№1(2016)

Учредитель и редакция журнала : ООО «Витпостер»

Главный редактор: АВРУТИН Анатолий Юрьевич

Редакционная коллегия:

Àíàòîëèé ÀÍÄÐÅÅÂ, Ãëåá ÀÐÒÕÀÍÎÂ, ïðîòîèåðåé Ïàâåë ÁÎßÍÊÎÂ, Àëåêñåé ÂÀÐÀÊÑÈÍ, Èâàí ÃÎËÓÁÍÈ×ÈÉ (Ìîñêâà), Ñâåòëàíà ÅÂÑÅÅÂÀ, Íèêîëàé ÊÎÍßÅ (Ñàíêò-Ïåòåðáóðã), Âÿ÷åñëàâ ËÞÒÛÉ (Âîðîíåæ), Âëàäèìèð ÌÀÊÀÐÎÂ, Ãëàí ÎÍÀÍßÍ (Ìîñêâà), Âèêòîð ÏÅÒÐΠ(Ðîñòîâ-íà-Äîíó), Âàëåíòèíà ÏÎËÈÊÀÍÈÍÀ, Åëåíà ÏÎÏÎÂÀ, Èâàí ÑÀÁÈËÎ (Ìîñêâà), Âàëåðèé ÑÄÎÁÍßÊΠ(Íèæíèé Íîâãîðîä), Âëàäèìèð ÑÊÂÎÐÖΠ(Ñàíêò-Ïåòåðáóðã), Àëåêñàíäð ÑÎÊÎËÎÂ, Ñåðãåé ÒÐÀÕĘ̀ÍÎÊ, Þðèé ÔÀÒÍÅÂ, Èâàí Ù¨ËÎÊΠ(Âîðîíåæ)

МИНСК

ÈÇÄÀÅÒÑß Ñ 2007 ÃÎÄÀ. Ñ 1999 ÏÎ 2006 ÂÛÕÎÄÈË ÏÎÄ ÍÀÇÂÀÍÈÅÌ «ÍÅÌÈÃÀ ËÈÒÅÐÀÒÓÐÍÀß»

Ë È Ò Å Ð À Ò Ó Ð Í Î -ÕÓÄÎÆÅÑÒÂÅÍÍÛÉ ÆÓÐÍÀË

СОДЕРЖАНИЕ ПОЭЗИЯ ЖАННА ТУМИЛОВИЧ. Бабочка под дождём. Стихи ......................... 3

ПРОЗА ГЕННАДИЙ КОТЛЯРОВ. Роза на ветру. Повесть ........................... 7

ПОЭЗИЯ ЛЕОНИД МАТЮХИН. Заучены все роли... Стихи ............................. 38

ПРОЗА МИХАИЛ ПОПОВ. Перформанс. Повесть (продолжение) .............. 41

ПОЭЗИЯ БОРИС ОРЛОВ. Когда народ – родня... Стихи .............................. 59

ВЛАДИМИР СКИФ. Над гордой рябиной моей... Стихи .............. 63

ВИКТОР ПЕТРОВ. И огонь поглотится огнём... Стихи ................. 68

ПРОЗА АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Лаура. Рассказ ....................................... 73

ПОЭЗИЯ ОКСАНА ГОРОВЕНКО. Ноты на ветру. Стихи ............................... 79

ПРОЗА СВЕТЛАНА КРЯЖЕВА. Люди состоятельные. Рассказ ................. 81

ПОЭЗИЯ АННА СТЕПАНОВА-МАРТЫНЧИК Ни порока, ни смерти, ни бедствия... Стихи .................................... 87

ПРОЗА АЛЕКСАНДР СИЛЕЦКИЙ Смотрела в прорезь синевы... Рассказ ................................................ 91

НОВОЕ ИМЯ ОЛЬГА МАЦКЕВИЧ. Музыка в сердце. Стихи .............................. 97

ПРОЗА НАТАЛЬЯ КОНСТАНТИНОВА Как бедная Лиза стала богатой. Рассказ ................................... 100

ПОЭЗИЯ СЕРГЕЙ КРЮКОВ. А Русь останется. Стихи ................................ 108

САГИДАШ ЗУЛКАРНАЕВА. Слушай голос мира. Стихи ............ 112

МУЗА РУССКОГО МИХАИЛ СПИВАК ЗАРУБЕЖЬЯ Дебошир. Отрывок из романа ............................................................. 115

КРИТИКА ИВАН САБИЛО. У перевала. .....................................................................128

ЛЮДМИЛА ВОРОБЬЁВА «Не завершить мгновенье пустотой...» ....................................................132

ЧАСОВНЯ Протоиерей ПАВЕЛ БОЯНКОВ. Осенний проповедник. .............. 138

АРМИЯ ВЛАДИМИР МАКАРОВ Нобелевские премии в исторической ретроспективе .................. 147

Издание безгонорарноеАдрес редакции: 220039, г. Минск, ул. Чкалова, 38/1, тел. 220-20-40.Для писем: 220005, г. Минск, ул. Гикало, 18-18. E-mail: aavrutin1@gmail.comСтильредактор Г. В. Ширкина.Журнал зарегистрирован в Министерстве информации РБ.Свидетельство о регистрации № 1348 от 03.05.2010.Подписано в печать 10.02.2016. Формат 70х100/16. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 12,26. Уч.-изд. л. 8,96.Тираж 1000 (1-й з-д 1–160) экз. Зак. № 42. Цена договорная.

Издатель ООО «ВИТпостер». Свидетельство о государственной регистрации издателя,

изготовителя, распространителя печатных изданий №1/98 от 02.12.2013.

Отпечатано в типографии ООО «Бизнесофсет».ЛП № 02330/70 от 17.06.2015.

Пр. Независимости, 95/3-7, 220043, г. Минск.Тел./факс: (017) 280 13 80 E-mail: boprint@tut.by

© «Новая Немига литературная», №1, 2016

Жанна ТУМИЛОВИЧ

ПоэзиЯ

Бабочка под дождём* * *

Зацепилась за край рассветаБоль-тревога, украв покой.Поскорее забыть бы это,Поскорее б уйти домой.

Не нужны все богатства мира,Клены золотом опадут.Тома, Тоня, Людмила, Ира,Лена, Света обхода ждут

В хирургии с приставкой «онко»,Где из горя – курган сложить.Белорусские амазонкиПо-другому, но будут жить.

Судьбы-реки возьмут пороги,Полноводные, пусть бурлят!Говорят, что врачи – не боги,Только мало ль что говорят?

* * *Марианне

Девушка под зонтом – Юная Марианна, Снова прекрасным сном,Память – самообманом.

Слово придет потом,Лето под осень бросит.С третьим твоим крыломГоре расстаться просит.

Горе ли иль беда,Но не переиначить.Льется с небес вода,Девушка слезы прячет.

Ветер украл твой зонт,Черная корка хлеба.Прошлое – горизонт.Ты не разлюбишь небо.

…Бабочка под дождем,Крылья плащом намокли.Время – стеклянный дом,Где не открыты окна.

4 Жанна Тумилович

* * *Я так тобою дорожу…Прости мне эту правду, Боже!В глаза любимые гляжуИ упиваюсь сладкой ложью.

Как долго не моя зимаВесну, как пленницу, томила.И где-то строились дома,А где-то множились могилы.

«Нам не дано предугадать…»,Судьба – не лист тетрадный в клетку.Я всю себя хочу отдатьТому, кто так стреляет метко.

Тому, кто в сердца центр попалИ нежностью края оплавил,Не знал, губил или спасалОт страсти, что всегда без правил.

Наверно, надо промолчать,Не говорить витиевато.Когда Любовь велит кричать,Я выдохну: «Не виновата!»

ПО ГРИБЫ

Какое счастье – с папой по грибы!Какая радость – вместе в лес с рассветом!И наслаждаться теплым влажным летомТам, где живут могучие дубы.

Какая малость милая – искатьБоровики на толстых белых ножкахИ их срезать с любовью осторожно,В корзину класть, охотиться опять.

Нам лес подарит множество даров.Я запрещу себе считать кукушку.Я помню, как ты шел тогда опушкойИ был еще так молод и здоров.

Спасибо, папа. Жизненный урок.Я никогда бы это не узнала. И вспоминаю, как грибы искала…То счастье, заготовленное впрок.

* * *Вновь снегопада разговорМеж небом и землею спящей.Боюсь признаться до сих порВ Любви большой и настоящей.

Боюсь уснуть и стать немой,Не спеть синицей гимн рассвету.И осознать, что ты – не мой,И в страхе встрепенуться – где ты?

Иссушит время губ цветок,Заставит жизнь играть без правил.Наверное, ты так жесток,Что вновь меня себе оставил.

А знаешь? Мне не привыкатьТак тишину тугую слушать,Чтоб сердце в истину макатьИ в прошлое отправить душу.

* * *Прости за неизбежное.Прости, опять люблю.Земля, под солнцем нежная,Сказала: «Я не сплю!»

Набухла новой влагою,Попала под тепло.Весна – правдивой сагою –В оконное стекло

Дождем коротким, строчкамиС началом «жил и был»,Вновь клейкими листочками –Напомнит, кто любил.

Обнимет ветром ласковым,Расчешет косы ив,В гладь озера с опаскоюГлядясь, кто так красив?

Там вишни заневестятся,И яблони им вслед.…А я на неба лестницуСтуплю Любви в ответ.

5Бабочка под дождём

* * *И ночь – как пропасть. Прыгать не спешу,Наверное, до срока я устала.Все хорошо. Пока живу, дышу,Но без тебя, любимый, это мало.

Колдует лето. Время разных гроз.Тепло прогонит зло антициклона.Растреплет ветер волосы берез,Пока густых и молодо-зеленых.

За пазуху пушистых облаковУпрячет солнце лик одной монетой.Богатство дня средь тысячи вековСменяла б я на птичий гомон: «Где ты?»

Чтоб миллионы черных крыльев-рукНесли к тебе на ржавый край рассвета.И ночь – как пропасть между двух разлук.И – эхом радость: «Здравствуй, наше лето!»

* * *Лошадью день отбегалаМежду кастрюль с тарелками.Простыни – оберегами.Хлопоты были мелкими.

От суеты зажмуриться,Надо бы доутюжиться.Снова на ужин курица,Снова под краном лужица.

Кошка, мурлыча, ластится.Солнышко – желтым птенчиком.Домохозяйки счастьице – Чистеньким полотенчиком.

Дни ее одинаковы.Ах, не устать бы маяться.…Сказки писала. Плакала,Что не всегда сбываются.

* * *День похож на осколки разбитых зеркал,Я о правду напрасно до крови порежусь.Ты и раньше меня никогда не искал,Что ж теперь горевать, что встречаемся реже?

У тебя тот же взгляд, только мягче рука,Ты о многом моём никогда не узнаешь.Как всегда, хороша и люблю облака.Почему? Два в одном: и летаешь, и таешь.

Потанцуем… Опять разговор ни о чем.Отшучусь, отшепчусь, оторвусь от реалий.Пахнет прошлым, моим загорелым плечомИ еще чем-то тем, что мы вместе познали.

У Любви и ребенка нет чувства вины.Не юродствуй. Рожать тебе будет другая.…Ночь похожа на брошенный ком тишины.Между нами – суть жизни прекрасно нагая.

6 Жанна Тумилович

* * *Д.Т.

Пожелтевший конверт с рваной кромкой шершавого клея.Разбирала сегодня из прошлого нужный мне хлам.Проведи меня, память, опять по осенним аллеям И введи мою душу в Любви недостроенный храм.

Там на светлой стене пляшут солнца охряные блики,Там сквозь серый фундамент весной прорастает трава.И над куполом неба, всегда голубым и великим,Неизвестные птицы на крыльях приносят слова.

Те слова, что тебе до сих пор я сказать не успела.Я мгновения жизни дождем еще жадно ловлю.…В этот старый конверт я вложу новый лист снежно-белыйС чертежами стихов. Как же сильно тебя я люблю!

* * *Я опять в черный плащ из печали досрочно одета.Дни спешат. Сердце ранит летящее время-картечь.Если б можно бы было забыть это черное лето…Если б можно бы было вернуть сладострастие встреч…

Как же сложно принять утверждение – больше не будет,Оторвать от души из запекшейся крови бинты.Не суди меня, Бог! Это с радостью сделают люди,Не простят непохожесть на серую массу толпы.

Слишком теплый сентябрь подарил урожай чернослива.Вновь стареет луна, превращаясь в серебряный нож.Зарекалась любить, оставаясь живой и красивой,И по белому черным писала, что все это – ложь.

Редакция журнала от всей души поздравляет Жанну Владимировну Тумилович с юбилеем и

желает ей здоровья, вдохновения и творческих удач.

Геннадий КОТЛЯРОВ

ПрозА

РОЗА НА ВЕТРУ

ПОВЕСТЬ

I

Первый муж не задержался в памяти Алисы. Через неделю-другую он выпал из неё начисто, не оставив воспоминания, будто его никогда не было в их короткой совместной жизни, если не считать обрывка бумажки, где крупно он вывел: «Ухо-жу, ты есть бес в юбке». Эту запись она обнаружила в прихожке под зеркалом, возле которого по утрам тщательно преображала свое лицо, чтобы не бросалась в глаза его хищноватая сущность. Она тогда не смутилась и даже обрадовалась, что так легко, без единого звука, случилось то, к чему она упорно стремилась.

Второй муж не заставил себя долго ждать. Приобретение состоялось скоро, наспех, без штампа в паспорте, хотя бы для того, что бы ей, Алисе Кречет, уяс-нить: прижимист ли он, этот Родион Шальных, не надоедлив ли чересчур и как воспримет то, что она часто на людях выступает в качестве поэтессы. Его же при-знания, что он пишет новеллы, а в прошлом занимался бизнесом, и подвигло её незамедлительно к тому, чтобы сойтись.

И все бы хорошо, если бы у них не случались перепалки из-за того, что Родион браковал ее опубликованные стихи, говоря тихо, не горячась, что на месте редак-тора возвращал бы их на доработку. Алиса, в свою очередь, пучила глаза, лицо пунцовело, но в истерику, как ей свойственно, не бросалась, помня, что может прогнать. Ведь трехкомнатная квартира с высокими потолками принадлежала ему после внезапной смерти матери. Как могла сдерживалась, четко осознавая, какой промах допустила, что не расписалась с ним сразу, без всяких проверок и осторожностей. Уже одно то, что Родион, как дятел, будет долбить ее поту-ги в творчестве, ставило под угрозу их проживание вместе. И, чтобы сбить его с толку, Алиса, наоборот, подхваливала его новеллы, нарочно возмущаясь, что их редко печатают, потому что слишком натуралистично, многие узнают себя

8 Геннадий Котляров

и звонят в редакции, чтобы не печатали эдакого праведника. А если уж и про-пускалось что-то в печать, то не оказывалось того, что он считал наиболее цен-ным. В результате получалось безлико, совершенно пресно, и никого не задевало. Он сокрушался про себя, менялся в лице, бубня Алисе вполголоса:

– Ты права. Все-то ты узришь. – Слушай свою поэтессу, пока я с тобой. – Я не могу писать в угоду, – не соглашался он. – Я должен писать правдиво. – Ты не уважаешь общество, – заглядывала она ему в глаза. – Для людей твоя

правда хуже лжи. – Может, и впрямь сладкая ложь лучше правды, – вздохнул он. – А ты что, на

какой-то срок у меня? – Гражданский брак меня угнетает, – тут же подхватилась она. – Мы вроде как

два чужих человека. – Но ты попервости сама так захотела. – Мне казалось, что ты так желал. – Нет, я придерживаюсь старых традиций. И быстро, без каких-либо проволочек, их паспорта затяжелели штампами о за-

конном супружестве. Теперь у нее все будет схвачено, и с Родионом можно вести себя вполне рас-

кованно, не церемонясь особо, когда он унижает, разбирая стихи. Она поставит его на место, да так, что он содрогнется и утратит всякий интерес к ее творениям. Пусть на кухне толкается и готовит еду, особенно завтраки, потому что она часто недосыпает, являясь за полночь после выступлений.

Но когда ей казалось, что новое стихотворение просто великолепно, она не могла удержаться, чтобы не дать ему прочитать, ожидая похвалы. Он, как всегда тихо, с ленцой в голосе говорил, что поэтическое осмысление не уловил, а вот рифмовка безупречна. Для публики, которая не разбирается в поэтической фи-лософии, вполне достаточно, чтобы принимать стихи восторженно. Ни разу не случалось так, чтобы ее приняли холодно, за исключением, как припомнила она, одной горстки слушателей, которые, усевшись в первых рядах, демонстративно держали руки на коленях, когда все хлопали. Алиса тогда многие лица запомнила и определила их в стан своих врагов, чтобы по возможности подвергнуть обструк-ции где только можно.

Однажды в промозглую осень, внемля ее навязчивой просьбе, Родион Шаль-ных, переборов себя, подогнал из гаража свою «Хонду» и увез ее в новый сель-ский клуб, где она, навязавшись районному начальству, надумала провести вечер поэзии. Народу поднабрали всякого и много, аж не протолкнуться, и, чтобы не торчать на сцене, Родион отыскал стул за кулисами, спустился в зал и присел с краю первого ряда. В зале стоял гул, а ближе к выходу и вовсе слышались хмель-ные, задиристые голоса. Но стоило Алисе появиться в центре сцены в своих ши-роких одеждах, как зал мгновенно умолк, а секунды две спустя лениво захлопали.

Когда же она без передышки прочла три стихотворения, а последнее – Есени-на, посвященное матери, зал взорвался от бурных хлопков. Тут-то Родиону стало ясно, чем она берет и завораживает публику, особенно женщин в пожилом воз-расте. Отточенная дикция при сильных голосовых связках, которыми она хорошо манипулирует в зависимости от содержания стиха или же каждой строки. Она

9Роза на ветру

искусно использует тональность, усиливая либо послабляя до четкого шепота, и посылает обработанные слова в зал, где все воспринимается неравнодушно, как и должно быть. И получается, как считал Родион, что она прежде всего актриса, а потом уже литераторша с уклоном под поэтессу. Вслух он свой вывод не произ-несет, чтобы не обидеть, но одно то, что она озвучивает свои стихи вперемежку с известными авторами, говорит о непорядочности.

Родион, как сам признает, не обиделся бы, если ему указали, что его отдель-ные новеллы или даже все куда слабее, чем у таких-то авторов. Скорее всего, он бы улыбнулся и нисколько не обиделся, потому что каждый творящий человек имеет свое понимание. А вот его Алиса – и он уже начинает сомневаться, его ли она, – прочно удерживает обиду, копит внутри, чтобы непременно с лихвой отыграться.

По дороге к дому Алиса набиралась терпения, раскинувшись на задних сиде-ньях, а когда переступили порог квартиры и Родион прикрыл дверь, Алиса сунула ему в руки тугой сверток и, удалившись в зал, крикнула так, что сверток из рук Родиона выпал.

– Нет, ты не бросай. Разверни его и попяль глазища. – Побереги голос, ты не на сцене, – сказал Родион. – От крика твоего я не

удержал. – Давай к столу, ближе к свету. Он поднял сверток, послушно подошел к столу и, положив его, взялся спихи-

вать на бока тесемки, которыми крест на крест он был сильно ужат. Тесемки пло-хо поддавались, пальцы Родиона подрагивали, и тогда Алиса, выхватив сверток и поддев пальцы под тесемки, мощно рванула на разрыв.

– Разворачивай – это мой бизнес. – У меня бизнес получше был с мамой. Неспешно Родион стал разворачивать плотную бумагу, все яснее соображая,

что, живя с ней, помалу превращается в холуя. Все чаще ему казалось, что он, Родион Шальных, не способен возразить ей, а то и пристукнуть кулаком, чтоб встряхнулось все и она поменялась в лице. Ведь фамилия Шальных передавалась от рода к роду и отражала она крутость нрава далекого предка. Но Родион поимел другую наследственность, он более уравновешен, уступчив, и его практически невозможно вывести из себя.

Такой же терпимой была и его мать, она разошлась с отцом, когда окончатель-но убедилась, что муж, ко всем его заслугам, еще и тихий алкоголик. Часто перед приемом пищи ему необходимо было выпить пару рюмок водки, укладываясь спать, он также наливал рюмку-другую.

И теперь, когда Родион увидел две пачки денег, его лицо сморщилось, будто от зубной боли, и неудержимо захотелось выпить, чтобы как-то унять душу. Ему казалось, что вдруг отнялся голос и пропал слух. В голове зазвенело, и он действи-тельно плохо слышал, как загорячилась Алиса, почти крича, что она зарабатывает на себя сама и в его подачках, если присмотрела вещицу, не нуждается. Что же это за дела, если она, законная супруга, не имеет доступа к деньгам, которые целиком на его контроле в банке.

– Посчитай, сколько я за вечер заработала, – не унималась она, раскидав купю-ры по столу. – У меня нет тайн от мужа, я вся нараспашку.

10 Геннадий Котляров

– Я не жаден, и сколько в банке, все наши, – мягко повел он плечами. – Случись что со мной, все деньги твои. На расходы или когда тебе надо снимаю проценты.

– Этим обычно жена занимается, – пробурчала она, дробно застучав пальцами по столу. – Любовь – это доверие.

– Уже одно то, что я не спрашиваю, где ты пропадаешь, свидетельствует о моем доверии к тебе. Ты являешься за полночь…

– И тебе все равно, – прервала его Алиса, – в каком виде я пришла. Ты не ждешь меня, ты сопишь на тахте себе. А любимые мужья у порога встречают своих жен.

– Я давно не пылкий юноша, чтобы ждать, – выдохнул Родион. – Но пока я верю тебе.

– Гм, только пока, – сказала она, приподняв брови. – Учти, мой муженек, я должна быть на людях. Это есть моя популярность и бизнес.

– По-моему, поэзия и бизнес – вещи несовместимые. – Все совместимо, если с умом, – воспротивилась она. – Почему я должна

бесплатно выступать? Почему певцы с микрофонами во рту не поют за так? Они заранее оговаривают энную сумму. Ты, Родька, совсем сдурел от новелл.

– Мне важен творческий процесс, – чуть срываясь голосом, сказал Родион и зачем-то начал тереть виски. – Я и мама успешно занимались программным обе-спечением. Когда ее не стало, я начал писать новеллы. И мне плевать, печатают их или нет.

– А я, в отличие от тебя, пишу и деньги зарабатываю. Зал тонул в аплодисмен-тах, – фальцетом взвилась она. – А ты даже пальцем не пошевелил. Сидел и сопли жевал.

– Уймись! – резко прервал ее Родион и топнул ногой об пол. – Я просто заслу-шался твоим выступлением.

– Наконец муженек выдавил похвалу, – глубоко вздохнула она. – И это впер-вые. А то все душу выворачивал.

– Алиса, если речь о выступлении, ты очень хороша. О поэзии мое мнение мало чем изменилось.

– Какой же ты упертый! – и она махом смела деньги на пол. – Убирайся с глаз моих…

– Прости, ухожу ставить машину в гараж. – И лучше не являйся. – Это почему? Писать будешь?– Не твоего ума дело, – и, не договорив, согнулась, чтобы в кучу, точно листья

осенние, сгрести купюры. Выйдя из квартиры, Родион вдруг остро почувствовал, что не хочет возвра-

щаться назад, и вовсе не потому, что Алиса так велела. Пожалуй, больше тут повлияла на него та неприязнь, с которой раньше он боролся и которую умел глушить, а вот теперь она взбесилась в нем так, что возращение может плохо окончиться для обоих. Наверно, Алиса знала себя получше, чем он ее, и потому, чтобы избежать наивысшей точки накала в себе, она, по сути, и прогнала его из собственной квартиры. Она бы радёшенька была, если бы Родион исчез из ее жизни, но оставил ей добрую половину того, чем обладает, пробудись в нем на тот момент истинное великодушие к той, которую возвел в ранг законной жены.

11Роза на ветру

IIII

В гараж Родион прикатил на своей «Хонде» не один. При свете тусклых фар на обочине, в светлом коротком плащике, отчаянно махала рукой женщина, будто что-то у нее случилось и нужна помощь. Он притормозил, открыв для нее дверь, поддал газу, и шины зашелестели дальше. Она, усевшись на переднее сиденье и не взглянув на него, стала говорить, как надоел родственник – выпивоха, которому после гибели жены и дочери в автоаварии по вечерам иногда бывает так плохо, что спасает только алкоголь. И она, сочувствуя, всегда про запас держала чекушку водки, вручая в руки ему, если видела, что Викентий не притворяется. Редко, но бывало, что уже глубокой ночью он дробно и назойливо постукивал в дверь ее комнаты, будил и умолял, чтобы она выручила его, не дала свихнуться. Сквозь дверь, злясь и ругая его, она говорила, где припрятана бутылочка, и он, тихо ра-дуясь от предвкушения, что теперь полегчает, цепляясь в потемках за коврики больными ногами, медленно продвигался на кухню и, пошарив рукой в навесном шкафчике, доставал заветную четвертинку. Утром благодарил за чуткость и за то, что она пожалела его и взяла к себе под надзор.

В этот же вечер, преодолев себя, она отказала ему в хмельной помощи и пред-ложила вызвать психиатрическую бригаду. Он взъерепенился, да так, что она решила немедленно уйти, пообещав, что постарается в последний раз что-нибудь раздобыть у своих знакомых.

Недослушав, Родион вышел из машины, открыл гараж, распахнул ворота и вместе с ней въехал, заглушив тут же двигатель. Подойдя к верстаку, над ко-торым включился яркий свет, женщина назвалась Алиной и заглянула в круглое зеркало, висевшее на стене.

– Назовите еще раз свое имя, – попросил Родион. – Алина Бежина. – Надо же, в одной букве разница, – удивился Родион. – Мою жену зовут Али-

са, а вы Алина. И, судя по всему, вы добрая. И еще совпало: и мне, и вам пришлось уйти из своего жилья. Так что гараж – наша обитель на эту ночь.

Алина протяжно вздохнула, и Родион увидел, как на ее глаза навернулись сле-зы. Она была в возрасте от тридцати пяти до сорока лет, худощава, с кротким белым лицом, шатенка, с гладкими волосами до плеч. Вынув из сумочки голубой платочек, она взялась прикладывать его к синевато-серым глазам.

– Извините, – сказала она. – Слезы близко, как у ребенка. – У моей жены глаза без слез, – не удержался Родион. – Она будто кремень,

глаза сухие при любых неприятностях. – Значит, у нее больше мужского начала, – заключила Алина. – Пожалуй, больше бесовского. – Так как же вы ладите? – Мы мало бываем вместе. Она считает себя поэтессой. Много выступает везде,

деткам стихи читает. – То есть человек публичный. – Достаньте-ка, – и он рукой указал на маленькую полочку, где стопкой лежало

с десяток книжек. – Самая первая – это книжка ее стихов.

12 Геннадий Котляров

Алина протянула руку и, взяв малоформатную книжку, стала разглядывать, поднеся ближе к свету. Затем ее взгляд остановился на цветной фотографии жены, она долго не сводила глаз, и Родиону показалось, что фотография вызвала у нее неподдельный интерес.

– Что вы так уставились? – робко спросил Родион. – Нехорошие ассоциации?– Вы угадали, именно нехорошие, – согласилась Алина. – Такое впечатление,

что ваша жена не способна любить. – Вы имеете в виду меня?– Никого. Себя разве, – после короткой паузы ответила она. – А вы любите кого-нибудь? Есть на примете? – Было, но оборвалось, – замялась она. – Вот долго жалела родственника, по-

добрала, он доходил после гибели жены и дочери. Теперь сбежала, расстанусь без сожаления. По сути, жалость тоже убивает – и того, кто отдает ее, и того, кто принимает.

– Значит, принося водку, вы жалели его. – Он ведь шалел. Что было делать?– Не дождавшись вас, сам пойдет рыскать?– Нет, ноги у него никудышные. – И часто с ним такое? – вздохнул Родион, и тут же желание выпить обостри-

лось в нем. Он открыл створку верстака внизу и достал бутылку водки. – И вы употребляете? – спросила Алина, с отвращением глядя на бутылку, как

на проказу. – Если честно, то меня провоцирует жена. – Чем же, своей нелюбовью?– Займитесь-ка чуток стихами, – попросил Родион, а сам подался в глубь гара-

жа, где у него стоял маленький холодильник, уже в возрасте, но морозил неплохо. В нем он держал разные консервы, хлеб в целлофане и минеральную воду. Вер-нувшись, он разложил на верстаке хлеб, говяжью тушенку и бутылку минераль-ной воды.

Алина целиком отдалась чтению стихов, медленно переворачивая листы. Ро-дион слегка удивился, отмечая про себя, что стихи Алисы ее увлекли. Если бы были пресными, не затронули ни одну струнку души, она бы, прочитав штук пять, закрыла книжку.

Наконец Алина перевела взгляд на него, все еще держа книжку в руках, затем, резко захлопнув, отодвинула подальше от себя в глубь верстака.

– Как вам стихи? – не утерпел Родион. – Такое впечатление, – призналась она, – что жена ваша просто пишет стихи.

А ведь их надо создавать, включая душу. Мне кажется, рука ее водит по бумаге, а душа не просыпается. Не знаю, может, и ошибаюсь.

– Я примерно то же ей говорю, – с горечью сказал Родион. – И, если честно, то лавирую, чтобы уж очень не задеть ее гордыню. Но этого мало: ставь вровень с Ахматовой или Цветаевой.

– Вот мне ближе Юлия Друнина, – вмешалась Алина. – А мне Твардовский. Вот он ну совсем не щадил свое сердце, как ни чернили

его. – Понимаю вас, – участливо сказала Алина. – Завистники всегда чернят за та-

лант. Я это знаю. А кто вы?

13Роза на ветру

– Родион Шальных. Пишу и бизнесом занимался. – А жена Кречет, как на обложке? – Да, она на своей фамилии. – Кречет – это северная хищная птица, – пояснила она. – На севере Финлян-

дии они живут. По фамилии вы тоже ближе к хищникам. Два хищника долго не уживаются.

– Хотя я не хищник, – признался Родион, – но период разногласий наступил. Я не могу черное назвать белым. Это камень преткновения. Но кое-что в ней об-наружил.

– Если не секрет, что же? – Исполнительскую манеру. Тут она артистка. – То есть хорошую дикцию. Вот и хвалите жену. – Я попробовал. И, как результат, подался в гараж. По пути и вы компанию

составили. – Сев в машину, все решала, ехать к тетке или нет, – призналась она. – Была

в смятении и не заметила, как оказалась у гаражных ворот. Тут Родион, глянув на водку, мгновенно отверг ее по соображениям высшего

порядка. Ведь родственнику, который, быть может, все глаза просмотрел у окна, поджидая Алину, эта бутылка, как спасение, куда нужнее. Да и нельзя ему, по сути, незнакомую женщину, хотя и милую его сердцу, склонять к выпивке. Трез-вые мужчина и женщина это одно, а захмелевшие, когда все упрощается и все позволительно, совершенно другое.

Когда же он окончательно пресек в себе колебания и взялся укладывать в пакет все с верстака, Алина просветлела.

– Какой вы, Родион, молодец. Лучше дома вдвоем. И непременно пересильте себя, похвалите жену.

– Нет, я решил по-другому, – твердо сказал Родион. – Подвезу вас к дому. Мо-жет, родственнику очень плохо. Мне известны случаи, когда граммов сто водки спасают от инфаркта. Кардиологи это знают, но помалкивают, боясь навредить.

– Но я же дала себе зарок. У него что-то с нервами. – Потеря семьи – это удар страшной силы. Тащите его к психиатру. И ставьте

вопрос: либо так, либо вольному воля. – Срок, на который я его взяла, уже истек, – слегка горячась, сказала Алина. –

Но он как прикипел…– Готов, Алиночка, помочь вам. – Как я буду признательна вам, Родион. У него есть жилье, запустил студенток.

Но будто бы уходят или уже их нет. По пути он узнал, что Алина Бежина по профессии ветеринар, лечит мелкую

живность: кошек, собачек, разных птиц. Такая хрупкая на вид, а сколько доброты в ней и тепла ко всему живому, начиная от человека и до какой-нибудь крохот-ной пташки. Нет, его Алиса и Алина – это две противоположности, общее только в том, что они обе женщины: одна хрупкая, другая плотная и всегда в широких одеждах.

– Ой, – вдруг вскрикнула Алина. – Кошка с котятами!Родион резко нажал на педаль тормоза. Присмотревшись при тусклом свете

фонарей, заметил, как кошка с котятами неспешно заканчивала переход.

14 Геннадий Котляров

– А мог бы наехать, – со вздохом сказал Родион. – И вроде за дорогой следил… – Такое бывает, – согласилась Алина. – Смотришь в лицо человеку, а лица не

видишь. Потому что вся голова в мыслях и ей не до глаз. – Вот и у меня мысли окаянные. – Вон стоит у подъезда, – показала она рукой. – Все-таки не удержался, выво-

локся. – Да, невмоготу ему, – посочувствовал Родион. – И его жаль, и вас, Алина.

Ваша жалость погубит обоих. Я не могу такое допустить. Проехав метров сто, он остановился и, неожиданно обняв ее правой рукой,

нежно привлек к себе на грудь. Родион не хотел ее отпускать, но она все же до-тянулась рукой до дверцы и, открыв, попросила, чтобы он назвал номер своего мобильного телефона, если, конечно, возможно. Он достал портмоне и, покопав-шись в нем, выудил визитку, где были все данные о нем.

– Спасибо вам, – возрадовалась Алина и, взяв визитку как нечто дорогое, опу-стила в сумочку. – Я позвоню, если не управлюсь…

– По первому звонку, я готов, – прервал он. – Вы мне тоже свой номер пожа-луйте.

Он, еще раз перебрав пальцами развернутое портмоне, извлек узкую полоску картона, огрызок карандаша и, включив свет в салоне, приготовился записывать, не доверяя своей памяти. Назвав первые две цифры, она сделала паузу, наблюдая, как аккуратно и крупно он их записал. Затем точно так же она назвала еще две и, выждав, еще три последние, после чего напомнила, а он записал, имя и фами-лию. Быстро запрятав картонную полоску в нагрудный карман, он протянул ей пакет со всем, что убрал с верстака.

– Берите, – властно настоял Родион. – Вам нужнее, дома у меня есть. Знаете, Алина, прячу от жены. Иначе не уберечь.

– Вот даже как, – и она стала выходить из машины.Родион промолчал и, когда она не торопясь прикрыла дверцу, не желая ухо-

дить, резко сорвался с места, потому что и ему не хотелось ее отпускать. Но он утешился тем, что теперь связь с ней не потеряет, да и подъезд, где стоял ее род-ственник, он запомнил. Конечно, он плохо сделал, что возвратил ее назад, надо было, как задумал вначале, пить помалу горькую самому, ей не предлагать и го-ворить с ней всю бессонную ночь о том, что такое любовь. Почему-то он, Родион Шальных, толком не зная ее, вдруг в момент расставания ощутил неимоверное притяжение к ней. Надо было подъезжать к подъезду, хватать щупловатого род-ственника под мышку и смело идти в ее квартиру. Он уверен, что Алина ничего не имела бы против, а там он бы вел себя по обстоятельствам.

Подъехав к дому и почти насилуя себя, Родион подошел к своей двери и, не отмыкая ее, прислушался, чтобы определить, спит ли Алиса или в его отсутствие кто-то явился для утешения ее персоны. Простояв с минуту под дверью, Родион бесшумно открыл дверь, осторожно вошел, но не успел и шагнуть, как тут же до-неслось:

– Я же тебя просила… У меня строки ложатся на бумагу. А ты мне все назло. – Бензин закончился, – слукавил он. – Пришлось долго ждать. – Ну, так ехал бы в гараж. Или меня проверяешь?– Что ты несешь?

15Роза на ветру

– Ты же зимой иногда ночуешь, – напомнила она. – Раз как-то подумала, что даму сердца завел.

– Все, ухожу к даме сердца и от дамы без сердца. Проходя возле стола, где восседала Алиса, в свою комнату, он увидел четыре

развернутых сборника других поэтов. Все были раскрыты, но он не решился взять в руки хотя бы один, чтобы прочесть фамилию автора. В комнате, которая раньше принадлежала матери, он нащупал в ночной тумбочке две фляжки коньяка. Одну, большей емкости, он взял с собой, чтобы там, в гараже, расслабиться на сон гря-дущий.

IIIIII

По каким только морским просторам не носился Назар Бележ, отыскивая кося-ки сельди, чтобы его сейнер не вернулся пустым, а команда не осталась без денег и в долгах за истраченное топливо и провиант. Вспоминает он сейчас, поглядывая в окно своего коттеджа, как в проливе Лаперуза они нарвались на громаднейший косяк отменной сельди. Все измотались до предела, зато рыбы нагребли столько, что сейнер опасно просел, и страх пойти на дно зашевелился в каждом члене команды, когда северо-восток начал быстро темнеть. Повезло тогда, что из Япо-нии шел большой морозильник и, уклоняясь от курса, забрал весь улов. Они же успели через пару часов хода укрыться в маленькой сахалинской бухточке среди нагромождения скал.

Шторм тогда свирепствовал настолько мощно, что острые скалы будто стона-ли, сбрасывая в кипящую бездну большие куски породы. Его сейнер защемился между крутым берегом и скалой, что и позволило переждать непогоду, которая помалу ушла на Японию.

Перед приходом на базу, до которой оставалось час-полтора, радист вручил Назару радиограмму, где сообщалось, что сестра похоронила отца. У него тогда помутилось в голове, сердце затрепетало так, что, возвратившись, он сдал по акту сейнер, распрощался с командой и вылетел в город своей юности.

Окидывая взглядом буйную зелень, которая плотно разрослась, подбираясь к коттеджу, Назар не услышал, как крадучись подошла сестра Лида и, нежно об-няв, прошептала ему в ухо:

– И кого мой братец высматривает? Неужто твоя поэтесса где-то затаилась?– В том-то и беда, что она не моя, – вздохнул Назар. – И будет ли моей, пока

не уверен. – Да, морской волк, холостяцкую жизнь пора заканчивать. И поэтесса не твоя

женщина, – твердо заверила Лида. – Она предпочитает любить себя, свои стихи, а тебе лишь позволяет любить ее. Не потянешь, братец, она тебя сломает. Тебе уже за сорок, возраст критический. Верь своему психологу.

– Не торопись с выводами, – возразил Назар. – Женщина она умная, ей надо время…

– Она психолог не хуже меня, но с уклоном выгоды, – перебила его Лида. – У нее все просчитано, и время она тянет с умыслом. Не жалко ей мужа, который попивать стал. И если он попивать начал, то причина в ней. Она наверняка ждет, когда он утратит мозги.

16 Геннадий Котляров

– Ну, ты прямо тигрицу нарисовала. – Ты еще жить не начал с ней, а уже ослеп. Ладно, давай вниз, пора завтракать. Назар промолчал, не стал возмущаться, но вниз следом за ней не спустился,

продолжая разглядывать зеленый пейзаж и продумывая сказанное сестрой. В чем-то Лида права, может, его сознание отчасти пребывает в каком-то затмении, что мешает реально увидеть Алису, постичь ее суть. Ясно одно: она деятельная жен-щина, знает, чего хочет в этой жизни, всего добивается сама. Даже в санатории, куда приехала отдыхать, нашла применение своим способностям, развлекая сана-торную публику в клубе, читая стихи за небольшую плату. И не свела бы его судь-ба с Алисой, если бы Лида не купила ему путевку, чтобы он поправил здоровье.

Уж как Лида определила, что брат нуждается в отдыхе, когда он прикатил из столицы на новеньком «джипе», купленном в дорогом салоне, одной ей известно. Она удивлялась, что ее брат не мот, раз собрал большие деньги и на недостроен-ный коттедж, и на дорогую машину, к тому же, по его признанию, есть хорошие деньги на счету. Ему, Назару, можно и не работать, если деньги с умом куда-то вкладывать, получая прибыль. Коттедж этот приглядел ему отец по сходной цене, под отцовским надзором он достроился под ключ, а Лида вела контроль за финан-сами, которые Назар перевел на ее счет. Одно время Лида жила с отцом в коттед-же, дожидаясь брата, но схоронив отца, на ночь не оставалась, приучаясь к тому, что у брата, наконец, появится женщина, с которой Лида его познакомит и которая в дальнейшем станет его женой. Женщина эта, ее подруга, замужем была корот-кий срок, но развелась, потому что муж оказался интеллигентным алкоголиком.

И очень жаль, что вместо ее подруги Назар выбрал стихоплетку, которая вдо-бавок еще и замужем, хотя обещает разойтись. Уже давно они с Назаром тайные любовники. Днем Алиса осторожничает, не желая нарываться на глаза сестры, а ближе к ночи никакого риска, потому что Лида уходит к себе.

Подогрев к завтраку любимые сырники Назара и вскипятив чайник, Лида воз-намерилась окликнуть брата, но, услышав, что кто-то возится с ключом у входной двери, растерянно подошла к ней и, догадавшись кто, громко, со злостью сказала:

– Вызываю ОМОН! – Нет, нет. Это я, Алиса. – Назар вам дал ключи?Замок щелкнул, и Алиса, распахнув дверь, резко шагнула через порог. – Вам-то какое дело? – заявила Алиса. – Я его гражданская жена. А совсем

скоро Назар будет мой законный муж. Или вы не в курсе? – Ну, это еще не так скоро, – не утерпела Лида. – Скорее рак за горой свистнет.

Быстро мне ключи! Я тоже хозяйка коттеджа. – Назар, ты где? – закричала Алиса. Его будто шибануло разрядом тока. Никак он не предполагал, что она так рано

явится. Между ними было условлено, что где-то к обеду он останется один и тог-да, еще засветло, ее встретит, гуляя по дворику.

– Иду, спускаюсь уже, – громко произнес он и заспешил вниз. Лида молча стояла напротив Алисы, мешая ей пройти вперед, пока не подо-

спел Назар. Мягко взяв сестру за плечи, он развернул ее так, чтобы Алиса могла пройти. Но, поравнявшись с ней, Алиса вдруг пошатнулась, прижав Лиду к стенке

17Роза на ветру

на какой-то миг. Сестра была мельче и ниже ростом, и если бы не стена, она бы упала навзничь.

– Извините, – процедила Алиса и, взяв Назара за руку, решительно зашагала из прихожей в гостиную.

– Назар, ты почему молчишь? – возмущенно сказала Лида. – Забери у нее клю-чи. Сейчас же, при мне.

– Лидунь, что ты загорячилась, – промямлил он. – Она моя, почитай, жена, по-чему я не должен доверять?

– Пока она чужая жена, – настаивала Лида. – А станет полноценной, тогда только я смирюсь, но не приму.

– Назар, что ты ей позволяешь? – возмутилась Алиса и топнула ногой. – Это ни в какие рамки…

– Успокойся, – не дав договорить, сказал Назар. – Все образуется, я тебе обе-щаю, – и мягко отнял ключи.

Алиса стояла, не зная, как поступить: то ли подавить свой гнев, то ли, не сми-рившись и считая себя оскорбленной, резко хлопнуть дверью. Но видя, что Назар не отдал ключи сестре, обстановку не стала обострять, хотя очень хотелось, чтобы он покорился ей в присутствии Лиды. Пусть бы видела, кому братец полностью принадлежит. Как только она заполучит штамп в паспорте, что мужем является Назар Бележ, она покажет этой сестре, где ее место в коттедже. По крайней мере, распоряжаться здесь не будет и приходить сюда когда вздумается.

– Все, братец, – спохватилась Лида. – Сырники в духовке, их целая миска. Ухожу, позвоню как-нибудь.

– Лидунь, будь терпимее, – попросил Назар. – Все люди разные, и потому к чертям собачьим всякую неприязнь.

– Братец, при чем тут неприязнь, – завозражала Лида, слегка меняясь в лице. – Ты мог меня поставить в известность, что своей будущей жене отдал ключи от на-шего коттеджа.

– Прости, не придал этому значенья. – Ладно, до встречи, – и Лида быстро собравшись, мягко притворила за собой

дверь. – Не знаю, уживусь ли я с ней, – недовольно сказала Алиса. – А в принципе,

что она тут забыла? Коттедж ведь твой?– Он-то мой, – согласился Назар. – Однако же она сестра моя. – Я у тебя сестру не отнимаю. Только если мы начнем тут жить, пусть сестра

пореже…– Она у меня не из навязчивых, но приходить ей я не запрещу. – Назик, я не смогу и строчки написать, если она явится. Ее присутствие – это

моя гибель как поэтессы. – Хорошо, – примирительно сказал он. – Постараюсь убедить Лиду. Она по-

нятливая и не станет тебе мешать. От этих слов Назара сердце Алисы радостно застучало: сестра отныне не будет

помехой и лишится права вмешиваться в обустройство коттеджа. Только ей, Али-се, дано будет, как главной хозяйке, с помощью толкового дизайнера воплотить в реальность обстановку каждого помещения в соответствии с ее собственным вкусом. Всю финансовую часть Назар поручит ей, контролировать она ему не

18 Геннадий Котляров

позволит, отчитываться перед ним тоже нет надобности, и значит, экономия де-нежных средств окажется на ее тайном счету.

– Ну, мой дорогой муженек, – промурлыкала она. – Ублажи-ка жену свою сыр-никами. Я ведь сбежала от Родиона.

– То есть как сбежала? – спросил Назар. – Он руку на тебя поднял?– Нет, упаси Боже, – начала она пояснять. – У нас давно есть уговор. И этот

уговор оказался очень кстати, когда появился ты. Если я сочиняю, он исчезает обычно в гараж. Если он пишет свои новеллы, ухожу я, не сообщая куда.

– И его не интересует, где ты провела ночь? – насторожился Назар, расклады-вая по тарелочкам пышные сырники.

– Условия нашей совместной жизни таковы, что мы свободны как творческие личности.

– Значит, его не волновало, куда ты подевалась?– Иногда звонил, но затем и вовсе перестал. – Извини, но я бы не ужился с такой женой, – выдохнул с шумом Назар. – Та-

кой образ жизни для меня неприемлем. – У нас все будет по-другому. Куда бы меня ни пригласили, ты всегда будешь

со мной, – прильнула она к его широкой груди. – И ты не пишешь всякую хрень. – А я думал, он тоже стихотворец. – Нет, куда ему. Новеллы пустячные шлепает на компьютере, а их выбрасы-

вают как литературный мусор. – А ты у меня поэт с большой буквы. Величина поэтическая, так сказать! – он

принялся бурно целовать ее лицо, приговаривая: – Начальство тебе покровитель-ствует, премии получаешь, награды.

– Потому и получаю, что я одна из талантливых поэтесс, – уверенно сказала она, и губы в алой краске мелко задрожали от восхищения собой. – Но есть завист-ники, среди них и муж мой по паспорту, который уничтожает мой талант и мое…

– Алиска, – перебил он ее. – Ты сбежала, потому что он сел за свои новеллы?– Нет. Вчера вечером я настроилась сочинять. И он ушел, – глубоко вздохнула

она. – А сегодня очень рано с его мобильного телефона раздался звонок, и какая-то женщина сообщила, что его увезла «скорая помощь».

– Откуда его забрали, ты не знаешь?– Я ничего не хотела знать. Раза три я повторила «алло» и отключила телефон,

про себя сказав: «Силы небесные наказали его». Назар примолк, не решаясь что-то уточнять, усадил ее за стол напротив себя

и, подав сырники, стал исподлобья на нее поглядывать. Лицо Алисы выражало спокойствие, никаких признаков взволнованности, будто ничего не случилось. Явно она сегодня явилась так рано, чтобы проверить его чистоплотность: нет ли у него другой, когда она, Алиса, по каким-то причинам не может быть с ним.

Он не разбирался во всех хитросплетениях и не пытался этого делать, успо-каивая себя тем, что это просто присущая ей во всем деловитость современной женщины. А то, что она явилась к нему спозаранок, есть не что иное, как свиде-тельство того, что он, Назар Бележ, ей небезразличен. Если раньше, там, в санато-рии, он ей нужен был как водитель и обладатель новенького «джипа», то сейчас он был уверен, что пробудил в ней к себе самые светлые чувства.

19Роза на ветру

И теперь, при случае, он опровергнет все то, в чем его убеждала родная сестра Лида, которой очень хотелось, чтобы он познакомился с ее подругой, женщиной вполне достойной, а позднее, опять же по совету Лиды, взял ее в жены. Как ему захотелось вдруг, не откладывая на потом, именно при Алисе, взять и высказать сестре, чтобы она никогда не смела затрагивать его личную жизнь, а тем более навязывать ему свое суждение.

Доев порцию сырников, Назар, не выдержав длительной паузы, осторожно спросил, что Алиса собирается предпринять, потому что муж-то он паспортный, начнутся ее розыски. Втянув с шумом воздух и передернув недовольно плечами, она пробурчала, что с удовольствием легла бы поспать, а уже потом наведались бы в больницу скорой помощи.

– Хотя нет, – тут же она изменила свое решение. – Надо срочно в гараж, там должна быть эта женщина. Похоже, она была с ним в гараже всю ночь. Ведь она звонила с его мобильника, найдя мой номер.

– А если он был у нее дома, и ему стало плохо?– Вряд ли. Он любит гараж, как медведь свою берлогу, – сравнила она и улыб-

нулась. – Когда сочиняла я, он писал свои новеллы в гараже, ловя бодрящий хмель коньяка. При мне он выпивал редко. Эх, хорошо бы и нам кровушку взбодрить!

– Ладно, я всегда готов, – поддержал Назар. – Вначале давай управимся. Выгнав из гаража, который был выстроен при коттедже, «джип», они, выбрав-

шись на шоссе, не торопясь взялись оговаривать варианты, еще толком не зная, что нужно будет конкретно предпринять. Алиса не скрывала, что желает, чтобы с Родионом случилось худшее и Господь упокоил его душу, простив ему все бе-совское, что было в нем и опаляло ее талант. Хотя когда они познакомились, ей казалось, что Господь отозвался и послал нужного мужчину, у которого творче-ская натура и который так же, как и она, любит свободу.

IVIV

Было очень рано, фиолетовый сумрак едва завис за окном, когда Алина Бежина услышала нежный звонок своего мобильного телефона, который всегда лежал рядом на ночном столике. Неспешно взяв его и приложив к уху, она едва уловила два слова: «Гараж, избили».

Она вся затряслась в мелком ознобе, будто ни с того ни с сего навалилась тро-пическая лихорадка. Стало ясно, что с Родионом случилась беда, хотя голос, ко-торый она успела запомнить, был хриплый и принадлежал другому мужчине. Бы-стро, на скорую руку она собралась и подалась в гараж. Дважды останавливалась, набирала его номер, ждала, вдавливая телефон в ухо, но отзыва никакого, и страх сковывал отяжелевшие ноги. Но она гнала себя, смахивая обильный пот, и когда приблизилась к гаражу, увидела распахнутыми настежь створки ворот. Ее взгляд упал вниз, и тут же Алину объял ужас, потому что увидела его руку с мобильным телефоном на ладони. Не став убеждаться, есть ли признаки жизни, Алина, едва переводя дыхание, вызвала «скорую помощь», долго поясняя, как доехать. До-жидаясь врачей, она приложила пальцы к его шее и, нащупав сонную артерию, ощутила редкое и слабое биение. Моментами казалось, что пульс пропадал, но затем, подвигав пальцами, она находила его слабое биение. Осматривать Родиона

20 Геннадий Котляров

она боялась, чтобы не усугубить его состояние, но подложить что-нибудь мягкое под голову сочла нужным. Для начала она взялась помалу и осторожно подсовы-вать руку под затылок, но сразу отдернула её, потому что почувствовала кровь на кончиках своих пальцев. Поднявшись и окинув взглядом пустое пространство гаража, поняла, что грабители, похищая машину, чем-то тяжелым ударили его в затылок, чтоб им не мешал.

Наверно, так и было, и, скорее всего, он сам впустил их в гараж, не заподозрив в них негодяев, а может, выходя подышать свежим воздухом, столкнулся с ним лицом к лицу. Второпях они сочли его убитым, но Родион, очнувшись, сумел из последних сил сообщить, что с ним случилось. Припомнив, что обещала встре-тить «скорую помощь» на повороте к гаражам, Алина кинулась туда, чтобы не разминуться. Еще толком не отдышавшись и оглядывая дорогу, по которой про-езжали редкие такси, она вдруг подумала, что нельзя было оставлять его одного, мало ли кто мог объявиться в ее отсутствие. И затрепетало все в груди, но тут она увидела «скорую» и, сойдя с тротуара на проезжую часть, резко сложила перед собой руки крестом.

Подъехав к гаражу, медики, как ей показалось, неспешно подошли к Родиону, остановились и, сонно соображая, с чего начать, наконец, стали ощупывать голо-ву, отмечая вполголоса, что наличие крови может спасти ему жизнь. Незаметно для них Алина чуть просияла и, опустившись на колени, стала поддерживать голо-ву Родиона, пока медсестра накладывала повязку. С помощью водителя Родиона бережно переместили на носилки, и тут, будто прощаясь с ним навсегда, Алина поцеловала его в холодные губы трижды.

– В какую больницу? – глухо спросила она. – В больницу скорой медпомощи, – коротко ответил пожилой доктор. – А кто

его так? Вы видели?– Нет, мне был звонок, всего два слова: «гараж, избили». Прибежав, вызвала

«скорую помощь». Эти подонки угнали машину. – Будем спасать, а больница сообщит, куда надо, – сказал доктор.– А как мне узнать? – спохватилась Алина. – Звоните в справочную, вам ответят. – И, уже открыв дверцу, спросил доку-

мент. – Извините, при мне ничего, – вздохнула она. – Я Алина Бежина, лечу живот-

ных. А он – Родион Шальных. Так мне назвался. – Так вы не жена?– Нет, мы знакомые. – Ну, добре. В какой-то мере мы коллеги. В больнице мы сообщим о вас…

Хотя, извините, жена есть у него?– Да, он женат, – смутилась Алина. – Спасибо вам. И когда доктор хлопнул дверцей, а «скорая» мягко тронулась с места, Алина

зачем-то взялась махать рукой, не осознавая, для чего это понадобилось. Войдя же в гараж, все еще находясь под впечатлением тяжкой беды, она включила над верстаком лампу и стала, наклонив голову, искать улики. Но, заглянув в каждый угол, она ничего существенного не нашла, кроме старого окурка возле верстака, но за ним, у левой ножки, ближе к стене, что-то блестело и переливалось – то ли осколок стекла, то ли какой-то камушек, похожий на алмаз. Алина долго тянула

21Роза на ветру

руку, пальцами вкруговую ощупала ножку и нечто твердое захватила, выпрямив-шись, поднесла к глазам. Это была весьма оригинальная сережка из трех цветных камушков в тонкой золотой оправе, которая, по всей вероятности, принадлежала жене Родиона. Странно, что она не приложила усилий, чтобы ее отыскать.

Алине не хочется встречаться с его женой, только выбора у нее нет по причине того, что нужно, ничего не скрывая, правдиво и точно все пояснить, вернуть га-ражные ключи и прекрасную сережку. И тут Алину обожгло, потому что в мыслях обнажился другой, более жестокий вариант. Не слова признательности она услы-шит от жены, а грозное обвинение в том, что она есть прямая пособница, которая выманила мужа из гаража, чтобы расправиться с ним и похитить машину. Скорее всего, явившись в гараж, жена и слушать ее не станет, а сразу, набросившись с об-винениями, будет настаивать, чтобы ее немедленно заковали в наручники. Ясно ведь, что на встречу с ней жена прикатит с оперативниками, которые и задержат ее по подозрению до полного выяснения всех обстоятельств.

Повертев в руках сережку, Алина положила ее на верстак и, тяжело вздыхая, потянулась к полке, где стопкой лежали книжки, чтобы как-то отвлечься и успо-коиться. Просматривая их, она задержала тонкую книжонку, если и вовсе не брошюру, в своих руках, потому что книжка оказалась его, Родиона Шальных, под названием «Новеллы». Но, дочитав с увлечением первую новеллу, она услы-шала мягкий шелест автомобильных шин и, быстро отложив книжку, в полной уверенности направилась встречать жену. И не ошиблась: на нее решительно надвигалась темно-русая женщина в широких одеждах с властным жестковатым взглядом, будто сошедшая с обложки той книжки, с которой Алина знакомилась в гараже совсем недавно.

– Вы звонили, что Родиона увезла «скорая помощь»? – грозно спросила она. – Вы Алиса? – робко произнесла Алина. – Я-то Алиса, а ты кто?– Я знакомая Родиона, и зовут меня Алина Бежина, – смелее заговорила Али-

на. – Он мне говорил, что у нас схожие имена. А фамилия ваша Кречет. Есть такая птица красивая, но хищная.

– Вот даже как. Ты слышишь, Назар? – прикрикнула она. – Я у тебя с фамилией хищной птицы. Вот почему я хищница.

– Да, эта птица на севере обитает, – подтвердил Назар и, подойдя, обнял Али-су. – Но ты у меня не хищница, ты поэтесса моя славная.

– А кто он вам? – не утерпела Алина. – Много знать хочешь! Муж он мой, самый настоящий. –А Родион, простите, какой?– Родион паспортный муж, но не настоящий, – с усмешкой заявила она. –

Знаешь, так получилось, что у одного штамп в паспорте с моей фамилией, а дру-гой с чистым паспортом, но он роднее всех.

– Вот как бывает, – удивилась Алина. – Значит, Родион не лукавил. – Ладно, проехали, – тут же набычась, сказала Алиса. – Ты кто – любовница?

И почему Родиона забрала «скорая»? Ты, знать, уморила его своей любовью. – Мой мобильный зазвонил в ранние сумерки, – начала Алина с легкой раздра-

жительностью, но стараясь сдерживаться. – Я услышала охриплый голос: «Гараж, избили». И если бы не слово «гараж», я бы голос Родиона не узнала. Совсем не-

22 Геннадий Котляров

давно, то есть с вечера, я попала к нему в гараж. Разговаривали о жизни. Но он что-то забыл дома. Возвращаясь, подвез и меня. И вот, услышав эти слова, я ки-нулась в гараж. Увидев его без сознания на земле, я вызвала «скорую помощь», а после с его мобильного позвонила вам и стала дожидаться…

– Как все складно напела нам эта любовница, – возмущаясь, сказала Алиса. – А может, за услугу не заплатил.

– Во-первых, я не любовница, а во-вторых, не клевещите, – резко оборвала ее Алина. – Зачем бы я вам звонила тогда, когда вы только «алекали»? Придется идти к участковому, ничего другого не остается.

– Какая наглость, Назар, – завопила Алиса. – Она меня стращает. Ты лучше скажи, где наша машина?

– Когда я прибежала, машины уже не было, – пояснила Алина. – И еще, не услышав меня, вы бы сюда не явились.

– Да она соучастница, – не удержалась Алиса. – А позвонила, чтоб выгородить себя, показать, какая она сердобольная.

– Успокойся, дорогая, прошу тебя, – мягко хлопнув ее по плечу, сказал Назар. – Если бы был пустой звонок, мы бы сюда не приехали.

– И ты за нее, – опешила Алиса. – Ты как сдурел, Назар. Разве можно против меня…

– Нельзя, но ты возьми себя в руки. Все, уезжаем. – А с машиной как?– Все взвесим и напишем заявление. – А с ней что?– Я ей верю, остынь. – Спасибо, – тихо сказала Алина и, взяв с верстака сережку, протянула Назару. – Видишь, даже сережку отдала. И тут Алиса, выхватив сережку с ладони Назара, взялась приглядываться

к ней, поднося то ближе к себе, то подальше, пытаясь определить, какова могла быть стоимость, если бы, конечно, была пара. Затем вдруг приблизилась к Алине и уставилась на ее уши, чтобы определить, есть ли проколы на мочках. Убедив-шись, что проколов нет, велела Назару, чтобы он, как человек более опытный, осмотрел гаражное пространство от пола до потолка, заглядывая в каждую щель и трещину. Может, отыщется вторая сережка или существенная улика, которая поможет во всем разобраться.

Назар послушно, без возражений стал медленно из конца в конец перемещать-ся, кое-где он приостанавливался, нагибался, что-то брал в руки и, видя, что Алиса наблюдает, подносил к лицу, разглядывал.

– Ладно, Назар, все сволочи умыкнули. Запирай-ка гараж, – распорядилась Алиса. – Надо срочно писать заявление.

– Ключи на верстаке, – подсказала Алина. – Будьте добры, есть ли при себе какой-нибудь документ?

– Видал, Назар, ей еще и документ. – Тебе же нетрудно, дорогая. Порывшись в темно-оранжевой сумочке и злобно сопя, она извлекла какое-то

удостоверение, раскрыв его, Алина прочла фамилию и подтверждение того, что она является членом писательской организации.

– Читай по слогам, кто я есть?

23Роза на ветру

Алина кивнула, посчитав, что лучше обойтись молчанием, не распалять ее, потому что, кроме гнева и пошлостей, ничего не дождешься. Вспомнив, что на верстаке осталась книжка Родиона, она быстро, как нечто дорогое, ухватила ее и с явным лукавством произнесла:

– Вчера Родион подарил мне свои «новеллы». – Значит, читать научилась, – ехидно сказала Алиса. – Так вот что ты получила

взамен…Чувствуя, что срывается, Алина остановилась в полшаге от нее и тихо, но внят-

но, почти по слогам, выговорила:– Стихи ваши будто списаны у плохого поэта. Раскрыв рот, Алиса клацнула челюстью, но в ответ ничего не успела сказать,

потому что Алина, прижав книжку к груди, быстро удалялась.

V

Впервые подкатив к подъезду Алисы, Назар Бележ плавно остановился и, вертя головой, стал искать место для стоянки «джипа». Уже было ясно ему, что отныне в квартире, где обитала Алиса, временно осядет и он, но ровно до тех пор, пока она будет пребывать одна. В коттедж она вряд ли отпустит, разве что сочинитель-ство застопорится, окажется в тупике, и тогда она предложит, чтобы он навестил свой коттедж. Хотя она заверила его, что того, что было у нее с Родионом, не слу-чится, потому что у нее совершенно иные привязанности к нему и он полностью разделяет те принципы, которыми она живет.

Продолжая сидеть в «джипе» и что-то обдумывая, Алиса, наконец, спохвати-лась и как-то боязливо произнесла:

– А что, если он станет лежачим?Назар повернул голову и увидел ее лицо, которое заметно подергивалось, осо-

бенно подбородок, а губы в малиновом окрасе вытянулись в две тонкие линии, мелко дрожа. Растерявшись, Назар прикусил губу, глядя, как лицо, слегка пере-косившись, помалу успокоилось, только веко левого глаза все еще продолжало подергиваться. Он, туго соображая, искал нужные слова, чтобы облегчить ее со-стояние, но все было не то, пока все же в голову не взбрели мысли, которые, воз-можно, помогут обрести ей уверенность.

– А знаешь, Алиска, выход есть. Мы наймем ему сиделку. По твоим словам, деньги у него есть на счету. А окажется он недееспособным, деньгами будешь рас-поряжаться ты. Дальше как Бог даст. Мы же, чтобы глаза твои не видели, будем жить у меня.

Тут он, приблизившись к ней, взялся осторожно и нежно поглаживать ее щеки, водя рукой то вверх, то вниз, а она, посапывая от удовольствия, почувствовала, что становится легче от его прикосновений.

– Какой ты у меня умница, – тихо проговорила она. – Деньги у него есть, но я не желаю видеть ни его, ни сиделку.

– Но забирать-то тебе его придется, – сказал Назар и мягко сжал руку. – Куда ж деваться? Я родственником представлюсь.

– Нет, – срываясь, возмутилась она. – Если он в уме, то я представлю тебя как мужа. Не спорь со мной.

24 Геннадий Котляров

– Ладно. Выходи тогда. Я поставлю «джип» на стоянку. – Через дорогу магазин, возьми коньяк подороже. Квартира 55, второй этаж. Когда Алиса вышла и, открыв подъезд, скрылась в нем, у Назара неожиданно

четко прочертился облик Алины, которая якобы бросилась спасать Родиона. Он не поверил, что Алина, едва познакомившись, услышав по звонку слово «гараж» опрометью побежала на выручку, пренебрегая своей безопасностью. Будь у нее более тесные взаимоотношения с Родионом, ей бы, конечно, надо было принять решительные меры, но не одной, а позвав на помощь кого-либо из соседей, же-лательно крепких мужиков. Раз же она никого не позвала, значит, ей нужно было скрыть эту связь, как обычно бывает у тех, кто имеет тайные близкие отношения, не являясь свободным. Значит, этот Родион уходил в гараж не для того, чтобы писать новеллы, а грезил страстным желанием под коньячок провести ночь с Али-ной. Потому-то он, когда ему было невтерпеж, старался, неважно как, зацепить Алису, чтобы только с глаз долой.

И вот теперь, входя в квартиру с бутылкой коньяка, Назар начал озвучивать вариант, который не мог не порадовать Алису. Но для того, чтобы этот вариант обрел реальную основу, любовницу мужа нужно хорошо припугнуть, нагнать страха, что не избежать ей тюремных нар, если она не заберет к себе Родиона на-всегда, в каком бы состоянии он ни находился.

– То есть, – продолжал он, – ты не потратишься и одновременно спихнешь с себя обузу. А по сути, ты сотворишь благородный поступок: ты, Алиска, божья душа, вернешь этой Алине любимого человека.

– Ох, Назик, если бы так, – протяжно сказала Алиса. – Да помогут мне силы небесные. Я бы поначалу этой девке приплачивала, а разведясь, кукиш ей вы-ставила. Она, паршивка, мои стихи охаивала, а Родион, как дятел, вторя ей, мне кровь портил.

– Ну, добренько, что-то я проголодался, – признался Назар. – Открой холодильник, организуй смачный перекус, – повелела она и, взяв его

за руку, провела на кухню. – Будь как дома. А я, пока ты приготовишь, малость поколдую. Вот никак не могу подобрать с пяток емких слов. Стих мой стоит и ни с места. А мне выступать в клубе железнодорожников.

– Как скоро тебе выступать? – спросил Назар и поставил на стол коньяк в изящных наклейках с семью звездочками.

Алиса взяла бутылку и, медленно поворачивая, щуря серо-зеленые глаза, про-читала мелкий шрифт на этикетке. Затем, сильно встряхнув, подошла к окну и начала пристально следить, как скоро коньяк приобретет первоначальный вид. Отойдя от окна, она вернула бутылку Назару, сказав, чтобы он вскрыл и дал по-нюхать, а потом она еще и опробует вкусовые качества.

– Ну, на язык разве. Тебе же стишок надо…– Перестань, – возразила она. – Какой тебе язык? Глотну прямо из горлышка

и скажу, что ты принес – дерьмо подкрашенное или отменный напиток. И, забрав у него бутылку, она принюхалась, помалу наполнила рот, подержала,

точно прислушивалась, и стала мелко проглатывать. Лицо ее зацвело в приятной улыбке, и Назар понял, что угодил, дерьма и в помине нет под изящной наклей-кой. Она же, подставив ко рту свою ладонь, резко выдохнула, чтобы тут же, ткнув нос в ладонь, сразу глубоко вдохнуть.

25Роза на ветру

– Прекрасный коньяк, – улыбнулась она пошире. – Французы мастера, не то что наши кавказцы.

– Так когда тебе выступать? – повторил Назар, пряча бутылку в холодильник. – Завтра вечером, – буркнула она, и пока Назар прицеливался, куда поставить

коньяк, перехватила бутылку и начала вычитывать, будто школьника: – Никогда не делай того, что меня может вывести из себя. Зачем ты стал прятать бутылку? Я что, алкоголичка, Назик? Ты, сам не заметив, унизил меня, и потому я прощаю. И вообще, когда ты со мной, я у тебя рулевой…

– Алиска, я же из тех соображений…– Соображать предоставь мне, – перебила она его. – Тебе надо претворять

в дело мои соображения. Уловил? Я – командующий нашей жизни. – Разве я против? Просто я подумал, что тебе стих нужно завершить, а время

бежит. По жизни, моя дорогая, я всегда твой и верти мной, как тебе удобней. – Ну и славненько, Назик, – успокаиваясь, сказала она и, встряхнув бутылку,

всласть приложилась. – Все, пошла работать, кровушка заиграла. Назар, оглядывая бутылку на свет, определил, что дозу она приняла граммов

в сто пятьдесят. Для женщины, даже такой полноватой, многовато, посчитал он. Ночуя иногда у него в коттедже, она вела себя сдержанней, пропускала, правда, рюмку, но показывала, что тяги не испытывает, выпивает только когда Родион донимает, пороча ее сочинительство. Ясно, что Родион более профессионально мог оценить ее творения, но все равно как муж он обязан был чаще хвалить ее стихотворения. С другой стороны, если бы этот Родион был сильнее привязан к жене, возносил ее, не убегал в гараж, то, конечно, его, Назара, судьба не свела бы с Алисой.

Приготовление обеда подходило к концу, оставалось макароны перемешать с говяжьей тушенкой, он собирался показать Алисе, как готовят макароны по-флотски, а пока решил заглянуть в комнату и подсмотреть, как сочиняются стихи. Дверь на ширину ладони оказалась не запертой, и его глаза увидели то, что он и предположить не мог: перед ней на столе лежали раскрытые книжки, и она, по-листывая то одну, то другую, что-то затем записывала. Назар решил не мешать, потому что творческий процесс, как говорила иногда Алиса, – это нечто интимное и у каждого творца он свой. Один чуть не безумствует, напрягая мозг, другой стоит как истукан, шевеля губами, и только у нее свой оригинальный способ: она отыскивает в книжках подходящие слова и записывает, чтоб помнить. Когда их наберется достаточно, она приступает к сочинительству, чтоб все было в полной гармонии.

Не желая беспокоить Алису, Назар, едва коснувшись двери, приотворил ее и тут почувствовал, что взгляд ее серо-зеленых глаз остановился на его лице.

– Извини, – пробубнил он, – хотел тихонько, но ты все равно услышала. Обед готов, наш, флотский.

– Назар, ты оборвал мою мысль, – недовольно сказала она. – Я напоминаю: чтоб это было первый и последний раз.

– Слушаюсь, моя богиня. – Не паясничай. Когда я работаю, тебя у меня нет. – Я хотел подсмотреть, какой у тебя способ, – взахлеб проговорил он. – Как же

он прост и гениален! Мозги совсем не надо…

26 Геннадий Котляров

– Прекрати, – вскочила она с места и, подойдя к нему вплотную, заторатори-ла: – Не смей совать нос куда не следует. Это – моя святая тайна. Никто, слышишь, даже мертвая душа не должна знать, как я сочиняю.

– Алисочка, ну не серчай, – взмолился Назар. – Это же я, твой навеки. И в мо-гилу лягу, твою тайну не выдам.

– Ладно, верю, – бормотнула она сквозь зубы. – Совсем изголодалась. Что ж у тебя за флотский обед?

Назар быстро метнулся на кухню, вывернул из банки говяжью тушенку в ка-стрюлю с макаронами и торопливо все перемешал. Явившись к столу, она стала осторожно потягивать носом и неприязненно поглядывать, как Назар начал на две тарелочки раскладывать макароны вперемешку с тушенкой.

– Что это за мешанка? – морщась, спросила она. – Макароны по-флотски. Пальчики оближешь. – Нет, это, пожалуй, для свиней еда. – Алиска, ты присядь, – и он аккуратно поставил перед ней тарелочку. Опустив голову к макаронам по-флотски и понюхав их коротко дважды, она

резко отодвинула тарелку подальше от себя и, горячась, изрекла:– Ешь эту мешанку сам. Хотя постой, выверни в мусорное ведро и отнеси в бак

для отходов.– Сейчас снесу, чтоб не пахло. – Какой ты догадливый. Верно, убери тотчас, – повелела она, и на лице ее по-

явилась брезгливая гримаса. – А я пельмешек сибирских отварю на скорую руку. В морозилке пакет.

Обескураженный Назар настолько смутился, что, выворачивая кастрюлю в мусорное ведро, не удержал, и она, катнувшись под стол, остановилась возле ног Алисы, которая и глазом не повела. А ведь он был уверен, что макароны по-флотски удивят ее и под коньячок она их с аппетитом съест, а затем, расслабив-шись, повиснет у него на шее, затащит в спальню, где он даст волю своей страсти.

У дверей Алиса остановила его и поднялась на носки, коснулась его жесткой щеки, внятно прошептав:

– Возьми парочку лимонов, шоколадок горьких, – и, мягко хлопнув его в грудь, спросила: – А что у тебя там?

– Ах, совсем забыл, – спохватился он. – Фляжка из-под коньяка. В гараже пу-стую взял.

– То-то Родион забегал к себе в комнату, – вспомнила она. – Значит, вернулся за коньяком. Покажи, – и она, отвернув борт пиджака, вынула из кармана пустую емкость в четыреста граммов. – Это его доза. А потом, может, и плохо стало, не устоял, грохнулся…

– А машина куда девалась?– Только дурак не возьмет при таком раскладе. – Обидно, если так, – вздохнул Назар. – Ладно, каждому свое, –оборвала его Алиса, опуская фляжку в мусорное

ведро. – Может, еще чего-то надо?– Возьми такую же, не больше не меньше. Все ж как-то давит... – Хорошо, – согласился он. – А если…– Прикупи именно такую емкость, – настояла она.

27Роза на ветру

Закрыв за ним дверь, Алиса тут же вернулась на кухню, резко открыла холо-дильник и выхватила охлажденный коньяк. Боясь, что Назар может вернуться, налила в чашку больше половины и двумя глотками осушила. Затем, раскрыв рот и выдыхая, она часто замахала рукой, будто веером, ощущая при этом острый коньячный запах, который доставлял ей всегда особое удовольствие и вызвал неудержимую тягу к мужским ласкам. Понятно, что таким мужчиной мог быть только тот, кто полностью покорялся ей даже в мелочах. Таким покладистым ока-зался Назар Бележ, который долго любил море и долго не любил женщину. Она в его жизни отсутствовала, а заводить романы на короткий срок отдыха не имело смысла и было не в его принципах. Наверно, море все же порядком прополоскало ему голову, потому что он был убежден: раз женщина овладела им и он безотчет-но поддался, значит, вот такая у них случилась особая любовь. Как сестра Лида ни втолковывала, что он начисто перепутал любовь с унизительной зависимостью, что никакой особой любви у них нет, а есть ее расчет и его неспособность здраво мыслить. Назар же твердил, что у каждой пары своя, непохожая на других любовь.

Задумавшись, Назар не заметил, как очутился у двери, за которой его с не-терпением ждала Алиса. Дверь была приоткрыта и, переступив через порог, он почуял запах, схожий с макаронами по-флотски. Скинув туфли, он поспешил на кухню и, не обнаружив там Алисы, начал медленно выкладывать покупки. При-подняв крышку на большой сковороде, он увидел золотистые пельмени, источав-шие острый аромат перца.

– Любуешься? – сказала Алиса, неслышно подойдя сзади. – Слов нет, – подхватил Назар и, повернувшись, нежно обнял ее. – Ты приняла

душ?– Прежде чем лечь, я всегда это делаю у себя, – пояснила она, по-женски же-

манничая. – И тебя загоню. Идет?– Да, конечно, – смутился он. – Обожаю воду. – Потому и жил в море?– Но без женщины. – Ты же не евнух. Не ври мне. – Море ревниво, оно забирает мужчину всего. – Все, кончай треп, – и она прикрыла ему ладонью рот. – Надо волосы под-

сушить. Насыщение пельменями длилось недолго, и коньяк, как предложила она, пили

какими-то наперсточными рюмками, закусывая то кусочками шоколада, то ли-монными кружочками, которые полностью перебивали коньячный хмель. Зато когда Назар принял душ и вернулся на кухню, то обнаружил, что в бутылке оста-лось на донышке. Глаза Алисы сузились в две щелочки, она небрежно отламывала шоколад и неторопливо поглощала.

– Ты пила, пока я освежался? – удивленно спросил он. – А где фляжка, милок? – ответила вопросом на вопрос Алиса. Назар принес коньяк из прихожей, поставил на стол, добавив: – Точь-в-точь, как та, пустая, с шестью звездочками, выдержка пять лет. – Годится, наливай.Она уронила рюмку, когда подносила к фляжке, и, разозлившись, бросила ее на

пол, порываясь встать. Назар, чтобы не упала, подхватил на руки и понес в спаль-ню, изумляясь тому, что ее мгновенно одолел сон. Он осторожно опустил ее в по-

28 Геннадий Котляров

стель, оправдывая все тем, что она оказалась в очень не простых обстоятельствах. Конечно, она боится того, что Родион, являясь мужем, причинит одни бесконеч-ные хлопоты, от которых избавиться можно при помощи развода. Но в ее тайных планах развод нежелателен, потому что может повлиять на ее популярность. То есть он, Назар, настоящий муж, и неважно, что в паспорте его нет. Протяжно вздохнув, он улегся рядом с ней, думая о том, что непременно будет настаивать на том, чтобы между ними был заключен законный брак. Времена давно настали другие, популярность ее никак не ущемится, потому что у творческих натур всег-да были мужья и жены во множественном числе.

VIVI

Остановившись на перекрестке, Алина растерялась, не зная, куда податься: то ли в больницу, то ли домой, чтобы взять белый халат. Хорошо, что есть два сво-бодных дня, и потому в больницу она еще успеет, а вот квартиру пора немедленно освобождать от родственника Викентия. Она продержала его у себя достаточно долго, пора бы ему за ум взяться. Не дурак, голову не потерял, мысли выдает вполне разумные, когда трезв. Но сорвавшись в истерику, он доводил до того, что она во спасение приносила четвертинку водки. Только помалу, как-то исподволь она стала тяготиться своей жалостью и все чаще думала, что с этим надо кончать. Случившееся с Родионом так подействовало на нее, что она поверила в свою ре-шимость и даст вот сейчас, придя в квартиру, почувствовать Викентию, что его время истекло.

– Викентий, всему есть конец, – жестко сказала Алина, когда вошла и увидела его с поникшей головой. – Нюни не распускай, жену и дочь не вернешь, начинай жить заново. Не один ты с такой бедой. Я устала от тебя.

– Алиночка, спасибо. Кланяюсь в ножки, – забубнил он, и подбородок, будто в лихорадке, затрясся. – Не держи зла, я все понимаю. Если б не ты…

– Вот и славно, – перебила она. – Теперь бери себя в руки. Чем могу, помогу, кроме алкогольной дозы. Пенсию инвалидную береги, траться только на еду.

– Вот как подумаю, что их никогда не увижу, – осекся его дрожащий голос, – так места себе не нахожу.

– Все, проехали, – не удержалась она и впервые удивилась, что ей его не жал-ко. – Вызываю такси, оплачиваю, по дороге возьму продукты на первые дни. Студенток нет, надеюсь? Рассчитались с тобой?

– Не полностью. Да черт с ними, – махнул он рукой, и Алина увидела, как его повело, но он устоял.

– Ключи мне верни. Ты вчера поздно стоял у подъезда. – Дверь я закрыл на защелку. Еле выбрался. И тут Алина ощутила, как что-то похожее на ненависть стало быстро возникать

в ней, заполняя грудь, и, чтобы погасить это гадкое состояние, она засуетилась по квартире будто зачумленная. Выдвигая ящички в шкафу, роясь в них и не находя ключей, она злилась на Викентия: видно утерял ключи и не сознается.

Вся в испарине, она все же присела и, часто дыша, взялась припоминать, вру-чала ли ему ключи, но вспомнила, что у него плохие ноги и ключей она никак не могла дать. Поднявшись и малость успокоившись, Алина, открыв свою комнату, обратила внимание на оригинальную вазу, купленную на рынке у одного китайца.

29Роза на ветру

Взяв в руки, она перевернула ее вверх дном, и запасные ключи выпали из вазы на стол.

Она молча указала Викентию на дверь и, взяв его баул с одеждой, которую он заранее собрал, вместе неспешно начали спускаться вниз. У нее мелькнуло в голове, не проверить ли, чего он напихал туда, но сознание воспротивилось: до воровства не мог опуститься, все же не чужой. Перед тем как сесть в такси, она накупила продуктов и велела Викентию, чтобы четко повторил адрес для во-дителя. В ее голове опять возник Родион, еще здоровый, с которым было уютно в гараже. И когда он неожиданно предложил ночлег, она растерялась, не зная, как быть, но, узнав, что в гараже он пишет и не более того, ему поверила и готова была остаться, лишь бы не возвращаться назад.

Надо было упросить, чтобы Родион уехал к жене, а ее бы оставил на ночь вза-перти, и тогда бы никакой беды с ним не случилось. Даже останься они вдвоем, все было бы по-другому: она бы не подпустила его к воротам. Теперь, пообщав-шись с его женой, Алина поняла, что у Родиона нет жены, а есть его фамилия в ее паспорте. Это обстоятельство побуждало Алину быстрее освободить свою квар-тиру. В душе она надеялась, что заберет к себе Родиона и будет за ним ухаживать не покладая рук.

Раньше она заводила знакомства с мужчинами, не питая особых надежд, что кто-то из них привлечет ее внимание. Почему-то чаще встречались владельцы всякой живности, кошек или разномастных собачек, включая и здоровенных псов на поводках. Возясь с их питомцами, заодно поглядывала и на хозяев, делая про себя неутешительные выводы, что для семейной жизни они не годны, потому что она безошибочно угадывала в них туповатую примитивность.

– Все, пассажиры, прибыли, – сказал водитель такси, и она, точно очнувшись, повела головой.

Скрипнув тормозами, такси остановилось возле самого подъезда, где шумно играла малышня. Их, конечно, интересовало, кто такие и к кому пожаловали. Две девочки, когда Алина выбралась из машины, стали наперебой спрашивать, в ка-кую квартиру ей надо попасть. Она же, не обращая внимания на них, попросила таксиста, чтобы обождал, поскольку ей нужно еще в другое место.

Жилье у Викентия было на первом этаже. Таксист оказался чутким и поднес их поклажу к самым дверям, но, видя, что Викентий замешкался с замком, по-дался назад, махнув рукой. Наконец дверь открылась, Алина внесла поочередно сумку с продуктами и баул, ужасаясь тому беспорядку, который бросился в глаза. Похоже, здесь жили не студентки, а наркоманы, потому что по всему полу были разбросаны шприцы. Сурово посмотрев на Викентия, Алина взяла бамбуковую метелку и принялась сметать все в одну кучу.

– Езжай, Алинка, я сам, спешить некуда, – грустно сказал Викентий и отнял метелку.

– Да, пошевелись-ка сам, – согласилась она и немедля подалась на выход, тихо радуясь, что избавилась от родственника.

Известив таксиста, куда теперь следует ехать, Алина по дороге в больницу пы-талась представить, каким увидит Родиона в реанимации. Конечно, он изменился, но когда она заберет его, то приложит все силы, чтобы он стал таким, каким она впервые его увидела, добрым, распахнутым настежь.

30 Геннадий Котляров

Алиса, бесспорно, сдаст его ей, потому что, толком не познакомившись с ней, не смущаясь, представила, по сути, нового мужа с шикарным «джипом», который успел усвоить, что он и есть настоящий муж, не внесенный только в паспорт. Та-кое положение вещей вполне устраивало Алину. Лишь бы Родион поборол свой недуг, остался жив, да еще чтобы эта Алиса не обвинила ее через суд в преступном сговоре.

Подъезжая к больнице, Алина достала из сумочки кошелек с деньгами и мо-бильник Родиона, который второпях, убегая от Алисы, забыла отдать. Теперь же, рассчитавшись с таксистом и войдя в зальчик, где встречаются посетители с больными, Алина порадовалась, что телефон остался у нее, а дальше по обста-новке: либо она вернет его Родиону, либо, не дай-то Бог, телефон останется у нее как память.

В зале для посетителей особняком, в уголке стояла застекленная кабина с над-писью «справочная», внутри которой, оглядывая всех, кто входил, сидела круп-ная женщина в белом халате. Решительным шагом, подавляя в себе смятенность, Алина подошла к окошку и поинтересовалась состоянием Родиона Шальных, привезенного «скорой помощью» с черепно-мозговой травмой рано утром. Тут же последовал ответ, что данных пока нет, придется подождать, пока она наведет справки у врачей. Женщина в распахнутом халате, оставив свою кабинку, быстро исчезла за массивной дверью. Вернулась она скоро, рядом с ней шел плотный мужчина в сером костюме, приблизившись к Алине, он вежливо представился, предъявляя одновременно удостоверение следователя.

– Родион Шальных умер, не приходя в сознание, – спокойно произнес следо-ватель, остановив свой взгляд на ее лице.

– Как?! – вырвалось у нее с надрывом, и она, меняясь в лице, стала заваливать-ся назад, но следователь, ухватив за плечо, удержал, не отпуская руки.

– Уточняю, Родион Шальных умер на операционном столе. Его тело находится в морге больницы, – добавил он все тем же спокойным голосом. – Назовитесь, кто вы, и подтвердите документом.

Алина слышала, о чем спросил следователь, только рот не могла открыть, че-люсти плотно сжались, будто сковало приступом эпилепсии. Заметив это, жен-щина, хлопнув дверью кабинки, тут же, отвернув колпачок, поднесла к ее носу темный пузырек, а другой рукой стала легонько шлепать по щеке, пока рот не открылся.

– В сумочке, – произнесла Алина. – Удостоверение инвалида. Опустив руку в сумочку, она достала удостоверение инвалида третьей группы

и подала следователю, который, заглянув, сразу вернул, но Алина не удержала и уронила. Нагнувшись и подняв удостоверение, она упала на колени. Следова-тель, помогая встать, озадаченно сказал:

– Что же мне с вами делать? Вы назвались врачу «скорой помощи» Бежиной Алиной, а проживаете где, адрес ваш?

Алина начала называть адрес, глотая окончания, и следователь, достав распис-ку о невыезде, попросил, чтобы она расписалась, а строкой ниже четко указала свой адрес. Убрав в папку расписку, он взял ее за руку и заявил, что отвезет домой по указанному адресу. Она, выдавив подобие улыбки, кивнула головой в знак бла-годарности, потому что слова были по-прежнему взаперти. С ней такое случалось

31Роза на ветру

иногда, если была очень потрясена, и она знала, что через какое-то время к ней вернется способность говорить.

Ехали молча, как и в тот раз, когда Родион подхватил ее; только тогда она не онемела, а раздумывала, ехать ли к тетке или нет. Следователь украдкой погля-дывал на нее, но зная адрес и видя ее состояние, вопросов не задавал, уверовав в то, что она не могла причинить тяжкое увечье, повлекшее смерть Родиона. Здесь нечто другое, и завтра поутру он вернется, чтобы многое уточнить из того, что сказал ему врач «скорой помощи». Похоже, что она кинулась спасать его, но что было перед этим, ему и следует узнать. Машина остановилась у ее дома.

– Прибыли точно по указанному адресу, – сказал он и повернулся: – Вам по-легчало?

– Да, спасибо вам, – отозвалась Алина с задержкой. – Не знала, что следователи такие любезные.

– Утром нагряну к вам. Непременно дождитесь.

VIIVII

После полуночи, ближе к рассвету Алиса проснулась и, слыша, как шумно дышит Назар, испытала к нему легкую неприязнь, из-за которой мгновенно упало желание, чтобы он понежил и поласкал. Тогда, за столом, разогревшись коньяком и тем, что он безупречно подвластен, она очень хотела его страстной любви. Не включая бра, Алиса бесшумно выскользнула из своей спальни и прямиком отпра-вилась на кухню, чтобы, если не все выпито, сделать глоток коньяка. Она жадно глотнула из фляжки, в которой еще, к удивлению, оставалось немало, решительно настроилась завершить стихотворение. Как ни копалась она в книжках поэтов, и великих, и не очень, все не удавалось найти нужные слова, отвечавшие замыс-лу. Вот, казалось, нашла емкое слово из есенинского томика и уже записала его, чтобы запомнилось, а чуть погодя, подобрав еще с пяток слов, она, зачеркнув его в строке, ломала голову, какому из новых пяти отдать предпочтение.

И тут внезапно в голову вторглась мысль, что тогда, еще до знакомства с Наза-ром, мешал творить Родион, пока не согласился с ней, что любое творчество любит тишину. А согласился потому, что сам писал, запершись в своей комнате, и она сочиняла, но в зале, где стояла стенка с полками книг. Ее сочинительство в зале, хлопанье дверцами стенки не позволяло ему сосредоточиться, раздражало. Заме-тив это, Алиса смело ему предложила писать, укрывшись в гараже. Не раздумывая Родион согласился, начал пробовать, и у него стало получаться лучше, чем дома.

Теперь же Родион не помеха, он до конца не раскрыл тайны ее творчества, а вот Назар как-то быстро вник, назвав ее самой мудрой поэтессой. Но плохо то, забеспокоилась она, что где-нибудь он просто сдуру тайну озвучит. Многие не придадут этому значения, потому что у каждого свой творческий путь и неважно, из головы ли подобрались нужные слова или откуда-то списаны.

И все же тревога в душе Алисы поселилась, и сейчас, вписав подходящее сло-во в строку и перечитав пару раз, она, глубоко вздохнув, направилась на кухню, чтобы чуток пригубить. Вернувшись, она глазам своим не поверила: Назар держал в руках листок и шевелил пересохшими губами.

– Какой же ты шпион, – обозвала она его. – Я тебе не разрешала читать то, что еще не завершено.

32 Геннадий Котляров

– Извини, я подзабыл, – пожал он плечами. – И в то же время мне обидно…– Мне больше обидно, – перебила она. – Ты взял и разрушил мое вдохновение.

Короче, ты так и не усвоил, что по ночам я сочиняю. В такое время я неприкос-новенна, пойми, наконец. Вчера, например, я вся твоя была, но ты оказался не мужик, а мямля. Неужто не сообразил, что я жаждала тебя?

– Погоди-ка, я ж на руках тебя уносил. Что еще за жажда, если ты на руках уснула. Не мог же я, извини, сонную тебя брать в оборот.

– Я больше претворялась, Назарик. Сгорала от желания испытать твою страсть. Но ты повел себя, как евнух. Нам ведь бояться было некого. Это там, у тебя, могла Лида застукать. А у меня Родиона нет, может, и не появится.

– Кстати, о Родионе. Что ты собираешься предпринять?– Умрет, так похороним, – сказала Алиса и даже бровью не повела. – Он жил

с матерью, пока она не умерла, родичей нет. Почему и прильнул ко мне. – А если станет калекой? – тревожно спросил Назар. – Так используем наши варианты, – ухватилась она. – Или у тебя что-то но-

венькое?– Да ничего собственно, – вздохнул Назар. – Ладно, звони в больницу. – Постой, милок, – возмутилась она. – А ты сбоку припека?Алиса с прищуром глянула на него, будто он произнес нечто обидное, отчего

там, под пышной грудью, у нее произошло какое-то горячее извержение. Она держала этот взгляд на нем до тех пор, пока не увидела, что он смутился и готов сквозь землю провалиться.

– Хорошо, поменяемся ролями, – пробубнил он. – Ты будешь сбоку припека. – То-то, Назарик, – ласковей сказала Алиса. – Ты ж мужик, но звонить, конеч-

но, буду я. Она резко сняла трубку с аппарата, который был установлен на этажерке возле

стенки с книгами, и принялась набирать номер. На другом конце провода что-то долго потрескивало, она то отнимала трубку от уха, то прикладывала.

– Алло, можно ли узнать, каково состояние моего мужа, Родиона Шальных?По мере того как она выслушивала ответ, лицо ее приобретало различные от-

тенки. То оно слегка бледнело, то, наоборот, покрывалось розовато-пунцовыми пятнами, но в целом все она воспринимала спокойно, будто ничего чересчур пло-хого не случилось. Лишь под конец Алиса не выдержала и сорвалась, еще не по-ложив трубку на рычаг, закричала:

– Хватит трындеть, скоро заберем!– Что-то не так? – тихо спросил Назар. – Нет, он умер, вчера еще. Вычитывали, почему не забираем тело из морга, –

раздраженно сказала она. –Так надо ехать. Куда деваться. – Вначале на кладбище. Далековато, это новое кладбище. – А мать его тоже там?– Без понятия. Я с ним не ездила, когда он навещал могилу. – Так поехали. Наймем могильщиков, а завтра и похороним скромно. – А как еще, более чем скромно. И не завтра, а сегодня. – Алиска, на второй день не хоронят, – мягко возразил он. – На третий день

положено.

33Роза на ветру

Поняв, что язык его враг, он тут же опустил голову, успев заметить в ее зрачках яркие зеленоватые огоньки, которые будто прожигали его насквозь. Затем она, резко крутнувшись на месте, понеслась на кухню. Назар догадался, зачем она туда сорвалась, и попридержал себя, зная, чем может закончиться, если он следом объявится на кухне.

Он помалу привыкал к тому, что всегда нужно быть чуток позади: и в деле, каким бы мизерным оно не было, и в словах. Жаждет она быть первой, уступи, не опережай и радуйся, что и дикция у нее отменная, в которую влюблен, и нрав демонический, которым покорен. Раньше он был пленен морем, не подозревая, что можно быть плененным и женщиной. И случилось же так, что выбравшись из морских пут, попал без оглядки и раздумий в чары Алисы, не подозревая, что можно было бы сойтись с женщиной совершенно иных свойств, более уравнове-шенной и не менее привлекательной. Предлагала же Лида свою подругу, но тяга к Алисе затмила возможность осознать свое состояние.

Он услышал, как требовательно она позвала:– Сколько же тебя ждать, милок? Я голодна, давай засучивай рукава!– Сию минутку, Алиска, – он решил оставаться спокойным. – Да шевелись же, не выводи меня. Угроза подействовала, и, тотчас войдя на кухню, отметил, что фляжка, где на-

кануне оставалось немало коньяка, опустела. Сделав вид, что этого не замечает, он принялся готовить завтрак.

Ела она поданный омлет с сосисками нарочито медленно, будто пропал аппетит, и все ждала, когда же Назар заметит, что во фляжке шаром покати и пора ему сбе-гать за следующей. Но тот быстро поел и, выпив полчашки чая, решил действовать немедленно, если она надумала хоронить Родиона на второй день, то есть сегодня.

– Алис, – кротко обратился к ней. – У тебя усталый вид, и потому я беру все на себя, времени в обрез. Ты пока отдыхай.

– Вот тут ты попал в точку, – согласилась она, ковыряя вилкой омлет. – По-езжай, муженек мой золотой. А помянем дома после всего.

– Годится, – согласился Назар и подался на выход. А Алиса, оставшись одна, взялась не за стих, чтобы его закончить, а забрав-

шись в комнату Родиона, натужно, как ищейка, потянула воздух и определила, что комната давно не проветривалась. И тут же запустила руку в его ночную тумбоч-ку. Первое, что она извлекла, была дряхлая библия в следах сухой плесени, и в ней она обнаружила то, что искала, то есть банковскую карточку-счет. Запустив руку поглубже, нащупала фляжку, которая стояла позади библии. Сердце гулко за-стучало, и она заговорила вслух: «Боже, какое везение: и карточка есть, и фляжка с коньяком, и Назара нет!»

Фляжка за что-то цеплялась, не шла наружу, горлышком уперлась вверху, пока Алиса, поругиваясь, не опустила ее плашмя. Достав, она разочарованно отметила, что из нее отпита ровно половина. Пару раз приложившись к фляжке, она внима-тельно принялась изучать круглые суммы с нулями, пропечатанные в карточке. Достигнув последней суммы, то есть остатка, она чуть не обезумела от радости, потому что эта кругленькая сумма принадлежит только ей, ведь она законная жена Родиона.

Вспомнив, что в железнодорожном клубе сегодня предстоит выступить на кон-церте, она, не откладывая, позвонила туда, сообщив, что ей обязательно надо при-

34 Геннадий Котляров

сутствовать на похоронах родственника, не уточняя какого. Ей посочувствовали, и она в момент опустошила фляжку, причмокнув губами на радостях.

VIIIVIII

Следователь не заставил себя долго ждать. Он легко взбежал на этаж, где про-живала Алина, и, оказавшись перед дверью, нажал на кнопочку звонка. Алина, проведя бессонную ночь на валерианке, сразу же открыла дверь и впустила его. Он уверенно прошел в комнату, где стояли маленький столик и два мягких кресла. Усевшись, следователь достал из папки пару листов бумаги и попросил, чтобы она подробно, не торопясь, начала с момента знакомства с Родионом.

Говорила Алина неспешно, с расстановкой, делая короткие паузы, когда ви-дела, что следователь не успевает записывать. Исписав первый лист, он дал про-читать и попросил, чтобы она поставила подпись, если все верно записано с ее слов. Не читая, Алина расписалась, и он достал второй лист, ожидая, когда она продолжит свой монолог. Видя, что она никак не соберется с мыслями, спросил, есть ли балкон и можно ли там покурить.

– Пожалуйста, – сказала Алина и, отодвинув штору, пропустила его на балкон. – Будьте готовы, я быстро, – сказал следователь. – У меня времени в обрез. – Да, конечно, – согласилась Алина. – Не завидую я вашей работе. Но кому-

то же надо этим заниматься. Подсказывает ли ваш опыт, кто мог совершить это злодейство?

– Уверен, что вы не способны ни причинять тяжкие увечья, ни тем более ли-шать человека жизни, – ответил следователь и, улыбнувшись, добавил: – Вы спо-собны на чистую любовь.

Алина смутилась и, задернув штору, чтобы в комнату не проникал дым, при-готовилась продолжать свой рассказ. Не успела сложить и пару фраз в уме, как следователь уселся и опять нацелился ручкой на лист.

Она заговорила с легкой дрожью в голосе, потому что монолог достиг того момента, когда она прибежала в гараж и увидела распростертого Родиона с от-кинутой рукой и с мобильным телефоном на ладони. Следователь, казалось, стал записывать еще быстрее после короткого перерыва и успевал поглядывать на нее, видя, как все больше захватывает ее эта печальная исповедь.

Когда же Алина стала говорить о приезде жены Родиона в гараж, то волнение заметно поубавилось, но голос стал злее, потому что, как она была уверена, к этой трагедии его подтолкнула жена Алиса Кречет, хотя прямых улик против нее не имеется.

– Вы уж без своего мнения, – мягко одернул следователь, – только факты.– Да она же прикатила в гараж не одна. – А с кем?– С мужем, только без штампа в паспорте, – загорячилась Алина, – на шикар-

ном «джипе». – Постойте, а Родион? Он что, не муж, но в паспорте? – уточнил следователь. –

Так, что ли?– Именно так. Она так и заявила мне в присутствии нового мужа. – Хорошо, продолжайте.

35Роза на ветру

И тут зазвонил мобильный телефон следователя. Он приложил трубку к уху и стал напряженно слушать, не сводя глаз с Алины, которая, сосредоточившись, пыталась угадать, о чем речь. Отдельные слова она будто бы слышала, но не пред-ставлялось возможным соединить их и понять главную суть. Закончив разговор, следователь положил телефон в нагрудный карман пиджака и, находясь под впе-чатлением сообщения, отрывисто сказал:

– Нашли машину Родиона Шальных. – Толку с того, а человека нет, – вздохнула Алина. – Для нас большой толк, – мотнул головой следователь. – Машина на боку,

в кювете. Кроме отпечатков Родиона, сняли и два других четких отпечатка. По базе данных есть вероятность…

– Есть Бог на свете, – всплеснула руками Алина. – Боюсь, но скажу, а вдруг есть связь…

– Так, – прервал ее следователь, – что еще существенного у вас?– Я им оставила ключи от гаража и быстро удалилась. Но поверьте, тут что-то

нечисто. – Предоставьте это нам, – сказал следователь, указав пальцем, где надо засви-

детельствовать подписью свои показания. Уходя, остановившись у самой двери, следователь, точно угадав ее желание,

предложил подвезти в больницу, а точнее в морг, чтобы она попрощалась с Ро-дионом.

По дороге Алина пожалела, что согласилась на предложение следователя, не хотелось ей прощаться в том мрачном месте, где лежат тела умерших людей. У нее все больше нарастало желание проститься с Родионом, который стал ей дорог, по-христиански, у могилы. И когда машина подъехала к зданию морга, Алина вышла из нее вся растерянная, но, преодолев замешательство, попросила следователя, чтобы он узнал, в морге ли еще тело Родиона.

– Должно быть там, – неуверенно сказал следователь и зачем-то взял ее за руку. – Вы передумали, что-то не так?

– Не могу все же я прощаться в морге?– Хорошо, сейчас наведу справки. По мобильному он дважды куда-то звонил, и по его лицу Алина видела, что он

недоволен теми людьми, которые отвечали, отказывая в помощи. – Подождите, я быстро, – и он размашисто зашагал в мрачное здание. Ей стало не по себе, и она готова была крикнуть, чтобы он вернулся, но про-

молчала, раздумывая, как быть дальше, если тело Родиона увезли. Адрес – вот что зациклилось у нее в голове, и она, нетерпеливо прохаживаясь, дождалась следо-вателя, который вернулся довольно скоро. Подойдя, он сообщил, что был звонок жены и ей строго наказали, чтобы немедленно приехали забирать тело.

– Мне бы еще адрес этой жены, – робко попросила она, не поднимая головы. – Так, на всякий случай.

– Запоминайте, – и он неспешно назвал. – А судя по тому, как вы мне все об-рисовали, тело сразу увезут на кладбище. По принципу: быстрее бы с глаз. Тем более у нее другой муж.

– Кланяюсь вам за доброту и помощь. – Да, не повезло вам, – растерянно сказал он. – Вроде как влюбились и тут же

потеряли… Дежурьте лучше здесь.

36 Геннадий Котляров

Алина кивнула. Садясь в машину, он увидел, как в ее глазах заблестели чи-стые слезы, которые медленно скатывались по бледным щекам. Смахнув их голу-бым платочком и устремив свой взгляд через дорогу, она увидела киоск, людную остановку транспорта. Подумав, что лучше оттуда наблюдать за моргом, она на-правилась через дорогу, не обращая внимания на сигналы проезжавших машин. Киоск оказался цветочным, покупатели выбирали букеты на свой вкус. Алина же, прежде чем покупать, спросила у хозяйки, не снизит ли она цену, если взять двад-цать две розы.

– Скину малость, – ответила хозяйка, – раз столько берешь. На похороны, знать.

– Да, куда же еще, – вздохнула Алина, указав на то ведерко, где розы были крупнее и свежее.

– Из парничка, утречком срезала, – пояснила хозяйка и пододвинула ведерко ближе к Алине. – Выбирай.

Отобрав двадцать две штуки, Алина подала деньги, но хозяйка, похоже, по-жалев ее, часть вернула назад.

– Знать, родного человека хоронишь? – спросила хозяйка и пытливо заглянула в ее глаза.

– Родней некуда, – уверенно сказала Алина. – Прямо с морга и на кладбище. – Вроде не гоже так, – не согласилась хозяйка. – Пока нашли, пока опознали, – слукавила Алина. – А с его женой я не в ладах.

Вот и надумала особняком проводить в последний путь. Хозяйка не стала ничего уточнять, но, поразмыслив, предложила использовать

машину сына, который скоро приедет, цветков подвезет да ее подменит. Уж очень спина у нее разболелась, а тут знай нагибайся да разгибайся.

Сын был легок на помине, подкатил с двумя ведерками готовых букетов. По-ставив их на виду, он вежливо поприветствовал Алину, предлагая купить у него вдобавок к розам один из красивых букетов.

– Гриша, ей не до букетов, – вмешалась мать. – На кладбище надо. Свези-ка, а я пока обойдусь.

– Я готов, хоть сию минуту, – улыбнулся Гриша. – Садитесь в машину. – Жена вот-вот явится за мужем, – пояснила мать и указала на морг. – Обо-

ждать надо. Алина смутилась, отошла ближе к машине и глазам своим не поверила. Она

увидела, как по ту сторону дороги из «джипа» развалисто выбралась Алиса Кре-чет с черной лентой на голове, а другой муж, по ее словам, настоящий, взял ее под руку. Вместе они скрылись за дверью морга, а к воротам подъехал небольшой гру-зовичок, крытый серым тентом, который незамедлительно въехал внутрь двора.

Формальности были недолгими, и десяти минут не прошло, как из ворот вы-ехал грузовичок и без остановки выехал на дорогу, набирая скорость. Открыв дверцу, Алина крикнула, что пора ехать. Гриша, прервав разговор с матерью, ки-нулся к машине и, уже развернувшись, притормозил, потому что Алина, наблюдая за «джипом», попросила его чуть переждать. Выдержав паузу, «джип», наконец, медленно стал въезжать на дорогу, чтобы нагнать грузовичок.

Но за городом «джип», набрав приличную скорость, грузовичок нагнал, не от-ставали и они, сохраняя безопасную дистанцию. Алина безмолвствовала, держа

37Роза на ветру

себя в зыбком равновесии, но ближе к кладбищу, оценив Гришу как мужчину совсем неслабого, упросила, чтобы он был возле нее, так, на всякий случай. Если в момент погребения ее начнут выпроваживать, то надо этому решительно вос-препятствовать и вступиться. Гриша успокоил ее, обещая любую поддержку, даже если бы она была любовницей усопшего.

– Любовницей быть у меня бы не получилось, – уверенно сказала Алина, – а женой бы могла стать.

– Что вам помешало?– Скудость времени, – загадочно ответила она, но затем через короткую паузу

добавила конкретнее: – всего один вечер в гараже. – Значит, бывает любовь с первого взгляда?– Похоже, бывает. – Нечто подобное было у меня, – вздохнул Гриша. – Но позже я понял, что

ожегся ее пеплом. – Не один, Гриша, вы такой, – уклончиво сказала Алина. – Кто-то обжигается

пеплом, кто-то сгорает в нем. Кладбище расположилось на большом покатом взгорке с редкими деревцами

берез, рябин и кленов. Удачно выбрав место на возвышении, Алина и Гриша ожидали, когда могильщики вынесут гроб. Появились они скоро, прямиком по узенькой тропке направляясь к самой вершине взгорка, где захоронений было мало. Когда они медленно начали опускать гроб в могилу, неожиданно свирепо задул ветер, нагоняя свинцово-темные тучи.

– Скоро разразится гром и начнется ливень, – сказал Гриша и, ухватив Алину за руку, повел на взгорок к могиле.

Алина на ходу с дрожью в голосе говорила, что хочет проводить в последний путь Родиона так, как хоронила свою матушку: бросая по две розочки в могилу, пока не закончилось погребение.

– Хорошо, – сказал Гриша. – Я готов подавать вам по две розочки. Они остановились чуть поотдаль, когда могильщики взялись за лопаты. Алина

заметно нервничала, а Гриша забрал у нее розы. Ветер не ослабевал, задувал порывисто и мощно, легко сдувая с лопат суглинок

вперемешку с желтым песком. Алина хвата ла из рук Гриши по две розы, бросала в могилу и выжидала, пока они не исчезнут, чтобы затем на другой слой земли бросить еще две. Но было и так, что шальной порыв подхватывал розы, и они, как перышки, покружившись в вихре, где-то падали на склоне взгорка. Другие же розы не падали, а уносились ввысь, пропадая в разрывах туч.

Тут-то и грянул раскатисто гром, ветер, будто испугавшись, притих, и круп-ные капли дождя ударили в землю. Алина, исторгнув тяжкий, надрывный всхлип, вдруг зашаталась, но Гриша поддержал, и она, подняв взгляд, увидела брезгливо-насмешливое лицо Алисы Кречет.

– Розами не отделаешься. Все равно привлеку, – пригрозила та.Не дожидаясь, пока лопатами обстучат надгробие, Алиса, ухватив за рукав,

потащила за собой нового мужа, чтобы учинить дома поминальное действо вдвоем.

Леонид МАТЮХИН

ПоэзиЯ

Заучены все роли...

ТАЙНАЯ ПЕЩЕРА

Сарай – горой! Меня он на порукиВзял – и мой быт не выдумка, не сон:Тепло решат проблему мои руки, Колун и клин под снега скрип вдогон.

Парадный вход. Пускай проверит каждый – Совсем не то что весело, звеня, –Парадный вход – как дядька в банке – важный,Он малоинтересен для меня.

Сарай – он на события не жадный, Седой как лунь – внутрях который годМной ведом вход второй – он непарадный, На Тайную вечерю черный ход.

Пещерой он закончен – тут, в дровишках,С Марусей тет-а-тет потолковать, Махры курнуть, побаловать в картишкиИ с корешами ваньку повалять.

Хоромы! Я вхожу и замираю, Перевожу, намаявшись, в них духИ, отдышавшись, детство обретаю – Вот только без пинков и оплеух.

39Заучены все роли...

ВСЕГО ЛИШЬ МАЙ…

Узри, как заневестилась планета!Не грозовые отзвуки беды – Всего лишь май выруливает в лето, Нам оставляя четкие следы. Двадцатое. Полудень. Воскресенье.Черкнуть б… но не об этом, а о том, Как интеграл беру я от цветеньяЧеремухи за домика углом.

Денек что надо! Тут как тут и музы.И я не хмур, не мрачен, как Эрэб; Квадрат окон – и в нем гипотенузы И катетов оранжевый напев. Денек что надо! Странник не обижен, Колокола звонят – но не по мне,И – мистика: я дольнее увижуВ тюльпане, не раскрывшемся вполне!

А вот вам и сюжетец для кино: Как майские качели раскачались, Как облака – и вдруг нарисовались, Как ясень с липой,В общем, заодно, но…Сигналит май, В делах честной народ;Рогатого трамвая перестуки;Увесисто оттягивает рукиАвосек рать: домишко… огород…

Мил городок минутой дорожит, Узри, который на него глядящий – Несет в авоськах работяга жизньИ зенки парков на меня таращит.И – женщина… Ну, в чем ее вина – Что в городишке с мужиками туго? Любовница кому она? жена? Иль на подхвате – на часок – подруга?

Гроза идет. Мы для нее – стаффаж, Гремят ее небесные фанфары!Гроза идет, то огибая пляж, То напрямки, суля одни кошмары.Гроза идет. Свинцовей небосводИ первых капель ледяные крупы, И спрятаться торопится народПод тополей развесистые купы. Но у весны еще довольно сил, – Во всей красе вечернего сияньяДенек – он как таблетку проглотилНе умиранья, а неумиранья!

БАЛЛАДА СТАРОЙ ГРУШИ

Старуха-груша расцвела! Дыханье перехватит: Во вкус сердешная вошлаИ в цвет вложилась – «нате!»Народ глазастый: «Вот дает! – Наперекор недугам Со знаком качества цветет, Считай, на всю округу!»

Я утешенье в ней нашел: Цветет себе – такая, – Ее неровный грубый стволКак жизнь моя кривая…Не умысел ль Творца в том скрыт: Рясна и всепогодна,Вдруг бабьим летом удивит(Так-так!) кого угодно?

Одна давным-давно в «давно», Но маятник качалсяА счетчик жизни (ну – кино!) – Еще он не сломался…Цветет себе, цветет, цветет – И на глазах ста сует Вторую серию живетСебе и в ус не дует!

Вперегонки и свет, и цвет.Свод васильковый нежен. Танцует глаз на груше… нет – Сплошные полонезы!Ах, груша! Ты мой чудный сон, Восторг за гранью тонкой!А ухожу когда, вдогон: «Приди еще… с кошелкой…»

40 Леонид Матюхин

КАРТИНА

Квадрат. И что за перл сей – озадачен я:То тумбочку мне явит, то кровать, То пятый угол кельи обозначится – И думка: «И куды его девать?»

На этом представление не кончилось – Модерном взяли и убили нас: Квадрат – прямым углом он скособочился(В нем Пифагор, по-видимому, кончился) – И нате вам: и в профиль, и в анфасБэушный – извиняюсь – унитаз!

А уходил, мне показалось – сжалились:Квадрат (он вдруг и грозен, и велик!)Диноцефала черепом оскалилсяИ вывалил оранжевый язык.

ТАНЦПЛОЩАДКА

На танцплощадку я не ставилВ забеге буден. Вот чудак:Считай, студенческую (факт!)Я молодость на ней оставил.

Десницы мах – и версты, мили, И вахты – выше головы!А танцплощадка? Подзабыли…Глянь, и следы давно остыли – Мои и Светкины следы!

Увы, как по канату ходим. Зри, старушенция моя, –В сей век и ты не по погоде:Не креативная, как я.

Мой визави? И в ус не дует – Ему фокстрот твой не с руки:Иную, видно, мужикиВ таётах грамоту шлифуют.

И все же возраст в чем-то ценен:Чу, сакса с хрипотцой басок – В ночь полнолуния вальсокТанцуют призраки и тени.

* * *Нахожу – и вновь теряю.Недруг – слева, справа – друг.Все чего-то не хватает, Сделать что-то недосуг.

Улыбаюсь – но все реже:Конкурент мой – ржавый быт, Наповал я им убит – Точно по стеклу железом!

Но со всей моей тоскоюРоль неплохо я сыграл – Пусть не вышел генерал, А с протянутой рукоюВ попрошайках не стоял.

Ах, душа! Она ранима, Ей подай былые сны:Ковшик ветра, кружку дымаИ наперсток тишины.

ЗВОНОЧЕК

Привычен быт. Заучены все роли, И шорохи, и скрипы на контроле,

И караван идет, и собачонка лает – И даже таракан свой угол знает;

И тишь и гладь – и надо ж, почему-тоТрещит броня комфорта и уюта, –

Как будто башня в Пизе вдруг упала – И нечто между нами – ах! – пропало;

Как будто двух сердец нарушен ход – И мы шагнули вспять, а не вперед…

Молчим – и знаем: это поправимо, Когда – навзрыд, обидчиво, любимо.

Михаил ПОПОВ

ПрозА

ПЕРФОРМАНСПОВЕСТЬ

1616

Узнав о переменах, стал чаще звонить Йон. Ульяна с благодарностью при-нимала его участие, но от возвращения уклонялась. «Но почему? – допытывался он. – Ведь теперь ничего не мешает. Дети в опеке не нуждаются. Ты свободна...» «Да, свободна, – нехотя соглашалась она и вздыхала. – Где волей, где неволей...» Однако для себя заключила, что в обоих случаях всё-таки неволей. А что мешало вернуться, она и сама не могла объяснить. Обида? Горечь предательства? Душев-ный раздрай? Не переломила, как ни пыталась, ситуацию, не сумела повлиять на дочь, то есть так и не разрешила того, чего ради сорвалась год назад, а если отбросить словесную шелуху – проиграла. Вот, пожалуй, была главная причина. А ещё сдерживало то, что, быть может, в итоге её тщетных усилий возникла не-ожиданная цепная реакция. Ведь Сергей бросил учёбу уже после бегства Лариски. Может, готовился раньше, но той самой «последней каплей» стало именно это – побег сестры. Норвежский юноша, находясь на третьем курсе университета, тако-го бы ни при каких обстоятельствах не выкинул. А в сыне, видать, забубнила его русская кровь и вспыхнул бунт, тот самый «бессмысленный и беспощадный»...

Прощаясь, Йон всякий раз желал ей здоровья, но не так, как это делают сухо-путные люди, а особым морским способом. «Держи горизонт!» – напоминал он.

Впервые Ульяна услышала это на борту яхты, которую Йон взял напрокат. В тот первый для их семьи выход в море – не в фиорд, а в открытое море – её укачало. Она лежала пластом на банке в кокпите и молила лишь об одном: бы-стрее бы всё окончилось, скорее бы ступить на землю. Вот тогда, оставив руль на пятнадцатилетнего капитана – так они потом называли Серёжку, – Йон спустился в каюту, силой заставил её подняться и вытащил наверх – под ветер, под хлёсткие

* Продолжение. Начало в №5,6, 2015 г.

42 Михаил Попов

солёные брызги. Стоя на зыбкой палубе, Ульяна мутными глазами озирала окрест-ности: кругом была вода, одна вода и никакого просвета в свинцовом низком небе. Йон сунул ей в рот кусок круто посоленного хлеба, заставил разжевать, хотя её тошнило и не раз уже вывернуло. «А теперь гляди вперёд, – приказал Йон, – и ищи горизонт. Держи горизонт! – повторил он. – Гляди и не отпускай из глаз гори-зонта. Это твоя опора!» Голос был жёсткий и уверенный. Она подчинилась. Да и как тут было не подчиниться! Сделав усилие, Ульяна разлепила мутные глаза, отыскала эту самую линию, отделяющую небо от моря и море от неба, и вцепи-лась в неё взглядом. Ухватившись за ванты и качаясь на пляшущей под ногами палубе, Ульяна до рези в глазах цеплялась за эту тонкую зыбкую нитку. И – чудо не чудо! – но что-то изменилось: стало легче дышать, ушла куда-то брюшная свистопляска, мышечный студень обрёл упругость. Ульяна обернулась, поймала взгляд Йона и благодарно улыбнулась ему, пусть покуда ещё и вымученно.

«Держи горизонт!» – заклинала сама себя Ульяна, стоя на зыбкой житейской палубе. Дети её были далеко – за горизонтом. Но у них с нею была одна земля, одно небо и, как бы на это ни смотреть, – одна линия горизонта.

Что ещё выручало Ульяну в минуты отчаяния, так это подарок Петра Григо-рьевича – его скромный незатейливый пейзажик. Она называла его «Домик вос-ходящего солнца», а то и «Папушкина обитель» – в зависимости от настроения или времени суток.

Эту работу Пётр Григорьевич начал ещё до того, как перевернулась её жизнь, когда она изредка открывалась ему, рассказывая о детстве или юности, а завершил в самую горестную пору, когда она изливала ему свою душу, вспоминая всё, что с нею было. Вот тогда из набросков, этюдов, эскизов и возник этот пейзаж: дом с коньком, окна передней, крытое крыльцо, тонкую резьбу на котором, как и на наличниках, навёл незабвенный папушка.

Вот тут, на крыльце, папушка тогда сидел. Он был чем-то расстроен, тяжело курил, кашлял, а она, дочка, гладила его плечо, осторожно касаясь ямки от раз-рывной пули. «Лёгкая у тебя рука, Улюшка, – тихо улыбался папушка. – В го-спитале у нас сестричка была... махонькая такая... Вот тоже, коли невмочь, её кличут... Уколы, бывало, не помогали – она выручала...»

Ульяна замечала изъяны в работе Петра Григорьевича, что стояла на комодике. Он был всё-таки не профессионал. Да и зрение под конец подводило. Зато на по-лотне сбереглось то, что напоследок затухающим родничком источало его усталое сердце – нежность, печаль, сострадание. Может, потому при взгляде на картину Ульяна всякий раз обретала утешение, пусть слабое, крохотное, но всё-таки уте-шение. А ещё это полотно всякий раз отворяло её память. Ей являлись картины давно забытого и, казалось, навсегда утраченного, канувшего в нети. Да ещё как являлись! – полными шелестов, жужжания, посвистов и мычания, овеянные креп-ким духом черёмухи, зноем житного поля, пряным духом клеверной кошенины. А лица! Папушкина ласковая, чуть застенчивая или виноватая улыбка. Раечкины ямочки на щеках. Глаза братьев и сестриц. Матушкина вечерняя неторопкость и шелест гребня, расчёсывающего её густые вороного отлива и тронутые сединой волосы.

43Перформанс

1717

Кайя, продолжавшая опекать Ульяну, увлекла её в Швейцарию, благо подвер-нулся льготной авиарейс. Это было ещё до введения общей валюты. Там, в Берне, они кинули пенс – «фамильный» талисман Кайи Пенсы: выпадет орёл – махнут направо, во Францию, а решка – налево, в Австрию. Выпала Вена. Ульяна вначале пожалела – она предпочла бы Париж, но потом восприняла случайность не иначе как удачу.

В австрийской столице она впервые увидела то, что доселе знала лишь по ре-продукциям, притом не всегда качественным, – работы Ван Дейка, Вермеера, Дюрера, Рубенса... Но особенно поразил её Брейгель – «Охотники на снегу». И не только потому, что прежде знала это полотно лишь по открытке. Что-то загадоч-ное и одновременно знакомое, точно давно забытое или будто предстоящее – вот что увиделось ей. А ещё, наверное, вселил неожиданную тревогу буклет: репро-дукция «Охотников» была поваплена алым пятном – эмблемой выставки.

В Вене было хорошо и интересно, но Кайя, неугомонная натура, потянула под-ругу дальше. Причём как? Откровенным лукавством. Кайя заявила, что с пенсом она смухлевала – он упал орлом, стало быть, им надо в Париж. Ульяна недовер-чиво покачала головой: она же своими глазами видела, что монетка пала решкой. Тогда Кая, напомнив, что она Пенса, села на газон и бесцеремонно опрокинулась навзничь:

– Теперь-то ты видишь, что орлом!В Париже они побывали везде, куда хватило сил и денег: Лувр, Эйфелева баш-

ня, остров Сите... Само собой, не обошли Монмартр – мекку художников. Тут Ульяна не удержалась. Она подошла к юной художнице, что кропала простенькие профили, попросила карандаш и в считаные минуты набросала её портретик.

– О-ля-ля! – восхитилась та, округлив глаза. – Откуда вы?– Swedish, – встряла тут Кайя. Ульяна слегка прищурилась, потом расписалась

на портретике и, протягивая его девочке, добавила по-английски:– Russia. – Это вырвалось непроизвольно.– О! – отозвалась та и назвала несколько русских художников. Среди них был

и Куинджи.Кайя слегка обиделась:– Меня ты ни разу не изобразила...Дружески приобняв её, Ульяна обещала увековечить подругу и в фас и в про-

филь.– То есть и орлом и почти решкой, – уточнила Кайя и опять повеселела.В блужданиях по Монмартру они остановились возле скульптурного изобра-

жения Далиды. Кайя, вспомнив студенческие забавы, пустилась на разные лады обыгрывать имя покойной певицы. Причём по-русски, меняя ударения и разбивая на слоги. Наверное, только на русском оно и звучало так: и загадочно, и роман-тично, и одновременно скабрёзно. А Кайя к тому же умудрилась пристегнуть сюда и усатого Сальвадора, поскольку фамилия художника входила в имя певицы, словно меч в ножны.

44 Михаил Попов

Мужчины, что кучковались возле скульптуры эстрадной дивы, касались её обнажённой груди – это, по слухам, усиливало потенцию. Кайя и тут своего не упустила.

– Нет, милок, – ни к кому конкретно не обращаясь, продолжала она по-русски, – если уж на живое нет подъёма, то мёртвый камень милостей не прибавит. – Её слегка замедленная с неизбывным эстонским акцентом речь звучала почти науч-но. В толпе озабоченных оказался и русский.

– А ты почём знаешь? – подозрительно уставился он.– Далида передавала, – не моргнув глазом, ответила Кайя.Ульяна от греха подальше утащила её:– Шуточки у тебя, как у одесского биндюжника или британского пирата.– О! – тут же подхватила Кайя. – Как у Билли Бонса. Кайя Пенса – внучатая

племянница Билли Бонса...Кайя была в ударе – её несло. И не только в речах. Из Франции, по её настоя-

нию, они махнули за Пиренеи. При этом опять повезло с билетами.– У нас с тобой прямо-таки «зелёная волна», – заключила Ульяна.– Ты имеешь в виду баксы? – в своём духе откликнулась Кайя и уже серьёзно

добавила: – Может, это судьба?!В Испании, однако, они выдохлись. Дальше ближнего, восточного, побережья

не попали. Да и там силы хватило только на самое-самое. Из этого самого, само собой, выбрали парк Гауди и музей Дали.

Ульяна никогда прежде не задумывалась о последовательности знакомства с достопримечательностями – музеями, вернисажами, выставками. Идёшь туда, что ближе и во всех смыслах доступнее. А тут что-то вызвало досаду. Гауди они посетили после Дали. И Ульяне почему-то показалось, что надо было наоборот.

На входе в парк они увидели домик сторожа – этакий заварной торт, причуд-ливо облитый сливочным кремом и увенчанный маячком.

– Напоминает улитку, – оценила Кайя. – Улитку, которая выползает из конди-терской, расплатившись одним рогом.

Тут, на входе, путешественницы не задержались – ждали другие чудеса. И они не обманулись в ожиданиях. И площадь, что покоится на дорических колоннах; и мраморная скамья в виде змеи, окаймляющая эту площадь-стол; и крыша, увен-чанная короной из глиняных горшков; и точёная башня – шея с монистом из де-коративных тарелок; и пиниевая роща, усеянная шишками и хвоей... – всё было ни на что не похоже и удивительно искусно и гармонично.

Ульяна, на многое взиравшая глазами художника, подчас забывалась и глядела вокруг, как первокурсница или даже деревенская школьница, – до того всё было чудесно и сказочно. Жаль, что этого не видят дети, забываясь, вздохнула она – её дети. И тут же осеклась: де-е-ети...

А ещё время от времени Ульяна возвращалась мысленно к домику сторожа. Ей чудилось, что в этой архитектуре заложено какое-то послание. Потому на обрат-ном пути она предложила Кайе посидеть возле сторожки, благо рядом оказалось открытое кафе.

Переполненные впечатлениями, утомлённые прогулкой, подруги сидели мол-ча. Ульяна не сводила с домика глаз. Какая-то навязчивая мысль не отпускала её – округлые стены, скруглённая крыша и этот маячок, увенчанный крестом-флюге-

45Перформанс

ром... – пока не подали оранжад. Цвет сока мгновенно соединил несоединимое и несоединявшееся: сторожка и жирафы Сальвадора Дали. Сумасшедший гений здесь в свои поры, конечно, побывал и под впечатлением увиденного, а скорее в пику архитектору-лирику, и вставил в строфу Гауди свою поперечную рифму.

* * ** * *

...Измученные долгим путешествием, Ульяна с Кайей возвращались в Скан-динавию. Всю дорогу, пересекая на автобусе Францию, они спали. Очнулись уже где-то в Голландии.

Огромный бас катил полупустой. В их отсеке осталась лишь одна пассажирка. Это была сухопарая остистая старуха с измождённым перекошенным лицом. То ли подшофе, то ли жизнь её так укатала, но смотреть на неё было неприятно.

Перекусив да попив кофе, подруги оживились и принялись по свежим следам делиться впечатлениями. Начали по-норвежски, а потом, как это у них не раз бы-вало, перешли на русский. То был момент, когда Ульяна заговорила о сыне. Тут оживилась соседка.

– Старая русская, – сиплым голосом отрекомендовалась она. То, что старая, было видно и без объяснений, а вот то, что русская, подруг озадачило. Разговор их немного попригас, правда, не надолго. Старуха ведь не вмешивалась в их беседу, только рассеянно слушала да иногда тянула шею, чтобы посмотреть на экранчик мобильника, когда Ульяна открывала фотографии.

Одну из фотографий, развернув мобильник, Ульяна показала старухе. Сергей, облачённый в норвежскую военную форму, был почему-то снят на фоне танка. Видно, все солдаты, особенно молодые, напускают на себя воинственный вид. А ещё Ульяне припомнилось давнее: вот точно так же, развернув армейскую фо-тографию, показывала сына-солдата, своего первенца, её мать.

Потом речь зашла о Лариске. И снова в ход пошли фотки: это она в Техасе, на мустанге её муж; это в Калифорнии – ещё свадебное путешествие; там же – на яхте; а это Гарри за штурвалом одномоторного самолёта – Ларка поясняла, что личный. Ульяна повторила дочкину эсэмэску и поймала себя на мысли, что, ка-жется, хвастает.

Кайя задала дежурный в таких разговорах вопрос: не собирается ли та рожать?– Когда? – вопросом на вопрос ответила Ульяна. – То на воде, то в воздухе,

то... на мустанге...За внешней иронией сквозила неприкрытая горечь, неизжитая материнская

боль. Тут бы ей посочувствовать, успокоить её. И Кайя уже собралась было это сделать, да балтийскую неторопкость опередила русская кровь, пусть уже и ста-рая.

– Господи! – воскликнула попутчица. – Куда вас всех гонит! Одни в Эмира-тах рожают, мамелюков этих... Другие в Англии да в Германии... Дуры дурами! Меня-то ребёнком угнали, в восемь лет, – она отогнула рукав и показала наколку лагерного номера. – Всю кровь выпили, суки! Всего женского лишили... Теперь вот платят – деньгами грехи фатеров замаливают... А вы-то! По своей воле! На чужбине! Тьфу!

Старуха достала фляжку и сделала большой глоток. Лицо её исказилось ещё сильнее. Потом отвернулась к окну и более не проронила ни слова.

46 Михаил Попов

1818

У снов, как у деревьев, есть почва, из которой они растут. Но до чего же при-чудливы бывают их ветви, а тем паче листья, цветы и плоды – просто уму непо-стижимо!

Старуха-попутчица Ульяне приснилась. Та самая соотечественница из транс-европейского автобуса с номером-татуировкой ost-arbeiten на запястье. Но как приснилась? Добро бы сразу, тотчас по приезде. Это было бы, наверное, логично. Но она объявилась во сне месяца через два после встречи. Впрочем, и это толь-ко цветочки, продолжая растительный ряд. Старуха приснилась в причудливой форме, уместнее сказать – жанре. Это был по сути портрет. Не хватало только багетной рамы. Не шелохнувшись, безмолвно, вдобавок не смаргивая, чем напо-минала опытную натурщицу, она взирала из глубин сознания. И только глаза, их потаённые отблески выдавали, что это не портрет, а натура.

Ульяна очнулась в липкой испарине. Сердце бухало. Стараясь утишить этот тя-жёлый гул, она расслабилась, попыталась переключиться на тени ветвей, которые колыхались по потолку и стенам, в надежде найти какой-нибудь образ. И вдруг ясно осознала, что глаза-то у старухи не свои. Ульяна машинально отёрла лицо, словно снимая паутинку, что налипла в блужданиях меж причудливых деревьев, и этот будничный жест мгновенно унёс её в прошлое, уже иное.

Балтика. Она стоит на палубе лайнера и вот точно так же отирает лицо, словно его коснулась паутинка. Откуда здесь, среди моря, может быть паутинка? И толь-ко потом, много позже, наконец понимает что к чему.

Здесь на балтийской линии затонул паром «Эстония». На нём находился муж Кайи. Тело его не нашли. Всякий раз, проходя эти места, Кайя забивается в угол каюты. Душа её не на месте. Она мечется чайкой по железной клетушке, до того ей хочется соединиться с душой бедного Томаса. Ведь он где-то здесь, совсем рядом...

Кайя, подчас отчаянная болтушка, о самом сокровенном, оказывается, молча-ла. И если бы не случай, ещё бы, верно, долго таила свою боль. А когда всё же поделилась, Ульяне стало неимоверно стыдно. Ведь не она, подруга, расположила Кайю к признанию – случайная коллега-переводчица, оказавшаяся за столом.

Тут бы Ульяне и признаться, что она испытала тогда на палубе. Это было ми-молётное, но явственное прикосновение. Может, тем самым облегчила бы свою совесть. А вот не смогла. То ли тот самый стыд помешал? То ли нечто необъясни-мое. Убоялась словесной неуклюжести. Не посмела упростить и опростить то, что испытала. Да и что было-то – кто скажет? То ли укор из невидимого мира, то ли побуждения к участию – поди разбери. Может, то старик приводил её в чувство, когда она взирала на небо: о живых надо думать, дочка, о живых... А может быть, и впрямь всего лишь мимолётная паутинка, случайно залетевшая с суши.

Давний стыд обдал Ульяну жаром. Почему её чувства всё время запаздывают? Ведь она не чёрствый по натуре человек. В чём причина этих запозданий? Или всё уже предопределено и заранее отмерено? И чувства, и переживания, и по-буждения...

Мысли её снова возвратились ко сну. Ульяна уже поняла, чьи глаза у той ста-рухи, и теперь силилась понять, зачем они явились, те глаза, и что хотят донести. Стыд, который так внезапно навалился, ещё рассеивал внимание. Но одно Ульяна

47Перформанс

всё-таки уяснила: укора в том немигающем взгляде не было, была печаль – тихая и глубокая кручина.

Ветер за окном усилился. Надо было бы встать и затворить окно. Но Ульяна не шевелилась. Она лежала с открытыми глазами и глядела на стену, по которой комом перекати-поля металась тень дерева. Что она там высматривала?

В памятное деревенское лето, когда молва об Ульяне Артамоновой как о ху-дожнице облетела село, правление колхоза готовилось к юбилею. Председатель артели Бабошин, ветеран войны, специально пришёл к ним домой, чтобы удо-стовериться в мастерстве землячки. А увидев её работы, которые демонстриро-вал глава семейства – а папушка не скрывал гордости, – председатель загорелся создать галерею деревенских передовиков. С галереей живописных портретов, понятно дело, ничего не вышло. Слишком мало оставалось времени до пятидеся-тилетия артели. Так объясняла Ульяна, чтобы скрыть свои опасения, – она была не настолько самонадеянна, чтобы взяться за ответственный заказ. Однако альбом к круглой дате изготовить пообещала.

В колхозном архиве нашёлся пакет с фотографиями. В нём оказались портре-ты, виды деревенских новостроек – коровников, сепараторной, клуба, а также жанровые и групповые снимки. Их пересылали фотокоры районной и областных газет. Среди прочих снимков особо выделялись работы московской выделки, куда ездили на съезды деревенские ударники.

Особо пристально Ульяна разглядывала фото довоенной поры, пожелтевшие и потрёпанные. Иные из них были подписаны, на оборотах других чаще значи-лось, что это, например, «звено полеводов» или «сводная бригада тов. Васильева на сенокосе». Информация была скудной, её порой не хватало даже для подписей. И тогда Ульяне приходилось обращаться к документам, чтобы уточнить даты, имена-отчества или хотя бы инициалы. А если и в документах не оказывалось более полных сведений, бежала к бабе Паладье, порядовой соседке, их дальней родственнице и самому осведомлённому в деревне человеку.

Приземистая, высохшая, что бывалошный вехоть, как она себя характеризова-ла, Паладья была бабеня подвижная и бойкая. Несмотря на большие годы – а вен-чалась Паладья ещё перед первой мировой войной, – у неё была отменная память. Она хорошо помнила события самых далёких лет – и ту войну, и интервенцию («как англичана-те тут кобенились»), и коллективизацию, и новую войну, которая унесла мужа и трёх её сыновей. Только то, что было вчера, старуха напрочь за-бывала. «Ищи-свищи вчерашние поминки», – хмыкала она.

Перебирая старые фотографии, Паладья ткнула в одну из них заскорузлым крючковатым пальцем: «Гли-ко, Улюшка, это ить мати твоя. Ишо в деушках. Ишь, кака баска».

Перед объективом, когда предстоит групповая съёмка, большинство стремится к центру, чтобы попасть в поле зрения. Встают ярусами, ложатся на пол или на землю, это как уж доведётся. Ну, кто не видел подобных снимков или не участво-вал в такой съёмке?! Тут было похожее. Бригада человек в тридцать расположи-лась уступами. Верхний ряд, видимо, стоял на скамейках или, скорее всего, на брёвнах, средний – на земле, а остальные сидели или лежали у их ног. Все сгруди-лись кучно и даже – по распоряжению, не иначе, фотографа – развернулись впо-лоборота к середине. И только одна девушка стояла обочь, словно сама по себе.

48 Михаил Попов

В кадр она, вероятно, не попадала. Но фотокор, видимо, что-то приметил в ней и то ли отошёл назад, то ли выпустил из кадра кого-то с другого фланга.

В семейном альбоме фотографий матери почти не было. Только случайные, среди других, прибранные, видимо, рукой отца или Раечки. И ни одного портрета. А тут фото юношеской поры, да к тому же в полный рост.

Ульяна молча глянула на Паладью. Та без слов смекнула, чего от неё ждут, и принялась вспоминать.

«Мати-то твоя тут уже сиротеей была. Да, деушка... О тридцатом годе церкви почали рушить. Батюшку нашего отца Егория с детушками прогнали. На телегу, бают, да в Сибирь... И стару веру – у нас ить много было таких – тоже... Дед твой, батька-то Пестимеи, староста... Да... Его первого с семьёй и увезли. А мати-то твоя – совсем девчурка была – на ту пору болела. Холера ли, тиф ходили... горит, огнём пышет, бедная, без памяти. Куда таку вести. Милицанеры и не взяли. Из бумаги вычеркали. Мол, и так околеет... А она – вишь ты как! – выжила. У зо-ловки моей лежала. Та жоночка сердобольна. Своих-то Господь не дал, вот она и выхаживала... Пришла Пестенька в себя – ни мати, ни тяти, ни дома родного... Порывалась следом, да куда пойдёшь... Так и осталась у золовки заместо дочери. Обходительна, работяща, да всё тишком. Ни словечка ить не обронит. И не пожа-лится, не поплачется. Будто окаменела. Вот кака мати-то твоя была...»

В колхозном клубе оказалась приличная фотоаппаратура, в том числе трофей-ный фотоувеличитель – дар кого-то из фронтовиков. Часть фото Ульяна пересняла и увеличила, некоторые фигуры выкадровала и обратила в фотопортреты. Пор-трет матери она сделала в двух экземплярах: один для альбома, другой для себя.

Уже на чужбине, в Норвегии, перебирая деревенские да студенческие фотки, Ульяна вновь наткнулась на этот портрет. В памяти мать сохранилась зрелой жен-щиной, а тут, спустя годы, она вновь предстала девчонкой. Ульяна глянула, слов-но впервые, и оторопела: у пятнадцатилетней матери и того же возраста Лариски было одно и то же лицо. Но особенно это подчёркивал взгляд.

Вот этот взгляд и явился к ней во сне.

1919

Сын приезжал на побывку не часто – раз в месяц, а то и реже. К тому же нена-долго – на сутки-двое. Да и то время с нею не засиживался, больше на стадионе да в спортзале пропадал, поясняя, что необходимо поддерживать спортивную форму.

Однажды, готовя Сергея в обратную дорогу, Ульяна положила в его ранец томик Кнута Гамсуна.

– Здесь роман «Пан», – пояснила она. – Место действия – Северная Норвегия, где твоя служба...

Что-то с сыном было не так. Он становился всё более жёстким и даже угрюмым. Возраст? Может быть. Армия? Наверное. Но разве его отца армия ожесточила?

Игорь был сирота, детдомовец, лиха хватил с младенчества, а ведь сердцем не очерствел.

Сергей пошёл явно не в него, это становилось всё очевиднее. Но и не в неё, мать. Тут в чертах, повадках и нраве всё больше проглядывала бабка. Узкое, чуть

49Перформанс

скуластое лицо, острые глаза, насупленные брови, поперечная складка, твёрдые губы, волевой подбородок – ни дать ни взять Пестимея. Истехонная бабеня, ска-зали бы в деревне. А уж норовом и подавно: отвергнутый бабкой внук пошёл именно в неё.

– Эту книжку читал твой отец, – добавила Ульяна. – Ему она очень нравилась.Хотела поделиться, что этот роман если не свёл их, то научил понимать друг

друга, но почему-то сдержалась. После решила, в другой раз...Тот томик – ветхий, с ятями – Игорь получил по случаю. А этот, довольно но-

вый, Ульяна купила в российском консульстве, где была книжная лавочка. Всю обратную дорогу она не отрываясь перечитывала роман. Сцены книги мешались с собственной памятью, и трудно было отделить одно от другого.

Курсанты военного училища приходили в их художественное училище на тан-цы. Игоря она заметила сразу: высокий, стройный, лицо открытое, словно ветром распахнутое, – как было такого не заметить?! Но до чего стеснительный и оттого неуклюжий, неловкий, особенно в танцах. Да и она, тогда восемнадцатилетняя девчонка, сельская простушка, была не ахти какая воспитанная и образованная. Да ещё эти порывы: то вспыхнет, загорится вся, то холодом обдаст и сама не по-нимает отчего. Гуляют по улице, идут к Волге, кидают камешки – «блины едят». Кругом ширь, простор. Закат во всё небо. Привольно и хорошо. Сама не своя, она кидается Игорю на шею, от неизъяснимой радости жмурится, что-то шепчет, по-том вдруг отталкивает от себя, бросает какие-то вздорные слова и убегает, остав-ляя его в недоумении и обиде... Через неделю новая встреча, ей хочется извинить-ся, приласкать его, а он стоит, как памятник, как – сам потом признавался – штык проглотил. К концу свидания происходит примирение и тут же – новая ссора, а по-вод – глупость: несовпадение в оценке какого-то фильма... А эта нелепая сцена с патрулём. Ей почему-то втемяшилось, что сейчас Игоря заберут, и она вовлекла его в бегство – в какие-то подворотни и дворы. И только потом дошло, что у него ведь увольнительная... Особенно было беспокойно в лунные ночи, в пору полной луны. Тут она не находила себе места, словно бился в неё морской прибой – то прилив, то отлив, то жар, то холод... А тут ещё Алиска Дворцова, однокурсница. Ей тоже глянулся Игорь, и она то и дело мешалась и ломала их, Ульяны и Игоря, и без того зыбкие и неустойчивые отношения.

Вот тогда и появился тот потрёпанный, ещё дореволюционного издания, то-мик. Игорь в тот вечер был какой-то особенно тихий и ласковый. «Возьми почи-тай, только ненадолго... Пару дней. У меня уже требуют...» Она прочитала роман за ночь. Судьба лейтенанта Глана и девушки Эдварды до того разволновала Улья-ну, что, как, наверное, тургеневская барышня советской поры, она залила слезами всю подушку.

Лейтенант Глан, живущий в лесной сторожке на скалистом берегу, – охотник и рыбак. Эдварда – дочь лавочника и промышленника. Их пути пересекаются, сердца охвачены огнём, но любовь, возникшая меж ними, сгорает от невыносимо-го накала, словно вольтова дуга, где два стержня-сердца обугливаются, обращаясь почти в ненависть. Непонимания, несовпадения, обиды. Прилив-отлив. Прилив-отлив. И до разрыва, до погибели...

Кто знает, может, и между ними, Ульяной и Игорем, стряслось бы такое – раз-рыв и расставание, – если бы не эта история, о которой так удивительно поведал

50 Михаил Попов

норвежский писатель. Книга стала для них не просто житейским уроком, она обернулась камертоном для их сердец и подлинным оберегом. Они словно по-взрослели, одумались, настроились. От этого их обволокло нежностью, радостью долгожданного открытия и непреходящего обретения. Иногда он называл её Эд-вардой, но только тогда, когда чуть напрягался, в чём-то хотел убедить, что-то до-нести, ведь он был старше её и, конечно, умнее, дальновиднее. А она очень часто называла его «лейтенант Глан», хотя до звания ему ещё оставался целый год.

...Сын вернул книгу спустя три месяца, когда в очередной раз прибыл на по-бывку. К той поре он перевёлся из норвежской армии в шведскую. Перепрыгнул, как он написал на открытке, через Скандинавские горы и в подтверждение, что ли, выбрал горный пейзаж, снятый с высоты. То ли шутил, то ли и впрямь пере-прыгнул. Ульяна уже ничему, кажется, не удивлялась: сын шагал семимильными шагами к какой-то определённой, но, возможно, и ему ещё неведомой цели.

Книгу он положил на комод возле пейзажа. Ничего не сказал, только прихлоп-нул ладонью, давая понять, что возвращает.

– Ну и как? – не выдержала Ульяна. Ей хотелось узнать, нет ли у него на при-мете девушки и как он думает устраивать дальнейшую свою жизнь. Сергей не ответил. Пожал плечами – и всё.

В шведской форме она его уже видела, правда, на фото. Эмблемы на рукаве там не было. Она знала, что он теперь служит в команде горных егерей.

– Что означает эта нашивка?– «Свободный охотник».– Да? – озадаченно протянула она, ожидая пояснений, но он не ответил.«Лейтенант Глан – тоже был охотник, – подумала Ульяна. – Но он был совсем

иной по характеру. А что уж говорить о твоём отце, сынок!»И всё-таки Ульяна ошиблась, вздыхая. Книга та отложилась в судьбе её сына.

Правда, не так, как ей представлялось. Когда пришло время выбирать псевдоним, Сергей назвался Гланом. Это было уже в Иностранном легионе.

2020

Кайя давно советовала переселиться в Швецию или Финляндию: теплее, де-шевле, ближе к Европе. Ульяна кивала – может быть, – да не спешила. Однако, когда Сергей перевёлся в шведскую армию, собралась в одночасье. Переезд про-ходил под девизом «Ближе к сыну». Это был аргумент и для Йона. Уже, кажется, всё для себя решив, Ульяна медлила с окончательным разрывом. И тут она не столько лукавила, сколько, возможно, щадила его: время лечит, даже если это время напрасного ожидания...

На сей раз она поселилась в Хапаранде – небольшом городке на берегу Ботни-ческого залива и реки Торнио. На другом берегу реки, по сути, устья её, находился городок Торнио, это была уже Финляндия. туда, как и многие, Ульяна ходила за продуктами – там было дешевле, а Ульяну к тому же, а может, и в первую оче-редь, привлекал финский хлеб – он немного напоминал русский, хоть что-то оста-лось от имперских традиций. Железная дорога с широкой русской колеёй, протя-

51Перформанс

нутая до шведского городка, уже не использовалась, как и русский вокзал, и хлеб здесь был другого замеса, а соседи-финны хлеб творили по русской старинке.

С работой Ульяна особенно не спешила – жила одна, хватало норвежского по-собия, которое исправно получала по банковской карте. Сперва обследовала оба городка, их ближние и дальние окрестности. Потом обратилась к историческим и культурным местам. В финском городке заглянула в тамошний музей и вы-ставочную галерею. Ничего интересного для себя не обнаружила. Дизайнерские поделки, вторичная беспредметица, сюр – мрачный и эпигонский – и всё. Русские пейзажи, выставленные на продажу в шведской художественной лавочке, превос-ходили любую здешнюю картину, потому что за ними была профессиональная школа. Ульяна заметила эти пейзажи издалека, но пришла посмотреть дня через три. Среди выставленных в витрине полотен – она это почувствовала на рассто-янии – оказались работы земляков. Сердце порывисто забилось. И от пейзажей, родных и далёких, и от имён знакомых даже лица возникли в памяти. Её опахнуло жаром. Она живо отошла и больше сюда не приходила.

Здешняя публика была не искушена в искусстве, уяснила для себя Ульяна – и даже больше, пожалуй, чем в норвежской провинции. Фетишем был перфор-манс – этакий коктейль из музыкальных, визуальных и сценических наполните-лей. Нечто не очень «съедобное», зато глубокомысленное – особенно если в среде культуртрегеров или газетных пиарщиков найдётся ушлый толкователь этого кок-тейля, этакий гуру, который будет поднимать палец и авторитетно произносить всего-навсего один звук: «О!»

Почувствовав конъюнктуру, Ульяна решилась попробовать себя в новом жан-ре. Сделала несколько перформансов и продемонстрировала их в холле местной библиотеки. Одна работа была навеяна поездкой в деревню Воякола. Эта деревня в давние времена была то ли общим новгородско-финским уделом, то ли даже вот-чиной новгородского князя: в названии её сохранился русский корень (воя-своя), т. е. своя деревня. Ловля лосося тут ведётся по старинке, вероятно, с тех самых «свойственных» пор. Рыбу черпают сачками, виртуозно водя ими между порогов, как половником в кастрюле.

Что же придумала Ульяна? А вот что. Образом реки стала развёрнутая и натя-нутая парниковая плёнка. Снизу её оживлял ветродуй. Там в прозрачных капсулах бурлили, как пузырьки, белые шарики, низовая подсветка создавала блистание се-ребристых молний и игру теней. Всё это напоминало ход на нерест красной рыбы. Но торжество песни жизни обрывалось экологической катастрофой, которую оли-цетворяла острога. Чтобы усилить зрелище, Ульяна подобрала соответствую-щую музыку и поставила не что-нибудь, а Вагнера, который гремел в «Apocalipsis nоw» – «Валькирии».

Перформанс Ульяны имел успех, о нём написали не только в городских – с обо-их берегов реки – газетах, но и в региональных изданиях. А потом его исполь-зовало в качестве заставки для совсем не экологической передачи телевидение Норботтена.

После этого на Ульяну обратили внимание. Пошли заказы. Причём не только на инсталляции и перформансы. Она попробовала себя в драматических опытах. Для одной из таких поставок использовала подвальное помещение культурного центра. Здесь было чисто, прибрано и покрашено. А что привлекло внимание

52 Михаил Попов

Ульяны – так это переплетения толстых вентиляционных труб, которые вились вдоль лабиринтов и переходов, как доисторические змеи и ящеры. Из этого упо-рядоченного технологического хаоса явилась картина Вселенной, в которой за-рождается новая звезда. Сгусток энергии преодолевает лабиринты вселенского кишечника. Звучит соответствующая авангардная музыка. А всё кончается явле-нием детей – жёлтых, чёрнокожих, латиносов, одетых в пёстрые одежды. И как финал – Пасхальный гимн.

Что-то, видать, было в фантазийных работах Ульяны, коли стали поступать за-казы. Немного помешкав, она открыла небольшое агентство, которое назвала по своей девичьей фамилии, только вычленив её части – «Арт Амон».

– О-ля-ля! – сказала на это Кайя, наведавшись к ней в гости. – Как говорят у нас в России, простенько, но со вкусом. – А при слове «Россия» она азартно подмиг-нула, дескать, знай наших.

2121

В Данию они с Кайей доехали на автобусе, причём без пересадок: сели в Лулео, где жила Кайя, пересекли всю Швецию с востока на запад, доехали до Мальмё, а там по новому мосту через пролив Эресунн сквозняком пролетели в Датское королевство.

– Зачем едет в Данию обыватель? – философствовала Кайя. – Либо за запрет-ными плодами – здесь ведь нравы вольные, не чета Скандинавии. Либо хотя бы за отметкой в «послужном списке» – дескать, и я там был, гашиш-травку курил... Но! – Кайя подняла палец. – Человек образованный... – тем же пальцем она косну-лась своего лба, – человек начитанный... – она торкнула локтем Ульяну, – человек с интеллектом, – Ульяна ответила ей тем же. – Что он ищет в Дании? – Кайя по-низила голос до свистящего шёпота. – Тень отца Гамлета...

Всю дорогу до Дании они разыгрывали шекспировские страсти. Ульяна при-няла вторую роль – роль Горацио, а первую с видом примы захватила Кайя, она же главная затейница всех розыгрышей. Кайя картинно запахивала воображаемый гамлетовский плащ; на остановках глубокомысленно морщила своё ребяческое лицо, устремляя взгляд вдаль; а то поднимала какой-нибудь камешек и со словами «Бедный Йорик!» тоже картинно роняла его. «Почти Смоктуновский», – выходя из роли, заключала Ульяна и тут же почтенно склоняла голову, следуя не столько канону, сколько памяти о фильме.

В замок Эльсинор, точнее, то, что подразумевалось под ним, они попали в пас-мурный октябрьский день. Ветер гнал рыжую листву, и она неслась, словно ог-ненный пал к подножию гранитного замка, грозясь спалить эти древние камни, однако никла, как волна, бессильная одолеть неприступные скалы.

Перед самым замком Кайя снова, раз в четвёртый, повторила то, что взбрело ей в голову ещё на мосту:

Мимо острова СальтхольнаВ царство Фели малохольной...Произнесла уже без начального восторга, что переиначила Пушкина, а скорее

машинально, да, может, и винясь, что столь фамильярно обошлась с главной ге-

53Перформанс

роиней. А уж в самóм замке, когда они соединились с группой организованных туристов, попритихла, озираясь по сторонам, а потом и вовсе приткнулась к Улья-не, ухватив её под руку.

Ветер, обуреваемый страстью, но у подножия замка сдерживающийся и при-творно покорливый, здесь, в анфиладах и переходах, полнился такой неистовый силой, что создавал беспрерывный гул, схожий с фонограммой фильма Козинце-ва. Может, режиссёр побывал здесь, готовясь к съёмкам, и сделал этот гул доми-нантой. А может, он не природный, этот ветер? Разве существует ветер, который ни на миг не стихает? Может, это искусная имитация? Может, в основе его – фо-нограмма русской экранизации? Или это гул из «Короля Лира»? Нет, он и в «Гам-лете», и в «Лире». Только в «Лире» его больше...

Кайя многое помнила, даром что о Советском Союзе, в котором родилась, если не язвила, то отзывалась чаще с прохладцей. Однако тут ведь играли прибалты, в том числе актёры-эстонцы, а в «Лире» и на первых ролях.

Они шли следом за гидом, внимая его речи, но понимали не всё: многие слова уносило ветром. В толпе туристов выделялась какая-то странная женщина. Она была облачена в чёрное долгополое одеяние и чёрную шёлковую шаль. Нет, это была не мусульманка. После 11 сентября кругом мерещились шахиды и шахидки. Это была не восточная женщина. Шаль как раз и подчёркивала её белое лицо. Образ из Шекспира? Едва ли. Четыре королевских капитана, мерцавшие тусклы-ми латами, были прямой цитатой. А она – нет. Находясь в толпе, эта женщина казалась вне её. Вне толпы, вне мира, может, даже не от мира сего, словно вопло-щённый образ вселенской трагедии, то ли вымышленной, то ли грядущей, то ли явленной сейчас и здесь волей Создателя.

А потом, уже на стенах замка, на открытой галерее случилось и вовсе нечто зловещее. Ветер на миг стих, словно невидимый режиссёр сделал паузу, чтобы безмолвием подчеркнуть дальнейшее. Потом вдруг вновь взвился, заклекотал, будто неведомый орёл, застав всех врасплох, в том числе, видимо, и ту загадоч-ную женщину. Меж тем оказалось, что именно на неё и только на неё он и на-целивал свои незримые когти. Шёлковая шаль, сорванная с её плеч, взметнулась и взвилась в воздух. Новый порыв развернул её во всю длину, и этот свиток, как чёрный смерч, медленно поплыл по галерее, сопровождаемый заворожёнными взглядами.

Это длилось с минуту, не больше, но оцепеневшая толпа не шевелилась и по-сле, когда видение уже исчезло. Даже записные говоруны и всезнайки, прежде галдевшие и снисходительно усмехавшиеся, стояли не шевелясь, так все были поражены! Кайя с Ульяной переглянулись. Кайя – снизу вверх и не отрываясь от подруги, Ульяна – сверху вниз и не менее озадаченно. Вот тебе и тень отца, словно читалось в их взглядах.

Потом, уже в автобусе, Кайя помаленьку пришла в себя и стала рассуждать, что это было: натура или перформанс? Говорила громче, чем обычно. Но Ульяна не сдерживала её: у неё самой был «отходняк», только в отличие от Кайи она по-гружалась в молчание.

А Кайю несло. Она продолжала на все лады гадать, какова природа увиденно-го. Ей хотелось верить в естественное и природное, которое то и дело смыкается с ирреальным, но, как представитель испорченной западной цивилизации, – она

54 Михаил Попов

так и сказала, словно студентка Ленинградского университета, сдающая истмат, – она сомневалась в натурализме происшедшего и полагала, что тут явно не обо-шлось без постановки, то есть технических средств и режиссуры.

Ульяне стал надоедать назойливый трёп, в конце концов, она не выдержала и деловым тоном предложила вернуться, чтобы назавтра повторить ту экскурсию. При этих словах Кайя вскинулась, метнула на неё испуганный взгляд, крепче ухва-тилась за локоть Ульяны и прикрыла глаза: судьбу ни к чему испытывать дважды.

Кайя спала, свернувшись клубочком в автобусном кресле, а одной рукой по-прежнему держась за Ульяну. Ульяна же маялась, сон её не брал. Взгляд её блуждал по экрану телевизора, мерцавшему над сиденьями, перетекал на мокрое стекло, за которым в бусоватой мути мелькали огоньки ферм, перелески, фонари городков, остававшихся обочь трассы, и снова возвращался к экрану, где показы-вали новости.

И вот тут между явью и полузабытьём возникла одна картинка. Увиделось или пригрезилось, Ульяна и сама не могла взять в толк, но в памяти это застряло.

Пески, барханы, клубки перекати-поля. На переднем плане спина военного в пе-сочного цвета камуфляже. Каска тоже в камуфляжной пестрядине. Автоматиче-ская винтовка на ремне целит туда, где у подножия бархана темнеет наполовину засыпанный песком остов русской боевой машины пехоты; на остатках брони бук-ва кириллицы и выгоревшая до тусклой желтизны эмблема ВДВ. По низу экрана титр: «К востоку от Кабула». Зной. Безмолвие. Тишина. Возле старого искорёжен-ного железа высится саксаул. Он так же недвижим, как и ржавые ости БМП, как часть этих сухожилий... Но... В глубине остова вдруг мелькает тень. Отточенным движением военный вскидывает винтовку, готовый ударить свинцом. Нет, трево-га напрасна – это порыв затухающего самума вздыбил султанчик золотого песка, только и всего. Военный медленно опускает винтовку и делает шаг вперёд. Другой порыв завивает песок вокруг светлого армейского ботинка. Ульяна не мигая глядит в спину военного и явственно сознаёт, что это не кто-то, а Сергей, её сын.

2222

С мёртвыми не поговоришь. Но и с живыми нет общения. «Привет»! – «При-вет!» – «Как дела?» – «О’кей! А у тебя?» – «Тип-топ!» – «Ну, будь!» – «Пока!» Вот и весь разговор. А уж на расстоянии и подавно. Одни эсэмэски – корявая ин-тернето-электронная писанина с нарушением абсолютно всех правил грамматики и пунктуации.

То ли дело было в девятнадцатом веке, когда обменивались длинными обсто-ятельными эпистолами, изливая чувства и переживания, и этого вполне хватало для сердечной и родственной связи, даром что письма те доходили неделями, а то и месяцами. А что теперь? Время передачи информации уплотнилось до скорости пули, а содержания, тем паче чувства, в этих цедулях – пародиях на эпистолы – ноль целых хрен десятых.

Вот, по сути, в такой переписке была Ульяна со своей дочерью. Она-то, мать, пыталась достучаться до Лариски, вызвать на разговор, сердце ведь болело: как она там? о чём думает? что чувствует? и что за шаровая молния её шарахнула,

55Перформанс

что она так всё поломала, переиначила, если не сказать покорёжила, свою только-только начавшуюся жизнь? В любовь с первого взгляда и вообще в Ларискину любовь, после того что она натворила, Ульяна не верила. Однако внятного ответа даже на прямые вопросы получить не удавалось. Звонки Лариска блокировала. На обширные эсэмэски отвечала коротко: «Всё ок!» или «Нормалёк!». Единственное, что давало представление о её нынешней жизни, это – фотографии, которые она иногда перекидывала. Вот она с Гарри в открытом джипе. Вот в седле, тут муж у стремени. Вот она на руках у Гарри, обнимает за шею и хохочет. А кругом поля, кони, коровы, ферма под красной черепицей.

Странно, но, глядя на эти сельские американские картинки, Ульяна почему-то успокаивалась: нет, девка не пропащая, перебесится когда-нибудь, если уже не перебесилась. Из таких ручищ – она смотрела на Гарри – едва ли вырвешься. А ещё испытывала смутную зависть. Нет, не по сильной руке. Будет. По коням таким, по коровушкам. Кажется, даже запах молока почудился – тот, из детства, когда мать отправляла её встречать Пеструнюшку, а потом, присев на низкую скамеечку, омывала тугое вымя, ласково, но уверенно бралась за дойки, и – в дно подойника, цвикая и гремя, ударяли первые струи...

Однажды Ульяна поймала себя на мысли, что всё чаще думает о Родине – и о стране, и своём крае, и о деревне, это ведь всё было неразделимо.

Первый раз ностальгия охватила её внезапно и была как симптом простуды – спазмы в горле и быстрое-быстрое в течение нескольких секунд сердцебиение. Она так и восприняла это и, поспешив домой, встала под горячий душ, выпила колдрекс и легла под тёплое одеяло. И только после дошло, что у этой болезни другие истоки.

Она зашла в пригородный лес, чтобы побродить, подышать осенним воздухом, поискать первых багряных листьев. С детства любила бродить по лесу – и по летнему, и по осеннему, и зимой на лыжах... А тут зашла и вдруг почуяла отчуж-дение, словно попала в чужой дом. Не лес её отвергал, она его не воспринимала. Даже берёза, родная сестра той, что золотом осыпала палисад и крышу отчего дома, показалась чужой, словно чужбина изменила её природу, как когда-то из-менила родной природе она. Так подумала Ульяна. И себя почувствовала такой берёзой, оторванной от родимой почвы. Вот в этот момент и заколотилось сердце, словно птица, захлопав крыльями, и она испуганно схватилась за горло, чтобы удержать его.

С этого началось отторжение. Иным, чем дома, уже казался вкус молока. И вкус хлеба, который здесь пекли по русской традиции, вдруг перестал нравиться, и она стала воспринимать его как имитацию. Её стали раздражать здешняя чопорность, безмолвие в автобусах, где каждый сам по себе, и это назойливое напоминание о толерантности и политкорректности, когда важно одно – чтобы на виду всё было пристойно. Раньше она многого не замечала. Дети, муж, семья, круговорот жиз-ни – задумываться об этом, сличать привычное со здешним было некогда. А если сравнивалось, то всегда со знаком «плюс» в пользу здешнего. А теперь всё стало меняться.

Стоп, сказала себе Ульяна. Когда это началось? После Ларки, когда она сбе-жала? Нет. Это началось, когда далеко и неведомо куда уехал Сергей. Проводив его, она не находила себе места. У неё никого тут не осталось. Пыталась уходить

56 Михаил Попов

в работу – отпускало, но ненадолго. Вот в состоянии неопределённого ожидания известий от сына, в состоянии маяты она и отправилась в пригородный лес, где так внезапно забилось сердце.

2323

Мир тесен, а пути Господни неисповедимы. И хоть понимаешь это, уже не одиножды изведав вековую мудрость, всякий раз, когда житейский прибой сводит тебя с былым, испытываешь если не радость и удивление, то по меньшей мере оторопь.

Как-то в октябре Ульяна отправилась в Германию. Поехала одна – Кайя была занята на литературном семинаре в Оверкаликсе. Да и цель на сей раз была не туристическая, а сугубо деловая. Ульяне предложили оформить одно небольшое издание. Кайя при всяком случае называла для солидности – «книжный проект». Но на самом деле это была брошюра об опыте самоуправления в одной из сель-ских коммун Норботтена. Тем не менее Ульяна отнеслась к этой работе вполне серьёзно. И чтобы освежить навыки оформления, поглядеть новые тенденции в издательском дизайне, она и отправилась во Франкфурт-на-Майне, где как раз открывалась очередная Европейская книжная ярмарка.

Книг, альбомов, брошюр, журналов, проспектов на выставке было половодье – просто глаза разбегались от пестроты и разнообразия. Перво-наперво Ульяна об-следовала скандинавский сектор, поглядев по очереди издания Норвегии, Швеции и Финляндии. Сравнила их с немецкими. У немцев в целом оказалось строже, сдержаннее. Потом не удержалась – свернула к стендам и витринам России. Кни-ги на русском не то чтобы обрадовали – удивили, до того были яркие и пёстрые, ведь она давно уже не держала в руках отечественных новинок. Авторы оказались совершенно незнакомые. Она пригляделась. Несколько открытых наугад книг внимания не привлекли: что-то либо заумное, донельзя эстетское, либо эстетиче-ски не выдержанное, даже неприятно отвращающее, либо мелкотемное, словно перебирание маковых семечек, либо скудное, убогое по языку. А классики род-ной тут – увы! – не было: ни Пушкина, ни Толстого, ни Блока... Никого. Только «Мать» Горького обнаружила, да и то на белорусском языке.

После первого приступа книжных редутов, который длился часа два, Ульяна сосредоточилась на прикладных изданиях, зачем и ехала сюда, причём выбрала сельский уклон. Кое-что ей приглянулось. Набрала буклетов, с разрешения слу-жителей поснимала некоторые обложки на цифровую камеру, сделала пару-дру-гую тут же возникших в воображении эскизов.

Ноги гудели, в глазах от пестроты красок рябило. Надо было, наконец, передо-хнуть. В поисках кафе или пиццерии Ульяна заглянула в раздел сопутствующих товаров, выбирая место потише да поукромнее, и тут в одном из закутков почти глаза в глаза столкнулась – кто бы мог представить! – с... Алисой Дворцовой. Она не обозналась. Это была действительно Алиска. Та самая однокурсница, которая четверть века назад покорёжила её судьбу. Это Алиска, мечтавшая выскочить замуж за будущего офицера, первая «положила глаз» на Игоря. Это она злилась, что тот потянулся не к ней, а к Ульяне, и делала всякие каверзы, чтобы отбить,

57Перформанс

помешать их сближению. И это, наконец, Алиска написала своей старшей сестре, которая вышла замуж в их село, что Ульянка Артамонова загуляла, похоже, уже забрюхатела, а та, сорока-трещуха, живо раззвонила по всему селу...

Ульяна не обозналась, нет. Иначе с чего бы та, на кого она наткнулась, в свою очередь, так пристально уставилась на неё. Пауза затягивалась, держала её Ульяна. Шагнуть – не шагнуть, пройти мимо или задержаться – это зависело только от неё. И она перешагнула. И через порожек, и через давнюю боль. Чего теперь-то...

Алиса, прежде полногрудая, щекастая, с годами подувяла. Волосы, похоже, не свои – хороший натуральный парик каштанового отлива. Глаза попритухли, вся толерантная и правильная в соответствии с европейскими установками. Но при-родный кураж ещё держит, коли расслабится.

Они сидели в ближнем – рядом с ярмарочным комплексом – ресторанчике. По случаю нежданной встречи и в знак мировой Алиса заказала бутылку «Бейлиса». Выпили, даже чокнулись. Затеялся разговор. Но говорила больше Алиса, ей, ви-дать, это надо было. Курила, меняя сигарету за сигаретой, да говорила.

В Германии она уже десять лет. Вышла замуж. «Мой муж – mein mann» – она произносила как маман. Звать Гюнтер. Почти на два десятка старше.

– Но ничего, – Алиска хмыкнула, – ещё карабкается...По жизни она занималась разным: преподавала в рисовалке, так она назвала die

Schule, работала в рекламе, теперь вот третий год в типографии. Рисует по мелочи и, конечно, на компьютере. В основном бирки, ярлыки, ценники, упаковочную бу-магу, иногда обложки тетрадей или блокнотов. О живописи не вспоминает – кому она нужна? Да и ни тяги, ни времени нет.

– Arbeiten, arbeiten, иначе не будет brot. А есть-то хотце! – она скривилась ли-цом, не иначе изображая побирушку.

Тут раздался звонок.– Легки на помине, – извлекая мобильник, предположила Алиса. Но звонили

не с работы. То был Гюнтер – её «маман». Ульяна догадалась по тональности – слегка приторной немецкой скороговорке, на которую перешла Алиса. А потом и имя его мелькнуло. А потом и своё имя услышала.

Совсем недавно Ульяне попался норвежский журнал для русских. Одна статья в нём была посвящена интернациональным бракам. По свидетельству социоло-гов, из ста русских жён в Германии только одна назвала свой брак относительно нормальным, десять – с трудом терпимым, а остальные – невыносимым. Неужто Алиска – та единственная?

Разговор с мужем, видимо, взбодрил Алису, приподняв её в собственных гла-зах. В них по-явилось заметное самодовольство и даже победительность. Но дли-лось это недолго. Заговорила о судьбе мужа – и улыбка снова истаяла.

– Гюнтик с сорок четвёртого. Фатер его по ранению оказался в Германии. Здесь, в фатерлянде, спехом женился. Девчонке едва исполнилось восемнадцать. – Алиса коротко взглянула на Ульяну. – Неделю и пожили. И всё. Снова – на фронт, а вскоре – похоронка. Погиб под Ленинградом. Представляешь, Уля, мой папка там воевал. Мой папка вернулся живой, а его... – голос Алисы сорвался, она по-давилась всхлипом, – а его фатер...

58 Михаил Попов

Ульяну опахнуло жаром, но она обхватила себя за плечи, точно стало зябко. Окрайком сознанья мелькнул Пётр Григорьевич: «А кто их звал к нам, этих нем-чужан?!»

Рука Алисы с зажатым окурком мелко подрагивала, другая, на столе, впилась в скатерть. Ульяна накрыла её ладонью. И тут Алиса не выдержала, опять всхлип-нула и заревела. Не громко так, не во всю ширь, как голосят подчас горемычные русские бабы, рассупонившись во хмелю, а сжав зубы, почти безмолвно – тут ведь не принято так выставляться и тем самым нарушать орднунг.

– Ты прости меня, Улюшка, – тягуче шептала Алиса. – Прости, за-ра-зу. За всё прости. Сволочь я, сволочь...

Пьяноватые, но искренние слёзы текли не переставая по её лицу.– Да будет тебе, – отозвалась Ульяна и вдруг тоже заплакала, не утирая слёз,

чтобы не привлекать внимания, только прикрыла навесом ладони глаза.О чём горевали две русские бабы посреди равнодушной к ним Европы? Об

отлетевшей юности, о потерянном и уже невозвратном счастье, о кратком, ровно синичкин посвист, бабьем веке и ещё о чём-то, что словами не выразить, разве слезами излить...

Потом, успокоившись потихоньку, они снова выпили. Алиса досказала исто-рию мужа. Гюнтер – круглый сирота. Мать его погибла в Гамбурге, под бомбёж-кой. Родила его и погибла, укрыв собой. С тех пор он не переносит даже шума, не то что грохота, а жить предпочитает в малоэтажных домах. Потому и семьи не заводил, остерегаясь плодить сиротство.

– Но, – тут Алиса усмехнулась и подняла палец, – если бы, говорит, ты встре-тилась раньше, детей мы бы завели.

– Так у тебя нет?..– Нет, – поджала губы Алиса и салфеткой промокнула размокшую тушь. –

Дура была – не завела. А сейчас уже поздно. – Она вяло повела рукой и тут же перевела на другое. – Зато у сестры пятеро. У Зинки-то, – чуть виновато добавила она. – Да лучше бы... – осекла себя, не договорив. – Парни гуляют, пьют. Да ка-кие парни?! Мужики уж... Старшему за тридцать. Работы-то нет. В деревне всё разорено, а в лесу – сезонка. Пьют. Батьку не слушают, тот болеет, на инвалид-ности – лесиной на делянке зашибло. А младшая дочка сеструхи сама в подоле притащила, хоть всего семнадцать...

Тут Алиса спохватилась: а твои-то как? Она ведь знала про детей Ульяны. Ещё тогда, дома. От сестры знала, от городских коллег. Ещё не каясь, но и не злорад-ствуя, уже ощущая свою вину... А следом и про село спросила: давно ли, дескать, была? Вот тут-то и открылось то, что Ульяна давно для себя отрезала и о чём старалась не думать. Да как ещё открылось! Тем самым боком, который, как по-довый камень, всё ещё греет, даром что печь уже остыла. Сестра Раиса – старшая сестра, которая для Ульяны сызмала была заместо матери. Вот о ней-то посередь Германии и получила Ульяна весть.

Алиса время от времени звонила в село, чтобы справиться, получила ли сестру-ха посылку и что ещё послать. Зинаида, вздыхая, рассказывала о горькой деревен-ской житухе и между другими новостями – это было недели две назад – сообщила, что Раечку Артамонову отвезли намедни в областную онкологию.

(Окончание следует)

Борис ОРЛОВ

ПоэзиЯ

Когда народ – родня...

* * *Сапоги мои – скрип да скрип…

Н. Рубцов

Устал шагать. Сносились сапоги.В крестьянском доме водкою согреюсь.Деревни вдоль дороги – узелки,Что Бог вязал, на память не надеясь.Деревня – пять коров на семь дворов,А веники в сенях древнее лавров.Железные останки тракторовБлестят, как будто кости динозавров.Меж осенью и летом – журавлиКлин вбили, приближая время спячки.И жадно тянут воду из землиСтволы деревьев, словно водокачки.Россия – в свалку превращенный храм,Иду и плачу – топь на месте луга.Давно церковным звоном по утрамСеленья не приветствуют друг друга.

СТАРУШКА

Поет из-за печки старушке сверчок,Цветут на комоде открытки.И смотрит подсолнуха черный зрачокВ слепое окно у калитки.

Дряхлеет… Все реже из ветхой избыВыходит в боры и дубравы.Уже собирает гнилые грибыИ сушит над печкою травы.

Она не считает, как прежде, года,Не думает, сколько осталось.В душе отстоялась, как будто вода,Святая безмолвная старость.

* * *Забор. Сорока на калитке.Ольшаник. Вербные кусты.И наступают пирамидкиНа деревянные кресты.

Я разведу кусты рукою –В безвестный холмик ткнется глаз.И нет ни вечного покоя,Ни вечной памяти у нас.

60 Борис Орлов* * *

Жизнь идет от порога к порогу,Находя утешенье в ходьбе.Мама искренне молится БогуПред иконою в русской избе.

Утром дерево детского ростаСтелет ковриком тень на крыльцо.Все таинственно, мудро и просто.У всего есть душа и лицо.

Палисадник, заросший цветами.Зелень прутиков около пней.Мама меряет жизнь не годами,А моими приездами к ней.

* * *Станция. Старый автобус. БилетомОбзаведусь. И отступит мороз.Родина встретит лазоревым светомЧистых снегов и пречистых берез.

Небо прозрачное высветлит душу,Над горизонтом затеплит звезду.Мартовский вечер. Подмерзшие лужи.Кто меня ждет? И куда я пойду?

Станет автобус. Тропинкой знакомойТени деревьев потянутся вслед.И засияет над маминым домомДетская память – Божественный свет.

* * *Поплакал – никто не осудит.Вина пригубил. Покурил.Покойники – тихие люди,Не надо бояться могил.

Пшено на бумажной салфеткеДля птиц. Над оградой – сирень.Нас ждут православные предкиНа кладбище в Троицын день.

* * *Когда болел, мне не пилось, не елось.Зияла белой пропастью кровать.Хотелось умереть… Но не хотелосьМучительно и долго умирать.

А выздоровел – плакалось и пелось.Парила белым облаком кровать.Хотелось жить… Но вовсе не хотелосьМучительно и долго выживать.

* * *Памяти моего отца

Александра Евгеньевича Орлова

Неожиданная пристань –Старый дом и старый сад.В этом доме чисто-чисто,Словно сотню лет назад.

Скрип – рассохлись половицы.И часы двенадцать бьют.Мне не спится… Мне не спиться…В этом доме мало пьют.

Все уютно и степенно:Богородица в углу.Фотографии на стенах,Лунный зайчик на полу.

Дремлет галстук. Дремлет блузка.Дремлет кошка на окне.То, что я родился русским,Этот дом напомнил мне.

* * *Серп и молот со стен и башенСняли – жизнь не всегда права.Наше время – время не наше:В нем чужие звучат слова.

Быт – разрушенный до основы.Опыт предков не склеить встык.Забывая родное слово,Дети учат чужой язык.

61Когда народ – родня...

* * *Ждем, что Спаситель придет,Будет радеть о народе.Плачет Россия. НародВ землю, как слезы, уходит.

В плен не сдавались живьем,Крестик на теле носили.Мы себя сами спасем,Если намолим Россию.

* * *Не спрятаться в народе,Когда народ – родня.Я от людей свободен,А люди – от меня.

Кричу о чем угодно –Ни сердцу, ни уму.Я стал таким свободным,Что хочется в тюрьму.

* * *В зеркалах тени предков – соседиНас на землю спускают с небес.Конденсаторы тайн и трагедий –Зеркала, что сверкают окрест.

Общий мир не делите на части,Чтоб не резали жизнь грани зла.К нам ворвутся чужие несчастья,Если мы разобьем зеркала.

* * *Летят снежинки с темной высотыВ застывшие леса сквозь белый воздух.Чернеют, словно зимние цветы,Среди густых ветвей вороньи гнезда.

Зачем грустишь в своей квартире ты,Когда покрылись окна снежной дрожью.Зимой заметней черные цветы,Парящие над белым бездорожьем.

* * *Кресты. Надгробья. Облаков отары На небе. Но друзей не уберечь. Увижу лица молодых и старых, Но не услышу человечью речь.

Вокруг порхают бабочками души. Молчит оркестров траурная медь. Здесь разучились говорить, но слушатьВсех, кто бесплотен, приучила смерть.

* * *У жены нательный крест под блузкой,Без креста народ и слаб, и сир.Как Христа, Творец приносит русскихВ жертву, чтоб спасти заблудший мир.

Помолюсь о предках. Я не вечен –Улыбнись и каждый жест лови.Догорают люди, словно свечи, –Плачет Храм Россия-на-Крови.

* * *Над трубою золотится вечер,Филин опустился на конек.Из-за леса освещает вечностьЗвездочки туманный огонек.

Что оставим? Бренные останки.Долог и запутан путь земной.Что это – комета или ангел –Озарили небо надо мной?

* * *И годы пролетают, словно дни.И дни ползут, как годы, со двора.Что звания и должности?! Они –Не более чем вечная игра.

Топлю камин. В крови утихла прыть.Все испытал – не вижу новых тем.Мне в юности хотелось кем-то быть,А вот теперь не хочется ни кем.

62 Борис Орлов

* * *Скорее бы добраться до ночлега,Пока в деревне люди не уснут.Скрипит моя разбитая телега,И щелкает лохматый длинный кнут.

Живем на горе, а не на потеху,Как двести лет назад… И грязь, и жуть.Бежит лошадка там, где не проехатьМашинам – позабытый русский путь.

Смеркается. Но шаг лошадки пегойКороток. Впереди слышна гроза.Скрипят деревья. И скрипит телега.И жизнь течет, как двести лет назад.

* * *Решалось все с жару да с пылу,Жилось, как в нелепом кино.Подумал: «Давно ль это было?»И понял внезапно: «Давно!»

В ладони перо, а не птица,А в небе – луна до утра.Не знаю, что завтра случится.Не помню, что было вчера.

* * *Разбита русская дорога.То колея, то волчий след.Мой путь – вперед. Я верю в Бога,А там где Вера, страха нет.

То дождь, то снег идет из тучи…С молитвой легче путь земной.Я не один. Смотрите лучше:Дружина предков за спиной.

* * *Сумрак. В дымке тонут лица.Жизнь тяжелая, как труд.Не с кем тайной поделиться –Продадут и предадут.

Все и выпито, и спето.Грустно. Где былая прыть?!Разговариваю с ветром –Не с кем больше говорить!

* * *Сено в копнах – день прошел не зря.Солнце скрылось в чаще краснотала.Скошена вечерняя заря –Косари в село идут устало.

Обрывались в церкви тропари.Падали и высыхали росы.Вымерло село, но косариВ памяти моей идут с покоса.

Владимир Петрович Скиф родился в 1945 г. на станции Куйтун Иркутской области. Закончил Иркутский государственный университет.

В разное время в Москве и в Иркутске выпустил 25 книг, публиковался во многих литературных журналах.

Член Союза писателей России, председатель Иркутского регионального отделения Союза писателей России, секретарь Правления Союза писателей России, зав. отделом поэзии журнала «Сибирь». Лауреат многих литератур-ных премий и наград. Советник Губернатора Иркутской области по культуре. Живёт в Иркутске.

Владимир СКИФ

ПоэзиЯ

Над гордой рябиной моей...

ПУСТЫРИ

Не отвести немого взглядаОт этих голых пустырей,Где в тёмных трещинах распада,Как будто бы в морщинах ада,Стоит печаль моих полей.

Ещё недавно восходилаПшеница в терпкий Божий день.Но землю пагуба схватилаИ ни на миг не отпустила,И поселила в поле тень.

Над пустырём полынь скрепилаС землёй себя в один присест.И до небес взошла крапива…Как на погосте, сиротливоЗдесь появился смертный крест.

Россия! Взяв штыки и вилы,В себя, опальную, смотри!Неужто бесы чернокрылыПродавят нас через могилы –На пустыри?!

64 Владимир Скиф

* * *Сбились в стаю мои перелётные птицы,Покидают прозрачную тихую Русь.Только чечеты, галки, клесты и синицыНад землёю разносят осеннюю грусть.

Только чечеты, галки, клесты и синицыЗапекаются в утро румяной зарёй.Я к рябине приду, чтобы с нею проститься,Светом душу промыть над рекой Ангарой.

А рябина красна. Небосвод аж багритсяОт рябиновых ягод – от горьких огней.Вьются чечеты, галки, клесты и синицыНад печальной и гордой рябиной моей.

Ухожу до весны. Расставание длится.Одиноко в лесу. Не кричит вороньё.Только чечеты, галки, клесты и синицыОбрывают рябину, как сердце моё.

* * *Мир деревенский, многогранный,Земля моя, мой край желанный,Я зрю проталины твои,Я вижу твой рассвет туманныйНа дне глубокой колеи.

Я вижу старенькие бродни,К ручью построенные сходни,В лощине – серую копнуИ лист подгнивший прошлогодний,Как будто втоптанный в весну.

Рассвет к околице прилажен,Спит детства давнего шалашик,Где мы скрывались от дождя.Ворс тишины рукой поглажу,По тихой роще проходя.

Не вижу малого изъянаВ родном краю, на той земле,Где блещет радугой полянаИ светит капелька туманаУ спящей птицы на крыле.

ПАСХА

Словно печка, заря затопилась,Заалела, как дверца в ночи.Мне сегодня под утро приснилось:Выпекает заря куличи!

Это правда, а может быть, сказка,Но я вижу на стыке веков:Луч рассвета – янтарная скалка –Раскатала блины облаков.

Это тихая явь или небыль?Я услышал: запела пчела,И поджаристо хрустнуло небо,И весёлая Пасха пришла.

* * *Айсберга острые граниБорт полоснули ножом.Переломился «Титаник»,В тёмную бездну ушёл.

Айсбергов тайные силыК русской крадутся душе.Словно «Титаник» – РоссияПереломилась уже.

65Над гордой рябиной моей...

* * *Столбы гудят и мчатся вдаль,На горизонте пропадая.Жнёт перезревшую печальВ полях бескрайних Русь святая.

Берёза плачет над крестом,Ей ветер косы расплетает.И в поле чёрном и пустомВорона мёртвая летает.

Здесь дом стоял. И от плетняМеня влекли – судьба и воля.Теперь в разверстой пасти дняКалитка хлыбает средь поля.

В ночную копоть скрылся лес,Господь с России мглу сметает.Звезда срывается с небесИ до земли не долетает.

* * *Снегу в саду намелоБелые-белые горы:Даже ночами светло,Светят дома и заборы.

Свет неземной у землиВижу из окон опять я –Это на землю сошлиАнгелы в облачных платьях.

Снегом согнуло в дугуДве молодые берёзы.Светят на хрупком снегуАнгелов чистые слёзы.

Видятся мне из окнаЗвёздные прорези неба.Душу щемит тишина,Ткущая омуты снега.

Снегу до звёзд намело…Кажется мне, в самом деле:В небо взлетает крылоЧёрной дымящейся ели.

ВОЛК

Засеребрился воздух плотный,Земли и неба клацнул стык,Как волчьи зубы. Вой голодныйВершины космоса достиг.

Он залетал за стены рая,Касался адова угла…В тайге застыла волчья стая,Где вожаком волчица шла.

Шерсть встала дыбом у волчицы,Огонь метнулся в глубь зрачков.Зависли волки, словно птицы,Над хрупким панцирем снегов.

Они внимали песне волкаСреди стеклянной тишины.В морозном воздухе иголкаУпала медленно с Луны.

Волков напрягшиеся лицаГлядели в мóрочную тьму…И вдруг отчаянно волчицаВ ночи ответила ему –

Бродяге, волку-одиночке,Который вызов ей бросалИ острым воем звёзды-точкиКак будто бритвою срезал.

Волк нарушал её границы,Он в одиночестве грубел,Но о любви своей к волчицеОн то ли плакал, то ли пел.

В ответ волчица захрипела,Изнемогая, впала в шок.И вдруг, как вскрикнула, запела,Как прокусила Млечный шов.

Забыв себя, свои законы,Где был отвергнут этот волк,Волчица выла опьянённо,Из пасти лился белый шёлк.

У стаи онемели холки,С деревьев пало вороньё,И очумело стыли волки,И молча слушали её…

66 Владимир Скиф

* * *Уж скоро холода повыгладят лощины,Омоют синевой скользящий в небе плот.И выстудят леса, и небо опрокинутВ озёрные миры, и заморозят в лёд.

Осенняя печаль полмира опояшет,Завяжет на цветах пожухлые узлы.Остынет иван-чай, рябина перемажетКровавою листвой таёжные углы.

На треснувшем кресте скукожится ворона,Озябнет тишина, и выдохнет ручейПоследний перезвон. Берёзовую кронуСтряхнёт к себе в карман октябрь-казначей.

И снова пелена нетающего снегаОпустится с небес, прилепится к жнивью.По ступицу в него провалится телега,Когда поеду я на Родину свою.

И станет торопить возница запоздалыйТрепещущих коней сквозь эту пелену…Домой приеду я – счастливый и усталый –И рухну до утра в густую тишину.

* * *Всё во мне, словно купол святой, золотится,Всё во мне день и ночь золотою пчелою поёт.Это сердце моё на цветок поцелуя садится,Это сердце моё – твоё тело медовое пьёт.

Отодвинь от себя, как чехол, одиночества кокон,Убери из себя вожделенье – купаться в крови.Только душу оставь, как сияние мартовских окон,И себя принеси на горячее ложе любви.

Посмотри, как во мне твоё первое чувство гнездится,И вселяется дрожь и бежит, как морская волна.Это чувство моё на губах у тебя нерестится,И душа, как таймень, поднимается с тёмного дна.

Ты себя не жалей, как сестра не жалеет водицы,Ты не бойся себя и ступи на смертельный карниз.Мы с тобою вдвоём, как огромные белые птицы,То ли к Богу летим, то ли падаем медленно вниз.

Не страдай о других. Мы себя у других не воруем.Будь со мною нежна и душою, и телом нагим.Я целую тебя смертоносным своим поцелуем,Я сжигаю тебя, чтобы ты не досталась другим!

67Над гордой рябиной моей...

КОСТЫЛИ

Остановлюсь среди печали,Среди обугленных полей,Где глохнет чёрными ночамиИ ходит пара костылей.

Они вдоль памяти шагают,Непостижимые, как смерть,И как бумагу протыкаютЗабвенья каменную твердь.

Они до сердца досягают,До человеческого дна,Где человека поедаетЕго сомнений белена.

И он безумствует, алкаетГрехов – от истины вдали,А сквозь него уже шагают, Как мёртвый призрак, костыли.

Над Родиной бушует пламя,А человеческий изъянПоджёг простреленное знамяИ впал в неистовый канкан.

Из темноты встают калеки,Гудит огонь веретеном.Земля, заснувшая навеки,Покрыта кровью или сном.

Подбитой птицей костенея,Закат кровавится в пыли.Я выйду в ночь и побледнею:Бредут над миром костыли…

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

В небе – утро светлое,Мокрая лоза.Воскресенье вербное, Чистая слеза.

Молодые, терпкиеВеточки сломлю.Воскресенье вербноеВ сердце расстелю.

Выйду к Божьей материПо её следам,На церковной папертиНищему подам.

Воскресенье вербное,Звонкий благовест.Оживёт над церковьюЗолочёный крест,

Поплывёт над Родиной,Осенит поля.Видится не проданнойРусская земля.

Злобный мир расколется,Канет в пустоту.Встанем и помолимсяГосподу Христу!

Воскресенье вербноеСолнышку под стать.К нам сошла заветнаяБожья благодать.

Виктор ПЕТРОВ

ПоэзиЯ

И огонь поглотится огнём...

Виктор Сергеевич Петров – автор 17-ти стихотворных книг: «Лезвие», «Reserv of Livel», «Дотла», «Болевой порог», «Грань» и других. Лауреат Все-российской литературной премии имени М.А. Шолохова и премии журнала «Юность», обладатель европейской медали Франца Кафки. Литератор, из-датель, главный редактор ордена Дружбы народов литературно-художествен-ного журнала «Дон».

* * *Сибирь колесовали поезда –Вела их паровозная звезда.

Стонал, стенал столыпинский вагон:Паду на рельсы – неизбывный стон.

Этапами гоняли русский люд,А хлад сибирский по-медвежьи лют.

И выдержать его не каждый мог,Но где у русских болевой порог?

Ты можешь, может он, и я могуЗамёрзнуть и воскреснуть на снегу.

А после встать и превратиться в даль,Что объясняет русскую печаль.

Кривить звериным криком мёртвый рот,Но распрямить к обрыву поворот.

И лишь простёртую оплакав мать,Шагнуть вперёд – и вражью рать ломать.

КРЕСТ

Смотрите: мукою христовойИскажены мои уста!Я думал: слово – это слово,А слово – это взлёт креста…

Шептать слова и – быть распятым,Терновый вытерпеть венокИ белым светом, белым платомНе удержать кровавый ток.

ВОЛНЫ

Волну отринул берег... Дик и страшенОткат волны обратный под водой.Тебя несёт. Куда? И ты, уставший,Уже не можешь совладать с бедой.

Тогда узри не образ ли небесный:Твоё спасенье – верхняя волна.И пронесёт она тебя над бездной,И мёртвая закатится луна.

69И огонь поглотится огнём...

ВОРКУТА

Валерии Салтановой

Зря ль окликнул тебя, Воркута. –Воркованье твоё у плеча...Так бы век, а не ночь коротать,Да почти догорела свеча.Ненасытные губы твоиИ задушат, и душу сожгут:Скажешь: «Вены свои отвори»!Отворю, но вернее бы жгутИз верёвки вкруг шеи – и вниз!..Это чтобы любовь доказать.А могу и шагнуть на карниз,И схватиться за лунную стать...Но усмешка твоя промелькнёт,Обрывая галимую нить,Только горлинка, сбитая влёт,Воркованье желает продлить.И на лагерь плевать, на тюрьму –Поцелуем её прикормлю:Разве скажет она хоть кому,Сколь дотоле терпел и терплюВоркутинскую снежную блажь,Залихватские скаты дорог...Пуля-дура, теперь не промажь!Гильза стукнется пусть о сапог.

ГУЛЯЙ-ПОЛЕ

Гулеванит Гуляй-Поле –Шашек дикий пересверк!Батька думает о волеИ подковывает век.Вишни кровенеют рясно, Белый снег убит во рву.Кто за белых? Кто за красных? Я за зелену-траву!Эй, куда рванули кони,Отвергая удила,Если слёзы на иконеИ пластается ветла?!Пулемёт сдержать не смейте –Водит строчку до конца:Упаси, Господь, от смерти,От летучего свинца!Так идём на круг, товарищ,Приходи, вашбродь, и ты,Чтобы млечный дым пожарищНе густел до черноты.Мы втроём гуляем в поле –Никого на целый свет...Батька думает о воле,Батьке скоро тыщу лет.

* * *Забудь меня, как страшный сон,Забудь, любимая, забудь!..Идут враги со всех сторон,И АКМ упёрся в грудь.

Забудь – тогда не стать вдовой,Моя негласная жена:Клянусь повинной головойТакая ты как есть одна!

Забудь – не станешь горевать,Не оросишь от маетыСлезами узкую кровать,Когда узнаешь правду ты…

Но пробиваться не впервой,Поэтому и в этот разОстанусь гвардии живой,

Стальных не опуская глаз.Вернусь, и бросишься ко мне,Объятием забинтовав:Горел, да не сгорел в огнеИ выжил, смертью смерть поправ!

Неправота вперёд звалаНа самый край, потом – за край;Неправота во имя злаВелела: «Ты не умирай!..»

Неправота – неправый суд:Убить, кто более неправ,И пасть под реактивный гуд,И стать травою среди трав.

Неправота – громить враговИ, презирая темноту,Отбить у волжских береговМамаевскую высоту.

70 Виктор Петров

* * *

АРМАГЕДДОН

Сошлись при Армагеддоне и бьются бесстрашно миры: Отходим, товарищ, с тобою, отходим пока… Выносишь из окружения знамя полка,Бинтуя полотнищем грудь… Ты знаменем стал – до поры!

Вторая Великая… Где же наше Отечество, где? Отцы поднимаются – в марше идут гробовом, Славянка помашет и слёз не сотрёт рукавом…Назад не смотри – мы останемся на убитой звезде.

А что же теперь? Ничего! Геенна разверзлась у ног, И ось надломилась и вышла наружу крестом. Так скажем о Родине – что говорить о пустом! –Товарищ мой верный, и длань свою простирает к нам Бог.

О, Господи, силы нам дай остаться, кем были вчера, Когда не предали ни братских могил и ни строк, И если вдруг Западом наш обернётся Восток,То двинется вслед за пророком к Западу эта гора.

Наступит геройства черёд, и знамя своё развернём… Эй, братья-славяне, вперёд – полковая братва! И тотчас на фрица пойдут в штыковую слова:И взвеется сумеречь, и огонь поглотится огнём.

Врага сметая сталинским ударом,Мы шли и проходили мёртвый сон.Земля пылала мировым пожаром,Была Антанта с четырёх сторон.Мы шли на Запад – шли по Украине.Вперёд, вперёд!.. Срывалась песня с губ.Снарядом башни танковые клинило,И в Троцкого вонзался ледоруб.А может быть, стальная эскадрильяЛетит на юг и после – на восток?И звёздами покачивают крылья,И вождь по-справедливому жесток.

Катюшами зовутся не Катюши,Когда взойдут на берег на крутойИ залпами спасают наши души;Святее нету веры – веры той,Чьим красным знаменем бойцы готовыЮдоль земную осчастливить вмиг –Была б команда… Роты стоголовы –Шагают мальчики из честных книг!Таким победа не даётся даром,Но оттого они лишь злей и злей…Враги разбиты сталинским ударом,Прими штандарты вражьи, мавзолей!

71И огонь поглотится огнём...

ПЯТИГОРЫ

Я тебя бессмертьем обеспечу,Ибо в жизни дó смерти люблю.

Валерия Салтанова

Кареглазое иго, небесная воля –Я тебя полюбил, как не любят уже,Но терзает всё чаще обман алкоголя,Отразив полнолунную блажь на ноже.

Слышишь, милая?.. Счастье моё и злосчастье!Нас разводит разлад: это зря – погоди!Сердце бьётся, желая к тебе достучаться,А своё зажимаешь напрасно в груди.

Я живу на разрыв – разорвётся аорта,По-другому любить не могу, не хочу…И твоя немота – дней безумных когорта –В плен меня забирает, сдаёт палачу.

У того палача мониторная плаха –Мне по воле твоей не сносить головы:И щебечет мой твиттер, ненужная птаха,И виденьем скользишь возле кромки Невы…

А не то обоймут севера пеленою,И морозит звериная зависть подруг,Потому что всегда ты была неземною,Разрывая постылый, заезженный круг.

Ты ко мне добиралась, уже никакая,Так измучили белая мгла, неуют,Но, устами твоими глагол изрекая,Пели ангелы… Слышу – поныне поют!

Так зачем от себя уходить в ПятигорыИ невнятицей длить непонятный затвор?Посмотри, как возносятся звёздные хоры,Да слетают потом с неуступчивых гор.

Я тебя не молю, кареглазое иго,Пожалеть и ответить на сбивчивый стук,Ведь уже и про нас миру явлена Книга,И молчаньем туманится близкий Машук.

* * *Сал – песок, вода же – тана:Уходила ночь водой в песок.Царский род – моя Салтанова,Шамаханский шейный завиток.

Намотать его на палецИ носить кольцом чернёным мог,Но пьянее тысяч пьяницС ног валился возле царских ног.

Было правдой или мнилось,Что меня пропащим нареклаВаша царственная милость,Заглядевшись ночью в зеркала?

Тех зеркал глубокий омутНикого не возвратит со дна…Сколько мыкались без комнат –Зря ль знакомит комната одна?

Будь наложницей, Салтанова,Если властвовать желаешь здесь,И устами неустанноИстерзаешь – истерзаюсь весь.

Ах, наложница на ложе,Тело пленное, бровей разлёт!..Я сочту иное ложью:Кто теперь осудит – всяк поймёт.

Из варяг мой путь да в грекиСменишь мановением руки.В честь твою зовутся реки,Золотятся воды и пески.

72 Виктор Петров

ПИСЬМО

Решаешься на злое мне письмо… Пиши! Но что срывает больно позвонки в тиши,

И ты уже не ты, любимая моя, А свилась кольцами – гремучая змея?

Все кольца, что сносила ране, до меня, Исходят златом обручального огня,

И лишь одно кольцо простого серебра, Что целовала ты и ночью и с утра,

Себе не ищет места средь колец тугих И лишь взыскует прежних глаз твоих,

И на пол падает – там щели нет, но в щель Оно должно попасть, как будто видит цель.

Моя змея, не хочешь ведать ничего В угаре злого кольцеванья своего,

Не знаешь как и что… Недвижимый лишь зрак Вобрал и расточает мрак – не сам ли мрак?

Мрачнея, пишешь ты змеиное письмо, Но, кажется, что пишется уже само;

Тебя не оторвать от белого листа – Спасёт лишь поцелуй в змеиные уста…

Пускай тому противится моё кольцо, Я всё равно к шипенью поднесу лицо:

И если омрачишь мои черты лица, То что – всему конец?! Не ведаю конца.

ЦВЕТОК

Милая, забудешься на юге,Чтобы северный истаял знак,И поведать вздумаешь о вьюге,И уткнусь в колени – так? не так?..Твой рассказ и холоден и жуток –Пустота приставлена к виску,Но колен разжатых промежутокОтменяет поезд на Москву.Ты снимаешь кольца ли, оковы –Знать не знаешь ледяной тоски;Аромат вдыхаю лепестковыйИ губами трону лепестки.

Как же сохранилось это чудо –Невообразимый твой цветок?Всё забуду, только не забудуСумасшедшей крови переток…Ниоткуда странное цветенье,И его ли угадать могла,Если становилась тайной тенью,А морозная сжигала мгла?Никуда теперь уже не еду,Я с тобой воскресну и умру.Ты свою отпразднуешь победуЛёгким поцелуем поутру.

Александр ПАВЛОВИЧ

ПрозА

ЛАУРАРАССКАЗ

Бывают встречи, которые проходят через всю оставшуюся жизнь как линия судьбы. Одни становятся путеводной звездой и зовут за собою в даль светлую. Другие, словно магнитная аномалия, направляют нас по ложному пути. Вот толь-ко как узнать, к какой истине принадлежит эта встреча?

Ее я увидел на выставке известного художника. Полотна добротные, мастерски выписанные, но все – обычное, тысячу раз виденное на других выставках. А вот «Лаура» – так называлась эта картина – действительно взволновала. И, видимо, не только меня. Возле картины толпилось большинство посетителей выставки. Образ необычной девушки настолько очаровал меня, что я не мог оторвать от нее глаз. Заходил с разных сторон, подолгу смотрел на нее издали, то подходил и при-сматривался пристально к деталям полотна, то опять отходил к другой стене вы-ставочного зала. Даже показалось, что она моргнула, глядя на меня. Незнакомка словно была окружена некой стеной магического света, света, который притяги-вал к себе, словно магнит. Я и вправду был ошеломлен этим портретом, покорен неземной красотой незнакомки с полотна художника.

Александр Альбертович Павлович родился 30.06.1962 г. в г. Марьина Горка Пуховичского р-на Минской обл. Окончил ф-т естествознания (отделе-ние география и биология) МГПИ им. А.М. Горького (1986), ф-т обществен-ных профессий (отделение судей и инструкторов по спорту) МГПИ (1986), ф-т переподготовки кадров образования (практическая психология) МГПИ им. А.М. Горького (1992), дважды ф-т переподготовки института повышения квалификации и переподготовки руководящих работников и специалистов физической культуры, спорта и туризма БГУФК (2009, 2014).

Автор нескольких книг по теории шахматной и шашечной игр. Публиковался в журналах «Служба быту Беларусi», «Салон», «Пазашколь-

нае выхаванне» «Счастливая семья» и др.

74 Александр Павлович

– Что, смотрю, и Вас затронула эта картина? – ко мне подошел благообразный старичок с благородной серебристой эспаньолкой, улыбающийся доброй и рас-полагающей улыбкой. Я был смущен, так как вопрос застал меня врасплох, и не знал, что и ответить.

– Да, Вы знаете, есть что-то необычное в этом портрете, притягательное, знаете ли… Действительно, затронуло, что-то всколыхнуло в душе, – замямлил дальше, не зная как себя вести с собеседником. Ведь картина и вправду меня ошеломила. Это было как катарсис – поток света, освежающий, как горная вода в жаркий летний полд ень. Я виновато посмотрел на него и развел руками – мол, что тут говорить, и так все понятно!

– А Вы знаете, – старичок доверительно взял меня под руку и, отведя в сторону от картины, зашептал доверительным шепотком: – когда мастер писал эту карти-ну, ему часто являлась во сне эта незнакомка и многое рассказывала про себя, свой народ, подсказывала некоторые ошибки, что необходимо исправить. Подсказы-вала и некоторые секреты приготовления красок, чтобы они светились, излучали такой необычный свет, да вот только не все компоненты красок художник смог достать, химикам они незнакомы. Поэтому образ незнакомки вышел несколько тусклее, чем задумывал автор. Но все равно этот портрет необычный и выбивается из общей массы произведений наших художников.

– А Вы откуда это все знаете, да еще так подробно, в деталях? – я невольно и с подозрением задал вопрос.

– Так я часто с ним беседую, причем не только об искусстве и живописи, но и о жизни вообще. И образ Лауры возник не сразу. Он его долго не хотел писать. Но она часто являлась ему во сне и звала в мастерскую. Он шел за ней, подолгу сидел перед белым холстом и все не мог решиться сделать набросок карандашом. Только через полгода что-то стало проявляться в сознании. Инопланетянка уже стала даже сердиться на него. А у Константина в то время вообще ничего не шло по жизни, не только с работой. Буквально за год перед этим у него погибла жена в автокатастрофе, он вообще был в ступоре, запил, мы с сыном не знали, что с ним делать. Мой сын – друг Константина, они вместе учились в Академии, вместе выставлялись, вместе защищали диплом, – пояснил старичок, затем достал из кармана пиджака очки и стал их медленно протирать платочком.

– И что же было дальше? – я осторожно задал вопрос, так как рассказ, надо признать, меня сильно заинтересовал, и мне хотелось его продолжения.

– Скажите, а Вы не художник случайно? – старичок водрузил очки на нос и пристально посмотрел на меня в упор.

– Нет, нет, что Вы! Господь не сподобил меня талантом! – я виновато развел руками. – Я просто педагог и психолог. И только!

– Ну, это не так уж и мало. Быть педагогом непросто, для этого не только та-лант необходим, ведь еще и детей любить надо! – старичок грустно посмотрел на меня и добавил, вздохнув: – Я вот тоже педагог, только музыки. Преподаю в Ака-демии музыки, а ведь хотелось стать священником, но я так любил инструменты и музыку, что эта любовь к музыке пересилила любовь к Богу, да и война, будь она неладна…

Я бросил взгляд на картину, и мне показалось, что от нее шел свет, яркий и го-лубой. И еще взгляд. Реальный взгляд Лауры, словно живого земного или скорее

75Лаура

неземного существа. Я стоял в ошеломлении, боясь пошевелиться и нарушить тишину.

– А вот все эти остальные картины он написал уже после того, как закончил «Лауру». Кстати, вот эту картину сама инопланетянка одобрила и разрешила по-казывать на выставках, предрекая успех Константина в искусстве. А еще, что удивительно, запретила пить, и это, как ни странно, подействовало на Костю. Сейчас совсем не пьёт и работает как одержимый, по 12-14 часов в сутки. Работы раскупают еще в мастерской. Все эти работы собраны из частных коллекций и за-страхованы на большую сумму. Да, кстати, в тяжелых ситуациях Костя всегда призывает ее к себе на помощь, и она на каждый вызов является к нему, обнимает и целует его во сне. Словом, всячески покровительствует ему, и он теперь про-цветает, – добавил старичок, довольно потирая руки. – Кстати, его выставки за ру-бежом имеют огромный успех, многие музеи стараются приобрести его работы. Вот такой поворот в жизни художника.

– Скажите, а нет ли где в журнале или в каком-либо каталоге репродукции вот этой картины? – я указал на так приглянувшуюся мне «Лауру».

– Есть! Если так сильно захотелось, я могу Вам подарить! Мне почему-то ка-жется, что она и Вам должна помочь, – сказал задумчиво старичок и достал из карманчика визитку с телефонами и адресом. Я посмотрел на нее и в ошеломле-нии перевел взгляд на своего собеседника. На визитке было имя очень известного в кругах музыкантов профессора. Он укоризненно улыбнулся, подал мне руку и сказал потеплевшим голосом:

– Да Вы не смущайтесь! Все мы люди. Со свойственными нам всем причудами. Позвоните мне по одному из телефонов, и мы договоримся о встрече. К этому времени я найду у себя журнал. Он будет Ваш. А пока прощаюсь, можете побыть еще наедине с портретом, я вижу, что он произвел на Вас впечатление. Простите, что оторвал Вас от этого занятия!

Я действительно еще довольно долго, до самого закрытия, простоял возле за-павшего мне в душу портрета инопланетянки, стараясь вобрать в себя его чарую-щий магнетизм и льющуюся с картины энергию.

Буквально через неделю мы встретились с профессором, я получил журнал с репродукцией «Лауры», поблагодарил его за подарок и, придя домой, заключил портрет в рамочку и поставил на рабочий стол. Теперь я мог беседовать с ней, по-верять ей свои возникающие проблемы, и, как мне кажется, после беседы с ней, я находил верные решения и ответы на свои вопросы. Я просто верил в это, и все.

В мои устоявшиеся ровные и мирные взаимоотношения с родными и близки-ми ржавым и скрипучим диссонансом все больше и больше стали входить наши взаимоотношения с бывшей женой. Развелись мы довольно давно, квартира при-надлежала мне, так как была подарена мне моей мамой, но она не собиралась уходить к своим родителям, где и была прописана. Повод у нее был довольно ве-ский. Со мной остался сын с семьей и детьми. То есть и ее сын с ее внуками. И она тоже должна быть с ними рядом. И вот она сразу обратила внимание на появление портрета на моем письменном столе. Со своими своеобразными комментариями. Как следствие, с дальнейшим исчезновением портрета Лауры. После скандала я получил его обратно. Сразу сделал большую фотографию и в рамке выставил на свой рабочий стол. Кроме этого, пришлось поставить на дверь замок. Это по-

76 Александр Павлович

влекло за собой длительные перепалки и оскорбления со стороны бывшей. На все мои предложения освободить меня от ее присутствия она отвечала:

– Этого не будет никогда, и не надейся! А вообще, на все на это я скажу тебе музыкальной фразой: «До – РЕ – МИ – ДО – РЕ – ДО!» – И в этом был ее весь не только музыкальный характер преподавателя музыки.

Стояла поздняя осень с ее холодными и затяжными дождями. Желтые и оран-жевые листья мокрыми пятнами устилали тротуары и вносили некое разнообразие в серый и унылый город. Настроение было под стать погоде. Скверное и даже не-сколько агрессивное. Нервные флюиды просто рваными клочьями висели в каби-нетах нашего учреждения вот уже несколько дней, заставляя нас больше молчать, чтобы все не вылилось во всеобщую склоку. Вот в один из таких дней, когда на-чальство уже с утра оттачивало своё превосходство над подчиненными, а в конце работы мне пришлось ехать в другую организацию и решать мелочный вопрос – и, конечно же, за счет личного времени, – произошла, как мне кажется, очередная необычная встреча с Лаурой.

Когда я уже решил все вопросы, немного стемнело, но было еще достаточно светло. Я решил поспешить домой, чтобы поскорее заняться любимым делом, да и в сумерках пробираться по лужам тоже мало удовольствия. Уже давно обещал закончить статьи и отдать их в журнал. Но, как всегда, на заключительном этапе стал выявляться недостаток исследовательского материала. Вдруг я почувство-вал, как вокруг меня стало происходить нечто нереальное. Как ни спешил к своей остановке, движение почему-то замедлилось, шел, как сомнамбула. Старался идти быстрее, но ноги сами замедляли шаги. Я шел будто в каком-то ватном простран-стве, тормозящем мое передвижение, как в замедленной киносъемке. Мое тело с трудом стало преодолевать сопротивление окружающей воздушной среды. Вре-мя странным образом замедлилось вокруг меня, словно уплотненная воздушная масса мешала нормальному движению вперед. Я даже приостановился от удивле-ния, оглядываясь по сторонам, – неужели у меня одного такое ощущение? Нет, все в порядке, меня раз за разом обгоняли шустрые студенты и даже дети с ранцами за спиной. Когда пришел на свою остановку – взглянул на часы. Вместо обычных десяти – двенадцати я шел целых тридцать пять минут. Чудеса да и только, про-мелькнуло у меня в голове. На душе было щемящее чувство одиночества, и так захотелось просто прикоснуться к женщине, почувствовать ее запах и ощутить упругое тело. Более десяти лет я был уже в разводе, но со знакомствами с другими женщинами как-то не везло. Мечтал создать семью, а на случайные адюльтеры размениваться не хотелось. Я вспомнил наш разговор с профессором на выставке о том, что художник продолжает общаться с Лаурой и она приходит к нему на помощь, когда ему необходима поддержка. В своих вечерних разговорах я тоже просил Лауру помочь мне встретить женщину для дружбы, а если получится, то и для любви. Так было и вчера вечером. Мне показалось, что когда я смотрел на портрет, то ее губы тронула легкая улыбка.

Пошел мелкий моросящий дождик. Даже не дождик, а так, мелкая водяная пыль. Народу на остановке собралось много, значит, автобус должен быть скоро. Я стоял чуть в стороне, возле большого мраморного крыльца, ведущего в сбе-регательный банк, и напряженно смотрел в сторону, откуда должен появиться автобус. Неожиданно рядом со мной прошла женщина в нарядном пальто нарас-

77Лаура

пашку. Она была сказочно красива, словно сошла с обложки глянцевого журнала. Ее красота и удивительная пластика движений меня ошеломили, я просто онемел. Еще больше мне пришлось удивиться, когда она поставила свою сумочку на мо-крый мрамор высокого крыльца и подошла ко мне. Аромат духов, исходивший от нее, меня совсем сразил, я боялся пошевелиться и заговорить. Это было совсем нереально, что такая красивая женщина стоит рядом со мной и я могу ею просто любоваться. Я вдыхал этот запах и мечтал только об одном – чтобы это продол-жалось как можно дольше. Ее необыкновенно красивое лицо медленно приблизи-лось к моему. Нежная кожа была чуть загорелой и совсем не тронута вульгарным прикосновением дешевой косметики, сияла юной чистотой.

– Мужчина, у меня сейчас очень странное желание, я хочу, я просто страстно желаю целоваться! – ее красивые, несколько полноватые губы сложились в лег-кую, чуть загадочную улыбку, а большие серые глаза сияли лучистым светом. Она не была пьяна, и легкий запах вина едва улавливался. Я чуть приоткрыл рот от удивления, и у меня совсем отнялся язык от такого необычного поведения этой шикарной женщины. Я просто перестал соображать и контролировать ситуацию.

– Так я могу надеяться, что встретила мужчину, способного ответить на мои чувства? – она чуть загадочно и игриво посмотрела на меня в упор, приближая свое лицо к моему.

– Да, конечно! – я едва смог выдохнуть шепотом в ответ. – Я просто хочу целоваться, и больше ничего! – тоже шепотом произнесла она

и, прикрыв глаза, прикоснулась своими губами к моим. Таких страсти, нежности и любви, что излучали ее губы, я никогда не ощущал и даже не предполагал, что такое существует. Я тоже прикрыл глаза и улетел ввысь в неведомом дотоле ощу-щении. Сколько времени длился наш поцелуй – я не знаю, но у меня и мысли не появилось, чтобы посмотреть вокруг себя. Видимо, мы нелепо выглядели на ве-черней остановке в своем экстравагантном поцелуе странной пары. В тот момент мне было все равно, как я выгляжу и что могут подумать люди про нас. Женщина открыла глаза и чуть отодвинулась от меня. Задумчиво она посмотрела на меня и спросила немного уставшим голосом:

– Вы проводите меня? – Да, конечно, провожу! – В тот момент я был готов сделать все что угодно

для нее, и ничто меня не остановило бы. Женщина взяла сумочку, стоявшую на мраморном крыльце банка, и сказала уверенным тоном:

– А вот и наш автобус! Она взяла меня под руку, и мы вошли в переполненный салон. Это, кстати,

был и мой автобус, которым я всегда добирался домой. Мы стояли, поневоле при-жавшись друг к другу, и она чуть потускневшим голосом рассказала, что работает учительницей младших классов. Сегодня была встреча старых друзей, и она вне-запно просто сбежала из ресторана в самый разгар веселья. Замужем. Двое детей. Благодарна мне за то, что я поддержал ее сумасбродное предложение с поцелуя-ми, но, мол, чувства накатили такие, что просто беда.

– Надеюсь, Вас это не очень огорчило? – она лукаво посмотрела на меня свои-ми огромными глазами.

– Что Вы, мне это доставило просто неповторимое удовольствие. Такого я ни-когда в жизни не испытывал. Это просто сказка и фантастика! Такое можно испы-

78 Александр Павлович

тать только на небесах! – Я готов был излить целый поток восторженных чувств, но она приложила свой пальчик к моим губам.

– Спасибо, мы уже выходим! – она развернулась и пошла к выходу, а я, есте-ственно, за ней. Мы не доехали всего одну остановку до моей.

– А я живу вот в этом доме! – Она указала пальчиком на один из домов, стоявших неподалеку от остановки. – Еще раз спасибо. Дальше провожать не надо! Я думаю, что мы еще встретимся. Чуть попозже.

Она медленно пошла по дорожке с удивительной грацией, чуть покачивая су-мочкой. Я стоял и смотрел вслед, пока она не дошла до своего дома. Там она раз-вернулась и посмотрела в мою сторону. Увидев, что по-прежнему стою и смотрю в ее сторону, она помахала мне рукой, затем повернулась и скрылась за углом. С чувством неожиданной потери я медленно повернулся и пошел в направлении своего дома.

Уже в своей комнате, глядя на портрет Лауры, я понял, что сегодняшнюю встречу организовала она, как лекарство от одиночества в ответ на мои отчаянные просьбы. Магия портрета действовала по-прежнему безотказно. С тех пор наши разговоры с портретом стали еще более откровенными и, мне кажется, я стал ощу-щать ее присутствие рядом со мной и получать некоторые подсказки для своих действий и поступков.

Оксана ГОРОВЕНКО

ПоэзиЯ

Ноты на ветру

РАДУГА НАД ВИЛИЕЙ

Невесомая поступь капели,Отголосок далекой грозы,Тучи, солнце пугая, гремели,И усилился ветер в разы.

А потом все затихло и сжалось,Смяв секунды о стену дождя,И стена на глазах приближалась,Никого на пути не щадя.

Вмиг осыпаны были березыВлажным шумом, склоняясь к рекеПонеслась с них листва, словно грезы,Что с водой ветер нес налегке.

Мокли мы на скамье, улыбалисьПод прикрытием над головой,Малыши лишь чуть-чуть испугались,И их мама закрыла собой.

Но в распахнутых глазках СережкиСолнца круг не погас за рекой,И по солнечной водной дорожкеПриплывал близко к сердцу покой.

Пусть гроза и была, и случилась,Но бывает и влажною тишь:«Просто речка сильней намочилась», – Так возможно, подумал малыш.

Капли сыпались искрами света,Поднялся полукруг над рекой,И часть жизни от лета до летаМожно было потрогать рукой.

Буйство влажной листвы, птичьи трели,Воспаряющей радуги глас,Невесомая поступь капелиПролагала дорогу за нас.

80 Оксана Горовенко

НОТЫ НА ВЕТРУ

Ты ожидаешь меня снова,Мы в восхитительной пыли,И на двоих – одно лишь слово,Что мы стремительно нашли.

И утопающие звукиПоследней нотой держат след,Остерегая от разлуки,И от падений, от побед.

Мы изумительно крылаты,И бархатисто вечер тих,Ни для кого не виноваты,Забыв для всех себя самих.

Мы обретаем миллионыПризнаний вечности в тиши,Нам переданных от спасеннойОдной-единственной Души.

СЛОВА

Словами можно прикасаться – Слова медлительней, нежней.Словам не трудно оставаться – Звучать подолгу, много дней.

Слова – они воспроизводятОбъемы, запах, вкус и цвет,Они – сказавшись – не уходят,Когда сказавшего их – нет.

Слова уменьшить могут бремя,Слезою могут окропитьИ могут зримо вызвать время,В котором помогли любить.

Слова – слова, их звуки – звуки,Но ты протягиваешь рукиИ их безмолвно излагаешь,Ты вдруг их пишешь и – читаешь!

И ощущаешь силу жаждыБез слов оставшись вдруг однажды.Как влага слово насыщает,Неназванное – исчезает.

Идут лишь те, кого позвалиСловами! Вы – слова сказали?

* * *Вода у озера дышала,И будто пар ее студил,А я рукам твоим внимала – Ты ими будто говорил.

О том, что жить тебе хотелось,И как тоскливо без крыла,И как давно тебе не пелось,И – где же раньше я была…

И – что холодные рассветыВод блеском гасят синеву,И – что все клятвы и обетыТы дать готов мне наяву…

И тяжесть лет, и будней серостьВ руках твоих – та речь и смелость,С которой, грезы обнимая,Ты мне напомнил: «Я – живая!»

* * *Ты один, твоя рука легка.На мольберте – лист, а не страница.

Проплывают мимо облака –Им в твоем листе не уместиться.

И ты понимаешь, что рукаПоведет тебя за облака.

И ты ожидаешь, словно птица,Пока ветр к тебе переменится,

И в парении ты отдохнешь от взлетаИ воспримешь небывало что-то.

И уже как будто свысокаТы свои отыщешь облака.

Светлана КРЯЖЕВА

ПрозА

ЛЮДИ СОСТОЯТЕЛЬНЫЕРАССКАЗ

Встретишь ли где сейчас доверительность и откровенность? Всё более закры-тым, несмотря на возможности Интернета, становится общество. И не только стальными дверями, а и всевозможными условленностями отделяются люди друг от друга. Каждый отстаивает себя, замкнув чувства, зачастую превозмогая жела-ние выплакаться в дружескую жилетку, надевает на себя маску показной уверен-ности. На самом же деле каждый тем самым борется за своё место под солнцем, стараясь проторить себе путь, расчищая его от настоящих или предполагаемых конкурентов, иногда в ущерб не только обществу, но и самому себе, не учитывая цельности и взаимосвязи всего сущего.

Иной раз кажется, что ты уже во всём разуверился… Однако вдруг повеет весной и вновь обретаются вера, надежда, любовь. И ты как чудо воспринимаешь первые листочки придорожного кустика, и крик постороннего младенца становит-ся родным, а любая несправедливость особо остро отзывается в сердце. Я – июнь-ский Близнец, и моё назначение приносить людям радость, устанавливать между их сердцами нерушимые связи, снимать обиды, помогать не пасть духом. Одним словом, я – патронажная медсестра и помогаю младенчикам и их мамам в первые месяцы после родов.

В одиннадцатом доме по нашей бесконечной Сухаревской улице я, однако, за-держалась надолго – не шутка: в нём девятнадцать младенцев!

Но речь пойдёт не только о детях, но и о довольно взрослых людях. По утрам на подходе к одиннадцатому дому я постоянно встречаюсь с бодрой и крепкой пожилой женщиной.

– Любовь Семёновна, – представилась она и присела на приподъездную ска-мейку рядом со мной. – С недавних пор из деревни сюда к дочке переселилась. Всю жизнь на ферме трудилась, коровница я. Теперь вот отдохнуть время при-шло, восьмой десяток скоро минет. Из киоска держу путь, альбом по живописи

82 Светлана Кряжева

к открытию ходила покупать. Внучке коллекцию собираю. Внученьку мою нена-глядную, красавицу Валентинку у себя в деревне на молочке-сметанке я вырас-тила. Теперь она – гордость наша, банковский специалист, университет окончила, по имени-отчеству на службе её величают. – Глаза женщины при упоминании о внучке засияли, на щеках появился румянец. – Вы, милая, солнца избегаете, в тенёк норовите, а мне много солнца не бывает. Люблю, грешная, солнышко, с ним всю жизнь! – продолжала она. – А ещё, не смейтесь, люблю запах навоза, земли распаренной, вкус колодезной водицы, холодок свежих своих огурчиков. Животных привечаю. Бывало, котов на подворье семьи три с котятами, собачек парочка, куры, петух-щеголь, свинки в хлеву хрюкают – радостно на душе! – Жен-щина вздохнула, помолчала, улыбаясь своему, заповедному. – Теперь, к старости ближе, к детям на покой приехала, с мыслями собраться. Продумать всё надо. Но будущей весной обязательно вернусь, огород садить буду, пока что за живностью соседи присматривают. Вы, докторша, может, зайдёте ко мне, у меня дождётесь соседей? Дома я больше одна, дочь с зятем и внучка все на работах.

– Что Вы, что Вы, я очень благодарна за приглашение, но некогда, – обычно отвечала я.

Как-то морозным днём поднималась я в гору, меня догнала Семёновна, бодрая и сильная, в руках она несла большую клетчатую сумку.

– Детям подушки пуховые обновляю. Утиные, сама у себя на хозяйстве справ-ляла. Фирма такая есть, перо-пух чистит и насыпки новые предлагает. Гляньте-ка! – Она отогнула упаковку и показала край подушки, яркий атлас. Я глянула и обомлела – красотища!

– Это уже седьмая подушка, – пояснила Любовь Семёновна, – всё в чистоте и красоте! А ещё у меня китайское пуховое одеяло есть. Новьё сберегла, не поль-зовалась. А всё же в чистку занесу да ткань на чехол получше выберу.

Как-то всё же удалось однажды Семёновне завести меня к себе. – Тебе тоже, милая, режим в питании нужен, не только твоим подопечным.

Так что садись-ка за стол, не чурайся бабани Любани, пирожков моих с чайком отведай!

На окошке Семёновниной комнаты вдоль подоконников в ящиках буйно зеле-нела рассада. По центральной стене ширилась старинная горка, до отказа запол-ненная хрусталём и цветным стеклом, от больших ваз и бокалов до малюсеньких рюмашек-колокольчиков. На средних полках извивались змеиными горлышками турецкие кувшины, а на боковых маленьких полочках замерли известные своей счастливой сущностью старинные фарфоровые слоники.

– Маманины ещё, бабкой переданные, позапрошлого века изделия, счастье и удачу нашему роду даруют. И дед мой в Первую мировую живым с войны вер-нулся, и отец мой в Отечественную уцелел. Всё хорошо, только деток в наших се-мьях маловато, всё по одному, больше Бог не даёт. У меня одна дочка да зять, всю жизнь на заводе проработали, ветераны труда, уже к пенсии на подходе. И вну-ченька у меня единственная, Валентинка. Ей на свадьбу слоников и хрусталь отдарю да цветное стекло чешское, мною приобретённое. Как ударнице-доярке за трудовые заслуги частенько путёвки мне выделяли в Карловы Вары. Так что и я много где побывала, спасибо стране Советской.

При упоминании о внучке Любовь Семёновна светло улыбнулась.

83Люди состоятельные

– Не знаю, может, и ковёр ещё в память о деде отдарить, чистошерстяной, ши-рится вон во всю стену. Мне уж теперь всё без надобности. Мужу моему, царствие ему небесное, как заслуженному комбайнёру руководство вручило.

Женщина перекрестилась на передний угол, где, как и полагается, висела икон-ка, а чуть ниже красовались две почётные мужнины грамоты.

– Ничего мне для внученьки не жалко. Отличница, светлая головка. Не на фер-ме, как я, не в цеху, как родители её, – в офисе банковском красуется. Ручки у неё шёлковые, ноготки наманикюренные. Ох, отдам ей ковёр, ежели и жених по че-сти-совести придётся. Отсеемся – тут и свадьба!

Семёновна сладко зажмурилась, видимо, представив себе будущий эффект от своих даров. Потом она продолжала потчевать меня своей замечательной вы-печкой до самого прихода соседей с детьми.

В апреле Семёновна всё чаще отбывала на дачу в свой отчий дом в деревне, так что виделись мы с ней эпизодически, урывками. Но было заметно, как сияла она от счастья.

– Дарственную на хату внучкиному суженому оформляю, – сообщила она мне, – обустроить всё как надо обещает, деловой хлопец, не смотри, что банкир всего лишь, – и, довольная своей шуткой, засмеялась.

Самый «младенческий» дом микрорайона напряжённо ожидал широкой свадь-бы семёновниной внучки. Наконец, в последние выходные мая, когда доцветала сирень и наливались бутонами жасмин и роза, торжество состоялось. Поутру ка-валькада блестящих иномарок съехалась к дому. Гости, согласно действующему свадебному сценарию, произвели ряд манипуляций, забирая невесту, хлопая в ла-доши и смеясь. И хотя взамен народных обычаев шли в обиход какие-то новые, по всей видимости, корпоративные, когда мужчины и женщины обряжены в черно-белое и выражаются по-английски, конфеты зевакам были щедро разбросаны, а инвалидам с первого этажа водка проставлена. Так что грех жаловаться, надо быть этим довольными, – порешили соседи.

Поутру у площадки, где шумела вчерашняя свадьба, развивалась гирлянда разноцветных надувных шариков, а среди молодой травы пестрели щедро раз-бросанные конфеты. На краю газона стоял молодой муж семёновниной внучки в белой сорочке без пиджака и галстука и деловито отдавал приказы подчинённым по мобильнику. Лаконичные уверенные распоряжения, горделивая поза выдавали в нём успешного руководителя.

У меня было в запасе минут десять, и я решила постоять в теньке на углу дома рядом с подъездом. Тут к ногам моим утренним ветерком неожиданно прибило стодолларовую купюру. Сомневаясь в том, что деньги всамделишные, я всё-таки подняла их и подумала, не обронили ли их во вчерашней суматохе состоятельные гости. С этой купюрой в руках я обратилась к новобрачному. Он поморщился на звук моего голоса и без промедления ответил: «Да возьмите себе эту мелочь, женщина, гости вчера накидали, вот ветер и носит мусор вокруг дома». Совестясь и удивляясь, я убрала деньги в свой кошелёк. Однако это была не последняя не-ожиданность. Главный сюрприз ожидал меня несколько дней спустя.

Как обычно поутру, явилась я к одиннадцатому дому, где столь благополучно проживала Любовь Семёновна. Ещё издали у мусорного контейнера я различи-ла знакомую мне клетчатую сумку, а подойдя ближе, прямо-таки остолбенела – в сумку были засунуты бабулины хрустальные вазы, турецкие кувшины и фар-

84 Светлана Кряжева

форовый старинный сервиз!.. Из мусорного контейнера выглядывали, отливая на солнце ярким атласом, бабкины дарёные подушки. Дверь подъезда отворилась, вышли несколько рабочих в спецодежде. Они вынесли на мусорку непревзойдён-ную бабкину перину и знаменитый ковёр, а также две связки книг и художествен-ных альбомов.

– Оказывается, перед ремонтом ещё и рухлядь старухину убрать требуют, – возмущались они. – А как ейный буфет вытащишь? Ей-богу, давай порубим его на части, тогда и выбросим. С места ведь не сдвинуть, и как только занесли в кварти-ру эту ардебину! – переговаривались они.

– Любовь Семёновна! Что с ней? – невольно вскрикнула я. – Ничего особенного, обратно в вёску свезли, откуда она и прибыла. Теперь

новые здесь хозяева, банкиры, люди состоятельные, не чета деревенщине. К трех-комнатной квартире ещё двухкомнатную прикупили и присоединить решили, ремонт с перепланировкой грандиозный намечается. Было «хай так», а станет «хайтэк»! Так-то, тётя! И вы можете не стесняться и забирать из этой кучи всё, что понравится. Всё меньше нам на габаритку тащить. Эх, накопила старуха всякой всячины, а молодёжи это ни к чему. Другие у них вкусы, другие взгляды на жизнь и ценности.

Стыдясь и оглядываясь, чтобы не заметили, как подбираю выброшенное, взяла я на память о хорошем человеке одну вазочку да графин – все, что поместилось в сумке. Может, отдам ей, если свидимся. Уходя из дома часа через три, я за-метила, что кто-то уже прибрал ковёр и пару подушек, поубавилось и посуды. Одеяло брать не стали, опасаясь, видимо, что оно после больного. Так и торчало оно из мусорного контейнера новьё-новьём и сияло на солнце, переливаясь всеми цветами радуги. Весь день мне было не по себе, на ум шли разного рода предпо-ложения – отчего так всё вышло… Знает ли Любовь Семёновна о выбросе своих «подарунков», о том, как состоятельные внуки побрезговали наивными бабкины-ми дарами? И всё ли в этом вопросе по совести?

Дивчине, семёновниной внучке, видимо, и впрямь было не по себе, потому как она пыталась заговорить со мной. Она заверила меня, что её бабаня Любаня, вер-нувшись в деревню, ни в чём не нуждается. И вернуться туда она была не против, поскольку тут разворачивается ремонт, в то время как наступает дачный сезон. В деревне Валентинин молодой муж-банкир так же, как и тут, вовсю наводит по-рядок – начинает строительство коттеджа. Бабульке же за услуги он по справед-ливости выделил шесть соток, оставил её домишко, подновив кое-что, и, чтобы её порадовать, купил козу.

– Да Вы не переживайте, что бабульку назад в деревню отправили! Что ей тут делать? Рассадой своей всю квартиру замусорила, грядки ей всё мерещатся, – по-ясняла в который раз мне любимая семёновнина внучка.

– Так ей под восемьдесят, пусть, может, доживала бы себе в городе, на покое, у единственной дочери, – пыталась урезонить я крутое решение молодой хозяйки квартиры.

– Покой-то у неё только на огороде бывает, да и родители вместе с нею в де-ревню переселились, на пенсию вышли, за строительством присматривают, чтоб не разворовали всё рабочие. Тут глаз да глаз нужен. В этой же квартире бабуля и прожила совсем ничего, зато хламу развела – еле освободились!

85Люди состоятельные

Соседи так же, как я, переживали за Любовь Семёновну, многим пришлась по сердцу эта скромная приветливая женщина, но постепенно все пришли к выводу, что навряд ли прижилась бы она в молодой, живущей по новым правилам семье банкира.

– Гусь свинье не товарищ! Не смогла бы жить Любаня в семье внучки, ндравы слишком разные. Бог миловал, не стала упрямиться старуха, жизнь свою уре-зать! – резюмировала ситуацию суровая соседка тётя Лида, ровесница Семёновны.

Незаметно минул год. Из одиннадцатого дома я так и не выбралась, так как чис-ло новорожденных продолжало расти. Появился крепенький малыш и у семёнов-ниной внучки Валентины. И хоть проживала она на всём готовом в пятикомнатной квартире, пользуясь индукционной плитой и мультиваркой, необходимость забо-ты о новорожденном, обеспечение комфортом молодого требовательного мужа, а также ведение домашнего хозяйства явились для молодой женщины тяжёлым испытанием. Сошла с лица беззаботная улыбка юности, походка стала деловой.

– Бабушка Любушка да родители вконец изнянчили девку, ничего тяжелее ложки, авторучки да смартфона она в руках не держивала. За хлебом, пока замуж не вышла, ни разу не хаживала, ни о ком не заботилась, своими пряниками отро-дясь ни с кем не делилась, вот теперь и крутиться приходится, – заметила ей вслед как-то строгая соседка тётка Лида.

Младенчику Валентининому почти уже исполнился месяц, когда я, находясь у них с визитом, осмелилась полюбопытствовать, как поживает прабабушка. Не сразу ответила мне Валентина, через затянувшуюся паузу, я даже успела поду-мать, что она не расслышала моего вопроса.

– Умерла же она, не узнала даже, кто родился, мальчик или девочка, – ответила мне молодая женщина тихим голосом, утирая вытекшую слезу. – Виновата я пе-ред ней, надо было помягче с нею, что ли… Но Игорь сказал, что нечего, пускай знает своё место, лучше уж сразу, без обиняков и двусмысленностей.

– Как умерла? Она же ни на что не жаловалась, крепкой была такой, недавно ещё в горку мигом взбегала, – вырвалось у меня.

– Я знаю, что Вы с ней сошлись, поэтому не стала оповещать Вас о её кончи-не, лишний раз расстраивать. Но вот – умерла. Трудно себе представить, здоро-венькой. Что-то не так в мыслях у неё пошло, не стоит в таком возрасте серьёзно о жизни думать, выводы разные делать. Сидела себе на скамейке у своего дома, кошку гладила, в другой руке яблоко ещё держала – и на тебе!

Я не стала бередить больную тему, поскорее распрощалась. Так уж устроен че-ловек. Ценит только свои переживания и трудности. Стремится забыть то небла-говидное, о чём вспоминать не хочет. Очень жаль, что человеком, вычеркнувшим из своей жизни престарелую бабушку крестьянку, явилась семёновнина внучка. Не смогла прямодушная доверчивая женщина этого пережить…

Дома я долго держала в руках хрупкую любовьсемёновнину вазочку, так не-ожиданно попавшую ко мне. Мне казалось, что какая-то частица души этой милой доверчивой женщины заключена в светлом, неподвластном времени хрустале.

Через какое-то время стала я замечать, что Валентина раздалась вширь и ждёт второго ребёнка. Как-то с коляской она догнала меня во дворе и завела разговор.

– Возил меня муж на покаяние в Елизаветинский монастырь, большой взнос заплатил, денег не пожалел. Согрешили мы насчёт бабули, знаю, что осуждаете. Есть, есть наша вина! Одна монахиня, игуменья, что ли, так она мне иконку дала,

86 Светлана Кряжева

сказала, что у Бога нет мёртвых, все живые. А значит, бабуля всё видит и знает. Должна же она простить меня в конце концов, как Вы считаете? – Мы помолча-ли. – Беременность плохо проходит, не знаю, смогу ли доносить ребёнка… – опу-стила голову Валентина. – Из головы бабуля нейдёт, так и стоит перед глазами, как она травку сечёт кабанчикам… А ещё помню, как мы с бабаней к Пасхе гото-вились, куличи пекли, яички расписывали, освящать в церковь ходили… И Рож-дество тоже хорошо помню, ночью на службе пару раз с бабаней была. И вербу плели на Вербное, много женщин собиралось, с ленточками, кружевами… Тяжело на душе, Игорь уж и не рад, что от бабки отделался. Пускай, говорит, доживала бы со своим комодом-буфетом, надо было потерпеть. Ещё к психологу я хожу и к вещателю-экстрасенсу, свою вину снять хочу, могу ведь не разродиться…

Я не знала, что ей на это ответить.Родила Валентина, не без проблем, погодка, опять мальчика. Я вновь вхожа

в их роскошную квартиру в стиле «хайтэк», теперь уже довольно шумную и более многолюдную – в помощь молодым частенько прибывают из их загородного дома по очереди родители. Сегодня они прибыли вместе и каждый держал на руках по внуку. В ручонке старшего крепко зажат был чудом уцелевший прабабкин слоник, любимая игрушка, с которой он не расставался.

Как же проносится время – мои пациенты уже пошли в школу, а я продолжаю обслуживать нарождающееся поколение всё в том же одиннадцатом доме. И мож-но меня поздравить – вновь вхожа в семью Валентины Владимировны! Наконец-то семёновнина внучка родила девочку! Теперь она – многодетная мать, и дел у неё невпроворот. Кто бы мог подумать, что из избалованной девчушки может получиться такая замечательная, трудолюбивая мать! Дочку она назвала именем своей бабушки, Любашей. Валентина вполне уверена, что бабуля её простила и стала «ангелом-хранителем» семьи. В церкви она заказывает молебны об упо-коении и не забывает ставить свечу.

Вообще в этой семье много достижений, все здоровы. Сыновья успешно по-сещают дошкольные учреждения, малышка набирает вес. Глава семейства, Игорь Казимирович, весьма вырос по службе и стал бывать в зарубежных командиров-ках, его высоко ценят за деловые качества и умение предвидеть ситуацию. От себя я могу добавить, что и семьянин он неплохой, и человек весьма благодарный. Осенью пригласил меня с сыном на дачу для сбора яблок, где довелось мне уви-деть в полной красе их коттедж с башенками и балконом, замечательным, дизай-нерски оформленным молодым садом, среди которого плодоносящими были пока только две, ещё семёновнины, яблони, с которых мы и насобирали яблок. А ещё, как с гордостью мне сообщила Валентина, Игорь Казимирович недавно вступил в шляхетское общество, обнаружив в архивах подтверждение своему аристокра-тическому происхождению. Копия сертификата в золочёном багете красуется в его кабинете в переднем углу, как раз на том месте, где в бытность Семёновны висели почётные грамоты её мужа, заслуженного комбайнера.

Я неоднократно убеждаюсь, что поспешных выводов о характере человека никогда делать не стоит. Всё так замечательно сложилось, кто бы мог только по-думать! Вот только если бы была жива Семёновна…

Анна СТЕПАНОВА- МАРТЫНЧИК

ПоэзиЯ

Ни порока, ни смерти, ни бедствия...

* * *Кроет измену туман … – распознала с рассветом…Золотом слёз отжила; за окном алыча.Чувствую тайную жизнь, что течёт под запретом… …Тишь. Догорает на блюдце ночная свеча…

Двое не целость: двудушие сплошь да двутелость…Ложные клятвы погубят священность былья,Ибо прощая любимым былую неверность,Скроете боль, но ни в жизнь не простите себя!

Ткутся венчальные узы из нитей непрочных,Горьким обманом уста извергают «люблю»!Страстолюбиво меняем друг-друга на прочих,Зная, что тщетно друг-друга менять на корню…

Кроем пороками судьбы, вверяясь чужомуВ мыслях, в мечтах, на полвека и даже на миг,И обрекаем любимых на злую истому,Порабощая неволей бесчестных интриг!

Грешная ревность ведёт ко смертельному тлену,Рубит смирения нить, не жалея, с плеча!Тайна рассвета: туман покрывает измену…Скорбью на блюдце истлела ночная свеча…

88 Анна Степанова- Мартынчик

С ВОЗВРАЩЕНИЕМ

Тишь деревни не посмею потревожитьКаждый двор свои объятья распростёр!«С возвращением!» – хвостом махнула лошадь,Клубом дыма поприветствовал костёр.

Сеть тропинок разрослась во все четыре,Мне отрадно и тоскливо… не впервой…Здесь и дышится, и чувствуется шире,Средь величия раскинувшихся хвой.

Расцвели в запруде желтые кувшинки,Белым соком светел яблоневый плод…Деревянный крест встречает на развилке,А вокруг ветра сроднились в хоровод.

Ближе к дому – и рубаха к телу ближе,Образ матери сквозь серый омут слёз…

… «С возвращением»… – встревожило затишье……Укоризна?.. Ликование?.. Вопрос?..

ГНЕВ

Сеет раздоры бренная суета, Всякий раздор-прислужник надменной гордости... Не позволяйте гневу раскрыть уста!Не отдавайте душу во власть жестокости!

В веках замкните высокомерность глаз,Не распыляйте яд языка коварного!Если огонь злословия не угас,Тщетны мольбы: «Избави нас от лукавого!»

Брань утомит... останется пустота...Сердце сполна измучают розги горести...Не позволяйте гневу раскрыть уста!Не отдавайте душу во власть жестокости!

89Ни порока, ни смерти, ни бедствия...

ПУТЬ

Жизнь – изобилия вереница. Нет ни начала ей, ни конца... Нужно однажды в живых явиться!..Матерь восславить, почтить отца...

Помня о целости пуповины, К будням мирским приучая дух,Нужно в младенчестве быть наивным,Сущую правду глаголить вслух!

Нужно созреть и крепчать с годами, Новым вином в молодых мехах.И прирастая к земле корнями,Важно любовью цвести в веках!

Тот, кто исполнит благую волю,Не устрашится дурных вестей,И оплетутся у ног лозою Дети... и дети его детей...

Нужно потомков беречь и холить,Времени хода не обернуть.Ценно почувствовать и припомнить,Как и с чего начинали путь...

В недрах морщин притаится юность,Жизнь возлюбивший – душой юнец!Нужно прозреть на земную мудрость,Блеск седины мудрецу – венец!

Так, богатея от года к году,Примется истина без прикрас.Праведный путь приведет к исходуДетьми... и старцами в тот же час…

СПИ, МАМА

Ночь входит без спроса... из форточки...И наряды её черны...Трепещут над крышами звёздочки –Блеском тянутся до луны...

Свет лунный в окошке полощетсяВ ореоле небесных свеч...Ты спи, ну а я, полуночница,Буду верно твой сон беречь!..

Глаза васильково-хрустальныеЦветут в подресничной тиши...Дыши! Миротворно дыханиеМатеринской живой груди!

Молитвой спою колыбельную,Поцелуем коснусь руки –Привидишь мечту сокровенную,Сбросишь тяжбы дневной тоски...

Устала, родная... Измучилась...Всё развеется до утра!...Ты спи... не встревожит суетность...Ночь спокойна... ...и тьма добра...

* * *А напоследок... просят не о многом:Лишь памяти... прощения... молитв...А напоследок крестятся пред Богом......Тепло креста спасение сулит.

И не постыдна слабость перед ближним,Несобрана ладонь, несобран взгляд,И вторить о любви не будет лишним:Во всем поймут, ни в чем не обвинят.

И честь судьбы останется залогомТому, кто непременно будет жив!...А напоследок просят не о многом:Лишь памяти... прощения... молитв...

90 Анна Степанова- Мартынчик

СТАКАН ВОДЫ

У здешних мест она осталась в памяти:Как были щёки жизнью горячи!Как в кружеве льняной крахмальной скатертиЛовила тонким пальчиком лучи...

В колодезной воде, в зеркальной ясности Изящным отражался стан и лик,И счастье не грозило сроком давности,Вплетая в холст судьбы за мигом миг...

От дома до ворот – тропа исхожена,Дышали окна в ставенках резных...Судьба, казалось, счастьем подытожена,А путь исповедим, и нет иных!

И двор крестился детским лепетанием,И детский смех открещивал от бед, Молитвы прорастали точным знанием, Что подадут воды на старость лет...................................................................Не вечно счастье, коли не продолжено,А память – что? Пьянящий... едкий дым!...От дома до ворот – тропа нехожена...И свято место стало вдруг пустым...

Могла ли предсказать она заранее?.. Повыцвели и ставни, и сады?....................................................................Но... не в укор потомкам – в оправдание –Держала под рукой стакан воды...

ЧУВСТВО СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА

Ног не вымоем гостю пришлому,Впустим в дом да не спросим отчества... Вместо чувства любви ко ближнему – Чувство собственного достоинства!

И во всякого, кто за грех гоним,Бросить камешком в грудь не совестно...Коль не бросим, так звонко выроним,С чувством собственного достоинства!

Обольстились пороком гордости!..Прежде было о том пророчество...Восстаёт вопреки духовностиЧувство собственного достоинства...

ПОСЛЕДЕЙСТВИЕ

Там, куда указуют персты,Послесловие... Последействие...Тишь без тщетной мирской суеты,И обещано благоденствие...

Там меча не подымет народ,И любовь обуздает воинственность! Там, за гранью великих высот, Во спасение царство возвысилось.

Там, где вера – венец красоты,Ни порока, ни смерти, ни бедствия......Там, куда указуют персты, Послесловие... Последействие...

Александр СИЛЕЦКИЙ

ПрозА

СМОТРЕЛА В ПРОРЕЗЬ СИНЕВЫ...

РАССКАЗ

– Поиграйте со мной, – неуверенно сказала она и потянула его за рукав.– М-м?.. – он рассеянно глянул на нее сверху вниз. – Чего тебе, детка?– Поиграйте со мной, – повторила она.– А сама не можешь?– Но вы только взгляните! Они просили, чтобы я показала их кому-нибудь…– Кто – они?– Марсиане. Они… такие тоненькие и маленькие, такие блестящие, что я на-

зываю их лучиками. А они откликаются. Правда, смешно?

Серыми неуклюжими птицами над пляжем носились обрывки газет. Иногда они пролетали так близко, что можно было различить фотографии, прочесть за-головки каких-то статей, шапки передовиц, где сухо и подробно фиксировались разные события во всех концах земли.

Наверное, все это имело глубокий смысл для тех, кто выпускал материалы в свет, и для тех, кто ежедневно прочитывал эти материалы, еще пахнущие свежей типографской краской, – имело смысл, как и все вообще, созданное на злобу дня в тот же самый день.

Но теперь, когда десятки, сотни тысяч глаз торопливо или внимательно про-бежали по одним и тем же строчкам, выловили из них все необходимое для себя, когда эти строки, мелькая на шелестящих листах, серыми птицами принялись но-ситься над опустевшим пляжем, смысл написанного бесследно испарился, потому что никто уже не нуждался в нем.

Тени умерших витали над землей, чтобы воскреснуть на следующее утро.

92 Александр Силецкий

Брезентовые тенты на длинных тонких ножках нелепо и одиноко торчали вдоль линии морского прибоя, отделенные от него несколькими метрами тускло-го влажного песка.

Пасмурные сумерки на взморье – унылая пора.Словно внезапно накатила осень… А лето и солнце отлетели в прошлое, когда

газеты еще чинно шелестели в чьих-то руках, когда под тентами лениво шевели-лись и изнывали от жары и пляжной скуки сотни обнаженных тел.

Родившись вместе с утром, летний день к трем часам пополудни выдохся, увял, не дотянул до финишной черты…

Полдня он убил на поиски жилья.В гостинице останавливаться не хотелось – он опасался неожиданно столкнуть-

ся с кем-то из знакомых: расспросов и разговоров потом не оберешься, – а домики на морском берегу уже были все сданы.

В итоге пришлось располагаться в дорогом, большом и неуютном «люксе» – такие номера администрация всегда оставляет «про запас», на случай появления какой-нибудь Личности; он же, имея в кармане свое писательское удостоверение, вполне мог сойти за таковую.

Две комнаты, ванная, туалет, широкая двуспальная кровать, просторный гар-дероб, картина на стене (паршивенькая репродукция «Мадонны» Рафаэля), музы-кальный центр, громадный телевизор, ковер на полу, полированный письменный стол с массивной лампой и чернильным бронзовым прибором – все это непроиз-вольно запечатлелось в его мозгу, лишь только он захлопнул за собою дверь.

Он усмехнулся, открыл окно, плюхнулся в кожаное кресло в углу и как-то сразу весь обмяк.

Он устал.И от дурацкой бессонной ночи, проведенной в душном набитом вагоне,

и от бесплодных блужданий в поисках жилья, и, главное, от всего, что было до этого: до внезапной смены настроения и неожиданного бегства – в ночь, по-дальше, к морю, неизвестно зачем…

Он исписывал ежедневно груды листов – по старинке, от руки, и лишь потом вводил в компьютер, – издавая одну книгу за другой, изобретая всевозможные чу-деса, которых не было и быть не может, по вечерам собирался с друзьями и дурил, развлекался, старел…

Всё было.Не хватало лишь одного.Ему не хватало Чуда.Он понял это только теперь, когда вырвался из круга постоянных дел и на-

стырных знакомых, бежал за сотни километров, точно глупый мальчишка, очертя голову летящий из-под родительского крова, чтобы где-то там, в неизвестном направлении и в неизвестном измерении времен, найти нечто, удивительное и же-ланное, чему навряд ли можно подыскать четкое определение в человечьем языке.

Ему казалось, что он знает жизнь, понимает людей, что изобретать невероят-ные истории, от которых у простаков голова крýгом идет, – его счастливая судьба.

Он заблуждался.Годы проносились, и чувство удовлетворения пропадало, таяло, и на смену

ему все чаще приходили неуверенность, мучительное ощущение – «пиша о воз-

93Смотрела в прорезь синевы...

вышенном, о чудесах, я не оставил им места в своей жизни, иные миры давно уже кормушка для меня, и только».

И вот он здесь, у моря.Сидит и ждет… Чего?Он вздохнул.Пожалуй, все закончится вполне банально, ну, а в общем – как всегда: про-

будет здесь еще немного, погуляет и вернется, и вновь замелькают привычные лица – должно быть, посмеются чуток над его внезапным исчезновением и забу-дут, до другого дня рождения, – и прежние заботы утянут в свой круговорот, и он напишет новую книжку, не очень хорошую, но и не слишком плохую, довольно занимательную, средненькую, вовсе не шедевр. Шедевр будет после, наверное, нескоро — или так и останется ненаписанным – просто руки не дойдут: он уже давно создал себе репутацию крепкого, в общем заурядного, однако вполне пре-успевающего и даже уважаемого автора, не отстающего от модных веяний…

Сам в этом виноват.Всю жизнь он боялся, что у него ничего не выйдет, его забудут – в лучшем

случае, когда умрет. А может быть, и раньше, когда исподволь накатит старость и уже не станет прежних сил…

И он писал, день за днем, писал до полного изнеможения и знал, что пишет ерунду, возможно, более красивую и внешне глубокомысленную, чем это удается другим, но все равно – не это будет жить.

Не это!А браться за иное не хватало духу…Тот момент, когда он расправит наконец-то плечи, сминая ту серость, в кото-

рую сам себя засадил, поднимет голову и увидит синее небо над собой, хотя бы клочок, прорезь синевы, – да, тот момент отодвигался в бесконечность.

Новая книга, за ней – еще одна, потом еще… Всё – завтра, завтра…Желая глянуть в прорезь синевы, он опускал взор долу.Вздорный фантазер!Играл словами, точно кубиками, а кто-то возводил из них дворцы…Да, выстроить себе дворец и поселиться в нем…Зажечь повсюду свечи, устраивать балы, изысканные званые обеды…Музыка – негромкая и нежная, причудливо-зовущая игра вина в бокалах, тон-

чайшие запахи невиданных кушаний и – благообразные, почти святые лица тех, кто призван был на трапезу в парадный зал дворца…

А он боялся, трусил воздвигать дворцы, воздушные соборы и постоянно опа-сался – вот чудак! – что мессы в них служить придут другие.

Он возвел бы мавзолеи, но не мог смириться с тем, что в каждом из них осталь-ные отгородят место для себя. Это казалось кощунственным, бесчестным.

И в собственное оправдание он думал так: что же останется мне самому? Под-валы, сырые кельи и темные ниши, где я смогу незаметно, спокойно истлеть?

Он не мог взять в толк, что только так великие и выживают.Наверное, и впрямь он не был гением…Увы!И вот теперь он – бежал, постыдно бежал, прорвавшись сквозь ночь к морско-

му берегу, к уютному креслу, в котором сидел уже битый час, не зная, чем теперь

94 Александр Силецкий

заняться; бежал с тяжелым сердцем от всего знакомого и надоевшего, чтобы от-ринуть эту тяжесть от себя и – вместо нее – поселить в своей душе чудо…

Какое?Он сам не представлял.Верующий, чья религия – поиски веры… Да-да!Слишком много было слов.Он устал от них. От всей обстановки, в какой они произносились.Он поднялся с кресла.Прошелся несколько раз по комнате, отворил дверцу пустого шкафа и снова

закрыл, потом заглянул в ванную, проверил краны, слепо уставясь в настенное зеркало перед собой, потом бесцельно поиграл ключом от номера и, наконец, круто повернувшись, вышел в коридор.

Он решил прогуляться к морю и полюбоваться на закат – кажется, тучи стали наконец-то уходить…

Он двигался неторопливо по этажу, по лестнице, а из-за дверей то доносились звуки маловразумительной попсы, то негромко, под гитару, пели романтическую песню, то с возбуждением о чем-то говорили – если закрыть глаза и только слу-шать, можно было представить себе на мгновение, будто находишься в космиче-ском корабле, и голоса эфира, эти блуждающие осколки чьего-то далекого и, ве-роятно, уже давным-давно угасшего сознания, яростно бомбардируют, сплетаясь и расходясь, усиливаясь и затихая, обшивку корабля, и проникают внутрь, и тщет-но взывают, взывают, взывают…

Но вскоре резкие, крикливо-беспорядочные звуки смолкли, им на смену при-шло ровное, глухое рокотание, и он обнаружил тогда, что стоит по щиколотку в пене морского прибоя, а кругом на пляже – ни души, и небо сплошь затянуто тучами.

Никакого заката не было.Минутный просвет только зря разбередил надежду…И тут он вдруг понял, что никуда отсюда не уедет, что каждый вечер – есть

на небе тучи или нет – он будет выходить к морю, слушать шум волн и смотреть туда, где должно зайти солнце.

Что это даст ему?Успокоение?Вряд ли.Чувство радости?Абсолютно никакой.Нужно просто смотреть, ни о чем не думая, любоваться и интуитивно пости-

гать – гармонию, краски, движение волн, все, что находится перед глазами, – а смысл искать во всем этом, право, ни к чему.

Если во всем непременно отыскивать смысл, каждому шагу приписывать какое-то значение, то очень скоро либо запутаешься совсем, либо, наоборот, при-дешь к такому ясному пониманию происходящего, что жизнь внезапно сделается разделенной на мельчайшие, геометрически правильные фигуры, которые словно выложены в одной-единственной плоскости и даже более того – в одном-един-ственном измерении.

95Смотрела в прорезь синевы...

А это уже никуда не годится.Он будет приходить сюда и глядеть на закат.И ждать чуда.Такого, которое нельзя понять, даже если этого очень захотеть.И тогда он, быть может, успокоится…Задумавшись, он не заметил, как сзади, неслышно ступая по влажному песку,

подошла маленькая девочка и остановилась рядом с ним.

– Марсиане? Как лучики?Он усмехнулся.Пожалуй, это – тема для рассказа.Игра в чудо – в то самое время, когда ожидаешь его с минуты на минуту и зна-

ешь: ничего не произойдет.Вероятно, он напишет об этом – сегодня же, как только вернется к себе в номер.Постарается все разложить по полочкам, всему найдет свое объяснение и по-

смеется между строк: вот – чудо, которое я разобрал на составные части, теперь-то вы видите, что это уже вовсе и не чудо, во всяком случае для меня – иначе бы я не сел об этом сочинять…

– Что ж, – сказал он, беря девочку за руку, – если тебе так хочется… Покажи мне твоих марсиан.

Они шли по пляжу довольно долго, покуда не очутились, наконец, перед полу-развалившимся каменным домом.

Ветер гулял между щербатыми стенами, и сухо шуршал под ногами песок.– Вот здесь, – сказала девочка. – Нужно спуститься в подвал, и там мы их уви-

дим. Они каждый вечер приходят сюда.– А ты не боишься?– Что вы! Нет, конечно. Они очень добрые. Когда вы познакомитесь…Он обернулся.По-прежнему серыми неуклюжими птицами над пляжем носились обрывки

газет, и брезентовые тенты на длинных тонких ножках, похожие на гигантские по-ганки и увядшие цветы одновременно, толпились в отдалении, и раньше времени потемневшее небо, сплошь обложенное тучами, тяжелым пологом скатывалось к горизонту, туда, где должен пламенеть закат, – все в мире осталось по-старому, ничто не предвещало надвигающегося чуда, которое будет запечатлено на бумаге и, следовательно, выведено из разряда сверхъестественного.

– Идемте же, – нетерпеливо проговорила девочка. – Уже – пора!Это длилось какое-то мгновение: мимолетный, случайный поворот головы –

и всё…Давным-давно придумал он себе лицо – даже не лицо придумал он, а так, одно

лишь выражение, два-три штриха к портрету Чуда, в которое пытался верить и не смог…

И вот теперь почти забытые черты вдруг проступили, ожили на миг, из под-сознания рванувшись в явь, по прихоти судьбы мелькнули и пропали, и раство-рились в летних сумерках, как сигаретный дым…

Лоб внезапно покрылся испариной – нет-нет, не может быть, конечно, ерунда, всё глупая игра теней. Поскольку, если здраво рассуждать…

96 Александр Силецкий

Но выражение!..– Да, я иду! – с неожиданной решимостью сказал он. – Я – сейчас…Они спустились по стертым каменным ступеням, перешагнули через кучу гли-

ны и щебня, повернули направо и очутились в совершенной темноте.Он машинально полез в карман – брякнули спички, но девочка крепко схватила

его за рукав.– Нет, – прошептала она. – Свет зажигать нельзя. А то мы не увидим…– Ну ладно, – согласился он. – Как знаешь… Где же они, твои марсиане?Он все еще пытался быть ироничным – игра, игра…Девочка замерла – и вдруг звонкий голос прорезал тишину:– Вот они! Идут сюда! Видите?Он уставился в темноту и покачал головой.– Нет, ничего не вижу.– Ну как же так?! – с отчаянием воскликнула девочка. – Глядите, впереди, пря-

мо перед вами, открывается дверь. Видите? Синее небо и зеленая трава, и солнце светит… И они стоят на пороге – как маленькие лучики!

Синее небо, подумал он, светит солнце…Господи!А за спиной, на самом деле, – вечер, и облака стелются над морем…Ты хочешь, но боишься… Глянуть в прорезь синевы, когда кругом все серо.Ну почему, почему я не могу? Или действительно забыл совсем, как ждал

когда-то… Замкнулся в скорлупе, уютной, тесной? Вздор!И тут он понял, что никакого рассказа сегодня не напишет, потому что всю

жизнь умел писать только о чудесах, в которые не верил сам, потому что он во-обще в чудеса не верил и помчался за ними за тридевять земель.

Все было.Не хватало одного.Чуда наяву.Чуда!– Как ты это делаешь? Как ты можешь видеть их? Покажи.Нужно маленькое усилие, совсем крошечный толчок – всего-ничего…– Дайте руку, – сказала девочка. – Не бойтесь. Ладно?И тогда он УВИДЕЛ…

Ольга МАЦКЕВИЧ

Новое имЯ

Музыка в сердце

Ольга Станиславовна Мацкевич родил ась 26 ноября 1984 года в Ви-тебске, в 2007 году окончила Витебский государственный университет им. П.М. Машерова по специальности «Музейное дело».

Пишет стихи около 10-ти лет. Публикуется впервые. Живет в Витебске.

* * *Соли во мне хватило б на целое море.Играю с тенями как с лучшими, близкими, верными, И в воздухе пахнет молнией и дождем… Как спица зонта, на ветру ломается воля, Но нет, не во мне, а чертами случайными, нервными, В похожем слегка на меня ком-то другом.

Я знаю, я знаю, что движет тобой темнота, Что в каждом колодце на дне душно-влажном таится И точит когтями, как звери, холодные стены. Я знаю, ты вовсе не видишь, не знаешь меня, Поэтому мне говоришь, что никак не родиться, И знаю, что песни твои честны, как сирены.

Я вижу искру, которую стоит разжечь Светлее и ярче, чтоб с огненным миром слиться В одно бесконечное дивное море огня. А если ты прав – то стоит ли сердце беречь? Пускай упадет на траву, словно мертвая птица, И в недра свои его примет сырая земля.

98 Ольга Мацкевич

* * *Мне снилось, будто лев заходит в клетку,На пол ложится и как будто спит,И ветер меж решетками гудит,За веткою сухой ломает ветку.И лев во сне, оскалившись, рычит,И я во сне рычу как будто тоже,И сердце, испугавшись, не стучит...Любовь моя – шагреневая кожа.Несется мотылек за смертью к свету,Луна дрожит в остывшей чашке чая,Как будто ночь по небу проезжаяВниз обронила мелкую монету,И вот она лежит теперь на дне, На раненое сердце так похожа...Не подходи, не подходи ко мне – Любовь моя – шагреневая кожа. Неровно дышишь и дрожишь во сне,И сам себе шлешь гневные проклятья,И ближе подвигаешься ко мне,В мои, других не знавшие, объятья.И я к тебе тянусь навстречу тоже,И сердце безголосое поет...Любовь моя – шагреневая кожаНаоборот.

* * *Между одним и другимПрожужжала пчела, Ветер приблизился к башне, Проснулся огонь,горячим своим языком лизнул мою руку...Я не боялась его, я забыла, мне было легкомежду одним и другим...

Я как будто спала.Мне был понятен язык старого дома и пашни.Дай мне раскрытой ладонь...Острым небесным резцом начертили нам муку.Мы не боимся, мы помним, что там, далеко,Между одним и другимУдарами сердца.

99Музыка в сердце

* * *Ты полжизни проводишь в пещере, Я – третий год на дыбеМежду землею и небом... Закрыты глаза, Но через тонкие щелиНеплотно сомкнутых векВижу – летит стрекоза,Или время летит, Или снег...Что это?Эй, человек! Человек!Слышишь? Что это?Слышит лишь эхо. У него нету права быть одному, – У тебя оно есть.Как и право таланта, и тени, И чужого огня в руках. А что у меня? – Недоверие ко всему,Лень, привычки, мигрени... Старых слов уже нет,Но остался пронзительный страх:Не успеть.Не успеть эту легкость схватить,Меж землею и небомОткуда-тоЛьющийсяСвет.

* * *На комнату свою прощальный взглядБросаю, от волнения немея, – Вот мой диван, вот стол, ковер и шкаф, Вот фотографии моих друзей…Мне ветер шепчет: «Не смотри назад»,Но я смотрю, глаз отвести не смея,Вот мой диван, вот стол, ковер и шкаф, Вот царство дивное моих вещей…

Игрушки детские, мой чемодан стихов,Мои рисунки, все мои пластинки…Альбомы, книги – крылышки стрекоз – Раскрыв страницы, на ветру дрожат…Все семь томов бумажных дневников –Горячие улыбки и слезинки, –И между ними чей-то милый голосЦветочком из гербария зажат…

Но все уже как будто не мое(Пусть мило, больно, близко, горячо).Клочок ночного неба, звездный светИ что-то важное за ним… – НЕ Я.(Совсем не я! – волнующе ИНОЕ!)И чувство: что-то есть в руках, но что? Мне не дают остаться здесь… но нетЕще внутри свободы и огня.

Так и стою я, сжавшись, на пороге,И вечность длится мой прощальный взгляд.

* * *Сколько мыслей тугую, липкую нить паутины рватьИ ангелам с чертями в обнимочку на острие ума танцевать?Сколько слушать заветы из сна обернуть свои стрелки вспять?Жизнь такая уже ерунда, что смешно и сказать.

На работу – с работы – чужие слова... хоровод.Может, вечером в гости кто-нибудь вдруг зайдет?Может, ночью гроза? Гром ударит, огонь блеснет?Весь октябрь волнуется морем, чего-то ждет.

Желтый дождь березовых листьев, далекий крик,Одинокого льва за решеткой в зоопарке рык,День с чужою печалью советоваться не привык...Вот бы жить, словно музыка в сердце звучит каждый миг!

Каждый миг.

Наталья КОНСТАНТИНОВА

ПрозА

КАК БЕДНАЯ ЛИЗА СТАЛА БОГАТОЙ

РАССКАЗ

Наталья Анатольевна Константинова родилась 16 июля 1972 года в Мин-ске. В 1999 году окончила факультет журналистики БГУ. Как журналист публиковалась в газетах «Лiтаратура i мастацтва», «Народная газета» и других. Дважды получала премии Республиканского конкурса на лучшую творческую работу среди молодых журналистов. Литературные произведения печатались в журналах «Першацвет», «Маладосць» и др. Работает корре-спондентом в газете «Моторостроитель» Минского моторного завода.

Эта история началась в период «угасания» советской эпохи.Девочку называли именно «бедной» Лизой: такой маленькой и смешной вы-

глядела она в сбившемся набок школьном фартучке с вечно спадающей шлейкой. Лиза поправляла ее почти каждые три минуты, а заодно поправляла волосы, тоже упрямо выбивавшиеся из пробора. Держалась она всегда очень робко, немного сутулилась и опускала голову. Но если поднимала, на собеседника смотрели уди-вительно теплые, ласковые, трогательно-пугливые и будто умоляющие о чем-то глаза, затененные густыми ресницами.

Хоть училась Лиза почти на «отлично», наставники как-то не принимали ее всерьез. Часто кричали, даже поддразнивали. При каждой «общественной необхо-димости» загружали дополнительной работой на благо школы, отказаться от чего Лиза никогда не решалась. «Социальный статус» Лизы подрывало и то, что она постоянно опаздывала. Почти каждое утро, минут через 10 после первого звонка директриса, караулившая лично у входа в школу, вводила Лизу за руку в класс и «перед строем» отчитывала.

Впрочем, Лиза не была такой уж неорганизованной, просто всю атмосферу школы ощущала настолько чуждой, давящей, что ее буквально ноги туда не несли.

101Как бедная Лиза стала богатой

Дети хулигански-торгашеского микрорайона, ее соученики-мальчики дрались и тискали девочек. Те же убивали время на переменках очень мелкими сплетнями. Несколько отличниц, изображавших элиту, «держались» на расчетливом подха-лимстве. А Лиза была тонкой и ранимой творческой натурой.

С шести лет будни Лизы заполняли занятия в общеобразовательной, художе-ственной и музыкальной школах. В промежутках между марш-бросками в разные концы города Лиза писала прекрасные сочинения, увлекалась историей и мате-матикой, «гурманствовала» с томиком сонетов Шекспира. Для гармоничности развития успевала еще бегать в бассейн.

Когда изредка у Лизы выпадали свободные вечера, в ее комнате в сумерках со-бирались немногие подруги. Горели свечи в массивных канделябрах, прикреплен-ных к старинному фортепиано; все по очереди садились за инструмент. А потом вместе размышляли и фантазировали. Что такое свет? Почему в темноте музыка звучит красивее?.. А каким был на самом деле Иван Грозный?..

Весной этот узкий круг, страшно далекий от народа, «переселялся» на балкон. Лиза жила на первом этаже, и роскошные гроздья сирени возвышались над пе-рилами, защищая маленький мир прекрасных мечтаний от реального. Цветочно-лиственный занавес пропускал только солнечный свет, которого хватало, чтобы читать вслух книги. В год, наполненный для Лизы неповторимым чувством воз-несенности, близости к хрустальной двери, ведущей в мир волшебства и счастья, – год ее пятнадцатилетия – на балконе читался роман «Мастер и Маргарита» (уже шла перестройка).

Но жизнь за пределами балкона была так далека от волшебных фантазий! Мать и отец Лизы, скромные инженеры, устало брели к пенсии. Взбалмошная старшая сестра, «залетев», выскочила за слесаря, который, как вскоре выяснилось, хотел только прописаться…Сестра развелась и осталась с маленьким сыном, которого «взгромоздила» на плечи родителей и частично – Лизы.

Поэтому денег на наряды у Лизы не было, что еще сильнее толкало ее на са-мый низ подростковой «табели о рангах». Даже на выпускной фотографии, где все девушки сели рядком на подоконнике, лихо закинув ногу за ногу и кокетливо вздернув подбородки, Лиза примостилась с краешку, стесненно сжав ноги, опу-стив голову и приложив руку к груди. Слишком много насмешек пришлось ей вынести от этих довольных жизнью среднестатистических резвушек-хохотушек!

Окончание школы Лиза восприняла как освобождение. Даже не пытаясь про-биться в вуз, поступила в музыкальное училище, чтобы наверняка получить про-фессию. Студенческий билет подарил ей возможность «уламывать» контролерш и бесплатно проходить на концерты в филармонию, оперу и оперетту. Душевные воспарения в храмах музыки чередовались с занятиями в художественной студии и в зале шейпинга. Лиза уже частично сама финансировала свое развитие, под-рабатывая в школе с музыкальным уклоном.

Заветной мечтой Лизы в этот период были затертые джинсы. Поэтому, едва сдав экзамены за первый курс, она оформилась нянечкой в детский сад. Неофи-циально «тянула» еще и обязанности посудомойки. Через три недели, не только измотанная физически, но и отравленная атмосферой кухонных свар, Лиза свали-лась с температурой под сорок.

102 Наталья Константинова

Но наконец произошло событие, которое в мыслях Лиза называла так: «Я вы-рвалась в космос!». Благодаря ее таланту и трудолюбию Лизу взяли в ансамбль, иногда гастролировавший по Европе. За год она побывала в Германии и Италии. Это был совершенно новый, удивительный мир, где к ней относились совсем по-другому. На сцене она чувствовала себе королевой. После концертов к ней подходили солидные люди, восхищались ее игрой, благодарили, дарили цветы. Один почтенный пожилой господин сказал: «Я знаю, что в вашей стране сейчас трудности», повел ее в магазин и купил восхитительные платье и туфли.

Теперь Лиза поняла, к чему нужно стремиться, и жила мечтами о новых поезд-ках. Поэтому когда руководитель ансамбля, мужчина за сорок, сообщил, что она полностью созрела и он больше не может оставаться равнодушным к ее юному очарованию, намекнув, что от ее благосклонности зависит дальнейшее участие в поездках, Лиза не посмела сопротивляться… «Причащения» Лизы к любви про-исходили прямо в актовом зале, в полумраке за сценой. Лиза стояла, прижавшись к стене, и представляла себя на концерте перед изысканной европейской публи-кой…

А когда руководитель ансамбля насытился «свежатинкой», к Лизе пришла на-стоящая любовь.

Они познакомились почти как Мастер и Маргарита. «Вы любите цветы?» – раз-дался мягкий бархатистый голос, когда Лиза несла подаренный учениками букет.

С того дня тридцатишестилетний иранец дарил ей розы по нескольку раз в не-делю, тратя на них, как уверял, свои последние деньги. Ведь он, нелегальный им-мигрант, жил из милости у товарищей в общежитии на грани нищеты. Изгнанный с родины, по его словам, за политические убеждения, навсегда разлученный с же-ной и дочерью, никем по-настоящему не понятый и не любимый, он собирался покончить жизнь самоубийством. «Только радость от встреч с тобой задерживает меня в таком жестоком ко мне мире!» – говорил он Лизе. На каждом свидании чи-тал ей любовные стихи восточных поэтов, целовал руки, поддерживал под локоть, даже когда она просто ступала с тротуара. Не обласканная таким обращением, душа Лизы замирала и расцветала, отзываясь на переливы интонаций любимого голоса.

Даже в разгар любовной горячки Лиза не бросила ни учебу, ни работу, ни за-нятия рисованием. Но дома в свободные минуты говорила только о Нем: «Какой замечательный человек! Только бы он не покончил жизнь самоубийством!»

Однажды иранец по телефону назначил встречу на семь вечера. Лиза напрасно прождала до девяти. Вернувшись домой, рыдала и металась по квартире: «Он убил себя! Я больше не смогу жить!» Не слушая родных, в двенадцатом часу ночи оделась и бросилась в темноту.

В общежитии на другом конце города монументальная вахтерша не смогла задержать обезумевшую девушку. Забыв о стыдливости, Лиза врывалась в ком-наты, крича: «Где он? Скажите мне!» Проспиртованные мужики оглядывали ее с циничными усмешками, но Лиза этого не замечала. Наконец распахнута нужная дверь… А он – спокойно спит в постели!

«Как ты мог? Как ты мог?» – Лиза хлестала спящего по щекам. Иранец рас-терянно сел в кровати: «Даже не знаю, как объяснить… Просто так получилось… Я заснул». Чтобы утешить Лизу, он обнял ее и ласково гладил. «Если хочешь,

103Как бедная Лиза стала богатой

я провожу тебя домой. Но если останешься, тебе будет очень хорошо». Терять Лизе было нечего, и она осталась. И… ей действительно было очень хорошо.

Лиза подсела на иглу умелых ласк опытного сластолюбца. Теперь по его звон-ку девушка бросала все и в любое время суток мчалась к нему. А он относился к ней, как к собачке: разговаривал командами, не терпел возражений. «Собачья жизнь» Лизы продолжалась три месяца. Как-то раз она зашла в общежитие в «не-назначенное» время. И – увидела повелителя в постели с другой.

На крики души Лизы сбежались обитатели соседних комнат. «Да что ты, де-вонька. У него же баб с десяток, и все его содержат. Ты самая молодая и нежная, поэтому от тебя он больше ничего не требовал».

Восемь дней Лиза ходила с глазами, обращенными внутрь, и видела внутри себя застывшую вечную мерзлоту и полярную ночь. Только в глухом закоулке опустошенного сознания шевелилась мысль: «Лучше бы меня зарезали». А на девятый день она проснулась и … рассмеялась. Так вот чем оплачены «золотые россыпи» ее души? Как все просто и до скучного грубо! «Но нет, я не покончу с собой и не потеряю вкус к жизни. Если мужчины меня использовали, я тоже так научусь!»

Первым «тренажером для души» стал все тот же иранец. Лиза не порвала с ним, а продолжала ездить в общежитие, но в удобное для себя время. Очень часто ей хотелось по привычке расслабиться, раствориться в любовнике, или же воспоминание о его истинном лице заставляло трястись от омерзения. Но Лиза сжимала душу в кулак и мысленно твердила: «Он мерзавец. Но я просто получаю удовольствие». После курса регулярных «тренировок» ее сокровенные душевные движения стали затухать, почти не пробиваясь сквозь образовавшийся в сознании слой бетона.

Чтобы закрепить успех, Лиза без труда завела еще двух любовников. Один был художником, а о втором, по ее мнению, и говорить ничего не стоило. Легкость, с которой они откликнулись на ее призыв, утвердила в мысли: все «это» – дей-ствительно очень просто.

Не забыла Лиза и о своих профессиональных и творческих устремлениях, даже если временно отодвинула их на второй план. Она в очередной раз съездила на гастроли и окончила музыкальное училище. Попыталась поступить в консерва-торию. Но для ее специальности было выделено очень мало мест, и Лиза, «про-летев», оформилась на постоянную работу в музыкальную школу.

К этому времени родители уже вышли на пенсию, а сестра без мужа родила второго ребенка. Пришлось Лизе «тянуть» две ставки. Серую будничность од-ного за другим хмурого утра, во время всеобщего развала, скрашивала голубая мечта: достичь в искусстве таких высот, чтобы выступать в Европе с сольными номерами. Лиза где-то сэкономила, где-то одолжила и начала брать частные уроки у авторитетного музыканта. Даже обрадовалась, услышав: «Если вас затрудняет оплата, вы меня устроите как женщина»…

Лиза упорно шла к своей цели, поэтому то ли Бог, то ли дьявол вспомнили о ней. Хорошая знакомая сообщила, что в их организации работает Карл, студент из Германии, приехавший по вузовскому обмену, чтобы заниматься практиче-скими исследованиями. Происходя из обеспеченной семьи, он в свои 25 был еще, видимо, неразвращенным мальчиком. Такой вывод сделала знакомая Лизы, пона-

104 Наталья Константинова

блюдав за его трепетным обращением с подругой – официанткой минского кафе. Уже «заматеревшая» Лиза решила: «Неужели я не справлюсь с такой ничтожной соперницей?»

Лиза зашла к знакомой на работу и предложила отправиться в выходной за гри-бами. Как бы невзначай девушки пригласили и Карла. Всю дорогу Лиза развле-кала его занимательными историями, что при ее образованности было совсем нетрудно. Заинтригованный Карл следующую совместную прогулку предложил сам.

Лиза обрушила на Карла все свои таланты. Водила домой, играла для него и пела, показывала свои рисунки. Предлагала экскурсии в исторические места Беларуси и сама выступала в роли гида, «выдавая» информацию, прочитанную на-кануне в учебниках. Карл восхищался Лизой и очень привязался к ней. Но намеки на возможность более теплых отношений «гасил» смущенными объяснениями: «Я не хочу изменять своей девушке». Лиза в душе доходила до белого каления. «Я этого теленка тычу, тычу носом в мои достоинства, а он все упирается!» – такие мысли крутились у нее в голове.

Но вот Карл позвонил для решительного объяснения. «Понимаешь, я никогда никого не обманывал, – срывался в трубке взволнованный голос. – Я чувствую, что если мы продолжим встречаться, это будет нехорошо по отношению к моей девушке. Но мне с тобой так интересно… Я не знаю, что мне делать!» Но эти муки невинности вызвали у Лизы только бешенство. У нее уже не было сил играть, и она отчеканила: «Не хочешь больше встречаться – ну что же, прощай!»

На следующий день Карл опять позвонил и упавшим голосом человека, изне-могшего от внутренней борьбы, почти прошептал: «Я очень соскучился по тебе… Давай встретимся…»

В первый момент встречи Лиза взяла Карла за руку и уже не отпускала, буд-то ведя на заклание. Во время прогулки по лесу постоянно твердила: «Ну давай я тебя поцелую! Ну чего ты меня боишься?» В конце концов растерянный, обес-силенный Карл сдался.

Он действительно оказался каким-то редким ископаемым, не от мира сего в своей непоколебимой вере в честность и порядочность. После этого единствен-ного поцелуя позвонил своей девушке: «Я изменил тебе. Мы больше не можем встречаться». А еще после двух недель активных боевых действий Лизы поселил-ся у нее.

Карл получал неплохую стипендию от немецкого университета, и Лиза учила студентика тратить деньги на нее. Вскоре он стал покупать ей дорогую одежду, на день рождения подарил духи от Славы Зайцева. По желанию Лизы молодая пара побывала в Москве, Санкт-Петербурге и других славных городах России.

Срок работы Карла в Минске подходил к концу. Заканчивались и курсы не-мецкого языка, которые старательно посещала предусмотрительная Лиза. Теперь каждый день она услаждала слух Карла песней: «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далеком, буду тебе женой». Сначала молодой человек очень смеялся, говорил, что, наверное, она сама эту песню придумала. Постепенно на-учился ей подпевать.

В конце концов, после всяческих уловок, используя метод кнута и пряника, Лиза уехала с Карлом в Германию. Они поженились в символичный день, 9 мая,

105Как бедная Лиза стала богатой

и сняли двухэтажный домик с видом на горы. Лиза устроилась работать препо-давателем в музыкальную школу и стала готовиться поступать в немецкую ака-демию музыки. Для этого начала брать уроки у выпускницы Парижской консер-ватории.

Карл по-прежнему был студентом, что давало молодой семье немалые льготы – налоговые, в оплате жилья, проезда на городском транспорте… Впрочем, Карл вполне мог бы купить машину, но по экологическим соображениям предпочитал велосипед. Родители же его такой щепетильностью не отличались и, возглавляя каждый свою фирму, катались на собственных автомобилях. Лиза и Карл часто навещали их, добираясь поездом около трех часов. Родители входили в элиту общества, их великолепное жилище окружали не менее великолепные дворцы и виллы, поэтому Лиза нередко бывала на светских приемах.

Почти каждые выходные Карл и Лиза проводили на германских курортах. В отпуск отправились в путешествие по маленьким городкам Франции с заездом в Париж. И где бы они ни находились, каждое утро Карл приносил жене кофе в постель.

Лизе исполнилось всего 25. На ее лице разливался нежный румянец и не было ни одной морщинки. Но даже на свадебных фотографиях в ее глазах не сияла ра-дость – только настороженное внимание и затаившаяся хитрость. Казалось, будто Лиза тщательно отрабатывала данную себе установку: изображаем счастье! А ис-пытывать счастье – сохранила ли Лиза способность?..

Впрочем, счастье она все же испытала, причем настоящее – когда забереме-нела. Прислушиваясь, как в ней растет новая жизнь, она вдруг ощутила: очень чистое, то, что было в ней в юности, где-то в глубине души сохранилось. Ей не-ожиданно мучительно захотелось воскресить эту чистоту. И у нее появилась на-дежда, что с ребенком это будет возможно. Лиза представляла, как они с малень-ким человечком радостно смотрят в глаза друг другу и она испытывает к нему любовь – не ради корыстных целей, а просто так. Представляла, как ее душа, за-твердевшая и огрубевшая, светлеет и смягчается от детской улыбки, и в этой душе вновь расцветает та сирень, которой она любовалась в юности. Лиза надеялась, что в отношениях с ребенком обретет ту искреннюю теплоту, которую ей не до-велось испытать в отношениях с мужчинами.

Но ее идиллические мечтания нарушил звоночек из прошлого. На гастроли в Германию приехал ансамбль, в котором когда-то играла Лиза и с руководителем которого она сделала первые шаги на пути к вершинам многоопытности. Некогда «снявший с нее сливки» разыскал ее (возможно, сработало эмигрантское сарафан-ное радио). «Это тебя», – позвал Карл к телефону супругу. «Здравствуй, чужая милая, та, что была моей! – раздался в трубке насмешливый голос. – Ты помнишь наши встречи?» Затем говоривший назвал себя. Больше всего Лизе хотелось по-слать звонившего далеко-далеко. Но в присутствии Карла нужно было «держать культурную марку». Кинув мужу: «Это бывший коллега из Беларуси», – она свет-ским голосом произнесла: «Привет! Как жизнь, как дела?» «Будут хорошо, если ты мне поможешь», – все так же насмешливо отозвался первый любовник. Он объяснил: если Лиза не хочет, чтобы муж и его семья узнали о цене, которую она платила за выезд на гастроли, должна «пожертвовать на развитие родного ансамбля» в лице его руководителя крупную сумму. «У тебя нет никаких доказа-

106 Наталья Константинова

тельств!» – заявила Лиза (Карл уже вышел из комнаты). «А ты уверена, что они понадобятся?»

Лиза задумалась. Когда-то она сказала Карлу, чтобы объяснить отсутствие де-вичьей чести, что у нее были отношения только с одним парнем, по любви, кото-рые затем разладились. Конечно, неопытный молодой немец находился под пол-ным ее влиянием, считал ее во всех отношениях замечательной. Он мог бы и не поверить руководителю ансамбля, посчитать его слова наветом. Но вот родители Карла? Более умудренные жизненным опытом, они что-то почувствовали в Лизе и были не в восторге от выбора сына, хотя ничего конкретного возразить против невестки не могли. Даже на свадьбе они имели такой вид, будто пытаются прогло-тить целую тухлую рыбину и это им не удается. Полученные компрометирующие сведения о Лизе подтвердят их интуитивные подозрения, и они, несомненно, пове-рят. Тогда в ее семейной жизни возникнут проблемы. Ведь эти добропорядочные, культурные люди очень щепетильны в вопросах морали и придут в ужас, узнав, что приняли в семью «подстилку». Уверять, что у нее не было другого выхода, бесполезно. Родители могут изменить настроение Карла, пригрозить лишить его наследства. И хотя по немецкому законодательству Карл должен был при разво-де как-то обеспечить жену, тем более беременную, все равно налаженной жизни Лизы придет конец. Родители Карла сделают все, чтобы путь в приличное обще-ство был ей закрыт. И что тогда? Переезжать в другое место, пытаться там начать все сначала? Слишком много трудностей, такой путь не для нее. Лиза решила, что проще заплатить руководителю ансамбля, тем более, учитывая его уверения, что это будет «разовый взнос» и вскоре он уедет из Германии и больше ее не побес-покоит. Она продала некоторые украшения, подаренные Карлом, и рассчиталась с вымогателем.

Но этим дело не закончилось. Вскоре Лизу навестил, когда она была одна дома, белорусский эмигрант Стас, приятель руководителя ансамбля. Оказалось, что у него есть запись последних телефонных разговоров Лизы с бывшим любов-ником, а также их встречи с процессом передачи денег. Все это руководитель ансамбля предоставил Стасу по дружбе. А заодно поделился воспоминаниями о том, какая Лиза «сладкая». Поэтому теперь, в обмен на свое молчание, Стас требовал интимных встреч. Он был представителем богемы в худшем смысле этого слова, ленивым и разгульным. Первое время после эмиграции в Германию подрабатывал игрой на скрипке на улицах. Обладая харизматичной внешностью, он имел способность вызывать умиление у впечатлительных дам. Именно они когда-то помогли ему эмигрировать. И вот теперь одна из таких немок, обеспечен-ная, но одинокая, намного старше Стаса, сделала его своим мужем. Он жил в ее благоустроенном доме на свою «социалку» и доходы жены, по-прежнему нигде постоянно не работая.

Выбора у Лизы не было, и ей пришлось согласиться. Карлу она говорила, что ходит на дополнительные занятия по музыке. Хуже всего оказалось то, что из-голодавшийся по молодому телу Стас требовал от нее, несмотря на ее состояние, не просто обычных сношений, а экстремального секса, даже с элементами садо-мазохизма. Лиза все терпела. Так прошло три месяца. От постоянного нервного напряжения и активных физических «упражнений» у нее начались осложнения

107Как бедная Лиза стала богатой

беременности, которые в конце концов привели к выкидышу. Более того, врачи сказали, что больше она не сможет иметь детей.

Надеждам Лизы на хотя бы частичное возвращение в психологический рай душевной невинности пришел конец. Мир задернулся для нее черной пеленой. Не радовал молодой симпатичный муж, тем более что она его никогда не любила. Даже благоустроенная обеспеченная жизнь стала безразлична. Лиза начала ду-мать о самоубийстве. Но потом вспомнила, через что ей пришлось пройти, прежде чем получить некогда вожделенный немецкий «приз». И ей стало жаль так просто со всем расставаться. Тем более что, узнав о ее трагедии, Стас неожиданно обна-ружил присутствие совести и пообещал оставить Лизу в покое. Лиза решила все свои силы отдать занятиям музыкой и в прекрасных мелодиях выражать чувства, уже для нее недосягаемые, но к которым ей так хотелось вернуться.

Сдать экзамены в академию музыки ей удалось успешно. После этого она не-надолго приехала в Минск повидаться с родителями. Тогда я с ней и встретилась и узнала ее историю. Но больше встретиться с Лизой мне не довелось, и что с ней произошло дальше, мне неизвестно...

Сергей КРЮКОВ

ПоэзиЯ

А Русь останется

В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ

В Гефсиманском саду зацветают оливы.Ветви мира являют любви торжество…Звёздной ночью – сквозь ранящей скорби наплывы –Наяву, как во сне, я увидел Его.

Он молитву творил, глядя в небо тревожно,Прорицая рожденье последнего дня:– Я приму свой удел. Только, если возможно,Да минует, Отец, эта чаша меня.

В мире бурных страстей кто-то дёргал за нити,Что несведущий взгляд не узрит никогда.А в задёрнутом тьмою бездонном зените,Истекая лучом, догорала звезда.

На двенадцать частей преломлю я просфоруИ в зените найду роковую звезду.Крови телу придам, пригубивши кагору,И останусь навек – в Гефсиманском саду.

На Голгофе не слышно ни крика, ни стона.И суровое небо не пышет грозой.Только мироточит за лампадкой икона.И запястья сочатся кровавой слезой.

109А Русь останется

ПОДБИТАЯ ПТИЦА

Я видел подбитую птицу. Она молотила крылом, За небо стремясь зацепиться. Но крепко держал перелом.

Казалось, нет силам предела.Чуть-чуть бы – и птица взвилась! –Но смертная мука глядела Со дна стекленеющих глаз,

Безудержно меркли в которыхЗарницы высокой мечты,Разливы бескрайних просторов,Открытых глазам с высоты…

И, памятью дали осиля, Увижу, как, Бога моля,Все рвёшься ты к небу, Россия,Подбитая птица моя.

СТОЙКОСТЬ

Россия-Русь моя, Ты – не страна, не край,Ты – беспредельное Суровое пространство…Кому не нравится, Ложись – да помирай.А Русь останется В нетленном постоянстве.

Ветрами выстудит, Что не укутал снег.Морозом выстрелит, Когда не ожидали.И, если выстоит, Не сгинет человек,То Божьей истиной К нему прорвутся дали.

Нет-нет, за Господа Решать я не берусь.И прорицателей На свете слишком много…Не оттого ль ты и сильна, Святая Русь,Что так неистово Зависима от Бога?..

ВОДОПАД ГРЕМЯЧИЙ

В холодной купели Гремячих источниковВода, как в колодце, сиза.В нее окунуться неистово хочется.По брёвнам сочится слеза.

Среди водопадов, свергающих кручеюСвятую капель с высоты,По Божьему замыслу или по случаюРастут неземные цветы.

И напоминают бродяге беспечному,Нашедшему рай на скале,Что в жизни его – даже самое вечное –Не вечно на грешной земле.

КНИГА

Эта книга – как чудо!Как её прочитать?Вот – замок на полпуда,Вот – литая печать… Непростая шарадаУ меня на пути.Разгадать её надоИ с ответом идти. Даже сотни отмычекНе заменят мне ключ,Даже тысячи спичекНе растопят сургуч. Разве мало на светеЗамечательных книг!?Знать, попался я в сетиНепонятных интриг! Может, нужно вернуться,Выждать месяц иль год – И замки отомкнутся,И печать отпадёт?..

Но однажды случайно,Маясь ночь напролёт,Я приблизился к тайне,Приоткрыв переплёт. Мне не надо отсрочки,Верно, час мой настал,Если первые строчкиЯ уже прочитал.

110 Сергей Крюков

ОМУТ АХТУБЫ

Ты натерпелся страху бы… с ужасом заодно,Если б тебя омут Ахтубы звал и манил на дно. Я – не дрожал, не вздрагивал. Сутками напролётЛесками перетягивал чёрный водоворот. И поднимались тёмные – из подкоряжной тьмы,Словно стволы, огромные, яростные сомы. Я не стараюсь выставить, как я силён и смел,Только сомов неистовых я укрощать умел… Но иногда в полуночный лихопогодный шквалКто-то, совсем не шуточный, лески мои срывал. Слёз не бывало пролито в долгие ночи без сна,Но не играли роли тут прочность и толщина…– Кто ж это был, скажите мне!– Перекрестясь, забудь!Омута долгожителей людям не обмануть. Ты отказался сразу бы от несуразных дел.Вслушайся в голос разума: бездна – не твой удел! – Многие слухи верные повествовали мне,Как пропадали смертные в чёртовой глубине…

Сделав работу адову, разуму супротив,Мне предстоит разгадывать Ахтубы детектив.

БАБОЧКА

Четыре лепесткаИ крошечное тельце –Порхает у цветкаТворение умельца.

Но кто тебя создал?По Божьей ли указкеВдохнули в твой сандалДуши живые краски?..

Разгадка не близка.Из тысячи вопросовНайдёт ли у цветкаЗагадочней философ!

Я просто сбился с ног,Не ведая исхода…А миром правит БогПо имени –Природа.

* * *«...И вам приснится всё,

Что видел я во сне...»

Арсений Тарковский.

Как наважденье снов, Текут события... Мне этот мир не нов, Как сны забытые.

Всю землю обойдя Ногами праотцов, Смотрю я отродясь На мир глазами снов...

Но иногда сквозь пир Предчувствий и страстей Я постигаю мир Глазами прадетей.

И судорогой рта Ловлю последний вздох, Когда – лишь чернота, Лишь бездна – вместо снов.

111А Русь останется

* * *Вот снова снег идёт.И побелела вновьЗемля вокруг воротОт белоснежных снов.

Земля вокруг домов,Земля вокруг дерев…Пушистым слоем сновВсю землю обогрев,

Ложится снег везде –На ветви, на дома…И тает на воде,Голодной, словно тьма…

Пушиночки добра,Летя, не ждут в ответНаград и серебра.Корысти в снеге нет.

И что ему в ответЗемля способна дать?!

Вот так же льётся свет.И Божья благодать.

СУШЬ

Год выдался безжалостным, Преступным.От засухи река почти мертва.И, сделав заповедное доступным,Сомкнулись с берегами острова.

Приподнялись береговые склоны,Протоки обнажились, обмелев.И ветер иссушает луг зелёный,Пронзительно стеная нараспев.

Бесстрастно обращая землю в камень,Лучи из глины черепки спекли.И даже скорпионы с паукамиОт солнца скрылись в трещинах земли…

И всё бы ничего. Пройти смогли быМы по любому Божьему пути.Но – ни зверью прибрежному, ни рыбеТеперь от человека не уйти…

МОИ ОБЪЯТЬЯ

Лишь для тебя – мои объятья.Но это знаю только я.Не так скрепляют дружбу братья,Не так братаются друзья.

Не так тела свивают змеиВ живой мерцающий кристалл.Так только обнимать умеет –В печи расплавленный металл.

В огне соитья неземногоВ объятьях так легко сгореть!Ты, утопая в них, готоваСо мною вместе умереть…

Твоё дыханье струйкой тонкойВ ночной реке растворено,Где проплывает лёгкой джонкойЛуны округлое окно.

В окно заглядывает бездна,Органным голосом трубя, –И видит оком занебесным,Как обнимаю я тебя…

МГНОВЕНИЕ

«Остановись, мгновенье!Ты прекрасно».

И.В. Гёте, «Фауст»

Снег выпал –И такая тишина,Что слышно соловьёв грядущих вёсен.Загадочная зимняя странаВисит на иглахОпушённых сосен….В ладоши хлопни –Рухнет снег на снег,И эхо с эхом встретится в полёте.И – для чего здесь нужен человек,Вы никогда, наверно, не поймёте…Ловлю ладоньюЛучик золотой.Доверчиво он на руку ложится.Остановись, мгновение,Постой! –Такое – никогдаНе повторится…

Сагидаш ЗУЛКАРНАЕВА

ПоэзиЯ

Слушай голос мира* * *

Кровь степная в жилах – степи от порога,Сердцем принимаю соль и боль села.Не сойти с дороги, если ты – дорога,Не попасть под стрелы, если ты – стрела.Мне не надо моря и не надо лета,Здесь живу открыто, душу не тая.И на кромке Света есть соломка света,На которой можно твёрдо устоять.

Сагидаш Зулкарнаева родилась и живет в Самарской области. Публико-валась в «Литературной газете», в журналах и альманахах: «Русское эхо», «Наша молодёжь» (Москва), «Аргамак» (Татарстан), «Аманат» (Казахстан), «Настоящее время»(Прибалтика), «Отчий дом», «Арина», «Невский альма-нах», «Бег», «Союз писателей», «Второй Петербург», «Парус», «Великоросс», «Берега», «Подъём» , «Гостиный Двор», «Дальний Восток», «Российский писатель», «Волга», «День и ночь» и др. Лауреат в номинации «Дебют» за 2014 г. газеты СПР «Российский писатель». Лауреат нескольких сетевых конкурсов. Член Союза писателей России.

* * *Я оденусь в шёлк июля,Не зови меня – ушла.Пусть молва летит, как пуля,Зависть жалит, как пчела.Над ручьём и над канавой,Где скопился сельский сор,Напрямик шагну я с правой,Всем врагам наперекор,Улыбнусь песочным сотамМуравьиного вождяИ зонта дырявым сводомНе закроюсь от дождя.Прощевай, моя избушка,Прощевай, моя земля…Я свободна, как лягушкаВ чёрном клюве журавля.

* * *У бабы Мани всё как встарь:На кухне – книжкой календарь,Портрет с прищуром ИльичаИ борщ краснее кумача.А во дворе кричит петух,Слетает с неба белый пух.Старушка хлеб в печи печёт,И время мимо нас течёт…

113Слушай голос мира

* * *Почат январь, собрали конфетти,В пустом дому одна не заскучаю:К обеду Зойка сойкой залетит,Расскажет все известия за чаем.Под вечер дом теплеет, как душа,И трель сверчок на нитку ночи нижет.Перед рассветом, крыльями шурша,Стихи с небес слетаются на крышу.И хорошо, что город далеко.Живи себе да печь топи на благо.Есть тишь и свет, есть мёд и молоко,И два пути – до неба и продмага.

* * *Когда мой мир, как лист бумаги, скомкан,И душу рвёт кинжальный ветер дней,И скудость ждёт отточенным осколкомНа алчущем паденья жертвы дне,Так хочется повеситься, как месяц,Задраить люк души, завыть, как бес,Скатившись вниз по гулким рёбрам лестниц, Упасть в ладони жаждущих небес,Забыть все рамки, правила, законы,Долги, пароли, мерки, этикет,Сбежать из мира клеток и вагонов,Машин, неона, пластика, ракет,И кануть в непролазной, тихой чаще,Где бродит по деревьям лунный кот,И выгореть, как август уходящий,И сдаться в плен всем армиям невзгод...Когда ж душа надломлено умолкнет,В бессилье крикну вновь себе: Дыши!И еду в глушь – соломенной иголкойСшивать дыру надорванной души.

* * *В соломе света день сияет ныне,Теплее молока вода в реке.Пастух, хмельной от зноя и полыни,Как тучу, гонит стадо вдалеке. Под вечер жар вдоль берега спадает,Духмяно пахнут травы на лугах.Как зёв печи, закат огнём пылает,Несут коровы небо на рогах.

* * *Врастая в небо корнями веток,Деревья сцедят целебность сини.Горчичный пепел стряхнёт осина,Луна на дынях оставит слепок.По поворотам устав шататься,Накрывшись дёрном, заснёт дорога.Из всех пернатых одна сорокаВсё утро будет со мной ругаться.Оставив четверть тепла и света,Сентябрь выпьет всю жирность солнца.То – завтра... Ныне, на самом донце,Горит последней песчинкой лето.

* * *Куда идти? Дороги скисли.Всё больше зла, всё меньше света.Я ничего порой не смыслюВ организации планеты.Не оттого, что дальше сталаОт окружающего мира,А оттого, что заплутала,Утратив дней ориентиры.Вот-вот предательски завьётсяЗмеёй дорога подо мною,И всё вокруг перевернётся,И обернётся мир войною.Луч Божьей силы слаб и тонок,И оттого дышать мне нечем.В двуногом стаде человечьемЯ потерялась, как ягнёнок.

* * *Я забываю, что стихи горчат,Что вновь по жизни лента невезенья.Ведь он летит на свет без опасенья,Пока в душе моей горит свеча.Плохой, хороший – это мне не важно,Держусь за ним, готова всё отдать.Не потому, что с ним легко летать,А потому, что падать с ним не страшно.

114 Сагидаш Зулкарнаева

* * *Выпив ночь из синей чашки, жду, когда нальют рассвет. Тень в смирительной рубашке мой обкрадывает след. Обернувшись тёплым пледом, обойду притихший сад. Пахнет горько бабье лето неизбежностью утрат. Звёзды светят маяками. Может, в небо за буйки? Где цветные сны руками ловят божьи рыбаки. И по лунам, как по рунам, выйти в космос напрямик. По дороге самой трудной, где полёт – последний миг…Только в доме спит ребёнок. Захожу, скрипят полы. Не скрипите: сон так тонок! В степь пойду, сорву полынь И травою горькой, дикой окурю себя и дом: Блажь полёта, уходи-ка! Полечу потом, потом...

* * *Проходят мимо счастье и любовь,Окликнешь – отзовётся только эхо.Нет, не сержусь – лечусь от боли смехомИ принимаю с честью день любой.Зачем грустить, когда идут часы,Полны теплом небесные ладони,Горит герань и хлебом пахнет в доме,Горьки слова, но помыслы чисты.Чего мне ждать, каких высот хотетьИ обходить какие грани надо?Ведь дальше неба некуда лететьИ дальше бездны некуда мне падать.

* * *Как в чёрной речке нету дна,Так и в тебе мне нет опоры.Ты от меня уедешь скоро,И я останусь вновь одна.Не оглянувшись, ты назадУйдёшь, а я поставлю точку.И поцелую тихо дочкуВ твои прекрасные глаза.

* * *Ты говоришь: мир нем и жизнь – пустяк,И мы немы душой, как в море гальки,Стучат часы – не так, не так, не так...И снова Бог закручивает гайки;Перегорела лампочка души,И свет потух в единственном окошке?А ты смотри на листья и дыши,Отогревая медные ладошки.Смотри, как снег съедает рыжину,Как синевою город оторочен,Вливает небо в вены тишину...Ну, вот и ты спокойней стала. Впрочем,Давай-ка мы начнём с тобой стрелять По целям жизни средь земного тира.Открой окно, закрой свою тетрадь,Не плачь стихами, слушай голос мира.

* * *За пядью пядь, все сорок пять годковЯ уступила без борьбы былому.Пришёл сентябрь, смёл в стога соломуЛюбви, страстей, поджёг и был таков.Качнулась влево чаша бытия,Токсична осень – скука душу точит.То в междуречье, то вдруг в междустрочьеМелькнёт порою неба колея.А по весне в душе растает лёд,И жизнь вокруг затеет перемены.Апрельский ветер рекам вскроет веныИ к водопою ивы поведёт.

ДЕБОШИР

Михаил СПИВАККанада

Муза русского ЗарубежьЯ

Отрывок из военного романа. Место действия – Западная Украина, 1941 год.

ГЛАВА 1

Затерялась в украинской степи и среди лесов ветхая деревенька с покосивши-мися постройками, кривыми заборами да пыльной извилистой дорогой, по которой в дождливую погоду ни на телеге, ни своим ходом не проберёшься. Куда ни кинь взгляд, повсюду открывается тоскливая картина. Худая лошадь у калитки лениво жуёт траву, обмахиваясь спутанным хвостом. Свинья ворочается в грязи, отгоняя назойливых насекомых. Рядом прохаживается гордый петух с красным гребнем и длинными шпорами. Он не замечает опасностей, а их вокруг много. Чуть поо-даль, в кустах, поигрывая когтями, притаился внушительных размеров одичавший кот, присматривает себе на обед глупую птицу. Давно бы кинулся, да поблизости собака, которая от нечего делать остановилась возле лужи и лает на свинью.

Деревня Крапино до революции была еврейским местечком, а с приходом со-ветской власти многие евреи подались в центральные районы и крупные города, кто-то за границу уехал. На пустующие места во времена голода и разрухи засе-лились новые люди; население деревни стало смешанным.

Тем утром по деревенским кривым улочкам катился гул – народ спешил к от-крытию магазинчика, сиротливо ютившегося напротив добротного бревенчатого здания сельсовета. Там под красным флагом висел замысловатого содержания

Михаил Анатольевич Спивак – заместитель главного редактора литера-турного журнала «Новый Свет» (Канада). Член Союза журналистов России. Автор нескольких книг. Лауреат премии им. Вениамина Блаженного.

116 Михаил Спивак

транспарант: «Да здравствует 1 Мая – день боевого смотра революционных сил рабочего класса!».

Мужики и бабы, будучи люди тёмными, на транспарант внимания не обраща-ли. Им бы вовремя с посевной справиться, скотину накормить да урожай собрать, чтобы самим зимой с голоду не помереть. Работают не разгибая спины с утра и до позднего вечера, потому и нет им дела до счастья всех тружеников планеты. Своего пока не обрели.

На крыльцо сельсовета вышел хромой председатель Степан Петрович. Его неопрятный вид: стоптанные пыльные сапоги и недельная щетина с проседью, обвисшие в коленях штаны и сильно потёртый на локтях пиджак, которого давно не касалась женская рука, – выдавали в нём одинокого человека. Жители Крапина побаивались его по-змеиному холодных и цепких глаз. Даже в споре, выказывая крайнюю степень раздражения, Степан Петрович не орал, а шипел. Казалось, вот-вот брызнет ядом.

Однако дело он своё председательское знал: деревенским спуска не давал и к руководству заготовительных пунктов подход умел найти. В срок отчитывал-ся перед государством по сдаче зерна и мяса. Что делать, если дожди проливные идут и зерно намокло или клещ в нём завёлся? Взвесить и оценить качество сда-ваемой продукции можно по-разному. Не выполнишь план Совнаркома – мало не покажется; на этап в два счёта можно загреметь, а то и в расстрельный подвал угодить как вредитель и враг народа. Забота председателя так отчитаться, чтобы следователи НКВД лишнего интереса к делам деревенским не проявляли. С этим Степан Петрович справлялся отменно. Чувствовалась в нём жизненная хватка.

Подволакивая правую ногу и опираясь на самодельную трость, председатель остановился у края веранды и придирчиво оглядел улицу. Казалось, что его раз-дражали суетившиеся внизу мелкие людишки. Не любил Степан Петрович одно-сельчан и не скрывал этого.

Где он покалечился – история тёмная. В анкете Степан Петрович указывал, что пострадал в борьбе с контрреволюцией: провалился под лёд, коленный сустав по-вредил и двух пальцев на ноге лишился. Однако в деревне ходили упорные слухи, будто сам он воевал с большевиками, только наверняка этого никто не знал.

Выглядел председатель стариком, хотя был немногим старше пятидесяти. О временах Первой мировой войны и последовавшей революции он вспоминать не любил даже по пьяной лавочке в компании собутыльников: угрюмого мордо-ворота Миколы и своего хилого племянника Лёньки, родители которого сгинули в тридцатых годах в мясорубке коллективизации. Степан Петрович вообще был неразговорчивым и любознательных отшивал так, что напрочь отбивал желание интересоваться его биографией.

Деревенские равнодушно проходили мимо сельсовета, делая вид, что не заме-чают хмурого председателя. Тот постоял ещё минуту, проворчал что-то себе под нос и заскрипел по дощатому полу в кабинет.

У входа в магазин собралась толпа.– Разрешите-ка, пани Бруха Моисеевна, пристроиться к вам сзади, – озорно

посмеиваясь, местный здоровяк Герш Шнапер, встал в очередь за худой высокой женщиной, развернув мозолистые ладони на уровне её зада. – Ой, какие мы не-дотроги!

117Дебошир

Не привыкшая к бесцеремонному обращению, Бруха отскочила в сторону.– Не смей ко мне прикасаться, ты, мужлан неотёсанный! Барух... Барух Ефимо-

вич, где ты?! К твоей жене грязно пристаёт деревенский хам!В конце очереди показался гладко выбритый холёный толстячок.– Герш Абрамыч!.. – Барух осёкся. Он не горел желанием вступать в конфликт,

понимая, что потасовка со Шнапером добром для него не закончится.– М-да, чего надо? Шуткую я так. Понял?!Шнапер собрался было отойти от Брухи Моисеевны, но необдуманная Барухом

фраза, брошенная вслед, заставила его повернуться.– Нельзя так! Вы знаете кто? – Барух откашлялся.– Ну, и кто же я? – хулиган недобро глянул на заступника. – Чего заглох?– Герш Абрамыч, при всём моём к вам уважении...Тут возмутилась мадам Бруха Моисеевна:– Барух, ты перед кем, идиот, расшаркиваешься?! Он чуть не изнасиловал твою

жену на глазах у всего честного народа!– Не изнасиловал же, – вырвалось очередное неосторожное высказывание,

за что Барух получил от супруги звонкую оплеуху. – Да! Герш Абрамыч, мы из города, из Житомира, и ваши эти грубые мужицкие замашки не потерпим!

– Повтори-ка про замашки. Не нравится? Так катитесь в свой Житомир. Ска-тертью дорога. Чтоб вы зады на ухабах поотшибали! Чтоб вы провалились! Тьфу на вас! – Шнапер смачно плюнул им под ноги.

Бруха поджала губы и взглядом впилась в супруга, требуя от него мужской реакции. Когда она так смотрела, Барух готов был броситься с кулаками не только на Шнапера, но и на медведя, потому что Бруху он боялся больше.

– Герш Абрамыч, мы не потерпим. Или вы немедленно извинитесь, или...Эта фраза так и осталась незаконченной. Затаив дыхание, деревенские жители

наблюдали, как тело Баруха Ефимовича описало в воздухе дугу и приземлилось на дороге, подняв облако пыли.

– Низко сегодня Ефимыч полетел, очень низко. Видать, к непогоде, – Герш повёл плечами, как атлет после разминки, переплёл пальцы обеих рук и громко хрустнул ими, вывернув ладони от себя. Затем строго взглянул на Бруху Моисе-евну и гаркнул: – Чем ты его, старая вешалка, кормишь? Лёгкий он у тебя, как пушинка, против ветра совсем погано летит.

В толпе послышался ропот. Забияка повернулся к очереди.– Кто тут ещё чего-нибудь не потерпит?Люди вздыхали и отводили глаза. Смельчаков не нашлось. Народ пятился,

пропуская его без очереди. Проходя мимо Брухи Моисеевны, Герш придавил её животом к косяку двери и назидательно сказал:

– Общественность, понимаешь, на моей стороне. Вон, посмотри, никто мне худого слова не сказал. Так что вы тут не фулюганьте! Понаехали городские, ква-кают по-жабьи и всем недовольны. Сидели бы в своём Житомире. Нет, их сюда потянуло!

– Пан Шнапер... – послышался голос с дороги. Барух Ефимович, помятый и перемазанный пылью, не решался подойти ближе. – Произошло трагическое недоразумение. Вас никто не хотел обидеть. Простите милосердно. По всей види-мости, наши городские манеры были неверно вами истолкованы.

118 Михаил Спивак

Шнапер кивнул Брухе Моисеевне.– Разговорился твой хлопец. Значит, жить будет.– Я что хотел сказать, – не унимался Барух Ефимович, – пусть остынут стра-

сти...– Что ты лопочешь, дурак?! – закричала на мужа Бруха Моисеевна. Она вы-

скользнула из «тисков» Шнапера, получив на прощание увесистый шлепок по заднице. От такой наглости её лицо ещё больше залилось краской. Она подошла к Баруху почти вплотную и буравила его гневным взглядом. – Этот нахал ведёт себя беспардонно, а ты извиняешься! Пойдём отсюда. Поскорей бы продать дом покойного папеньки – пусть земля ему будет пухом – и вырваться назад в город, чтобы больше не видеть эти гадкие физиономии!

– Конечно, дорогая! Ужасно неприятные люди. Как можно было гнить в этой дыре? Ваш бедный папенька...

– Говорить будешь, когда тебя спросят! – оборвала его монотонные стенания супруга.

– Да, но я…– Рот закрой! – жёстким тоном отрезала Бруха. В воздухе запахло новой затре-

щиной, поэтому Барух счёл лучшим не оправдаться. Он не до конца понял, чем провинился, но уже осознал, что вина его безгранична. Видя такую покорность, Бруха промолвила холодным тоном, но без гнева: – Дома поговорим.

С уходом городских Герш слегка загрустил. В целом, он был доволен собой. Здорово прищучил житомирских чистоплюев, страха нагнал. Теперь пусть про-валивают. Веселье окончилось.

Осуждение в глазах односельчан Герша мало заботило. Только и умеют, что за спиной шушукаться да кости соседям перемывать. Как соберутся бабы, кудах-танье начинается такое, что куры мрут от зависти. Лучше бы своими языками хаты подметали – проку было бы больше, думал о них Шнапер.

Он провёл ладонью по трёхдневной щетине. С подбородка рука скользнула на мощную шею. Затем с затылка, по коротким жёстким волосам с чуть заметной проседью, он двинул рукой ко лбу, образовав козырёк и прикрывая голубые глаза от солнца. Отличительная черта, которая невольно обращала на себя внимание, – цвет его глаз. Не самый распространённый среди жителей деревушки.

– Погодка-то какая! – мечтательно вздохнул Шнапер, не обращая внимания на недовольное фырканье в толпе.

В его могучей фигуре клокотали энергия и жажда действий. Не сиделось Гер-шу на месте. Живые, лукавые и чуть надменные глаза искали приключений. Он был горазд на выдумки и шутки, которые далеко не всеми односельчанами вос-принимались доброжелательно. Некоторые считали Шнапера босяком и сканда-листом за его грубый юмор, его не любили и побаивались. Однако случись с де-ревенскими какая-то неприятность, где в помощь требовалась грубая физическая сила, отчуждение сменялось заискивающим тоном. К Шнаперу обращались по имени отчеству: «Герш Абрамыч, не пособишь ли?» Знал Шнапер, что за люди его окружают, знал, но в помощи не отказывал.

Свою позицию он объяснял почти философски, хотя к ней он пришёл не в уни-верситетских аудиториях, а на жизненном опыте: «Я тебе сегодня не помогу; ты завтра не поможешь соседу; послезавтра сосед не поможет своему соседу, а через

119Дебошир

неделю тот сосед не поможет мне. Всё в жизни возвращается». Однако пока что трудился Шнапер впрок. Никто ему не помогал, а он и не просил.

Очередь в магазинчик ожила. Лёнька, племянник председателя, хитрец из местной шпаны, попытался проскочить вперёд остальных. Шнапер схватил его за голову и вынес на улицу на вытянутых руках.

– Ты меня знаешь, – назидательно сказал Герш. – Я два раза повторять не буду. И не вздумай меня Петровичем пугать, а то я тебя прямо здесь удавлю.

– П-п-простите, п-п-пан Шнапер! Я вас не п-п-приметил в толпе. Совсем не знатно п-п-получилось!

Лёнька, долговязый рыжий парень, облизал потрескавшиеся губы. Болезнен-ного цвета лицо покрылось испариной. Волнуясь или нервничая, он заикался. А ещё, к месту и не к месту, употреблял словечко «знатно». Неизвестно, где он его подцепил, но им он выражал наиболее острые эмоции, как положительные, так и отрицательные.

– Так что, если меня нет, то можно вот так лезть?! – рыкнул Шнапер.– П-п-простите ради б-б-бога.– Ты веруешь?– Нет.– И я нет. Какого чёрта тогда прощения просишь тем, во что не веришь?!– К слову п-п-пришлось, пан Шнапер!– К слову, я бы тебе уши пообрывал, – и, понизив голос, добавил: – ещё раз

увижу тебя возле моей дочурки, мужское хозяйство напрочь тебе вырву. Усёк?– Не извольте беспокоиться. Я уже забыл дорогу к вашей хате.– Правильно сделал. Понятливый. Долго жить будешь.Шнапер поднял ладонь на уровень Лёнькиного лица, пресекая попытку рассы-

паться в благодарностях. Когда Герш отошёл, Лёнька чуть слышно пробормотал ему вслед: «В отличие от тебя, старый пень, я буду жить долго».

Хилому девятнадцатилетнему парню зрелый мужчина казался стариком.Тем временем семнадцатилетняя дочь Шнапера Перля спешила к магазинчику

на поиски отца, опасаясь его долгого отсутствия.«Только бы на этот раз не ввязался в драку!» – думала она.В деревне Перля считалась модницей. Маленькая, худенькая, с конопушками

на носу, она выглядела совсем юной и хрупкой девочкой. Одевалась не броско. Перед кем в деревне красоваться? Местные парни ей не нравились. В городе Пер-ля видела, как молодые люди гуляют по парку, держась за руки, или вечером си-дят на лавочке. Она наблюдала со стороны и вздыхала. Красиво живёт городская молодёжь! Перля мечтала, что и ей когда-нибудь молодой человек будет читать стихи в тени городского сада или они будут прогуливаться по набережной, а в ру-ках у неё будет алая роза, подаренная кавалером. В деревне рассчитывать на столь утончённые отношения не приходилось. Из всех радостей у девушки был только велосипед. Прошлым летом Герш ездил в Житомир торговать и тем собрал денег на подарок любимой дочке. Теперь в контору, где она работала счетоводом, Перля ездила на собственном транспорте, чем вызывала зависть некоторых односель-чанок. Не имея повода её упрекнуть, завистливые тётки фыркали вслед: «Дочь Шнапера поехала… ой-ой, на велосипеде… небось, Герш где-то украл».

120 Михаил Спивак

Особенно не любила её мать Сонечки – местной красавицы, – считавшая Перлю конкуренткой, что было опасно при огромном дефиците завидных женихов. Со-нечка была всего на пару лет старше Перли, но выглядела значительно взрослее. Статная, упругая в движениях, с развитыми женскими формами: узкая талия, ши-рокие бёдра. Чёрно-смоляная коса скользила по плечу, касаясь высокой груди. Де-вушка умела кокетничать: строила глазки и надувала губки. Она знала цену своей привлекательности. Мечтала о богатом женихе, красавце и душе компании. Зави-дев Перлю, она демонстративно отворачивалась и уходила, презрительно хмыкая.

В тот день всё утро Перля была как на иголках.– Ой, мама, не случилось бы чего опять! Как в прошлый раз, когда папа пошёл

в магазин.– В прошлый раз отец был не виноват. Лёнька первый спустил на него собаку.

Ну, может быть, Герш погорячился, оттянув Шарика сапогом и закинув на крышу сарая. А что ему оставалось: позволить искусать себя? Между прочим, отец о тебе заботился. А то шастает тут Лёнька под окнами. Ухажёр выискался на нашу голо-ву! Я бы его самого, а не Шарика, на крышу закинула.

– Мама, не нужен мне никакой Лёнька! Он дурак и очень подлый человек. Только собака была не в тот раз.

– Да?– Да, мама! В прошлый раз папа схватил Петькиного быка за рога и свалил

его на землю. Папа говорил, что Петькина тут вина: привязал быка прямо перед магазином. Бык ему пройти мешал.

– Конечно, мешал. Что такого, бык не может мешать пройти?– Может, мама! Но помешал он почему-то только нашему отцу. Пойду я по-

гляжу. Неспокойно на сердце. Как бы не зашиб кого!– Это он может, если его разозлить, но ты не волнуйся так. Чудит твой батька

со скуки, браваду на себя напускает. Я-то его другим знаю – добрым и внима-тельным. Бывало, сидим под цветущей яблоней и он мне истории рассказывает. А один раз – ни за что не поверишь – стихи прочитал.

– Правда?– Да, доченька, только я уж и не помню какие. Давно это было, и цветы мне

тогда подарил.– Наш папа?! Тебе, мамочка, это приснилось.– Ты его просто не знаешь. Он и на городской манер умеет себя вести, со сло-

вами всякими красивыми, как настоящий одесский франт. Он там жил, и в Киеве, и в Житомире, только рассказывать об этом не любит. Ты его поспрашивай, мо-жет, тебе поведает. Но книг он много читал, особенно в молодости. Я сама виде-ла. У раввина Пронмана их брал. А что мается отец в деревне, в том и моя вина есть. Как сошлись с мы ним, тут и ты у нас скоро в планах появилась. Отец не хотел в деревне оставаться, но мужчина он ответственный, надёжный, хозяйствен-ный. Женщину одну с дитём не бросит. Вот только озорничать стал. Бывало, что и в драки ввязывался. Теперь, правда, желающих с ним драться не осталось, а по молодости столько шума было! Но на меня ни разу руку не поднял. Как других баб мужья лупцуют, такого у нас не было. Случалось, посмотрит сурово или даже прикрикнет за дело. Ой, а мне смешно, право слово. Я его за стол усажу, тарелку щей поставлю да краюху хлеба перед ним. Отец твой покушает, а я со стола уберу

121Дебошир

и за шею его обеими руками обнимаю. Он сразу тает, как кот, которого за ухом чешут. К мужикам подход и терпение нужно иметь. Они только с виду такие стро-гие, а сами ласку любят.

Когда дочь подъехала к магазину, Шнапер уже стоял на крыльце с покупками.– Папа! Всё хорошо? – с тревогой спросила она, оглядывая хмурых односель-

чан из очереди.– Доца, дорогая, твой папа был сегодня тише травы ниже воды... тьфу ты про-

пасть, опять переврал.– Папа! Не плюйтесь. Пойдемте домой.– Ну, шо папа… что ты óтца рóдного ругаешь? Я сегодня тихий, – Шнапер

улыбался дочери самой невинной улыбкой, на которую был способен. – Как телё-ночек, тихий. Правду говорю?! – вдруг рявкнул он, обернувшись к толпе.

– Ну-у-у... – замялся Лёнька, чья собака теперь, завидев Шнапера, непроиз-вольно мочилась, а после сегодняшнего и сам Лёнька был недалёк от этого. – Я того, п-п-пойду я... да, вот.

– Шо-о-о?! Хочешь сказать, что я вру?! – лицо Шнапера налилось кровью, он сжал кулаки.

– Что вы, что вы, Г-г-герш Абрамыч! Я что, я ни-ничего. Вы всё знатно изла-гаете! Знатно, знатно, не сомневайтесь, – добавил он, видя недовольство Шнапе-ра. – Истинная правда.

Герш удовлетворённо махнул рукой, давая понять, что Лёнька может заткнуть-ся.

– Вот, доца моя дорогая, народ соврать не даст. Никаких этих... как ты там говоришь?

– Эксцессов, папа.– Ой умная ты у меня девка, доца ненаглядная! Только за Гедальца тебя за-

муж отдам. Такой жених тебе нужен: умный, грамотный, не «фулюган», как вот эти, – Герш через плечо указал большим пальцем на толпу. – Безобразничают, понимаешь. А Гедалец не такой. Он культурный! Во как!

– Пойдемте папа, мама вас заждалась, – засмущалась Перля.Гедалец ей нравился своей серьёзностью, но она была уверена, что такой па-

рень найдёт себе городскую девушку, которая красиво одевается и имеет высшее образование.

Когда Шнапер удалился на некоторое расстояние, грудастая баба из очереди слишком громко взвизгнула:

– Держи карман шире! Гедальца им подавай.– Я всё слышу, курва! – эхом вернулся к ней страшный голос.Бабы вмиг прикусили языки. Они-то знали: Шнапер совсем не джентльмен.

Не посмотрит, что прекрасный пол, – по шее враз накостыляет. Разговоры возле магазинчика продолжились, когда хулиган совсем скрылся из виду.

– Да такой парень, как Гедалец, даже не посмотрит в сторону их хаты. Шнапер этот не еврей: хам, матерщинник, дерётся! Наши мужчины так себя не ведут.

– Во-во, – поддержала другая баба. – Тоже мне, еврей выискался. А у самого в сарае хрюшка и поросёнок. Сало вон какими шматами ест, – она широко развела руки. – Тьфу, гадость!

122 Михаил Спивак

– Стать зятем Шнапера – стыдоба-то какая! – поддержала кумушек мать Сонь-ки. – Он, небось, ещё и не обрезанный.

Такой поворот разговора вызвал живейший отклик в женском коллективе.– А ты проверь! – ухватились за возможность позубоскалить бабы.– Ой-ой, надо будет – проверю! – парировала она с вызовом и повела плечами,

показывая, что сама ещё очень даже ничего. – Я как без мужа осталась, так теперь в своем праве. Могу проверять, у кого и что захочу! Только даром мне ваш Шна-пер не нужен. Сами проверяйте.

Не дожидаясь ответа, она пошла прочь, плавно покачивая бёдрами.– Ну, куда с таким добром! – крикнула ей вслед баба, начавшая разговор.Ответа не последовало, и улочка быстро опустела.Гедалец, так уменьшительно звали местного грамотея. Парень был лучшим

учеником в деревенской школе. Из весьма состоятельной семьи. Он поехал в Киев, где поступил в институт и уже отучился там почти три года! По местным стандар-там он слыл чуть ли ни академиком. В деревне он появлялся теперь редко. При-езжал на летние каникулы навестить родителей. Несмотря на то, что парню едва минуло двадцать лет, деревенские жители приветствовали его по имени отчеству: Гдаль Ильич. Ему прочили большое будущее. Все местные маменьки, имевшие дочерей более или менее подходящего возраста, были сражены его образованно-стью, правильной речью, учтивостью и покладистостью. Они мечтали заполучить такого зятя. Сонькина мать не раз заводила с дочерью разговор о нём:

– Какой парень! Ах, какой парень! Будь я моложе – никуда бы он от меня не делся. Эх, долюшка моя вдовья... Ты не упусти жениха. Второго такого не сы-щешь.

– Грамотный шибко, – ставила ему в упрёк Сонечка. – Дома с книжками сидит, на танцы не ходит. Нет в нём страсти и романтизма. Ухажёр никчёмный!

Мамаша такой аргумент начисто отмела и мозги дочери вправила: оттрепала за косу и тумаков надавала. Они, мамаши, издали чуют за кого своих дочерей выдавать. Где-то в глубине души на себя женихов примеряют, только вида не по-казывают.

– Красавцы, они все бабники, – поучала дочку мать. – Страсти ей захотелось! Романтизма подавай! Ты у меня всё получишь! Будет тебе сейчас и страсть, и ро-мантизма на всю оставшуюся жизнь хватит! – продолжала учить житейской му-дрости мамаша, выписывая дочери новую порцию хлёстких ударов полотенцем по физиономии. – А Гедалец надёжный. Поняла, дура?! – била наотмашь. – Вот тебе страсть! Вот тебе романтизм! Так понятней доходит?!

– Ай-ай, мама, я всё поняла! – запричитала Сонька.Доходчиво мамаша объяснила подрастающему поколению, каких жизненных

ориентиров стоит придерживаться. Ведь если наука в голову не доходит со сло-вами, то её вколачивают через другое место. Метод проверенный поколениями.

– Это хорошо, а то я уже утомилась, – мамаша кинула полотенце на стол. – Ты прости меня, дочка. Добра тебе желаю. Как иначе дитю своему неразумному объ-яснишь? Остаётся драть, чтобы наука крепче дошла. Сама станешь матерью, тогда поймешь, как сердце за чадо свое болит. Посмотри на мою жизнь проклятущую! Для тебя лучшей доли ищу. С Гедальцем ты горя знать не будешь. Яшка был у тебя непутёвый ухажёр. Все нервы из-за него вытрепала, глядя, как ты к нему на

123Дебошир

свиданки бегаешь. Час от часу не легче – теперь Давид повадился ходить. А что он? Франт. Глянь, как девки за ним бегают, и он – от одной к другой. Хочешь си-деть у окна и слезы лить, где твой благоверный шляется? Чтобы деньги из семьи тянул на свои шашни-гулянки? Яшка, тот хоть тебя любил, а этот ради забавы девкам голову морочит. Нет! Можешь ругать меня, можешь обижаться, но я тебе жизнь испортить не дам. Как отца твоего не стало, я тут решаю, кому и что делать. И кроме Гедальца не жди моего благословения ни за кого другого. Костьми лягу, волосья все из тебя повыдергаю, а сделаешь так, как я сказала!

Сонечка прониклась словами матери и смирилась с её выбором. Этим летом Гедалец, который уже представлялся при знакомстве Григорием, должен был при-ехать. Ему осталось только сдать экзамены.

О приезде Гедальца задумывался и дальновидный Шнапер. Он понимал, что маменьки переполошатся, и опасался мёртвой хватки главной конкурентки – Сонь-киной мамаши. Уж эта умела подмаслить, когда нужно. Любому голову заморочит.

Кроме желательного замужества Перли с Гедальцем, у Шнапера зрели другие, далеко идущие планы: чтобы дочка получила высшее образование. Как звучит – высшее! Предел мечтаний! Вздохнуть полной грудью и умереть. Отпускать дочь одну в город, конечно, страшно. Вдруг кто обидит, а заступиться некому. Шнапер долго сомневался и наконец решился:

– Доца, подойди-ка быстренько сюда.– Да, папа.– Вот что я тебе скажу. Мы тут с матерью сами по хозяйству справимся, а ты

собирайся. Поедешь на следующей неделе в Киев. Да-да, не делай мне такие кру-глые глаза! Засиделась тут в деревне.

– Что ты, Герш, дочь из родного дома гонишь-то? – вступилась мать.– Молчи, глупая женщина! Знаю что делаю. Ты, Перля, когда в Киев приедешь,

Полиной назовись...– Совсем сдурел! – всплеснула руками жена. – Бес тебя попутал!– Папа!– Цыц, вам сказано! – грохнул он кулаком по столу так, что тарелки подскочи-

ли. – Раскудахтались! Говорю, значит, так надо. Молчать и не перебивать меня! Я на днях в Житомир собираюсь, телеграмму Гедальцу отправлю. Скажу, что ты, – он повелительно указал на дочь, – едешь поступать в институт. Попрошу его встретить тебя на вокзале и помочь обустроиться: общежитие получить, докумен-ты оформить. Гедалец парень хороший, землячке обязательно пособит. Угостишь его снедью всякой, что мать тебе в дорогу соберёт; табачок ему от меня передашь. Город тебе пусть покажет. Да не красней ты так, девка неразумная! Батька твой дело говорит. Вы промеж себя решайте как хотите. Я в эти дела не лезу, но полу-чить высшее образование ты обязана. Это тебе мой строгий родительский наказ. Будет образование – будет и жених достойный, и жизнь не как у нас с матерью.

Перля серьёзная девушка, и Гедалец не какой-нибудь проходимец. Сколько раз Шнапер его в детстве защищал от местной шпаны, пусть теперь тоже услугу окажет – присмотрит за его дочкой. Такой парень девушку не обидит. Ну, а если у них ещё и серьёзные отношения сложатся, то это будет двойной удачей.

– Но как же! – робко начала Перля. – Я так не могу.

124 Михаил Спивак

– Прекратить нытьё! Мне эти ваши охи-вздохи вот где! – Герш провёл рукой поперек горла. – Я тебе человеческим языком объясняю: незачем молодой девке в деревне киснуть.

– Чем тебе в деревне плохо? – возмутилась жена. – В нашей стране все равны.Шнапер буркнул, не оборачивая головы:– А ты бы помолчала. Уши развесила, курица, – он тяжело вздохнул. – Доца,

ты поняла, что я тебе про образование сказал?– Да, – кивнула она.Перля чувствовала себя намного увереннее, когда речь не заходила о Гедальце.

Повисла минутная тишина, которую нарушила мать Перли:– И правда, отец, умный ты всё-таки, хоть и шалопай.– Но-но, баба, не забывайся!– Я ж разве что худое про тебя скажу? Дочь наша умница, вся в тебя.– Это да, – разомлел Шнапер. – А красавица – в тебя! Так, Полина, – привыкай

к этому имени – иди теперь погуляй.Без лишних вопросов, прихватив со стола сборник любимых стихов, девушка

вышла из дома и аккуратно притворила за собой дверь.– А ты, краса моя, жинка, давай-ка сюда. Ох, какая мягкая у тебя задница! Так

и просится в руки. Не то что у этой курвы, Брухи Моисеевны, пальцы чуть не сломал.

– Что?– Да ничего, ты не дёргайся. Ах, ядрёная! Ах, сладкая! – Шалун!– Чай не дед старый! Есть силёнки бабу свою приласкать да побаловать, как

в молодости на сеновале. Правду говорю?Сильные руки Герша легли ей на бёдра.– Муж мой, ох… – простонала женщина и закрыла глаза в охватившей её тело

сладкой дрожи.– Ближе давай ко мне!Заскрипели пружины на старой кровати. Комната наполнилась энергией стра-

сти.– У-уф, – выдохнул Герш и лёг рядом с женой. – Хорошо. Сейчас папироску

выкурю, и потом ещё разок.– Ой-ой, неугомонный. Много ли нам с тобой ещё осталось?В её голосе слышалась печаль, совершенно неуместная и необъяснимая.– Этого, мать, никто не знает.– Тревога у меня на душе. Неспокойно мне, сама не пойму отчего.– Брось свои бабские страхи.Шнапер поморщился, готовясь выслушивать причитания жены.– Не сердись, Герш, я ведь не за себя волнуюсь: за тебя, за Перлю. Мне лишь бы

у вас всё было хорошо, а меня бог и так наградил. У меня есть ты, кормилец мой. Дочь заботливая, каких мало. Что мне ещё надо? Я люблю вас и счастлива этим.

– Хм... – немного смутился Шнапер. – И мы тебя любим. Значит, волноваться не о чем.

Она промолчала в ответ, только крепче прижалась к мужу. Это всегда действо-вало успокаивающе.

125Дебошир

Чем ближе подходила дата отъезда, тем больше Перля смущалась и сомнева-лась. Неужели она вот так запросто явится к Гедальцу: «Здравствуйте, я к вам, помогите мне устроиться и поступить в институт». От одной мысли она краснела и готова была отказаться от задуманного. Дочь умоляла отца повременить с по-ездкой, но Шнапер категорично отмёл её просьбы:

– Сейчас или никогда! – выдал он заранее приготовленную фразу – плод его долгих размышлений.

Шнапер приказал женщинам хранить в секрете всё, что связано с отъездом. Свои планы он не привык афишировать. Но сейчас речь шла не просто о планах – решалось будущее дочери. Сама она по молодости не понимает всей серьёзности момента, и жена не понимает по недальновидности. Поэтому его задача – пресечь возможные провокации. Односельчане способны на любую гадость. Шнапер не питал относительно них иллюзий. Человеческая натура ему была хорошо знакома. Это на людях они все из себя добропорядочные, а в душе завистливые. С такими соседями надо держать ухо востро, поэтому напутствовал Герш своих домашних:

– Не трепаться! В первую очередь это касается тебя, – строго сказал он жене. – Смотри, проболтаешься бабам – тебе не поздоровится. Язык оторву!

– Да что ты, что ты, отец, так завёлся? – замахала она руками.– Не завёлся, а предупреждаю, потому что знаю, как вы языками метёте – что

помелом. Дело серьёзное! Всё поставлено на это...– На карту, папа, – как всегда, пришла на помощь дочь.– Правильно, на неё самую! Так что дури и болтовни я не потерплю. Я за свою

любимую доцу всей деревне, если надо, языки поотрываю!– Суровый ты у меня, Герш, – произнесла женщина с благоговением. – Не по-

нимаю я, что ли?! Своей дочери я тоже не враг. Если нельзя – буду молчать.Шнапер усмехнулся. Он знал, что много требует от жены. В противополож-

ность ему, она была доверчивым и открытым человеком. Любила поболтать, и, за-видев её, селянки спешили поделиться новостями, а она делилась с ними. Всё выбалтывала, чем часто пользовались завистливые люди.

– Главное – это порядок! – более мягким тоном, но всё так же назидательно сказал Шнапер. – А теперь всем спать, поздно уже!

Несмотря на соблюдение конспирации, Бруха Моисеевна стала проявлять не-здоровый интерес к семейству Герша. Возможно, это было простое совпадение. Она теперь частенько прогуливалась под ручку с Барухом Ефимовичем мимо дома Шнаперов, бросая пристальные взгляды во двор и на окна. Со стороны это выглядело как утренний и вечерний моцион, который начинал нервировать главу семейства. Вот и сейчас парочка прошла мимо его дома.

Герш, не склонный верить в случайности, зло покусывал спичку передними зубами, прищурившись и глядя им вслед. Он предупредил дочь и жену о том, что эти «городские твари себе на уме». Женщины взяли «под козырёк» и снова по-клялись не допустить разглашения «государственной тайны».

– Посмотри-ка. Опять ходят туда-сюда! – переполошилась жена после прове-денной Гершем политбеседы. – Пронюхали! Так и есть! – она всплеснула руками и принялась метаться по хате, задёргивая занавески. – Что делать?! Я никому не рассказывала!

126 Михаил Спивак

– Цыц! Угомонись. Сейчас разберёмся, – Шнапер выглянул в окно. – Вы обе сидите дома. Я скоро вернусь.

– Папа, без рукоприкладства, умоляю!– Доца, неужто я похож на бандита какого? – он надел кепку, собираясь выйти

наружу, и заскрипел пальцами по щетине.– Как вам сказать, папа...– Ай, бессовестная дочь! Рожай вас после этого.– Ох, уморил, можно подумать, ты рожал, – вступилась мать.– Ну тебя! Потом договорим. Сначала разберусь с этой городской клячей.Шнапер вышел на двор и остановился у забора, положив на него руки. В силь-

ном волнении Перля распахнула окно и с нарастающей тревогой наблюдала за отцом. Бруха с мужем степенно возвращались домой. Рисуясь утончёнными «аристократами» на фоне деревенской отсталости, брели они по улочке, если так можно назвать ухабистую дорогу между рядами домов. Пара поравнялась с хозя-ином дома, делая вид, что не замечает его.

– Здравствуйте, уважаемые пан Барух Ефимович и пани Бруха Моисеевна! – послышался елейный голос Шнапера из-за калитки.

Гуляющая чета приостановилась и надменно кивнула в ответ. Оба крайне уди-вились такой обходительности дебошира, но вида не подали. Перля сжалась, зная, что слащавый тон отца не предвещает ничего доброго.

– Славная выдалась погодка. Одно удовольствие прогуляться.Снова холодный кивок в ответ.Далее произошло то, чего не ожидали городские. Шнапер вдруг скинул маску

доброжелательности:– А ну, курва, пошла вон отсюда! Ох, догоню! За тощие окорока схвачу, на

сеновал завалю да подол заворочу! – Шнапер затопал на месте. – Ефимыча твоего в реку сброшу!

С криком: «Попались!», он резким движением распахнул калитку.– Папа!Напрасно Перля боялась, что отец перейдёт от угроз к их исполнению.– Доца, ты не волнуйся, папа просто шутит. Гляди. Шпионы клятые сюда более

не сунутся. Любо-дорого посмотреть, как бойко «фулюганы» удирают!Бруха Моисеевна, несмотря на пятидесятилетний возраст, неслась по улочке

не хуже породистого рысака, умело маневрируя на виражах и давая фору Баруху Ефимовичу. Супруг её оказался слабоватым бегуном. Поскользнувшись на коро-вьей лепёхе, он грохнулся на спину, но сразу вскочил и, не оглядываясь, бросился догонять жену.

Шнапер вернулся в дом. Привычным жестом повесил кепку в угол на гвоздик, перекрестился на неё, театрально махнув слева направо, громко чихнул и непо-требно выругался:

– Эх, в бога душу мать!Не зря он слыл богохульником даже среди атеистов.Предсказание Шнапера сбылось. Больше под его окнами никто не ходил. Даже

случайный прохожий сторонился дома на окраине деревни.

127Дебошир

Подошёл день отъезда. Вещи были собраны, всё важное по сто раз оговорено, ценные советы розданы, нравоучения по второму кругу прочитаны. Пришла пора прощаться.

– Будь счастлива, доченька! – мать всхлипывала и смахивала рукавом слёзы. – Береги себя. Чтобы всё у тебя было хорошо, а нет, так возвращайся... ой, что это я говорю! Будь счастлива, дорогая. Чует моё материнское сердце, не увидимся мы больше с тобой!

– Точно дура! – гаркнул отец. – Что ты дочери в дорогу желаешь?! Мука мне с тобой.

– Не дочери, за себя говорю, – причитала женщина.За последние несколько часов она осунулась и постарела. Припухшие от слез

глаза, дрожащие руки и губы матери – всё это разрывало Перле сердце. Женщины кинулись друг другу в объятия, заливаясь слезами и причитая.

– Мамочка!– Доченька моя!– Я тебя люблю!– Береги себя!Шнапер запыхтел.– Развели сырость. Одно слово – бабьё! Хватит мне тут на нервы действовать.

Не слушай мать, всё будет хорошо. Поступишь в институт, а на следующий год приезжай в гости. Если что-то будет не так, только дай весточку. Сам приеду. Помогу чем надо. Пока я жив, ты голодной и босой ходить не будешь! Вот тебе моё отцовское благословление: учись так, чтобы мы с твоей матерью гордились тобой! Ну, целуйтесь и пошли.

Раннее утро в округе выдалось спокойное. Туман медленно плыл над рекой, и трава, насыщенная каплями росы, бодрила, разгоняя своим прикосновением остатки сна. Шнапер запряг лошадь в телегу и погрузил вещи: единственный ста-рый чемодан, который хранился у него с незапамятных времен, и тряпицу с за-вязанными узлом краями наподобие походного мешка. В нее положил продукты. Перля в последний раз поцеловала мать, после чего отец с дочерью отправились в дорогу. На пыльной, разбитой колее дребезжали колеса и скрипели оси, пробуж-дая беспокойство у особо бдительных и любопытных сельчанок. Они гадали, глядя из окон, – кое-кто даже выскочил во двор, – куда это Шнапер дочь свою везет? Не иначе задумал что?! Не спала и Бруха Моисеевна. Она прильнула к треснувшему оконному стеклу, оставляя на нём жирные пятна от пальцев и лба. Проезжая мимо её дома, Герш погрозил кулаком. Шторка за окном моментально задёрнулась.

Перля долго вглядывалась в дымку, пока одинокий силуэт матери не раство-рился в белой пелене. Отец молча потягивал самокрутку, думая про себя: «Жена с дочкой мне ещё спасибо скажут». Тогда он даже не подозревал, насколько ока-зался прав.

Шнапер прибыл на станцию, когда первые солнечные лучики стали прорывать-ся сквозь серое небо.

Никто из односельчан так и не узнал, куда делась Перля. Ни Сонька-красавица, ни её мамаша, ни Бруха Моисеевна с мужем. Очень скоро жителям деревни стало не до сердечных дел и даже не до «фулюгана» Шнапера.

Шла середина июня 1941 года...

Иван САБИЛО

КритикА

У ПЕРЕВАЛА

Читая только что вышедший из печати увесистый стихотворный том «Ново-селье» московского поэта Глана Онаняна, задумываюсь, каким было бы творчество гениев русской поэзии – Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Есенина, – доживи они до преклонных лет. Чего и сколько смогли бы они создать, подари им судьба ещё несколько десятилетий. Никак не могу согласиться с мнением литературове-дов, которые утверждают, что все вышеперечисленные поэты будто бы в полной мере свершили отпущенное им Господом. И живи они дольше, ничего путного от них ожидать бы не пришлось. При этом не забывают напомнить, что история не терпит сослагательного наклонения.

Бог с ней, с историей, мы знаем, что она терпит и не такое…Но вот парадокс: Глану Арменаковичу Онаняну давно перевалило за восемь-

десят, а он не теряет ни остроты зрения, ни глубины понимания. Он удивляет тонкостью мастерства, близким к идеальному вкусом, широтой и разнообразием художественных приёмов версификации. Отличительные черты поэзии Глана Онаняна – совершенный стиль ( любое его стихотворение вы прочитаете без за-пинки) и образно-метафорическое утверждение мысли о том, что человеческая жизнь не кончается земной юдолью: всех нас ждёт «новоселье» и жизнь в ином, уже вечном измерении. А значит, всё наше счастье ещё впереди!

…Девятый свой десятокЯ разменял теперь,И сдулся мой достатокПод прессингом потерь.

Ведомый чувством долгаВо сне и наяву,Поверьте – я так долгоНе для себя живу…

129У перевала

Кто знает Глана Онаняна, тот понимает, насколько правдивы эти слова. И ни-куда нельзя ему уходить, даже на один день. В своих стихах он вроде бы проща-ется с нами (memento mori), но и сам он, и все мы купно с ним, его друзья, колле-ги, читатели и почитатели, прекрасно понимаем, что это не конец дороги, а лишь перевал, после которого она продолжится, но уже в ином, высшем качестве.

В черёмуховые холодаВ черёмуховые холодаМоя душа молода,Моя душа молода.

Но кончатся холодаИ черёмуха отцветёт.Кто душу мою тогда На погост отведёт?

Соприкасаясь с поэтической судьбой Глана Онаняна, отмечаешь в нём чело-века, которому известно всё или почти всё о нашем мире. Который, как рентге-новский луч, проникает в суть материи и духа. Кандидат технических и доктор философских наук, о н к тому же досконально знает русскую и мировую литера-туру. И это не может не сказаться на его творчестве.

Скрывая мира естество,Природа не щедра:Трудней всего, нужней всегоДобраться до ядра,

Отбросить внешние слоиИ правду обнажить,Уйти в искания свои И только этим жить,

Трудясь с утра и до утра,Без отдыха в пути,До сердцевины, до нутра,До главного дойти:

Ведь атом, клетка и звезда,Пока не грянул гром, –Везде, повсюду и всегдаПредставлены ядром!

Отвеян сор, и вот оно –Тяжёлое, как ртуть,Рациональное зерно –Исканий смысл и суть…

Искатель, сердцем возлюбиЯдро без шелухи,Без электронной скорлупы,Простое, как стихи, –

130 Иван Сабило

Но помни, помни, мир любя:Энергия ядраУже бушует у тебяНа кончике пера!

Найдите, пожалуйста, ещё хотя бы одного современного поэта, в котором ма-териальное и духовное столь органично соединялось бы с нравственным и душев-ным. Не найдёте! При этом никакого даже намёка на нравоучение или назидание. Никаких плоских, или, скажем мягче, витражных сентенций типа «Мы времена не выбираем, мы в них живём и умираем». Или – «У войны не женское лицо»… (Пожалуйста, вот подобная сентенция от меня: «С рожденья грёзим небесами, но вечно ходим по земле»). Нет, всё строго и прозрачно, как в родниковой воде…

Ещё скажу о способности Глана Онаняна видеть мир и человека в нём как великое двуединство: ни один из них друг без друга не может. Но для того чтобы видеть, чувствовать такое двуединство, читатель сам должен быть этически под-готовлен. Тогда ему открывается удивительная в своей парадоксальности много-мерность мира:

Крик экстаза в духе времени,Трубный глас –Третий глаз во лбу ли, в темени –Третий глаз…

Даль веков… До настоящего –Сотни вех,Третий глаз – провидца ль, ящера –Смотрит вверх.

Хочешь жить в покое – вытащи,ПотушиТретье око – глаз всевидящий,Глаз души!..

Драматизм человеческого бытия – осознание близкого ухода. Оно неотвратимо и траурно в поэзии Александра Сергеевича Пушкина:

…Над вымыслом слезами обольюсь.И может быть – на мой закат печальныйБлеснёт любовь улыбкою прощальной…

У Глана Арменаковича Онаняна оно преобразуется в беспечалие ожидания, в готовность вернуться туда, откуда мы на недолгое время пришли, чтобы утвер-дить в себе Человека.

Стихи поэта не судите строго:Земная жизнь сурова и строга,Но в храм небесный прянет из острогаМоей судьбы бегущая строка.

Её огни намечены пунктиром –Течёт созвездий млечная река,Но в некий час взойдёт над целым миромМоей судьбы бегущая строка.

131У перевала

Пускай я шут, пускай я презираемВ своей дежурной маске остряка.Но знаю: ад соединяет с раемМоей судьбы бегущая строка!

С волнением и гордостью за русскую литературу читаю «Новоселье» и ра-дуюсь тому, что эта книга, несмотря на свой внушительный объём, не имеет, не может иметь конца. Она продолжается в нашем сознании, рождая чувство со-причастности с тем высоким и совершенным, чего достиг поэт. И напоследок не удержусь ещё от одной небольшой цитаты:

…Что новоселье? ВыселеньеИз мира бренного в безбрежный,Не помраченье – озаренье,Не мрак, а свет, святой и грешный:

Мои любимые, родные,Я скоро снова буду с вами,Чтоб кануть в бездны ледяные,Чей жар не описать словами…

Перу Глана Онаняна принадлежат сотни произведений авторов, прекрасно переведённых им на русский язык. Причём не подстроенных «под себя», как это часто случается, а именно переведённых – с сохранением авторской сути и духа в каждом из стихотворений. Так что и в этой ипостаси автор «Новоселья» являет нам пример безукоризненной порядочности и неугасимого творческого горения!

«НЕ ЗАВЕРШИТЬ МГНОВЕНЬЕ ПУСТОТОЙ...»

Людмила ВОРОБЬЁВА

КритикА

Сокровенные смыслы поэзии Аллы Чёрной

Крикну я, но разве кто поможет, –Чтоб моя душа не умерла?Только змеи сбрасывают кожи, Мы меняем души, не тела.

Николай Гумилёв

В семидесятых-восьмидесятых годах прошлого столетья был популярен во-прос, часто задаваемый при встречах: «Что вы в данный момент читаете?». Это в самой читающей стране мира не казалось странным и никого не удивляло, а на-оборот – становилось поводом жарких литературных дискуссий и философских споров. Сегодня, когда время перенасыщено информацией, мы предпочитаем об-щаться с помощью компьютера и мобильного телефона, поэтому и встречаемся друг с другом, увы, крайне редко. А подобный вопрос, если задаём, то лишь самим себе: «Что хотелось бы сейчас прочесть?». И о чём должна быть книга, в каком ключе написана, чтобы, как говорится, зацепить, задеть за живое, заставить за-думаться? Ещё сложнее с восприятием поэтического слова.

Поэзия Аллы Дмитриевны Чёрной именно из категории вечного, а значит, дей-ствительно интересного, притягивающего тайной непознанного. Её стихи сразу об-ращают на себя внимание масштабностью виденья, казалось бы, самых обычных и самых знакомых явлений, свободой неординарного мышления. В их непохоже-сти кроется завораживающая новизна художественных образов, они притягивают тематической сложностью, в которой вырисовывается очень ясный философский смысл главного. Стихотворение «Фонарь», услышанное мною в прочтении Аллы Дмитриевны на одном из вечеров духовной поэзии, сразу пронзило сердце, за-ставив и весь зал замереть в трепетном волнении, забыть о несущественном, за-думаться, а ещё:

Ответить на вопрос, возникший грозно,Не второпях, а вдумчиво, как встарь.

133«Не завершить мгновенье пустотой...»

Известный поэт Евгений Евтушенко писал о том, что «каждый новый чело-век в человечестве обладает своими единственными тайнами бытия, и каждому человеку есть что сказать впервые». Алла Чёрная, автор поэтических сборников «Ветер над городом», «Изнанка серебристая листа», «Зеркало», также говорит по-своему, создавая целые художественные картины, воплощая в них слово русского мира, мира исчезающей словесности. Поэтесса обладает подлинным чувством языка, неразрывно связанным с петербургской школой, которая всегда держа-лась на серьёзной литературной почве. Алла Дмитриевна родилась в Ленинграде, будучи ребёнком, пережила ужасы блокады, была в это страшное время на один год эвакуирована в Казахстан, где воспитывалась бабушкой-мусульманкой. В во-енный период начала писать свои первые стихи, рождённые, «в те дни, когда от горя чуть дыша, / взошла над детством / зрячая душа».

Убедительно и сильно звучит произведение «Вместо биографии» – образный рассказ о судьбе поэтессы:

Над моей судьбою с минаретаПрокричал молитву муэдзинВ час, когда по холоду рассветаШли, толкуя о судьбе поэта, Габдула Тукай и Насреддин.Но поверх тиснения Корана,Что учило древнему – «рахмат»,Ужасом блокадного туманаПраздник уразы и рамазанаОтодвинул синий Ленинград.А судьбе того казалось мало:Укоряла – медленно плетусьК встрече, что фатально предстоялаС таинством названья – Беларусь…

Погружаясь в бездны страданий, она смогла остаться внутренне независимой, сохранить человеческое достоинство и прийти к глубинному постижению жизни.

Алла Чёрная – поэт, взгляды которого не затёрты штампами времени, наобо-рот, само время высвечивает её яркую творческую индивидуальность. Жизненная и художественная правда в её стихах о чудесном детском празднике – дне рож-дения, пришедшемся на блокадное время. Как «хорошо проснуться утром в день рождения… / и нет как будто нетерпения… / а ещё, наверное, есть пирог с ма-линою…»! Но всё это – лишь детская фантазия, на самом деле жизнь в жёстком кольце блокады не оставляет места привычным детям радостям. Словно огонь, прожигает душу жалость, и невозможно читать подобные признания без слёз. Или новогодняя «Ёлка», аналогичное воспоминание из детства, острое желание волшебства, освещающее тёмные бесконечные дни: «Где-то давно / Похожая ёлка, / Нарядом бедна / И совсем без света. / Но те же – бант / И тёмная чёлка. / Блокада. Война. / И девочка эта – / Я…»

Но несмотря на трудное детство, поэтессе удалось сохранить неугасающий интерес к жизни. Правильно замечено, что судьба творца отражается в его твор-честве. По стихам Аллы Чёрной можно судить о её цельной натуре, для кото-рой каждодневная работа над собой и самосовершенствование – обычная норма. Дойти до первопричины, до самой сути явлений, обладая собственным видением многообразных процессов мирозданья, – вот истинные цели творчества поэтессы.

134 Людмила Воробьёва

Алле Дмитриевне такое естественно-научное мышление присуще в силу про-фессиональной деятельности: она работала в системе Национальной академии наук Беларуси (Институт электроники, Физико-технический институт, Институт физики, Институт фотобиологии). Наверное, отсюда безупречная логика её не-спешных размышлений: «Должна же быть какая-то причина?» – задаётся она во-просом, не дающим покоя многим искателям истины. И пройдя «по торным тропам бытия», достигнув «некоего ясного предела», Алла Чёрная пытается заглянуть дальше, в глубь вещей, когда «совсем иное дело, / что я скажу / и что услышишь ты». И всё-таки есть среди множества тонких нюансов первостепенное, то, ради чего мы живём, ради чего пришли на эту землю. Поэтесса даёт свой «Ответ» на извечные вопросы человеческого существования:

Всё потеряло смысл и цену.Осенний дождь. В природе дрожь.И голос, как певца за сценой:«Послушай! А зачем живёшь?»……………………………………..«Смысл жизни от Любви зависит!..»А сокровенный смысл – в чём?!..День к вечеру. Похолодало.Но вдруг светло и звёздно стало.И возглас в звёздной круговерти:«Смысл Жизни – в непостыдной Смерти».

Преодолевая смерть-забвение, приходит в стихи Аллы Чёрной «Бессмертная душа» как обретение вечности, а значит, стремленья к бессмертию. Предстаёт зримая картина священного таинства: «Открылась дверь. / Подул холодный ве-тер. / Но вслед за ветром / не вошёл никто…/ Душа зашлась каким-то лёгким вздохом, / Другой души почувствовав приход…/ Она меня простила…/ и при-шла…»

Поэтесса благодарна судьбе за нечастую милость, даже за «недопрожитую жизнь», потому что не предъявляет к ней излишних притязаний, не настаивает на собственной исключительности. «Как пришла, так и уйду…», – заявляет она с гордым достоинством. Выражая в своих стихах не только личную боль, но и боль мира, Алла Чёрная умеет любить и открыто радоваться каждому благословенно-му моменту, ничего не требуя взамен: «Я хочу откровения / не на жизнь – / на мгновение», – дышат искренностью её строки. В тихом и задушевном разговоре автор делится жизненными наблюдениями, вкладывая в стихи значимые ценно-сти земного бытия, то, без чего мы не можем ощущать себя счастливыми: «Нуж-на ли я кому-нибудь сегодня? / Метельный день. И лес… / А-а! В доме ждут! Приехали по вьюге! / И я – нужна!» Как понятно и естественно поэт передаёт чувство ожидания простого человеческого тепла, согревающего душу.

Поэзии Аллы Чёрной присуща философичная отстранённость, эмоциональная сдержанность, как одна из характерных черт подлинного творчества. Любовные мотивы её поэзии пронизаны не губительной страстью, а великой тайной. Любовь неповторима в каждом новом рождении, становясь осознанной, любовь приоб-ретает исключительное значение: «Пусть по замшелому познанью, / Возникнув клюквинами слов, / Себя мотивом осознает / В моей любви / Твоя любовь».

135«Не завершить мгновенье пустотой...»

Пронизана мерцаньем астральной загадки и неразделённая любовь: «не власт-ны мы над чувством дорогим», как не властны и над временем, одинокая любовь, «минуя годы вспять… / вернётся, / безмолвно, безнадёжно / ожидать».

По-философски разрешена в поэзии Аллы Чёрной и тема творчества, пробле-ма миссии творца-избранника. «Я обречена», – скажет она о себе. Как художник, ментально близкий поэзии Серебряного века, Алла Дмитриевна посвящает себя служению Слову, отдавая главному делу жизни всю себя, без остатка: «С жаждой любви, / как с просьбой хлеба, / Жизнь моя – / всех частностей – поверх. / Частностей, где всё решает Слово…»

Стихи – самый необъяснимый вид искусства. Поэт живёт не только в своём времени, его творческое пространство безгранично. В рукописях, молчаливых свидетелях священного действа, заключено Вечное таинство творчества. Извест-на их мистическая власть над душами писателей. «Над неоконченной рукописью» сжигает дни и Алла Чёрная: «Листы загнула медленная рукопись, – / Над ней давно / не пелось, не пилось…» Фраза о том, что «рукописи не горят», принадле-жащая мистическому перу Михаила Булгакова и ставшая крылатой, доказывает в очередной раз – рукописи бессрочны, они вне времени. Достаточно оригинален литературный финал и у Аллы Чёрной: «Боли не таю – / Снег носят дети, в ва-ленки обутые, / На медленную рукопись мою».

Как продолжатель творчества поэтов Серебряного века, «в серебряных сетях» хранит драгоценное слово и Алла Чёрная. Она постигает божественное предопре-деление слова, чувствуя особую ответственность поэта, прочертив чёткую тема-тическую линию-основу своих художественных произведений: Слово – Творец – Бог. В стихах «И будет миг…» автор использует цитату из Евангелия от Иоанна: «Вначале было Слово…» Через Слово мир обрёл начало, и Слово это было поэтиче-ским, как и всё библейское наследие, полное художественного блеска и высокого вдохновения. Настоящий творец не принадлежит материальному миру, для него уготован иной путь, дарованный свыше. И А. Чёрная, предчувствуя это, «не смея о телесности жалеть», говорит о сокровенном: «Над звёздной млечностью / витает Слово – Милость… / Моя надежда – пребывает с Ним».

В искусстве, в жизни, в природе нет ничего лишнего. Поэзия продолжает жить с нами и в нас, и для настоящего поэта архиважно – самосотворение, самовыра-жение является всего лишь инструментом. В неразрывном единстве принимает Алла Чёрная философию земного бытия и философию природы, раскрывая про-сто и мудро величайшую тайну:

И небо влажное.И звёзды высоко.И слово каждоеТак слышно далеко.Хлеб с поля убран.Сено свезено.И проросло озимое зерно.

Бесспорный шедевр, одно из лучших стихотворений Аллы Чёрной – «Рассвет на Нарочи», в котором она, следуя классическим законам поэзии, сочетает смысл, чувство, красоту: «Изнанка серебристая листа. / И ветер северный… / И всё же нас / не двое – / Над озером ни мира, / ни покоя – / Здесь ветра шум / И неба высота…» Автор восхитительно передаёт свободу человеческого духа перед лицом Вечности: «Язычески сверкнула в небо Нарочь / И притушила / синие глаза… / Под розовым холодным небосводом / Теплом Вселенной были – я и ты. / Дул

136 Людмила Воробьёва

ветер северный / И осыпал на воду / С изнанкой серебристые листы». Мистикой первозданных чудес завораживают стихи Аллы Чёрной «Королищевичи. Лес». Следуя традициям русской классики, поэтесса видит природу как отражение сложного мира души человека, как источник его красоты: «Вдруг снег пошёл на жёлтые деревья / И мысль мою к тому оборотил, / Что этот лес и дальняя дерев-ня – / Предел и цель / моих душевных сил…» («Осенний снег»). Владея тонким мастерством пейзажа, Алла Чёрная воплощает мир природы в мельчайших под-робностях. Красочные слова, подобные летящим мазкам с картин импрессиони-стов, превращают её поэзию в живопись: «Неяркое небо / и воздух студёный. / Похоже, что снегом / полны облака. / В реке отражаются жёлтые клёны, / И мнимо их цветом / согрета река…»

Любимая мелодия поэтессы – «Весенняя мелодия», несущая «предчувствие весны», нежное дыхание пробуждающейся природы, ткущей бесконечную нить бытия: «Утомлённою свирелью / На ладони у меня / Тает стёклышко апреля, / Льдинка, полная огня…» Природная стихия всегда покоряла наши сердца духом свободы, необъяснимым ощущением счастья. Алла Чёрная, погружаясь в мир природы, становится её частью, лёгким дыханьем, прозрачной тенью. Кружит голову поразительная образность, увиденная в природе, когда «так пленительно раскосы, / раскрылись почки тополей». Что может быть прекрасней, чем жить в гармонии с миром и воспевать «Весны великое уменье – / Взмахнуть надеждой у лица, / Наслать грозу, / объять цветеньем / И сотворить прилёт скворца…»?

В судьбе каждого писателя есть свой любимый город. Для Аллы Чёрной – это Ленинград, «заснеженный, холодный, / и ярко зеленеющий весной», город, ко-торому суждено «быть вечной тайной». Поэтесса навсегда связана с ним, с Рос-сией. Суровая архитектура Петербурга, исполненная строгой прелести, предстаёт в стихах «Воспоминание о Васильевском острове». Отражаются в Неве похожие пространственно-зрительные пейзажи «выцветших линий», «мостов в петроград-ском дыму».

Поэзию Аллы Чёрной можно назвать духовно-мировоззренческой, а сама по-этесса постоянно удивляет оригинальностью, талантливостью и проницательно-стью ума. Для неё характерен индивидуальный взгляд «со стороны», «взгляд во Вселенную прозрений», когда удаётся «пред любовью, жизнью, наказаньем – / на себя глядеть со стороны». Мы все одиноки в этом мире, а поэт одинок особенно. Неиссякаем «Колодец одиночества», в котором «осознанные люди – одиноки»: «В колодце я. / А мир, который вне, / Не слышен мне. / И небо так высоко!»

«Изощрённым мышленьем» мудреца создаёт Алла Дмитриевна вдумчивый мир, хранящий лишь то, что подчинено «моменту вечности». От самого сложного человек приходит к самому простому, а значит, самому верному и гениальному: «Приди ко мне, / о простота мышленья, / Освободи от домыслов и догм…», – взы-вает автор. Реальный трёхмерный мир детства она переносит в стихи, которым не хватает забытой и «всесильной» простоты и, которые «среди полдневной суеты» может восполнить «задумчивость рассвета», пришедшая как дар за мучитель-ные поиски потерянной истины. Простоту, что является сутью всего, достаточно сложно разглядеть, ведь мир неоднозначен, он многомерен. Зримое подтвержде-ние – «Зеркало», нарисованное Аллой Чёрной, что «разбилось, / но в осколках, / отдельно в каждом, / мир – и цел, и ясен…» Зеркало издавна воспринималось как некий тайный знак, очерчивающий магические границы между земным и по-тусторонним. В стихах поэтессы оно ключевой образ, известный принцип постро-ения художественного пространства: «Но зеркало разбилось. / Вот осколок. / А вот – другой. / Соединяй их силой / И всё же – мир расколот / Голубой /

137«Не завершить мгновенье пустотой...»

Жестокой трещинкой, / В которой жизнь застыла». Предстаёт мир реальный и мир зеркальных отражений. Человек и природа едины во всех пространствен-ных слияниях, уводящих в бесконечность. Отсюда возникает система зеркально-сти литературных сопоставлений. Полны неожиданностями стихи Аллы Чёрной, в них тоже надо всматриваться, как в зеркало.

«Зодиакальный круг судеб», астрально начертанный Аллой Черной в её сти-хах, «горящий круг судеб» не может всё решать, как кажется многим: «всё ре-шает Книга судеб». И открывается неизбежность свершившегося, «Суд Богов», о котором мы не должны забывать, к которому должны быть готовы и помнить: «в час, когда пред Судией / на грозный Суд предстанут люди, / твой знак зодиа-кальный будет / лишь робкой меткой над тобой». «Мы перед Вечностью и Небом / Стоим одни», – признаётся Алла Чёрная. Предлог «перед» или «пред», часто употребляемый автором, – некий знак, предзнаменование чего-то высшего, что должно открыться страждущей душе. В поэзии нет ничего случайного, во всём нужно искать закономерность.

Истинная художественная сила произведений исходит из глубоко верующего сердца. Творчество, поэзия и религиозное чувство близки, в этом и заключается настоящая тайна. К Православию Алла Дмитриевна пришла сознательно, в зре-лом возрасте. За возрождение темы духовности в русской литературе в 2006 году награждена грамотой Ассоциации писателей союзного государства России и Беларуси.

Святоотеческая литература стала прибежищем души Аллы Дмитриевны. Она активно и плодотворно сотрудничает с православной газетой «Воскресение», часто выступает на вечерах, посвящённых духовной поэзии. Выполнить земной долг, пройти с верой отмеренный путь до конца призывает нас поэтесса в стихах «При-звание»: «Возьми свой крест. И ради Бога / Неси. И не изнемогай!»

Найдя Бога в своей душе, человек понимает, что Бог – это весь мир. «И лик Христа рисован произвольно… / А значит, Он – и мной / изображён», – призна-ётся Алла Чёрная, лишь подойдя «к подножию Горы». Автор ставит перед собой ясную нравственную задачу: «подняться к Храму», хотя сомнения и противо-речия неизбежны. Многие стихи Аллы Дмитриевны пророческие, благодаря их мощному духовному началу.

«Пред осознаньем в сердце Бога» мы проходим путь, ознаменованный поиском истины. Алла Дмитриевна достойно продолжает его, ведя нескончаемый диалог с мирозданьем: «И новый вдруг возникнет Млечный Путь. / Предвещенное сбу-дется», – как убедительное доказательство Вечности, как знак нетленности души, а значит, и бессмертия поэтической строки.

Осенний проповедник

Протоиерей Павел БОЯНКОВ

ЧасовнЯ

IВот слова, сказанные однажды осенью человеком немудрым, не скрывшим (по

тщеславию) имя и происхождение свое.Ничтожества и ложные кумиры, напрасные труды и фантастические грезы,

испарения жизни – скорбной и безрадостной!Что сделается непреходящим, что возвысится до абсолюта в этом осеннем

вихре опавшей листвы?Лишь тот крепок и постоянен, в ком мало души, а мы, подобно октябрьским

листьям, несвободны и тленны, все дрожим на ветру и срываемся в прах.Несвободно и наше осеннее светило, скупо отдает оно тепло, задыхаясь, спе-

шит к своему закату.Оттуда, от заката, дуют ветры, несутся туманы и дожди, приносят эту свою

осеннюю несвободу.Падают наземь дожди, наполняются и текут реки, ныне и всегда в одну сто-

рону.Мои слова бессильны передать это осеннее однообразие, пройдет урочное вре-

мя, и вновь все повторится, и кто-то повторит эти слова мои.Пытаться найти нечто новое в этом суетном круженье – все равно что искать

тепла под октябрьским солнцем.И новость ли в том, что я не нашел тепла ни 14, ни 10 лет назад, ни теперь?*

Вы забыли обо мне – рано или поздно забудут и о вас.Я – грешный и земной человек, по неизреченному промыслу Божию ставший

священнослужителем.И вот мне захотелось рассказать о пройденном пути, о своей жизни, наполнен-

ной болезненными утратами и горькими падениями.

* Рукопись начата осенью 1996 г.

139Часовня

Падать и вставать, вставать и снова падать – это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем.

Всю жизнь бичевать себя содеянным и между тем продолжать гоняться за осенним ветром.

И решил я для себя: время сочинителей проходит и наступает время свиде-телей.

Пусть же я поработаю путеукладчиком для тех, кого невольно обогнал на осенней дороге.

Но – страшно выговорить – не напрасен ли этот труд, не скорбная ли бес-смыслица?

IIБыло время, и я смотрел на жизнь беспечными глазами.Беззаботно веселился и смеялся неразумно.И часто любил услаждать вином тело мое, повторяя вслед за древними: истина

в вине.Я жил в старом доме с высокими потолками, с садом и цветами, сараем и чер-

даком.Я был влюблен в собственные яблоки и соседские груши.Мне нравилось слушать дождь и шум деревьев в саду за окном.Я приобрел себе многих друзей, и родители мои тогда еще были живы, а я был

их любимчиком.Не были мы отягчены богатством, однако юность рисуется мне в полноте и оби-

лии наслаждений сынов человеческих.Но смерть не замедлила и пришла к родителям, а меня до времени сделала

самостоятельным.И я смог покупать многие книги и слушать прекрасную музыку, иконы и кар-

тины окружали меня, и это казалось наградой во внутреннем одиночестве моем.Оглядываясь назад, я думаю с некоторой долей тщеславия: пожалуй, это луч-

ше, нежели жить посреди пустых бутылок и голых стен.Но кому же достанется все то, чем я утешался, ибо судьба многих библиотек

и собраний была истинно печальной – говорю я себе.Ибо рано или поздно, но придется уйти и все собранное оставить.Тогда соседи или сдадут пустые бутылки, или продадут редчайшие фолианты

по цене макулатуры – не все ли равно?Послужившие плоти или усладившие душу, но не взрастившие духа – не до-

стойны ли равного забвения?Однако мысль об уходе и тлении для человека плотского и душевного неска-

занно тяжка даже в теории.Таковые по возможности избегают похорон и кладбищ, но на практике всегда

там оказываются.Ибо земная жизнь весьма коротка.Это подобно рассматриванию фотографий в старом альбоме.Вот я ребенок, вот я улыбаюсь, вот прошла жизнь и я – в гробу.Когда-нибудь эта живая жизнь последних дней покажется горше всего самого

горького.

140 Протоиерей Павел Боянков

Но для тех, кто будет проживать ее, эту самую горькую жизнь, она покажется слаще самого сладкого.

В этом тайна внутреннего примирения, тайна промысла Божия.В свое время я думал, что сердце не выдержит, но оно выдержало.Хотя, начиная с сорока, я стал умирать почти ежедневно.И все ждал чего-то, не теряя надежды.

IIIКнига продолжается.Что я хотел и достиг ли ожидаемого?Я хотел рассказать о Любви как о жизненном пути.Не уходя от житейской конкретики, скорее отталкиваясь от нее, я попытался

превратить эту конкретику в подтверждение некого универсального маршрута.Я не писал для людей уже воцерковленных, иначе понадобились бы стихиры

или хоралы. Или акафист Минской иконе Божией Матери. Писал для тех, кто находится сейчас в самом начале пути. То есть писал о том, с чего когда-то начинал сам.Как и любому автору, мне хотелось бы достичь максимально возможной полно-

ты восприятия.Слово (текст), музыка (мелодия) и образ (картина) – это триединство создает

идеальную полноту восприятия творческого замысла.В качестве классического примера беру Чюрлениса. Он писал картины, дополняя их стихами и музыкой.Принципиально можно отталкиваться и от музыки, и от слова, ибо здесь важен

конечный результат – полнота восприятия.Хорошо и похвально быть универсалом и делать все самому.Но если мои возможности ограничены, то я волей-неволей обращаюсь к соав-

торам: иллюстраторам и аккомпаниаторам.Часть работы уже выполнена. Я сам выбрал и заказал иллюстрации к этой книге.Это – картины на стенах моей комнаты.Теперь, имея два компонента, я обращаюсь к созвучным мне по духу музыкан-

там за недостающим третьим – соответствующим музыкальным сопровождением.Здесь я ставлю некоторое исходное условие: в основу композиции должен быть

положен вальс (ориентиры – вальсы Сибелиуса, Свиридова, Грибоедова, Хачату-ряна), а оркестр должен состоять только из струнных и щипковых инструментов (никаких духовых и ударных).

Для меня слово – первично и аскетично, музыка же вторична и чувственна, следовательно, музыка должна быть подчинена слову.

Так, общими усилиями, мы достигнем конечной цели – достойного рассказа о Любви.

IVВластен и силен Господь возвратить наше прошлое, превратить его в будущее.Даже если это – неразумно покинутая Любовь.Даже если это – бездумно растраченная чистота.

141Часовня

Даже, если вокруг теперь – зависть и злоба, одиночество и вражда.Томится, ищет, но не находит покоя дух.А совсем рядом – кладезь нежности и искренности.И сколько же там еще человеческой теплоты, насущно необходимой.И простых добрых слов, и ласковых улыбок.И больших, и маленьких подарков.Богат ли человек, если он одинок?Кого он согреет или кем будет утешен?Кого поднимет он или кто подаст ему руку?О ком возжжет он свечу и кто помолится о нем?Земное счастье весьма кратко, непрочно, превратно.Исполненная неизжитых страстей погоня за осенним ветром – судьба бесчис-

ленных исторических лиц и людей обыкновенных.Но ты храни пред Богом благочестие в вере и покаянии, исполняй слово Его,

ибо Он властен и силен.

VСилен Господь оживить страницы старого дневника.Память о былом встает, словно живая.Пыльные, мертвые строки наполняются новыми, жгучими слезами.И даже прямому свидетелю в это трудно поверить.Все это было, но не сбудется никогда.Все это было не во сне, а наяву, но легче умолчать, нежели оправдываться.Ибо то, что между нами было, нельзя доверить даже дневнику.Но Господь видел все.Можно быть обманутым не 1 апреля, но 2-го – пусть!Ты же вспомни свои обеты пред Богом и вернись.Если осенних людей по весне попытались обмануть кажущимся цветением, то

ошиблись.Ибо страх Божий в нас непреодолим.Спроси себя: всякая ли любовь – Любовь?И тогда помолись о ней, чтобы она сделалась Любовью.Всякий любящий служит Богу и тем самым исполняет свои обеты пред Ним.Говоря о Любви, избегай многословия, взвешивай все и не будь тороплив.И если плоть твоя подверглась испытанию, то с согласия твоей же воли.Ты говоришь, что ошибся? Это лишь лицемерное самооправдание.Молча прими полноту наказания за двоих и один терпи меру гнева от Судии.

VIВ этой жизни устроено место не только наслаждению.Но мы сколь неразумны, столь и ненасытны.Может быть, именно поэтому премудрый проповедник вынужден повторять

многократно:

142 Протоиерей Павел Боянков

«Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это – от руки Божией, потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него?»*

«И если какой человек ест и пьет, и видит доброе во всяком труде своем, то это дар Божий».**

«Вот еще, что я нашел доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих, какими кто трудится под солнцем во все дни жизни своей, которые дал ему Бог; потому что это его доля».***

«И похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем».****

«Итак иди, ешь с весельем хлеб твой и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим».*****

«Пиры устраиваются для удовольствия, и вино веселит жизнь…».******

Каков соблазн – шесть раз повторено как будто одно и то же, неужели только для поощрения нашей разнузданности?

Нет, это не для пошлых забав и пустых развлечений, но для светлых и радост-ных праздников, которые промыслительно скрашивают повседневные страдания земной жизни.

VIIПомни: все неприятности постигли царя Давида после известного искушения,

и покаянный 50-й псалом не смог их отвратить. Новый год – в июне, неужели это возможно?Один прошедший год и жизнь минувшая – знак равенства?Страница дневника и слезы, стихи и проза – знак равенства?Осмыслить всех их целиком и сразу невозможно.Мы пытаемся измерить и постичь глубину прошедшего, которой лишены се-

годня.Всего в один год плотно уместилась как бы вся возможная наша тогдашняя

жизнь: от знакомства до ведения совместного хозяйства.Все то, написанное много лет назад, сбылось, даже наше утро.Была Любовь, и о ней болело сердце, но все со временем прошло, исчезло и по-

гасло в одночасье.И вдруг, внезапно, через годы и года, все возвратилось.Чудо! Чудо! Но готов ли я к нему теперешний, уставший?Чудо, когда оживает портрет.Чудо, когда Предстоящий начинает оправдывать свое предназначение.Чудо, когда бабочка, случайно залетевшая в вагон метро, обернулась письмом

и оказалась в почтовом ящике.* Еккл. 2. 24-25** Еккл. 3.13*** Еккл. 5.17**** Еккл. 8.15***** Еккл. 9.7****** Еккл. 10.19

143Часовня

Новые ласки и грезы явились на смену старым обидам и снам.Но еще раз повторим: все земное обязано завершиться здесь, на земле.Можно прогуляться по старым улицам и тропинкам.Можно совершить романтическое путешествие в пространстве и во времени.Можно задаться вопросом: почему все это не сбылось?Но видит Господь: ропота во мне нет.Где же найти мудрую середину между бездушием и распущенностью?Ибо всякий новый грех приближает нас к неотвратимой смерти.К суду совести и Страшному Суду.Адам! Где ты? Не обвиняй Еву, но покайся за двоих.Не оправдывай себя перед Всевышним, который сотворил вас чистыми, пра-

выми и здоровыми.Не Он виновник греха.Ты сам впал в грех, поддался безумным выдумкам, пустым и ложным мудро-

ваниям.Ты нарушил заповедь послушания, поверил не Богу, но врагу. Своевольно ты согрешил – прояви же теперь свою волю в покаянии.

VIIIКто поможет мне понять сущность вещей и слов, обрести радость, покой и мир?Я вновь повторяю: храни свои обеты пред Богом как верноподданный Его.Не пытайся спрятаться от Всевидящего, храни верность и послушание Всемо-

гущему.Не ропщи на судьбу, не раздражайся Промыслом Божиим.Не пытайся бороться с неизвестным и неизбежным ходом вещей, но соблюди

заповеди Господни.Время до сего дня подтверждает истину этих слов.И дерзнешь ли ты отменить законы, не тобою установленные?Так не отодвинешь ни на час и смерть свою, сколько бы ни старался.Это пытались до тебя сделать многие, подменяя свою жизнь бесцельной суе-

той.Часто преступали все законы: и Божии, и человеческие, забывая о Судии.А роскошный гроб и богатые похороны уже приближались неотвратимо.Я хорошо знаю это, ибо обязанность хоронить людей – одна из моих повсед-

невных забот.Где получает человек воздаяние за дела свои?Здесь, на земле – не всегда и не в полной мере.Но за гробом всякого ждет и милость, и суд – каждому свое.Все наши нынешние мечтания – лишь печальные тени и сумерки.Когда осознаем это со всею горечью – получим облегчение утром Божествен-

ного дня.

IXКогда родится в нас любовь или ненависть – свободны ли мы превратить одно

в другое?

144 Протоиерей Павел Боянков

Все наши клятвы и жертвы останутся земными, как и прочие дела рук чело-веческих.

Праведники и грешники, мнимые и явные, умирают одинаково, но наследуют далеко не одно и то же.

Ибо есть в этом мире и вера, и надежда, и любовь – и для живущих, и для ушедших.

Любовь побеждает забвение, и мы всегда будем вместе с теми, кого любим.Всякая нечистота, нечестие, ненависть и ревность будут преодолены любовью.Но залогом этого является тяжкий молитвенный труд.Покаянная молитва низводит милость Божию и убеляет одежды.Без молитвы дни – суетны, труды – тщетны, жизнь – бесплодна.Посему всякое деяние рук твоих, все познания и премудрости ума растворяй

молитвою.Да не оставит нас молитва во всех превратностях земных: отрезвит в удачах

и укрепит в напастях.Ибо время нашего ухода промыслительно от нас сокрыто для того, чтобы мы

не впали в леность и нечувствие.Леность в молитве свидетельствует об отсутствии Любви.Нечувствие Любви страшнее слепоты, глухоты и немоты вместе взятых.Помолимся о наших близких – наступит время и они помолятся о нас.Мы до сих пор еще окончательно не погибли лишь потому, что кто-то о нас

помнит и молится.И за эти молитвы Господь продлевает наши дни.Мы нуждаемся в молитве, подобно тому как нищий о корке хлеба.

XСамый малый грех иногда способен перевесить на весах всю нашу честь и пре-

мудрость.Секундное падение, а в результате – дни, месяцы и годы покаяния.Всего один неудачный шаг может обличить нашу греховность и лукавое само-

оправдание.И если Высшая Инстанция отправила тебя в запрет, не ропщи, не ищи своей

воли, будь кроток – и гнев утолится.Слишком часто мы теряем осторожность, неоправданно рискуем, подвергаем

опасностям себя и других.Укрощай желания, они смогут далеко увести тебя от предначертанного пути.Как всегда, прав премудрый проповедник: «Кто разрушает ограду, того ужа-

лит змей».*

Ну, а в нашем случае – тот, кто пренебрегает зонтиком, намокнет обязательно.Испытывай себя в каждом шаге и не повторяй ошибок своих и чужих.Но все наше заемное мудрование обычно заявляет о себе с большим опоздани-

ем и оказывается бесполезным.Чаще и внимательно смотри под ноги, ибо падение совершается внезапно.И никакими досужими рассуждениями не унять потом боль и томление.

* Еккл. 10.8

145Часовня

И все изломы и трещины приходится тогда скреплять железом.Только терпение, только внутреннее осознание полезности и важности препод-

несенного урока облегчат томительную тяготу.Мы говорим о самых простых вещах, но без них наши повседневные заботы

и дела бесконечно утомительны.Наше неразумие может отчетливо повлиять и на судьбы других людей. Бес-

печность и невоздержанность одного причиняют вред весьма многим.По этой же причине рушатся самые крепкие дома и приходят в упадок госу-

дарства.Все это происходит на наших глазах с завидным постоянством.Из века в век, год за годом, день за днем, от рассвета до заката.

XIХорошо человеку, творящему добрые дела.Хорошо человеку, благодарящему Бога за все Его бесчисленные дары.Хорошо человеку, полностью предавшемуся Божественному провидению.Личные выгоды и корыстные расчеты способны ограбить человека до нитки.Напротив, всякая жертва не останется без плода.Все заботы о преумножении богатства лишь иссушают душу.Но вчерашнее добро завтра обернется милостью.Только тот, кто сеет, удостоится урожая.Только тот, чья воля не противна правде Божией, со спокойствием проживет

и светлые и темные дни.Солнце склоняется к западу, но взойдет еще не раз.

XIIМожет ли обрести счастье человек, не предав всего себя Богу?Способен ли он делать добро, если сам далек от его Предвечного источника

и Первопричины?Можно ли в полной мере насытиться земной жизнью без веры в Творца мира?Без Него все вокруг теряет смысл, приносит тяжкие разочарования, повергает

в рабство слепому случаю.С Ним – жизнь, без Него – смерть, в Нем – надежда и утешение.С Ним – от колыбели до гроба, в Нем ответы на все недоумения и разрешение

всех противоречий.Слово Божие есть истинный путеводитель, будит от сна, равнодушия и лени,

зовет в дорогу.Быстро протекает жизнь человеческая, как поры года, протекают года.Весна детства и лето юности, зрелость осени и старость зимней стужи – все

проходит.Не замедлит время исхода и Суда – помни об этом.Избегай крайностей: легкомысленных сомнений и мрачного уныния.Вера, Надежда и Любовь – три дочери – и мать их – премудрая София пусть

сопутствуют тебе.Сам Господь есть Любовь наивысшая, а заповеди Его – заповеди любви.

146 Протоиерей Павел Боянков

И здесь – последняя черта и конечный итог многоразличных притчей, афо-ризмов и изречений.

P.S. Сколь самонадеянно поступает человек, пытающийся подражать Незаб-венному Екклесиасту.

Вот всего несколько строк из подлинника, но какая же это мощнейшая поэзия и глубокие образы.

«В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы; и пере-станут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотря-щие в окно; и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения; и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль, и отяжелеет куз-нечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; – доколе не порвалась серебряная цепочка и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не об-рушилось колесо над колодезем.

И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который и дал его». (Еккл. 12:3-7).

Придет старость, задрожат руки и подогнутся ноги, выпадут и сотрутся зубы, помутнеют глаза, и уста онемеют, не замедлит бессонница и голос ослабеет. Вы-соты молодости сделаются недоступными, опасности и трудности, мнимые и дей-ствительные, окружат плотным кольцом.

Поседеет голова, утратит подвижность и гибкость тело, не вернется былая бодрость.

Рвется нить жизни, иссякает источник света и тепла, гаснет взор.Перестает биться сердце, останавливается ток крови, замирает дыхание.Но воскрес Христос, и ветхозаветный гроб перестал быть для человека вечным

домом – в этом и состоит для нас путеводная новозаветная Истина.

1996 – 2006

Владимир МАКАРОВ

АрмиЯ

Владимир Матвеевич МАКАРОВ – полковник, начальник управления ин-формации – пресс-секретарь главного управления идеологической работы Министерства обороны РБ, кандидат педагогических наук.

Нобелевские премии в исторической ретроспективе

От реализма к спонтанному методу иррационального познания в литературе

10 декабря 2015 года Светлане Алексиевич вручена Нобелевская пре-мия. Ровно 50 лет назад, 10 декабря 1965 года, Нобелевская премия была вручена Михаилу Шолохову.

Пожалуй, главное содержание нобе-левской лекции С. Алексиевич можно уместить в следующие слова:

«Я написала пять книг, но мне ка-жется, что все это одна книга. Книга об истории одной утопии. Я восста-навливаю историю этой битвы… Как хотели построить Царство Небесное на земле. Рай! Город солнца! А кончи-лось тем, что осталось море крови, миллионы загубленных человеческих жизней.

«Красный» человек так и не смог войти в то царство свободы, о кото-рой мечтал на кухне. …он остался ни

с чем. Униженный и обворованный. Агрессивный и опасный…

Зло беспощадно, к нему нужно иметь прививку. Но мы выросли среди палачей и жертв…

Так наша жизнь и болтается – между бардаком и бараком. Комму-низм не умер, труп жив… Время на-дежды сменило время страха. Время повернуло вспять… Время сэконд-хэнд…».*

Речь Михаила Шолохова, произне-сенная полвека назад, актуальна се-годня и, несомненно, будет актуальна в будущем:*.Алексиевич, С.А. О проигранной битве. Нобелевская лекция. / Светлана Алексие-вич // http://www.nobelprize.org/nobel_prizes/literature/laureates/2015/alexievich-lecture_ry.html

148 Владимир Макаров

«Многие молодые течения в ис-кусстве отвергают реализм. На мой взгляд, подлинным авангардом явля-ются те художники, которые в своих произведениях раскрывают новое со-держание, определяющее черты жиз-ни нашего века. И реализм в целом, и реалистический роман опираются на художественный опыт великих ма-стеров прошлого. Но в своем развитии они приобрели существенно новые, глубоко современные черты…

Говорить с читателем честно, го-ворить людям правду – подчас суро-вую, но всегда мужественную, – укре-плять в человеческих сердцах веру в будущее, в свою силу, способную по-строить это будущее… Думаю, что художником имеет право называться тот, кто направляет эту силу на со-зидание прекрасного в душах людей, на благо человечества…

Я хотел бы, чтобы мои книги помо-гали людям стать лучше, стать чище душой, побуждать любовь к человеку, стремление активно бороться за иде-алы гуманизма и прогресса человече-ства. Если мне это удалось в какой-то мере, я счастлив».*

Две Нобелевские премии. Два вы-ступления писателей, их получивших. Две мировоззренческие позиции, от-ражающие сущностное противоречие современности, далеко выходящее за рамки только позиций творческой интеллигенции и лауреатов премий.

Это и есть альтернатива выбора добра или зла…

Для Михаила Шолохова – это сози-дание прекрасного в душах людей, на благо человечества.

Для Светланы Алексиевич – вос-становление истории «проигранной битвы за обновление человечества», которая закончилась тем, что осталось «море крови, миллионы загубленных человеческих жизней».

* Шолохов, М. Нобелевская речь / Михаил Шолохов // http://noblit.ru/node/1057.

Мировоззренческая позиция Свет-ланы Алексиевич – это система взгля-дов, которую разделяют представите-ли современного псевдолиберального сообщества. Примечательно, что имен-но это сообщество представляет собой закономерный итог «эволюции» «пла-менных революционеров», трансфор-мации их взглядов и убеждений. Здесь и пример эволюции поклонника Троц-кого – знаменитого Варлама Шаламо-ва, и пример трансформации взглядов представителей следующего поколе-ния, в том числе не менее знаменито-го автора песни «Возьмемся за руки друзья…». Представители последних превратились в индивидов, оравших: «Раздави гадину!» и испытавших «эстетическое удовлетворение» при залпах танковых орудий, стреляющих по российскому парламенту в 1993 году…

Но разве возможна подобная «эво-люция»?

Возможна.Дело в том, что, с точки зрения фе-

номенологической мысли, любое явле-ние существует только в том смысле, который вкладывают в него. СССР как страна братства народов – это ее оцен-ка поколением Великой Победы и по-колением «шестидесятников», которые восхищались Юрием Гагариным, еха-ли осваивать целину и мечтали о том, что на «Марсе будут яблони цвести»…

Но стоит внести в сознание пред-ставителей элиты иные смыслы, на-пример, рейгановский тезис о том, что «СССР – империя зла», и до гибели государства остается несколько лет …

Подобная же трансформация про-изошла и со Светланой Алексиевич. Ведь было же изначально в ее книгах высокое чувство, истинно человече-ское, устремленное в будущее, на-пример, в историях женщин на самой страшной войне – в книге «У войны не женское лицо»…

Да и в самой Нобелевской лекции Светлана Александровна вспоминает:

149Армия

«Наш детский мир после войны – это был мир женщин. Больше всего мне запомнилось, что женщины го-ворили не о смерти, а о любви. Рас-сказывали, как прощались в последний день с любимыми, как ждали их, как до сих пор ждут. Уже годы прошли, а они ждали: «пусть без рук, без ног вернется, я его на руках носить буду». Без рук… без ног… Кажется, я с дет-ства знала, что такое любовь…».

Но на этом любовь заканчивается. Дальше идет набор стандартных

пошленьких тезисов о стране, которая некогда была родиной для Светланы Александровны:

«Я жила в стране, где нас с детства учили умирать. Учили смерти. Нам говорили, что человек существует, чтобы отдать себя, чтобы сгореть, чтобы пожертвовать собой. Учили любить человека с ружьем. Если бы я выросла в другой стране, то я бы не смогла пройти этот путь. Зло беспо-щадно, к нему нужно иметь прививку. Но мы выросли среди палачей и жертв. Пусть наши родители жили в страхе и не все нам рассказывали, а чаще ни-чего не рассказывали, но сам воздух на-шей жизни был отравлен этим. Зло все время подглядывало за нами».

Откуда все это? Откуда такая нена-висть к стране, которая уже до войны стала самой читающей в мире? В кото-рой вся литература и искусство были наполнены вселенской человечностью и любовью.

Ведь даже в советских фильмах о войне (по крайней мере, до 80-х го-дов) нельзя было показывать картины смерти, в чем преуспел Голливуд.

И разве не Папа римский Бенедикт ХVI советовал католикам всего мира непременно показывать своим детям именно советские мультфильмы, что-бы воспитывать в них доброту? Ибо если уже говорить о гуманной, чело-веческой составляющей различных культур, достаточно лишь сравнить «выдающиеся» достижения амери-

канской культуры, включая десятки отупляющих американских фильмов в неделю, – и советские фильмы...

А как же миллионы репрессирован-ных? А как же ГУЛАГ? А как же 37-й год?

Когда открыли советские архивы в 90-е годы, то именно западные, дей-ствительно независимые, исследова-тели были поражены – в 1937-м году во всех лагерях в СССР было меньше заключенных, чем в современных аме-риканских тюрьмах… И это в тех ус-ловиях 30-х годов, когда шла бешеная политическая борьба и экономическая гонка даже не за будущую Победу, а за выживание. Когда по всем пара-метрам выжить невозможно, а надо еще спасать все человечество…

Так что явно неудачна ссылка Свет-ланы Алексиевич на Варлама Шала-мова, который писал: «Я был участ-ником огромной проигранной битвы за действительное обновление челове-чества». Как и явно неудачно название Нобелевской лекции самой Светланы Александровны «О проигранной бит-ве».

О какой «проигранной битве» гово-рил троцкист Варлам Шаламов?

О «мировой революции», которую отменили именно в Советском Союзе!

Нелишне знать нобелевскому ла-уреату, что свой первый срок Варлам Шаламов получил за «возвращение к ленинским принципам». Автор буду-щих «Колымских рассказов» участво-вал в неудачной первой «бархатной» революции в СССР – в 1927 году со-стоялась многотысячная демонстрация сторонников Льва Давидовича Троц-кого к 10-летию Октябрьской револю-ции под лозунгом «Долой Сталина!». Молодой Шаламов пришёл на демон-страцию под лозунгами «большевиков-ленинцев».*

* Есипов В.В. Шаламов. / В.В. Есипов. – М.: Молодая гвардия, 2012. – 346 с. – С. 86.

150 Владимир Макаров

Кстати, победили бы тогда сторон-ники Троцкого – и «1937 год» начался бы на 10 лет раньше…

Некоторые критики, например пи-сатель Елизавета Александрова-Зори-на, отметили отсутствие философского компонента в речи нобелевского лау-реата, подчеркнув, что Светлана Алек-сиевич довольно честно рассказала о потерянных коммунистических ил-люзиях, но при этом попала из одних иллюзий в другие.*

По поводу философского компо-нента.

Видимо, критики не совсем правы. Как раз наоборот – философский ком-понент и в творчестве, и в речи нобе-левского лауреата все же присутствует.

«Что такое литература сегодня?» – ставит вопрос Светлана Александров-на и отвечает на него следующим обра-зом: «Мы живем быстрее, чем раньше. Содержание рвет форму. Ломает и ме-няет ее. Все выходит из своих берегов: и музыка, и живопись, и в документе слово вырывается за пределы докумен-та. Нет границ между фактом и вымыс-лом, одно перетекает в другое».

Здесь же содержится и обоснование собственного направления в литерату-ре: «Писать прозу о кошмарах XX века кощунственно. Тут нельзя выдумывать. Правду нужно давать как она есть. Тре-буется “сверхлитература”».

«Сверхлитература» – не напоми-нает ли это «сверхреализм» (дослов-ное значение термина «сюрреализм»)? Разумеется, творчество Светланы Александровны не дотягивает до сюр-реализма. Тем не менее, отдельные элементы тиражируемых ею взглядов укладываются в «диктовку мысли вне всякого контроля со стороны разума, вне каких бы то ни было эстетиче-ских или нравственных соображений» * Эксперты раскритиковали нобелевскую речь Светланы Алексиевич. // [Электронный ресурс]. – 2015. – 8 декабря. Режим доступа: http://izvestia.ru/news/598522#ixzz3uTniTzV6

(«Манифест Сюрреализма» Бретона).** Более того, при определенных допу-щениях, взгляды Светланы Алексан-дровны вполне могли бы претендовать даже на паранойя-критический метод в литературе – так сказать, современ-ную интерпретацию реальности. Этот метод в свое время разрабатывался в живописи Сальвадором Дали как «спонтанный метод иррационально-го познания, основанный на критиче-ской и систематической объективации бредовых ассоциаций и интерп-ретаций».***

Не этот ли метод Светлана Алекси-евич попыталась применить к литера-туре?

Так что наш нобелевский лауреат вполне удовлетворительно выстроила собственную философскую концеп-цию путем стирания границы между фактом и вымыслом, а также «разры-вом формы содержанием»…

Что же получилось на практике в результате реализации данной кон-цепции?

Получилось то, что и должно полу-читься при смешении жанров, стилей и стирании граней…

Как там у Киплинга?

«Нет в этом мире добра и зла.Есть государство – в нем воля воль.Бессилен скальпель – плохи дела.Введите морфий – уменьшит боль…»

И здесь не помогут ссылки Свет-ланы Александровны ни на Алеся Адамовича, ни на Теодора Адорно, ко-торый действительно, пройдя нацист-ские лагеря, заявил: «После Освенцима любая культура вместе с любой ее уни-

** Андре Бретон. Манифест сюрреализма 1924 года / http://www.staratel.com/pictures/surreal/manifest.htm; https://vk.com/doc214997218_293188476?hash=4c493a43791a0c3df3&dl=7d84fa3fe120766feb*** Шенье Жандрон Ж. Сюрреализм. Пер. с франц. С. Дубина. – М.: Новое литературное обозрение, 2002. – 416 с. – С. 30-31, 344.

151Армия

чижительной критикой – всего лишь мусор».*

Дело в том, что Светлана Алек-сиевич не просто стерла грань между фактом и вымыслом, добром и злом. Осталось только одно зло!

Кстати, Светлана Алексиевич – не первый автор, кто объективно тиражи-рует подобные «философские» взгля-ды. Как здесь не вспомнить фильм «Ночной портье» и слова его автора Лилианы Ковани: «В нашем мире гла-венствует не добродетель, но пре-ступление. Вот почему важнейшим для меня писателем остается маркиз де Сад. И я считаю, что его следует изучать в школе».

Квинтэссенцией же Нобелевской лекции, конечно же, являются тезисы, которые услышала Светлана Алексие-вич из уст людей, когда она ездила по России:

«Модернизация у нас возможна пу-тем шарашек и расстрелов. Русский человек вроде бы и не хочет быть бо-гатым, даже боится. Что же он хо-чет? А он всегда хочет одного: чтобы кто-то другой не стал богатым. Бо-гаче, чем он. Честного человека у нас не найдешь, а святые есть. Не поро-тых поколений нам не дождаться; русский человек не понимает свободу, ему нужен казак и плеть. Два главных русских слова: война и тюрьма. Своро-вал, погулял, сел… вышел и опять сел… Русская жизнь должна быть злая, ни-чтожная, тогда душа поднимается, она осознает, что не принадлежит этому миру… Чем грязнее и кровавее, тем больше для нее простора…».

Интересно, что подобные же по-слания (тезисы) в свое время полу-чал в письмах А.М. Горький, о чем поведал в 1928 году в статье «Меха-ническим гражданам СССР. Ответ * Адорно Т.В. Негативная диалектика. / Тео-дор В. Адорно. – М.: Научный мир, 2003. – С. 327; http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Ador_Neg/08.php;

корреспондентам».** В материале дан ответ на послания «обывателей, кото-рые механически стали гражданами СССР».

«Послание этих граждан, различ-ные по степеням малограмотности и хамоватости, вполне объединяются скверненькой злостью против Совет-ской власти…» – писал великий писа-тель.

Отмечая, что «раздражение дости-жениями Советской власти проникло глубоко в «тайное тайных» обыва-тельской души», А.М. Горький при-водит несколько образцов «чёрного словесного дыма», в том числе тезис: «Русский народ не понимает свободу, ему нужен казак и плеть». Почти как и у Светланы Алексиевич!

Так что Светлана Александровна не оригинальна в выборе образцов «чер-ного словесного дыма». Все это уже было более 80-ти лет назад.

Только в отличие от Светланы Александровны А.М. Горький остался верен традиции великой русской лите-ратуры:

«Я видел и вижу очень много мер-зостей, но не очень люблю говорить о них. Не они – на мой взгляд – ха-рактерны для людей. Меня в юности глубоко задел за душу вопрос: как это случилось, как возможно, чтоб от-вратительная наша жизнь создава-ла хороших людей? Не легко и не по книжкам только изучал я его. Я твёр-до знаю, что основное качество чело-века – стремление к лучшему. Это он создал и создаёт культуру. Умение на-ходить, сравнивать, изучать полез-ное и вредное, красивое и уродливое вне себя и в самом себе – вот основная сила человека. Она толкала его созда-** Горький Максим. Механическим гражданам СССР. Ответ корреспондентам. / А.М. Горь-кий. – Правда; Известия ЦИК СССР и ВЦИК. – 1928. – 7 октября; Горький Мак-сим. – Собр. соч. в 30 т. – М.: Государствен-ное издательство художественной литерату-ры, 1949. – Т.24. – 582 с.

152 Владимир Макаров

вать все условия для дальнейшего раз-вития его способностей, и она побе-дит всё, что мешает росту человека. Победит».

Но не все потеряно и для Светланы Алексиевич.

Написала же она в конце своей лек-ции, что ее домом является также и ве-ликая русская культура, без которой она себя не представляет…

А значит, есть шанс, что и Светла-на Александровна найдет в себе силы преодолеть тягу к спонтанному методу иррационального познания в литерату-

ре и сумеет реально отстаивать тезис о богатстве русской культуры и рус-ского языка, в котором, как писал еще в середине ХVIII века М.В. Ломоносов, можно найти «великолепие шпанского, живость французского, крепость не-мецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображе-ниях краткость греческого и латинско-го языка».*

Все это особенно важно на фоне злобных попыток националистов всех мастей поссорить два братских народа, белорусов и русских…

* Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. : в 11 т. – М., Л. : Изд-во АН СССР, 1952. – Т.7. – С. 391-392..