомним, как он себя описывает: «Кариес, седина, стыдно где...» — значит, он себя вполне заносит в тот серый


442

минорный пейзаж, который он создает, глядя на наш мир. Причем он делает вещи, не очень принятые в поэзии, особенно в русской, в частности то, что он пишет о своей возлюбленной в стихотворении «Бюст Тиберия», впрочем, как уже сказано выше, он и себя описывает в таких иронических и очень сни-женных тонах.

Вообще описываемый им мир — это мир такой сумеречный, пессимисти-ческий, не оставляющий никакой надежды. Иногда вдруг проявляется какая-то крайне редкая положительная черта, причем она звучит довольно стильно именно потому, что это в его поэзии — большая редкость. Вот в стихотворе-нии «На свое сорокалетие» он пишет: «Только с горем я чувствую солидар-ность» — и это едва ли не единственный позитивный элемент. Даже когда он пишет стихи по поводу смерти своей матери и смерти отца, тут нет никакого, я бы сказал, погребального торжества — так сказать, никаких элементов над-рыва. Несомненно, своих родителей он очень любил (особенно отца), он был с ними сердечно и душевно связан. Но когда дело доходит до стихов, изо-бразительный, словесный, лексический ряды чрезвычайно притушены. И я помню, как мне он однажды сказал: «Вы все, — он имел в виду русских поэтов и, наверное, меня в их числе, — вы все привыкли рвать на себе рубашку, а я предпочитаю бормотать». И это справедливо. Мы, действительно, довольно часто берем такие высокие ноты — одни меньше, другие больше… И иногда даем петуха, чего у него совершенно нет.

После переезда в Америку, особенно в первое время — в семидесятые годы — изобразительность в его поэзии все больше и больше усложняется. Он находит необыкновенно странные, но удивительные метафоры, которые, даже если их буквально не понимаешь, тебя до некоторой степени гипноти-зируют. В этом смысле я очень ценю цикл «Часть речи» — небольшие стихи, написанные, видимо, где-то году в семьдесят третьем-семьдесят четвертом. «…И при слове «грядущее» из русского языка выбегают мыши…». Почему мыши? Но действительно, когда ты проникаешь в эти стихи, они становятся художественно очень убедительными.

В смысле многослойности, многозначности текста Бродский был гениаль-но одарен своего рода таинственными, может быть, даже фрейдистскими, подсознательными способностями, при которых не требуется буквально-го, немедленного объяснения образа, однако он тебя убеждает и становит-ся поэтически состоявшимся. И таких стихов очень много. Весь цикл «Часть


443

речи» — поэма «Колыбельная Трескового мыса», «Венецианские строфы», «Лагуна» и многое-многое другое — всё это замечательные достижения. Тогда еще им владело, несмотря на весь негативизм, желание создать художествен-ное произведение.

Я думаю, что где-то к концу семидесятых-началу восьмидесятых годов Бродского покидает стремление к созданию, построению вещи, и его нега-тивизм становится еще темнее. Он пишет стихи, отмеченные крайней пода-вленностью, в которых предстает совершенно ужасная картина мира суме-речного, прогнившего, полумертвого, отрицательного; вокруг него как бы не мир, а морг.

И если он иногда отходит от этого и пишет какие-то, я бы сказал, большие ернические произведения, такие вот стилизации вроде «Представления», или у него есть совсем маленькая поэмка «Назначение» — это такие явления чер-ного юмора, весьма злого, саркастического и даже цинического.

Может быть, именно поэтому в последние годы он уже просто почти не пишет стихи; если посмотреть в собрание сочинений, то он, который мог за год написать несколько тысяч строк, за последние четыре-пять лет оставил совсем немного стихотворений.

Тут нельзя забывать, конечно, что он многие годы прожил под знаком смерти, что у него было три операции на открытом сердце, несколько инфар-ктов, что он мог умереть в любую минуту — как это, собственно, и случилось.

Надо еще сказать, что его поэтический облик, в общем, сильно отличается от его реального, житейского облика.

В узком кругу он был человек очень добрый. Ему более всего был чужд богемный уровень фамильярности и вселенской приязни, когда мы все друг друга поощряем, говорим какие-то хорошие слова: «ты гений, старик» и так далее, — но на самом деле это мало что значит. Все озабочены только сво-ими делишками. Он не был таким человеком. Если он кого-то любил, если ему что-то нравилось, то он всеми возможными способами помогал, не жалел своего времени. «Я любил немногих, однако сильно…» При этом он, конечно, уклонялся от многих людей, которые его, что называется, доставали, но это естественно. Тем более что очень многие из них были людьми малоодаренны-ми, просто пытающимися использовать его в своих интересах.

Но, видимо, в нем был и момент моральной опустошенности, чему очень, в общем, соответствует его судьба. Ранние гонения, бедная жизнь, измена воз-


444

любленной, предательство друга, расставание с родителями и необходимость выжить в новой среде, в эмиграции — все это требовало какого-то жесткого и отстраненного взгляда на вещи. И он где-то в душе этот отрицательный ци-нический взгляд, безусловно, хранил, и некоторые корни его поэзии именно из этого душевного слоя и произросли. Кроме того, как человек очень ли-тературный, связанный с какими-то литературными явлениями, он выбрал, я бы сказал, такую объективистскую поэзию. Не лирику, даже в наилучших мировых образцах, а латинскую поэзию, особенно Горация, Катулла, позд-нюю латинскую поэзию — Тибулла и Проперция, и английскую поэзию с уже упоминавшимся Джоном Донном, и более позднюю поэзию англо-американ-скую: Одена, которого он так любил, Элиота — то есть поэзию не лирической экспрессии, а некоего внутреннего отстраненного объективизма. Он создал довольно много теорий, которые защищают его позицию, прежде всего, о первенстве языка, но и здесь мы сталкиваемся с тем, что объективистская стихия языка, которая не имеет лирических проявлений, а является структу-рой объективной, — она также сводится к поощрению вот этого минорного взгляда на жизнь. В этом и заключается новация Бродского, а не в том, что он писал длинной строкой или любил переносы.

И потому подражать Бродскому — еще безнадежней, чем подражать Гуми-леву, Цветаевой, Маяковскому или… онегинской строфе. Поскольку главное в его поэзии — это ее сердцевина, выношенный негативный философский взгляд, сопряженный с гениально отточенной метафорикой, с умением соз-дать образы не буквальные, а самодостаточные в своей чисто художествен-ной ткани. Поэтому можно сказать, что он поэт необарокко, что вот именно это нагромождение изысканных темнот, которые все-таки стоят все на своем месте, которые не терпят провалов в никуда, и есть абсолютно совершенное, законченное явление: Иосиф Бродский.


445


ЮРАТолько что закончилось происходившее в большом зале ЦДЛ обсуждение

сборника «День поэзии» за 1979 год. После окончания мероприятия народ хлынул кто в ресторан, кто в буфет, а большинство — в раздевалку.

Надо сказать, я впервые присутствовал на собрании, где были одни писате-ли. И я не только слушал выступающих, сколько вертел головой и рассматри-вал известных мне по книгам и выступлениям письменников. Прямо передо мной сидела Маргарита Алигер. Глядя на нее, я вспоминал строчки поэта: «Двадцать лет нечаянно ты живешь на свете. Тут тебя убили бы двадцать лет назад». Должен сразу оговориться, что цитирую по памяти и не исключены накладки. Чуть дальше от Алигер высился Александр Иванов, как подсолнух на огороде. Известный пародист. Мечта многих стихотворцев — попасть на кончик его пера и тем самым увековечить свою популярность.

Много позже, после выхода моей «совписовской» книжки, у памятника «Героям Победы» Юра познакомил меня с человеком из «сатирического цеха». Он-то мне и сообщил, что видел верстку ивановской пародии на мои стихи. Увы, все мои попытки обнаружить этот рудимент моей популярности ни к чему не привели.

Попал я на обсуждение «Дня поэзии» в качестве автора. Составителю На-дежде Кондаковой удалось напечатать мое стихотворение:

ОТЦУ

Ни чинов, ни регалий не нажил,И сундук не трещит от вещей.Только годы партийного стажа —Вот и все, что в кубышке твоей.Не герой положительной повести,Не плакатной души человек —Жил ты все-таки очень по совестиВ свой не очень-то совестный век.И в глаза твои чистые глядя,Я в молчанье к тебе подхожу.


446

И волос побелевшие пряди,Словно знамя, к губам подношу.

В очереди, в раздевалку я увидел знакомого мне по посещению разных ли-тературных студий, объединений и семинаров Вадима Ковду. Он беседовал с небольшого роста человеком, очень напоминавшим Павла I или Махно в ис-полнении Бориса Чиркова в фильме «Александр Пархоменко».

— Привет, Вадим.— А, Валя! Знакомьтесь. Поэт Валя Резник, — рекомендует меня Вадим.Хотя я и сейчас чувствую себя не очень удобно, слыша в свой адрес «ПОЭТ».

Стать бы вновь молодым человеком,Никогда не писавшим стихов,И по всем снисходительным меркамНе свободным от груза грехов.Жить бы, не привлекая вниманьяСослуживцев, знакомых, родных,И на тему о пользе призваньяНе плодить разговоров пустых.Лишний раз не томиться в театре,И хоккей не менять на балет,И вовеки не слышать в свой адресЗатрапезное слово «ПОЭТ».

А тогда… Похожий на Павла I человек протягивает руку:— Юра.И дальше…

— У Вас, кажется, были стихи об отце?Я несколько опешил. Запомнить среди такой стихотворной массы строки

не самого высокого качества… «Акт вежливости», — подумал я про себя. Ни-какой оценки публикации не произошло.

Уже позже я подметил Юрину черту: он характеризовал только те стихи, которые ему нравились, а те, что оставляли равнодушным, он, как правило, оставлял без комментариев.

Юре я обязан несколькими крупными публикациями в «Вечерней Мо-скве», «Независимой газете», в журнале «Нева». После его рекомендации я


447

стал автором этого ленинградского издания. «Нева» — единственное место, где меня ни разу не «завернули». Помимо стихов журнал с «колес» опублико-вал мою рецензию на книгу Михаила Поздняева «Белый тополь». Юра много у меня выбирал для публикаций, но гораздо больше отвергал. Просто откла-дывал тексты не удовлетворявших его стихов в сторону. Стихи же, остано-вившие его внимание, быстро пробегал глазами еще раз и, исправив пункту-ацию, помечал неточные, на его взгляд, рифмы, эпитеты, сбои ритма двумя черточками. Двухэтажная правка. Никогда не объяснял и не мотивировал «брак». Я иногда с ним не соглашался. «Ну, тебе виднее. Сам насрал — сам и ешь». Это единственное ненормативное изречение, которое я услышал из его уст. Причем это слово соскакивало у него с языка порой и в присутствии моих женщин — жены и дочери. Но оно как-то не звучало срамно в его исполнении.

После того первого знакомства мы изредка встречались. Главным образом, в журналах «Октябрь» и «Юность», где я тогда подрабатывал рецензиями. У меня осталось ощущение, что Юра ходил в одной и той же экипировке. Потер-тый, мятый, лоснящийся костюм. Если дело происходило осенью или зимой, то гардероб прирастал «полупердончиком» — черным бобриковым поколенным пальто. Неотъемлемой частью Юры был и его портфель, всегда набитый кни-гами, рукописями и продуктами для дома. Иногда среди продуктов попадался «дефицит» — это для Илюшеньки. Так звали в семье сына Илью.

Сблизились мы с Юрой после выхода моей первой книжки «Возраст». Вскоре Юра напечатал на нее рецензию в журнале «Октябрь», что дало повод для «об-мывки». Событие происходило в шашлычной на Старом Арбате, расположенном напротив букинистического магазина. Место знаковое. В ЦДЛ «безбилетников» не пускали, и эта шашлычная стала для нас местом застольных встреч.

Будучи прирожденным собеседником, правда, «монологического» типа, Болдырев как едок просто возмущал мое детдомовское прошлое. Ел он мало, медленно. Лариса, моя жена — отменная кулинарка — старалась к его при-ходу приготовить что-нибудь вкусненькое. Переживала Юрино малоедство. Создавалось впечатление, что ему было все равно, что есть. Только при виде российского деликатеса — картошки с селедочкой — Леонардович оживлял-ся: «Ну-с! Начнем-с!», — потирая при этом ладошки.

«Какая песня без баяна, а картошка с селедочкой без рюмки сорокоградусной». Но и питок он был не ахти. Редко залпом выпивал содержимое рюмки, что да-вало повод моей Пенелопе бросить камушек в мой огород. Вот, мол, как пьют


448

культурные люди. Зато говорить Юра любил. В нем было что-то от наставника, педагога, лектора. Он, пожалуй, единственный из моих собеседников, с которым я почти никогда не спорил. На глазах жены — это исключалось. Иногда, видя, что я пытаюсь что-то возразить, Ларка «делала глаза» и, чтобы усилить эффект, нажимала мне энергично под столом на ногу. Она не очень понимала, какое ме-сто занимал Болдырев в литературе. С Юркой их объединяло чувство юмора и любовь к спортивным зрелищам. Обсуждая очередной футбольный или хоккей-ный матч, выступления фигуристов или теннисистов, они отводили душу. И тут, в отличие от меня, она и перебивала, и наставляла, и навязывала… Хотя ни тот, ни другой никакими физкультурами не злоупотребляли. За Ларку — ручаюсь.

Как «жаворонок» я ложусь рано и встаю рано. Бывало, первый сон переби-вал ликующий, а то и переходящий в хохот, разговор по телефону (это, когда у Юры появился сей двигатель прогресса). Я уже знал: на проводе Болдырев.

Все, что касалось кроссвордов, особенно литературного характера, тоже вызывало интерес с обеих сторон. Тут Юрина помощь была неоценима. Для разминки спросив у меня, что есть что, и не удовлетворив своего любопыт-ства, жена бесцеремонно набирала Юрин телефон и, лишний раз пройдясь по интеллекту супруга, получала всю информацию от Болдырева. До сих пор, «раскурочивая» свои кроссвордные квадратики, вздыхает: «Эх, Юры нет!»

Нашему сближению с Юрой способствовало мое «книжничество». Я толь-ко незадолго до его смерти (он вообще был скуп на информацию) узнал, что в молодости он был директором книжного магазина в Саратове. Так же слу-чайно через несколько лет после нашего знакомства узнал, что он верующий. Крестил его Александр Мень. Это имя мне тогда ничего не говорило, о чем я не преминул Юре доложить. Уж не знаю, что он на мой счет подумал, но ни-каких комментариев, обличающих мое невежество, не последовало.

То, что Юра верующий меня почему-то не удивило. Он, мне кажется, был настоящим христианином, а не казался, не прикидывался. Кстати, зная о моем атеизме, никогда не заводил «душеспасительных» разговоров.

Он был бессребреник. Он разбазаривал, раздаривал главное свое богат-ство — время. На одного меня он ухлопал его столько, что хватило бы на целую книгу. А ведь он возился не только с моими рукописями. Как только Юра устраивался на какое-нибудь, как правило, временное место работы в качестве литсотрудника, раздавался его телефонный звонок: «Валюша! Запи-ши телефон и неси стихи!»


449

Конечно, главным его поэтом был Борис Абрамович Слуцкий. Я тоже лю-бил его творчество, начиная со сборника «Время».

Помню, шел на работу во вторую смену на свой «Машиностроитель» и по до-роге, как всегда, не преминул завернуть в книжный магазин на Пресне. В карма-не пять рублей (цены 1959 года) на ужин. В отделе поэзии вижу сборник стихов Слуцкого. О Слуцком я знал, в основном, по знаменитой рецензии Эренбурга, из которой помнил почти все процитированные стихи: «Шел фильм, и билетерши плакали, семь раз подряд над ним одним. И парни девушек не лапали, посколь-ку стыдно было им». Я открыл «Время» и забыл о времени. Заплатив пол-ужина за книгу, я уже по дороге бормотал: «Засыпаю, а это значит: засыпает меня как песок, сон, который вчера был начат, но остался большой кусок…», «Солнце! Все-ми тучами грянь! Ветер! Суши росу!… Ах, какая бывает рань в прифронтовом лесу…», «Я носил ордена. После планки носил. А потом гимнастерку до дыр из-носил и надел заурядный пиджак. А вдова Ковалева все помнит о нем, и дорожки от слез — это память о нем, столько лет не забудет никак!»

Господи! Да остановите меня кто-нибудь!…Слуцкого я видел несколько раз. Первый — у Главпочтамта на улице Горь-

кого. Он был в китайском, салатного цвета, плаще. Без головного убора. — Смотри, Слуцкий, — сказал я своему приятелю, с которым прогуливался.Приятель, его звали Ярослав, и он тоже «грешил стишками», решительно

направился в сторону поэта.— Старик, неудобно!— А чего неудобно-то?Ярослав, кстати, по внешности напоминал Велемира Хлебникова, прав-

да, без хлебниковской застенчивости. И вот уже в наступательном темпе, спросив, предварительно разрешения почитать и получив его, он обрушил на Слуцкого свое творчество. Конечно, я смотрел на поэта во все глаза. Мне было интересно, как он оценит, вообще-то, не подлежащие положительной оценке опусы моего друга. После того как чтение было закончено, последо-вала краткая рецензия: «Вы еще будете писать хорошие стихи». Зная даль-нейшую творческую судьбу Ярослава, могу сказать, что пророчество Бориса Абрамовича подтвердилось.

Тогда же он рассказал нам о готовящемся альманахе «Тарусские страницы».В следующий раз я видел Слуцкого на похоронах Светлова. Он сидел в

прихожей Центрального дома литераторов на кушетке рядом с Грибачевым.


450

Это напоминало двуглавого орла. Отвернув головы друг от друга, они смо-трели в разные стороны.

Помню еще одну мимолетную встречу. В Коктебеле, в сентябре 1965 года. Слуцкий шел, вероятно, с женой по ленте прибоя.

И последний раз я видел его на похоронах Эренбурга, когда он направлял-ся от могилы в сторону выхода.

Незадолго до этого я прочел в «Комсомольской правде» стихи Вадима Ков-ды с врезкой Слуцкого. Вадим и мне посоветовал обратиться к поэту. Вряд ли я, в силу своей закомплексованности, решился бы на такой шаг, несмо-тря на то, что у меня уже был опыт обращения к известному стихотворцу на предмет чтения на ходу своих стихов. Дело в том, что я жил тогда недалеко от букинистического магазина, находящегося на Ленинском проспекте. Там неоднократно встречал Сергея Наровчатова — запойного книжника. Наров-чатов допускался, в отличие от нас, грешных, прямо к открытым стеллажам. Помню том с золотым обрезом в руках поэта. «Отследив» Наровчатова по-сле выхода из магазина, подошел к нему и попросил разрешить почитать ему свои стихи, оговорив условие, мол, если первое стихотворение не понравит-ся, чтение заканчивается. Была у меня такая «домашняя заготовка» и был «паровозик» — «Гамлет». Этот «паровозик» всегда вывозил. Вывез и сейчас. Начав с «Гамлета», я благополучно, не прерываемый Наровчатовым, дочитал довольно большую, только что сочиненную подборку. После прослушивания Наровчатов спросил: «Сколько вам лет?» «Двадцать восемь». «А давно пиши-те?» «Начал в девятнадцать». «Поздновато. Поэт должен начинать рано. Вот Оля Берггольц пишет с шести. Вознесенский припозднился -- с четырнадца-ти. Если бы вам было лет двадцать, я бы постарался вам помочь». Я поблаго-дарил Сергея Сергеевича и… «Ему в бессмертье, мне — домой».

Уже догоняя Слуцкого у самого выхода с кладбища, я еще не решил для себя окончательно (уж больно обстановка не благоприятствовала знаком-ству), обращаться к нему или нет. Но, поравнявшись с поэтом, скорее авто-матически, стал излагать свою просьбу. Борис Абрамович остановился: «Ну, сейчас, сами понимаете… Бумаги. Архив (имелась в виду работа с литера-турным наследством Эренбурга). А так… Запишите телефон. Звоните». Увы, никакого звонка с моей стороны не последовало, проклятая застенчивость.

Через несколько месяцев после смерти Бориса Абрамовича — звонок Юры: «Валюша, подъезжай на Пятницкое кладбище. Там состоится захоронение


451

урны с прахом». Я приехал. Юра подвел меня к группе людей. С некоторыми из них мы были знакомы. В основном, шапочно. Помню Евгению Ласкину, Олега Хлебникова, Таню Бек… Был брат Слуцкого с дочерью.

Ждали урну. Вскоре появился Давид Самойлов в сопровождении полков-ника бронетанковых войск. Это был давний, еще с харьковских времен, друг Бориса Абрамовича. Открыли траншею, в которой находилась урна, похожая на ту, что держал в руках полковник. После водворения праха поэта траншею закрыли листом рубчатого железа, забросали землей. Потом несколько минут молчаливого прощания. Впереди основной группы — маленький, лысоватый, в очках с линзами на растерянном лице Самойлов.

Вся группа, кроме Самойлова, поехала в ЦДЛ на поминки. Сдержанные слова печали и обещания не забывать.

Через несколько лет в той же могиле будет захоронена и жена Юры Люся. Раза два я со своим другом Сергеем Поташовым приходил на Пятницкое. Весь вид могилы свидетельствует, что паломничество ей не грозит.

В местах проживания Юры я бывал не часто. Помню, где-то в районе ме-тро Новогиреево. Кажется, год восемьдесят четвертый. Там я впервые позна-комился с Люсей, женой Юры. Увидел сына. Его так и звали: Илюшенька.

Люся была худая, болезненного вида женщина. Как и Юра, она курила. Мне, некурящему, приходилось несладко, когда они в два «ствола» начина-ли дымить. Люся была не только главой семьи в бытовом смысле (хозяйство, готовка, уборка), но, как мне показалось, стремилась и в литературной, ду-ховной сфере исполнять ту же роль. Здесь я увидел Юру не столько ведущим сольную партию в беседе, сколько поддакивающим «своей Люсеньке». Тогда же я впервые услышал из уст Люси и Юры (они читали, перебивая друг друга) «гарики» Губермана. Были удивлены, что я не совсем разделял их восторг по поводу губермановского хохмачества.

Предпоследнее место его проживания оказалось под Загорском. Дом, в ко-тором обитала семья Болдыревых, находился в аварийном состоянии, впро-чем, как и весь их быт. Имелись соседи. Сама комната — метров десять…

Я немало повидал в послевоенной Москве битком набитых коммунальных клетушек. В них ютилось большинство моих одноклассников, однодворников, друзей и знакомых по производству. Но такого… У меня сохранилось впечат-ление чулана, заставленного мебельной рухлядью. Библиотека Юры распола-галась в коридоре, упакованная в картонные ящики. Некоторые из ящиков


452

были вскрыты. Вероятно, там находились нужные для работы книги. Более прилично выглядел стол, придвинутый к самому окну. Он же выполнял роль обеденного. В окно были видны грядки. Скорее всего, соседские. За грядками — более чем пахучее строение. Когда наступило время сна, пришлось прибегнуть к перестановке «мебели». Что-то вынести, что-то передвинуть.

Как он работал в таких катастрофических условиях? Моему другу Сергею Поташову он признался, что для работы ему нужна полная изоляция. При всем при том, я никогда не слышал от Юры жалоб на бытовые условия.

После смерти Бориса Абрамовича Слуцкого Юра несколько месяцев жил в его квартире. Запомнился громадных размеров нестандартный почтовый ящик на дверях. Дом барачного типа. Такие дома, построенные военнопленными немцами, были в восьмидесятые редкостью. И только полным равнодушием к «условиям» да нежеланием выбивать что-либо для себя можно было объяснить это, во многом похожее на Юрино, подзагорское местожительство поэта. И какого поэта!

В квартире главной достопримечательностью были книжные стеллажи. Открытые. Книги стояли в два ряда. «Валюша, можешь взять любую кни-гу». Я сгоряча схватил пиксановскую биографию Тютчева. Но дома, ознако-мившись с этой нудноватой нетленкой, в следующий раз попросил замены. Исследуя второй ряд, при попытке отовариться за счет библиотеки Бориса Абрамовича, выбрал раритет, Это был томик Михаила Кузмина, издательство «Шиповник», 1916 год.

В конце восемьдесят шестого Юра наконец-то получил нормальное жилье — трехкомнатную квартиру в Красногорске. Как он мне рассказывал, получению этого жилья во многом способствовал Феликс Кузнецов. Юра всегда помнил это благо, совершенное тогдашним первым секретарем московской писательской организации. И хотя позднее они оказались по разные стороны баррикад, это никак не отразилось на его благодарном отношении к Феликсу Феодосьевичу.

Для Юры вообще было характерно нормальное отношение к людям дру-гой политической и эстетической направленности. Даже и к тем, кого приня-то называть радикалами. Помню, он готовил подборку стихов Слуцкого для «Нашего современника». Особенно эту акцию Юра не афишировал. Видимо, заранее зная определенную дискомфортную реакцию в иных кругах. А ему просто хотелось как можно шире издать наследие поэта. Не играть в одни издательские ворота. Тем более известно, что редактор этого журнала был почитателем и даже учеником Слуцкого. После публикации мне пришлось


453

утешать Юру словами Фета, который говорил примерно следующее: что го-тов печататься в газете даже с трехбуквенным названием. Мол, поэзия об-лагородит любое издание, к какому бы направлению оно ни принадлежало.

Тогда же я рассказал Юре, что стихи Станислава Куняева иногда провоци-ровали меня на иные из моих опусов. Об этом в свое время я признавался и Наде Кондаковой. В рецензиях и отзывах на мои стихи нередко указывалось влияние тех или иных поэтов. Имени Куняева среди них нет.

…Знает кошка, чье мясо съела. Помню шок, произведенный на меня публика-цией в журнале «Горизонт» стенографического отчета собрания московских пи-сателей, на котором Пастернака исключали из Союза. Со многими выступающи-ми было все ясно. Даже мартыновское не вызывало возражения. А тут Слуцкий! Его выступление не укладывалось, думаю, не только в моей голове. В инвектив-ном духе я сообщил Юре свое впечатление от выступления Слуцкого на злопо-лучном собрании. «Валюша! При встрече поговорим». Но сам Юра старался этой темы не касаться, и я, понимая, как ему самому нелегко переносить этот факт биографии Бориса Абрамовича, никогда этот вопрос не поднимал. Сам поэт из-винил себя тридцатилетней мукой, в отличие, скажем, от того же Мартынова.

Но возвращаюсь если не к Юре, то к Слуцкому. Он сам написал и ответил за содеянное: «Получаю все, что положено за свое персональное зло. Так хо-телось, чтоб по-хорошему, но не вышло. Не прошло».

Будь я знаком с тем стенографическим отчетом в шестидесятые-семидеся-тые годы…Тогда я нередко встречался с Леонидом Мартыновым, в основном, в книжном магазине недалеко от Московского университета. Разница была только в том, что я знал, кто такой Мартынов, а он обо мне не имел никако-го представления… Хотя вряд ли у меня хватило бы прокурорской смело-сти задавать одному из моих любимых поэтов неудобные вопросы. Мы уже раскланивались, но все-таки я не решился на знакомство. Было интересно наблюдать его поход в книжный магазин. Обычно это был, если не ошиба-юсь, вторник. День поступления новинок. Мартынов входил с хозяйственной сумкой, похожей на лодку, в масштабе примерно один к десяти. И, начиная с детского отдела, проходил быстро вдоль прилавков и покупал практически все поступившие на этот день новинки по разным отраслям знаний. Эта все-ядность потрясала меня и восхищала.

Настал день переезда Юры в свой «угол». Переезжал он из квартиры Слуц-кого. Помогала целая бригада: Володя Леонович, Саша Юдахин, Сергей По-


454

ташов, Сережа Надеев, кто-то из прозаиков (не помню имени) и я, грешный. У Юры после того переезда остался громадный письменный стол Слуцкого. Эта вещица доставила нам хлопот. Ни в какой лифт многоуважаемый стол не вле-зал, и в итоге (хорошо еще, что лестничные проемы позволяли) мы перли это «сокровище» на девятый этаж. Туда же переехал и холодильник, подаренный Юре Таней Бек. Они были друзьями. И мне кое-что перепало от их дружбы в виде нескольких встреч за хлебосольным Таниным столом, разговорами, где я больше слушал и, как оказалось, не очень-то наматывал на ус. Таня была многостаночница. Помимо того, что один из интересных современных по-этов, она еще и блестящий эссеист, и критик, и мемуарист.

В качестве одного из составителей тома стихов Константина Симонова в большой серии она подарила мне экземпляр с надписью «Вале Резнику, пони-мающему, что Симонов — поэт, а это редко… Я тоже так считаю. Таня. 3.X.83г.

Татьяне я обязан одним из самых резких разговоров в моей жизни. В пери-од, когда у меня дуплетом произошли два невеселых события (зарубили книгу в «Современнике», стоявшую в тем. Плане, и завалили на последней стадии в приемной комиссии Союза писателей). Несколько избалованный внимани-ем, что оказано мне было по выходе совписовского сборника и последующих публикаций, я был излишне благодушно настроен. И когда случилось то, что случилось, я «поплыл». Позвонил Бек. И она мне выдала такое… Спасибо!

В те же «дуплетные» дни, чтобы как-то уравновесить их, произошёл и ещё случай. Звонок по телефону. Молодой голос с грузинским акцентом. «Вален-тин Борисович, я из Гори. Я прочел вашу книгу «Возраст». Она мне очень по-нравилась. Хотя стихами я не интересуюсь, но вашу лирику читаю девочкам как свою». Он назвался племянником главного редактора издательства «Заря Востока». Попросился в гости. Приезжает. Продолжает рассказывать: «Я ра-ботаю экскурсоводом в мемориальном музее Сталина и читаю Ваши стихи «А мертвые хлеба не просят…» — «Но они же посвящены памяти Николая Рубцова!» — «Нэ имээт значения!»

Чертовщина какая-то! Книга зарублена. Приемная комиссия завалила, а у меня на тахте сидит не интересующийся стихами молодой грузин и шпарит наизусть «Возраст»!

Переезд Юры в Красногорск совпал с перестройкой. Юра был «весь в Слуц-ком». Пошли большие публикации подбородок поэта: в «Знамени», «Новом мире», «Октябре», «Звезде», «Неве». Легче назвать популярное издание, где


455

не было публикаций поэта. Поражало количество и качество произведений. Пошли и заграничные издания.

Знаменитый болдыревский гроссбух в виде записной книжки с выпадаю-щими страницами: «Валюша, ты там во время своих книжных походов, по-жалуйста, посмотри…» Дает список интересующих его изданий.

Лучшим подарком для него была книга, которой у него нет. На пятидеся-тилетие я подарил ему из своих дубликатных запасов Гердера.

В перестроечное время Юра начал формироваться как один из лучших публицистов. Почти все статьи он мне показывал до публикаций. Лишний, свежий, незамыленный глаз не помешает. «Валюша, подъезжай на наше ме-сто». Это значит: «Лавка писателей», после посещения которой Юра просил «половить блох» в только что написанной статье. Нужно признаться, что, как правило, дело обходилось минимальным вмешательством. А предваритель-ный заход в «Лавку» выглядел чем-то вроде поощрения. Он был уже членом Союза писателей, а одной из привилегий «членства» являлась возможность отовариваться книгами на втором этаже. Там нередко можно было разжить-ся «дефицитом». Во всяком случае, для меня это было самым привлекатель-ным в статусе «члена». Отсюда и моя единственная попытка стать им.

Порядки на втором этаже были строги. Стражи в лице памятных многим писателям Киры Викторовны и Олега профессионально отсекали чужеродный несоюзный элемент. Хотя я помнил и более либеральные времена, двумя деся-тилетиями раньше, о чем свидетельствуют многие издания «Академии» в моей библиотеке. Работа велась таким путем: Юра внедрялся в книжный рай и ис-подволь показывал книги, которые могли бы меня заинтересовать. Если пока-занное издание приходилось мне по душе, я кивал счастливой головой, а то и сам с помощью мимики «наводил» Юру на желаемый томик. Пока шла упаков-ка и лясоточение, мне иногда удавалось выбить чек и благополучно, на глазах у Киры и Олега, уйти с покупкой. В начале девяностых я и сам на правах «члена» стал свободным посетителем заветного второго этажа. И с Кирой Викторовной, и с Олегом у меня сложились самые лучшие отношения. Правда, последние де-сять лет посещения лавки происходят в отсутствие Юры.

Иногда Юра, если удавалось, печатал мои стихи довеском к своим матери-алам. Так появилась моя подборка в «Независимой газете» в феврале девяно-стого второго года. В день выхода газеты текст моих стихотворений переда-вали радиостанции «Эхо Москвы» и «Свобода». Во всяком случае, ссылаюсь


456

на людей, зафиксировавших это событие собственными ушами. В частности, на Александра Иванченко. Мне самому, увы, редко везло услышать собствен-ные стихи в эфире и отзывы о них. А ведь были…

Самый большой успех выпал на долю Юриной статьи, напечатанной в «Известиях». История с этой статьей происходила на моих глазах. «Валюша, подъезжай к памятнику Пушкину. Кое-что покажу». Находим свободное ме-сто. Он дает мне внушительную пачку, страниц шестьдесят на машинке: «Чи-тай». Медленным залпом просматриваю Юрину работу. Оценку этой статье могли дать все прочитавшие номер газеты «Известия», где она вскоре была опубликована. Правда, с большими сокращениями.

Юра отнес ее в «Известия», кажется, в пятницу, с ней ознакомились и ку-рьер тотчас повез Юрино детище на дачу к главному редактору Голембиов-скому. И уже в начале следующей недели Юра проснулся знаменитым. Гово-рили, что статья была подана Ельцину. Не знаю, как он ее оценил, да и читал ли? После этого Юра стал гостем передачи Андрея Черкизова «Герой дня». Все-таки, какая радость — наблюдать за успехом близкого человека! Но, увы…

Юра готовил книгу публицистики, куда полностью должна была войти его нашумевшая статья. Получил гонорар. Съездил в дом творчества «Передел-кино». Вскоре слег в больницу. Думали, ненадолго… А через несколько дней позвонила Люся : «Валя! Юра умер». Не буду описывать все, что связано с по-хоронами. Я это не подыму.

С максимальным счетом в пользу смертиСтрашная закончилась игра.И лежишь ты в гробовом конвертеЛегче голубиного пера.И в виду всего земного шара,Посланная, словно на убой,Крестится Жирмунская Тамара,На коленях стоя пред тобой.

Каждое утро, просыпаясь, первое, что я вижу, это лицо Юры. Большая фотография под стеклом на книжной полке. Толстовской полке. Рядом икона Казанской Божьей матери. Доброе утро, Юра.


ПУБЛИЦИСТИКА

458

Игорь ЧУБАЙС родился в Берлине, в семье военнослужащего. В 1972 году окон-чил философский факультет ЛГУ (теперь СПбГУ), в 1979 году — аспирантуру Ин-ститута социологических исследований АН СССР в Москве. Защитил кандидат-скую диссертацию о польской социологии телевидения. С 1992 года занимается науч-ными исследованиями в области россие-ведения. В 2000 году защитил докторскую диссертацию о Русской идее и Российской идентичности, доктор философских наук. В 2004 году в школах Калининградской области введено, а в 2006 прекращено пре-подавание отечествоведения на основе

разработанного И. Чубайсом курса. В 1998 году под его руководством создан межвузовский Центр по изучению России, закрыт в 2010 году по распоряже-нию министра образования Фурсенко. С 1997 года по настоящее время чита-ет в ВУЗах Москвы курс «Россиеведение», автор около 200 статей и 15 книг по этой тематике, выступал с докладами на научных конференциях и публико-вал статьи в журналах в Украине, Польше, ФРГ, США, Латвии, Эстонии, Юж-ной Корее, Китае, Индии, Швеции, Франции, Австрии, Чехии, Словакии и других странах. Научные исследования И. Чубайса отмечены дипломами и премиями в России и за рубежом. В 2007–2014 годах — автор и ведущий про-грамм радио РСН, «Говорит Москва», радио «Комсомольская правда».

В 1968 году вышел с протестом против оккупации Чехословакии перед об-комом КПСС в Одессе. В марте 1983 года — организатор и ведущий первого демократического митинга в Лужниках. В 1989–91 гг. — инициатор создания и один из лидеров Демплатформы в КПСС, на базе которой в дальнейшем была создана Республиканская партия РФ. За участие в митинге на Болотной площади в Москве 6 мая 2012 года осужден на сутки ареста. С 2011 года по настоящее время — организатор и ведущий Гражданского дискуссионного клуба «Россия».

Игорь ЧУБАЙС

459

Авторские пояснения

Несколько недель назад вышла моя книга «Как нам понимать свою страну. Русская идея и российская идентичность: прошлое, настоящее, будущее»: М., ArsisBooks, 2014, 96 с. В этой работе представлен оригинальный словарь ключевых терминов: «национальная идея», «россиеведение», «патриотизм» и др.; обоснована востребованность внесистемной социальной науки, продол-жающей традиции диссидентства; в краткой форме изложена социально-фи-лософская концепция российской цивилизации.

В сжатом виде концепцию можно свести к нескольким тезисам. История нашей страны — это история государства, разделенного во вре-

мени. Советский Союз, по выражению А. Солженицына, соотносится с исто-рической Россией как убийца с убитым. Два этих государства несовместимы так же, как несовместимы Третий Рейх и ФРГ, Северная и Южная Корея... В книге показано, в чем заключался и почему произошел разрыв.

Тысячелетняя история досоветской России — это история великого со-зидания, история страны, вступавшей в ХХ век с ориентацией и шансами на мировое лидерство.

История Советского Союза — это, прежде всего, история народного Со-противления тоталитарному квазигосударству. По словам того же А. Солже-ницына, ХХ век Россия проиграла.

Обобщенную оценку прошлого дополняет понимание: как до, так и после 1917 года у нас были и ошибки, и достижения.

Нынешняя Россия официально объявлена правопреемницей СССР и по-тому является наследницей советской болезни. Преодоление наших проблем находится на пути отказа от советчины и преемства с исторической Россией, которое должно происходить с учетом мирового и западного опыта.

Каждый из представленных тезисов раскрывается в книге в публицисти-ческой форме. В альманахе «Золотое Руно» читатель может познакомиться с разделом, анализирующим постсоветское двадцатилетие.


460

ЧАСТЬ V. ПОСЛЕ ПОЛУРАСПАДА СОВЕТСКОГО РЕЖИМА РОССИЯ БЕЗ ИДЕИ И ИДЕНТИЧНОСТИ

(Против постсоветской системной социальной науки)

Нас никому не сбить с пути,Не знаем мы куда идти.Современная частушка

В хорошую погоду всякий Россию любит, а ты ее и в плохую люби.

Л. ЛеоновПровал августовского, 1991 года, путча и распад советского государства

привел к полураспаду советской системы. Исчез, словно и не было его ни-когда, миф-обещание о строительстве коммунизма. Но сами мифотворцы — самоназначаемый слой чиновников — пройдя некоторую чистку, сохранили прежние кресла. Новые номенклатурные рекруты работают по модернизиро-ванным старым правилам.

Крах старой идеологии актуализировал проблему российской самобыт-ности, российской системы ценностей. Рассуждая формально, у страны есть три способа обретения идентичности.

Новая Россия может, наступив на старые грабли, объявить себя уменьше-но-улучшенным изданием СССР. Есть такая партия, и есть поддерживающие ее избиратели.

Другой вариант — считать всю свою историю, и советскую и досоветскую, неправильной и начать догонять Запад. Разного рода СПСы и «Правые дела» пытались реализовать этот «проект», но заканчивалось всегда распадом са-мих партструктур.

Третий вариант следует из проделанных автором рассуждений: преемство с исторической Россией. Преемство учитывает западный и советский опыт, сознает, что русская идея должна быть модернизирована, но исходит из того, что основой идентичности должна стать исторически обоснованная, соб-ственная система ценностей.

А что происходит на практике? Постсоветская идентификация строится на двух несочетаемых началах. С одной стороны, РФ официально объявила


461

о правопреемстве с СССР, что исключает переход к правовому, демократи-ческому государству.

Как модернизируют коммунистическую идеологию. Миф о коммунизме имел в СССР разное звучание. Время «великих Ленина и Сталина», продолжав-шееся до начала 50-ых годов, было впоследствии урезано до мифа «о великом Ленине». В постсоветской России коммунистическая мифология сохраняется в виде аксиомы «о великой победе». При этом реальная история Отечественной войны остается недоступной, упрятанной в архивах, а тех, кто ищет правду, власти обещают строго наказывать. Основной смысл сохраняемого по сей день сталинского мифа о войне не предполагает даже вывод о недопустимости наси-лия. Его цель в другом. В первую очередь, внушить гражданам, что советская власть права (ведь победили), что нынешняя власть — продолжательница той и, значит, тоже права. Другая задача — компенсировать рухнувший миф о «советском народе». Я уже писал о всеохватной (ком) идеологической пирамиде, основанием которой был «советский» народ. Миф о войне тоже должен играть роль общего знаменателя. Формально его всеохватность до-стигается через ритуально-обязательное осуждение нацизма (а с этим, кро-ме А. Миграняна, никто не спорит), но фактически думские законодатели запрещают подвергать критике любые действия властей в период войны. Запрет на знание и анализ собственной истории (причем не только во время ВОВ), на выводы из огромного количества допущенных сталинизмом траги-ческих ошибок и преступлений спасает остатки советской идеологии, лишая Россию будущего. Он останавливает время, зажимая национальное самосозна-ние в тоталитарных тисках прошлого.

Опора на советскость является главной, но ее подстраховывает мобильная подставка из шести составляющих: госруководители объявляют страну то российской, то антироссийской, то советской, то антисоветской, то западной, то антизападной. Этот винегрет, включая антисоветскую составляющую, не-обходим для спасения в новых условиях прежней советской идентичности. (Ведь еще Н. Хрущев критиковал Сталина ради спасения сталинщины.) Ны-нешний режим — почти православный, но взорвавший Храм Христа Спа-сителя Сталин упокоен на Красной площади, советский гимн «дополняет» российский флаг, власти категорически «против» планов Грузии и Украины вступать в НАТО, но «за» базу НАТО под Ульяновском… Набор «высших и вечных истин» постоянно ротируется.


462

Идентификационная карусель создает новые возможности для номен-клатуры. Постоянно меняя правила, она освобождает бюрократию от ответ-ственности. Государство без идентичности лишено стратегии (это вам не по-дорвавшая СССР мина «коммунизм в 1980 году»). Конечно, про «программу 2020», проект Сколково, «удвоение ВВП», квартиры для ветеранов или про «25 миллионов новых, современных рабочих мест» сказать можно, но спустя год об этом следует забыть и в СМИ не упоминать.

«Идентификационный винегрет» позволяет номенклатуре не обременять себя государственными задачами и сосредоточиться на действительно важ-ном: на удержании власти и денежных потоков. И здесь позиция политиче-ского флюгера — самая эффективная. В день 70-летия катынского расстрела польских офицеров президент Путин встал перед телекамерами на колени и послал ожидаемый западом сигнал: «это преступление сталинщины». А в годовщину битвы на Волге россияне узнали, что Волгоград опять стал Ста-линградом, а Сталин — главнокомандующим армии победы… Когда в марте 2014 года российские военные входили в Крым и обеспечивали проведение «референдума», по официальной версии их там не было. А когда «референ-дум» прошел, оказалось, что их присутствие было необходимо и оправдано…

Квазиидентичность и общественная дискуссия. Отказ от выявления го-сударственной идентичности определяет характер полемики, идущей в СМИ. В разных странах вопросы тактики и стратегии обсуждают, чтобы прийти к каким-то выводам, утвердить четкие принципы и итоги. После долгого об-суждения Европа пришла к заключению, что Холокост действительно имел место, и оспаривать этот факт стало недопустимо. Нюрнберг доказал немцам, что нацизм — страшное преступление, украинская дискуссия пришла к вы-воду, что голодомор 1932–33 годов — это геноцид…

Иначе проходит обсуждение в российских СМИ (парламент у нас не место для дискуссий, как больница — не место для лечения). Планы единороссов страна принимает молча, стратегические вопросы, например, о расширении Москвы, об увеличении военного бюджета, о вводе войск на территорию дру-гого государства — не предмет общественной полемики.

Зато самые принципиальные, ключевые проблемы — тема достаточно сво-бодного обсуждения. Что является главной геополитической катастрофой — распад СССР или разрушение Российской империи? 70 советских лет — это высшее достижение нашей цивилизации или страшная беда? Сталин — ве-


463

ликий вождь или опасный преступник? Эти дискуссии идут, но власти за-прещают ставить в них точку, обсуждение не разрешается завершить. Так создан и работает механизм разрушения национальной памяти, на-ционального опыта, уничтожения собственной истории. Постсоветская цензура лишает дискуссию смысла и накладывает невидимое табу на опреде-ление российской идентичности!

Человек в государстве без идентичности. Об идентификационной непро-зрачности задумываются немногие, считая эту тему абстрактной, далекой от ре-альности. Но на практике, защищая постсоветскую бюрократию, квазиидентич-ность порождает глубокие проблемы в повседневной жизни обычных людей.

Винегрет ценностей ведет к отказу от нормальной социальной актив-ности. Поскольку характер и природа российской цивилизации теперь не фальсифицируются, как в советские времена, а вообще не выявляются, в языке возникло множество синонимов, обозначающих гражданскую индиф-ферентность. От молодежи можно услышать: мне до лампочки, до фонаря, по барабану, фиолетово, перпендикулярно, параллельно… Причем подобные высказывания имеют двоякий смысл: с одной стороны, они обозначают асо-циальность, с другой — это своеобразный сигнал, показывающий: «я свой, я такой как большинство».

Состояние социального безучастия, в конечном счете, обессмысливает человеческую жизнь. Количество суицидов в современной России превыша-ет все европейские показатели. Число уезжающих из страны выше количе-ства беженцев в годы Гражданской войны. Характерно, что единственным русским словом, вошедшим в наш лексикон за последние 20 лет, стало слово «беспредел».

Отсутствие идентичности проявляется и в том, что после распада СССР мы не нашли форму обращения друг к другу. Назовешь встречного «това-рищ», он подумает, что его обижают, обратишься «господин» — решит, что над ним подсмеиваются. Индикатором абсурда стал ответ вице-премьера Д. Рогозина на американские санкции против российских чиновников: в своем Твиттере он написал «…товарищ Обама из Вашингтонского обкома…»?!

Для того, кто вынужден принимать существующие правила, жизнь пре-вращается в стресс. В действующей квазисистеме нет ни героев, ни антигеро-ев. Но поскольку постсоветскому государству приходится создавать разного рода иерархии — начальников и подчиненных, специалистов и некомпетент-


464

ных, великих и заурядных, — эти иерархии сплошь и рядом оказываются фальшивыми. Вы обращаетесь к руководителю, который ничего не может решить, спрашиваете у специалиста, который ничего не знает (мелкая иллю-страция — сюжет с «диссергейтом»), приветствуете прославленного, но вбли-зи он оказывается фейком.

Отсюда фиксируемый социологами повышенный уровень агрессивности, характерный для большинства россиян (в сравнении с жителями других ев-ропейских стран). А сверхагрессия делает востребованным чрезмерный ге-донизм, главные телеканалы вынуждены с утра до ночи развлекать зрителя, уводить от серьезных проблем. Повышенная агрессивность снимается повы-шенным потреблением спиртного, гипернаркотизацией. Так замыкается круг русской Катастрофы — по смертности нет нам равных в Европе.

Внешняя политика и постсоветская Россия. Крах советской псевдоиден-тичности и неспособность восстановить российскую идентичность завели в тупик внешнюю политику. В сложившейся ситуации не может быть восста-новлена традиционная для исторической России ориентация на славянские страны. Болгария, Сербия, Хорватия, Чехия вступили или вступают в ЕС и не становятся нашими союзниками. Не получает поддержку политика России и в странах православного мира. Греция, Румыния, Грузия, Молдова скепти-чески относятся к курсу Кремля. Отказ от демократической ориентации вы-толкнул Россию из клуба западных демократий. Государство, не называющее и не устраняющее причины собственного кризиса, распалось уже трижды: с приходом большевизма распалась историческая Россия; через 70 лет распал-ся СССР; а теперь практически прекратила существовать его «обновленная форма» — СНГ. Преемство с советской квазигосударственностью приводит к тому, что «друзьями» страны объявляются те, кого остальной мир считает изгоями: всяческие Каддафи, Хусейны, Януковичи, Лукашенки и прочие. Те же, кто возглавляет наиболее успешные страны, объявляются виновниками российских бед и проблем.

Номенклатура и «биохимия предательства». И советская, и продолжа-ющая ее постсоветская государственность порождают множество проблем, но госруководители стремятся сохранить власть пожизненно и потому осво-бождают себя от критики. (Историческая Россия жила по принципу Екате-рины II: если подданные недовольны, виноват всегда государь.) В результате, за неправильный курс отвечает сам народ. В разные периоды виновных назы-


465

вали по-разному: сначала все портили контрреволюционеры, потом враги на-рода, мешали делу космополиты, антисоветчики, диссиденты, неформалы… Ну а теперь, когда изо всех щелей вылезли экстремисты, иностранные агенты, национал-предатели и пятая колонна, бороться за светлое будущее власти приходится из последних сил. Подобная практика неизвестна ни одной нор-мальной стране. И до тех пор, пока врагом народа будет оставаться сам народ, пока Россия не перейдет к ротация и ответственности политического класса, мы будем жить в угасающем государстве.

Российский социально-экономический прорыв сменила после 1917 года деградация и отставание. Только к 1929 году СССР по уровню ВВП вышел на показатели Империи 1914-15 годов. Что же касается нынешнего положения экономики, то, по одним данным, мы не достигли, по другим — едва превы-сили уровень 1991 года! Сохранение советско-постсоветской системы не по-зволяет преодолеть отставание как «народно-номенклатурного» хозяйства, так и других сфер российской жизни.

Есть ли выход?

*В данной главе изложена собственная концепция автора,могущая не со-впадать с точкой зрения членов редколлегии.


466


РОССИЯ И УКРАИНА В ЗЕРКАЛЕ УКРАИНСКОГО КРИЗИСА,ИЛИ ПЕРЕД ЛИЦОМ БУДУЩЕГО

(Записки дилетанта)

В чем сходство между Болотной площадью и киевским Майданом? Мож-но, наверное, найти много общего и некоторые отличия, в том числе в соци-альном, культурном или языковом плане. Но есть одно несомненное общее качество: и тех и других люто ненавидели в Кремле. И там и там тревожное воображение рисовало невидимую руку Госдепа.

Майдан и Болотная площадь — явления родственные. Однако многие из тех, кто выходил на Болотную, поддерживают сегодня власть, а некоторые, вероятно, прошли боевое крещение в Донбассе. Так символически расходят-ся судьбы России и Украины.

#

Я не был на Майдане в Киеве и мне трудно представить тех, кто жил там месяцами. Вероятно, социальный портрет был бы похож на кочевавший не так давно по Москве Оккупай-Абай. Но я напрягу воображение и, рискуя ошибиться, на основании скудных данных попробую написать портрет лю-дей, вышедших на баррикады за украинскую мечту. Что мечты не всегда осуществляются, а нередко бывают очень сильно не похожи на будущую ре-альность — это совсем другой вопрос. Однако и выбора у тех, кто вышел на Майдан, особого не было: власть воров становилась нестерпимой.

Так кто же они? Очень разные люди. Прежде всего, там были рядовые ки-евляне; западенцев было больше, чем людей с востока; говорящих на укра-инском, вероятно, больше, чем говорящих на русском или на суржике. Там были анархисты, либералы, националисты, безработные, домохозяйки, ин-теллигенты, артисты, врачи, учителя, там были «крутые» ребята, готовые дать отпор, и были мечтатели и поэты; там обитало множество людей, не очень понимающих нюансы истории и политики, но искренне пытающихся разо-браться: на Майдане был организован лекторий (как на Оккупай-Абае, меж-


467

ду прочим), и люди жадно слушали политиков, писателей, историков… Там были люди, которые поняли, что Украину предали и что «так больше жить нельзя». Киев–2014 напоминал Москву–1991. Словом, там были все, потому что Майдан — это живой срез украинского общества. «А «Правый сектор»? спросите вы. А фашисты?» Ну, понятно, «фашисты», это те, кто нам не нра-вятся! Очень странные фашисты, если они рвутся в демократическую, су-пертолерантную Европу. Хотя, конечно, не исключено, могли быть и люди с фашистскими взглядами. И русофобы. И антисемиты. А где их нет? Вот быв-ший «народный губернатор» Донецка Пономарев — экс член РНЕ. Или Игорь Иванович Гиркин-Стрелков крайний националист и крайний «патриот» из прохановской когорты. Видимо, из тех самых «патриотов», о которых выска-зывался Лев Толстой. Очевидно, крайний национализм и крайний «патрио-тизм» и есть фашизм?

Но все каналы российского телевидения дружно заявляли, что на Майда-не «фашисты» и «бандеровцы». Однако «фашизм» слишком страшное слово, слишком однозначное, кровавое, «чума XX века», и в этом стоило бы разо-браться подробнее. Не доверять слепо диффаматорам и софистам Дмитрию Киселеву и Кº. Посмотреть, где на самом деле фашизм. Скоро, кстати, век со дня образования первой фашистской партии, а мы еще не определились с тер-минологией. Честно сказать, я не понимаю, почему: случайно или по какому-то злостному умыслу?

Тоталитаризм. Три родственные ветви: фашизм, нацизм, коммунизм (большевизм, сталинизм)

Обсуждение этой отдельной темы увело бы нас очень далеко от вопро-сов, которым посвящена статья. Поэтому будем кратки. Есть базовые черты тоталитаризма, почти в одинаковой мере присущие всем трем его дочерним «измам»: это чрезмерное государство, власть, осуществляющая полный кон-троль над всеми аспектами жизни общества и человека. Правда, вызывает определенные ассоциации с нынешним моментом? Но неполные. Тоталита-ризм — это когда есть одна партия и когда власть одобряют все 100 % насе-ления (или 99,99%). А когда есть несколько игрушечных партий, оппозиция вроде бы существует, но совершенно виртуально, народ потешают «сыновья юристов» и «православные коммунисты» вроде Зюганова и Жириновского, и


468

поддерживают власть только 80 % населения (а бывает и 60), — это уже авто-ритаризм, да еще якобы просвещенный.

Итак, для тоталитаризма характерна власть, стоящая над законом (вари-ант: хитроумно обходящая законы или принимающая их «под себя»), лик-видация или ограничение прав и свобод граждан, репрессии в отношении инакомыслящих, милитаризм, полное или частичное подавление СМИ, по-иск внешних и (или) внутренних врагов. Наконец, часто, но не всегда — ксе-нофобия и крайний национал-патриотизм.

И где все это на Украине? Где подавление, огосударствление СМИ? Отсут-ствие оппозиции? Массовые репрессии? Сильное государство, подавляющее общество? Где, наконец, диктатор? Чтобы отыскать соринку в украинском глазу, заговорили об антисемитизме. Так вот, в СССР, стране государствен-ного антисемитизма, Украина была действительно самой антисемитской ре-спубликой. Но с тех пор антисемитизма в Украине стало много меньше, а по-литического нет вовсе.

«Зато есть бандеровщина и бандеровцы, скажут пропагандисты с российских телеканалов. — Бардеровщина и есть украинский фашизм». Ой ли? Всю жизнь мы восхваляли и поддерживали национально-освободительные движения и, со-ответственно, национально-освободительную борьбу. Так что же, борьба против англичан и французов — прогрессивная, а против Красной империи — крайнее зло? Но что это как не идеология и политика двойных стандартов? Нам с детства внушали особенную, советскую, сталинскую версию истории, и мы верили. Но должна же, в конце концов, открыться историческая правда во всей ее противо-речивости и полноте! Ведь мы — не манкурты, не зомби!

Прежде чем говорить о бандеровцах, поговорим… об антоновцах. Эти-то уж точно русские мужики, наши! Их грабили, убивали, сжигали дерев-ни, продотряды дочиста — до свирепого голода! — изымали урожай, против них впервые и, кажется, единственный раз в мировой истории против своих граждан, использовали химическое оружие — и они бандиты? Не имели пра-ва на самозащиту? О, они не были паиньками, они расстреливали пленных комиссаров и красногвардейцев. Но, кажется, Новая Россия их оправдала. Да и как не оправдать? За что судить? Они ведь — жертвы… Их отчаянная борь-ба — только самооборона…

Если говорить о бандеровцах честно, не следует вырывать отдельные фак-ты из общего контекста истории. Все было. Много черных страниц? Да. Были


469

преступления? Да. И все же они — жертвы. Как и многие тысячи, миллио-ны людей, попавших меж жерновов истории. Под красно-коричневое коле-со. Террористы? Да, Бандера был террористом, когда, в частности, руководил убийством польского министра внутренних дел Перацкого. Ну а борцы с тер-роризмом? Когда подложили взрывчатку под джип прекратившего борьбу и эмигрировавшего в Катар Яндарбиева? Или отравили полонием бывшего майора КГБ Мельниченко? Да и взрывы домов в Москве. Недавно я слушал передачу радио «Эхо Москвы». Так вот, 90 % слушателей проголосовали за то, что к этим взрывам были причастны спецслужбы. Да и как иначе объяснить странную историю с обнаруженной закладкой гексогена в Рязани? Не буду ссылаться на множество источников. Но вот один: писатель с одиозными взглядами А. Проханов, ныне очень сильно востребованный властью. Изо-бражая фейерверки взрывов в Люблино (роман «Господин Гексоген», премия «Национальный бестселлер»), он прямо указывает на силы из спецслужб, ре-шившие привести к власти «Избранника», который должен заменить «Исту-кана». О, хитер старый генштабовский соловей, громкоголосый бард Пятой Империи! Молодой «Избранник», облаченный в белоснежные одежды, ни сном ни духом не подозревает, какие вокруг него — и ради него — кипят стра-сти. И гремят взрывы.

Одно из двух главных обвинений против бандеровской организации, то есть против украинских националистов: сотрудничали с гитлеровцами. Но это обвинение — исключительно плод сталинской пропаганды, которая ни в чем не уступала геббельсовской. На каком-то этапе истории украинские на-ционалисты действительно рассматривали гитлеровцев в качестве потенци-альных союзников. Но, опять же, а мы? Разве пакт Молотова-Риббентропа не был фактически союзническим договором о разделе сфер влияния?

В действительности бандеровцы сражались против немецко-фашистских оккупантов. Может быть, не очень активно, но это совсем другой вопрос. Они, правда, сражались и против советской армии — аж до 1953 года, точно так же, как лесные братья в Прибалтике. Но ведь это и была национально-освободительная борьба? Быть может, неразумная, бессмысленная, безна-дежная — но, хотя бы отчасти, справедливая. Они помнили рукотворный голодомор на Украине 1932–1933 годов, во время которого погибло от 4 до 6 млн. человек. Цифры, вполне сопоставимые с жертвами Холокоста (6 млн.) и потерями Украины во время Великой Отечественной войны. Они помнили


470

варварскую коллективизацию в 1939–1941 годах после советской оккупации Западной Украины, они не забыли массовые депортации, они видели, как пограничники с красными звездами расстреливали крестьян, пытавшихся из-за голода переплыть через Буг. Почему же они обязаны были любить Со-ветскую власть? Это странная логика признавать зверства Советской власти (сталинского режима; что одно и то же), но продолжать считать преступни-ками тех, кто пытался сопротивляться этой власти.

Другое обвинение: бандеровцы якобы участвовали в гитлеровском геноци-де евреев. Вопрос этот очень противоречиво излагается разными историка-ми — от наличия в бандеровской армии еврейских подразделений и спасения целых семей до массовых убийств. Очевидно, и в одних, и в других утверж-дениях присутствует немало пропаганды, а факты противоречивы — разные партизанские командиры могли вести себя по-разному. Поэтому оставим детали историкам. Официально, на уровне руководства движением, украин-ские националисты в геноциде евреев никогда не участвовали, а, начиная с 1943 года, всегда решительно осуждали гитлеровский геноцид. Добавлю, что сам Бандера почти всю войну провел в гитлеровской тюрьме.

В свое время точно так же в еврейских погромах обвиняли Петлюру, но доказано, что он не был антисемитом, хотя петлюровские погромы действи-тельно имели место. Во время гражданской войны на Украине произошло примерно 400 еврейских погромов. Из них около 100 — петлюровских, 100 — красных (в основном буденовских) и 200 — деникинских (белоказачьих). Так что давайте оставим этот вопрос объективным историкам.

Можно бы еще много написать о бандеровском движении, но это не моя тема — я только хотел показать, что это было обычное национальное дви-жение и что все его черные и белые стороны во многом предопределены не только внутренними факторами (идеология, ментальность, лидеры и т. д.), но и внешними (исторические условия и — шире — история Западной Украины).

В истории редко можно найти одноцветных (только белых или только чер-ных) героев. У Украины они такие, каких ей позволила иметь ее многостра-дальная история. В конце концов, Бандера — истинный украинский патриот, его нельзя рисовать одной краской. А что, Чапаев, Щорс, Котовский, Буден-ный, Тухачевский, Сталин, Ленин, Шкуро, белые атаманы, Деникин, Вран-гель — все исключительно положительные герои? А Богдан Хмельницкий? Просто российская историография тщательно замалчивает его преступле-


471

ния. Наконец, еще одна пикантная деталь: «террорист» Бандера был убит по-средством теракта агентом НКВД Богданом Сташинским в 1959 году в городе Мюнхене выстрелом из пистолета-шприца зарядом цианистого калия. Время, как вы понимаете, было мирное. Ну и кто тут больше террорист? А ведь и Петлюра был убит террористом по наводке НКВД.

Очень странно называть украинцев бандеровцами, как это делали наши телепропагандисты. Пришивать целому народу отрицательную коннотацию только потому, что он имеет собственное мнение о своем будущем. Никому ведь никогда не приходило в голову идентифицировать русский народ с вла-совцами. Хотя, по большому счету, власовская армия была порождена стали-низмом не меньше, чем гитлеровцами.

#

У нас очень часто говорят, обычно с нескрываемым удовлетворением, что Украина — неудавшееся государство, к тому же неоднородное, с большими межрегиональными различиями. С этим нельзя не согласиться. Страны Вос-точной Европы и Балтии сразу определились, провели реформы, побежали в ЕЭС и НАТО, а Украина почти четверть века «болталась» между Востоком и Западом, растила своих олигархов, нищала, страну разворовывали и растаски-вали региональные кланы, росла и достигла циклопических размеров корруп-ция. Но вот, наконец, Украина достигла дна и попыталась встать на ноги, настал момент истины. И сразу сделалось ясно, кто есть кто. Кто друг, а кто враг. Не только памятники Ленину полетели с пьедестала, советское прошлое полетело…

А мы — за частную собственность и вроде за свободу, но с Лениным и Ста-линым? А может, поставим монументы: одна половина лица — Ленина, а вто-рая — царя-батюшки? И назовут потомки этот архитектурный стиль «путин-ская эклектика»!

Некоторое время назад в Интернете загуляли стихи одной украинской по-этессы, что русские и украинцы больше не братья. О, еще какие братья! Ведь и Каин с Авелем — братья. Помню, в конце семидесятых в Польше мне расска-зывали анекдот: «Русские и поляки братья, но не друзья. Потому что друзей выбирают сами, а братья — какие есть».

У Украины был выбор: ассоциация с ЕЭС или Таможенный Союз. Вероят-но, в краткосрочной перспективе Таможенный Союз был предпочтительней:


472

российский рынок более доступен для украинских товаров. К тому же кре-диты и скидки на газ. Но украинцы — их большая часть — пошли за мечтой. Захотели демократию и европейские стандарты: права человека, разделение властей, независимый суд. А брату стало обидно…

Ведь не только Украина, но и Россия, увы, неудавшееся государство. Только у нас есть нефть и газ, и еще — чуть лучше кадры. Во все време-на лучших специалистов забирали в Москву. И большая часть советской фундаментальной, да и отраслевой науки концентрировалась в основном в Москве и Ленинграде.

Но, по большому счету, мы не построили демократию, потому что демокра-тия — это, прежде всего, сменяемость власти. Хорошей, плохой любой. Чтобы не обрастали «своими», чтобы не заплывали мозги, не зашоривались, не уверо-вали в незаменимость и вседозволенность. Демократия — это действительная многопартийность, разделение властей, независимый суд, свободные СМИ, на-стоящий парламент и много чего еще. Мы много говорили о модернизации, но модернизация не удалась. Может, мы потому и затеяли конфликт с Украиной, чтобы вину за неудачу модернизации свалить на Госдеп?

Так что — братья. Только украинцы решили идти за мечтой на Запад. И у них есть шанс. Мы же пока в изоляции. Мы теряем годы, жизни, надежды… Мы упорно не хотим замечать, что с нами происходит. Или боимся признаться, сказать вслух? Увы, автаркия никогда, никому не приносила ничего хорошего.

Я помню, какой переполох и даже испуг вызвала в Кремле первая Оранже-вая революция в Киеве в 2004–5 году. Хотя в тот момент, казалось, пугаться было совершенно нечего. В России все было стабильно, рейтинг высок, нефтя-ные цены росли… И вот, совершив круг, история почти повторилась. Только теперь народ, его бóльшая часть, оказался настроенным значительно более решительно. И снова острый испуг, ненависть, почти истерика в Кремле, тот-час аукнувшиеся на телевидении. Так чего же они боятся? Что вызывает их раздражение? Что украинская «зараза» может прийти в Москву? Или — что Украина больше не хочет оглядываться на Москву, не хочет признавать, что есть некая негласная российская сфера влияния, и она, Украина, входит в эту сферу, то есть не вполне суверенное государство? Или — гипотетического приближения НАТО? Наверное, всего вместе. Удар по имперским, империа-листическим амбициям оказался слишком сильным. Развился синдром бро-шенного жениха. Тут бы задуматься, отчего это произошло. Но сегодняшний


473

Кремль едва ли способен к вдумчивому, глубокому анализу. Он мыслит со-всем иными категориями. Он не хочет признать, что украинский народ вы-брал мечту о свободе. Ему проще, удобней сделать вид, что происходит по-давление русского языка, что на Украине русофобия, что — «фашисты». Они хотят приватизировать победу и сделать историю плоской.

О защите русских

Есть много случаев, когда русских, русскоязычных людей надо защищать. И это великая обязанность России. Вот Туркмения, где при Туркменбаши у русских стали отнимать квартиры. И что Москва? Предпочла закрыть глаза, подписав договор о поставках туркменского газа. Подобные же случаи имели место в Абхазии.

После распада Союза происходило массовое бегство русских людей (укра-инцы и белорусы в центрально-азиатских республиках, да и на Дальнем Вос-токе, чувствуют себя русскими) из Центральной Азии, меньше — из Казах-стана. Оказывали действенную помощь этим переселенцам? Кое-что делали, но исключительно мало. Большинство русских, вернувшихся на этническую родину, не получили никакой помощи. Но особенно вопиющая обстановка сложилась с беженцами из Чечни. Несколько сот тысяч в основном русских людей вынуждены были бежать, бросив свои дома и имущество в Чечне, мы-каться годами; да и из дружественной Абхазии, где направо и налево раздава-ли российское гражданство. Это как? Наша власть думает о русских? Почему-то она предпочитала защищать русских исключительно в Прибалтике, где действует конвенция о национальных меньшинствах. Но именно из При-балтики русские не хотят ехать в Россию. Теперь вот — озаботились судьбой русских в Украине, где русского от украинца не отличишь. В русскоязычном Крыму, где 96 % школ были русскими. Или в Донбассе. Но в Донбассе живет в основном смешанное население. Промышленное освоение Донбасса, тесно связанное с именем англичанина Юза (Хьюза), началось во второй полови-не XIX века. В Донбасс устремлялись десятки тысяч русских и украинских крестьян, этнически и культурно очень близких, образуя в некотором роде новый народ: русско-украинский, смешанный. В Донбассе русские и украин-цы давно перемешались, там никогда не было и не могло быть вражды между русскими и украинцами. И не могло быть никакого геноцида русских, пода-


474

вления русского языка. Это примитивная пропаганда. Война идет в Донбассе совсем по другой линии разлома: не между русскими и украинцами. Потому что и русских, и украинцев много по обе стороны линии фронта. Обратите внимание: о русском языке наши политики и телепропагандисты давно не вспоминают. А посмотрите на фамилии министров в этой «русофобской» Украине. Министр иностранных дел Павел Климкин,выпускник МФТИ, по-стоянный представитель в ООН Юрий Сергеев… Гражданская война не в Украине, расколоты русские… Разруха в наших головах…

Крым

Возможны два подхода к проблеме Крыма: бытовой и международно-правовой.

С бытовой точки зрения большинство жителей Крыма действительно предпочитали жить в России, и имелись немалые демографические и истори-ческие основания для перехода Крыма под юрисдикцию России. Я не имею в виду «референдум». Едва ли голосование в условиях фактической оккупации, при наличии вооруженных людей, оголтелой пропаганды, при отсутствии международного контроля можно принимать всерьез. Обычные «чуровские» выборы. Но все же, видимо, значительное большинство действительно выска-залось за присоединение к России. Уж больно надоела украинская разруха…

Однако с международно-правовой точки зрения захват. Референдум не может быть признан законным. Мало того, это вообще экспромт. На протя-жении 20 с лишним лет Россия не ставила вопрос о передаче Крыма, под-писывала соответствующие договоры (Российско-Украинский Договор 1990 года, Соглашение 1992 года, Трехстороннее заявление Президентов России, США и Украины от 14 января 1994 года, Будапештский меморандум о гаран-тиях безопасности в связи с присоединением Украины к договору о нерас-пространении ядерного оружия от 5 декабря 1994 года и другие) — и вдруг… Надо сказать, что гарантами территориальной целостности Украины в связи с ее отказом от ядерного оружия выступали и США, и Великобритания. Вы-ходит, не только Россия, но и США с Великобританией не выполнили свои обязательства. Нет, так международные дела не делаются. Подобные одно-сторонние действия повергают всю систему международных отношений в первобытный хаос. Получается, что все решает только сила. Это был удар по


475

всей системе нераспространения ядерного оружия, по всей системе между-народных отношений, сложившейся в результате двух Мировых войн и переосмысления прошлого кровавого опыта человечества. Запад просто не мог — не очень хотел, но не мог не отреагировать. Показательно голосование в Генассамблее ООН: 100 стран осудили оккупацию Крыма против 11, среди которых либо зависимые от России, либо международные изгои.

Сегодня Украина все больше отдаляется от Крыма (через соответствующее законодательство, в том числе недавний закон о СЭЗ), но Крым нуждается в Украине. Через нее идет снабжение водой, хотя Северо-Крымский канал прак-тически перекрыт, и электроэнергией; продовольствие тоже на 90% поступает в Крым из Украины. Россия в лучшем случае сможет построить мост из Тамани к 2020–2022 году. Но это очень дорогостоящий проект и еще неизвестно, бу-дет ли он осуществлен. А до того? В Крыму сильно, значительно сильнее, чем в остальной России, выросли цены; количество отдыхающих, несмотря на все усилия, сократилось вдвое; нарушено авиасообщение; жители Крыма не могут поехать за границу; не работает банковская система — кто-нибудь просчиты-вал цену экспромта? А сколько денег должна потратить Россия? Ну, это наше всегдашнее: мы за ценой не постоим. Но в цену входит и разрыв с Украиной, действительно братской, что бы ни говорили наши теле- и прочие пропаган-дисты. Разрыв как минимум на десятилетия. А ведь в современных условиях, при развитии коммуникаций, культурных связей, международной торговли и обменов, идея «приращения земель» выглядит атавизмом. Это — из XVIII–XIX века! Вот что действительно страшно: наше мышление, наше видение мира повернуто исключительно назад. Исключительно по-империалистически-коммунистически: сферы влияния, главный враг США, международное право должны соблюдать слабые, ложь — оружие правды…

Давно известно: завязывать узлы намного легче, чем развязывать. Какая бы власть ни была в России в будущем, она не сможет просто отдать Крым. Нельзя играть судьбой полутора миллионов крымчан. Но, с другой стороны, это не такой вопрос, который можно решить в одностороннем порядке, чи-сто силовым, волевым методом. По-видимому, после того, как пройдет этап эйфории и шапкозакидательства, должна будет начаться неизбежная работа и по широкому урегулированию отношений с Западом, и по полному раз-решению российско-украинского кризиса (в том числе по мирному решению проблемы Донбасса), и по восстановлению отношений с Украиной. Только в


476

рамках общего широкого урегулирования можно будет, я надеюсь, решить и проблему Крыма. Очевидно, потребуется новый референдум под междуна-родным наблюдением. Я не исключаю, что в рамках международных согла-шений на части территории полуострова в какой-то форме произойдет вос-становление крымско-татарской автономии.

Но если присоединение Крыма (в том числе с учетом проблемы Черномор-ского флота) хотя бы понятно — не могу сказать «верно», но есть определенные логические доводы в пользу такого решения, то с православной Грузией-то за-чем так? Никакого смысла создавать врага и вешать себе на шею две пират-ские недореспублики я не вижу. Сначала хотели отомстить Шеварднадзе («Ты развалил Советский Союз, так пусть теперь развалится твоя Грузия!»), потом Саакашвили? Что, политика делается исключительно эмоциями? Геноцид? Ге-ноцид был не в Южной Осетии в 2008 году, а в Абхазии в 1992 93 годах, когда погибли тысячи грузин, когда отрезанными головами грузин играли в футбол.

Между тем, Советский Союз развалил не Шеварднадзе. Это объективная неизбежность, что империи разваливаются. Но если с объективных причин, с научного анализа переходить на личности, то вовсе не Шеварднадзе разва-ливал Союз, и даже в основном не Ландсбергис и Гамсахурдиа, а Б. Н. Ельцин и господа-товарищи российские депутаты, чуть ли не единодушно проголо-совавшие (кроме шести) за Беловежские соглашения.

Выходит, что Россия сама, своими руками, значительно ослабила соб-ственные позиции в Закавказье. Зачем? Ради чего?

А между тем, если Россия хочет играть важную роль в регионе Большого Ближнего Востока, то ключевой союзник у нее в Закавказье — именно Грузия. Азербайджан и Армения слишком заняты взаимным противостоянием.

Новороссийский узел

Итак, в аннексии Крыма присутствовала некоторая, пусть и сомнительная, логика. Хотя бы обеспечить базу Черноморскому флоту. А с Новороссией? С Донбассом? Донбасс — это жалкий, да еще и кровавый осколок большого и «красивого» имперского замысла. Ведь прежде чем происходит событие, его кто-то планирует, обсуждает в высоких кабинетах, «проталкивает» на самом верху. Я не вхож в эти кабинеты, могу пользоваться только открытыми ис-точниками и слухами. Или додумывать. Потому и дилетант.


477

Так вот, по слухам, которые я, конечно, не могу проверить, но которые кажут-ся близкими к истине, карта Новороссии была «нарисована» почти 10 лет назад, вскоре после первой Оранжевой революции в Украине, сильно напугавшей российских имперцев. Есть такой Институт стран СНГ, и сидят там «импер-ские» головы. Это им нужен в первую очередь конфликт из-за русского языка на Украине. Это они хотят возродить империю. Окружить Россию странами-вассалами или замороженными конфликтами. Собственно, дело, конечно, не в одном институте, много есть подобных «аналитиков», «прорицателей», «трибу-нов», еще в советское время начался симбиоз «русской партии» и коммунисти-ческой номенклатуры. Партия эта — националистов и шовинистов тем более усиливалась, чем больше вырождалась коммунистическая идея. Собственно, ничего удивительного, одна форма тоталитарного сознания перетекала в дру-гую. Распад Советского Союза ознаменовал собой крутой поворот. Униженное имперское сознание стало особенно агрессивно; именно вокруг него началась кристаллизация разных «государственнических» течений. Фактический про-вал демократического проекта, временная неудача российских демократов и либералов (или тех, кто считал себя таковыми) освободила поле для традици-оналистов. Маятник качнулся. В действительности маятник движется во всех странах. Но в России он имеет особенный азимут…

Итак, «государственническая», скорее даже имперская, почва предсу-щестовала. Именно на эту почву упали новые «обиды». Грузия, Молдавия, Украина взяли курс на ЕЭС. Что в этом плохого для России? Да в сущности, ничего. Европа — ближайший и главный партнер России, от Европы не ис-ходит военная угроза, нам бы учиться европейской демократии, развивать культурные, экономические, образовательные, человеческие связи. Наконец, сближение с Европой бывших советских республик не наносило существен-ного ущерба России (возникавшие технические проблемы могли быть легко решены), но — имперское сознание было глубоко уязвлено. Нельзя сказать, что возникшие страхи были совсем иррациональны. Ведь есть Россия, рос-сийский народ, российские национальные интересы, и есть режим, узкий клуб, и интересы его членов. Как же, на Украине будут внедрять европейские стандарты — это выглядело оскорблением и угрозой. Мы в очередной раз оказались неконкурентоспособными…

И вот тут был приведен в действие план Х. Трудно сказать, насколько он был подготовлен, а насколько имела место импровизация. Но это несу-


478

щественно. Нельзя даже утверждать, что действия режима были неадекват-ными с точки зрения его, то есть режима, интересов. Но, несомненно, чрез-вычайно рискованными. Надо отдать должное Владимиру Владимировичу. Человек с железными нервами, с железной выдержкой. Ну да, это самое: «с холодной головой и горячим сердцем». Недаром он летал со стерхами, управ-лял истребителем, погружался в глубину моря в подводной лодке. Адренали-новый президент. Наверняка многие женщины им восторгаются, а мужчины завидуют. Пишут, что он отличается жесткой манерой ведения переговоров. Умеет жестко отстаивать интересы. Но — чьи интересы? Интересы некоторой части российской «элиты», чрезвычайно разросшегося клана. Хотя я бы пред-почел иной термин: не «элиты», а «новой номенклатуры».

Да, никакой необходимости играть на обострение не было. Но геополи-тика затягивает. Объяснить российскую политику «в Новороссии», пожа-луй, легче, оперируя не политическими и тем более не экономическими ка-тегориями, а подходя с позиций психоанализа. Впрочем, не все направлялось сверху. В России давно ждали своего часа «псы войны» те самые, что воевали в Сербии и в Абхазии, «последние солдаты империи». Да, есть партия войны, со своими газетами, активом, инфраструктурой, писателями. До последнего времени эти люди считались маргиналами, но сейчас они кое-что доказали. А именно, что власть, борющаяся с либералами и демократами, неизбежно должна будет прибегнуть к их услугам. У власти могло быть несколько по-будительных мотивов, и это, наверное, не главный, но важный: если нельзя остановить «патриотов», их следует возглавить. Крым — это не просто аннек-сия, Крым — это пробуждение империи…

Какие могли быть побудительные мотивы у российской власти разыграть «военно-революционный», вернее, контрреволюционный сценарий? Страх перед Украинской революцией? Точно так же феодалы всей Европы пытались в свое время душить французскую революцию. Страх перед НАТО? Что но-вая Украина захочет вступать в альянс? А значит, нужно создать ей такие тер-риториальные проблемы, чтобы ее туда не приняли. Я не думаю, что рацио-нально мыслящие люди в Кремле очень боятся НАТО. Это довольно рыхлый и сугубо оборонительный блок, который, если и отваживается на активные операции, то исключительно на периферии, тщательно избегая жертв. Тогда что же? Скорее всего, имперская логика. В Кремле привыкли считать, что все, что происходит на постсоветском пространстве, он должен контролировать,


479

что это — сфера его интересов. Решительные прибалты сумели «сбежать на Запад», пока Россия была в раздрае. Украина же почти четверть века не могла определиться, теперь за это приходится платить очень высокую цену.

Идея «Новороссии» возникла так же, как в свое время идеи независимой Абхазии и Южной Осетии, Приднестровская Молдавская республика, как появилось казачье движение и разные интерфронты в Прибалтийских респу-бликах. Некие силы — и лицемерно левые, и махрово-правые (часто это одни и те же движения, налицо феномен сращивания левых и правых имперских сил, образования некоего красно-коричневого коктейля) стремятся исполь-зовать проблемы русских как бывшей имперской нации. Причем интересы простых русских людей этим силам, играющим в разные геополитические и имперские игры, глубоко чужды. Они мыслят иными категориями: думают не об отдельном человеке, но исключительно об империи. Люди для них лишь пушечное мясо.

Что еще заставило пойти на обострение? Ненависть к Западу, особенно к США. Вроде бы мы уже не враги, учимся у них, перенимаем, правда, не слиш-ком успешно, премудрости рынка, посылаем туда своих детей, где-то в нас даже сидит низкопоклонство, но одновременно, где-то в подсознании, ста-рая заскорузлая ненависть или зависть. Комплексы… В спокойное время комплексы придавлены разумом. Но вот на Украине произошла революция, граждане не захотели больше терпеть коррумпированный, воровской ре-жим — и комплексы вырвались из подсознания…

Итак, план Х был приведен в исполнение. Но взорвался один Донбасс. Почему?

Как известно, рвется обычно самое слабое звено. Донбасс, вотчина Януко-вича и Партии Регионов, был поражен не только коррупцией, но и круговой порукой, здесь нельзя было занять ни один пост, не вступив в Партию Реги-онов. Здесь милиция давно разложилась, давно была связана с криминалом, который был особенно силен. Писали, что именно здесь коррумпированные таможенники были связаны с российскими коллегами, а СБУ с российскими спецслужбами. Здесь присутствовали разные российские «патриотические» структуры. (Я писал уже, что «народный губернатор» Пономарев — бывший член РНЕ.) Здесь заранее были созданы все условия. Именно сюда сразу по-сле Крыма устремились бывшие сотрудники газеты «Завтра» полковник гос-безопасности Стрелков и Бородай. Когда местная шпана начала захватывать


480

здания администраций, милиция не сопротивлялась. А дальше сплошным потоком потекли авантюристы из России. Не будем скрывать, на помощь авантюристам в решающий момент пришла российская армия. Есть слиш-ком много доказательств. Еще писали: донбасское варево стряпалось на день-ги Януковича…

Почти не вызывает сомнений, что идея «федерализации» Украины, то есть на самом деле конфедерализации, превращения в недогосударство, в рыхлый, плохо управляемый конгломерат областей-княжеств со своими царьками, родилась в Москве. Это был бы жирный крест, поставленный на несчастной Украине, тупик…

Я не могу писать о военных действиях. Всякий следящий за событиями знает о них не хуже меня. Но что ждет Донбасс, эти никем не признанные ДНР и ЛНР?

Начнем с того, что и раньше это не был процветающий регион. И вовсе не донор Украины, как нам внушали. Дело в том, что Донбасс — старый угольный район, еще с XIX века, и большинство шахт давно истощилось. Они продолжа-ли существовать только благодаря дотациям. Это была хорошая статья дохода для местных олигархов. Люди, лишившиеся работы, занимались сбором угля в заброшенных шахтах. По утрам сотни грузовиков везли этот уголь на якобы действующие, вернее, на истощенные, но все еще действующие шахты. Потом этот уголь сдавали, получали субсидии… Понятно, что производительность труда была очень низкой и постоянно снижалась, что Украина ежегодно несла убытки в сотни миллионов долларов. Такая вот экономика: страна разорялась, олигархи богатели, люди влачили жалкое существование. Казалось бы, все ус-ловия для социального взрыва, но шахтерские профсоюзы не поддержали се-паратистов: они знали, что такие же шахты в Ростовской области давно закры-ты. Они, по-видимому, вполне осознавали последствия сепаратизма.

И что теперь? Занятые сепаратистами территории сильно разрушены, воз-никли большие проблемы с водоснабжением, часто нет электричества, про-изводство стоит, люди не получают зарплаты и пенсии, нет денег, банки не работают. Кто должен платить пенсии? Украина? Россия? Сепаратисты? Но они мало что умеют, и денег у них нет. Они умеют только грабить. Все пришло в негодность. Но даже ту продукцию, что производят — куда? В России не нужен донбасский уголь и металл, есть свои. Украина может купить в другом месте. Действует экономическая блокада. Это можно было предвидеть зара-


481

нее, просто сепаратисты и их покровители думали о другом. Регион обречен на разруху, население — на голод. Кстати, и сотни тысяч беженцев — в России и на Украине — живут не намного лучше. Выходит, семь миллионов людей принесены в жертву. Зачем? Во имя чего? Ради сказки о фашистах? Чтобы навредить Украине, которая решила поискать счастья? Очевидно, что гума-нитарные конвои — это только капля в море. Кстати, для информации: на выборах глав самопровозглашенных ДНР и ЛНР избирателям предоставили возможность дешево купить картошку и морковку. Такова цена самопровоз-глашенной «демократии»?

Очевидно, что эти две самопровозглашенные республики нежизнеспо-собны и ничего, кроме страдания и смертей, принести населению не могут. Что дальше? Россия будет кормить их вместе с Абхазией и Южной Осетией? Плюс, вернее, минус из бюджета Крым. А цены на нефть и газ падают ката-строфически, и рубль тоже. И это называется эффективной геополитикой? Или предоставим жителям Донбасса голодать?

Угрозы для России

Нам намекают на нарастающую угрозу, на приближение НАТО. Страну снова хотят превратить в осажденную крепость? Правда, на сей раз больше виртуально — в извращенном сознании. Продукт, так сказать, для простого народа, для телеаудитории. Воскресить давнишние комплексы. Если модер-низация страны провалилась, то модернизация пропаганды — налицо.

У очень многих людей, однако, нейроны и извилины работают иначе, чем у генералов и советников президента. Я один из них, пытаюсь мыслить ло-гически и вижу совсем иные угрозы, реальные. Угрозу исламизма, потенци-ально китайскую, но самая большая угроза — внутренняя и, к сожалению, многокомпонентная.

Впрочем, это уже не угроза. Произошла определенная реставрация, от-кат, рецидив прежней советской болезни. Когда-то мы верили, что советская власть вечна, но сейчас, наученные опытом, мы не можем не видеть, что угро-за внутреннего разложения, краха очень велика. Однако нельзя лечить, не поставив диагноз. Что ж, диагноз очевиден: авторитаризм.

С исламизмом понятно. Реставрация религии в многоконфессиональной стране опасна сама по себе. Можно, конечно, занимать страусиную позицию


482

и заниматься заклинаниями, что, мол, в нашей стране всегда мирно жили люди разных конфессий. Только — не жили мирно. А Кавказская война? А множество восстаний на Кавказе, в Казахстане, в Центральной Азии? А бас-мачи? Что такое газават, джихад, шахиды, мюриды вы знаете? Сейчас же — период резкой активизации разных радикальных исламских течений, фунда-ментализма. Пусть больше на Ближнем Востоке, в Пакистане, Афганистане, но это же все каждый день проникает к нам! Чечня все больше живет по за-конам шариата. И, добавлю, на наши деньги. Да, на наши деньги в Грозном построена самая большая в Европе мечеть.

В России отрицательный демографический баланс. Каждый год убывает до миллиона населения. Если в какие-то годы эта тенденция прерывается, это мало о чем говорит. Есть короткие и длинные демографические волны. Эти волны могут нарушить чистоту картины, но тенденцию они не отменяют. Но, главное, русских убывает намного больше, потому что общая убыль населения частично компенсируется высокой рождаемостью в мусульманских республи-ках. В ближайшие десятилетия в силу демографических причин может воз-никнуть угроза русскому, европейскому характеру российского государства, оно в перспективе может вообще перестать быть русским. Не исключено — во второй половине XXI века. Что так может быть, поймем, обратившись к про-шлому. В начале ХХ века в Российской империи русские составляли огромное большинство, за ними шли украинцы, затем белорусы и евреи, а узбеков было всего 1,5 миллиона. Демографические показатели крайне подвижны. И в этих условиях нарастающей демографической угрозы антизападный поворот опа-сен особенно. Там — наши естественные союзники, люди близкой культуры. Там же и ментально близкая Украина — это же чуть ли не единственный демо-графический ресурс! Конечно, при умной и тонкой политике. Часть русского мира. Только нужно понимать, что стремление Украины к ассоциации с ЕЭС — это демократический выбор, цивилизационный, но вовсе не антироссийский. Только болезненное воображение делает из Украины врага. Антиукраинская политика — это, в конечном итоге, и антироссийская политика. Антироссий-ские настроения в Украине в первую очередь создаем мы сами.

Когда Украину заставляют выбирать между Россией и Европой — это ис-кусственный подход, искусственная альтернатива. Это все равно, что заста-вить выбирать между сестрой и братом. Только нам, нам самим, не нужно рвать семейные связи.


483

Много лет назад, году в 1988–1989, одним кооперативом в Чите были устроены курсы по экономике и политике. Лекции читали преподаватели из ведущих экономических и политических институтов. Нам предсказывали, что в ближайшее время должна взорваться Центральная Азия. Не Кавказ, не Прибалтика, а именно Центральная Азия. С тех пор миновала четверть века. Прошедшее время свидетельствует не только о качестве прогнозов — все-таки были всполохи вроде Гражданской войны в Таджикистане и происхо-дила смена власти в Киргизии, но, увы, огромный потенциал взрыва сохраня-ется и даже нарастает. Это счастье, что арабская весна не докатилась до этого перенаселенного, дикого, нищего региона, но — все еще впереди. В чем инте-рес России? Сыграть на опережение, попытаться предотвратить взрыв, а это значит, что Россия должна способствовать реформированию и осторожной демократизации региона. Можно поддерживать местных диктаторов или за-крыть на все глаза, но это ненадолго. Россия обречена бороться за Централь-ную Азию и помогать ей, если не хочет, чтобы миллионные толпы беженцев захлестнули Казахстан, и дальше — ринулись в Россию, чтобы не сдетониро-вали Башкирия, Татарстан, Кавказ. Хватит ли у России ресурсов, тем более в условиях неизбежного соперничества за этот регион с Китаем? Очевидно, что нам нужна помощь Европы и Америки, а это — совсем другая политика. Это один из моментов, почему нам нужен западный поворот. Наши интересы и интересы Запада на Востоке полностью совпадают. Тут, правда, парадокс: интересы совпадают, а подходы — нет. Вот над подходами и надо совместно работать. Политика сближения и конструктивного сотрудничества с Западом не имеет разумной альтернативы. Мало того, я уверен, что целью россий-ской политики должно быть вступление в НАТО и что именно вступление в альянс могло бы значительно увеличить внешнеполитический вес России.

Что касается Китая, то у меня нет конкретных претензий к нынешнему ки-тайскому руководству. Но представьте, если ваш рост 1 м 60 см, каково вам будет рядом с двухметровым, широкоплечим, мускулистым гигантом? На российском Дальнем Востоке живет около 7 миллионов человек, а в сопре-дельных провинциях Китая — больше 150 миллионов. Представьте, что тру-долюбивые и чадолюбивые китайские парни получат указание, а то и сами, по собственной воле, начнут жениться на русских девушках. Ведь наши де-вушки, как известно, любят выходить замуж за иностранцев. Дальний Восток может быть завоеван буквально в одно поколение. И никакие атомные бомбы


484

не помогут. Китай слишком мощная, слишком быстро растущая страна, что-бы не видеть в нем потенциальную угрозу. Пока я работал над этой статьей, Китай подписал экономические соглашения с Казахстаном на сумму 14 мил-лиардов долларов. Он основательно завоевывает рынки в Центральной Азии и Казахстане, которые, кстати, составляют традиционную сферу китайских интересов. Это не вызывает опасений?

Россия больше 20 лет выстраивала, развивала свои отношения с Западом — не во всем удачно, но в целом очень плодотворно. И что, бросить эту есте-ственную политику и сделать поворот на 180º? Из-за чего? Из-за дурацких обид? Да Запад не хотел, мы сами заставили его ввести против нас санкции! Мы сами нарушили все возможные договоры. И наши контрсанкции бьют не столько по западным фермерам, сколько по нашим потребителям. Мы, про-изводя 2 % мирового ВВП, решили бодаться со странами, производящими 60 %? Но это ведь мания величия! Мы — часть западной цивилизации, пусть и особенная. Это опасный поворот. Культурой, образованием, технологиями, даже образом мыслей мы связаны с Западом. И никакие ухищрения больше-виков, никакой железный занавес, никакие усилия нынешних полусоветских политиков не могут этого отменить. Слишком слабы они все против Петра! Нельзя играть против Истории! Наконец, следует отметить и то, что качество западных инвестиций выше иных: это не только деньги, но и технологии, и организация производства.

А что Китай? Принял нас с распростертыми объятиями? Мы держали га-зовую удавку на шее Украины, а Китаю — по какой же цене мы собираемся продавать газ Китаю? Контракт засекречен, но по догадкам — 350 долларов за тысячу баррелей. По мнению ряда экспертов, это цена на уровне себестои-мости. Но ведь нужно еще построить газопровод, а это 20–25 или значитель-но больше млрд. долларов. И китайцы нам их не дают. Мало того, цена на газ обычно привязана к стоимости нефти. В нынешних условиях, когда цены на нефть резко упали, газ будет намного дешевле. Что заработают те, кто бу-дут строить «Силу Сибири», понятно, а вот Россия?.. Переговоры об этом проекте шли, кстати, не один год, не могли договориться о цене, китайцы не уступали. Но вот когда наша западная политика оказалась в состоянии кризиса, было принято решение срочно переориентироваться на Восток. И мы согласились на всё. Критическое положение на западном направлении лишило нас аргументов…


485

Среди политологов ходит анекдот: «В результате новой российской геопо-литики больше всех выиграли китайцы. США получили Украину, а Китай — Россию!» Этот мрачный юмор как нельзя лучше характеризует то, что про-изошло. Тут, правда, есть и один положительный момент. Запад и особенно США избегают чрезвычайно усиливать санкции, чтобы не толкнуть оконча-тельно Россию в объятия КНР, то есть своего геополитического конкурента.

Россия — страна европейская, но одновременно и азиатская. Развивать отношения нужно в обоих направлениях. Это безумие — смотреть только в одну сторону. И совсем уже глупо создавать подобную асимметрию из-за грубых геополитических просчетов.

Ввиду значимой потенциальной угрозы со стороны Китая, да и просто ру-ководствуясь чувством справедливости, следовало бы решить спорную про-блему островов с Японией. Японцы трясутся на своих вулканах, а у нас пусту-ют огромные пространства. В конце концов, спорные острова можно продать, сохранив долгосрочное право на рыбную ловлю. И приобрести очень важно-го стратегического партнера для уравновешивания Китая. Да, именно России нужен сейчас стратегический союз с Японией и особенно с США для потен-циальной защиты Дальнего Востока. Или система коллективной безопасно-сти в Азии, вроде той, которая существовала в Европе и которую мы наруши-ли аннексией Крыма. Еще одним стратегическим партнером видится Индия. А с Китаем — дружить, но осторожно. Помнить, что остров Даманский давно китайский. Отказываясь от территориального урегулирования с Японией, Россия подрывает собственные стратегические позиции на Дальнем Востоке, одновременно лишая себя возможности получения высокотехнологичных инвестиций из Японии. Ссылки на то, что пересмотр границ недопустим, не-состоятельны: не далее как в 2005 году В. Путин подписал договор с Китаем, по которому к Китаю перешли остров Большой в Читинской области, остров Тарабаров и часть острова Большой Уссурийский в Хабаровском крае (всего 337 кв. км). Таковы цветочки односторонней ориентации на Китай, плоды на-рушения стратегического баланса в российской политике.

Но, конечно, самые большие угрозы — внутренние. Слова «модернизация» больше не слышно. Но модернизация необходима. В процессе недавних ре-форм мы построили кланово-олигархический капитализм образца XIX века с моносубъектной властью. В стране деградируют образование, здравоохране-ние, культура. В последнее время в Москве происходят выступления медра-


486

ботников против скоропалительной реформы. Нечто подобное случилось и с образованием. Власть все больше позиционирует себя как антинародная. Нет, я вовсе не против реформ, но нужны совсем другие реформы. Настоящие, вдумчивые, глубокие, а не сокращение под видом реформ врачей и учителей. Страна, которая урезает расходы на здравоохранение, образование, культуру, науку — не имеет будущего. В иные времена это называлось вредительством…

…В последнее время очень быстро растут расходы на оборону. Мы упорно не хотим видеть возможных противников там, где они есть — и тем самым их провоцируем, и придумываем противников там, где их нет. Мы заставляем Украину вооружаться. Мы провоцируем НАТО. У нас нет никаких действи-тельно серьезных, фундаментальных противоречий с США — единствен-ное, чего они хотят, чтобы Россия интегрировалась в свободный мир (и что в этом плохого?), но мы почему-то считаем именно США главным противни-ком. Нам не нравится, что они критикуют нас и некоторых наших союзников (впрочем, настоящих союзников у нас нет) за нарушение прав человека. Ну так ведь действительно не надо нарушать! И нужно примириться с тем, что они так устроены.

Люди постарше, наверное, помнят советского министра обороны Усти-нова. По долгу службы он очень заботился об обороноспособности СССР и налепил столько танков, подводных лодок и ракет, что в иное время их ста-ли продавать в качестве металлолома. Но вот в чем соль: «великий патриот» Устинов был одним из тех, кто внес наибольшую лепту в распад СССР. Страну обескровила бессмысленная гонка вооружений.

Президент США Эйзенхауэр в конце своего президентства решился на критику американского ВПК. Но советский был почище! Нашим вроде бы ничего не перепадало в карман, но дубинноголовые требовали: еще, еще. Им мало было Карибского кризиса… Сегодня, похоже, российский ВПК снова входит во вкус. Но — возможности не те. Чем больше танков сегодня, тем хуже образование, тем меньше ученых и конструкторов завтра, а значит — еще большее отставание. Пушки и танки быстро устаревают. Парадокс за-ключается в том, что, чем больше ненужных танков мы сделали вчера, чем больше производим их сегодня, тем ниже наша обороноспособность завтра. Или «после нас хоть потоп»?

Нельзя одновременно разворовывать страну и крепить обороноспособ-ность. И — разве активная, умная дипломатия не есть способ сокращения


487

военных расходов? Решения реальных проблем безопасности? Цивилизован-ные страны для того, в частности, и создают военные союзы, чтобы, обеспе-чивая собственную безопасность, не выбрасывать деньги на ветер. А мы — против всех? Никакой нефти и никакого газа не хватит.

Мне кажется, российская политика оторвалась от реальности. Нам, то есть некоторым нашим политикам, не нравится, что казнили Саддама Хусейна? Что свергли Каддафи? Но с юридической точки зрения Саддам Хусейн навер-няка заслуживал и ста казней. А вот с политической… В любом случае, аме-риканцам не хватило решимости и воли довести дело до конца. У демократии свои недостатки — она слишком чувствительна к общественному мнению. В обеих ситуациях нас обидело, что к нам не прислушались? Но, во-первых, почему наши политики так любят диктаторов-антиамериканцев и демагогов Хусейна, Каддафи, Чавеса, Ахмадинежада? Родство душ? А во-вторых, чем лучше бы мы выстраивали отношения с Западом, тем больше бы к нам при-слушивались. Если бы мы были свои. Но, увы, мы — не свои. Не европейцы. Азиаты. Однако и Азия решительно меняется на глазах. Так кто же мы? Ев-разийцы? Ну да, мы другие. У нас — коррупция, зажимаются СМИ, наруша-ются права человека, мы денно и нощно ругаем Америку, мы оправдываем Советский Союз. Это мы прославились делом Магницкого и законом «Димы Яковлева», это мы, демонстративно и не стыдясь, засудили глупых «пусек», превратив их в политически значимые фигуры, это мы арестовали 74-лет-нюю Людмилу Богатенкову, председателя организации «Матери Прикумья» за то, что она назвала фамилии погибших на Украине российских солдат. Это мы врем, что на Украине нет российских военных, разве что в отпуск ездят загорать на угольных пляжах Донбасса. Мы сами не хотим быть членами за-падной цивилизации. Вот латыши и словаки — да, а мы — нет. Мы — осо-бая цивилизация? Звучит, конечно, заманчиво. Но есть ли в этом позитивное содержание? Может, проще отрешиться от византийской гордыни? В конце концов, не обязательно признавать однополые браки. Можно быть консерва-торами и при этом европейцами.

Вот китайцы. Догнали и перегнали США по ВВП. Наращивают силы. Не напрашиваются, а ждут, когда их позовут в «семерку». Не всегда соглашают-ся с Западом, но не скандалят, ведут себя твердо, с достоинством, но скром-но. А мы? Хотим быть на равных с Америкой? А, собственно, почему? У нас экономика на порядок меньше, и мы, как это ни неприятно, всего лишь сы-


488

рьевая держава. Не технологическая, за исключением отдельных областей. Мы — бедные. Мы предложили миру какую-то особую идею (кроме сталин-ского людоедства), построили справедливое государство, наш народ счаст-лив и всем доволен, мы осуществили модернизацию, создали современную экономику, к нам из Европы едут получать образование и со всего мира — ле-читься? Что мы продаем, кроме нефти и газа? Оружие? Не самый моральный экспорт. Разве это не наша власть раздала страну олигархам? Американцы, британцы, французы, немцы — не мухлюют на выборах, ни на президент-ских, ни на парламентских, ни на местных. Мысль, что смухлевать на выбо-рах очень просто, не приходит в их тупые западные головы. От этого мы их презираем? Считаем глупее нас?

А может, поучиться хорошим манерам? Все-таки XXI век, есть опыт двух мировых войн. Человечество чему-то научилось. Мы выиграли войну? Да! А мир? Мир мы бездарно проиграли… Со своими сталиными, брежневыми, ельциными…

Мы хотим быть первыми? Чтобы нас уважали и с нами считались? Но тог-да не нужно гадить у соседа. И — чему мы хотим научить мир? В чем состоит наш особенный путь?

Еще одной серьезной угрозой для России, для нашей безопасности, как бы власти это ни игнорировали, является международная изоляция. Это — крупнейший провал нашей дипломатии. Но ведь в данном случае диплома-тия находится в подчиненном положении…

Увы, единственной силой, которая недвусмысленно заявила о поддержке России в конфликте с Украиной, является французский Национальный фронт, партия, которую до последнего времени называли фашистской. Но, может, и Национальный фронт делает это не бескорыстно, а в обмен на кредиты?

Игры с газовой трубой

Советский Союз был агрессивной державой и автором множества конфликтов. Но нужно отдать советским лидерам должное: при любых политических обостре-ниях, на грани всяческих военных конфликтов они не пытались перекрыть газо-вый или нефтяной вентиль. Они не смешивали политику с коммерцией.

К сожалению, в последние годы имеет место совсем другая тенденция. Россия неоднократно пыталась завладеть украинской газотранспортной си-


489

стемой. Тут, правда, ничего не вышло. Все украинские президенты, и про-российские, и антироссийские, все дружно сказали «нет». Пытался «Газпром» скупить и европейскую газотранспортную систему и стать монополистом, чем до смерти напугал европейцев, заставив их принять «Энергетическую хартию» и знаменитый антимонополистический «третий пакет».

Я уже писал о том, что Россия душила украинскую промышленность вы-сокими ценами на газ и в то же время подписала, вероятно, демпинговое со-глашение с китайцами. Именно жесткая газовая политика во многом при-вела к значительному ухудшению российско-украинских отношений. Есть наша доля вины в том, что Украина стала ненадежным транзитером. Решение построить «Южный поток» в обход Украины было во многом политическим. При этом наши высшие чиновники рассчитывали, что Европа поступится принципами и предоставит нам право иметь монополию, т. е. владеть одно-временно и трубой, и газом. Пока европейцы думали, мы решили их наказать в духе недавних антисанкций. Итак, мы договорились протянуть трубу через Турцию к греческой границе. А дальше пусть сами, как хотят…

Но через Турцию уже построен газопровод «Голубой поток», используе-мый едва ли наполовину. «Газовое» сближение с Турцией выглядит стран-ным и с точки зрения того, что Турция представляется наиболее серьезным геополитическим противником российской политики на Ближнем Востоке. В отличие от России, турецкие исламисты (Партия Справедливости и Раз-вития Эрдогана умеренные исламисты) приветствовали «арабскую весну», поддерживали братьев-мусульман в Египте и откровенно враждебны к режи-му Башара Асада в Сирии. Наконец, газопровод, стоящий 20–25 миллиардов долларов, планируется довести до греческой границы, а дальше пусть ЕС сам разбирается. Но тогда почему «Южный поток» нельзя было довести только до болгарской границы? Мало того, еще проще: Украина предлагала, чтобы РФ продавала европейцам газ на российско-украинской границе. Тогда и строить ничего не нужно. Но российское руководство это предложение даже не рас-сматривало. Так в чем смысл всех этих маневров, кроме пропагандистского?

Пока единственный результат всех «газовых» маневров заключается в том, что в Европе оживились планы по строительству то ли «Набукко», то ли дру-гого Трансанатолийского газопровода, через который будет прокачиваться газ от наших «друзей» из Азербайджана, Казахстана и Туркмении. Еще од-ним результатом чрезмерно активной российской политики — и на украин-


490

ском, и на газовом направлении — может стать скорейшее снятие санкций с Ирана, которое окончательно добьет цены на нефть.

А вот еще цифры: нынешние мощности трубопроводной системы состав-ляют 250 миллиардов кубометров газа в год, а прокачано за последний год 138 миллиардов кубометров. Так может вообще лучше ничего строить, а со-средоточить усилия на вопросе действительно важном — на налаживании отношений? Существует, правда, один деликатный момент. Строительство газопроводов — дело исключительно выгодное. Для тех, кто строит. А зани-маются этим, понятно, аффилированные фирмы.

Русский мир

В последнее время это частое словосочетание: «русский мир». Трудно себе представить, что про русский мир могла идти речь в советское время. Рус-ский мир был расколот на враждебные части…

«Что такое русская литература? Это разбитое войнами и революциями зер-кало, чьи осколки снова срослись», сказал как-то Е. Евтушенко. Вот и русский мир. Великий, безбрежный и очень хрупкий. Англо-саксонский мир — в пер-вую очередь связь государств, говорящих на одном языке, связанных исто-рически, экономически и культурно. А русский — чисто духовный. Мир рус-ского языка и русской литературы. Вовсе не этнический мир, а именно — мир русского языка и культуры. Этот мир не только Россия, его незримые грани-цы охватывают США, Канаду, Германию, Израиль, Австралию, но в него вхо-дят также Украина, Белоруссия, Грузия и Центральная Азия… Да, виртуаль-ный мир. Великое достояние России. Люди, входящие в русский мир, вовсе не обязаны любить российскую власть, их мир — язык, великий и могучий, Пушкин и Лермонтов, Толстой и Чехов, Достоевский и Бунин. Это мир исто-рической родины, мир следовавших одна за другой волн эмиграции… Еще не срослись линии прежних разломов. Это тот мир, который нужно беречь, который увеличивает влияние России… Вот Гоголь — русский писатель или украинский? Вроде «Мертвые души» и «Ревизор» произведения классиче-ской русской литературы, а «Сорочинская ярмарка», «Тарас Бульба», «Вий»? А Тарас Шевченко? Мы недавно отмечали его юбилей. Вроде наш поэт, тесно связанный с Россией. И в то же время любимец украинских националистов. Русский мир не имеет четких границ, он переходит в славянский, в европей-


491

ский, в украинский (или очень близок к нему). Русский мир — это достояние России, которое нужно беречь…

Увы, разрыв с Украиной, война с Украиной — это удар по русскому миру, протянувшемуся до Львова, это — удар по собственным позициям. Новые трещины пойдут по старым линиям разлома.

Россия имеет историческое наследство. Это любовь к ней южных славян: болгар, сербов, а также греков, исторически глубокая, казавшаяся неразрыв-ной связь с Украиной и Белоруссией. Украинский конфликт, причем совер-шенно бессмысленный, прикрытый исключительно ложными тезисами о ге-ополитике (а на самом деле неоправданными амбициями и страхами) — удар одновременно и по русскому миру, и по российско-украинским отношени-ям, и по славянскому единству, и по Русской православной церкви, имеющей сильные позиции в Украине. И, конечно, это удар по русской культуре, по международному имиджу России.

Будущее России и Украины

Я не пророк. Я мало знаю украинские реалии. Но мне кажется, что с Укра-иной все относительно понятно. Она достигла дна и сделала, наконец, вы-бор. Внешнее вмешательство в максимальной степени способствовало укре-плению украинского единства, формированию украинской идентичности, преодолению многих заблуждений. Украине будет очень трудно преодолеть советское и постсоветское наследство, внешнее давление, зависимость от вос-точного соседа; в 92-м году Украине могло быть значительно легче, чем сейчас. Потерянные четверть века будут мстить за себя. Но нет худа без добра. Укра-ине больше некуда падать, больше нечего терять, она как никогда едина, у нее нет выбора… Наконец, украинское общество почувствовало свою силу. Если политикам не хватит решимости, если они начнут колебаться, если олигархи попытаются возродить прежние права, — за ними присмотрит Майдан. Да, особая форма демократии, вроде веча. Древняя славянская традиция… Сло-вом, Украине будет очень трудно, Украину ждут нелегкие годы. Но, в конце концов, есть надежда, что все будет хорошо.

А вот Россия. Сейчас кризис. В большой степени рукотворный. Владимир Путин уже 14 лет у власти. И где модернизация? Нынешний президент сде-лал свой выбор и исчерпал возможности политического маневра. Значит, до


492

2024 года ничего принципиально не изменится? Я имею в виду не цены на нефть. Разве что кризис заставит провести некоторые реформы. Какие? Рос-сии необходимо решительно улучшить положение мелких и средних пред-принимателей, защитить их от избыточного силового вмешательства. К со-жалению, именно сейчас этот абсолютно верный тезис может быть воспринят как оторванное от реальности издевательство. О каком развитии малого биз-неса может идти речь при ставке рефинансирования в 17 %? Что называется, допрыгались. Реформы нужно было проводить в «тучные» годы.

Когда государству и обществу плохо, они должны использовать резервы. Такой резерв — государственная монополия на спирт и на производство водки и табака. Почему бизнес определенной группы частных лиц должен строиться на людских страданиях и пороках? И не самое ли время ввести дифференцированную шкалу налогообложения физических лиц? Заставить платить миллионеров и миллиардеров. Это вопрос не только пополнения го-сударственного бюджета, но и принципа. Дальше — сельское хозяйство. Рос-сии нужно выращивать не только картофель и морковь, но и собственных фермеров. Создавать кооперацию. Обеспечивать защиту собственности.

Именно в России были разработаны идеи о кооперации крестьян, о значе-нии кооперации в подъеме сельскохозяйственного производства (не путать с коллективизацией и колхозами). Кооперация широко развита в разных стра-нах Европы, например, в Италии. А у нас? Выдающийся русский экономист и один из основателей кооперативного движения А. В. Чаянов был осужден и расстрелян в 1937 году. В Новой России, где идеи кооперации могли быть особенно актуальны, о Чаянове вспомнили — его именем названа одна из Московских улиц, но вот идеи его так и остались невостребованными.

Это стыдно, имея больше всех пахотных земель и лучшие в мире чернозе-мы, не уметь себя накормить! Это ложная гордость, когда нам говорят, будто вот, Советский Союз импортировал пшеницу, а мы ее экспортируем и выда-ют это за огромный успех. Мы потеряли Среднюю Азию, которую кормили российским хлебом (зато теперь за валюту импортируем хлопок), и — около половины поголовья скота. Теперь мы экспортируем пшеницу, но значитель-но больше импортируем мяса. А это более «технологичный» продукт.

В то же время все знают, сколь несправедливой была российская привати-зация. Окончательно с этим смириться или — проявить политическую волю и пересмотреть итоги? Но для этого нужно победить коррупцию и создать


493

эффективное государство. Эффективное — не для себя, не для группы лиц, а для общества. И образование, здравоохранение… Чувствую, что с этим ниче-го хорошего не будет. Вместо реального совершенствования тупо увольняют учителей и врачей.

Чтобы государство эффективно работало, требуется не только настоящая демократия и свобода, требуется организованная грамотная оппозиция. Не-удача недореволюции начала 90-х была в значительной мере предопределена тем, что российская оппозиция оказалась трагически не готова к свалившей-ся на нее власти. Не было опыта, не было продуманной концепции реформ, зато было бешеное сопротивление номенклатуры и нуворишей. Да и откуда было взяться готовой оппозиции, если в СССР все было зачищено и выжже-но многократно, если 70 лет безостановочно работала машина по уничтоже-нию оппозиции? Увы, российская история трагически повторяется: оппози-ция задавлена (я не имею в виду комедиантов из синекурного парламента), общество замордовано. Принимаются карательные, ограничительные законы (об иностранных агентах, направленный против НКО; так называемый «им. Навального и Ходорковского», отрезающий их от выборов; так называемый «закон Лугового», означающий введение цензуры в Интернете; закон об огра-ничении иностранного капитала в СМИ до 20 %; закон о блогерах и т. д.), мы стремительно возвращаемся в Советский Союз с его ограничениями, отсут-ствием свободы, цензурой, страхом, но в то же время с вопиющим социаль-ным неравенством. Прогноз печальный. Я не исключаю, что через 10–15 лет мы станем изучать опыт Украины.

Очевидно, что экономическая модернизация России невозможна без глу-бокой и системной модернизации политической системы, без четкого разде-ления властей, без отказа от моносубъективности, без дееспособной оппози-ции и сменяемости власти. А иначе мы обречены двигаться по кругу, зависеть от цен на нефть и газ (пока они у нас есть и востребованы), время от времени впадать в истерику по поводу падения рубля.

Когда социологи говорят о восьмидесятипроцентной поддержке, они, ве-роятно, врут. Но не обязательно. Социология — капризная наука. В некото-рых средах она не работает. Например, в Советском Союзе ее не было и не могло быть, а если к ее услугам попытались бы прибегнуть, то точно получи-ли бы ложные результаты. Когда люди боятся, социология не работает. Есть, однако, другие индикаторы. Например, великий правдолюбец рубль. Слабея,


494

он вопиет правду, он все расставляет по местам. Он, если хотите, заменяет социологию и прогнозирует будущее. Он один решается сказать правду пре-зиденту и дать оценку политике.

И последнее. Кризис не только в России. Совсем недавно мы похоронили социализм, вернее, убогую сталинскую модель, потому что никакого друго-го социализма мы не знали. Однако, похоже, и современный капитализм ис-черпал свои возможности. Несколько десятилетий назад в моде была теория конвергенции. Возможно, это именно то, что требовалось нам и что просмо-трели наши реформаторы.

У нас был шанс построить «народный капитализм», при котором милли-оны россиян стали бы собственниками и акционерами, но вместо этого мы построили капитализм олигархический и воровской, клановый, к тому же с явным преобладанием неэффективного государства.

Однако об определенных корректировках речь идет и в мировом масштабе, потому что проблемы нарастают как снежный ком и — раньше или позже — их придется решать. Изменения климата, истощение ресурсов, голод и одно-временно перепроизводство, перенаселение Земли, демография, расползание ядерного и прочего оружия — проблемы глобальные, разобраться в них под силу только объединенному человечеству. Россия могла бы занять великое ме-сто в мире, стать одним из действительных лидеров, если бы вместо того что-бы модерировать локальные конфликты, сумела возглавить вместе с другими цивилизованными странами решение именно этих, глобальных проблем. Но для этого требуется совсем другой уровень мышления. Не мелкие тактические уловки и хитрости, не шитая белыми нитками пропаганда и ложь, а стратеги-ческий взгляд в будущее. Не клановое мышление, а — общечеловеческое.

P. S. Я никогда не встречался с Владимиром Путиным и не был у него в ка-бинете. Но читал, что там на почетном месте висит портрет Николая I и что именно этот царь — любимец нашего президента. Что ж, припомним учебни-ки истории. При Николае I казнили декабристов и судили петрашевцев, при нем подавляли польские восстания, прославился Муравьев-вешатель и, в на-смешку Европе, процветало крепостное право. Николай I создал полицейское государство («Куда ни глянешь — красный ворот как шиш торчит перед то-бой»), вселил в подданных страх, заставив страну придавлено молчать, самы-ми известными чиновниками при нем были Аракчеев, Дубельт, Бенкендорф


495

и граф Уваров (тот самый, что провозгласил: «Православие, самодержавие, народность»). Символами царствования Николая I стали военные поселения, шпицрутены и дети-кантонисты. Самый вид его лица (вспоминаю Радзин-ского) с крепким, широким подбородком и низким лбом свидетельствовал об избытке решительности и воли и одновременно о недостатке интеллекта; это он, объясняя наследнику механизм управления огромной империей, показал кулак. Не голову, не сердце, не желудок даже, в конце концов, но — кулак. А закончилось его царствование поражением в Крымской войне. После чего Николай I, будучи человеком ответственным и по-своему преданным Отече-ству, отравился. Так, во всяком случае, считали многие историки. Предпо-лагают, что по просьбе государя смертельное снадобье для него приготовил придворный медик Мандт, известный в медицине тем, что стал основопо-ложником нового направления — гомеопатии. Лишь после смерти Николая I начались великие реформы.

Что ж, как говорили про Бурбонов, «Они ничего не забыли и ничему не научились».

В данной статье изложены личные взгляды Леонида Подольского, ко-торые могут не совпадать с мнением редколлегии. Мало того, мы не счи-таем целесообразным и возможным иметь коллективное мнение по изло-женным автором вопросам.


Литературный альманах

ЗОЛОТОЕ РУНО

№ 2, 2014–2015

Редактор А. Ю. ГедыминКорректор А. Юрьева

Художественное оформление и макет Е. Меркина

В оформлении обложки использован фрагмент картины греческого художника Константиноса Воланакиса «Арго»

Телефоны и электронный адрес для справок:8 (916) 306-82-63

[email protected]

Тираж 500 экз.

Альманах отпечатан в типографии

2/2015 ЗОЛОТОЕ руноreading-hall.ru/zolotoe_runo/22015.pdf6 Евгений РЕЙН...

Documents