Нассим Николас ТалебЧерный лебедь. Под знаком

непредсказуемости (сборник)

Текст предоставлен правообладателемhttp://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4234345

Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости – 2-е изд.,доп. / Нассим Николас Талеб ; Пер. с англ.: КоЛибри, Азбука-

Аттикус; Москва; 2012ISBN 978-5-389-05109-6

АннотацияЗа одно только последнее десятилетие человечество

пережило ряд тяжелейших катастроф, потрясений икатаклизмов, не укладывающихся в рамки самыхфантастических предсказаний. Пятидесятидвухлетнийливанец, выпускник Сорбонны и нью-йоркскийфинансовый гуру Нассим Талеб называет такиенепрогнозируемые события Черными лебедями. Онубежден: именно они дают толчок как истории в целом, таки существованию каждого отдельного человека. И чтобыпреуспеть, надо быть к ним готовыми. Сразу после выхода«Черного лебедя» автор блестяще продемонстрировалсвою «не-теорию» на практике: на фоне финансовогокризиса компания Талеба заработала (а не потеряла!)для инвесторов полмиллиарда долларов. Но его труд

– не учебник по экономике. Это размышления оченьнезаурядного человека о жизни и о том, как найти в нейсвое место.

В написанном им позже эссе-постскриптуме «Осекретах устойчивости» Талеб дает остроумный отпор темэкономистам-ортодоксам, которые приняли созданное имантиучение в штыки.

Вошедшее в книгу собрание афоризмов НассимаТалеба – это блестящая квинтэссенция его оригинальныхидей.

Издание второе, дополненное.

СодержаниеЧерный лебедь. Под знакомнепредсказуемости

9

Пролог. О птичьем оперении 9Чего вы не знаете 14Эксперты и “пустые костюмы” 16Обучение обучению 18Новый вид неблагодарности 21Жизнь так необычна 25Платон и “ботаники” 26Скучные материи 28Разговоры в пользу бедных 29Обобщение 32Структура книги 33

Часть I. Антибиблиотека Умберто Эко,или О поиске подтверждений

36

Глава 1. Годы учения эмпирика-скептика

38

Анатомия черного лебедя 39О пользе дела 44Расстрелянный “рай” 46Звездная ночь 47История и триада затмения 48Никто не знает, что происходит 49

История не ползет, а скачет 52Дорогой дневник: обратное течениеистории

56

Образование в такси 60Блоки 62Где все происходит? 66С временной надбавкой в 8 3/4фунта

68

Независимость в образной форме 73Философ из лимузина 75

Глава 2. Черный лебедь Евгении 76Глава 3. Спекулянт и проститутка 81

Лучший (худший) совет 82Опасайтесь масштабируемости 86Истоки масштабируемости 87Масштабируемость и глобализация 92Путешествия по Среднестану 94Странная страна Крайнестан 96Крайнестан и знание 98Где тихо, а где лихо 100Тирания случая 101

Глава 4. Тысяча и один день, или Какне быть лохом

105

Чему можно поучиться у индюшки 108Наука быть скучным 114Черный лебедь и относительность 117

знанияКраткая история проблемы черноголебедя

119

Секст (увы) Эмпирик 120Альгазель 123Скептик, друг религии 124Не хочу быть индюшкой 126Они хотят жить в Среднестане 128

Глава 5. Доказательство-шмоказательство!

130

Не все буглы – зуглы 133Доказательства 139Отрицательный эмпиризм 140Считаем до трех 145Я видел еще один красный “мини”! 147Не все на свете 148Назад в Среднестан 150

Глава 6. Искажение нарратива 152О причинах моего неприятия причин 152Разделение мозга 156Рационализация post нос 158Чуть больше Допамина 162Правило Андрея Николаевича 164Как лучше умирать 168Воспоминания о не совсем бывшем 169Рассказ сумасшедшего 171

Нарратив как терапия 174Бесконечно точная ошибка 176Бесстрастная наука 180Осязаемость и черный лебедь 180Черный лебедь в слепом пятне 183Власть эмоций 188Комбинации быстрого набора 191Осторожно: мозг! 195Как избежать искажения нарратива 197

Глава 7. Жизнь на пороге надежды 199Жестокость ближних 200Когда все важное – осязаемо 203Нелинейности 205Процесс важнее результата 207О человеческой природе, о счастьеи о крупной добыче

210

На пороге надежды 212Опьяненные надеждой 213Сладкий яд ожидания 215Зачем нужна крепость Бастилии 216El desierto de los tártaros 218Кровопускание или крах 221

Глава 8. Любимец удачи ДжакомоКазанова: проблема скрытыхсвидетельств

227

История о набожных утопленниках 228

Кладбище книг 232Конец ознакомительного фрагмента. 238

Нассим Николас ТалебЧерный лебедь.

Под знакомнепредсказуемости

(сборник)

Черный лебедь. Подзнаком непредсказуемости

Посвящается Бенуа Мандельброту, греку

среди римлян

Пролог. О птичьем оперении

До открытия Австралии жители Старого Света бы-ли убеждены, что все лебеди – белые. Их непоколе-бимая уверенность вполне подтверждалась опытом.Встреча с первым черным лебедем, должно быть,сильно удивила орнитологов (и вообще всех, кто поче-му-либо трепетно относится к цвету птичьих перьев),но эта история важна по другой причине. Она пока-зывает, в каких жестких границах наблюдений илиопыта происходит наше обучение и как относитель-ны наши познания. Одно-единственное наблюдениеможет перечеркнуть аксиому, выведенную на протя-жении нескольких тысячелетий, когда люди любова-лись только белыми лебедями. Для ее опроверженияхватило одной (причем, говорят, довольно уродливой)

черной птицы1.Я выхожу за пределы этого логико-философского

вопроса в область эмпирической реальности, котораяинтересует меня с детства. То, что мы будем называтьЧерным лебедем (с большой буквы), – это событие,обладающее следующими тремя характеристиками.

Во-первых, оно аномально, потому что ничто в про-шлом его не предвещало. Во-вторых, оно облада-ет огромной силой воздействия. В-третьих, человече-ская природа заставляет нас придумывать объясне-ния случившемуся после того, как оно случилось, де-лая событие, сначала воспринятое как сюрприз, объ-яснимым и предсказуемым.

Остановимся и проанализируем эту триаду: исклю-чительность, сила воздействия и ретроспективная (ноне перспективная) предсказуемость2. Эти редкие Чер-ные лебеди объясняют почти все, что происходит насвете, – от успеха идей и религий до динамики истори-

1 Распространение камер в мобильных телефонах привело к тому, чточитатели стали присылать мне изображения черных лебедей в огром-ных количествах. На прошлое Рождество я также получил ящик вина“Черный лебедь” (так себе), видеозапись (я не смотрю видео) и две кни-ги. Уж лучше картинки. (Здесь и далее, за исключением особо оговорен-ных случаев, – прим. автора.)

2 Ожидаемое отсутствие события – тоже Черный лебедь. Обратитевнимание, что по законам симметрии крайне невероятное событие – этоэквивалент отсутствия крайне вероятного события.

ческих событий и деталей нашей личной жизни. С техпор как мы вышли из плейстоцена – примерно десятьтысяч лет назад, – роль Черных лебедей значитель-но возросла. Особенно интенсивный ее рост пришел-ся на время промышленной революции, когда мир на-чал усложняться, а повседневная жизнь – та, о ко-торой мы думаем, говорим, которую стараемся пла-нировать, основываясь на вычитанных из газет ново-стях, – сошла с наезженной колеи.

Подумайте, как мало помогли бы вам ваши знанияо мире, если бы перед войной 1914 года вы вдруг за-хотели представить дальнейший ход истории. (Толь-ко не обманывайте себя, вспоминая то, чем набиливам голову занудные школьные учителя.) Например,вы бы могли предвидеть приход Гитлера к власти имировую войну? А стремительный распад советскогоблока? А вспышку мусульманского фундаментализ-ма? А распространение интернета? А крах рынка в1987 году (и уж совсем неожиданное возрождение)?Мода, эпидемии, привычки, идеи, возникновение ху-дожественных жанров и школ – все следует “черноле-бяжьей” динамике. Буквально все, что имеет хоть ка-кую-то значимость.

Сочетание малой предсказуемости с силой воздей-ствия превращает Черного лебедя в загадку, но нашакнига все-таки не об этом. Она главным образом о на-

шем нежелании признавать, что он существует! При-чем я имею в виду не только вас, вашего кузена Джои меня, а почти всех представителей так называемыхобщественных наук, которые вот уже больше столе-тия тешат себя ложной надеждой на то, что их метода-ми можно измерить неопределенность. Применениенеконкретных наук к проблемам реального мира даетсмехотворный эффект. Мне довелось видеть, как этопроисходит в области экономики и финансов. Спроси-те своего “портфельного управляющего”, как он про-считывает риски. Он почти наверняка назовет вамкритерий, исключающий вероятность Черного лебе-дя – то есть такой, который можно использовать дляпрогноза рисков примерно с тем же успехом, что и аст-рологию (мы увидим, как интеллектуальное надува-тельство облачают в математические одежды). И такво всех гуманитарных сферах.

Главное, о чем говорится в этой книге, – это на-ша слепота по отношению к случайности, особеннокрупномасштабной; почему мы, ученые и неучи, ге-нии и посредственности, считаем гроши, но забыва-ем про миллионы? Почему мы сосредоточиваемся намелочах, а не на возможных значительных событи-ях, несмотря на их совершенно очевидное гигантскоевлияние? И – если вы еще не упустили нить моих рас-суждений – почему чтение газеты уменьшает наши

знания о мире?Несложно понять, что жизнь определяется куму-

лятивным эффектом ряда значительных потрясений.Можно проникнуться сознанием роли Черных лебе-дей, не вставая с кресла (или с барного табурета).Вот вам простое упражнение. Возьмите собственнуюжизнь. Перечислите значительные события, техноло-гические усовершенствования, происшедшие с мо-мента вашего рождения, и сравните их с тем, какимиони виделись в перспективе. Сколькие из них прибы-ли по расписанию? Взгляните на свою личную жизнь,на выбор профессии или встречи с любимыми, наотьезд из родных мест, на предательства, с которы-ми пришлось столкнуться, на внезапное обогащениеили обнищание. Часто ли эти события происходилипо плану?

Чего вы не знаете

Логика Черного лебедя делает то, чего вы не зна-

ете, гораздо более важным, чем то, что вы знаете.Ведь если вдуматься, то многие Черные лебеди яви-лись в мир и потрясли его именно потому, что их ни-кто не ждал.

Возьмем теракты 11 сентября 2001 года: если бытакого рода опасность можно было предвидеть 10

сентября, ничего бы не произошло. Вокруг башенВТЦ барражировали бы истребители, в самолетах бы-ли бы установлены блокирующиеся пуленепробивае-мые двери и атака бы не состоялась. Точка. Могло быслучиться что-нибудь другое. Что именно? Не знаю.

Не странно ли, что событие случается именно пото-му, что оно не должно было случиться? Как от такогозащищаться? Если вы что-нибудь знаете (например,что Нью-Йорк – привлекательная мишень для терро-ристов) – ваше знание обесценивается, если враг зна-ет, что вы это знаете. Странно, что в подобной стра-тегической игре то, что вам известно, может не иметьникакого значения.

Это относится к любому занятию. Взять хотя бы“тайный рецепт” феноменального успеха в ресторан-ном бизнесе. Если бы он был известен и очевиден,кто-нибудь уже бы его изобрел и он превратился быв нечто тривиальное. Чтобы обскакать всех, нужновыдать такую идею, которая вряд ли придет в голо-ву нынешнему поколению рестораторов. Она должнабыть абсолютно неожиданной. Чем менее предсказу-ем успех подобного предприятия, тем меньше у негоконкурентов и тем больше вероятная прибыль. То жесамое относится к обувному или книжному делу – да,собственно, к любому бизнесу. То же самое относит-ся и к научным теориям – никому не интересно слу-

шать банальности. Успешность человеческих начина-ний, как правило, обратно пропорциональна предска-зуемости их результата.

Вспомните тихоокеанское цунами 2004 года. Еслибы его ждали, оно бы не нанесло такого ущерба. За-тронутые им области были бы эвакуированы, была бызадействована система раннего оповещения. Преду-прежден – значит вооружен.

Эксперты и “пустые костюмы”

Неспособность предсказывать аномалии ведет

к неспособности предсказывать ход истории, еслиучесть долю аномалий в динамике событий.

Но мы ведем себя так, будто можем предсказыватьисторические события, или даже хуже – будто мо-жем менять ход истории. Мы прогнозируем дефицитыбюджета и цены на нефть на тридцатилетний срок, непонимая, что не можем знать, какими они будут сле-дующим летом. Совокупные ошибки в политических иэкономических прогнозах столь чудовищны, что, когдая смотрю на их список, мне хочется ущипнуть себя,чтобы убедиться, что я не сплю. Удивителен не мас-штаб наших неверных прогнозов, а то, что мы о нем неподозреваем. Это особенно беспокоит, когда мы ввя-зываемся в смертельные конфликты: войны непред-

сказуемы по самой своей природе (а мы этого не зна-ем). Из-за такого непонимания причинно-следствен-ных связей между провокацией и действием мы мо-жем с легкостью спровоцировать своим агрессивнымневежеством появление Черного лебедя – как ребе-нок, играющий с набором химических реактивов.

Наша неспособность к прогнозам в среде, киша-щей Черными лебедями, вместе с общим непонима-нием такого положения вещей, означает, что некото-рые профессионалы, считающие себя экспертами, насамом деле таковыми не являются. Если посмотретьна их послужной список, станет ясно, что они разби-раются в своей области не лучше, чем человек с ули-цы, только гораздо лучше говорят об этом или – чтоеще опаснее – затуманивают нам мозги математиче-скими моделями. Они также в большинстве своем но-сят галстук.

Поскольку Черные лебеди непредсказуемы, намследует приспособиться к их существованию (вместотого чтобы наивно пытаться их предсказать). Мы мо-жем добиться многого, если сосредоточимся на анти-знании, то есть на том, чего мы не знаем. Помимо все-го прочего, можно настроиться на ловлю счастливыхЧерных лебедей (тех, что дают положительный эф-фект), по возможности идя им навстречу. В некоторыхобластях – например в научных исследованиях или

в венчурных инвестициях – ставить на неизвестноечрезвычайно выгодно, потому что, как правило, припроигрыше потери малы, а при выигрыше прибыльогромна. Мы увидим, что, вопреки утверждениям об-ществоведов, почти все важные открытия и техниче-ские изобретения не являлись результатом стратеги-ческого планирования – они были всего лишь Черны-ми лебедями. Ученые и бизнесмены должны как мож-но меньше полагаться на планирование и как можнобольше импровизировать, стараясь не упустить под-вернувшийся шанс. Я не согласен с последователя-ми Маркса и Адама Смита: свободный рынок работа-ет потому, что он позволяет человеку “словить” уда-чу на пути азартных проб и ошибок, а не получить еев награду за прилежание и мастерство. То есть мойвам совет: экспериментируйте по максимуму, стара-ясь поймать как можно больше Черных лебедей.

Обучение обучению

С другой стороны, нам мешает то, что мы слишком

зацикливаемся на известном, мы склонны изучать по-дробности, а не картину в целом.

Какой урок люди извлекли из событий 11 сентяб-ря? Поняли ли они, что есть события, которые силойсвоей внутренней динамики выталкиваются за преде-

лы предсказуемого? Нет. Осознали ли, что традици-онное знание в корне ущербно? Нет. Чему же они на-учились? Они следуют жесткому правилу: держатьсяподальше от потенциальных мусульманских террори-стов и высоких зданий. Мне часто напоминают, чтоважно предпринимать какие-то практические шаги, ане “теоретизировать” о природе знания. История с ли-нией Мажино хорошо иллюстрирует правильность на-шей теории. После Первой мировой войны францу-зы построили стену укреплений вдоль линии немец-кого фронта, чтобы предотвратить повторное вторже-ние; Гитлер без труда ее обогнул. Французы оказа-лись слишком прилежными учениками истории. Забо-тясь о собственной безопасности, они перемудрили сконкретными мерами.

Обучение тому, что мы не обучаемся тому, что мыне обучаемся, не происходит само собой. Проблема– в структуре нашего сознания: мы не постигаем пра-вила, мы постигаем факты, и только факты. Метапра-вила (например, правило, что мы склонны не пости-гать правил) усваиваются нами плохо. Мы презираемабстрактное, причем презираем страстно.

Почему? Здесь необходимо – поскольку это основ-ная цель всей моей книги – перевернуть традицион-ную логику с ног на голову и продемонстрировать, на-сколько она неприменима к нашей нынешней, слож-

ной и становящейся все более рекурсивной3 среде.Но вот вопрос посерьезнее: для чего предназна-

чены наши мозги? Такое ощущение, что нам выда-ли неверную инструкцию по эксплуатации. Наши моз-ги, похоже, созданы не для того, чтобы размышлятьи анализировать. Если бы они были запрограммиро-ваны на это, нам в нашем веке приходилось бы нетак тяжело. Вернее, мы к настоящему моменту всепросто вымерли бы, а я уж точно сейчас ни о чем быне рассуждал: мой непрактичный, склонный к само-анализу, задумчивый предок был бы съеден львом, вто время как его недалекий, но с быстрой реакциейродич уносил ноги. Мыслительный процесс отнимаетмного времени и очень много энергии. Наши предкибольше ста миллионов лет провели в бессознатель-ном животном состоянии, а в тот кратчайший период,

3 Под рекурсивностью я здесь имею в виду, что в нашем мире воз-никает все больше реактивных пружин, становящихся причиной того,что события становятся причиной других событий (например, люди по-купают книгу, потому что другие люди ее купили), вызывая эффектснежного кома и давая случайный и непредсказуемый результат, кото-рый дает победителю все. Мы живем в среде, где информация распро-страняется слишком быстро, увеличивая размах подобных эпидемий.По той же логике события могут случаться потому, что они не должныслучиться. (Наша интуиция настроена на среду с более простыми при-чинно-следственными связями и медленной передачей информации.)Подобного рода случайности были редкостью в эпоху плейстоцена, по-скольку устройство социально-экономической жизни отличалось при-митивностью.

когда мы использовали свои мозги, мы занимали ихстоль несущественными вещами, что от этого почтине было проку. Опыт показывает, что мы думаем нетак много, как нам кажется, – конечно, кроме тех слу-чаев, когда мы именно об этом и задумываемся.

Новый вид неблагодарности

Всегда грустно думать о людях, к которым исто-

рия отнеслась несправедливо. Взять, например, “про-клятых поэтов”, вроде Эдгара Аллана По или АртюраРембо: при жизни общество их чуралось, а потом ихпревратили в иконы и стали насильно впихивать ихстихи в несчастных школьников. (Есть даже школы,названные в честь двоечников.) К сожалению, призна-ние пришло уже тогда, когда оно не дарит поэту ни ра-дости, ни внимания дам. Но существуют герои, с кото-рыми судьба обошлась еще более несправедливо, –это те несчастные, о героизме которых мы понятияне имеем, хотя они спасли нашу жизнь или предот-вратили катастрофу. Они не оставили никаких сле-дов, да и сами не знали, в чем их заслуга. Мы пом-ним мучеников, погибших за какое-то знаменитое де-ло, но о тех, кто вел неизвестную нам борьбу, мы незнаем – чаще всего именно потому, что они добилисьуспеха. Наша неблагодарность по отношению к “про-

клятым поэтам” – пустяк по сравнению с этой чернойнеблагодарностью. Она вызывает у нашего незамет-ного героя чувство собственной никчемности. Я про-иллюстрирую этот тезис мысленным экспериментом.

Представьте себе, что законодателю, обладающе-му смелостью, влиянием, интеллектом, даром пред-видения и упорством, удается провести закон, кото-рый вступает в силу и беспрекословно выполняетсяначиная с 10 сентября 2001 года; согласно закону,каждая пилотская кабина оборудуется надежно запи-рающейся пуленепробиваемой дверью (авиакомпа-нии, которые и так едва сводят концы с концами, от-чаянно сопротивлялись, но были побеждены). Законвводится на тот случай, если террористы решат ис-пользовать самолеты для атаки на Всемирный тор-говый центр в Нью-Йорке. Я понимаю, что мое фан-тазерство – на грани бреда, но это всего лишь мыс-ленный эксперимент (я также осознаю, что законо-дателей, обладающих смелостью, интеллектом, да-ром предвидения и упорством, скорее всего, не быва-ет; повторяю, эксперимент – мысленный). Закон непо-пулярен у служащих авиакомпаний, потому что оносложняет им жизнь. Но он безусловно предотвратилбы 11 сентября.

Человек, который ввел обязательные замки на две-рях пилотских кабин, не удостоится бюста на город-

ской площади и даже в его некрологе не напишут:“Джо Смит, предотвративший катастрофу 11 сентяб-ря, умер от цирроза печени”. Поскольку мера, по види-мости, оказалась совершенно излишней, а деньги бы-ли потрачены немалые, избиратели, при бурной под-держке пилотов, пожалуй, еще сместят его с долж-ности. Vox clamantis in deserto4 Он уйдет в отставку,погрузится в депрессию, будет считать себя неудач-ником. Он умрет в полной уверенности, что в жизнине сделал ничего полезного. Я бы обязательно пошелна его похороны, но, читатель, я не могу его найти! Аведь признание может воздействовать так благотвор-но! Поверьте мне, даже тот, кто искренне уверяет, чтоего не волнует признание, что он отделяет труд от пло-дов труда, – даже он реагирует на похвалу выбросомсеротонина. Видите, какая награда суждена нашемунезаметному герою – его не побалует даже собствен-ная гормональная система.

Давайте еще раз вспомним о событиях 11 сентября.Когда дым рассеялся, чьи благие дела удостоилисьблагодарности? Тех людей, которых вы видели по те-левизору, – тех, кто совершал героические поступки,и тех, кто на ваших глазах пытался делать вид, буд-то совершает героические поступки. Ко второй катего-рии относятся деятели вроде председателя нью-йорк-

4 Глас вопиющего в пустыне (Ис. 40).

ской биржи Ричарда Грассо, который “спас биржу” иполучил за свои заслуги колоссальный бонус (равныйнескольким тысячам средних зарплат). Для этого емутолько и потребовалось, что прозвонить перед теле-камерами в колокол, возвещающий начало торгов (те-левидение, как мы увидим, – это носитель несправед-ливости и одна из важнейших причин нашей слепотыко всему, что касается Черных лебедей).

Кто получает награду – глава Центробанка, не до-пустивший рецессии, или тот, кто “исправляет” ошиб-ки своего предшественника, оказавшись на его местево время экономического подъема? Кого ставят выше– политика, сумевшего избежать войны, или того, ктоее начинает (и оказывается достаточно удачливым,чтобы выиграть)?

Это та же извращенная логика, которую мы уже на-блюдали, обсуждая ценность неведомого. Все знают,что профилактике должно уделяться больше внима-ния, чем терапии, но мало кто благодарит за профи-лактику. Мы превозносим тех, чьи имена попали настраницы учебников истории, – за счет тех, чьи дости-жения прошли мимо историков. Мы, люди, не простокрайне поверхностны (это еще можно было бы как-тоисправить) – мы очень несправедливы.

Жизнь так необычна

Эта книга о неопределенности, то есть ее автор

ставит знак равенства между неопределенностью ивыходящим из ряда вон событием. Утверждение, чтомы должны изучать редкие и экстремальные события,чтобы разобраться в обыденных, может показатьсяперебором, но я готов объясниться. Есть два возмож-ных подхода к любым феноменам. Первый – исклю-чить экстраординарное и сконцентрироваться на нор-мальном. Исследователь игнорирует аномалии и за-нимается обычными случаями. Второй подход – по-думать о том, что для понимания феномена следуетрассмотреть крайние случаи; особенно если они, по-добно Черным лебедям, обладают огромным кумуля-тивным воздействием.

Мне не очень интересно “обычное”. Если вы хо-тите получить представление о темпераменте, мо-ральных принципах и воспитанности своего друга, выдолжны увидеть его в исключительных обстоятель-ствах, а не в розовом свете повседневности. Можетели вы оценить опасность, которую представляет пре-ступник, наблюдая его поведение в течение обычногодня? Можем ли мы понять, что такое здоровье, закры-вая глаза на страшные болезни и эпидемии? Норма

часто вообще не важна.Почти все в общественной жизни вытекает из ред-

ких, но связанных между собой потрясений и скачков,а при этом почти все социологи занимаются исследо-ванием “нормы”, основывая свои выводы на кривыхнормального распределения5, которые мало о чем го-ворят. Почему? Потому что никакая кривая нормаль-ного распределения не отражает – не в состоянии от-разить – значительных отклонений, но при этом все-ляет в нас ложную уверенность в победе над неопре-деленностью. В этой книге она будет фигурироватьпод кличкой ВИО – Великий Интеллектуальный Об-ман.

Платон и “ботаники”

Главным толчком к восстанию иудеев в I веке на-

шей эры было требование римлян установить ста-тую императора Калигулы в иерусалимском храме вобмен на установку статуи еврейского бога Яхве вримских храмах. Римляне не понимали, что иудеи(и более поздние левантинские монотеисты) понима-ют под богом нечто абстрактное, всеобъемлющее, не

5 Кривая нормального распределения, или “гауссова кривая”, лежа-щая в основе любой статистики, – это кривая колоколовидной формы,максимум которой приходится на среднюю величину. Строится на изме-рении средних значений и отклонений от них. (Прим. перев.)

имеющее ничего общего с антропоморфным, слиш-ком человеческим образом, который возникал в со-знании у римлян, произносящих слово deus. Наиваж-нейший момент: еврейский бог не укладывался в рам-ки определенного символа. Вот так же и для менято, на что принято навешивать ярлык “неизвестного”,“невероятного” или “неопределенного”, является чем-то принципиально иным. Это отнюдь не конкретная иточная категория знания, не освоенная “ботаниками”территория, а полная ее противоположность – отсут-ствие (и предельность) знания. Это антипод знания.Давайте отучимся употреблять термины, относящие-ся к знанию, для описания полярного ему явления.

Платонизмом – в честь философии (и личности)Платона – я называю нашу склонность приниматькарту за местность, концентрироваться на ясных ичетко очерченных “формах”, будь то предметы вродетреугольников или социальные понятия вроде утопий(обществ, построенных в соответствии с представле-нием о некой “рациональности”) или даже националь-ностей. Когда подобные идеи и стройные построенияотпечатываются в нашем сознании, они затмеваютдля нас менее элегантные предметы с более аморф-ной и более неопределенной структурой (к этой мыс-ли я буду многократно возвращаться на протяжениивсей книги).

Платонизм заставляет нас думать, что мы понима-ем больше, чем на самом деле. Я, впрочем, не утвер-ждаю, что Платоновых форм вообще не существует.Модели и конструкции – интеллектуальные карты ре-альности – не всегда неверны; они лишь не ко все-му приложимы. Проблема в том, что а) вы не знае-те заранее (только постфактум), к чему неприложимакарта, и б) ошибки чреваты серьезными последствия-ми. Эти модели сродни лекарствам, которые вызыва-ют редкие, но крайне тяжелые побочные эффекты.

Платоническая складка – это взрывоопаснаягрань, где платоновский образ мышления соприкаса-ется с хаотичной реальностью и где разрыв междутем, что вам известно, и тем, что вам якобы известно,становится угрожающе явным. Именно там рождает-ся Черный лебедь.

Скучные материи

Говорят, что, если на съемочной площадке у знаме-

нитого кинорежиссера Лукино Висконти актеры что-тоделали с закрытой шкатулкой, в которой по сюжетулежали бриллианты – там на самом деле лежали на-стоящие бриллианты. Это неплохой способ заставитьактеров прочувствовать свою роль. Я думаю, что в ос-нове причуды Висконти лежит его эстетическое чутье

и стремление к подлинности – в конце концов, обма-нывать зрителя как-то нехорошо.

В этом эссе я развиваю одну основополагающуюмысль; я не пережевываю и не переупаковываю чу-жие идеи. Жанр эссе предполагает импульсивную ме-дитацию, а не научный отчет. Приношу извинения заотсутствие нескольких очевидных тем в этой книге;я исходил из убеждения, что материя, которая для ав-тора слишком скучна, может оказаться скучной и длячитателя. (Кроме того, избегая скучных тем, можно от-фильтровать несущественное.)

Разговоры в пользу бедных

Кто-нибудь, кого перекормили философией в уни-

верситете (или, возможно, недокормили), может воз-разить, что встреча с Черным лебедем не опроверга-ет теорию о белизне всех лебедей, поскольку такаячерная птица формально не является лебедем, ведь,по его убеждению, белизна – одна из составных поня-тия “лебедь”. Действительно, читатели Витгенштей-на6 (и читатели статей о комментариях к Витгенштей-

6 Витгенштейн Людвиг Йозеф Иоганн (1889–1951) – австро-английскийфилософ, автор теории, решающей основные философские проблемычерез призму отношения языка и мира. В его трудах они предстают какзеркальная пара: язык отражает мир, потому что логическая структураязыка идентична онтологической структуре мира. (Прим. перев.)

ну) склонны приписывать языку слишком большуюроль. Лингвистические упражнения и впрямь оченьнужны для упрочения репутации на философских фа-культетах, но мы, практики, принимающие решенияв этом мире, оставляем их на выходные. В главе“Неопределенность шарлатанства” я объясняю, чтопри всей интеллектуальной привлекательности этихмилых штучек, с понедельника по пятницу куда важ-нее для нас другие предметы (о которых часто забы-вают). Люди за кафедрами, которым не приходилосьпринимать решения в неопределенной ситуации, неотличают существенное от несущественного, и это от-носится даже к тем, кто изучает проблему неопре-деленности (и даже в первую очередь к ним). Прак-тикой неопределенности я называю пиратство, бир-жевую спекуляцию, деятельность профессиональныхигроков, работу в определенных подразделениях ма-фии и серийное предпринимательство. Таким обра-зом, я не приемлю ни “пустопорожнего скептицизма”,с которым мы не в состоянии бороться, ни теоретизи-рования вокруг языковых проблем, которые превра-тили значительную часть современной философиив нечто абсолютно бесполезное для тех, кого пре-зрительно называют “широкими массами”. (Немногиефилософы и мыслители прошлого, хорошо это былоили плохо, как правило, зависели от меценатов. Се-

годня специалисты в области отвлеченных наук за-висят от отношений внутри собственных сообществ,нередко превращающихся в патологически келейнуюярмарку тщеславия. У старой системы было многонедостатков, но она, по крайней мере, требовала отфилософов хоть какой-то привязки к реальности.)

Философ Эдна Ульман-Маргалит отметила непо-следовательность в настоящей книге и попросила ме-ня обосновать использование конкретной метафоры“Черный лебедь” в качестве символа того, что неиз-вестно, абстрактно и абсолютно неконкретно – белыхворонов, розовых слонов или наших братьев по разу-му на некой планете в системе звезды Тау Кита. Да,она поймала меня за руку. Здесь есть противоречие.В этой книге я выступаю как рассказчик; я предпочи-таю строить повествование как череду историй и сце-нок для иллюстрации нашей привычки в них верить инашей любви к опасным упрощениям, которые таит всебе любой сюжет.

Чтобы опровергнуть одну историю, нужна другаяистория. Метафоры и истории (увы) гораздо сильнееидей; кроме того, они легче запоминаются и приятнеечитаются. Если я собираюсь атаковать “нарративныедисциплины”, как я их называю, мое лучшее оружие– нарратив.

Идеи появляются и исчезают, истории остаются.

Обобщение

Цель этой книги – не просто раскритиковать “гауссо-

ву кривую” и заблуждения статистики, а также плато-низирующих ученых, которые просто не могут не об-манывать себя всякими теориями. Я хочу “сконцен-трироваться” на том, что имеет для нас реальное зна-чение. Чтобы жить сегодня на нашей планете, нужнокуда больше воображения, чем нам отпущено приро-дой. Мы страдаем от недостатка воображения и по-давляем его в других.

Прошу заметить, что в этой книге я не прибегаю кдурацкому методу подбора “подкрепляющих фактов”.По причинам, к которым мы обратимся в главе 5, яназываю переизбыток примеров наивным эмпирициз-мом: набор анекдотов, умело встроенный в рассказ,не является доказательством. Тот, кто ищет подтвер-ждений, не замедлит найти их – в достаточном коли-честве, чтобы обмануть себя и, конечно, своих кол-лег7.

7 Другой пример наивного эмпирицизма – подбирать для поддержкикакой-либо идеи вереницу красноречивых цитат из мертвых классиков.Если поискать, вы всегда найдете кого-нибудь, кто умно высказался вподдержку вашей точки зрения – равно как всегда можно найти друго-го мертвого мыслителя, который сказал нечто прямо противоположное.Почти все используемые мной изречения, кроме изречений бейсболи-

Концепция Черного лебедя основана на структуреслучайности в эмпирической реальности.

Обобщаю: в этом (глубоко личном) эссе я де-лаю наглое заявление, противоречащее многим на-шим мыслительным привычкам. Оно заключается втом, что миром движет аномальное, неизвестное ималовероятное (маловероятное с нашей нынешней,непросвещенной точки зрения); а мы при этом про-водим время в светских беседах, сосредоточившисьна известном и повторяющемся. Таким образом, каж-дое экстремальное событие должно служить точкойотсчета, а не исключением, которое нужно поскореезапихнуть под ковер и забыть. Я иду еще дальше и(как это ни прискорбно) утверждаю, что, несмотря напрогресс и прирост информации – или, возможно, из-за прогресса и прироста информации, – будущие со-бытия все менее предсказуемы, а человеческая при-рода и обществоведческие “науки”, судя по всему, ста-раются скрыть от нас этот факт.

Структура книги

Эта книга построена в соответствии с простой ло-

гикой: чисто литературное (с точки зрения темы испособа изложения) начало, постепенно модифици-

ста Йоги Берры, принадлежат людям, с которыми я не согласен.

руясь, приходит к строго научному (с точки зрения те-мы, но не способа изложения) финалу. О психоло-гии речь пойдет в основном в первой части и в на-чале второй; к бизнесу и естествознанию мы перей-дем во второй половине второй части и сосредото-чимся на них в третьей. Первая часть – “Антибиблио-тека Умберто Эко” – рассказывает в основном про то,как мы воспринимаем исторические и текущие собы-тия и какие искажения присущи нашему восприятию.Вторая часть – “Мы не можем предсказывать” – пронаши ошибки в оценке будущего и скрытых границахнекоторых “наук” и про то, что можно сделать, чтобыэти границы преодолеть. Третья часть, “Серые лебе-ди Крайнестана”, глубже рассматривает экстремаль-ные события, объясняет, как строится “гауссова кри-вая” (великий интеллектуальный обман), и рассмат-ривает те идеи в естественных и социальных науках,которые объединяются под общим понятием “слож-ные системы”. Четвертая часть, “Конец”, будет оченькороткой.

Я получил колоссальное удовольствие от работынад этой книгой – в сущности, слова складывались са-ми, мне оставалось только их записать. Я надеюсь,что читатель испытает сходные чувства. Должен при-знаться, что мне пришелся по душе уход в сферу чи-

стых идей после активной жизни бизнесмена, связан-ной с массой ограничений. После публикации этойкниги я намерен провести некоторое время вдали отбурной деятельности, чтобы развить свою философ-ско-научную мысль в полной безмятежности.

Часть I. Антибиблиотека УмбертоЭко, или О поиске подтверждений

Писатель Умберто Эко – один из тех немногих уче-

ных, которых можно назвать широко образованны-ми, проницательными и при этом нескучными. У негоогромная личная библиотека (в ней тридцать тысячкниг), и, по его словам, приходящие к нему гости де-лятся на две категории – на тех, кто восклицает: “Ухты!Синьор профессоре дотторе Эко, ну и книжищ у вас!И много ли из них вы прочитали?”, – и на тех (исклю-чительно редких), кто понимает, что личная библиоте-ка – не довесок к имиджу, а рабочий инструмент. Про-читанные книги куда менее важны, чем непрочитан-ные. Библиотека должна содержать столько неведо-мого, сколько позволяют вам в нее вместить ваши фи-нансы, ипотечные кредиты и нынешняя сложная си-туация на рынке недвижимости. С годами ваши зна-ния и ваша библиотека будут расти, и уплотняющие-ся ряды непрочитанных книг начнут смотреть на васугрожающе. В действительности, чем шире ваш кру-гозор, тем больше у вас появляется полок с непрочи-танными книгами. Назовем это собрание непрочитан-ных книг антибиблиотекой.

Мы склонны воспринимать свои знания как лич-

ное имущество, которое нужно оберегать и защищать.Это побрякушка, позволяющая нам выделиться средиокружающих. Поэтому склонность фокусировать вни-мание на уже известном, столь обидная для Эко, –это общечеловеческая слабость, распространяющая-ся на всю нашу умственную деятельность. Люди неразмахивают своими антирезюме и не рассказываютвам про все, чего они не изучили и не опробовали(этим займутся конкуренты), но вообще-то это былобы нелишним. Стоило бы перевернуть с ног на голо-ву логику знания так же, как мы перевернули библио-течную логику. Учтите, что Черный лебедь возникаетиз нашего непонимания вероятности сюрпризов, этихнепрочитанных книг, потому что мы с излишней се-рьезностью относимся к тому, что знаем.

Давайте назовем такого антиученого – сосредото-ченного главным образом на непрочитанных книгах ипытающегося видеть в своем знании не сокровище,не собственность и даже не средство самоутвержде-ния – эмпириком-скептиком.

В этой части я буду говорить о нашем отношениик знанию и о том, что мы доверяем рассказу больше,чем опыту. Глава 1 посвящена Черному лебедю, по-рожденному историей моей собственной одержимо-сти. В главе 3 я провожу черту между двумя видами

случайности. Глава 4 ненадолго возвращается к исто-кам проблемы Черного лебедя – к нашей тенденцииобобщать то, что видим. Затем будут представленытри аспекта одной и той же “чернолебяжьей” пробле-мы: а) ошибка подтверждения, заключающаяся в на-шем пренебрежении к нетронутой части библиотеки иисключительном внимании к тому, что подтверждаетнаше знание (глава 5); б) искажение нарратива, илиизлишняя вера в слово (глава 6); о том, как эмоциисказываются на наших выводах (глава 7), и в) пробле-ма скрытых свидетельств, или уловки, предприни-маемые историей для сокрытия Черных лебедей (гла-ва 8). В главе 9 развенчивается опаснейшая иллюзия,будто можно учиться играя.

Глава 1. Годы учения

эмпирика-скептика

Анатомия Черного лебедя. – Триада затмения. –Как читать книги задом наперед. – Зеркало задне-го вида. – Все объяснимо. – Всегда говорите с води-телем (только осторожно). – История не ползет, аскачет. – “Это было так неожиданно”. – Спать две-надцать часов

Это не автобиография, поэтому я пропущу военные

сцены. Вообще-то я пропустил бы военные сцены, да-же если бы это была автобиография. Мне не пере-плюнуть ни боевики, ни мемуары знаменитых искате-лей приключений. Уж лучше я сосредоточусь на своейсфере – случае и неопределенности.

Анатомия черного лебедя

На протяжении более тысячи лет на ВосточномСредиземноморском побережье, известном как Syrialebanensis, или Горы Ливанские, умудрялись уживать-ся не менее дюжины разных сект, народностей и вер– чудо, да и только. Это место имело больше обще-го с главными городами Восточного Средиземномо-рья (называемого также Левантом), нежели с конти-нентальным Ближним Востоком (плавать на кораблебыло легче, чем лазить по горам). Левантинские го-рода были по природе своей торговыми. Между го-рожанами – в частности, представителями различ-ных общин – существовали строго упорядоченные де-ловые отношения, для поддержания которых требо-вался мир. Это спокойное тысячелетие омрачалосьлишь небольшими случайными трениями внутри му-сульманских и христианских общин и крайне редко– между христианами и мусульманами. В противо-вес торговым и, по сути, эллинизированным городам,

горы были заселены всевозможными религиознымименьшинствами, скрывавшимися, по их уверениям, отвизантийских и мусульманских ортодоксов. Гористаяместность – идеальное убежище для тех, кто не при-емлет общего устава; разве что у тебя появляется но-вый недруг – другой беженец, претендующий на тотже клочок скалистой недвижимости. Здешняя мозаи-ка культур и религий, в которой перемешались христи-ане всех мастей (марониты, армяне, приверженцы си-рийского православия, даже греко-католики вдобавокк горстке римских католиков, оставшихся после Кре-стовых походов), мусульмане (шииты и сунниты), дру-зы и немногочисленные иудеи, долго считалась при-мером того, как должны сосуществовать люди. То, чтожители этого региона научились терпимости, уже вос-принималось как аксиома. Я помню, в школе нам объ-ясняли, насколько мы цивилизованнее и мудрее, чемобитатели Балкан, которые не только редко моются,но и беспрестанно грызутся между собой. Казалось,что мы находимся в состоянии стабильного равнове-сия, обусловленного историческим тяготением к про-грессу и терпимости. Слова “баланс” и “равновесие”звучали постоянно.

Мои предки и по материнской и по отцовской ли-нии принадлежали к сирийско-православной общине– последнему форпосту Византии в Северной Сирии,

которая включала в себя то, что сейчас называетсяЛиваном. Заметьте, что византийцы называли себяримлянами – Roumi (множественное число от Roum)в местной интерпретации. Мы происходим из районаоливковых рощ у подножия ливанских гор. Мы вытес-нили в горы христиан-маронитов в знаменитой бит-ве при Амиуне (откуда и вышел наш род). Со временвторжения арабов в VII веке мы жили с мусульмана-ми во взаимовыгодном мире, лишь изредка тревожи-мые ливанскими горными маронитами. В результатенекоего хитроумного договора между арабскими пра-вителями и византийскими императорами мы ухитря-лись платить налоги обеим сторонам и пользоватьсязащитой и тех и других. Так нам удалось прожить спо-койно и без больших кровопролитий почти тысячу лет:нашей последней серьезной проблемой были кресто-носцы, а вовсе не арабы-мусульмане. Арабы, интере-совавшиеся, похоже, только войной (и поэзией), а поз-же оттоманские турки, помышлявшие, похоже, лишь овойне (и утехах), предоставляли нам заниматься скуч-ной торговлей и совсем уж безобидной наукой (напри-мер, переводом арамейских и греческих текстов).

Страна под названием Ливан, в которой мы внезап-но очутились после падения Оттоманской империи вначале XX века, со всех точек зрения представляласьстабильным раем; кроме того, ее граница была про-

ведена так, чтобы большинство населения составля-ли христиане. И тут люди вдруг загорелись идеей еди-ного национального государства8. Христиане убедилисебя, что они находятся у истоков и в центре так на-зываемой западной культуры, но при этом – с окномна Восток. Оставаясь в шаблонных рамках статично-го мышления, никто не принимал во внимание разни-цу в уровне рождаемости внутри общин; считалось,что небольшое численное превосходство христиансохранится навсегда. А ведь благодаря тому, что ле-вантинцы в свое время получили римское граждан-ство, апостол Павел – сириец – получил возможностьсвободно путешествовать по всему миру. И теперьлюди потянулись к вещам, к которым их неудержимовлекло; страна с изысканным стилем жизни, процве-тающей экономикой, умеренным климатом (как в Ка-лифорнии), с вознесшимися над теплым морем снеж-ными вершинами гостеприимно распахнула свои две-ри для всех. Туда устремились шпионы (и советские, изападные), проститутки (блондинки), писатели, поэты,наркодилеры, искатели приключений, игроки, тенни-систы, горнолыжники, негоцианты – словом, предста-

8 Удивительно, как быстро и как эффективно можно соорудить нацио-нальность при помощи флага, нескольких речей и национального гим-на; я по сей день избегаю бирки “ливанец”, предпочитая более обоб-щенное “левантинец”.

вители смежных профессий. Многие из них вели себя,как герои первых фильмов про Джеймса Бонда илисовременные им плейбои, которые пили, курили и по-ходам в тренажерный зал предпочитали встречи с хо-рошими портными.

Главный атрибут рая – вежливые таксисты, – гово-рят, был налицо (хотя я не припомню, чтобы они веж-ливо обходились со мной). Впрочем, кому-то все про-шлое видится в розовых тонах.

Я не вкусил радостей местной жизни, так как с ран-них лет заделался идеалистом-бунтарем и воспиталв себе аскета, которого буквально корежило от кич-ливого богатства, от откровенной левантинской тяги кроскоши и от одержимости деньгами.

Когда я был подростком, мне не терпелось пере-ехать в большой город, где джеймсы бонды не пута-ются под ногами. Но я помню: в интеллектуальной ат-мосфере было нечто особенное. Я посещал француз-ский лицей, чей бакалавриат (аттестат зрелости) могтягаться с лучшими из полученных во Франции, да-же в отношении французского языка. Там препода-вали чистейший французский: как в дореволюцион-ной России, левантинские аристократы христианскойи иудейской веры от Стамбула до Александрии гово-рили и писали на классическом французском – язы-ке “избранных”. Особо привилегированных отправля-

ли учиться во Францию, как, например, обоих моихдедушек: папиного отца и моего тезку – в 1912 году,и отца моей матери – в 1929-м. Две тысячи лет на-зад, повинуясь тому же инстинкту “самовыделения”,знатные левантинские снобы писали на греческом, ане на народном арамейском. (Новый Завет был на-писан на скверном подобии греческого, изобретенномнашей столичной, антиохийской, знатью и заставив-шем Ницше воскликнуть: “Бог очень дурно изъяснял-ся по-гречески!”) А после заката эллинизма они пе-решли на арабский. Так что наш край называли нетолько раем, но и уникальным перекрестком того, чтовесьма приблизительно величают восточной и запад-ной культурами.

О пользе дела

Мой характер окончательно сформировался, когдаменя, пятнадцатилетнего юнца, посадили в тюрьму зато, что во время студенческих волнений я (якобы) за-махнулся на полицейского куском асфальта. Ситуа-ция была специфическая, поскольку мой дед в тот мо-мент занимал пост министра внутренних дел и имен-но он подписал приказ о подавлении нашего бунта.Одного из бунтовщиков застрелили, когда полицей-скому угодил в голову камень и он в панике открыл

беспорядочный огонь. Я помню, что был в числе за-водил и прямо-таки возликовал, когда меня схватили,в то время как мои друзья страшно боялись арестаи реакции своих родителей. Мы так сильно напугалиправительство, что нас быстро отпустили.

Я явно выиграл, продемонстрировав свою способ-ность биться за принцип, не отступая ни на шаг ра-ди спокойствия или “удобства” других. Я впал в дикуюярость, и мне было плевать на то, что обо мне дума-ют мои родители (и дед). Это заставило их опасатьсяменя, поэтому я уже не мог пойти на попятный и дажепросто дрогнуть. Если бы я не объявил с вызовом освоем участии в волнениях, а умолчал о нем (как сде-лали многие мои друзья) и был бы потом выведен начистую воду, то наверняка превратился бы в мальчикадля битья. Одно дело – шокировать общество вызы-вающими прикидами и совсем другое – доказать своюготовность претворять убеждения в действия.

Моего дядю по отцу не слишком волновали мои по-литические взгляды (они приходят и уходят); его воз-мущало, что я использовал их как предлог для того,чтобы кое-как одеваться. Небрежно одетый родствен-ник травмировал его чувства.

Объявив о своем аресте, я убил еще одного зай-ца: избавил себя от необходимости демонстрироватьобычное подростковое бунтарство. Я сообразил, что

гораздо выгоднее быть “разумным” пай-мальчикомпосле того, как ты уже доказал способность действо-вать, а не только болтать. Можно позволить себе об-разцовое поведение, если в нужном случае, когда это-го меньше всего от тебя ожидают, ты явишься с обви-нением в суд или изобьешь врага – просто чтобы по-казать, что ты человек дела.

Расстрелянный “рай”

Ливанский “рай” рухнул внезапно – хватилонескольких пуль и снарядов. Через несколько меся-цев после моего краткого заточения – и после почтитринадцати столетий уникального этнического сосу-ществования – Черный лебедь, взявшийся невестьоткуда, превратил страну из рая в ад. Началась ярост-ная гражданская война между христианами и мусуль-манами, к которым присоединились палестинские бе-женцы. Мясорубка была чудовищная, потому что боивелись в центре города, прямо в жилых кварталах(моя школа находилась в нескольких сотнях футовот театра военных действий). Конфликт продолжал-ся больше полутора десятилетий. Я не буду его по-дробно описывать. Наверно, появление огнестрель-ного оружия и прочих мощных средств ведения вой-ны превратило то, что в эпоху меча и шпаги ограни-

чилось бы парой стычек, в спираль бесконтрольноговооруженного “око за око”.

Не ограничившись физическими разрушениями(последствия которых несложно было устранить припомощи предприимчивых подрядчиков, подкуплен-ных политиков и наивных акционеров), война почтинапрочь снесла тот флёр утонченности, благодаря ко-торому левантинские города на протяжении трех ты-сячелетий оставались центрами интенсивной интел-лектуальной жизни. Христиане покидали эти края сосманских времен; те, что переехали на Запад, взя-ли себе западные имена и смешались с тамошнимнаселением. Их исход ускорился. Число культурныхлюдей сократилось, упав ниже определенного крити-ческого уровня. В стране образовался вакуум. Утечкумозгов трудно восполнить, и прежняя культура, воз-можно, утрачена навсегда.

Звездная ночь

Когда в следующий раз внезапно погаснет свет,утешьте себя, взглянув на небо. Вы его не узнаете.Во время войны в Бейруте часто отключали электри-чество. Пока люди не накупили генераторов, один ку-сок неба – благодаря отсутствию подсветки по ночам– был удивительно ясен: кусок над частью города, ко-

торая дальше всего отстояла от зоны военных дей-ствий. Люди, лишенные телевидения, съезжались по-смотреть на сполохи ночных боев. Складывалось впе-чатление, что риск попасть под ракетный удар пугаетих меньше, чем перспектива скучного вечера.

Звезды были очень ясно видны. В школе нам объ-ясняли, что планеты находятся в состоянии эквилиб-риума – равновесия, поэтому нам не следует беспо-коиться, что звезды вдруг начнут падать нам на голо-вы. Мне это напомнило рассказы об “уникальной ис-торической стабильности” Ливана. Сама идея прини-маемого за аксиому равновесия казалась мне пороч-ной. Я смотрел на созвездия и не знал, чему верить.

История и триада затмения

История непроницаема. Имея налицо результат, выне видите того, что дает толчок ходу событий, – их ге-нератора. Вашему восприятию истории органическиприсуща неполнота, потому что вам не дано заглянутьвнутрь ящика, разобраться в работе механизма. То,что я называю генератором исторических событий, непросматривается в самих событиях – так же как в де-яниях богов не угадываются их намерения. Как гово-рится, неисповедимы пути Господни.

Подобный разрыв существует между блюдами, ко-

торые приносят вам в ресторане, и тем, что творитсяна кухне. (Когда я в последний раз обедал в одном ки-тайском ресторане на Канал-стрит в центре Манхэт-тена, я увидел, как из кухни выходит крыса.)

Человеческое сознание страдает от трех проблем,когда оно пытается охватить историю, и я называю ихТриадой затмения. Вот они:

а) иллюзия понимания, или ложное убеждение лю-дей в том, что они в курсе всего, происходящего в ми-ре, – более сложном (или более случайном), чем имкажется;

б) ретроспективное искажение, или наше природ-ное свойство оценивать события только по проше-ствии времени, словно они отражаются в зеркале зад-него вида (в учебниках истории история предстает бо-лее понятной и упорядоченной, чем в эмпирическойреальности);

в) склонность преувеличивать значимость факта,усугубляемая вредным влиянием ученых, особеннокогда они создают категории, то есть “платонизиру-ют”.

Никто не знает, что происходит

Первый элемент триады – это патология мышле-

ния, по милости которой наш мир представляется намболее понятным, более объяснимым и, следователь-но, более предсказуемым, чем это есть на самом де-ле.

Взрослые постоянно твердили мне, что война, ко-торая в результате продолжалась около семнадцатилет, закончится “в считаные дни”. Они были вполнеуверены в этих своих прогнозах, что подтверждает-ся количеством беженцев, которые “пережидали вой-ну” в гостиницах и прочих временных пристанищах наКрите, в Греции, во Франции. Один мой дядя говорилмне тогда, что, когда богатые палестинцы бежали леттридцать назад в Ливан, они рассматривали этот шагкак исключительно временный (большинство из тех,кто еще жив, по-прежнему там; прошло шестьдесятлет). Но на мой вопрос, не растянется ли нынешнийконфликт, он ответил: “Конечно нет. У нас здесь осо-бое место; всегда было особым”. Почему-то то, что онвидел в других, к нему словно бы не относилось.

Подобная слепота – распространенная болезньсреди беженцев среднего возраста. Позже, когда ярешил излечиться от одержимости своими корнями(корни изгнанников слишком глубоко врастают в их“я”), я стал изучать эмигрантскую литературу имен-но для того, чтобы не попасть в капкан всепоглоща-ющей и навязчивой ностальгии. Эмигранты, как пра-

вило, становятся пленниками собственных идилличе-ских воспоминаний – они сидят в компании другихпленников прошлого и говорят о родине, вкушая тра-диционные блюда под звуки народной музыки. Онипостоянно проигрывают в уме альтернативные сце-нарии, которые могли бы предотвратить их историче-скую трагедию – например: “если бы шах не назначилту бездарь премьер-министром, мы и сейчас были быдома”. Словно исторический перелом имел конкрет-ную причину и катастрофу можно было бы предотвра-тить, ликвидировав ту конкретную причину. Я с при-страстием допрашивал каждого вынужденного пере-селенца, с которым меня сводила жизнь. Почти всеведут себя одинаково.

Мы все наслышаны о кубинских беженцах, прибыв-ших в Майами в 1960 году “на несколько дней” по-сле воцарения режима Кастро и до сих пор “сидя-щих на чемоданах”. И об осевших в Париже и Лондо-не иранцах, которые бежали из Исламской республи-ки в 1978-м, думая, что отправляются в короткий от-пуск. Некоторые – четверть столетия спустя – все ещеждут момента, когда можно будет вернуться. Многиерусские, покинувшие страну в 1917-м, например пи-сатель Владимир Набоков, селились в Берлине, что-бы обратный путь не был чересчур уж далеким. СамНабоков всю жизнь провел в съемных квартирах и но-

мерах – сначала убогих, потом роскошных – и закон-чил свои дни в отеле “Монтре-Палас” на берегу Же-невского озера.

Конечно, все беженцы ослеплены надеждой, новажную роль играет тут и проблема знания. Динамикаливанского конфликта была абсолютно непредсказу-ема, однако люди, пытавшиеся осмыслить ситуацию,думали практически одинаково: почти всем, кого вол-новало происходящее, казалось, что они прекраснопонимают, в чем суть дела. Каждый божий день слу-чались неожиданности, опровергавшие их прогнозы,но никто не замечал, что они не были предсказаны.Многие события казались бы полным безумием в све-те прошлого опыта. Но они уже не воспринималиськак безумие после того, как происходили. Такая ре-троспективная оправданность приводит к обесцени-ванию исключительных событий. Позже я сталкивал-ся с той же иллюзией понимания в бизнесе.

История не ползет, а скачет

Проигрывая впоследствии в памяти события воен-ных лет и формулируя свои идеи о восприятии слу-чайных событий, я пришел к заключению, что наш ра-зум – превосходная объяснительная машина, котораяспособна найти смысл почти в чем угодно, истолко-

вать любой феномен, но совершенно не в состояниипринять мысль о непредсказуемости. Тому, что тогдатворилось, не было объяснения, но умные люди вери-ли, что могут все убедительно объяснить – постфак-тум. Вдобавок, чем умнее человек, тем лучше звучитего объяснение. Еще печальнее то, что все эти мне-ния и комментарии не страдали отсутствием логики инестыковками.

Я покинул край, называемый Ливаном, еще под-ростком, но поскольку там осталось множество моихродственников и друзей, я часто туда возвращался,особенно во время военных действий. Война не бы-ла перманентной: случались периоды мира, каждыйраз заключавшегося “навечно”. В тяжелые времена яв большей степени ощущал свои корни и старался по-чаще возвращаться, чтобы поддержать оставшихся,которые тяжело переживали каждый отьезд – и зави-довали тем неверным друзьям, которые обрели эко-номическую и личную безопасность на чужбине и при-летали домой только в дни перемирий. Я не мог ниработать, ни читать вдали от Ливана, когда там гиб-ли люди, но, едва оказавшись в Ливане, я удивитель-ным образом отключался от реальности и предавалсясвоим умствованиям, не испытывая никакого чувствавины. Интересно, что ливанцы бурно развлекались вовремя войны и их тяга к роскоши только усилилась.

Тут возникает несколько непростых вопросов. Какможно было предсказать, что народ, который казалсяобразцом терпимости, в мгновение ока превратитсяв толпу варваров? Почему перемена оказалась стольрезкой? Поначалу я думал, что ливанскую войну, в от-личие от других конфликтов, и в самом деле невоз-можно было предсказать и что в левантинцах слиш-ком много всего намешано, чтобы можно было разо-браться в их мотивах. Потом, попытавшись вникнутьв суть всех великих исторических событий, я стал по-степенно понимать, что подобная причудливость – неместная особенность моих соплеменников.

Левант был чем-то вроде массового производите-ля “судьбоносных” событий, которых никто не предви-дел. Кто предсказал стремительный охват христиан-ством всего средиземноморского бассейна, а позже– всего западного мира? Тогдашние римские хрони-сты вообще не обратили внимания на новую религию– историки христианства недоумевают, почему почтине осталось свидетельств современников. Мало ктоиз солидных людей принял еврея-еретика настольковсерьез, чтобы посчитать, что его идеи останутся ввечности. У нас есть единственное свидетельство то-го времени об Иисусе из Назарета – в “Иудейской вой-не” Иосифа Флавия, – да и то оно, возможно, вставле-но позднейшим благочестивым переписчиком. А как

насчет религии-соперницы, которая родилась семьстолетий спустя? Кто предсказал, что скопище лихихконников за считаные годы раскинет свою империюи внедрит закон ислама от Индостана до Испании?Распространение ислама было еще более неожидан-ным, чем взлет христианства; многие историки сочлинеобъяснимой быстроту совершившихся тогда пере-мен. Жорж Дюби, например, изумлялся тому, как де-сять столетий левантинского эллинизма были уничто-жены “одним ударом меча”. Позже профессор той жекафедры истории в Коллеж де Франс, Поль Вейн, ост-роумно заявил, что религии расходились по миру, “какбестселлеры”, подчеркнув этим сравнением непред-сказуемость процесса. Подобные сбои в плавном те-чении событий не облегчают историкам жизнь: доско-нальное изучение прошлого мало что говорит нам осмысле Истории – оно лишь предлагает нам иллюзиюпонимания.

История и общества продвигаются вперед не полз-ком, а скачками. Между переломами в них почти ниче-го не происходит. И все же мы (и историки) предпочи-таем верить в предсказуемые, мелкие, постепенныеизменения.

Я вдруг осознал – и с этим ощущением живу с техпор, – что мы с вами не что иное, как превосходнаямашина для ретроспекций, и что люди – великие ма-

стера самообмана. С каждым годом моя уверенностьв этом растет.

Дорогой дневник:

обратное течение истории

События предстают перед нами в искаженном ви-де. Задумайтесь над природой информации. Из мил-лионов, а может, даже триллионов мелких фактов, ко-торые приводят к какому-либо событию, лишь счита-ные определят впоследствии ваш взгляд на проис-шедшее. Поскольку ваши воспоминания ограниченныи отфильтрованы, у вас в памяти застрянут толькоте данные, которые впоследствии свяжутся с факта-ми, если только вы не похожи на героя борхесовскогорассказа “Фунес, чудо памяти”, который не забываетничего и обречен жить под бременем накопленной инеобработанной информации. (Долгая жизнь ему несуждена.)

Вот как я впервые столкнулся с ретроспективнымискажением. В детстве я был страстным, хотя и нераз-борчивым читателем; первый этап войны я провел вподвале, глотая одну за одной самые разные книги.Школа закрылась, снаряды падали градом. В подва-лах чудовищно скучно. Поначалу я больше всего бес-покоился о том, как справиться со скукой и что бы еще

почитать9, – хотя читать только потому, что большепросто делать нечего, далеко не так приятно, как чи-тать, когда к этому расположен. Я хотел стать филосо-фом (я и сейчас этого хочу), поэтому решил для нача-ла под завязку накачать себя чужими идеями. Обсто-ятельства побуждали меня к изучению теоретическихи общих работ о природе войн и конфликтов; я пытал-ся проникнуть в нутро Истории, понять механизм тойгигантской машины, которая генерирует события.

Как ни странно, книгу, которая на меня сильно по-влияла, написал не какой-нибудь там мыслитель, ажурналист. Это был “Берлинский дневник. Запискииностранного корреспондента, 1934–1941” УильямаШирера. Ширер был радиокорреспондентом, авторомнашумевшей книги “Взлет и падение Третьего рейха”.“Записки” поразили меня необычным взглядом на ве-щи. К тому времени я уже читал труды (или о трудах)Гегеля, Маркса, Тойнби, Арона и Фихте о философииистории и ее свойствах; мне казалось, что я худо-бед-но представляю себе, что такое диалектика. Понял янемного – разве что то, что у истории есть некотораялогика и что развитие идет через отрицание (или про-

9 Бенуа Мандельброт, испытавший нечто подобное в том же возрасте– правда, лет за сорок до меня, – вспоминает свое военное прошлое какдолгие и мучительные периоды скуки, прерываемые краткими вспыш-ками невыразимого страха.

тивопоставление) так, что человечество постепенноидет ко все более высоким формам общественногоразвития – что-то в этом роде. Это все ужасно напо-минало разглагольствования о ливанской войне. Ко-гда мне задают дурацкий вопрос, какие книги “сфор-мировали мое мышление”, я до сих пор удивляю лю-дей, говоря, что эта книга (нечаянно) научила меняглавному из того, что я знаю о философии и теорети-ческой истории – и, как мы увидим в дальнейшем, онауке тоже, поскольку я уяснил себе разницу междупрямым и обратным процессом.

Как? Очень просто: дневник описывал события вих течении, а не задним числом. Я торчал в подва-ле, и история оглушительно громыхала над моей го-ловой (артобстрел не давал мне спать по ночам). Я,подросток, ходил на похороны одноклассников. Исто-рия не в теории проезжалась по моей шкуре, и читал япро человека, который явно переживал историю, на-ходясь в ее гуще. Я пытался представить себе карти-ну будущего и понимал, что она неясна. И еще я по-нимал, что, если когда-нибудь захочу написать о со-бытиях тех дней, они предстанут более… историче-скими. Между до и после лежала пропасть.

Ширер сознательно писал свой дневник, еще незная, что произойдет потом, – когда информация, до-ступная ему, не была искажена последствиями. Неко-

торые комментарии были весьма познавательными,особенно те, что иллюстрировали уверенность фран-цузов в недолговечности власти Гитлера, – отсюда ихнеподготовленность и скорая капитуляция. Никто недогадывался о масштабах грядущей катастрофы.

Память у нас крайне нестойкая, но дневник фикси-рует реальные факты, которые заносятся на бумагупо более или менее свежим следам. Он позволяет за-фиксировать непосредственное впечатление и позжеизучить события в их собственном контексте. Повто-рю, что важнее всего – сознательно выбранный спо-соб описания события. Не исключено, что Ширер иего редакторы могли и схитрить, потому что книга бы-ла опубликована в 1941 году, а издатели, как мне го-ворили, имеют обыкновение приспосабливать текстык вкусам массового читателя, вместо того чтобы точ-но воспроизводить мысли автора, свободные от ре-троспективных искажений. (В сущности, редакторскаяправка может очень сильно исказить картину, особен-но когда автору достается так называемый “хорошийредактор”.) Тем не менее знакомство с книгой Ширерадало мне интуитивное понимание механизмов исто-рии. Ведь накануне Второй мировой войны в воздухе,казалось бы, должно было висеть предчувствие гран-диозной катастрофы. И ничего подобного!10

10 Историк Найалл Фергюсон продемонстрировал, что, несмотря на

Дневник Ширера оказался тренингом по динами-ке неопределенности. Я хотел стать философом, непредставляя себе, чем зарабатывают на жизнь совре-менные философы. Поэтому я пустился в авантюру(вернее, в авантюрные эксперименты с неопределен-ностью) и принялся штудировать математику и другиенауки.

Образование в такси

Третий элемент триады – проклятие обучения – япредставлю следующим образом. Я внимательно на-блюдал за своим дедом, который занимал посты ми-нистра обороны, потом министра внутренних дел и вначале войны, перед закатом своей политической ка-рьеры, вице-премьера. Несмотря на свое положение,он не больше знал о том, что произойдет, чем его во-

стандартные рассказы о постепенном “назревании” Первой мировойвойны, включавшем “рост напряжения” и “эскалацию кризиса”, кон-фликт оказался неожиданностью. Только ретроспективно историки, оки-дывающие события широким взглядом, сочли его неизбежным. Чтобыподтвердить свою мысль, Фергюсон использовал хитроумный эмпири-ческий аргумент: он изучил цены на государственные облигации, кото-рые обычно отражают ощущения вкладчиков касательно финансовыхзатруднений государства и падают в преддверии конфликтов, посколькувойны создают резкий дефицит. Но цены на облигации не дают поводапредполагать, что вкладчики опасались войны. Обратите внимание, чтоэто исследование, помимо прочего, показывает, как изучение динамикицен помогает лучше понять историю.

дитель Михаил. Однако, в отличие от деда, Михаилвсе свои прогнозы сводил к словам: “Одному Богу из-вестно”, признавая тем самым, что понимание – пре-рогатива высшей инстанции.

По моим наблюдениям, очень умные и образован-ные люди строили прогнозы ничуть не лучше такси-стов, но с одной принципиальной разницей. Таксистыне воображали, будто понимают столько же, сколькоинтеллигенты, и на роль экспертов не претендовали.Никто ничего не знал, но специалистам мнилось, буд-то они знают больше других, поскольку само собой ра-зумеется, что специалист всегда образованнее неспе-циалиста.

Дело не только в знании; информация тоже можетбыть сомнительным преимуществом. Я заметил, чтопочти все были в курсе мельчайших подробностейпроисходящего. Газеты до такой степени дублирова-ли друг друга, что чем больше ты читал, тем меньшеполучал информации. Но люди так боялись упуститькакой-нибудь новый факт, что прочитывали каждыйсвежий номер, слушали каждую радиостанцию, слов-но ожидая великого откровения от очередной свод-ки новостей. Они превратились в ходячие энциклопе-дии, напичканные сведениями о том, кто с кем встре-чался и что один политик сказал другому (и даже с ка-ким выражением: “Не кажется ли вам, что он несколь-

ко сбавил тон?”). И все без толку.

Блоки

Во время ливанской войны я также заметил, чтожурналисты имеют тенденцию группироваться, при-чем не столько вокруг одинаковых мнений, скольковокруг одинаковых методик анализа. Они придаютзначение одним и тем же наборам обстоятельств иподразделяют реальность на одинаковые категории(опять проявление платонизма, потребности разло-жить все по полочкам). Эту умственную заразу усу-губило то, что Роберт Фиск называет “гостиничнойжурналистикой”. Если в прежней журналистике Ливанбыл частью Леванта, то есть Восточного Средизем-номорья, то теперь он внезапно стал частью Ближне-го Востока, как будто кто-то умудрился перенести егопоближе к пескам Саудовской Аравии. Остров Кипр,расположенный примерно в шестидесяти милях отмоей деревни на севере Ливана, с почти идентич-ной кухней, верой и обычаями, внезапно сделался ча-стью Европы (конечно, местные жители с обеих сто-рон подверглись соответствующей психологическойобработке). Прежде черта проводилась между Среди-земноморьем и не-Средиземноморьем (то есть меж-ду оливковым и сливочным маслом), а в 1970-е годы

она вдруг разделила мир на Европу и не-Европу. По-скольку границу между ними обозначил ислам, никтоне знал, куда отнести арабов христианского (и иудей-ского) вероисповедания. Категоризация необходималюдям, но она оборачивается бедой, когда в катего-рии начинают видеть нечто окончательное, исключа-ющее зыбкость границ – не говоря уже о пересмот-ре самих категорий. И всему виной была заразностьзаболевания. Если бы вы нашли сотню независимомыслящих журналистов, способных оценивать ситуа-цию самостоятельно, вы бы получили сотню разныхмнений. Но, поскольку в своих донесениях репорте-ры вынуждены были идти “ноздря в ноздрю”, диапа-зон мнений сильно сужался – все начинали мыслитьв унисон.

Если вы хотите понять мою мысль об условностикатегорий, взгляните на ситуацию с поляризованнойполитикой. В следующий раз, когда прилетят марсиа-не, попробуйте объяснить им, почему сторонники уни-чтожения плода в материнской утробе вместе с темявляются противниками смертной казни. Или поче-му принято считать, что защитники абортов выступа-ют за повышение налогов, но против сильной армии.Почему поборники сексуальной свободы обязатель-но должны быть врагами индивидуальной экономиче-ской свободы?

Я обратил внимание на абсурдность таких свя-зок-блоков еще в юности. По иронии судьбы, в тойгражданской войне в Ливане христиане оказалисьсторонниками свободного рынка и капитализма (тоесть теми, кого журналисты называют “правыми”) – аисламисты превратились в социалистов и получалиподдержку от коммунистических режимов (“Правда”,орган коммунистической партии, называла их “борца-ми за свободу”, хотя позже, когда русские вторглись вАфганистан, уже американцы искали контактов с БенЛаденом и его мусульманскими братьями).

Лучший способ доказать случайный и эпидемиоло-гический характер этой категоризации – вспомнить,как часто переформировывались такие блоки. Сего-дняшний альянс между христианскими фундамента-листами и израильским лобби, безусловно, поставилбы в тупик интеллектуала XIX столетия: христианебыли антисемитами, а мусульмане – защитниками ев-реев, которых они предпочитали христианам. Либер-тарианцы когда-то считались левыми. Мне, как “сюр-призоведу”, интересно то, что некое случайное собы-тие заставляет одну группу, изначально стоящую наопределенной позиции, вступить в альянс с другойгруппой, занимающей другую позицию, смешивая иобъединяя тем самым две позиции… до неожиданно-го разрыва.

Категоризация всегда упрощает реальность. Эторабота генератора Черных лебедей – неодолимогоплатонизма, которому я дал определение в Прологе.Любое сужение окружающего нас мира может приве-сти к взрывоопасным последствиям, потому что оноисключает из картины некоторые источники неопре-деленности и принуждает нас неверно интерпретиро-вать ткань, из которой соткан мир. Например, вы мо-жете считать, что радикальный ислам (и исламскиеценности) – ваш союзник в борьбе с коммунистиче-ской угрозой, и помогать ему развиваться, пока ис-ламисты не пошлют два самолета на деловой центрМанхэттена.

Через несколько лет после начала ливанской вой-ны меня, двадцатидвухлетнего учащегося Уортонскойшколы экономики, посетила мысль об “эффективныхрынках” – мысль, заключавшаяся в том, что невоз-можно извлекать прибыль из находящихся в обраще-нии ценных бумаг, поскольку это инструменты, авто-матически инкорпорирующие всю доступную инфор-мацию. Доступная публике информация совершеннобесполезна, особенно для бизнесмена, поскольку це-ны, как правило, уже “включают” всю подобную ин-формацию; то, что известно миллионам, не дает вамреального преимущества. Кто-нибудь из сотен милли-онов потребителей новостей, скорее всего, уже купил

заинтересовавшие вас бумаги и тем самым поднялцену. Поняв это, я полностью отказался от газет и оттелевизора, что сэкономило мне массу времени (ска-жем, час в день – вполне достаточно, чтобы читатьоколо ста дополнительных книг в год, а со временемдаже больше). Поначалу это был отличный предлогне следить за скучными буднями делового мира – то-порного, унылого, помпезного, жадного, серого, эгои-стичного и занудного.

Где все происходит?

Каким образом человека, мечтавшего стать “фило-софом” или “исследователем философии истории”,занесло в бизнес-школу, причем в такую, как Уортон,мне по сей день неясно. Там я осознал, что не тольковторостепенный политик в маленькой древней стране(и его философствующий водитель Михаил) не зна-ет, что происходит на свете. В конце концов, люди вмаленьких странах и должны не знать, что происхо-дит. Увидел я вот что: в одной из самых престижныхбизнес-школ мира, в самой могущественной в исто-рии человечества стране, топ-менеджеры самых вли-ятельных корпораций рассказывают нам, как они за-рабатывают деньги, а сами тоже, наверно, понятияне имеют о том, что происходит. На самом деле для

меня это “наверно” граничило с “наверняка”. Я ощу-щал хребтом бремя эпистемологической самоуверен-ности рода человеческого11.

Это был период настоящей одержимости. Я началосознавать, что меня будет занимать в жизни: неверо-ятное событие с серьезными последствиями. Кон-центрация везения вводила в заблуждение не толь-ко этих лощеных, заряженных тестостероном мене-джеров корпораций, но и очень образованных людей.Понимание этого превратило моего Черного лебедяиз проблемы удачливых и неудачливых бизнесменовв проблему знания и науки. Моя идея заключаетсяв том, что некоторые научные построения не толькобесполезны в реальной жизни (потому что они ума-ляют роль маловероятных явлений, то есть застав-ляют нас их игнорировать), но во многих случаях мо-гут еще и порождать Черных лебедей. Это не простоклассификационные ошибки, из-за которых вы зава-лились на экзамене по орнитологии. Я начал прони-каться значимостью своей идеи.

11 Тогда я осознал, что великое преимущество свободного рынка в томи состоит, что топ-менеджеры компаний и не должны знать, что проис-ходит.

С временной надбавкой в 8 3/4 фунта

19 октября 1987 года, по истечении четырех лет по-сле окончания Уортона (и с весовой надбавкой в 8 %фунта), я возвращался домой из офиса инвестицион-ного банка “Кредит Сю-исс Фёрст Бостон” на Манхэт-тене к себе, в верхний Ист-Сайд. Я шел медленно, по-тому что голова у меня кипела.

В тот день я стал свидетелем тяжелейшего финан-сового потрясения: крупнейшего обвала рынков в (со-временной) истории. Оно было тем более болезнен-ным, что пришлось на время, когда мы обрели уве-ренность в способности всех этих платонизирующихэкономистов-краснобаев (с их бесполезными “гауссо-выми кривыми”) предотвращать – или хотя бы пред-сказывать и контролировать кризисы. Обвал даже небыл реакцией на какие-то конкретные новости. Нака-нуне ничто не указывало на его вероятность – если быя напророчил что-то подобное, меня бы сочли ненор-мальным. Это был типичный Черный лебедь, хотя то-гда я еще не придумал ему названия.

На Парк-авеню я встретил коллегу, Деметрия, ностоило нам обменяться парой слов, как в наш разго-вор, не думая о приличиях, вмешалась взволнован-ная женщина: “Послушайте, вы, случайно, не знаете,

что происходит?” У людей вокруг был абсолютно оша-рашенный вид. Чуть раньше я видел, как несколькосолидных мужчин тихо плакали в трейдинг-зале бан-ка “Фёрст Бостон”. Я провел день в эпицентре собы-тий; оглоушенные люди метались, как кролики в све-те фар. Когда я вернулся домой, позвонил мой кузенАлексис и сказал, что его сосед покончил с собой, вы-бросившись из окна своей квартиры. Происходящеедаже не казалось бредом. Это было подобие Лива-на, только перевернутое: пережив и то и другое, я сизумлением обнаружил, что финансовые неприятно-сти могут деморализовать сильнее, чем война (вду-майтесь в то, что финансовые потери и сопутствую-щее унижение могут приводить к самоубийству, а вой-на, насколько мне известно, нет).

Меня пугала пиррова победа: восторжествовав ин-теллектуально, я боялся, что окажусь чересчур прави что система рухнет у меня под ногами. Мне не хо-телось, чтобы мои предположения подтвердились на-столько. Я всегда буду помнить покойного ДжиммиП., который следил за тем, как тает его капитал, и по-лушутя умолял цену на экране замереть на месте.

Но в тот момент я осознал, что мне наплевать наденьги. Я испытал страннейшее чувство – ничего бо-лее странного мне испытывать в жизни не приходи-лось, – оглушительный трубный звук возвестил мне,

что я был прав, да так громко, что у меня завибри-ровали суставы. Это было физическое ощущение, ниразу с тех пор не повторявшееся, – некая смесь радо-сти, гордости и ужаса.

Я восторжествовал? В каком смысле?В первые годы обучения в Уортоне мои интере-

сы приобрели очень четкую, но необычную направ-ленность: я обдумывал, как получать прибыль, делаяставку на редкие и неожиданные события, которыеберут начало в платонической складке и относятся“экспертами”-платониками к разряду “невероятных”.Напомню, что платоническая складка – это то место,где наше представление о мире перестает соответ-ствовать реальности, о чем мы не ведаем.

Дело в том, что я рано начал зарабатывать на жизньс помощью “финансовой инженерии”. Я стал одно-временно квант-инженером и трейдером. Квант-ин-женер – это ученый-технолог, применяющий матема-тические модели неопределенности к финансовым(или социально-экономическим) данным и сложнымфинансовым инструментам. Правда, я был квант-ин-женером наоборот: я изучал изъяны и пределы этихмоделей в поисках платонической складки, где ониперестают работать. Я также занимался реальнымтрейдингом, а не “просто болтовней”, что не харак-терно для квант-инженеров, потому что им не позво-

лено рисковать; их задача – анализ, а не принятиерешений. Я был уверен в своей полной неспособно-сти предсказывать поведение рыночных цен, но и внеспособности других (хотя и не догадывающихся отом, чем они рискуют) – тоже. Большинство трейде-ров просто “выхватывают центы из-под движущегосякатка” с опасностью быть раздавленными неожидан-ным катаклизмом, но спят сном младенцев, ни о чемтаком не подозревая. Я занимался той единственнойработой, которой мог заниматься человек, ненавидев-ший риск, чуявший риск и ни черта не смысливший.

Между тем технический багаж квант-инженера(смесь прикладной математики, инженерии и стати-стики), в придачу к активной практике, оказался оченьполезным для того, кто задумал сделаться филосо-фом12. Во-первых, когда на протяжении пары десят-

12 Я специализировался на сложных финансовых инструментах подназванием “деривативы”, которые требуют серьезного знания матема-тики и неверное управление которыми чревато самыми тяжелыми по-следствиями. Тема была для меня достаточно новой и привлекатель-ной, чтобы защитить по ней докторскую диссертацию.Заметьте, что вначале своей карьеры я не мог делать ставку только на Черных лебедей– шансы выиграть на этом представляются нечасто. Однако я мог укло-няться от их негативного влияния, избегая крупных потерь. Чтобы мень-ше зависеть от случайностей, я сосредоточился на технических зазорахмежду сложными инструментами и на использовании их в зоне, наибо-лее защищенной от неожиданностей; впоследствии, когда мои конку-ренты поднаторели в технологии, эти зазоры исчезли. Позже я открылболее легкий (и еще менее рискованный) способ защиты (страхования)

ков лет подвергаешь эмпирическому анализу широ-кий спектр данных и на основании этого анализа при-нимаешь рискованные решения, то без труда заме-чаешь в структуре мира те элементы, которых не ви-дит платонизирующий “мыслитель”, чересчур заморо-ченный и запуганный. Во-вторых, учишься мыслитьформально и систематически, вместо того чтобы увя-зать в частностях. И наконец приходишь к заключе-нию, что философия истории и эпистемология (фило-софия знания) неотделимы от эмпирического иссле-дования временно́го ряда данных, то есть последо-вательности чисел во времени, своего рода истори-ческого документа, содержащего цифры вместо слов.А числа легко обработать с помощью компьютера.Анализ исторических данных показывает, что историядвижется вперед, а не назад и что в действительностиона хаотичнее, чем в рассказах хронистов. И эписте-мология, и философия истории, и статистика ставятсвоей целью постижение сути фактов, исследованиемеханизмов, их порождающих, и отделение историче-ских закономерностей от совпадений. Они все апел-лируют к знанию, хотя и располагаются, так сказать, вразных корпусах учреждения.

крупных портфелей от Черного лебедя.

Независимость в образной форме

В ту ночь, 19 октября 1987 года, я проспал двена-дцать часов.

Трудно было сказать моим друзьям, так или ина-че пострадавшим от краха, об этом чувстве торже-ства. Бонусы в те времена были во много раз мень-ше нынешних, но если бы мой работодатель, “ФёрстБостон”, и финансовая система в целом продержа-лись до конца года, я получил бы свой дивиденд. Ино-гда это называется “в ж… деньги!”, что вопреки грубо-сти выражения означает следующее: вы можете жить-поживать как викторианский джентльмен, не обреме-ненный необходимостью служить. Это психологиче-ский буфер: капитал не настолько велик, чтобы пре-вратить вас в никчемного богача, но достаточен, что-бы позволить вам заняться чем-то другим, не особен-но беспокоясь о финансовом вознаграждении. Он за-щищает вас от умственной проституции и освобожда-ет от давления извне – любого давления. (Независи-мость – понятие относительное: меня всегда поража-ло количество людей, которых астрономические до-ходы превращают в совершенных лакеев, все усилен-нее лебезящих перед клиентами и работодателями ивсе больше пожираемых страстью к наживе.) Пусть

не слишком солидное, это вспомоществование в бук-вальном смысле слова излечило меня от каких бы тони было финансовых амбиций – оно взывало к моейсовести всякий раз, когда я отвлекался от ученых за-нятий ради материальной выгоды. Заметьте, что вос-клицание “в ж… деньги!” отлично соотносится с вос-хитительной возможностью произнести эту короткуюфразу перед тем, как вы положите телефонную труб-ку.

То была пора, когда трейдеры, потеряв деньги, кру-шили телефоны. Кто-то предпочитал ломать стулья,столы или еще что-нибудь, лишь бы треснуло погром-че. Как-то раз на чикагской бирже один трейдер бро-сился меня душить, так что четыре охранника ед-ва его оттащили. Он рассвирепел, потому что я за-лез на “помеченную им” территорию. Кто же захочетрасстаться с такой средой? Променять ее на обедыв обшарпанной университетской столовке с замше-лыми профессорами, обсуждающими последнюю ка-федральную интригу? Поэтому я остался (и по сейдень остаюсь) квант-инженером и трейдером, одна-ко устроил свою жизнь так: работал по минимуму, ноинтенсивно (и с увлечением), сосредоточивался толь-ко на высокотехнических аспектах, никогда не посе-щал деловых встреч, избегал компании “успешныхлюдей”, не читающих книжек, и примерно каждый чет-

вертый год целиком посвящал ликвидации пробеловв своем научном и философском образовании. Что-бы постепенно вынашивать мою главную идею, мненадо было стать фланером, профессиональным ме-дитатором, сидеть в кафе, гулять без поводка, привя-занного к рабочему столу и организации, спать столь-ко, сколько душе угодно, читать запоем и никому ни-чего не объяснять. Мне требовался покой для возве-дения, кирпичик за кирпичиком, целой философскойсистемы, основанной на моей идее Черного лебедя.

Философ из лимузина

Война в Ливане и крах 1987 года представлялисьмне явлениями одного рода. Мне было очевидно, что,когда дело доходит до признания роли таких событий,почти у каждого обнаруживается ментальное слепоепятно. Неужели люди не в состоянии разглядеть эта-ких мамонтов? или моментально забывают о них? От-вет напрашивался сам собой: это психологическаяили даже биологическая слепота; проблема – не вприроде событий, а в том, как мы их воспринимаем.

Я закончу эту автобиографическую прелюдию воткакой историей. Я не имел определенной специально-сти (за пределами моей рутинной работы) и не стре-мился иметь. Когда на разного рода вечеринках меня

спрашивали о моей профессии, меня подмывало от-ветить: “Я эмпирик-скептик и фланер-читатель, жерт-ва одержимости одной идеей”, но для простоты я го-ворил, что вожу лимузин.

Однажды во время перелета через океан менявдруг вздумали перевести в салон первого класса,где я оказался рядом с шикарно одетой, энергичнойдамой в золоте и бриллиантах, которая без переры-ва жевала орехи (возможно, низкоуглеводная диета),требовала только воду “Эвиан” и параллельно чи-тала европейский выпуск “Уолл-стрит джорнал”. Онато и дело порывалась заговорить со мной на лома-ном французском, потому что я читал (по-француз-ски) книгу социолога и философа Пьера Бурдье, где,по иронии судьбы, речь как раз шла о знаках социаль-ного различия. Я сообщил ей (по-английски), что я во-дитель лимузина, гордо упирая на то, что вожу только“самые крутые тачки”. Весь полет прошел в ледяноммолчании, и, хотя напряжение было весьма ощутимо,мне удалось спокойно почитать.

Глава 2. Черный лебедь Евгении

Розовые очки и успех. – Как Евгения перестала вы-

ходить замуж за философов. – Я вас предупреждал

Пять лет назад Евгения Николаевна Краснова бы-ла никому не известной и никогда не публиковавшей-ся романисткой с необычной биографией. Невролог сфилософской жилкой (первые ее три мужа были фи-лософами), она вбила в свою упрямую франко-рус-скую головку, что должна облечь свой опыт и мыслив литературную форму. Она превратила свои теориив истории и перемешала их с разнообразными авто-биографическими комментариями. Она избегала жур-налистских штампов современной беллетризованнойдокументалистики (“Ясным апрельским утром ДжонСмит вышел из дома…”). Диалоги иностранцев вездедавались на их родных языках, а переводы лепилисьвнизу наподобие субтитров в фильмах. Она не жела-ла переводить на скверный английский то, что гово-рилось на скверном итальянском13.

Ни один издатель не принимал ее всерьез, хотяв индустрии существовал тогда некоторый интерес ктем редким ученым, которые ухитрялись изъяснятьсяхоть мало-мальски вразумительно. Несколько издате-лей согласились с ней побеседовать в надежде, чтоона перерастет свои причуды и напишет “популярнуюнаучную книгу о феномене сознания”. К ней проявля-ли достаточно внимания, чтобы посылать ей письмас отказами, изредка – с оскорбительными коммента-

13 Ее третий муж был итальянским философом.

риями, что было лучше куда более оскорбительного иунизительного молчания.

Ее рукопись приводила издателей в замешатель-ство. Она даже не могла ответить на их самый первыйвопрос: “Это художественная литература или доку-ментальная?” Другой вопрос в стандартном издатель-ском бланке-заявке – “На кого рассчитана эта книга?”– тоже оставался без ответа. Ей говорили:“Вы должныпредставлять свою аудиторию” и “Дилетанты пишутдля себя, профессионалы – для других”. Ей также со-ветовали втиснуться в рамки конкретного жанра, по-тому что “книжные магазины не любят путаницы, имнужно знать, на какую полку поставить книгу”. Одинредактор покровительственно добавил: “Дорогая моя,разойдется всего десять экземпляров, включая те,что купят ваши родственники и бывшие мужья”.

За пять лет до этого ее занесло в одну знамени-тую литературную мастерскую, которая оставила унее ощущение тошноты. “Хорошо писать” означало,по-видимому, подчиняться набору случайных правил,возведенных в абсолют и подкрепляемых так назы-ваемым “опытом”. Писатели, с которыми она позна-комилась в мастерской, учились имитировать то, чтосчиталось “успешным”: все они старательно подража-ли рассказам, когда-то печатавшимся в “Нью-Йорке-ре”, не понимая, что ничто новое, по определению,

не может быть создано по образцу старых “Нью-Йор-керов”. Даже сама форма рассказа казалась Евге-нии вторичной. Руководитель мастерской вежливо, нотвердо объяснил ей, что ее случай безнадежен.

В конце концов Евгения поместила полный текстсвоей главной книги – “История рекурсии” – в Сети.Там у нее нашелся небольшой круг читателей, вклю-чая ушлого владельца крохотного издательства, кото-рый носил очки в розовой оправе и невнятно лопо-тал по-русски (пребывая в уверенности, что чешет какпо писаному). Он предложил опубликовать книгу Ев-гении и принял ее условие – не менять в ней ни слова.В обмен на ее неуступчивость издатель предложил еймизерную часть обычных авторских отчислений – онмало что при этом терял. Она согласилась, так как унее не было выбора.

Евгении понадобилось пять лет, чтобы превратить-ся из “одержимой манией величия эгоцентристки,упрямой и сложной в общении” в “упорную, целе-устремленную, трудолюбивую и воинственно незави-симую женщину”. Ибо ее книга постепенно приобрелаизвестность, став одной из самых больших и удиви-тельных удач в истории литературы; она разошласьмногомиллионными тиражами и завоевала “призна-ние критики”. Безвестное издательство с тех пор вы-росло в крупную корпорацию, где вас приветствует

при входе (вежливая) девушка-секретарша. Книжкуперевели на сорок языков (даже на французский). Фо-тографию Евгении можно увидеть повсюду. Она объ-явлена родоначальницей “школы целостности”. У из-дателей появилась новая теория: “дальнобойщики,которые читают книги, не читают книг, написанных длядальнобойщиков”; и они едины во мнении, что “чита-тели презирают писателей, которые стараются им уго-дить”. Научная работа, теперь это ясно всем, можетскрывать за формулами и терминами банальность ипустоту, но “целостная проза”, представляя идею внеобработанном виде, позволяет читателю сразу ееоценить.

Евгения перестала выходить замуж за философов(они слишком много спорят) и прячется от журнали-стов. В аудиториях литературоведы обсуждают тен-денции, указывавшие на неизбежность зарождениянового стиля. Деление литературы на художествен-ную и документальную признают устаревшим и уже неотвечающим запросам современного общества. Быложе очевидно, что требовалось устранить разрыв меж-ду искусством и наукой. Когда это произошло, сомне-ния в таланте писательницы отпали.

Многие редакторы, которых потом встречала Евге-ния, пеняли ей, что она обратилась не к ним, искрен-не веря, что они немедленно разглядели бы достоин-

ства ее сочинений. Спустя несколько лет один видныйлитературовед напишет в эссе “От Кундеры к Крас-новой”, что истоки ее творчества просматриваются уКундеры, который смешивал эссе с метакомментари-ем (Евгения никогда не читала Кундеру, но виделаэкранизацию одной из его книг – в фильме коммента-риев не было). Другой крупный ученый разберет каж-дую ее страницу, везде находя следы влияния ГрегориБейтсона, вкраплявшего автобиографические сценкив свои научные работы (Евгения никогда не слышалапро Бейтсона).

Книга Евгении – это Черный лебедь.

Глава 3. Спекулянт и проститутка

Основополагающая разница между спекулянтамии проститутками. – Справедливость, несправедли-вость и Черные лебеди. – Теория знания и дохо-ды профессионалов. – Почему не стоит навещатьКрайнестан, если только вы не победитель

Стремительный взлет Евгении был возможен толь-ко в той единственной среде, которую я называюКрайнестаном14. Скоро я объясню, в чем состоит глав-

14 Читателей, которые уже “погуглировали” Евгению Краснову, я вы-нужден огорчить: она – персонаж вымышленный (говорю это официаль-

ное различие между родиной Черных лебедей под на-званием Крайнестан и мирной, спокойной и скучнова-той провинцией Среднестан.

Лучший (худший) совет

Когда я перебираю в уме все те “советы”, которыемне за жизнь надавали, я понимаю, что только па-ра идей осталась со мной навсегда. Остальные бы-ли лишь словесной шелухой, и я рад, что большин-ству из них не последовал. Почти все они сводилиськ рекомендациям типа “суди обо всем уравновешен-но и здраво”, что противоречит идее Черного лебе-дя, поскольку эмпирическая реальность не “уравно-вешенна” и ее собственная версия “здравого смысла”не согласуется с его обычным житейским определе-нием. Быть настоящим эмпириком – значит отражатьреальность со всей возможной правдивостью; бытьчестным – значит не бояться того, как будут воспри-няты и к чему приведут ваши неординарные поступки.В следующий раз, когда кто-нибудь пристанет к вамс ненужными советами, мягко напомните ему о судь-бе монаха, преданного смерти Иваном Грозным за то,что он вылез со своим (нравоучительным) советом.Это на короткое время помогает.

но).

Самый важный из данных мне советов был, как вид-но по прошествии времени, плох, но при этом сыгралочень важную роль, поскольку заставил меня глубжеуйти в динамику Черного лебедя. Это произошло, ко-гда мне было 22 года, февральским днем, в коридорездания по адресу: Уолнат-стрит 3400, Филадельфия,где я тогда жил. Один второкурсник Уортона посовето-вал мне приобрести “масштабируемую” профессию,то есть не ту, что оплачивается “по часам”, а значит,ставит ваш доход в зависимость от количества ва-шего труда. Это был простейший способ разделенияпрофессий. Элементарное обобщение привело меняк различию между типами неопределенности и, сле-довательно, к серьезной философской проблеме –проблеме индукции, которая, собственно говоря, яв-ляется техническим обозначением Черного лебедя.Это позволило мне превратить Черного лебедя из ло-гической загвоздки в палочку-выручалочку и, как мыувидим чуть позже, укоренить его в ткани эмпириче-ской реальности.

Как вышеупомянутый совет мог натолкнуть намысль о природе неопределенности? Некоторые про-фессии – стоматологи, специалисты-консультанты,массажисты – не могут “масштабироваться”: суще-ствует верхний предел количества пациентов или кли-ентов, которых можно принять за определенный про-

межуток времени. Если вы занимаетесь проституци-ей, то работаете определенное количество часов иоплата у вас (как правило) почасовая. Кроме того, ва-ше присутствие необходимо (я так полагаю) для ока-зания соответствующих услуг. Если вы открываете до-рогой ресторан, то в лучшем случае будете стабильнонаполнять свой зал (если только не решите запуститьфраншизу). В этих профессиях, сколько бы вам ниплатили, ваша выручка подвержена закону тяготения.Ваши поступления зависят от ваших постоянных уси-лий в большей степени, чем от качества ваших реше-ний. Кроме того, результаты подобной работы обычнопредсказуемы: колебания будут, но не такие сильные,чтобы прибыль одного дня перекрыла доходы всейостальной жизни. Иными словами, вы не будете ле-теть на колеснице, запряженной Черными лебедями.Евгения Николаевна не смогла бы за одно мгновениепреодолеть пропасть, отделяющую неудачницу от су-пергероини, если бы она была налоговым инспекто-ром или специалистом по грыже (но и в неудачницахона бы не ходила).

Однако существуют профессии, которые, в случаевезения, позволяют вам добавлять нули к своей про-дукции (и доходу) при приложении небольших уси-лий – или вообще без приложения оных. Будучи ле-нивым, считая леность достоинством и желая высво-

бодить как можно больше времени для медитации ичтения, я немедленно (и необдуманно) сделал вывод.Я провел грань между человеком “идей”, продающиминтеллектуальный продукт в виде деловой операцииили произведения, от человека “труда”, продающегособственно свой труд.

Если вы человек “идей”, вам не нужно работать впоте лица – только интенсивно думать. Сколько быединиц продукта вы ни выдавали – сто или тысячу, –силы тратятся те же. В квант-трейдинге купить сто ак-ций не легче, чем купить сто тысяч или даже мил-лион. Это те же телефонные звонки, те же расчеты,те же юридические документы, тот же расход “серыхклеточек”, то же усилие по проверке транзакции. При-чем заниматься этим можно лежа в ванной или сидяв римском баре. Вы не ворочаете тяжести, а простожмете на рычаг! Ну хорошо, насчет трейдинга я пого-рячился: заниматься им лежа в ванной все-таки нель-зя. Но при хорошей сноровке у вас остается порядоч-но свободного времени.

То же относится к музыкальным записям и кино-съемкам: пусть суетятся звукорежиссеры и операто-ры, а вам не обязательно каждый раз играть, чтобывас видели и слышали. Равным образом и писательстолько же времени корпит для завоевания одного чи-тателя, сколько для покорения нескольких сотен мил-

лионов. Дж. К. Роулинг, автор книг про Гарри Поттера,не должна писать каждую книгу заново, когда кто-ни-будь хочет ее прочесть. Не то у пекаря: для каждогонового клиента он выпекает свежий батон.

Таким образом, грань между писателем и пекарем,биржевым спекулянтом и врачом, вором и прости-туткой облегчает оценку человеческой деятельности.Она отмежевывает те профессии, в которых можноприбавлять нули к доходу, не прикладывая дополни-тельных усилий, от тех, где расходуются силы и время(ресурс и того и того ограничен); иными словами – оттех, что подвластны законам тяготения.

Опасайтесь масштабируемости

Так почему же совет моего однокашника был плох?Если совет оказался полезен (и еще как!) для со-

здания классификации неопределенности и знания,то с точки зрения выбора профессии он был оши-бочен. Мне-то он, может быть, и подошел, но толь-ко потому, что мне повезло и я оказался, как гово-рится, “в нужном месте в нужное время”. Если бы ясам давал совет, я бы рекомендовал выбирать немас-штабируемую профессию! Масштабируемые профес-сии хороши только для удачливых; в них существуюточень жесткая конкуренция, чудовищное неравенство

и гигантское несоответствие между усилиями и возна-граждением: единицы отхватывают громадные кускипирога, оставляя прочих ни в чем не повинных людейни с чем.

В одной категории профессий господствует посред-ственность, заурядность, золотая середина. Эффек-тивность в них достигается массой. В другой естьтолько гиганты и карлики – точнее, очень небольшоеколичество гигантов и огромное число карликов.

Давайте посмотрим, что стоит за появлениемнеожиданных гигантов – появлением Черного лебедя.

Истоки масштабируемости

Давайте рассмотрим судьбу оперного певца Джако-мо, жившего в конце XIX века, до изобретения звуко-записи. Предположим, он выступает в маленьком за-холустном городке где-то в Центральной Италии. Емунеопасны ревнивые премьеры миланской “Ла Скала”и прочих больших оперных театров. Он чувствует се-бя неуязвимым, поскольку его голосовые связки все-гда будут востребованы в провинции. Он никак не мо-жет “экспортировать” свое пение, а великие певцыне могут “экспортировать” свое, значит, его местнойфраншизе ничто не угрожает. Он пока не в состоянии“консервировать” свой голос, поэтому его присутствие

необходимо на каждом представлении, подобно томукак парикмахер (все еще) нужен сегодня при каждойстрижке. Таким образом, пирог разделен не поровну,но не слишком несправедливо, как калории у нас в ор-ганизме. Он разрезан на несколько кусков, и каждыйимеет свою долю; у звезд больше слушателей, их ча-ще приглашают выступать, чем нашего героя, но бес-покоиться особенно не о чем. Неравенство существу-ет, но давайте назовем его умеренным. Пока что мас-штабируемости не существует; нельзя удвоить самуюбольшую аудиторию в мире, если не споешь при этомдва раза.

Теперь давайте рассмотрим эффект первых музы-кальных записей, изобретения, приведшего к огром-ной несправедливости. Наше умение записывать ивоспроизводить исполнения позволяет мне часамислушать на моем лэптопе “Прелюдии” Рахманиновав интерпретации Владимира Горовица (ныне глубокопокойного), вместо того чтобы пойти на концерт рус-ского эмигранта (пока еще живого), который теперьвынужден давать уроки детям (как правило, бездар-ным) за мизерную оплату. Мертвый Горовиц отбива-ет у бедняги хлеб. Я предпочту потратить 10,99 дол-лара на CD с записями Владимира Горовица или Ар-тура Рубинштейна, чем 9,99 доллара на запись неиз-вестного (хотя и очень талантливого) выпускника Джу-

льярдской школы или Пражской консерватории. Есливы спросите меня, почему я выбираю Горовица, я от-вечу, что люблю его игру за стройность, за железнуюритмику или за страсть, в то время как на самом делеесть, наверное, тьма музыкантов, о которых я никогдане слышал и никогда не услышу – тех, кто не добрал-ся до большой сцены, но при этом играет не хуже.

Руководствуясь вышеприведенными соображения-ми, многие наивно считают, что начало такой неспра-ведливости положили граммофоны. Я не согласен. Яубежден, что этот процесс начался гораздо, гораздораньше, при участии нашей ДНК, которая путем пере-дачи генов в следующие поколения сохраняет инфор-мацию о нас и позволяет нам, не присутствуя, высту-пать вновь и вновь. Эволюция масштабируема: побе-дившая (по счастливой случайности или из-за боль-шей живучести) ДНК будет воспроизводиться как кни-га-бестселлер или удачная запись и станет доминиру-ющей. Прочие ДНК постепенно исчезнут. Достаточновзглянуть на разницу между нами, людьми (исключаяфинансистов и бизнесменов), и прочими живыми су-ществами на планете.

Кроме того, я уверен, что переворот в социальнойжизни произвел не граммофон, а чья-то великая, нодискриминационная идея изобрести алфавит, кото-рый позволяет нам сохранять и воспроизводить ин-

формацию. Колесо закрутилось быстрее, когда друго-му изобретателю пришла в голову еще более опаснаяи зловредная мысль запустить печатный станок, поз-волив слову преодолеть границы и дав толчок тому,что в конце концов привело к такому положению ве-щей, при котором победитель получает все. Какой женесправедливостью чревато распространение книг?При помощи алфавита можно точно и многократновоспроизводить истории и идеи без дополнительныхусилий со стороны автора. Автор даже не обязан бытьживым; нередко смерть – хороший карьерный шаг дляписателя. Соответственно те, кому удалось привлечьк себе внимание, получают шанс быстро завоеватьбольшую аудиторию и вытеснить конкурентов с книж-ных полок. В дни бардов и трубадуров у каждого быласвоя аудитория. У рассказчика, подобно пекарю илимеднику, имелся собственный рынок и гарантия, чтоникакой далекий конкурент не сгонит его с его терри-тории. Теперь единицы получают почти все; осталь-ные – крохи.

Таким же точно образом пришествие кино погу-било провинциальных актеров, вытеснив их из про-фессии. Но тут есть некоторая разница. В тех видахдеятельности, где есть техническая составляющая,будь то мастерство пианиста или нейрохирурга, та-лант несложно оценить, а субъективное мнение игра-

ет сравнительно малую роль. Неравенство здесь на-ступает, когда кто-то, кого считают лишь чуть-чуть луч-ше других, забирает себе весь пирог.

В искусстве – скажем, в кино – атмосфера кудаболее безнравственная. То, что мы называем талан-том, как правило, определяется успехом, а не на-оборот. В этой области проводилось много эмпири-ческих исследований. Самые замечательные принад-лежат Арту Де Вани, прозорливому и своеобычномумыслителю, самозабвенно изучавшему невероятнуюнепредсказуемость киноиндустрии. Он наглядно про-демонстрировал, что все, что мы приписываем ма-стерству, – это ретроспективная атрибуция. Картинатворит актера, утверждает он, а в сотворении карти-ны очень велика роль нелинейной удачи.

Успех фильмов сильно зависит от эпидемиологиче-ского фактора. Эпидемиям подвержено не одно кино:они охватывают самый широкий круг продуктов куль-туры. Нам трудно признать, что мы превозносим про-изведение искусства не только потому, что оно пре-красно, но и для того, чтобы ощущать свою принад-лежность к сообществу. Подражание позволяет намстать ближе к другим людям, то есть другим подража-телям. Это борьба с одиночеством.

Из всего вышесказанного видно, как трудно пред-сказывать результаты в обстановке концентрирован-

ного успеха. Так что пока давайте отметим, что разли-чие между профессиями может помочь в пониманииразличия между типами случайных переменных. Да-вайте углубимся в проблему знания, в догадки о неиз-вестном и в свойства известного.

Масштабируемость и глобализация

Каждый раз, когда высокомерный (и разочарован-ный) европейский обыватель высказывает свои сте-реотипные взгляды на американцев, он обязательнообвиняет их в “бескультурье”, “невежестве” и “матема-тической тупости”, и все потому, что, в отличие от ев-ропейцев, американцы не чахнут над задачниками ине копаются в конструкциях, которые обыватель зовет“высокой культурой”, – например, понятия не имеюто вдохновенном (и важном) путешествии Гете в Ита-лию или о дельфтской школе живописи. При этом че-ловек, делающий такие заявления, скорее всего, ша-гу не ступит без своего айпода, носит джинсы и запи-сывает свои “высококультурные” соображения на PC,пользуясь программой “Microsoft Word” и отвлекаясьто и дело от сочинительства, чтобы проверить что-ни-будь в Гугле. Ну что поделать, в настоящий моментАмерика намного, намного более творческая страна,чем те, что населены “музееходами” и “щелкателями”

задачек. Она также гораздо благосклоннее к попыт-кам пробиться наверх путем проб и ошибок. А глоба-лизация позволила Соединенным Штатам специали-зироваться на креативе, на производстве концепцийи идей (то есть на масштабируемой составляющейпродукции); и посредством экспорта рабочих мест вы-делить менее масштабируемые компоненты и пере-дать их тем, кто рад получать почасовую плату. Ди-зайн ботинка – более прибыльное дело, чем произ-водство ботинка: фирмы “Найк”, “Делл” и “Боинг” по-лучают деньги за идеи, организацию и использованиесвоих ноу-хау, в то время как субподрядные фабрикив развивающихся странах выполняют “обезьянью” ра-боту, а инженеры в государствах с высоким уровнемкультуры и образования делают сухие техническиерасчеты. Американская экономика крепко “завязана”на генерацию идей, поэтому сокращение числа произ-водственных мест сочетается с повышением жизнен-ного уровня. Ясно, что недостаток мировой экономи-ки, где превыше всего ценятся идеи, – это увеличениенеравенства между генераторами идей вместе с воз-растанием роли случайности и удачи. Однако социо-экономические рассуждения я отложу до третьей ча-сти и сосредоточусь здесь на знании.

Путешествия по Среднестану

Различие между масштабируемым и немасштаби-руемым позволяет нам провести четкую границу меж-ду двумя разновидностями неопределенности, двумятипами случайностей.

Давайте поставим следующий мысленный экспери-мент. Представьте себе, что вы наугад выбираете извсего населения Земли тысячу человек и выстраива-ете их в ряд на стадионе. Вы можете даже прихватитьфранцузов (только, умоляю, не слишком много, имей-те сострадание к остальным участникам эксперимен-та), членов мафиозных группировок, членов не мафи-озных группировок и вегетарианцев.

Представьте себе очень-очень тяжелого толстяка иприсоедините его к этой выборке. Если он весит, ска-жем, втрое больше среднестатистического человека– четыреста-пять-сот фунтов, – доля его веса в весевсей присутствующей компании наверняка будет ми-зерной (в нашем случае примерно полпроцента).

Можно даже пойти дальше. Если вы выберете са-мого тяжелого человека на свете (которого, не оскорб-ляя законов биологии, еще можно назвать челове-ком), он все равно составит не больше, скажем, о,6процента от общей массы – прибавка микроскопиче-

ская. А если вы сгоните на стадион десять тысяч че-ловек, его вклад будет стремиться к минус бесконеч-ности.

В утопической провинции Среднестане конкретныесобытия вносят малую лепту в общую картину; онидействуют лишь сообща. Я могу сформулироватьвысший закон Среднестана следующим образом: ко-гда выборочная совокупность велика, никакой еди-ничный случай не внесет существенных измененийв среднее значение или сумму. Даже если отклоненияпоражают размерами, для итоговой суммы они оказы-ваются непринципиальными.

Я позаимствую еще один пример у моего другаБрюса Голдберга: потребление калорий. Взгляните нато, сколько калорий вы потребляете в течение года, –если вы относитесь к роду человеческому, то пример-но восемьсот тысяч. Никакой отдельно взятый день,даже День благодарения у вашей двоюродной бабуш-ки, не составит значительную долю целого. Даже ес-ли вы зададитесь целью натрескаться до смерти, выне нашпигуете себя калориями так, чтобы показательэтого дня всерьез повлиял на общегодовой.

Если же я скажу вам, что можно найти человека ве-сом в несколько тысяч тонн или ростом в несколькосотен миль, вы совершенно справедливо предложи-те мне сделать томографию мозга или перейти на со-

чинение научной фантастики. Но вам не удастся с та-кой же легкостью отмахнуться от экстраординарногов случае с величинами иного рода, о которых мы сей-час поговорим.

Странная страна Крайнестан

Возьмите для сравнения денежный достаток тойтысячи людей, которых вы выстроили на стадионе.Добавьте к ним самого богатого человека на планете –например Билла Гейтса, основателя компании “Май-крософт”. Предположим, его состояние приближает-ся к 80 миллиардам долларов, а суммарный капиталостальных – где-то несколько миллионов. Какая частьсовокупного богатства будет принадлежать ему? Де-вяносто девять и девять десятых процента! А деньгивсех остальных не превысят погрешности при округ-лении его капитала, не перекроют колебания в еголичных доходах в течение прошедшей секунды. Что-бы чей-нибудь вес составлял такую же долю, человекдолжен весить пятьдесят миллионов фунтов!

Проведем еще один тест, например с тиражамикниг. Выстройте тысячу писателей (или людей, ко-торые умоляют, чтобы их напечатали, и называютсебя писателями, а не официантами) и посмотрите,как продаются их книги. Потом добавьте к ним ныне

здравствующего писателя, у которого (на сегодняш-ний день) самые большие тиражи. Дж. К. Роулинг, ав-тор сериала про Гарри Поттера, продажи которого до-стигли нескольких сот миллионов экземпляров, легкозатмит целую тысячу собратьев по перу, у которых ненаберется более нескольких сотен тысяч читателей.

То же и с научным цитированием (ссылками одногоученого на другого ученого в научных публикациях),упоминаниями в СМИ, прибылями, размером компа-ний и так далее. Давайте назовем эти явления соци-альными, поскольку они сотворены человеком, в от-личие от физических явлений вроде обхвата талии.

В Крайнестане неравенство таково, что одинединичный пример может дать непропорциональнобольшую прибавку к совокупности, или сумме.

Итак, в то время как вес, рост и потребление ка-лорий находятся в Среднестане, богатство – нет. По-чти все социальные феномены принадлежат Крайне-стану. Иными словами, социальные величины суть ве-личины информационные, а не физические: их нель-зя потрогать. Деньги на счете в банке – вещь важная,но, бесспорно, не физическая. Поэтому их ценностьможет меняться без дополнительных затрат энергии.Это всего лишь цифра!

Заметьте, что до прихода эпохи высоких техноло-гий театром военных действий обычно был Сред-

нестан. Трудно убить много людей, если приходит-ся уничтожать их по одному. Сегодня, при наличиисредств массового уничтожения, достаточно кнопки,психа, небольшой ошибки, чтобы планета обезлюде-ла.

Как это соотносится с Черным лебедем? Крайне-стан способен порождать (и порождает) Черных лебе-дей, так как всего лишь горстка событий имела опре-деляющее влияние на историю. Это главная идея кни-ги.

Крайнестан и знание

Поскольку это различие (между Среднестаном иКрайнестаном) исключительно значимо как для соци-альной справедливости, так и для динамики событий,давайте рассмотрим его в приложении к знанию, иботут оно особенно ценно. Если марсианин прилетит наЗемлю и займется измерением высоты жителей этойсчастливой планеты, по одной сотне “гомо сапиенсов”он составит вполне объективное представление о на-шем среднем росте. Если вы живете в Среднестане,вы можете спокойно пользоваться результатами сво-их измерений, если вы уверены, что все измеряемыепредметы – из области Среднестана. Вы также може-те доверять тому, что узнали, анализируя эти дан-

ные. Эпистемологический вывод таков: в среднестан-ском многообразии невозможны “чернолебяжьи” сюр-призы, когда единица выборки доминирует над вы-боркой в целом. Primo – за первые сто дней вы полу-чите всю необходимую вам информацию. Secondo –даже если вас ожидает сюрприз (как в примере с са-мым тяжелым человеком на свете), это мало на чтоповлияет.

Если вы имеете дело с крайнестанскими величина-ми, вам будет очень трудно получить среднестатисти-ческие данные на основании той или иной выборки,потому что решающим может оказаться одно-един-ственное наблюдение. Вот и вся идея – ничего слож-ного. В Крайнестане одна единица запросто может са-мым несоразмерным образом изменить сумму. В егограницах следует с осторожностью относиться к зна-нию, полученному на основании данных. Это оченьпростой критерий оценки неопределенности, которыйпозволяет вам отличать один тип случайности от дру-гого. Усекли?

Ваши знания, основанные на среднестанских дан-ных, приумножаются очень быстро по мере накопле-ния информации. Но знания в Крайнестане прибавля-ются медленно и урывками, когда появляются новыефакты (часто из ряда вон выходящие), и цена их невсегда известна.

Где тихо, а где лихо

Если мы приглядимся к предлагаемому мной раз-граничению масштабируемого и немасштабируемого,мы увидим явные различия между Среднестаном иКрайнестаном. Вот несколько примеров.

То, что, по видимости, относится к Среднеста-ну (и зависит от случайностей 1-ro типа): высота,рост, потребление калорий, доходы пекаря, владель-ца небольшого ресторана, проститутки или дантиста;выигрыши в казино (в том очень редком случае, когдачеловек постоянно играет и никогда не ставит на мно-гое), автокатастрофы, уровень смертности, “коэффи-циент интеллекта” (в измеряемом выражении).

То, что, по видимости, относится к Крайнестану(и зависит от случайностей 2-го типа): богатство, до-ходы, тиражи, частота цитирования, признание “зна-менитостью”, количество ссылок в Гугле, населениегородов, использование слов языка, число носителейязыка, ущерб от землетрясений, людские потери ввойнах, смерти в терактах, размеры планет, размерыкомпаний, владение акциями, габариты представите-лей разных видов (например, слоны и мыши), финан-совые рынки (но ваш инвестиционный менеджер не вкурсе), цены на недвижимость, темпы инфляции, эко-

номические показатели.Второй список гораздо длиннее первого.

Тирания случая

Главное различие можно определить и по-другому:в Среднестане мы вынуждены терпеть тиранию кол-лективного, рутинного, очевидного и предсказуемого;в Крайнестане нами правит тирания единичного, слу-чайного, невидимого и непредсказуемого. Как бы выни старались, вам не удастся сбросить за день деся-ток килограммов – вам понадобится труд многих дней,недель и даже месяцев. Аналогично, если вы рабо-таете дантистом, вы никогда не разбогатеете за одиндень, но вы можете вполне прилично разжиться затридцать лет мотивированного, усердного, дисципли-нированного и регулярного сверления зубов. Если жевы ставите себя в зависимость от крайнестанских спе-куляций, то можете приобрести или потерять состоя-ние за одну минуту.

Таблица № 1 подытоживает разницу между двумятипами динамики, которые лягут в основу моих даль-нейших рассуждений. Попытка смешать левую колон-ку с правой чревата трагическими (или счастливыми)последствиями.

Таблица № 1

* То, что я называю здесь "вероятностным распре-делением" – это модель, используемая для установ-ления вероятности различных событий по способу ихраспределения. Когда я говорю, что события распре-деляются по "гауссовой кривой" (названной в честьК.Ф. Гаусса, о котором речь пойдет позже), я имеюв виду, что эта кривая позволяет вычислить вероят-ность различных событий.

Эта схема, показывающая, что Черные лебеди восновном летают в Крайнестане – всего лишь грубоеприближение; не платонизируйте ее, не упрощайтебольше, чем необходимо.

В Крайнестане не все лебеди Черные. Некоторыередкие и значимые события могут предсказываться,особенно теми, кто к ним готов и обладает инстру-ментарием, помогающим их понять (вместо того что-бы слушать статистиков, экономистов и шарлатановгауссианского разлива). Это – около-Черные лебе-ди. Они до некоторой степени научно контролируе-мы – информация об их периодичности может сгла-дить эффект сюрприза; эти явления редки, но ожи-даемы. Я называю этот особый случай, этих Серыхлебедей, мандельбротовской случайностью. Эта ка-тегория охватывает случайность, которой подчине-

ны феномены, обычно определяемые такими терми-нами, как масштабируемость, масштабная инвари-антность, степенной закон, закон Парето-Ципфа,коэффициент Юла, оптимум по Парето, Леви-дви-жение и фрактальные законы. Мы пока не будем ихкасаться, потому что о них более подробный разговорпойдет в третьей части. Эти феномены масштабиру-ются, но мы можем кое-что узнать про то, как именноэто происходит, потому что масштабирование идет позаконам, близким законам природы.

В свою очередь в Среднестане можно встретить-ся с весьма зловещим Черным лебедем, хотя это инелегко. Как? Скажем, вы путаете предопределенноесо случайным и нарываетесь на сюрприз. Или, напри-мер, “туннелируете” и не замечаете зон неопределен-ности (рядовой или из ряда вон выходящей) по при-чине недостатка воображения. Большинство Черныхлебедей – результат этого “туннелирования”, о чемречь пойдет в главе 9.

Вы прочитали “литературное” обозрение главногопредмета этой книги, в котором предлагается способразграничения Среднестана и Крайнестана. Я сказал,что подробнее углублюсь в эту тему в третьей части,так что давайте пока сосредоточимся на эпистемоло-гии и посмотрим, как это разграничение влияет на на-ше знание.

Глава 4. Тысяча и один

день, или Как не быть лохом

Не ожидали? – Хитрые методы извлечения уроковиз будущего. – Секст всегда впереди. – Главное –не быть лохом. – Давайте переедем в Среднестан,если удастся его найти

Вернемся к проблеме Черного лебедя в ее изна-чальном виде. Представьте себе человека, облечен-ного властью и чином и функционирующего в структу-рах, где чин имеет вес, – например, в правительствен-ном учреждении или в большой корпорации. Это мо-жет быть многословный политический комментатор“Фокс ньюс”, торчащий у вас перед глазами в трена-жерном зале (где невозможно не смотреть на экран),председатель компании, разглагольствующий о на-шем “блестящем будущем”, платонизирующий врач,который категорически отрицает ценность материн-ского молока (потому что лично он ничего особенно-го в нем не видит), или профессор Гарвардской биз-нес-школы, который не смеется вашим шуткам. Онпринимает свою образованность слишком уж всерьез.

И, предположим, в один прекрасный день, в моментотдохновения, какой-нибудь проказник потихоньку су-

нет ему в нос перышко. Как его гордая напыщенностьперенесет подобный сюрприз? Как шок от столкнове-ния с чем-то совершенно неожиданным и непонятнымповлияет на его важный вид? В то краткое мгновение,пока он еще не успеет взять себя в руки, вы увидитена его лице смятение.

Я должен признаться, что очень полюбил этуневинную шутку в то первое лето, что провел в дет-ском лагере. Если вставить перышко в ноздрю спя-щего товарища, он испытает приступ внезапной пани-ки. Я посвятил порядочную часть своего детства изоб-ретению вариаций этой шалости: вместо тонкого пе-рышка можно скатать в тонкую длинную “палочку” ку-сочек ткани. Я достаточно попрактиковался на млад-шем брате. Еще одна эффектная шалость – это бро-сить кубик льда за шиворот человеку, когда он мень-ше всего этого ожидает, например во время офици-ального приема. В юношеском возрасте мне, к со-жалению, пришлось от таких шуток отказаться, но яневольно вспоминаю о них каждый раз, когда мне при-ходится помирать от скуки в компании жутко серьез-ных бизнесменов (в темных костюмах и со стереотип-ным мышлением), которые теоретизируют, что-то рас-толковывают или рассуждают о случайностях, пере-сыпая свою речь множеством “так как”. Я выбираюодного из них и мысленно представляю, как у него

по спине соскальзывает кубик льда – или мышь, чтоменее стильно, но более живописно, особенно еслижертва боится щекотки и носит галстук, который бло-кирует грызуну путь к отступлению15.

Проказы бывают милосердными. Я помню, что вдни своей трейдерской юности, когда мне было летдвадцать пять и деньги стали доставаться легко, я лю-бил ездить на такси и, если водитель знал по-англий-ски всего несколько слов и выглядел совсем понуро,давал ему сто долларов на чай, просто чтобы он уди-вился, а я бы порадовался его изумлению. Я смотрел,как он разворачивает купюру и смотрит на нее с неко-торым недоумением (миллион долларов сработал былучше, но мне это было не по карману). Заодно я ста-вил простой гедонистический опыт: приятно расцве-тить человеку целый день жизни таким пустяком, каксотня долларов. В конце концов я прекратил этим ба-ловаться; все мы становимся скупыми и расчетливы-ми по мере того, как наше состояние растет и мы на-чинаем относиться к деньгам все серьезнее.

Мне не нужно, чтобы судьба меня развлекалачем-то сногсшибательным: обыденная реальностьдовольно часто заставляет людей пересматриватьпрежние взгляды, и порой это выглядит весьма за-

15 Мне самому это не грозит, потому что я никогда не надеваю галсту-ков (кроме как на похороны).

хватывающе. В сущности, процесс накопления зна-ний основывается на том, что традиционные пред-ставления и признанные научные теории разносят-ся в пух и прах при помощи новых, противоречащихздравому смыслу фактов, либо в микромасштабе (лю-бое научное открытие – это попытка породить Черно-го микролебедя), либо в масштабе покрупнее (как вслучае с относительностью по Пуанкаре и Эйнштей-ну). Ученые часто смеются над своими предшествен-никами, но немногие понимают, что кто-то посмеетсянад их теориями в (до обидного близком) будущем. Вданном случае мы с моими читателями смеемся наднынешним состоянием общественных наук. Надутыепрофессора не предвидят, что их концепции скоро бу-дут радикально пересмотрены – стало быть, можноне сомневаться: их ждет большой сюрприз.

Чему можно поучиться у индюшки

Суперфилософ Бертран Рассел использует крайнезлой вариант моей шалости в своей иллюстрации то-го, что люди его профессии называют Проблемой Ин-дукции, или Проблемой Индуктивного Знания (боль-шие буквы – потому что дело нешуточное), которая,бесспорно, является матерью всех жизненных про-блем. Как можно логическим путем прийти от кон-

кретных примеров к общим выводам? Насколько мызнаем то, что знаем? Откуда нам взять уверенность,что наших наблюдений за объектами и событиями до-статочно для того, чтобы домыслить их прочие свой-ства? В любом знании, почерпнутом из наблюдений,таятся ловушки.

Представьте себе индюшку, которую кормят каж-дый день. Каждый день кормежки будет укреплятьптицу в убеждении, что в жизни существует общееправило: каждый день дружелюбные представителирода человеческого, “заботящиеся о ее благе”, каксказал бы политик, насыпают в кормушку зерно. Нака-нуне Дня благодарения с индюшкой произойдет нечтонеожиданное. Это нечто повлечет за собой пересмотрубеждений16.

Оставшаяся часть главы будет посвящена пробле-ме Черного лебедя в ее исходной форме: как мы мо-жем предсказывать будущее, основываясь на знаниипрошлого; или более обобщенно: как мы можем опре-делить свойства (бесконечного) непознанного на ос-новании (конечного) познанного? Подумайте еще разпро кормежку: что индюшка может узнать о своей зав-трашней судьбе исходя из вчерашних событий? Воз-можно, немало, но, бесспорно, чуть меньше, чем ей

16 У Рассела фигурировала курица; здесь укрупненная североамери-канская версия.

кажется, и именно в этом “чуть меньше” – вся загвозд-ка.

Ситуация с индюшкой обобщается так: та рука,что вас кормит, может впоследствии свернуть вамшею. Вспомните об интегрировавшихся в Германии1930-х годов евреях или о том, как население Ливана(о чем я рассказывал в главе 1) дало себя убаюкатьвидимостью всеобщего дружелюбия и терпимости.

Сделаем шажок вперед и рассмотрим самыйзлостный аспект индукции: ретроспективное обуче-ние. Представьте себе, что опыт индюшки имеет ненулевую, а отрицательную ценность. Она строиласвои заключения на наблюдениях, как нам всем ре-комендуют (в конце концов, это и считается научнымметодом). Ее уверенность возрастала по мере то-го, как увеличивалось число дружеских угощений, иее чувство безопасности тоже росло – хотя судныйдень неотвратимо приближался. Как ни странно, чув-ство безопасности и риск достигли максимума одно-временно! Но проблема гораздо шире; она касаетсяприроды эмпирического знания как такового. Что-тофункционировало в прошлом, пока… пока неожидан-но не перестало, и то, что мы узнали из этого про-шлого, оказывается в лучшем случае несуществен-ным или ложным, в худшем – опасно дезориентирую-щим.

На рисунке 1 представлен прототипический случайпроблемы индукции в том виде, в каком она встреча-ется в реальной жизни. Вы наблюдаете за поведени-ем гипотетической переменной тысячу дней. Это мо-жет быть что угодно (с небольшими видоизменения-ми): продажи книги, артериальное давление, преступ-ления, ваш доход, акции компании, проценты по кре-диту, количество воскресных прихожан в конкретномприходе Греческой православной церкви. Далее, наосновании только накопленных данных вы делаетекакие-то выводы о тенденциях и прогноз на следую-щую тысячу дней, а то и на пять тысяч. На тысяча пер-вый день – бабах! – происходит существенный пере-лом, никак не подготовленный событиями прошлого.

Рис. 1. Тысяча и один день историиИндюшка до и после Дня благодарения. История

процесса на протяжении более чем тысячи дней ни-чего не говорит о том, что произойдет дальше. Это на-ивное прогнозирование будущего по образу прошед-шего может относиться к чему угодно.

Подумайте о том, какой неожиданностью оказаласьПервая мировая война. После наполеоновских кон-фликтов мир так долго находился в состоянии мира,что любой наблюдатель был готов поверить в неак-туальность крупных деструктивных конфликтов. Но –какой сюрприз! – следующий конфликт оказался са-мым смертоносным (на тот момент) за всю историючеловечества.

Обратите внимание, что после события вы начина-ете предсказывать возможность других катаклизмов втой же области, из которой только что вылетел Чер-ный лебедь, но не в других областях. После крахафондового рынка в 1987 году половина американскихтрейдеров с ужасом ожидала приближения каждогоследующего октября, не принимая во внимание, что упервого кризиса предшественника не было. Мы слиш-ком склонны беспокоиться постфактум. То, что наив-ное наблюдение в прошлом мы принимаем за нечто

окончательное и показательное для будущего, – этоединственная причина нашей неспособности понятьЧерного лебедя.

Дилетанту-начетчику – то есть одному из тех пи-сателей и ученых, которые нашпиговывают свои ра-боты цитатами из разных покойных авторитетов, –кажется, что “каковы предпосылки, таковы и след-ствия” (как писал Гоббс). Верящим в безусловную по-лезность прошлого опыта полезно будет ознакомить-ся с ужасно мудрым высказыванием, якобы принад-лежащим одному известному морскому волку:

За всю свою профессиональную жизнь я ниразу не попадал ни в какую хоть сколько-нибудьсерьезную аварию. За все свои годы на морея видел только одно судно, терпящее бедствие.Я никогда не видел крушения, не переживалкрушения, не оказывался в ситуации, котораягрозила катастрофой.Э. Дж. Смит, капитан “Титаника”, 1907 г.

В 1912 году судно капитана Смита потерпело са-мое знаменитое кораблекрушение в истории челове-чества17.

17 Заявления, подобные заявлению капитана Смита, так распростра-нены, что это уже даже не смешно. В сентябре 2006 г. фонд “Амарант”,названный по иронии судьбы в честь цветка-бессмертника, вынужденбыл закрыться, потеряв около семи миллиардов долларов за несколь-ко дней – самая внушительная потеря в трейдерской практике (еще од-

Наука быть скучным

Или вот представьте председателя банка, чье учре-ждение получает стабильную прибыль, а потом разомрушится под ударом судьбы. Традиционные приме-ты банкира-процентщика – тяжелый зад, чисто выбри-тый подбородок и самая неброская и скучная одеж-да – темный костюм, белая рубашка и красный гал-стук. Да, для выдачи кредитов банки нанимают скуч-ных людей и обучают их еще большей скучности. Ноэто только видимость. Они выглядят консервативнотолько потому, что банки-кредиторы лопаются лишьв редких, очень редких случаях. Невозможно оценитьэффективность их кредитной деятельности, наблю-дая за ней в течение дня, недели, месяца – даже сто-летия! Летом 1982 года крупные американские бан-ки потеряли почти все свои накопления (в совокупно-

на ирония судьбы: я делил офис с их трейдерами). За несколько днейдо катастрофы компания публично заявила, что инвесторам не следу-ет беспокоиться, поскольку у них работает двенадцать риск-менедже-ров (то есть людей, которые используют модели прошлого для предска-зания вероятных повторений подобного события). Найми они сто две-надцать риск-менеджеров, разницы бы не было: фонд все равно былопнул. Понятно, что нельзя “наштамповать” больше информации, чемпредоставляет прошлое: если купить сто экземпляров “Нью-Йорк тай-ме”, это вряд ли прояснит вам картину будущего. Мы попросту не знаем,сколько информации содержит прошлое.

сти), почти всё, что они заработали за историю аме-риканского банковского дела, – всё. Они давали кре-диты странам Южной и Центральной Америки, кото-рые одновременно объявили дефолт – “событие изряда вон”. Понадобилось одно лето, чтобы понять,что это был бизнес лохов, строивших свое благосо-стояние на весьма рискованной игре. А до тех порбанкиры убеждали всех – включая самих себя, – чтоони страшно “консервативны”. Они не консерватив-ны – просто очень здорово научились себя обманы-вать, закрывая глаза на возможность гигантских, ка-тастрофических потерь. Более того, этот фарс повто-рился спустя десятилетие, когда “рискоустойчивые”крупные банки снова оказались в финансовой запад-не – и многие обанкротились – после краха рынканедвижимости в начале 1990-х. В итоге загнувшаясяиндустрия сбережений и кредитов потребовала от на-логоплательщиков вливания в объеме более полут-риллиона долларов, и Федеральный резервный банкоживил ее за наш счет.

Когда банкиры получают прибыль, они сами еюпользуются; когда им приходится туго, мы платим поих счетам.

Сразу после Уортона я пошел работать в “БанкереТраст” (уже почивший в бозе). Тамошние члены сове-та директоров, быстро забыв уроки 1982 года, распро-

страняли отчеты о результатах каждого квартала, гдеразъясняли, какие они все умные, продуктивные, кон-сервативные (и интересные). Было ясно, что их дохо-ды – это деньги, взятые взаймы у судьбы, которая по-требует выплаты в какой-то никому не ведомый мо-мент. Пожалуйста, рискуйте себе на здоровье, толь-ко ради бога, не называйте себя консерваторами и незадирайте нос перед представителями более надеж-ных профессий.

Еще одно недавнее событие – почти мгновен-ное банкротство в 1998 году финансово-инвестицион-ной компании (хедж-фонда) “Лонг-Терм Кэпитал Ме-неджмент” (ЛТКМ), применявшей методику эксперти-зы рисков, разработанную двумя “нобелевскими эко-номистами”, которые стяжали себе репутацию “гени-ев”, а фактически исходили в своих расчетах из всетех же пресловутых “гауссовых кривых”, убеждая се-бя, что это великая наука, и тем самым превращаявсе финансовое учреждение в лавочку лохов. Один изграндиознейших трейдинговых крахов в истории про-изошел почти молниеносно, без всяких предупреди-тельных сигналов (подробнее – гораздо подробнее –об этом будет рассказано в главе 17)18.

18 Трагичность поворотного/маловероятного события проистекает изнесоответствия между временем, уходящим на то, чтобы расплатитьсяс кем-то, и временем, необходимым человеку для пребывания в спо-

Черный лебедь и

относительность знания

С точки зрения индюшки отсутствие кормежки в ты-сяча первый день – это Черный лебедь. Но не с точ-ки зрения мясника: он ожидал того, что произошло.Отсюда вывод: Черный лебедь – это проблема лоха.Иными словами, ее наличие зависит от ваших ожида-ний. Вам понятно, что вы можете истребить Черноголебедя с помощью науки (если это вам по силам) илиширокого взгляда на вещи. Конечно, при помощи на-уки Черного лебедя можно и создать (как удалось ре-бятам из ЛТКМ): достаточно уверить всех, что Черныйлебедь им не грозит – вот так наука превращает ра-зумных граждан в лохов.

Заметьте, что эти поворотные события не обяза-тельно происходят мгновенно. Некоторые из истори-

койной уверенности, что он не делает ставки против исключительногослучая. У людей есть стимул ставить на то, что ничего исключительно-го не произойдет, или играть с системой, поскольку им ежегодно пла-тят бонус по итогам работы, хотя принесенная ими прибыль иллюзорна,ведь в один прекрасный день она будет потеряна. На самом деле тра-гедия капитализма заключается вот в чем: поскольку размеры доходовне выводятся из имеющихся данных, владельцев компаний, то есть ак-ционеров, легко обводят вокруг пальца менеджеры, которые показыва-ют доход и косметическую прибыльность, но при этом могут подвергатькомпанию скрытым рискам.

ческих сдвигов, которые я упомянул в главе 1, про-должались десятилетиями, как, например, изобрете-ние компьютеров, оказавших огромное влияние наобщество, но вторгавшихся в нашу жизнь постепен-но и незаметно. Некоторые Черные лебеди являют-ся следствием продвижения мелкими шажками в од-ном направлении – так воздействуют книги, которыегод за годом продаются в больших количествах, непопадая в списки бестселлеров, или технологии, ко-торые медленно, но верно забирают нас в плен. Про-исходящее следует рассматривать в относительном,а не в абсолютном временном измерении: землетря-сения продолжаются считаные минуты, трагедия 11сентября продолжалась несколько часов, но истори-ческие перемены и технологические перевороты – этотакие Черные лебеди, которые могут занимать деся-тилетия. Как правило, “добрые” Черные лебеди дей-ствуют исподволь, а “злые” как громом поражают, ведьразрушать – не строить. (Во время ливанской войныдом моих родителей в Амиуне и дом деда в соседнейдеревне были уничтожены за несколько часов врага-ми деда, контролировавшими эту область. Чтобы ихотстроить, потребовалось в семь тысяч раз большевремени – два года.)

Краткая история

проблемы черного лебедя

Проблема индюшки (иными словами, “проблемаиндукции”) – это очень старая проблема, но поче-му-то ваш знакомый преподаватель философии, ско-рее всего, называет ее “проблемой Юма”.

Нашего брата скептика и эмпирика принято считатьнародом мрачным, параноидальным и в личной жиз-ни неустроенным, чему исторический (и мой личный)опыт явно противоречит. Подобно многим из тех скеп-тиков, с которыми я вожу дружбу, Юм был бонвиван ивесельчак, стремился к литературной славе, светско-му обществу и приятной беседе. В жизни его случа-лись анекдотические происшествия. Однажды он про-валился в яму с водой возле дома, который строилв Эдинбурге. Поскольку среди соседей он слыл без-божником, случившаяся там женщина отказалась еговытаскивать, пока он не прочтет “Отче наш” и “Ве-рую”. Будучи человеком практичным, он прочел мо-литвы, но только после того, как язвительно вопро-сил ее: “Разве христиане не обязаны помогать своимнедругам?” Юм выглядел непривлекательно. “У негобыл тот сосредоточенный взгляд погруженного в думумыслителя, который поверхностные наблюдатели так

часто принимают за безумный”, – пишет его биограф.Как ни странно, современники больше знали Юма

не по тем произведениям, которые теперь связыва-ются с его именем, – он разбогател и прославился,написав сверхпопулярную историю Англии. По иро-нии судьбы, при жизни Юма его знаменитые фило-софские труды “падали мертворожденными с печат-ных станков”, а те, что составляли его тогдашнюю сла-ву, теперь непросто найти. Ясностью своих рассуж-дений Юм посрамляет почти всех современных мыс-лителей, и уж подавно всю немецкую философскуюшколу. В отличие от Канта, Фихте, Шопенгауэра и Ге-геля, Юм – такой мыслитель, которого иногда читаютте, кто ссылается на него.

Я часто слышу, как, говоря о проблеме индукции,упоминают “проблему Юма”, но проблема эта старая,много старше забавного шотландца, возможно, такаяже старая, как сама философия, как разговоры в те-ни оливковых рощ. Давайте отправимся в прошлое,ведь древние сформулировали ее с не меньшей точ-ностью.

Секст (увы) Эмпирик

Яростный антиакадемик, борец с догмой, Секст Эм-пирик жил и творил почти за полтора тысячелетия

до Юма. Он в высшей степени точно сформулировалпроблему индюшки. Нам известно о нем очень мало.Мы даже не знаем, был ли он философом или скореепереписчиком философских трудов тех авторов, чьиимена до нас не дошли. Предположительно он жилв Александрии во II веке нашей эры. Он принадле-жал к так называемой “эмпирической” школе медици-ны, так как ее приверженцы сомневались в теориях ив причинно-следственных связях и основывали своелечение на практике и прецедентах – хотя и им ста-рались не доверять слепо. Более того, они считали,что по одной анатомии нельзя судить о функциях. Са-мый знаменитый представитель эмпирической шко-лы, Менодот из Никомедии, соединивший эмпиризмс философским скептицизмом, “позиционировал” ме-дицину как искусство, а не как науку и отделял прак-тику от догматической системы. Именно как лечащийврач Секст заслужил себе прозвище Эмпирик.

Секст представлял и излагал идеи скептиков шко-лы Пиррона, которые проповедовали некую формуинтеллектуальной терапии, являющейся результатомотказа от всякой уверенности. Вам кажется, что васждет несчастье? Не беспокойтесь. Кто знает, может,оно обернется для вас благом. Сомнение в результа-те позволит вам сохранить спокойствие. Пирроновыскептики были законопослушными гражданами, кото-

рые соблюдали обычаи и традиции, но учились посто-янно во всем сомневаться и таким образом достигатьсостояния полной уравновешенности. Но, несмотряна консерватизм в привычках, они яростно сражалисьпротив любой догмы.

Среди сохранившихся работ Секста – ди-атриба с прекрасным названием “AdversosMathematicos” (“Против математиков”), которое ино-гда переводится “Против ученых”. Значительная еечасть могла бы быть написана в прошлую среду!

Чем Секст особенно для меня интересен, так эторедкостным умением соединять в своей врачебнойпрактике философию и принятие решений. Он былчеловеком действия, поэтому ученые-академики егоне жалуют. Методы эмпирической медицины, базиру-ющиеся на вроде бы бессмысленных пробах и ошиб-ках, будут крайне важны для подтверждения моихмыслей о планировании и прогнозировании, о том, какиспользовать Черного лебедя к своей выгоде.

В 1998 году, когда я ушел в свободное плавание, яназвал свою исследовательскую лабораторию и трей-дерскую фирму “Эмпирика” – не из тех же “догмобор-ческих” соображений, но в знак печального напоми-нания о том, что медицине потребовалось, по край-ней мере, еще четырнадцать столетий после расцве-та эмпирической школы, чтобы наконец измениться:

отринуть догму, усомниться в теориях, проникнутьсяскепсисом и положиться на опыт! Каков же урок? Осо-знание проблемы мало что значит – особенно если вделе замешаны чьи-то особые интересы.

Альгазель

Третий крупный мыслитель, который занималсяэтой проблемой, – это арабоязычный скептик XI ве-ка Аль-Газали, в латинской традиции Альгазель. Уче-ных-догматиков он называл “габи”, буквально “при-дурки”, что по-арабски звучит забавнее, чем “идиот”,и выразительнее, чем “мракобес”. Альгазель написалсобственный трактат “Против ученых”, диатрибу подназванием “Тахафут аль-фаласифа”, что я перево-жу как “Некомпетентность философии”. Она была на-правлена против школы под названием “фаласифа”– арабская интеллектуальная среда была прямой на-следницей классической философии, которую арабысмогли примирить с исламом при помощи рационали-стической аргументации.

Нападки Альгазеля на “научное” знание положилиначало дебатам с Аверроэсом, средневековым фило-софом, который превзошел всех средневековых мыс-лителей в своем влиянии (на иудеев и христиан, ноне на мусульман). Спор между Альгазелем и Авер-

роэсом был, к сожалению, выигран обоими. Впослед-ствии многие арабские религиозные мыслители пере-няли и безмерно раздули скептицизм Альгазеля в от-ношении научного метода, предоставив Богу заботуо причинах и следствиях (что было явным искажени-ем идеи Альгазеля). Запад же принял рационализмАверроэса, построенный на фундаменте Аристотеля.Его развили Фома Аквинский и еврейские философы,которые долго называли себя аверроистами. Многиемыслители приписывают колоссальному авторитетуАльгазеля то, что арабы впоследствии отказались отнаучного подхода. В конце концов Альгазель возжегпламя суфийского мистицизма, приверженцы которо-го, стремясь к интимному общению с Богом, отреша-ются от всего мирского. В основе этого – проблемаЧерного лебедя.

Скептик, друг религии

Если античные скептики превозносили просвещен-ное невежество как первый шаг к честному познаниюистины, то средневековые скептики, и мусульманскиеи христианские, использовали скептицизм как инстру-мент для неприятия того, что мы сегодня называемнаукой. Вера в серьезность проблемы Черного лебе-дя, беспокойство по поводу индукции и скептицизм за-

ставляют более благосклонно взглянуть на некоторыерелигиозные аргументы, хотя и в очищенной от клери-кальной шелухи, теистической форме. Идея опоры наверу, а не на разум известна как фидеизм. Одним сло-вом, существует религиозное направление “черноле-бяжьего” скептицизма, лучше всего представленноефранцузским протестантом Пьером Байлем – эруди-том, философом и теологом, – который был сосланв Голландию, где образовал философский кружок,близкий к Пирроновым скептикам. Труды Байля оказа-ли значительное влияние на Юма, открыв последне-му античный скептицизм – до такой степени, что неко-торые идеи Юм воспринял через Байля. Книга Бай-ля “Dictionnaire historique et critique” была самым чи-таемым научным трудом XVIII века, но, подобно боль-шинству моих французских кумиров (таких, как Фре-дерик Бастиа), Байль не числится в нынешнем фран-цузском пантеоне, и его сочинения почти невозможнонайти во французском оригинале. То же относится кальгазелисту XIV века Николаю Отрекур-скому.

Мало кто знает, что самым полным собранием идейскептицизма остается труд всесильного католическо-го епископа, старейшего члена Французской акаде-мии. Пьер-Даниэль Юэ написал свой “Философскийтрактат о слабости человеческого ума” в 1690 году.Это удивительная книга, не оставляющая камня на

камне от догм и подвергающая сомнению верностьчеловеческого восприятия. Юэ выдвигает весьма се-рьезные аргументы против связи причин и следствий– в частности, он утверждает, что у каждого событияможет быть бесконечное число вероятных причин.

И Юэ и Байль были эрудитами и провели своюжизнь над книгами. Юэ, доживший до девяноста слишним лет, держал слугу, который следовал за нимс книгой и читал ему вслух во время трапез и редкихминут отдыха, чтобы не терялось драгоценное вре-мя. Он прослыл самым начитанным человеком эпохи.Позвольте уточнить: эрудиция для меня важна. Онасвидетельствует об искреннем интеллектуальном лю-бопытстве. Она свидетельствует об открытости ума ижелании оценивать идеи других людей. Прежде все-го эрудит может быть неудовлетворен своими знани-ями, а такая неудовлетворенность – отличная защи-та от платонизма, от упрощенчества скороспелого ме-неджера, от филистерства узкоспециализированногоученого. Скажу больше: ученость без эрудиции ведетк катастрофам.

Не хочу быть индюшкой

Впрочем, пропаганда философского скептицизмане входит в число задач этой книги. Хотя осознание

проблемы Черного лебедя и может приводить к от-решенности и крайнему скептицизму, я выбираю про-тивоположное направление. Меня интересуют делаи истинный эмпиризм. Так что эта книга написана несуфийским мистиком, даже не скептиком в античномили средневековом понимании и даже (как мы ещеубедимся) не в философском понимании, но практи-ком, чья главная цель – не быть лохом в том, что су-щественно. Точка.

Юм был ярым скептиком у себя в кабинете, но не вповседневной жизни, в которой его идеи не находилиприменения. Я же, напротив, проявляю скепсис в том,что непосредственно касается повседневной жизни. Вобщем-то моя единственная забота – как приниматьрешения, не становясь индюшкой.

За последние двадцать лет мне тысячу раз пред-лагали такой вопрос: “Как же ты, Талеб, переходишьулицу, если ты так чувствителен к риску?” или говори-ли (что еще глупее): “Ты призываешь нас вообще нерисковать”. Я ни в коем случае не приветствую риско-фобию (вы увидите, что сам я предпочитаю рисковатьпо-крупному). В этой книге я разъясню вам одно – какизбежать перехода улицы с завязанными глазами.

Они хотят жить в Среднестане

Я только что представил проблему Черного лебе-дя в ее историческом аспекте, заключающуюся в том,что крайне сложно делать обобщения на основе име-ющейся информации, обучаться на опыте, на извест-ном и виденном. Я также перечислил тех, кого считаюсамыми значительными историческими личностями.

Вы видите, что нам очень удобно воображать, буд-то мы живем в Среднестане. Почему? Потому что то-гда можно не думать обо всех этих “чернолебяжьих”сюрпризах! Если вы живете в Среднестане, проблемаЧерного лебедя либо не существует, либо малозначи-ма.

При таком самовнушении проблема индукции, ко-торой со времен Секста Эмпирика мучилась фило-софская мысль, отпадает сама собой. Статистик мо-жет плевать на эпистемологию.

Если бы! Мы живем не в Среднестане, поэтому ивзгляд на Черного лебедя должен быть иным. Раз мыне в состоянии отделаться от проблемы, нам нужноглубже в нее вникнуть. Это задача не запредельнотрудная, и наши усилия могут окупиться сторицей.

Есть и другие моменты, проистекающие из нашего

невнимания к Черному лебедю:

а) мы выхватываем сегменты из общей картиныувиденного и путем их обобщения делаем выводы оневидимом: это ошибка подтверждения;

б) мы морочим себя историями, которые утоляютнашу платоническую страсть к четким схемам: это ис-кажение нарратива;

в) мы ведем себя так, как будто Черного лебедя несуществует: человеческая природа не запрограмми-рована на Черных лебедей;

г) то, что мы видим, может оказаться не всем, чтоесть на свете. История прячет от нас Черных лебедейи подсовывает нам ошибочное представление об ихвероятности: это проблема скрытых свидетельств;

д) мы “туннелируем”; иными словами, мы сосре-доточиваемся на нескольких ясно очерченных зонахнеопределенности, на слишком узком круге Черныхлебедей (игнорируя тех, о существовании которых нетак легко догадаться).

Я раскрою каждый из этих пунктов в последующихпяти главах. Затем, в заключении первой части, я про-демонстрирую, как они в конце концов сходятся в од-ной точке.

Глава 5. Доказательство-

шмоказательство!

У меня масса данных. – Могут ли Зуглы (ино-гда) быть Буглами? – Подтверждение-шмодтвер-ждение. – Потгерова идея

При том что вера в доказательство вошла в нашипривычки и в наше сознание, оно может быть опасноошибочным.

Представьте, что я вам скажу: у меня есть точныеданные, что футболист О.Дж. Симпсон (которого в 90-е годы обвинили в убийстве жены) – не преступник. Япару дней назад с ним завтракал, и он никого не убил.Серьезно, я не видел, чтобы он хоть кого-то укокошил.Разве это не подтверждает его невиновность? Еслибы я такое сморозил, вы бы наверняка вызвали пси-хиатров, санитаров, возможно, даже полицию, решив,что моя логика, сбившаяся от постоянных трейдинго-вых нагрузок и усиленных раздумий о Черном лебеде,представляет опасность для общества и меня жела-тельно упрятать куда подальше, и поскорее.

Вы бы отреагировали так же, скажи я вам, что я по-спал тут недавно на железнодорожных путях в Нью-Рошеле, в штате Нью-Йорк, и остался жив. Смотрите,

сказал бы я, я целехонек, и это свидетельствует о том,что лежать на железнодорожных путях безопасно. Ноподумайте вот еще о чем. Взгляните еще раз на рису-нок 1 в главе 4; человек, наблюдавший за индюшкойв течение первых тысячи дней (но не видевший тра-гедию тысяча первого), сказал бы вам – справедли-во, – что у него нет свидетельств возможности ра-дикальных перемен, то есть Черных лебедей. Однаковы легко спутаете это утверждение – особенно есливы не слишком внимательны – с утверждением, чтоесть свидетельства невозможности Черных лебе-дей. Логическая дистанция между двумя этими утвер-ждениями огромна, но в вашем сознании она сокра-тится, причем настолько, что вы преспокойно подме-ните одно другим. Через десять дней, если вам вооб-ще удастся вспомнить первое утверждение, вы, ско-рее всего, предпочтете вторую, искаженную, версию:что есть доказательство отсутствия Черных ле-бедей. Я называю эту путаницу огрехом-переверты-шем, ибо вышеприведенные утверждения не взаимо-заменимы.

Такое смешивание двух утверждений – это триви-альная, крайне тривиальная (хотя очень существен-ная) логическая ошибка; но мы не застрахованы оттривиальных логических ошибок, а профессора имыслители и подавно (сложные умопостроения редко

счастливо сочетаются с ясностью рассудка). Если мыне напряжем мозги, то, скорее всего, бессознательноупростим проблему, потому что наш разум делает этосплошь и рядом в автоматическом режиме, без наше-го участия.

В этом следует тщательно разобраться.Многие путают утверждение “почти все террористы

– мусульмане” с утверждением “почти все мусульма-не – террористы”. Предположим, первое – правда, и99 процентов террористов – мусульмане. Это озна-чает, что только 0,001 процента мусульман – терро-ристы, поскольку мусульман в мире больше милли-арда, а террористов, допустим, десять тысяч, одинна сто тысяч человек. Эта логическая ошибка застав-ляет вас (без вашего ведома) преувеличивать веро-ятность того, что случайно взятый мусульманин (ска-жем, в возрасте от пятнадцати до пятидесяти лет) ока-жется террористом, примерно в пятьдесят тысяч раз!

По огрехам-перевертышам читатель может легкосудить о несправедливости стереотипов. Меньшин-ства в городах Соединенных Штатов стали жертвойтой же путаницы: даже если большинство преступни-ков принадлежит к их этнической подгруппе, большаячасть представителей их этнической подгруппы – непреступники; однако они все равно подвергаются дис-криминации со стороны людей, которые должны были

бы соображать получше.“Я и не думал говорить, что консерваторы, как пра-

вило, глупы. Я имел в виду, что глупые люди, как пра-вило, консервативны”, – пожаловался однажды ДжонСтюарт Милль19. Это извечная проблема: если вы ска-жете людям, что ключом к успеху не всегда являетсякомпетентность, они решат, что вы говорите им: ком-петентность ничего не решает, все дело в везении.

Наш умозаключающий механизм, которым мыпользуемся в повседневной жизни, не приспособленк сложной среде, где высказывание радикально ме-няется при малозаметном изменении формулиров-ки. Ведь, если подумать, в первобытной среде нетсколько-нибудь важной разницы между высказывани-ями “большинство убийц – дикие звери” и “большин-ство диких зверей – убийцы”. Неточность тут есть, ноона не слишком важна. Наша статистическая интуи-ция эволюционировала не в том окружении, в которомподобные тонкости могут иметь большое значение.

Не все буглы – зуглы

Все зуглы – буглы. Вы увидели бугла. Это зугл?Не обязательно, поскольку не все буглы – зуглы; под-

19 Джон Стюарт Милль (1806–1873) – английский мыслитель и эконо-мист. (Прим. перев.)

ростки, которые допускают ошибку при ответе на та-кой вопрос во время выпускных экзаменов, рискуютне попасть в колледж. Но человек может получать са-мые высокие оценки на экзаменах и все же невольнопокрываться мурашками, когда обитатель неблагопо-лучного квартала заходит с ним в лифт. Эта неспособ-ность автоматически перенести знание и пониманиес одной ситуации на другую – или с теории на практи-ку – является весьма тревожным свойством челове-ческой натуры.

Давайте назовем это ареал-специфичностью че-ловеческих реакций. Под ареал-специфичностью яподразумеваю тот факт, что наши реакции, наш образмыслей, наша интуиция зависят от контекста, в кото-ром проблема нам предстает, от того, что эволюцион-ные психологи называют ареалом объекта или собы-тия. Школьная аудитория – один ареал; повседневнаяжизнь – другой. Наша реакция на информационныйсигнал определяется не его логической насыщенно-стью, а тем, в какую структуру он встроен и как он вза-имодействует с нашей социально-эмоциональной си-стемой. Логические проблемы, которые в аудиториирешаются одним образом, в повседневной жизни мо-гут рассматриваться совершенно иначе. Собственно,они и рассматриваются иначе в повседневной жизни.

Знание, даже точное знание, не часто приводит к

правильным действиям, потому что, стоит нам рас-слабиться, и мы тут же забываем то, что знаем, илиперестаем соображать, как этим пользоваться, дажеесли мы – эксперты. Было установлено, что статисти-ки имеют обыкновение оставлять свои мозги в ауди-тории и допускать за ее порогом самые тривиальныелогические ошибки. В 1971 году психологи Дэнни Ка-неман и Амос Тверски решили помучить профессо-ров статистики вопросами, сформулированными некак статистические вопросы. Один был приблизитель-но таков (для большей ясности я поменял пример):представьте, что вы живете в городе, где есть двебольницы – одна большая, другая маленькая. В опре-деленный день в одной из этих двух больниц рождает-ся 60 процентов мальчиков. В какой больнице это ско-рее могло бы произойти? Многие профессора дела-ли ошибку (во время обычной беседы), называя боль-шую больницу, в то время как суть статистики заклю-чается в том, что большие выборки более стабильныи имеют меньше отклонений от долгосрочного сред-него показателя (в нашем случае 50 процентов каж-дого пола), чем маленькие выборки. Эти профессорапровалили бы экзамены, которые сами же принимают.Еще работая квант-инженером, я выявил сотни такихсерьезных ошибок, сделанных статистиками, забыв-шими о том, что они статистики.

Если вам нужен еще один пример нашей смехо-творной ареал-специфичности, сходите как-нибудь вэлитный “Рибок Спорт-клуб” в Нью-Йорке и посмотри-те, сколько народу, проехав пару этажей на эскалато-ре, сразу же устремляется к степ-тренажерам.

Эта ареал-специфичность наших выводов и реак-ций двунаправлена: постижению некоторых проблемнас лучше учит жизнь, чем учебники, а другие намлегче понять в теории, чем на практике. Порой чело-век запросто решает проблему в жизненной ситуации,но встает в тупик, когда она предлагается ему в ви-де абстрактной логической задачи. В разных обстоя-тельствах мы используем разные ментальные меха-низмы – так называемые модули; в нашем мозгу нетцентрального компьютера общего назначения, кото-рый работал бы с логическими правилами, применяяих одинаково ко всем возможным ситуациям.

И, как я уже сказал, мы позволяем себе допускатьлогические ошибки в реальности, но не в аудито-рии. Для иллюстрации этой асимметрии лучше все-го подходит диагностика рака. Представьте себе вра-чей, которые обследуют пациента на наличие призна-ков рака, – такие анализы обычно проводят с паци-ентами, которые хотят знать, вылечились они или бо-лезнь рецидивировала. (“Рецидив” – это неправиль-ный термин: речь просто о том, что лечение убило не

все раковые клетки и необнаруженные злокачествен-ные клетки стали бесконтрольно размножаться.) С по-мощью современных технологий невозможно иссле-довать каждую из клеток пациента, поэтому врач де-лает некоторую выборку, сканируя тело с максималь-но возможной тщательностью. Затем он высказыва-ет предположение на основании того, чего не увидел.Как-то раз я изумился, когда доктор заявил мне послеплановой проверки: “Не беспокойтесь, мы установи-ли, что вы здоровы”. – “Как?” – спросил я. “Результа-ты обследования указывают на отсутствие рака”, –был ответ. – “Каким образом?” – поинтересовался я.“Больные клетки не выявлены”, – ответил он. И этоттип еще называет себя врачом!

В медицинской литературе употребляется сокра-щение НПЗ, что означает “нет признаков заболева-ния”. При этом не существует ПОЗ, “признаки отсут-ствия заболевания”. Но мой опыт обсуждения этойпроблемы со множеством докторов, даже тех, кото-рые публикуют статьи о своих исследованиях, пока-зывает, что многие из них в пылу разговора допускаютогрехи-перевертыши.

В 1960-е годы, в пору наивысшего зазнайства нау-ки, врачи, уверенные в своей способности воссоздатьв лаборатории материнское молоко, ни в грош его неставили, не осознавая, что материнское молоко мо-

жет содержать полезные компоненты, которые укры-лись от их просвещенного внимания; отсутствиесвидетельств о пользе материнского молока прини-малось за свидетельство отсутствия пользы оного(еще один пример платонизма: “нет смысла” кормитьгрудью, раз можно кормить из бутылочки). Многие по-страдали от этой наивной логики: те, кого в младенче-стве не кормили грудью, оказались больше подверже-ны ряду болезней, в том числе определенным видамрака – видимо, в материнском молоке есть какие-тонеобходимые защитные питательные вещества, о ко-торых мы пока ничего определенного не знаем. Боль-ше того, благотворное влияние, которое кормлениегрудью оказывает на матерей, – например снижениериска рака груди, – тоже не учитывалось.

Та же история с миндалинами: удаление миндалинповышает риск поражения горла раком, но на протя-жении десятилетий врачи и не подозревали, что эта“бесполезная” ткань может быть для чего-нибудь, имневедомого, нужна. То же самое с пищевой клетчат-кой во фруктах и овощах: врачи в 1960-е годы считалиее бесполезной, потому что не имели доказательствее необходимости, и в результате мы получили непра-вильно вскормленное поколение.

Клетчатка, как выясняется, замедляет всасываниесахара в кровь и вычищает из желудочно-кишечного

тракта предраковые клетки. Вообще медицина за всюсвою историю причинила немало вреда, и виной тому– эти простые огрехи-перевертыши.

Я не говорю, что у врачей не должно быть системывзглядов, я лишь призываю к открытости и гибкости– к чему стремились Менодот и его школа, насаждаяскептико-эмпирическую медицину, избегающую тео-ретизирования. Медицина сейчас изменилась к луч-шему, но многие отрасли знания – нет.

Доказательства

Данный нам природой ментальный механизм, кото-рый я называю наивным эмпиризмом, побуждает насискать свидетельства, подтверждающие наши пред-ставления о прошлом и об окружающем нас мире, –их всегда несложно найти. К сожалению, дурацкое де-ло нехитрое, особенно при наличии подходящих ин-струментов. Вы подбираете факты, согласующиеся свашими теориями, и называете их доказательства-ми. Например, дипломат продемонстрирует вам свои“достижения”, а не то, в чем он не преуспел. Матема-тики попытаются убедить вас, что их наука нужна об-ществу, ссылаясь на те случаи, когда она оказаласьполезной, а не на те, когда было попусту затраченовремя, и тем более не на те бесчисленные математи-

ческие экзерсисы, за которые общество дорого запла-тило, поскольку элегантные математические постро-ения крайне неэмпиричны.

Даже при проверке гипотезы мы склонны искатьфакты, ее подтверждающие. Конечно, подтвержде-ние найти несложно – достаточно внимательно при-глядеться или поручить это практиканту. Я могу най-ти подтверждение почти чему угодно, так же какопытный лондонский таксист сможет даже в празд-ничный день найти пробку, чтобы накрутить цену.

Кое-кто идет дальше, приводя мне примеры собы-тий, которые мы смогли с некоторой долей успехапредвидеть, – такие и в самом деле есть, напримервысадка человека на Луне или бурный рост экономи-ки в XXI веке. Можно найти множество “контрдока-зательств” идеям этой книги. Лучшим из них будетто, что газеты прекрасно предсказывают театральныеспектакли и кинопоказы. Смотрите, я вчера предска-зал, что сегодня взойдет солнце, и оно взошло!

Отрицательный эмпиризм

Обнадеживает то, что этот наивный эмпиризм мож-но обойти. Я сказал, что ряд подтверждающих фак-тов не обязательно является доказательством. Ты-сячи белых лебедей не доказывают отсутствия в ми-

ре черных. Однако есть исключение: я хорошо знаю отом, что неправильно, но плохо – о том, что правиль-но. Если я вижу черного лебедя, я могу с уверенно-стью сказать, что не все лебеди белые\ Если я видел,как человек совершает убийство, я могу почти не со-мневаться, что он преступник. Но, если я не видел, какчеловек совершает убийство, я не могу быть уверен вего невиновности. То же относится к диагностике ра-ка: выявление одной-единственной злокачественнойопухоли доказывает, что у вас рак, но невыявлениеее не позволяет вам со стопроцентной уверенностьюсказать, что рака у вас нет.

Нас приближают к истине отрицательные, а не под-тверждающие примеры! Неверно выводить общееправило из наблюдаемых фактов. Вопреки тради-ционным представлениям накопление подтверждаю-щих наблюдений, подобных наблюдениям индюшки,не увеличивает запаса наших знаний. Просто есть ве-щи, к которым я могу по-прежнему относиться скепти-чески, и вещи, которые я могу спокойно считать бес-спорными. Иными словами, результаты наблюденийодносторонни. Вот и вся премудрость.

Эта асимметрия чрезвычайно полезна. Она позво-ляет нам быть не абсолютными скептиками, а всеголишь полускептиками. Некоторое преимущество ре-

альной жизни над книгами заключается в том, что припринятии решений вы можете интересоваться толькоодной стороной дела: если вам необходима уверен-ность в наличии у пациента заболевания, а не уве-ренность в его здоровье, отрицательных результатоввам будет достаточно. Итак, данные сообщают наммного, но не так много, как мы ожидаем. Иногда в мас-се данных нет никакого смысла, а иногда единствен-ный факт бесценен. Иной раз тысяча дней не докажетвашу правоту, но один день с легкостью может дока-зать вашу неправоту.

Активнее всех развивал эту идею одностороннегополу-скептицизма сэр доктор профессор Карл Рай-мунд Поппер – единственный специалист по фило-софии науки, которого действительно читают и об-суждают люди, играющие активную роль в реальнойжизни (чего нельзя сказать о профессиональных фи-лософах). Сейчас, когда я пишу эти строки, его чер-но-белое фото смотрит на меня со стены моего ка-бинета. Это подарок, который я получил в Мюнхенеот эссеиста Йохена Вегнера, который, как и я, счита-ет Поппера единственным “нашенским” среди совре-менных мыслителей – ну почти. Он пишет для нас, ане для своих собратьев философов. Мы – это прак-тикующие эмпирики, признающие неопределенностьсвоей стихией и полагающие, что осознание того, как

действовать в условиях неполноты информации, –главная и самая насущная задача человека.

Поппер вывел из этой асимметрии полномасштаб-ную теорию, использующую технику “фальсифика-ции” (по Попперу, “фальсифицировать” – значит до-казать неправильность), которая позволяет провестиграницу между наукой и не-наукой. Тут же разгоре-лись жаркие споры о ее практическом применении,хотя это не самая интересная и не самая оригиналь-ная из Попперовых идей. Мысль об асимметричностизнания так мила деловым людям, потому что для нихона очевидна; на ней зиждется весь их бизнес. “Про-клятый” философ Чарльз Сандерс Пирс, который, по-добно художнику, добился лишь посмертного призна-ния, тоже придумал некий “чернолебяжий” метод, ко-гда Поппер еще под стол пешком ходил, – этот методдаже называют “подходом Пирса – Поппера”. Гораздосильнее и оригинальнее идея Поппера об “открытом”обществе, которое кладет в основу своего развитияскепсис, опровергая и ниспровергая окончательныеистины. Поппер обвинил Платона в том, что он “заку-порил” наш разум (я привожу его аргументы в Проло-ге). Но самое великое достижение Поппера – это егодогадка о фундаментальной, суровой и необоримойнепредсказуемости мира; о чем я буду говорить позже

в главе о предсказаниях20.Конечно, “фальсифицировать” (то есть с полной

уверенностью заявлять, что что-то неправильно)весьма и весьма непросто. Несовершенство методатестирования может привести к ошибке. У врача, об-наружившего раковые клетки, может оказаться неис-правное оборудование, создающее оптические ил-люзии; или белый халат может натянуть экономист,помешанный на “гауссовых кривых”. Свидетель пре-ступления может быть в стельку пьян. Однако фактостается фактом: вы способны судить о том, чтонеправильно, но не о том, что правильно. Не вся ин-формация равноценна.

Поппер ввел механизм предположений и опровер-жений, который работает следующим образом: вы де-лаете (смелое) предположение и начинаете искатьданные, которые докажут вашу неправоту. Это аль-тернатива поиску подтверждающих фактов. Если вамкажется, что опровергать просто, то вы заблуждае-тесь, – мало у кого от природы есть такая способ-ность. Я признаюсь, что у меня ее нет; я здорово на-прягаюсь.

20 Ни Пирс, ни Поппер не были первооткрывателями этой асимметрии.Философ Виктор Брошар еще в 1878 г. упоминал о важности отрица-тельного эмпиризма, который эмпирики якобы всегда считали вернымспособом преуспеть в делах, – древние понимали это подспудно. В бу-кинистических книгах можно найти много неожиданного.

Считаем до трех

Ученые-когнитивисты изучили нашу природную тя-гу к поиску подтверждений; они называют ее установ-кой на подтверждение. Опыты показывают, что лю-ди сосредоточиваются только на прочитанных книгахиз библиотеки Умберто Эко. Любое правило можнопроверить либо прямым путем, рассматривая случаи,когда оно работает, либо косвенным, фокусируясь натех случаях, когда оно не срабатывает. Как мы уже вы-яснили, опровергающие примеры гораздо важнее дляустановления истины. Но мы словно бы об этом неведаем.

Первый известный мне эксперимент, исследующийэтот феномен, был проведен психологом П. К. Уэйсо-ном. Он предлагал испытуемым последовательностьиз трех чисел – 2, 4, 6 – и просил их догадаться, покакому принципу она сгенерирована. На первом этапеиспытуемые называли другие числовые последова-тельности, соответствие которых заложенному в при-мере принципу экспериментатор подтверждал или от-рицал. И только потом испытуемые формулировалисам принцип. (Обратите внимание на сходство это-го эксперимента с рассуждениями в главе 1 о том,какой нам предстает история: предполагая, что исто-

рия генерируется в соответствии с какой-то логикой,мы видим только события, не принципы, но хотим уга-дать, что ею движет.) Правильный ответ – “натураль-ные числа в восходящем порядке”, всего-то. Чтобыдо этого додуматься (что удавалось лишь единицам),нужно было предложить нисходящий ряд цифр (начто экспериментатор сказал бы “нет”). Уэйсон заме-тил, что испытуемые формулировали для себя некийпринцип и приводили примеры, нацеленные на егоподтверждение, вместо того чтобы попытаться при-думать последовательность, противоречащую их ги-потезе. Испытуемые упорно пытались найти подтвер-ждение правилу, которое сами же и изобрели.

Но бывают исключения. Опытные шахмати-сты-гроссмейстеры, как известно, действительно кон-центрируются на слабости потенциального хода. Ноне обязательно играть в шахматы, чтобы практико-ваться в скептицизме. Ученые считают, что именноумение копаться в собственных слабостях делает иххорошими шахматистами, а не игра в шахматы пре-вращает их в скептиков. Таким же образом бирже-вой игрок Джордж Сорос, прежде чем сделать став-ку, собирает данные, которые могли бы опровергнутьего первоначальную теорию. Возможно, это и есть ис-тинная уверенность в себе: способность смотреть на

мир, не ожидая от него одобрительных кивков21.К сожалению, идея подтверждения укоренена в на-

ших интеллектуальных привычках. Обратите внима-ние на следующее замечание писателя и критикаДжона Апдайка: “Когда Джулиан Джейнс… рассужда-ет о том, что до конца второго тысячелетия до н. э.у людей не было сознания и они автоматически под-чинялись указаниям богов, мы удивляемся, но как за-вороженные следим за тем, как эта поразительнаяконцепция подкрепляется подтверждающими свиде-тельствами”. Пусть даже концепция Джейнса и верна,но, мистер Апдайк, главная проблема знания (и выводэтой главы) заключается в том, что такого зверя, какподтверждающие свидетельства, не существует.

Я видел еще один красный “мини”!

Вот прекрасная иллюстрация абсурдности под-

21 Проблема подтверждения проникает во все закоулки современнойжизни, поскольку у истока многих конфликтов та же ментальная уста-новка: когда арабы и израильтяне смотрят новости, они видят разныеистории в одной и той же последовательности событий. Аналогично де-мократы и республиканцы в США смотрят с разных сторон на одни ите же данные и никогда не сходятся во мнении. Раз уж в вашем созна-нии поселилось определенное мировоззрение, вы будете рассматри-вать только те случаи, которые подтверждают вашу правоту. Как это нипарадоксально, чем больше у вас будет информации, тем более обос-нованными вам будут представляться собственные взгляды.

тверждений. Если вы верите, что появление допол-нительного белого лебедя подтверждает, что черныхлебедей нет, вы – с чисто логической точки зрения –должны также согласиться с тем, что появление крас-ного “мини-купера” подтверждает, что черных лебе-дей не существует.

Почему? Подумайте о том, что утверждение “вселебеди белые” подразумевает, что все небелые объ-екты – не лебеди. То, что подтверждает второе утвер-ждение, должно подтверждать первое. Следователь-но, обнаружение небелого объекта, не являющего-ся лебедем, должно служить таким подтверждением.Этот аргумент, известный как парадокс Гемпеля, былзаново придуман моим другом, (мыслящим) матема-тиком Брюно Дюпиром во время одной из наших ин-тенсивно медитативных прогулок по Лондону – однойиз тех увлеченных прогулок-дискуссий, когда не заме-чаешь дождя. Он указал пальцем на красный “мини” ивоскликнул: “Смотри, Нассим, смотри! Черного лебе-дя нет!”

Не все на свете

Мы не настолько наивны, чтобы считать челове-ка бессмертным только потому, что не видели, какон умирает, или невиновным потому, что не застука-

ли его за совершением убийства. Проблема наивныхобобщений преследует нас не повсюду. Но эти свет-лые зоны индуктивного скептицизма обычно охваты-вают события, с которыми мы встречались в быту ив отношении которых мы научились избегать тупыхобобщений.

Например, когда детям показывают какого-нибудьпредставителя группы и предлагают угадать свой-ства других, невидимых представителей, они способ-ны выбрать, какие свойства обобщать. Покажите ре-бенку фотографию толстяка, скажите, что он принад-лежит к такому-то племени, и попросите описать егосоплеменников; ребенок (скорее всего) не решит, чтовсе племя страдает излишней тучностью. Но на цветкожи реакция будет другая. Если вы покажете ребен-ку людей с темной кожей и попросите описать их со-племенников, то услышите в ответ, что они тоже тем-нокожие.

По всей видимости, мы оснащены специфически-ми и сложными индуктивными инстинктами, которыеведут нас за собой. Исследования в области детскойпсихологии опровергли мнение великого Дэвида Юмаи всей британской эмпирической школы, что мы учим-ся обобщениям только на основании опыта и эмпи-рических наблюдений и что, следовательно, вера –дитя привычки. Мы рождаемся, как оказалось, с ум-

ственными механизмами, заставляющими нас выбо-рочно обобщать опыт, то есть полагаться на индуктив-ное знание в одних областях, но оставаться скепти-ками в других. Делая так, мы опираемся не на опыткакой-нибудь тысячи дней, а на познания, накоплен-ные нашими предками в процессе эволюции и внед-рившиеся в нашу биологию.

Назад в Среднестан

А ведь сведения, полученные нами от предков, мо-гут быть неверными. Я имею в виду, что мы, скореевсего, унаследовали инстинкты, необходимые длявыживания в районе восточно-африканских Великихозер – судя по всему, там находится наша прароди-на, – но эти инстинкты, безусловно, неважно работаютв современном буквенно оснащенном, информацион-но насыщенном и статистически сложном окружении.

Действительно, наше окружение несколько слож-нее, чем представляется нам (и нашим органамуправления). В каком смысле? Современный мир, яв-ляясь Крайнестаном, целиком зависит от редких –крайне редких – событий. В нем Черный лебедь можетпоявиться после тысяч и тысяч Белых, поэтому намследует воздерживаться от суждений гораздо доль-ше, чем нам свойственно. Как я говорил в главе 3,

нереально (биологически нереально) встретить чело-века высотой в несколько миль, поэтому наша инту-иция исключает такие события. Но тиражи книг илимасштабы общественных потрясений не подвластнытаким ограничениям. За тысячу дней не удостове-ришься в том, что писатель бездарен, что рынок нерухнет, что война не начнется, что проект безнадежен,что страна – “наш союзник”, что компания не разорит-ся, что аналитик брокерской конторы – не шарлатан ичто сосед не нападет на соседа. В далеком прошломлюди могли делать выводы гораздо быстрее и точнее.

Более того, сегодня число “чернолебяжьих” зоннеизмеримо выросло22. В первобытном мире их бы-ло немного: впервые встреченный дикий зверь, новыевраги, внезапные природные катаклизмы. Эти собы-тия повторялись достаточно часто, чтобы поселить внас врожденный страх. Инстинктивная склонность кпоспешным выводам и к “туннелированию” (то есть кфокусированию на небольшом количестве известныхзон неопределенности) укоренена в нас и сейчас. Ко-роче говоря, эта склонность – наша беда.

22 Ясно, что природные катастрофы (например, ураганы и землетря-сения) не участились за последнее тысячелетие, но в наши дни они вле-кут за собой все более тяжелые социо-экономические последствия, очем мы поговорим в третьей части.

Глава 6. Искажение нарратива

Почему “потому что”? – Как разделить мозг. –

Эффективные способы тыкать пальцем в пото-лок. – Допамин поможет выиграть. – Я перестануездить на мотоцикле (но не с сегодняшнего дня). –Эмпирик и психолог? С каких пор?

О причинах моего неприятия причин

В конце 2004 года я участвовал в конференции,посвященной эстетике и науке. Она проходила в Ри-ме. Лучшего места для подобной акции не придума-ешь, здесь эстетика разлита в воздухе и проникаетво все – вплоть до поведения людей и звучания голо-сов. За обедом известный профессор из Южной Ита-лии необычайно приветливо поздоровался со мной.Утром того же дня я прослушал его страстный доклад:в нем было столько харизматичности, убежденности иубедительности, что я полностью согласился со все-ми его доводами, хотя по большей части не понимал,о чем он говорит. Мне удалось разобрать только от-дельные фразы, поскольку мой итальянский куда луч-ше служит мне на вечеринках, чем на научных и ин-теллектуальных мероприятиях. Произнося свою речь,

он в какой-то момент весь побагровел от гнева, убе-див меня (и слушателей), что он, несомненно, прав.

Во время обеда он подлетел ко мне, чтобы расхва-лить за то, как я разнес причинно-следственные свя-зи, которые в человеческом сознании гораздо значи-мее, нежели в реальности. Разговор получился стольоживленным, что мы застряли перед шведским сто-лом, блокируя доступ прочих участников конферен-ции к еде. Он говорил на посредственном француз-ском (с помощью жестов), я отвечал на примитив-ном итальянском (с помощью жестов), и мы были такувлечены, что прочие делегаты не решались прерватьстоль важную и интересную беседу. Речь шла о мо-ей предыдущей книге, посвященной случайностям, –своего рода реакции разозленного трейдера на пре-небрежение к удаче в жизни и на рынках. Она былаопубликована в Италии под благозвучным названием“Giocati dal caso”23. Мне повезло: переводчик знал этутему едва ли не лучше меня, и книга нашла несколь-ких ярых поклонников в среде итальянских интеллек-туалов. “Я в восторге от ваших идей, но не скрою сво-ей обиды, – сказал профессор. – У меня точно та-кие же идеи, а вы написали книгу, которую я сам уже

23 На русском языке книга вышла под названием “Одураченные слу-чайностью. Скрытая роль шанса на рынках и в жизни” (М.: Интер-нет-Трейдинг, 2002). (Прим. перев.)

(почти) собирался написать. Вы просто счастливчик;вам удалось наглядно продемонстрировать, как слу-чай влияет на общество и чем чревата переоценка ро-ли причинно-следственных связей. Вы показали, какглупо с нашей стороны постоянно пытаться искатьобъяснение таланту”.

Он замолчал, потом продолжил более спокой-ным тоном: “Но, топ cherami, позвольте сказать вамquelque chose24 (очень медленно и внятно, постуки-вая большим пальцем о средний и указательный): ес-ли бы вы выросли в протестантском обществе, гделюдям внушают, что по работе и плата, где особоподчеркивается индивидуальная ответственность, –вы бы никогда не сумели увидеть мир в таком свете.Вам удалось высмотреть удачу и разделить причиныи следствия по той причине, что вы воспитаны в сре-диземноморской православной традиции”. При этомон использовал французский оборот a cause. И былтак убедителен, что на минуту я согласился с его тол-кованием.

Мы любим рассказывать истории, мы любим ре-зюмировать, и мы любим упрощать, то есть сводитьмногомерность событий к минимуму. Первая из про-блем человеческой природы, которую мы рассмотрим

24 Дорогой друг… кое-что (фр.).

в данном разделе, – искажение нарратива (на са-мом деле это настоящее мошенничество, но, дабыизбежать грубости, остановлюсь на термине “искаже-ние”). Связано оно с нашей склонностью к дотошно-му истолкованию (интерпретированию), с тем, что мыпредпочитаем сжатые истории необработанной прав-де. Результатом является извращенное представле-ние о мире, особенно когда речь идет о редком явле-нии.

Обратите внимание на то, как горячо мой вдумчи-вый итальянский собеседник поддержал мой протестпротив вечного поиска объяснений и преувеличенияроли причин, но при этом самому ему, чтобы оценитьменя и мой труд, понадобилось установить некоторуюпричинно-следственную связь, сделать и то и другоечастью некой истории. Ему пришлось изобрести при-чину. Более того, он не сообразил, что угодил в ло-вушку причинности, – да я и сам не сразу это осознал.

Искажение нарратива проистекает из нашей неспо-собности рассматривать цепочку фактов, не оплетаяих объяснениями или, что одно и то же, не скрепляяих логической связью – стрелой взаимоотношений.Объяснения объединяют факты друг с другом. Помо-гают их запомнить; придают им больший смысл. Опас-но это тем, что укрепляет нас в иллюзии понимания.

В этой главе мы рассмотрим только одну проблему,но как бы с позиций разных научных дисциплин. Хотяпроблему нарративности в одном из ее аспектов ши-роко изучают психологи, она не является чисто “пси-хологической”. Сама классификация знаний маскиру-ет тот факт, что это, в более общем плане, пробле-ма информации. Тогда как нарративность проистека-ет из врожденной биологической потребности мини-мизировать многомерность, роботы неизбежно будутвовлечены в тот же самый процесс упрощения. Ин-формация требует, чтобы ее упрощали.

Хочу помочь читателю сориентироваться. Говоря впредыдущей главе о проблеме индукции, мы строилипредположения относительно невидимого, то есть то-го, что лежит вне информационного поля. Теперь мызаймемся видимым, тем, что лежит внутри информа-ционного поля, и разберемся в искажениях, возника-ющих при его обработке. Об этом можно рассуждатьбесконечно, но меня будет занимать только нарра-тивное упрощение окружающего нас мира и его вли-яние на наше восприятие Черного лебедя и крайнейнеопределенности.

Разделение мозга

Выискивание антилогизмов – увлекательное заня-

тие. Несколько месяцев вы живете с потрясающимощущением причастности к какому-то новому миру.Затем новизна блекнет, и ваше мышление возвраща-ется в привычную колею. Мир снова становится скуч-ным, пока вы не найдете новый предмет увлечения(или не доведете до бешенства какую-нибудь важнуюшишку).

Я додумался до одного такого антилогизма, открывдля себя (спасибо литературе о природе познания),что вопреки общепринятому мнению не теоретизи-рование – это действие, тогда как теоретизированиеможет соответствовать отсутствию осознанной дея-тельности, быть “выбором по умолчанию”. Непростоизучать (и запоминать) факты, воздерживаясь от суж-дений и отметая всяческие объяснения. Тяга к теоре-тизированию с трудом поддается контролю: она, по-добно анатомическим характеристикам, входит в на-ше биологическое устройство, и борьба с ней – этоборьба с самим собой. Так что совет древних скепти-ков “не судить” противоречит самой нашей природе.Советчиков всегда на свете хватало – проблеме нази-дательной философии мы посвятим главу 13.

Попробуйте скептически относиться ко всем своимтолкованиям, и вы моментально выбьетесь из сил.Кроме того, сопротивление теоретизированию закон-чится вашим полным позором. (Есть способы достичь

истинного скептицизма; но нужно идти к нему черезчерный ход, а не атаковать самого себя с фасада.)Даже анатомически наш мозг не готов усваивать что-либо в “сыром” виде, без всякого объяснения. Мы са-ми не всегда это осознаем.

Рационализация post нос

В одном эксперименте психологи предлагали жен-щинам выбрать из двенадцати пар те нейлоновыечулки, которые им больше нравятся. Потом исследо-ватели спрашивали женщин, чем те руководствова-лись в своем выборе. Фактура, “приятность на ощупь”и цвет – такие ответы превалировали. На самом делевсе чулки были совершенно одинаковые. Объясненияженщины придумывали задним числом, post hoc. Незначит ли это, что нам легче истолковать, чем понять?Давайте разберемся.

Ряд известных экспериментов с пациентами, у ко-торых нарушены связи между полушариями мозга,дает нам убедительные физические (то есть биологи-ческие) свидетельства того, что объяснение выдаетсяавтоматически. Похоже, у нас есть специальный ин-терпретационный орган, хотя “нащупать” его исключи-тельно трудно. Давайте все-таки попытаемся.

У пациентов с разделенным мозгом отсутствует

связь и не происходит обмен информацией междулевым и правым полушариями. Такое нарушение –большая редкость, и тем ценнее оно для исследова-телей. Перед вами в полном смысле слова две раз-ные личности, с которыми вы можете общаться по от-дельности; различия между ними дают вам некото-рое представление о специализации полушарий. По-добное разделение – обычно результат хирургическо-го вмешательства с целью устранить еще более тяж-кие расстройства типа эпилепсии; впрочем, запад-ным ученым, как и ученым в большинстве восточныхстран, теперь запрещено разделять полушария чело-веческого мозга даже во имя познания и мудрости.

Теперь представьте, что вы побудили подобного па-циента что-то сделать (поднять палец, засмеяться,схватить лопату), чтобы выяснить, каким ему видитсямотив его поступка (вы-то знаете, что мотив один, –вы его к этому побудили). Если вы попросите пра-вое, изолированное от левого, полушарие выполнитьдействие, а потом обратитесь к другому полушариюза объяснением, пациент непременно предложит ка-кое-то толкование: “Я показал на потолок, чтобы…”,“Я увидел что-то интересное на стене”, ну а если выспросите вашего покорного слугу, он, как всегда, ска-жет: “Потому что я родом из греко-православного се-ления Амиун в Северном Ливане” и так далее.

А вот если, наоборот, попросить изолированное ле-вое полушарие правши выполнить действие, а потомспросить у правого полушария о его мотивах, то выуслышите в ответ просто: “Не знаю”. Заметьте, что ре-чью и дедукцией, как правило, ведает левое полуша-рие. Охочего до “науки” читателя я бы предостерегот построения нейронных схем: я всего лишь пыта-юсь указать на биологическую природу этой “моти-ва-ционности”, а не на ее точную локализацию. У насесть все основания с подозрением относиться к этим“полушарным” различиям и возведенным на них поп-теориях о типах личности. В самом деле представ-ление о том, что левое полушарие отвечает за речь,скорее всего, не совсем правильно. Вернее было бы,наверное, сказать, что в левом полушарии находят-ся центры опознавания структур и речь оно контро-лирует лишь в тех пределах, в каких она существуеткак структура. Еще одно различие между полушария-ми заключается в том, что правое имеет дело со всемновым. Оно воспринимает набор фактов (частное, тоесть деревья), а левое воспринимает целостную кар-тину, гештальт (общее, то есть лес).

Чтобы проиллюстрировать нашу биологическую за-висимость от понятий, предлагаю вам следующийтест. Для начала прочитайте пословицу:

ЛУЧШЕ СИНИЦА В В РУКАХ, ЧЕМ ЖУРАВЛЬ В

НЕБЕНичего необычного не заметили? Присмотритесь

внимательнее25.Нейрофизиолог из Сиднея Аллан Снайдер (кото-

рый говорит с филадельфийским акцентом) сделалследующее открытие. Если притормозить работу ле-вого полушария правши (воздействуя низкочастотны-ми магнитными импульсами на левые лобно-височ-ные доли мозга), вероятность того, что он пропуститошибку при чтении приведенного выше текста, сни-зится. Наша склонность повсюду искать смысл и идеюмешает нам видеть смыслообразующие детали. Од-нако люди, у которых работа левого полушария при-торможена, реалистичнее смотрят на мир – они луч-ше и живее рисуют. В их мозгу отчетливее запечатле-ваются сами объекты, очищенные от шелухи теорий,историй и предрассудков.

Почему так трудно избегать толкований? Дело втом, что, как доказывает история с итальянским уче-ным, нередко мозг отправляет свои функции бессо-знательно. Вы объясняете точно так же, как дышите,как выполняете другие действия, которые считаютсяавтоматическими и неподконтрольными разуму.

Так почему отказ от теоретизирования требует ку-да больших затрат энергии, чем теоретизирование?

25 Предлог “в” повторяется дважды.

Прежде всего теоретизирование – процесс тайный. Яуже говорил, что он совершается в основном без на-шего ведома: если вы не знаете, что ежесекундно де-лаете умозаключения, как же вы можете остановитьсебя, если не ценой постоянного жесткого самокон-троля? А вечно быть начеку страшно утомительно.Потренируйтесь денек, сами увидите.

Чуть больше Допамина

Помимо истории про правшу-мотиватора у насесть и другие физиологические свидетельства нашейврожденной страсти к систематизации. Они накапли-ваются по мере накопления сведений о действии ней-ротрансмиттеров, химических соединений, которыепризваны передавать сигналы из одной части мозгав другую. При увеличении концентрации в мозгу хи-мического соединения под названием допамин, су-дя по всему, интенсифицируется системное мышле-ние. Допамин также регулирует настроение и пита-ет мозговой центр внутреннего поощрения (неудиви-тельно, что у правшей его несколько больше в левомполушарии). Чем выше концентрация допамина, темслабее скептицизм и соответственно тем сильнее по-требность опираться на систему; инъекция леводопы,препарата, который используется для лечения болез-

ни Паркинсона, усугубляет ситуацию, предельно сни-жая порог недоверчивости. Человек становится лег-кой добычей разного рода шарлатанов вроде астро-логов, магов, экономистов и гадателей на картах Таро.

В то время как я это пишу, в прессе обсуждает-ся иск, предъявленный пациентом своему доктору, насумму более 200 000 долларов, которую он якобыпросадил в казино. Пациент уверяет, что прием ле-карств от паркинсонизма подтолкнул его к тому, что-бы ставить на кон сумасшедшие деньги. Оказывает-ся, у леводопы есть побочный эффект: у небольшого,но все же заметного количества пациентов появляет-ся маниакальное пристрастие к игре. Поскольку играна том и построена, что игроку в случайном наборечисел мерещится жесткая закономерность, она можетслужить иллюстрацией соотношения между знаниеми случайностью. Она также показывает, что некото-рые аспекты так называемого знания (а в моей тер-минологии “нарратива”) – это болезнь.

Я предупреждаю, что допамин меня интересует некак причина усиления интерпретационной активностимозга; моя цель – донести до читателя, что у этойактивности есть физическая и нейронная подопле-ка и что во многих отношениях наш разум – жерт-ва нашего физического устройства. Он узник, плен-ник биологии, если только мы не ухитряемся сплани-

ровать дерзкий побег. Я подчеркиваю, что интерпре-тационный процесс практически нами не контролиру-ется. Завтра кто-нибудь может открыть другую хими-ческую или органическую основу нашего системногомышления или осмеять мой пример с правшой-мо-тиватором, продемонстрировав роль более сложныхструктур, но это не опровергнет моей идеи: за нашимупорядоченным восприятием мира стоит биология.

Правило Андрея Николаевича

Наша склонность к наррации, то есть к выстраива-нию повествовательных цепочек, имеет и более глу-бокую причину, и она – не психологическая. Она свя-зана с зависимостью хранения и доступности инфор-мации от порядка, и о ней стоит здесь поговорить, что-бы разъяснить мой взгляд на важнейшие проблемывероятности и теории информации.

Первая проблема в том, что добывание информа-ции затратно.

Вторая проблема, что затратно также и хранениеинформации – как содержание квартиры в Нью-Йор-ке. Чем более упорядоченна, менее случайна, болееструктурна и нарратизированна цепочка слов илисимволов, тем проще такую цепочку сохранить в па-мяти или занести в книгу, которую когда-нибудь про-

чтут ваши внуки.Наконец, извлекать информацию и манипулиро-

вать ею – тоже затратно.Клеток у нас в мозгу немало – сто миллиардов (и

больше того), чердак велик, так что беда, вероятно,заключается не в ограниченности объема, а в слож-ности ориентирования. Ваша рабочая память, та, ко-торую вы используете для чтения этих строк и осо-знания их смысла, – гораздо меньше, чем чердак вцелом. Подумайте, что вы с трудом можете удержатьв голове телефонный номер, если в нем больше се-ми цифр. Давайте слегка поменяем метафору и пред-ставим себе, что наше сознание – это стол в читаль-ном зале Библиотеки Конгресса: независимо от коли-чества книг в самой библиотеке, независимо от того,сколько вы можете заказать, размер вашего стола на-кладывает определенные оперативные ограничения.Сжатие принципиально важно для сознательной ра-боты.

Представьте себе набор слов, которые, будучи со-ставлены вместе, образуют пятисотстраничную кни-гу. Если эти слова совершенно случайны – иначе го-воря, наугад выхвачены из словаря, вы не сможетеизложить содержание, то есть уменьшить размерыэтой книги, не потеряв чего-то важного. Чтобы доне-сти, например, до Сибири точный смысл произволь-

но взятых ста тысяч слов, вам придется тащить тудав саквояже все сто тысяч слов. А теперь представь-те себе книгу, состоящую из одного и того же беско-нечно повторяющегося на пятистах страницах пред-ложения: “Председатель [вставьте сюда названиевашей компании] – везунчик, которому посчастливи-лось оказаться в нужном месте в нужное время, и те-перь он пожинает лавры успеха, поплевывая на уда-чу”. Всю книгу можно безболезненно сократить (как ятолько что сделал) до двадцати слов; это ядро позво-лит вам воспроизвести ее с абсолютной точностью.Если отыскать в некоем множестве структуру, логику,его уже не нужно запоминать целиком. Достаточно со-хранить в памяти структуру. А структура, как мы убе-дились, гораздо компактнее необработанной инфор-мации. Вы посмотрели в книгу и увидели там прави-ло. Именно таким путем великий “вероятностник” Ан-дрей Николаевич Колмогоров26 пришел к определе-нию степени случайности; она называется “колмого-ровская сложность”.

Мы, приматы вида Homo sapiens, алчны до правил,так как нам необходимо свести к минимуму многомер-ность фактов, иначе они не лезут нам в голову. Я быдаже сказал – не упихиваются. Чем более случай-

26 А. Н. Колмогоров (1903–1987) – выдающийся математик, один изосновоположников современной теории вероятностей. (Прим. перев.)

на информация, тем больше ее многомерность и темсложнее ее обобщать. Чем больше вы обобщаете,тем больше вы привносите порядка, тем меньше хао-тичность. Таким образом, то же самое обстоятель-ство, которое понуждает нас купрощению, застав-ляет нас думать, что мир менее хаотичен, чем онесть на самом деле.

А Черного лебедя мы из этого упрощения исключа-ем.

И творческие и научные усилия – это результат на-шей потребности истребить многомерность и навя-зать Вселенной порядок. Подумайте об окружающемнас мире, подумайте о триллионе мелочей, из кото-рых он состоит. Попытайтесь описать их, и вы почув-ствуете искушение вплести в свое повествование ка-кую-нибудь нить. У романа, рассказа, мифа, сказки –одна функция: они избавляют нас от сложностей ми-ра и защищают от его хаотичности. Мифы приводятв порядок беспорядочное человеческое восприятие и“сумбур человеческого опыта”27.

Действительно, многие серьезные психическиерасстройства сопровождаются чувством неспособно-

27 Парижский романист Жорж Перек попытался отказаться от нарра-тива и написать книгу тех же масштабов, что и мир вокруг. Ему пришлосьограничиться полным отчетом обо всем, что происходило на площадиСен-Сюльпис между 18 и 20 октября 1974 года. Его отчет все равно небыл исчерпывающим, и в конце концов он скатился к нарративу.

сти контролировать – “осмыслять” – окружающее.Платонизм и тут нас достает. Интересно, что та

же страсть к порядку мотивирует и научную деятель-ность – просто в отличие от искусства наука призвана(по общепринятому мнению) искать истину, а не да-вать вам ощущение организованности и не успокаи-вать. Мы ведь часто используем знания в терапевти-ческих целях.

Как лучше умирать

Оценить могущество нарратива вам поможет срав-нение двух высказываний: “Король скончался, и коро-лева скончалась” и “Король скончался, и следом заним от горя скончалась королева”. Этот пример, при-думанный романистом Э.М. Форстером, демонстри-рует различие между простым информационным ря-дом и сюжетом. Обратите внимание: добавив инфор-мацию во второе высказывание, мы сильно уменьши-ли многомерность целого. Второе предложение легчевоспринимается и легче запоминается: теперь у насодно информационное ядро вместо двух. Посколькуоно без труда укладывается в памяти, его можно про-дать другим, то есть выставить на рынок как упако-ванную идею. Вот вам сразу и определение и функциянарратива.

Чтобы понять, как нарратив может привести кошибке в просчете шансов, проведите такой экспери-мент. Дайте кому-нибудь хорошо написанный детек-тивный роман, например Агаты Кристи, где из многихперсонажей любого можно не без оснований заподо-зрить в убийстве. Потом попросите своего испытуе-мого определить в процентах вероятность вины каж-дого действующего лица. Если он не будет специаль-но вести счет называемым цифрам, общий результатнаверняка превысит 100 процентов (а то и 200, еслироман хорош). Чем лучше писатель-детективщик, темвыше окажется это число.

Воспоминания о не совсем бывшем

Усваивание (и навязывание миру) нарративностии причинности – симптом болезни, имя которой – бо-язнь многомерности. Подобно причинности нарратив-ность имеет хронологическое измерение и дает намощущение хода времени. И причинность и нарратив-ность направляют временной поток в одну сторону.

Однако воспоминания и линия времени часто сме-шиваются. Нарративность может пагубно влиять напамять о минувшем: факты, которые вписываются внарратив, запоминаются прочно, а все, что вроде бывыпадает из причинно-следственной цепочки, вскоре

забывается. Заметьте: вспоминая то или иное собы-тие, мы всегда уже знаем о его последствиях. Ана-лизируя прошлое, мы буквально не в силах игно-рировать позднейшую информацию. Эта элементар-ная неспособность помнить не подлинную последо-вательность событий, а нашу собственную их рекон-струкцию приводит к тому, что история кажется намзадним числом более понятной, чем она была – илиесть – на самом деле.

По общему представлению, память похожа наустройство последовательной записи, вроде компью-терного диска. На самом деле память не статична, аизменчива; она подобна бумаге, на которой, по ме-ре поступления все новой и новой информации, за-писываются новые тексты или новые версии старого.(Поразительно прозрение парижского поэта XIX векаШарля Бодлера, сравнившего память с палимпсестом– пергаментом, на котором писали много раз, стираяпредыдущий текст.) Память – это динамичный, само-обновляющийся механизм: мы вспоминаем не самособытие, но свое последнее воспоминание о нем и,сами того не замечая, с каждым новым воспоминани-ем все больше изменяем сюжет.

Таким образом, мы выстраиваем воспоминания впричинно-следственный ряд, невольно и бессозна-тельно их пересматривая. Мы постоянно переосмыс-

ливаем прошедшее исходя из наших представленийо логичности.

Процесс, называемый реверберацией, связываетвоспоминание с активизацией логического мышле-ния, связанной, в свою очередь, с усилением деятель-ности определенного участка мозга: чем эта деятель-ность интенсивнее, тем ярче воспоминание. Мы за-блуждаемся, полагая, что память окончательна, по-стоянна и железно логична. Нам живо помнится толь-ко то, что кажется закономерным в свете наших сего-дняшних знаний. А часть воспоминаний мы вообщесочиняем сами – это больное место нашей судебнойсистемы, поскольку давно доказано, что большинствоисторий о пережитом в детстве насилии люди выду-мывают, вдохновляемые разнообразными теориями.

Рассказ сумасшедшего

У нас есть масса способов интерпретировать про-шлое по нашему усмотрению.

Возьмем, например, параноиков. Я имел удоволь-ствие работать с людьми, страдавшими скрытым па-раноидальным расстройством, которое время от вре-мени давало о себе знать. Если такой человек об-ладает развитым воображением, он способен огоро-шить вас столь же безумным, сколь и убедительным

истолкованием любой, даже самой пустячной фразы.Допустим, говоря о чем-то неприятном или нежела-тельном, я употребил оборот “боюсь, что…”. Парано-ик поймет мои слова буквально, подумает, что я дей-ствительно испытываю страх, и это в свою очередьвызовет приступ страха у него самого. Какой-нибудьпустяк он разовьет в сложную и складную теорию за-говора против своей персоны. Соберите вместе де-сять параноиков – и у вас будет десять разных, ноодинаково правдоподобных теорий.

Помню, когда мне было лет семь, учительница по-казывала нам картину, изображавшую французскихбедняков на пиру у богатого благодетеля. Кажется, укакого-то доброго средневекового короля. Они пьютсуп прямо из мисок. Учительница спросила, почемуони опустили носы в миски, и я ответил: “Потому чтоих не научили хорошим манерам”. “Неправильно, –сказала учительница. – Потому что они очень голод-ны”. Я устыдился, что такая простая мысль не пришламне в голову, но так и не понял, чем объяснение учи-тельницы лучше моего. Возможно, мы оба ошиблись(вероятнее всего, в те времена просто не было столо-вых приборов).

Проблема не только в искаженном восприятии, но ив самой логике. Как так получается, что можно на пу-стом месте выстроить стройную и последовательную

систему взглядов, которая подтверждается наблюде-ниями и не противоречит ни одному из логическихправил? В то же время два разных человека, основы-ваясь на одних и тех же данных, могут прийти к про-тивоположным выводам. Значит ли это, что для од-ного факта существует множество объяснений и всеони одинаково верны? Разумеется, не значит. Объяс-нений может быть миллион, но истина только одна,доступна она нам или нет.

Философ-логик Уиллард ван Орман Куайн28 проде-монстрировал, что существует множество логическибезупречных истолкований и теорий, которые опира-ются на одни и те же данные. Иными словами, еслиобъяснение не бессмысленно, оно еще не обязатель-но верно.

Куайн даже считал трудным перевод с одного язы-ка на другой, поскольку у любого высказывания мо-жет быть бесконечное число толкований. (Дотошныйчитатель заметит, что здесь Куайн противоречит самсебе: он почему-то надеется, что данное утверждениемы должны понять однозначно.)

Однако неверно будет заключить, что о причинах

28 Уиллард ван Орман Куайн (1908–2000) – американский логик. Егоосновные работы посвящены построению непротиворечивой аксиома-тической системы, которая включала бы в себя логику классов. (Прим.ред.)

вообще говорить нельзя. Искажения нарратива мож-но избежать. Как? Высказывая предположения и ста-вя опыты или (увы, к этому мы вернемся не раньше,чем во второй части) делая проверяемые прогнозы29.Я имею в виду психологические эксперименты такогорода: ученые выбирают группу населения и проводяттест. Результаты должны совпадать и в Теннесси, и вКитае, и даже во Франции.

Нарратив как терапия

Если благодаря нарративности минувшие событиявидятся нам более предсказуемыми, более ожидае-мыми и менее случайными, чем они в действительно-сти были, значит, мы должны уметь использовать еедля лечения некоторых уколов судьбы.

Допустим, вам не дает покоя мысль о случившемсяс вами неприятном происшествии, например об авто-мобильной аварии, в которой ваши пассажиры полу-чили ранения. Вас мучит чувство вины перед потер-певшими; вы снова и снова повторяете себе, что ава-рии можно было избежать. Вы постоянно прокручива-ете в голове варианты возможного развития событий:вот если бы я не проснулся в тот день на три мину-

29 Такие тесты позволяют избежать не только искажения нарратива,но и ошибки подтверждения, потому что в этом случае отрицательныйрезультат эксперимента не менее ценен, чем его успех.

ты позже, чем обычно, беда прошла бы мимо. Пустьвы причинили людям вред ненамеренно, но угрызе-ния совести не дают вам покоя.

Люди, занятые в сферах с высоким уровнемнеопределенности (таких, как бизнес), совершив про-счет, часто страдают больше, чем пострадали их ко-шельки: я мог бы продать свой инвестиционный порт-фель, когда его стоимость достигла максимума, я могбы купить те акции в прошлом году за бесценок иразъезжал бы теперь в розовом кабриолете, и так да-лее и тому подобное. Профессиональный бизнесмен,которому не удалось обеспечить каждого вкладчиканеким эквивалентом счастливого лотерейного биле-та, наверняка будет думать, что “допустил ошибку”, –или, хуже того, что “были допущены ошибки”. Он бу-дет раскаиваться в своей “непродуманной” инвести-ционной стратегии (то есть непродуманной с его ны-нешней точки зрения).

Как избавиться от этой непрестанной головной бо-ли? Не пытайтесь заставлять себя не думать: толь-ко еще сильнее разбередите рану. Более действен-ный способ – принять случившееся как неизбежность.Мол, чему суждено было произойти, то и произошло,и нечего без толку себя пилить. Но как этого добить-ся? Конечно же с помощью нарратива. Люди, кото-рые каждый вечер тратят хотя бы пятнадцать минут

на то, чтобы написать о происшедших за день непри-ятностях, значительно лучше справляются со стрес-сом. Их не подтачивает чувство вины; они как бы сни-мают с себя ответственность, воспринимая все какпредначертанное.

Если уровень неопределенности в вашем деле вы-сок, если вы постоянно казните себя за поступки, ко-торые привели к нежелательным последствиям, дляначала заведите дневник.

Бесконечно точная ошибка

В каждом из нас сидит губительная неприязнь к аб-страктному.

В декабре 2003 года, в тот день, когда был аресто-ван Саддам Хусейн, ровно в 13:01 в экстренном вы-пуске новостей агентство “Блумсберг ньюс” сообщи-ло: “Ценные бумаги США растут в цене: Саддам аре-стован, но терроризм еще жив”.

Полчаса спустя агентству пришлось делать новуюсводку. За это время цены на государственные обли-гации упали (обычное явление на рынке ценных бумаг– его колебания происходят по нескольку раз на день);журналисты взялись искать “причину” и отыскали – еюоказался все тот же арест Саддама. В 13:31 вышелновый экстренный выпуск. На этот раз сообщалось:

“Американские ценные бумаги падают: после арестаСаддама вырос спрос на рисковые активы”. Так у од-ной и той же причины оказалось два прямо противо-положных следствия. Ясно, что этого быть не может,арест Саддама и колебания рынка никак не связанымежду собой.

Неужто журналисты с утра забегают в медпунктза дозой допамина, чтобы лучше сочинялось? (Естьнекая ирония в том, что слово “допинг”, обозначаю-щее группу запрещенных препаратов, которые прини-мают спортсмены, желая улучшить свои показатели,и слово “допамин” имеют один и тот же корень.)

Таков обычный прием: чтобы заставить вас “ску-шать” новость, ее нужно приправить конкретикой.Кандидат провалился на выборах? Вам тут же ука-жут “причину” недовольства избирателей. В сущно-сти, сгодится любая мало-мальски правдоподобная.Но журналистам хочется быть точными, и они не жа-леют сил, чтобы перерыть и перепроверить грудыфактов. Такое впечатление, что журналисты пред-почитают бесконечную точность ошибочных выводов“приблизительной” правде сказочника.

Обратите внимание: ничего не зная о человеке, мыобычно судим о нем по его национальности, то естьпо его корням (как пытался судить обо мне тот ита-льянский профессор). Я утверждаю, что все эти корни

– сплошная фикция. Почему? Я специально выяснял:сколько трейдеров моей национальности, также пере-живших войну, стали эмпириками-скептиками? Оказа-лось, что из двадцати шести человек – ни один. Всеэти рассуждения про национальный менталитет – нечто иное, как складно рассказанная история, удовле-творяющая лишь тех, кто жаждет объяснений всему ився. Ею пользуются от безысходности, когда не удает-ся отыскать более “похожей на правду” причины (вро-де какого-нибудь фактора эволюции). Люди дурачатсамих себя россказнями о “национальной самобытно-сти”, которая разнесена в пух и прах в оригинальнойстатье за подписью шестидесяти пяти ученых в жур-нале “Сайенс”. (“Национальные особенности” хорошидля кинематографа, еще они незаменимы на войне,но все-таки это чисто платоническое понятие. Однакои англичанин и неангличанин свято верят в существо-вание “английского национального характера”.) В ре-альности пол, социальное положение и профессия вгораздо большей степени определяют поведение че-ловека, чем национальная принадлежность. Мужчи-на-швед больше похож на мужчину из Того, чем наженщину-шведку; у философа из Перу больше обще-го с философом из Шотландии, чем с дворником-пе-руанцем.

Что до чрезмерного увлечения поиском причин, де-

ло тут не в журналистах, а в публике. Никто не от-даст и доллара за набор абстрактных статистическихвыкладок, похожих на скучную университетскую лек-цию. Мы больше любим, когда нам рассказывают ис-тории, и в принципе в этом нет ничего плохого – развечто стоило бы почаще проверять, не содержат ли этиистории серьезных искажений действительности. Авдруг художественный вымысел ближе к истине, чемдокументалистика, ставшая приютом лжецов? Можетбыть, в басне или притче больше правды, чем в ты-сячу раз перепроверенных фактах сводки новостейамериканского телеканала “Эй-би-си ньюс”? В самомделе, репортеры охотятся за правдивой информаци-ей, но они вплетают факты в нарратив таким обра-зом, чтобы уверить всех в их причинной обусловлен-ности (и в своей осведомленности). Проверщиков-тофактов полно, а вот проверщики интеллекта, увы, от-сутствуют.

Но зря мы ополчились на одних журналистов. Уче-ные представители всех нарративных дисциплин по-ступают точно так же, разве что прикрываются науч-ной терминологией. Впрочем, их разоблачением мызаймемся в главе 10 – “О прогнозах”.

При этом журналисты и видные общественные де-ятели отнюдь не упрощают действительность. Напро-тив, они почти всегда усложняют ее до предела. В сле-

дующий раз, когда вас попросят высказать свое мне-ние о том, что происходит в мире, попробуйте отго-вориться незнанием и, приведя мои аргументы, под-вергнуть сомнению очевидность “очевидных причин”.Наверняка вам ответят, что вы “лезете в какие-то де-бри” и что надо “смотреть на вещи проще”. А ведь вывсего-навсего сказали: “Я не знаю”…

Бесстрастная наука

Так вот, если вы полагаете, что наука – это областьабстрактных идей, свободная от сенсуализма и ис-кажений, то я вынужден вас огорчить. Исследовате-ли-эмпирики имеют массу свидетельств того, что нар-ратив, броские заголовки и “неотразимые” ударныефразочки нередко уводят ученых в сторону от вещейболее существенных. Ведь ученые тоже люди и руко-водствуются чувствами. Поправить дело может толь-ко метаанализ научных трудов, при котором незави-симый исследователь, освоив в подробностях всю (ане только самую популярную) литературу на опреде-ленную тему, осуществляет синтез.

Осязаемость и черный лебедь

Каким же образом нарративность влияет на нашевосприятие Черного лебедя? Нарратив, с присущим

ему выпячиванием осязаемого факта, искажает нашипредставления о вероятности того или иного события.Психологи Канеман и Тверски, чьи имена уже знако-мы вам по предыдущей главе, провели такой экспери-мент: испытуемых (а это были люди, чья профессиясвязана с составлением прогнозов) просили оценитьвероятность двух событий:

а) в Америке случится сильное наводнение, в ре-зультате которого погибнет более тысячи человек;

б) землетрясение в Калифорнии вызовет сильноенаводнение, в результате которого погибнет более ты-сячи человек.

По мнению респондентов, первый вариант менеевероятен, чем второй: ведь землетрясение в Кали-форнии – это причина, которую легко допустить и ко-торая делает ситуацию наводнения более представи-мой, тем самым повышая ее вероятность в наших гла-зах.

Точно так же, если я спрошу: “Как вам кажется,сколько ваших сограждан больны раком легких?” – выназовете какую-нибудь цифру (ну, скажем, полмилли-она). Однако если я спрошу, сколько человек в вашейстране заболели раком легких в результате курения,цифра, которую вы назовете, окажется гораздо (пожа-луй, что и в два-три раза) больше. Если указана при-чина явления, это явление выглядит куда более прав-

доподобным – и куда более вероятным. В рак от куре-ния верится легче, чем в рак без причины (если при-чина неясна, это все равно, что ее нет).

Возвратимся к форстеровской сюжетности, о кото-рой мы говорили в начале этой главы, но теперь да-вайте рассмотрим ее с точки зрения вероятности. Ка-кая из этих ситуаций, на ваш взгляд, более правдопо-добна?

Джой, судя по всему, был счастлив в браке. Онубил свою жену.

Джой, судя по всему, был счастлив в браке. Онубил свою жену, чтобы завладеть ее наследством.

Наверняка, повинуясь первому впечатлению, выскажете, что вероятнее второй вариант, хотя это чи-стой воды логическая ошибка, ведь первое утвержде-ние шире и охватывает не одну возможную причину, амножество: Джой убил свою жену, потому что сошел сума, или потому, что та изменила ему с почтальономи лыжным инструктором, или потому, что в состояниипомрачения он принял ее за специалиста по финан-совому прогнозированию.

Нарратив приводит к серьезным ошибкам в приня-тии решений. Что я имею в виду?

А вот что: по данным психолога Пола Словича иего коллег, люди, представьте себе, охотнее платят застрахование от терактов, чем от авиакатастроф (хотя

в число последних террористические акты входят какчастный случай).

Те Черные лебеди, которых мы воображаем, обсуж-даем и боимся, совсем не похожи на реально грозя-щих нам Черных лебедей. Скоро вам станет ясно, чтомы опасаемся не того, чего следует опасаться.

Черный лебедь в слепом пятне

Первый вопрос, который возникает в связи с пара-доксом восприятия Черного лебедя: как так выходит,что масштабы некоторых Черных лебедей неимо-верно преувеличиваются, хотя вся эта книга – про то,как мы не замечаем Черных лебедей?

Дело в том, что редкие события бывают двух видов.Одни – те, что у всех на слуху, о них говорят по те-левизору. Другие – те, о которых молчат, потому чтоони не укладываются в схемы. Их неловко обсуждатьвсерьез, настолько неправдоподобными они кажутся.Я берусь утверждать, что переоценивать первый видЧерных лебедей и недооценивать второй – естествен-ное свойство человеческой натуры.

Так люди, покупающие лотерейные билеты, пре-увеличивают свои шансы выиграть именно потому,что мысленно представляют себе огромный выигрыш;они настолько ослеплены, что перестают видеть раз-

ницу между порядками величин “один к тысяче” и“один к миллиону”, то есть между степенями вероят-ности.

Многие исследователи-эмпирики подтверждают су-ществование этой тенденции – недооценки одних ипереоценки других Черных лебедей. Канеман и Твер-ски заметили, что люди способны всерьез задумать-ся о, казалось бы, маловероятных явлениях, если во-влечь их в обсуждение подобных явлений и дать по-чувствовать, что эти события не так уж нереальны.Например, если спросить человека, какова вероят-ность гибели в авиакатастрофе, он, скорее всего, за-высит цифру. В то же время, как утверждает Слович,в вопросах страхования люди обычно пренебрегаютсобытиями с низкой вероятностью. Это можно сфор-мулировать так: люди предпочитают страхование отвозможных мелких убытков, тогда как менее вероят-ные, но гораздо более крупные потери не принимают-ся в расчет.

После долгих лет поисков эмпирических доказа-тельств нашего пренебрежения к абстрактному я на-конец узнал, что в Израиле ученые проводят инте-ресующие меня эксперименты. Грег Баррон и ИдоЭрев в ходе ряда опытов установили, что люди склон-ны преуменьшать малую вероятность, если им самимприходится ее просчитывать, то есть если она не

обозначена в цифрах. Представьте, что вы тянете ша-ры из урны, в которой очень мало красных и многочерных шаров, и вам нужно угадать, какого цвета шарвы сейчас вытащите; при этом вы не знаете точногосоотношения красных и черных. Скорее всего, по ва-шей оценке, вероятность вытащить красный шар ока-жется ниже, чем она есть на самом деле. А вот есливам сказать, к примеру, что красных шаров – 3 про-цента, вы, наоборот, будете ошибаться, говоря “крас-ный” чаще, чем нужно.

Я все удивляюсь, как это люди, будучи столь близо-рукими и забывчивыми, умудряются выживать в мире,где далеко не все устроено по законам Среднестана.Однажды, глядя на свою седую бороду, которая ста-рит меня лет на десять, и размышляя о том, почемуменя так радует ее наличие, я понял вот что. Почте-ние к старикам, развитое во многих культурах, – это,возможно, попытка компенсировать краткий век чело-веческой памяти. Слово “сенат” происходит от латин-ского “senatus” – “пожилой”. Арабское слово “шейх”значит не только “представитель правящей элиты”, нои “старец”. Память стариков – хранилище сложного,веками копившегося опыта, в том числе и знаний оредких событиях. Старики пугают нас рассказами –вот почему мы так боимся определенных Черных ле-бедей. К удивлению своему, я узнал, что это относит-

ся и к животному миру: в журнале “Сайенс” писали,что старые самки-вожаки у слонов играют роль “кон-сультантов по редким событиям”.

Повторенье – мать ученья. А о том, чего еще не бы-ло, мы знать не желаем. Единичные события никогоне интересуют до тех пор, пока они не случаются, од-нако, случившись, они целиком занимают умы (в те-чение некоторого времени). После такого Черного ле-бедя, как, например, трагедия 11 сентября 2001 года,мир ожидает новой подобной атаки, хотя вероятностьее скорого повторения весьма мала. Мы обожаем но-ситься с определенными и уже знакомыми Чернымилебедями, в то время как суть случайности – в ее аб-страктности. Как я говорил в Прологе, это ошибка вопределении божества.

Экономист Хайман Мински выявил цикличность от-ношения к риску в экономике. Схема такова: в перио-ды финансовой стабильности люди не боятся риско-вать, они уверены в успехе и редко думают о возмож-ных проблемах. Но случается кризис – и перепуганноебольшинство “прячется в раковину”, боясь вообще ку-да-либо вкладывать средства. Любопытно, что дан-ные анализа у Мински и других последователей пост-кейнсианства совпадают с данными его оппонентов –экономистов либертарианской “австрийской школы”.Правда, они приходят к разным выводам: первые счи-

тают, что стабилизировать экономику может тольковмешательство извне, тогда как по мнению вторых по-добные вещи нельзя доверять чиновникам. Хотя двеэти школы спорят друг с другом, и та и другая под-черкивают глобальную неопределенность в экономи-ке; по этой причине они не пользуются успехом у боль-шинства экономистов-теоретиков, зато в почете у биз-несменов и практиков. Нет сомнения, что идея фунда-ментальной неопределенности платоникам не по вку-су.

Все эксперименты, описанные в этой главе, оченьважны: они позволяют понять, как мы обманываемсяв оценке вероятности Черных лебедей, но не показы-вают, как мы обманываемся в оценке их роли, их воз-действия. Психолог Дэн Голдстейн и ваш покорныйслуга наугад предлагали студентам Лондонской шко-лы бизнеса примеры редких событий, одни из которыхпринадлежали к миру Среднестана, а другие – к мируКрайнестана. Участники эксперимента отлично спра-вились с оценкой роли редких событий в мире Сред-нестана. Но, как только мы выходили за его границы,интуиция подводила студентов. Как оказалось, мы неумеем интуитивно оценивать масштабы влияния ред-ких событий на целое, скажем, предвидеть суммар-ный рост книжных продаж после выхода бестселле-ра. В одном из экспериментов испытуемые недооце-

нили масштаб последствий редкого события в трид-цать три раза!

Теперь о том, к чему нас приводит недопониманиеабстрактного.

Власть эмоций

Даже самого большого интеллектуала абстрактнаястатистика трогает меньше, чем эпизод из жизни. Вотнесколько примеров.

Итальянский малыш. В конце 70-х годов в Италиислучилось такое происшествие: в колодец свалилсямаленький мальчик. Спасателям никак не удавалосьвытащить его, и ребенок беспомощно плакал на дне.Естественно, вся Италия волновалась за жизнь малы-ша, вся страна с замиранием сердца ждала каждойсводки новостей. Ребенок плакал, спасатели и репор-теры мучились чувством вины. Фото малыша смот-рело со страниц газет и журналов; невозможно былопройти по центру Милана, чтобы тебе не напомнилио его беде.

В Ливане тогда бушевала гражданская война, из-редка сменявшаяся периодами затишья. Но в этойгуще потрясений ливанцев сильнее всего волноваласудьба того малыша. Итальянского малыша. В пя-

ти милях от них люди гибли на войне, мирных жите-лей взрывали в автомобилях, но судьба итальянско-го карапуза вдруг оказалась важнее всего для христи-анского населения Бейрута. “Какой он хорошенький,бедняжка!” – только и слышалось вокруг. И весь городвздохнул с облегчением, когда малыш наконец былспасен.

Как говорил Сталин, “одна смерть – трагедия, мил-лион смертей – статистика”. А уж он кое-что понималв таких делах30. Статистика нас не трогает.

Да, терроризм несет гибель, но самый жестокий ду-шегуб – это природа, убивающая около 13 миллионовчеловек ежегодно. Однако терроризм вызывает гнев,и, поддавшись ему, мы преувеличиваем вероятностьтеракта и острее реагируем, если он случается. Ударвсегда болезненнее, когда его наносит не природа, ачеловек.

В Центральном парке. Представьте, что вы летитев Нью-Йорк на уик-энд, предвкушая отличный отдых собильными возлияниями. В соседнем кресле – стра-ховой агент, который по профессиональной привычке

30 Автор в данном случае разделяет распространенное медийное за-блуждение. В действительности первоисточник этих известных слов –не речи или статьи Сталина, а роман Ремарка “Черный обелиск”. Точ-ная цитата такова: “Смерть одного человека – это смерть, а смерть двухмиллионов – только статистика” (перевод Веры Станевич). (Прим. ред.)

говорит не умолкая. Чтобы помолчать, ему нужно сде-лать над собой усилие. И вот он рассказывает, что егодвоюродный брат, к которому он летит в гости, рабо-тал в адвокатской конторе вместе с одним человеком,а зять этого человека работал с еще одним челове-ком, у которого брата ограбили и убили в Централь-ном парке. Да-да, в Центральном парке, в респекта-бельном Нью-Йорке. У него трое детей, причем одиниз них инвалид от рождения, нуждающийся в постоян-ном уходе врачей Медицинского центра Корнелла, атеперь все они остались сиротами из-за того, что папевзбрело в голову прогуляться по Центральному парку.

Теперь вы наверняка будете обходить сторонойЦентральный парк. Конечно, вы могли бы посмотретькриминальную статистику в интернете или купить бро-шюру, а не верить на слово страдающему недержа-нием речи страховому агенту. И вы сами это понима-ете, но все-таки верите. Еще некоторое время слова“Центральный парк” будут вызывать у вас в сознаниикартину: несчастный, ни в чем не повинный человек,лежащий на замусоренном газоне. Вам понадобитсяперерыть горы статистических исследований, чтобыпреодолеть этот страх.

Вождение мотоцикла. Точно так же, если кто-тоиз ваших близких разбился на мотоцикле, это раз инавсегда определит ваше отношение к данному ви-

ду транспорта, а тома статистических выкладок будутбессильны. Посмотреть в интернете данные по коли-честву аварий несложно, но это ничего не даст. Я самгоняю по городу на своей красной “веспе”, потому чтоникто из моих родных и друзей не попадал в аварию.Я осознаю, что риск есть, однако действую, не учиты-вая этого риска.

Заметьте, я не спорю с теми, кто предлагает ис-пользовать нарратив как средство привлечения вни-мания, ведь сознание человека, вероятно, неотрывноот его способности составлять некое представление –то есть придумывать историю – о себе. Я только хочусказать, что иногда нарратив приводит к гибельнымпоследствиям.

Комбинации быстрого набора

Давайте теперь отвлечемся от нарратива и погово-рим о более общих свойствах мышления, стоящих занашей прискорбной ограниченностью. Каталогизаци-ей и изучением этих мыслительных изъянов занима-ется “Общество оценочных суждений и принятия ре-шений”31 (единственное научное сообщество, членомкоторого я состою и горжусь этим; на его собрани-ях я чувствую себя комфортно и не исхожу желчью,

31 “Society for Judgment and Decision Making”.

как на всех других сборищах). Оно связано с иссле-довательской школой, основы которой были заложе-ны Дэниелом Канеманом, Амосом Тверски и их дру-зьями, в частности Робином Доузом и Полом Слови-чем. Это общество психологов-эмпириков и когнити-вистов, чья методика заключается в проведении об-ладающих высокой точностью, напоминающих физи-ческие опыты экспериментов в области психологиичеловека; их цель – описать самые различные чело-веческие реакции, не увлекаясь при этом теоретизи-рованием. Они ищут закономерности. Кстати, психо-логи-эмпирики используют для измерения погрешно-стей в своих исследованиях пресловутую кривую нор-мального распределения, но, как я наглядно проде-монстрирую вам в главе 15, это один из редких слу-чаев в социологии, когда применение “гауссовой кри-вой” оправдано и обусловлено самой природой про-водимых исследований. Я уже описывал такие экспе-рименты (с наводнением в Калифорнии в этой гла-ве и с установкой на подтверждение в главе 5). Пси-хологи-эмпирики подразделили (очень условно) нашумыслительную деятельность на два типа – “эмпири-ческий” и “рационалистический”, назвав их “Система1” и “Система 2”. Различить их очень просто.

Система 1. Эмпирический тип мышления – без-усильный, автоматический, быстрый, бессознатель-

ный, параллельнопоточный и порой плодящий ошиб-ки. Это то, что мы называем интуицией или озарением(по названию бестселлера Малкольма Гладуэлла32,прославившего эти мгновенные акты отваги). Озаре-ние молниеносно и потому в высшей степени эмоци-онально. Оно снабжает нас “комбинациями быстрогонабора”, а по-ученому – эвристиками, которые позво-ляют нам действовать незамедлительно и эффектив-но. Дэн Голдстейн считает этот эвристический метод“высокоскоростным и экономным”. Есть и противникитакой спешки. “Комбинации быстрого набора” конечноже очень полезны, но они могут приводить к грубей-шим ошибкам. Из этой идеи выросла целая исследо-вательская школа “эвристик и предубеждений”.

Система 2. Рационалистический тип мышления– это то, что в быту называется думаньем. Обыч-но мы включаем “думалку” только в аудитории, таккак думанье – процесс трудоемкий (даже у францу-зов), основательный, медленный, логический, после-довательный, постепенный и осознанный. Рациона-листический тип мышления порождает меньше оши-бок, чем эмпирический, к тому же, зная, каким обра-зом был получен тот или иной результат, можно по ша-гам проследить ход своих рассуждений и скорректи-

32 На рус. яз.: Гладуэлл Малкольм. Озарение. Сила мгновенных реше-ний. М.: Вильямс, Альпина Бизнес Букс, 2008. (Прим. перев.)

ровать их в зависимости от ситуации.Опасность ошибки подстерегает нас тогда, когда

мы полагаем, что пользуемся Системой 2, а на самомделе эксплуатируем Систему 1. Как это может быть?Поскольку наши реакции спонтанны и неосознанны,Система 1 функционирует без нашего ведома!

Вспомните огрех-перевертыш, когда отсутствие до-казательств существования черных лебедей прини-мается за доказательство того, что их не существу-ет. Вот вам Система 1 в действии. Чтобы совладать спервой реакцией, понадобится сделать усилие (вклю-чить Систему 2). Ясно, что мать-природа побуждаетвас использовать скоростную Систему 1 во избежа-ние беды, чтобы вы не стояли столбом, соображая,действительно ли за вами гонится тигр или это опти-ческая иллюзия. Вы бросаетесь наутек прежде, чем“осмысляете” факт нападения тигра.

Эмоции – вот средство, с помощью которого Систе-ма 1 направляет нас и заставляет реагировать мгно-венно. Эмоции запускают антирисковый механизмэффективнее, чем рассудок. Нейробиологи установи-ли, что мы чувствуем опасность, еще не успев осо-знать ее: человек сначала испугается и отскочит – итолько спустя доли секунды поймет, что увидел змею.

Порок человеческой природы заключается в нашейнеспособности часто или подолгу, не беря “отпуска”,

пользоваться Системой 2. К тому же мы часто попро-сту забываем ею воспользоваться.

Осторожно: мозг!

Интересно, что в нейробиологии тоже существует(условное) деление, подобное делению на Систему1 и Систему 2, только уже на анатомическом уров-не. Нейробиологи различают корковый и лимбиче-ский отделы мозга. Первый отвечает за мыслитель-ный процесс и отличает нас от животных, второй естьу всех млекопитающих и отвечает за эмоции и ско-рость реакции.

Мне как эмпирику-скептику не хотелось бы разде-лить участь индюшки, поэтому я не стану останавли-ваться на строении и функционировании мозга, кото-рое к тому же пока недостаточно изучено. Находят-ся чудаки, которые силятся обнаружить “нейронныекорреляты”, скажем, принятия решений или, еще то-го хлеще, “нейронные субстраты”, например, памяти.Но механика мозга, очевидно, куда сложнее, чем мыдумаем; его анатомия уже не раз сбивала с толку уче-ных. Однако мы в состоянии выявить некоторые за-кономерности, внимательно наблюдая за поведени-ем человека в конкретных условиях и тщательно ре-гистрируя полученные данные.

Дабы оправдать свой скептицизм в отношении сле-пого доверия к нейробиологии и вступиться за шко-лу эмпирической медицины, к которой принадлежалСекст Эмпирик, расскажу вам об интеллекте птиц. Ячитал множество статей про то, что кора головногомозга – это и есть “думалка” и что, следовательно, ин-теллект животного зависит от объема коры его моз-га. Самая объемная кора головного мозга у человека(следом идут банковские служащие, дельфины и на-ши родичи обезьяны). Сейчас выясняется, что у неко-торых птиц, в частности у попугаев, интеллект не ме-нее развит, чем у дельфинов, но у птиц он обуслов-лен размерами совсем другого отдела мозга – гипер-стриатума. Так что нейробиология, со своей репута-цией “точной науки”, способна иногда (хотя и не все-гда) подсунуть вам “платоническое”, упрощенное суж-дение. Меня просто поражает прозрение “эмпириков”,усомнившихся в обязательности связи между анато-мией органа и его функционированием, – неудиви-тельно, что их школа сыграла такую незначительнуюроль в истории науки. Я, как эмпирик-скептик, большеверю продуманным психологическим экспериментам,нежели теоретически обоснованному магнитно-резо-нансному сканированию мозга, хотя они и кажутся ши-рокой публике недостаточно “научными”.

Как избежать искажения нарратива

Итак, сделаю вывод: во многом наше непониманиепроблемы Черных лебедей обусловлено тем, что мыпользуемся Системой I, то есть нарративом; в резуль-тате осязаемость – а также эмоциональность – навя-зывают нам неверную схему вероятности событий. Вповседневной жизни мы не склонны к рефлексии и по-этому упускаем из виду, что понимаем в происходя-щем несколько меньше, чем могли бы, умей мы бес-пристрастно анализировать собственный опыт. Крометого, мы забываем о самом понятии “Черный лебедь”сразу же, как только его явление происходит. Понятиеэто слишком абстрактно, а нас увлекают конкретныеживые события, с которыми наш разум справляетсялегче. Конечно, мы боимся Черных лебедей, да воттолько не тех, которых следует.

Для сравнения возьмем Среднестан. Там нарратив,по-видимому, справляется со своей задачей – про-шлое там поддается изучению. Но в Крайнестане, гденичто не происходит дважды, ни в коем случае нель-зя доверять коварному прошлому и такому простому,понятному нарративу.

Поскольку я живу в постоянном информационномвакууме, мне часто кажется, что я и мое окружение

обитаем на разных планетах. Иногда это очень тяже-ло. Словно некий вирус поразил мозг знакомых мнелюдей и лишил их способности видеть, что времяидет вперед и что Черный лебедь ближе, чем кажется.

Избежать опасных последствий искажения нарра-тива можно, если верить не словам, но эксперимен-там, не рассказам, но опыту, не теориям, но клини-ческим данным. Да, у журналистов нет возможностиставить эксперименты, но в их силах решить, что бу-дет написано в газете: к их услугам огромное количе-ство данных, которые можно привести и проанализи-ровать, – как поступаю я в этой книге. Для того что-бы быть эмпириком, не нужно устраивать лаборато-рию в подвале собственного дома, нужна лишь осо-бая привычка ума ценить определенный тип знанийвыше всех остальных. Я не запрещаю себе произно-сить слово “причина”, но те причины, о которых я го-ворю, либо откровенно гипотетичны (и я прямо заяв-ляю об этом), либо экспериментально обоснованы.

Есть и другой путь – прогнозировать и проверятьпрогнозы.

Наконец, нарратив тоже можно употребить во бла-го. Алмаз можно разрезать лишь алмазом – так и мыможем использовать силу убеждения, свойственнуюсвязной истории, надо только, чтобы она содержалаправильный посыл.

До сих пор мы говорили о внутренних механизмах,мешающих нам видеть Черного лебедя: об ошибкеподтверждения и об искажении нарратива. В следую-щих главах мы рассмотрим внешние механизмы: на-рушения в нашем восприятии и интерпретации заре-гистрированных фактов и просчеты в нашей реакциина них.

Глава 7. Жизнь на пороге надежды

Как держаться подальше от кулеров. – Не ошиби-

тесь в выборе свояка. – Любимая книга Евгении. –Что есть и чего нет в пустыне. – Во избежание на-дежды. – El desierto de los tartaros. – Тише едешь…

Предположим, ваши достижения, как у Евгении, за-висят от случайности, от Черного лебедя, то есть вы– “индюшка наоборот”. Интеллектуальные, научные итворческие профессии существуют по законам Край-нестана, где высока концентрация успеха и где побе-дителей мало, но именно им достается львиная долянаграды. Это относится ко всем профессиям, которыея считаю нескучными (пока я не вижу ни одной “инте-ресной” профессии, которая принадлежала бы к мируСреднестана).

Осознание роли этой концентрации успеха и соот-ветствующее поведение караются двояко: во-первых,мы живем в обществе, в основе поощрительных ме-ханизмов которого лежит иллюзия размеренности, во-вторых, наша гормональная система тоже отказыва-ется поощрять нас, если не видит ощутимых и проч-ных достижений. Она тоже уверена, что мир стабилени надежен, – это следствие ошибки подтверждения.Мир меняется слишком быстро, и наша генетическаяструктура не успевает за ним. Мы стали чужими в соб-ственной среде обитания.

Жестокость ближних

Каждое утро вы закрываете за собой дверь крохот-ной квартирки в Ист-Виллидже, в нижнем Манхэтте-не, и направляетесь в свою лабораторию в Рокфел-леровском университете. Поздно вечером вы возвра-щаетесь домой, и знакомые из вежливости спраши-вают, удачно ли прошел день. Коллеги в лабораторииболее тактичны. Понятное дело, ваш день не назо-вешь удачным: у вас по-прежнему никаких результа-тов. Но вы же, в конце концов, не часы чините! Вашеотсутствие результатов ценно само по себе, таккак оно приближает вас к открытию: теперь вам из-вестно, где не нужно искать! И другие ученые, узнав,

что ваш эксперимент потерпел неудачу, не станут по-вторять его (конечно, если в редакции научного жур-нала сидят люди, способные понять, что ваш отрица-тельный результат – это тоже информация и ее сле-дует опубликовать).

Между тем у вас есть свояк, который работает вброкерской конторе на Уолл-стрит и получает прилич-ные комиссионные, то есть имеет немалый и посто-янный доход. “Он хорошо зарабатывает”, – слышитевы то и дело. Особенно любит повторять эту фразуваш тесть, каждый раз с едва уловимой задумчивойпаузой, и каждый раз вы понимаете, что он сравнива-ет вас с ним. Сравнивает, сам того даже не замечая.

Праздники превращаются в сущий ад. Вы неизмен-но встречаетесь со свояком на семейных обедах и тутже улавливаете разочарование во взгляде жены, ко-торую начинает одолевать сомнение: а не вышла лиона замуж за неудачника? Впрочем, ей удается пода-вить это чувство, напомнив себе, чем профессия уче-ного отличается от профессии брокера. Ее сестра безумолку трещит о ремонте, о новых обоях. По дорогедомой жена чуть более молчалива, чем обычно. И безтого тоскливая ситуация усугубляется тем, что маши-на взята напрокат, поскольку своя вам не по карману.Что же вам делать? Уехать в Австралию и таким обра-зом избавиться от необходимости присутствовать на

семейных обедах? Или сменить свояка, женившисьна сестре не столь преуспевающего человека?

Или вырядиться как хиппи и объявить себя бунта-рем? Неплохой вариант для художника, но вряд ли по-дойдет для ученого или бизнесмена. Итак, вы в ло-вушке.

Вы заняты делом, которое не приносит немедлен-ных результатов и стабильного заработка, тогда каку большинства людей есть и то и другое. Такая вотнезадача. Увы, такова в нашем мире судьба всех уче-ных, исследователей, творцов, если только они не жи-вут в замкнутом академическом мирке или в коммунехудожников.

Есть среди нас фанатики, которые упорно идут сво-им путем, чувствуя, что он правильный, хотя видимыхрезультатов никак добиться не могут. Чтобы выжитьв суровом климате равнодушия и жестокости, нуженособый талант – не сдаваться, если желанная награ-да откладывается со дня на день. Нужна сила духа,чтобы продолжать делать свое дело, даже когда род-ные и друзья считают тебя чокнутым. И ни тебе по-ощрения, ни одобрения, ни преклонения учеников, нитебе Нобелевской премии, ни шнобелевской… Кто-то спросит: “Удачный был год?” и внутри шевельнет-ся боль, слабая, но ощутимая, – ведь уже стольколет, если смотреть со стороны, кажутся потраченны-

ми впустую… Но однажды – бац! – происходит некоесобытие и разом ставит все на свои места. Или непроисходит. Никогда.

Поверьте, нелегко жить среди людей и быть в ихглазах вечным неудачником. Человек – животное об-щественное; ад – это наше окружение.

Когда все важное – осязаемо

Наши интуитивные реакции исключительно линей-ны (одно-направлены). Рассмотрим нашу жизнь в еепростейших проявлениях: в ней действие и результаттесно связаны. Вам хочется пить, вы пьете, и водаутоляет жажду. Или возьмем пример посложнее: вывозводите мост или дом из камня. Очевидно, что чембольше вы работаете, тем выше строение, и этот по-стоянный видимый рост радует вам глаз.

В примитивной среде важное всегда осязаемо. Этоотносится и к нашему знанию. Когда мы пытаемсясобирать информацию об окружающем мире, нашевнимание по воле нашей биологии автоматическиустремляется к осязаемому – не к важному, а к ося-заемому. Так получилось, что в процессе совместнойэволюции человека и его среды обитания “системауправления” сбилась с пути – она перекочевала в мир,где важное часто неброско, неосязаемо.

Более того, мы полагаем, что, если, скажем, меж-ду двумя переменными величинами есть причин-но-следственная связь, прибавка к одной величинеобязательно повлечет за собой прибавку к другой.Наш эмоциональный аппарат настроен на восприя-тие линейной причинности. Например, считается, что,занимаясь каждый день, ты выучишь больше, то естьрезультат будет пропорционален затраченным усили-ям. Если при всех стараниях результат нулевой, то,поддавшись эмоциям, человек опускает руки. Но со-временная реальность не часто балует нас устойчи-вым линейным прогрессом, дающим чувство удовле-творения. Есть задачи, над которыми можно битьсяцелый год и ни на шаг не приблизиться к разгадке. Нооднажды – если вы еще не отчаялись и не бросиливсе это – решение приходит как мгновенное озарение.

Специалисты уже довольно давно изучают природучувства удовлетворенности. Неврологи открыли нам,что существует конфликт выбора между удовольстви-ем “здесь и сейчас” и “отсроченным” удовольствием.Что бы вы выбрали – сеанс массажа сегодня или двана будущей неделе? И знаете, оказывается, наша ло-гическая, более “высокоорганизованная” часть спо-собна возобладать над животными инстинктами, тре-бующими немедленного удовлетворения. Таким об-разом, мы все-таки чуть больше, чем просто живот-

ные, – но лишь немногим больше. А главное – не все-гда.

Нелинейности

Беда в том, что мир гораздо менее линеен, чем мыпривыкли думать и чем хотелось бы верить ученым.

Линейные зависимости между переменными ве-личинами просты, прозрачны и постоянны, поэтомупо-платоновски элементарно иллюстрируются однойфразой, например: “Если увеличить банковский вкладна 10 процентов, то процентный доход увеличится на10 процентов, а ваш банкир станет угодливее на 5процентов”. То есть чем больше вклад, тем большеприбыль. Нелинейные зависимости предельно мно-гообразны; точнее всего их можно охарактеризоватьтак: любые слова перед ними бледнеют. Возьмем за-висимость между утолением жажды и чувством удо-влетворенности. Если вам мучительно хочется пить,бутылка воды принесет ощутимое удовольствие. Чембольше вы пьете, тем это удовольствие больше. Ночто, если вам предложат цистерну воды? Очевидно,что после какого-то предела увеличение количестваводы уже не сможет повысить степень вашей удовле-творенности. Кстати, если бы вам предложили выбормежду бутылкой воды и цистерной, вы наверняка вы-

брали бы бутылку, следовательно, чрезмерное коли-чество даже ослабляет удовольствие.

Такие нелинейные зависимости в жизни встречают-ся на каждом шагу. Линейные зависимости, наоборот,исключительно редки; они обитают главным образомв школьных учебниках, потому что “линейности” про-ще для понимания. Не далее как вчера я решил огля-деться вокруг и пересчитать все “линейности”, кото-рые встретятся мне в течение дня. Я обнаружил ихровно столько, сколько чудак, которому вздумалосьбы искать квадраты и треугольники, нашел бы их вджунглях и сколько статистик, ищущий усредненныхгауссовых показателей, находит их в социально-эко-номической сфере (об этом – в третьей части книги).

Вы играете в теннис каждый день без видимыхуспехов – и вдруг начинаете выигрывать у професси-оналов.

Ваш ребенок вроде бы не страдает задержкой раз-вития, но до сих пор не начал говорить. Логопед на-стойчиво советует вам “рассмотреть другие вариан-ты” (проще говоря, обратиться к психиатру). Вы пыта-етесь спорить, но это бесполезно (советует-то специ-алист). Потом, неожиданно, ребенок начинает стро-ить сложные предложения – может быть, даже слиш-ком сложные для детей его возраста.

Еще раз повторю: милый платоникам линейный

прогресс – это не норма.

Процесс важнее результата

Мы слишком любим все осязаемое и броское. Этиммы и руководствуемся, выбирая себе героев. В нашемсознании нет места героям, которые не совершаютвидимых подвигов и для которых сам процесс важнеерезультата.

Однако тот, кто утверждает, что больше ценит про-цесс, чем результат, вряд ли до конца честен (разу-меется, при условии, что он принадлежит к роду че-ловеческому). Нам часто припудривают мозги, рас-сказывая, что, мол, писатель пишет не ради славы,что художник творит во имя искусства и что творче-ство само по себе награда. Радость творчества кактакового, безусловно, существует, однако это не зна-чит, что художнику не нужно внимание публики и чтопопулярность пойдет ему во вред. Какой писатель,проснувшись утром, не просматривает книжное обо-зрение “Нью-Йорк тайме” в поисках отзыва на своетворение и не заглядывает в почтовый ящик, наде-ясь увидеть там долгожданный ответ из “Нью-Йорке-ра”? Даже философ калибра Юма надолго слег в по-стель после разгрома своего шедевра (который впо-следствии принесет ему известность оригинального

интерпретатора проблемы Черного лебедя) тупицейрецензентом, попросту не сумевшим понять, о чемидет речь.

А уж когда ваш знакомый, не вызывающий у васиных чувств, кроме справедливого презрения, отправ-ляется в Стокгольм получать свою “нобелевку” – дей-ствительно есть отчего прийти в отчаяние!

Многие из тех, кто занимается “концентрирован-ной” (как я ее называю) деятельностью, проводятбольшую часть жизни в ожидании своего звездногочаса, который (как правило) не приходит никогда.

Конечно, это ожидание позволяет пренебрегатьмелкими житейскими неудобствами: кофе слишкомгорячий или остывший, официант медлителен или на-зойлив, блюдо переперчено или недосолено, безбож-но дорогой гостиничный номер не очень похож на кар-тинку в рекламном проспекте – все эти мелочи пере-стают существовать для того, чей разум занимают ве-щи более важные и интересные. Однако ни один бес-сребреник все же не теряет чувствительности к уко-лам презрения. Охотник за Черным лебедем нередкостыдится (или его заставляют стыдиться) своего ни-чтожного вклада в общую копилку. “Ты предал тех, ктовозлагал на тебя надежды”, – упрекают его, еще уси-ливая чувство вины. Тот, чья деятельность напомина-ет охоту за редкой и крупной дичью, больше страдает

не от недостатка средств, а от неофициальной иерар-хии, от общего пренебрежения, от мелких униженийвозле офисного кулера.

Я очень надеюсь, что когда-нибудь ученые и поли-тики заново откроют то, что всегда было известно на-шим предкам: самое ценное в человеческой культуре– это уважение.

Даже в экономике капиталы составляют отнюдь неодинокие охотники за Черными лебедями. Исследо-ватель Томас Астебро установил, что отдача от неза-висимой новаторской идеи гораздо меньше (с уче-том кладбища), чем от венчурных инвестиций. Что-бы предприятие функционировало, предпринимательдолжен закрывать глаза на законы вероятности иливдохновляться верой в своего, счастливого, Черноголебедя. А пенки снимает венчурная компания. Эко-номист Уильям Баумоль называет это “сумасшедшин-кой”. То же относится к любой “концентрированной”деятельности: издатель зарабатывает больше писа-теля, дилер – больше художника, а науке живется луч-ше, чем ученым (около половины всех научных работ,которые писались месяцы или годы, так никто и непрочтет до конца). Играющий в эту игру получает нематериальное вознаграждение, у него другая валюта– надежда.

О человеческой природе, осчастье и о крупной добыче

Позвольте мне теперь в двух словах объяснитьсмысл того, что психологи называют гедонистическимсчастьем.

Если вы девять лет не получали ничего, а потомвдруг заработали миллион долларов за год, ваше удо-вольствие не будет равным удовольствию от той жесуммы, но равномерно распределенной на десять летпо 100 тысяч долларов в год. Это верно и для обрат-ной ситуации: если вы получили все и сразу в первыйгод, но за остальные девять не заработали ни гроша.Ваша эмоциональная система довольно быстро на-сытится удовольствием и не перенесет в другую гра-фу гедонистический баланс как сумму в налоговой де-кларации. На самом деле для счастья важнее то, какчасто мы испытываем приятное чувство, или, как го-ворят психологи, “положительный аффект”, а не то,насколько сильно это чувство. Иными словами, хоро-шая новость – это прежде всего хорошая новость; на-сколько она хороша, уже не так важно. Значит, чтобыжить счастливо, нужно получать свои маленькие “по-ложительные аффекты” как можно более регулярно.Множество просто хороших новостей лучше, чем од-

на отличная новость.Увы, получить десять миллионов и девять из них

потерять вам будет значительно тяжелее, чем вооб-ще ничего не получить! Один миллион у вас, конечно,останется (не мелочь все-таки), но, возможно, былобы даже лучше, если бы вы этих миллионов в глазане видали. (При условии, конечно, что деньги для васчто-то значат.)

Итак, с узко корыстной точки зрения, которую я на-звал бы “гедонистической бухгалтерией”, ставить наодин крупный куш оказывается невыгодно. Так уж за-думано матерью-природой, что мы чувствуем себясчастливыми, если жизнь регулярно преподносит наммаленькие радости. Главное, чтобы она преподноси-ла их часто – немного здесь, немного там… Ведь дол-гие тысячелетия главными удовольствиями человекабыли пища и вода (ну и еще кое-что более интимное);все это необходимо нам постоянно, однако мы быст-ро насыщаем эти потребности.

Проблема в том, что мы живем в мире, где резуль-таты не распределяются равномерно – историю вер-шат Черные лебеди. К сожалению, правильная стра-тегия ведения дел в нынешней нашей среде не поз-воляет рассчитывать на внутреннее вознаграждениеи положительную отдачу.

То же относится и к несчастью, только в обратной

пропорции. Легче пережить одно большое, но краткоегоре, чем эту же боль растянуть на долгие годы.

Однако есть люди, которым удается преодолетьдисбаланс между радостями и огорчениями, избежатьгедонистического дефицита, выйти из этой игры – ижить с надеждой. Не все так плохо, как кажется, – нооб этом позже.

На пороге надежды

По словам Евгении Красновой, любить можно однукнигу, максимум – две или три; если больше, то этосвоего рода неразборчивость в связях. Тому, кто вез-де заводит приятелей, незнакома настоящая дружба,а те, для кого книга – предмет потребления, не умеютхранить верность. Ведь любимый роман – это тожедруг: читая и перечитывая, ты узнаешь его все бли-же. Ты принимаешь его таким, каков он есть: развеможно оценивать друга? Монтеня однажды спросили,почему он дружил с писателем Этьеном де Ла Боэси(вопрос, который задают на вечеринках, как будто от-вет на него вообще существует и именно ты долженего знать). Монтень ответил в своем духе: “Parce quec’etait lui, parce que c’etait moi” (“Потому что он – этоон, а я – это я”). Так же и Евгения объясняет, почемулюбит ту, единственную, книгу: “Потому что она – это

она, а я – это я”. Один раз Евгения даже повздориласо школьным учителем: тот начал анализировать ееобожаемый роман, и девочка не выдержала. Можноли стерпеть, когда твоего друга разбирают по косточ-кам? Да, Евгения была очень упрямым ребенком!

Так крепко Евгения сдружилась с романом ДиноБуццати “II deserto dei tartari”, который во временаее детства был известен многим читателям в Ита-лии и Франции, но о котором, как ни странно, не слы-шал никто из ее американских знакомых. На англий-ский язык название книги переведено как “The TartarSteppe” (“Татарская степь”), хотя точнее было бы –“The Desert of the Tartars” (“Пустыня татар”).

Тринадцатилетняя Евгения наткнулась на “Пусты-ню” в сельском доме своих родителей, в деревень-ке в двухстах километрах от Парижа, куда из забитойвещами французской квартиры постепенно перекоче-вывала их русско-французская библиотека. Девочкебыло так скучно в деревне, что не хотелось даже чи-тать. Но как-то раз после обеда она раскрыла книгу –и провалилась в нее…

Опьяненные надеждой

Джованни Дрого – многообещающий молодой офи-цер, только что выпущенный из Военной академии.

Казалось бы, перед ним – большое будущее. Но судь-ба поворачивает все по-своему: место первого назна-чения, где ему предстоит провести четыре года, – от-даленный форпост, крепость Бастиани, стерегущаяграницу от татар, которые вдруг да и нагрянут из со-седней пустыни. Юноше не позавидуешь: до ближай-шего города – несколько дней верховой езды, свет-ская жизнь, которая так манит к себе любого молодо-го человека, ему недоступна. Джованни утешает себямыслями, что назначение это временное, что здесьон будет исполнять свой долг, пока перед ним не от-кроются лучшие перспективы. А когда он, атлетическисложенный, в безупречно сидящем мундире, вновьвозвратится в город, все дамы падут к его ногам.

Чем же юноше заняться в этой дыре? Он придумы-вает способ всего через четыре месяца получить пе-ревод в другое место.

Однако в последний миг, бросив случайный взглядна пустыню из окошка врача, Дрого решает задер-жаться еще на какой-то срок. Что-то в самих кре-постных стенах и в безмолвном пейзаже зачаровы-вает его. Красота бастиона и ожидание набега – ве-ликой битвы со свирепыми татарами – постепенностановятся единственным смыслом жизни Дрого. Вкрепости царит атмосфера ожидания. Весь гарнизонбез устали вглядывается в даль, предвкушая грозный

день татарского нашествия. Напряжение таково, чтов каждом случайно забредшем в пустыню животномуже начинают видеть приближающегося врага.

Дрого вновь и вновь продлевает свое пребывание вкрепости, откладывая возвращение в город и началоновой жизни, – тридцать пять лет живет он одной на-деждой, веря, что в один прекрасный день из-за даль-них холмов покажутся наконец враги и наступит егозвездный час.

В финале романа Дрого умирает в придорожной го-стинице, в то время как в пустыне кипит битва, кото-рой он ждал всю свою жизнь – и не дождался.

Сладкий яд ожидания

Евгения перечитала “Пустыню” несчетное числораз; она даже выучила итальянский, чтобы прочитатьее в оригинале (и, кажется, для этого же вышла замужза итальянца). Но ей никогда не хватало духу перечи-тать трагический финал.

Я говорил, что Черный лебедь – это аномалия, важ-ное событие, которое случается, когда его не ждут.Но представьте себе обратную ситуацию – неверо-ятное событие, о котором грезишь. Дрого одержими ослеплен возможностью исключительного события;в этой редчайшей случайности – смысл его существо-

вания. В тринадцать лет, когда Евгения открыла длясебя “Пустыню”, могла ли она подумать, что сама бу-дет всю жизнь разыгрывать роль Джованни Дрого напороге надежды – ожидая великого дня, жертвуя радинего всем, перескакивая промежуточные ступени, от-казываясь от поощрительных призов…

Евгения пила сладкий яд ожидания; для нее такаяжизнь стоила того, чтобы ее прожить, прожить в воз-вышающей душу простоте единственной цели. Вот ужвоистину – “будьте осторожны в своих желаниях”: воз-можно, она была счастливее до, чем после Черноголебедя своего успеха.

Одна из особенностей Черного лебедя – диспро-порция в последствиях, как отрицательных, так и по-ложительных. Для Дрого таким последствием сталитридцать пять лет ожидания нескольких маячащих втумане часов славы – которые он в итоге пропустил.

Зачем нужна крепость Бастилии

Заметьте, у Дрого не было свояка. Ему даже по-счастливилось иметь соратников. У врат пустыни сним были люди, которые подобно ему напряженновсматривались в даль. Дрого повезло: он мог общать-ся с людьми, близкими ему по духу, и избегать обще-ния за пределами своего круга. Мы стадные твари, и

нас в первую очередь волнует одобрение ближайше-го окружения; при этом нам безразлично, если где-нибудь на стороне нас считают полными придурками.Незнакомые нам “гомо сапиенсы” слишком далеки иабстрактны, и нам нет до них дела, потому что с ни-ми мы не ездим в лифте и не встречаемся взглядами.Наша ограниченность иногда нам даже помогает.

Я не открою Америку, если скажу, что друзья и близ-кие нужны нам “по жизни”, но мы не подозреваем, каксильно мы нуждаемся в них, и особенно в их поддерж-ке и уважении. Истории известны лишь единичныеслучаи, когда человек достигал определенных высотбез такой опоры, однако выбор окружения – наша пре-рогатива. В истории человеческой мысли то и деловозникали школы; их создавали люди, чьи необычныеидеи были непопулярны за пределами этих школ. Такпоявились стоики, академические скептики, киники,скептики-пирронианцы, эссенцы, сюрреалисты, дада-исты, анархисты, хиппи, фундаменталисты… Школапозволяет человеку с необычными идеями, которыеопережают свое время, найти единомышленников исоздать свой изолированный микрокосм. Если такаяшкола единомышленников подвергнется гонениям –что случается нередко, – это все же гораздо лучше,чем когда гонениям подвергают тебя одного.

Что я имею в виду? Если по роду деятельности вы

– охотник за Черным лебедем, то лучше иметь сорат-ников, чем быть одиночкой.

El desierto de los tártaros

Евгения встретила Ниро Тьюлипа в Венеции, в хол-ле роскошного отеля “Даниэли”. Он был биржевымтрейдером и проводил жизнь в мотаниях между Лон-доном и Нью-Йорком. В тот раз лондонские бирже-вики прилетели в Венецию – в пятницу, в полдень, вмертвый сезон – только для того, чтобы пообщатьсяс другими (лондонскими) биржевиками.

Непринужденно беседуя с Ниро, Евгения заметила,что ее муж время от времени напряженно посматри-вает на них из-за барной стойки, тщетно пытаясь со-средоточиться на разглагольствованиях своего старо-го приятеля. Евгения подумала, что была бы не прочьпочаще встречаться с Ниро.

Они снова увиделись в Нью-Йорке, сначала тай-но. Муж Евгении, профессор философии, отнюдь нестрадал от нехватки свободного времени; он стал про-являть повышенный интерес к тому, что делает супру-га, и контролировать каждый ее шаг. Она все большелгала, а он все усиливал контроль. Тогда она броси-ла мужа, позвонила своему адвокату, который к томувремени уже был подготовлен к подобному повороту

событий, и стала встречаться с Ниро в открытую.Ниро тогда с трудом передвигался после круше-

ния вертолета – везение в денежных делах вскружи-ло ему голову, и он стал без меры рисковать сво-ей жизнью. При этом в финансовых вопросах он по-прежнему проявлял почти маниакальную сверхосто-рожность. Он несколько месяцев провалялся в лон-донской больнице, едва способный читать и писать,с трудом заставляя себя не смотреть с утра до ночителик, перебрасываясь шуточками с медсестрами иожидая, пока срастутся кости. Он мог бы нарисоватьпо памяти потолок и четырнадцать трещин на нем илиоблезлое белое здание напротив и все его шестьде-сят три окна, нуждающиеся в услугах мойщика.

Ниро хвастался, что, когда выпьет, свободно болта-ет по-итальянски, поэтому Евгения принесла ему по-читать “II deserto”. Романов Ниро не читал, придержи-ваясь мнения, что “их интереснее писать, чем читать”.Поэтому он положил книгу у изголовья кровати и по-чти позабыл о ней.

Ниро и Евгения были словно день и ночь – во всемпротивоположны друг другу. Евгения сочиняла по но-чам и ложилась под утро. Ниро, как все трейдеры,вставал чуть свет даже по выходным. Ровно час, и неболее, он работал над своим “Трактатом о вероятно-сти”. Этот труд он писал уже десять лет; мысли о том,

что надо бы побыстрее закончить его, посещали Ни-ро, только если его жизни угрожала непосредствен-ная опасность. Евгения курила; Ниро заботился о здо-ровье и ежедневно проводил не менее часа в спортза-ле или в бассейне. Евгения любила общество интел-лектуалов и богемы; Ниро чувствовал себя свободнеев компании бизнесменов и брокеров из тех, что хоро-шо знают жизнь, но никогда не учились в колледже иговорят с ужасным бруклинским акцентом. Евгения немогла понять, как Ниро, человек с классическим обра-зованием и полиглот, может общаться с людьми это-го сорта. Хуже того, она испытывала воспитанное Пя-той республикой отвращение к богатству, не прикры-тому внешним лоском образованности и культуры, ией были противны эти бруклинские молодчики с во-лосатыми толстыми пальцами и гигантскими счетамив банке. Бруклинские же приятели Ниро считали, чтоона много о себе воображает. (Экономический подъ-ем повлек за собой массовую миграцию смекалистыхнеучей из Бруклина на Стейтен-Айленд и в Нью-Джер-си.)

Ниро тоже был далеко не чужд снобизма, но он ина-че определял элиту: делил людей на тех, кто “рубитфишку” (не важно, бруклинцы они или нет), и на всехостальных, независимо от уровня образования и глу-бины внутреннего мира.

Несколько месяцев спустя, расставшись (с неве-роятным облегчением) с Евгенией, Ниро открыл “Пу-стыню” – и эта книга его поглотила. Евгения предчув-ствовала, что Ниро, как и она сама, отождествит себяс Джованни Дрого, главным героем “Пустыни”. Так ислучилось.

Ниро начал чемоданами скупать (плохой) англий-ский перевод романа и раздаривать всем, кто с нимхотя бы здоровался, включая своего нью-йоркскогопортье, который не то что читать, но и говорить по-ан-глийски почти не умел. Но Ниро так увлекательно пе-ресказывал сюжет, что портье заинтересовался, и Ни-ро заказал для него перевод книги на испанский язык– “El desierto de los tartaros”.

Кровопускание или крах

Давайте разделим человечество на две категории.Одни люди, как та индюшка, живут на грани катастро-фы, даже не догадываясь об этом; другие же предпо-читают быть “индюшкой наоборот” и готовятся к со-бытиям, которых остальные не ждут. Есть такие стра-тегии и такие ситуации, когда человек ставит долла-ры, чтобы ему потом регулярно “капали” пенсы, под-держивая в нем иллюзию, что он все время в выиг-рыше. Но есть другие случаи, когда рискуешь терять

пенс за пенсом, чтобы выиграть доллары. Иными сло-вами, либо ты ставишь на то, что явление Черного ле-бедя случится, либо на то, что оно не произойдет ни-когда, – эти две стратегии требуют абсолютно разногосклада ума.

Мы уже выяснили, что мы (“человеки”) безуслов-но предпочитаем небольшой, но регулярный доход.Вспомните, о чем я рассказывал в главе 4: как в 1982году крупные банки Америки закрылись из-за того, чтопотеряли всю свою прибыль.

Итак, в Крайнестане есть крайне опасные зоны, ко-торые не выглядят таковыми, потому что риски в нихскрыты и отсрочены, и лохам кажется, что “все обой-дется”. Крайнестан всегда представляется в ближай-шей перспективе менее опасным, чем он есть на са-мом деле.

Ниро считал любой бизнес, подверженный встряс-кам, сомнительным, так как не доверял никаким спо-собам просчета вероятности кризиса. Снова вспом-ним главу 4: отчетный период, на основании которогооценивается производительность компании, слишкомкороток, чтобы понять, хорошо или плохо идут дела.

Сейчас я вам вкратце объясню идею Ниро. Он исхо-дил из следующего: делать ставки в игре, где выигры-ваешь редко, но по-крупному, а теряешь часто, но по-немногу, стоит только в том случае, если вокруг тебя

одни лохи и если ты личностно и интеллектуальновынослив. Эта выносливость – необходимое условие.Она, кроме всего прочего, помогает выживать в атмо-сфере всеобщего недоверия и даже под градом на-смешек. Люди охотно соглашаются с тем, что надеждана большой куш оправдывает финансовую стратегию,где шансы на успех невелики. Но по целому ряду пси-хологических причин мало кто в силах придерживать-ся такой стратегии, потому что она требует соедине-ния веры, способности терпеливо ждать вознагражде-ния и готовности не моргнув глазом сносить оскорбле-ния от клиентов. Ведь всякий, кто почему-либо теряетденьги, обычно съеживается, как побитая собака, чтовызывает еще большее презрение окружающих.

В противовес работе на потенциальный кризис, за-маскированной под мастерство, Ниро назвал своюстратегию “кровопусканием”. Вы теряете деньги – по-стоянно, каждый день, в течение долгого времени, по-ка не происходит некое событие, которое возвращаетвам утраченное сторицей. При этом от краха вы пол-ностью застрахованы: происходящие исподволь вовсем мире перемены могут принести огромную при-быль и вознаградить за всю кровь, которую вы терялипо капле годами, десятилетиями, даже столетиями.

Генетически Ниро был абсолютно не приспособ-лен для такой стратегии. Мозг его находился в та-

ком разладе с телом, что он жил в состоянии нескон-чаемой внутренней войны. Последствием нейробио-логического эффекта крохотных, но регулярных по-терь (подтачивавших его организм, как капля точит ка-мень) стала хроническая усталость. Ниро чувствовал,что неудачи воздействуют непосредственно на “эмо-циональный” отдел мозга в обход “высокоинтеллек-туальной” коры, постепенно нарушая функции гиппо-кампуса и ослабляя память. Есть мнение, что за па-мять отвечает именно гиппокампус. Это самая твор-ческая часть мозга; считается также, что она вбираетв себя весь негатив регулярных неприятностей вро-де того хронического стресса, который мы постоян-но испытываем от каждодневного впрыскивания от-рицательных эмоций, – в противоположность “хоро-шенькому бодрящему стрессу” от внезапного появ-ления тигра в вашей гостиной. Мы можем урезони-вать себя сколько угодно, но гиппокампус принима-ет хронические стрессы всерьез, и начинается необ-ратимый процесс атрофии. Вопреки расхожему мне-нию эти мелкие, внешне безобидные раздражителине делают нас сильнее; они способны искалечить на-шу личность.

Бесконечный поток информации отравлял суще-ствование Ниро. Он еще мог бы стерпеть, если быцифры по результатам деятельности поступали к

нему раз в неделю, но они обновлялись ежеминутно.Собственный портфель акций доставлял ему меньшенегативных эмоций, чем портфели клиентов, простопотому, что его можно было не отслеживать непре-рывно.

Если нейробиологическая система Ниро сталажертвой ошибки подтверждения, реагируя на зримоеи сиюминутное, то свое сознание он еще в состоя-нии был направить на преодоление ее пагубных по-следствий, сосредоточившись на глобальном. Он от-казывался смотреть распечатки показателей эффек-тивности за период меньше чем 10 лет. Зрелость (впрофессиональном смысле) наступила для Ниро од-новременно с биржевым кризисом 1987 года, принес-шим ему колоссальную прибыль с тех немногих ак-ций, которые он контролировал. После этого можнобыло уже не беспокоиться за показатели эффектив-ности. У Ниро было всего четыре таких удачных годапочти за двадцать лет его работы на фондовом рын-ке. Но ему хватило бы и одного. Ему хватило бы дажеодного удачного года в столетие.

Инвесторов он находил легко: они делали взносы вего бизнес как в страховую компанию, и взносы нема-лые. Единственное, что от него требовалось, – этовыражать легкое презрение к тем из них, которымион не дорожил, что давалось ему без особых усилий.

Однако он всегда оставался безукоризненно, старо-модно вежливым. Это был способ не выглядеть в гла-зах клиентов виноватым, а напротив, как ни странно,вызывать у них уважение – к такому выводу пришелНиро после долгой череды потерь. Люди поверят лю-бым вашим словам, если не обнаруживать перед ни-ми слабости; они, как звери, чуют мельчайшие тре-щинки в броне уверенности еще до того, как те станутявными. А лучшая оправа уверенности – предельнаявежливость и дружелюбие, которые позволяют мани-пулировать людьми, не обижая их. Ниро понимал, чтоесли ты ведешь себя в бизнесе как неудачник, то и об-ращаться с тобой будут как с неудачником, – планкузадаешь ты сам. Нет абсолютной меры добра и зла.Важно не что ты говоришь людям, а как ты это го-воришь, особенно если тебе удается сохранять сдер-жанность и олимпийское спокойствие.

Во время работы в инвестиционном банке Ниропришлось иметь дело со стандартной формой оцен-ки сотрудника. Предполагалось, что эта форма долж-на отражать “производительность” – очевидно, что-бы сотрудники не расслаблялись. Ниро считал про-цедуру оценки бредовой: она не столько позволяласудить о качестве работы трейдера, сколько поощря-ла его гнаться за сиюминутными выгодами, пренебре-гая возможностью кризиса. Однажды Ниро, тогда еще

новый сотрудник, сидел и внимательно слушал, как“непосредственный руководитель” оценивает его ра-боту. Когда тот вручил ему форму оценки, Ниро изо-рвал ее на мелкие кусочки прямо на рабочем месте.Он сделал это очень медленно, наслаждаясь контра-стом между смыслом поступка и спокойствием, с ка-ким он рвал бумагу. Начальник побелел от ужаса и вы-пучил глаза. Ниро действовал сосредоточенно и по-будничному неторопливо, опьяненный духом борьбыза свои убеждения и эстетикой этой сцены. То бы-ло великолепное сочетание изящества и достоинства.Ниро знал: теперь – либо уволят, либо оставят в по-кое. Его оставили в покое…

Глава 8. Любимец удачи

Джакомо Казанова: проблемаскрытых свидетельств

Проблема Диагора. – Как Черные лебеди усколь-

зают из учебников истории. – Несколько способовне утонуть. – Утопленники не имеют права голо-са. – Мы все должны быть брокерами. – Засчиты-вать ли скрытые свидетельства? – Звезда Казано-вы. – “Непобедимый”Нью-Йорк

Еще одна проблема, которая затрудняет понима-

ние истории, – это проблема скрытых свидетельств.История прячет от нас Черных лебедей и свою спо-собность их порождать.

История о набожных утопленниках

Более двух тысяч лет тому назад римский оратор,беллетрист, мыслитель, стоик, политик-манипулятори (почти всегда) благородный джентльмен Марк Тул-лий Цицерон в трактате “О природе богов” поведалтакую историю. Греческому философу Диагору, про-званному Безбожником, показали изображения лю-дей, которые молились богам и спаслись при кораб-лекрушении. Подразумевалось, что молитва спасаетот гибели. Диагор спросил: “А где же изображения тех,кто молился, но все-таки утонул?”

Набожным утопленникам не так-то просто выска-зать свое мнение со дна морского по той причине, чтоони мертвы. Как следствие, поверхностный наблюда-тель запросто может поверить в чудеса.

Назовем это проблемой скрытых свидетельств.Идея проста, но значима и универсальна. В то вре-мя как большинство мыслителей стараются разнестив пух и прах своих предшественников, Цицерон далсто очков вперед почти всем философам-эмпирикам,жившим после него.

Позднее эссеист Мишель де Монтень и эмпирикФрэнсис Бэкон (два моих кумира), говоря о зарожде-нии ложных верований, сослались в своих работахименно на этот пример. “Таково основание почти всехсуеверий – в астрологии, в сновидениях, в поверьях, впредсказаниях и тому подобном”, – писал Бэкон в “Но-вом Органоне”. К сожалению, такие блестящие мыс-ли вскоре забываются, если их не вдалбливают нам вголовы день за днем.

Все, что имеет хоть какое-то отношение к истории,наполнено скрытыми свидетельствами. Под историейя подразумеваю не те занудные “умные книжки”, ко-торые продаются в отделе “История” (с репродукция-ми картин эпохи Возрождения на обложках, притяги-вающих взгляд покупателя). Еще раз повторю: исто-рия – это любая последовательность событий, уви-денная взглядом из настоящего в прошлое.

Искажения действительности присутствуют везде:возьмем ли мы подгонку фактов под различные идео-логии и религии, умение создать видимость мастер-ства во многих профессиях, успех в сфере искусства,споры о социогенетизме и биогенетизме, ошибочноеиспользование доказательств при судопроизводстве,заблуждения относительно “логики” истории… И ко-нечно, сильнее всего подвержено искажениям нашепредставление о природе исключительных событий.

Вы сидите в аудитории и слушаете, как некто само-уверенный, важный, маститый (и нудный), в твидовомпиджаке (белая рубашка, галстук в горошек) вот ужедва часа вещает об исторических теориях. Вы оцепе-нели от скуки, вы не понимаете ни слова из того, чтоон говорит, но слышите звонкие имена: Гегель, Фихте,Маркс, Прудон, Платон, Геродот, Ибн Хальдун, Тойн-би, Шпенглер, Мишле, Карр, Блок, Фукуяма, Шмукуя-ма, Трукуяма. У лектора глубокомысленный и всезна-ющий вид. Уж он-то заставит вас зарубить себе на но-су, что нет ничего лучше его “пост-марксистского”, “по-стдиалектического” или пост-еще-какого-то-там под-хода. И вдруг вы понимаете, что большая часть егорассуждений основана на обыкновенном обмане зре-ния! Но это ничего не изменит: он настолько убежденв своей правоте, что, вздумай вы усомниться, он вы-валит на вас еще кучу имен.

Когда придумываешь исторические теории, легконе смотреть на кладбище. Но мы обходимся подоб-ным образом не только с историей. Мы точно так жестроим модели и собираем доказательства в любойобласти. Назовем это погрешностью, то есть разли-чием между тем, что мы видим, и тем, что есть насамом деле. Под погрешностью я подразумеваю си-стемную ошибку, заключающуюся в постоянном пре-увеличении или преуменьшении последствий собы-

тия, как если бы весы все время врали на несколькофунтов или видеокамера зрительно увеличивала ва-шу талию на несколько размеров.

Такие погрешности не единожды обнаруживалисьв прошлом столетии в разных областях науки истоль же часто забывались (как прозрение Цицеро-на). Неудачники истории – как люди, так и идеи, – по-добно набожным утопленникам, не оставляют послесебя автобиографий (для этого желательно остать-ся в живых). Поразительно, что историки и прочиеученые-гуманитарии, которым по роду деятельностиследовало бы знать о существовании скрытых свиде-тельств, даже не придумали им названия (поверьте, яискал очень усердно). Что до журналистов – черт быих всех побрал! – они плодят погрешности в промыш-ленных масштабах.

Термин “погрешность” предполагает также исчис-ляемость: вы можете вычислить искажение и сделатьпоправку на него, то есть принять в расчет и живых имертвых, а не только живых.

Скрывая свидетельства, события маскируют своюслучайность – и в особенности случайность “черноле-бяжьего”типа.

Сэр Фрэнсис Бэкон – человек интересный и прият-ный во многих отношениях.

В нем был этот глубоко укоренившийся скептиче-

ский, неакадемичный, антидогматический и до край-ности эмпирический дух, который, по мнению челове-ка со скептическим, неакадемичным, антидогматиче-ским и до крайности эмпирическим складом ума (вро-де автора этой книги), абсолютно чужд племени мыс-лителей. (Скептиком может быть кто угодно, любойученый может быть эмпириком сверх всякой меры,но та твердость, которую дает сочетание скепсиса иэмпиризма, встречается чрезвычайно редко.) Беда втом, что его эмпиризм призывал нас подтверждать, ане опровергать; таким образом он открыл миру про-блему подтверждения, этого гнусного поиска доказа-тельств, который и порождает Черных лебедей.

Кладбище книг

Финикийцы, как нам часто напоминают, не создалилитературы, хотя считаются изобретателями алфави-та. На том основании, что финикийцы не оставили ли-тературного наследия, ученые называют их цивилиза-цией филистеров, которые, в силу национальных осо-бенностей или культурных традиций, больше интере-совались торговлей, чем искусством. Мол, даже изоб-ретенный ими алфавит предназначался для низмен-ных нужд – ведения торговых записей, а не для поэти-ческого творчества. (Помню, как однажды, сняв домик

в деревне, я нашел в шкафу заплесневелое историче-ское сочинение Уилла и Ариэль Дюран, где финикий-цы описывались как “нация купцов”. Я едва удержал-ся, чтобы не швырнуть эту книгу в камин.) Теперь вы-ясняется, что финикийцы очень даже много писали,но использовавшийся ими папирус был исключитель-но нестоек и не выдерживал разрушительного дей-ствия времени. До того как во II или III веках писателии переписчики перешли на пергамент, рукописи жилинедолго. То, что не успели скопировать, просто исчез-ло.

Мы пренебрегаем скрытыми свидетельствами все-гда, когда речь заходит о сравнении способностей,особенно в сферах деятельности, где “победитель по-лучает все”. Можно восхищаться историями успеха,но не стоит безоговорочно им верить: полная картинанам наверняка не видна.

Вспомните об эффекте победителя-получателя,описанном в главе 3: взгляните на армию так называе-мых писателей, которые, стоя у сверкающих кофе-ма-шин в кафетериях “Старбакс” (только временно, разу-меется!), разливают посетителям капучино. Неравен-ство здесь ощущается острее, чем, скажем, в медици-не: не часто встретишь доктора, разносящего гамбур-геры. Поэтому рискну предположить, что совместнуюдеятельность всего племени медиков можно прибли-

зительно оценить, основываясь на тех образчиках, ко-торые доступны для наблюдения. То же верно в от-ношении сантехников, таксистов, проституток и пред-ставителей всех остальных профессий, в которых небывает “суперзвезд”.

В силу “звездной” динамики то, что мы именуем “ли-тературным наследием” и “литературными шедевра-ми”, представляет собой лишь крохотную долю кол-лективно созданного. Вот в чем штука. Это-то и ме-шает нам выявлять таланты. Допустим, вы приписы-ваете успех Оноре де Бальзака, французского рома-ниста XIX столетия, его беспощадному “реализму”,“прозрениям”, “остроте чувств”, “проработке характе-ров”, “умению увлечь читателя” и так далее. Эти “пре-восходные” качества можно признать необходимойпредпосылкой к созданию превосходного произведе-ния при условии и только при условии, что те, кто необладает так называемым “талантом”, лишены этихкачеств. А что, если существовали еще десятки стольже прекрасных литературных творений, которые донас не дошли? Если и вправду были написаны и ис-чезли не менее ценные рукописи, то, как мне ни жаль,ваш кумир Бальзак отличается от своих безвестныхсоперников лишь тем, что ему невероятно повезло.Более того, преклоняясь перед Бальзаком, вы допус-каете несправедливость по отношению к другим.

Я вовсе не имею в виду, что Бальзак не был талант-лив, я только хочу сказать, что талант его менее уни-кален, чем кажется. Подумайте о тысячах писателей,ныне никому не известных, – никто их в расчет не бе-рет. Мы ничего не знаем о тоннах отвергнутых руко-писей именно потому, что они никогда так и не былинапечатаны. Только “Нью-Йоркер” возвращает в деньоколо сотни рукописей – представьте же, сколько ге-ниев так и останутся для нас неоткрытыми. В страневроде Франции, где количество писателей, как это нигрустно, превышает количество читателей, престиж-ные издательства принимают одну из десяти тысячрукописей начинающих авторов. А сколько актеров,не прошедших пробы, могли бы многого добиться, ес-ли бы им улыбнулась удача…

В следующий раз, когда вы будете в гостях у како-го-нибудь состоятельного француза, обратите внима-ние на расставленные в шкафах угрюмые тома серии“Bibliotheque de la Pleiade”, которые их владелец, ско-рее всего, в жизни не открывал – главным образомиз-за их неудобного размера и веса. Приобщение к“Pleiade” равносильно приобщению к литературномуканону. Эти дорогие томики хранят запах сверхтонкойбумаги, позволяющей втиснуть полторы тысячи стра-ниц в формат купленной в ларьке книжонки в мягкойобложке. Они созданы для того, чтобы вы могли раз-

местить максимум шедевров на квадратном футе па-рижского жилья. Издатель Гастон Галлимар вел при-дирчивый отбор авторов для серии “Pleiade”. Лишьочень немногим повезло попасть в нее еще при жиз-ни, как это было с Андре Мальро, эстетом и искате-лем приключений. В серию вошли Диккенс, Достоев-ский, Гюго и Стендаль, а с ними Малларме, Сартр,Камю и… Бальзак. Хотя, если следовать идеям само-го Бальзака, о которых мы сейчас поговорим, то при-дется признать, что подбор именно такого корпуса от-нюдь не безусловен.

Бальзак великолепно обрисовал проблему скры-тых свидетельств в романе “Утраченные иллюзии”.Люсьен де Рюбампре, он же Люсьен Шардон, отправ-ляется из Ангулема в Париж “делать” писательскуюкарьеру. Люсьен даровит. Его (и читателя) убеждают вэтом провинциальные ангулемские полуаристократы.Трудно сказать, что подтолкнуло их к такому выводу –литературное мастерство Шардона или его приятнаявнешность; более того, Бальзак задается вопросом:как оно вообще определяется, это литературное ма-стерство? Успех, по его циническим наблюдениям, –это результат либо ухищрений и организованной по-кровителями шумихи, либо случайного всплеска ин-тереса, вызванного отнюдь не достоинствами произ-ведения. Люсьен узнает о существовании огромного

кладбища, где покоятся “соловьи”: “…соловьями кни-гопродавцы называют книги, которые залежались наполках в глубоком уединении книжных складов”.

Бальзак показал печальное состояние современ-ной ему литературы: издатель возвратил Люсьену ру-копись, не читая; позже, когда Люсьен приобретаетнекоторую литературную репутацию, эту же рукописьпринимает другой издатель – и тоже не читая! Досто-инства сочинения – дело второстепенное.

Конец ознакомительного

фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».Прочитайте эту книгу целиком, купив полную ле-

гальную версию на ЛитРес.Безопасно оплатить книгу можно банковской кар-

той Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильноготелефона, с платежного терминала, в салоне МТСили Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.День-ги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другимудобным Вам способом.