N2-З ЧEPEМitlAH 2004г.

Литературно-художественный и краеведческий журнал

Димитровградского отделения Ульяновской писательской

организации Союза писателей России (Издается с сентября 1998 г.)

"Опереться можно только на то, что сопротивляется ... "

Проспер Мериме.

Официально: Выписка

и1 праrокола Nt 2 (от 7 мая 2004 r.) обш еrо собрания членов Димитровградскоrо

отделения Ульяновской писатель.ской орrани1ации Сою1а писателей России

«В связи с Заявлением Почетного гражданина Димитровграда, члена Союза писате­лей России, члена совета ДПО - Е.С. Ларина о его невозможности по возрасту исполнять какие то общественные поручения и активно работать в совете ДПО, - удовлетворить просьбу Е.С. Ларина, и произвести довыборы нового члена совета ДПО.

Большинством голосов участников собрания вместо Е.С. Ларина избран новый член совета ДПО - А.С. Осипов.

Совет ДПО, избранный на собраниях 12.09.03 и 07.05 .04 г.г. утверждается из пяти членов: В. Гордеев - председатель, Р. Кашкирова, А. Осипов, П. Слюиilев, С. Слюив ев.

Также большинством голосов участники собрания приняли решение о запрещении публикации в журнале «Черемшаю> поименного списка руховодящих органов ДПО. До определения состава общественного редсовета журнала и его обязанностей, ответствен­ность за выпуск несут редактор и его заместитель.

Редактор журнала Валерий Гордеев

Над номером работали : Фотохудожники: - В.Зиновьев, В . Волчков, А . Рогов, С. Гололобов Дизайн и верстка - А. Миронова Корректор - Р.Соколова

Компьютерная обработка снимков - В.Стрючкова

Лицензия: ЛР № 030267 от 7.05.97 г. Литфонда России

Спонсором нового проекта журнала "Черемшан" выступает ОАО "Димитровградский рынок". Мы выражаем глубокую благодарность лично генеральному директору акционерного общества Б.Д. Борисову. Редакция извещает о том, что с согласия авторов их произведения временно публикуются на безгонорарной основе.

@ "Черемwан" 2004 ISBN 5-85658-028-1

Материалы журнала "Черемwан" размещены на страницах тольяттинского сервера в Интернете: " Toline". На сайте: www. catalog.toline.ru.

Адрес редакци и : 433510, Ульяновская обл . , г. Димитровград, ул. Юнг Северного флота, 1 07.

Сдано в набор 20.04.04. Подписано в печать 1 2.05.04. Формат 60х90/1 6. Печ. л. 13,0. Печать офсетная. Тираж 400 экз. Заказ № 31 09. Цена свободная.

Отпечатано в Димитровградской типографии: ул. Юнг Северного флота, 107.

+tL Jйf1..0 ? Праздник славянской письменности и куль туры -оскорбителен для русского народа

Однажды Владислав Клычков - предсе­датель Международного фонда славянской письменности и культуры - произнес:

- Церкви, к сожалению, отведена лишь ·прикладная роль - воспитывать нравствен-1ность для нового режима. Но это же не цель, не задача, не функция Церкви! Более того.­такая роль Церкви просто унизительна.

И - вроде бы не поспоришь с известней­ш и м скул ьптурам , лауреатом Госпремий СССР и РСФСР, обладателем ЗОЛОТОЙ ме­дали Академии художеств. Он изваял в кам­не: Пушкина, Батюшкова , Рубцова, Серrия Радонежского, Серафима Саровского, Про­топопа Аввакума . . .

Самый новый Храм в Димитровграде -

несомненно - должен быть освящен... во имя Кирилла и Мефодия ...

Но - главный "заказчик" официального, но чуждого русскому народу праздника , «Стучащий)) на лидеров Русского истинно­

го сопротивления в "органы·, - Клычков - совсем не прав! Церковь - она Божия! И его фарс - Дни славянской письменности и культуры, - и его памятники - лишь

слабое, комедийное действо, - стоящее преградой на пути Русского Самоосознания . . . Клычков - фикция, "подстава", вроде свистка дл я выпуска "пара", Клычков - враг

настоящей русской идее. Ее могильщик. Припевая, пританцовывая , захлебываясь ча­стушкой-пустушкой, высекая "мертвые" профипи знаковых фигур, - Клычков, а за ним - вся камарилья - творят акт погребения русских в тлене бытия!

Значение святых равноапостольных Кирилла и Мефодия для славянских языков ныне и присно - не имеет никакого прикладного значения. Слава Богу православному и Иисусу Христу, - ранее Кириллицы , - и много позднее ее, - в Руси была своя РУССКАЯ письменность, есть свое осознание ГЛАГОЛИЧЕСКОЙ сущности языка , - отличной от гуннов , готтов, тюрков, иудеев!

Язык, в котором с протославянских языков, - насчитывающих 37 столетий, - со­хранены основы и морфены, которые сегодня своей чувственностью, духовностью, всеобъемлием перекрывают слаборазвитые, рационально приспособленные, "дикие" языки франков, англосаксов, т .н . "романцев", - живет, - вопреки тотальной мировой агрессии против него.

Индоевропейская пичина цивилизации и основа языкового общения, возникшая от протославенности - нерушимая тропа в сознании и ощущениях сотен народов. Потому в мире - восточнеее Москвы - так ненавистны полунемые англосаксы, и-так свой­ственны прародители их - русские. В афганском плену были изуродованны, кастриро­ванны, освинены и менно клычковы - чистые праповедники скотопоклонства. А истые сыны протославянства, Церкви Старой и Новой, - были узнанны, спасены . . .

День славянской письменности и культуры - .это антирусский , антиправославный и антиисторический праздник тех, кто был "окучен" западноязыковой культурой. Кому - вместо исконного письма и речи - небывалых доселе, кроме - Гипербореи - вменили

3

огнем и мечом усеченную антирусскую суть гы- гыканья пещерных людей. Язык жес­тов, а не души: слов, чувств, сердечности.

Исследователи отмечают, что в 1200-м году до Рождества Христова, т.е. в эпоху

«Скuнхвдьт, которыми, как русской черной сотней пугают нас, оказывается есть и еДимитровградв". 06 этом вроде бы, месит надпись на сарае (вврхнее фото). А как же быть с ппакатом партии «Русь», вспи все «русское" искврябвно, выскрвблвнно зло6но, вж нв четырвх метровой высоте/ И кому жв таков не по нраву в нашем городе?

4

Троянской войны, славянские языки были в основе фракийского и фригийского! Нас называли уважительно: Даждь-боговы внуки .. . Культура протославян разли­

чала - Явь - реальное время; Навь - потусторонний мир;· Правь - существование законов и норм человеческого общения. И - только спустя почти 2000 лет - нас стали "править", увечить нашу историю, культуру и - души, - ныне почитаемые даже пап­ством - Кириnn и Мефодий.

Пора бы трубить второй , протославянский « Марш боевых топоров», которыми "правили" все искажения проторусской цивилизации наши далекие предки во втором тысячелетии до Рождества Христова. Ни один клычков сегодня даже не заикается об обнаруженной археологами "Фатьяновской культуре" в Подмосковье, о людях "моря" в nротоиндийской цивилиэации, об ариях, основавших Шумеры (по клычковски - колы­бель вообще человеческой мысли!) , о древнейшем РУССКОМ названии реки Волrи -Paal

Все сегодняшние празднества - суть - англосакского унижения НАС кирилло­мефодиевским письмом полуграмотных псевдосвященников - в силу своего дебилиз­ма, не одолевших Русской ГРАМОТЫ - есть вековая попытка УНИЖЕНИЯ и ЗАБАЛ­ТЫВАНИЯ всего, что дала ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ русская нация.

Попытка уверить иванов, что они родства не помнят, не разумеют! Поп ытка ! И несть им числа з а 50.000 лет о т того, как н а планете ЭТОЙ появились РУССКИЕ

- мы с вами. Украшая словом БОЖИИМ тех, кто клычком только рвал, насыщаясь, -мясо себе подобных . . .

Беда пришла и в НАШ дом. Большая и страшная БЕДА - зомбирование слабоумных - великим празднеством "Днем славянской письменности и культуры" - действом, уничтожающим ПАМЯТЬ и настоящеее осознание ДРЕВЛЕГО ДУХА и МИССИИ рус­ских на Земле!

Это оболванивание, путаницу, паутину забвения и манкуртовое големство - несут в наши семьи, дома, души - юродивые выродки из РУССКОЙ цивилизации. Иуды - за гроши предавшие своих пращуров, свои семьи, своих детей, свое ОТЕЧЕСКОЕ ОСОЗ­НАНИЕ!

... И - несть им числа ... Легион тьмы и бесовства - неисчислим. Но - ОПОЗНАВА­ЕМ!

Старая русская изба ... Все меньше их остается в ДимИ1р0вrрадеl А и те, коrорые еще живы, внах­лест заколочены доска­ми, как в вoilнyl А ни естъ ли такое qпюwение к па­- в культурной стапи­це - война?I

5

Верхнее фото -берега, в центре Димитровграда, рядом с домом Советов, древ­ней русской реч­ки Мвпвквсски. Пни, хлам, тпвн • вот приметы дня нынешнего в городе, назван­ным Димитровг­рад, • самом «чи­стом» городе Поволжья?

Издавна в Средней Азии была поговорка: «Азия· страна чудес и безобразия!» Теперь и эти чудеса и вопиющее безобразив прочно поселились в нашем.городе ... - Чвго пожрать изволите?

6

Потому праздник наш - не ХЕЛЛОУИ Н под личиной салунской братвы, а наш -проторусский КУПАЛА! - Искупление.

Кирилл и Мефодий - двое бродяг из растриженных попов-неудачников солунских -не зря стали символом НОВОГО псевдорусского ПОРЯДКА для пронатовского управ­ления Россией. Их бесовству и политики УНИЖЕНИЯ, УНИЧТОЖЕНИЯ русских,- мы можем п ротивопоставить только свое великое ДУХОВНОЕ СЛОВО!

Этот номер "Черемшана" - толика в нашей борьбе и СОПРОТИ ВЛЕНИИ этому омерществлению. Здесь - на всех последующих страницах ВОСКРЕШАЮТСЯ истин­ные РУССКИЕ слова и образцы. Все, - чем жили , живут и состоять будут ВСЕ челове­ки! Не только "хомо", но и САП ИЕНСЫ. Любая история, рассказанная ВАМ в этом журнале - это ПРОТЕСТ против издевательств над НАМИ - носителями Великого предназначения в мире ЭТОМ. Каждым своим словом, мы - носители этого протеста. хотим только благоденствия и счастия всем - в одном взятом отдельно город1<е, а с ним - в мире.

Мы - п ротив УН ИЖЕНИЯ нашей духовности, самости , реч и , обычаев, подмены ИСТИН НЫХ человеческих ценностей, истории нашей "солунскими сказками", всякого рода "шоу" и фейерверками, при тотальном унижении и обнищевании ЛЮДЕЙ, умею­щих делать ДЕЛО!

Редактор журнала "Черемшан"

7

l\l11xa11.1 Дi\111ТРУК

РУССКИЕ-37ВЕКОВ

НАЗАД

Русская письменность существует чуть ли не четыре тысячилетия/ И благодаря ей сохранились для истории литературные произведения столь совершенные, что превзой­ти их другим народам удалось разве что е эпоху Возрождения. Вот почему русская литера­тура способна рождать такие шедееры, как "Слоео о полку Игор•••" и "Война и мир": она одна из самых дреених е мире ..• Эти удивительные еыеоды сделал исследоеатель, кото­рый непредезято подошел к изучению русской проблемы. Если его мнение подтеердится, то рухнут обеетшаешие теории о диком народе, который научили писать тысячу лет назад. npae ли ученый? Судите сами, читая интереью научного обозрееателя с аетором

гипотезы ДМИТРИЕМ ГЕРСТЛЕ.

Бол ь ш и н ство уч е н ы х ,- го ворит и ссл едовател ь ,- относят сл а в я н к разряду "новых" , молодых этносов , которые в эпоху Великого переселения народов только начали осваивать материаль­ное и духовное наследие древнего культурного мира . Славя не появляются в истории как взрыв - это многочисленные, занима­ющие большие пространства, достаточно культурные народы.

- Откуда же они взялись ? - И русская л ето п и с ь , и западнославянские хроники утвер-

ждают, что все славяне прежде жили на Дунае. Но когда именно? Можно установить, что значительно раньше шестого века Новой э р ы , когда о н и , ка к и з вест н о , стал и п р о н и кать за Дунай н а территорию Балканского полуострова. При этом славяне вели себя так, будто возвращались на землю, которую они когда-то покинули . . . С чувством своей правоты о н и проникли на полуостров Пелопон нес , острова Эгей ского моря и даже в М алую Ази ю . А князь Святослав совершил несколько походов на Балканы. Он собирался перенести столицу Руси на Дунай, считая его низовья серединой русской земли! Можно называть эти походы просто завоевательны­м и. На са мом деле о н и и м ел и "идеологич еское" обоснова н и е : славяне возвращали отнятые у них земли.

- Где еще можно найти подтверждения этой идеи? - В русских вол ше б н ы х сказках. Герои многих из них жили

на берегу . . . теплого синего моря. Эти сказки - самые древние: в них отразилось еще дохристианское,

8

языческое мировоззрение. Откуда же взялось в них море, если, соглас­но истори и , древняя Русь не имела к нему выхода?

Думаю, что в этих сказках отразились воспоминания о том , как рус­ские жили за Дунаем - на берегу теплых морей.

- Но ведь это - область древних цивилизаций! - Вот и м енно. У вдумчивых читателей русских сказок, "Слова

о полку И гореве" и других памятн и ков нашей литературы естес­твенно возн и кает предположение: славя нский этнос должен был сформироваться не на окраинах культурного мира, а в его центре.

Эту мысль раньше меня высказывали некоторые исследователи. Встав на их позицию, я попытался шаг за шагом проследить историческое про­движение славян.

- Куда же hривели ваши изыскания? - Туда же, к теплому синему - Эгейскому морю. Славяне должны

«были оказаться в этом регионе за две тысячи лет до Новой эры. Более того, их следы вели на остров Крит - в область Минойской цивилизации.

- Но она - чуть ли не самая древняя. На ней основана древнегреческая культура, из которой выросла и вся европейская. Некоторые ученые считают, что ничего подобного Минойской цивилизации не было вплоть до Нового времени. И вдруг, среди этого великолепия оказались русские - четыре тысячи лет назад? Не может быть!- хором воскликнут многие академики.

- Я готов ответить на все возражения , потому что за тридцать лет исследований этой проблемы получил очень много подтвержде­н и й своей ги потез ы . Есл и исторические сведения и вол шебные сказки кому-то покажутся неубедительными, то пусть они подума­ют над други м и ф а кта м и - л и н г в и ст и ч е с к и м и . Од и н из н и х -з н а м е н и т ы й Ф е стски й д и с к . Это д и с к и з обожже н н о й гл и н ы диаметром около 1 6 сантиметров найден итальянскими археолога­ми в 1 908 году при раскоп ках развали н дворца древнего города Феста на острове Крит. Он датирован восемнадцатым столетием до Новой эры и считается "самым таинственным памятником письмен­ности на нашей планете" . Загадочные надписи на этом диске

- пытались расшифровать многие исследователи - но ученый мир не признал предложенные варианты чтения,

Известно только, что это слоговое письмо: каждой знак обозначает две или три буквы, составляющие слог. А всего на диске 123 таких знака на одной стороне и 119 - на другой, что эквивалентно 500-600 печатным знакам современного текста. Этого мало для расшифровки, если приме­нять статистические методы, не зная языка, на котором написан текст.

Таинственный текст Фестского диска "отозвался" на реконструированный праславянский язык. Это еше не славянский, но уже не индоевропейс­кий. И на этом языке надписи заговорили - ясными фразами, в которых не было темных мест и грубых грамматических ошибок.

- Я понимаю, что вы не хотите превращать популяризацию в вуль­гаризацию. И все-таки, укажите хотя бы несколько вех на пути ваших лингвистических исследований.

· - Принцип слогового письма таков: каждый знак изображает не все

слово, а только его первый слог. И если вы хотите записать целое сло­во, то должны использовать несколько таких слогов-знаков. А чтобы

9

узнать слоги, которые соответствуют знакам Фестского диска, надо ра­ботать с этимологическими словарями русского и славянских языков. Причем, подходят далеко не все, а наиболее древние формы слов -близкие к индоевропейски м .

Когда я Подставил найденные в словарях слоговые значения знаков, Фестский диск стал раскрывать свои тайны. Конечно, потребовались уточ­нения, но они были минимальными. А вчитываясь в полученное,.я не поверил своим глазам . Передо мной были высокохудожественные сти­хи. Они были написаны тридцать семь веков назад - на русском языке!

Я не оговорился. Язык оказался действительно русским, а не обще­славянским. Вернее, это очень древнее его состояние, в некоторой час­ти ,nаже более древнее, чем реконструированный общеславянский. Но этот язык уже содержит такие черты, которые присущи только русскому языку. Так, в тексте диска уже есть полногласия - но именно это отлича­ет древнерусский от других славянских языков начала письменной эпохи.

И еще. Во всех сла вянских языках существовали носовые гласные (в польском есть и сейчас). А в древнерусском языке носовые гласные исчезли еще до появления письменности. Значит, на каком-то этапе вре­мени древнерусский отличался от других славянских языков отсутстви­ем носовых гласных. Так вот, в языке Фестского диска уже нет носо­вых гласных.

Вот как звучит поэтический перевод одного из произведений, сде-ланный в стихотворном размере подлинника:

О, велик костер. Я стобой Зло и беды отведу. О, велик, остер Разум мой!-Обрету с тобой беду . . .

Угли от костра В груду я сгребу И промыслю, и пойму: Догорает гарь­rоре -Ум свой шаткий навострю.

Догорает гарь -Горе -Память обращу я вспять. сгорает гарь -Горе-Ум свой шаткий навострю -

Время В этой гари я узрю. Ох, как тяжело. -Совесть, тлевшая во мне, Словно тот костер Пробуждается в огне. По этому тексту можно (судить о глубине философских обобщений

древнего поэта. Чего стоит только одна мысль: "Разум мой! - Обрету с тобой беду". Ведь это основная идея поэмы "Горе от ума" - высказанная

1 0

за 36 веков до Грибоедова! В стихотворении много афоризмов и поэти­ческих образов, некоторые из которых дожили до нашего времени : ра­зум - горящий костер; если тяжесть испытываю, то совесть обретаю; совесть подобна разгорающемуся пламени и так далее.

Поэтический перевод не вполне удался . В оригинале - чётче, проще и гораздо красивее. Но этот перевод поможет вам понять смысл древних слов.

Велии остро Рсоуми Бойдоу имоу . . . - Что и говорить, эти слова завораживают, будто ты и вправду

глядишь на костер. Может, вы прочитаете и второе стихотворение? .Н ет, п отому что я п о ка н е и м е ю хорошего поэтического

перевода , без которого нельзя ч итать ориги нал . А перевести не удается из-за различий в древнем и современном русском языке, которых очень много в этом стихотворении . Я могу лишь переска зать, что там написано:

«Стать смелым и освободиться! Не стану жертвой мучений, которые ежечасно побеждаю. Освобожда-

юсь от таких мучений. Темно рабам, сжала нужда их - крепите смелость! . . Думайте, вникайте, судите: е м мучное - крепите смелость! . . Так буду говорить до поры, пока кто-нибудь н е укрепит себя дл я того,

чтобы смело крушить оковы. Не трепещи, раб, если однажды утром кто-то станет судить тебя. Надо

бы верить другому: вы рождены, чтобы цвести! Убедитесь: не надо еды сверх меры - и суда (посуды) - нет, чтобы ее

есть! Вот в чем смысл: освобожусь от тягостей своих". - Итак, русским стихам на Фестском диске почти четыре тысячелетия

Это дает основание для самого поразительного вывода: славянский эт­нос участвовал в создании Крито-Микенской куль туры.

- Для историков такое заявление подобно взрыву вулкана Сантории, который уничтожил эту культуру в пятнадцатом веке до Новой эры. Если гипотеза подтвердится, то надо будет не только пересмотреть историю Средиземноморья, но и значительно изм-е нить наши представления о мировой истории.

1 1

(По сообщениям газеты «Русский вестник»).

GЛO.GO о полку ИГО.Р6.G6

Так уж получилось в современной российской литературе, что величай­щий русский памятник истории, письменности и культуры "Слово о полку Игореве• переиздавался только в конце 80-х годов прошлого века. А пере­ложение его с древнеславянского на современный язык - вообще дело ред­костное.

И здесь есть чем похвалиться Мелекессу -Димитровграду и нашему журналу. Именно на наших страницах (№2 за 2001 год) было опубликовано совершенно новое и оригинальное переложение •слова . . . • в переводе та­лантливого молодого поэта, выступающего у нас под псевдонимом А.П. (А.Пантюхин).

Сегодня еще одна радость осветила нашу русскую литературу - имен­но в Димитровграде нашелся еще один поэтический интерпретатор по­этического шедевра •слова о полку Игореве• - Виктор Сысуев!

Публикуя новое в истории российской литературы переложение бес­смертного произведения, мы не можем не понимать всей полноты данно­го акта, поскольку - это и редкая, но замечательная страница достиже­ний наших земляков и всей истории родного города.

Нам не лучше ль, друrи, рассказать

Старыми словами повесть эту

Про дружину Игоря и рать

И печаль всему поведать свету? Так начнём же эту песню петь

По былинам нынешних времян,

1 2

Чтоб достойно спеть её суметь,

Но не так,как замышлял Боян.

Если песнь хотел творить Боян,

Мысли взмыть по Дереву давал,

Как орёл взлетал он к облакам,

Серым волком по земле бежал.

Помнил он и сечи давних дней,

И тогда десяток соколов Выпускал на стадо лебедей,

Настигали соколы врагов.

До которой сокол долетал: Прежде начинала лебедь петь:

- Ярославу старому-хвала,

Храброму Мстиславу-слава, честь! Князь Редедя был зарезан им У полков касожских на глазах, И Роман Красивым был любим, -

Пела лебедь песню в облаках.

Но Боян не соколов пускал Высоко в заоблачные дали­Вещие персты на струны клал, И живые струны рокотали,

Рокотали струны и звенели

И князьям негромко славу пели".

Мы повествование начнём

От Владимира до наших дней

И слова хвалы произнесём: Игорь-князь - умнейший из князей.

Ратным духом князь был полонён,

Мужеством усилил сердца зов,

Храбрые полки направил он В Поле Половецком бить врагов.

И когда на солнце он воззрел,

Вон тьмой покрыты - увидал, Страх свой показать не захотел, И дружине Игорь так сказал:

-Лечь костьми в бою не тяжелей,

Чем попасть во вражеский полон, Сядем, братья, на борзых коней

Да посмотрим, где синеет Дон. Быть неукротимым князь умел

13

Жаждою своей не управляя, Он испить из Дона захотел, Знамень плохое забывая.

-Преломить копьё желаю я В Поле Половецком рядом с Доном, С вами голову сложить, друзья, Либо зачерпнуть воды шеломом.

О Боян, дней старых соловей, Если б ты сии полки воспел И скакал по древу меж ветвей, Мыслями под облаком летел, Если б ты свил славу всех времён, Рыскал по тропе седой Трояна, Если б был на горы вознесён, Так бы начиналась песнь Бояна: -Занесло не ветром соколят, Там, где широкое поле, Галки к великому Дону летят, Там, где гуляет, воля. Или б так Велесов внук запел Вещим гласом, им ты петь умел:

-За Сулою громогласно кони ржут, Крики "слава" в Киеве звучат,

А в Путивле стяги бранные несут, В Новеграде трубы звонкие трубят. Игорь ожидает мила брата, Ждёт с дружиной Всеволода он, Он слова услышал Всевалата:

-Святославичем я бьт рождён, Оба Святославичи с тобою, Так седлай же, брат, своих коней,

А мои стоят уж наготове, -И помчись к курянам поскорей. Воины-куряне - знамениты, Под шеломом выросла семья, Все в степи под трубами повиты, Вскормлены с верхушки копия, И крутых оврагов знают много, Луки их всегда напряжены, Ведомы им все пути - дороги, И колчаны их отворены,

1 4

Сабли у них остры и на месте, Схачут словно ВОЛJСИ по ПОЛЯМ, В битве добывая себе чести,

Ищут славы всем своим князьям.

Из-за туч некажется луна-

Солнце смотрит из-за туч на волю, Князь вступил в златые стремена И по чистому поехал полю.

Солнце тьмой дорогу преградило, Ночь пугала стращною грозой,

Птичий свист и хрих зверей будила, Див взметнулся, вертит головой.

На вершине древка, выше войска,

Кличет он незнаемой земле,

Где Корсунь, Посулие и Волга,

Где Сурожь, Поморье вдалеке,

Див грозит всем землям этих стран

И тебе, тмутороканский истукан!

� ........ " ... · �..;; .... __ , ________ _ 15

А половцы тайно как будто в набег К великому Дону степью помчались, Слыхать лишь в полуночи скрипы телег, -

Так лебеди плачут, что в сети попались . . .

Игорь к Дону воев направляет, Птицы по дубравам смерть пасут, Пировать орёл зверей сзывает, Волки по оврагам битвы ждут.

И спешат лисицы, громко лая

На большие красные щиты.

Русская земля, земля родная!

За курганом тем осталась ты!

На востоке зорька отцвела, Соловья не слышно в роще боле, Поле чистое покрыла мгла, Говор галок пробудился в поле.

Русичи щиты сомкнули вместе,

Ожидая битвы по полям,

В битве добывая себе чести,

Ищут славы всем своим князьям.

В пятницу, рассеяв спозаранок

Половцев поганые полки,

Бои в плен хватали половчанок,

Стрелами помчались от реки.

Паволоки, злато, оксамиты

Были без числа в бою добыты,

Топь мостилась, заполнялся ров

Из попон, плащей и кожухов.

Самый главный воинский трофей, Белая хоругвь и стяг червлен, И, - бунчук-трофея нет ценней, -Был в награду князю поднесен.

И гнездо Ольгово дремлет в поле, Занесло Ольговичей далече, На ночлег раскинулись на воле, И не слышно в поле русской речи.

И дружина храбрая не хочет, Чтоб терпеть обиду постоянно, Если это сокол или кречет, Или ворон-половец незванный.

Заполночь s степи, где Дон великий,

1 6

Серым волком мчится к Дону Гзак,

Со своей ордой без шума, крика,

Проторяет след ему Кончак.

На другой день кровяные зори Предвещают кровяной рассвет,

Тучи чёрные несутся с моря,

В молниях трепещет синий свет.

И четыре солнца скрыть желают,

Будет гром великим громыхать. Тучи из-за Дона выплывают,

_ Будет дождь со стрелами хлестать!

Нужно саблям острым притупиться, Прорубая половецкий шлём,

Нужно копьям лёгким преломиться

На реке Каяле за холмом!

Чтобы сабля острая, лихая Отправляла голову в кусты.

Русская земля, земля родная!

За курганом,там осталась ты!

Стрибога внуки-ветры скоро Подули сверху там и тут,

И тучи стрел приносят с моря,

И гибель русичам несут.

Земля гудит, и стонет море,

А реки мутные текут,

Поднялся прах над чистым полем,

Сигналы стяги подают. Там, где течёт великий Дон, Там:, где Азов седой лежит, Валит орда со всех сторон -От топота земля дрожит.

Битвы такой не бывало на свете,

С воем: набросились бесовы дети,

Русичи, поле разбив пополам:,

Путь преградили щитами врагам:.

Всеволод, яр тур, и со дружиной,

Стрелами ты прыщешь в обороне

И мечом огромным харалужным Рубишь мастеров аварских шлемы. Там:,где тур с своим полком промчится,

Золотым посвечивая шлемом,

17

Целый ряд голов врагов валится -И ложится под копыта с громом. Разве тот заметит, братья, раны, Кто богатство позабыл и честь, И престол отцовский, Богом данный, И своей любви благую весть, Ласки Глебовны, жены своей, Нет хоти и прекрасней и милей;

Времена Трояновы промчались, Пролетели годы Ярослава, Лишь походы в памяти остались Князя Ольга сына Святослава. То - крамола, что мечом ковал, Что он сеял стрелы постоянно.

Князь вступал в златые стремена

В дальнем княжестве тмутороканском.

Этот же крамольный старый эвон Ярослав великий, давний слушал, Был Владимир очень воэмущён,

И закладывал он утром уши, А Бориса, сына Вячеслава, Слава позвала на Божий Суд, Из травы эелёной покрывало И, где воды скорбные текут, У Канины - постелила туг. За обиду кровную Ольгова

Схоронили князя молодого. Свято-полк с Каялы той печальной Своего отца велел забрать, На конях доставить в Киев дальний, Чтоб в святой Софии отпеваТь. Гореславичем не зря он был, Горе щедро засевал, растил, А крамола людям смерть давала, Достояние Даждь-бога брала. Редкий пахарь эемлю шёл пахать, Тучи воронов шумели в поле

Да летели галки пировать За холмы, где трупы в суходоле. Рати, битвы разные бывали, Но такой и раньше не видали, С зари до вечера и, ночью снова, Опять с эари вечерней до рассвета, -

1 8

Гремят лихие сабли о шеломы,

Or стрел совсем не видно даже света. Копья харалужные ломают В том краю далёком, незнакомом, Стрелы в щит червленый ударяют

В Поле Половецком рядом с Доном ...

Русская Земля, ты словно поле И тебя засеяли костями,

Напоили щедро русской кровью,

Потоптали вражьими конями!

Чёрными на поле были всходы­

Боль, туга, страдания народа.

Что шумит, звенит в далеком поле Перед зорями далече рано? Игорь заворачивает воев, Оrступивших, дрогнув, с поля брани. Брата Игорь не хотел терять,

День сражались, полные отваги,

Храбро бились день второй опять,

А на третий - пали князя стяги.

И на бреге быстрой той Каялы

Тут друг с другом братья разошлись, Тут вина имелось очень мало Со сватьями вои напились. Окончанья пира дождались Русичи в хлопотах постоянных, Со сватьями, рядом улеглись, Напоив гостей своих незванных. Травы все от жалости поникли, А деревья, наклонись, притихли.

Тяжкая година наступила, Уж пустыня русичей прикрыла,

Поднялась в степи обида рано,

Девою пошла в земле Трояна.

Стала Лебедью на синем море,

Закричала о великом горе, Крьшьями у Дона заплескала, Годы изобильные прогнала. Бить врага князья уже не стали. Всяк крамолу на себя ковал, И большое - малым называли, Потому что брату брат сказал:

1 9

-Вот моё, а то мое же тоже, Потому что ты мен.я моложе. Шли поганые со всех сторон, Брали храбрых русичей в полон. Далеко забрале.я сокол бить Птиц чужих на дальнем синем море. А Дружину нам не воскресить! Закричала Карна в страшном горе, Жал.я по дороге поскакала, Пламя в своем роге раздувала.

Завопили жёны, причитая: -Милых лад нам больше не увидеть, И не сдумать, думой вспоминая, Даже мыслию своей не смыслить, -

Трудна.я для нас пришла пора, Не носить нам злата-серебра. Стонет, братья, Киев от тоски, Жертвою напасти стал Чернигов, И по всем окраинам земли Разлилась печаль тоской обильной.

А князья, как встарь, куют крамолу, Что поганым - лучшая пора,

Саранчой летят на Русь из Пол.я, И берут по белке со двора.

Храбрый Игорь, Всеволод с дружиной, Пробудив коварство из раздора,

В бедах и усобицах повинны,

Зацвела измена, ложь котора. Ведь неравдо беды усыпил

Их отец, великий Святослав, Он грозою беды придавил

Сильными дружинами поправ, Он тогда на Поле наступил, Потоптал овраги и равнины, Реки и озёра замутил,

Иссушил болота и низины.

Возле Лукоморья Коб.яка Из железных выхватил полков, Словно вихрь, унёс издалека

От поганых половцев - врагов.

И упал Кобяк на город Киев,

В гриднице у кн.яз.я двери выбив,

20

Греки, веиецийцы и мора ва, Вместе с немцами поют хвалу, Святослава величают славой, Кн•зю Игорю - несут хулу. Мол, на дне Каялы половецкой Русское богатство утопил И своей рукою молодецкой -Много золота в нее пустил. Игорь пересел в се.дло простое, -Он седло оставил золотое, -Опустели в городах эабралы, И веселья на Руси не стало.

Странный сон приснился Святославу В Киеве престольном на горах: - Одевали чёрным покрывалом С вечера меня и до утра. И лежал • на тесовом ложе, Мне давали синее вино И совсем по вкусу не похоже, -Было горечью оно разведено. С опорожненных от стрел колчанов -Крупный жемчуг мне на грудь кидал В изголовье толковин поганый, И всю ночь меня он ублажал. Златоверхий терем без конька, Вороны у Плесенска кричали, По Кисани - на лугу леса, Сорвались и к морю убежали. Сон бояре объяснить хотели: Мутным ум от горя стал большого, Ведь, два храбрых сокола слетели Из гнезда отцовского родного, Града поискать Тмуторокани, Иль испить из Дона захотели, Да попал и в руки ока•нным, Не дошедши до желанной цели. И совсем подрезали им крылья Саблями погаными кривыми, Чтоб дорогу к дому позабыли, Путами опутали стальными. Темнота пришла на третий день, Два багряных солнца закатились,

21

Два столпа покрыла тьмою тень,

И на землю беды опустились.

Месяцы младые им вослед, -

Милые Олег и Святослав,

Пали в море, и померкнул свет,

Ликованье хиновам всем дав.

На реке той, скорой, на Каяле,

Темным покрывалом свет закрыли,

Бросились на Русь поганых стаи

Как гепарды, что с цепей спустили.

Уж позор затмил былую славу, Уж насилье стало на свободе,

И уж Див повержен Большеглавый, ·Пережив с дружиной все невзгоды. Снова девы готские запели, Зазвенев у моря русским златом, Веселиться девы захотели, Вспомнив Буса, временем богатым. И лелеют месть за Шарокана, А дружине веселиться рано.

Грозный и великий Святослав Золотое слово произнес, Слезы свои с горечью смешав, Даже не скрывая своих слёз: - Игорь, Всеволод, мои сыны! Зря вы стали Полю досаждать, Зря мечи подняли для войны, Рано стали славу вы искать! Но не с честью вы поганых били, Два отважных и два смелых брата, И без славы кровь врагов пролили, Дорогой была за это плата. Хоть сердца у вас закалены, Всех булат по крепости сильней. Что ж сделали, мои сыны, С сединой серебрянкой моей? Я не вижу брата Ярослава, Ни бояр, ни храбрых воевод. Где шельбир, ревуг былая слава? Где татраны - княжества оплот? Толыщ с засапожными ножами, Без щитов ольберы, топчаки

22

Кликами поганых устрашали, Разгоняли целые полки. Воевать с врагами дерзнем сами -Так сказали вы, мои сыны, И похитим прошлую мы славу, А грядущую поделим мы.

И об этом диве всякий знает, Эхо диво - молодым мне стать! Если сокол в линьке побывает, Молодых он сможет побивать. И не даст гнезда в обиду он, Но князья не помогают ныне, Хоть враги идут со всех сторон, Времена надвинулись иные. Крики в Римове слышны опять, Сабли в шлемы ударяют снова, А Владимиру уже не встать, ТSIЖКИ раны князя молодого. Князь великий Всеволод, не хочешь Даже прилететь издалека, Золотой престол отца не можешь Защитить Дорога нелегка? Даже Волгу расплескать веслами Сможешь ты, хоть велика она, Со своими мощными полками Дон шеломом вычерпать до дна! .. Если б в Киеве сумел ты стать, Продавался раб бы по резани, За рабыню б смог ногату дать, -Ты ведь можешь посуху стрелять Удалыми Глеба сыновьями . . . Ты, буй�Рюрик, богатырь Давид! Не бояре-ль вашЯ все в шеломах Плавали в крови, держась за щит, В сечах страшных в странах незнакомых?

И не ваши-ль храбрые дружины Словно туры дикие ревут, Раненые саблями кривыми И пощады от врага не ждут? Призывает, русичи, страна За обиды ньmешних времян -Встаньте все в златые стремена, Чтобы Игорь не скорбел от ран,

23

Чтоб на Русь поганым, господа, Заперлись ворота навсегда! Ярослав князь Галицкий! Сидишь Ты на отчем золотом престоле, Сверху вниз с Карпатских гор глядишь На равнины, реки и на долы! А твои железные отряды, Заперев ворота на Дунай, Подпирают гор Карпатских гряды, -Уграм путь закрыли в этот край. И за тучи ты полки кидаешь, И правежь творишь ты до Дуная, Грозы с гор далеких посылаешь, Киеву ворота отпирая. Бьешь султанов ты издалека, -Порази стрелою Кончака, Чтобы в цель ударила она! За обиды нынешних времян Призывает, русичи, страна, Чтобы Игорь не скорбел от ран! Игорем свет солнечный потерян. Не воскреснут Игоря отряды! Не к добру роняют лист деревья, Уж - по Роси, Суле делят грады". Призывает, княже, Дон тебя, И зовет князей он на победу, Храбрые Ольговичи - князья Вовремя поспели к битве этой. Буй = Роман и храбрый князь Мстислав! Высоко на подвиг вы летите, Сокола в полете обогнав, Птиц в отваге превзойти хотите? Под латинским шлемом вон ваши, Словно скованы они из стали, Хинова, Литва, дремел, ятваги Перед ними копья повергали. Страны в страхе все на них взирают, И земля дрожит под их ногами, Половчины головы склоняют, Сабли, копья в стороны кидают, Перед их булатными мечами. Всеволод, Ингварь и трое князей! Три Мстиславича, три смелых брата!

24

Сокол шестикрылый с верной стаей, Вам добыл владения когда-то. И гнезда совсем вы не худого, Вновь наденьте золотой шелом, Польское копье возьмите снова Защищать гнездо - родимый дом. Призывает, русичи, страна, Чтобы стрелы били половчан, Встаньте все в златые стремена, Чтобы Игорь не скорбел от ран ! Чтоб на Русь поганым, господа, Заперлксь ворота навсегда! Уже Сула струею не течёт,

Переславлю серебра не кажет, Двина болотом затхлым отдает, Поганых клики слышит Полоцк даже! Лишь только Изяслав, сын Васильков, Звенел мечом о шлем стальной литовский, Он славу потерял среди врагов Всеслава - деда и свою, и войска. Повержен был литовскими мечами, Он на кровавую траву упал, Он исходил предсмертными слезами, И сам себе негромко прошептал: -Все вон, княже, кровью истекали,

Заснули вечным, непробудным сном, Лесные звери раны им лизали, Накрьши птицы их тела крылом.

И не было там брата Брячислава,

Брат Всеволод не находился там,

Когда душа жемчужна вылетала

Из тела, направляясь к небесам ...

Она прошла сквозь ожерелья злато,

Веселье стихло, улетело вдаль, И трубы Гродно, как в бою когда-то,

Трубят повсюду горесть и печаль. Свои Стяги низко опустите, Ярослава и Всеслава дети, В землю повреждённый меч вонзите, Вы за славу дедов все в ответе!

Это вы своей крамолой стали Ссорить всех - и стонет Русь от ран,

25

Из-за вас насилие настало От земли поганых половчан.

Век седьмой Троянов мчался птицей, И Всеславом жребий брошен был, Полюбил он красную девицу, Ни одну так крепко не любил. Схватив клюку, оставил он тюрьму, И древком он достал престола злата, Что в Киеве в высоком терему-.Той девицы, что полюбил когда-то. Он бросил киеВЛJIН глубокой ночью, Словно лютый зверь, в кромешной мгле, Покрытый мглой, не увидать воочию, Он Белгород оставил на коне, Утром счастье - вновь в руках Всеслава, Он открыл ворота Новеграда. Уничтожил славу Ярославу-Трижды от судьбы была награда. Волком-оборотнем прыгнул он Из Дудуток до Немиrи тихой, Хоть и не был скорым он рождён, Прилетел как в сказке быстрый вихорь!

На Немиrе снопы Стелют головами, Их молотят у реки Харалужными цепами. Жизни на току кладут, Веют души в теле, Не зерно посеял тут Хлебороб умелый. Лучших русских сынов Посадили кости, и взошли ОНИ бедой На большом погосте. У Немиrи - реки Берега кровавы, Здесь схоронены лежат Русские без славы. Князь Всеслав судил людей,

Города рядил князьям,

26

Рыскал волком средь ночей, Бегал к дальним городам. Киев ночью осrавлял,

На рассвете уrром ранним

Xopcv путь перебегал

У стены Тмуторокани.

Утром в Полоцке ему звонили,

У святой Софии в колокол, Ветры звуки в Киев доносили, До ушей Всеслава звон дошёл. И в его двойном и сильром теле Долго вещая Душа жила, Хоть страдал от бед он в самом деле, Все ж судьба без славы смерть дала. Бог все знает, слышит, всюду видит, Это про него сказал Боян: Божия суда никто ни минет С наших дней до будущих врем.ин.

Будет русская земля стонать, Вспоминая первые года, И кк11зей тех первых вспоминать, Чтобы рознь исчезла навсегда, Как и при Владимире, ведь он, Хоть сидел на Киевских горах, Но к горам он не был пригвожден, Был в боях ему неведом страх. Рюрик и Давид теперь с дружиной Боевые стяги врозь несут, И родные брать.я.в том повинны, Что о розни - копья их поют.

До Дуная голос долетел, Ярославна плачет, причитая, -Омочу бебрян рукав в реке, Полечу кукушкой по Дунаю, Зачерпну воды в реке Каяле, Князю раны жаркие утру, Чтобы не было ему печали. Плачет Ярославна поутру: - О Ветрило - ветер, ты могучий! Выше всех ты крыл�..я распростер,

27

Облака rон1ешь ты и тучи И туман приносишь из-за rop! Так зачем же ты так злобно веешь Против мужа моеrо дружин, Стрелами поrаных rибель сеешь И несешь смерть во1м, господин? Или тебе мало было веять, Разбивая тучи в дождь и пыль, В синем море корабли лелеять, Разметать веселье на ковыль? Лишь с Карпатских rop сойдут туманы,

И рассвет забрезжит в вышине,

Раздаётся rолос Ярославны На путивльской крепостной стене: -Днепр Славутич! Каменные rоры Ты пробил на землях Кобяка, Ты ладьи лелеял на просторе Святослава храброrо полка! Так верни скорее, rосподине, Ладу-мужа милоrо ко мне, Чтобы слезы не текли отныне По днепровской rолубой волне! Лишь Дунай проrлянет из тумана, И рассвет забрезжит в вышине, Плачет, причитц. Ярославна На высокой крепостной стене: -Светлое-тресветлое светило, Всех ласкаешь ты, даёшь тепло, Так зачем же зноем опалило И лучами воев обожrло? Или ты о жалости забыло, В стороне безводной и rлухой Страшной жаждой луки им скрутило И колчан наполнило туrой?

Море в полночь закипает, Чёрный смерч идёт во мrле, Кн1зю боr повелевает Путь найти к родной земле. Заря поrасла, Иrорь бдит, Он в мысл1х мерит, rде лежит Далекоrо пути конец,

28

Там Дон большой, а тут Донец. Оседланный конь в полуночи стоит. Овлур за рекою тихонечко свистит, Он князю условленный знак подаёт, И Игорь решился, - с постели встаёт.

Земля задрожала и смолкла опять, Нет, Игорю-князю в плену не бывать,

Трава зашумела и стихнула тоже, Задвигалися половецкие вежи. Горностаем к тростникам помчался Игорь,

Над волнами белым гоголем запрыгал,

На коне быстрее ветра поскакал,

Обернулся князь и - серым волков стал. Он опять к престолу отчему спешит, Словно сокол в облаках домой летит, Он в пути на отдых даже не вставал, Лебедей на завтрак-ужин избивал. Словно волк Овлур торопится трусцой, Весь обрызганный студёною росой.

Скакали без отдыха ночи и дни, И коней загнали до смерти они. И Игорю Донец сказал: -Ты, князь величием не мал! Пусть веселится Русь пока и проклинает Кончака! Донцу князь Игорь отвечал: И ты величием не мал! Качал ты князя на волнах И на серебряных брегах

Траву зеленую постлал,

Туманом тёплым одевал.

Под сенью дерева большого

Князя сберегал везде:

Чайкой над своей водою

Птицей - гоголем в воде!

Не такая ведь река Стугна,

О ее струе - худая слава,

Пожрала она ручьи до дна

И могилой стала Ростислава.

По днепровским темным берегам

29

Слезы мати и друзей полились.

Жалко кнRЗЯ юного цветам, И к эемле деревы1 наклонились.

И не сороки то стрекочуr,

В степи донецкой тишь кругом,

По следу Игореву скачуr

Хан Гзак совместно с Кончаком.

Молчат сороки в тишине,

Не открывает ворон рот,

Летают галки в вышине,

Лишь полоз по траве ползет.

И дятлы негромким стуком

Путь указывают к реке,

Соловьи, предвещая yrpo, Веселую песнь поют вдалеке.

Кончаку промолвил Гзак:

- Будь хоть эдак, будь хоть так,

Расстреляем соколенка

Позолоченной стрелой,

Если сокол с криком звонким

Улетел тайком домой!

Огвечал ему Коичак:

- Будь хоть эдак, будь хоть тах,

Если сокол с криком звонким

Улетел искать свой дом,

Мы завяжем соколенка -

Красной девицей, узлом.

Но ему ответил Гэак:

- Мы не свяжем их никак,

Потеряем мы девицу,

Соколенок улетит,

Стануr бить нас в Поле птицы,

Сокол снова прилетит ...

Изрекли Ходына и Боян,

Песнотворцы киевских князей:

- Худо быть Безглавым телом нам,

Голове без тела - тяжелей,

30

На Руси без Игоря - темней.

Солнце •p1to светит в небесах, Игорь - кнюь •вился на глазах.

Страны рады, рады города, Игорь - кНJ1Зь JIВИЛСЯ навсегда!

На Дунае песнь поют девицы,

Голоса ках ручейки текуr,

Долетают в Киев словно птицы,

Чсрсэ море вьютс• и поют.

По Боричеву подъему он идет,

Пирогощей уставной поклон кладет.

Старым князьям пропели мы песнь,

МолодЬlм теперь воздать нужно честь.

Величием Игорь достоин богов,

Пусть славиться Игорь во веки веков!

Слава Игореву брату,

Буй-тур князю Всевалату!

И Владимиру же -слава,

Внуку князя Святослава! Желаем здравня всем князь•м, Желаем здравия всем дружинам, Всем тем, кто бился за христиан, Кто бьется с полками поганых ныне!

СЛАВА ВСЕМ КНЯЭЬЯМ -АМИНЕ -

КНЯЗЯИГОРЯДРУЖИНЕ!

октябрь - декабрь 2001 г.

31

�ov� � Jй

Jlj�uм.,(Ad)U Литературоведческие заметки по поводу 205-летия поэта и 170-летия пребывания

А. С. Пушкина в Мелекессе

В мае 1999 года, вышедший в свет с очередной •законодательной" статьей об А. Пушкине, наш известный земляк, кандидат наук, мастер спорта СССР, член Союза писателей России, краевед Феликс Касимов подвел итог вековым спорам о том, какой дорогой великий русский поэт двигался из Симбирска в Оренбург в сентябре 1833 года!

Наконец то возобладала фактически и логически выверенная версия того, гдв ехал Пушкин. В истории даже жизни одного поэта - пустяк ... В истории российской словесности, нашей традиционвлистики, сопричастности любого местечка к де­лам великим - Событие/

Стало доказанным: 1. Из трвх дорог от Симбирска до Оренбурга А. Пушкин сам отверг общероссий­

ский тракт. 2. Наиболее короткий, из двух оставшихся, путь был южной дорогой - на Красный

Яр и Никольск-на Чврвмшанв. Но этот путь ужв в то время носил название Скотоп­рогонного тракта, по которому всю осень гнали верблюдов, коров, баранов, т.в. он был разбит донельзя и о проезде легкой коляски нв могло идти и речи. Причем, зачастую, этот путь скотопрогонщики упрощали сами - и, гнали стадв чврвз Мвлв­квсс! Здесь был крупный пункт мясо и кожвпврврвботки да и улица им. /// Интернаци­онала в то врвмя вщв нв именовалась Большой, а была - Скотопрогонной! ...

3. К. Селиванов - известный ульяновский историк литературы записал: "Пуш­кин . .. избрал болев благоустровнный Заволжский степной тракт . .. • А таковой был в те годы один, - только что налаженный от Симбирска чврвз Чврдвклы - Бряндино -Мвлвквсс - Рязанова (у Пушкина - "Рвзваново•" .) - Ставрополь - Самару. Именно эта дорога - от Симбирска - до Бряндино, и - от Мвлвквсса - до Самары, шедшая в степной эонв, - уже в пределах Самарской зоны влияния имвноввлась "Оренбуржским каторжным трактом"!

4. Поскольку, здесь пролегал пеший и конвойно-конный путь в каторгу, здесь в распутицу, а нв по труднодоступным Жигулям, шло почтовое сообщение, здесь

32

стояли вполне обжитые, многолюдные городки и крепостицы: Бряндино, Мелекесс, Тиинск, Рязанова, с'таврополь, Самара, - логично и исторически верно, что путе­шесвенники выбирали этот - наиболее безопасный, снабженный казенными станци­ями и перекладными, равнинный, уезженный путь.

5. Итак, история "родства• А.С. Пушкина с нашими краями стала более опреде­ленна.

Кроме его гостевания в Симбирске, посещения друзей в Языково, маршрута и перемены лошадей (тогда пробег составлял до смены тройки около 100 верст, - как раз расстояние до почтовой конторы в Мелекессе) в нашем посаде, есть еще не­сколько любопытных фактов соприкосновения симбирян с Александром Сергееви-чем.

Поскольку Пушкин был близок к радикально-демократическим кругам (декабрис­ты) общества, следует упомянуть, что в Симбирске и губернии проживали родные его сосланных друзей: Ивашевы, Бестужевы, Одоевские. Здесь, вокруг просвещен­ной семьи Языковых "роились• Киреевские, Хомяковы, Давыдовы . .. Самое прямое отношение к Симбирску имели подруги поэта Анна Оленина, Елизавета Киндякова, Анна Керн, дети Н. Карамзина.

Следует учитывать и тот факт, что губернатор Симбирской губернии А.М. Загряжский был дядей жене Пушкина - Наталии Николаевне. А позднее - брат Алек­сандра Сергеевича - Лев женился на дочери Загряжских. Мать губернатора Наталия Кирилловна (в девичестве Разумовская из рода украинских гетманов) несколько лет подряд рассказывала Пушкину многие истории царского двора . .. А она ходила в воен­ные походы еще с Петром /.

Итак - и наше "родство• с великим поэтом и гением русской словесности стало непреложным фактом истории. Первооткрыватели этого - наши, мелекесские ли­тераторы: А. Будылев, А. Пантюхин, Ф Касимов.

С 30-х годов прошлого века традиционно и ежегодно в Симбирске-Ульяновске, в день рождения поэта, отмечаются памятные, глубокие по смыслу Пушкинские дни. В 1897 и 1931-м годах в нашей области были найдены в частных архивах уникальные пушкинские рукописи. А в 1920-м даже письма поэта к его друзьям-симбирянам. С 1968-го года поселок-имение Языково, где дважды гостил у близких Пушкин, был включен в официальную ежегодную всероссийскую Пушкиниану, в которой по тради­ции учавствуют и мелекессцы.

А вот в год 200-летия поэта по доброй воле и благородству самого просвещен­ного Главы города В.А. Паршина, в связи с доказанностью причастности нашего города к жизни русского гения, - был объявлен первый, традиционный литературный праздник - "Пушкинские дни в Димитровграде", официально вошедший во всероссий­ские "Пушкинские дни·.

Это было незабываемое, духовное действо в старинном (ныне раскуроченном) купеческом парке, стоящем на древнем почтовом тракте. В гости к нам прибыли, разделить радость и подивиться мудрости градоначальства, писатели из Сара­това, Энгельса, Самары, Отрадного, Тольятти, Сызрани, Ульяновска, Языкова . ..

Праздник Слова и Духа русского благословил Сам Благочинный Мелекесского и Новомалыклинского районов, Владыка - отец Георгий! Жаль, что слово пастыря Божьего и его напутствия не дошли до безбожников из нынешней горадминистрации, где Вера истинная - стала модным причиндалам . . .

Нет - открытие Памятного верстового столбика на берегу проезжего пруда только старанием третьего Главы города С.И. Морозова - тоже значительное "пуш­кинское• событие, зачтенное ему Господом".

Но через дев года полного литературно-культурного обнищания Димитровгра­да, - кануло в лету и великолепие "Пушкинских дней".

Мы опять живем прошлым! В "болоте" забвения не только литературном, но и в

33

подрастающем поколении, усиленно сосущем пивные бутылки, закусывающем "ши­рввом·, - забвению предается разве только Александр СвргвввиЧ?! Идет тоталЬНВ/1 перепродажа ценностей, в т. ч. и духовных. Растление и забвение, - когда на святых местах отеческих справляется, не Пушкиниана, а - бесовской хеллоуин.

Ах, как великолепно о подобном градоуправлвнии сказанул, язвительный на llЗЫК, А. С. Пушкин! И даже символично, что записал он это в своих дневниках почти сразу же, вернувшись из путешествия в Оренбург. Как здорово и современно звучат его строки от февраля 1834 года:

tt Такой распутной масленицы я не видывал . . . Масленица кончилась, а с нею и балы . . . Все это кончилось тем, что жена моя выкинула. Вот до чего доплясались!"

До 1 995 года димитровградская литература сосуществовала "в свбе" . .Всв, что издавалось - происходило случайно и далеко на стороне. С образованием писатель­ского отделения литературная работа систематизировалась, окрепла. Эв пять лет под девизом «"Издано по решению и с помощью Главы Димитровграде В.А. Пар­шина" в НАШЕМ городе издано и отпечатано 16 книг наших писателей и 23 номера журнала "Черемшан". Зато, за четыре только последних годе - безо всякого девиза и системы - В книг писателей и В номеров "Черемшана", причем, четыре книги печа­тались "за бугром" . . .

- Вот до чего доплясались, вот какая распутная масленица, - воскликнул бы экс­пансивный Пушкин! А мы - ничего . . . Живем, засасываясь новым "болотом• безгра­мотности. Зато, в отчете перед своими земляками за 2003 год, с гордостыо указу­ем: в Димитровграде у димитровградских писателей не опубликовано - ни строки! "Вымирает " молодая литературная поросль! И гордимся только тем, что все наши публикации - более 50-ти - в этот "опальный" год были в Москве, Питере, Саратове, Чувашии, Ульяновске, в Испании, в Германии . . .

Мы живы, Александр Сергеевич! Вослед за Пушкинской строкой . . . В. Гордне,

председатель городской писательской организации .

• l 11 1 t ш1 CT EllЛ l I O B.\

Пять лет тому назад мне по­

счастливилось побывать в каче­

стве представителя Димитров­

градской писательской организа­

ции на юбилейных торжествах

в музее-заповеднике А. С. Пушки­

на, посвещенных 200-летию вели­

кого русского поэта. После этой

поездки у меня появился цикл

стихов:

34

НЕЗАБУДКОВЫЕ ПQЛЯНЫ

Незабудковые поляны Вдоль Тригорских

тенистых аллей, Ваша память о Нем неустанна, Всех надежней, прочней

и нежней. Расцветая к его дню рожденья, Обрамляя паломников путь, Вы им шепчете вслед

в упоеньи: -Не забудь ! Не забудь !

Не забудь !

НАД СОРОТЬЮ

Еще вчера клубились облака, Над Соротью дождь сеял

понемногу, А нынче солнце.словно на заказ, Нам освещает к Пушкину

дорогу. Вокруг из одуванчиков луга Воздушными шарами

забелели, Шары все в ожидании пока, А дунет ветер-

разом полетели ! Пушинки так торжественно парят, Как мастера воздушного

парада, В честь юбилея Пушкина парад, и.кажется, сама природа рада Дань отдавать певцу лесов, лугов,­Вошли они в бессмертные

творенья, И каждый лютик в этот день готов Цвести поярче - в честь, его рожденья.

СВЯТЫЕ ГОРЫ

Святые горы. Именно сюда Поэта прах везли в к ибитке

тесной, И в Храме колокол

звенел тогда: - Да будет царствие ему

небесное! Свидетелем

таинственным он был -Души поэта

в вечность вознесения. Звонарь все монотонно

бил и бил: "Дай, Господи, ему

успокоения ! " Старинный колокол

в сто пятьдесят пудов Молчит. Разбит в войну он при бомбежке. Застыл его осколок

у дорожки­Немой хранитель

дивных вечных снов . . .

ДИАЛОГ С ПОЭТОМ -о поэзии

Такие просторы и дали, Такие красоты, что - "Ах"! В Михайловском мы

побывали, В поместье поэта, в гостях. В музее все так , как когда-то При нем. Восстановлен

весь быт. Идут по аллее ребята­Паломники. --Здравствуй, пиит!--Приветствую, племя младое! Совсем не знакомы вы мне. Ответствуйте прямо:

в фаворе Поэзия нынче в стране? -А как же! Сегодня все власти

35

Собрались в ваш дальний удел.

Народ вон, сияет от счастья,

Вовсю отдыхая от дел.--И верно! И водка, и пляски. Гуляет псковская земля ! Вон, - ряженых яркие маски,­Средь них затеряюсь-ка я . -Так как же с поэзией,

братцы? Нужна она вам? Не нужна? - Ну , ежели честно

признаться.­Не очень в почете она. Но к празднику Вашему,

все же Немного ее вознесли. А дальше? Кто знает".

Быть может, Опять она будет в пыли Лежать, скромно ждать

юбилеев, Чтоб снова очнуться от сна. И сладостно-липким елеем Опять захлебнется она.--Ну, что ж . . . В день рожденья

поэта На память хоть несколько

строф ! -Да запросто ! Как там про это? -И слезы, и жизнь, и любовь!

-Спасибо, друзья! Ублажили ! Ах.как расшумелась толnа! Тропу ко мне долго

торили. ­Лишь не заросла бы тропа . . . .

МИХАЙЛОВСКОЕ, ЗДРАВСТВУЙ И ПРОЩАЙ • . •

Закат на озере зеркальном Маленец Рисует серебристые узоры. С Михайловским мое прощанье

скоро, И этот вечер - праздника венец. Над озером кружится чайка низко, Прощально машет мне она крылом. Звон колокольный из часовни

близкой Всех призывает: Славу воспоем! Ему сравнялось ныне двести лет­Российскому великому поэту! И, кажется, что весь,весь белый свет Ему возносит: " Многие Вам лета!"

36

Ведь он живой,всегда живет средь нас.

А здесь, в Михайловском, -так это ощутимо.

в аллее тень мелькнула, словно мимо, -

Он прошагал в вечерний этот час .

Михайловское, здравствуй и прощай,­

Приют его - "трудов и вдохновенья". Божественно-благословенный край Сегодня празднует его Рожденье.

Л. l l'hT�ш. t p H ll KO l l O B

СУД СОВЕСТИ сказ

В безлюдной, бескрайней степи, там, куда редко забегали зеери и залетали птицы, жили-были пастух и его жена. Жили они очень бедно и одиноко, пасли свое небольшое оеечье стадо и поддерживали свое скромное жилище, построенное из веток и обма­занное глиной. А после тяжелого дня, когда наступал вечер и на землю спускалась прохлада, они подолгу сидели у ручья и глядели на звезды, словно кого-то или что-то ждали.Так проходили дни, месяцы, годы, но в их жизни ничего не менялось.

Однажды , когда палящее летнее солнце закатилось за бледный горизонт, пастух, сидя на камне у воды, устало вздохнул и сказал:

- Эх, жена, все-то у нас с тобой есть -..,, и кров, и пища, и одежда, только детей, Бог не давт. Видно, так и состаримся с тобой в одиночестве.

- Какая несправедливость, - поддержала его жена, - у кого-то ребятишки родят­ся из года в год, а нам Бог и одного не дает. Видно, он совсем ослеп, раз не видит нас в этой степи, или совести у него нет, что так поступает с нами.

И только она произнесла последние слова, как небо осветилось ярким, ослемяю­щим светом, с небес на землю спустилась прекрасная женщина в пышных, белых одеждах, обняла пастуха с женой своими руками и исчезла. Обмеревwая от страха жена, заикаясь, спросила:

37

- ч . . . ЧТО же- ЭТ - ТО было? - Все - ты виновата, - упрекнул ее naCJyX. - нашла коrо корить, самого Гоаюда Бога. - Ну укорила немножко, - оправдывалась жена . - Чать, не со зла, просто пожа-

ловалась. С той ночи она понесла, а через положенное время у четы родился сынок. Назвали

они его Правдолюбом. Как и бывает в настоящих сказках, рос мальчик не по дням , а по часам. Через месяц он стал помогать матери по - хозяйству, а через полгода уже мог самостоятельно пасти стадо. Мать с отцом не могл и нарадоваться помощнику. Но чем больше мальчик взрослел, тем больше становился задумчивым. Однажды, вер­нувшись из степи со стадом , сын спросил отца:

- Скажи, папа, есть ли на земле люди, кроме нас? Отец ответил : - Нет, сынок, на этом свете мы остались совсем одни. А время идет и , замечает Правдолюб, как плодится и множится их стадо, как много

на свете разных зверей и птиц. И вновь его гложет сомнение. Спрашивает у матери: - Мама, почему на земле так много зверей, птиц и рыб, а нас, людей, лишь трое? Мать молчит, не знает, что ответить сыну. Правдолюб вырос смышленным и умным юношей и стал понимать, что родители

от него что-то скрывают. Потихоньку от них он смастерил себе заплечный мешок, кожаные башмаки, одежду из овечьих шкур и сказал:

- Не судите меня строго, дорогие мои, я стал взрослым и, понимаю, что вы н е говори�:е м н е всей правды . Если так, то я са м найду ее. Я не знаю, почему вы ничего не рассказываете мне, но я вижу, что каждая земная тварь живет парами, плодится и размножается, каждая травинка имеет себе подобную травинку, даже облака на небе -плывут стаями, и только я чувствую себя одиноким . Пойду в другие дальние края, может быть, там я найду людей.

А родители свое: Не ходи да не ходи. - Почему? - упрямо спрашивает сын . И опять молчат отец с матерью. - Скажете - уйду, и не скажете - все равно уйду, - твердо сказал Правдолюб. Что делать, отец переглянулся с матерью, горестно вздохнул и ответил: - Не хотелось нам, сынок, отпускать тебя в чужую дальнюю сторону, да видим, что

ты вырос. Садись, сынок, послушай. - Сын сел рядом с матерью и отцом. - Это верно, мы не хотели тебе говорить всей правды, да видно, человеческое сердце вещее всяких молчаний и слов.

Давным-давно, когда мы с твоей матерью были совсем юными, все людя на земле жили вместе. Жили они дружно, весело, счастливо и справедливо, пока вместе с ними жила Совесть. Она ходила по городам и деревням и устраивала над людьми свой суд: кого за доброе дело похвалит, кого за зло покарает, кого в нечестности упрекнет. Так и жили все - по- совести.

Но однажды в нашей стране захватил власть злодей Люта со своими приспешника­ми. Схватили они Совесть и спрятали в неведомую темницу. Совсем тяжело стало жить без Совести. Повсюду бесчинствовали палачи , разбойники, воры , мошенники, мздоимцы да лиходеи. А кто их судить будет, если Сове·сти нет? Совсем невмоготу стало народу: за одно правдивое слово голову отрубали , языки отрезали, уши свинцом заливали, в тюрьмы сажали, с родной земли сгоняли. А, чтобы люди совсем про Со­весть забыли , правитель Л юта издал Указ: всякого, кто осмелится хоть вспом нить про нее, казнить принародно, чтобы другим неповадно было. Когда совсем невмоготу приходилось, находились храбрецы, которые пытались найти Совесть, чтобы выпус­тить ее на свободу, но ни один из них не вернулся живым! Вот и ушли мы с матерью из своей родной страны, чтобы дожить свои дни на свободе, без злобы и предательства.

38

А где сейчас другме люди, мы не знаем - видно, не всем повезло. Когда отец закончил свой рассказ, Правдолюб низко покпонился родителям и сказал: - Спасибо, что открыли мне глаза, дорогие мои. Хотел я белый свет да людей

повидать, а теперь точно знаю, что мне делать. Да с тем попрощался и ушел из родного дома.

2. Скоро сказ сказывается, да не скоро дело делается. Долго ходил П равдолюб по

земле, но людей так и не нашел. Одежда его превратилась в лохмотья, башмаки поиз­носились, а сам он исхудал так, что стал похож на высохшую былинку.

Однажды прилег он в степи под одиноким деревом и заснул. И снится ему, что сидит на ветке ворон и вещает человеческим голосом:

- Хватит тебе, Правдолюб, по чужим краям мотаться, нагляделся , поди , натерпел­ся, пора и домой воротиться. Отец твой хворый лежит, летит к нему смерть немину­чая. Возврращайся, еще успеешь проститься с родителем. Вот тебе перышко - лету­нец, проведи им по волосам и скажи:

- Перышко - летунец, Будь мне дрругом наконец: Сотвори мое желанье -Вороново приказанье, - вмиг все сбудется .

Проснулся Правдолюб и видит, что на дереве никого нет, а рядом с ним лежит волшебное вороново перо. Встревожился юноша - может, и впрямь вернуться домой, с родителями повидаться, вдруг не придется больше свидиться. А как представил, что где-то страдает целый народ, отбросил все сом нения, спрятал перышко в мешок и отправился дальше.

Однажды забрел он в дремучий лес. Плутал, плутал Правдолюб, измотался весь и, поев ягод и плодов, лег спать. И снится ему странный сон: будто стоит рядом с ним волк и вещает человеческим голосом:

- Что ты ищешь, молодец - правды, справедливости? Их не бывает для всех, они у каждого свои. Вот у тебя правда такая: заболела твоя мать - родинушка, не дождав­шись единственного сына. Если поторопишься, то успеешь с ней проститься. Вот тебе волос - перемет с моего хвоста, стоит только накрутить его вокруг пальца и сказать:

желаешь.

- Ой ты, волос - волосок, Помоги-ка мне, дружок: Сотвори мое желанье, Волчью волю-прикаэанье - вмиг испонится , что ни по-

Проснулся Правдолюб и увидел на ветке волчий волос, а волка уж и в помине нет. Спрятал он волос в свой мешок, тяжело вздохнул и пошел дальше.

Скоро ли, нет ли, добрел Правдолюб до большой реки. А над рекой плывет густой туман - ничего не видно. Юноша искупался, сплел из ивовых прутье вершу и наловил рыбы. Поджарил ее на костре, поел и лег спать. И явилась ему во сне вещая рыба , говорит человеческим голосом: ·

- Ну и упрямый ты, Правдолюб! Вот и казни теперь себя за свое упрямство: умерли твои родители , не увидишь ты больше ни матушку, ни батюшку. Если хочешь их похо­ронить, вот тебе моя чешуйка-веселко, только потри ее да скажи:

- Ой, чешуечка-веселко, Помогм мне хоть насколько: Сотвори мое желанье,

Рыбью волю - приказанье - и твое желание исполнится. Проснуяся Правдолюб весь в слезах и, лишь успел увидеть, как по воде расходят-

39

ся большие круги , а на ладони его лежит чешуйка. Заплакал парень, залился горькими слезами:

- Простите меня, мои родные, что не был с вами в последние минуты. Я не брошу вас на растерэанье диким зверям и стервятникам! Я возвращаюсь!

Юноша хотел потереть чешуйку, чтобы возвратиться домой, и, в этот момент туман над рекой вдруг расступился, и на другом берегу он увидел огромный прекрас­ный город с высоким и золоченными башнями и стеклянными домами, которые сияли в пурпурных лучах восходящего солнца. Как завороженный, странник глядел на неви­данное им чудо, и все его существо наполнялось желанием и нетерпением: как можно скорее попасть в этот чудесный город. Но как? Слишком широка река, слишком мало осталось сил, чтобы переплыть ее, а рядом - ни моста, ни брода.

Пригорюнился Правдолюб и вдруг видит, как с того берега к нему плывет лодка. Вот лодка ткнулась в речной песок, но лодочник даже не пошевелился. Юноша обрадо­вался нежданной подмоге и поприветствовал угрюмого мужчину:

- Здравствуй, лодочник. А не перевезешь ли ты меня на ту сторону? - Молчит лодочник, словно воды в рот набрал. - Скажи, чtо это за город и что за люди в нем живут? Да ты , видать, глухой совсем. Ну да ладно, если молчишь, стало быть, согласен.

Правдолюб залез в лодку, а лодочник также, молча, перевез его на другой берег и равнодушно уставился в воду. Не отозвался даже тогда, когда пассажир поклонился и поблагодарил его за труд "Что=ж, видно, таковы эдесь обычаи," - подумал Правдолюб и отправился в город.

Прекрасный и сияющий чистотой город встретил странника равнодушно и угрюмо. Повсюду двигались, трещали и гремели диковинные машины, слепили глаза зеркаль­ные витрины магазинов, кафе, баров, ресторанов и яркие краски фасадов домов. Люди муравьями двигались по тротуарам в разные стороны, словно встревоженные ненастьем. По всей длине улиц висели длинные плакаты и транспаранты, на которых было написано:"Слава Люте - солнцу нашей цивилизации!", "Да здравствует, великий Вождь и Учитель нашего народа!", "Человеку свобода и совесть ни к чему - их заме­няет работа! Великий Люта."

Правдолюб шел по широким проспектам и тенистым скверам, но до него словно никому не было дела - все куда-то спешили мрачным немым потоком. И было видно, что каждый поток имел заранее заданное направление, котрым управляли грозные стражи с дубинками в руках. И каждый поток был похож на речную стремнину, зажа­тый в узкие и высокие берега. Одни исчезали в каких-то темных и мрачных подземе­льях, другие вливались в широкие ворота заводов и фабрик, третьи расщеплялись на рукава и пропадали в утробах пузатых автобусов, трамваев и троллейбусов, которые подъезжали к остановкам один за другим. Во всей этой четкости чувствовалась чья­то безжалостная направляющая рука. Пока Праадолюб ходил по городу, он не услы­шал из уст людей ни одного слова, совно все были немыми и безъязыкими. Он метался от одного прохожего к другому и спрашивал:

- Скажите, пожалуйста, как называется этот город? Где можно раздобыть еды, я совсем голоден? К кому мне обратиться за помощью? Вы все глухонемые что ли или не понимаете моего языка? Да скажите же что-нибудь, наконец!

Он попытался объясняться с прохожими мимикой и жестами, но от него шараха­лись, как от прокаженного. В конце концов Правдолюб не выдержал всеобщего к нему презрения, встал на площади и закричал во всю мочь:

- Да что вы за люди такие - не хотите помочь страннику! Даже звери, и те не оставляют друг друга в беде! Или совести у вас нет!

При последних словах все шарахнулись от него в разные стороны, как от готовой вот-вот взорваться бомбы , а из толпы выскочили трое дюжих молодцов в черно­зеленых одеждах, молча скрутили ему руки и поволокли в темный, затхлый двор. Его

40

не били и ни о чем ни спрашивали. И, как Правдолюб ни кричёlll и ни вырывался, ero в конце концов протащили через подворотни, металлические переходы и лестницы в rулкий темный подвал, и пинком толкнули за решетку.

3. Правдолюб пролетел вперед, обо что-то стукнулся, упал и оказался в полной тем­

ноте. Ошеломленный происшедшим, он долrо не моr двинуться и хоть что-то произне­сти . Но постепенно смысл случившегося дошел до него, он вскочил и бросился на решетку с криком:

- Эй, выпустите меня отсюда! Какое вы имеете право держать меня эдесь, как преступника? Я вольный человек! Изверги! Палачи!

Вдруг его кто-то тронул за плечо и шепотом приказал: - Тихо, парень, тихо, а то еще хуже будет! Глотку сорвешь да еще бока намокнут. Ты успокойся, садись - поговорим. Правдолюб так обрадовался живому человеческому голосу, что даже испугаться

не успел. В мерцающей темноте он разглядел высокого, бородатого мужчину в поло­сатой одежде. Привыкшие к мраку глаза разглядели еще несколько узников, которые лежали на широких дощатых нарах. Правдолюб раскрыл было рот, но бородач сделал строгое лицо и приложил палец к губам, потом легонько подтолкнул его в угол темни­цы, заставил сесть и продышал в ухо:

- Отвечай шепотом, кто ты, откуда, как попал сюда? Правдолюб рассказал о своих родителях, об их странных рассказах, о мытарствах

по пути в их страну и в свою очередь спросил: - Что у вас случилось? Кто довел вас до такого состояния? Почему все молчат? Заключенный тяжело вздохнул и начал свой рассказ: - От своих родителей ты уже знаешь. что эдесь произошло. А потом Люта совсем

залютовал, мало того, что Совесть неведомо куда запрятал, так и каждое слово кра­молой объявил. Вот и молчат теперь люди - кому охота за решетку попасть. В обихо­де остались лишь слова, необходимые на работе да на кухне. Даже книги и те все уничтожили, а взамен напечатали одну, на все случаи жизни, в которой не столько мудрости, сколько плвкатов, славословий и здравиц в честь нашего правителя. В народе ее так и зовут - лютовник.

Лишь эдесь, в тюрьме, и пошептаться можно по душам, и то тихо, чтобы охранники не услышали. Так-то вот, брат. Люта не только религию в стране отменил, но и музы­ку, живопись, литературу, театры, мол, они отвлекают народ от работы. Они, конеч­но, есть - и писатели, и актеры, и художники, и композиторы, но все они сочиняют, пишут и рисуют только для самого Люты и про самого Люту.

- А что же вы?! - возмутился Правдолюб. - Ведь народ - это силища! Узник тяжело вздохнул: - Плетью обуха не перешибешь. Тот, кто восстал против Люты, нваходится эдесь.

А скоро на одноrо будет меньше - меня скоро казнят, и срок уже намечен. - Да за что же? - А за то, что всю правду про Люту, правителя нашего, людям говорил , что он

убийца, тиран и погубитель Совести человеческой. Вот за что! - Ты знал, что тебя ждет и осмелился пойти против всесильного правителя? - с

восхищением крикнул Правдолюб. - А что нам терять? Разве это жизнь, когда человек молчуном рождается, молчу­

ном живет и молчуном умирает от каторжного труда? Жизнь без правды и слова, что день без солнца и свежего ветра.

- Да, ты прав, молодец. Скажи хоть, как зовут тебя, храбрец? - спросил Правдолюб. - А так и зовут, Хоробром, как матушка при прождении назвала. - А меня Правдолюбом.

·

4 1

- Правдолюбом, говоришь! Значит, и твои родители хлебнули горюшка от нашеrо злыдня. Ну и что делать собираешья, Правдолюб? - спросил Хоробр.

- Хочу найти и освободить из заточения Совесть! - горячо воскликнул юноша. - Тише, тише! Светлые твои слова, друг мой. Немало было храбрецов и безумцев,

вроде тебя; да никто не сумел Совесть не только освободить, но и найти. Да и ты сейчас несвободен, - с горечью добавил Хоробр.

- Но ведь должен же быть какой-то путь к ней, должны же быть справедливость и правда на этом свете?! - горячился Правдолюб.

Хоробр горько усмехнулся. - Есть-то они есть, как не быть, да только все они у нашего правителя. - И что делать? - сник Правдолюб. - Бороться. - Как? - Умирая и доказывая всем своей смертью, что есть что-то сильнее деспотизма.

Это единственный путь. Если так будут поступать все, то у Люты не останется н и опоры, н и власти.

- Но если все погибнут . . . Разве может Совесть жить без человека, а человек без Совести? - спросил Правдолюб. - Нет, я лично умирать не хочу. Я все равно не смирюсь! Слышишь, Люта, не смирюсь и не покорюсь!

Хоробр укоризненно покачал головой и промолчал. И тут же в коридорах каземата раздался вой сирен, топот ног и щелканье запоров. Охранники в черно-зеленых одеж­дах стали открывать двери и молча бить заключенных дубинками. Отовсюду раздава­лись крики, стоны, ругань и вопли о помощи. Правдолюб подошел к решетке и хотел крикнуть, что виноват во всем он, но тут на его плечо опустилась крепкая, дружеская рука. Хоробр сказал:

- Не надо, Правдолюб, ты только поrубишь себя. А мне все равно скоро умирать -Он крикнул охранникам: - Эй, не бейте безвинных, виноват только я!

Хоробр посмотрел П равдолюбу в глаза и взгляд его сказал больше, чем сnова: что надо молчать, что он его понимает и прощает; что жалеть о чем-либо уже поздно и надо держаться. О многом сказал взгляд Хоробра, о чем никогда не могли догадаться немые и жестокие палачи. Черно-зеленые тени 'З8rнали всех в камеры, закрыли скри­пучие двери и увели Хоробра.

Правдолюб сел на нары, крепко обхватил свою голову руками и застонал от раска­яния и бессилия: что же он наделал, он подвел такого храброго и честного человека! После тяжелых переживаний и раздумий юноша наконец заснул.

4. Тем временем Хоробра заковали в кандалы и привели во дворец к правителю.

Хоробр видел Люту только на портретах, с которых он првдставился народу величе­ственным, могучим богатырем с беспощадным, сверкающим взором, каждое слово которого отдается громом на небесах. А тут перед ним првдстал плешивый, низенький старичок в очках, сгорбленный и морщинистый, с гаденькой и слащавой усмешкой на обрюзгшем лице. Одна его рука постоянно тряслась, а вторая была воткнута за отво­рот красивого, богатого халата. Сначала Хоробр подумал, что правитель на чем-то сидит, но потом увидел его переминающиеся короткие ножки в узорчатых тапочках и рассмеялся - уж больно нелепым, жалким и смешным казался правитель в своем настоящем обличье и наряде. Но смех богатыря не смутил Люту, он снисходительно усмехнулся и ласково-вкрадчивым голосом сказал:

- Что, Хоробр, видно, не ожидал, что я такой маленький и невидный, а? - И засмеялся скрипучим, противным смехом, довольный тем, что проник в мысли плен­ника, стоящего между двух вооруженных охранников. - Запомни, власть удерживают

42

не силой мышц, а силой разума и воли. Оттого-то я эдесь, а ты там! - И он властно ткнул полусогнутым пальцем вниз. - Оттого-то я царь, а ты червь! Что ты еще хотел услышать от меня? Зачем я спрятал человеческую Совесть? Отвечу. А зачем она нужна: чтобы смущать душу раба , заставлять его думать, страдать, каяться , очи­

. щаться, говорить ту правду, которая на его взгляд, еди'fТвенная на земле? Для это­го? Но она лишь мешает создавать материальные блага , достаток. Совесть нужна только избранным, тем немногим, которые запускают машину власти, заставляют ее работать, а все остальное и все остальные - это винтики , гаечки, шестеренки и другие детали , необходимые для ее работы.

Разве плохо быть маленьким винтиком, если тебе дают все необходимое для су­ществования: пищу, кров, одежду, развлечения? Так для чего же тебе что-то еще, чтобы излишне думать, напрягать свои пустые мозги , каяться каждый раз в своих прегрешениях, ощущать возвышенность своего "я"? Поверь, это не нужно народу -это в самый раз только для одного, но слишком мало для всех.

- А сам ты не хочешь стать винтиком, Люта? - спросил Хоробр. - Ты знаешь, очень часто! Иной раз думаешь: отдать бы эту чертову власть, ощу-

тить легкость на своих плечах, чтобы ни о чем не думать, ни о ком не заботиться, не заглядывать в будущее, а жить 9дним днем, без забот и сомнений. Я такой же человек, как и все, но". Власть на всех не делится, она по плечу и подвластна только одному: самому умному, самому твердому и решительному, самому сильному. Давай на ми­нуту представим, что эту власть поделили на всех. И что? Опять разброд, ссоры , обиды, злость, хаос! А сейчас, кроме меня одного, все равны . Разве плохо быть рав­ным среди равных? - спросил Люта.

Хоробр прямо поглядел в глаза правителя. - А ведь ты боишься, Люта ! Нет, не меня, не народа , ты боишься Совести, ее

страшного и неотвратимого над тобой суда. Теперь-то я понял, куда ты ее запрятал". - Замолчи , глупец! - закричал в гневе Л юта. - Ты не можешь этого знать,

потому что повелитель всего, в том числе и вашей дрянной Совести - это я , Люта! На эшафот его ! ! ! - крикнул он стражникам.

Пока его стражники волокли к дверям, Хоробр кричал: - Ты, Люта, сделал всех немыми, и народ, и своих палачей , но как бы ты ни карал,

ни обрезал языки , ни затыкал рты, головы всем не отрубишь. Ты не волен заставить людей не мыслить и не сопротивляться! Твой конец все равно придет".

5. В темноте кто-то толкнул Правдолюба в плечо. Он открыл глаза и увидел склонив­

шееся над ним заросшее волосами, одноглазое лицо с глубокими, рваными шрамами. Мелькнула мысль, что его хотят ·убить, и он приготовился к отпору. Но узник просто­душной улыбкой предупредил его намерения и спросил:

- Эй, парень, ты новенький, поесть чего-нибудь не найдется? А то нам третьи сутки ничего, кроме воды, не дают.

Только сейчас при упоминании о еде, Правдолюб ощутил голод. В горле стала накапливаться обильная слюна. и он судорожно проглотил ее. Ответил:

- У меня ничего нет, сам который день голодный. - Значит, свой, - с облегчением

· вздохнул одноглазый и протянул руку. Правдолюб

крепко пожал ее и спросил: - Почему "значит"? - Иногда к нам подсаживают шпионов. Перед тем нас морят голодом, а потом

заталкивают к нам такого с целым мешком продуктов. Угостит, паразит, выведает что, а потом докладывает своему начальству. Ну, давай знакомиться. Твое имя мы уже знаем, а меня зовут Мыслин.

43

Остальные узники тоже встали и представились: - Отваж. Удал. Герой. Смелан. - Братцы! - обрадовался Правдолюб. - Я думал, что я один остался, а нас вон

сколько! Жалко, что Хоробра с нами нет. Эх, кабы вырваться отсюда . . . - И что, ......, подал голос Отваж. - Сцапают - и снова з а решетку. А т о и н а эшафот. К Правдолюбу подсел Удал. - Надо что-то придумать. Выйти отсюда - это одно, а вот на воле что делать

будем? В этой тюремной одежде ищейки нас быстро найдут и схватят. Отваж прав, если уж бежать, так с толком надо.

Правдолюб пригорюнился . Казалось, выхода и впрямь никакого нет. И тут он вспом­нил про свои вещие сны и тихо сказал:

- Послушайте, братцы , мне по дороге приснились три странных сна, правда, не знаю, получится ли что-нибудь . . .

Н е кормили уже давно, и потому узники с нетерпением ждали, когда тюрем­щики начнут разносить еду. Наконец-то загремели засовы, заскрипели проржавев­шие двери, и в динном коридоре мелькнул свет. Немые охранники открывали в решет­ках окошечки и стуком половника приглашали заключенных к трапезе. Дошла оче­редь и до наших героев, но на приглашенИе никто не отозвался. Удивленные стражи с недоумением смотрели на шестерых лежащих на полу связанных узников - не умер­ли ли, и стали открывать решетчатые двери. В это время Правдолюб потер вороново перо об свои волосы и быстро зашептал:

- Перышко - летунец, Будь мне другом наконец. Сотвори мое желанье -Вороново приказанье. И в тот же миг надзиратели оказались на месте узников, связанные по рукам и

ногам, а затворники превратились в стражей в черно-зеленых мундирах. Смелан на­щупал на своем ремне связку ключей и предложил:

- Может, отпустим остальных заключенных. - Нет, нет, рано, - остановил его Мыслин. - В арестантской одежде они только

насторожат наших врагов. Сначала надо посмотреть, что творится наверху. Они уже выходили из подземелья, когда Правдолюб, проходя мимо глухой стены,

услышал чей-то еле различимый стон. - Стойте, - прошептал он. - Тихо, тут кто-то есть. Теперь все услышали слабый призыв о помощи, который раздавался из-за стены. - Замуровали ко�то, изверги, - предгюложил Герой. --Ну-ка, навалиа., братцы! Под напором богатырских тел каменная преграда рухнула. Когда улеглась пыль,

они увидели за ней грязное существо, прикованное цепями к стене. Сил, чтобы встать, у него не хватало, друзья быстро разбили камнями оковы и вынесли полуживого узни­ка в коридор. Через некоторое время он открыл глаза и слабым голосом спросил:

- Кто вы? Правдолюб поторился успокоить: - Не бойся, мы твои друзья. А ты кто? - Я - Правдина, сестра Совести. Только сейчас друзья поняли, что перед ними девушка. Она с трудом встала на

ноги, и Правдолюб увидел, насколько она стР<>йна и прекрасна. Даже одежда узника не могла скрыть ее царственной осанки: свело-голубые глаза �а бледном лице сверкали двумя живыми изумрудами, а распущенные золотистые волосы оттеняли благород­ное, продолговатое лицо.

44

6. К полудню в городе запели заводские гудки, закрылись двери магазинов, парикма­

херских, столовых, ателье и контор, остановился транспорт. Весь народ вышел на улицы и двинулся в том направлении, куда указывали огромные красные стрелки горящих указателей - в центр, на площадь Великого Правителя. Люди шли молча и сосредоточенно, опустив глаза. Рты младенцев были завязаны красными тряпками, чтобы, не дай Бог, несмышленыш не подал голоса или, что еще хуже, не выкрикнул какое-нибудь крамольное слово. Недаром же в народе говорят: когди молчит ребенок, безмолвствует и совесть. Калек и немощных стариков, которые не могли передви­гаться сами, несли на руках, на носилках, катили в колясках. Все людские реки текли только в одну сторону: к огромной площади имени единственного, мудрого и великого. А среди этих потоков, словно щепки в бурлящей реке, крутились черно-зеленые мун­диры ищеек, которые вынюхивали, высматривали, выслушивали, выслеживали .

Посреди площади возвышался широкий эшафот и з красного гранита, наверное, для того, чтобы на нем не было заметно красной крови невинных жертв. Хоробр был прикован к высокому бетонному столбу. Рот его был крепко завязан тряпкой, чтобы смертник не смущал своими свободолюбивыми речами "свободных" граждан. Но его горящий взгляд говорил больше, чем слова : он наполнялся то ненавистью к своим мучителям, то страстным стремлением к свободе, то жалостью к окружившим его горожанам. Мускулы Хоробра были напряжены, словно он вместе с эшафотом хотел взлететь в небо, чтобы эти несчастные, одурманенные и униженные люди смогли, наконец-то, стряхнуть с себя оцепенение и страх и засм8Я'ТЪСЯ от удивления и радости.

Но люди не обращали на него никакого внимания, будто собирались казнить не человека, а букашку. Их головы были покорно склонены , рты плотно сжаты , чтобы открыться лишь единственный раз после приведения приговора в исполнение и крик­нуть вместе с палачом:"Слава великому Лютеl"

Постепенно площадь заполнилась и стихла, похожая на серое море во время шти­ля. На помост взошел первый помощник правителя, во всем зеленом - от колпака на голове до сапог, и громким, трубным голосом зачитал Указ:

- Мы, Вседержавнейший и Всемогучественнейший, Мудрейший и iзсемилостивший, Учитель и Друг народа, Солнце Галактики, и самая Светлейшая Звезда Вселенной, Правитель Великой Империи - Люта поqтановляем: сего неизвестного нарушителя покоя, мира, тишины, хулителя великолепия, достатка и равноправия нашей Великой Империи, совратителя умов, душ и детей, врага народа и государства, собаку и подон­ка казнить принародно на площади Нашего Имени. Казнь осуществить через обреза­ние его поганого языка и расчленения тела на сто частей. Приговор привести в испол­нение немедленно после оглашения нашего указа, после чего язык отдать на съедение собаке, а каждую часть тела распределить по провинциям и вывесить на позорных столбах, и держать их там, пока они не сгниют.

Когда был зачитан грозный документ, на площади стало еще тише, лишь слышны были лопотание листьев на ветру да щебетание птиц, не подчиняющихся никаким законам империи.Помощник правителя растворился среди стражников, а на эшафот взошел палач. Одет он был 10 все красное, голова накрыта балахоном с прорезями у глаз, 1 руках он держал сваркsющую в лучах соnнца нож-бритву и заостренный крючок.

- Всем поднять глазе! - приказал палач. И лишь тогда, когда убедился, что все горожане подняли от земли газа, он подошел к Хоробру, чтобы начать казнь" .

7. Когда узники вышли из подземелья, первое, что они увидели на улицах города, это

огромные афиши и плакаты с извещением о казни опасного государственного пре­ступника. Имя его не называлось. но Правдолюб догадался:

45

- Братцы, да это же Хоробра казнить собираются! Что-то надо же делать. Каждый предлаrал свое: отбить Хоробра по дороге к площади. поднять народ на

11ООС"Гс1 ив и ос:во6qцить узни<а, псщкупить палача. Но на все предпажения Г1ра&далюб отвечап: - Нет, это все не то. Вряд m1 мы своими силами сможем освободить Хоробра или

поднять людей на восстание. Не подкупить и палача, он наверняка из приближенных самого Люты. Эх, кабы знать, где находится Совесть!

И тут заговорилп Правдина: - Я не знаю, где томится моя сестра. Но сидя в замурованной камере, я много над

этим думала и поняла одно: она может быть только в одном месте - в самом Люте. - Что? Где? В Люте? - разом удивились друзья. - Но как она могла там оказаться? - Да, да, именно в Л юте, - воскликнула Правдина. - Подумайте, если бы ее

держали в темнице, это невозможно было бы скрыть. Ведь недаром же Люта в своих речах заявляет:"Ваша Совесть - это я!"

- Да, похоже на правду, - поддержал ее Смелан. - Но как нам подобраться к Люте, ведь там кругом стража, и в его дворец даже муха не залетит?

- Да, туда нам ни за что не пройти, - поддержал его Удал. - Послушайте, друзья, - остановил спор Правдолюб. - Есть одна мысль . . . О н шепотом поделился своими замыслами, и все горячо его поддержали. Правдо-

люб достал из мешка волчий волос, накрутил его на палец и сказал: - Ой, ты, волос-волосок, Помоги-ка нам, дружок: Сотвори мое желанье, Волчью волю-приказанье! И в тот же миг Правдолюб занял место палача, Мыслин, Отваж, Удал, Смелан и

Герой стали притронными стражниками, а Правдина превратилась в белую голубицу, вспорхнула и полетела ко дворцу.

В это время Люта сидел на высоком троне между двумя грозными стражниками в своем любимом парчовом халате, мотал маленькими ножками в усыпанных драгоцен­ными камнями тапочках и спрашивал своего первого помщника, переломившегося перед ним в поясе:

- Ну что, скоро казнят этого негодяя и разбойника? - Все готово, ваше величество, осталось подписать ваш Указ. Помощник склонился еще ниже, почти до самого паркета. - А тебе что, мало моего слова?! - в гневе закричал правитель, но тут же неожидан-

но остыл. - Ну ладно, давай сюда, подпишу, бумажная твоя душонка. Теперь все? Помощник взял бумагу, задом попятился квыходу, а Люта вслед ему крикнул: - И никого ко мне не впускать, пока не будет известия о казни! Пошел вон, бездельник! В большом тронном зале все стихло, лишь слышно было размеренное дыхание

стражников, которые стояли за его спиной неподвижно, держа правые руки на рукоят­ках мечей, p;J хпопанье крыльев белой rопубицы, сидевшей на ПОДО1СDНнике раасрытого окна.

Люта слез с трона, стал ходить взад-вперед по залу и говорить с самим собой: - Ну вот, видишь, люди живут и без тебя! Также едят, спят, работают, растят детей

и не страдают твоими дурацкими угрызениями. И за что ты меня постоянно упрека­ешь, не пойму? Те, в ком остались твои крохи, с легкостью, радостью, чувством своей правоты и справедливости идут на казнь. Разве это не прекрасно! Каждому свое место в жизни. Так было, так есть и так всегда будет, и не нам ломать этот порядок. Что же ты молчишь, сказать нечего? Ну ладно, пора и за государственные дела браться.

Люта забрался на трон и его короткие ножки снова задвигались. Он хлопнул в ладоши и грозно приказал:

- Эй, стража, прикажите накрыть праздничный стол по случаю казни этого разбойника! Но никто на его зов не откликнулся. Только двое из его притронной стражи встали

46

перед правителем, перекрыв дорогу к дверям, а Смелан обнажил свой сверкающий меч и, со словами-Умри, тиран!", - опустил его на голову правителя. И тотчас из его разрубленного тела поднялось белое облако и уплыло в окно. Следом за ним с подо­конника снялась .белая голубица и поднялась в небеса.

8. - Всем поднять глаза! - приказал палач. И лишь когда он убедился, что вС:е горожа­

не подняли головы, сорвал с лица Хоробра повязку, неожиданно сбросил с себя бала­хон и закричал:

- Смерть Люте - злодею! Да здравствует свобода и Совесть! Конец народному мучителю и палачу! Ура-а-а, ура-а-а!

Вслед за палачом народ вначале робко, разноголосо, а затем все смелее, громче и дружнее начал скандировать:

- До - лой Лю-ту! До-лой Лю-ту! Смерть па-ла-чам! До-лой! До-лой! На вершине столба сидела белая голубица и вместе со всеми рукоплескала кры­

льями. Люди словно заново учились говорить, повторяя прежде страшные, а теперь такие светлые и волнующие слова. Освобожденный от цепей Хоробр сначала ничего не понимал, крутил головой и глупо хлопал глазами, словно не веря своему счастью. Палач смотрел на него, а он на палача, почему-то смеющегося и веселого. Наконец он признал в нем Правдолюба, обнял его, и могучий бас Хоробра вплелся в общий ликую­щий хор.

Черно-зеленые мундиры заволновались, забегали, завизжали безъязыкими ртами, они старались вырваться из плотного людского кольца. Но оно сжималось все теснее вокруг них, не давая им уйти . Пятеро стражников поднялись на помост, сбросили с себя свою амуницию и сплелись в один клубок с Хоробром и Правдолюбом.

- Братцы, да как же вы . . . Да откуда ж вы . . . - сквозь счастливые слезы спрашивал Хоробр своих друзей.

А возбужденная толпа уже срывала с приспешников правителя мундиры, била их, растекалась по улицам, сметая на своем пути все преграды. И вдруг в это мгновение раздался сильный и нежный, серебристый голос:

- Здравствуйте, люди, здравствуйте, свободные граждане! Площадь ахнула, замерла, затихла, и все увидели прекрасную женщину в бело­

снежном одеянии, возвышающуюся над толпой, которая не шла, а медленно плыла сквозь людское море. Она была до того бледна, что ее белые одежды казались черной землей, до того немощна и невесома, что мельчайшее колебание воздуха срывало ее с места. Она подошла к возвышению, осенила белыми крылами семерых друзей -храбрецов и сказала:

- Спасибо, великие граждане, за мое изволение из темницы зла, насилия, невеже­ства и лжи. Спасибо за то, что вы подняли свои голоса и души в мою защиту.

Затем она повернулась к народу: - Спасибо и вам, граждане, за ваше мужество и терпение. Я, ваша Совесть, снова

вернулась к вам! Я всегда верила, что нужна и необходима вам. И тут все - и друзья, и весь народ, и даже палачи и приспешники бывшего прави­

теля Люты - встали на колени и склонили перед ней головы. А Совесть по-материн­ски смотрела на них и говорила:

- Встаньте, люди, я простила вас. Один человек может быть рабом, но народ -никогда, один человек может быть судьей, но судией - никогда, человек может быть очень сильным, но всесилен только народ. Люта один хотел быть всемогущим, он хотел поработить вас, стать единственным вашим судьей и палачом. Но появились люди, которые оказались мудрее, силнее и свободнее его. Люта и его приспешники приносили этому миру только зло, и потому сегодня мой суд над ними. Где они?

47

Толпа изторгла из своего чрева кучку дрожащих людей. Совесть подняла руки и воскликнула:

- Пусть их покарает не земной, а Высший суд! И в то же мгновение сверкнула ослепительная молния, и на том месте, где находи­

лись приспешники и палач бывшего диктатора, образовались маленькие кучки пепла, которые подхватил поднявшийся ветер и развеял по земле.

С вершины высокого столба над эшафотом упала белая голубица, которая принес­ла весть о кончине Люты , ударилась оземь и превратилась в прекрасную девушку. Она rюдошла к Правдолюбу и встала рядом с ним. Юноша взглянул в прекрасные глаза Правдины и с этой минуты понял, что они не смогут жить друг без друга.

А женщина в белом незаметно растворилась среди людей. Говорят, что она до сих пор невидимо ходит среди нас и устраивает над нами свой суд: кого за доброе дело похвалит, кого за зло покарает, кого в нечестности упрекнет.

Тут бы и сказу конец, да только у сказов конца не бывает.

9. После смерти Люты наши друзья стали жить-поживать и государством управлять:

по-справедливости, по-доброму, мирно да мудро. Они издали новые справедливые . и гуманные законы, которые сделали людей свободными и счастливыми. правдолюб и Правдина поженились, семь дней и семь ночей веселился на их свадьбе весь народ. Были здесь и их друзья: Хоробр, Отваж, Удал, Смелан и Герой .. Художники рисовали портреты героев, поэты посвящали им свои стихи , а композиторы и музыканты -свои песни.

Жить бы да радоваться Правдолюбу. Но чем больше проходило времени, тем чаще он вспоминал свою степную родину и покинутых родителей. И сердце его сжимала такая тоска, что белый свет становился не мил.

Однажды он вышел из города и пришел к речке. У берега на волнах качалас;:ь лодка, а в ней сидел тот самый лодочник, который когда-то перевозил Правдолюба в город, и что-то напевал себе под нос.

- Здравствуй, лодочник, - поприветствовал его Правдолюб. - Здравствуй, добрый юноша. Отчего такой грустный? - спросил лодочник. Поведал ему юноша про свою тоску-печаль. Лодочник вздохнул и предnожил юноше: - Садись-ка, парень, прокатимся, авось, развеется , утонет твоя тоска-печаль в

глубоком омуте. Вывел лодочник лодку на самую середину реки, и тут у борта плеснулась большая

рыба. И вспомнил Правдолюб о чешуйке, которую оставила ему вещая рыба. Достал он ее из кармана, потер об ладонь и прокричал:

- Ой, чешуечка-веселко, Помоги мне хоть несколько. Сотвори мое желанье, Рыбью волю-приказаньеl И в тот же миг покачнулась лодочка, и появились в ней мать и отец Правдолюба,

живые и невредимые, радостные и счастливые. Привел он их к своей любимой жене, и зажили они все вместе дружно и счастливо

И вам того же!

48

. l ю. 1ш1 . 1 а , \ PT E i\ I O B. \

«Песня родная все реже звучит • • • >> • • •

Я там жила, где пыльные рассветы И поздние, неяркие закаты. Где восемь месяцев в году бывает лето И тело - на кресте жары распято.

Там, где барханов круглые папахи, На путников взирают величаво. Там старики не ожидают в страхе Измены тех,кому они- начало.

Там все еще сосед соседа знает И без особых дат приходят в гости люди. Там ненависть врагов друг к другу тает, Разрушенная вечным словом мудрым.

".А русских там все меньше уважают, Знать слабостью своей мы виноваты, Что нас лишь по одежке провожают, Забыв про дружбу и про то ,что свято.

Тебя любя, далекая Россия, Я о твоем благословении мечтаю, Так отчего-же покидают силы, -От мысли, что тебя, Туркимения моя, Все покидаю.

• • •

Прости меня, Господь! Нет, это не гордыня. Я не смогу любить, Без родника души. Сердце - не кровь и плоть­Сожженная пусть1ня, Где не взрастить любви Ни одного ростка.

49

Помилуй, Божья мать ! От новых увлечений . Виску не перенесть -Движения души, Нашедшей новый храм, После таких крушений. Помилуй ,Божья мать, Прости мя и спаси !

Вот так твой Сын страдал. Предательство без мщенья, Смиренно восприняв, Он душу сохранил. Из века в век Надежду возвращенья Вселял его предавшим, Тем, кого, по прежнему, любил.

Прости меня, Господь ! Нет, это не гордыня. И разве не тобой сей путь определен. Что в ливнях жизни-дождь, Пусть нестерпимо-синий, Тогда как смерть - удел Любой любви земной?

Остывшую звезду -Напрасное занятье Вновь к жизни пробуждать­В итоге: лед и прах. Как мертвую луну Из черного заклятья Напрасно возвращать В мир света и стиха.

Повер�п-ь в перст судьбы? Неужто вновь расцветит

Живительным тепnом Колючие кусты? На низкий мой поклон -Жизнь дро111ет и ответит Но пепnом - серебром Вновь выстелив мосты!

Прости меня , Господь! Будь счастлив, мой Любимый!

• • •

И вот я снова к той же теме Твоею болею терзаюсь, смуrnый гений. Коль строго вопрошаешь ты с порrрета: - Ну что, пришли к чему? Где русские поэты? Так я тебе в ответ: - А как же так случилось, Таланта Твоего в ТВОИХ потомках не открылось? Ждала Отчизна затаясь,что СЛОВО В НИХ оживет.как .в сказках, снова,снова . . .

- Гм, потомки чернеца и красоты небесной?! Уж да .. Казалось бы,какая песня ! В ней сердца-ж было одного горенье, Другое, только мучали сомненья.

Амур сыграл ,знаrь,просто злую щутку, Гвоздями стрел пробив,как дробью, утку Не сердце-брошь алмазную, прекрасной

А сердцем занедужил только я, То-ли дурак, то-ль гений . . .

девы,

Лишь два кольца , обрядовая чаша . . . Ах, если-б две души они соединили наши . . . Увы,сей брак на небесах не совершался, Ужель Создатель спал, то-ль демон потешался?

И вот итог .. . Совместные творенья Не рождены были для яростных горений

50

В стихах и прозе И зевала Муза на их диванах. В театральной позе.

- Д а-а-а ,жаль,поэт,никто из них тоскою По Родине не заболел такою, Что сердце вон-если не сложишь

строчки! Но нет звездоворота.Есть только Ты! И - Точка .

• • •

Но мы не слышим стон Земли, Ведь мы и к стону матери глухи . . . И вот Земля взывает к Богу: - Создатель,помоги и укажи к спасению

дорогу.

Создатель.дай дышать И исцели глубокие мне раны! А пnемя злобное - исчадье ада - люди, Пускай беспомощны и немы будут.

Пусть войны и болезни приведут Их к грани тлена и страданий. Меня их пустословья не спасут .. И все-ж ,тебя спасти они лишь могут

сами.

Ответил Бог,- и, помолчав, добавил: - Давно я Сына их спасти отправил, Вторично отправлять страшусь, Боюсь,теперь я на возмездие решусь.

Ну, а · поскольку рождены вы друг для друга? -

Падет в небытие,предавший друга (Я не хочу тебя страшить ), Не научившегося мудро жить.

И, если разум 8е родит добро, По прежнему всем миром будет править

Зло, Тогда, чтоб возродить Любовь, Тебя создать придется вновь.

- А Люди?! - Люди? Они, презревшие своих детей,

Предавшие в угоду злобе и страстей ТЕБЯ,

На миллионы лет, -Им не увидеть Божий свет!

Умолкла в горестном раздумии Земля. Поникли древа и притихли воды". - Прости, Создатель, их , как их прощаю я. Дай лишь прозренья, чтобы.себя они

спасли от нового потопа.

ВСЕМ, НЕ ЗАСЛУЖИВШИМ ПУЛЮ.

Остановись ! Как в той игре-замри! Но" .вышел из лифта, в руке портфель. Господь,пока он не в машине, ее взорви ! - Проблемы, друг. - Влад, у кого их нет?-

Родные улицы, в последний раз, Что видела сегодня' мать во сне? Сквозь иней очков Листьевский взгляд, Взг.ляд, на память больной стране.

А в клетке подъезда наемники ждут, Темноту дум пряча в шарф махеровый, Условия жесткие петлей шею трут. Не трусят-привычно. Нервы сдают впервые.

И взг.ляд последний - через плечо. - Прости, пойми, не я - приказ". В тебя я также, как все, влюблен, Но власть и деньги сильнее нас !

Россия! Россия! Уходят сыны! Приходят наместники : Друг или Брут? Песня родная все реже звучит, Все чащу заморская режет слух.

Границы поруганы в « свободные зоны».

Народы твои еще не то видели ! Он был политиком или влюбленным В рожденное им живое телевидение?

Мудреная дума сидит, мудрит. В свою незримую игру играет. А мертвый закон-мертвеца родит. Да кто их на Руси, мертвецов считает?

Нам нужно бояться-настигнет час, Погибших солдат, журналистов - ли - лица Чредою бесчисленной плюнут в нас: Молчаливым сог.ласием их погубивших.

Их провожает океан тоски, Миллионы осиротевших - реки слез". - Тальков, наше время придет! Приходи! В страну не нищих, ни дураков Звезд.!

ПИСЬМО-ОТЧАЯНЬЕ - Моя вцна,в том что увидел Вас. Ладонью кверху подали мне руку Вниманье узких синих глаз -На всю оставшуюся жизнь мне подарило

муку.

Сухая,крепкая,с мозолями ладонь. Как, почс;му, ведь Вы работник фразы -И Ваше жизненное кредо- «звень», А тут как выстрел в сердце, как наркотик

в разум!

Пройдя в стерильную квартиры чистоту, Следил, как у стола Вы хлопотали. И женскую впервые маяту Я пожалел. Ах, если бы Вы знали" .

«Конторских крыс» я презирал всю жизнь.

Никчемной представлялась их работа: В безделья, сплетнях, чаепитьях, лжи". И вот, сегодня: Проходи же, что ты?!

Звон в голове пытаясь превозмочь, Уже давно я проклял ту минуту, Когда увидев Вас, не повернул я прочь, Доверился улыбке белозубой.

5 1

Я понимаю,Вы не дm1 меНJ1. Вы делаете просто одолженье-И чай, и стол".Дерьмо, условник, дрянь, -Какое, к черту, - уваженье?

Опить же сразу Вы мен.11 на - «ТЫ», Зачем же так, .11 просто за советом" . Но с о своих позиций высоты Я думал, Вы презрели это.

Но .11 ошибся (на свою беду), Вы просто и спокойно обьиснили, И вот уже к порогу .11 иду, С сознанием, что жизнь сейчас отнили,

А не тоr;ца,не восемь лет назад, Ведь я тоrда еще бы мог Вас встретить, Вам мог бы о любви своей сказать И Вы могли бы тем-же мне ответить!

И мать мне говорит - Остынь, Сергей, Она совсем не из твоей когорты. Все понимаю, мать, но тем больней Вдруг ощутить себ.11 за жизни бортом.

Поюrrь., что - в 35 - впервые ты влюблен, Хотеть зарыться в сноп волос кудрявых? и целовать с МОЗОЛJIМИ лодонь, И полностью иметь на это право?

Зачем пишу, и сам .11 не пойму. Окончен отпуск. Завтра мне в дорогу. И Вас красивую, хорошую". одну". Я. нс увижу больше, слава Богу!

С11Dрей назад, в проклятья и жару, Оппь к таким, как .11 . На нары, Чтоб Вас, непостижимую звезду, Мне выжечь из души презрением

Пожара.

РУСЬ Прохудились небеса, Перепутались дороги, Русь, забей,забей тревогу: . Демогогов словеса Довели до тех порогов,

. Где пустынная душа Теребит за шкирку Бога, Человечество смеша.

Здесь в тоске свllТЫе лики -Тяготит их те дары, Бесородные калики, Что им в дар преподнесли. Плачут строгие иконы. В прах повержены каноны. И горит, скорб.11, свеча В пальцах - цвета кумача -

Мира сильных. А оне -Требуют с небес прощенья За убийства, совращенЬ.11, Ожидая не участьи, Принуждаи к соучастью! Тижхн ликам златы латы: - А ведь были Вы крылаты! Что ж теперь ? Толысо rорбlП'Ы".

Русь пирует. Ее дети Гибнут в пресс - бесовских сетах В злых неправедных боях, В городах, горах, морях". Нерожденнос-ж потомство -Иже не увидит солнца. Отче св11ТЫй, помоги! Путеносцев освити l

• • •

Пытливый взrлид.Руu ко рту: - Простите, преСса.Ваше мненьс -Горит ли анrелы в аду? А люди, Божье ли творенЬ.11?

И долго-ль выдержит ЗеМЛJ1 Предательство сынов вскормленных?

52

Не давит шею ли петля Забот избранников народных? Как ВЬIПIJIДИТ вчерашний день? А завтрашний? Темно и сыро. Ни Меня, ни Талькова тень Не угнетают в вашем мире?

Вам виден свет издалека? Уже не виден. В чем-же дело? Зажжется он опять, когда Прозреет наше поколенье?!

И вечный бой ТВ-программ, Кореспонденты так правдивы . . . - Прошу простить бестахтность нам, -Так кто-же из народа тянет жилы?

Ведь был Народ? Или не был? А просто числился народом? Так просто спал и ел, и пил -Медведь, в пределах огорода?!

Вопрос-ответ. Оrвет-вопрос". Сколько вопросов - столько мнений.

И только малых и богов Не мучат ночью сновиденья .

• • •

Я тоже научилась мудро жить, Смотреть на небо и молиться Богу, А нежность твою тихую забыть -Мне время помогает понемногу.

Тебя уж нет. Но надо мной парит Твоя душа-всевидящее око, Мешая сбыться заклинаниям твоим: Будь счастлива и будь неодинока.

Ты зримо не предстанешь никогда. Привыкнуть к этому теперь необходимо. Лишь отлетевший лист шепнет прощания

слова: - Любил как Бога. Будь также и другим любима.

53

Пронзает боль: прошло, уж все прошло, Ушло в небытие то состоянье духа. Когда в разлуке изъедает червь нутро, А черный зреть закат, тебя унесший, -Мука !

Уже давно в душе такой покой И, слава Богу, не волнует тема Любви, борьбы, тоски. Как крест святой,

В той праведности не смутит и демон.

Так чтоже ты покой ,не радуешь меня? Что, так пугает жизни этой серость? Не ты ли мучаешь с небес: - Люби, живи-живя, Судьба воздаст тебе за эту смелость!

К.. �:ГО-ГАm· КD Нt<е'·к·

«МУ3А == zoo

Как всегда - опасные своим свободным красноречием и свободомыслием для властей предержащих - вот и писатели нашего города на полтора года были лишены печатного выхода со Словом к своим читателям. Чему ж удивляться на нашего градоначальника, если САМ "всенародно любимый" президент - неизвестно кого - за пять лет НИ РАЗУ нв встретился с российскими писателями! В государстве, кото­рое стояло всегда и СТОИТ сегодня во главе мирового литературного процесса, где писатели всегда были сокровенным идеалом народа ГРАМОТНОГО, - сегодня Влвсть оквзалась настолько нвввжественной, что президент всех •россиян• лобызается и лицемерит первд ворами-олигархами, ассенизаторами, венерологами, убийцами в погонах и без, · махровы"'и человеконенавистниками, семитами-талмудистами, де­билами из специнтернатов, - но только не с писателями . . .

Уж.. что выросло, то выросло . . . Правда, и это тоже во власти ущербно. В 2003 году всвжв неимоверными, противовластными усилиями был проведен

очврfiдной литвргтурный конкурс среди молодежи города "Муза - 2003".Итоги его -изложены ниже. Мы хотели бы надеяться, что в 2004-м "Муза• еще раз осенит нас . . . Но - это толы<0 нвдежiJа, которую могут умертвить росчерком пера бюрократа . . .

Горькие слова правды о том, квк уничтожают в Димитровграде самую одарен­ную молодежь - (не дрессированных в точных науках, нв наркош. не мускулистых с головой спортсменов, не отрепетированных по нотам музыкантов) - одаренных ДУМАТЬ, слагать СЛОВА - мы произносим в этом номере.

И, - Дай Бог - в следующем, мы сможем опубликовать, наконец в "Черемшане", ВСЕХ наших молодых и очень талантливых •муэят• - за ДВА года сразу!

Давайте верить, что мы ПОБЕдИМ и не только в "Музе"!

Резюме от жюри конкурса Уже четвёртый раз комитет молодёжи в Димитровграде проводит литера­

турно-поэтический конкурс, ставящий целью не только выявление юных да� ваний, но и рассматривает конкурс как форму досуга и творческого общения

54

учащихся и работающей молодёжи. Любые конкурсы допжны являться своеОО. разной общественной поддержкой молодых талантов и содействовать попу­ляризации творчества в средствах массовой информации.

К сожалению, приходится отмечать и резкое снижение количества участни­ков конкурса, и снижение качественного уровня их литературных работ, и «хро­ническое» неучастие в конкурсах большинства школ и учебных заведений горо­да. Если , в предыдущих конкурсах принимали участие от двухсот до двухсот пятидесяти человек, то в 2003 году это количество уменьшилось больше чем наполовину.

В чём же дело? На наш взгляд, ослаблена, и прежде всего в школах, работа по развитию литературного творчества учащихся. Во-вторых, юные литерато­ры лишены возможности публикации своих произведений на страницах го­родских газет, а прочие издания местной прессы заняты в основном смакова­нием уголовной хроники, рекламы и всевозможных скандалов. В-третьих, мо­лодые прозаики и поэты утратили солидную печатную площадку, какой являл­ся для них журнал «Черемшан· и где им оказывалась квалифицированная литературная поддержка. Журнал же из-за отсутствия средств не выходит ре­гулярно уже второй год.

На снижении уровня участников конкурса, думается, сказалась и сложившаяся практика оценки результатов победителей конкурса, когда выпускнику лицея или колледжа, занявшему призовое место, как на новогодней ёлке в детсаду, вручается игрушка и прочая плюшевая безделушка. Это более чем несерьёз­но. Нужно всё-таки изыскать какие-то другие формы морального и материаль­ного поощрения.

К положительным моментам конкурса следует отнести прежде всего наи­серьёзнейшее отношение комектива средней школы № 2, который предста­вил почти четыре десятка творческих работ учащихся. Все работы отпечатаны на компьютере, любовно оформлены и даже проиллюстрированы. Во всём этом чувствуется скрупулёзная работа преподавателей языка и литературы на ниве российской словесности, их стремление развить и поддержать творчес­кие способности своих питомцев, не говоря уже о том, что всё это характеризует лицо и душу учителей-наставников, их любовь к детям и к своему предмету преподавания .

Так же серьёзно из года в год относится к проведению литературного кон­курса и комектив преподавателей городской гимназии. Неслучайно, работы их гимназистов отличаются и качеством и количеством, и числом победителей литературного конкурса.

Отрадно отметить, что в Год семьи , объявленный решением ООН, на лите­ратурно-поэтический конкурс представлено множество работ о родителях, бабушках, ветеранах войны и труда, а также о природе родного края и истории города.

Приятно и то, что четвертый год подряд держат творческий уровень и стано­вятся победителями конкурса Светлана Летуновская, Алена Абрамова, Геор­гий Савинов и Артём Горшенин. И грустно то, что не приняли участие в конкурсе студентьr вузов и техникумов, учащиеся профтехучилищ и рабочая молодёжь предприятий города.

55

Два третьих

места

Два третьих

места

Итоги конкурса «Муза - 2003» 1 -я группа уч-ся 2-5 кл.

ПРОЗА: 1 . Евграфова Оля - уч-ца 2 кл. школы № 2 2. Сысуева Катя - уч-ца 5 кл. школы N11 2 {3. Казменко Алина - уч-ца 5 кл. гор. гимназии 4. Абибок Женя - уч-ца 5 кл. гор. гимназии

ПОЭЗИЯ: 1 . Дубровский Сережа - уч-к 5 кл. школы № 2

2-я группа уч-ся 6-8 кл. ПРОЗА: 1 . Матросов Лева - уч-к 6 кл. гор. гимназии 2. Кирина Лена - уч-ца 8 кл. школы № 2

r 3. Карамасева Рита - уч-ц.а 8 кл школы № 9 \ 4. Абрамова Алена - уч-ца 6 кл гор. гимназии

ПОЭЗИЯ: 1 . Клубникина Саша - уч-ца 7 кл. школы № 2 2. Горшенин Артем - уч-к 8 кл. школы № 1 6 3 . Каминская Тася - уч-ца 7 кл . гор. гимназии

3-я группа уч-ся 9-1 1 кл. ПРОЗА: 1 . Савинов Георгий - уч-к 9 кл. гор. гимназии 2. Волкова Бэлла - уч-ца 9 кл. многопроф. лицея {3. Перикова Ольга - уч-ца 9 кл. школы № 2 4. Мальгина Ольга - уч-ца 1 0 кл. школы № 9

ПОЭЗИЯ : 1 . Летуновская Света - уч-ца 1 1 кл. гор. гимназии 2. Родионова Лена - уч-ца 1 О кл. гор. гимназии 3. Воробьева Лена - уч-ца 1 О кл. многопроф. лицея

ОСОБЫЕ ПРЕМИИ: На 1'емы « Моя семья» и «Мой город»

1 . Кузнецова Саша - уч-ца 1 О кл. гор. гимназии 2. Пекарская Света - уч-ца 10 кл. школы № 1 0 {3. Бычкова Мария - уч-ца 1 1 кл. гор. гимназии 4. Никитина Оксана - уч-ца 1 0 кл. школы № 9

4-я группа (0-30 лет) 1 . Григорьева Надежда - учительница школы № 23

56

Отметить коллективы школ за активную подготовку учащихся для участия в литературно-поэтическом конкурсе « Муза - 2003» : 1 . Школы N R 2 2. Городской гимназии

57

От имени жюри -Председатель жюри конкурса Е. Ларин, член Союза писателей России.

Этот n p со сnеэа

59 лет ислолнилось ныне нашей с вами Победе. До знаменательной Даты -

60-летия - уже менее года. Все-ли успввм мы сделать

за оставшиеся дни, чтобы ни один ветеран-фронтовик

следующее 9 мая не встре­тил именно со слезами

нв глазах. От горя. От обиды. За нас, за нашу беспамятли­

вость ?

Вы думаете в городском совете ветеранов ВОВ помнят о том, что в этом году исполняется 60 лет знаменитой Свирской операции, где Героями стали наши земляки и в честь них названа самая грязная сегодня улица города?

Или о том, что ровно 60 лет назад в немецком концлагере была убита воен­врач Мария Мусорова, чей бюст, созданный местным скульптором В. Казако­вым, отмечает сегодня свое 45-летие, но стоит в центре города, заросший грязью и патиной?

Не помнят, Заняты другим. распределяют среди руководства дармовые автомобили, делят новоштампованные погремушки, бахвалятся прошлым ге­ройством . . .

И это-не голословные факты. Как в анекдоте п ро Ленина, тащившего брев­но на первом субботнике, - чем дальше мы от революции или Победы, - 'тем больше цеплятся за такое историческое "бревно" бессовестного народу. Почти не осталось в живых настоящих фронтовиков, тех кто встал на пути фашистов в 1 94 1 -43 г.г. А вот т.н. призывники последних, победных годов войны, служив­шие при штабах, во вторых и третьих эшелонах, на запасных артпозициях, в обозах, сохранились. И пытаются тянуть "мундир победителей-окопников" на себя.

Понимаю, что и час, проведенный на войне - может стоить годов жизни. И - все равно - "парадно-хлебные" войска - никогда не сравняются по мужеству с пехотой на острие атаки.

Почему-то все больше на грудях ветеранов наград, выпущенных далеко после Победы. Участников штурма Берлина или Парада Победы стало чуть ли не больше, чем было самих этих войск. И, - несмотря на шестидесятилетние потери . . .

Н о все это - мишура, не имеющая ни малейшего отношения к настоящим фронтовикам. Страшнее и горче всего - Забвение! И о своем долге перед

58

фронтовым братством забывают чаще всего те, кто из "парадно-хлебных" час­тей шагнули в руководство Совета ветеранов, к "кормушке" при новой власти. Представляя к "награждению" автомобилем особо отличившихся, ни предсе­датель ни его "адьютанты" себя не обидели . Писательская организация обра­щалась и в руководство города, и к Герою России генерал-rебернатору, указы­вая на то, что среди десятков тысяч ветеранов войн в нашей области остался в живых только ОДИН член Союза писателей СССР и России, член Союза жур­налистов СССР и России, Почетный гражданин Димитровграда, автор десят­ков томов книг, в т.ч. единственной в стране, уникальной поэтическо-докумен­тальной, иллюстрированной из фронтовых фотоархивов Солдатской книжки победителей "Вечный поклон" - Е.С. Ларин. Он, как никто - среди тысяч инже­неров, токарей, животноводов, строителей, наверное, заслужил подобного ува­жения. Но - Ларин - окопник. Снайпер - за линией передовой, "пушечное мясо" первого поражения . . . Он не "брат и товарищ" всем этим участникам Парада Победы и верховодам в Совете ве-теранов. А жаль . . .

И - уж совсем убийственный (для род­ственников ветерана, а не руководства СВОВ) факт. Недавно скончался , видимо последний в городе, фронтовой герой, сра­жавшийся с врагом не только на передовой, но и в диверсионных отрядах за линией фронта и - награжденный редкой для на- ><. ших мест медалью "Партизан Отечествен­ной войны" второй степени Николай Федо­рович Аношкин, которого не пришел прово­дить в последний путь по-братски - ни ОДИН руководитель СВОВа. Видимо, занятые хло­потами по обихаживанию "наградных авто", они через прессу или лично - даже не вы­разили соболезнование вдове и детя м фронтовика!

Нв журись, Маша, недолго вщв тврпвть тв6в звбввнив и стыд. Будет праздник и на нвшвй улице!

Забвени ю не подлежит Отец Николая Аношкина был из крепких хозяев-крестьян

в селе Старая Куликовка Мелекесского района. За что и по­пал под раскулачивание и на долгие годы был сослан в Си­бирь. Семья "кулака" - жена и семеро детей долго бедство­вали, мыкались в селе по чужим углам. Николая поначалу даже в школу не принимали. Однако, восьмилетку закончил в числе лучших и подался учиться в Самарский электромеха­нический техникум. Был после его окончания распределен в Башкирию.

59

Откуда, Федоровским военкоматом, призван в ряды РККА, чему и "кулацкое" происхождение не помешало . . .

Год отслужил в 570-м стрелковом полку в Новосибирске, а к июню 1 94 1 -го его уже десантная часть была переброшена под Конотоп. С боями отступал до Киева, до последнего стоял в обороне города, пока все его защитники волей Верховного главнокомандующего И. Сталина не были брошены в окружении на мен или лютую смерть. Немногим тогда, из четырех советских армий, уда­лось прорваться к своим. Уже за Сумами был пленен Аношкин и оmравлен в прифронтовой сборный пункт военнопленных в селе Хрестителево . . .

Вырваться из немецкого плена почти никому из защитников Киева не уда­лось. Но, эдесь вторично Николаю повезло. Выкупили у немцев, под видом родственника, сердобольные хохлушки. И - переправили в леса, где собирал партизанский отряд из окруженцев Герой Советского Союза лейтенант По­кровский. Его отряд, где бойцом стал Аношкин, носивший имя маршала Воро­шилова, терзал немецкие тылы по мере возможности. Пока однажды не влил­ся в специально сформированный Центром чекитский диверсионный отряд "Запорожец· . . .

Во всей этой истории меня удивляет то, что среди наград покойного ныне Николая Федоровича - нет наиболее чтимой среди настоящих фронтовиков медали "За оборону Киева·, самой редкой сегодня у ветеранов. Ладно, - сам наград и славы не искал. Но, ведь дружил с одним из руководителей СВОВа А. Н . Жуковым! И тот несколько лет назад писал об Аношкине подробную зари­совку в горгазете. Анатолий Николаевич дока в этих вопросах - и что же -нельзя было запрос сделать в Москву, чтобы награда наконец нашла собрата по оружию?

Не снимке: аэродром 1700 Тулоi1, отН)'дв omnpнiurucl. е mып ереге дснJераlнmы от,,М. •Шторм». Cp«Ju них - и нвw земляк Николай «Анохин» . . .

60

Далее в документах Аношкина появляется интересная запись: "С 1 943-по 1 944г.г - служба в органах госбезопасности. В/ч № 404334, радист-телегра­фист . . ." А обстоятельства сложились так, что в январе 1 943г. самых подготов­ленных бойцов из чекистского отряда "Запорожец" перебросили на Большую землю, где под Тулой из них сформировали новый диверсионно-чекистский отряд "Шторм" и стали готовить к заброске в Брянские леса, с прицелом на Белоруссию.

О том периоде и о своем боевом товарище Аношкине - а тогда воевавшем под партизанским псевдонимом "Анохин" - пишет в своих воспоминаниях в книге "Ты помнишь, товарищ? . . " командир "Шторма" П . Кочешков. Немало ду­шевных и уважительных строк посвятил командир своему другу. Это и беспри­мерные марши по сотне километров по лесам и топям. Это бои с немецкими гарнизонами, минирование складов, подрывы железных дорог.

Вся эта беспримерная и сверхопасная работа диверсантов описанию не поддается. За нее красноречиво говорят такие факты, что Н. Аношкин за этот период был награжден орденом "Красной Звезды" и . . . орденом "Знак Почета" - самой редкой наградой для воинов в период ВОВ! Правда, на руки эти награ­ды чекистам-партизанам не выдавали. Они в сейфах штабов ждали возвраще­ния хозяев из-за линии фронта.

Об одном таком эпизоде сообщает Кочешков: "Я, как бывший командир партизанского отряда "Шторм", действовавшего в 1 943 году в районе Белорус­сии и Украины, подтверждаю, что боец Аношкин . . . при выполнении боевого задания по подрыву железной дороги и воинского эшелона противника, на перегоне между станциями Костюковичи - Белинковичи, был тяжело кантужен в августе 1 943 года и частично лишен слуха . . .". Лечился Николай Федорович там же - в лесном партизанском лазарете . . .

. Войну чекист-партизан заканчивал уже в звании сержанта в рядах действу­ющей армии, освобождая Пруссию. До октября 1 945 года военнослужащий 793-го батальона аэродромного обслуживания 60-го района авиабазирова­ния 4-ой авиационной армии только и мечтал о демобилизации, о дороге до­мой. Но однажды "брякнул", не подумав, в казарме среди солдатского спора, что "у немцев-то дороги отличные, не сранить с нашей грунтовкой", - и по статье 1 65-й был осужден воентрибуналом Московского военного округа к 4 годам лишения свободы! Давайте не забывать, что всей авиацией в Московском во­енном округе тогда командовал молоденький генерал Василий Сталин . . .

Итак,- четыре года - не срок, а для фронтовика-диверсанта и лагерь в Вель­ске Архангельской области - не дыба, выжить можно . . . Но - времена были уж очень зловредные! Мало того, что нашлись стукачи, насексотившие на чекиста, уже позднее, не военные власти, а ментовские крючкотворы, выяснили: Анош­кин - сын "кулака", да и в комсомол его не приняли, да и в плену побывал " . И 4 года "этакому• - не срок!

28 октября 1 948 года - ровно за год до освобождения - специальным ла­герным судом "ИТЛ-Я" МВД СССР он «за хищения государственного и обще­ственного имущества» был приговорен к 1 5 годам лишения свободы и 3 годам поражения в правах! Сегодня это звучит смешно, - что может похитить в лагере зек? Кусок мыла, хлеба, топор с лесоповала? Но в те времена сталинские, -

6 1

приговор, глупее которого быть не может, - был в порядке вещей. Слава Боrу, в марте 1 953-го сталинская эпоха кончилась и, отсидев за "вред­

ное происхождение и контрреволюционную пропаганду • почти 8 лет, Аношкин амнистирован, а освобожден по постановлению Президиума Верховного со­вета СССР лишь в октбре 1 954-гоl Правда, со снятием поражения в правах . . .

Реабилитация героя войны и есть самое твердое доказательство его неви­новности и абсурда тоталитарной системы, куда нас опять упорно двигают се­годня. А вот ордена да медали воину возратили уже только в 1 966 году" .

Пришел солдат домой в свою родную Куликовку - а там, поди, было чуть слаще, - жизнь почти такая, как в Вельсклаге.

Познакомился с куликовской красавицей Анной, сыграли свадьбу - да пода­лись искать молодые семейное счастье в Мелекесс. Так и прожили эдесь без малого 50 лет вместе. 22 года Николай Федорович проработал мукосеем на 2-м хлебозаводе. Потом был в охране на КСК - и так -до пенсии. В начале 70-х вернули чекисту и партизану его заслуженные почести и славу, уважение зем­ляков, зависть юного поколения к его героической биографии. Все бы ничего -росли сыновья Костя и Володя, потом внук и внучки, за ними - две правнучки, но, никак чекистам "того" закала не давала спокоя слава их коллеги - настоя­щего диверсанта, его зековская биография .

Известный мелекесский "либерал-чекист", очень уважаемый тогда городс­ким Советом ветеранов начальник городского отдела КГБ (в начале 90-х эмиг­рировавший через Израиль в США, "местный Калугин") Храмов задергал вызо­вами Аношкина, доводя ветерана до отчаянья" . Рассказывает Константин Ни­колаевич Аношкин:

- Прихожу домой - отца нет, мать плачет, говорит опять вызвали к Храмову, видно не к добру . . .

Беrу в КГБ, узнав, что я сын Аношкина, пропускают к кабинету начальника. А оттуда уже двое мордоворотов отца вытаскивают под руки и врач с ними. Я - к отцу: ·в чем дело?", - а он - "Все нормально сынок, подлечить вот хотят" ."

Храмов меня принял и успокоил: "У твоего отца нервно-психический срыв, мы его определили в психдиспансер, пусть подлечат. Поезжай за ним . . ."

Так и ездил в "психушку", где отца держали 45 дней. Накололи чем-то и общались мы с ним через решетчатое окошечко.

Когда выписывали отца, он потребовал официальную справку о болезни -чем болен, чем лечили, почему" . А врач предупредил: будешь требовать -опять упеку лечиться " ."

Из искового заявления Н.Ф. Аношкина в Димитровградский народный суд: · " . Однажды звонит мне женщина, приглашает встретиться с ней по делу у Торгового центра на улице М. Тореза. К 1 2 часам дня я подошел туда. Она представляется мне, как сотрудница КГБ и говорит: •у тебя есть родственник, работает в СИЗО. Нам нужно, чтобы он помог освободить нужного нам челове­ка кавказской национальности. Поможешь - будешь иметь валюту на три зила легковых . . . • Я дальше с ней не стал вести никаких разговоров - ушел.

Через 2 недели меня пригласил к себе Храмов. В кабинете у него были два молодца, одели на меня наручники, сказали: "Следуй за нами!" Посадили в машину и повезли через лес к овраrу. Там угрожали, били . Я стал протестовать,

62

Зтот снимоксдепан уже дме1ю поспе еоiiны.Друзм - партlАllны, дwерсан­ты «Шторма», в-ь собрались на mульа<Ой-... Крайний СЛN8 Н.' Аношкин - л�ц боевых тоеарищвй . . .

а они: ·молчи, сука, иначе прикончим тебя, как собаку .. : Потом повезли меня в психушку и отвели в комнату для тяжелобольных алкашей. Находился я там 45 дней на лечении, хотя - ничем не лечили, историю болезни не писали. А когда я потребовал лечебные документы, врач сказал, что если буду протесто­вать - отвезут меня в Карамзинку . . . •

И это при том , что выпивал контуженный воин только по праздникам, не более 2 рюмок. И - совсем не курил - профессия диверсанта не располагала к табачному дыму . . .

Так б ы и презирал Аношкин-чекист всех нынешних "гебистов", не доверял коллегам, но вот есть и такой документ в его семье, составленный совсем ины­ми по совести и душе чекистами:

"Управление Аrенства Федеральной Безопасности по Тульской области.

Действительно подтверждаем, что Аношки н Н.Ф. являлся бойцом партизан­ского отряда ·Шторм", сформированного в 1 943 году в Туле, командиром которого был П.С. Кочешков . . . "

В Туле не забывают своих боевых товарищей. Чтят их. И уж в •психушках", точно, не мучают фронтовиков . . .

А в Димитровграде стало на кладбищенской аллее фронтовиков еще одной могилкой больше. Не выдержало ветеранское сердце. Иссякли силы и энер­гия, с которой он •заваливал" фашистские эшелоны, громил врагов в rородах и селах в годы свои фронтовые.

Вечная память и Слава тебе - ветеран! Настоящий фронтовик и боец. Не ·липовый" орденоносец. Партизан. Десантник. Чекист. Человек легендарной судьбы.

Р .S. б мая семья покойного Н. Аношкина получила бравурную, поздравительную открытку, гдв Председатель СВОВ И. Страшнов поздравляет кбоевого друга» с

праздником Победы .. .

63

Святой Иосиф ?

К чему здесь лукавить и каяться -Историю вспять - не поднять. Всегда будут Сталин и сталинцы, -Которых нам вряд ли понять. В душе, о скрижали изрезанной, Живет сталинист-мазохист, -Умом, - опьяненным ли, трезвым ли, -Or мыслей и грамоты чист . . . . Так значит - не все было просто: Вот - Изверг, а вот - Идеал . . . Все ж бьmи враги, холокосты, И те, кто Эпоху ваял? Мы с кем? Не пора ли ответить! А кто ОН: злодей или гений? Ничтожеств эпоха и смерти? Но - и великих свершений " . Наследники Сталина - кто вы? И надо ли вас "выносить"?

Ковал ОН советским оковы -Кому их сегодня носить? Изгои вернулись - и Сталин, Как пугало встал над страной. Как будто, не Русь, а - Израиль Родною нам был стороной " . Иваны, родства не имая, Полмира с грузином объяв, -Не поняли. Не понимают, -Где сон бьm, а где уже - явь. Но, можно ли бьто унизить Кого-то из русских при НЕМ?! И за "бугром", и в отчизне -Мы бьmи сталью, копьем! Генералиссимус Сталин, Конечно, - ни вой, ни герой " . Но, русские, кем бы мы стали, Под тою, немецкой, пятой?! Поди-ж, - в гениальном злодействе Мы бьmи - Народ. И Оплот. Нет Сталина. Бейцы и пейсы -Опять маскарадят народ . . .

В. Лачугин.

сБоевой», но дряхлый конь - сбороэды• нв портит." Но - жрать готов всегда!

64

A t i a т.ш й ЖУ КО В

Памяти Жукова Якова Ивановича, крестьянина и солдата . . .

ПОВАР POKOCCOBCKOro

Летом сорок пятого он вернулся в совхозную нашу дере в н ю , усталы й , небриты й , будто с о страдной работы- с посевной та м , сенокоса л и , -когда от з а р и до зари не вы прягаеш ься и не до бритья .

Он сидел, сутулясь, на табуретке в переднем углу низкой своей горницы , обнимал за плечи подросших дочерей Зину и Раю, у ног лежал тощий солдат­ский вещмешок, о пыльные кирзовые сапоги терлась, мурлыкая, старая ры­жая кошка- радовалась возвращению хозяина.

А мы с Шуркой глядели на него разочарованно. По рассказам мамы он был чуть ли не героем , а тут ничего особенного, усталый сорокалетний мужик, густо поседевший, сутулый, с глубокими уже морщинами, которые особенно крупно сбориilись на высоком загорелом лбу. И мятые солдатские погоны на покатых плечах - пехотные, красные, вернее, малиновые, без единой даже лычки; с выгоревшей гимнастерки свисают, покачиваясь, всего три медали . За четыре­то года войны.

Белобрысая рослая Зина, моя ровесница, уже округлившаяся , плотнень­кая, высвободилась из-под его руки и деловито отправилась в кухонный чулан, а черненькая меньшая Рая, которую мы прозвали Шарипкой за ее похожесть на татарку, побежала в магазин.

· Он свернул махорочную самокрутку, прикурил от фитиля самодельной "ка­

тюши", затянулся несколько раз, выпуская дым в раскрытое окошко. Потом выбросил туда же окурок, достал из вещмешка кулек с конфетами подушечка­ми и стал оделять ребятишек. Они подходили с протянутыми ручонками, го­ворили "спасибо", тотчас совали конфетку за щеку и убегали, довольные.

Последним подошел наш выводок. - Н у , зд р а вствуй , п л е м я ш , со с в и да н ь и ц е м ! - Он п одал м н е ,

ка к взросл о м у , руку, осторожно пожал и встряхнул . - Бол ь ш о й уже в ы ро с , м у ж и к о м скоро ста н е ш ь . Ч е т ы р н ад ц а т ь есть? . . Д а , с о в с е м большой. А это, стало быть, в а ш и младшие? Забыл , как звать . . .

- Ш у р ка , - сказал м е н ь ш и й м о й б р а т , п од а в а я е м у р а с к р ы тую ладошку. Зажал конфетку и уступил место сестренкам.

Я назвал их имена: Тоня, Валя, Люда. Последней исполнился всего один

65

год, только встала на ноги, Вале было четыре, Тоне - семь. Он дал им по кон­фетке и всхлипнул:

- Мал мала меньше. Господи, за что ты их так? - Сгреб всех, прижал к себе и держал, обняв, с минуту. - В январе он погиб? - спросил об отце, оmу­стив девчонок и вытирая рукой глаза.

- В январе, - сказал я. - двадцатого января. - Каких-то три месяца не дотя нул . Господ и , скол ько же их п о

л е гло та м , в а ш и х з а щ и тн и ко в , кор м и л ь ц е в ! - И о п я т ь ка к-то п о ­бабьи всхлипнул.

А мама рассказывала, что именно он, Яков Иванович, средний ее брат и, стало быть, наш дядя, слыл сорвиголовой, отчаюгой, слез у него с детства никто не видел. Об этом знали и в родимой Хмелевке, откуда они приехали перед войной, и в нашем совхозе, и во всей мелекесской округе. Рисковый, безогляд­ный был человек. И на редкость способный ко всякому делу: к полезному ли, к бездельному ли озорству.

В юности он водился с компанией сельских отчаюг, был стойким бражником и песельником, не спускал никому обид, любил азартные игры и особенно кар­точное "очко".

Однажды, еще до колхозов, отец послал его в Мелекесс на пароконной под­воде продавать рожь. Яков Иванович перед этим отметил свое двадцатилетие, был в зените славы непревзойденного сельского картежника и решил испытать свое искусство в уездном городе. Играть взялся прямо на базаре, сразу после торгов. Все вырученные за рожь деньги он просадил в один вечер. Суровый Иван Ильич, его отец, вздул Яшку, но все же доверил съездить в Мелекесс еще раз: очень уж просил виноватый сукин сын, очень уж клялся, что такого не повторит­ся.

Пять дней спустя Яшка пришел домой с одним кнутом за голенищем: он хотел отыграться и продул все - рожь, повозку, лошадей, сбрую, даже брезенто­вый полог. "А кнут для чего оставил, дурак?" - удивился Иван Ильич. Выхватил у него кнут и хлестал до изнеможения - Яшка не сопротивлялся. Он понимал, что крестьянский двор без лошадей обречен на нищету. А работник он был на диво хороший. Вместе с отцом и братьями потом он горбатился, не разгибаясь, опять куплены были лошади, выправилось хозяйство, но тут пришла коллективиза­ция, отец умер, и все пошло прахом.

- " З а отва гу" ! - ш е п нул м н е на ухо Ш у р ка , п о к а з ы в а я п а л ь ц е м н а о д н у и з м ед а л е й , б е л у ю , с к р а с н ы м и б у к в а м и , с л и т ы м та н ко м м ежду н и м и .

Да , медаль геройская, серьезная и , должно быть, из серебра. Такие за пустяк не дают. А рядом тоже не шуточные - "За оборону Сталинграда", "За победу над Германией". Обе бронзовые, а выглядят как золотые. На последней профиль Сталина и гордые слова вокруг. "Наше дело правое - мы победили".

Тут в избу с плачем вбежали мама и простоволосая тетя Саня, которые были на ферме. Яков Иванович, звеня медалями, встал, обнял их обеих, рос­лую сестру и маленькую, худенькую жену, стал попеременно целовать то одну, то другую и тоже всхлипывал, радостно улыбаясь.

В избу стал сходиться взрослый народ, в основном бабы и старушки, мно­гие несли с собой припасы к столу - хлеб, яйца, зеленый лук, первые огурцы,

66

картошку скороспелку, бражку, самогон. С миру По нитке - голому рубаха. В одиночку ведь праздничный стол не огорюешь. Да и какой праздник в одиночку.

Вскоре Яков Иванович с тетей Саней сидели, обнявшись, за столом в окружении односельчан и, уже повеселевшие, успокоенные, пели, вспоминая молодость:

Где эти лунные ночи? Где это пел соловей? Где эти карие очи? Кто их ласкает теперь?

Чистый и звонкий голос тети Сани взлетал высоко и с игривой легкостью тянул за собой чуть надтреснутый, баритон Якова Ивановича. Песельниками они были примерными, известными не только эдесь, но и в родимой Хмелевке, за семь верст отсюда . Говорят, песня их сдружила на далеких сельских вечерках, песня потом и поженила.

В начале застолья гости деликатно помалкивали" почтительно слушали, как слушают заезжих артистов и сравнивают со своими песельниками, причем победно переглядываясь: а наши-то, пожалуй, бойчее будут, веселее, родней. Вишь, как заливаются !

Ах ты, душечка, красна девица, Мы пойдем с тобой разгуляемся ! Мы ПОЙАем с тобой вдоль по бережку, Вдоль по бережку Волги-матушки. Мы придем с тобой во зелен лужок, Мы нарвем цветов и совьем венок!"

Неторопливо, плавно, раздольно - будто беседа о самом простом и сокровенном, и беседа эта успокаивает, примиряет с грустной жизнью, обещает что-то сердечное, любовное.

С середины застолья, когда хмель позвал на подвиги самых застенчивых, Яков Иванович с тетей Саней завели общие песни, хоровые, и тут уж запели все. Но тоже с оглядкой, подстраиваясь под запевал .

С ка кал казак ч е рез дол и н у , Через м а н ьчжурские кра я , Скакал о н , всадник одинокий , Блестит колечко на руке."

Потом завели "Катюшу", спели "Ревела буря, дождь шумел . . . " . Пели истово, серьезно, вытирали вспотевшие от напряжения

лица, и я дивился не столько умению, сколько необыкновенному старанию, воодушевлению, слаженной артельности и эдесь, за столом.

Тамадой на правах сестры служила мама, она энергично разливала самогон и бражку, подавала на дальние концы с.двинутых столов хлеб и миски с закуской, церемонно угощала:

- Куш а йте , дорогие гост и , е ш ьте на здоровье и дава йте е ще по одной . Тол ько бол ьше моего не пить! - Опрокинул а ста канчик , по

67

целовала его дон ы ш ко и топнула ногой : - И пить буду и гулять бу­ду, а смерть придет, помирать буду!

- Молодец, Леня, так и надо. - Та к-то так , да есл и бы ее Н и кол а й в е р н ул ся , есл и бы н а ш и м

мужикам уцелеть . . . Звенели рюмки, стаканы и кружки, всхлипывали вдовы, весело кричали н а

лужайке з а окном играющие ребятишки. И еще запомнился мне рассказ Якова Ивановича о войне. Краткостью своей,

неожиданной концовкой. - Два с л и ш н и м года в пехоте - что тут хорошего. Одн.а смерть,

есл и быстрая , есл и сразу н а повал - сме рть н а м и ру, за Родину. А остал ьное просто и тяжело : отступал , оборонялся , наступал , госп и­таля да лазареты , а стал нестроевым - в повара. Больше года пова­ром - са мая хорошая служба: и сыты й , и убьют н е всегда. Есл и уж пушки накроют или угод и ш ь под бом бежку, тогда , конешно . . . Да на то ты и солдат, чтобы беречься.

Надо же - закончить войну поваром! И эта его поварская мудрость: на то ты и солдат, чтобы беречься. А воевать кто будет, гвардейцы? И как ты в бою убере­жешься? А в наступлении? Ползком атаковать, по-пластунски? . .

Н о его по.одержал одноногий фронтовик Мещеряков, мужик тоже неробкий: - Правильно, Я ко в , гла вное - не лезть н а рожон . Первы й-то год

мы не береглись, на "ура" хотел и , в штыковую. А хитро ли свои м и трупами путь ему умащивать. Потом поумнели, приноровились . . .

Бабы напомнили, что обеденный перерыв давно кончился, айда-те на рабо­ту, а то управляющий строгий, запишет прогул, и Мань-кой звали. запросто год принудиловки припаяют. 1 - А я уж выйду завтра, - сказал Яков Иванович. - Нынче малость отдохну с Дороги, а с утречка за дело. На носу жнитво, а вы с сенокосом, гляжу, не управи­лись .. .

1 1

Яков Иванович знал все сельские работы. Я видел его и плугарем с желез­ным чистиком в руках, и сеяльщиком, в туче черной пыли, ползущей за посев­ным агрегатом, и размашистым косцом на степном лугу, и взмокшим стогоме­тальщиком, с зеленым облаком сена над головой, и пропахшим смолистой стружкой плотником, и умелым шорником, с черными нитками дратвы на ру­ках, и землекопом, огородником, животноводом; он ловко, как заправский ве­теринар, "облегчал" быков, чтобы вскоре превратить их в рабочих волов; умело эаб.ивал и разделывал туши животных от кролика до свиньи; хорошо выделы­вал кожи, особенно овчины; мог сшить тулуп и полушубок, подшить валенки, подО!'ПЬ корову, сбить масло; он делал веселую и ароматную брагу, гнал креп­кий, как спирт, самогон и, выпив, не только любил петь со своей Саней, но и молодецки сплясать . . .

Все он знал и умел, редкостный этот человек, к тому же обладал "добрым глазом" и "легкой рукой". В деревне верили, что он, поглядев на больную скотину,

68

мог исцелить ее. Иногда при этом он гладил ее, поил настоем каких-то трав или водкой, разбавленной водой. Если бык объедался росной люцерны или зелено­го гороха, бежали ,за ним. Яков Иванович доставал шило с трубочкой, прицель­ным ударом nробивал вздувшееся бычье брюхо, оттуда через оставленную тру­бочку свистал парной газ, брюхо медленно опадало, и бык облегченно вздыхал и поднимался, пригодный опять к продолжению жизни.

И купить новую корову, особенно молодую, первотелку, приглашали его. Яков Иванович мог уже в нетели определить, какая из нее выйдет корова - удойная или как коза, смирная или предводительница, с жирным молоком или так себе, серединка на половинку. При этом он глядел у ней зубы, учитывал форму и размах рогов, длину ног и хвоста, ширину межреберных промежутков, высоту холки. И купленную с его помощью корову в хозяйский двор, в хлев вводил тоже он - рука у Якова Ивановича легкая, скотина не станет тосковать о прежнем хозяине.

За все такие и подобные услуги Яков Иванович платы не брал , но от угоще­нья не отказывался. А русское угощенье - это добрая выпивка и хорошая закус­ка. Тетя Саня ворчала на него, встречая нетрезвым, намекала, бери, мол, деньгами, озолотимся, лисипед купим, а то и швейную машинку. Но он только смеялся: таланты, они от Бога, а за Божий дар Божеская и плата.

Многое умел Яков Иванович, не было в деревне дела, которого бы он не знал, но, вспоминая его, я в первую очередь почему-то вижу зеленый вагончик , полевой кухни у лесной полосы, в дверном проеме вагончика меднолицего от 'печного жара мужика в белом фартуке и в такой же белой шапочке, а над ним красное полотнище с меловыми буквами: "Проведем весенний сев (или уборку хлебов) в сжатые сроки!"

В деревне как-то не принято, чтобы кухоннь1м делом занимался мужик, но к Якову Ивановичу это не имело отношения, для него сразу сделали исключение как для человека особенного, не подходившего под общую мерку.

Поваром он был отменным. Причем готовил не только супы, каши, картошку, но делал вкусные винегреты и салаты, пек блинчики, лепил пельмени, варил сладкие компоты. Но лучше всего удавались ему украинский борщ и гречневая каша с мясом. Это было какое-то ароматное чудо, причем чудо это не просто насыщало голодный желудок, оно доставляло неизъяснимое наслаждение, быстро возвращало силы, успокаивало. Осовелые от плотной еды, мы валились на траву или в копну соломы и с полчаса дремали. Потом возвращались к тракторам или к комбайнам, отдохнувшие, веселые - хоть запевай!

Ни в каких столовых и ресторанах потом, ни в столичных, ни в заграничных, не едал я такого борща, такой каши. И теперь уж никогда не поем.

Превосходным поваром был Яков Иванович. И, когда благодарные едоки восхищались его искусством, он согласно кивал пепельной от седины головой и, как бы между прочим, ронял:

- Рокоссовский вот так же, бывало, хвалил. - Какой Рокоссовский, неужто тот самый? - Ка кой же . еще, - морщил лоб Я ков И ванович . - Другого на

фронте не было. -· И скры вался от дал ьнейших расспросов в вагон­чике.

69

Впервые услышав о Рокоссовском, я не поверил, а от рассказа о нем Яков Иванович уклонялся. Когда же мои домогательства надоели, ответил, что ничего удивительного тут нет, поварскую школу он закончил на "отлично", с полевой кухней пересек германскую границу, пищей все были довольны. Или, может, тебе не по душе моя готовка?

- Нет, очень все хорошо, вкусно, но ведь маршал все-та ки , зна­менитость . . .

- Он солдатски м м а р ш алом был , поч и ще самого Жукова , мо­жет . . .

- Вот и расскажи подробней. - Расскажу как-нибудь, не невол ь ! Что ты такой нетерпел и в ы й ,

все тебе знать надо. Много будешь знать, скоро состаришься. Стариться мне не хотелось, я отступал, но не надолго - любознательность

брала верх, и я заходил с другой стороны: - Когда тебя признали нестрое в ы м , ты почему пошел в повара ,

а не в сапожники, например, или в ездовые? - Да так как-то захотелось. - Но почему? Ведь работа эта тяжелая , сам говорил , всегда н а

ногах, рано вставать, поздно ложиться . . . - Л е гких работ, е сл и по-настоя щему, н е б ы вает. Н е пр иста в а й ,

недосуг мне. - Тебе всегда недосуг. Даже когда пьешь. - Само собой. Тогда закусывать надо, песни петь, беседовать. - А пить зачем? - Вот назола - отстань! Много в нем было непонятного. Чтобы утишить сомнения, дома я расспра­

шивал нашу бабушку Настю, его мать. Она соглашалась, что да, выпивает Яков частенько, Иван Ильич так себе не позволял, да ведь и жизнь тогда другая была, вольная. А тут в колхоз загнали, на скотный двор поставили, и конец. А он ведь мастер на все руки, ему простор надобен, разворот. С председателем тогда поскандалил, тот ему судом пригрозил, а Яшка взял да завербовался со всей семьей на Север, где заключенные - вот, мол, вам, не боюсь я вашего суда. А там, видать, нагляделся на "светлую-то" жизнь, приехал назад и еще больше выпивать стал. Не без людской помощи, конешно, - всем для чего-то нужон, все вином расплачиваются. А потом война . . .

О войне Яков Иванович не любил рассказывать - противное, де, это заня­тие, страшные увечья да смерть, в конце первого боя блевал как с перепою, жрать два дня ничего не мог. Водку, правда, выпивал. Наркомовские сто грамм. Иногда сто пятьдесят или даже двести - за убитых, которые не дождались рот­ного старшины с·ужином. Эти наркомовские многих привадили к зелью, узакони­ли как бы его, сделали лекарством от смертной усталости, простуды или какой­нибудь заразы. Вот и подкреплялись, лечились.

Подкреплялся Яков Иванович чуть ли не каждый день, оказывая односеrуьча­нам разные услуги, меру свою знал - полтора граненых стакана, триста грам­мов водки, но иногда перебирал и тогда становился нетверд на ногах, однажды даже упал, до крови разбив голову о завалинку. Я в тот раз случился поблизости, помог ему подняться и повел в медпункт, успокаивая, что ничего страшного, сей-

70

час Ева Абрамовна перевяжет и все у нас будет хорошо. -Да, да , хорошо, - бормотал он мрачно. - У нас все хорошо, у

нас перевяжут. Мозги перевязали , а голову чего не перевязать - пе­ревяжут. - И стал рассказывать, сколько народу сгинуло в тюрьмах и лагерях не за понюх табаку, сколько орлов он видел на Севере до вой ны и в штрафных батальонах на ф ронте - не дай и не приведи , Господь.

На другой день я навестил его, протрезвевшего, и н'апомнил о перевязан­

ных мозгах. Он отмахнулся: - Н е говорил я этого , забуд ь . Ж и в е м м ы весело сегодня , а за­

втра будет веселей. - Да ? Н о как же тюрь м ы , л а ге р я , штрафбаты ? И ва н И ва нович

Кошевец вот вернулся с Кол ы м ы и тоже говорит, червонец отстучал зазря . Гл аз там потерял - угол о в н и ки в карты проиграл и . Как жить, зная такое?

Он потрогал перевязанный лоб, вздохнул: - Жить нам, сынок, надо по совести. Знать свое дело, семью, сродников, всех честных людей. И еще не лезть на рожон. Царство их не вечно -сгинет без нашей подцержки. Оспабнет и сгинет. - А не сгинет? - А не сгинет - измен ится , под нас ста нет поддел ы ваться , при-

спосабливаться, перестраиваться. Некуда ему дальше. - И пока, значит, терпеть? - Не п росто терпеть, а делать свое дело ка к следует, не п рислу-

живать этому царству. - Как ты? - Хоть бы и как я. За кажд ы й грех свои м и бока м и рассчиты вал-

ся , на д ругих н е свал ивал , чужого хлеба тоже не ел . А они п ротив жизни идут и не оглядываются .

Вот и бабка Настя советовала держС!ться поближе к Якову Ивановичу. Отца, де, у вас, сироток, нет, а Яков Иванович - родной дядя, не зря его все зовут по имени-отчеству, приглядывайся, учись у справедливого человека. Он и на фрон­те вон, кормил большого генерала - доверили!

111

На роль учителя Яков Иванович никогда не замахивался, но несколько нечаянных его уроков я запомнил.

Однажды осенью, когда уже установились морозы, мама попросила заре­зать старую овцу. Я пошел за ним.

Яков Иванович не отказался, но поглядел на меня укоризненно: дело-то, мол, плевое, какой же ты мужик, еспи не умеешь. Вымыл с мылом руки, взял остро наточенный нож, и мы пошли.

Мама уже вывела из хлева Машку, которая покорно стояла рядом и ждала. Яков Иванович перекинул ногу через овцу, зажал ее между колен и попросил маму принести большое блюдо и кружку. Когда все было доставлено, он велел

7 1

мне держать блюдо под вытянутой мордочкой овцы, а сам полоснул снизу по ее горлу. В белое эмалированное блюдо враз хлынули огненные струи, овца задергалась-задрожала, но Яков Иванович держал ее крепко, и, когда блюдо наполовину заполнилось кровью, она уже стала затихать и через несколько коротких конвульсий успокоилась совсем.

Яков Иванович положил ее на крыльцо и подозрительно поглядел на меня: - Чего насупился? Мне тоже не больно хорошо: покорная она, ждет, шею

послушно вытягивает. Хоть бы сопротивлялась, несчастная тварь, кричала хоть бьi, вырывалась . . . Ладно. Давай-ка для крепости тела . . . - Он взял зеленую кружку, зачерпнул почти полную крови, протянул мне: - Пей.

Я замотал головой . Боишься. Тогда я первый, а ты за мной. - Он медленно выцедил всю

кружку, зачерпнул еще и подал мне. - Она парная, как молоко, не бойся. Мясо ведь ешь.

Я взял кружку, понюхал - да, пахнет вроде бы теплым молоком, - закрыл глаза и выпил. Да, почти парное молоко, но ощутимо солоней, теплей. Даже в желудке ощущается ее теплота, горячит. И вытер губы ладонью, которая стала красной.

Яков Иванович одобрительно кивнул и велел подвесить овцу на углу избы за задние ноги. Затем стал ее свежевать, показывая, как это делать ловчее и луч­ше. Причем работал не столько ножом, сколько кулаком, и в пять минут раздел овцу, стащив с нее шкуру как чулок.

Конечно, я с детства видел, как режут скот, но особенно не вдавался в под­робности, не фиксировал внимания на том, например, как пересекают сухожи­лия и отламывают ноги, как вырезают внутренности, как добиваЮтся чистоты отделения кожи от тушки, и не пил живую еще, не успевшую свернуться, теплую кровь. В деревне никто ее не пил. И с того дня что-то во мне изменилось, и изменение это было серьезным, затрагивающим не профессиональные на­выки по забою скота и разделке туш, а что-то основное во мне, корневое, связан­ное с отношением к людям и всему нашему миру.

При этом я помнил, что Яков ИваноВич, мама и многие другие односельчане отнюдь не жестокие люди, скорее напротив - добры, жалостливы, терпеливо­самоотверженны. Мама даже вьггирала покрасневшие глаза, когда ее Машку полоснули ножом по горлу, а потом собирали в блюдо кровь. И Яков Иванович, еще у себя дома, прежде чем вымыть руки, попробовал пальцем остроту ножа - тупым не только плохо работать, тупым измучаешь скотину, испугаешь ее, а она ведь не виновата, она не должна знать о смерти, она должна умереть мгно­венно, нечаянно, как счастливчики на-фронте, убитые сразу наповал. Он и о траве почти так же говорил, когда готовился к сенокосу. Трава, де, не должна даже ощущать своей гибели, ее надо смахивать мигом, а для этого косу лучше держать вострой, как бритва. При этом и потерь будет меньше: трава ляжет в рядок целехонькой, неизмочаленной, без корней и земли, весь сок в ней засу­шится сбереженным, а значит, сохранится и вкус, запах, цвет. В мире ведь нет ничего душистей свежего сена со степных лугов.

С этим я не спорил. Бесподобен, ни на что не похож аромат свежего сена,. вернее ароматы, потому что в степном разнотравье их много, каждая травка пахнет по-своему, и вот великое множество засыхающих трав благоухает со­гласным хором, дарит дружный букет ароматов, а вокруг расстилается зеленая

72

степь, светит солнце, поют птицы, и жизнь кажется вечно молодой, безначаль­ной и бесконечной.

В этом лирическом плане как-то сам собой вспоминается другой нечаян­ный урок Якова Ивановича, связанный с любовью.

Дело было летним вечером. Мы, подростки пятнадцати = шестнадцати лет, возвратившись с сенокоса вместе с Яковым Ивановичем, спешили домой, что­бы наскоро поужинать, переодеться и идти на пятачок к девкам. Мы уже настро­ились на веселый лад, торопились, перебрасывались сальными шуточками. Яков Иванович шел молча, курил, а перед своей избой, заплевав окурок, равнодушно обронил, зевая:

- Да-а, опять ночь, опять любить . . . Будто холодной водой окатил. А ведь он любил свою Саню. Мы озадаченно притихли и разошлись по своим избам, а я в тот вечер даже

не пошел на пятачок у развала бревен - почувствовал усталость. На всю жизнь запомнил я эту отрезвляющую и вовремя сказанную фразу.

Причем, сказанную без назидания, мимоходом, как бы даже случайнс;�. И когда теперь я вижу хлопоты о половом воспитании подростков и молодежи, слышу о случаях изнасилований, встречаю статьи и книги о сексуальной жизни, я вспоми­наю своих сверстников, их вполне благополучные семьи и Якова Ивановича с нашими односельчанами, которые и не считали себя воспитателями.

Или вот, так называемые, дурные привычки, вроде курения и пьянства, са­мые бытовые, в деревне распространенные даже больше, чем в городе. Их и дурными-то у нас не считали. "Кури, сынок, мужиком в доме будет пахнуть". А Шульженко по радио пела: "Давай закурим, товарищ, по одной. Давай закурим, товарищ мой!" Или мужские серьезные голоса: "Выпьем за тех, кто командовал ротами и умирал на снегу." Випьем-за-Родину, выпьем за Сталина-Выпьем и снова нальем·. И еще об этом же. "Нальем, друзья, по чарочке, по нашей фрон­товой . . ."

Яков Иванович слушал эти песни с усмешкой и в застолье их не поощрял. Казалось бы, тут его протестующее слово не должно иметь силы, он сам курил и пил без ограничений, но мы и тут приглядывались к нему - специалист же, авторитет, повар Рокоссовского!

Однажды, наблюдая, как мы, в подражание ему, глубоко затягиваемся и выпускаем сразу по три дыма - изо рта и ноздрей, он затоптал недокуренную самокрутку и ткнул себя в грудь:

- Вот послушайте-ка эдесь, удальцы. Мой товарищ Валька Горячкин, самый бойкий из нас, приложился ухом к

его груди, замер и удивленно поднял брови: - Хрипит как, ребя, поет - будто старая гармонь! И я тоже подивился, услышав в груди своего дяди хрипенье, свисты и мок­

рые всхлипы старого курильщика. - Вот и у вас так будет, - пообещал Яков Иванович. Прокашлялся и отхар­

кнул желто-коричневый табачный плевок. - Видите, какая гадость в легких?! - Чего же тогда не бросишь? - Заста вить некому, п р и в ы к . Это ведь такая гадость, что и бро-

сить труд н о . Да еще времечко, как назло , нам выпало п охуже ны­нешнего. Если бы бросить! - И мечтательно закрыл глаза.

73

Пьянство он вроде бы не осуждал, относился к пьющим сочувственно, .но пьяное молодечество, состязания, кто больше выпьет, откровенно высмеи­вал :

- П итух и ! Да с а м ы й с и л ь н ы й и з вас сорок наперстков н и за что не выпьет;

Мы недоверчиво улыбались: женский наперсток - такая малость, и пяти граммов не наберется, всего, стало быть, выпьешь не больше стакана. О чем тут говорить.

- А вы попытайте, попробу,:iте, - не отступал Яков Иванович. - Да тут и пробовать нечего, - сказал Вал ька Горячкин . - Отец

у меня литруху запросто подымает. С закуской, конечно. - Тут тоже можно за кусы вать, - разрешил Я ков И ванович .

В ы п и л , закусил и опять п е й . Сорок раз . Н о лучше не пробовать, н е искушать судьбу. Наперстком не искушать? Смех, ребята, розыгрыш! Дома за ужином я расска­зал дюжему ветеринару Вассиярову, который у нас квартировал на время сту­денческой практики.

� Ерунда , - сказал он уверенно. - Я на спор полтора литра вод­ки в ы п и вал , а тут м е н ь ш е ч етверти нки . Хоч е ш ь , п рове ри м . Но п ро­споришь - с тебя бутылка.

На другой день в обеденный перерыв я принес четвертушку водки, нарезал хлеба, вынул из погреба соленых огурцов. Потом принес чайное блюдце, по­ставил в него наперсток, налил.

- Ну, рвани! Вассияров кинул наперсток в рот, усмешливо почмокал губами: - Да тут малость какая-то, до пищевода не дошло. - А ты закусывай, закусывай. Вассияров засмеялся, пожевал хлеба и выпил еще. Потом похрустел огур­

цом. И еще принял. Еще. Будто лекарство, будто капли какие-то . . . Девятнад­цать наперстков выпил Вассияров, раскраснелся, вспотел, потом стал блед­неть.

- Слушай , - поп росил он , отдуваясь, - давай я буду закусы вать не после каждого наперстка , а после трех, например. Очень уж дщ1го ВЫХОДИТ, занудно.

Я не возражал, и он выпил еще три раза по три наперстка, стал совсем белый и поехал с лавки под стол. Я с трудом удержал его, тяжелого, крупного, оттащил на середину комнаты и уложил на правый бок, подсунув под грудь и за спину подушки, чтобы не повернулся навзничь и случайно не захлебнулся, рвот­ными массами. Он был без сознания.

Подождав немного, я ушел на работу, но часа через два, тревожась, прибе­жал домой поглядеть. Вассияров был уже румяный и спал вполне нормально, как всегда.

Вечером, распивая со мной проигранную бутылку, он говорил досадливо: - Ах, дурак я, дурак, как же я поддался на приманку вашего маршальского

повара! Я хоть и ветеринарный, а все-таки без пяти минут врач. Как же я не подумал с первого наперстка, с первых капель, что происходит своеобраз­ная спиртовая ингаляция, водка микродозами всасывается слизистой еще во рту, и все это кратчайшим путем идет в мозг, в легкие . . . Да, тяжело пить

74

стаканами, а наперстками еще тяжелее. На всю жизнь запомню. А Яков Иванович, узнав об этом опыте, покачал головой и сказал, что такие

проверки надо сперва на себе делать. - Он же добровольно вызвался, я не заставлял. - Но было же сказано, что лучше не про()овать, не рисковать. - А ты сам? Все на себе ведь испытываешь. - Я - другое дел о , я край з н а ю . И потом натура у м е н я такая :

все самому испробовать хочется. Вот тебе охота стать бабой? - Зачем? - Вот в иди ш ь ! А мне охота . - О н наморщил лоб и усм ехнул-

ся : - У меня Саня рожает дочерей , а я бы родил сыновей , стал бы в ы ка р м л и вать их грудью, о б ш и вать-о б м ы вать, вязать им носки , варежки . . . У них ведь другой мир, у баб наших. Как, смекаешь?

- Не знаю. - Ну вот в иди ш ь . А я и в п о в а ра п о ш ел из-за этого . Сорок лет

был муж и к ка к мужи к , м н огое познал : работы там вся к и е , драки , пья нствовал , и грал в карты , С а н ю свою л ю бил , воевал два с лиш­ним года . . . А вот, когда первый раз надел халат, фартук и поварскую шапочку, веришь = нет, ми нут пять перед зеркалом вертелся: совсем другой человек, будто и не мужик, вроде бы даже краси в ы й . А когда сварил борщ и кашу и ком а нд и р похвалил за в кусноту, счастл и ве й меня н е было н а земле человека.

- И долго ты был поваром у Рокоссовского? - Не был я у него поваром. - Как так? Все считают, и ты· сам говорил . . . - Н е говорил я про то. Я говорил , что Рокоссовский .похвалил

меня за борщ и ка шу. В ы шл о это случ а й н о , когда он п р иезжал на передовую. Обратно возвращался , в ы ш ел к нашей кухне , где остав­лял "виллис" , и поп росил поесть . .Цел ы й ден ь , говорит , гол од н ы й . Н у я поко р м ил . Даже наркомовских сто гра м м п однес. Спасибо , го­ворит, солдат, н и когда с таки м а п п етитом не ел . Хоро ш и й ты по­вар, молодец. И адъютант тоже похвалил. Лестно ведь? - И Яков Иванович пустился в рассуждения о поварском деле, таком важном, что важнее уж нет ничего на свете . . .

Я плохо слушал эти рассуждения, по молодости, я был разочарован в сво­ем герое - он ведь, оказался, в сущности, непричастен к знаменитому Рокос- · совскому, он самый заурядный повар солдатской кухни, а теперь вот каждую посевную и уборку кормит нас, сельхозрабочих отстающего совхоза, да и то се­зонно, полтора-два месяца в году. Остальное время работает, куда пошлют.

Тщеславие молодости не знает границ. Я как-то тогда забывал, что этот по­вар был фронтовым солдатом, что медаль "За отваrу" зря не дают, но понадо­билось много лет, чтобы я вспомнил и его рассуждения о поварском деле, о том, что уметь накормить человека сложнее, чем его убить, хоть бы и в бою, что желание иметь сыновей и готовность ради этого стать женщиной - тоже не чудачество, не прихоть: послевоенная деревня осталась без мужиков, и Яков Иванович не мог тогда не беспокоиться. Да и не только ради сыновей было его странное желание. Он видел в женщине другой мир, он надеялся, что этот мир менее жесток и агрессивен, чем мужской, что жизнь надо как-то переналадить,

75

сделать безопаснее и уютней. Правда, потом он изменил свое мнение. Но случилось это посnе смерти его любимой Сани, пocrie того, когда он не вынес одиночества (дочери жили своими семьями) и женился на сладкогласной Ку­линьке, вдове из соседнего села. Как-то он не разглядел, стреляный воробей, за сладкогласием хитрой Кулиньки мелкую и вздорную Акулину. Она вскоре пере­стала считаться с его своеобразной натурой, постоянно скандалила из-за выпи­вок, запрягла его, старика, строить новый дом и так до времени свела в могилу.

Он умер однажды утром, мучаясь после вчерашнего, просил поднести ему рюмочку, но Кулинька не только не поднесла, не полечила, но устроила ему скандал, кричала, что он полоротый дурак и пьяница, что это покойная Саня все терпела, как блаженная, и прощала, а она, Кулинька, не будет терпеть и ничего не простит.

• Хоронили его всей деревней, чужие бабы плакали как по родному, вспомина­

ли, что был он не только поваром маршала Рокоссовского, но и добрейшим человеком, песельником, а главное - мастером на все руки. Великим сельским мастером, умелым земледельцем и хранителем русской деревни.

1 992

Аш1тол11ii Жуко• - н11ш земл.11к 11 <<•ыnускн111ш н11шеzо

л 11 т о6ъед11нен11.11 « Черем ш11н». Ж11•еm 11 р116от11ет /1

Моск•е. Автор дес.11тко/1 кн11z ром11но11, no•ecmeii, pllc­

CKll:JO/I. Лaypellm Госпрем11ii Росс1111. Сеzодня - 1Jeдyщ11ii

Русский npo:11l111< • со•ременноii pocc11iicкoii л11111ера111уре.

A t1mop журналll « Черемшанн.

76

ФОТОФАКТЫ

��·· Ь �j.llb �jl°�iЛ, v�0.1\.11\,�L 1СЕ jолж� ��ь �и<t'°'с.-� ...

Именно наш журнал н а самом высоком и официальном уровне упрекают за легкомыслие и "увлечение публикацией фотографий полуголых девиц" . . . Да - в краеведческих разделах "Черемшана" были страшные для ханженского глаза иллюстрации. На них мы представляли, может быть, пока единственное достояние и приз·нание Мелекесса-Димитровграда на европейском уровне - победительниц нескольких конкурсов фотомоделей в Швейцарии, Испании, Германии, Франции . . .

Естественно, что их профессия предполагает съемки топ-лесс, а не одеяние-паранджу! Но и это - новые приметы нового мирового порядка и новой России. Тут уж никуда не деться . . . А запрещать - глупо, ибо запретный плод особенно сладок.

Тираж журнала мизерный. Круг его читателей специфичен. А вот, зафиксированные нами арт-изыски официальной городской рекламы -увеличенные в сотни раз и, выставленные на обозрение В СЕГО 1 50-тысячного населения Димитровграда - просто поразительны! Именно этим муниципальные службы горадминистрации проявили всю свою дремучесть и невежество!

Ах, какая прелесть - эти полуголые девицы в рекламе сантехнических возможностей наших котелен и строительства!

А как вам этот изыск авангардной скульптуры, что возбух перед филиалом Ульяновского университета? Ну чем ни символ тайных знаний о .. :фаллосистике• . . . Пусть дети учатся разврату!

Очень "мудрые" растяжки опоясали город. Они выставили напоказ ГЛАВНОЕ достояние города - очень горячительную продукцию . . .

Очень пришелся по-душе местным проституткам плакат с надписью: •люби бесплатно!" - так, ведь, и на кусок хлеба нв заработаешь. Зато, сразу видна вопиющая безграмотность исполнителей этого плаката для

77

телефонной компании. Ну, как тут сообра­зишь, что по-русски этот призыв должен быть писан хотя бы так: "ЛюБИ - Билайн -бесплатный"? . .

А . как вам плакат-некролог у «дельфина», где выписано: « Мелекесс-Димитровград» - и -даты рождения и смерти: 1 698-2002! Умиля­ет и название переулка, где на табличке ска­зано: «Киров пер. » - это в честь кого ? Если Кирова, - то глупо. Если в честь шахиншаха Персии Кира 1, жившего в 640 г. до Рождества Христова - еще «умнее».

Прекрасен, конечно, и ((Парк цветов» - на­против мебельного магазина в районе ''Хим­маша». Указатель, что городу 300 лет. - ука­зует на . . . захламленный пустырь! Видимо, не гтюлькотехнократыот «влаатнщ ю и пресс-служ­ба Главы в школе были двоечниками . . .

И это полбеды. Буквально ввергает в шок отношение горадминистрации к "зеленым легким города". Мы, всегда лидировавшие по числу деревьев на человека, по числу скверов и парков, сегодня рискуем остаться совсем без оных . . . Все больше в Березовой роще, Цен­

тральном и Детском парках, за "Мостом влюбленных" в Марковском саду -помоек, хлама; ангаров, идет массовая вырубка лесных "островков" на КСК и в прибрежной промзоне ДААЗа,

Где орудует "СОК", выгнила и залита зловонной жижой "Дубовая роща" перед пляжем, "лесорубы" уже примеряются к лесопарку в бывшей водоза­борной "запретке" . . .

Да только-ли это! Варварство и безвкусица проявляетсf! в том, какие "дикие" скульптуры приобрел город. На сегодня, не исключаR и памятник Маркову, в Димитровграде самым достойным и подлинно искуссным явля­ется все еще . . . монумент Славы на nврекрвстке, воздвигнутый аж в 1975 году!

Вот "соврамши" и гл. архитектор Т. Тарасова, сказав в "ДП" про создание проекта "Романтика старой улицы": ''Затраты на эти работы полностью финансировались муни­палитетом", - будто бы мы не знаем, как с помо­щью всех "карателей" -санэпидстанции, по­жнадзора, налоговиков и т.д., деньги на благоус­тройство ул. Гагарина вышибались из всех пред­принимателей и пред­приятий, имевших не­счастье там присут­ствовать( Под эту "сур­динку" разрушили одну

78

- - .... у. -· - � - - · � - . . .: ,.Х ••••. • -"···'"'

вить памятник большевист­скому подпевале - Александру Серафимовичу, который в 1918 г. проехал в теплушке че­рез Мелекесс, драпая от кол­чаковцев. И у нас в городке, где тогда бастовали железнодо­рожники, он через "Правдуп с негодованием призвал выпо­роть, а лучше - расстрелять мелекессцев . . .

Да, Бог с ним, Серафимови­чем, - все же - коллега по-перу,

из самых либимых библио­тек в городе. А здание ее -старинный особняк - пус­тили "с молотка п. Теперь, видимо, на стыке улиц Га­гарина и Куйбышева по­явится "Модерновое куль­турноеп учреждение - пив­бар или "Кубанские вина на розливп. Так, как подобную забегаловку уже угнездили в стык к выставочному цен­тру "Радугап . . .

Вот грозятся поста-

бывший классик и лихой руба­ка саблей русских голову­шек . . . Но странно, что нет в городе бюстов более извес­тных земляков-писателей: А. Неверова, А. Веселого, В. Баг­рова, А. Лебеденко, словно, повторно репрессированных уже нынешним горсоветом? Три года стучатся писате­ли города во все кабинеты мэрии с предложением уст­роить на перекрестке улиц Пушкина и Гагарина, в части

Детского парка небольшую - Пушкинскую площадь и установить бюст Алек­сандра Сергеевича, путешествовавшего в Оренбург через Мелекесс. А "воз• этот - и ныне пуст. Мало того - с 2002 года ликвидирован традиционный ежегодный Пушкинский праздник в Димитровграде! Нет, не в чести гений русской писменности и культуры у местных властей . . .

79

К слову сказать, на "ладан дышитп и самый массовый недавно молодеж­ный литературный конкурс "Музап. Конкурс, в котором участвовали наши самые одаренные дети, СОЗДАВАВШИЕ произведения, понимающие душу человеческую, тянувшиеся к русскому СЛОВ У, а не одаренно-дрессирован­ные по методикам и нотам музыканты, математики, танцоры . . .

Потому мы с болью напоминаем, перефразировав Чехова - в культур­ной - то столице ВСЕ должно быть прекрасно! А не только отмытые цен­тральные улицы.

Что за фасадом разрушенным? Прежде, чем заниматься решением (толовых»

проблем, надо бы рукой водителям обратиться в кожвендиспансер: а не заразны=ли эти их затеи? Не принесут-ли нашей общегородской семье горе и болезни ?

Когда ((аукнется» - будет поздно - писатели, (те­кари души человеческой>>, и те, кто м9гли бы стать ими, - утеряют способность врачевать пороки сплюснотоголовых . . . А без нас - и сладкая Жизнь - не в кайф!

А. Постолов.

80

И ван СИДОРОВ

НАШ ЮМОР НЕПЕРЕВОДИМ, КАК НАШИ БЕдЫ .. .

Я пишу, в основном, лирические стихи, но порой, проза жизни заставляет меня обра­щаться к жанру сатиры и юмора. Порой, балу­юсь я и пародиями на стихи своих собратьев по перу. Предлагаю вниманию читателей не­сколько последних моих опусов в этих жанрах . . .

11А МЯТНЬl Е DAlA/\tA tA

И что это мне никаких талантов не дано? Даже обидно, честное слово! И жизнь моя оттого течет бедно-неинтересно. То ли дело у некоторых: то дар предвидения прорежется, то с потусторонней силой общение налаживают.

У меня такая подруга есть, которой эти самые аномальные явления на каждом шаrу открываются. Вот совсем недавно она мне та-а-кое порассказа­ла!

Передаю ее рассказ слово в слово. - Иду я как-то раз с ночной смены. Только приблизилась к перекрестку улиц

Самарской и 1 1 1 Интернационала, как услышала чьи-то крики . Вижу: какой-то мужик в бороду купца Маркова, то есть в памятник, вцепился и кричит: "Да как ты смеешь здесь не по праву стоять! Да ты на меня совсем не похож! У тебя и борода-то не купеческая, а мужицкая - лопатой! Вот я тебе бороду-то повыдер­гиваю!"

Тут до меня дошло: да это же привидение купца Маркова с того света яви­лось! Прослышало, что благодарные потомки ему, наконец-то, в родном горо­де памятник поставили. Да, только вот за 85 лет так и не удосужились фотогра­фию разыскать и памятник по наитию сварганили.

А изваяние все от привидения отмахивается и кричит: "Сгинь, нечистая сила! Не виноват

.ый я, что меня непохожим на тебя сваяли!"

И тут такой невообразимый шум поднялся! "Да! Да! Да ! - затрещали подка­тившие пушки, - Мы тоже не виноватые, что нас поставили в городе, где и боев­то не было!"

8 1

летел! А говорили - списанный, уже и летать не может, только на памятник сгодится!

Тут, перекрывая шум и пальбу, раздался чей-то зычный голос: "Я вот вам сейчас всем бороды пообрезаю: и круглые, и квадратные! Да как вы посмели моего царского указа ослу­шаться! Опять по Руси бородами тря­сете!!"

Я увидела Петра Первого, то есть его бюст без рук и без ног. Ножницы он держал в зубах и все пытался ос­тричь бороды обоим Марковым: и памятнику, и привидению.

Рядом вдруг возник всесоюзный староста Калинин. У него от волне­ния тряслась бородка и, то и дело сваливалось пенсне. Он, как заве­денный, повторял одну и ту же фразу:

- Мелекессцы! Все на борьбу с Колчаком!

При этом Калинин тщетно ста­рался осветить всех разбитым фо-

82

Да это - же те самые боевые ору­дия с улиц Свирской да Гвардейской! -узнала я. А гвалт все усиливался, так как прибывали все новые участники разборки. "Ду-ду-ду!" - гудела в горн мощная бабища. При этом она обле­тала вокруг памятника Маркову.

- Надо же! Даже без метлы летает! - почему-то пронеслось у меня в голо-ве.

А баба в перерывах между дуде­нием, не прекращая полета, все вык­рикивала революционные лозунги: "Долой контрреволюционные элемен­ты!" "Мы на горе всем буржуям - ми­ровой пожар раздуем!"

· При этом ее серое бетонное пла­

тье удивительным образом развева­лось на ветру. Чуть выше над бабой, в бреющем полете завис самолет с крас­ными звездами на борту.

- Ура! Подкрепление с воздуха! -закричала баба, победно протрубив в горн и закружилась еще быстрее.

- Надо же! С улицы Осипенко до-

нарем, который он прихватил с места своего постоянного пребывания наиско­сок от мелькомбината.

- Да угомонись ты! - рявкнул Петр Первый и пригвоздил старосту к дорожно­му полосатому столбу. - Подумаешь, Колчак! Возле кафе, которое я охраняю, такие бои бывают! Стрельба почище, чем на гражданской!

А дорожный столб все раскачивался и подвывал: "Где ж ты, мой друг Пуш­кин? Иль на грех проехал другой дорогой, а не через Мелекесс? Ты бы всех тут расписал под орех!" За столб зацепился старый морской якорь и погромыхи­вая цепью, скрипел: "Полундра! Сви.стать всех наверх!"

Среди всей этой кутерьмы я заметила маленького лысого человечка, кото­рый, перебегая от одного к другому, картаво выкрикивал: "Даешь экспроприа­цию экспроприаторов! Да здравствует, диктатура пролетариата!"

- Вы не о том, уважаемый учитель! - возразил ему с болгарским акцентом высокий человек с зачесанными назад волосами в широком пальто.

- Надо предупредить события ! Если уж поставили памятник буржую Марко­ву, глядь, скоро и городок моего болгарского имени могут историческим име­нем переименовать. Надо срочно спасать положение! Да здравствует 1 1 1 Ин­тернационал !"

- Да-да-да! Советское "Да!" - эхом отозвалось странное кособокое сооруже­ние грязного защитного цвета, погромыхивая обломками железа, из которых оно состояло, и хитро подмигивая желтыми огоньками. - То ли дело я! Полю­буйтесь! Я даже без бороды - чудо заокеанского гения!

И только два гипсовых белых лебедя, не обращая ни на кого внимания, кружились в любовном экстазе, плавно покачивая крыльями. А невдалеке ма­ячили силуэты двух черных грациозных кошек. В ночи раздавалось их мурлыка­нье: "Мур-р! Мур-р! Кончай базар-р-р! Пошли лучше к нам! Пивком побалуемся! У нас там такие шурр-ры-мур-ры!"

- Молчать, канальи! - СНОВа ЗЫЧНЫМ ГОЛОСОМ загремел монарх. От его раскатистого голоса проснулся ГОСПОДИН в домашнем халате, кото­

рый под весь этот шум и грохот мирно похрапывал, сидя в старинном кресле. Оглянувшись вокруг, памятник писателю Гончарову (а это был именно он)

глубокомысленно произнес: - Стыдно, господа! К чему сотрясать воздух? Какая разница - круглая боро­

да или квадратная? Белые или красные? Искусство или безвкусица? Русский город с болгарским именем или со своим искон­ным? От того, будет так или эдак - в мире ничего не изменится! Солнце все таюке будет вставать по утрам, зима будет сменяться летом, глупый останется глупцом, а умный - умным. Так что да­вайте лучше спать, господа! Спокойной ночи!

И все почему-то притихли и . . . враз куда-то ис­чезли. И только остался один памятник главе по­сада Мелекесс с чужим выражением лица.

Теперь я , как с ночной смены иду, всегда ему говорю: "Не переживай, приятель!", а он в ответ грустно так улыбается.

P.S. Везет же моей подруге! Мне даже во сне такое не приснится! А впрочем, может и снится, но я все почему-то сразу забываю.

83

о.ов4�м +\.LЖ+\.О vй4Ь .. . ))

• • • Высокий звон" . Душевный стон -Над Русью -К Небу вознесен . . .

• • •

Какие мастера рассыпаны По тусклым кельям мастерских . . . Веков брильянтами усыпаны Увы, не многие из них . . .

• • •

Родина талантов, Кузница оков, Колыбель гигантов -Кладбище богов!

• • •

Безбрежная бедность . . . Суровая верность . . . Беспечная дерзость . . . Свинцовая нежность . . .

• • •

Бежим от матушки-России, От самой праведной слезы" . О т слова тихого Мессии" . От грома Божией грозы

• • •

Бандами «Марусь», Истерзанная Русь . . . Т ы расnята, Русь­Ты прекрасна, Русь . . .

• • •

Чем ближе Истина, Тем просветленней взор. Быть «глупым» перед ГЛУПЫМ -Не позор. . . \

" .... --·-· . --- -"_ " "

84

• • •

Компьютерные игры -Не древняя лапта . . . Н о отроки при Игоре -Не наша блатата" .

• • •

Шедевры ширпотреба, Раздутые до неба -Воспели ложь и негу, -Болванам на потребу" .

• • •

Высокомерные, вульгарные профаны Музеи превращают в балаганы. Среди �робов не растут бананы! Гремят победно скорби барабаны. "

• • •

Всегда Поэты Неугодны Власти. Всегда поэтам Тесно в волчьей пасти . . .

• • •

Позвольте мне - не оскотиниться И с голоду не умереть" . Так хочется не ощетиниться, Так трудно не остервенеть" .

tA v� о /° 1л:v\,1

vO�i:1UМl:ЯL о� ОТ АВ ТОРА : Судьба этого, редкого по подбо­

ру материалов очерка, по чти уни­кальна. Стоило первым двум главам его появиться, по обоюдной дого­

воренности, на страницах бывшей интереснейшей и бесстрашной га­зеты f(Местное время - Димитров­град», как возникли проблемы у ее редактора И. Субаева. Паломники от нвокоммунистов (КПРФ), раде­телей ffодноруко й, кастрирован­ной» ими и монументальной, толь­ко ими признаваемой истории чуть­ли не угрозами обрушились на ре­дакц ию " .

в��н.·1ш ii 1 'О Р) Щ Е В

Дальше - больше и " . больнее. Градоначальство поспешило заменить ре­дактора, приструнив саму газету. Кроме сломанной девичьей «независимос­ти», в Димитровграде появился и свой, запрещенный в культурной столице писатель, ваш покорный слуга. Временно назначенный кподстава ФунК» -и.о. редактора А. Ефремов, сqбстввнноручно начертал первый кинквизитор­ский" указ: к" . материал Гордеева, даже вели он стоит в номере - снять. Пупбликацию его запрещаю" . » На запрос автора - от чего же и чем неугоден главковерх КРА СНЫХ войск Муравьев - ответствовал: к" . руководствуюсь только своими правами и обязанностями и.о. гл. редактора, игнориру11 все формы давления на мен11 в этом вопросе" . ». И, полностью подписавшись е

абсолютной юридической безграмотности (Закон РФ кОб авторском праве

и смежных правах») добавил: «За все " . договоренности бывшего редактора И. Субаева РЕДАКЦИЯ (в лице Ефремова что-ли?) юридической ответствен­ности не несет»" .

Видимо, устрашившись гнева ккормильцев от градоначальства», и.о. зам прокурора Димитровграда, в юриди ческой казбуке» поднашпаргаленный Н. Муллин признал, что было кневыполнение своих об11зательств по опублико­ванию исторического очерка» со стороны редакции газеты. Но - посовето­

вал обратиться в суд за защитой прав, предусмотренных данным Законом. Бедняга, • он видимо и не подозревал, что НАИПЕРВЕЙШАЯ об11занность

прокурора - именно надзор за соблюдением законодательства ? Следующий за ними - гл. редактор О. Богатое на обращение автора, заду­

мавшись на неделю, изрек, что о черк не может быть опубликован, вслед­ствии его большого объема (хотя 40% уже вышло в свет в той же газете/). Иными словами, - переполненные ныне словесными "нечистотами", профа­нирующих от науки журналистики т.н. корреспондентов, - страницы, могут снести любое издевательство над газетой, кроме." Кроме сложной и уни­кальной в своем родв работы профессионала, писател11, исследователя. По· этому, он - запрещен быть словесным пастырем" .

85

принимаю правила игры. понимаю и позицию недоносов от пигмеистой власти. Оттого и решился поставить в известность о "трактователях" российских законов • Генпрокурора РФ. С надеждой, что ефремовым, мулли­ным, богатовым и - всем, стоящим за их спинами • будет-таки указано, как следует блюсти законы и надзирать за зтим блюдением" .

А пока суть да дело - очерк этот о судьбе, характере, делах и легендах первого, поставленного на пост КОММУНИСТАМИ красного Главкома РККА М. Муравьева - вопреки всем гадостям нечистоплотных в себе и в истории

деятелей от ме-е-ст-ной законодательности, читатели "Черемшана " най­

дут на страницах этого номера. И сделают свои выводы из вышесказанного и нижеприведенного.

Страшнее всего, если бы "властители" судеб и запретов • это осознава­

ли(/) - для таких чинуш должно быть понято то, • что в истории, в литера­туре остаются не их потуги на величавость или фамилии. Остаются кари­

катуры в ековые: городничих, унтер-пришибеевых, молчапиных из городков Глуповых". * * *

В авrусте 1 9 1 8 года командарм 1 Революционной армии, только что избежавший расстрела М . Муравьевым - мятежным командующим войсками Волжской республи­ки, - Михаил Тухачевский издает свой известны й приказ о поголовной (под страхом расправы даже с семьями) мобилизации в армию бывших русских офицеров:

-Все не явившиеся на прием и скрывшие от мобилизации лошадей, все, отказыва­ющиеся защищать свою молодую свободу, свои села и деревни, объявляются врагами народа и вне всякой защиты закона .

Измен никам и п редателям народного дела не место в Свободной Росси и . Они будут уничтожены . . .

Самого Тухачевского Главком Муравьев пожалел·, всего-то усадил под арест. Зато

будущий генсек его же - большевитской партии - И. Сталин, взяв на вооружение, изобретенный в 1 8-м самим Тухачевским термин, объявил его самого "врагом народа" и без промедления поставил к стенке " .

Дед одного и з наших земляков - димитровградцев - вице-президента областного благотворительного фонда помощи бывшим сотрудникам и ветеранам КГБ, ФСБ и М ВД "Эгида" - Игоря Анатольевича Федорова - Дмитрий И гнатенко в 1 9 1 8-м был в Харькове, куда большевики перенесли столицу Украины, делегатом Первого съезда Советов, членом ЦИК и Совнархоза Украины. После ВОВ - зам. декана радиотехничес-

На снимке - в центре - Д. Игнатенко с соратниками.

86

кого фа культета Харьков­.,,...

скоrо уни верс итета . О н рука б о руку работал с из­вестными ленинцами - Ев­генией Бош и Иваном Меж­л а уко м . П е р в а я (сестра жены Н. Крыленко - Е. Роэ­мирович) -создатель и глав­ко м Украинской Красн о й гвардии, каратель и народ-

' н ы й комиссар внутре н н и х дел Украины, была послана Лениным - особо уполномо­ч е н н ы м комиссаром Ц К Р КП(б) в Пензу, - прикры-

вать мобилизованными войсками Москву с юга от Волж­ской армии Муравьева и Народной армии Каппеля. Вто­рой - один из братьев Межлауков, занимавший в Харько­ве посты наркома юстиции и председателя Реетребуна­ла, - тоже отличался крутыми расправами над населени­ем. Его Ленин немедленно перебросил в Казань - особоу­полномоченным ЦК на Восточном фронте. Но, ставший губвоенкомом И . Межлаук, не смог вовремя обезвредить штаб главкома Муравьева да и войск п реданных у него . было немного. Зато, после убийства Муравьева в Сим­бирске, вошедшие туда сразу же части Народной армии Комуча нанесли такой удар вверх no Волге, десантами, что Межлауку и всей военно-политической верхушке Игорь Анатольевt•с· Федоров казанских большевиков пришлось бежать в Нижний Нов- _ глава фонда l'Эгида», внук город. Во время этого панического бегства в уличных краскома Игнатенко, хоро-боях был пристрелен и пред. Мелекесского посадского шо помнившего м. Муравье-Совета Е. Аблов. А Межлаук за "блестящие успехи" был ва. назначен Троцки м военкомом Приволжского военного округа. Здесь и войск у военкома прибавилось, да вот незадача - мятежный Муравьев был застрелен в Симбирске белее проворным И. Варейкисом. Хотя это не помогло. Спустя десять дней Симбирск пал " .

Михаиn Артемьеви11 Муравьев:

мятеж - вымысеn, nеrенды,

недосказанность • • •

87

Исполнилось 85 лет Со дня "Муравьевского мятежа" в г. Симбирске. За зти годы совет­ские историки уж столько "наво-

. ропутили" об этом событии, что стано в и т ся в се тр у днее о тде· лять правду от лжи, легенды от действительных фактов, бравур­ны е ро сказ ни о т в о сп о минаний о чев идцев. Вот и хочется иногда взглянуть на прошлое нашего края с другой, ранее запрещенной то чки зрения и объективно увидеть: какая же она, иная, не крашенная охрой исто­рия наших прадедов ?

В свидетелях у нас будут сегодня люди с "обеих сторон". Те, кто и сам участвовал в мятеже против большевиков-ленинцев; те, кто сочуственно отнесся к попытке М .А. Муравьева изменить ход исторической реальности; те, кто тоже был в антибольшеви­стском стане, но и активно боролся с "муравьевщиной".

Итак, чтобы более в этом рассказе не возвращаться к именованию свидетелей, представим:

Роман Гуль - земляк красного полководца М . Тухачевского, прапорщик на фрон­тах 1 Мировой войны, офицер-корниловец и участник Ледового похода легендарного русского Главкома, участник гражданской войны и Белого движения , эмигрант, писа­тель, возвращенец в Советскую Россию, где подвергался репрессиям, гонениям, ис­треблению . . .

Владимир Лебедев - член ЦК партии социалистов-революционеров, командую­щий Балтфлотом при В ременном Правительстве, полковник Генштаба Русской ар­мии, член исполкома Самарского Комуча и военный комиссар по особым поручениям Комитета членов Учредительного Собрания, организатор и вдохновитель всех блестя­щих побед Народной армии Комуча в 1 91 8 году, один из руководителей военно-страте­гического направления в Белом движении, эмигрант, мемуарист, непримиримый анти­ко м м ун и ст .

Александр Логинов - бывший сотрудник В Ч К , адъютант командующего Восточ­ным фронтом М. Муравьева, очевидец мятежа в Симбирске, политзаключенный Сим­бирской комендатуры, участник гражданской войны.

М ихаил Гимов - большевик-ленинец, председатель Симбирского губисполкома, участник гражданской войны.

Следуя принятым до сей поры описаниям, события развивались следующим обра­зом: вскоре после встречи В. Ленина с героем революции М. Муравьевым (лето 1 9 1 8 г .) , последний, уже 1 3 июня, был назначен командующим Красным Восточным фрон­том с задачей ликвидации Чехословацкого восстания по железной Дороге: Пенза-Вла­дивосток и свержения Самарского Комуча, с разгромом его Народной добровольчес­кой армии . 9 июля Муравьев, прикинувшийся покорным большевикам, "облапошив" политкомиссара Благонравова, прихватив с собой Уфимский полк, покинул штаб фрон­та в Казани и, на бывшей царской яхте "Межень", помчался в Симбирск. Здесь он арестовал нескольких местных руководителей, разогнал совдеп и губкам РКП(б), объя­вил о создании Поволжской республики, заключении мира с чехословаками и о войне с Германией. Тем сам ы м , левый эсер Муравьев, якобы поддержал эсеровское вос­стание в Москве. Но бесстрашные большевики Симбирска, во главе с И Варейкисом, заманили на свое заседание Главковерха и, с помощью латышских стрелков, уничто­жили Муравьева за попытку вооруженного сопротивления. О чем и победно рапорто­вали В. Ленину.

Авантюра да и только в исполнении опереточного военачальника-дурачка! Одна­ко, все далеко не так однозначно. Потому, пойдем с изначала.

М ихаил Артемьевич Муравьев был родом из зажиточной крестьянской семьи Самарской губернии. И что, ведь, интересно: гражданская война, революции, восста­ния на территории нашей и соседней с ней губерний - свели в этой "битве титанов" на политическом поле России многих людей, бывших земляков, уроженцев этих мест, соседей и однокашников. В. Ленин, А Керенский , А. Протопопов (последний царский министр МВД), В. Болдырев (генерал-лейтенант, командующий армией Сибирского правительства) - были симбирянами. М. Муравьев, В. Лебедев, В. Каппель (команду­ющий войсками Народной армии Комуча, затем главком у Колчака) - самарцы. С . Войцеховский (начальник штаба Чехословацкого корпуса), А Степанов (командир 1 -го Чехословацкого стрелкового Яна Гуса полка, бравшего Бугульму, Самару, Мелекесс, Симбирск и Казань) - помещики из Уфимской губернии. М. Тухачевский и А. Долинин (командующий крестьянской армией во время Чапанного восстания) - соученики по

88

Александровскому юнкерскому училищу . . . Получается, что история свела в борьбе проти­

водействующих сил людей почти одного круга, обра­зования, родившихся на одной территории.

В этом аспекте интересно, что М.А. Муравьев, происходивший из крестьянской социальной среды, попав в юнкерское пехотное училище, совершенно изменил свой образ жизни. В 19 лет ( 1 899 г.) "краса­вец-брюнет с бронзовым цветом лица и черными пла­менными глазами", естественно попал в гвардейс­кие части в чине подпоручика. Говорят, что гвардия выковывает людские характеры. Но приближенность к военной и политической элите, также паrубно вли­яет на них . . . Стараясь и образом жизни походить на представителей "белой касты" - дворянства , Мура­вьев становится любителем яркой , даже вызываю-

Глввковврх Русской армии щей формы , жуиром в женском обществе, rулякой , А. Брусилов. заливающим ресторанные столики шампанским (и все это - с точностью до наоборот привычкам, воспитанию и образу жизни настоящего дворянина, как Тухачевский, например). По свидетельству Р. Гуля - Муравьев любил эпатировать в обществе. "Появлялся в яркой венгерке, на нем были малиновые чик­чиры с серебром, в ресторане появлялся с негритянкой, запаивал ее шампанским". Но, когда идет такая война, каковой была 1 Мировая, ни гвардейская каста, ни анар­хизм, - не гарантируют тыловую жизнь.

А. Керенский в своих воспоминаниях "Россия на историческом повороте" чуть приоткрыл завесу над фронтовой карьерой Муравьева (к тому времени Михаил Арте­мьевич уже был членом партии эсеров). И опять эпатаж: партия, объявившая себя опорой крестьянства, была по сути самым организованным гнездом мощных террори­стических групп боевиков.

- В 1 9 1 5 году, - пишет глава Временного Правительства Керенский , - армейские офицеры организовали серию абсолютно бесперспективных заговоров с целью изба­вить Россию от царя. В одном из них, например, принимал участие известный военный летчик Костенко, который намеревался спикировать на своем самолете на автомо­биль императора, когда тот прибудет на фронт, лишив тем самым жизни и его и себя. Два других офицера (один из них капитан инженерных войск Муравьев, впоследствии - "герой" гражданской войны) явились ко мне, чтобы заручиться согласием на их план организовать засаду и взять царя в плен, когда тот прибудет с инспекцией на фронт " . "

Как видим , о п ы т заговорщицкой жизни у Муравьева был богатый. Его неуемный характер требовал rусарских поступков даже по мелочам. Он рвался к руководству войсками, победам, сражениям. И такой случай представился.

В. Лебедев: "Муравьев стоял во главе всех большевистких войск во время ок­тябрьского переворота " . Думал ли я, еще так недавно, когда он приехал ко мне в морское минис:Терство, с предложением формировать добровольческую армию, что мне придется бить "его войска" под. " Сызранью!

Большевики не брали нас в плен, как не брали они пленных при походах Муравьева и Антонова на Украину и на юг. Муравьева . . . того самого главнокомандующего, кото­рый брал в свое время Одессу, Киев, и другие города южной России."

Р. Гуль пишет подробнее о подвигах Муравьева, возглавившего большевистские войска. «Это он блестяще разбил казачьи части премьера Керенского и генерала П. Краснова под Гатчиной . Это он командовал отрядом анархистов, выбивших из Киева Украинскую Раду. По его приказу было расстреляно там 2000 офицеров. Это он из банд создал "Особую армию по борьбе с румынской олигархией", выбил румын из

89

Одессы, создав там "Одесскую Советскую Республику» . Им двигали, - подчеркивает Гуль, - мании величия и преследования. Зарвавшийся главком Одесской республики, матерно ругаясь и разрешая своим войскам в течении трех дней грабить взятые им города, грозился "сжечь всю Европу!" Это он диктовал приказ:

"При походе мимо Одессы из всей имеющийся артиллерии открыть огонь по бур­жуазной и аристократической части города, разрушив таковую и поддержав в этом деле наш доблестный героический флот. Нерушимым оставить один прекрасный дво­рец пролетарского искусства - городской театр.

Муравьев.· Но не так прост и бднозначен был этот rвардеец-авнтюрист. Это был уже далеко

не тот восторженно-романтичный поручик-гуляка, даже не безрассудно-мститель­ный цареубийца, фронтовой капитан. Боевой опыт подполковника Муравьева, возгла­вившего красные войска, когда еще в РККА не было ни Тухачевского, ни Фрунзе, был неоценим. Но и взять главкома за его анархитские поступки было невозможно. Войска любили этого бесстрашного красавца, убалтывающего их цветистыми речами, носив­шего на каждом пальце рук золотые перстни с бриллиантами, шедшего в атаки, разма­хивая уникальной турецкой шашкой, инкрустированной золотом " .

Ох, непрост был Михаил Артемьевич! Личная охрана его состояла из грузинских вояк и батальона китайцев под командой "капитана китайской службы" Сен-Фуяна. Потому дэержинцам из ВЧК удалось арестовать Муравьева только весной 1918 года, выманив с юга в Москву. Но за главкома тут же вступились высокопоставленные чины из СНК и РККА. Потому в июне, когда под Симбирском и Самарой лопнул красный фронт Тухачевского, вождь мирового пролетариата срочно отправил в Поволжье на реабилитацию Муравьева. И вот эдесь - новая метаморфоза главкома.

Побывав в руках чекистов, он уже хорошо представлял себе, что ожидает его даже в случае новых побед. Кроме того ЦК партии эсеров готовил вооруженное восстание против правительства Ленина в столице и на Муравьева очень рассчитывали товари­щи по партии. А далее обратимся к комментариям В. Лебедева:

·" . 6 января большевики разогнали Учредительное Собрание. Впервые за все вре­мя своего существования многоязычная, разномеменная Россия послала своих вы­борных людей. И эдесь в этом Учредительном Собрании, объединенные общей опас­ностью все племена и нации ее могли создать вели кую, свободную Федеративную Россию.

Но Ленин послал латышей и матросов и , когда после бессонной ночи депутаты приняли закон, передающий всю землю крестьянам, Учредительное Собрание было разогнано и Россия распалась на тысячи осколков. С этой минуты ни один народ не мог считать себя связанным с остальными национальностями России, и все приня­лись спасать самих себя, предав и топя друг друга.

А. Керенский во время инспекционной поездки нв фронт.

90

Немцы двигались на Петроград. Большевики впали в панику. Готови­лись к бегству, зас1>1пали город про­кламациями и терроризировали его расстрелами. На псковски й фронт отправились отряды красногвардей­цев, набранных «С бору по с сосен­ке » . Эта публика частью разбежа­лась, частью же так позорно себя вела , что сами большевики принуж­дены был и впоследствии устроить судилище по поводу этого скандала . . .

Россия была предана германскому императору. Украина, Литва , Латвия, Эстония, Грузия, Армения, весь юг России были преданы Германии . . . Большевики бежали в Москву .

. . . Надо б ыло прежде всего освободить Россию от разлагающего ее чужеземного завоевателя . . . Увы, союзники, если б и хотели, раньше нескольких месяцев на Волгу подойти не смогут, а большевики при помощи немцев организуются быстрее. Герман­ские военнопленные повсюду получили приказ работать с большевиками. Вполне по­нятна их ярость против нас. Мы - да, это не только скорое восстаноВJ1ение Восточного фронта, но это уже лишение Германии и Австро-Венгрии миллиона солдат. Только мы, социалисты-революционеры, ясно и твердо определили наше отношение к вильгель­мовской Германии. Все воззвания Комуча призывают население к борьбе с немецки­ми войсками " .

Большевики где, теперь это ясно, окончательно выбрали немцев союзниками в гражданской войне" . большевики, чувствуя себя весьма ненадежно в Волжском рай­оне, должны будут начать эвакуацию золота к Западу от Волги . А так как, в ходе гражданской войны мы отбрасываем их части к Западу, то есть к сфере германского влияния, то неизбежен момент, к которому мы и стремимся - момент превращения нашего фронта в исключительно антигерманский. Наша победа, в которую мы верим всецело, над большевиками приведет нас к встрече лицом к лицу с германцами. Са­мое то восстание на Волге ведь принято нами во имя создания антигерманского фрон­та . "

Исходя и з этих позиций становится ясным и убийство в Москве посла Мирбаха да и поведение главкома Муравьева - все таки офицера-фронтовика в войне против германцев. А в связи с этим и сам факт его мятежа мы сегодня можем рассматривать как акт проявления великого патриотизма по отношению к своему народу, родине.

Итак, - лето 1 9 1 8 г. Июнь. Казань. Штаб Восточного фронта. Окруженный матро­сами, китайцами, грузинами, в бывшем царском поезде (а чем он хуже Троцкого?!), окруженный адьютантами и женщинами, из Москвы прибывает командующий фрон­том М. Муравьев. Но здесь его уже ждут надсмоторщики, посланные Лениным, Троц­ким, Дзержинским.

Все действия комфронта визируют член РВС республики К. Механошин, политко­миссары штаба фронта П. Кобозев, Г. Благонравов, в адьютанты приставлен работник особого отдела ВЧК А. Логинов . . .

Что мог предпринять в данной обстановке Михаил Артемьевич? Видя, как больше­вики сдают все русские богатства и саму его родину немцам: ощущая страшный террор чекистов и комиссаров в войсках, в крестьянстве, среди интеллигенции; пони­мая, что их · нисколько не занимает судьба отечества, брошенного в полымя мировой революции, что жизни соотечественников не стоят ни грамма сочуствия: лично на­блюдая, что яростное сопротивление Народной армии оказывают только чужеродные в России полки интернационалистов, а русские части без сопротивления сдают Рус­ской армии города и села, а то и переходят на сторону "врага", - он мог произвести пусть немногие, но эффективные действия. Не спешил с формированием РККА, лич­но и ежедневно ездил в войска на митинги, распропагандируя их, заменял ретивых краскомов на кадры из бывших офицеров или эсеров, не позволяя армиям концентри­роваться для собирания сил, дробил соединения, выдвигая их под удары чехослФваков и Народной армии. И вот назрел час, которого Муравьев дожидался.

Уже, командарм поручик Тухачевский, открыто доносил своему покровителю Троц­кому, дублируя для Муравьева: "Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но броневому дивизиону было Вами запрещено двигаться, а потому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось лишь жидкими пехотными частями. Совершенно не­возможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно не месте, как надо делать . . . Даже приказания армиям избегают давать. Вы же

9 1

Эшелон, в котором Муравьев держвл под арвстом М. Тухачевского.

командуете за меня и моих началь­ников дивизий."

Но не так то просто было пору­чику пенять искушенному в стра­тегии и настоящем военном деле полковнику Муравьеву. Оттого Из штаба фронта и поступил не менее язвительный ответ: "Инза. Коман­дарму первой Тухачевскому.

П риказываю вам находиться при штабе а р м и и и руководить боем, а не болтаться по тылам . . . "

Доклады вает сексот Логи нов: « . . . Муравьев заявил, что Совнар­

ком освободил его из тюрьмы и при­казал в течении 4 час. сформиро­

вать штаб и выехать на фронт. В штабе Муравьева было несколько офицеров. На­чальник штаба Оглоблин и дежурный генерал Ремезов и начальник военных сообще­ний . . . 20-21 июня мы прибыли в казань, где Муравьев стал устраивать и формировать штаб и войска. Я был в качестве адьютанта Муравьева, но фактически обязанности адьютанта мне не п риходилось исполнять, потому что , когда Муравьев уходил на собрания или на совещания, или принимал кого-либо, то приходилось оставаться за дверями (что может подтвердить тов. Благонравов). Собственно говоря, роль моя как адьютанта сводилась к конвоиру . . .

В Казани Муравьев расстрелял 200 красноармейцев первого Советского добро­вольческого полка . . . Постепенно в штаб Муравьева стали вливаться офицеры, кото­рые заняли постепенно ответственные и другие должности, и уже чувствовалось в штабе незнакомому лицу возврат к старому. Козыряния и повороты стали обязатель­ными у начальника штаба генштабиста Сологуба . . .

В июля в 1 2 час. ночи, Муравьев получил из Москвы телеграмму, в которо� были подробности убийства Мирбаха и уверенность на скорую ликвидацию дела выступле­ния "левых" эсеров.

Муравьев заявил, что я хотя и "левый" эсер, но в настоящее время, как главноко­мандующий Советскими войсками, остаюсь вне партии, потому что считаю своей обязанностью докончить борьбу с чехами. 9 июля у Муравьева появилось три казачь­их офицера, которых дал ему Трофимовский. Муравьев тут же оставил меня в сторо­не и уже с казаками разъезжал по городу. Вечером в 9 час. я приехал в. штаб, где в это время находился Муравьев, Мехоношин, Благонравов и, кажется, Кобозев. У них шло заседание, а казаки стояли у дверей и никого туда не пускали. Я обождал. Смотрю, Муравьев выходит в веселом настроении и объявляет, что сегодня он уезжает брать Самару, а мне сказал, что я могу оставаться в Казани отдыхать. На что я ему сказал: неужели вы на меня не надеетесь? Или вы думаете, что я устал? Нет! В настоящее время думать об отдыхе не приходится, а на такое дело, как брать Самару, я всегда готов, тем более, что я ее знаю и могу при взятии Самары быть полезным. Муравьев согласился и сказал мне, чтобы я уже отправлялся на пристань. Тут же вышли

· из кабинета Мехаоношин, Благонравов и Кобозев, с которыми стал Муравьев прощаться и утверждать, что через несколько дней он возьмет Самару. Они, в свою очередь, пожелали ему полного успеха . . .

На пароходе я уже застал еще отряд человек в сто пятьдесят с пулеметами . . . Вся эта картинка меня ужасно удивила, и я уже думал не вернуться ли назад. Вскоре прИехал Муравьев с тремя казаками и сербами.

Прибыли также начальник Полевого штаба Ремезов и личный секретарь Наумов и

92

еще трое, которых совершенно только в первый раз видел. На пароходе Муравьев объявил , что казаки состоят его адьютантами. В З час.

ночи на 10 июля мы выехали из Казани . . . . в десяти-пятнадцати верстах от Симбирска, где по его приказанию остановился

пароход и тут же дожидался катер . . . Муравьев обратился к собравшимся с речью: ·я прекращаю войну с чехами и объявляю войну Германии, я не могу больше смотреть, как Германия вывозит мануфактуру, а мы ходим раздетые. Я уверен, что за мной пойдут левые эсеры, максималисты , анархисты и большевики-бухаринцы, которые не признают Брестского позорного мирного договора .

Я объявляю себя Верховным главнокомандующим. Но знайте, что я всецело стою за Советскую власть, за ту власть, которая будет помогать мне в борьбе с Германи­ей, а если кто будет противиться , тех я уничтожу. Я уверен , что войска пойдут за мной. В Симбирске меня ждут преданные мне части. Я объявляю себя Гарибальди, т.е. спасителем России. Долой Брестский позорный мирный договор! Все на германс­кие баррикады! Да здравствует восстание п ротив германцев!"

Тут же секретарь Муравьева стал солдатам раздавать по 50 руб. Прибыли в Сим­бирск в 7 час. вечера. Тут же к нему на пароход приехал начальник броневого дивизи­она Беретти. После короткого совещания Муравьев посылает отряд в 60 чел. с 4-мя пулеметами под начальством казака-адьютанта Мудрак занять Совет и арестовать всех коммунистов, другой отряд под начальством казака Вайлидзе в 40 чел . и с 3-мя пулеметами отправился занимать телеграф. Вскоре Муравьев, Беретти, казак Чуди­ношвили и начальник штаба Ремезов поехали в город, предварительно приказав часо­вому: с парохода и на пароход никого не впускать и не в ы пускать.

От Чудиношвили я узнал, что арестован командарм 1 армии Тухачевский , а войска, в том числе и латыши, перешли на сторону Муравьева:

Намеренно или нет, - но в свидетельствах советс­ких мемуаристов допускаются неточности . Все они путаются в вопросах: сколько войск было с Муравье­вым; сколько большевиков было арестовано и где они содержались; был ли Тухачевский на пароходе; поче­му Муравьев вел переговоры с окруженными сторон-никами Варейкиса? ·

Многое уточняет Р. Гуль в своей повести "Тухачев­ский": "Первым плыл бывший пароход царицы ·межень", белое изящное судно с полуподводными каютами и круглыми точками оконных люков. На палубе завтра­кал Муравьев с телохранителями (видимо, А Логи­нов поглощал пищу за тем же столом! В.Г.), матро­сами, адьютантом,'грузином Чудошвили и захваченны­ми для радости жизни каскадными певицами.

За "Меженью" плыли: "София", "Владимир Моно­мах", "Чехов·, "Алатырь" с вооруженными до зубов бан­дитами русскими, латышами, китайцами . . . "

Следует уточнить, что из Казани в Симбирск Мура­вьев взял в поход: сербский батальон , сотню казаков левого эсера Трофимовского, Уфи мский пехотн ы й полк; в самом ж е городе к Муравьеву должны были присоединиться: бронедивизион Беретти , Симбирская группа войск под командованием левого эсера К. Ива­нова, отряд моряков-черноморцев, и бронепоезда А.

93

Командарм М. Тухачевский.

Полупанова. Видимо, главковерх рассчитывал и на 1 -ю армию Тухачевского. Если считать, что при удаче с Муравьевым объедин ились бы Народная армия Комуча и Чехословацкий корпус, - это была бы большая сила.

Почему мы уверенно говорим о бронегруппе до сих пор ходящего в ореоле славного героя А. Полупанова? Да потому, что следует помнить, что в южной армии М. Муравь­ева, когда он брал Киев, служил не только Полупанов, но и позднее, под Одессой примкнул второй легендарный "броневой" матрос Железняк. Кроме того, именно там, под Киевом был захвачен Муравьевым и подарен другу Полупанову украинский броне­поезд, известный в истории нашего края под именем "Свобода или смерть!" Предан­ные Муравьеву моряки-черноморцы (в большинстве своем анархисты) рассчитывали вновь на безусловную победу, теперь уже над армией Троцкого. Характерно и донесе­ние Полупанова в штаб фронта после Муравьевского мятежа; его приводит докумен­тально полковник А. Степанов, командовавший Казанской группой войск Народной армии: "И все мои войска разбиты и все машины я потерял, и остался я один , и сам я болен и сам я уезжаю . . ." После чего черноморцы, как в феврале 1 8-го под Псковом и Нарвой балтийцы, покинули поле боя, открыв фронт немцам . . .

Здесь, уточняя портрет, М . Муравьева, следовало б ы сказать и то , что в Киеве он освободил из тюрьмы одного из ленинских соратников Г.И. Чудновского, с которым вместе штурмовал в октябре 1 7-го Зимний дворец, и руководил под Лугой разгромом войск Керенского-Краснова . И это, естественно, Муравьеву зачлось в мае 1 8-го при аресте чекистами.

Уточняя боевую характеристику полковни ка-главковерха , наталкиваеш ься н а факты, говорящие в его пользу, о его талантах. В т о ж е время, - невольно видишь, как извращали события советские историоографы . . . Позер, пижон , бандит, баловень судь­бы, самодур, зарвавшийся "наполеончик", алкоголик, краснобай, бандит с шайкой анар­хистов . . . Да, многое из этого можно примерить к "Гарибальди русской революции" Михаилу Муравьеву. Как и к любому военачальнику той поры, по обе стороны фронта. Такова уж была эпоха, такие условия войны гражданской, внутренней, национальной.

Однако, собирая факты, изложенные то в одном, то в совершенно другом, неожи­данном издании, - осознаешь всю неординарность и способности этого "баловня" судь­бы. Керенский, явно с иронией, повествует о цареубийственных планах Муравьева, Но зато безо всякой иронии, с восхищением вспоминает о том же "капитанском" периоде службы боевого офицера главком Русской армии генерал А.А. Брусилов: "Весной 1 9 1 7 года в войсках Юго-Западного фронта возникла здравая идея - создать особые удар­ные части - батальоны добровольцев-охотников. С этим предложением ко мне обра­тились подполковник В . К. Манакин и капитан М.д. Муравьев". И, хотя далее Брусилов сетует, что части эти было не ко времени формировать, т.к. многие командиры со­всем не желали отпускать от себя лучшие боевые кадры, да и генерал Алексеев не поддержал почин Юго-Западного фронта, опасаясь, что особые ударные отряды спе­циально подготовленных профессионалов могут «В случае смуты внутри Российской империи быть употреблены против революционного движения народа», - дело Бруси­лов сделал. Первые "революционные батальоны" спецназа им были сформированы и специально обучены . Даже состоялся смотр их перед правителем Керенским.

Далее, например батальон спецназа Муравьева - стал основой формирования войск Одесской Советской республики,

И именно против революционного движения народов обратили эти профессиона­лы свои штыки , свое умение подавлять врага . Интересно, что оди н из курсантов спецназа Муравьева впоследствии служил в разведке (ГРУ) РККА и в 20-х годах стал организатором советского спецназа. Это полковник Старинов, военный профессор, мастер минного террористического дела, известны й в истории спецслужб и Великой Отечественной войны под кличкой "Дед" . . .

И нтересны в этом смысле и воспоминания, репрессированного в миру, иерея Фи-

94

ларета, одно время соприкасавшегося с боль­шевистской верхушкой и женатого на вдове вид­ного комиссара:

• . . . Всякому, кто интересовался Советской Росси е й , памятно, конеч но, имя Муравьева, бывшего командующего Красной армией на че­хословацкой границе в 1 9 1 8 году, потом поко­рителя Одессы, которую должн ы были защи­щать греческие солдаты и, наконец, расстре­лянного в Симбирске красноармейцами, запо­дозрившими его в измене. Как-то после продол­жительной беседы с ним я отправился к его "адь­ютанту" и тут я увидел картину, которая под­несь запечатлелась в моей памяти. Все пальцы адьютанта были унизаны драгоценными брил­л и антовы м и кольцам и , из верхнего кармана тужурки свешивалась дорогая, тяжела я золо­тая цепочка и из кармана рейтуз выглядывало запиханное туда настоящее жемчужное ожере­лье . . .

- Видите ли, жалованье м ы н е получаем, т.е. не получаем его пока, так как штаты еще раз-

Член РВС Востфронта Петр Кобоэвв. рабатываются и законопроект еще не готов; вот, товарищ Муравьев и сказал : товарищи, заби­

райте все, что можете, к черту наше жалованье, бриллианты и золото лучше бумаж­ных денег. Вот мы так и действовали.

И действительно, муравьевские красноармейцы поступали по этому рецепту вез­де, куда они приходили, В каждом занятом ими городе взламывались запертые лавки и квартиры, жителей выгоняли, обыскивали, отнимали оружие и драгоценности и по собственному усмотрению, если кто не понравится, того тут же и расстреливали. В этом большевитском скопище царила полнейшая безнаказанность всех преступлений и, как я неоднократно мог наблюдать лично, у солдат муравьевской армии все карма­ны были набиты золотом и все пальцы унизаны кольцами с драгоценными камнями. Так как я слушал "адьютанта" без возражений, то он, становясь все откровеннее, наконец предложил мне поступить на службу к Муравьеву. "Не пройдет двух-трех месяцев, товарищ, - сказал он, - как у вас накопятся от 1 0 до 15 фунтов золота . . . Это дело чистое.

Я поблагодарил за такое предложение, но от такого "чистого" дела отказался . . . " Из сказанного, если отбросить предвзятость автора к большевизму, следует, ч·то

с первых дней пребывания в Красной армии Муравьев не только предлагал своим отрядам спецвыучку, но и формировал армию на профессиональной основе. И требо­вал, чтобы его подчиненным платили равную зарплату, сообразуясь с расценками в армии генерала Корнилова, Народной армии Комуча, Сибирской армии, войсках гетма­на Скоропадского.

Вот текст подлинного приказа-призыва по Мелекесскому отряду Народной армии: · 1 0 июля 1 9 1 8 г.

1 . Армия комплектуется призывом добровольцев. 2. М инимальный срок службы - 3 месяца, каждый , записавшийся на службу,

не и меет права оставить ее ранее этого срока под страхом ответственности перед судом.

3. Все без исключения добровольцы состоят на готовом полном довольствии и полУчают жалованье 1 5 р. в месяц.

95

4. Ввиду различных условий службы , ответственности и знаний добровольцев, устанавливаются следующие суточные деньги: Рядовому бойцу . . . . . . . . . . . . . . . 1 р. в сутки Отделенному командиру . . 2 р. Взводному . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . З р. Ротному . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5 р. Батальонному. " . . . . . . . " . . . . . . 6 р. Полковнику . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8 р.

5. Сверх того, каждый доброволец, имеющий на своем иждивении семью, независимо от занимаемой должности, получает пособие на содержание семьи 100 р. В случае м ногосемейн. (более 3 дет.) - ставка увеличивается . . .

Начальник Мелекесского отряда по формированию Народной армии Полковник - Пересвет-Солтан . "

Муравьев, - офицер с фронтовым опытом, профессионал, хорошо осознавал , что правительство Ленина пыталось "сэкономить" в первую очередь на армии. Требуя беспрекословного подчинения приказам, осознания "высшего революционного долга и необходимости", - они старались сделать из РККА не армию профессионалов, а бан­дитского сброда, добывающего пропитание на театре военных действий . . .

От любознательного взора Муравьева не могли укрыться факты обогащения за счет армии высшего руководства страны. Только из Симбирска к июлю 1 8-го были вывезены миллионы пудов зерна, мануфактуры, 27 миллионов рублей бумажных де­нег, около 1 00 ящиков золота. Очень популярной в армии была частушка:

"Чай - Высоцкого. Сахар - Бродского Вся Россия - Троцкого!" О последнем, наркомвоен море Советской республики, писал тогда журнал "Ев­

рейский мир": "О Троцком молим, как об образованном человеке, изучившем мировую экономи­

ку, как сильном и энергичном вожде и мыслителе . . . из числа великих людей, которы­ми наша раса облагодетельствовала мир".

Но Муравьев прекрасно знал, что именно страниями этого "благодетеля" были умервщлены генералы М . Алексеев, Н . Иванов, А. Каледин , убиты Рузский , Радко­Дмитриев, Корнилов, из под расстрела бежал к белы м бывший генерал, начальник Всеросглавштаба РККА Н . Стогов и еще сотни его сторонников-офицеров. Что только под страхом расстрела их семей-заложников, большевикам лицемерно служили гене­ралы Каменев, Соллогуб, Вацетис, Шапошников, Самойло, Лебедев . . .

Чего стоит указание В . Ленина: "Свияжск, Троцкому. Получил Ваше письмо. Если есть перевес, и солдаты сражаются, то надо принять

особые меры против высшего командного состава. Не объявить ли ему, что мы приме­ним образец Французской революции, и отдать под суд и даже под расстрел Вацетиса, как командарма под Казанью и вьiсших командиров, в случае затягивания и неуспеха действий . . . "

· А, ведь это несколько недель назад, именно Вsцетис, командуя Латышской дивизи­

ей, спас Ленина и его команду от неминуемого разгрома эсеровскими мятежниками 6 июля!

Муравьев хорошо осознавал, что после майского ареста, любой его военный, вре­менный промах неизбежно приведет к одному только концу.

"Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты", - ука­зывал в своей телеграмме в Саратов, тов. Пайкесу В. Ленин. Видимо, такие же указа­ния получил в Симбирске и предгубисполкома И. Варейкис. Именно в этой плоскости лежат совершенно необъяснимые действия военного профессионала М. Муравьева в

96

его мятежной тактике. Этим можно оправдать многие его буквально самоубийственные дей­ствия.

Симбирск, 1 0 - 1 1 июля 1918 года В. Лебедев. (его записи и оценки нужно при­

нимать с известной долей недоверия, посколь­ку это оценки, сделаные в определенный вре­менной отрезок, в известных только ныне об­стоятельствах. Во вторых, оцениваются дей­ствия, хотя и товарища по партии эсеров, но соперника в военной славе).

"Видел захваченные нами ленты-перегово­ры по юзу между больлшевицким командармом Тухачевским из Симбирска и матросом (!) Пу­гачевским, командовавшим на линии железной дороги, по которой его гнал Степанов.

- Что же ты , - говорил Пугачевский из Ме­лекесса, - мать твою так . . . не присылаешь под­крепления? Сколько раз я тебе говорил, при­сылай!

- Разве ты не знаешь мерзавец, мать твою так . . . - отвечал Тухачевский, - что вся моя сво-лочь разбежалась . . . • Член РВС Востфронтв Конствнтин-

Бои за Сызрань. Муравьев и . . . Тухачевс- Мвхоношин.

кий панически отступают от вдесятеро (!) меньшего числом и вооружением противни­ка. Вот-вот падет Симбирскl

·наш единственный шанс на победу - безостановочное движение вперед. Комуч должен стать правительством в вагоне и идти за армией в Москву, пока большевики дезорганизованы. Мне уже помешали двинуться из Сызрани на Пензу, когда Муравьев бежал в панике .

. . . Но главкому Муравьеву каюк. Что он будет делать теперь? Думал ли я, еще не так давно, когда он приехал ко мне в морское министерство, с предложением форми­ровать добровольческую армию, что мне придется бить "его войска" под . . . Сызранью!

Сегодня говорил с Каппелем. Нами решено было, что во чтобы то ни стало, необхо­димо захватить и вторую мостовую переправу - Симбирск. В Симбирске патронный завод, а у нас патронов нет. В Симбирске сукна, артиллерия, а у нас здесь ничего нет. А, кроме того, в Симбирске вся большевистская военная организация, оттуда нам грозит главный удар. Симбирск вряд ли будет героически защищаться, там только что было Муравьевское восстание и главнокомандующего, приказывающего своим войс­кам - вот результат его поражения под Сызранью! - двигаться против германцев вместе с нами, застрелили макие-то латыши. Симбирск надо взять во чтобы то ни стало .

. . . И вот я снова в Симбирске. Давно ли, всего два месяца тому назад мы с . . . бесnомощно ходили взад и вперед п о этому историческому городку, по этой родине Гончарова, Столыпина, Ленина, городу чудесно описанному в "Обрыве· . . . Ходили и не моmи выбргтъся из него ениэ к Сsмаре, потому что все движение по ре�св было остановлено.

А в самом городе царил дикий террор. После 8 часов вечера запрещено было показываться на улицах, по городу каждую ночь шла стрельба, и над всею жизнью властвовала чрезвычайная по борьбе с контрреволюцией комиссия с неизбежным латышом во главе.

Стояло начало июня и весь знаменитый обрыв к Волге был в цвету бесчисленных садов, и прозрачны были дали, и чудесная река спокойно катила свои волны вниз .

. . . Их Муравьев оказал нам огромную услугу. Тут, в Симбирске все живет недав-

97

ним воспоминанием о восстании Советского главнокомандующего и его трагической смерти. Погубила страсть к ораторству . . . И чего ему было, объявив войну большеви­кам, являться с речами перед недоарестованным большевитским советом? Поза! . . . А на улице его ждали, схватили за руки два латыша, третий колол штыком. Сегодня нам рассказывал очевидец, тоже латыш. Если не врет, как "очевидец· . . .

Итак, симбирские события 1 0 - 1 1 июля 1 9 1 8 года комментируются разными людьми по разному. А мы попробуем из этих фрагментов сложить мозаику общей картины.

Уже А. Логинов, все время до ареста находившийся на "Межени·, не подтверждает даже слова самого Тухачевского о том, что командарма арестовали на пароходе, а содержали в теплушке эшелона на железнодорожной станции.

Роман Гуль, несколько отличную от официальной версии, выдвигает свою интер­претацию событий:

« . . . День 1 0 июля был жарким, над Симбирском облаком стояла пыль; только с Волги тянуло прохладой; в провинциалькую тишину города на Соборкую площадь въе­хали броневики, пулеметы, артиллерия, расположились у штаба главнокомандующего у громадного здания кадетского корпуса.

Матросы, китайцы, муравьевские банды заполнили улицы, размещаясь где попа­ло, навели на тихих симбирцев панику до полусмерти: где-то в полях за Симбирском ухали одинокие орудия.

Но как только пришла из Москвы телеграмма, что левые эсеры убили германского посла графа Мирбаха и подняли восстание - Муравьев повел заговор стремительно. Первый, к кому ворвались обвешанные маузерами матросы, был командарм Тухачев­ский. Его схватили на вокзале в салон-вагоне и, вытащив, "именем революции", в черном автомобиле отвезли в тюрьму, в одиночную камеру.

За Тухачевским схватили председателя симбирской организации коммунистичес­кой партии латыша Варейкиса, членов Совета и губкома коммунистов Гимова, Ивано­ва, Фельдмана, Кучуковского, Малаховского. Красный Симбирск пришел в полное за­мешательство .

. . . На Соборной площади бивуаком расположились матросы: лузгают семечки, поют под гармонику "Цумбу", пьяны; заняли уже все - телефон, телеграф, кадетский корпус, тюрьму . . .

Казалось бы у гвардии полковника Муравьева - полная победа. Но странно, оче­видцы передают, что решительный и кровавый позер М .д. Муравьев в Симбирске действовал как бы в полной невменяемости; то отдавал приказы, то отменял, говорил бессмысленные речи, которых пьяные матросы не понимали и провозглашал ·повол­жскую республику"; муравьевцы везли из ренсковых погребов вино, водку, на улицах сгоняли девочек. Симбирск охватило безначалие. А Муравьев терял самое главное в успехе заговоров - время. В этом хаосе, наносившего удар Кремлю Муравьева, каза­лось, совершенно оставили силы . . . Муравьев забыл даже расстрелять коммунис­тов . . . "

Кстати, в "кровавой" схватке с муравьевцами в Симбирске, заговор был подавлен бескровно. Не погиб никто, кроме самого главкома . . .

История не терпит натяжек. Гуль не прав, перечисляя среди арестованных - ко­мандующеrо Симбирской группой войск, губвоенкома К. Иванова. Левый эсер Иванов сразу и безоговорочно взял сторону Муравьева, за что впоследствии был под арес­том. Автор повести, говоря о главенствующей роли в ликвидации заговора, во многом прав, сваливая это на латышей. Скажем, после К. Иванова комендантом Симбирска и губвоенкомом стал преданный Ленину коммунист Я. Звирбуль.

Мелекесс в нашей области всегда отличался непочтением к властям, остроумием народа, нарекавшего сеоих правителей прямо таки убийственными кличками.

Так .и со Звирбулем, который за свои зверства в уездах, - сразу же стал прозы-

98

ваться: "Зверь-бля!" Этот имидж прибалтов на Волге вполне поддерживали: предrуб­кома РКП(Б) Иосиф Михайлович, его брат Вацлав Михайлович (симбирский гимназист, комсомольский лидер губернии, секретарь ЦК комсомола Туркмении, расстрелянный в 1 936 г.) , и губвоенком Иосиф Викентьевич - Варейкисы , узурпировавшие власть в Красном Симбирске. А из Казани им ·потакал" новый главком Иоаким Вацетис . . .

Теперь к вопросу о "вменяемости· М . Муравьева. Спецназовец хорошо осознавал, что город в прифронтовой полосе, штаб и войска, деморализованные бегством 1 -й армии, левоэсеровские организации в губернии - все уже у него в руках. Изолировав на время верхушку гражданской "розовой" власти (помните его речи - о поддержке мятежа эсерами, анархистами и большевиками-бухаринцами, не признающими мир с немцами?) - Муравьев вполне рассчитывал на успех.

Хитромудрые "бухаринцы· во главе с Варейкисом И.М. отторговали себе сутки на принятие решения о признании Поволжской республики. В это время латыши от РКП(б) судорожно вербовали в помощь латышские роты, взывая к национальным чувствам земляков.

Вот оценка ситуации предrубисnолкома М. Гимова (расстрелянного, по версии Р. Гуля): "Его контрразведкой руководили офицеры-белогвардейцы, чтоб их силами разру­

шить армию . . . но, благодаря работам Исполкома, заговор был раскрыт, и вся шайка с полковником Лобысевичем попала в наши лапы . . .

Тогда и м был арестован заведующий Отделом управления губернией тов. Шелен­шкевич и заключен на пароходе. Когда он уехал в Казань, то телеграфные провода были оборваны. Через неделю Муравьев приехал и пригласил весь президиум на свой пароход . . . Вот тут-то Муравьев и ошибся в своих расчетах. Как только приехал авто­мобиль, чтобы нас увезти к этому деспоту, каким Муравьев потом оказался, раздал­ся выстрел на Большой улице. Этот выстрел оказался сигнальным к восстанию и свержению Советской власти . . . Мы поняли, что мы окружены сетями контрреволю­ции . . . Только я ушел из Кадетского корпуса , как стали двигаться один за другим отряды из-под горы, и Кадетский корпус был окружен . . .

Среди "левых" эсеров нашелся один честный - это тов. Гольман. Члены губиспол­кома во главе с Варейкисом решили или жить или умереть, но уничтожить Муравьева. Но, товарищи, вы знаете, что Муравьев обладает железной волей, его надо было уничтожить. Исполком отобрал верных и стойких красноармейцев, чтобы уничтожить этого господина. Он был заманен в Исполком, и когда он предлагал министерские портфели членам Исполкома, как, например, образовать "волжское правительство", член Исполкома тов. Фратман сказал: ·ты ясный контрреволюционер, а с с вами мы будем биться до последней капли крови и тебя отсюда живым не выпустим". Как ни прыгал Муравьев, как ни хотел он поддеть на удочку Губисполком, ему это не при­шлось . . .

Тут его пришибли (аплодисменты). Если бы этому "бонапарту" далее просуще­ствовать хотя бы 12 час. , то Симбирск был бы взят, потому что он открыл все ворота и банды собрались двинуться в Симбирск . . . "

Кстати , Симбирск и так пал почти без боя перед походной колонной Народной армии, менее чем через 1 0 дней . . . А теперь о самом факте убийства несчастного главковерха.

А. Логинов: "Подъехали к Троицкой гостинице, где Муравьев пообедал в отдельном кабинете вместе с ·левыми" социалкстами-революционерами. В 3 час. ночи из гости­ницы Муравьев, "левые" эсеры, казаки и я прошли в помещение Совета, где, как я узнал, должно состояться чрезвычайное заседание. Придя в Совет, Муравьев, социа­листы-революционеры и 3 казака прошли с ним в зал заседаний, а я и еще двое, из незнакомых мне, остались у дверей заседания. Минут 10 спустя к нам подошли латы­ши, которые сказали: "Товарищи! Мы не желаем напрасной крови, позвольте ваше

оружие•. Я преспокойно отдал свой браунинг, а также и те отдали револьверы, и нас

99

препроводили в соседнюю комнату. Вскоре в ту же комнату посадили еще одного

казака Валидэе. Около 4 час. утра вдруr послышалась стрельба , шум и бenmtя. Наtс0-нец все уаюкоилось. Тут я узнал от товарищей латышей, что они хотели арестовап. Муравьева, но он, выхватив маузер, открыл по ним стрельбу, троих ранил, . ответным выстрелом его уложили на месте·.

Роман Гуль; "Муравьев сам не знал зачем шел; и думал о западне, и не думал; идя на последний в жизни митинг, был уверен только в одном, в красноречии, которым дурманя, водил грабежом по России красные банды . . . Муравьев храбр и чужд холод­ных выкладок Тухачевского; это полубезумный, больной человек, перед которым все заволоклось красным туманом; может, выйдет ·поволжская республика·, а может, и ни черта не выйдет .

. . . вошел, как пьяный, в полуэабып.е; не заметил даже, что за дверью за сеоей свитой кольцом столпились латыши интернационального полка в красных куртках с наганами, винтовками; этих речью не подмочишь .

. . . Из соседней комнаты уже вышла вся засадв, окружив заседание в комнате NR 4. Пулеметчик засел за пулемет, ждет сигнала nустип. сквозь дверь ленту". Муравьев выругался матерно, шагнул к Варейкису с маузером, но распахнул дверь, вбежал 8Д"ЫОТ8НТ Чудоwвили, бледный, и, перебивая всех, закричал, что в коридоре его разо­ружили Л8Тlоlши " . Муравьев уже догадался, что западня. Варейкис видел: внезапно страшно побледнел Муравьев, и вдруr наступила тишина; Муравьев глядел на ВареА­киса, все глядели на Муравьева. Но Муравьев храбр, с маузером в руке быстрым решительным шагом пошел к двери, проговорив;

- Я пойду успокою отряды сам/ Коммунисты замерли ; для слабых заговорщиков минута психологически невыно­

симая. Муравьев наотмашь ударил дверь, она с грохотом распахнулась, и отпрянул: на него злобно сверкающими взглядвми глядели латыши, ощетинившись штыками . . .

- Измена/ - неистово закричал Муравьев и в упор выстрелил из маузера. Но это ТОЛЫСD секундв. Словно догоняя один дpyroro грохнули выстрелы и, страшно nодогнув ноги, Муравьев с шумом упал . . ."

А теперь офмцмаnьный отчет Варейкиса и Цимблера в Военный совет ГlодвойсtсО­му и Арапову: • . . . Муравьев не застрелился, а был застреЛен во время ареста, ибо он О1С838Л вооруженное сопротивление, что может подтвердить протокол вскрытия тру­па и пяп. ран, а также и штыковые раны, а также Муравьевым ранены три красноар­мейца из маузера из числа отрядв, которому было поручено нашей фракцией аресто­еаn. Муравьева .·

Один из того состава, заседавшего Совдепа, Г. Кsучуковский; "Муравьев лежал 38СТр8Л8ННый у самых дверей. Когдв я, перешагнув через его труn, воwел в комнату, я увидел тов. Варейкиса, который усиленно махал белым маточком и кричал; "Прекра­тите стрельбу/ Немедленно прекратите/"

Остальные соедеповцы вылезали из под огромного стола заседаний, rде они отсм-11СМвались , прикрытые скатерп.ю, пока шла стрельба. Видимо, сам Господь после этого одиночного убийства, вступился за симбирян, не nозеолив раэраэитъся в городе уличным боям и резне. Xon. в этом Муравьев оказался последоеательным, а муравь­евцы cnewнo ПО1СИнули наш город. Ему было всего 38 лет" . •

В этой истории - Симбирского периода rраждв нской 80йны в России - не все еще рр l!ОНЦ8 ясно. Но архивы наш'°' и зарубежных спецхранов открывают нам строку 38 строкой всего, что записано и документированно очевидцами. Ясно одно; Михаила АртемьевМче Муравьева и его дело, явно благое для России и русасмх �. сrубиn8 беспечность, nороllfДенная глубокой усталостью долго воюющего бойца. Только � лое похмелье - после выпивки - стимулятора, могло толкнуть профессионала на ошибку. Одну, мелкую, тактическую; пойти в Совет, не произведя разведки, не зная точного плана Кадетского корпуса, не введя туда саоей охраны . . .

1 00

Нимб обреченного уже сиял над ним. Его увидел внутренним чувством Варейкис -и все понял. И - победил.

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ Как это tSыеает только е жизни, при публикации моего очерка еозникпа

соеершенно неожиданная ситуация: е семье И.А. Федороеа, езtSудораженные ссыпкой на сеязь их деда с М. Мураеьееым, стали еноеь инспектироеать семейный архие. И . • .

Второй дед (по отцу) И.А. Федороеа, происходящий из рода предеодите­пя Харькоескоао ауtSернского деорянстеа, • Николай Федороеич Федорое, • после окончания Харькоеской еоенной гимназии (юнкерское училище) - слу­жил е рядах Русской армии. после окончания курса Академии ГенштаtSа (еоен­но-инженерный и саперный факультет), некоторое еремя tSыn соспужиецем е г. Омске со сеоим однокашником по Академии - лучшим красным генерал· инженером Д.М. КарtSышееым . . .

Неиспоеедимы пути Господни/ Спустя есего - 15 пет деорянин, подпол­коеник ГнештаtSа Федорое, • породнится с социал-демократом, жестоким рукоеодителем ЧК Одесской Соеетской респуtSпики гпаекома �ураеьееа -Дм. Игнатенко.

Кстати, за еерную cnyжtSy е карательных органах Соеетое Игнатенко tSыn «достойно• ОТМЕЧЕН: ЕГО РОДНОЙ БРА Т (ВПОСЛЕДСТВИИ - АКАДЕМИК, ДИРЕКТОР Украинского НИИ гинекологии и акушерстеа), попа• е окружение е 1941 году, переодее е немецкую форму целый обоз раненых и санитарое, сам стае "оtSерстом" гитпероеского Вермахта, tSпагодаря аtSсолютному знанию немецкого языка, рокадами, занятыми уже фашистами, еыеел около 300 чело­еек за пинию фронта к сеоим. За что tSыn признан немецким агентом и приго­еорен к расстрелу: И, если tSы не случайная естреча е грузинской тюрьме с инспектором, апаеой еедомстеа СМЕРШ (смерть шпионам) Николаем АtSаку-11оеы11, • еоспитаннико11 старшего tSpaтa и чекиста Игнатенко • то не мчно­еать tSы доктору пули. А так - отсидел есеао то . . • 15 пет и стал лучшим украинским акушером . . .

А е подчинении у АtSакумоеа tSыn еще один из родстеенникое И.А. Феdоро­еа. Муж еао тети (на фото стоит слееа) - е 1942-м tSыn начальником орааное еоенной контрразеедки СМЕРШа Юго-Западного фронта, а затем tSoлee года еозгпаепяп нелегальные tSoeeыe дейстеия чекистских и партизанских со­единений на Украине, оккупироеанной ерагом . . .

Итак, Н. Федорое е годы 1 Мироеой еойны - подполкоеник, инженер-сапер е рядах Юго-Западного фронта (командующие: Николай Иеаное и Алексей Алексеееич Брусипое) служил е подчинении начальника инженерного оtSеспе­чения атаки - генерал-пейтенанта К.И. Величко на юае Украины. И са11ое пю­tSопытное, · что е подчинении у начальника инженерной служtSы 15-й пехот­ной диеизии (комдие - Безрадецкий) - Н. Федороеа tSыn М. Мураеьееl попал tSудущий мятежный красный апаеком е саперы после того, как tSыпи еесной 1916-ао разаро111Лены немцами элитные атакующие русские еойска. Легенда� нwй Брусилое так пишет otS этом:

"Геардейские части несли огромные потери. Они tSыпи tSрошены на по­мощь Ру11ынской армии е ее наступлении. Командиром корпуса tSыn назначен генерал А. Зайончкоеский • • •

Офицеры е это еремя предстаепяпи cotSoй еесьма жалкое зрелище, иtSo они е еодоеороте еепиких страстей очень плохо разtSираписt. и не 11оапи понять, что им делатt.. Офицера на митинге заtSиеал пюtSой оратор, ум••· ший язь1ком tSоптать и прочитаеший несколько tSрошюр социалистическо-

1 0 1

го содержания. При выступлении на эти темы офицер был совершенно безо­ружен, ничего в них не понимал . . .

. . . в частях арестовывали начальников и направляли в Петроград, в Со­вет рабочих и солдатских депутатов; наконец, нашлись и такие части, по преимуществу на Северном фронте, где начальников убивали. "

Подполковник Н. Федоров не стал дожидаться принудительной высылки в Петроград, а видимо, пользуясь связями своего зама - М. Муравьева, близ­кого к ЦК эсеров, вмвств с ним выбыл в мятежную столицу.

Сегодня известно только, что члвн (/) ЦК партии социалистов-револю­ционеров, гвардеец, сапер и террорист Муравьев, благодаря тому, что он "прочuтав несколько брошюр " уже мог краснобайством на любом митинге сразить любого оратора из "штафирок", - был выдвинут на главную коман­дную роль в создававшейся Красной Гвардии. Своего начальника он "двинул" в штаб РККА к Подвойскому. Так Н. Федоров, не будучи коммунистом, а, ско­рее, наоборот, - стал военным чиновником в группе управделами Наркомво-

. енмора - генерал-лейтенанта Николая Потапова, перешедшего с должности военного атташе и организатора армии Черногории к большевикам (кста­ти он был сослуживцем Федорова по Академии Генштаба). Всвй этой ,боль­шевистской военной камарильей - до вступления в должность Наркомвоена Л. Троцкого, - руководили свояки: Н. Подвойский и М. Кедров, - женатые на сестрах Дирикиль, - а их племянник А. Артузов (Фраучи), - сын третьей сест­ры, был уже пристроен в главные подручные Ф. Дзержинского в ЧК . . .

Любопытно и то, что сопротивление войск А. Керенского в ноябре 1 7-го под Гатчиной подавляли М. Муравьев (в пехотных частях), В. Лебедев и П. Дыбенко (ударные отряды кронштадских матросов). А в это время в оборо­не Гатчины и Лугu против них трудился военинженер Н. Федоров, остав­шийся верным воинской присяге.

Керенский коротко вспоминает эти его бесславные дни: •Финальный акт трагической борьбы Временного Правительства за сво­

боду и честь России разыгрался 30 октября вблизи знаменитой Пулковской обсерватории. Так называемые Пулковские высоты были в руках кронштад. цев. В нашем распоряжении было 700 казаков, бронедивизион, пехотный полк, что прибыл с фронта и несколько полевых орудий •. /»

S.гство Керенского в матросской робе из Гатчины, Слава Богу, не стало концом подполковника Федорова. Дружеские и боевые связи (в т. ч. с Муравь­евым) помогли. Он с войсками красного "бонапарта " ушел на Украину, где добрался до отчего дома в Харькове. В 20-е годы был "сов чиновником ", а потом пошел служить к генералу Потапову в инженерно-строительные вой­ска РККА. Стоил оборонительные линии против японцев в Монголии, а с 194 1-го - полковник Красной Армии Н. Федоров в рядах борцов с фашизмом. Стал орденоносцем, заслуженным ветераном Советской Армии, - одним из немногих, уцелевших в 1 Мировой, в годы революции, в гражданской войне, в годы массовых репрессий . . . Военачальник - лично знавший героя революции на Украине М. Муравьева, вместе с героем фашистских Застенок Дм. Карбы­шевым в 1918 году создававшuм укрепрайоны под Самарой, дал жизнь своим детям и внукам, укрепляющим сегодня славу и нашего города ...

После войны Н. Федоров был гл. инженером Харьковского стройтреста, восстановил 70% всего разрушенного в городе . . .

1 02

Известный в нашем zороде человек, создавший блаzотворительный фонд «Эzида» Иzорь Федоров - выпускник военной Академии тыла и транспорта, сам CAYЖWI в спечи­альных часпuи, выпо.111U1А спеараданШI. . . Как zоворитс11, внук - пошел всем в своих деду­шек!

Фото из семейноzо архива Иzор11 А натольевича Федорова: справа ezo знаменитый

дед - подполковник Русской армии и полковник Советской армии - Н. Федоров, - р11дом с ним - внук И. Федоро•. (остальные - репрессированны).

В очерке были исполыованы материалы из государственной чентральной библиоте­ки им. Салтыкова-Щедрина из Санкт-Петербурга (с 1 94 1 -го по 1 944 z.г. находUАась в Миекессе), Димитровzрадского Краеведческого музе11, яичного архива И.А. Федорова, мемуаров эмигрантов первой волны.

Автор сердечно благодарит всех за оказанную ему помощь в издании очерка!

1 03

B ll h" I H JH I H К У� 1 11 КО В,\

<t-Г /Я "'1'0""°"11\..

.мJJrV), 1 loc-tМ>j ь � »

• • •

Настала осень. Листья кружат стаей. Тоска прилипла к сердцу, как упырь" . И снова я ночами вспоминаю Наш маленький Тобольский монастырь.

Там бьmо все - чего душа желала И ничего, чем я теперь живу, О, Боже мой, какой я грешной стала! И неужели я такой умру?

МОНАСГЪIРЬ

Я упала в пыли у распятья -Ветер волосы мне растрепал: "О, Господ&! Принял ты все объятья И объял всех, кто правды желал.

И меня, как невесту, прими ты В царство, где нет ни боли, ни слез" " . А стопы твои мирр6й омыты И отерты волною волос . . .

1 04

III

11

Тихо, тихо в скромной келье, Только свечи плачуr здесь, Да монашка к причащенью Шепчет радужную песнь.

А над ней Христос ликует В белой ризе и в венце, Ведь о нем она тоскует С ясным светом на лице.

Все грехи ее бьшые Смоет кровь Христа и плоть И поет сестра Мария: "Ты прости меня, Господь!"

" . . . вонми молению моему . . . " Псалтирь

Прости меня, Господи, ибо грешна И ревностна и не бесстрастна.

Воздай за грехи мне за все ты сполна, Воздай, Иисусе Прекрасный!

К иконе твоей припаду, но молясь, Смогу ль забыть я о мире,

Смогу ль разорвать с ним навеки я связь, Смогу ль, Иисусе Пресильный?

Желает душа моя света любви Твоей - всеблаженной, лучистой.

Господь, моему ты моленью вонми, Вонми Иисусе Пречистый!

Порой искушенье настолько сильно, Что мир меня манит обратно,

Но сердцем останусь с тобой все равно, С Тобой Иисусе Распятый!

г. Тобольск

1 05

IV

Любимый, скажи, где твое крыло, Что нежно меня от бед закрывало? Теперь лишь монахини покрывало На голову черной волной легло . . . Любимый, скажи, где твое крыло?

у

Молитва к Серафиму Саровскому Ты не видишь тоски и неверности, Суеты и злословящих ртов, Ты, укрытый от лжи и растленности В своей келье, Воитель Христов!

И в молитвах небесных возвышенный, Ты не требуешь благ и богатств, В твоей маленькой, сгорбленной хижине Так уютно без пышных убранств.

Ты больных исцеляешь лишь ласкою, Ну, а грешников - взглядом одним . . . О, спаси мою душу несчастную, Помолись эа меня, Серафим?

VI

Господь, спаси и сохрани, Любимого от всех напастей Пусть даже от меня вдали И не со мной, но будет счастлив!

И пусть коснется благодать Его души, как будто птица, А я как прежде буду ждать, Любить и верить, и молится.

ВСI'РЕЧА

Встреча, скрестившая два меча, Встреча влюбленных врагов,

1 06

Встреча будущего палача И казненного, без оков.

Встреча Воздуха н ОГНJ1, Встреча - пиковая масть, Встреча проклятая моя, Встреча - сама напасть!

Встреча - пять лет любви одной Чистой, как божий дар. Встреча, что залила водой Самый большой пожар.

Встреча, которая нас свела И оттолкнула прочь . . . Встреча! Черту по ней хвала В ту колдовскую ночь!

ПРИНЦЕССА НОЧИ

На иссиня - черном небе В сумерках ночных и вязких Розоватым аметистом Светит полная луна.

Звезд венец ее венчает Серебристыми цветами Вновь зацветшими во мраке Неизведанных пространств.

Почему, рождая страсти В нашем мире бесприютном, Ты сама, Ночей Принцесса, Остаешься холодна?

Нежный свет твой тах прохладен . . . Ты, как драгоценный камень В перстне Ангела Гордыни, В перстне Князя Мятежа!

1 07

Ты потворствуешь свнданим, Снам кошмарным н безумью И в твоих лучах волшебных Ведьмы JJJU1шyr у костров . . .

Самым страшным эахлинаньем, Что читают в полнолунье Насыпаются проклпи На друзей и на враrов . . .

Демонов сестра ночная, Сопричастница соитий Розоватым аметистом Льешь сияние во тьме

Нс заслуженно венчает Светлых ЗВС1Ц тебя корона Ты - холодная обитель Люцифера на Земле.

ГОРОДУ N.

Прощай, о, rород! Ты приютом Служил мне долrих девять лет. 0тьсзда моего минуты Уже блИЗJСи, но rрусти нет.

Все здесь рыдает о разлуке И об утратах и rpcxax . . . Холодные я прячу рухи В своих растрепанных мехах.

Туда, куда • уезжаю Летит душа сквозь мрак и свет . . . О, rород, • теб• прощаю За горьких этих девять лет!

ПУШИСf АЯ ПОДРУЖКА

Пропала ты . . . и нет уже три дu Теб•, мо• nушистu подружка. Где ты и с кем? Скучаешь без мен.?

1 08

И кто теперь твое почешет ушко? И кто покормит? .. . Люд�1м все равно . . . Быть может, ты гуляешь где-то близко?! И каждый вечер я смотрю в окно . . . Уже три дня твоя пустует миска . . . Ведь без тебя так грусrно мне одной В квартире, где с тобой уютно было, Где с мячиком играли мы с тобой . . . Моя подружка, ты меня забыла?

• • •

Полный диск луны на небосхлоне -Освящен таинственно причал . . . Здесь мои холодные ладони Он когда-то жарко целовал.

Ночью эвеэдноА, тихой и прекрасной, Он шептал под робкий плеск волны

О любви свой безумной, страсrной -Были речи так его нежны.

Но потом, рабыней побежденной, Он увлек меня во мрак теней . . . О, причал, луною освещенный, Ты - свидетель гибели моей!

• • •

И так же я посмела, Как некогда в Раю Застенчивая Ева Послушала эмею .

• • •

На сердце меня свое положи -Хочу быть я частью твоей души! На руку меня положи свою -Как перстень я в темной ночи горю! Ибо ничто не потушит любви -Ни реки, ни люди, ни слезы мои . . . И если б взамен кто богатство сулил Любой бы отверг, кто любим и любил!

1 09

• • •

Только влюбленным и только поэтам Слышится шепот цветущего лета, Слышат они песню белых метелей, Гамму тонов в переливах капели . . . Знают влюбленные! Знают поэты! Сколько цветов в светлых бликах рассвета, Сколько изменчивых ликов луны, Солнечных искр в синем гребне волны. Сколько в закате утраченных грез, Сколько в дожде человеческих слез, Сколько у ночи цветных покрывал, Сколько лучей преломляет кристалл . . .

Знают влюбленные, веря в мечты, Сколько нам Бог подарил красоты!

• • •

Белой ромашкой цвету в полях, Легкой надеждой кружусь, как ветер. В сердце тревога и вечный страх -Только б никто меня не заметил!

Только б никто меня не сорвал -Не оборвал лепестков прозрачность. Белой ромашкой ищу причал И от коварного взгляда прячусь.

Что лепестков моих белый лен? Только гадать я на них умею: Сегодня - счастлив, завтра - влюблен, А послезавтра - уже пожалеет . . .

Скромен и тих мой земной наряд, Я ведь не роза - во мне лишь нежность. Так отчего же коварный взгляд Так и срывает мои одежды?

1 1 0

\ ptT l l l l l l Р � 1 1 , 1,· ( )

Арсений Иванович Рутыю - как писатеп" был "открыт" Федором Лан­фероеым, еще одним нашим звмляком, редактировавшим в 1932 году журнал "Октябрь".

Довольно быстро Рутько стал узнаваем среди многих аеторов книг рассказов, повестей и романов. Основой их стала подлинная правда жиз­ни, необычная биография писателя, его неуемная страсть к перемене мест. Токарь, рыбак, матрос, сплавщик леса, строитепь плотин, геоде­зист - вот далеко не полный перечень профессий, которыми он еладеп.

Арсений Рутько родился в семье лесничего на территории нынешней Польши. Его семья стала беженцами, когда грянула Лереая Мировая вой­на. Сначала они жили на Владимирщине, а потом в Мепекессе и Симбирс­ке. Среди десятка томов произведений писатепя мы выделили один -сборник повестей "Лленитепьная звезда", мало знакомых нашему чита­телю. Дело в том, что хотя это и художественное изложение, но во многих деталях, образах, пейзажах угадывается наш город дореволюци-

онного времени.

Мы взяли из книги только отрывки, интересные нам по "узнаваемос­ти" и представляем их и их автора димитровградцам. Это и в самом деле будет для вас открытием и писателя и книги, где витают дух и нравы наших предков, где ждут неожиданные встречи с родным горо­дом . • .

1 1 1

/1 . IO/\YDtЛHЫE IODЬI В маленьком уездном городке, где я родился и вырос, было только

три больших кирпичных здания: две шестиэтажные паровые мельницы купцов Тегина и Барутина в самом городе и четырехэтажное здание Тю­ремного замка на берегу Чармыша.

Окна мельниц, запорошенные мучной пылью, были мутно-белые, не­прозрачные, за ними не таилось ничего интересного дпя нас, но окна тюрь­мы всегда пугали своей жутковатой темнотой,- в них иногда неясными, почти неразличимыми пятнами угадывались чьи-то лица. Мы, дети, так же как взрослые, знали, что тюрьма эта и пересыльная и uполитическая срочная", то есть такая, где отбывали свой срок политичес­кие заключенные, - их тогда почти все в городе считали извергами и убий­цами. Изредка мы, видели, как этих бледных бородатых людей в серых безрадостных одеждах усиленный конвой с шашками наголо вел по Про­дольной улице от вокзала к тюрьме.

Мы, мальчишки, провожали их на почтительном расстоянии до Тю­ремного замка, смотрели, как они один за другим скрывались за железны­ми заржавленными воротами. Потом, когда ворота закрывались, мы, улег­шись в кружок где-нибудь на берегу Чармыша, принимались рассказы­вать друг другу о приключениях Шерлока Холмса и Ната Пинкертона.

Летом, бегая на Чармыш купаться, мы нередко делали крюк, чтобы пробежать мимо тюрьмы. Было что-то таинственно-притягивающее в крова­во-красных кирпичных стенах, в караульных башнях, из окошек которых выглядывали часовые, в черных железных воротах с квадратным оконцем на высоте человеческих глаз . . .

Иногда, набравшись смелости, м ы проходили под самой тюремной сте­ной мимо полосатой, как шлагбаум, сторожевой будки. Если в это время в воротах открывалось окошко, мы в ужасе бросались прочь. Впереди в таких случаях бежал, прижимая к груди единственную свою руку, самый маленький из нашей �йки" -Ленька Огуречик, за ним - я, а уж за мно�;\ по-медвежьи топотал Юрка Вагин.

Отцы наши работали на мельнице Барутина: у Юрки - грузчиком, у однорукого Леньки- слесарем по ремонту, а мой - uзасыпкой", на са­мом верхнем, шестом этаже. Ежедневно в полдень мы ходили на мельни­цу, относили отцам обед.

Огромный двор, замощенный крупным булыжником, был покрыт тол­стым слоем пыли, лишь вдоль стен тускло поблескивала чешуя камней. Между камнями пробивалась жалкая, худосочная травка.

Главный корпус огибали сверкающие полоски рельсов. Время от вре­мени по ним, натужно пыхтя, проползал маленький зеленый локомотив с вагонетками, груженными мешками с зерном или мукой. Раньше мы лю­били кататься на этих вагонетках, но два года назад под одной из них осталась лежать окровавленная Ленькина рука. Никогда не забуду: кри­чащего Леньку уже подняли и понесли, а я все еще стоял и смотрел на эту такую знакомую мне веснушчатую руку, - на ней, казалось, еще вздра­гивали, сжимаясь и разжимаясь, пальцы . . .

Отец мой, ка к я уже сказал, работал н а шестом этаже. О н почти всегда 1 1 2

встречал меня шуткой, но иногда, тыча мне пальцем в живот или в бок, грустно говорил:

- На следующий год пойдешь, Данька, и ты в подметалы . Хватит си­варей гонять.

На обеих мельницах жили и кормились тысячи диких сизых голубей, их в нашем городке называли сиварями.

Именно из-за сиварей я одна>tЩы страшно избил Вальку Гунтера, сына управляющего мельницей, и тем едва не навлек беду на всю нашу се­мью.

Это был толстощекий, румяный мальчишка, почти всегда одетый в ярко-синюю, совсем как у настоящих моряков, матроску с позолоченны­ми якорями по углам широкого воротника. Я бегал тогда в заплатанных рубашонках и страстно мечтал, что, когда вырасту или, даст бог, найду клад, обязательно куплю себе такую же. И удивлялся: почему это бога­тые взросл ые люди , вроде того же Гунтера, не носят таких матросок.

Но, пожалуй, еще большую зависть в наших мальчишеских сердцах вызывала не матроска, а то, что Валькиной тетке принадлежал единствен­ный в городе кинотеатр "Экспресс" и Валька мог бесплатно смотреть все серии "Таинственной руки" и полные опасных и удивительных приключе­ний фильмы с участием Гарри П иля.

Мы, "мельничные" ребятишки, легко ловили сиварей . Для этого сто­ило только взобраться на мельничный чердак. В обед, отдав отцам скуд­ную их еду - вареную картошку с зеленым луком, пару соленых или свежих огурцов или бутылку молока,- мы прятались по темным углам верхних этажей. А потом, таясь от бельмастого, но всевидящего глаза старшего крупчатника Савела Митрича Мельгузина, юркого маленького старичка с пористым, словно вырезанным из грязной пемзы лицом, про­бирались по крутой чугунной лестнице на чердак 1-1 там сачком, сделан­ным из обрывка старой рыболовной наметки, ловили голубей.

Однако не только голуби привлекали нас в этот мир запустения, пыли и битого оконного стекла. Здесь все казалось таинственным и интерес­ным. С перекладин запыленных стропил свешивались, точно корабель­ные канаты, лохмотья пыльной паутины. У своих серых, похожих на гор­шки гнезд тревожно звенели каменные пчелы. Уцепившись лапами за стропила, спали, головами вниз, летучие мыши. Мы сбивали их комьями голубиного помета и смеялись, глядя, как они, слепые, мечутся ме>tЩу балками, ни одну не задевая крылом.

Порой , забывшись, м ы подни мали при этом такой шум , что вдруг и сами пугались и затихали на минуту: не услышали кто внизу? Но нет, все оставалось спокойным, шестиэтажное здание мельницы мягко гуде­ло, доносились со двора голоса людей, требовательно покрикивал па­ровоз.

Отсюда, с чердака, можно было бросить комок голубиного помета на голову тому, кого мы особенно ненавидели. А ненавидеть нам было кого: Гунтера, приказчиков, пожарников, сторожей, всех, кого, приходя домой, бранили наши отцы и кто гонял нас с чердака.

Но самым привлекательным здесь было даже не это. Через полу­круглое чердачное окно· мы могли часами смотреть вниз, на зали

_тый

1 1 з

щедрым солнцем пыльный зеленый город. Широкие, поросшие травой улицы тянулись от мельницы к церковной

площади, где нагромождением голубых куполов высилась церковь. Крес­ты на куполах, как и на колокольне, были выложены зеркалами и ослепи­тельно сверкали на солнце, словно сами источали свет.

За церковной площадью улицы бежали дальше, туда, где, обжимая город, огромным зелено-серым удавом выгибалась железнодорожная на­сыпь. За ней поднималось красное, такое, казалось бы, мирное в круже­ве прибрежных лесов здание тюрьмы.

В блеклой зеле1-1и тальника узким лезвием поблескивал дорогой на­шим мальчишеским сердцам Чармыш с его отмелями и перекатами, с ло­пуховыми зарослями по берегам, с смутными глубинками, где между ко­рягами лениво шевелились пудовые сомы . А левее, словно овальный просвет в лесу, куском весеннего неба голубело озеро Святое.

Словом, весь милый, казавшийся нам необъятным мир нашего маль­чишеского детства распахивался перед нами, когда мы смотрели из чер­дачного окна.

Весной, когда голубки садились на яйца, мы меньше лазили на чер­дак, потому что при нашем появлении птицы поднимали сильный шум, ог­ромной стаей вылетая и опять влетая в окно.

- Ну, опять кто-то из этих сорванцов на чердаке! - кричал Мельгузин. - Не ровен час - сожгут!

И посылал пожарника или сторожа - поймать. И уж если ловили, дело кончалось плохо: день-два приходилось спать животом вниз.

Зато сколько радости доставляло нам время, когда в гнездах подра­стали птенцы! Мы приносили голубям в бутылках воду или молоко, таска­ли на чердак полные карманы подобранного у амбаров зерна, воровали у матерей пшенную и гречневую кашу, копали червяков на берегу Кале­тинского пруда. У каждого из нас были "свои" гнезда, и мы азартно спори­ли - у кого быстрее растут голубята, у кого первого вылетят из гнезда.

Об этом "голубином" времени, как мы его потом называли, у меня сохранились самые светлые, самые радостные воспоминания, хотя в то время семье нашей жилось и трудно и голодно.

2.. 1ТОDСО/\НЬltАЛ КА Мы жили тогда вчетвером: отец, мать, я и маленькая моя сестренка ,

трехлетняя Саша. Она была тщедушной, рахитичной девочкой с больши­ми, иногда зеленоватыми, иногда синими глазами, в глубине которых как будто таилась искорка испуга или трево>КНого удивления. Что-то неслыш­но и ласково шепча, она в ненастные дни целыми часами сидела в угол­ке, за кроватью отца и матери, копаясь в дешевых разноцветных тряпочках, которые называла "игрусями". В погожие дни, обняв руками худые колен­ки, подолгу сидела на завалинке, на солнечном пригреве, наслаждаясь тишиной и теплом, жмурясь от удовольствия, как котенок.

Не помню, кто из нас впервые назвал ее Подсолнышкой,- она почти

1 1 4

незаметно пересаживалась с места на место, избегая надвигавшейся на нее тени, - но это прозвище так и осталось за ней на всю ее жизнь.

Теперь я почти не могу представить себе ее лица, только глаза - как блюдечки с синей водой, говорила мама, - да еще, пожалуй, губы, ис­пуганно вздрагивавшие при каждом громком звуке: при мельничном или паровозном гудке, при ударе колокола, при лае собаки, при чьем-нибудь окрике.

- И в кого ты такая трусиха? - возмущался я . - А я не трусю . . . Мне ушки больно. И все-таки я очень ее любил , как всегда старшие на несколько лет,

здоровые братья любят своих маленьких болезненных сестренок, - по­кровительственно, с оттенком грубоватой нежности и глубоко-глубоко зап­рятанной и все-таки трогающей до слез жалости.

Помню, я часто спрашивал себя: а дал бы я отрубить себе правую руку и жить, как Ленька Огуречик, с одной левой, если бы бог сделал Са­шеньку здоровой? .. Отдал бы, конечно! Но только лучше, пожалуй, ле­вую. Ну как же я буду без правой руки - ни камня кинуть, ни подраться , ни поплавать; как защищу ее, Подсолнышку, без правой-то руки?

"Нет, - решил я, -flравую нельзя". А левую я готов был отдать немед­ленно, лишь бы у Сашеньки ножки стали прямые, лишь бы она вместе с нами бегала на Чармыш и в лес, лазила через забор в поповский сад -словом, чтобы приобщилась к нашему миру воинственных и рискованных радостей.

Бывая с матерью в церкви-а мама была очень набожная,- я отхо­диi1 от нее и от Подсолнышки и подолгу тоmался перед самой большой позолоченной иконой, предлагая богу свою жестокую сделку. Но богу было, вероятно, мало одной моей руки, он молчал, глядя на меня печаль­но и строго. Я обижался и однажды очень удивил и огорчил мать, заявив ей:

- Не буду я больше молиться . Он почему такой злой, твой бог? Мать больно отодрала меня за уши и три дня не пускала на улицу. А

рассказать ей о своих молитвах за Сашеньку я почему-то не мог. Мне кажется , что в моей любви к Подсолнышке было что-то сходное

с любовью к ней нашего отца. Вернувшись с работы, переодевшись в чистую рубаху, отец брал Сашеньку на руки и , если было солнечно, са­дился с ней на крыльцо барака, в котором мы жили. Заскорузлыми паль­цами перебирал льняные реденькие волосы девочки и иногда прижимал­ся щекой к ее голове. И столько было в этом почти незаметном движении боли и жалости к ней, сознания какой-то, пусть даже невольной, своей вины перед этим маленьким человечком, что я, ничего не умея ни на­зеать, ни объяснить, готов был плакать, так у меня сжималось сердце.

А Подсолнышка теребила отца за бороду, за усы , щекотала, смея­лась и без конца задавала странные свои вопросы:

- П а п , а кто дует ветер? . . П а п , а кто сол н у ш ко п о небу катm?

Самой большой радостью для Сашеньки было, когда по весне я при­носил ей подросшего, но еще не умеющего летать голубенка и она могла хлопотать над ним, поить и кормить, пока у него не отрастали крылья.

1 1 5

Окрепнув, голуби улетали и , конечно, навсегда забывали наш барак и тоненькие пальцы Подсолнышки , но она уверяла меня, что голуби хоро­шо ее помнят. И, когда к нам во двор или на подоконник единственного окошка нашей комнаты слетали с мельничной крыши голуби, Сашенька хлопала в ладоши:

- Мои! Мои! Видишь, я говорила! Барутинские бараки стояли на самой окраине города, а за ними под­

нималась Горка, поросшая густым сосновым лесом. Весной склоны Горки рано освобождались от снега, и в погожие дни я приводил сюда Сашень­ку, После зимнего, почти безвыходного сидения в бараке она с радост­ным благоговением ходила от цветка к цветку и не рвала их, а присажива­лась возле и то разговаривала с ними, то пела ею самой придуманные песни:

. . . Милый, ,gобрый цвети!<. Беленькии, зелененькии , Где твоя мама?

Мать моя до появления на свет Сашеньки тоже работала на Барутин­ской мельнице: сначала, еще девчонкой, в подметалках, потом чинила ремни зернотасок, зашивала мешки с мукой. Но незадолго до рожде­ния Подсолнышки ее уволили и потом больше не взяли: ее место ока­залось занятым . В девушках очень- красивая, большеглазая и черно­бровая, с крупными чертами лица, мать моя к тому году, с которого начинается этот рассказ, немного поблекла, увяла, но все еще счита­лась первой красавицей у нас на Северном Выгоне. По праздникам, на­дев желтую или красную кофточку и широкую, со множеством оборок юбку, она становилась очень красивой, все парни на нашей улице огля­дывались ей вслед.

А она словно и не замечала своей красоты , ·носила красоту легко", как любили говорить соседки, только на лице ее часто вспыхивала бес­печная и какая-то далекая улыбка. Как будто она улыбалась не тому, что видела и слышала кругом, а не слышной другим музыке внутри себя.

· В праздничные дни рабочие с мельницы и с чугунолитейного завода

Хохрякова, ремесленники, мастеровые выходили на Горку •гулять" семь­ями - с самоварами и корзинами с едой, с гитарами и балалайками.

Ходили на Горку всей семьей и мы. Я тогда еще, конечно, не знал, что Горка была не только местом отдыха, а и местом первых рабочих ообраний.

Обычно мы рассаживались на траве, на открытом месте, через не­сколько минут к отцу присоединялись рабочие с чугунолитейного, с мель­ниц, из депо, кто-нибудь доставал из кармана бутылку с водкой. Тогда отец посылал нас с Подсолнышкой погулять, и мы ходили по лесу, соби­рая сосновые шишки и простенькие, почти без запаха цветы. Мать тоже уходила от товарищей отца - по ее сердитому лицу я догадывался, что ей не нравятся встречи отца с этими людьми. И мне они тоже не нрави­лись. ·лучше бы, - думал я, - отец, вместо того чтобы так долго и тихо разговаривать, пел бы песни и играл на гармони, как все". Когда я ему однажды сказал об этом, он хитровато улыбнулся в усы:

1 1 6

- Т а к вед ь , с ы н ка , га р м о н и-то у нас нет" . Да и у товари­щей тоже" . Это вон купчишки богатые, им и играть . . .

Отец и мать очень любили друг друга и никогда не ссорились. И только однажды, за несколько дней до начала войны, случайно проснувшись, я услышал взволнованный разговор. .

- Ну милый, родненький Даня . . . - быстро и горько говорила мать. -Ну, меня тебе не жалко, так детишек пожалей . . . Пусть вон у которых де­тей нету . . . - Открыв глаза, я увидел, что мать пытается удержать отца, собравшегося уходить.

Я, конечно, не понимал, о чем они говорят, но в голосе матери было столько тревоги и боли, что и мне захотелось крикнуть: "Не ходи, папка!"

Он сначала рассердился, сурово посмотрел на мать, а потом осто­рожно снял со своих плеч ее руки , прижал их к груди и сказал:

- Да успокойся ты, дурочка. Ложись . . . Мать долго стояла у порога. Потом начала прибирать в комнате. Уро­

нила нож. Испуганно оглянувшись н� нас - не разбудила ли? - осторож­но подняла его, взяла со стола шитье. Но через минуту и шитье бросила на стол. Потушила лампу и села к окну.

Ночь была светлая, на полу в бледно-желтом квадрате лунного света отчетливо вырисовывалась тень маминой головы.

Встревоженный, я долго не мог уснуть и все ждал возвращения отца. Но скоро усталость взяла свое, � я уснул. Мне снилось купание в про­гретом солнцем пруду, лопуховые заросли на Чармыше и мальчишеский бой нашей улицы с Соборной, с гимназистами и "реалишками".

Но спал я все же очень чутко и, когда под утро чуть слышно скрипну­ла дверь, сразу открыл глаза. Вошел отец. Одним бесшумным рывком мать вдруг оказалась у двери и, закинув отцу на шею руки , прижалась к нему.

- Н у , н у ! - грубовато и о ч е н ь л а сково сказал о н . - Не ложилась?

Я счастливо вздохнул, повернулся на другой бок и моментально уснул ОПЯТЬ,

3. DьА DНЯ HA)AD ь 110'РЕМНОМ 3АМКЕ Когда я снова проснулся, отца уже н е было: ушел н а работу. В комна­

ту заглядывало солнце, на улице ворковали голуби. Подсолнышка спала на своей кровати за печкой, мне видны были только ее босые ножонки да угол спустившегося до пола одеяла, сшитого из разноцветных треуголь­ных лоскутков.

Под окном приглушенно и тревожно разговаривали женщины, потом послышался тогют копыт,

Я вскочил. В этот момент в комнату вбежал запыхавшийся Ленька . Он был так бледен, что я увидел на его лице только веснушки.

- Пожар?! - спросил я, торопливо натягивая штаны. - Какой пожар! ПовесИл и l - зашептал он, зачем-то

1 1 7

оглянувшись на окно, - Что повесили? Вошла мама, расстроенная, такая, какой я ее еще никогда не видел.

Она раст�рянно посмотрела на икону и, хотя тот день не был ни воскрес­ным, ни вообще праздничным, влезла на табурет и зажгла перед иконой лампадку. Мне не терпелось узнать, ·что и где повесили , и, пока мама стояла спиной к двери; я следом за Ленькой выбежал во двор. Мы спрята­лись в дровяном сарайчике.

- Ну! - Вот . . . гляди . . . с ворот содрал . . . Ленька вытащил и з кармана измятый листок, н а котором крупными

буквами было написано: "Товарищи! Царские палачи совершили очередное свое злодеяние. Два

дня назад в Тюремном замке нашего города повешены товарищи с Сор­мовского завода - Смушков и Силуянов, обвинявшиеся в том, что они боролись против существующего строя, за свержение царского правитель­ства, за лучшую жизнь для трудового народа. Вечная память им, не пожа­левшим даже жизни своей за всеобщее народное счастье. Позор и про­клятье палачам!"

Я прочитал листовку и помню, что меня как будто ударило по самому сердцу. Ведь все последние дни мы бегали мимо замка, даже и не подо­зревая, что там находятся люди, ожидающие смерти. И мне вдруг пред­ставились виселицы, освещенные багровым светом факелов, поп в черной рясе с огромным золотым крестом . . . И еще я вспомнил ночной уход отца, слезы и тревогу матери. И для меня все эти события связались в один темный и страшный клубок.

Я почувСтвовал на глазах слезы и отвернулся, чтобы Ленька не ви-дел, что я плачу. Я и сам не смог бы еще объяснить своих слез.

Ленька сказал: - Теперь бы на их кладбище сходить. Я посмотрел на него не понимая . Их кладбище? Да! Ведь тех, кого

казнили и кто умирал в тюрьме, хоронили не на городском кладбище, а недалеко от тюрьмы, на небольшой полянке, где не было даже крестов, а только холмы могил и где всегда паслись отбившиеся от стада коровы . Позже, когда мы попали на тюремное кладбище, мы нашли там только один свежий холм и не сразу догадались, что обоих казненных зарыли в одну яму. Но это было позже, недели через две, а в тот день сбегать на кл адбище нам не пришлось. Днем и у нас, и у Юрки , и у многих других рабочих был обыск - всё перерыли , перешвыряли и , хотя ничего не нашли, отцов наших прямо с мельницы увели в так называемую ката­лажку на Большой улице.

Выпустили их через две недели, и они вернулись избитые, в синяках, но, к моему удивлению, бодрые. А что мы с Юркой пережили за это вре­мя, думая, что наших отцов вот-вот "перегонят" из каталажки в Тюремный замок и там повесят, - я рассказать не могу. Все ночи мы дежурили на Большой улице и , если случалось задремать, вскакивали от самого лег­кого скрипа калитки.

В те дни мы повзрослели на несколько лет, казалось, что никогда .

1 1 8

уже не вернется прежняя, беспечная и беззаботная пора . . . Однако при­шел из тюрьмы отец, и очень скоро все пошло как и раньше, как будто и не было этих страшных недель" .

Было в городе еще одно место, очень любимое мальчишками, -Калетинский пруд. Он тянулся почти на полкилометра вдоль Барутинс­кой мельницы , но с противоположной баракам стороны . Летом густо за­росший около берегов кувшинками и лилиями, зимой прикрытый ровным льдом, он был для нас источником самых доступных радостей и развле­чений.

От ворот мельницы на другую сторону пруда был переброшен дере­вянный мост, по нему зеленый мельничный паровоз водил на станцию и со станции поезда с зерном и мукой. Раньше этот мост никем не охранял­ся. Но во время всеобщей забастовки тысяча девятьсот пятого года кто­то поджег мост, пропитанные мазутом и машинным маслом сухие брусья вспыхнули, как костер, и мост сгорел в четверть часа. Позже выясни­лось, что это была провокация: в поджоге обвинили бастовавших рабо­чих, и м ногие из них были арестованы и осуждены . Мост же через пол­года вновь отстроили и с тех пор охраняли с показной старательностью и даже иногда поливали из шлангов водой - это случалось летом, в зной , когда все готово было, кажется, загореться от солнечного луча.

Теперь по мосту всегда прохаживался сторож с берданкой за плечом - то бородатый дед Никита Свешников, то Гошка-солдат, зиму и лето но­сивший старенькую шинель, в которой он вернулся с японской войны. Оба они боялись потерять работу и потому относились к мальчишкам с крикливой, подчеркнутой строгостью.

На той стороне пруда зеленел тенистый, вековой Калетинский парк, об­несенный с трех сторон кованой узорной оградой. Ограда была высокая, в ее узоре железные цветы сплетались с копьями, устремленными острия­ми вверх. Перелезть через нее, казалось, было совершенно невозмож­но.

Осенью, когда опадала листва, между толстыми стволами осокорей, стоявших, как стража, на берегу пруда, становились видны колонны бе­лого одноэтажного особняка. В этом доме уже несколько лет никто не жил.

По словам стариков, лет десять назад, еще до революции пятого года, в парке чуть не каждый летний вечер гремела музыка, между деревьями загорались разноцветные фонари, и любопытные обыватели с мельнич_. ной стороны могли наблюдать, как князь Калетин спускается с гостями к пруду покататься на лодках. Лодки, вернее, их полуистлевшие остовы, доживали сейчас свой век на берегу, прикованные цепью к огромному. в три обхвата, осокорю возле старенькой, полуразвалившейся, когда-то ок­рашенной в голубой цвет купальни. Вход в купальню был наглухо забит, и проникнуть в нее можно было, только поднырнув под стены.

1 1 9

Теперь парк был всегда глух и пуст - ни человеческого голоса, ни смеха, ни звона посуды или струны ни разу не донеслось оттуда до наше­го берега. Парк зарастал год от года все гуще, превращался в дремучий лес. Аллеи и тропинки только угадывались -зеленые щели между дере­вьями и разросши мися во всю силу кустами сирени, акации и малины .

Жил в парке сторож - лакей или кучер Калетиных, вывезенный когда­то ими из Франции , - высокий и худой, словно сколоченный из досок, старик с туго сжатым ртом и бесцветными, оловянными глазами. Еще в парке обитала огромная собака, имени которой никто, кроме старика , не знал. Она, как тень, бродила по саду, иногда поднимая злобный и хрип­лый лай.

По утрам сторож, одетый в наглухо застегнутый сюртук, в помятой черной шляпе, в ботинках с блестящими пряжками, поражавшими наше воображение, приходил в ближайший к парку магазин Кичигина купить себе хлеба и собаке мяса. Он ни с кем не разговаривал , однако было известно, что он ждет возвращения из-за границы одного из молодых Калетиных и надеется, что тот отправит его умирать на родину.

Утверждали , что в парке по ночам появляется привидение- высо­кая женщина в светлом платье - и что ее всегда сопровождает собака, покорно тычась носом сзади в ее ноги . Говорили , что это бродит душа дочери Калетина, повесившейся эдесь после того, как сослали в Сибирь ее жениха.

Надо ли говорить, как пугал и в то же время как притягивал нас таин­ственный Калетинский парк и дом с его остановившейся, застывшей, как бы окаменевшей жизнью. Но мы долго не решались переступить запрет­ную черту.

Однажды ночью мы сами увидели привидение. После долгого знойного дня , раскалившего и стены кирпичных до­

мов, и камни мостовых, и землю, мы, вернувшись с Чармыша, решили еще раз искупаться в пруду.

Эти ночные купания хороши тем, что вода как бы напитана радостным остывающим солнечным теплом; в пруду, где она неподвижна, она так ласково и тепло обнимает тело.

Купались долго. И , уже когда собрались вылезать, услышали , как в парке залаяла собака.

Ночь была светлая, но облачная , облака то закрывали луну, то снова открывали ее - лунный свет, обычно неподвижный, медленно тек по земле и воде. А калетинский берег, опушка, купальня и прикованные к осокорю лодки не были освещены, тонули в темно-зеленой тени. И вот в этой тени, повернувшись на лай , мы и увидели едва различимую белую фигуру.

Я не помню, как мы добрались до берега , как нашли свои штаны и рубашки, запрятанные на всякий случай под доски . Не одевшись, не в силах оглянуться, мы опрометью понеслись прочь. И , только отбежав квартал, повернув за угол мельничного двора, скрывшего от нас пруд, мы остановились и в смятении посмотрели друг на друга.

- Вот, Дань, а ты говорил - не бывает! - дрожа, сказал Ленька и вдруг заплакал . - Бы-ва-а-е-т . . . Это мы . . . озлили ее . . .

1 20

На другой день я рассказал о ночном приключении отцу. - Эх т ы , д у р а к ты м о й р ы ж и й ! - с о в е р ш е н н о с е р ь е з н о

сказал он, выслушав мой сбивчивый рассказ. - Начитался чепухи, вот и мерещится неведомо что!

- Да нет, пап! Отец взял у меня из рук тоненькую книжку, с обложки которой чело­

век в черной полумаске целился из пистолета прямо в читателя. - О п я т ь П и н ке ртон ы ! - И с ка кой-то весел о й злость ю

разорвал книжку. Я не успел удержать его, а книжка-то была чужая! Швырнув в сторону

обрывки, отец неожиданно обнял меня. - В в о с к р е се н ь е п о йд е м , Д а н и л ка , в од н о м е сто " . т а м

много хороших книг. Ладно? Так я попал в народную библиотеку, ютившуюся в небольшом доми­

ке возле городской управы. Теперь-то я понимаю, что библиотека была жалкая , бедная, но тогда она поразила меня. Множество книг стояло на полках и в шкафах - маленькие и большие, толстые и тонкие, красивые и невзрачные, новенькие и совершенно затрепанные. Сколько книг! Сколь­ко жизней надо прожить, чтобы прочитать все! И, хотя в то время я прочи­тал уже кое-что из Гоголя и Пушкина, мне почему-то показалось, что все эти книги от корки до корки набиты сыщиками и привидениями. Я прямо задохнулся от радости.

Бледная девушка с гладко зачесанными светлыми волосами, в чер­ном платье с белым воротничком стояла за деревянным барьером. Когда мы вошли , она, вскинув голову, посмотрела на нас, и глаза ее радост­но вспыхнул и , как будто она узнала моего отца и была рада его прихо­ду. Но отец смотрел без улыбки, спокойно и строго.

И только позднее я узнал, что Надежда Максимовна -так звали эту девушку - действительно знала моего отца.

В этот день в мои руки и попала книга , которую я до сих пор считаю одной из лучших книг на земле. Мне кажется, что на значительную часть моего поколения "Овод" имел такое же влияние, как на послереволюци­онные поколения книжка о Павле Корчагине.

Вернувшись из библиотеки, мы долго сидели на крыльце, и отец, шутя, расспрашивал Леньку и Юрку о том , что мы видели в парке. Мне показа­лось, что на этот раз он верит нам, и это удивляло меня: верит, а сам смеется. В конце концов он действительно рассмеялся:

- Эх в ы , п р и в иден и я ! - В те м н о й бо родке е го влажно блеснул и зуб ы . - Ну, идите! Да П одсол н ы ш ку вот с собой возьмите. У матери стирка , а мне некогда с ней погулять сегодня.

Девочка стояла между его коленями и не отрываясь смотрела ему в лицо. П режде чем отпустить ее, он прижался щекой к ее голове, прижал­ся тем самым движением, от которого у меня всегда щемило сердце.

Хотя у нас была целая уйма неотложных дел, мы взяли Сашеньку и пошли на Горку. Мать, оторвавшись на минуту от дымящегося горячим паром корыта - она теперь брала стирку у Гунтеров, - сказала, вытирая фартуком распаренные руки:

- Смотри, Данилка, не обижай. Уши оборву! 1 2 1

Подсолнышка со страхом посмотрела на мои уши и торопливо сказала: - Не, мама . . . он не обизает . . . Мы поднялись н а Горку. В крутом склоне ее, н а солнечном пригреве,

мы еще весной выдолбили глубокую пещеру и в ненастье иногда проводи­ли здесь целые дни , воображая себя то робинзонами, то бежавшими от преследования разбойниками.

Сегодня день был ясный, солнечный, но дул ветер, и мы решили заб­раться в пещеру. Разлеглись на мягком, прогретом солнцем песке, защи­щенные от ветра со всех сторон.

Своих сестренок ни у Юрки, ни у Леньки не было, и мы все трое забо­тились о моей. Даже Юрка, обычно грубоватый с девчонками, относился к Сашеньке с каким-то подобием нежности.

- А у тебя, Подсоriнух, глаза вроде синее стали, - сказал он. - Я, что ли, в небушко долго глядела? Сначала мы говорили о сиварях и домашних голубях, о Калетинском

парке, о вчерашней рыбалке, а потом, когда наболтались вдоволь, Юрка сказал:

- А давайте почитаем. А? Может, интересная. Подсолнух, будешь слу­шать?

- Про страшное? - Да нет.

- Я вдруг забоюсь . . . - Не забоишься. Мы улеглись головами друг к другу, приготовившись читать. Но в это

время внизу, у бараков, послышался пронзительный женский крик: А-а-а-ааа!

Мы вскочили. - Опять пожар! Пожары в городе случались ежедневно, особенно летом , в июле и

августе. То и дело с каланчи раздавался дребезжащий звон колокола и по улицам, давя поросят и кур, неслись красные пожарные колымаги с насосами и бочками.

Мы с Юркой сложили носилками руки. Сашенька села на них, крепко обхватив ручонками наши шеи, и мы побежали вниз.

Но на этот раз ни звона колокола, ни грохота пожарных колымаг не было слышно. А женщины во дворе бараков кричали все громче, над­рывнее, причитая как по мертвому. И первое слово, которое мы услыша­ли, добежав до барака, было:

- Война!

5. °1>ОйНА НАЧА/\АСЬ Война не сразу смяла привычный уклад нашей жизни, довольно дол­

го она шла стороной, являясь для нас, мальчишек, скорее развлечени­ем, чем несчастьем .

1 22

В церквушке с зеркальным крестом на куполе служили молебны о "даровании победы православному русскому воинству", на улицах по­явились пьяные деревенские и городские "некруты" и надрывными голо­

. сами пели с уханьем и присвистом: Трансва-аль, Трансва-а-аль, страна моя, Ты вся горишь в огне . . .

Трудно объяснить, почему именно эту песню, почти позабытую со времен Бурской войны, снова вспомнили и стали петь в тысяча девять­сот четырнадцатом году; может быть, просто потому, что новых военных песен еще не было, а петь песни про любовь-разлуку да про любовь­измену казалось неуместным и ненужным.

Мы С· отцом ходили на вокзал провожать его товарищей, взятых по первой мобилизации, в том числе Николая Степановича Вагина, Юркино­го отца.

На вокзале гремел оркестр, обычно игравший по вечерам "на танцах" в городском саду и состоявший из барабана, флейты и трех труб, на­чищенных по случаю войны до золотого блеска.

Члены городской и земской управ, купцы Барутин и Тетин, чинов­ники и полицейские, стуча себя кулаком в грудь, выкрикивали напутствен­ные речи и дарили отъезжающим на фронт иконки и махорку.

Рыженький суетливый попик, широко размахивая руками, кропил свя­той водой лапти и сапоги , свешивающиеся из теплушек. С покорной тос­кой смотрели из вагонов новобранцы. Плакали женщины и дети , слыша­лись последние пожелания, слова прощания и наказы:

- Телку-то, говорю, продай! Продай телку-у! - Ваня, милый! - А В а ська пущай со свадьбой годит ! Кака тут свадьба ,

Забреют--+1аплачется баба! - Вань . . . Вань?! - Нюську-то поберегай! - Ага ш а ! Отцу отп и ш и обя зател ьно . . . он п о м ожет, еже-

ли что! - Жать Тихоновы не пособят ли . . . - А гаду этому скажи - приеду, сведу счеты! - Вань! . . Вань! - Да м и л а и вы мои . . . да на ко го же вы н а с , си рот и нок

горьких, покидаете . . . Отец мой сказал Юркиному, обнимая его: - Береги себя , Николай . . . Помни , кому твоя голова

нужна . . . Состав ушел, скрылся в сосновом бору, но толпа не расходилась, слов­

но люди не верили, что все это правда, словно надеялись, что уех.авшие вернутся.

У Юрки дрожали губы. А мать его долго бежала за поездом, потом села на землю и заплакала.

Я завидовал Юрке, потому что Николай Степанович обещал привезти 1 23

ему с войны немецкое ружье. Отца моего на войну не взяли. У него была паховая грыжа, опериро­

вать которую почему-то оказалось нельзя. Еще парнем, сбежав на Волгу от голодной и горькой батрацкой судьбины, как говорил он сам, он крючни­чал в Самаре и Симбирске на пристанях и однажды сорвался с трапа с восемнадцатипудовым сундуком на спине. Упал он в трюм, на железные двутавровые балки. Очнулся на берегу, в тени тюков пахучего турецкого табака. Сюда его перенесли товарищи по а ртел и , подложив ему под голову его же собственное "ярмо"-так называли грузчики колодку, ко­торая помогала им поддерживать на спине груз. Отец попытался встать и не смог.

Когда окончилась поrрузка, кто-то принес ему водки. - П е й , Д а н и л а . Для рабочего ч е л о в е ка - п е рвое л е к а р

ство. Как рукой сымет! Но боль в груди и животе у отца не прошла, и он на пути в родное село

попал в больницу в нашем, тогда еще чужом для него городке". Выйдя из больницы, пошел работать на Барутинскую мельницу и встретил там мою мать".

С вокзала, после проводов мобилизованных, отец вернулся пасмур­ный, хмурый, каким я его еще никогда не видел. И не то что пасмурный, а как будто почужевший вдруг, отодвинувшийся куда-то. Лег в сарайчике на топчан и долго лежал, запрокинув за голову огромные жилистые руки , глядя сквозь щели крыши в раскаленное августовское, вылинявшее от зноя небо.

" .Но прошло две недели, уехали на фронт те, кому надлежало уехать по Первой мобилизации, и все как будто стало по-прежнему. Только у Юрки вместо отца на мельницу ходила мамка, а сам он стал строже и взрослее.

Как и раньше, по утрам и вечерам монотонно звонили церковные ко­локола, гудки извещали рабочих мельниц и заводов о начале и конце смен, по улицам бродили козы и голопузые ребятишки, а над городом тысячами вИлись сизые голуби . . .

"Овода" я читал сначала один; только несколько страничек, особенно взволновавших меня, прочитал Подсолнышке вслух. Когда я повышал голос, она, не понимая ничего, испуганно помаргивала своими длинны­ми ресничками, и в глазах ее скапливались слезы, готовые вот-вот хлы­нуть на щеки.

Потом мы принялись читать книгу вместе с Ленькой и Юркой. Уходили на Горку, или в лес, или к Чармышу, где нам никто не мог помешать. Вблизи от тюрьмы, от могил повешенных, книга эта производила на нас особенно сильное впечатление. И мрачное здание с зарешеченными ок­нами, с полосатой будкой у входа и железными воротами, за которые

1 24

уводили таких, как Овод, представало перед нами в другом свете. Может быть, и здесь погибают такие же бесстрашные и гордые? Думать об этом было и жутко и радостно: вот какие бывают люди! И здание это станови­лось нам ненавистным, хотя бы потому, что было похоже на то, где убили полюбившегося нам мужественного человека.

М ы п рочитали кни гу несколько раз, м ы знали из нее наизусть це­лые страницы и все никак не решались расстаться с ней. Она перестала быть для нас книгой, это был целый мир живых людей.

Из библиотеки прислали наконец записку, и мы отправились туда все трое, приготовившись к тому, что нас будут бранить. Но Надежда Макси­мовна только спросила:

- Понравилась книжка? У нее было забинтовано горло, и говорила она чуть слышно. Кто-то

сказал нам, что .Надежда Максимовна болела какой-то неизлечимой гор­ловой болезнью.

В б и бл иотеке н и кого не б ы л о , в раскр ы т ы е о к н а с ул и ц ы , вл и вался зной одного и з последн и х жарких дней того незабы­ваемого лета , сердито гудела в углу запута вшаяся в паутине -муха.

Перебивая и поправляя друг друга, мы принялись рассказывать о книге. Но кто-то, звеня шпорами, прошел под окном, и Надежда Максимовна остановила нас. Неторопливо ушла за книжный шкаф и вернулась с но­вой КНИГОЙ в руках.

- А вот это н а ш е го русского п и сателя М а кси м а Горького . Здесь тоже н а п исано п р о бесстрашных и мужественных л юдей , которые борол ись за н а род . Эту кн и гу , мальч и к и , н адо читать и взросл ы м , она и им будет и нтересна . . . Тол ько н е задержи­вайте, пожалуйста .

Позже мы узнали, что у; Надежды Максимовны жених сидит в Шлис­сельбургской крепости и сама она несколько лет пробыла в ссылке в Сибири, откуда ее и перевели в наш городок, так как она заболела чахот­кой. Эта новость поразила нас, мы стали каждый день бегать в библиоте­ку, чтобы хоть издали посмотреть на Надежду Максимовну и, если слу­чится, оказать ей какую-нибудь услугу. И между собой стали называть ее Джем мой.

Помню один разговор, который происходил на берегу Чармыша. Мы лежали на песке, глядя в синее небо, в котором стремительно и косо носи­лись стрижи. С воды тянуло свежестью. Над моим лицом покачивался из стороны в сторону красный прутик тальника с матово-зелеными, если смот­реть снизу, листочками. Полуденное солнце светило в окна мрачного здания тюрьмы, и стекла празднично сверкали, как будто за ними билось веселое, яркое пламя.

- Ребята ! - сказал Ю р ка . - А давайте всегда как он? А? Вот н адо что- н ибудь сдел ать - и сп роси себя : ка к бы он поступил? И так и делать . . .

Ленька тихонько свистнул. - Ка к О вод - это надо же совсем бесстра ш н о , - с м ечта­

тельной завистью сказал он. - Вот где самое опасное - туда и

1 25

лезть . . . - И улыбнулся смущенно. - Страшно ведь. А?

=t-. 11А ьОI ОьОD1 ОН НЕ ТТОЬОЯ/\С.Я "БЫ . .. »

Однажды мать послала меня в лавочку Кичигина за солью. "Бака­лейная и всякая торговля. Кичигин и сын" помещалась в угловом дере­вянном доме с пестрыми резными наличниками. На той стороне лавки, которая выходила на Проломную улицу, висела над тротуаром жестяная вывеска. Прикрепленная к металлическому стержню, она на ветру кача­лась и отвратительно скрипела - этот скрип был слышен за несколько кварталов.

- Ну, быть ненастью . . . Кичигин опять завыл, - говорили в городе. - Хоть бы смазал ее чем, проклятую! На другой стороне· дома, в Зуевом переулке, на таком же стержне

висел позолоченный крендель - это значило, что в магазине продается и хлеб.

В кичигинском магазине действительно, в соответствии с вывеской, было почти все, что требовалось жителям близлежащих кварталов: хлеб и соль, спички и сахар, мыло и порошки от клопов, бриллиантин для усов местных покорителей сердец и церковные свечи, гвозди и сапожный вар, и еще множество всяческих товаров.

Сам Кичигин был плотный и кряжистый, с важным и сытым лицом, с наплывающим на шею подбородком, с Черными подкрученными, как у Ивана Поддубного, усиками, в зеленом суконном жилете, надетом по­верх красной рубахи, с жиденькими, аккуратно расчесанными волосами. Он почти всегда сидел за конторкой, читая "Биржевые ведомости" и на­блюдая, как его сын отпускает товар. И только если в магазине появ­лялся кто-нибудь из именитых людей города, Кичигин-отец откладывал газету и выходил к прилавку - перекинуться словом с "умным челове­ком".

Дверь в магазине была стеклянная, и, еще не войдя, я увидел у при­лавка обтянутую черным истрепанным сюртуком сутулую спину кале­тинского сторожа.

Кичигин-сын, значительно подняв брови, отвешивал сторожу хлеб, а отец, играя цепочкой часов, спрашивал, когда же "его сиятельство" князь Калетин почтит своим присутствием родные места.

Сторож отвечал междометиями, которые можно было понимать как угодно - как утверждение, как отрицание, как нежелание говорить.

Получи в хлеб, он приподнял над головой шляпу и пошел к двери. Кичигин-сын воскликнул:

- А мясо! Мясцо-то позабыли, любезнейший! Собачку же покормить надо!

Старик вздрогнул и ничего не ответил. Бессильно махнув рукой, рывком потянул на себя застекленную дверь. Мне показалось, что на глазах у него блеснула слеза, а может быть, это было отражение движущегося дверно­го стекла.

Отец и сын переглянулись.

1 26

- Собач ка-то, стало б ы т ь , того " . - з а м етил оте ц . - И то , скол ько же л ет та ко м у тва р ю жить п оложено? Н е человекr -О н снова взял " Б и ржевку" , н о посмотрел поверх га зетно го л и ста .- Одн а ко , - задумчиво п ротя нул о н , - на месте энтого сторожа я и дохл о й соб а ч к е м я сцо п о ку п ал б ы . Ту-у-упой ч е ловек! Теперь же всякому ясно, что собачка - тю-тю! -И вдруг заметил у прилавка меня. - Тебе чего?

- Мамка фунт соли просила до получки. - Д а в н о б ы сказал ! Ч е го торчать тут ! Д а й е м у пол фунта ,

Анисим. Да записать не позабудь смотри" . - Как можно, папаша! Взвешивая соль, Анисим, считавший себя первым красавцем и ум­

ником в городе, с томным видом поднял брови. - Од н а ко , п а п а ш а , п о з в ол ьте з а м ет и т ь , что в п а рке их

сиятельства и понадежней собаки сторожа имеются. - Какие это? - При;ш-де-ния-с! Я выбежал из магазина. Мне хотелось как можно скорее сообщить

друзьям новость: одним сторожем в парке меньше. Но чем дальше от магазина я уходил, тем медленнее шел. Собак мне всегда было жалко. Разве зря говорят: собака - друг человека. Я начал припоминать всех собак и кутят, которые жили и подохли во дворе нашего барака, их повад­ки, их звериную верность, ум. И вдруг мне стало до спез жалко и не только собаку - ей теперь все равно, - а ее осиротевшего хозяина. Я вспомнил, как горестно сторож махнул рукой. Для него, одинокого, этот пес, навер­ное, был единственным дорогим существом в мире.

- В и м е н и и собака п одохл а , - м р а ч н о сказал я м а те р и , отдавая соль.

- Ну и что же? - спросила она с удивлением. - Жалко. - Эх, Данька, Данька! - вздохнула мать. - Когда ты поумнеешь?

Людей надо жалеть, а не собак. Она вон мясо каждый день жрала, а мы раз в неделю. - Мне и нас жалко.

Мы отправились искать Лень ку и Юрку. Они сидели в нашем дро­вяном сарайчике и плели из конского волоса лески.

Полосы солнечного света, падавшего в щели, разрезали пыльный сумрак сарая на отдельные пласты.

Я сказал ребятам о собаке, они вначале обрадовались, а потом им передалось мое настроение,

Сашенька качалась на качелях - специально для нее мы привязали к перекладине под потолком веревку. Качели то вылетали в полосу све­та у двери - и при этом каждый раз Подсолнышка счастливо жмури­лась, - то улетали к стене, в тень, и тогда девочка широко открывала глаза.

Я смотрел, как ловко Ленька одной рукой ссучивает на коленке лес­ку. Я бы никогда, наверное, не научился так. А Юрка сидел задумав-

1 27

шись, напряженно глядя в дверь сарая, на мельничную крышу, на карнизе которой курлыкали голуби. Потом повернулся ко мне и не очень уверенно предложил:

- Пошли сегодня? Я кивнул , хотя и почувствовал , что мне становится страшно. Ленька спрятал в карман леску, встал и отряхнул штаны. - Когда? - с готовностью спросил он. - Да не се й ч а с , - нехотя ото з в а л ся Ю р ка . - Н о ч ь ю , н а

верное. - А куда? - В парк . . . Ленька тихонько свистнул и сел н а старое место. В о все глаза смот­

рел то на меня , то на Юрку, как бы стараясь угадать: кого из нас раньше слопает привидение. И вдруг сказал самое умное из того, что мы до этого говорили о таинственном обитателе Калетинского сада:

- А ведь днем-то привидение, наверное, спит? А?

8 . ,, с.К-УLМ. но . . . »

В полдень, когда я собрался нести на мельницу обед, Подсолнышка попросилась со мной:

- Мам, а я? Я ведь большая теперь . . . Н о мать с ласковой строгостью, которая так красила ее, сказала: - Без руки остаться хоче ш ь ? Как Л е н ь ка? М а л е н ь к и м

там враз руки отрезает - только приди. Подсолнышка посмотрела на свои ручонки, спрятала их за спину. Из­

под разлетающихся на ветру льняных волос поглядела на меня с завис­тью.

- Ты , Дань, скорее. - Подошл а , потрогала пальч и ко м мою руку. - А то - принес б ы одного голубеночка . . . Скушно . . .

- Какие же сейчас голубенки? - рассм еялся я . - О н и вес-ной бывают.

· - А почему не всегда? Я не сумел ей ответить, и она помолчала немного, наблюдая, как

мать увязывает в полинялую тряпку чугунок с горячей картошкой. - Ну, тогда большого . . . - А большой, о н жить все равно н е станет. Улетит. - Ну, я подержу немного и пущу . . . Принесешь?

Ленька и Юрка ждали меня на улице. Обогнув мельничный двор, мы вышли к Калетинскому пруду и, будто сговорившись, одновременно по­смотрели на другую сторону. Словно заколдованное царство, зеленым дремучим островом высился там парк.

- Сейчас бы и идти, - шепотом сказал Ленька. - Оно аккурат спит . . . Я согласился, н о Юрка свел к переносице свои широкие брови и воз­

разил:

1 28

- Сейчас увидят. . . Вон он , злыдень , поплевы вает. -И Ю р ка к и в н ул в сто рону м о ста , где , облокот и в ш ись груд ь ю на перила , стоял в своей неизмен ной , заношенной до дыр ш и­нели Гош ка-солдат и с усердием ста рался плю нуть как можно дальше в воду.

Мы прошли под широкой аркой мельничных ворот. На нижней сту­пеньке недавно выкрашенного желтого крыльца своей квартиры сидел Валька Гунтер. В матроске, в коротеньких штанишках и желтых сандали­ях, он, сопя и пыхтя , ковырял игрушечной саблей землю. Мы теперь ча­сто играли в войну с немцами, и у всех у нас завелись деревянные сабли и ружья, только у Вальки , возбуждая всеобщую зависть, была совсем как настоящая , в сверкающих ножнах и с портупеей , жестяная сабля и ружье, из которого он стрелял пробками по голубям . Правда, к великой нашей радости , он никогда в них не попадал .

В главном корпусе было прохладно, хотя от пыли , наполнявшей воз­дух, трудно дышалось. Мы разошлись, чтобы отдать принесеннр1й обед, договорившись собраться на чердаке и поймать Подсолнышке голубя .

Но, прежде чем ловить голубя , мы , как всегда, улеглись у окна и долго с замирающим от высоты сердцем смотрели вниз. То лето было удивительно жаркое, и даже в сентябре город как будто тонул в дрожа­щем мареве зноя . Дрожало далекое пятнышко Святого озера, дрожали крыши домов, церковь, дрожал Тюремный замок, огромным красным кам­нем брошенный в уже пожухлую зелень причармышенских лесов.

На площади у церкви обучали новобранцев. Они ходили , бегали , ло­жились, вставали на колено, делая вид, что стреляют, потом яростно кололи штыками кого-то невидимого . Это было очень интересно, и мы решили, что с мельницы пойдем туда.

Я посмотрел влево. За кирпичным обрезом мельничной стены виднел­ся наш барак и крылечко, на котором сейчас желтело платье Сашеньки.

Голубей мы поймали легко: сетка была большая, и, когда я , спрятав­шись в углу, дернул за нитку, привязанную к верхнему краю нашей западни , сеть сразу накрыла двух птиц. Я и Юрка посадили по одному голубю за пазуху, подтянули потуже пояса и побежали вниз.

Перерыв кончился , мельница снова работала полным ходом . В верх­них этажах, под кожухами, безостановочно крутились вальцы , в нижних, мягко шурша, колебались сита , ковшовые зернотаски ползли и ползли вверх, подавая на щестой этаж зерно. И на всем лежал слой мучной пыли, которую безостановочно сметали подметалы.

Нам пришлось постоять у переезда: зеленый паровозик, с трудом вы­дыхая клубы пара , тащил на станцию вагонетки с мешками муки . Бару­тин поставлял теперь муку для армии, и на мельнице вполголоса говори­ли, что он подмешивает в муку пыль, которую с шести этажей сметают подметалы, и что на это подговаривает его Гунтер. Все ждали, что пре­ступление вот-вот откроется и Барутина с Гунтером засадят в тюрьму. Но дни проходили, складывались в недели и месяцы, а Барутин и Гунтер по­прежнему разъезжали по городу в своих кабриолетах, на тонконогих, рез­вых жеребцах.

Пока мы ждали у ворот, Валька загоревшимися , завистлив1:>1ми гла-1 29

зами смотрел на наши оттопыривающиеся рубахи. Потом , покосившись на окна своего дома, подошел к нам.

- П рода й голубя , - сказал о н , п е р е водя взгляд с м е н я н а Юрку.

- А что да ш ь? - сп росил я , хотя вовсе не соби рался п ро­давать ему голубей.

Гр и ве н н и к да м . Серебря н ы й . У м е н я в коп и л ке м н ого . Я посмотрел на Юрку и Леньку. На гривенник можно было купить

сотню рыболовных крючков, наесться пряников, даже сходить на галерку в "Экспресс" , где тогда показывали двенадцатую, самую интересную се­рию "Таинственной руки". Яркие, цветные афиши, расклеенные на всех заборах, волновали наше воображение: над сонным, безлюдным, утопа­ющим в голубых сумерках городом угрожающе распростерта зловещая сиреневая пятерня . Я до сих пор помню эту пятерню так ярко, словно видел ее вчера.

Соблазн был велик. Я подмигнул Юрке: продай! Своего голубя я , ко­нечно, не мог продать: его ведь ждала Подсолнышка.

- Пятиалты н н ы й ! - реш ител ь н о и зло сказал Ю р ка . Через десять минут м ы шли со двора, по очереди исследуя пятнад­

цатикопеечную монету. Пробовали ее на зуб , били о мостовую, - нет, кажется , она не была фальшивой: при ударе о камень звенела, как на­стоящее серебро.

Но оказалось, что три билета в кино на пятиалтынный купить нельзя, и мы долго гадали, на что же его истратить. Из лавочки Кичигина нас вып­роводили быстро. Заметив наши рыскающие по полкам взгляды, хозяин спросил:

- Вам чего? Хлеба? Соли? - Не-е-ет . . . - Анисим! Гони их. Сопрут чего. Мы отправились в другую лавчонку, к веселому круглолицему купчи­

ку "Карасев и К0", но и там ничего не могли вьiбрать. Тогда наконец Юрка сказал :

- А н у и х к ч е рту , эти п о ку п ки ! З н а еш ь , Д а н ь ка , д а в а й возьм е м колбасных обрезков твое м у П одсол нуху. А ? Бол ь н о уж она у вас тощая!

Я уж и сам давно думал о Подсолнышке, и Юркино предложение обрадовало меня. Однако, сохраняя гордость, я отвернулся и безразлич-но кивнул в ответ: •

- Что ж, можно . . . М ы купили обрезков колбасы - это было самое дешевое лакомство

- и немного ландрина - кисленьких леденцов, попробовали и то и дру­гое и отправились на площадь.

От церкви на булыжную мостовую падала большая, похожая на без­ногого человека тень. В этой тени, вдоль кирпичной, с отверстиями в форме крестов ограды, отдыхали новобранцы. Составленные пирамидками, сто­яли поодаль учебные ружья . Мы попытались подобраться к ним ближе,

1 30

но усатый унтер, расхаживавший вдоль забора, так цыкнул на нас, что мы убежали за ограду.

· Усевшись в тени , стали ждать, когда солдаты снова примутся за пре­

рванные занятия. Правда, к нашему сожалению, это были еще не насто­ящие солдаты , а деревенские мужики в лаптях и домотканых рубахах. Перематывая онучи и куря , они негромко говорили о том , что "вот хлеб пропадает, убирать некому, а ты бегай тут, как кобель"; о том , что "на Терехина пришла из казны бумага: "Погиб под немцем"; о том, что и пос­ледних лошаденок, по слухам , возьмут на царскую службу".

От этих разговоров становилось тревожно и тоскливо, и война , кото­рая раньше представлялась героической борьбой против "исконного врага России" , теперь казалась нам бесчисленным количеством несчас­тий бедных людей.

Голубь теплым комочком пошевелился у меня за пазухой, и я вско­чил, вспомнив про Подсолнышку. Пообещав ребятам сейчас же вернуть­ся , я вприпрыжку побежал домой. Сашенька сидела на завалинке: солн­це с полдня уже не освещало крыльца . Она очень обрадовалась и голу­бю и гостинцам, а когда я рассказал , где мы достали деньги , она озабо­ченно спросила:

- А он его выпустит? - Валька?" Конечно, выпустит. Зачем же он ему? . ,

Гулубя Подсолнышка напоила, накормила, - как всегда мы корми­ли голубят, жеваным хлебом прямо изо рта, а потом вышла на крыльцо и поставила его себе на ладони. Голубь не торопился улетать, он повора­чивал из стороны в сторону красивую голову и только потом, взмахнув крыльями, поднялся на мельничную крышу, где, усевшись в ряд с други­ми голубями, заворковал.

- С м от р и , Д а н ь " Это о н х в а л ится , ка к я е го ко р м и л а . Да? - сказала Подсолнышка.

И все же проникнуть в парк оказалось не так просто, как мы думали. Днем на пруду всегда было людно, а вечером, когда спадала жара, здесь собиралось почти все свободное от работы население Северного Выгона. Как и Горка, берег пруда в летнее время был своеобразным рабочим клу­бом - здесь можно было услышать о скором "замирении с немцем", о геройстве донского казака Кузьмы Крючкова, о большевиках, которые требуют мира, об убитых и раненых, о пропавших без вести.

На закате осокори на том берегу, освещенные тревожным светом, сто­яли как будто объятые пламенем, и ни одного признака жизни не угадыва­лось за ними. Купальня погружалась в тень, остовами больших дохлых рыб темнели рядом с ней полуистлевшие лодки. Тени поднимались, затоп­ляя парк, - он как бы отдалялся от нас, становился все более недоступ-

1 3 1

ным. Пробрались мы в парк рано утром, когда и улицы и берег пруда без­

людны, когда вместе с росой испаряются ночные страхи и когда, по сло­вам Леньки, "привидения ложатся спать".

Мы приготовили длинную крепкую веревку с толстым жеваным крюком на конце. Крюк надо было закинуть на ограду, с помощью веревки вска­рабкаться наверх и спрыгнуть на ту сторону, в парк. Ленька с его одной рукой и помышлять, конечно, не мог о таком способе проникновения в обиталище привидений, и мне показалось, что он впервые порадовался · тому печальному обстоятельству, что у него осталась одна рука.

Накануне мы случайно встретили на рынке Надежду Максимовну и рассказали ей о том , что сами видели привидение.

Худая , больная , с перевязанным горлом , она дол го и чуть слыш­но смеялась, а потом сказала серьезно:

- Не знаю, что вы там видели . . . Но запомните: никаких привидений нет.

- Вот и м ы . . . - н е в ы т е р п ел Ю р ка . - М ы и хоти м , тетя Надя . . . Вот пойдем и посмотрим . . . А что?

- И не боитесь? - с л ю боп ытст в о м спросила Н адежда Максимовна.

- Н у что в ы ! - х в а стл и в о к р и к н ул Ю р ка , н о се й ч а с же осекся и покраснел.

- Молодцы , - негром ко сказала девушка . - Это хорошо . . . Вы должны быть смелыми.

Заснуть в ту ночь мы так и не смогли. Синеватый сумрак сочился в сарай сквозь щели в стенах, глухо гудели мельничные корпуса, одино­ко и ужасно тоскливо гудел вдали паровоз . . .

Когда стало светать, взяли удочки , сачок, банки с червями, всю свою немудреную рыболовную справу и пошли к пруду.

Решили, чтобы не привлекать к себе внимания, накопать на плотине червей. Накопали, поглядели по сторонам. А через полчаса мы с Юркой уже стояли в парке.

Кроны деревьев сплетались высоко над нашими головами, образуя шатер. Узорчатые папоротниковые заросли достигали высоты нашего ро­ста. Почти непроходимой колючей стеной поднимался малинник.

Медленно, осторожно, бесшумно, как настоящие разведчики , ползли мы в траве, мокрые от росы , замирая при каждом шорохе, пугаясь шелеста падающего с дерева листа и стука собственного сердца.

Где-то всходило солнце, далекое-далекое небо розовело словно в каком-то другом краю.

Подползли к дому. На лужайке перед террасой, в круглом, истрескав­шемся бассейне, стоял бронзовый позеленевший мальчик, сжимающий обеими руками большущую рыбу. Из зарослей лебеды и крапивы торчали спинки мраморных скамей. Запустением веяло от каждого камня, от об­луменных колонн, от темных окон, смотревших на нас с пристальной неподвижностью. Между каменными плитами широкой, спускающейся в парк лестницы пробилась трава, и даже тоненькая березка выросла ря­дом С ОДНОЙ ИЗ КОЛОНН.

1 32

Было очень тихо, только колотилась, шумела в ушах кровь. Мы долго лежали , вслушиваясь, стараясь угадать, откуда грозит

опасность. Но все оставалось спокойно и мирно. Потом поползли дальше, огибая дом с правой стороны. Вскоре стали

видны массивные ворота, а еще правее - маленький белый домик, это и было, вероятно, жилище сторожа .

В конце концов все это оказалось не так страшно. При разгорающемся свете дня ни о каком привидении не приходилось и думать, оно, вероят­но, мирно похрапывало где-нибудь на чердаке или в подвале. Мы с Юркой становились смелее: от сторожа-то нам ничего не стоило убежать к пруду и там, бросившись в воду, уплыть.

Домик у ворот был, по-видимому, единственным обитаемым местом в парке: к двери вела чуть заметная тропинка, и жалкое, полуистлевшее подобие занавески покачивалось в открытом окне.

Перескочив через мощенную кирпичом центральную аллею, мы присе­ли в кустах, прислушиваясь.

Ничто не нарушало кладбищенской тишины парка, только мирно и зна­комо перекликались в ветвях птицы.

И вот тут-то в десяти шагах от нас, на крошечной полянке, кое-как расчищенной от кустарника, мы увидели калетинского сторожа. Он сидел у старой липы, прислонившись к ней спиной и глядя перед собой непод­вижными глазами. Поднимающийся ветерок шевелил пепельно-седые ре­денькие волосы. Рядом с ним желтел небольшой холмик свежевскопан­ной земли. Холмик еще не успел порасти травой, он был аккуратно оправ­лен, как принято оправлять могилы . Прислоненная к стволу старой дуп­листой липы, рядом со скамьей стояла лопата.

М ы о ка менел и от страха . Казалось , что голова сторожа по-ворачивается в нашу сторону, что его глаза искоса разглядывают нас.

Но старик сидел неподвижно. - Спит, что ли? - прошептал Юрка. И, словно этот шепот толкнул мертвое тело, оно стало медленно опро­

кидываться на правый бок. Не знаю, сколько времени мы простояли, скованные тем суеверным

ужасом, который всегда охватывает живых в присутствии мертвого. По­том , пятясь, ушли от умершего, как будто боялись потревожить его по­кой.

В белом домике, где сторож жил, мы нашли большой белый халат с капюшоном, неумело сшитый мужскими руками,- так просто объясни­лась тайна привидения" . Видимо, желая отпугнуть от парка воров и хулиганов, сторож надевал . белый балахон и в таком виде ночью бро­дил по аллеям .

. На столе лежал кусок кичигинского хлеба , кривой садовый нож, связка разных по размеру ключей и старенькая, заляпанная воском биб­лия - все, что осталось от человека, который сейчас неподвижно лежал в саду.

1 33

Выбравшись из парка, перейдя по плотине на мельничную сторону, мы долго смотрели оттуда на зеленую, уже тронутую осенним золотом стену осокорей. Удивительное дело, теперь все таинственное очарова­ние, вся прелесть этого места для нас пропали. Я отчетливо представлял себе, как там , в зеленой чащобе, подмяв под себя старенькую шляпу, уткнувшись головой в свежевскопанную землю, лежит никому не нужный человек. И то, что об этом никто, кроме нас, не знал , придавало проис­шествию необыкновенную значительность.

Был воскресный день, и на пруду собралось много людей. Крича и визжа, на песке боролись знакомые мальчишки, - такими смешными, такими неинтересными показались мне эти забавы.

- Так и лежит? . . Один? - шепотом спросил Ленька . Ни я , ни Юрка ему не ответили, и он , посапывая , долго, не отрываясь

вглядывался в Калетинский парк. Когда я вернулся домой, отец собирался идти с Подсолнышкой гу­

лять. В желтом в белую горошину платье Сашенька уже сидела у него на плече и с видом превосходства поглядывала оттуда на всех.

- Что это с тобой? - встревожился отец, увидев меня. - А чего? - независимо спросил я.

'

- Прямо лица на тебе нет . . . Я негромко, чтобы не слышала Сашенька , рассказал о том , что м ы

видели в парке. Отец долго молчал, степенно вышагивая , ласково поглядывал вверх

на сиявшую от счастья Подсолнышку. Я шагал рядом , стараясь попа­дать в ногу с ним, но все время сбивался .

- Н у , вот что , сы н , .,..-- сказал оте ц . - В ы обо всем это м помалкива йте . . . Ю р ке и Лен ьке тоже скажи . А то И · вам попа­дет и родителям достанется . Слышишь, Данил?

- Слышу, - не очень уверенно ответил я. - Кл ючи у н е го на столе? - Да . - Н е в идел - о т кал итки в Вокзал ь н ы й пе реулок кл юч

там? - А зачем? - Да так. На мельнице у меня замок валяется , может, подгоню . . .

все, глядишь, н а базаре двугривенный дадут. - Ладно, завтра посмотрим, - пообещал я . И утром на следующий день мы с Юркой снова были в парке. Теперь-то

мы ходили по нему как хозяева! Издали взглянули на сторожа - он все так же лежал на боку, и так же шевелились волосы на его голове. На ветке липы над ним, косо поглядывая вниз, сидела ворона . Эта ворона испугала нас, пожалуй, больше, чем день назад мертвое тело. Мы про­гнали ее и долго сидели в кустах, боясь, что она прилетит снова.

Потом прошли в сторожку за ключами. К калитке подошел только один ключ - и тот ржаво скрипел и едва поворачивался . Мы взяли его и отпра-

1 34

вились бродить по парку, лазать по сараям и каретникам. Заглядывали в давным-давно немытые окна. За ними смутно угадывалась мебель в чех­лах, мертво блестели зеркала.

Увлекшись, мы не сразу услышали стук в калитку и громкие голоса, зовущие сторожа.

Мы едва успели спрятаться в кустах и оттуда наблюдали, как толпа любопытных робко жмется к ограде, заглядывая во двор.

В воротах стоял городовой Лобзаков, отгоняя зевак. А во дворе, гром­ко разговаривая, расхаживали чиновники и полицейские. Тут же вертелся Кичигин , который, как мы поняли из разговоров, донес сегодня в полицию, что сторож калетинского дома не появляется в магазине вот уже несколь­ко дней . Заподозрив неладное, полиция и явилась "на место проис-шествия".

-

Мертвого сторожа вскоре нашли, и через час, грохоча окованными ко­лесами, во двор въехала ломовая колымага Ахметки Кривого. Тело взва­лили на телегу, покрыли мешковиной и увезли. Затем все двери опечата­ли сургучными печатями, ворота и калитку забили досками крест-накрест. И мы с Юркой опять остались одни.

Теперь весь Калетинский парк как бы стал нашей полной собственно­стью. Правда, нам было всетаки немного жутковато в этом пустынном месте, где так недавно умер человек, но постепенно этот страх прошел, и непобедимая, неистребимая мальчишеская любознательность принялась водить нас всюду, куда мы только могли проникнуть" .

В подвале, куда нам удалось пролезть через разбитое окно, мы на­шли целые горы пустых бутылок с нерусскими этикетками. Старая, от­служившая свой срок мебель - диваны и кресла, из которых торчали пружины, - всевозможные бочки и корзины, картины с облупившейся краской, конторские книги, два или три окованных по углам сундука - все это было покрыто, словно серым снегом, толстым слоем пыли. Пятна бе­ловато-зеленой плесени цвели на стенах, напоминая географические кар­ты неведомых материков. Чудовищные тенета паутины, похожие на ры­бацкие сети, висели во всех углах.

Ключ от калитки я занес отцу на мельницу в обеденный перерыв. Он взял его, даже не взглянув, и молча сунул в карман. Это, помню, меня очень обидело.

Когда мы с Юркой и Ленькой, возвращаясь с мельницы, проходили мимодома Гунтеров, на крыльцо выбежал Валька и, протягивая нам свер­кающую монетку, закричал:

- Продай голубя! - А зачем? - сп росил я , охваче н н ы й неясн ы м и недобрым

предчувствием. - У тебя же есть". - Я е го стрелял м о и м ружь е м ! - гордо сказал Вал ька и

показал н а м мален ькое , изящное , блестевшее н и кели рова нны ми частями ружьецо. - Пробками". стрелял."

Все, что произошло дальше, я помню смутно: темная , слепая сила вскинула меня на крыльцо. Я схватил Вальку за грудь, повалил и при­нялся избивать кулаками по голове, по плечам, по спине, по всему, до чеrо могли достать руки. Очнулся только тогда, когда Юрка оторвал меня

1 35

от Вальки и потащил к воротам . Валька ревел во весь голос.

Звенели стекла окон, хлопали двери, из дома с криком бежали пере­пуганные женщины.

Сидя на берегу пруда , всхлипывая , я долго не мог прийти в себя . Юрка, хмурясь, бросал в воду камни. Зеленая тина, покрывавшая воду у берега , на секунду расступалась там , где падал камень, а потом снова нехотя смыкалась.

Я со страхом думал: что же теперь будет? Как будто прямо перед собой я видел взбешенное, баrровое лицо Гунтера, представлял, как отца выгоня­ют с мельницы, а семью нашу выкидывают из барутинских бараков.

Вероятно, так бы все и было, если бы не шла война и если бы Гунтер не был немцем. Но он уже давно собирался куда-то уехать, и как раз на следующий день, на наше счастье, Гунтеры и уезжали,

/J /J . o nsrrь 11'PtЛ1tЛDEHtЛE! А жизнь шла своим чередом . Возвращались с войны калеки , уходили на фронт и безусые парни и

старые, с серебринкой в волосах, мужики . На заборах и стенах время от времени расклеивали манифесты, воззвания , обращения - к купечеству, к мещанству, к "простым гражданам России". И с каждым днем станови­лось все труднее жить, все горестнее смотрели на нас глаза матери, и с каждым днем таяла и худела маленькая наша Подсолнышка.

Осенняя стужа крепко заперла Сашеньку в четырех стенах жилья , она опять стала заниматься своими "игрусями" в уголке за отцовской кро­ватью, тихая , милая и ласковая .

А мы с Юркой эту зиму не учились: пошли работать. Вначале это тоже казалось чем-то вроде игры - было ново и интересно сознавать себя по­чти взрослым, утром вставать с отцом по гудку, завтракать с ним и вмес­те шагать по лужам , уже хрустящим первым ледком. Вместе мы подходи­ли к воротам мельницы, где теперь всегда стояли вооруженные солдаты. Мельница работала безостановочно круглые сутки, все ее амбары и скла­ды были забиты зерном и мукой. Отсюда, в центр России и на фронт, еже­недельно отправлялось несколько эшелонов с мукой .

Мельница, этот оrромный шестиэтажный мир, пропитанный душной муч­ной пылью, мир, где мы раньше бывали только незваными, непрошеными гостями, постепенно становилась для нас чем-то вроде второго дома, пусть чужого, пусть принадлежащего не нам .

На голубятню в эту зиму мы почти не лазили. Работы оказалось много, да и невозможно было спрягаться от бельмастого ока Мельгузина, осо­бенно зорко следившего за молодыми рабочими. При малейшем поводе Мельгузин изводил нас негромкой ехидной бранью - он не кричал, не шумел, как другие, а тихим , елейным голоском пилил и пилил, приводил даже какие-то тексты из священного писания, и здоровый глаз у него при этом светился желтым , злым блеском. Приставал он с такой бранью и к взрослым, только отца моего заметно побаивался , называл по имени-от­честву и никогда не смотрел ему прямо в лицо.

1 36

- В ы служи ваеш ься , Са вел М и трич? - спра ш и вал и н огда отец, усмехаясь одним углом рта.

- Н е себе - отечеству, - неясно отвечал Мельгузин и , то ропл иво ш а р кая подо ш в а м и козл овых са пожко в , уходил , чуть выставив по привычке вперед левое плечо .

. "Зима пролетела незаметно. По воскресеньям, усадив Сашеньку на самодельные санки , я катал

ее по городу, и мне никогда не забыть того щемящего чувства горькой радости, которое я испытывал во время этих прогулок.

Сашенька так умилялась всему, что видела, - и снегу, и солнцу, и птицам, что у меня начинало щипать в горле. Эти прогулки и остались для меня самыми памятными, самыми дорогими воспоминаниями той зимы.

Весна с ее мутными шальными ручьями, с половодьем на Чармыше, когда огромные синевато-серые льдины со стеклянным скрежетом трутся одна о другую, рыбалка наметкой, выпрошенной у кого-нибудь из рыбаков "на часок", первые подснежники , которые мы приносили Подсолнышке, весна, когда так необходимо, рискуя свалиться в воду, поплавать на льди­не, походить по голому, еще не одетому листвой лесу, - эта весна и меня и Юрку снова превратила в мальчишек. Вдруг оказалось, что мель­ница - та же тюрьма, как замок на берегу Чармыша, с его слепыми окна­ми, с его молчаливой и глухой тоской . . . И, когда солнечный луч, случайно пробившись сквозь запыленное стекло, живым дрожащим лезвием рас­секал пыльный полумрак внутри мельничного здания, совершенно неодо­лимым становилось желание убежать отсюда, лечь где-нибудь на бере­гу реки , уткнуться лицом в первую весеннюю траву.

Но вот прошла и весна. И опять кружились в синем небе тучи сива­рей, и опять трезвонили в церкви колокола, и опять зеленел на той стороне пруда "наш" парк.

Летом снова стали поговаривать, что по ночам в парке появляется привидение - не находит себе места тоскующая душа самоубийцы. Надо сказать, что дочь Калетина, по слухам , похоронили в самом парке , так как самоубийц хоронить на кладбище по законам того времени было нельзя. Но мы с Юркой прекрасно знали, что никакого привидения в пар­ке нет, и потихоньку посмеивались над людьми, которые верили слухам.

Однажды мы решили еще раз побывать в парке . Вечер был , помню, тихий , безветренный , словно природа при­

слушивалась к чему-то . Высоко в небе не то плыло, н е то стояло единственное облако , подожжен ное с одного края по жаром зака­та . Монотонно звонили в кладбищенской церквушке колокола . Ты­сяча м и летал и над городом голуб и .

И , хотя где-то продолжал ась вой н а , здесь , н а берегу п руда , ка к и всегда , гро м ко и б е с п о ко й н о кричали м а л ьч и ш к и .

М ы з а д у м а л и п о п у г а т ь р е б я т , к о т о р ы е , в с е б о л ь ш е с м е л е я , с к а жд ы м д н е м б л и ж е п о д п л ы в а л и к К а л е т и н с ­к о м у п а р ку . Д л я э т о г о н а д о б ы л о в з я т ь б е л ы й х а л а т с т о ­р о ж а , к о т о р ы й т а к и о с т а л с я в и с е т ь н а ст е н е , н а ц е п и т ь

1 37

этот балахон на какую-нибудь палку и так пройтись по берегу пруда. Леньке мы велели наблюдать, какое впечатление произведет на ку­

пающихся появление "призрака". В парк проникли легко: еще с прошлого года в зарослях бурьяна ос­

талась наша лазейка под стеной, куда, хотя и с трудом, можно было протиснуть тело.

Но все вышло не так, как нам хотелось. В парке, как всегда, было тихо. Сквозь чащобу ветвей и кустарников

едва пробивались звуки гармошки и голоса людей с мельничной стороны� Солнце село. За могучими стволами деревьев краснели рваные горя­

щие облака. Вдали , отражая небо, блестели высокие окна водокачки , напоминавшие жерла сказочных пылающих печей.

Мы с Юркой давно уже ничего в парке не боялись. Не прячась, зная, что никого не встретим, мы вышли на центральную аллею, мощенную кирпичом. Под нашими ногами в неярком свете карманного фонарика зеленела в щелях между истреЬкавшимися кирпичами трава. Ветки кус­тарников цеплялись за нашу одежду.

Мы воображали себя отважными путешественниками, которым не страшны никакие опасности, никакие враги. К этому времени мы благода.., ря НадеЖде Максимовне прочитали много книг об увлекательных путе­шествиях, о смелых и сильных людях, и мечтали тоже стать сильными и смелыми матросами или путешественниками и объехать вокруг света.

Слева, низкая , еще невидимая за деревьями, светила луна. Каза­лось, что паутинки лунного света натянуты между деревьями, в листве над нашими головами, между колоннами белевшего невдалеке дома.

И вдруг я почувствовал, как сердце мое остановилось. Я ничего не мог выговорить и схватил Юрку за руку. Он посмотрел туда, куда с ужа­сом смотрел я, сдавленно вскрикнул и прыгнул в сторону, в кусты. А я стоял и смотрел, как навстречу мне медленно двигается по главной ал­лее что-то высокое и белое. Перепуганный, в полумраке я не мог разгля­деть подробностей , но отчетливо видел белую фигуру, похожую на ко­леблющийся столб тумана . . . Когда привидение поравнялось со мной, я крикнул, рванулся в сторону, зацепился за что-то ногой, упал и ударился головой о валежину.

Когда я пришел в себя, чьи-то сильные руки несли меня неизвестно куда. Шаги гулко отдавались под низкими каменными сводами. Пахло плесенью и залежалой пылью.

Я не открывал глаз, все во мне замирало. Но вот сквозь закрытые веки я ощутил слабый свет, негромкий говор нескольких голосов. Меня осторожно опустили на что-то жесткое. И голос, от которого я радостно вздрогнул, голос моего отца, глухо и виновато сказал:

- Вот, полюбуйтесь! - В а ш Да н я ? ! - уди в илась жен щ и н а , и я узнал гол ос Н а

дежды Максимовны , - Что ж . . . Этого следовало ожидать. Открыв глаза, я увидел ее склоненное лицо, добрые и печальные гла­

за белоснежную повязочку вокруг горла. 1 38

Около сундука, на котором я лежал, толпилось еще несколько чело­век - литейщик Митин с хохряковского завода, дядя Миша, машинист, который водил на станцию и со станции мельничный поезд, кто-то еще. Все они неодобрительно смотрели на моего отца. Потом один за другим ото­шли в сторону, а я закрыл ладонями лицо и неожиданно для себя самого заплакал, как маленький. ·

Надежда Максимовна стала гладить меня по голове горячей рукой, -рука пахла остро и терпко.

Я вспомнил листовки , которые пахли так же, и жар бросился в лицо мне от неожиданной догадки.

Через полчаса отец вывел меня из подвала, где помещалась типогра­фия. Перед тем как отпустить, прижал меня к себе, сказал:

- И чтобы ноги в а ш е й н и ко гда здесь бол ь ш е н е было . Ясно? Проболтаешься - мне каторга или виселица! Понял?

Отец легонько толкнул меня в плечо широкой теплой ладонью: - Иди. - Ладно, - буркнул я . - Только . . . я все равно знаю, чего вы тут дела-

ете. - Ну-у? -деланно удивился отец. - Знаю . . . Листовки печатаете . . . И, когда тех повесили, знаю, куда ты

ночью ходил . . . - У-ух ты! - Но на этот раз за деланной шуткой отца звучало тревож-

ное удивление. - Я ведь понимаю . . . Я делал бы что-нибудь, а? . . Помолчав, отец глухо сказал: - Ладно. Иди. Царапая спину о камни, я прополз в подкоп и через минуту стоял на

булыжной мостовой переулка, щедро залитой желтым светом луны. Юрку я нашел у пруда, на штабеле досок. Он уставился на меня, как на

вернувшегося с того света. Я сел на доски . Юрка спросил шепотом: - Оно? - Еле удрал! А мы не верили . . . Мне было трудно говорить Юрке неправду, но нарушать слово, дан­

ное отцу, я не мог.

/1 2.. О /\Я 15E?tCEHkA

Жизнь в городке становилась все труднее и голоднее. Теперь при выходе с мельничного двора всех обыскивали, а посторонних во двор во­обще не пускали: каждый норовил унести оттуда горсть муки или зерна. И вот тут-то в воротах, вскоре после происшествия в парке, я и встретил впервые Ольгу.

В проходке во время обыска я увидел, как эта незнакомая мне девоч­ка побледнела вдруг и прислонилась плечом к стене. Она работала тогда

1 39

первый день и не знала, что в воротах будут обыскивать. На ее счастье, в тот день женщин обыскивала тетя Паша, рыхлая,

грузная и крикливая женщина, по прозвищу Титиха. Она прожила очень трудную жизнь и хорошо знала, почем фунт лиха. У нее было шесть че­ловек детей, она растила их одна, без мужа: несколько лет назад он свалился с лесов и разбился насмерть. Собственные горести научили тетю Пашу понимать чужую беду.

Ощупывая широченными ладонями тоненькую фигурку Оли, тетя Паша вскинулась, хотела что-то сказать, но, увидев худое лицо девочки, только спросила:

- Новенькая, что ли? - Новенькая. - Это шепотом, почти неслышно. - Беженка, видать? - Беженка. - Отец-то воюет? - Убили". - Ах ты боже мой! Ну, иди ." Бескровное лицо Оли дрогнуло, влажные глаза блеснули трепетным

благодарным блеском, и она, склонив голову, поспешно пошла за воро­та.

Я догнал ее на углу. - С м отр и ! Это тол ько п р и ней можно , а то в ы гонят " .

строго сказал я . - А заметят, так и ее выгонят. Девочка испуганно оглянулась на меня. Пошла быстрее. - Ть1 меня не бойся , - сказал я , опять догоняя ее. Она остановилась, с детской надменностью вскинула голову. Воло­

сы ее казались седыми от мучной пыли, и вся она, сердитая и испуган­ная, была похожа на маленькую старушку. Она фыркнула и сказала:

- Так и забоялась! Ишь грозный какой! Чего причепился? Говорила она с белорусским акцентом. Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга. У нее были

большие зеленые, измученные глаза. Я первый отвел взгляд и , вероят­но, поэтому почувствовал себя смущенным. Сказал:

- Дура ! - п о ве р н улся и пошел к дому . Она оглянулась мне вслед: - Сам умный" . Ночью, прежде чем заснуть, я все думал и думал об этой девочке и ,

даже засыпая , видел е е глаза, зеленые и строгие. До этого я не замечал девчонок, словно мир был населен только взрос­

лыми людьми и мальчишками. А о Подсолнышке я никогда не думал отдельно от себя, от отца, от мамы.

Утром, проснувшись в своем сарайчике, укрываясь с головой старым отцовским пиджаком, я опять думал об Оле. Думал и злился на себя: и чего она ко мне привязалась?

Она оказалась беженкой из Пинской губернии. На мельнице ее так и прозвали Беженкой и даже мало кто знал ее фамилию. Оля Беженка -

1 40

вот и все. Отца ее убили где-то под Лодзью, и она явилась в наш городок, привезя с собой безнадежно больную, доживающую последние дни мать, маленького брата Станислава, чудесного, темноглазого мальчишку, и от­цовский георгиевский крест, который берегла , как святыню.

В чужих полотняных беженских фургонах, снимки которых мы маль­чишки, с завистью рассматривали в журналах - вот бы так жить! - Оля и ее семья медленно двигались все дальше на восток, все дальше от родного дома, дыма, от родных могил. Однако они не теряли надежды, что вот-вот война кончится и можно будет вернуться в свою убогую ха­тенку на краю села. Но год шел за годом , раненый земляк, которого они случайно встретили под Владимиром, рассказал, что все их село сгорело, не осталось ни одного дома. Тогда Оля и ее мать решили ехать на Повол­жье, где у них когда-то жила дальняя родня . Родни они не нашли и заст­ряли в нашем городке. И Оля , в ее четырнадцать лет, стала главой и кормилицей маленькой семьи.

Когда я узнал это, мне стало стыдно, что я обидел ее и что она, дев­чонка, в чем-то, оказывается, сильнее и взрослее меня. Правда, в это вре­мя я уже носил старые, ушитые матерью отцовские штаны, ходил, засу­нув руки в карманы, вразвалочку, подражая отцу, и в субботу солидно клал на стол перед матерью несколько помятых рублевок.

Я не понимал, что со мной стряслось. Меня необъяснимо тянуло к Оль­ге, а при встречах я проходил мимо нее с гордым и заносчивым видом взросПого работяги, знающего многое такое, чего не знает она. А она вов­се не замечала меня, занятая своими думами. Я все представлял себе, как удивилась бы эта "зазнавашка", как я ее мысленно окрестил, если бы узнала, что)) я иногда выполняю поручения подпольной типографии, обо­сновавшейся в подвалах калетинского дома.

Мы с Олей работали в одной смене, и я старался попасть к проходной одновременно с ней, чтобы убедиться, что она благополучно прошла за ворота.

Я видел, что Оля каждый раз уносит с собой немного муки. И все шло хорошо, пока тетю Пашу за потачки при обыске не выгнали с мельницы. Вместо нее дежурить на проходе стала жена н�шего квартального Гинди­на, тощая, тонкогубая, ехидная баба. При ней Оля не решалась ничего уносить с мельницы, - я понял это сразу по той гордой решительности, с какой она теперь, огрызаясь на вахтеров, проходила через проходную. Бессильная ненависть искажала ее худое лицо, вспыхивала в ее делав­шихся еще больше и как бы вздрагивающих глазах. Однажды, когда Гиндина особенно тщательно ощупывапа Олю при обыске, та оттолкнула вахтершу с неожиданной силой и сказала:

- Ну хватит! Обмусолила всю! Гиндиниха зло засмеялась, блеснул во рту золотой зуб. - А, варначкаl Это тебе не при Титихе - хозяйское добро мешками

таскать" . Оля вдруг яростно замахнулась на вахтершу, и та отшатнулась к стене. - Сама варначка !" У меня батю за вас на войне убили" . а вы" . тут".

1 4 1

Не договорила, повернулась и ушла. По улицам шла торопливо, на­клонясь навстречу ветру, иногда поднимая к лицу руку.

Я догнал ее и увидел на ввалившейся запыленной щеке только что промытый слезой след.

- Пл юнь ! - сказал я грубовато . Хотел еще что-нибудь прибавить, чтобы ободрить и утешить обиженную девочку.

Но она остановилась, резко повернулась и как бы оттолкнула меня взглядом .

- Уйди ты ! - сказала она дрожа. - Все вы тут такие . . . А мой батя . . . мой . . .

Замолчав, сунула в рот кончики пальцев левой руки , с силой прику­сила их и убежала. И только тут я понял всю глубину ее горя. Ведь, наверное, и она своего "батю" любила не меньше, чем я или Подсолныш­ка - нашего отца. Я вспомнил ужасные ночи, которые мы с Юркой прове­ли возле кутузки , когда арестовали наших отцов. Мне подумалось: ну, а если бы . . . моего папку? . . Как бы я . . . и Подсолнышка . . . и мамка? А? И я пошел домой, раздавленный еще не самим горем , а только его возмож­ностью, его предчувствием . За ужином , глядя, как отец подносит ко рту свою большую, такую родную мне руку, я задумался , и мать заметила мое состояние. Спросила:

- Стряслось что-нибудь, Данька? Опять напроказил? Для нее, для мамы , несмотря на то что я был уже почти

взрослым, что я каждую субботу приносил и отцовским жестом выклады­вал на стол получку, - для нее я все еще оставался мальчишкой , от которого только и можно было ждать, что шалости.

Я промолчал . А она, видимо почувствовав, что я обиделся, прижала к своей груди мою голову, покачала ее из стороны в сторону и сказала певуче и ласково:

- Эх ты, дурачок мой маленький . . . Отец усмехнулся : - Ка к о й же о н д у р а ч о к? Р а б от н и к ! - О н к и в н ул н а л е ­

жа в ш и е н а углу стол а деньги . - М ы с н и м , мать , е ще таких дел н а вороч а е м ! П р а вда , Данил? - О н неожида нно сил ьно обнял меня и встал из-за стола.

Мать прошептала чуть слышно: - Помилуй бог! . . Со своей кроватки в о все глазенки , - как будто плескалась за пуши­

стыми ресницами синяя вода, - с ожиданием смотрела Подсолнышка . КаЖдую субботу, с разрешения матери, я брал из получки несколько ко­пеек и на них покупал Подсолнышке какое-нибудь дешевое лакомство или игрушку. По субботам , хотя она .ужинала раньше нас, она всегда дожида­лась моего возвращения и спрашивала:

"А мне купил нибудь-чего, Дань?" "Купил, Солнышка . . . " Я подсаживался к ней, доставал гостинцы, и она всплеd<ивала ладошка-

ми и смеялась. ·

Когда отец вышел , мать снова подошла ко мне: - Что с тобой нынче, сынонька? Ну скажи, милый . . . - У Оли Беженки отца убили, - ответил я .

1 42

- Многих убили, сынка . . . Я посидел с Подсолнышкой, пока она н е заснула, потом пошел в

сарай, где мы спали вместе с Юркой. Хоть спать там становилось прохлад­но, мы не перебирались в дом - не хотелось терять свою мальчишескую свободу.

Качался и скрипел на улице фонарь, ржаво гремело над бараком полуоторванное железо крыши.

- А ка к ты дум а е ш ь , Ю р ка , - сп росил я, когда м ы , н а го-ворившись досыта , уже засыпал и . - Девчонки . . . они могут быть революционерками?

Юрка ответил не сразу. - А ведь вот . . . тетя Надя . . . - вспомнил он. - О н а з н а е ш ь какая с м ел а я ! - п одхватил я . - О н а и в

Сибири н е и спугалась . . . И тут . . . в типографии . . . - Я прикусил я з ы к , но Ю рка не рассл ы ш ал последнего моего слова - он спал.

/1 3. 119. DYfV\A/\- tv\ЬI 1)ЕDНЫЕ . . . »

Ночью мне снился сон: будто я везу Сашеньку по берегу Калетинского пруда на самодельных санках, хотя снега на земле нет - все кругом зелено. Сашенька говорит: "Дань, а там страшно?" - и показывает на другую сторону пруда . Я хочу сказать ей, что нет там ничего страшного, только мертвый старик лежал под липой, но его давно увезли. Я не успе­ваю раскрыть рта, как в парке, в зелени осокорей , появляется высокая светлая тень и прямо по воде идет к нам.

Я хочу повернуть санки , но у меня нет сил, А Сашенька голосом Лень­ки Огуречика говорит: "Вот, а ты говорил, привидений не бывает!"

Я хватаю Подсолнышку на руки, чтобы унести , но она смеется и хло­пает ладошками: "Да куда же ты , Дань? Смотри! .. "

Я оглядываюсь на пруд и вижу, что там вовсе не привидение, а Оля Беженка . Она смотрит на меня, словно из тумана, большими строгими глазами и говорит: "У меня батю на войне убили . . . И у тебя убьют!" Я хочу крикнуть, что это неправда, что моего папку не могут убить . . .

Проснулся я в поту. С улицы доносился грохот окованных тележных колес ло булыжной

мостовой. В щели стен сарая сочился сквозь паутину розовый утренний свет. Я лежал весь во власти' сна, напуганный Олиным предсказанием.

Стук колес оборвался у нашего барака, кто-то с силой толкнулся в ворота. Голос Ахметки Кривого крикнул:

- Да стой ты, шайтан, пустой башка! Ворота заскрипели, открываясь, одно их полотнище с размаху удари­

ло в стену сарая, задрожала паутина в углах, с потолка посыпалась пыль. Я встал, вышел. Кривой низенький Ахмет в мятой черной шляпе, в рваном пиджаке, под- .

поясанном веревкой, вел во двор под уздцы своего огромного пегого би­тюга.

1 43

За широченным крупом коня на телеге, среди нескольких убогих узлов, лежала лицом вверх светловолосая худая женщина с темным иконопис­ным лицом. Щеки ее пылали болезненным румянцем, глаза неестественно блестели.

Рядом с больной сидел темноглазый красивый мальчуган, а за теле­гой , как всегда поджав губы, шагала Оля . Я смутился от неожиданности, увидев ее.

Ахмет коротко кивнул мне, а Оля прошла, скользнув по моему лицу взглядом так же равнодушно, как по стене сарая . Остановилась телега против окошка той комнаты, где раньше жила тетя Паша. Когда ее уволи­ли с мельницы, то выселили с семьей из барака -она переехала на дру­гую улицу.

Оля сняла на землю малыша, помогла слезть больной. При этом ее строгое лицо вдруг стало таким милым и ласковым, что я не мог отвести от нее взгляда. Когда они вошли в дом , я вернулся в сарай.

- Что там? - сонно спросил Юрка. - На Титихино место другие квартиранты приехали, - не о.хотно про-

бурчал я . Так поселилась на нашем дворе эта странная девочка . Через несколько дней, когда новые квартиранты обжились, когда возле

больной, горюя и поджимая ладонями щеки , посидели все соседки , мать послала меня к ним попросить лекарство- заболела Сашенька.

Я с любопытством оглядел чистое, но совершенно пустое и неуютное жилье соседей. На полу, на тряпках, постеленных в переднем углу, ле­жала Олина мать, рядом с ней, смеясь, сидел сынишка.

Подоткнув подол своей юбочки, Оля мыла пол. Обернувшись на скрип двери , выпрямилась, вытирая со лба пот кистью руки , - совершенно так же, как это делала моя мамка. Посмотрела на меня , нахмурилась. Я видел: ей совестно за то, что они такие бедные, за то, что ничего у них нет. Я сказал про лекарство.

- Какое у нас лекарство! - с горечью ответила Оли на мать. - Нам без лекарства помирать положено.

Я еще постоял , посмотрел на пустые, голые стены. Лишь в углу висела бумажная иконка, и под ней , в деревянной рамочке,- две или три фотографии , а рядом - георгиевский солдатский крест. Глядя на этот крестик, я вспомнил сон и впервые по-настоящему почувствовал , что значит потерять отца. Словно нож повернулся у меня в груди, в са­мом сердце, мне стало до слез жалко и Олю, и почему-то себя, и Под­солнышку. Кое-как выслушав ответ • . я убежал . Мамы дома не было: ушла за водой . Я сел рядом с Подсолнышкой и молча наблюдал, как она, изредка поднимая на меня свои синие глаза , кутает в тряпицы само­дельных кукол.

Когда с двумя ведрами воды вернулась с улицы мать, я сказал, что никакого лекарства у соседей нет. Помолчал и добавил:

- Мам" . Я больше в сарае ночевать не буду. - Давно пора бы . . . Такие холода . . . - А топчан , мамка , и м бы пока отдать . . . на пока .

1 44

- Кому это? - не поняла мать. - Да соседям. А то она больная, а - на полу" . - Я робко посмотрел

на мать. Она задумалась, глядя на Подсолнышку. Я сказал: - Мам, я думал - мы бедные" .

Она невесело улыбнулась: - А оказывается - богатые? - Ну да! У них совсем ничего нет" . Ты сходи к ним, мамка, скажи про

топчан " . А перенести я помогу" . Мать немного помолчала, потом ответила: - Ладно, вот уберусь, схожу.

Сейчас, когда я вспоминаю то далекое время, мне кажется , что этот тревожный и тяжелый год был последним годом моего детства . Именно тогда я впервые почувствовал в себе еще неясную, но крепнущую силу, начал понимать, что происходит кругом.

И та горькая радость, которую мне давало присутствие рядом Оли, отчужденные, почти враждебные встречи с ней тоже приносили в мою жизнь нечто хотя и непонятное и тревожное, но необходимое и дорогое. Все мы еще были вместе . Была жива и Надежда Максимовна, человек светлой души и большого мужества . Правда , тогда она часто болела и неделями одиноко лежала в своей комнатке, которую снимала у вдовы какого-то маляра.

Мы с Юркой в то лето побывали у Надежды Максимовны несколько раз. Мне очень понравилась ее комнатка , чистая и уютная, - над ней словно раскинулось другое небо, не то, которое простиралось над всем городком .

Первый раз нас послал к ней отец - передать записку. Идти ему самому было слишком рискованно: после появления в городе двух или трех типографски отпечатанных листовок за домом Надежды Макси­мовны, конечно, следили , она все время была под гласным надзором полиции . Мы же, мальчишки, могли пройти к ней почти незаметно, пере­бегая со двора во двор.

Надежда Максимовна встретила нас, как родных. Лежала она на же­лезной, маленькой, может быть даже детской, кровати у окна, выходяще­го в сад. Вернее, не лежала, а полусидела, держа на укрытых одеялом коленях растрепанную книгу. Книг у нее было много, они стопками гро­моздились на столе, на подоконнике, прямо на полу у кровати.

В окно протягивала ветки яблоня с уже поблекшими, тронутыми осе­нью листьями, на столике возле кровати стоял стакан молока и на та­релке лежали ломоть хлеба и большое красное яблоко.

В ответ на наш стук Надежда Максимовна откликнулась удивленно и тревожно:

- Кто? Войдите! Потом она нам рассказала , что за время ее жизни в нашем городке к

ней никто не приходил, кроме врача и жандармов. 1 45

Когда мы вошли , тревожное удивление на ее пице сменилось радос­тью. Она очень похудела , лицо стало почти прозрачным. Повязочка на шее еще больше оттеняла хрупкую, живую нежность лица.

- Даня! Юра! Вы?! Как я рада, - засмеялась она и губами, и глазами, всем лицом , не глядя бросила на подоконник книгу. - Боже мой , как я рада видеть вас, мальчики! Но мне даже Посадить вас некуда" .

- А м ы постоим , Надежда Максимовна. - Садитесь в о н н а ч е м ода н , ряды ш ко м , ка к воробьи " . Н у ,

как там Подсолнышка? - Хорошо,--смущенно ответил я ,- Я вот принес" . Она перестала улыбаться и поспешно перебила меня, бросив беспо-

койный взгляд на дверь: должно быть, боялась, что ее подслушивают. - А-а-а! Книги из библиотеки? Очень хорошо. Я посмотрел на нее с удивлением, а она молча протянула мне руку. Я отдал записку. Она прочитала, нахмурилась, тоненькие брови ее

почти соединились на переносице. Потом лицо ее снова посветлело. Она - А с у п р у га б л а г о в е р н а я в а ш а к а к ж е , С а в ел М и т р и ч ? написала несколько слов н а клочке бумаги.

- Та к вы за н о в ы м и кн ижка м и п р и ш л и ? - очень гро м ко , снова взгля нув н а дверь , с п росила Н адежда Макси м о в н а . -Н о у м е н я же здесь н и каких детских книжек нет . П р иходите завтра после работы в библиотеку, завтра я уже буду работать" . и что­нибудь вам подберу.

- Хорошо. Она молча протянула мне клочок бумаги , на котором писала. · - Тогда идите" . Но" . Боже мой , мне вашей Подсол�:-�ышке даже пода­

рить нечего. - Да ничего не надо, Надежда Максимовна. - На вот хоть яблоко" . Скажи , тетя Надя желает ей, что бы она поско-

рее выздоровела. - Спасибо, Надежда Максимовна. На другой день в книге, которую Надежда Максимовна дала мне в

библиотеке, оказалось несколько мелко исписанных листочков. Протянув мне книгу, Надежда Максимовна очень внимательно и стро­

га посмотрела мне в глаза . - Ты не потеряешь? - спросила она и , развернув книгу , показала

на листочки. - Нет, Надежда Максимовна. - Ну, беги . Прямо домой беги . И книгу сразу передай отцу. Понял? - Понял, Надежда Максимовна.

Я так и сделал. Исписанные Надеждой Максимовной листки были тек­стом той самой листовки , которая месяцем позже отправила на катор­гу десять человек из нашего города .

" .И снова мне хочется говорить об Оле. Я все порывался дать ей почитать книги , которые мы с Юркой уже прочитали, я думал, что, доста­точно ей прочесть эти книги , и все ей станет понятно. Мне хотелось рас­сказать ей о том, что я уже сам знал : о войне, о буржуазии, которая мне представлялась огром ным скопищем гунтеров, барутиных, тегиных,

1 46

кичигиных и даже мельгузиных - всех, кому я еще недавно завидовал и кого теперь ненавидел всеми силами своего сердца.

Но Оля по-прежнему сторонилась меня. Желая сломить ее отчужден­ность, однажды я схитрил . Присев на корточки перед ее братишкой, за­говорил с ним w привел в нашу ком нату. Мать смотрела удивленно: раньше ни с кем из малышей, кроме Подсожныжки, я не играл , не возил­ся , вообще не обращал на них внимания.

- М а м , -сказал я, - пусть он п о и грает с С а ш е н ько й . Е й н е будет скучно . . . И потом , . , он, наверное, есть хочет . . .

Мать посадила Стасика и Сашеньку за стол и поставила перед ними миску только что сваренной , еще дымящейся горячим паром картошки.

Обжигаясь и смеясь, они ели картошку, запивая ее козьим молоком, которое мать иногда покупала у соседки для Подсолнышки. Потом ушли в угол и там увлеченно занялись своими делами.

А я вышел на крыльцо и уселся на ступеньках. Невидимое за домами, заходило солнце. С одинокого тополя перед нашим бараком слетали первые желтые

листья . На скамеечке у ворот женщины говорили о войне, говорили с какой-то усталой горечью и злобой: когда же она, проклятая, кончится? И что ему, ироду, немцу этому, надо?

Я сидел , слушал и ждал. Оля вошла в калитку, неся сверточек, видимо, с какой-то едой. Прошла мимо, как всегда не обратив на меня внимания, взбежала к себе на крыль­цо. Но через несколько секунд выскочила, тревожно посмотрела кругом, выглянула за калитку и опять вернулась во двор. И все это очень быстро, молча, с тревогой в глазах.

- Ты Стасика ищешь? - спросил я . - Ну да. - О н у н а с , - равноду ш н о сказал я , подв и гаясь н а крыль

це, чтобы дать ей пройти. Она глянула на меня враждебно, но в дом вошла . - Стась! Ты зачем сюда пришел? - А мы играем. - Идем кушать. - А я здесь кушал . Картошку . . . с молоком . . . - В се равно идем. - А м н е здесь и нтересно . . . Оля мгновение помолчала: - А тебя мамуля зовет. Соскучилась. - А потом я опять приду? - Придешь. После этого Стасик стал часто бывать у нас, и Оля скоро привыкла к

этому. И ко мне она теперь относилась мягче, добрее, здоровалась при встречах, иногда улыбалась.

Однажды Надежда Максимовна дала мне два последних номера жур­нала "Нива", где было много фотографий из действующей армии. Я пока-

1 47

зал их Оле. Она с нетерпением всматривалась в снимки , на которых были изобра­

жены наши раненые солдаты, направляемые в госпиталь. Мне казалось, что она искала среди них своего отца. Вероятно, в .ее сердце еще жила надежда, что сообщение о его гибели - неправда, что ее батя жив, что он вот-вот вернется.

Она присела рядом со мной, и мы заговорили о войне. Я сказал , что война нужна только богатым, вроде нашего хозяина Барутина - он примешивает в муку пыль и получает за нее деньги.

Оля слушала молча, но глаза у нее стали такими же чужими, какими были раньше.

· - Значит , это богатым надо воевать , а други м н е надо? -

спросила она, когда я замолчал. - Ну конечно . . . - А мы разве богаты е? - спросила о н а н е п р и я з н е н н о . -

Вот я , и мамка моя, и Стаська? А немцы у нас дом спалили . . . все пропа-ло . . . огород бросили . . . картошки сколько посажено было . . . пшеницы . . . куры были . . . И . . . и . . . батю з а чего же убили?

· Зря и убили . . . Оля встала с крылечка , несколько секунд глядела н а меня с ненави­

стью и вдруг крикнула со слезами: - Врешь! Врешь ты все ! Мой батя . . . Ему крест святого Георгия при­

слали . . . Она убежала , а я остался и сидел с таким тяжелым чувством , какого

не испытывал уже давно.

· Кто выдал калетинскую типографию, так и осталось невыясненным. Но ночью четырнадцатого сентября в дверь и окна подвала с оружием в руках ворвались полицейские и жандармы и арестовали всех, кто там был.

В тот вечер, уходя, отец сказал матери, что идет работать на чугуноли­тейный в ночную смену - хочет немного подработать. Не знаю, поверила ли ему мать, может быть, просто примирилась с тем, что он вел опасную и не совсем понятную ей борьбу.

Ночью я проснулся от громкого, властного стука в дверь. Этот стук сразу вселил в мое сердце предчувствие подошедшего вплотную несча-стья.

.

В углу горела лампада. В ее неярком свете я видел, как, торопливо перекрестившись и перекрестив нас, мать надела юбку и кофточку и по­шла открывать. Едва подняла крючок, дверь с силой рванули, и в комна­ту ввалились несколько полицейских и молоденький жандармский офи­церик.

_- Зажгите свет! - приказал офицер.

1 48

И , когда мать дрожащими руками зажгла лампу, прошел к столу. Шпоры на его сапогах серебряно позвякивали.

Пройдя в глубь комнаты, офицер брезгливо обмахнул черными кожа­ными перчатками табурет, словно на нем была пыль, и сел. Лицо у него было усталое, злое.

Переведя с него взгляд на дверь, я увидел отца. Руки у него были связаны за спиной. Но смотрел он весело, легко, как будто каторга, на которую ему предстояло идти, не страшила его. Я вскочил с постели, рванулся к нему. Один из полицейских грубо оттолкнул меня :

- Сиди, ублюдок! - Полицейские сдирали со стен обои, распарывали подушки, вылили в

печку из чугунка остатки супа. Поддав половицу, полезли в подпол. Отец наблюдал за ними, поглядывал на нас и спокойно улыбался .

Разворошив в доме все, что можно было разворошить, жандармы ни­чего запрещенного - ни оружия, ни книг - не нашли и собрались уходить. На прощание отец улыбнулся Подсолнышке, кивнул мне и матери.

- Не горюй , Даша, - серьезно сказал он. - Скоро вернусь. Не долго еще им над нами измываться.

Офицер, видимо обозленный тем, что обыск ничего не дал, подошел вплотную к отцу и, с ненавистью глядя на него, спросил:

- Социал-демократ, сукин сын? - Обязательно! - ответил отец. В его фигуре даже со связанными

руками было столько силы" что офицер, замахнувшийся было перчатка­ми, не посмел его ударить.

Отец, наклонившись у притолоки , шагнул в темноту за дверью. Мать села на табуретке посреди комнаты, безжизненно опустила руки,

устало и безразлично глядя на царивший в комнате разгром. - Ну вот мы и осиротели, - сказала она негромко минуту спустя и

начала не торопясь прибирать вещи . Мне показалось странным, что она не ставит и не кладет их на привыч­

ные места, а связывает в узлы" Только вечером следующего дня , когда нас выгнали из барака, я понял, почему она делала так.

Она снова приготовила Подсолнышке и мне постели и сказала: - Спите, дети . . . Подсолнышка заплакала: - Мам, а они папку куда поведут? Они злые. - Нет, Солнышка, они не злые, . . Они не сделают нашему папке плохо, Сашенька улыбнулась сквозь слезы и легла. Скоро она уже спала.

Утром , еще до гудка, к нам зашел Мельгузин. Был он одет празднич-но, в новом высоком картузе, сапоги сверкали, и золотая цепочка часов поперек жилета блестела, словно выкованная из солнечного луча. Мать с красными, заплаканными глазами возилась у печурки, готовила завтрак.

- Здравствуй , Дарья Николаевна, - сказал Мельгузин , снимая картуз и оглядывая узлы·.

- Здравствуйте, Савел Митрич. - Увели твоего? Мамка не ответила. Мельгузин прошел вперед и , расправив полы под­

девки , сел у стола. Оттуда долго смотрел на мать, и я впервые увидел в

1 49

его здоровом глазу не всегдашнюю злость и издевку, а что-то похожее на сочувствие.

- Даньку-то теперь тоже уволят? - спросила мама негромко. - Вот уж не знаю, Даша". Как хозяевам поглянется . . . Он ведь у тебя

тоже этакой , на каждое слово пять найдет. В отца. Он достал черный, расшитый бисером кисет. - Курить-то у тебя можно? - Не староверы. Курите. Мельгузин закурил. Выпятив худую куриную шею с двигающимся ка­

дыком , старательно пускал к потолку дым. - Эх, Даша, Даша, - сказал он вдруг с тоской. - • Ведь вот как тогда

просил тебя : выходи за меня . Жила бы ты теперь как у Христа за пазу­хой . . . Я за тобой, как за царевной , всю бы мою жизнь ходил . - Он глубо­ко вздохнул, затянулся , закашлялся .

- Ни к чему вы это говорите, Савел Митрич, - не поднимая глаз, отве­тила мать.

- Может, и ни к чему . . . - Помолчал , покурил. - А Данилу, должно, надолго упрячут . . . Против царя листовки , слышь, печатал .. , А за это ка­торгу дают. Обязательно каторгу. Вот и осталась ты соломенкой" .

- Может, еще и вернется . . . - сказала мать, готовая заплакать. - Пустое, Даша . . . - Мельгузин покачал головой. - Время пошло

смутное, того и гляди , опять в царей бомбами кидать начнут. Потому и не ждать ему милости . . . Ты уж прости , что я заместо утешения тебе . . . этакие слова . . .

Я ушел в угол з а печку, чтобы надеть свой рабочий, перепачканный мукой пиджачишко и посмотреть в окно - не идет ли Оля. И уже оттуда, из-за печки , услышал, как Мельгузин спросил:

- Как же будешь жить, Даша? .. - И шепотом добавил еще несколько слов, которых я не разобрал .

Мать ответила с усмешкой - это было слышно по ее голосу: - А супруга благоверная ваша как же, Савел Митрич? Или в татары,

в мусульманы подадитесь? С неожиданной злостью Мельгузин крикнул: - Выгоню! . . Я ведь и взял ее за себя безо всякой любови - тебе

назло . . . Она у меня в синяках два года ходила , пока привык. А теперь выгоню .. . вон ! . , в деревню! . . Я ведь за тебя , Даша, в огонь, в во�у. куда хочешь . . . И детишками не попрекну . . . ничем . . . богом клянусь!

Мать помолчала , потом громко позвала : - Дань! Иди ешь . Сейчас гудок будет. Я с трудом съел две картошки - не лезло в горло. Мельгузин, корот­

ко поглядывая на меня , курил, вздыхал: - Загубил он всю твою жизнь, Даша. А какая у тебя жизнь могла

быть . . . Эх ты , горе соленое! - Он встал , поискал, куда бросить окурок, приоткрыл дверцу печурки , положил туда. Надевая картуз, сказал : -Подумай, Даша . . . об них подумай ,- кивнул на спящую Сашеньку и пошел к выходу .

Мимо крыльца мелькнула почти бесцветная, выгоревшая на солнце косынка Оли , и я , перегнав Мельгузина, выскочил из дома.

1 50

Олю я догнал за воротами. Она смотрела на меня широко открытыми глазам и . И , хотя мне очень хотелось поделиться с ней своим горем , говорить я не мог - слезы давили горло.

- Отца в тюрьму взяли? - спросила Оля, когда мы дошли до угла. - Да . . . - За что? - Листовки печатал . . . чтобы ни войны, ни царей не было . . . - Как - царей не было? - испуганно спросила Оля.- А куда же их? - А куда хотят . . . Мне Надежда Максимовна книжку давала. Во Фран-

ции очень просто одному королю-людоеду голову отрубили. · Оля отшатнулась от меня , как будто я ее толкнул , обогнала меня и

ушла. А мне теперь было все равно, я думал об отце. Может быть, его уже бьют? И он, такой сильный, ничего не сделает против: их много, а у него и руки-то связаны. Мои окрепшие кулаки наливались такой злобной и гневной силой, что хотелось сейчас же стукнуть кого-нибудь - вахте­ра, попавшегося мне навстречу Кичигина, Мельгузина . . . Мельгузин?" И я подумал о том, что этот противный , ненавистный мне человек всю свою жизнь любил мамку, а она его не любила . . . "Вот как я Олю", - мелькну­ла у меня мысль, и я почувствовал , как горят мои щеки .

На работе я прежде всего нашел Юрку - теперь у меня от него не могло быть тайн. Отошли в угол, спрятались за качающиеся , шумящие сита.

Юрка спросил : - Так это они потом привидениями ходили? - Да . - А чего же молчал? - с обидой спросил Юрка. - А еще товарищ! - Не велели. - "Не ве-ле-ли" ! - передраз н ил Юрка . - Рассказал бы -

мы бы с тобой караулили в парке . . . Ничего бы и не было. На мельнице я узнал, что в эту ночь были арестованы Надежда Мак­

симовна, литейщик Митин, машинист мельничного паровоза дядя Миша и еще шесть человек, которых я не знал. У меня немного посветлело на душе: значит, отец не один. Значит, они все время будут вместе . . . Я еще не знал тогда, что многим из них никогда уже не придется выйти на волю. Еще во время следствия умрет в сырой тюремной камере наша милая Надежда Максимовна, при попытке к бегству убьют на каторжном этапе Митина, за подготовку к восстанию на Тобольской каторге повесят весело­го, ласкового дядю Мишу" .

Когда я возвращался в тот день с работы и следом за Ольгой вошел в наш двор, я прежде всего увидел у крыльца наши кровати и узлы, на них мать и Сашеньку, прикрытую от дождя старым отцовским пиджаком. Мать казалась спокойной , только глаза ее светились слезным блеском и иску­санные губы немного распухли. На двери дома, где мы жили, висел огром­ный замок.

Подсолнышка улыбнулась мне навстречу. - А мы тебя, Дань, ждем . . . Нас из дома выгнали. Оля на секунду оста­

новилась, потом побежала к себе. - Ты бы, Данилка, сходиЛ к Юре, - сказала мать. - Может, пока

у них? . . А то - дождик . . . Как бы Солнышка не занедужила.

1 5 1

- Хорошо, мам. Ты знаешь, еще девять человек . . . - Знаю, сынка . Я хотел что-то еще сказать, но в это время во двор выбежала Оля ,

уже без косынки, без пиджачка, подхватила один и з ближних к ней наших узлов и молча поволокла его к своему крылечку. Но поднять узел на ступеньки оказалось ей не под силу, она остановилась и сердито огляну­лась на меня . Я подбежал к ней. Руки наши столкнулись на веревке, которой был стянут узел , - у Оли была горячая и сухая , как у Надеж­ды Максимовны, рука.

Когда мы втащили узел на крыльцо, Оля сказала; - Теперь я одна донесу. Сашку неси . . . Так м ы поселились вместе.

Олина мать умирала медленно и трудно: слишком много забот оста­валось у нее на земле и каждая из этих забот мешала ей умереть. Как, с кем будут жить теперь ее Ольгуня и ее Стасик? Ведь так много горя и зла на земле, так много людей, которым ничего не стоит обидеть сирот.

Целыми днями она лежала на топчане в переднем углу.и следила за детьми горячими, ласковыми, полными боли и жалости глазами. Моя мать, как умела, успокаивала ее.

- Да не волнуйся ты . . . еще поднимешься . . . И жить будем легко . . . -говорила она. - Данилка-то у меня уж совсем большой, работник. Да и Оля тоже. И этих, даст бог, вырастим . . .

И она взглядывала н а Подсолнышку с такой скорбью, что я неволь­но вспом111нал многократно слышанные мной слова сердобольных жен­щин: "Не жилец она у тебя , Даша .. , Хорошие-то и богу нужны".

Олина мать умерла вечером. Мы с Олей пришли с работы и еще с порога увидели, что в доме неладно. Малышей не было, их унесли к соседям, а в комнате было полно людей. С горестными лицами, вздыхая, они смотрели на Олину мать, лежавшую с порывисто вздымавшейся гру­дью, лицом вверх, с пустыми, уже не видящими глазами. У печки шумел большой помятый медный самовар.

Была Олина мать в нижней сорочке, не прикрытая даже простынкой, - уже и это было непосильной тяжестью для ее истаявшего тела. Когда мы вошли, Оля рванулась к матери, но тут же остановилась, прижав руки к полуоткрытому рту.

Больная слабо шевельнула пальцами и повела глазами в сторону моей мамки.

- Свечку, - не сказали и не прошептали , а словно подумали ее губы, но все поняли, что она хотела сказать . . .

- Знак! Это она знак подает . . . Значит, есть . . . Мама торопливо зажгла тоненькую восковую свечку и прикрепила

у изголовья. Как потом я узнал, женщины уговорились с умирающей, что на пороге смерти она даст им знак увидит ли она что-нибудь там, за поро­гом, на который встанет, в последнюю минуту жизни.

В это время с грохотом упала самоварная труба . Оля оглянулась

1 52

на этот грохот и только тут, видимо, поняла смысл происходящего. - Зачем это? - шепотом спросила она стоявшую рядом соседку с

желтым длинным лицом, показывая на самовар. - А как же , милая? Покойницу-то обмыть надо. Оля подскочила к самовару и пнула его ногой . Самовар опрокинулся

набок, кипящая вода полилась на пол , горячий пар наполнил ком нату . . . Женщины бросились к самовару; "Воды давай , распаяется . . . "

После этого Оля подбежала к матери , прижалась головой к ее гру­ди, заплакала бессильными и беспомощными слезами:

- Мамочка, не надо . . . мамочка , не умирай . . . Умирающая только ше­вельнула губа м и , я угадал слово: "Стась .. . "

Похоронили ее тихо. Нести гроб было некому, его за трешницу отвез на своем пегом битюге кривой Ахмет. Рыженький попик торопливо и рав­нодушно пропел над гробом : "Земля еси и в землю отыдеши" ; могилу на самом краю кладбища, рядом с зарослями крапивы и репейника, заб­росали землей. Олю никак не могли увести , и все отошли в сторону, чтобы дать ей "выплакать горе". Она лежала на могиле лицом вниз, плечи ее судорожно вздрагивали. Накрапывал дождь, платье на спине девочки промокло. Я стоял недалеко от нее, и было мне так ее жалко , как не было жалко еще никого в жизни . Я подошел , тронул ее за плечо.

- Уйди, - прошептала она сквозь зубы. - Простудишься , - сказал я , - а там Стасик . . . Пойдем. Опомнив-

шись, она тяжело привстала , но сейчас же опять легла на могилуобх­ватила ее руками и зарыдала. Я силой поднял ее, отряхнул с ее платья мокрую глину и под руку не повел , а потащил домой . . .

У ворот кладбища нас ждали остальные.

/17-. 1,03-Ъ'РА�ЕН�лЕ DЯDIA К.0 /\IЛ От Юркиного отца почти год не было писем - его уже не раз оплакали

как убитого, как пропавшего без вести , но неожиданно он вернулся . Вер­нулся без обеих ног, ампутированных выше колен. Долго лежал в госпи­тале, кажется в Пензе, не решаясь написать домой правду.

Теперь он был ниже меня - его �оротко остриженная голова едва доставала мне до плеча. На это так с1'рашно было смотреть, что на пер­вых порах я все время отводил взгляд.

С вокзала он не пошел домой , а явился к нам, в бараки . Случилось это осенним ясным днем, в стекла окон бились желтые топо­

левые листья, ярко, хотя и холодно, светило в распахнутую дверь солнце. Николай Степанович вошел неслышно и , вероятно, несколько минут

стоял на пороге, никем не замеченный. Кашлянул. Мать обернулась и , увидев его, в ужасе всплеснула руками, не в си­

лах выговорить ни слова. Было воскресенье - и я и Оля были дома. Никогда, наверное, мне не

забыть напряженного, болезненного взгляда, каким Оля смотрела на Ни­колая Степановича, как будто думала: "Хоть вот таким , а пришел бы мой батя с войны!"

1 53

- Ну, здравствуйте, - не слезая с порога , сказал Николай Степано­вич, обводя присутствующих веселым и острым взглядом. - Не узнаёте?

Мать бросилась к нему, обняла - для этого ей пришлось нагнуться , -заплакала.

- Стеnаныч! Чего же это они с вами сделали? - Да видишь вот - укоротили малость . . . во славу царя- батюшки и

веры христианской . . . Спасибо им: теперь обутки никакой всю жизнь не потребуется и штаны в два раза короче - одна выгода.

Мать наклонилась, прижалась лицом к плечу дядИ Николая, к его ста­ренькой , обрезанной по низу шинели.

- А Даня . . . Даню . . . - Знаю, - глухо отозвался Николай Степанович. - Н а вокзале

сказали. Ну, значит, ежели не повесят - цел будет. Судили? - Нет пока . В губернию увезли. - Та-а-ак . . . Жалко, не повидались. ·И много их? Мама вопросительно

глянула в мою сторону. - Десять человек, дядя Коля, - сказал я. - Дядя Миша, машинистом

который, литейщик Митин . . . Николай Степанович, щуря усталые глаза, внимательно осмотрел меня. - Вырос паренек. Добро. - Помолчал , пожевал сухими синеватыми

губами под короткой, обгрызенной щеточкой рыжеватых усов. :-И эту, книжницу нашу, Максимовну . . . тоже?

- А она . . . умерла, - с трудом сказал я . - В тюрьме . . . Николай Сте­панович скрипнул зубами, потряс головой.

- Эх! Святой человек была . . . Во все свои синие чистые глаза глядела н а Николая Степановича толь­

ко что проснувшаяся Подсолнышка. Он почувствовал ее взгляд, бро­сил на табурет грязную солдатскую шапку со светлым следом от оваль­ной кокарды, пальцами погасил на пороге окурок и подошел к Сашеньке. Она немного отодвинулась, но смотрела без испуга.

- И ты выросла, глазунья? Не узнаёшь? - У-уз нала . . . Тол ь ко вы р а н ь ш е б ол ь шой был и , а те п е р ь

маленький . И одежа еще другая . . . - Одежа-то? С олдатская одежон ка . . . А п о м е н ь ш е стал -

тоже , вроде , верно . - Пошарил в кармане шинел и , достал два кусочка сахара. - На-ка вот тебе . . . от сладкой госпитальной жизни остат­ки .

Сашенька робко повернулась к матери . - Возьми, Солнышка , - разрешила та . Николай Степанович ловким и сильным движением скинул с плеч свой

солдатский мешок, положил его на пол , обернулся к Оле и Стасику : - А это чьи же . галчата? - Из Пинской губернии м ы , - ответила Оля , прижимая к себе кур-

чавую голову брата , со страхом следившего за незнакомым коротконо­гим человеком.

- Беженцы, - пояснила мать. - Отец-то - воюет, что ли? - Нет . . . - О л я у гол ком гла з а посм отрел а на георги е в с к и й

1 54

крестик, и Николай Степанович заметил этот ее моментальный взгляд. - Отвоевался , значит? Н-да-а . . . - Может, встречали его? - с внезапно вспыхнувшей надеждой спро-

сила Оля , и ее щеки загорелись. - Его Антоном звали" . Мураш по фа­милии.

- Мура ш ? - Н и кол а й Сте п а н о в и ч задум ался . - Да нет , вроде не было Мураша."

Опершись одной рукой о край стола, а другой о табуретку, он легко вскинул свое тело, сел к столу, облокотившись на него грудью, и сра­зу сtал прежним , таким , каки м я пом нил его , когда он за эти м же сто­лом сиживал с отцом .

- Ты вот что, Данил, - обратился он ко мне. - Сходи-ка за Юркой за моим . . . - И о виноватой усмешкой повернулся к матери. - Боюсь я этак-то одной половиной домой заявляться . Еще напугаются. А? - И засмеялся , будто сказал что-то забавное. Но в глубине глаз у него стояла тоска.

- Сбегай Дань, - сказала мать. Я быстро оделся и побежал. Юрке , когда мы вышли от него, я только сказал , что отец его ранен. - Сильно? Куда? - спросил Юрка и побледнел. - В н о г и , ..:...._ ка к можно н е б режнее ответил я . - А так он

веселый. Прямо с порога Юрка прыгнул к отцу, обнял его обеими руками за шею,

прижался изо всех сил. Николай Степанович ухватился рукой за стол . - Погоди-ка , сынок . . . опрокинешь ты меня . . . Юрка отодвинулся, оглядел отца, увидел обшитые черной кожей куль­

тяпки, закричал . Николай Степанович сильно хлопнул его по плечу. - Брось ! - строго сказал о н . - У н е которых вон совсем

не вернулись . . . А мы с тобой еще жить будем . . . Вот . . . Когда Юрка с отцом ушли, м ы с Олей взяли веревки и отправились на

Горку за хворостом - надо было запасти на зиму дров. Оля давно меня не дичилась, Характер у нее стал мягче, вероятно, еще и потому, что моя мама не делала никакой разницы между всеми нами, кормила одинаково и одинаково ласкала Подсолнышку и Стасика. Сашенька никогда на это не обижалась: ей незнакомы были ни вражда, ни зависть. И, может быть, поэтому Оля скорее, чем можно было ждать, примирилась со смертью матери.

Мы поднялись на Горку, вошли в лес. Несмотря на осень, здесь силь­но пахло сухой хвоей, сосновой смолой, сгоревшим на солнце полынком.

- А он, который без ног . . . - Оля подняла на меня свои строгие, глубо­кие глаза . - Он тоже против войны?

- Конечно, против. - А в Манифесте же написано: " . . . Вся Россия . . . с железом в руках . . . с

крестом в сердце . . • " Стало быть, неправда это? - Ясно, неправда. Кому войну надо? У тебя отца убили . У Юрки вон

безногим остался. И мы вон как голодаем, и солдаты тоже, а Барутин новую мельницу в Оренбурге строит.

1 55

Мы собрали хворост, связали его и , отдохнув на пеньках, пошли до­мой. Олина вязанка была не под силу ей, она шла покачиваясь, я видел, что у нее подгибаются ноги . Я остановился , сбросил вязанку на землю.

- Стой, отдохнем давай. Она Присела на корточки и , опрокинувшись назад, положила хворост

на дорогу. Я молча распутал веревки на обеих вязанках хвороста и начал перекладывать часть хвороста из Олиной вязанки к себе. Она не сразу поняла, что я делаю, потом вскочила, стала вырывать у меня сучья :

- Вот еще выдумал! Отдай , говорю! - Отойди! - крикнул я .- Надорвешься - кто с тобой возитьсябу-

дет?! .

Она выпрямилась, постояла молча , оскорбленно сжав губь1 . Я пере­вязал обе вязанки , и мы пошли дальше. Я видел , что идти ей стало легче. И у меня было тепло и хорошо на душе.

" . Весь день Оля со мной не разговаривала и только поздно вечером , когда мы укладывали дрова в сарае, спросила:

· - Ты на меня серчаешь? - Это за что же я на тебя серчать буду? - А - злая я - Выдумывай! Мы же теперь все равно как брат и сестра" . Подсолнышка вон зовет Стаську братиком" . Так и м ы ладно? - грубо-

вато спросил я . - Ладно, - очень тихо отозвалась она , опустив голову. - Только и ты больше" . не обижай" . - Ладно, не буду. Сашенька действительно называла Стасика братом , и жизнь ее стала

интереснее и веселее. Если бы не ее ухудшающееся с каждым днем здо­ровье, можно было бы только радоваться, глядя на нее, - она уже не сиде­ла сиротливо в своем уголке, а вместе со Стасиком как бы завладела всей комнатой, - их куклы, сшитые из тряпья прилежными Олиными ру­ками, ездили с табуретки на табуретку в гости друг к другу, на базар за покупками, в больницу - лечить свои многочисленные болезни, часами стояли в очередях за хлебом и солью.

В эту зиму, несмотря на мою крепнущую день ото дня дружбу с Олей, я стал как-то отходить от дома - меня все больше тянуло к дяде Коле и его товарищам.

На следующий день после возвращения дядя Коля снял себе халуп­ку на углу базарной площади, достал кое-какой инструмент, написал на грязном фанерном листе "Сапожная" и принялся подбивать каблуки и подметки, подшивать валенки . Под вывеской скоро появило�ь объявле­ние, которое сразу привлекло к сапожной заказчиков: "Солдаткам и инва­лидам войны работаю дешево".

Но не только это объявление собирало в сапожной людей, а и сам дядя Коля с его неистощимым юмором, с его соленой, точно адресованной солдатской шуточкой , с его "вшивой правдой", как он сам выражался, которую он принес из окопов.

Я очень боялся, что дядю Колю, как и отца, арестуют жандармы, и мне хотелось его предостеречь.

1 56

Однажды вечером пошли в баню. Мы с Юркой, задыхаясь от жары и пара, в два веника что есть силы хлестали моrучие багровые плечи и спину дяди Коли, а через полчаса, лежа на скамейке в пустой парилке, я расска­зывал ему о калетинской типографии. Он слушал внимательно, покусы­вая рыжие усы , то и дело вытирая пот, обильно текущий со лба. Когда я замолчал, он сказал :

- Стало быть , стрел я н ы е воробьи? Добро . . . Будет и в а м работенка . . .

// В. ьЕСТОЧkА OI CAMOIO DO'POIOIO Жизнь нашей семьи в тот год была наполнена заботами о куске хлеба,

стоянием в очередях у кичигинской и карасевской лавок, болезнью Под­солнышки и ожиданием писем отца. Эти письма, написанные на бумажных лоскутках, с густыми цензурными вымарками, приходили редко. Но от них появлялась надежда на скорую встречу.

Только одно письмо пришло не по почте. Его принес чернобородый че­ловек с темными цыганскими глазами, с серым, землистым лицом.

Когда он вошел, мама растапливала печку, малыши играли на крова­ти Подсолнышки, а Оля сидела у окна и чинила мою рубашку.

Вошедший постоял на пороге, рассматривая нас, глаза у него странно блестели . Мамка оглянулась и , словно желая защитить детей от неприят­но пристального взгляда, пошла от печки к порогу.

- Не обессудьте, - сказала она. - Подать нечего. Но чернобородый легко и ласково отстранил ее сильной рукой и , улыб­

нувшись, шагнул в комнату. - Эту знаю, - басом сказал он, глядя на Подсолнышку. Бас у него был глубокий и чистый, с мягкими интонациями ,- он так

противоречил его внешнему облику, что я сначала не понял, кто говорит. А незнакомец повернулся ко мне, улыбнулся и сказал :

- И тебя знаю" . И вас знаю, Дарья Николаевна . А вот этих двоих" . - усмехаясь в свои густейшие черные усы , посмотрел на Олю и Стаси-ка, - ей-богу, не могу узнать.

Поклонился матери и, протягивая руку, спросил: - Перепугал я вас? - Да нет" . что же" . помилуйте, - растерянно сказала мать. - Вид-то, наверное, у меня страшноватый. Там не очень- то роскошно

одевают." - Он принялся расстегивать свой кожушок, руки у него были очень худые и белые. Расстегнувшись, сунул руку за пазуху, разорвал подкладку и вынул какую-то бумажку. - Вот, Дарья Николаевна, вес­точка вам от дорогого человека" .

- От Дани? - У матери перехватило голос. - Да , от Данилы Никитича . " Вот . . . Скоро думает увидеться . - Так ведь. " еще двенадцать лет." - Это по их счету, Дарья Николаевна, - мягко сказал чернобородый.

-А по-нашему - меньше." Посмеиваясь в усы, ласково поглядывая на нас, он ждал, пока мама

прочтет письмо.

1 57

Она сидела на табурете у плиты и , изредка вытирая слезы, читала -листочки папиросной бумаги дрожали у нее в руке.

- Тут у меня еще поручение есть, Дарья Николаевна,- сказал он, ког­да мама прочла письмо. - Помогите, пожалуйста, выполнить . . . Как мне найти Надежду Максимовну Рощи ну? Ее дело тогщ1 по состоянию здоро­вья было выделено. Ее должны были из тюрьмы освободить . . .

О н смотрел н а мать виноватым детским взглядом, и н е верилось, что несколько минут назад именно эти глаза так нас напугали.

- Н адежду М а кс и м овну? - пересп росила мать и беспо-мощно оглянулась на меня. _ •

И только тогда лицо незнакомого человека показалось мне знакомым: не его ли портрет - только без бороды и усов - висел над кроватью нашей Джеммы? П равда , на той фотографии он был в студенческой ту­журке, совсем молодой .

- Да . . . дело, видите, ли . . . я Надежду Максимовну знал ,- смутившись, ответил он. - В Петербурге . . . давно . . . Ты , Даня , не проводишь меня к ней?

Он так просительно смотрел мне в глаза, что я не мог сразу сказать то, что сказать было необходимо. Я ответил упавшим голосом:

- Хорошо . . . провожу . . . Он выпрямился, вздохнул с облегчением: - Ну, вот и добро. Спотыкаясь на каждом слове, я пробормотал: - Только ведь . . . она . . . она . . . О н вздрогнул. И , видимо, п о выражению моего лица понял страшную

правду и сразу весь осунулся, словно постарел сразу на несколько лет. Заторопился, пряча глаза, застегивая дрожащими пальцами кожушок.

- Ну . . . ну . . . такое дело . . . до свиданья . Дарья Николаевна . . . я еще зай­ду . . . я ведь, наверное, теперь здесь жить буду . . . пока опять не посадят. - И улыбнулся через силу.

- А родные? - спросила мать. - Никого . . . - Так вы посидите . . . согрейтесь, - засуетилась мама.- Оля , по-

ставь чай. - Спасибо . . . Дарья Николаевна . . . Не х9чется . - А куда же вы? - Не знаю. Я подскочил к двери, схватил свой пиджачишко, шапку. - Я вас провожу, - сказал я . И повернулся к мамке, которая смотрела

вопросительно. - В сапожную . . . - Верно . . . верно, сынок . . . Так вошел в нашу жизнь еще один замечательный человек. Бескоры­

стный, мужественный, добрый, бесстрашный в борьбе, он стал для меня живым воплощением того облика революционера, который сnожился к тому времени в моем представлении. И я думаю, что не только моя фантазия наделяла его чертами Овода и Гарибальди - нет, в нем действительно повторялись их лучшие качества: любовь к народу, мужество и воля в борьбе.

1 58

Он nоселился в маленькой комнатушке на окраине и нанялся работать на чугунолитейный. Сбрив свою окпадистую бороду и усы, он такnереме­нился , что когда несколько дней сnустя я встретился с ним в саnожной , то не узнал его.

Звали этого человека Петр Максимилианович Сташинский , он был сы­ном круnного, известного петербургского адвоката, но, nоссорившись с монархистом-отцом, ушел из семьи и nосвятил жизнь революции.

Он стал часто заходить к нам. Очень хорошо, nроникновенно и душевно nел он народные русские и

украинские nесни. Мать не раз, шутя, говорила, вытирая слезы, что ему бы не революционером, а nротодиаконом быть: "Вот бы богато жили! "

- А я и так не бедно живу, - отзывался он . Особенно любила слушать его nесни Подсолнышка. Он nриходил к

нам обычно no воскресеньям , снимал у двери свой уже nромаслив­шийся кожушок, здоровался и брал Подсолнышку на руки . Своих детей у него никогда не было. Надежда Максимовна, которую он, видимо, очень любил, но о которой теnерь ни с кем не говорил, умерла, и всю нежность своей души он отдавал детям. Позже, nри встречах с другими революци­онерами, я всегда вспоминал Петра Максимилиановича и задавал себе воnрос: nочему все nреданные революции люди так любили детей? Пото­му ли, что у многих из них · из-за трудностей их революционного дела никогда не было своей семьи , nотому ли , что именно ради детей , в конечном счете, и совершалась революция?

Петр Максимилианович ходил с Подсолнышкой на руках no комнате из угла в угол - их тени скользили no стенам и nотолку - и тихонько nел. Особенно любил он Шевченко, которого считал величайшим nоэтом. Ознобная дрожь nробегала у меня no спине и слезы непонятного востор­га набегали на глаза, когда он nел :

- Поховайте, та вставайте, кайданы-ы nорвитэ И вражою-ю злою кровью-ю".

Перестав nеть, он nринимался негромко рассказывать о страшной судь­бе Шевченко, о том, как запороли насмерть Полежаева, читал его стихи , рассказывал о декабристах и Ленине, о своих товарищах no революци­онной работе и каторге. И вместе с его словами светлые образы этих людей входили в нашу комнату. Никому в жизни я так не обязан своим развитием, как этому человеку, хотя прожил он в нашем городе обидно мало: от nервого его nоявления у нас до того дня, когда тридцать некра­шеных гробов оnустили в братскую могилу на nлощади , nрошло око­ло nолутора лет . . .

Рассказывал дядя Петя и о жизни в Тобольской каторжной тюрьме, об этаnах и nересылках, о бессмысленной жестокости конвоя и тюрем­щиков, рассказывал об отце. И nосле его рассказов отец становился мне еще дороже, чем раньше. Вероятно, то же чувство исnытывала и Подсолнышка. В тот год она больше, чем раньше, тосковала о нем.

Однажды, сидя на руках у Петра Максимилиановича, наслушавшись его рассказов, она задумалась и вдруг nосмотрела в nотолок и сказала неожидан ную и странную фразу:

- Пусть . . . пусть паутинка летит далеко, а nana пусть живет дома дружно ...

1 59

Все посмотрели на нее с удивлением, ее слова звучали как заклина­ние, а Петр Максимилианович , покачав головой , сказал:

- О й , П одсол н ы ш к а , боюс ь , что н е будет твой п а п ка жить дружно с Барутин ы ми да Хохряковыми . . .

И , чтобы отвлечь девочку от грустных дум, принялся рассказывать ей о том , какой большой город Петербург, какие там дома, какие театры.

Мы особенно любили слушать его рассказы о театрах, он знал множе­ство пьес и представлял их в лицах с неподражаемым, как, во всяком случае, мне казалось, мастерством. Однажды он очень долго и с увле­чением говорил о цирке, показывал фокусы с картами, которые двига­лись сами собой, с медными монетами, которые пропадали на глазах и вдруг оказывались у Подсолнышки в кармане.

Сашенька смотрела во все глаза, очень много смеялась, а потом за­думалась, склонив на плечо свою беленькую головенку, и серьезно спро­сила:

- Дядя Петя ! А церковь и цирк � это одна фамилия? Мама была напугана эти м безбожны м вопросом и даже , как мне

показалось, обиделась на Петра Максимилиановича. Он, расхохотавшийся было, заметил ее опечаленное лицо и , перестав смеяться , разъяснил Подсолнышке разницу между церковью и цирком.

Никогда у нашей семьи, ни до этого, ни после, не было такого искрен­него друга , - может быть, потому, что все мы перенесли на этого челове­ка часть нашей любви к отсутствующему отцу . Нас заражала его весе­лая и мужественная вера в то, что все впереди - хорошо. И он, кажет­ся , чувствовал себя среди нас как дома. А Сашеньку, нашу синеглазую Подсолнышку, он любил словно родную дочь. Когда она заболела, он не находил себе места, водил к нам своего знакомого, сосланного в наш город петербургского врача, покупал лекарства, приносил скромные ла­комства , какие можно было достать в то голодное и нищее время.

На столе горела семилинейная керосиновая лампа, тень большого человека пересекала стены, заползала, ломаs:�сь посередине, на пото­лок, наполняла собой весь дом.

Оля сидела в углу у печки и оттуда, не отводя взгляда , с благодарно­стью смотрела на Петра Максимилиановича, на Стасика, доверчиво при­жимавшегося к плечу этого сильного, доброго человека .

С появлением Петра Максимилиановича Оля немного замкнулась, как бы отошла от нашей семьи, старалась стать незаметнее, словно вдруг опять почувствовала себя чужой.

в тот вечер я впервые подумал об этом и почувствовал себя вино­ватым. Отошел к печке, сел рядом с Олей, осторожно, так, чтобы никто не видел , положил свои пальцы на ее руку. Она не шевельнулась, но сжала мои пальцы. Так мы и сидели, не разнимая рук, и смотрели на разбаловавшихся малышей, на Петра Максимилиановича.

- Вот бы все такие . . . - шепотом сказала Оля , обернувшись на мгно­вение ко мне.

А Сашеньке становилось хуже - она таяла с каждым днем, все бессильнее становились ее тоненькие, как щепочки, ручонки . Мне иногда

1 60

казалось, что они моrут у нее перелом иться , если она подни мет что-н и­будь тяжелое .

. . . В эту зиму меня с мельницы выгнал и . В воскресенье, под Новый год, к нам снова явился Мельгузин, одетый в добротный меховой пиджак и меховой же картуз. Чисто выбритое ноздреватое лицо его было привет­ливо и ласково, под серыми уси кам и шевел илась ул ыбка . Но в живом, нетронутом бельмом глазу, ,в темной коричневой глубине его стояла тос­ка , горела искорка волчьего одиночества и беспокойства.

Мельгузин поздоровался , снял картуз и , пройдя к кроватке Подсол­нышки, высыпал ей на одеяло горсть конфет . . Подсолнышка робко взяла одну конфету и оглянулась на Стаси ка , подзывая его.

Мельгузин сел к столу, осмотрелся , закурил , покосился на остатки еды на столе : картофельная кожура и кружка воды .

- Так и живешь, Даша? - Так и живу,' Са вел М итрич . . . - Не надоело? · - Может, и надоело . . . а жиrь все одно надо . . . Мельгузин долго молчал . В глазу у него вспыхивала обижавшая меня

ласковость и жалость. "Что ему надо?" - думал я, чувствуя , ка к у меня начинают дрожать колени.

Думала, про что говорил? - спросил он . И, не дождавшись ответа , сообщил : - У меня ведь, Дарья Николаевна, перемена в жизни . . . Отправил я бы вшую свою супружницу в деревню . . . Н и доходу от ней , ни приплоду. Теперь до Святейшего синода дойду, а своего добьюсь . . . -И , помолчав, спросил еще раз:- Надумала?

- Да чего ж думать? - неожиданно громко сказала мать, с гневом подняв пятнами покрасневшее лицо. - Что я - басурманка какая , что ли?!

Вообще, еще до этого случая, я замет.ил , что с появлением в нашем доме Петра Максимилиановича мама как бы выпрямилась, поднялась, с лица исчезла та монашеская скорбность , которая часто пугала меня, раз-гладились морщинки на лбу и в углах губ .

· Не в силах унять дрожь в коленях, я встал и ша гнул к столу. Я чув­

ствовал , что и мама и Оля с беспокойством смотрят на меня. - Вы бы ушли отсюда, Савел Митрич , - сказал я , с ненавистью глядя

в дрожащий тоскливый глаз. Еще секунда - и я бросился бы на Мельгу­зина и вцепился бы пальцами ему в горло.

Он встал , несколько секунд испуганно смотрел на меня . - Однако . . . щеночек-то в бол ьшую соба ку в ы р ос . . . -

медленно произнес он. В этот момент вошел Петр Максимилианович . Он, как свой человек в

доме, коротко поздоровался с порога и стал раздеваться . Сашенька запрыгала в своей кроватке. - Дядя Петя! Дяденька Петенька! Стасик тоже потянулся к нему, улыбалась и Оля . Мать под присталь­

ным взглядом Мельгузина вдруг покраснела, даже кончи ки ушей у нее налились кровью . . .

- И з в и н ите , - п р отя н ул М е л ь-гуз и н , д о с а м ы х гл а з_ н а п я -

1 6 1

ливая меховой картуз. - Извините. - И вышел, не прощаясь, оглянув­шись в дверях на дядю Петю.

- Что за т и п ? - весело сп росил тот , потирая руки и все еще топчась у порога .

- Приказчик с мельницы . . . - Ага-а-а . . . На другой день меня уволили. Я сначала перепугался: как же будем

жить дальше без моего заработка? Но Петр Максимилианович помог мне устроиться на чугунолитейный - у него к этому времени на заводе были довольно крепкие связи .

. . . На заводе все было так не похоже на мельницу! Полыхали жаром вагранки , сыпались из разливочных ковшей огромные звездчатые искры, сверкая, тек расплавленный металл. Здесь были совсем другие, раньше не знакомые мне люди, сильные самой своей работой, близостью к желе­зу и огню.

Раскаленные добела болванки , шипя , проносились над головами; сверкали , как маленькие солнца в облаках дыма, изложницы. Люди в черных, засаленных и обожженных куртках бесстрашно сновали среди грохота кузнечных молотов, свиста пара, шипения охлаждаемого метал­ла.

Новая работа так захватила меня , что, несмотря на ее физическую трудность, несмотря на всегдашн ий угар , стоявший в литейке , я не­сколько дней ходил сам не свой от радости . И мельница вспоминалась мне как "далекий и скучный кра� .

. . . На Чармыш мы в тот год не ходили - не до того! Только один раз, ранней весной , я сводил Петра Максимилиановича на могилу Надежды Максимовны - она уже поросла травой. На могильном бугорке лежал прошлогодний полурассыпавц.�ийся букет простеньких полевых цветов. Значит, кто-то еще, кроме меня и Юрки, бывал здесь, значит, еще кому-то была дорога память о Надежде Максимовне.

Сняв шапки , мы с Петром Максимилиановичем долго стояли у хол­мика, потом пошли на берег. Петр Максимилианович был задумчив . Одной рукой соби рал мелкие камешки , а другой бросал их в воду на проплывающий в желтой пене лед. .

Мы посидели на берегу, слушая, как трутся о берег почерневшие льдины.

/1 9 . 11-Ъо-r tЛ СьtЛDЕ/\tЛ СЬ/ DO'PO/tЛE!» Всю зиму мы жили очень голодно и трудно - "сидели голодом и хо­

лодом", как потом, вспоминая, говорила мать. Милая моя , добренькая мамка, худая, большеглазая, в тридцать лет

седая, она принадлежал� к той породе русских женщин, которые оста­навливают на скаку коней и входят в пылающие дома. Она все бодри­лась - в тот год я ни разу не видел у нее на глазах слез. Но только много лет спустя , когда у меня самого появились дети, я по-настоящему понял, сколько нужно святого женского мужества , чтобы улыбаться и петь, убаюкивая голодных детей и согревая их в нетопленной квартире теплом

1 62

своего тела. Я тоже слабел : работа в литейке выматывала все силы - работали

по двенадцать , а в дни больших военных заказов по четырнадцать ча­сов.

Подсолнышка и Стасик, конечно, многого не понимали. Если их не­чем было покормить, они обиженно затихали - на их худые, словно выточенные из кости, лица было тяжело смотреть.

Особенно трудно приходилось Стасику: мальчик он был здоровень­кий , ел много. Оля украдкой скармливала ему почти все, что давала ей мать.

Сама она похудела больше всех, только одни глаза , ставшие еще более зелеными, жили на ее лице . Да губы , пожалуй , милые, нелепые, в уголках которых уже затаилась скорбь.

- Ты же так умрешь, Ольга, - сказал я ей однажды, когда она легла спать голодная .

- Нет, - ответила она чуть слышно. - Я на мельнице муку ем. Голодали не мы одни, голодали многие, хотя рядом, на мельничных

складах, л ежали десятки тысяч пудов муки и зерна. Почти каждый вечер мы ложились спать голодные, попив на чочь го­

рячей воды, которую мама называла чаем. Оля разливала этот чай круж­кой из чугунка. Мы пили кипяток и мечтали о времени , когда вернется отец, мечтали о том , как снова будем жить вместе, когда выпустят из тюрьмы дядю Петю - его в начале зимы опять посадили в тюрьму. Очень не хватало нам этого сильного, веселого человека - с ним даже голо­дать было легче.

Вот в один из таких вечеров в начале марта к нам и пришел еще раз Савел Митрич Мельгузин. Вероятно, прежде чем войти , он долго топтал­ся у крыльца - вид у него был иззябший и жалкий .

На этот раз был Мельгузин в поношенной , грязно-желтой шубенке, которой я никогда раньше на нем не видел , из ее дыр клочьями торчала грязная шерсть. Перламутровой пуговкой мертво поблескивал из-под та­тарского, большеухого малахая бельмастый глаз. Через плечо у него был перекинут тяжелый мешок, оттягивавший руку.

Сняв малахай и сунув его под мышку, Мельгузин неохотно, словно по обязанности, перекрестился и только потом, покосившись в мою сторону, повернулся к маме.

- Ты уж прости , Дарья Николаевна. вот.опять при шел, - сказалон. И в живом глазу вспыхнула далекая , неяркая искорка , вспыхнула и сей­час же погасла.

Мать не ответила. - Тут вот" . не обижайся" . детишкам" . - Мельгузин положил на пол у

порога мешок и кротко и грустно посмотрел на Подсолнышку. Потом отвернулся и молча напялил до самых глаз малахай , как будто боял­ся быть узнанным на улице. - Ну, прощай ! - И оглянулся на маму с таким выражением, словно видел ее в последний раз.

В тот вечер я не думал, что с этим ненавистным мне человеком может произойти что-нибудь трагическое, и с нетерпением, с дрожью в руках ждал , когда он уйдет.

1 63

- Прощай, - сказал он маме еще раз. - Не поминай лихом. Теперь Данил твой скоро придет.

- Как - придет? - Мама рванулась к порогу , но у нее сразу пропа­ли силы, она не села, а повалилась на табурет.- Как . . . придет?

-А вот этак, ножками, - с кривой улыбкой ответил Мельгузин. -Теперь им всем, которые против царя , - прощение . . . и кто бунтовал , и кто на него, на венценосца нашего, руку с топором подымал, всем". -Несколько секунд в комнате было совершенно тихо. - Иы-э-эх! - вдруг визгливо вздохнул Мельгузин и заплакал, судорожно подергивая левым плечом . - Отрекся от нас батюшка . " начисто" . да и кто же не отрекет­ся , ежели все, как есть, до одного - подлецы?! Божа мой, что же это теперь будет? - Он вытер кулаком слезу со щеки и, застыдившись , сморкаясь в грязный платок, ушел .

В мешке, оставленном им, оказалось около пуда белой муки крупчат­ки. Мама подняла мешок на табурет, отвернула его края и, погрузив руки в нежную, белую пыль, болезненно улыбалась, глядя вдаль неви­дящими глазам и .

- Дань, там чего? - шепотом спросила Подсолнышка. - Мука .

'

- Из которой хлебушек делают? - Да . Она засмеялась, захлопала в ладоши . - Лепешек хочу! Мамочка , вкусненьких! . . Мама покачала головой, отгоняя раздумье, бережно отряхнула с паль­

цев муку. - Оленька, затопи печку. Через полчаса, сидя перед плитой на табурете и все тем же стран­

ным взглядом глядя перед собой, мама пекла на маленькой сковородке пресные лепешки . В комнате пахло так вкусно, как не пахло давно. Ско­ро Подсолнышка и Стасик, не дождавшись, когда лепешки остынут, перекидывая их с ладони на ладонь, обжигаясь, ели . А потом и мы , взрослые, хлебали вместе с детьми горячую затируху, то есть кипяток, заболтанный мукой . Это было очень вкусно.

Подсолнышка и Стасик, наевшись, смеялись счастливо и громко, и скоро, опьянев от еды, уснули. Глядя на них, и мама и Оля улыбались, но была в улыбке обеих сдержанная грусть. И для меня во всем этом ночном празднике было что-то грустное и неприятное. Наверное, пото­му, что эту муку принес Мельгузин . Я ел и думал : какая все-таки не­простая вещь - жизнь!

Помолившись перед иконой, мама погасила свет. Я лег на свою жес­ткую постель, но долго не мог уснуть.

Мы с Олей спали на полу, недалеко друг от друга , под окном. Ког­да Оля засыпала, я слышал ее сонное дыхание, а иногда во сне она откидывала руку и касалась меня. Но в ту ночь и Оля не спала - я слышал это по ее вздохам, по тому, как она ворочалась с боку на бок. Потом глухо, уткнувшись в подушку лицом, заплакала.

Я протянул в темноте руку, нащупал худенькие горячие пальцы де­вочки - они мел ко-мелко дрожали . Я пожал их, они слабо шевельну-

1 64

лись в моей руке и затихли. Так мы и заснули.

Утром следующего дня мы узнали, что Мельгузин повесился у себя в пустом доме, повесился в переднем углу, сняв для этого с крюка тяже­лую лампаду.

Когда за ним пришли с мельницы , лампада стояла на столе и еще теплилась.

В то же утро к нам как ветер ворвался Петр Максимилианович , небри­тый и веселый. Он бросился к маме, подхватил ее, закружил по комна­те, звонко поцеловал в обе щеки .

Мама смутилась, покраснела и , когда Петр Максимилианович опус­тил ее на пол , торопливо отвернулась к плите. А он схватил Подсолныш­ку, тоже поцеловал и принялся подкиды вать к потолку, выкрикивая :

- Ура ! С вергл и ! Свергл и . . . крово п и й цу ! С коро папка Подсолнышкин придет! Амнистия политическим!

Я еще никогда не видел дядю Петю таким возбужденно-радостным, . таким веселым. Он все подбрасывал Подсолнышку, и она , жмурясь от страха и удовольствия , повизгивала и смеялась.

- У-ух, хорошо! - кричал Петр Максимилианович . И вдруг затих, доброе лицо его потем нело. Он посадил Сашеньку

на постель и отошел к окну. Вероятно, думал о Надежде Максимов­не, жалел , что не дожила . . . ·

- Неужели? - спросила мама , не поднимая головы . - Конечно! - Дядя Петя повернулся от окна , улыбнулся .- Конеч-

но, правда, Даша! -И заторопился , схватил шапку.- Побегу! Вечером приду, расскажу подробно . . .

Завод и мельницы н е работали. Мы с Юркой и Ленькой весь день бегали по улицам , помогали только

что организованной рабочей милиции ловить переодетых городовых, по­том отправились к Тюремному замку.

Толпа рабочих и женщин вела нам навстречу последних заключен­ных, четверых из них несли на руках. Некоторое время и мы шли с этой толпой , а потом вернулись к тюрьме - очень уж хотелось побы­вать внутри.

Проржавленные железные ворота были распахнуты. Пустой, мертвый, без деревца и кустика, двор лежал за воротами, как каменный пустырь. Мы постояли у порога , не сразу решившись войти . Я думаю, что мои товарищи, так же как я , вспоминали Овода, двух повешенных сормовцев, дорогую нашу Джемму, погибшую в одном из этих казематов.

Никого, ни одной души не было в тюрьме, и мы осторожно, боясь на­рушить тишину этого страшного места, переходили из камеры в камеру, из коридора в коридор, присматриваясь ко всему . . .

В одиночках темнели привинченные к стенам низенькие кровати , же­лезные столики величиной с носовой платок. Отвратительным смрадом несло от стоявших у дверей параш. Маленькие оконца светились высоко вверху, в эти окошки не было видно неба.

Сколько людей прошло через эти камеры, сколько здесь передумано дум , сколько похоронено надежд . . .

1 65

На кирпичах и штукатурке стен во многих камерах виднелись выцара­панные надписи , имена, цифры, буквы . . . Большая часть их неоднократно затиралась, замазывалась, вероятно тюремщиками, но наиболее глубо­кие проступали сквозь краску и мел , их можно было прочесть, иногда - угадать.

И вот, разбирая надписи , в одной из камер в подвале мы увидели буквы НМР, чем-то тонким и острым, должно быть иглой, выцарапанные на стене.

Были ли это инициалы Надежды Максимовны Рощиной - кто знает? Но через два часа мы привели в эту камеру Петра Максимилиановича, и он, сняв шапку, долго стоял перед надписью, которая была последней весточкой , дошедшей в мир живых от погибшего человека .

. . . Мы вернулись в rород подавленные, но то, что творилось на ули­цах, сразу разогнало тоску.

Вместе с рабочими завода и мельниц, с машинистами и кочегарами мы ходили по ул ицам с красными знаменами , пели "Марсельезу" , сло­ва которой давно знали , до потери голоса кричали: "Да здравствует сво­бода!" - не представляя себе, что до настоящей свободы еще много боев и жертв.

Опять помогали ловить по чердакам и подвалам полицейских и жан­дармов, разбежавшихся по всему городу тюремщиков.

Помню; освобожденные из тюрьмы заключенные очень хотели пой­мать палача из Тюремного замка, того, кто, по двадцать пять рублей "за голову" , вешал приговоренных к смерти . Если бы его нашли , его, веро­ятно, убили бы без всякого суда . Но ему удалось уйти . Жандармского офицерика, который производил у нас последний обыск, схватили на ок­раине переодетым в женский салоп , укутанным в женский платок, - в таком виде, сбрив свои щегольские усики , он пытался скрыться из горо­да.

В участках камнями вышибали стекла, на площади жгли бумаги поли­цейского управления. Кирпичами сбили с фронтона городской управы посеребренного двуглавого орла. Огромные, в золоченых рамах портре­ты Николая и императрицы выкинули из окон управы на тротуар. И мы ходили по ним, стараясь наступать обязательно на лица . Это было и весело и поначалу немного страшно . . .

То и дело всп ыхивали м итинги , каждый говорил свое. В нашем городке было порядочно эсеров и меньшевиков - . они разглаголь­ствовали особенно много и горячо, и именно " они вскоре стали самы­ми ярыми врагами революции .

Со дня на день мы ждали возвращения отца, но никто из нас не ждали его с таким нетерпением , как Подсолнышка . Стоило кому-нибудь сна­ружи взяться за скобу двери или чьим-то шагам прозвучать на ступень­ках крыльца, как Подсолнышка вся настораживалась.

К нам в те вечера справиться об отце приходили многие : и дядя Коля, и рабочие с завода, из депо, с мельниц, - только тогда я увидел , каким уважением и любовью пользовался он среди своих.

И вот - вернулся! Было это вечером . Петр Максимилианович с Сашенькой на руках

1 66

ходил из угла в угол , веселыми глазами поглядывая на споривших у стола. Потом , не отпуская Подсолнышку с рук, тоже присел к столу, вытащил из кармана газеты . На них сразу набросились - шуршащие бумажные листы пошли по рукам. Все притихли.

Кто-то начал громко читать вслух. И что удивительно: с тех пор прошло сорок лет, а я до сих пор от слова до слова помню то, что читали, хотя это была всего-навсего статья какого-то кадетствующего профессо­ра, - я узнал об этом, конечно, позже. Громко и значительно звучали в напряженной тишине слова:

- " .. .Драгоценные дары народа бессовестно растрачивались преступ­ными временщиками, облепившими трон малодушного монарха. Во гла­ве русского правительства в критическую минуту национальной истории происками придворной клики ставились жалкие бездарности, вроде Го­ремыкина и Голицына . . . "

Слова падали в тишине, как камни. Я примостился у печки рядом с Олей. Она смотрела на читающего напряженным взглядом, нежная голу­бая жилка билась на ее худой шее.

Люди сидели у стола тесно, вплотную друг к другу, поэтому в комнате было полутемно. Я прикоснулся к плечу Оли рукой, она повела плечом нетерпеливо и сердито.

- Не мешай! И опять звенели в тишине слова: - " . . . Измена и предательство гнездились в царских покоях. Наглый шар­

латан из полуграмотных сибирских мужиков возвысился до роли наперс­ника взбалмошной немецкой принцессы, презирающей Россию и русский народ. Распутин назначал и увольнял министров. И Россия в ужасе отшатнулась от этого видения разврата И бесчестия . . . "

Чуть скрипнув, отворилась дверь. Никто не слышал этого, никто не огля­нулся. И только мне из полутьмы была видна появившаяся в дверях фигу­ра' в коротком пиджаке и лохматой сибирской шапке.

Я еще не узнал отца , но почему-то встал. И, когда он снял шапку, я закричал: "Па-а-а-па!" - и бросился к нему. Обхватил за шею, повис и заплакал.

В комнате началось что-то невообразимое: все говорили и кричали ра­зом. Мать, обняв отца, целовала его быстрыми, стремительными поцелуя­ми, будто боялась, что он уйдет, исчезнет, целовала куда придется - в щеки , в подбородок, в шею.

- Даня . . . родненький мой . . . И Подсолнышка, сияя глазами, тянулась с рук дяди Пети к обросше­

му, худому отцу. - Я же говорил, скоро свидимся! - сказал отец, беря на руки Подсол­

нышку. - Вот и свиделись, дорогие!

z.o. o-r ФЕD'РА/\Я К- O К-lsrD'PIO Для меня первые недели после Февральской революции пронеслись

как в странном, горячечном сне, как в дыму. Все смешалось: митинги, манифестации, крики: "Долой войну!" и "Вой-

1 67

на до победы!" , крики: "Да здравствует Правительство Спасения!" и крики: "Долой десять министров-капиталистов!" , надписи на полотнищах: "При­вет Ленину!" и "Вернуть Ленина Вильгельму!" , разгром кичигинской и ка­расевской лавок, голод, голод и опять голод, ночные перестрелки и убий­ства на улицах, и опять митинги . . .

Неповторимость тех дней дл я меня особенно подчеркивалась близос­тью отца. Раньше, до' возвращения отца, мне казалось, что придет он с каторги - и все сразу переменится : мы будем богато и хорошо жить и даже Подсолнышка сразу станет здоровой . Но отец вернулся , а м ы продолжали жить в том же барутинском бараке и так же впроголодь, как жили последние два года войны , выстаивая по нескольку часов в хлеб­ных очередях. Не было ни соли , ни сахара - ничего, по чему мы так стосковались за годы войны. И так же болела Сашенька , и одеты м ы были в лохмотья .

Опять работали мельницы и завод. Опять по утрам тянулись по знако­мым тропкам и улицам вереницы полуголодных людей , чтобы на весь день стать к станка м , к паровозным топкам и на погрузочные мостки .

И мне, как и раньше, приходилось с утра до вечера дышать смрадом и гарью литейки . Мы тогда отливали колеса и вертлюги для пулеметов "максим", и работал я на разливе. И если раньше меня увлекал сам про­цесс литья , то теперь за каждой опокой, в которую мне приходилось зали­вать металл, как бы незримо стояли неизвестные мне люди, которые в те дни умирали на фронте.

В нашем городе тогда было много пленных. На вид они казались обык­новенными людьми - не верилось, что это они потопили "Лузитанию" с тысячей пассажиров на борту и госпитальное судно "Португалия" с ра­неными солдатами , что "это они выкалывали нашим солдатам глаза и убивали детей. И постепенно подвиги легендарного Кузьмы Крючкова и других наших героев и даже подвиг французского авиатора Роланда Гар­ро, протаранившего своим самолетом немецкий цеппелин и погибшего при этом, перестали мне казаться подвигами.

· Отец стал все меньше бывать дома: большевики выбрали его своим

представителем во Временный комитет, и он все дни проводил на со­браниях, ссорясь с меньшевиками и эсерами , требуя помощи хлебом голодающему населению. Два раза в него стреляли из-за угла.

А потом, прежде чем уйти совсем в подполье, после разгрома июльс­кой демонстрации в Петрограде, комитет РСДРП послал его на работу в деревню. Бывший батрак, он прекрасно знал интересы и нужды бедней­шего крестьянства , которое надо было подготовить к решительной борьбе против Временного правительства, к Октябрьским боям.

Октябрьская революция прошла в нашем городе, как тогда говорили, "малой кровью". Буржуазия и помещики, все эти тегины, барутины и кичиги­ны, разбежались, эсеры и меньшевики притаились.

Но, когда в Сибири восстали против советской власти отправлявшиеся на родину чехословацкие эшелоны, когда "верховный правитель" адмирал Кол­чак, собрав под свои палаческие знамена всю контрреволюцию, двинулся на запад, когда в Самаре было организовано Учредительное собрание и боль­шинство городов Среднего Поволжья заняли белые, тогда и в нашем городе произошли события, незабываемые по своей бесчеловечной жестокости.

1 68

Z/l . 1i"DYD€1 CD€/\AH0�» После Октября м ы перебрались и з барака в огромный особняк н а Боль­

шой улице, принадлежавший помещику Дедилину, бежавшему из горо­да.

Это был дом со множеством комнат, с большим залом, где лепной пото­лок подпирался колоннами и арками, а стеклянную корону над парадным входом держали на плечах два мускулистых бородатых атланта.

В доме были широкие мраморные лестницы, на площадках стояли брон­зовые рыцари с алебардами в руках. В комнатах от пола до потолка под­нимались зеркала, на картинах нестерпимо синее море билось о берего­вые утесы и томно улыбались изящные дамы с обнаженными плечами.

Мама вначале никак не хотела туда переезжать: - Чужое же, Даня! За всю жизнь чужой нитки не взяли! Но отец только

смеялся : - Наше! Все нашими руками, нашим потом сработано. - В дедилинский особняк переехали вместе с нами десять семей. Первое время Подсолнышка целыми днями ходила по залу от зер­

кала к зеркалу, кокетливо рассматривала себя и чуть слышно смея­лась. Это нас всех очень забавляло.

В свободную минуту, взяв Подсолнышку на руки , отец бродил с ней по залу, останавливался перед картинами и зеркалами.

- Ну, дочка , нравится тебе здесь жить? - спрашивал отец. - Нравится . - Солнышка задумывалась и потом спрашивала что-ни-

будь неожиданное, свое: - Пап, а в буржуевых во всех домах такие зеркалы? И пол во всех домах клеточками?

- Нет, доченька, не во всех. В некоторых. - Значит, этот дом - некоторь1й , - глубокомысленно говорила она. Один раз спросила: - Пап, а нас скоро отсюдова выгонют? Отец нахмурился, не ответил. И , когда под грохот белогвардейских орудий мы покидали дедилинс-

кий дом , отец больше всего жалел об этом из-за Подсолнышки : после такого великолепия тяжело было переезжать в подвал , где на стенах зе­ленели пятна плесени и ползали мокрицы .

Возвращаться в барутинские бараки , где нас все знали , отец не решился: по слухам, белые, занимая города, целиком уничтожали семьи коммунистов. И мы переехали на Тюремную сторону.

Бои шли на подступах к городу - от орудийных раскатов с утра до вечера звенели в окнах стекла.

Отец и Петр Максимилианович были где-то у вокзала, руководили обо­роной. Мне не терпелось оставить все и побежать к ним .

Но отец, уходя , велел сидеть дома. Да и Подсолнышка с неожидан­ной настойчивостью цеплялась за меня - крупные, как горох, слезы катились по ее щекам . А я никогда никого так не любил, как этого ма­ленького, ясноглазого, больного человечка .

Белые наступали на город большими силами, с орудиями, с пуле­метами, с броневиком, а у рабочих дружин были только винтовки, да и то мало.

1 69

Уже к полудню второго дня боев колчаковцы заняли вокзал и кладби­ще и, выкатив на кл адбищенские аллеи свои трехдюймовки и срубив несколько мешавших им лип, принялись обстреливать город. Все чаще рвались на улицах снаряды. И скоро черный шлейф огромного пожара, роняя на дома искры , потянулся над городом .

Перед тем как наши отступили з а город, к Святому озеру, отец забе­жал на несколько м инут домой. В кожаной куртке , с винтовкой за пле­чами, грязный и запыхавшийся , он торопливо обнял маму, Подсолныш­ку, на секунду прижался щекой к ее голове.

Положил на стол полбуханки хлеба и банку солдатских консервов. На дворе его ждали, и кто-то нетерпеливо стучал ногой в переплет рамы .

. - Ну ладно! - сказал отец. - Вернемся . . . Данил , береги их! - И по­шел к двери.

В первые же два дня белые расстреляли и замучили в нашем городе больше двух тысяч человек - в штабе охраны, в тюрьме и контрразвед­ке, просто на улицах.

На площадях валялись трупы - под страхом смерти их не разре­шалось убирать. На деревьях в городском саду висели тела, членов ревкома Климова, Назарова и Клюевой , оставшихся для связи в городе.

Мы все это время жили в ожидании расправы. Мама вздрагивала и бледнела от каждого громкого звука за окном - при перестуке копыт, при выстрелах, при крике. На ее измучен ное лицо страшно было смот­реть.

На третий день, уже в сумерки , к нам зашла сгорбленная старушка нищенка, в черном монашеском платке, с холщовой сумой и длинной клюкой в руке. Долго и истово крестилась на пустой передний угол, глядя из-под платка глубоко провалившимися темными глазами.

- Подайте милостыню, Христа ради . . . В доме ничего не было, кроме куска хлеба для детей , и мать при­

гласила нищенку попить "чаю". Кряхтя и крестясь, старуха положила на пол у порога свою суму, прошла. У нее было темное, иссеченное глубо­кими морщинами лицо и старушечий, выдающийся вперед подбородок.

Держа на длинных растопыренных пальцах блюдечко и дуя на "чай", нищенка глотала кипяток и не спеша рассказывала о том, как свирепству­ют по селам каратели . Деревню Каиновку, за уклонение от объявленной белыми мобилизации, "постреляли насквозь из орудиев, а опосля сожгли".

- И еще, вишь, приказ вышел : нам же платить за это смертоубий-ство! За бомбы то есть . . .

- А люди где же? - спросила мамка . - Д а ведь которых жизни не решил и , по лесам хоронятся . . . Выпив две кружки "чаю", нищенка опять долго крестилась н а пустой

угол. Меня смущал ее пристальный взгляд. Она как будто все время прицеливалась в меня своими темными, запавшими глазами. Покрестив­шись, она неожиданно повернулась ко мне и спросила:

- Звать-то Данилой? - Да-а-а . . . - Грамотной? - Да-а. Ушла к порогу, порылась в суме и вытащила небольшой кусок хлеба.

Разломив его , достала сложенную в несколько раз бумажку.

1 70

- На-ка . Читай . Я взял бумажку, развернул и чуть не закричал о т радости : от отца! "Данил! - было написано в ней.- Надо спалить мельничный мост,

иначе беляки вывезут из города весь хлеб". - Записку прочитали и мама и Оля . Обе, побледнев, смотрели на меня. А я еще раз перечитал эти двенадцать слов. Значит, отец жив, они борются , и он доверяет мне, как взрослому, как товарищу!

Я порвал записку и бросил ее в печь. Потом я очень жалел об этом: это было единственное адресованное мне письмо отца.

Старуха собралась уходить. - С п а си б о на угоще н и и , - сказала о н а , кл а н я я с ь м ате р и .

И опять посмотрела н а меня. - Передать чего н е надо л и , сынок? - Скажите: будет сделано! - Ну, благослови тебя бог . . .

Комендантский час начинался с восьми. Появившихся н а улице по­зднее расстреливали на месте. И все-таки надо было идти.

Стемнело. Мама сидела у стола и, не говоря ни слова , следила за мной.

Больше всего я боялся , что она начнет плакать и реши мость оста­вит меня, поэтому собирался с суровой торопливостью и молча. Но мама не заплакала, только, когда я уже взялся за скобу двери, поспешно под­нялась. Подошла к порогу, крепко обняла меня и перекрестила .

А Оля вдруг сорвалась с места , судорожным движением накинула на плечи темный, оставшийся после матери платок.

- Куда? - спросила мама. - С ним. Несколько секунд мама неподвижно смотрела на Олю, потом губы

у нее дрогнули, она торопливо поцеловала девочку в лоб, в глаза, пере­крестила: Видимо, она испытывала к Оле чувство благодарности -такое же, как испыты вал я . С самого получения записки я думал: хоро­шо, если б Оля пошла со мной. Тогда бы я ничего не боялся . А вот те­перь, когда она встала рядом, готовая идти , я испугался : а вдруг эту дорогую мне девчонку убьют?!

- Вот выдумала! - грубо сказал я , глядя в сторону, боясь, что глаза выдадут меня.-только девчонок там не хватало!

- Помолчи! - ответила она. . И недетским, женским движением порывисто обняла маму, поцелова­

ла спящего братишку и Сашеньку и сказала мне так, как будто не мне, а ей было поручено это опасное и трудное дело:

- Пошли . . . Постой, посмотрю сначала. " Неслышно выскользнула на улицу и через полминуты постучала в

окно. Я вышел . Мы долго пробирались задами и огородами, а когда ближе к центру

огороды кончились, перебегали со двора во двор, от дома к дому. Мы решили сначала пройти к Юрке и Леньке.

Луна еще не взошла. Ни в одном доме не было света. Город как будто вымер. Где-то далеко, в стороне Святого озера, стреляли, - может быть, это отряд отца отбивался от посланных за ним карателей? Возле рынка горел писчебумажный магазин Лонгера. Позолоченные звезды на куполе

1 7 1

церкви блестели , багровые струи света текли и текли по куполу вниз. Громко, как удары молота по наковальне, стучали в ночной тишине

шаги патруля. Солдаты шли по двое, по трое серединой улиц, освещен­ные пугающим светом пожара. На деревьях висели трупы . Неподвиж­ные, странно плоские тела, убитых лежали на мостовой , а камни блесте­ли и под огнем , казалось, шевелились как живые.

На улицах стало светло. Из-за Калетинского парка поднималась пол­ная оранжевая луна - как будто кто-то огромный и злой с пристальной и холодной жестокостью прицеливался в опустевшую вдруг землю.

На Проломной улице мы чуть не натолкнулись на патруль- он нео­жиданно вывернулся из-за магазина Кичигина .

Я успел толкнуть Олю в темную глубокую нишу ворот, прижался к ней спиной - на наше счастье, луна освещала противоположную сторону улицы.

Патруль прошел мимо: два пожилых солдата мирно покуривали, один не торопясь рассказывал другому:

- А у нас, браток, на Кубани , винограду этого самого - пропасть . . . Как это август пристигнет . . .

Я чувствовал, что у меня слабеет от напряжения тело и подгибаются колени.

Глубоко, прерывисто вздохнула Оля, обняла меня сзади рукой за шею, сильно прижалась головой к моей спине.

- Ну, пошли, - сказала она, когда шаги затихли вдали. Мы осторожно выбрались из спасительной тьмы и, крадучись, прижимаясь к заборам и стенам, пошли дальше. ·

До дома Юрки оставалось недалеко.

2.2.. НА МО СТУ Весь следующий день я и Юрка пролежали, притаившись, в зарослях

Калетинского парка, наблюдая за движением по узкоколейке. Это было в конце сентября, но день был теплый, почти жаркий. Чистым

голубым зеркалом лежал перед нами пруд. И мельница на той стороне, и ветлы на берегу, и проходная будка на мельничный двор, и сам мост, по которому зеленый паровозик тащил груженный мешками состав, - все это как будто оставалось прежним и все-таки было другим, не таким, как всегда, все было наполнено тревожным и угрожающим смыслом.

Через наши головы на воду летели желтые листья и , мерно покачива­ясь, гонимые почти неощутимым ветром, уплывали под мост. На широких листьях кувшинок сидели пучеглазые зеленые лягушки - мне до зуда в ладонях хотелось набрать камней и распугать их. Но я не двигался , не шевелился и все смотрел сквозь уже подсохшее кружево папоротника , сквозь узорчатую листву малины на мельничный мост.

В течение дня с мельничного двора ушло два груженых состава. На последней вагонетке сидел усатый казак в папахе и, положив кара-

бин на колени , негромко и тоскливо пел: -

- Поихав казак на чужбину далэко" . На вирном своим на кони". вороном" .

Никто, кроме часовых, на мосту не появлялся . Белогвардейцы запре­тили хождение по нему, и теперь, для того чтобы с вокзала попасть в

1 72

город, надо было огибать Калетинский парк. - Девятнадцать. . . двадцать . . . двадцать одна! - шепотом считал Юрка

вагонетки . - Столько хлеба! И как это мы раньше не догадались! Я молчал: отвечать было нечего. Молчал и думал об Оле, которая вме­

сте с Ленькой пошла доставать бензин . Думал , что белые могут сцапать ее где-нибудь на улице, на базаре и , если сцапают, будут мучить и бить.

- А ты как считаешь, Данька ,- Юрка повернулся ко мне, - когда совсем вырастем - будут еще войны?

- Наверно, будут . . . Помнишь, Надежда Максимовна говорила . . . Юрка тяжело вздохнул: - А жалко ее, правда? Вот бы она нас увидела! Похвали ла бы, как

думаешь? - Сам же говоришь: раньше надо было . . . - Это - да! - Юрка помолчал немного, н о что-то странное происходи-

ло с ним: не мог долго молчать. Спросил : - А тебе не страшно? - А чего же страшного? Вот принесут бензин - он знаешь у нас как

полыхнет! А мы с моста в пруд . . . И опять лежали, глядя н а понурую фигуру часового, мерно шагавше­

го по шпалам моста. Он все время смотрел под ноги : видимо, боялся оступиться.

- Данька! - Юрка рывком повернулся ко мне. - А ножик есть? - На что? - Та к ведь шланги порезать н адо ! И н а ч е л ю б о й о гон ь за

льют - никакой бензин не поможет. - Верно! Нож у меня был, надо было достать второй, чтобы перерезать оба по­

жарных шланга одновременно. С тысяча девятьсот шестого года , когда мост отстроили после пожара, шланги хранились на концах моста в крас­ных деревянных ящиках. Ящики не запирались - это мы знали .

- У Леньки есть нож? - Наверно. - Вот его и пошлем на ту сторону. - А как же он с одной-то рукой? - А больше кому же? . . Через час зеленый паровозик протащил с вокзала н а мельницу пус­

тые платформы. Усатый казак, сбив на Затылок папаху, облокотился гру­дью на заднюю стенку вагонетки и хмуро смотрел на чужой ему город.

На этот раз мы заметили и второго белогвардейца, в офицерской фор-ме. С папироской в зубах, он стоял в будке паровоза рядом с машинистом.

- Видишь, Юрок? - Вижу. Солнце перешло на западную половину неба и светило теперь прямо

в глаза, мешая смотреть. Стало жарко, хотелось пить и спать . Сказывалась ночь без сна ; я

задремал. Приснилась странная, вся пронизанная солнечным светом ерунда. Будто рыбачим мы на Чармыше � Оля подолом юбки ловит под корягой пшеничные лепешки . А потом приснилось, что мы с ней опять пробираемся по мертвым, безлюдным улицам, а на стенах пляшут от-светы пожара. .

Проснулся я со ртом, полным слюны, с головной болью. Юрка лежал,

1 73

положив подбородок на скрещенные на земле руки . Увидев, что я про­снулся, он повернулся на спину, долго смотрел в небо. Вздохнул , сказал:

- Вот вырастем, Данька . . . и везде будет советская власть . . . ника­ких буржуев не будет, а все рабочие будут богатые . . . Правда?

- Ясно, - сонно ответил я . - И хворать , как твоя Сашка , никто не будет . . . И обижать друг друга

не будут . . . И нищих не будет . . . И в магазинах будет все, что хочешь.­приходи и бери . . . Тогда, наверное, куда захочешь, туда и поехал без всякого билета . А? Ты бы куда?

- Я бы - в Индию. А потом еще на эти . . . на острова . . . на гавайские . . . Сзади послышался негромкий условный свист - вернулись Оля с

Ленькой . Стараясь не задевать кусты, мы отползли в глубь парка . Ленька сидел на корточках и , сморщившись, выдирал из своей шеве­

люры репьи. На его веснушчатом носике блестели капли пота . Оля не­подвижно лежала рядом с Ленькой , уткнув лицо в желтую, недавно опавшую листву. Можно было подумать , что она спит. Ей , наверное, как и мне, хотелось спать: ночью не сомкнула глаз.

- Ну? - нетерпеливо сnросил Юрка. - Вот! - Ленька торжествующе показал на тряпицу, из которой , мато-

во поблескивая , торчали три бутылочных горлышка. - Где взяли? - У Титихи . Она на базаре для зажигалок продает. Сначала - ни в

какую . . . "А чем , говорит, я орду мою кормить буду?" А когда мы расска­зали - даже заплакала. "Милые вы, говорит, голуби сизые .. , А ежели они поубивают вас на мосту?"

- Ну? - А Оля : "Пусть убивают! Зато люди с голоду помирать не будут, когда

этих сволочей выгонят . . . " - Молодчик, Оля ! - похвалил Юрка. Оля устало поднялась, сунула руку за пазуху и вытащила кусок

хлеба. - Вот . . . это вам . . . мы с Ленькой ели. ,

Хлеб был теплый от ее тела. Я немного поел , но есть сразу все стало жалко. Я вернул оставшийся кусочек:

- Не хочу. Она вскинула на меня свои горячие, повлажневшие глаза и , тотчас

же опустив их, взяла хлеб . . . Потом , уже в тюрьме, вспоминая о ней , я подумал , что так и осталась эта корочка у нее за пазухой . . .

Мост м ы подожгли сразу в трех местах уже под утро, когда часовой устал ходить и, остановившись у мельничного берега , задумался , опер­шись на перила.

Осторожно, боясь выдать себя , мы по пояс в воде выбрались из пар­ка . А за час до этого Ленька ушел через лаз в Вокзальном переулке -обрезать на мельничной стороне пожарный шланг.

Ночь была прохладная. Над прудом тянулись белые нити тумана. До восхода солнца было еще далеко, но уже начала таять та чернильная ночная тьма , которая так обычна в наших местах в сентябре после захода луны .

Город спал, глухая мертвая тишина наполняла его улицы. Мне вспомнилась афиша "Таинственной руки": над городом, утопаю-

1 74

щим в сиреневых сумерках, распростерлась зловещая пятерня, готовая задушить все живое.

Сходство между городом на афише и нашим городом заключалось не в красках, не в рисунке домов или улиц, смутно видимых в предрассвет­ной мгле, а в тревоге, которая стискивала сердце при взгляде на него. Тишина-только на вокзале гудели без конца паровозы . . .

Стараясь не зашуршать кустарником и травой , не плеснуть водой, мы выкарабкались на берег и на несколько мгновений притаились, прислу­шиваясь. Все было спокойно: та же гнетущая тишина обнимала город.

- П одождите , - шеп нул Ю р ка , доставая н ож. И , согнув шись, побежал в сторону ящика со шлангом.

А через десять минут, ступая по-кошачьи неслышно, он вернулся и пошел в дальний конец моста, туда, где, освещеннь'й красноватым све­том фонаря, дремал часовой.

За Юркой, плотно прижимаясь к перилам, двинулся я - мне предсто­яло дойти до середины моста. А уж за мной шла Оля . Страх за нее охва­тил меня. Когда мы поднимались по откосу насыпи к мосту, я попытался остановить ее.

- Дай бутылку . . . я сам . . . - шепнул я. - Успею в двух местах. Она молча оттолкнула меня. Стало светлее, но туман сделался гуще. Смутно видимая, шагах в

двадцати от нас, двигалась по мосту тень Юрки . ·

Оля осталась у начала моста , я пошел дал ьше. Добравшись до середины, присел на корточки , поставил рядом бутылку и дрожащими пальцами вытащил из кармана спички.

Руки не слушались, я боялся , что опоздаю, не успею вылить бензин и поджечь, что-нибудь помешает.

И вдруг услышал тоненький , жалобный , заячий вскрик. Мы так и не узнали никогда, что произошло с Ленькой, -вероятно, часовой заметил его.

И почти в тот же момент во весь голос закричал Юрка , хотя кричать ему не следовало, вероятно со страха или чтобы подбодрить Леньку.

Тонко звякнуло стекпо разбитой бутылки, ослепительным снопом вспых­нуло пламя. И сейчас же темная тень метнулась через перила. По всплес­кам я догадался , что Юрка плыл к парку . . .

Тогда и я , еще раз оглянувшись н а неподвижный и едва различимый силуэт Оли на другом конце моста, с размаху швырнул бутылку. Холод­ные капли брызнули мне на руки , на босые ноги .

Руки у меня дрожали все сильнее. Первая спичка, которую я с трудом зажег, погасла. Тогда я присел на корточки , зажег вторую, дал ей разго­реться и уж потом швырнул ее на осколки бутылки , в темную лужу, растекавшуюся по брусьям .

Вспыхнуло пламя. Все кругом стало непроницаемо темно. Я вскарабкался на перила, хотел прыгнуть в пруд, но тут услышал

голос Оли . Там , где осталась девочка , тоже поднимался столб пламе­ни , и за этим пламенем она кричала .

И , вместо того чтобы прыгнуть в воду и плыть к парку, как было услов­лено, я побежал назад. И, когда я был возле Оли, раздались выстрелы.

Это был, видимо, случайный патруль, который, обходя город, услы­шал шум на мосту.

Когда я спрыгнул с перил, Оля лежала, подмяв под себя правую руку,

1 75

запрокинув голову. В двух шагах от нее бушевало пламя. Я приподнял ее, потащил от огня . - Больно-о . . . Пусти-и . . . Рукам стало тепло и мокро, -я не сразу догадался, что по ним течет кровь. Оля становилась тяжелее с каждой секундой , я тащил ее к берегу,

напрягаясь из последних сил. Каблуки ее ботинок громко стучали по шпальным брусьям . - Потерпи, сейчас . . . - бормотал я . Внезапно кто-то ударил меня сзади и обхватил за шею. Я рванулся,

выпустил Олю, стараясь укусить державшую меня руку. Оглянувшись на мгновение, увидел искаженное злобой, освещенное прыгающим све­том бородатое лицо.

- Девку тащи! - крикнул кто-то с берега из темноты. - Пущай горит, сука! - прохрипел в ответ тот, который держал меня. Меня волокли по мосту, отступая перед надвигающимся огнем, тащи­

ли и били, и во рту у меня было солоно, и десны резали осколки выбитых зубов. Бросили меня у начала моста, там , где валялись куски искромсан­ного Юркой пожарного шланга . Я лежал, плача от боли. И вдруг услы­шал - на мосту закричала Оля:

- Ма-а-ма! Шатаясь, я встал , рванулся туда, к мосту, где на фоне пламени мета­

лись тем1:1ые фигуры людей, пытавшихся погасить огонь. Но меня удари­ли сзади , и я опять полетел на землю. Земля пахла мазутом и тиной.

Кто-то сильно пнул меня в бок: - Встань, гад! Я лежал. - Поднять! Чьи-то руки подхватили меня, встряхнули: Прямо перед собой я уви­

дел нервно вздрагивающее худощавое лицо с черными усами, с ярко­красными губами. Офицер смотрел на меня с такой ненавистью, что у меня похолодела спина.

- Кто послал? - спросил он сквозь зубы. Я не ответил. В это время на мосту снова застонала Оля , и я опять

рванулся туда. Офицер усмехнулся: - Жалко? - Этого краснюка тоже не мешало бы поджарить малость,- гром-

ко сказал кто-то за моей спиной . - Тогда скажет . . . - И так скажет! Офицер повернулся к пылающему мосту. Мне скрутили руки назад, связали ноги и швырнули в кузов автома­

шины. Прижимаясь щекой к доскам , я лежал и вслушивался в голоса людей на мосту. Через несколько минут казаки приволокли из парка из­битого до полусмерти Юрку и тоже швырнули в кузов.

Z3. 113\О ОНtЛ ТТЕ'РЕD СМЕ'РТЬЮ /\ЮТУЮ-Г-» Нас отвезли в Тюремный замок. Как сквозь сон помню - тащили по коридорам и били чем-то тяже-

1 76

лым и тупым по голове. Потом распахнулась темная дыра двери , оттуда пахнуло тленом и плесенью.

Меня поставили на пороге и толкнули с такой силой , что , я проле­тел через всю камеру, ударился о противоположную стену и только тогда упал.

Сколько я пролежал без сознания - не знаю. Очнулся оттого, что к моему разбитому, пылающему лбу кто-то при­

кладывал влажную тряпку. Тряпка остро пахла плесенью и чуть-чуть кам­нем. Но прикосновение все же было приятно: оно освежало. И сразу до спазм в горле захотелось пить.

Я пошевелился, повернул голову. Тусклым красноватым пятном горела в квадратной фрамуге над две-

рью керосиновая лампа. Негромкий, спокойный басок спросил из темноты надо мной: - Отошел чуток? Едва освещенный тусклым красноватым светом, падающим из фра­

муги , на полу возле меня сидел большой бородатый человек, немного напоминающий Петра Максимилиановича, такого, каким он пришел с ка­торги. Лица разглядеть я не мог.

- Испить хочешь? - спросил бородатый. Глаза его синевато блеснули в полутьме. - Так ведь нету, милый, водицы , тряпочку, я ее вон в углу намочил , в калюжине - со стен текет. Ну, ежели пососать тряпку-то, -легчает" . Спытай-ка" . Он провел по моим губам тряпкой, и мне действи­тельно стало легче. Я закрыл глаза, и перед ними снова вспыхнул огонь пожара, и я опять потащил Олю по мосту".

-За что они тебя? -из какой-то далекой дали спросил голос бородатого. - Мост сожгли" . на мельницу" . - А-а-а ! - с удивлением протянул он. - За это, конешно, положено.

Это им нож в горло" . - Помолчал , вздохнул: - Эх, покурить бы" . l:iапоследок" . У нас, в Каиновке, скажу я тебе, во всех дворах самосад первеющий" . Да-а". Сам-то чей?

Я назвал свою фамилию. - Данил Никитича? - Да . - Вон что!" Знаю, как же" . В июле, в самую страду, к нам в Каиновку

приезжал" . от большевиков" . Все обсказывал . Землю, дескать, крестья­нам. И чтобы никакой войны. Ну, а нам чего же еще?" Землю-то у нас всю богатеи захапали. У нас их, мироедов, двое: Степанов да еще Паршин Гаврил. Всю как есть землю под себя постелили. Бедняку онучи посушить выкинуть некуда."

Он долго молчал, словно прислушиваясь к звону капель, падающих на каменный пол. Потом продолжал:

- Приехал твой отец, значит, к нам и третьего дня" . "Что же, мужики, говорит, до каких пор терпеть будете? Иль вас не касаемо, что в сосед­нем селе баб да детишек каратели из пулеметов мертвят? Чего ждете?" Ну и поднялись все ."

Падали в тишине капли, и перед моими глазами лилась вода с мель­ничной плотины и расстилались голубые просторы Калетинского пруда." Я

1 77

спросил, не открывая глаз, с трудом разжимая запекшиеся губы: - А вы , дядя, большевик? - Я-то? А как же, милый . . . У кого за народ душа горит - обязательно

большевик . . . Нету ему другой пути. Вот и ты , видать, той же стежкойпо­шел"" - Он опять помолчал и опять вздохнул . - Боже мой, до чего же покурить охота.

По коридору глухо и тяжело протопали шаги, на секунду вспыхнуло в двери желтое отверстие волчка.

- Глядят! Всю ночь глядят! - усмехнулся бородатый. - А чего гля­деть? - Он что-то поискал у себя в кармане и сунул мне в руку мягкий , липкий комок. - На-ка " . Мне теперь хлеб ни к чему . . . доел я на земле свою долю . . . Хлебушек-то, конеч но, с лебедой , бедняцкий. А ежели гор­чит больно, так это еще от самосаду - в карман прямо насыпал , без кисету. Ешь. "-

Хлеб действительно был горький , вязкий, как глина,- глотать его было трудно. Да и голода особенного я в те минуты не чувствовал -может быть, потому, что очень многое пришлось за последние сутки пе­режить. Я лежал с полузакрытыми глазами и словно сквозь сон слушал глухое бормотание соседа.

д он, вероятно, и не интересовался тем , слышу· я его или нет, просто думал вслух, говорил сам с собой, в последние, еще принадлежавшие ему часы жизни перебирал в памяти самое дорогое , что приходилось ему оставлять на земле.

- Детишек у нас с бабой было семеро, ну троих господь прибрал еще по малолетству" . одного даже окстить не успели, так без имени и помер" . может, и к лучшему" . а дв� девчоночек хворь какая-то скорая пристигла, не успели мы с Фисои и оглянуться - мертвенькие" . И то спасибо сказать можно, - намаялась бы теперь одна, без пахаря" . Стар­шему мальчонке в прошлом годе на зимнего Миколу пятнадцатый по­шел, да й тощай он, слабосильный, какой из него пахарь." Да и пахать не на чем" . Была кобыленка , всю жизнь на нее деньги по пятаку копил, - в царскую службу взяли - воевать, вишь, германца не на чем" . Ох, боже т ы мой, покурить б ы маленько" .

Он долго молчал, опустив на грудь тяжелую бородатую голову, потом вздохнул , посмотрел в крохотное, едва различимое окошко высоко над головой" .

- И вот скажи ты , как все безо всякой, можно сказать, справедливо­сти происходит" . Только теперь бы и жить" . Мироедов наших, Паршиных там да Степановых, революция п9д самый корень порезала, нету и м теперь никакого дыхания . Земля, значит, определяется простому на­роду, трудящему, паши ее, матушку , сей , всё как есть по Ленину, по жизни" . Только бы , говорю, и жить" . А тут - вот, на! И как это они меня , гады, осилили? Я уж, знаешь, парень , и кулаками от них, и зу­бами-нет, не одолел . Без малого с десяток их на меня навалилось ." -Он долго молчал , с хрипом дыша. - И до чего же помирать мне сейчас невозможно, прямо слов никаких нету" . Первое дело - земля" . А вто­рое - ну как же Фиска одна с ними, с четырьмя-то ртами, совладает, как их к жизни определит? А? - Снова тяжело вздохнул , почесал под пид­жаком грудь. - Только и надежда вся: не волки же кругом - люди" .

Я стиснул в руке хлеб и забылся. И опять - полуявь, полусон, и в

1 78

нем все, из чего сложилась моя пятнадцатилетняя жизнь: милые глаза Подсолнышки , строгая ласковость мамки , запах отцовского табака, за­росли тальника на Чармыше и тенистые чащи Калетинского парка, ми­лые губы Оли , песни Петра Максимилиановича , грустная улыбка На­дежды Максимовны, копоть и гарь литейного цеха . . .

Разбудил меня грохот засовов. В светлом четырехугольнике двери стояли два казака в коротких ши­

нелях. - Кто тут каиновский? Выходи! - Это за мной, - сказал бородатый и зачем-то принялся застегивать пид-

жак.- Прощай, значит . . . Ты их не робь . . . Это они перед смертью лютуют . . . - Кому сказано, красная сволочь?! Выходи сеи же час! - А торопиться-то мне куда? .. К теще на блины? - бесстрашно и даже

лениво спросил мой сосед, не спеша подни маясь.- Успеете, гниды, справить свою палаческую службу . . ,

Опираясь ладонью о стену, он с трудом встал . - Ногу-то, видать, мне начисто поломали, сволочи . . . ров но в огне вся

горит . . : Стоявший в дверях конвойный не спеша достал красный атласный

кисет, свернул самокрутку, высек кресалом огонька , закурил. Бородатый с жадностью потянулся к нему, облизнул губы. Закуривший сказал , бле­стя в свете папиросы выпуклыми красивыми глазами:

- Вроде ты, большевичек, перед смертью табачком побаловаться жад­ничал? За дверью-то все твои слезы слыхать . . . На вот справляй пос­леднее свое удовольствие . . .

О н протянул кисет, красневший в его руке, словно сгусток крови. Я услышал, как бородатый рванулся в темноте к двери и , види мо, насту­пив на поврежденную ногу, застонал . Я ждал, что он сейчас схватит протянутый ему кисет и примется благодарить . . . Но он только заскрипел зубами - наверное, очень болела нога - и сказал:

- Это чтобы я перед святой своей смертью твоим палаческим табачиш­ком поганился? Нет. Не требуется!

И , прыгая на одной ноге, опираясь ладонью о стену, стал подвигаться к двери.

- Ишь гордь�й какойJ-усмехнулся казак. - К нему по всему челове­честву, с доб рои душои, а он . . .

- Большевик, о н и есть большевик! Зверь! - отозвался другой конвоир . И зло рявкнул : - Ну, шагай , упокойничек! Сейчас тебе в аду черти дадут прикурить!

И, схватив бородатого за руку, рванул с такой силой, что тот вылетел в коридор и только там упал. Тяжело, скрипя петлями, захлопнулась дверь, ржаво залязгал засов. Через несколько минут шаги и голоса затихли вдали - их как бы отрезал от меня железны й скрежет выходной двери .

А я лежал и думал, что через полчаса этого бородатого смелого чело­века зароют в землю рядом с повешенными сормовцами и тетей Надей. А может быть, и не зароют совсем, а просто выбросят за ворота тюрьмы в какую-нибудь яму. А потом придут за мной.

И, хотя это было очень страшно, я думал, что отец узнает про мост и скажет: молодец, Данька , не подвел !

Эта ночь, последняя ночь детства, была самой длинной ночью в моей жизни . Не раз и не два, а может быть, сотню раз перебрал я в памяти все, что было у меня самого дорогого, самого заветного.

1 79

Избитое тело болело. От каменного пола и стен несло сыростью и смрадом. В голове у меня мутилось от жажды, и то, что я вспоминал , проходило передо мной, как бы занавешенное кровавым туманом , иска­жавшим воспоминания, уводившим на грань кошмара . . .

Несколько раз я начинал плакать, но слезы не приносили облегчения. Конечно, я не надеялся , что выйду из тюрьмы живым. Я все ждал скре­жета ключа в замке, желтого света фонаря в четырехугольнике распах­нутой двери и страшного приказа : "Выходи ! " Но в тюрьме было тихо, как в могиле.

Камера, в которой я сидел , помещалась в подвале, окна в ней не было, керосиновая лампа над дверью стала чадить и скоро погасла -сколько времени прошло, я не знал. Я то впадал в забытье, то на какие-то сч11танные минуты ко мне возвращалось сознание. В одну из таких минут, волоча по камням избитое тело, я отполз в угол , откуда доносился плеск падающих капель, и прямо с пола слизывал застоявшуюся в трещинах между камнями вонючую воду.

Не могу определить, через сколько часов или дней сквозь стены до меня стали доноситься глухие, далекие взрывы, от которых вздрагивала земля. Они становились громче, ближе, но я не сразу понял, что это гул артиллерийской канонады. Слабая надежда проснулась iэо мне: значит, опять идет бой ! Моему воспаленному воображению рисовался отец - в кожаной куртке, с винтовкой за плечами, он командовал наступлением на тюрьму. Но я ошибся : не партизаны, а регулярные красные части насту­пали на город с юга , от Самары. Узнал я об этом позже, когда очнулся от яркого солнечного света на тюремном дворе" .

Красноармейцы в буденовских шлемах выводили и выносили из тюрь­мы живых и мертвых. Многих заключенных так избили, что на них страш- . но бьlло смотреть.

Юрка тоже остался жив: в суматохе отступления колчаковцы не успе­ли расправиться с нами. У Юрки было разбито все лицо, на месте левого глаза зияла затянутая синей опухолью рана.

Когда я увидел Юрку выходящим вслед за мной из подвала тюрьмы, я почему-то не почувствовал радости - может быть, потому, что слиш­ком многое было пережито за эти дни , даже радость была непосильной , даже она причиняла боль . . .

Вместе с красноармейцами мь1 пошли в город. Проходя мимо Кале­тинского пруда, увидели торчавшие низко над водой остатки сгоревших свай. Я смотрел на то место пруда, над которым в ночь пожара тащил по мосту раненую Олю. Вода между черными огрызками свай была спокой­на, по ней , гонимые холодным осенним ветром, плыли желтые тополевые листья.

И вдруг я сорвался с места, побежал - меня как будто толкнула мысль: сейчас увижу отца! Ведь, наверное, и его отряд вместе с частями Красной Армии вступил в город. Я оглянулся на Юрку, крикнул ему что­то , и он побежал за мной. Все во мне пело и ликовало: сейчас, сейчас! И только на Проломной уnице мы остановились: перейти улицу мешала целая колонна подвод. Лошади шли лениво, и люди шагали возле телег, медлительные и суровые. Я не сразу разглядел страшный груз, лежав­ший в телегах, а когда разглядел , у меня болезненно сжалось сердце.

- На каждой телеге стояли два гроба с заколоченными крышками, про­стые, сколоченные из старых, тронутых гнилью, бывших в деле досок. И на каждом гробу было что-то написано мелом. Как привязанный, я пошел

1 80

следом за этим длинным страшным обозом. На одном гробу белели буквы: "Сташинский Петр". Я забежал с другой

стороны . На боковой стенке было написано: "Данил Костров" ." Лица отца я так больше и не видел : всех погибших на Святом озере похоронили в закрытых гробах - очень уж изувечены были трупы" .

Мама на похоронах не плакала , не бросалась на гроб, как другие жен­щины, она как бы окаменела от горя , "тронулась" , как говорили в толпе.

Тот день был одним из самых тяжел ых дней моей жизни : я очень любил отца.

Правда , все происходившее на площади я воспринимал как нечто нереальное, не имеющее отношения ни ко мне, ни к моей семье. Похо­ронный марщ_сентябрьское солнуе в погнутых медн�х трубах оркестра, запах влажнои глины из огромнои могил ы , дл инныи ряд окрашенных охрой закрытых гробов - все это как сквозь дым, как во сне. Что-то тогда как будто остановилось во мне: словно я не понимал, что это хо­ронят моего отца.

И только на обратном пути , когда мы с мамой возвращались с площа­ди, случайная встреча разбудила меня , заставила почувствовать и по­настоящему пережить все .

Мы шли вдвоем , я впервые в жизни вел маму под руку . Она не плакала и ничего не говорила. Многие перегоняли нас; некоторы� сме­ялись, радовались - наконец-то победа! - другие плакали - те, кто похоронил родных.

На углу Проломной улицы нас обогнал человек в драной коричневой сермяге , я его не сразу узнал . Он шел быстро, легко и ш ироко пома­хивая правой рукой, вполголоса напевая . Вначале я не разобрал слов. А когда разобрал - будто кто ударил меня в самое сердце!

- Гро б и ки сосновы е " . гробики дубо в ы е ! " ...,.-- радостно и беспечно мурлыкал прохожий.

Оставив маму, я рванулся за ним. Неожиданной и страшной силой налились руки . Но, видимо почувствовав мой взгляд, человек в сермя­ге обернулся. Это был Кичигин.

Задыхаясь от ненависти , я несколько секунд неподвижно смотрел в его сытое, довольное лицо. Потом оглянулся - нужно было найти ка­мень или палку, чтобы ударить этого гада .

Но поблизости ничего не оказалось. С перекошенным от испуга лицом Кичигин воровато скрылся в ближайшей калитке.

Когда мы вернулись к себе в подвал , Подсолнышка и Стасик броси-лись к нам навстречу.

- Где вы были� - требовательно спросила меня Подсолнышка . - Мы . . . мы ходили смотреть новый дом, куда переедем, - Опять буржуев дом? Да? - И в нем опять пол будет красивыми клеточками? - Да . - И большие зеркалы тоже будут? - Будут. Я повернулся и пошел к двери, чтобы сестренка не видела моего лица.

На- пороге оглянулся - мама сидела у стола, положив на колени руки , неподвижно, как мертвая . ·

Мы Подсолнышке так и не сказали о гибели отца , и она еще долго , до самой своей смерти , ждала его возвращения .

Окончание следует 1 8 1

"!>ft,и.мд к:и.7 /Ц)ft.J(;.,J/'c/ Редакция журнала "Черемшан " объявляет литературный конкурс

среди литературной общественности Димитровграда и Мелекесского района. На страницах нашего журнала мы хотим возродить прекрасную традицию недавнего прошлого - рассказывать о людях хороших, мас­теровых, трудовых, о превратности их судеб, об удачах наших земля­ков в быту, на производстве. Девиз конкурса: "Судьбы людские".

Сочинять и претендовать на победу в нашем Литконкурсе может любой наш земляк, рассказывающий о наших же земляках. по жанру - это может быть все, что угодно. Но - не более 10 страниц машинописного текста.

последний срок подачи произведений на конкурс - 1 августа 2004 года. Итоги конкурса будут подведены к 1 января 2005 года. Жюри литкон­

курса - члены Совета Димитровградского писательского отделения. В заявке на участие - необходимо указать свои полные паспортные дан­ные, номер контактного телефона. И- лишь одно ОГРАНИЧЕНИЕ - все произведения должны быть фактически документальны, герои их - ре­альны. Исполнение - машинописное или в электронном виде.

Три лучших работы будут отмечены премией в размере 1500, 1000 и 500 рублей.

Корреспонденцию отправлять по адресу: 433510, Ульяновская обл., г. Димитровград, ул. Юнг Северного флота, 107. Журнал "Черемшан".

Успехов вам/

Вас ш ш i1 СТРЮЧ КО В

<<Меnекесс - мо11 родина. А родиной - 11 не торrу1О!>>

Еще не так давно Николая Плаксина знали многи� жители Ди­

митровграда и Мелекесского района. Кто в лицо, кто по занима­

емым им должностям, а кто по делам свершенным Николаем Алек­

сеевичем. Но неумолимое время вымьшо из памяти его фамилию

- и, казалось она окончательно затерялась среди российских про­

сторов. Оказырается, что нет.

Николай Плаксин все так же живет в Мелекесском районе и его характер все так же кипуч, а судьба удачлива. Причем на-

1 82

столько, чтобы сделать его первым лицом, "приглашенным" в нашу новую рубрику.

Николай Алексеевич родился в Куйбышеве, на Безымянке. Отец его, выходец из рабочей семьи, работал на авиационном заводе. Мать из крестьянской, волей судеб попала работать в столовую при том же заводе.

В 1 964г семья Плаксиных переезжает в Мелекесс. Наш город с тех пор стал родным для Николая. Можно ска­

зать, с юности считает своей родиной Мелекесс, учился в шко­лах № 1 , 4 и 23 . В последней и закончил свое среднее образование.

Сразу после школы пошел работать на РМЗ (ремонтно-меха­нический завод) . К тому моменту на РМЗ уже долгое время рабо­тал его отец. Так что, выбирая место работы, Николай вряд ли питал иллюзии, со слов отца зная, сколь тяжек труд простого рабочего.

В 1 970 году Николай Плаксин был призван на службу в ряды Советской армии. Отслужив два года в Воронежской области на "секретной ракетной базе ВВС" он освоил воинскую специаль­ность - ради0-телеграфист и, с должным количеством "значков и отличий", вернулся к гражданской жизни.

Вновь на РМЗ. Превратившись из желторотого юнца во вполне взрослого и

самостоятельного человека Николай почувствовал, что с его спо­собностями при должном образовании он сможет вырасти из хо­рошего слесаря в первоклассного инженера. Но, сходу поступить в Ульяновский политихнический институт не удалось - сказались годы службы и работы, прошедшие после школы. Лишь после тщательной подготовки, Николаю открьшись двери механичес­кого факультета Ульяновского сельскохозяйственного институ­та. Который он с успехом и закончил.

За время учебы в институrе в жизни Плаксина многое изменилось. Женился. Избранницей его стала, хорошо знакомая еще по

школе, подруга Татьяна (с которой он живет и по сей день). - Именно завод определил мою судьбу, - вспоминает Алексее-

1 83

вич, - там я понял , что рабочий человек - основа всего на земле! Пошел вверх по службе. Став, пожалуй, одним из самых мо­

лодых бригадиров. Причем, еще не окончивший институт Плак­син, уже тогда виделся начальству РМЗ инженером и, порой, даже выполнял функции инженера. В признание чего его фотография в один прекрасный момент появилась на доске почета завода и не исчезала оттуда в течение 1 0-ти лет.

В подтверждение этих слов, можно привести такой пример - в 1 975 году на РМЗ пришла группа молодых специалистов, при­глашенных с других предприятий СССР (среди них бьm такие известные люди � .Б . Малиновский и его супруга) . И вот, в со­ревновательной борьбе с "иноземными профи" наши специалис­ты с механосборочного участка ни разу не отдали им пальму пер­венства!

Вообще, если говорить о знаменитых людях нашего города, то с самого начала Плаксин "варился" в коллективе, из которого впоследствии вышли видные деятели . Выше уже упоминался В.Б. Малиновский, можно упомянуть и М . Б . Воронова нынешнего директора ДВЗ . . .

Но, как в легендарной бочке меда всегда есть ложка дегтя, так и карьерный путь Николая Плаксина не выстелен одними похвалами, премиями и признаниями. Бьmи на этом пути и поло­сы терновых зарослей.

Так, на рубеже 80-х годов, в коллективе возникла конфликт­ная ситуация, причиной которой стало распределение квартир. Как это происходит и по сей день, статус "молодого специалиста НИИАР" (РМЗ - часть НИИАРа), позволяет его обладателю претендовать на получение квартиры . Только вот одна "закавы­ка", положение прописано так, что получить квартиру могут толь­ко иногородние специалисты. Своим же, взращенным в родном Мелекессе молодым специалистам, такого права не предостав­ляется.

Из-за чего Плаксин уходит со ставшего родным РМЗ и, уже как человек с вь1сшим образованием, опытом, устраивается в кон­структорский отдел Химмаша. Но и на новом месте работы не

1 84

обошлось без конфликта. Удачливость и профессионализм все­гда вызывают зависть и раздражение. Построенные на этом по­

. стулате взаимоотношения с главным конструктором завода зас­тавили Плаксина бросить и инженерное дело.

Какое то время он работает пожарным в ПЧ-6 (пожарная часть НИИАР). Вновь проявляет себя с лучшей стороны и, замеченный начальником "городской пожарки" Хуторевым, зазывается им работать в ПЧ-5. Где дослуживается до лейтенанта и становится инспектором Госпожнадзора (последнее обстоятельство в после­дующем сыграл немаловажную роль в карьере нашего героя) .

Но, такова стезя инициативного человека - достигнув преде­ла в одной области знаний он обязательно уходит в другую и все начинает с нуля, для того, чтобы вновь подняться до вершин про­феесионализма и - все начать сначала.

Так и Плаксин, добившись признания в пожарном деле, он ухо­дит на работу в МПМК- 1 (ПМК- 1 97 ныне) - Межрайонная пере­движная колонна. Работает прорабом. Мотается по району. Здесь он набрался опыта, знакомится с людьми, вникает в ситуацию, характерные ей проблемы. И, не смотря на то, что уже давно нет такого прораба Николая Плаксина, его до сих пор помнят и зна­ют в районе по свершенным делам . . .

Он строил счастливую жизнь крестьянам. Они - создавали его судьбу, его личное счастье.

Следующим стал кирпичный завод, куда Плаксина пригласи­ли механиком для организации и пуска линии изготовления кера­мической плитки. Время бьmо непростое - история СССР кати­лась к закату - в стране буйствовали перестройка и гласность. И в этих условиях Николай Алексеевич не побоялся проявить жест­кий организаторский стиль управления. Причем жесткость эта бьmа более чем оправдана, так как в· подопечных у него бьmи "зеки" из колонии строгого режима.

Труд Плаксина и его команды увенчался успехом - две линии 1 85

бьmи пущены в срок. "Зеки" вернулись в места своего заключе­ния, а Плаксин укатил на новое место работы в "премирован­ном" ВАЗ-2 1 08 " .

К моменту окончания работ на "кирпичке" димитровградскую нефтебазу возглавил Асташкин В.Г. известный в городе специа­лист-энтузиаст. Ему нужно бьшо перестроить трубопроводы, ре­конструировать базу. И на все это, при привычном к тому време­ни (на дворе бьmи 90-е) отсутствии лимитов, он давал 3-года. Найти человека, который бы осилил такое дело, бьmо нелегко. И Асташкин вспомнил про "безработного" Плаксина.

При отсутствии достаточных на то средств и при присвоении работе разряда внеплановой, жесткого управленческого стиля бьmо уже недостаточно. И Плаксину пришлось освоить еще одну сферу деятельности - организацию новых трудовых мест. Хотя в трудовой книжке Плаксина записано - главный инженер, на са­мом деле крутиться ему приходилось за несколько отделов.

На счету Николая за время его работы на нефтебазе: - размещение заказов на местных предприятиях (причем ос­

воив по заказу нефтебазы выпуск новой продукции предприятия расширяли ее производство, выходя на российский рынок);

- внедрение компьютерного управления (впервые в городе); - для работающих на нефтебазе бьmо открыто кафе, душевые; - построена современная заправка на Южном поселке. И все это делалось в обход долгих бюрократических проволо­

чек, без долгих заседаний и ожиданий, утверждая проекты лишь на финальной стадии строительства. Благо, от прошлых работ опыт Плаксина позволял ему чувствовать грань того, что разре­шат воплощать надзорные органы, а что противоречит гостам и стандартам" .

Кипучая деятельность нашего героя н е закончилась трубопро­водами нефтебазы. Изменившиеся времена и, заевшая инициатив­ного организатора постоянная нехватка средств на развитие, под­толкнули его на открытие собственной фирмы. Так в 90-х годах

1 ?6

в нашем районе появилась фирма "Бортник". Собрав имеющиеся сбережения и, убедив родственников примкнуть к его бизнесу, Плаксин обосновывается в деревне Лопата.

Высокая производительность фирмы со временем позволила выйти Плаксину за пределы рынка области. У него завязывают­ся деловые связи с Архангельской областью.

Как известно Архангельск - город богатый морепродуктами. И вот из него, в обмен на мед и инвестиции, пошел в наш район поток разнообразнейшей рыбы . . .

Казалось бы, чего еще желать - удачный финал долгой карье­ры. Но . . . Все рухнуло в один миг на безлюдном участке авто­трассы.

Прибыльное дело в России не бывает без того, чтобы на нем не кормились бандиты или нечистые на руку "чинуши" . Архан­гельские «братишки» (крыша рыбного бизнеса) перехватили фуру с рыбой. В стихийно случившейся разборке все быстро перешло от слов - к делу. В результате - один из самых нетерпеливых до дележа бандитов оказывается _на больничной койке, а защищав­ший свою жизнь и отстаивавший свое Плаксин, в КПЗ. Вот такой вот расклад!

Прокурор, разбиравший дело предложил мировую "виновни­кам торжества", согласиться на мирный исход дела с непремен­ной компенсацией пострадавшему от "больничного простоя" .

Несолоно хлебавши архангельского гостеприимства, Николай Алексеевич возвращается в Димитровград и, спустя недолгий срок, узнает о бумаге, приглашающей его на суд в Архангельск. В то же время, димитровградская милицейская «братвю>, во гла­ве с начальником ГУВД Морозовым, воспринимают эту бумагу каl\ сигнал к действию и, вместо добровольной явки Плаксина, производится арест с последующим этапированием в Ульяновс­кую тюрьму. Двадцать четыре дня (!) Плаксин дожидается этапа в Архангельск. За это время успевает дважды объявить голодов-

1 87

ку протеста и заслужить среди сокамерников авторитет челове­ка честного и чтящего слово (шутка ли сказать, доходит до того, что к нему обращаются за разбором «камерных дел»). Будучи привезенным в Архангельск, продолжает сидеть на нарах, дожи­даясь суда. При всем при этом, не имея на руках постановления на арест из Архангельска" .

Суд, начавшийся с инфаркта, окончившийся для Николай Алексеевича приговором: "5 - лет режима условно (с 3-мя годами отсрочки)", заканчивается вторым инфарктом . . .

Получив такой удар судьбы Плаксин бросает все дела и уеди­нившись в доме на Курлане, потихоньку занимался медом, зем­лей и домашней живностью . . . И, как говорит сам Николай Алек­сеевич: «Природа и покой выправили здоровье. И даже дали сил самому лечить людей - где словом, где советом, а где и настоеч­кой на меде, да травах . . . » Ну и, конечно же, нельзя не сказать о зав. отделенем кардиологии ЦРБ Глазырине В. , который в пер­вый момент буквально вытащил его и из стресса и, наверное, с того света " .

Для нас особенно отрадно, что все эти годы рядом с Николаем была его жена Татьяна, его семья. Вера и забота. Спокойствие. Кроме того, всем, кто не верит в могущество Слова, как доказа­тельство: Плаксин лечился и поэзией. Стихи его, думаю, еще по­явятся в «Черемшане». Но именно они стали главным лекарством.

Взращенная за десятилетия неуёмность характера и инициа­тивность не дали ему долго «сидеть сложа рукю>. Лишь только здоровье пошло на поправку, Николай Алексеевич выходит «в свет.» Он работает мастером на заводе стеклоподъемников, при­ходит на льнокомбинат с проектом выращивания льна (к сожале­нию, эту инициативу там упустили).

И, в конце концов, он вновь меняет направление действия , ухо­дит в одну из московских нефтяных фирм, осуществляющих кон-

1 88

троль за ведением проектных работ для газо и нефтепрово­дов. Работа необычайно от­ветственная и сложная. Инс­пектор государственного над­зора должен быть всегда на страже. Оперируя на террито­рии, от Байкала до Калининг­рада, нужно проконтролиро­вать соответствие выполнен­ных работ нормам и услови­

. ям проекта и вскрыть недо­статки, которые производи­тель работ чаще всего пыта­ется скрыть : "утопить в не­проходимых болотах" или "за­рыть в в е ч н о й мерзлоте " . Здесь становятся особо вос­

требованы принципы, опыт и знания, выработанные и накопленные Николаем Алексеевичем Плаксиным.

Но, несмотря на работу в Москве и командировки по всей Рос­сии-матушке, Николай Алексеевич продолжает жить в Димитров­граде и остается в курсе всех дел нашего города.

И на многие перемены, произошедшие в Димитровграде смот­рит пристально. Особо поддерживает курс городского Главы на чистоту и порядок в городе. Главное, считает Плаксин, у нас вер­ный лозунг: «Очистим родной город от мусора!»

1 89

Л и;щ я Л Е Щ Е Н КО

&А&УW КИНО НАСЯЕДСТВО

Призадумался я вдруг

Призадумался я вдруг:

Почему снежинка - круг?

Не квадрат и не овал -

Я бы их нарисовал .

Поползли лучи снежинки За края моей картинки, Зашуршали по столу, Заплясали на полу.

1 90

И запели: "Вот потеха! Мы помрем сейчас от смеха. За такую за свободу Мы с тобой в огонь и в воду . . . "

Я хватаюсь за корзинку, Чтоб вернуть их вновь в картинку, Они молвят: «Никогда Не вернемся мы туда!»

Только вырвались из круга, Где держались друг за друга -Снова их зовешь туда! «- Ни за что ! И никогда! . . - »

А со мной уже беда -' 0 "' 1 т 1 и. ону. - кругом вода . . . Неужели я без рук?

И рисую не без мук Сам,

спаса тельный мой круг . . .

Новогодние стихи

Здравствуй, Дедушка Мороз ! Я еще на год подрос. Всем хочу на удивленье Рассказать стихотворенье .

1 9 1

Елочка хорошая, Снегом припорошена. А на ветках снегири, Как большие фонари .

А в лесу метель поет: -Эй, проснись, лесной народ! Скоро праздник - Новый год!

Встал я с ними в хоровод. Закружилась голова. Растерял я все слова . . .

Осень.

Раз, два, три, четыре, . . восемь . . . Не считает листья осень, Потому что их так много, Что уже желта дорога. Я их тоже не считаю -Славна осень золотая ! Слышишь тихий, легкий шум? Это я листвой шуршу.

1 92

В чем секрет?

Строят осы особняк Прямо на балконе. Гоним их и так, и сяк . . . Мама уже стонет.

Чем нахалов отпугнуть, Что бы дали деру? Сделай, папа, что-нибудь -Не спасают шторы.

Жалом - только ос позли -Стрельнут, как снарядом ! Пусть построят дом вдали­А не с нами рядом. В гости к нам пришел сосед. На балкон он вышел -И от ос остался след -Особняк под крышей. Все гадают: в чем секрет? Мысли - в раскоряку . . . Оказалось : наш сосед -Вековой куряка.

Папиросу погасил , Подышал немного . Не осталось у ос сил Даже в путь-дорогу!

1 93

Сразу стал балкон родней . Но встают вопросы : Кто и что же тут вредней -Осы? . .

Папиросы? . . .

Ну и что . . . Мама веник в руки взяла -Не пора ли пройтись по углам? Папа просит ее : - Будь добра. Отложи-ка эти дела. И не трогай того паука -Ну, хотя бы сейчас, пока " . Хитрый взгляд устремил в потолок: Будет там живой уголок! И спустился ко мне тихий друг. Ну и что, - что он просто паук? У него, одного, столько рук . . . Он такой чудо-мастер - паук! Интересно нам посмотреть, Как плетет он свою чудо-сеть.

Розовый слоненок Этот Розовый Слоненок Только вышел из пеленок. А вчера Слониха-мать Не смогла его догнать!

1 94

И куда спешил-то он? К малым деткам в тихий сон. Если вспомнишь, непоседа, -Это - сон после обеда.

И Слоненок этот странный Всех водил по разным странам. И качал на облаках. И купал в морских волнах.

И дарил им всем гостинцы . . . Разомкнулись вдруг ресницы, И промолвил наш ребенок: - А где Розовый Слоненок? Я уже послушным стал . . . - Потому что ты поспал. И Слоненок - тому рад: Нам оставил шоколад.

Где лето?

Шу-шу-шу . . . шу-шу-шу . . . Расшумелись сосны . Вот из чащи вышел Жук, Важный Жук и грозный.

1 95

Оторвавшись от работы На высоком на посту, Дятел дал тревожный стук: Кто ты " . кто ты " . кто ты " . кто ты?

- Почему все всполошились? Я вам друг. Я вам не враг. Меж деревьями большими Я гуляю просто так.

С муравейниковой крыши Хмуро смотрит Муравей" . - Я не на охоту вышел -Ни на вас, ни на зверей . . .

А ищу тропинку к Лету У лесных шатров-палат. И в руках моих - галеты, Новый фотоаппарат . . .

Здравствуй, Дятел, Здравствуй, Белка, Здравствуй, старый добрый Лес! . .

Елка лапой, словно стрелкой, Указал а : Лето здесь.

1 96

Что за дети!

Воспитательница: Ох! Что за дети! Как горох -Врассыпную по площадке . . . Там забор - он очень шаткий . . . Здесь вода - в нее не лезьте " . Посидели бы на месте!

Дети, слушайте ушами . . . Ходит, как за малышами! Вовка крикнул из трубы: - Не горох мы, а бобы!

Собирались тучи в кучи . . .

(Внуку Женечке)

Собирались' тучи в кучи . . . И вели беседу: - Что нам, вольным тучам, лучше Натворить к обеду?

А закроем-ка мы солнце. Поиграем в прятки. Кто над нами там смеется? Спрыснем для порядку.

Ух, каким дождем прольемся­Вымочим до нитки! Сели тучи на колеса,

1 97

Мчат к моей калитке . . . К их карете вышел ветер И сказал он тучам: -Помешать слабо вам детям -Вы не так могучи.

Подмигнул мне хитрым глазом, И совсем не злючим. Рассмелся - и все разом Улетели тучи.

Нелегко . . .

Просит мама Лешу: - Принеси иголку. Выпей молоко. - Да, я буду долго . . . Мне будет нелегко . . .

- Выйдем на прополку, Соберем морковь?

- Да, я буду долго . . . Мне будет нелегко . . .

- Ну, протри хоть полку -Пыли налегло . . .

- Да, я буду долго . . .

1 98

Мне будет нелегко . . . Леша просит маму: - Дай скорей футболку -Двор зовет свистком!

- Нет, я буду долго . . . Мне будет нелегко . . . - Расскажи про волка. Спой про Сулико?

- Нет. Я буду долго . . . Мне будет нелегко . - Мама, мне бы только Блинчиков с медком . . .

- Да, но печь их долго. Мне будет нелегко . . .

Руки Леши в тесте. Блин упал шлепком . . .

Делать дело вместе -Быстро и легко !

Дайте что-нибудь живое . . .

Кто-то требует ракету. Кто-то плачет по авто . Не хочу ни то, ни это.

1 99

Это все по мне - не то. Я не плачу и не ною. Захожу я в магазин: - Дайте что-нибудь живое, Чтобы был я не один.

Продавщица, тетя Зиля, Озадачена слегка: -Нам живых не завозили, Не додумались пока.

Заводные есть игрушки, Управляемые есть . Мое солнышко, послушай, -Не найдешь живых ты здесь!

А на рынке гомон звонок. Ищем мы - а он - и вот! " У меня теперь котенок В тапке папином живет.

Только это - тайна . . .

Это что за бегунок Прочь летит от сада? Как зовут тебя, сынок? Он кричит: - Не надо !

200

Впору мне лишиться чувств. Повтори-ка имя. Отвечает: - Не хочу! И стрелою - мимо.

Я словарь листал, листал, Ел глазами книжки Но нигде не повстречал Имени мальчишки. Папу с мамой я винил -Знать, суровы слишком . Имя странное они Выдали мальчишке.

От стыда за них горю. Экая досада! - Подойди-ка, говорю, -" Нехочуненадо . "

Тих ты, как лесная мышь. И ручной, как ослик. Чем же мог такой малыш Разобидеть взрослых?

Был как громом поражен Я, узнав случайно, Что зовут его : А нтон ! Только это - тайна.

201

Ко мне прицепилась простуда . . . Ко мне прицепилась простуда. Ну, просто не знаю, откуда ?! Явилась нежданно, непрошенно . . . Новостью той огорошена! Мама звонит по мобильнику В детсткую поликлинику: - Пришлите, пожалуйста, ·на дом врача -У сына, как печь, голова горяча . . . Да-да " . И скажите: как скоро " . Болезнь уж хватает за горло " .

А доктор спросил меня, сколько мне лет? И вмиг разгадал мой простудный секрет. - Дружочек, - сказал он, ты выпил воды. Воды не простой, а со вкусом беды. Ты взял ее из холодильника . . . Недельку лежи теперь смирненько . Не лето сейчас, а осень, К тому же, промозглая очень. Идет, рассыпает вирусы . Такие у осени минусы " .

А мама мне книжку со сказкой читает. А жгучий,горчичник - кусает, пытает! И душно, и жарко, как будто в июле. Какие же горы�ие эти пилюли . " Мне снится, как вирусы падают в воду. Беру я ее . " нет, не пью - кипячу!

202

П растите, в такую плохую погоду, Холодную воду я пить не хочу!

Что сейчас я вам скажу . . .

-Что сейчас я вам скажу -Вы не будьте строги, -Я по лужам не хожу -Ходят мои ноги.

Не брала у брата книжку Про его науки . Но она красива слишком . . . Как попала в руки?

Согласился папа: -Ловко объясняешь, дочка. А скажи-ка, чья головка Вырвала цветочки? . .

-Ох ! Ну что и говорить, Жаль цветочки эти . . . Н о ведь могут натворить Что - нибудь и

дети? !

203

){r 1 1 1 1 c TPYД l l ll KO B

П ИСЬМА

ВОВНУТРЬ

Мы знаем, он может подбирать по цвету аккорды, сочинять оправ­дания и быть занятным в молчании . . . Мы знаем, раньше он возвращал­ся вечерами откуда-то с липкими глазами, с дождевыми каплями на плечах. Левая рука не знала, что делать, правая знала, но дрожала от объемов задуманного. Он кидался к бумагам, искал чистую страницу, не находил . . . Затем глубоко вздыхая, вытаскивал из кармана спичеч­ный коробок и порывисто покрывал его мелкими буквами . . . Спустя месяц мы обнаружили у него на столе девять коробков с некими заметками. Трудно сказать, что это такое . . . но любви к зеркалам, наивной вере в чистоту искусства и чудесам из кастрюли это не вредит. А потому и не важно, кто что может. Важно лишь вовремя улыбаться и держать темп. Попробуем?

1 . МОИ СТРЕМЛЕНИЯ Иногда вдруг вспоминаешь, что где-то там, слева, есть сердце. Серд­

це - сдувшийся футбольный мяч. Сердце, замирающее от своего же соб­ственного внезапного, но робкого ночного стука.

- Откройте, это я! Откройте! Железную дверь - разве что с петель . . . Окна на север густо-густо за­

мазаны синим штор, белым дня за ними. А может там нет ничего и никог­да не было? Просто белые небрежные мазки , духота. Один открытый за­мок, одна освежающая щель - телефон. Доверия, надежды, анекдоты с бородой . . . Нависающей откуда-то сверху, гнущие свою длинную, затя­нувшуюся в узлы горячую линию!

- Два гамбургера и немного любви, пожалуйста. Номер на сигаретной пачке. Встречи по средам. Не по средствам - так

сразу посредственность. Закат как тонкий намёк на самоубийство. Пой­ми, в чём бы ни заключалась твоя функция , она всё равно стремится к нулю. Ноль, пропитанный ядом, забрызганный кровью. Ноль с прекрас-­ным видом на далёкий асфальт. Ноль - твои глаза, катящиеся таблетки, шелестящие бумажки. Уменьшенная модель вечности - час-пик. Тени , убегающие в другую сторону, мысли, растворяемые желеобразными ли-

204

цами, обнаженное чувство голода, мобильные симфонии, контрапункт. - Ты так непостоянна . . .

' Кипящая, обжигающая линия и твоё - ПОЧЕМУ? - между. Этот пунктир ты выбрал сам.

2. ВСЕ, ЧТО БЛЕСТИТ А дождь все идет. Он неприлично шумит и косится . На редкость косой

дождь. Падающий дождь. Перпендикулярность к черту! Нет статичности. Нет основательности. Вот вам и наша неустойчивая позиция . Шар на на­клонной плоскости, школьная пропись, Пизанская башня. Косо и нудно в течение долгого времени. Может быть даже так было всегда. Ты бегаешь сверху вниз, из угла в угол и кричишь: " Ветер, почему все так косо, Ветер?!". А в ответ все равно вода, которая якобы что-то меняет вокруг . . .

Утром м ы проснемся другими. Растерянными , зеркальными и блестя­щими. И нам в ответ будут блестеть листья, асфальт и иногда стекла проезжающих мимо автомобилей. Драгоценности и яростно начищенные зубы. Разбитая пивная бутылка. Вывеска "Институт красоты" . . .

Так блестит неперпендикулярность.

3. СОБИРАНИЕ ПАЗЗЛА: ОСОБЕННОСТИ ЦВЕТА Ты даже и не представляешь, как велико бывает желание втирать очки.

Ловко - да с разбега. Жизнь прекрасна. И мы в этой жизни ещё прекрас­нее. И мы говорим спасибо чтению по диагонали . И мы уже давно без интереса глядим в воду. Но здесь слишком глубоко, чтобы не замечать дна. Я помню, как открылась дверь и появилась ты, рождённая из пены дешёвого шампуня, феноменально похожая на эскимо. Тут уж извини! Навязчивый сервис и день, следящий за полётом мух. Я сказал, что хотя все мои слова путаются, как твои волосы , они всегда говорят о прямом и бесповоротном. Ты можешь пустить по следу своё любопытство, свою белозубую надежду. Но это лишь научит тебя чаще смотреть по сторо­нам. Так, только так. Растёкшиеся глаза, смущающиеся разрезы , утра­ченные ориентиры.

Был такой рuzzlе - ЖЕЛТЫЙ КВАДРАТ. Триста деталей этого жёстко­го мастмассового цвета разлетались по всей комнате. Ты валилась меж­ду ними, стараясь не рассмеяться раньше времени. Жёлтое, жёлтое, жёлтое. Время шло, и на полу возник мутноватый, солнечный зрачок. Ты смотрела на обратную сторону - там горела астра. Мокрая и любимая, в печали. Но печальнее всего была грань картины. На ней изображалась лестница, опоясывающая горизонталь. "Путь глупости и разочарования" -называли её знающие. Ты не выдерживала и смеялась, пока всё полотно вновь не лишалось порядка. Начинала с начала. С обратной стороны

205

жёлтого на этот раз nлыли розовые лепестки. Но на грани - всё тот же печальный путь . . . С тех пор мы только и можем, что втирать очки.

4. МНОГО НЕБА Небо на фотографии синее, липкое. Практически - изолента. Оно при­

нимает форму твою. Оно отделяет тебя, изолирует от заблуждений, пре­вратностей, лести портрета, опасного напряжения. Слой за слоем, слой за слоем . . . Но тут же проходят, ноги свои вытирая, Дева Обида, Карна и Жля (так их когда-то звали). И тут же хотят показать кое-что, объяснить, познакомить с глубокими ранами улиц, с кубами квартир, в которых жизнь протекает в режиме: МОНО так, что не с кем потом расстаться. Такая блестящая жизнь, ослепительная. Слепнешь в озёрах, в слезах, в хрус­тале, в искрах ТУ вечерами, в звёздной грязи сквозь стекло! Слепнешь от ярости, от равнодушия. Просто во сне. Так куда ж нам таким слепым без трости, не знающей про наугад, без звукового сигнала, смеясь, говоря­щего о рассвете, о прочности изоляции . . .

ДЛЯ НЕПОНЯТЛИВЫХ "Шум для того, чтобы шуметь, Тишь для того, чтобы молчать, У каждого бога своя печать . . . "

Н. Высоти11

Дрожь для того.чтобы дрожать, Бег для того, чтобы бежать, Любовь для того, чтобы любить, Кулак для того, чтоб кого-то побить, А все слова для того, чтобы я Значение их обьяснял вам, друзья!

ЛЮБОВЬ И КА РТОШКА "Зиаю, любишь ты картошку, Чтобы 11а сковороде Та румя11илась 11ем11ожко В первоздатюй 11аготе . . . . Чтобы ты, как ту картошку, Каждый де11ь ме11я хотел, Чтоб любил 11е по11арошку­Так же сладко, как и ел. "

Раиса Кашкирова

206

.Л 11. tш1 СТЕ П Л ll О ВЛ

11О\f'Oj1л.:\1\, Все глядела я в окошко, Думала: о чем писать? Ну.конечно, про картошку! Тема- просто благодать ! Распишу я,как румяна, Как нежна и как хрустит, И супругу утром рано Подниму я аппетит. Как поест картошки трошки, Так меня захочет вновь! Где любовь, там и картошка, Где картошка, там любовь!

ПОСВЕЩЕНИЕ ПАМЯТНИКАМ •

На Гончарова посадили Гончарова. Пора на Маркса • Карла посадить, А на Морозова и Павлика лихого, Чтоб память о предательстве почтить. Без памятника Славскому негоже, Курчатова пора бы изваять. Нам деньги некуда девать,похоже, Так монументы стали штамповать.

•

О,Леннн! Ты засижен воробь.1мн, Но будешь ты навеки с нами! Среди колонн, эапр.1тан в глубине, Не сдует ветер перемен в стране!

• О, если б Петр великий знал, · Что памятник ему поставят У стен "Монарха" и заставят Стеречь кафе, где криминал, Проводит местные разборки (Недавно только эдесь четверку Убили за один присест). Как им стрелять не надоест! Хотя, Петру не привыкать, Он тоже бьm крутого нраву: Мог приказать, монарх по праву, -Повесить, иль четвертовать !

• Обрезки железа небрежно свалили И меж собой набекрень заварили, Встроили лампочк-пять огоньков, Вот вам и памятник новый готов! Люди гадают: а что это значит? Бред шизофреника, а не иначе! Что за н аэванье: "Советское ДА!"? Это-ж не пам.втник, а ерунда! Но преклоненье пред западным артом ,

Видно,эатмило глаза, и с азартом

Градостроители дружно и храбро Ставят такую вот абракадабру.

• Хоть достоверно совсем неизвестно, Ехал ли Пушкин по улицам местным, Но ведь так хочется, хоть на чуть-чуть, К гению тоже иметь отношенье. Вот и готово - особое мненье: Будто бы эдесь пролегал его путь! В городе памятник новый готов­Столб полосатый,- ни много,ни мало. О,Александр! Ты был острослов.­Тема бьmа бы для мадригала!

207

ВЫБОРЫ Какое море обещаний! И ,словно овцы на эакланье, Идет на выборы народ, Раскрыв от предвкушенья рот. Но".выборы закончились и - вот Обманут.как всегда.народ. А те.при власти кто пока, Жуют кусок большого пирога!

ПОРТРЕТ ЧИНОВНИКА

Он свадебный был штатный "генерал, -" Фуршеты и банкеты посещал. Все речи.все слова,слов а,слов а " . И з слов плел виртуозно кружева, -За ними прятать он умел Отсутствие конкретных дел. Менялись власти и формации.-Его не тронули новации . Всегда держа - по ветру нос, В свое он кресло прочно врос.

"СКРОМНЫЙ "НОВЫЙ РУССКИЙ"

Он лично совсем не богатый; Заводик - запишет на брата, Салон он прикупит - на дочку, На зятя - торговую точку, На шурина- сеть магазинов, Киоск- для сестры своей Нины, А земли колхоза " Маяк" -Как будто бы купит свояк" . А сам он владеет немногим: Коттеджик стоит у дороги.

А КОРОЛЬ -ТО ГОЛЫЙ" "

Когда он держит речь.его "несет". Порой такого наплетет! Наобещает все подряд, Хоть сам.поди, потом не рад. Но для народа он -Король, И почитать его изволь! Так кто ж произнесет пароль: - Смотрите! Голый, ведь "король"!

Содержание Рубрика редактора. Иного не дано? " " " " " " " " " " " " " " " " . " " " " " " " " " . З Михаил Дмитрук. Русские 37 веков назад. И нтервью . . " . . . " . . . . . . . . . . . . " . . 8 Виктор Сысуев. сСлово о полку Игореве» " . . . . . . . . . . . . . . . . " . . " . . . . " . . . " . . " 1 2 Даты. «Вослед за пушкинской строкой».

(Литературоведческие заметки) " . . . " " " " " . " " " " " " " " . " " " " " " . " " " " " " . 32

Лидия Степанова. Цикл три горских стихов . . . . . . . " . . " . . " . " . . . " " . " . " . " " . " 34

Александр Никонов. «Суд совести» . Сказ . . . " " " " " . . " " " " " " " " " " " " " " . 37 Людмила Артемова. «Песня родная все реже звучит . . . »

Цикл стихов. " . " . . " . " " . . " " . " . . . " . . . . " " . " . . . " " . " . . . " . . . . . " . " " . . . . . . . . . . . " . . . " . . . 49

К итогам конкурса «Муза - 2003» . " " " " . . . . . . . . " " .. " . . . " " . " " " " " " " " " " " . 54

В_. Домбровский. сЗабвению не подлежит». Очерк . " . """ . . . . " .. " " . " . . . 59

В. Лачугин. «Святой Иосиф?» Стихи . . . . . . . " . " " " . " . " . " " . " . . " . . . . " " . . " " . 64 Анатолий Жуков. «Повар Рокоссовского». Рассказ . . " " .. " " " " . " . " . " 65

А. Постолов. «В культурной столице ВСЕ должно бьггь прекрасно».

Фотофакты. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 77 Иван Сидоров. «Памятные баталии». Рассказ. " " .. " " . " . . " " " " . " . . . . " " 81 Владимир Зиновьев. «Свинцовая нежность".» Гномы . . . " . " . . " " " " . . . . 84 Валерий Гордеев. «Истории, сокрытые от нас». Очерк. " . " " " ." . . . " " . 85 Виктория Куликова. «Ты прости меня, Господь."»

Цикл стихов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . " . . . . . " " . . . . . . . " . . . . " . . . " . . . . . . . . . . . " " . " . " . . . " . . . . 1 04 Арсений Рутько. «Пленительная звезда» . Повесть . . . " . . . . . . "" . . "" . . " 1 1 1 Василий Стрючков. Очерк на конкурс. " . " . " . . " . . . . . . . . . " . . " . . . . . " "" " " . " 1 82 Лидия Лещенко. сБабуwкино наследство». Детский уголок ." . . . . . . " . . 1 90 Денис Трудников. сПисьма вовнутрЬ». Рассказ. " . . . . . . . . . . . . . . . . " . " " " " 204 Лидия Степанова. сПародии» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . " . " . . . . . " . . . . . . . " . . " . . . . . . . . . . . " . 206

208