Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего образования

«САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

На правах рукописи

РАЗУВАЕВ Николай Викторович

ЭВОЛЮЦИЯ ГОСУДАРСТВА: СОЦИАЛЬНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ И

ЮРИДИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ

Специальность: 12.00.01 — Теория и история права и государства;

история учений о праве и государстве

Диссертация

на соискание ученой степени доктора юридических наук

Научный консультант:

д. ю. н., доцент А.В. Поляков

Санкт-Петербург

2016

2

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 1 Соотношение всеобщего и особенного в категории государства .... 25

1.1 Государство как эволюционирующий феномен: постановка проблемы ...... 25

1.2 Единство и многообразие определений государства в политико-правовой

мысли .............................................................................................................................. 46

1.3 Признаки государства и их исторические модификации ............................... 64

ГЛАВА 2 Сущность, происхождение и правовая природа государства .......... 84

2.1 Сущность государства как философская категория ........................................ 84

2.2 Происхождение государства: социокультурные предпосылки .................... 103

2.3 Правовая природа государства в традиционных обществах ........................ 122

ГЛАВА 3 Типология государства в контексте эволюционной парадигмы .. 145

3.1 Основные подходы к типологии государства ................................................ 145

3.2 Специфика правопорядка как непосредственны специально-юридический

критерий типологии государств ................................................................................ 165

3.3 Общесоциальные критерии типологии государств ....................................... 184

ГЛАВА 4 Традиционные государства Древнего мира, Средних веков и

раннего Нового времени: общая характеристика .............................................. 205

4.1 Функции традиционного государства: понятие и виды ................................ 205

4.2 Организация власти в государствах Древнего мира и Средних веков ........ 225

4.3 Формы традиционных государств и их историческая специфика ............... 242

ГЛАВА 5 От традиционного государства к государству современного типа262

5.1 Протосовременное государство и предпосылки его возникновения .......... 262

5.2 Основные черты современного государства .................................................. 283

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ......................................................................................................... 303

ЛИТЕРАТУРА ........................................................................................................... 311

3

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность диссертационного исследования. Среди задач, стоящих

перед юридическими науками и в первую очередь перед теорией государства и

права, исключительно важное место занимает осмысление основных

закономерностей и движущих сил исторического развития государственности.

Особенное значение данная задача приобрела в настоящее время, когда

марксистско-ленинское учение о государстве с его однолинейным

эволюционизмом утратила свою прежнюю роль, что, однако, не повлекло за

собой формирования множества конкурирующих и взаимодействующих теорий

(хотя это вполне соответствовало бы плюралистическим установкам

постмодернистской юриспруденции)1.

Скорее, можно говорить об утрате интереса к изучению проблем эволюции

государства и права, каковые явно или неявно стали трактоваться в качестве

своего рода «псевдопроблем», унаследованных от марксизма, и, как результат,

элиминироваться современными теоретиками из предмета их рассмотрения2.

Скептическому отношению к эволюционной парадигме в известной мере

способствовало широкое распространение так называемого цивилизационного

подхода, приобретшего значительную популярность в качестве теоретической

альтернативы марксизму. Для сторонников цивилизационного подхода

характерно представление о цикличности, волнообразности исторического

процесса, что приводит их к отрицанию всех эволюционных моделей3.

Критика эволюционного подхода, с одной стороны, имела под собой

серьезные основания, поскольку была направлена прежде всего против

недостатков классического эволюционизма, выступающего с претензией на

1 О плюралистичности основных теоретико-методологических установок постмодернистского

правопонимания см. подробнее: Честнов И.Л. Правопонимание в эпоху постмодерна // Правоведение.

2002. № 2. С. 4—16. 2 См. об этом, например: Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996; Он же.

Социология. Анализ современного общества. М., 2008. С. 546—557; Нельсон Р., Уинтер С.

Эволюционный подход в экономической науке // Истоки. Из опыта изучения экономики как структуры и

процесса. Изд. 2-е. М., 2007. С. 57. 3 См.: Sorokin P. Social and Cultural Dynamics. New York, 1937. Vol. I. P. 153.

4

умозрительное объяснение «законов истории». С другой же стороны, отказ от

эволюционной парадигмы влечет за собой определенное снижение научного

уровня историко-государствоведческих исследований, обусловливая

невозможность теоретического осмысления процесса исторического развития

права и государства. Между тем исключительно важной задачей юридической

науки на данном этапе является не только сбор и анализ фактического материала

в исторической ретроспективе и не только теоретическое осмысление

современных государственных и правовых явлений, но и построение комплексной

теории исторического развития права и государства, опирающейся на достижения

всей совокупности социально-гуманитарных знаний. Такая «теория истории» в

юридической науке до сих пор не возникла, что, помимо всего прочего, связано с

особенностями устоявшейся предметной градации правовых дисциплин.

В самом деле, теория государства и права, в предмет которой включаются

общие закономерности возникновения и развития государственно-правовых

феноменов4, уделяет внимание процессу эволюции государства и права лишь

постольку, поскольку его изучение проливает свет на понимание их современного

состояния. С другой стороны, историко-юридические дисциплины, для которых

познание закономерностей эволюции выступает необходимой предпосылкой, в

значительной мере ограничиваются обнаружением, описанием и каталогизацией

конкретно-исторических фактов5.

Таким образом, налицо явный пробел в структуре правовых знаний,

связанный с отсутствием (или, по крайней мере, неразработанностью)

юридической дисциплины, которая занимала бы промежуточное положение

между теорией и историей права и государства, играя роль своего рода всеобщего

учения об эволюционном процессе. Как известно, в системе социологических

знаний такую функцию выполняет социальная антропология, которая со времен

Л.Г. Моргана, Э.Б. Тайлора и Дж.Д. Фрэзера играла роль общей теории

4 См., в частности: Общая теория государства и права. Академический курс. В 2 т. / Отв. ред. М.Н.

Марченко. Т. 1. Государство. Изд. 3-е, перераб. и доп. М., 2007. С. 9 (автор раздела – М.Н. Марченко). 5 См. об этом: Козлихин И.Ю. Сравнительный метод в истории государства и права // Козлихин

И.Ю. Избр. труды. СПб., 2012. С. 296.

5

социокультурной эволюции6.

Ту же самую роль в правовых науках призвана играть, на наш взгляд,

юридическая антропология, целью которой является теоретическое осмысление

эволюции государства и права и создание на этой основе их исторической

типологии. Вместе с тем приходится констатировать, что в отечественной

правовой науке юридическая антропология как самостоятельная дисциплина

переживает процесс становления (происходящий во многом благодаря

опубликованным в последние десятилетия работам С.А. Дробышевского7 и

некоторых других ученых8), а ее предметная область до конца все еще не

сформировалась9. Поэтому нам представляется, что в настоящий момент было бы

значительно корректней рассматривать предложенную в настоящей работе

концепцию эволюции в качестве концепции социально-антропологической в

применении к такому специально-юридическому феномену, каковым является

государство.

Степень разработанности темы. Несмотря на, казалось бы, давнее и

широкое признание эволюционной парадигмы российскими теоретиками права и

государства, приходится констатировать, что процесс эволюции государства

получил значительно более глубокое и всестороннее рассмотрение в трудах не

столько юристов, сколько философов, социологов и политантропологов (прежде

всего таких, как Д.М. Бондаренко, Л.Е. Гринин, Р. Карнейро, Х. Дж. М. Классен,

Н.Н. Крадин, А.В. Коротаев, П. Скальник и др.), предпринимавших весьма

плодотворные попытки выявления базовых закономерностей политической

эволюции человеческих обществ10.

6 См.: Уайт Л. Эволюция культуры. Развитие цивилизации до падения Рима // Уайт Л.

Избранное: Эволюция культуры. М., 2004. С. 47. 7 См., в частности: Дробышевский С.А. Политическая организация общества и право:

историческое место и начало эволюции. Красноярск, 1991; Он же Политическая организация общества

и право как явления социальной эволюции. Автореф. дисс. ... д.ю.н. СПб., 1994. 8 См.: Рулан Н. Юридическая антропология. М., 1999; Пучков О.А. Юридическая антропология и

развитие науки о государстве и праве. Автореф. дисс. ... д.ю.н. Екатеринбург, 2001; Ковлер А.И.

Антропология права. М., 2002; Агафонова Е.А. Юридическая антропология: концептуальные идеи и

принципы. Автореф. дисс. ... к.ю.н. Ростов-н/Д., 2009 и др. 9 См. об этом: Социальная антропология права современного общества / Под ред. И.Л. Честнова.

СПб., 2006. С. 17 (автор раздела – И. Л. Честнов). 10 См., в частности: Бондаренко Д.М. Доимперский Бенин: формирование и эволюция социально-

6

Выявлению основных закономерностей его эволюции способствовали также

исследования философов и социальных теоретиков XIX – XX вв. (прежде всего

таких, как Дж. Александер, Р. Арон, И.Я. Бахофен, Г.В.Ф. Гегель, Э. Гуссерль, Э.

Дюркгейм, Н.И. Кареев, М.М. Ковалевский, О. Конт, Г. Ленски, Ж. Ленски, К.

Маркс, Л.Г. Морган, Г.С. Мэйн, Т. Парсонс, К.Р. Поппер, М. Салинс, Э. Сервис, Г.

Спенсер, П. Тейяр де Шарден,Ф. Тённис, Л. Уайт, А.Н. Уайтхед, М. Фуко, Ю.

Хабермас, Эд. Шилс, А. Шюц, Ф. Энгельс и др.), в той или иной мере

придерживавшихся эволюционного подхода при всем кардинальном различии их

позиций. Среди этих концепций особого внимания заслуживает стадиально-

типологическая теория, развивавшаяся Д. Беллом11, а также рядом других

социологов (прежде всего У. Беком, Э. Гидденсом, Д. Лернером, С. Лэшем, А.

Тоффлером, Б.С. Ерасовым, В.Л. Иноземцевым12) и получившая достаточно

широкое признание как на Западе, так и в нашей стране. В настоящей работе

данная концепция была взята за основу при описании эволюции государства и ее

основных стадий.

политических институтов. М., 2001; Он же. Мир-системный и цивилизационный подходы:

противоположность или взаимодополнительность? // История и синергетика: методология исследования

/ Отв ред. С.Ю. Малков и А.В. Коротаев. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 2010. С. 7—16; Бондаренко Д.М.,

Гринин Л.Е., Коротаев А.В. Альтернативы социальной эволюции // Раннее государство, его

альтернативы и аналоги / Под ред. Л.Е. Гринина, Д.М. Бондаренко, Н.Н. Крадина, А.В. Коротаева.

Волгоград, 2006. С. 15—36; Цивилизационные модели политогенеза / Под ред. Д.М. Бондаренко и А.В.

Коротаева. М., 2002; Гринин Л.Е. О стадиях эволюции государства. Проблемы теории // История и

современность. 2006. № 1. С. 3—45; Он же. Государство и исторический процесс. От раннего

государства к зрелому. Изд. 2-е, испр. М., 2010; Коротаев А.В. Факторы социальной эволюции. М.,

1997; Он же. Социальная эволюция: факторы, закономерности, тенденции. М., 2003; Крадин Н.Н.

Введение. От однолинейного взгляда на происхождение государства к многолинейному //

Альтернативные пути к ранней государственности. Международный симпозиум / Под ред. Н.Н. Крадина

и В.А. Лынша. Владивосток, 1995; Он же. Политическая антропология М., 2001; Carneiro R.L. Process

vs. Stages: A False Dichotomy in Tracing the Rice // Alternatives of Social Evolution / Ed. by N.N. Kradin et al.

Vladivostok, 2000. P. 52—58; Claessen H.J.M. From the Franks to France: the Evolution of a Political

Organisation // Development and Decline / Ed. by H.J.M. Claessen, P. van de Velde and M.E. Smith. South

Hadley, 1985; Idem. Early State Dynamics. Leiden, 1987; Skalnik P. Ideological and Symbolic Authority:

Political Culture in Nanun, Northern Ghana // Ideology and the Formation of Early States / Ed. by. H.J.M.

Caessen and J.G. Oosten. Leiden, 1981. P. 84—98. 11 См.: Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. Изд.

2-е. М., 2004. 12 См., в частности: Lerner D. The Passing of Traditional Society. Modernizing the Middle East. 2nd ed.

New York, 1965; Lensky G. E. Power and Privilege. New York, 1966; Kahn H., Wiener A. The Next Thirty

Three Years: A Framework of Speculation // Daedalus. 1967. P. 716–718; Toffler A. The Third Wave. Toronto,

1987; Beck U. Riskgesellschaft. Fr. a/M., 1986; Beck U., Giddens A., Lash A. Reflexive Modernization.

Cambridge, 1994; Lash S. Sociology of Postmodernism. New York, 1990; Giddens A. The Consequences of

Modernity. Cambridge, 1990; Ерасов Б. С. Социальная культурология. М., 1998. С. 332—350; Иноземцев

В. Л. Концепция постэкономического общества // Социологический журнал. 1997. № 4. С. 71–78 и др.

7

Поскольку эволюция государства в значительной мере представляет собой

исторический процесс, ее познанию способствуют и конкретно-исторические

исследования отдельных аспектов развития государств Древнего мира, Средних

веков и раннего Нового времени и их связи с правовыми институтами, прежде

всего институтом права собственности на землю. В зарубежной историографии

такие исследования достаточно широко проводились еще Л. Миттайсом, К. Ф.

Савиньи, К. Цахариэ фон Лингенталем13, досконально изучившими

соответствующие институты римского права. Однако в нашей стране как

историками, так и юристами имущественно-правовой характер властвования в

той или иной мере признавался лишь применительно к феодальному государству,

наиболее типичные проявления которого имели место в средневековой Западной

Европе14.

Это обусловило повышенный интерес к феномену феодальной

собственности со стороны отечественных государствоведов и историков

государства15. Лишь с появлением работ Е. М. Штаерман о римской

собственности на землю стало очевидно, что в античном праве собственность на

землю играет ничуть не меньшую роль, чем в праве феодальном, функционально

13 См., например,: Savigny F.K. von. System des heutigen römischen Recht. Bd. 1—8. Berlin, 1840—

1849; Zachariae von Lingenthal K.E. Die Meinungsverscheiedenheiten unter den justinianischen Juristen //

Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rectsgeshichte. Romanistische Abteilung. Berlin, 1885. Bd.6; Idem.

Geshichte des griechisch-romischen Recht. 3.Aufl. Aalen, 1955; Mitteis L. Reichsrecht und Volksrecht in den

östlichen Provinzen des römischen Kaiserrecht. Leipzig, 1891; Idem. Zur Geschicte des romisches Privatrecht

bis die Zeit Diokletians. Leipzig, 1908. 14 См., например: Гуревич А. Я. Начало феодализма в Европе // Гуревич А. Я. Избр. труды. М.;

СПб., 1999. Т. 1. С. 203. 15 См., в частности: Колесницкий И.Ф. Феодальное государство (V—XV вв.). М., 1967; Он же.

Особенности вассально-ленных отношений в Германии Х—ХШ вв. // Средние века. М., 1969. Вып. 32;

Неусыхин А.И. Проблемы европейского феодализма. Избр. труды. М., 1979; Проблемы развития

феодальной собственности на землю. М., 1979; Серовайский Я.Д. К вопросу о распределении прав

собственности на землю среди бургундских феодалов в Х—ХII вв. // Средние века. М., 1969—1971.

Вып. 32—33; Фрязинов С. В. Из истории развития в Астурии и Леоне IX—XII вв. // Научные доклады

Высшей школы исторической науки. 1958, № 2; Барг М.А. Исследования по истории английского

феодализма в XI—XIII вв. М., 1962; Котельникова Л.А. Феодализм и город в Италии в VIII—XV вв. М.,

1987; Закс В.А. Проблема феодализма в скандинавских странах: формы социальной организации и

представления норвежского крестьянства в XI—XV вв. Калинин, 1986; Государство в

докапиталистических обществах Азии / Под ред. Г.Ф. Кима и К.З. Ашрафян. М., 1987; Типы

общественных отношений на Востоке в Средние века / Под ред. Л.Б. Алаева. М., 1982; Частная

собственность на Востоке/ Под ред Л.С. Васильева. М., 1998 и др.

8

неся ту же нагрузку16. На этом основании в последние годы делаются попытки

доказать, что власть государства, например, в Римской империи, так же как и

власть средневекового (феодального) государства, вытекала из верховенства

собственнических правомочий на землю17.

Значительное внимание проблемам собственности на землю в странах

Древнего Востока уделялось российскими историками-востоковедами (Е.С.

Богословского, Г.М. Бонгард-Левина, A.M. Вигасина, И.М. Дьяконова, И.М.

Никольского, Ю.Я. Перепелкина, A.M. Самозванцева, В.А. Якобсона и др.)18.

Вместе с тем в трудах большинства из них не проводится достаточно четкой

корреляции между правом собственности и государственной властью.

Исключение в данном отношении составляют лишь работы Л. С. Васильева,

посвященные анализу феномена «власти-собственности»19. Значение упомянутых

работ состоит в том, что Л.С. Васильев одним из первых в отечественной науке

акцентировал внимание на существование в традиционном обществе

органической связи между государственной властью и правом собственности на

землю. К аналогичным выводам на материале стран средневекового Востока,

прежде всего Индии, приходит и Л.Б. Алаев20.

Как уже было отмечено, в настоящее время практически отсутствуют

обобщающие исследования теоретиков государства и права, посвященные

16 См., в частности: Штаерман Е. М. Римская собственность на землю // Вестник древней истории

(ВДИ). 1974, № 3. С. 34—67. 17 См., например: Коптев А. В. Princeps et dominus. К вопросу об эволюции принципата в начале

позднеантичной эпохи // Древнее право. 1996, № 1.С. 182—189. 18 См.: Никольский Н. М. Частное землевладение и землевладение в древнем Двуречье (К истории

вавилонско-ассирийского общества в III—I тыс. до н. э.). Минск, 1948; Дьяконов И. М. Развитие

земельных отношений в Ассирии. Л., 1949; Он же. Купля-продажа земли в древнейшем Шумере и

вопрос о шумерской общине // ВДИ. 1955, № 1. С. 10—40; Он же. Проблемы собственности: О

структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. // ВДИ. 1967, № 4. С. 13—35;

Перепелкин Ю. Я. Частная собственность в представлении египтян Старого царства // Палестинский

сборник. Вып. 16 (79). М.; Л., 1966; Богословский Е. С. Собственность и должностное владение в

Древнем Египте // ВДИ. 1979, № 4; Вигасин А.А., Самозванцев A.M. «Артхашастра», проблемы

социальной структуры и права. М., 1984; Якобсон В.А. Возникновение писанного права в Древней

Месопотамии // ВДИ. 1984, № 4; Самозванцев A.M. Правовой текст дхармашастры. М., 1991; Бонгард-

Левин Г.М. О земельной собственности в Древней Индии // Бонгард-Левин Г.М. Индия.

Этнолингвистическая история, политико-социальная структура, письменное наследие и культура в

древности. М., 2003. 19 См., в частности: Васильев Л. С. Феномен власти-собственности. К проблеме типологии

докапиталистических структур // Типы общественных отношений на Востоке в Средние века. М., 1982. 20 См.: Алаев Л.Б. Средневековая Индия. СПб., 2003. С. 246—253.

9

проблеме эволюции государства. Косвенным образом данная проблема

затрагивалась в фундаментальном произведении А.В. Венедиктова

«Государственная социалистическая собственность», где она рассматривалась в

контексте развития права государственной собственности21. В 70-х годах XX в.

значительный вклад в изучение эволюции государства внес также Л.И.

Спиридонов, видевший в ней диалектический процесс восхождения от

абстрактного к конкретному22. Однако указанные исследования, выполненные в

значительной мере с марксистских позиций, не отражают современного состояния

научной (в том числе юридической) мысли.

В последние десятилетия попытки теоретического осмысления основных

закономерностей эволюции права и государства предпринимаются

представителями либертарно-юридической школы (В.С. Нерсесянцем, В.А.

Четверниным и их последователями)23. Приходится, однако, констатировать, что

исследования сторонников либертарно-юридической школы в данной области

(при всей значимости и плодотворности отдельных выводов, сделанных ими)

имеют в целом фрагментарный характер. Более того, некоторые концептуальные

подходы нельзя признать вполне удачными, как, в частности, позицию В.А.

Четвернина, пытающегося достаточно эклектично сочетать эволюционный и

цивилизационный подходы, а идею исторического прогресса с представлением о

циклическом развитии права и государства24.

В настоящее время наиболее глубокое и всестороннее изучение процесса

эволюции государства было предпринято В.Я. Любашицем, рассматривавшем

данный процесс как переход от традиционного типа государственности к

21 См.: Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность // Венедиктов А.В.

Избр. труды по гражданскому праву. В 2 т. М., 2004. Т. 2. С. 47—314. 22 См.: Спиридонов Л.И. Социальное развитие и право. Л., 1973. 23 См., например: Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 2001. С. 233—243;

Варламова Н.В. Понимание свободы, равенства и справедливости в контексте либертарной концепции

права // Российский ежегодник теории права. № 1. 2008 / Под ред. А.В. Полякова. СПб., 2009. С. 43—66;

Четвернин В.А. Исторический прогресс права и типы цивилизаций // Ежегодник либертарно-

юридической теории. Исследования ученых российской либертарно-юридической школы академика

В.С. Нерсесянца / Ред.-сост. В.А. Четвернин. Вып. 2. М., 2009. С. 50—62 и др. 24 См. подробнее: Разуваев Н.В. Социокультурная эволюция и историческое развитие права:

некоторые дискуссионные вопросы // Российский ежегодник теории права. № 3. 2010 / Отв. ред. А.В.

Поляков. СПб., 2011. С. 81—108.

10

современному25. Исследование В.Я Любашица представляет собой первую и на

сегодняшний день единственную попытку рассмотреть эволюцию государства во

всей ее целостности. Представляется, однако, что автору не удалось в полной

мере показать специфику различных исторических типов государства (в

частности, традиционного государства). Кроме того, сама типология,

предложенная В.Я. Любашицем, включает в себя всего лишь два элемента, а

именно традиционное и современное государство. Таким образом, складывается

впечатление, что все историческое развитие последнего сводится, по мысли

исследователя, преимущественно к переходу от одного типа ко второму,

произошедшему к тому же весьма поздно, а именно – в середине XX в. Это явно

обедняет многообразие типологии государственности, игнорируя факт

существования промежуточных, а также альтернативных типов, рассмотренных в

настоящем диссертационном исследовании. Наконец, нельзя не отметить и того

обстоятельства, что автор уделяет недостаточно внимания правовой природе

различных типов государства.

Целый ряд частных аспектов эволюции государства был изучен в работах

отечественных и зарубежных юристов (таких, прежде всего, как С.С. Алексеев,

А.Б. Венгеров, П.Н. Галанза, В.Г. Графский, Л.Гумплович, Р.Давид, А.И. Денисов,

Д.В. Дождев, Л.Дюги, Т.П. Евсеенко, Г.Еллинек, О.А. Жидков, И.А. Исаев, Р.

Йеринг, Т.В. Кашанина, Х. Кётц, Б.А. Кистяковский, И.Ю. Козлихин, Ф.Ф.

Кокошкин, Л.Л. Кофанов, А.И. Королев, Н.А. Крашенинникова, К.Е. Ливанцев,

И.Д. Левин, Д.И. Луковская, Я.М. Магазинер, Г.В. Мальцев, Л.С. Мамут, О.В.

Мартышин, М.Н. Марченко, И.С. Перетерский, B.C. Петров, А.В. Поляков, А.Л.

Рогачевский, Б.А. Стародубский, Ф.В. Тарановский, Е.Н. Трубецкой, К. Цвайгерт,

И.Л. Честнов, В.Е. Чиркин, Б.Н. Чичерин, Г.Ф. Шершеневич, Л.С. Явич и др.).

Причем важно отметить, что данная проблематика в силу своей

масштабности и общезначимости привлекала к себе внимание специалистов в

области не только теории и истории права и государства, но и отраслевых

25 См.: Любашиц В.Я. Эволюция государства как политико-правового института. Дисс. ... д.ю.н.

Ростов-н/Д., 2005.

11

юридических дисциплин. Так, в частности, представления об эволюции правовой

природы государства позволяют уточнить работы ученых-цивилистов (М.М.

Агаркова, Б.Виндшайда, Л.Л. Гервагена, О.Гирке, О.С. Иоффе, К.Д. Кавелина,

О.А. Красавчикова, Д.И. Мейера, И.Б. Новицкого, И.С. Перетерского,

И.А. Покровского, К.И. Скловского, Е.А. Суханова, Ю.К. Толстого, Б.Б.

Черепахина и др.), посвященные исследованию института права собственности, в

том числе и в его диахронном измерении.

Объект и предмет исследования. Объектом диссертационного

исследования выступает система социально-экономических, политических,

правовых, духовных и иных органически присущих обществу отношений, на

основе которых складывалось и эволюционировало государство.

Предметом исследования выступает процесс эволюции государства, его

предпосылки, условия, движущие силы и стадии, а также те исторические типы

государства, которые этим стадиям соответствуют.

Цель и задачи исследования. Целью диссертационного исследования

является формулирование системы концептуальных положений об эволюции

государства в ее социально-антропологическом и юридическом измерениях.

В соответствии с поставленной целью решались следующие задачи:

– рассмотрение существующих в юридической литературе понятия и

признаков государства в их единстве и многообразии;

– анализ категории сущности государства в ее философском и теоретико-

правовом аспектах;

– комплексное исследование социокультурных предпосылок генезиса

государственности в недрах догосударственного первобытного общества;

– изучение правовой природы государства как совокупности специально-

юридических предпосылок его возникновения и эволюции;

– разработка исторической типологии государства, формулирование ее

критериев и установление места, занимаемого каждым из рассмотренных типов в

процессе эволюции государства;

– изучение эволюционной динамики функциональных характеристик

государства;

12

– сопоставление структурных, а также формально-юридических

особенностей различных исторических типов государства и установление

основных тенденций, характеризующих эволюционные изменения структуры

государства и его формы;

– установление системы факторов, обусловивших смену исторических

типов государственности на примере конкретных государств Древнего мира,

Средних веков и Нового времени.

Новизна диссертационного исследования заключается в том, что

автором впервые в отечественной юридической науке последовательно

развивается феноменологическое понимание государства, опирающееся на

философские (в том числе социально-философские) идеи Э. Гуссерля, М. Мерло-

Понти, М. Шелера, А. Шюца и др. В рамках данного подхода,

использовавшегося в качестве методологической основы изучения правовых

явлений в работах А.В. Полякова и И.Л. Честнова, государство (подобно любым

иным феноменам социальной реальности) представляет собой результат

объективации и типизации структур субъективного и интерсубъективного опыта

членов общества, а эволюция рассматривается как процесс накопления и

усложнения этого опыта, влекущий за собой историческую трансформацию

приемов его типизации.

На этой основе разработана концепция эволюции государства,

включающая в себя четыре основные стадии, соответствующие четырем

историческим типам государства, а именно стадии традиционного,

протосовременного, современного (а также квазисовременного как альтернативы

современному) и постсовременного государства. При этом значительное

внимание уделялось исследованию феномена традиционного государства как

наименее изученного в юридической литературе.

Новизна диссертационного исследования заключается также в том, что в

ней дан комплексный анализ культурно-исторических и правовых предпосылок

возникновения государства, учитывающий современные достижения

исторической, антропологической, культурологической, лингвистической и

иных социально-гуманитарных наук. При этом в работе детально рассмотрен не

13

привлекавший внимания юристов круг фактов (включая данные античной и

древневосточной мифологии).

Исследование факторов, обусловивших переход от традиционного

государства к протосовременному, а затем и современному государству,

позволило автору эксплицировать собственное понимание эволюции,

значительно отличающееся от общепринятой в российской юридической, а

также иных социальных науках. В диссертационном исследовании доказано, что

эволюция государства имеет нелинейный характер и представляет собой ряд

необусловленных предшествующим развитием скачкообразных переходов на

новую фазу эволюционного развития, которые с полным на то основанием

можно считать мутациями эволюционирующего феномена (в данном случае

государства).

Новизна и ценность диссертационного исследования в конечном итоге

состоит в попытке со всей отчетливостью показать взаимосвязь эволюции

государства и эволюции правовых институтов, в том числе института права

собственности на землю. В работе показано, что любые эволюционные

изменения государства могут быть соотнесены с эволюцией правопорядка.

Основное ее направление состоит в движении от безусловного доминирования

частного права к отделению публичного права от частного, в юридическом

плане соответствующему обособлению гражданского общества от государства.

Автор полагает, что эволюция государства является одним из аспектов

эволюции правопорядка, что позволяет ему сформулировать оригинальную

трактовку генезиса и эволюции не только государства, но и права, в частности

права собственности.

Эмпирической основой исследования послужили акты российского и

зарубежного законодательства, в том числе ряд крупнейших кодификаций

древности, Средних веков и раннего Нового времени (таких как Законы

Хаммурапи, Законы XII таблиц, Дигесты Юстиниана, Салическая правда, Русская

Правда, Саксонское Зерцало, Каролина, Прусское общеземское уложение и т.п.),

конституционные акты России и ряда зарубежных стран, иные законодательные

акты и кодексы (в том числе Французский гражданский кодекс, Германское

14

гражданское уложение, Гражданский кодекс Российской Федерации).

Вместе с тем специфика предмета исследования обусловила явную

недостаточность нормативно-правового материала для выявления основных

закономерностей эволюции и раскрытия важнейших характеристик исторических

типов государства. Этим объясняется то, что одно из центральных мест в данной

работе занимает рассмотрение системы представлений о государстве,

отразившихся как в трудах ученых и мыслителей прошлого, так и в иных

источниках (в том числе в религии, мифологии, языке и т. п.).

Методологическая основа исследования. Среди используемых в работе

методов следует в первую очередь выделить:

— метод системного (структурно-функционального) анализа,

используемый для построения теоретической модели государства и выделения на

ее основе ряда эмпирических типов, охватывающих сходные по своим чертам

государственные образования. Реализация метода системного анализа

предполагает особое внимание к трем основным составляющим любого

исторического типа государства, рассматриваемого в системном аспекте, а

именно: функциям, структуре и формам;

— семиотический метод, использование которого является особенно

эффективным при изучении такого исторического типа, как традиционное

государство;

— типологический метод, в соответствии с основополагающими установ-

ками которого, каждой стадии эволюции государства ставится в соответствие тот

или иной его исторический тип, т.е. идеальная модель, построенная на

обобщении сходств изучаемых объектов и абстрагируемая от присущих этим

объектам многообразия;

— сравнительно-исторический метод, в рамках которого применялись как

синхронное сравнение, состоящее в сопоставлении между собой различных

государств, относящихся к одному историческому типу и стоящих на одной

ступени эволюции, так и диахронное сравнение, позволяющая соотносить друг с

другом государства, стоящие на разных ступенях эволюции и принадлежащие к

15

разным историческим типам государственности.

Положения, выносимые на защиту. В рамках предложенной в работе

концепции на защиту выносятся следующие положения.

1. Государство как феномен социальной реальности представляет собой

объективацию элементов интерсубъективного опыта членов общества,

осуществляемую в складывающихся между ними взаимодействиях и

закрепляемую в различных (прежде всего знаково-символических) формах.

Эмпирическое содержание феномена государства образуют юридически

урегулированные социальные отношения индивидов, в связи с чем само

государство в эмпирическом плане представляет собой упорядоченную

совокупность таких отношений, или систему деятельности индивидов. Эти

отношения, характеризующиеся признаком власти-подчинения, в повседневной

жизни непосредственно воспринимают вступающие в них члены общества. Как

следствие, обыденное сознание рассматривает в качестве государства не

деперсонифицированную целостность, а тех лиц, которые участвуют от имени

государства во властеотношениях. Причем в традиционных обществах Древнего

мира и Средних веков, в силу их социально-исторической и культурной

специфики, этот личностный аспект государственности, выступает особенно

наглядно, что обусловило персонифицированный характер традиционного

государства.

2. Эмпирически не воспринимаемые свойства государства, в том числе его

функции, структура, юридические и политические формы и т.п., а равно и само

государство как системная целостность, подобно всем прочим феноменам

социальной реальности, представляют собой результат упорядочения и

обобщения (типизации) социального опыта, осуществляемого общественным

сознанием различными способами, в том числе посредством научного

осмысления соответствующих явлений, их закрепления в действующем

законодательстве и т.п. Такая типизация предполагает определенную селекцию

данных социального опыта, отбор тех из них, которые соответствуют

(релевантны) обусловленным социально-исторической ситуацией критериям. При

16

этом элементы опыта, нерелевантные критериям, принятым на том или ином

этапе эволюции, игнорируются общественным сознанием как случайные,

нетипичные или даже ошибочные, а следовательно не определяют характер

государства соответствующего исторического типа.

3. Конструирование феномена государства общественным сознанием

предполагает различные степени обобщения социального опыта, производимого

на основе релевантностей различного масштаба, более или менее учитывающих

конкретно-историческое и региональное своеобразие этого опыта. В результате

феномен государства реализуется, как минимум, на пяти уровнях типизации,

отличающихся друг от друга степенью абстрагирования от особенностей

эмпирического материала. Такими уровнями являются: 1) государство как

универсальное (всемирно-историческое) явление, обладающее рядом признаков,

остающихся неизменными на всех этапах его эволюции и выражающих в себе

сущностные характеристики государственности; 2) исторические типы

государства, формируемые путем типизации однородных отношений,

складывающихся во всех обществах, стоящих на одной ступени исторического

развития; 3) подтипы государства (например, западные или восточные

традиционные государства), типизирующие отношения, складывающиеся в

группах обществ, стоящих на определенной ступени эволюциии, а потому не

просто присущие государствам одного эволюционного типа, но и

характеризующие их локальное (региональное) своеобразие; 4) виды государства

(например, номы, восточные деспотии, полисы, империи и т.п.), типизирующие

отношения, присущие группам государств одного исторического подтипа,

обладающих общими формально-юридическими и политическими

характеристиками; 5) конкретные государства (в частности, Российская

Федерация) типизирующие отношения, складывающиеся в отдельном обществе

на том или ином этапе его исторического развития.

4. Подобно любому другому феномену действительности, государство не

просто формируется на основе субъективных и интерсубъективных восприятий,

но эти восприятия имеют осмысленный характер. В частности, социальные

17

взаимодействия, из которых в эмпирическом плане складывается государство, как

показали исследования социальных философов и теоретиков (М. Вебера, Г.

Зиммеля, Ю. Хабермаса, М. Шелера, А. Шюца и др.) имеют смысловую

структуру, делающую их элементами социальной реальности как смыслового

единства. Следовательно, и государство, будучи продуктом типизации элементов

социального опыта, также является осмысленной целостностью, обладая как

субъективным смыслом для каждого из индивидов, так и сущностью, то есть

объективным смыслом, значимым для всех субъектов, причем последний имеет

неизменный характер и сохраняется на всех этапах эволюции соответствующего

феномена. При этом сущность государства как системы социальных

взаимодействий определяется теми же самыми характеристиками, которые

обусловливают объективный смысл этих последних, а именно природой и

социальным назначением, выполняемым данным институтом. Сущность как

объективная сторона смысла является необходимым моментом бытия

государства, задающим пределы эволюции государства и позволяющим в той или

иной мере предугадывать ее общую направленность, описывая те

закономерности, которым она подчинена. Таким образом, сущность государства

не просто в синхронном плане определяет его качественные особенности и

отличия от иных институтов, обладающих иной сущностью, но и в диахронном

измерении задает известный вектор эволюционной динамики, осуществляя

известный отбор, селекцию вариантов изменения, уже на уровне потенциальной

(логической) вероятности отсекая те из них, которые являются в принципе

невозможными.

5. Сущность государства, будучи неизменной на всех стадиях его

эволюции, определяет его универсальные характеристики, находящие свое

выражение в родовом определении государства, в соответствии с которым

последнее представляет собой организацию власти, то есть юридически

оформленную и институционально организованную деятельность по

осуществлению полномочий верховной власти, направленную на удовлетворение

таких потребностей членов общества, которые не могут быть в полной мере

удовлетворены ими самими в порядке частной инициативы. Таким образом,

18

государство как родовая категория обладает, по меньшей мере, пятью

универсальными признаками, а именно: 1) правовой основой; 2) территорией, 3)

верховенством, 4) наличием властных прерогатив, и 5) аппаратом управления.

6. Будучи по своей сущности (то есть по природе и социальному

назначению, конституирующих ее объективный смысл) неизменной,

деятельность, институциональным выражением которой является государство,

имеет, однако, неодинаковые внешние проявления на разных этапах эволюции, в

силу чего ее организация в государствах различных исторических типов

претерпевает определенные видоизменения. А именно социально-правовые

взаимодействия, образующие основу государства, первоначально охватывая всех

членов общества и опосредствуя все связи между ними, по мере исторического

развития, отделяются (в том числе и организационно) от иных социальных

отношений, что приводит к их консолидации в самостоятельную относительно

обособленную структуру, не совпадающую со структурой общественных

отношений в целом. Соответственно, и государство в процессе своей эволюции

перестает быть организацией всего общества, трансформируясь в организацию

лишь определенной группы социально-юридических отношений, а именно

отношений власти-подчинения, обособленных от отношений формально-

юридического равенства, господствующих в гражданском обществе и

противопоставленных им в теоретическом познании.

7. Как следствие, исторические типы государства по-разному реализуют его

универсальные характеристики, приобретая в процессе эволюции особенные

признаки, являющиеся историческими модификациями этих характеристик. Так,

традиционное государство имело частноправовую основу, тогда как основой

государств современного типа является публичное право. В традиционном

государстве территория выступает, прежде всего, в виде земли, принадлежащей

государству на праве верховной собственности, в то время как в современном

государстве – в качестве географического пространства, на которое

распространяется его власть. Верховенство традиционного государства

проявляется в виде сюзеренитета, а государства современного типа –

19

суверенитета. Власть традиционного государства имеет имущественный

(личный), а современного государства – политический (публичный) характер.

Наконец, аппарат управления в традиционном государстве состоял из

должностных лиц, связанных с сюзереном имущественными отношениями и

личной преданностью, а в государствах современного типа из государственных

служащих, связанных между собой (и с государством в целом) публично-

правовыми служебными отношениями. Соответствующие модификации имеют

признаки государства и других исторических типов (а именно

протосовременного, квазисовременного и постсовременного государств).

8. Эволюция государства имеет сложный и нелинейный характер и

отличается многонаправленностью своих траекторий. Государство как

эволюционирующая система в своем развитии проходит ряд так называемых

«точек бифуркации», в которых дальнейшая динамика не предопределяется

предшествующим состоянием системы. Соответственно, в любой из таких точек

бифуркации соврешается выбор одной из нескольких возможных

(альтернативных) эволюционных траектории, причем этот выбор обусловлен во

многом случайными и заранее непрогнозируемыми факторами (флуктуациями), в

силу чего само дальнейшее развитие можно считать своеобразным отклонением

(мутацией) от первоначальной траектории. Результатом действия подобных

факторов становится либо стагнация системы с ее последующим возможным

распадом, наступающим вследствие утраты жизнеспособности, либо мутация,

влекущая за собой приобретение системой новых качеств, не присущих ей ранее

и, соответственно, переход на новую ступень эволюции.

9. Выделяется пять исторических типов государства, соответствующих

рассмотренным в работе основным стадиям эволюции государства, а именно: 1)

традиционное государство, возникающее с переходом от первобытности к

цивилизации (древнейшие из которых зарождаются на Востоке на рубеже IV – III

тысячелетий до н.э.); 2) протосовременное государство, появляющееся

первоначально в Западной Европе в XIV – XV вв., а позднее получающее

распространение и в других регионах мира; 3) современное государство, переход

20

к которому состоялся в XVII – XVIII вв. в результате буржуазных революций; 4)

квазисовременное государство, являющееся исторической альтернативой и

своеобразным антиподом современной государственности; 5) постсовременное

государство, переход к которому в настоящее время не состоялся, хотя некоторые

тенденции к этому в политически наиболее развитых странах мира уже

намечаются. С учетом ограниченного объема диссертационного исследования, в

работе были рассмотрены лишь три из пяти выделенных типов, смена которых

отражает «генеральную линию» всемирно-исторической эволюции, проделанной

государством к настоящему моменту, а именно: традиционное, протосовременное

и современное государство. Полученные на основе их изучения выводы можно с

достаточно серьезными на то основаниями распространить и на другие

исторические типы государственности.

10. В работе были намечены четыре критерия, при помощи которых

выделяются перечисленные типы государства причем один из этих критериев

имеет специально-юридический, а три других – общий социокультурный

характер. Такими критериями выступают: 1) особенности существующего в

обществе правопорядка, наиболее отчетливым образом проявляющиеся в

соотношении в рамках последнего частно- и публично-правовых аспектов; 2)

господствующий на данном этапе социокультурной эволюции тип коммуникации;

3) исторически обусловленный тип социальной организации и 4) преобладающая

в данном обществе на данном этапе его эволюции форма собственности.

11. Традиционное государство основано на синкретичном правопорядке с

неразделенными частно- и публично-правовыми аспектами. Ему соответствуют в

культурном плане графический тип коммуникации на Востоке и оро-

акустический (алфавитно-графический) на Западе, в социальном – община

(сельская на Востоке и городская на Западе), а также многоуровневая

расщепленная собственность в экономическом плане, одним из уровней которой

на Западе являлась частная собственность, на Востоке игравшая в целом

незначительную роль. Таким образом, в рамках данного типа выделяются два

подтипа, являющиеся альтернативными путями его эволюции, а именно

21

восточное и западное традиционное государство.

Протосовременное государство опирается на правопорядок, где намечается

разделение частно- и публично-правовых аспектов. Данному типу государства

соответствуют печатно-графический тип коммуникации, зарождающееся

(исторически неразвитое) гражданское общество и начинающие обособляться

друг от друга формы собственности (в первую очередь государственная и

частная), имевшие, в силу переходного характера правопорядка и неразвитости

гражданского общества, неодинаковый статус. Наконец, современное государство

основано на правопорядке, в котором окончательно состоялось разделение

частно- и публично-правовых аспектов. В общесоциальном плане оно

соотносится с развитым печатно-графическим, а также с электронным типами

коммуникации, развитым гражданским обществом и с многоукладной

экономикой, в которой равно признаются и защищаются все формы

собственности.

12. Переход государства на каждую следующую ступень эволюции имеет в

значительной мере незакономерный, с точки зрения предшествующего развития,

характер. Эта «незакономерность» является, однако, относительной, поскольку

любой исторический тип государственности незакономерен лишь с точки зрения

предшествующих стадий эволюции, но не самого эволюционного процесса в

целом. Данное обстоятельство обусловлено тем, что эволюция государства

представляет собой в конечном итоге процесс последовательного накопления и

усложнения элементов интерсубъективного опыта, из которых индивиды в

своих коммуникативных взаимодействиях создают, конструируют социальную

реальность и ее феномены, включая государство. Различные элементы этого

опыта, даже не будучи актуально значимыми в тот или иной момент времени, то

есть не отвечая существующим в данный момент релевантностям, все равно

сохраняют свое значение в качестве горизонтов потенциально возможного

опыта, актуализируемого на следующих ступенях эволюции.

13. Значение кризисных ситуаций, сопровождающих переход с одной

ступени эволюции государства на другую, состоит в том, что они

22

проблематизируют ранее используемые релевантности, делая их недостаточным

или даже явно неудовлетворительными для конструирования государства. В

результате возникает потребность в принципиально новых критериях,

позволяющих по-новому организовать как уже накопленный ранее опыт, так и тот

опыт, который будет приобретен человеческими сообществами в изменившихся

исторических условиях. Проблематизации ранее накопленного опыта, влекущие

за собой смену релевантностей, приводят не только к повышению степени

упорядоченности социально-юридической действительности, но и к

формированию новых исторических типов государства, более адекватно

соответствующих изменяющимся внешним условиям. Именно такие

проблематизации социального опыта, имеющие место в кризисных ситуациях,

выступают главной движущей силой эволюции государства и создают механизм

этой эволюции.

Теоретическая и практическая значимость диссертации. В

теоретическом плане диссертация может способствовать углубленному

пониманию типологии и основных закономерностей возникновения, эволюции,

функционирования и структурной организации государства.

Научно-теоретическая значимость работы состоит, следовательно, в том,

что высказанные в ней положения могут использоваться в научно-

исследовательской деятельности при изучении различных аспектов соотношения

и взаимодействия права и государства, а также соотношения и взаимодействия

частно- и публичноправовых институтов как в прошлом, так и в наши дни.

Практическая значимость диссертационного исследования состоит в том,

что целый ряд его положений может быть использован:

— в разработке учебно-методических пособий по истории и теории права и

государства;

— в процессе подготовки лекций, а также проведения семинарских занятий

по истории и теории права и государства.

— в качестве научной основы при разработке стратегии модернизации

государства и его основных институтов, что составляет одно из необходимых

23

условий дальнейшего развития Российской Федерации.

Апробация работы. Материалы диссертации обсуждались на кафедре

теории и истории государства и права Санкт-Петербургского государственного

университета.. Отдельные положения, развиваемые в диссертации обсуждались

на научных и научно-практических конференциях, в частности:

— «Режим законности в современном российском обществе». Научно-

практическая конференция, посвященная 300-летию Санкт-Петербурга (Санкт-

Петербург, 28 февраля 2003 г.);

— «Права человека в современном обществе». Межвузовская научно-

теоретической конференция (Санкт-Петербург, 24 апреля 2004 г.);

— «Проблемы совершенствования преподавания юридических дисциплин в

СЗАГС и ее филиалах» Научно-методическая конференция (Петрозаводск, 27

апреля 2004 г.);

— «Актуальные проблемы теории и истории права». IV международная

научно-теоретическая конференция (Санкт-Петербург, 24 декабря 2004 г.);

— «Права человека в современном обществе». Межвузовская научно-

теоретическая конференция (Санкт-Петербург, 27 января 2005 г.);

— «Прокуратура и институты гражданского общества в противодействии

экстремизму и ксенофобии». Международная научно-практическая конференция

(Санкт-Петербург, 1-2 февраля 2005 г.);

— «Образ государства в современном правосознании». Восьмые

Спиридоновские чтения (Сакнкт-Петербург, 13-14 апреля 2007 г.);

— «Принцип историзма в современной юридической науке». Девятые

Спиридоновские чтения (Санкт-Петербург, 11-12 апреля 2008 г.);

— «Правовые аспекты свободы личности». Межвузовская научно-

практическая конференция (Санкт-Петербург, 26 января 2009 г.);

— «Императорский Царскосельский лицей в истории России XIX – XXI

веков». Международная научная конференция к 200-летию основания

Императорского Царскосельского лицея (Санкт-Петербург, 30 октября 2011 г.).

— «210 лет МВД России: история и современность». Всероссийская

научно-практическая конференция (Санкт-Петербург, 21 сентября 2012 г.);

24

— «Правовая система России: традиции и инновации». Всероссийская

научно-практическая конференция (Санкт-Петербург, 25—27 апреля 2013 г.).

Основные положения диссертации были развиты в изданных автором 8

монографиях (в том числе 5 коллективных) и 44 научных статьях и учебно-

методических пособиях, включая 15 опубликованных в изданиях,

аннотированных ВАК Рособрнадзора РФ.

Структура диссертации состоит из введения, пяти глав, четырнадцати

параграфов, заключения и списка литературы.

25

ГЛАВА 1

Соотношение всеобщего и особенного в категории государства

1.1 Государство как эволюционирующий феномен: постановка проблемы

Несмотря на то, что эволюция представляет собой неотъемлемую и

важнейшую характеристику государственности с момента ее возникновения и до

наших дней, проблема исторического развития государства оказалась в поле

зрения историков и обществоведов сравнительно недавно, а именно каких-нибудь

полтора столетия назад. Данное обстоятельство представляется далеко не

случайным и характеризует духовный климат современной эпохи, когда

подвижность, изменчивость и историческая динамичность всех социальных

явлений проявили себя с небывалой доселе наглядностью.

Период модерна стал временем революционных перемен в общественной

жизни сначала западных народов, а затем и всего остального человечества.

Социальные преобразования невиданного ранее масштаба и интенсивности,

начавшиеся еще в XVI—XVII вв., достигли своего апогея в период буржуазных

революций, повлекших за собой кардинальную трансформацию системы

общественных отношений в странах Западной Европы и Северной Америки.

Итогом этих трансформаций становится практически повсеместный уход с

исторической сцены традиционных, или доиндустриальных, обществ и приход им

на смену обществ индустриального (современного) типа. Именно в эпоху Нового

времени государство окончательно отделилось от общества, превратившись в

относительно обособленный социальный институт, обладающий собственной

организацией, не воспроизводящей какие-либо иные общественные структуры,

самостоятельным социальным назначением и принципами функционирования1.

При этом современное государство, будучи продуктом

рационалистического сознания и механистической культурной парадигмы эпохи

1 См.: Спиридонов Л. И. Теория государства и права. М., 2001. С. 30—31.

26

Нового времени, с самого начала представляло собой хорошо отлаженный

механизм. Стоит заметить, что представление о государстве-машине получило

повсеместное распространение не только на Западе, но и в тех странах Востока,

на которые западная культура оказывала особо интенсивное воздействие

(например, в Египте в период правления Мухаммеда Али)2. Вообще, если мы

обратимся к анализу социально-политических и юридических процессов,

сопровождавших становление современного государства в различных регионах

мира в течение XVIII – XIX вв., то без труда сможем убедиться, что основным

стимулом, движущей силой этих процессов явилось формирование и активное

заимствование рационалистических моделей и представлений о государстве,

оказавших существенное влияние не только на западную, но и на восточную

политико-правовую культуру.

Так, в частности, рационалистическими мотивами были продиктованы

попытки государственных преобразований, предпринимавшихся в Османской

империи в течение всего XIX в., особенно в период, известный как «эра

танзимата» (1839–1876 гг.)3. Рационалистическими идеями исполнены были и

важнейшие юридические акты Танзимата, прежде всего султанские манифесты

1839 и 1856 гг. (хатт-и шериф и хатт-и хумаюн), а также Конституция

Османской империи 1877 г., стиль и содержание которых были весьма

необычными и не соответствовали традиционным исламским представлениям4.

Не менее рационалистическими были и идеи вдохновителей знаменитых «Ста

дней реформ», проводившихся Кан Ювэем и его сторонниками в Цинском Китае

в 1898 г.5

Неудивительно поэтому, что и научной мысли конца XIX – начала XX вв.

было присуще стремление видеть в современном государстве средоточие

2 См. об этом подробнее: История Востока. В 6 т. Т. 4. Восток в Новое время (конец XVIII — начало XX в.)

/ Отв. ред. Л. Б. Алаев. Кн. 1. М., 2004. С. 88. 3 См. подробнее: Дулина Н.А. Танзимат и Мустафа Решид-паша. М., 1984. С. 152 и след. 4 См.: Фадеева И.Л. Концепция власти на Ближнем Востоке в Средневековье и Новое время. М., 1993. С.

162. 5 См. подробнее: Евдокимова А.А. История стран Востока в Новое время. Ростов н/Д., 2011. С.

108-113.

27

рациональности, результат творческой деятельности человеческого интеллекта6

или даже некое разумное существо7. В любом случае не вызывает сомнений, что

современное государство во всех своих институциональных проявлениях

представляет собой исторически детерминированный феномен, который в момент

своего появления на общественной авансцене, являлся наиболее целесообразным

и рациональным ответом на те объективные потребности регулирования, которые

возникли в специфических для Нового времени социальных условиях.

Очень скоро, однако, современный тип государства начал восприниматься

как абсолютная данность, что повлекло за собой смешение понятий государства и

государства современного типа. При этом вопрос об эволюции государства, о его

исторической динамике в подобном контексте, как представляется, вовсе не

ставился. Даже М. Вебер, более других сделавший для изучения исторической

динамики государственности, видел в современном рациональном

бюрократическом государстве известный образец, эталон государственности как

таковой8. Между тем изучение любого государства древности и Средних веков, то

есть, в нашей терминологии, традиционного государства, заставляет в какой-то

мере переосмыслить существующие в науке представления о признаках,

являющихся необходимыми для государства как такового. В традиционном

государстве подобные признаки (территория, верховенство публичной

политической власти, правовая природа, наличие государственной организации и

т.п.) проявляют себя иначе, чем в современном государстве, что, на наш взгляд,

обусловлено исторической динамикой государственности.

Сказанное проявляется чрезвычайно наглядным образом на примере

античного полисного государства, относительно которого до сих пор ведутся

дискуссии, является ли он городом-государством (city-state) или просто

гражданской общиной, не имеющей признаков государственности9. Учитывая

6 Ward L. F. Dynamic Sociology. New York, 1883. P. 224. 7 См.: Летурно Ш. Эволюция собственности. Изд. 2-е. М., 2012. С. 154. 8 См., в частности: Вебер М. Предварительные замечания // Вебер М. Избранное: Протестантская

этика и дух капитализма. М., 2006. С. 9. 9 См. подробнее: Медовичев А.Е. Происхождение и специфика феномена полиса: Некоторые

аспекты проблемы в трудах зарубежных ученых // Феномен полиса в современной зарубежной

28

некоторые особенности полиса, отдельные историки вообще ставили под

сомнение факт наличия государственности в античной гражданской общине10.

Сторонники данной точки зрения ссылались в числе прочего на отсутствие в

полисе четкой границы между публично- и частноправовыми отношениями,

вследствие чего, как писал Р. Осборн, «полис охватывал politai во всех их

разнообразных проявлениях»11. Вместе с тем исследователями неоднократно

высказывалась мысль о том, что полис обладает всеми признаками, присущими

современному государству. Данную позицию наиболее последовательно

отстаивает М.Х. Хансен, полагающий, что полис вообще ничем существенно не

отличается от современного государства, а точнее говоря, от его идеальной

теоретической модели, разработанной в трудах мыслителей Нового времени12.

Сходного мнения придерживается и И.Е. Суриков, видящий, например, в

суверенитете одну из важнейших характеристик полисного государства

архаического и классического периодов13.

Многие ученые, однако, полагают, что понятие суверенитета вообще

неприменимо к античному полису, как, впрочем, и к любому иному

традиционному государству. В самом деле, в юридической теории, как известно,

принято различать внутренний (верховенство) и внешний (независимость

государственной власти) аспекты суверенитета14. Причем как внешний, так и

внутренний его аспекты, так или иначе, связаны с территориальным признаком

государства. Очевидно, однако, что территориальный признак имел, например,

для античного полисного государства меньшее значение, чем для государства

современного15, на что обращали внимание уже античные авторы (в частности,

историографии. Реферативный сборник. ИНИОН РАН / Отв. ред. А.Е. Медовичев. М., 2011. С. 6–8. 10 См., например: Will E. Le monde grec et l’Orient. Paris, 1972. T. 1. La V-eme Siecle (510—403). P.

432; Berent M. Anthropology and the Classics: War Violence and the Stateless Polis// Classical Quarterly.

Oxford, 2000. № 50. P. 257–289. 11 Osborne R. Demos: The Discovery of Classical Attika. Cambridge, 1985. P. XIV. 12 Hansen M.H. Polis and the City-State: An Ancient Concept and its Modern Equivalent. Copenhagen,

1998. P. 14, 35–37. 13 Суриков И.Е. Греческий полис архаической и классической эпох // Античный полис. Курс

лекций / Отв. ред. В.В. Дементьева и И.Е. Суриков. М., 2010. С. 40–41. 14 См., в частности: Проблемы общей теории права и государства / Под ред. В. С. Нерсесянца. М.,

2001. С. 558. 15 См. об этом, в частности: Медовичев А.Е. Указ. соч. С. 7.

29

Геродот и Фукидид)16. Не случайным, к примеру, является то обстоятельство, что

ни одно полисное государство не имело своего топонимического названия, а

обозначалось просто как «народ такого-то города» (в частности, афинское

государство всегда именуется hoi Athenaioi, т. е. «афиняне»)17.

Следует отметить, что и древневосточное государство было относительно

мало привязано к своей территории. В наибольшей степени это проявлялось в так

называемой гражданско-храмовой общине, в которой историки видят аналог

античного полиса18. Так, еврейские диаспоры, лишенные в VI в. до н. э.

собственного «территориального» государства, кристаллизовались в виде таких

общин, которые и стали формой сохранения государственности вплоть до II в. до

н. э., когда произошло возрождение еврейского государства19. Впрочем, этот

пример далеко не единичен. Не менее показательны в данном отношении

«посмертные» судьбы ассирийского, хеттского и ряда других древневосточных

государств. Общеизвестными и весьма примечательными фактами являются

попытки уцелевших наследников этих империй возродить их после падения

политических центров на периферии (а то и вообще за пределами) территории,

некогда занимаемой погибшим государством.

Так, после разрушения столицы Хеттского государства Хаттусы в 1200 г. до

н.э. «на юго-восточной периферии хеттского мира сохранились государства,

претендовавшие на продолжение истории хеттов: таковы были царства “Хатти” в

Мальдии, “Хатти” в Каркемише и некоторые другие»20. Легко заметить, что эти

16 Thuc., VII, 77, 7: «...государство — это люди, а не стены и не корабли (άνδρες γάρ πόλις, καί ου

τείχη ουδέ νήες ανδρων κεναί)». – Thucydides. Historiae in two volumes. Oxford, 1942. Ту же мысль, правда,

в заметно переиначенном и переакцентированном виде, высказывают Геродот (Hdt., VIII, 61) и Плутарх

(Plut. Them, 11). См. подробнее об этом: Ehrenberg V. The Greek State. London, 1969. 17 См.: Manville Ph. B. The Origins of Citizenship in Ancient Athen. Princeton, 1990. P. 6; Hansen M.H.

Polis as an Urban Centre: The Literacy and Epigraphical Evidence // The Polis as Urban Centre and as a

Political Community. Symposium (Aug. 29-31, 1996) / Ed. by M.H. Hansen. Copenhagen, 1997. P. 40. 18 См.: Периханян А. Г. Храмовые объединения Малой Азии и Армении (IV в. до н. э.) М., 1959;

Вейнберг И. П. Гражданско-храмовая община в западных провинциях Ахеменидской державы. Тбилиси,

1973. 19 См.: Guthrie H. God and History in the Old Testament. Greenwich (Conn), 1960. P. 97—100;

Buchellati G. Cities and National of Ancient Syria. Rome, 1967. P. 13; Renckens H. The Religion of Israel.

London-Melbourne, 1967. P. 179 sgg.; Malamat A. Das davidische und salomonische Konigreich und seine

Beziehungen zu Aegypten und Syrien. Wien, 1983. P. 11—17; Вейнберг И.П. Рождение истории.

Историческая мысль на Ближнем востоке середины I тысячелетия до н.э. М., 1993. С. 175. 20 История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги

30

«постгосударственные» образования представляли собою не что иное, как

своеобразные «изводы» империи хеттов, под угрозой полного военного и

политического уничтожения «откочевавшие» в более безопасные и менее

затронутые разрушениями регионы Передней Азии. Аналогичная попытка

возрождения Ассирийской державы была предпринята в 612 г. до н. э., после

падения Ниневии Ашшур-убаллитом II, который с частью войска отступил в г.

Харран, провозгласив себя там «царем Ассирии». Однако в 605 г. до н.э., при

попытке отвоевать Каркемиш, армия незадачливого царя, как и его эфемерное

государство, были уничтожены окончательно21.

Одним из последних известных примеров подобного рода явилась попытка

возродить в условиях македонского завоевания державу Ахеменидов в Согдиане,

то есть даже вне исторического центра данного государства, предпринятая

согдийским сатрапом Бессом, узурпировавшим престол в 330 г. до н.э. после

гибели последнего ахеменидского монарха Дария III. Разумеется, государства

Древнего Востока, а также эллинистические монархии Селевкидов и Птолемеев,

были в силу целого ряда причин более прочно связаны со своей территориальной

основой, чем античные полисы. Это дало основание отечественным

исследователям И.М. Дьяконову и В.А. Якобсону, определять их как

«территориальные царства» или «империи», типологически противопоставляя

указанные феномены соответственно «номовым государствам» и «полисам», для

которых территориальный субстрат имел меньшее значение22.

Вместе с тем, даже при всем этом, государства Древнего мира уделяли

сравнительно мало внимания четкой фиксации своих границ (а значит и

установлению пространственных пределов своей территории), определяя их

только при вступлении в контакт с соседями, равными или превосходящими их по

силе. Одним из наиболее ранних (и наиболее хрестоматийных) примеров

рабовладельческой цивилизации. Часть вторая. Передняя Азия. Египет / Отв. ред. Г.М. Бонгард-Левин.

М., 1988. С. 194. 21 См.: История Древнего мира. Расцвет древних обществ / Под ред. И.М. Дьяконова, В.Д.

Нероновой и И.С. Свенцицкой. М., 1982. С. 41–42; Белявский В.А. Вавилон легендарный и Вавилон

исторический. М., 1971. Гл. 3. 22 См.: Дьяконов И.М., Якобсон В.А. «Номовые государства», «территориальные царства»,

«полисы» и «империи». Проблемы типологии // ВДИ. 1982. № 2. С. 3–16.

31

подобного рода явился мирный договор, заключенный в 1296 или 1270 г. до н.э.

между египетским фараоном Рамсесом II и царем хеттов Хаттусилисом III и

подведший итог многолетней борьбе Египта и Хатти за Сирию и Палестину. При

этом в тексте договора, запись которого была сделана на стенах ряда египетских

храмов, обращает на себя внимание то обстоятельство, что собственно о

территориальных претензиях и территориальном размежевании двух государств

речь почти не идет.

В хеттском варианте текста говорится лишь о намерении правителя Хатти

отныне следовать положениям «засвидетельствованного (?) договора, бывшего во

время Сеперера (Супилулиумы), царя хеттов, и равным образом

засвидетельствованного (?) договора, бывшего во время Меченра (Муваталлу),

правителя хеттов»23, в египетском варианте границам между государствами

уделялось больше внимания24. Зато в договоре дотошно определялась дальнейшая

судьба подданных обоих правителей, укрывавшихся на территории другого

враждующего государства и подлежащих экстрадиции после заключения мира

между ними, так что создается впечатление, что положение этих перебежчиков

интересовало договаривавшиеся стороны не менее (если не более), чем

разрешение территориальных претензий.

Указанное обстоятельство отмечалось Г. Еллинеком, по словам которого:

«значение территориального элемента государства в древности не сознавалось»25.

Данный тезис впоследствии нашел признание и в трудах некоторых историков,

полагавших, что такие важные признаки современного государства, как население

и территория26, получали достаточно своеобразное воплощение во многих

традиционных государствах, состоявших (подобно феодальному государству

Западной Европы в XI – XIV вв.) «из людей и земель»27. Это своеобразие

территориального признака традиционного государства, отсутствие у него

23 Цит. по: Хрестоматия по истории Древнего Востока. М., 1963. С. 126–130. 24 См.: История Древнего Востока. Передняя Азия. Египет. С. 547–548. 25 Еллинек Г. Общее учение о государстве. СПб., 2004. С. 312. 26 См.: Чиркин В.Е. Современное государство. М., 2001. С. 85–96. 27 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А. Я. Избранные труды. Т. 2.

Средневековый мир. М.; СПб., 1999. С. 76.

32

жесткой привязки к строго определенному месторасположению время от времени

порождало весьма любопытные исторические феномены так называемых

«кочующих государств», впервые исследованные историками на примере

некоторых античных полисов28, а также кочевых империй, существовавших у

ряда народов Евразии на определенном этапе их исторического развития29.

Аналогичная способность к перемещениям в пространстве, по утверждению Л.С.

Васильева, была присуща и городам-княжествам средневековой Руси30.

Все сказанное, на наш взгляд, свидетельствует о том, что и о других

признаках, в том числе суверенитете и государственном аппарате, применительно

к государствам Древнего мира, Средних веков, а отчасти и раннего Нового

времени, также следует вести речь, учитывая историческую специфику указанных

государств. Исходя из этого, некоторые зарубежные исследователи склонны

делать вывод, что не только признаки государства в их современном проявлении,

но и само оно как социальный и юридический феномен является исторически

относительным, возникая на очень поздних стадиях социальной эволюции.

Отождествляя государство как таковое с государством современного типа, они

заключали, что государство представляет собой специфический продукт западной

цивилизации, окончательно сложившийся в эпоху Нового времени. Активное

развитие указанная концепция получила в политической антропологии, усилия

ряда представителей которой были направлены на развенчание

«европоцентристских предрассудков» в восприятии явлений и институтов

современного мира (в том числе и государства) с целью обнаружения их

цивилизационных оснований31.

Как следствие, политантропологи уделяли значительное внимание тем

эволюционным процессам, которые повлекли за собой возникновение

28 См.: Hampfl F. Poleis ohne Territorium // Klio. 1939, 32, № 1. S. 1 ff; Nussbaum G. The Thousand. A

Study in Social Organization and Action in Xenophon`s Anabasis. Leiden, 1967; Маринович Л. П. Греческое

наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса. М., 1975. С. 174 и след. 29 См. подробнее: Владимирцов Б. Я. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой

феодализм. Л., 1934; Плетнева С. А. Кочевники средневековья: Поиски закономерностей. М., 1982;

Кычанов В. И. Кочевые государства от гуннов до манчжуров. М., 1997. 30 См.: Васильев Л.С. Эволюция общества. Типы общества и их трансформация. М., 2011. С. 126. 31 См. подробнее: Бочаров В.В. Политическая антропология и общественная практика // Журнал

социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. № 2. С. 131–145.

33

государства, пытаясь определить место, занимаемое последним в эволюционном

ряду социально-политических институтов, причем в данном вопросе единого

мнения не существовало32. Так, согласно известной классической концепции Э.

Сервиса и М. Салинса, политические сообщества в своем развитии

последовательно проходят четыре стадии, а именно локальную группу (band),

племя (tribe), вождество (chiefdom) и государство (state)33. С другой стороны, Э.

Эванс-Притчард, чьи идеи оказали значительное влияние на воззрения Сервиса –

Салинса, выделял пять стадий политической эволюции, имеющих, по-видимому,

универсальное, общеисторическое значение: акефальные общины, вождества,

города-государства (номы, полисы), империи и государства34.

Как известно, эти, и им подобные35, схемы подверглись впоследствии

энергичной и во многом небезосновательной критике. В частности, отмечался их

однолинейный характер, неспособный адекватно отразить сложность

эволюционного процесса, являющегося (как и в других сферах общества)

многонаправленным и включающим в себя многочисленные ответвления и

тупиковые пути. Кроме того, критические замечания вызвало стремление авторов

рассматриваемых моделей свести все многообразие факторов, определяющих

эволюцию, к какой-либо одной или нескольким постоянно действующим

причинам (например, к росту политической сложности и диверсификации

политической организации общества)36. Тем не менее, сама идея о

принципиальном тождестве государства как такового и государства современного

32 См.: Разуваев Н.В. Эволюция политической организации общества в контексте социального

развития // Личность. Культура. Общество. Междисциплинарный научно- практический журнал

социальных наук. 2011. Т. XIII. Вып. 1 (61-62). С. 253–259. 33 См.: Sahlins M.D. Evolution: Specific and General // Evolution and Culture / Ed. by M.D. Sahlins and

E.R. Service. Ann Arbor, 1960. P. 37; Service E.R. Primitive Social Organization. An Evolutionary Theory.

New York, 1971; Idem. Origins of the State and Civilisation. New York, 1975. 34 См.: Fortes M., Evans-Pritchard E.E. Introduction // African Political Systems / Ed. by M. Fortes, E.E.

Evans-Pritchard. Oxford, 1940. P. 1–23. 35 См., например: Llewellen T.C. Political Anthropology: An Introduction. 2nd ed. South Hadley, 1983 и

др. 36 См.: Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С. 157; Боринская С.А.,

Коротаев А.В. Алгебра и гармония социальных структур: от общины до империи // Природа. 2005. № 6

(1078). С. 73–78; Бондаренко Д.М., Гринин Л.Е., Коротаев А.В. Альтернативы социальной эволюции //

Раннее государство, его альтернативы и аналоги / Под ред. Л.Е. Гринина, Д.М. Бондаренко, Н.И.

Крадина, А.В. Коротаева. Волгоград, 2006. С. 18 и др.

34

типа продолжает пользоваться поддержкой некоторой части политологов,

политантропологов и историков.

Весьма характерной в данном отношении является позиция М. Ван

Кревельда, по словам которого: «Государство, ... как и корпорация, частным

случаем которой оно является, – это сравнительно недавнее изобретение. На

протяжении большей части истории, и особенно доисторического периода,

существовали правительства, но не государства»37. Подводя итог своим

изысканиям в данной области, автор приходит к выводу о том, что государство

как особая политическая организация возникает в Западной Европе не ранее 1300

г. и получает свое окончательное оформление в период между смертью

императора Священной Римской империи Карла V (1558 г.) и заключением

Вестфальского мира (1648 г.)38. Данный вывод базируется на исследованиях ряда

историков, также подчеркивавших этнонациональный характер

государственности и отличавших в указанном отношении государство как нацию

от империй, имеющих универсальный (наднациональный) характер и в силу этого

государствами не являющихся39.

Рассмотренные соображения, на первый взгляд, подтверждаются и тем, что

само слово «государство» появилось, по крайней мере, в европейских языках

сравнительно поздно, не ранее XVI—XVII вв.40 При этом в классических языках

слова, которые обычно принято переводить как «государство» (греч. oί,

лат. civitas, res publica) никоим образом не обозначают государство как институт,

их скорее следует переводить как «сообщество», «объединение людей», т. е.

община, выступающая как коллектив. Не случайно в английском языке аналогом

civitas и res publica служит не state (государство), a commonwealth, о чем

37 Ван Кревельд М. Расцвет и упадок государства. М., 2006. С. 12. 38 Там же. С. 509. 39 См., например: Eisenstadt S.N. The Political Systems of Empires. New York, 1963; Le concept

d’Empire / Sous la dir. de H. Ahrweiler, G. Duby, M. Duverger, E. Le Roy Ladurie. Paris, 1980. P. 5–25; Genet

J.-Ph. La genése de l’Ètat moderne. Les enjeux d’un programme de recherche Actes de la recherche en sciences

sociales. 1997. Vol. 118. P. 3–18; Idem. La genèse de l’Ètat moderne. Culture et société politique en Angleterre.

Paris, 2003 и др. 40 См. подробнее об этом: Понятие государства в четырех языках. Сборник статей / Под ред. О.

Хархордина. СПб.; М., 2002. С. 50 и след.

35

свидетельствуют, например, недвусмысленные указания в трудах Т. Гоббса и Дж.

Локка41.

Специфика античного понимания государства относительно недавно стала

предметом исследования Л. Л. Кофанова42, обратившего внимание на

полисемичность значения термина res publica, который, по его мнению, может

одновременно использоваться для обозначения и государства, и государственной

собственности43. Ссылаясь на знаменитое определение Цицерона (Cic. De republ.,

I, 35, 39) res publica (est) res populi, Л. Л. Кофанов замечает, что: «Под словом res

Цицерон имел в виду не только государственное устройство, законы, органы

власти римского народа, но и его имущество, общенародную собственность»44.

Таким образом, налицо, условно говоря, частноправовой характер трактовки

термина res publica в римском праве и юридической мысли, воспринятой от

Цицерона, который и ввел соответствующий термин в оборот45.

Что же касается европейских аналогов слову «государство» (фр. etat, нем.

Staat, англ. state, итал. lo stato, исп. edad), то все они восходят не к res publica, а к

лат. status, исходно обозначавшему юридическое состояние лица и имевшему

частноправовое значение (не случайно в римских юридических источниках, где

употребляется это слово, оно иногда не применялось к публичным образованиям,

а лишь к частным лицам46). Лишь в XIII в. в условиях формирования сословий и

сословного представительства, слово status начинает приобретать новое значение,

а именно — «сословие» и одновременно «род занятий», поскольку в иерархичном

средневековом обществе за каждым сословием закреплялся только ему присущий

род деятельности47. В подобной картине мира не было места не только для

государства в современном смысле, но даже для идеи его необходимости.

Вот почему в течение длительного времени после своего появления слово

41 См.: Скиннер К. The State // Понятие государства в четырех языках. С. 50. 42 См.: Кофанов Л. Л. Понятия res publica и civitas в 50-ой книге Дигест Юстиниана // Дигесты

Юстиниана. Т. VIII. Статьи и указатели / Отв. ред. Л. Л. Кофанов. М., 2006. С. 196—204. 43 См.: Там же. С 199. 44 Там же. 45 См.: Mancuso G. Forma di stato e forma di governo nell’ esperanza constituzionale Greco-Romana.

Catania, 1995. P. 72. 46 См.: Дыдынский Ф. М. Латинско-русский словарь к источникам римского права. М., 1996. С. 509. 47 См.: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. Екатеринбург, 2004. С. 318.

36

status применялось для обозначения не государства как публично-правовой

целостности, а частноправовых корпораций, причем этим словом обозначались

корпорации представителей, как правило, благородных профессий (врачей,

юристов, университетских профессоров и т.п.). Последнее обстоятельство дало

основание Гейнсу Посту выдвинуть, на первый взгляд, достаточно неожиданную,

но, в целом, весьма правдоподобную гипотезу о происхождении термина

«государство» (status). По его мнению, первоначально данным термином

обозначалась одна из таких корпораций, по каким-то причинам

трансформировавшаяся затем в политическую организацию, обладающую

верховенством над частными (профессиональными, а также иными)

объединениями48. Возможно, это впервые произошло во Франции в начале XIV в.,

когда король Филипп IV, готовясь к созыву Генеральных Штатов (1302 г.), в

противовес феодальной знати, выступавшей против привлечения к решению

государственных дел представителей так называемого «третьего сословия (tiers

ètat)», приблизил к себе университетских профессоров права, сформировавших

его личную администрацию.

Нам представляется, что причину рассмотренных выше лексических

сдвигов следует видеть в эволюции идеи государства, сопутствующей

исторической динамике самого государства и являющейся ее показателем.

Подобная динамика в странах Западной Европы была обусловлена целым рядом

социокультурных, экономических и политических изменений и включала в себя

множество процессов, происходивших на микроуровне. Одним из таких

факторов, повлиявших на эволюцию западноевропейского государства в Средние

века и эпоху раннего Нового времени, является, как известно, усложнение

сословной структуры общества. Так, если в XI—XII вв. насчитывалось всего три

ordines — aratores, bellatores и laudatores т. е. крестьянство, рыцари и духовенство,

то в XIII в. выделяли до двадцати восьми etats. В староевропейских языках слово

etat также первоначально было полностью тождественно латинскому status, но

при этом в корне отличалось от ordines. Как замечает Ж. Ле Гофф, это слово еще

48 См.: Post G. Studies in Medieval Legal Thought. Princeton, 1964. P. 10.

37

отсутствует в «Книге о манерах», написанной Этьеном де Фужером около 1175 г.,

оно появляется лишь в начале XIII в., знаменуя собой определенные сдвиги не

только в социальной структуре, но и в самом мироощущении средневекового

общества49.

Впрочем, значение рассматриваемого термина сказанным отнюдь не

исчерпывается. Примечательно, что в средневерхненемецком stat может означать

также земельный участок либо иное имущество. Именно в таком значении stat ис-

пользуется в Саксонском зерцале (XIII в.), где оно, таким образом, ставится в

один ряд с такими словами, как gut и lant50. Аналогичным образом в римских

юридических источниках употреблялось и латинское слово territorium, которое

могло обозначать и землю, принадлежащую городской общине, municipia51, и

административный округ52, и, наконец, земельный участок, находящийся в

частной собственности того или иного лица53. Именно к этому последнему

значению ближе всего стоит польское слово panstvo, болг. господарство, а также

русское государство. Иначе говоря, в славянских языках в понятие государства

исходно вкладывался смысл частного властвования (может быть, под влиянием

византийского ύoκ, калькированного на старославянский язык, а через

него вошедшего в другие славянские языки)54.

Кроме того, следует отметить, что в русском языке слово государство

49 См.: Ле Гофф Ж. Указ. соч. С. 319—320. 50 SLandrecht I, 35,§ 2. См.: Венедиктов А. В. Государственная социалистическая собственность //

Венедиктов А. В. Избранные труды по гражданскому праву. В 2-х т. М., 2004. Т. 2. С. 106. 51 Arc. Char., 1 de mun. civ., D. 50.4.18.25: …habent quaedam civitates praerogativam, ut hi, qui in

territorio earum possident, certum quid frumenti pro mensura agri per singulos annos praebeant: quod genus

collationis munus possessionis est; Ulp., 3 de off. cons., D. 50.12.8: …qui cum primum potuerint, priusquam in

exilium proficiscatur, cognoscent et, si opus perfici ab eo debere constituerint, oboedire eum rei publicae ob

hanc causam iubebunt, aut prohibebunt distrahi fundum, quem in territorio gabiniorum habet; Ulp., 3 de cens.,

D. 50.15.4.2: Is vero, qui agrum in alia civitate habet, in ea civitate profiteri debet, in qua ager est: agri enim

tributum in eam civitatem debet levare, in cuius territorio possidetur. 52 C. 11.58.4, a. 393: Omne territorium censeatur, quotiens defectorum levamen exposcitur, ut sterilia

atque ieiuna his quae culta vel opima sunt compensentur. 53 C. 8.14.7, a. 532: Sancimus de invectis a conductore rebus et illatis, quae domino pro pensionibus tacite

obligantur, non solum in utraque roma et territorio earum hoc ius locum habere, sed etiam in nostris provinciis.

tali enim iusta praesumptione etiam omnes nostros provinciales perpotiri desideramus. 54 На тесную связь между византийским (среднегреческим) и древними славянскими языками,

особенно в сфере общественно-политической лексики указывает Р. О. Якобсон. См.: Якобсон Р. О.

Работы по поэтике. М., 1987. С. 61.

38

появилось достаточно поздно55 и длительное время употребляется исключительно

в значении «страна, находящаяся под управлением (resp. во владении) государя»,

по крайней мере, именно так оно определяется в словаре В.И. Даля56. В «Словаре

русского языка» С.И. Ожегова выделяется уже два значения слова государство: 1)

политическая организация классового общества и 2) страна с такой

организацией57. Что же касается слова государь (господарь), производным от

которого является и государство, то оно, восходя к слову господь (*hosti-potes)58,

выражает в себе присущую также и этому последнему идею имущественного

господства, в том числе владения землей, а также проживающими на ней

людьми59. То же значение данное слово имеет практически во всех славянских

языках (ср. болг. господар, сербохорв. господар, словен. gospodar, чеш. hospodar,

польск. gospodarž и др.)60, причем, как указывает А. Золтан, «господарь является

общеславянским только в значении ‘хозяин, владелец’, а не как титул главы

государства»61.

Все сказанное свидетельствует о существовании качественного

исторического своеобразия, отличающего традиционные государства Древнего

мира и Средних веков от государств современного типа, что не дает возможности

полностью уподоблять друг другу традиционные и современные государства.

Вместе с тем нельзя согласиться и с теми исследователями, которые связывают

феномен государства исключительно с эпохой Нового времени, качественно

противопоставляя данный феномен политическим образованиям,

55 См.: Ingerflom C. Oublier l’état pour comprendre la Russie? // Revue des etudes slaves. 1993. Vol.

LXVI. № 1. P. 125–134. 56 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка / Под ред. И.А. Бодуэна де Куртене.

Изд. 3-е. Т. 1. СПб.; М., 1903. С. 936. 57 Ожегов С.И., Шведова Н.И. Словарь русского языка. Изд. 20-е, стереотип. М., 1988. С. 115–116. 58 См., в частности: Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского

языка. В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 446. 59 См. подробнее: Хорошкевич А.Л. Из истории великокняжеской титулатуры в конце XIV – конце

XV веков (на примере Московского княжества и Русского государства) // Русское централизованное

государство. Образование и эволюция (XV – XVIII вв). М., 1980. С. 26–30; Илиева И.И. Владельческий

титул московских великих князей (с середины XV до первой четверти XVI века) // Bulgarian Historical

Review. 1984. Vol. 2. P. 75–87. 60 См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1986. Т. 1. С. 446. 61 Золтан А. К предыстории русск. «государь» // Из истории русской культуры. Т. II. Кн. 1.

Киевская и московская Русь / Ред.- сост. А.Ф. Литвина и Ф.Б. Успенский. М., 2002. С. 552.

39

существовавшим в традиционном обществе. Представляется, что при всей

весомости и убедительности аргументов, приводимых в поддержку данной точки

зрения, этому препятствуют, не в последнюю очередь, чисто логические

соображения.

В самом деле, рассматривая государство всего лишь как завершающее звено

в эволюционной цепи явлений, нельзя не прийти к выводу о том, что это

последнее в логическом отношении представляет собой видовое понятие (наряду с

вождествами, полисами, империями и т.п.). Однако видовые понятия, обладая

рядом специфически присущих им свойств, вместе с тем имеют, как известно, и

нечто общее, собственно, и обеспечивающее наличие логических отношений

между ними62. В противном случае не было бы никаких оснований полагать, что

соответствующие понятия связаны именно друг с другом, а не с какими-то иными

категориями.

Таким образом, соотносимые между собою видовые понятия предполагают

наличие более общей родовой категории, включающей их в свой объем, придавая

тем самым этим видам формально-логическую определенность,

обусловливающую, в числе прочего, и их смысловое отличие от видов, имеющих

иную родовую принадлежность63. Подобная интерпретация родо-видовых

взаимосвязей в зачаточном виде присутствует уже в «Категориях» Аристотеля,

получая затем свое эксплицированное выражение в комментариях Порфирия и в

особенности Боэция, которому и принадлежат ставшие классическими дефиниции

рода и вида64. К учению Аристотеля восходит и идея, согласно которой род, в

отличие от вида, лишен реального бытия, являясь лишь абстрактной «общей

характеристикой», объединяющей в себе множество явлений, обладающих

самостоятельными логическим значением и онтологическим содержанием65. По

62 См.: Порфирий. Введение к «Категориям» // Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика.

Категории. Мн., 1998. С. 1168–1169 и след. 63 См. подробнее: Столяров А.А. Учение о родах и видах // История философии: Запад – Россия –

Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья / Под ред. Н.В. Мотрошиловой. М., 1995.

С. 327–330. 64 См.: Боэций. Комментарий к Порфирию // Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты.

М., 1996. С. 31, 43. 65 См.: Чанышев А.Н. История философии Древнего мира. М., 2011. С. 300.

40

утверждению Стагирита, «вид является в большей степени сущностью, чем род,

он ближе к первичной сущности. В самом деле, если кто-нибудь станет

определять первичную сущность, [указывая] что она такое, он понятнее (точнее) и

ближе определит ее, указав вид, чем указав род»66.

Все эти соображения, как известно, оказали поистине огромное воздействие

на дальнейшее развитие философского, а через него и научного дискурса.

Отказавшись от реалистической (в средневековом значении данного термина)

интерпретации категорий рода и вида как обладающих самостоятельным бытием

сущностей, еще во времена Росцелина и Абеляра породившей столько

оправданных возражений67, современная наука, тем не менее, никуда не ушла от

однажды поставленной проблемы реальности общих, в том числе и абстрактных,

понятий и их соотношения с конкретными феноменами во всей полноте

индивидуальных характеристик последних68.

Применительно к рассматриваемому в настоящем исследовании предмету,

эта проблема будет выглядеть следующим образом: во-первых, может ли термин

«государство» использоваться для обозначения не просто одного из исторически

рядоположенных явлений, а именно как общее их обозначение, то есть как

родовая категория? И, во-вторых, обладает ли это абстрактно-родовое

«государство вообще» со всеми присущими ему универсальными, всеобщими

признаками той или иной познавательной ценностью в теоретическом плане или

же предметом теоретического познания должны служить конкретные виды

государств и те специфические характеристики, которые им присущи?

Исходя из всего сказанного ранее, представляется, что на первый вопрос

можно, дать безусловно положительный ответ. В самом деле, выделяя ряд

эволюционно взаимосвязанных явлений и признавая сам факт их

взаимосвязанности в рамках исторического процесса, мы тем самым

констатируем общность этих явлений, позволяющую рассматривать их в качестве

66 Аристотель. Категории // Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. С. 1118. 67 См.: Котарбиньский Т. Спор об универсалиях в Средние века // Котарбиньский Т. Избр.

произведения. М., 1963. С. 410–415. 68 См. подробнее: Яновская С. А. Проблемы введения и исключения абстракций более высоких

(чем первый) порядков // Проблемы знака и значения / Под ред. И.С. Нарского. М., 1969.

41

различных видов одного и того же объекта познания, самотождественность

которого проявляет себя лишь на самом высоком уровне теоретического

обобщения. В этом смысле категория государства как родовое понятие

представляет собой определенный универсум, или ограниченную область,

конкретных значений69. Причем эти значения, уподобляемые друг другу в каком-

либо одном отношении (чаще всего соответствующем цели и задачам, стоящим

перед исследователем и используемым им методологическим приемам), не

обязательно должны обладать тождеством во всех прочих аспектах.

Было бы, однако, ошибкой, на наш взгляд, говорить о реальном бытии

«государства как такового» в его универсально-всеобщем смысле, пытаясь

усмотреть в нем некое «явление социальной действительности», существующее в

качестве доступного эмпирическому восприятию объекта наряду с другими

объектами окружающего мира. Такого рода подход сталкивается с целым рядом

серьезных трудностей, которые он оказывается не в состоянии преодолеть. В

частности, ученые, придерживающиеся наивно-реалистической установки в

восприятии государства зачастую оказываются не в состоянии объяснить, как

именно согласуется абстрактное (родовое) понятие, которым государство должно

обладать на всех этапах своей эволюции, с многообразием конкретно-

исторических проявлений государственности, имеющих нередко больше

различий, чем сходств между собой.

Иными словами, реальность государства как культурной универсалии есть

реальность особого рода, она представляет собой продукт деятельности членов

сообщества, направленной на организацию, конструирование единой для всех

социальной реальности на основе множества данных интерсубъективного опыта.

В этом смысле государство ничем не отличается от других социальных

образований (таких, например, как юридические лица), действительность которых

в непроблематизированной естественной установке жизненного мира, чаще всего,

отрицается. Природа подобных универсалий получает свое наиболее полное и

69 См.: Шрейдер Ю.А. Равенство, сходство, порядок. М., 1971; Scholz H., Schweitzer H. Die

sogenannten Definitionen durch Abstraktion. Leipzig, 1935.

42

глубокое объяснение в контексте феноменологической социальной философии,

детально разработанной в свое время А. Шюцем. видевшим в них результат

типизаций совершаемых при помощи различных (прежде всего знаково-

символических70) средств. Причем совокупность таких типизаций опирается на

систему интерсубъективно значимых релевантностей, то есть критериев, в

соответствии с которыми осуществляется обобщение разнородных элементов

опыта и конструирование на их основе социальной реальности и различных ее

феноменов (в частности, государства)71.

Таким образом, всякое общее (родовое) понятие, и государство не

составляет здесь исключения, с одной стороны, является в известной мере

условным, поскольку не обладает реальным онтологическим статусом, выступая в

качестве результата ряда типизаций, опосредствованных языком и

осуществляемых в соответствии с релевантностями, во многом продиктованными

той практической жизненной ситуацией, в которой (и в интересах которой)

происходит восприятие окружающего нас мира72. С другой же стороны,

отмеченное обстоятельство не делает родовые категории менее «реальными», чем

охватываемые ими видовые понятия или даже единичные факты, подпадающие

под эти понятия и категории.

В самом деле, любой, в том числе единичный объект, если даже допустить

возможность существования такового в отрыве от множества явлений, связанных

с ним различного рода отношениями в реальности, уже представляет собой

результат применения процедуры типизации, призванной свести воедино

многообразные его проявления в индивидуальном или социальном опыте

индивидов. Такого рода типизацией, обобщением множества разнообразных,

зачастую противоречащих друг другу данных социального опыта, организуемых

в соответствии с выбранными критериями (релевантностями), является не только

государство как общая категория и не только все конкретно-исторические

70 См.: Шюц А. Символ, реальность и общество // Шюц А. Избранное. Мир, светящийся смыслом.

М., 2004. С. 456 и след. 71 См.: Шюц А. Размышления о проблеме релевантности // Шюц А. Избранное... С. 235 и след. 72 См. об этом: Шюц А. Чужак. Социально-психологический очерк // Шюц А. Избранное... С. 535–

536.

43

разновидности государства. Результатом типизации выступает и всякое отдельно

взятое государство, с которыми члены общества сталкиваются в своей

повседневной жизни. Не случайно М. Вебер видел в государстве как

эмпирическом объекте лишь «бесконечное множество диффузных и дискретных

действий и пассивных реакций, фактически и юридически упорядоченных связей,

либо единичных по своему характеру, либо регулярно повторяющихся»73.

Следовательно, познание реальности вообще (и теоретическое познание в

том числе) представляет собою не что иное, как один из способов ее организации,

упорядочения, которое осуществляется при помощи типизаций на основе системы

выбираемых применительно к тем или иным задачам релевантностей. Эта система

релевантностей (и соответствующих им типизаций) имеет многоступенчатый,

иерархический характер, отвечающий иерархической структуре самой

организуемой действительности. Причем каждая следующая ступень типизации

уточняет, конкретизирует типизацию более высокого уровня, являющуюся более

«абстрактной» в том смысле, что последняя включает в свой объем большее

количество единичных значений, задавая горизонты возможных проблематизаций

для всех последующих ступеней познания. Так происходит движение от рода к

виду, от вида к подвидам, классам и любым иным более частным типизациям,

движение, вполне сопоставимое с «восхождением от абстрактного к

конкретному», составляющим содержание научного познания в гегельянско-

марксистской традиции74.

Отсюда вытекает ответ и на второй из поставленных выше вопросов.

Абстрактное и конкретное, родовые и видовые понятия не только в

гносеологическом плане (как типизации различной степени общности)

взаимосвязаны и взаимно предполагают друг друга как необходимые

составляющие интерсубъективной деятельности, направленной на организацию

73 Вебер М. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания // Вебер М.

Избранное: Протестантская этика... С. 309. 74 См. подробнее: Нарский И.С. Вопросы диалектитки познания в «Капитале» К. Маркса. М., 1959;

Иленков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса. М., 1960; Швырев В.С.

Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М., 1978; Спиридонов Л.И., Денисов Ю.А.

Абстрактное и конкретное в советском правоведении. Л., 1987 и др.

44

социальной реальности. Будучи своего рода седиментациями исторически

накапливаемого социального опыта (и, следовательно, знания как рефлексийного

преломления данных этого опыта)75, они и в онтологическом плане могут

рассматриваться в качестве взаимосвязанных явлений прежде всего в контексте

интересующей нас проблемы эволюции.

Хотя детальное рассмотрение данной проблемы как таковой и не входит в

задачи настоящего исследования, представляется возможным определить ее в

самом общем плане как процесс усложнения, накопления и организации того

интерсубъективного опыта, элементы которого образуют материю социальной (а

также юридической) действительности во всех ее проявлениях, включая и

государство. Это усложнение опыта, происходящее в процессе эволюции делает

недостаточными уже имеющиеся в наличии типизации, побуждая к их уточнению

в типизациях следующих уровней, образующих, соответственно, все новые

уровни реальности призванные зафиксировать ее изменения, то есть динамику. В

то же самое время всеобщие категории (родовые категории, пользуясь

аристотелевско-боэциевой терминологией), созданные при помощи типизаций

самого высокого порядка, в свою очередь, выполняют важную

системообразующую функцию, поскольку фиксируют статику социальной

действительности, а также различных ее сегментов.

Прекрасной иллюстрацией сказанному может служить биологическая

систематика, задающая описание эволюции живой природы и содержащая в себе,

как известно, восемь иерархически соподчиненных таксономических рангов

(домен – царство – тип – класс – порядок – семейство – род – вид)76. Каждый из

них представляет собой серию типизаций, конкретизирующих предшествующий,

более высокий и логически более абстрактный, ранг путем описания тех

изменений, которые происходят с ним в процессе эволюции. При этом, однако, ни

сами изменения и вызванные ими различия не отменяют принадлежности тех или

иных таксонов (могущих, к слову сказать, весьма далеко находиться друг от друга

75 О седиментации знания и ее значении для организации социальной реальности см. у А. Шюца:

Шюц А. Размышления о проблеме релевантности. С. 313 и след. 76 См. подробнее: Джеффри Ч. Биологическая номенклатура. М., 1980. С. 16–25.

45

на эволюционном древе77) к одному общему рангу, ни эта общая ранговая

принадлежность не отрицает и не оспаривает тех различий, которые приобретают

таксоны в процессе их эволюции.

Представляется, что примерно сходным образом дело обстоит и с теми

категориями, в которых описывается социальная реальность и ее эволюция. Так,

применительно к нашему предмету, можно выделить следующие уровни

типизации, отличающиеся друг от друга степенью абстрагирования от

особенностей эмпирического материала и отражающие последовательные

ступени движения от абстрактного к конкретному в процессе конструирования

феномена государства. Такими уровнями являются: 1) государство как

универсальное (всемирно-историческое) явление, обладающее рядом признаков,

остающихся неизменными на всех этапах его эволюции и выражающих в себе

сущностные характеристики государственности; 2) исторические типы

государства, формируемые путем типизации однородных отношений,

складывающихся во всех обществах, стоящих на одной ступени исторического

развития; 3) подтипы государства (например, западные или восточные

традиционные государства), типизирующие отношения, складывающиеся в

группах обществ, стоящих на определенной ступени эволюциии, а потому не

просто присущие государствам одного эволюционного типа, но и

характеризующие их локальное (региональное) своеобразие; 4) виды государства

(например, номы, восточные деспотии, полисы, империи и т.п.), типизирующие

отношения, присущие группам государств одного исторического подтипа,

обладающих общими формально-юридическими и политическими

характеристиками; 5) конкретные государства (в частности, Российская

Федерация), типизирующие отношения, складывающиеся в отдельном обществе

на том или ином этапе его исторического развития.

Таким образом, чем более общей является та или иная типизация, тем

большее число отличающихся друг от друга явлений она собою охватывает. При

77 См.: Penny D., Hendy M. D., Steel M. A. Progress with methods for constructing evolutionary trees //

Trends in Ecology and Evolution. 1992. № 7. P. 73–79.

46

этом очевидно, что указанные явления сами обладают специфически присущими

им признаками, которые (коль скоро они являются характеристиками феноменов,

так сказать, принадлежащих к одному роду) следует рассматривать в качестве

исторических модификаций этих общих (родовых) понятия и признаков.

Последние, будучи основой всех конкретно-исторических видов

государственности, по-разному проявляют себя в каждом из них, так что об их

неизменном наличии у любого государства, в конечном итоге, можно вести речь

лишь на понятийном уровне. Тем не менее, исследование эволюции государства

(и, следовательно, тех видоизменений, которые в ходе этой эволюции

происходят), на наш взгляд, следовало бы начать с рассмотрения этих всеобщих

понятия и признаков, ни на минуту не забывая при этом об их не столько

историческом, сколько формально-логическом содержании.

1.2 Единство и многообразие определений государства в политико-

правовой мысли

Как известно, первые рациональные дефиниции государства, были

ориентированы на древнегреческий полис, отражая в себе его сущностные

свойства78. Данное обстоятельство в полной мере проявилось в определениях

государства, дававшихся древнегреческими и римскими философами (Платоном,

Аристотелем, Цицероном и др.)79 и оказавших значительное влияние на

определение полиса, сформулированное современными учеными80. В

дефинициях, дававшихся упомянутыми мыслителями, обращает на себя внимание

целый ряд существенных обстоятельств.

Во-первых, далеко не все упоминаемые в современных работах признаки

государства привлекали к себе внимание античных авторов. Лишь Аристотель,

78 См.: Hansen M.H. Polis and the City-State... P. 14, 35–37. 79 См., в частности: Платон. Определения // Платон. Диалоги. М., 1998. С. 431; Аристотель. Политика //

Аристотель. Соч. В 4 т. М., 1983. Т. 4. С. 461 и след; Цицерон М.Т. О государстве // Цицерон М.Т. О государстве. О

законах. О старости. О дружбе. Об обязанностях. Речи. Письма. М., 1999. С. 64. 80 См.: Raaflaub K. From Homer to Solon: The Rise of the Polis. The Written Sources // The Ancient Greec City-

State / Ed. by M.H. Hansen. Copenhagen, 1993. P. 44.

47

говоря о государстве, делает оговорку, что оно «есть известная организация

обитателей государства (‛η γάρ πόλις πολιτων τι πληθός ’εστιν)»81. Однако, как

следует из дальнейшего изложения, эта характеристика относится не столько к

государству как таковому, сколько к тому качественному состоянию общества,

что мы в настоящее время обозначаем термином «государственность». Данное

обстоятельство, на наш взгляд, подчеркивается последовательно проводимой

Стагиритом терминологической дихотомией όις – oιί. Во-вторых, и на это

следует особо отметить, при ответе на вопрос «что есть государство?» для всех

упомянутых авторов определяющее значение имеет цель, ради которой последнее

существует, т. е. назначение государства. И, наконец, в-третьих, одним из

наиболее существенных признаков во всех вышеприведенных дефинициях

выступает право как онтологическая (бытийная) основа государства. Таким

образом, уже самые ранние попытки теоретического осмысления государства

обращены к таким его основополагающим характеристикам, как сущность и

правовая природа.

Подобные представления о государстве имели широкое распространение не

только в Древнем мире, но и в Средние века, а также в эпоху раннего Нового

времени. При этом дававшиеся дефиниции в целом воспроизводили классические

определения античных мыслителей. Например, Г. Гроций, вслед за Цицероном,

рассматривал государство как совершенный союз свободных людей,

заключенный ради соблюдения права и общей пользы82. Последнее определение с

теми или иными вариациями присутствует и в работах Дж. Локка83 и И. Канта84.

Рассмотренный комплекс теоретических представлений о государстве нашел свое

отражение и в работах ученых-юристов, главным образом XIX и начала XX вв.

Так, по мнению Г. Еллинека, «государство есть... обладающая первичной

верховной властью корпорация населяющего определенную территорию народа

или, применяя употребительный в новейшее время термин, обладающая

81 Аристотель. Указ. соч. С. 444; Aristotle. Politica / Ed. by W.D. Ross. Oxford, 1957. 82 См.: Гроций Г. О праве войны и мира. Изд. 2-е. М., 1994. С. 74. 83 См.: Локк Дж. Два трактата о правлении // Локк Дж. Соч. В 3 т. Т. 3. М., 1988. С. 338. 84 См.: Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Соч. В 6 т. М., 1966. Т. 4. Ч. 1.

48

первичной властью территориальная корпорация»85. В то же время, хотя Еллинек

и дает дефиницию, по сути, ничем не отличающую современное государство от

традиционных государств, не следует думать, будто он считал одно историческим

продолжением другого. Напротив, как постоянно подчеркивает исследователь,

становление современного государства есть результат коренных изменений,

произошедших в обществе на рубеже Средних веков и раннего Нового времени. В

силу этого, по мнению Г. Еллинека, современное государство не только

количественно, но и качественно отличается от традиционного86.

Близких взглядов на государство придерживались и дореволюционные

российские теоретики, в частности, Е.Н. Трубецкой87 и В.М. Хвостов, видевшие в

государстве «союз свободных людей, живущих на определенной территории и

подчиняющихся принудительной верховной власти»88. Сходные определения с

теми или иными вариациями мы встречаем у Н.М. Коркунова, Ф.Ф. Кокошкина,

Г.Ф. Шершеневича и ряда других авторов89. Наиболее последовательно такое

понимание государства, отождествляющее его с народом, развивал И.А. Ильин90.

Нетрудно, однако, заметить, что все подобного рода определения, так или иначе,

воспроизводят дефиниции политических мыслителей античности, Средних веков

и раннего Нового времени, опиравшихся в своих построениях на современные им

реалии.

Вместе с тем в последние два столетия широкое распространение в

теоретико-правовой литературе получила и другая дефиниция понятия

государства, развивающая и дополняющая рассмотренную выше. Согласно этому

определению, государство представляет собой не столько народ,

осуществляющий политическую власть на данной территории, и не столько

политическую организацию общества, сколько организацию самой этой власти,

85 Еллинек Г.Указ. соч. С. 193. 86 Там же. С. 326. 87 См.: Трубецкой Е.Н. Энциклопедия права. СПб., 1998. С. 212. 88 См.: Хвостов В.М. Общая теория права. Элементарный очерк. Изд. 5-е. М., 2010. С. 15 89 См.: Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. Изд. 6-е. СПб., 1904. С. 240; Шершеневич

Г.Ф. Общая теория права. Вып.1. М., 1910. С. 224; Кокошкин Ф.Ф. Русское государственное право. М.,

1908. С. 4. 90 См.: Ильин И.А. Наши задачи. Историческая задача и будущее России // Статьи 1948—1954 гг. В

2 т. Т. 1. М., 1992. С. 294.

49

т.е., в строгом смысле данного слова, государственный аппарат. Идейные

предпосылки для подобного рода трактовок, также были заложены

западноевропейской политической мыслью раннего Нового времени (XVI – XVII

вв.), в которой существовали «представления о государстве как об относительно

автономном аппарате правления, отделенном как от личности правителя, так и от

совокупности управляемых»91. Таким образом, государство стало

восприниматься, по сути, уже не как сама власть (могущая принадлежать как

монарху, так и народу), но как форма организации власти, по мере формирования

государственного аппарата (механизма современного государства), все более

отождествляясь с этим последним92.

Последовательным сторонником данной точки зрения, впервые

высказавшим ее во всей полноте, являлся В. фон Гумбольдт, весьма четко

указавший на качественные различия между древними и средневековыми

государствами и государством Нового времени. «Государство, – писал Гумбольдт,

– настолько сложная и многогранная машина, что законы, которые должны быть

просты, всеобщи и немногочисленны, не могут исчерпать все стороны его

деятельности... Поэтому и усилия всех тех, кто когда-либо занимался

государственным устройством, всегда были направлены на то, чтобы связать

благо государства с интересами граждан и превратить государство в такую

машину, которая приводилась бы в действие внутренними движущими силами и

не нуждалась бы в непрестанном воздействии извне. Если государства нового

времени могут гордиться каким-либо преимуществом по сравнению с древними,

то в первую очередь тем, что они сумели в большей степени реализовать это

положение»93.

В приведенной цитате обращают на себя два обстоятельства. Во-первых,

государство для В. Гумбольдта есть не просто система органов, но хорошо

91 Хархордин О. Что такое «государство»? Европейский контекст // Понятие государства в четырех

языках. С. 161. 92 См. подробнее об этом: Разуваев Н.В. Современное государство как субъект права и социальный

институт. Саарбрюккен, 2011. С. 18 и след. 93 Гумбольдт В. фон. Идеи к опыту, определяющему границы деятельности государства //

Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985. С. 71.

50

отлаженная машина, действующая по внутренне присущим ей законам и

принципам, что, по мнению ученого, качественным образом отличает его от

государств древности и Средних веков (т.е. традиционных государств). В этом

представлении нельзя не увидеть влияния господствующей в научной мысли XVII

– XVIII вв. механицистской метафоры, берущей свое начало в классическом

(«ньютоновском») естествознании, а также в трудах французских философов-

просветителей94. Во-вторых, В. Гумбольдт не видит наличия сущностной связи

между государством и правом («законами»). Идеальное государство, по его

мнению, такая машина, которая как можно меньше зависит от права и в

минимальной степени управляется им, функционируя исключительно на основе

внутренне присущих ей рациональных принципов.

Подобно В. Гумбольдту, видел в государстве, прежде всего, систему

органов управления также и Г.В. Гегель95, с тою лишь разницей, что, в отличие от

Гумбольдта, Гегель мыслил государство не как механизм, а как организм96, и это

делает его ярким представителем органицистских теорий государства. При этом

Гегель точно также подчеркивает существенные различия древних государств и

государств Нового времени. В частности, философ отмечает одну из важнейших

особенностей, присущих современному государству, а именно

деперсонифицированность, принципиально отличающую его от государств

Древнего мира и Средних веков97. В этой деперсонифицированности Гегель видит

условие для проявления в деятельности государства «всеобщей свободы»,

согласующейся с понятием воли. Причем эта воля есть, по Гегелю, отнюдь не

воля суверена-монарха и даже не руссоистски понимаемая «общая воля» (la

volontè gènèrale), трактуемая тем же Руссо как воля простого арифметического

большинства граждан98. Воля государства, по мнению Гегеля, не имеет своего

94 См. подробнее: Разуваев Н.В. О взаимодействии культуры с правовыми и государственными

институтами в эпоху Нового времени // Императорский Царскосельский лицей в истории России XIX –

XXI веков. Материалы Международной научной конференции к 200-летию основания Императорского

Царскосельского лицея. СПб, 2011. С. 254–262. 95 См.: Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990. С. 332–335. 96 См.: Там же. С. 293. 97 См.: Там же. С. 286. 98 См.: Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или принципы политического права // Руссо Ж.-Ж.

51

конкретного носителя, она принадлежит государству именно как таковому. Это,

собственно, и делает государственную волю универсальной и направленной на

достижение того всеобщего блага, в котором философ видел основную цель

деятельности государства.

Идеи Гумбольдта и Гегеля о государстве получили своеобразное

продолжение в работах основоположников марксизма-ленинизма. При всем

различии политических воззрений указанных авторов, нетрудно заметить, что они

в целом понимали государство сходным образом с тою лишь разницей, что если

для Гегеля и В. Гумбольдта основной целью деятельности государства являлось

служение общественному благу, то Маркс, Энгельс и Ленин полагали, что

государство предназначено для подавления и угнетения одних классов другими.

Тем не менее, марксисты столь же однозначно воспринимали государство в

качестве аппарата управления, относительно обособленного от гражданского

общества и даже в некоторых отношениях противостоящего ему.

Так, в частности, Ф. Энгельс рассматривает государство как систему

органов управления, которым поручается контролировать исполнение законов99.

По его утверждению, государство (под которым он имел в виду, прежде всего,

буржуазное, «эксплуататорское» государство) «есть не что иное, как машина для

подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не

меньше, чем в монархии (выделено нами, – Н.Р.)»100. Наконец, и сам К. Маркс

недвусмысленно утверждал, что государство есть орган, стоящий над обществом

и, следовательно, относительно обособленный от него101. Таким образом, в

марксистском понимании государства намечаются три основных аспекта,

имеющих большое значение для дальнейшего развития правовой и политической

теории. Государство, в представлении сторонников марксизма, есть: а) аппарат,

или механизм, то есть система органов осуществляющих публичную

политическую власть, б) относительно обособленный от общества в силу

Трактаты. М., 1969. С. 191 и след. 99 См.: Энгельс Ф. К жилищному вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 272. 100 Энгельс Ф. Введение к «Гражданской войне во Франции» // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С.

200–201. 101 См.: Маркс К. Критика Готской программы // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 29.

52

естественно сложившегося разделения труда и в) осуществляющий монополию на

принуждение, насилие в интересах экономически господствующих классов102.

Если мы обратимся к юридической науке, в том числе к теории государства

и права, то увидим, что, начиная с конца XIX в., здесь высказывались

аналогичные взгляды. Правда, юристы (по крайней мере, те из них, кто не

находился под определяющим влиянием марксизма) не разделяли представления

о государстве как об орудии эксплуатации и подавления. В то же время, они в

большинстве своем также полагали, что государство есть система органов,

управленческий аппарат103. Советскими правоведами 20-60-х годов XX в.

давались предельно жесткие и односторонние дефиниции государства104, целиком

и полностью отождествлявшие его с «машиной принуждения», осуществляющей

диктатуру господствующего в обществе класса105. Со временем, однако,

определение государства, даваемое в советской юридической литературе,

становится более корректным, в нем «машина принуждения» заменяется

нейтральными формулировками, такими, в частности, как «организация власти».

Это, однако, не отразилась на содержании, поскольку государство, как и раньше,

отождествлялось, прежде всего, с относительно обособленным от общества

управленческим аппаратом, о чем прямо говорится, например, в фундаментальной

«Марксистско-ленинской общей теории государства и права», а также в ряде

других работ, появившихся в 1970 – 80 –х. гг106.

Хотя представление о государстве как аппарате управления развивалось в

рамках марксистско-ленинской доктрины, было бы неверно считать, что

указанной концепции в современной российской юриспруденции

придерживаются только ученые, стоящие на марксистских позициях. В

102 См.: Ленин В.И. Пролетарская революция и ренегат Каутский // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд.

5-е. Т. 37. С. 252. 103 См.: Гумплович Л. Общее учение о государстве. СПб., 1910. С. 36. 104 См., в частности: Стучка П. И. Ленинизм и государство. М., 1924; Голунский С. А., Строгович М.

С. Конспект по теории государства и права. М., 1940. С. 53; Денисов А. И. Сущность и формы

государства. М., 1960. С. 53 и др. 105 См.: Теория государства и права / Под ред. М.П. Каревой, С.Ф. Кечекьяна, А.С. Федосеева, Т.И.

Федькина. М., 1955. С. 50—51. 106 См.: Марксистско-ленинская общая теория государства и права. Основные институты и понятия

/ Отв. ред. Г.Н. Манов. М., 1970. С. 216. Ср.: Теория государства и права / Под ред. С.С. Алексеева. М.,

1985. С. 38; Теория государства и права / Отв. ред. М.Н. Марченко. М., 1987. С. 40.

53

действительности ее в той или иной мере разделяют юристы-теоретики,

руководствующиеся самыми различными типами правопонимания и понимания

государства107. Вместе с тем нельзя не отметить, что влияние марксизма в

современных определениях государства проявилось в том, что некоторые авторы

по-прежнему видят в государстве аппарат принуждения, насилия и господства.

Это делает указанные дефиниции ориентированными на вполне определенный, к

тому же уже пройденный этап эволюции государства, что существенно снижает

их познавательную ценность. Так, по утверждению О.Э. Лейста: «Государство –

централизованная иерархия должностных лиц, аппарат управления и

принуждения – выступает как обособленная от других социальных групп сила,

монопольно владеющая правом принятия решений и принуждения к их

осуществлению»108. Близкой точки зрения придерживаются В.М. Сырых109, В.В.

Лазарев и В.С. Афанасьев110. Наличие аппарата принуждения считают основным

признаком государства М.Н. Марченко и Е.М. Дерябина111.

В то же время ряд ученых усматривают основную цель деятельности

современного государства не только (а в ряде случаев даже и не столько) в

осуществлении организованного принуждения, сколько в выполнении различных

общесоциальных задач, о чем свидетельствуют дефиниции М.И. Байтина112 и Л.И.

Спиридонова113. К данной позиции близок в своем понимании и В.Е. Чиркин, по

словам которого, «в современных государствоведческих исследованиях под

государством обычно понимается универсальная для общества данной страны

организация, обладающая особого рода суверенной публичной властью и

специализированным аппаратом для регулирования общественных отношений и

107 См. подробнее: Сокольщик И.М. Типы понимания государства // Ежегодник либертарно-

юридической теории. Исследования ученых российской либертарно-юридической школы академика

В.С. Нерсесянца. Вып. 1. 2007. М., 2008. С. 107–122. 108 Лейст О.Э. Сущность права. Проблемы теории и философии права. М., 2002. С. 127. 109 См.: Сырых В.М. Теория государства и права. М., 1998. С. 17. 110 См.: Общая теория права и государства / Под ред. В.В. Лазарева М., 1994. С. 36–37.

111 См.: Марченко М.Н., Дерябина Е.М. Общая теория государства и права. Изд. 2-е. М., 2012. С. 101. 112 См.: Теория государства и права. Курс лекций / Под ред. А.В. Малько и Н.И. Матузова. М., 1997.

С. 52. 113 См.: Спиридонов Л.И. Теория государства и права. М., 2001. С. 20.

54

легитимного (законного и обоснованного) принуждения»114.

Основываясь на приведенных дефинициях, ученые доказывают, что в

современном обществе связь между государством и тем территориальным

публичным коллективом граждан, от имени которого оно выступает, носит

сложный опосредованный характер, не сводящийся целиком к простой связи

формы и содержания, что не дает возможность отождествить современное

государство с корпорацией или каким-либо иным юридическим лицом, как это

делают некоторые исследователи115. Эту связь раскрывает В.Е. Чиркин,

относящий государство к числу так называемых публично-правовых образований –

особого рода субъектов права, участвующих от имени территориальных

публичных коллективов в различного рода конкретных правовых отношениях.

Вместе с тем, публично-правовое образование, как полагает В.Е. Чиркин,

представляет собой не объединение членов коллектива, а систему органов,

действующих от его лица116.

Таким образом, современному государству, по мнению В.Е. Чиркина, с

которым вполне можно согласиться, свойственны следующие черты: оно а)

представляет собой форму организации политической власти в обществе, то есть

выступает как, прежде всего, система органов и должностных лиц,

осуществляющих властные полномочия; б) имеет публично-правовую природу и

в) является территориальным образованием117. Подобной же мысли

придерживаются и сторонники либертарно-юридической школы (В.С. Нерсесянц,

В.А. Четвернин, Н.В. Варламова и др.), чье критическое отношение к воззрениям

догматической юриспруденции является общеизвестным. Тем не менее, давая

определение государства, В.С. Нерсесянц использует достаточно широко

распространенные формулировки, уточняя и конкретизируя их таким образом,

чтобы они более адекватно отражали правовую природу государства.

114 Чиркин В.Е. Современное государство. М., 2001. С.15. 115 См., в частности: Еллинек Г. Указ. соч. С. 192—194; Ильин И.А. О монархии и республике //

Вопросы философии. 1991. № 4. С. 122—123; Кутафин О.Е. Субъекты конституционного права

Российской Федерации как юридические и приравненные к ним лица. М., 2007. 116 См.: Чиркин В.Е. Публично-правовое образование. М., 2011.С. 52. 117 См.: Там же. С. 59.

55

Обращает, в частности, на себя особое внимание то обстоятельство, что

государство, рассматриваясь В.С. Нерсесянцем как аппарат управления, в то же

время не трактуется исключительно в категориях принуждения и насилия, как это

делают многие другие современные авторы118. По вполне справедливому мнению

В.С. Нерсесянца, голое насилие несовместимо с правом, а значит и с

государством и государственной властью119. Иными словами, всякое государство,

по мысли ученого, представляет собой правовой институт, а потому должно

рассматриваться не только с социологических, но и с юридических позиций как

аспект существующего в обществе правопорядка, на что в свое время обращал

внимание такой во всех отношениях далеко не созвучный В.С. Нерсесянцу

ученый, как Г. Кельзен120. Таким образом, государство, по В.С. Нерсесянцу и

понятийно, и сущностно связано с правом и должно рассматриваться как

организация политической власти свободных и формально равных индивидов121.

Подобное понимание, будучи, на первый взгляд, близким к трактовке

государства как корпорации, как объединения граждан, на деле оказывается

противоположным ему в целом ряде аспектов. В самом деле, если государством

мы будем считать не любую политическую структуру, отвечающую известным

формальным и содержательным критериям, но лишь такую, которая сущностно

воплощает в себе свободу формально равных индивидов, то придется признать,

что эта свобода далеко не всегда может быть согласована с верховенством власти

народа в целом, особенно в тех случаях, когда эта власть трансформируется в

диктатуру простого арифметического большинства. На это обстоятельство

обращал внимание еще Ж.-Ж. Руссо, отдававший бесспорное предпочтение общей

воле народа, в которой он видел основание суверенитета государства122. Между

тем, для В.С. Нерсесянца и его последователей суверенитетом обладает не народ

118 См.: Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 2001. С. 77. 119 См.: Там же. 120 См.: Кельзен Г. Чистое учение о праве Ганса Кельзена. К XIII Конгрессу международной

ассоциации правовой и социальной философии. Вып. 1. М., 1987. С. 116. 121 См.: Нерсесянц В.С.Общая теория права и государства. С. 78. 122 См.: Руссо Ж.-Ж. Указ. соч. С. 161 и след

56

как целое, а отдельные индивиды123.

С такой трактовкой суверенитета более всего согласуется понимание

современного государства именно как аппарата управления, относительно

обособленного от (гражданского) общества, но, в то же самое время,

подчиненного и подконтрольного ему. Не случайно В.А. Четвернин резко

критикует концепцию народного суверенитета124. По мнению В.А. Четвернина,

государство есть «такой “механизм” политического господства (принуждения

вплоть до организованного насилия), который так или иначе опосредован правом,

действует не произвольно, а в рамках правомочий»125. И в этой связи возникают

серьезные сомнения в применимости к современному государству тех

определений, в соответствии с которыми оно представляет собой политически

организованное общество (население, народ). При всей кажущейся

«прогрессивности» и «демократичности» подобной позиции, в современных

условиях она таит в себе серьезную опасность. В самом деле, современное (то

есть индустриальное и постиндустриальное) общество представляет собой сложно

организованную и внутренне дифференцированную систему. Его важнейшей

чертою является все более углубляющееся в процессе социально-исторической

эволюции обособление различных специализированных подсистем).

Одним из аспектов этой внутренней дифференциации выступает

разграничение в современном обществе публично-правового и частноправового

аспектов правопорядка126, нашедшее свое непосредственное выражение в

отделении, эмансипации гражданского общества как совокупности институтов,

имеющих частноправовую природу, от публично-правовых институтов, среди

которых основное место занимает государство. Необратимость этой эмансипации

отмечали еще классические эволюционисты XIX столетия, небезосновательно

123 См.: Честнов И.Л. Полемические размышления о либертарном правопонимании в контексте

постклассической парадигмы // Российский ежегодник теории права / Отв. ред. А.В. Поляков. № 3. 2010.

СПб., 2011. С. 44. 124 См.: Проблемы общей теории права и государства / Под ред. В.С. Нерсесянца. С. 562–563. 125 Там же. С. 533. 126 См. подробнее: Разуваев Н.В. К вопросу о разграничении частноправового и публично-правового

регулирования в современном правопорядке // Ученые записки Института внешнеэкономических

сношений, экономики и права. Том 11. Проблемы становления современного государства. СПб., 2007. С.

50–71.

57

видевшие в ней важнейший результат исторической эволюции общества127.

Сказанное предполагает, в числе всего прочего, также и нетождественность

современного государства как организации, чья деятельность направлена на

удовлетворение публичных, общественных интересов, гражданскому обществу, в

рамках которого осуществляется самоудовлетворение частных интересов

граждан.

Представляется особенно важным подчеркнуть, что именно гражданское

общество в современных условиях является первичной и исходной формой

самоорганизации членов социума, выступающих в первую очередь в качестве

лично свободных и самодостаточных индивидов-собственников, самостоятельно

решающих свои дела и удовлетворяющих свои нужды, а затем уже членов

политического сообщества, связанных с ним определенными отношениями. Это

участие обусловлено фактом существования таких потребностей и интересов,

которые не могут быть удовлетворены в рамках гражданского общества.

Очевидно, однако, что сфера реализации таких потребностей значительно уже,

чем область приложения частных интересов современного человека, в силу чего

государство образует ограниченный сегмент социальной реальности,

надстраивающийся над теми, пользуясь терминами феноменологической

философии Э. Гуссерля, «структурами жизненного мира», которые естественным

образом складываются в современном гражданском обществе.

Отождествление современного государства и населения, территориального

коллектива граждан, приравнивание одного к другому влечет за собою в чисто

практическом плане поглощение гражданского общества государством, их

слияние друг с другом вплоть до полной неразличимости, что, как показывает

практика, служит первым признаком тоталитарного строя, характеризующегося

неразвитыми частнособственническими институтами и минимальным уровнем

личной свободы индивидов128. Поэтому трудно согласиться с излишне

категоричным, на наш взгляд, утверждением Л.С. Мамута, по словам которого:

127 См.: Spenser H. On social evolution. Chicago, 1971. P. 71. 128 См. об этом подробнее: Четвернин В.А. Исторический прогресс права и типы цивилизаций //

Ежегодник либертарно-юридической теории. Вып. 2. 2009. С. 41 и след.

58

«Пестовать (к тому же научно!) и внушать мысль о том, что государство есть

чиновничья корпорация, каста бюрократов... – потрафлять тем, кто уклоняется от

своей гражданско-нравственной ответственности за положение дел в обществе и

государстве; объективно это значит также разлагать государственность,

приводить ее в упадок»129.

На деле, однако, такого рода выводы из критикуемой Л.С. Мамутом

дефиниции государства, по нашему мнению, следуют только в случае ее

доведения до абсурда. Напротив, понимание современного государства как

аппарата, поставленного на службу гражданскому обществу и находящегося под

его строгим контролем, намного предпочтительнее, чем представления об

«общенародном государстве», включающем в себя всех своих граждан и

претендующем, в силу этого, на тотальный надзор не только за общественными,

но и частными и даже интимными сторонами их жизни130.

Вот почему, с нашей точки зрения, следует согласиться с высказыванием

О.Э. Лейста, по словам которого в современных условиях дефиниция государства

как политической организации общества представляет собой «определение не

государства, а тоталитарной партии, стремящейся захватить власть над

обществом, стать его руководящей и направляющей силой, перестраивающей

общество в соответствии со своими замыслами, корпоративными интересами и

идеологией»131. Ситуацию принципиально не меняет то обстоятельство, что, как

мы видели ранее, традиционное государство определялось именно таким образом.

Ведь традиционные государства в подавляющем своем большинстве хотя и не

129 Общая теория государства и права. Академический курс. В 3 т. / Под ред. М.Н. Марченко. Изд.

3-е, перераб. и доп. М., 2007. Т. 1. Государство. С. 101. 130 К каким выводам могут привести подобные воззрения хорошо видно из слов И.А. Ильина,

утверждавшего, что «государство состоит из народа и ведется правительством; и правительство

должно жить для народа и черпать из него свои живые силы, а народ должен знать и понимать это и

отдавать свои силы общему делу» (Ильин И.А. Указ. соч. С. 295–296). Таким образом, Ильин, подобно

многим другим тоталитарным утопистам, видит в государстве народ, отдающий все свои силы общим

делам, под руководством мудрых и добродетельных вождей. Естественно, ни о каком общественном

контроле за государством и его деятельностью речи в подобном случае не идет и не может идти. Не

случайно поэтому Ильин, маскируясь фразами о демократии и свободе, в то же время крайне враждебно

отзывается о западных либеральных демократиях. Такой политический режим, по его словам, «не

обещает России ничего доброго и не подлежит ни заимствованию, ни воспроизведению» (Там же. С.

296). 131 Лейст О.Э. Указ. соч. С. 120.

59

являлись «тоталитарными партиями», но уж во всяком случае не были они, как

отмечал еще Гегель132, и воплощением свободы членов общества, чем является

или, по крайней мере, призвано являться современное государство133.

В завершение стоит отметить, что понимание государства как, прежде

всего, государственного аппарата (механизма) характерна и для представителей

целого ряда смежных с юриспруденцией социальных наук – социологов,

экономистов, политологов, историков как на западе, так и в нашей стране. Так, по

утверждению Ф. Хайека, государство не идентично обществу в целом и

ограничивается только правительственным аппаратом134. С близких позиций

выступают и французские ученые Б. Бади и П. Бирнбаум135. Восприятие

современного государства как бюрократической машины, с легкой руки Макса

Вебера, сделалось на Западе практически общепринятым среди историков. Это

привело к тому, что в трудах некоторых из них (прежде всего К. Шабо и Р.

Мунье) формирование бюрократии рассматривалось в качестве ключевого

момента в процессе становления современного государства в странах Западной

Европы136. Из этого же определения исходят в своих исследованиях и

современные западные социологи, многие из которых вообще предлагают

элиминировать термин «государство» как своего рода фикцию из научного

употребления137. Наконец, нельзя не заметить, что трактовка государства как

преимущественно государственного аппарата или механизма широко

распространена также и среди российских обществоведов138. В частности, Н.Н.

132 См.: Гегель Г.В.Ф. Философия истории. СПб., 2000. С. 147—148. 133 См.: Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. С. 78. 134 См.: Хайек Ф. Общество свободных. Сдерживание власти и развенчание политики // Открытая

политика. 1995. № 8 (10). С. 41. 135 См.: Бади Б., Бирнбаум П. Переосмысление социологии государства // Международный журнал

социальных наук. 1994. № 4 (7). С. 17. 136 См.: Marvall J.A. El concepto de España en la Edad Media. Madrid, 1994. P. 9. 137 См., например: Tilly Ch. War Making and State Making as Organized Crime // Bringing the State Back

In / Ed. by P. Evans, D. Rueshemeier, T. Scocpol. Cambridge, 1976; Laumann E.O., Knocke D. The

Organization State. Social Choice in National Policy Domain. Madison, 1987; The Foucault Effect: Studies in

Governmentality / Ed. by G. Burchell et al. Chicago, 1991. P. 103; Bourdieu P., Wacquant L. An Invitation to

Reflexive Sociology. Chicago, 1992. P. 111; Mitchell T. Society, Economy and the State Effect // State –

Culture: State Formation After the Cultural Turn. Ithaca, 1999. P. 83 и др. 138 См., в частности: Ахиезер А.С. Синкретизм или либерализм // Рубежи. 1995. № 4. С. 71; Попов

В.А. Политогенетическая контроверза, параполитейность и феномен вторичной государственности //

Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности / Отв. ред. В.А.

60

Крадин считает главным критерием государственности наличие

специализированного аппарата управления, причем, по его мнению, этот признак

должен присутствовать в любом государстве, вне зависимости от его

исторического типа139.

Таким образом, можно говорить об исторической динамике, эволюции

дефиниций государства, дававшихся в философской и юридической литературе,

причем эта динамика более или менее адекватно отражает эволюцию самого

государства, выступающего их предметом. Проделанный анализ позволяет

выделить и те признаки, которые чаще всего встречаются в рассмотренных

дефинициях, претендуя на универсальность, общезначимость для государств

любых исторических типов. Сюда относятся территория, население, правовая

природа, наличие верховной (суверенной) политической власти и

государственный аппарат. Кроме того, ряд ученых, вслед за Ф. Энгельсом,

существенным признаком государства предлагают считать налоги140. Между тем

даже в марксистской литературе нет единого мнения по вопросу о том, присущ ли

данный признак всем государствам или лишь более или менее зрелым141. Как

будет показано далее, налоги — явление, характерное далеко не для всех

традиционных государств, что не позволяет считать их постоянным признаком

государства.

М.И. Байтин также полагает, что к числу признаков государства относится

то, что оно «издает законы и подзаконные акты», «располагает

правоохранительными (карательными) органами», «располагает вооруженными

силами, органами безопасности»142. Безусловно, издание законов и подзаконных

актов является важным признаком современного государства, однако некоторым

Попов. М., 1995. С. 197; Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология. Ростов н/Д., 1996. С. 8 и

др. 139 См.: Крадин Н.Н. Археологические признаки цивилизации // Раннее государство... С. 188. Ср.:

Bondarenko D.M., Korotaev A.V. «Early State» in Cross-Cultural Perspective: A Statistical Re-Analysis of

Henry J.M. Claessen’s Database // Cross-Cultural Research. The Journal of Comparative Social Science. 2003.

37 (1). P. 105–132. 140 См.: Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В связи с

исследованиями Льюиса Г. Моргана. М., 1989. С. 177. 141 См., например: История Древнего мира. Ранняя древность / Под ред. И. М. Дьяконова, В. Д.

Нероновой, И. С. Свенцицкой. М., 1982. С. 35. 142 Теория государства и права. Курс лекций / Под ред. Н.И. Матузова и А.В. Малько. С. 52.

61

(в особенности ранним) традиционным государствам он был совершенно не

присущ. Вообще следует отметить, что законотворческая деятельность

государства получила свое развитие значительно позже возникновения

последнего. Поэтому имеются все основания говорить о том, что переход от

обычного права к праву законодательно оформленному произошел в результате

длительной борьбы и усилий и по своему значению вполне сопоставим с

переходом от догосударственных форм политического властвования к

государству143. Так, высказывались обоснованные сомнения в наличии писаного

законодательства в Афинах до издания Законов Драконта (621 г. до н.э.)144, в Риме

до принятия Законов XII таблиц (450 г. до н.э.)145, в Королевстве франков до

создания Салической правды (ок. 481 г.), в Киевской Руси до создания Правды

Ярослава (ок. 1050 г.). Да, собственно, и в самих названных законодательных

памятниках следует видеть не столько результат нормотворческой деятельности

государства, сколько систематизированную запись действующего в обществе

обычного права, что весьма существенно отличает их от современных законов.

Особенно показательной в указанном отношении была ситуация,

сложившаяся в Древнем Египте, где первым документально зафиксированным

законодательным памятником были Законы Бокхориса (VIII в. до н.э.), созданные

в эпоху, когда расцвет древнеегипетской цивилизации и древнеегипетского

государства находился уже далеко позади. Между тем на протяжении большей

части истории Древнего Египта, в частности, в период Нового царства (XVI – XI

вв. до н.э.) законы не относились к числу источников древнеегипетского права146.

Нельзя забывать также и о том, что в ряде традиционных правовых систем за

государством вообще не признавались нормотворческие функции. Так обстояло

143 См.: Эннекцерус Л. Курс германского гражданского права. М., 1949. Т. 1. Пт. 1. С. 117. 144 См.: Туманс Х. Рождение Афины. Афинский путь к демократии от Гомера до Перикла. СПб.,

2004. С. 193. 145 Правда, Л.Л. Кофанов настаивает на существовании в архаическом Риме «царских законов»,

принимавшихся еще в эпоху Ромула (см.: Кофанов Л.Л. Lex и ius: возникновение и развитие римского

права в VIII – III вв. до н.э. М., 2006. С. 68 и след.), однако, при этом он опирается исключительно на

сообщения античных авторов (Цицерона, Варрона, Сервия и др.), не давая им никакой

источниковедческой оценки. Подробнее об этом см. в нашей работе: Разуваев Н.В. Историческая

специфика источников римского права // Юридическая мысль. 2010. № 2. С. 35–42. 146 См. подробнее об этом: Лурье И.С. Очерки древнеегипетского права (XVI – XI вв. до н.э.). М.,

1960.

62

дело там, где право имело религиозный характер и выводилось из тестов

священных писаний.

Указанные обстоятельства ставят под сомнение значимость данного

признака, по крайней мере, для некоторой части государств прошлого. Что же

касается двух других выделяемых Н.И. Байтиным признаков, а именно наличия у

государства правоохранительных органов и вооруженных сил то они являются, по

сути дела, не чем иным, как аспектами более общей характеристики,

заключающейся в наличии у государства управленческого аппарата, поскольку и

армия, и правоохранительные органы могут рассматриваться как часть механизма

государства147, его, пользуясь известным термином, «материальные придатки»148.

Итак, в широком смысле всякое государство, рассматриваемое как родовое

понятие, включающее в себя множество конкретно-исторических разновидностей,

представляет собой организацию власти, то есть юридически оформленную и

институционально организованную деятельность по осуществлению полномочий

верховной власти, направленную на удовлетворение таких потребностией членов

общества, которые не могут быть в полной мере удовлетворены ими самими в

порядке частной инициативы. Представляется, что данное определение отражает

социальную специфику государства, его отличия от иных социальных институтов

на любом этапе эволюции. Кроме того, из данного определения следует, что

эволюционная специфика государств различных исторических типов проявляется

прежде всего в тех функциях, которые принадлежат им на данной ступени

эволюции.

Соответственно всякое государство обладает: 1) правовой основой; 2)

территорией, 3) верховенством, 4) наличием властных прерогатив, и 5) аппаратом

147 См.: Григонис Э.П. Механизм государства (теоретико-правовой аспект). Автореф. дисс. ... д. ю. н.

СПб., 2000; Кульков М.О. Механизм и форма государства: вопросы соотношения понятий // Вестн.

ВолГУ. 2005. Сер. 5. Вып. 7. С. 124 – 128; Прокошенкова Е.Е., Максимовская И.Н. Многообразие форм

толкования термина «механизм государства» // Вестн. Чуваш. гос. ун-та. Сер. Гуманит. науки. 2006. №

1. С. 252 – 259; Парасюк Е.А. Механизм государства: к исследованию понятия // Вестн. Адыгейск. гос.

ун-та. Сер. 1. Регионоведение: философия, история, социология, юриспруденция, политология,

культурология. 2009. № 2. С. 176 – 181. 148 См. подробнее: Астафуров А.М. Государственный аппарат и механизм государства: к проблеме

соотношения понятий // Вестник Тамбов. гос. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. Право. 2010. Вып. 12

(92). С. 298.

63

управления. Вместе с тем, такое предельно широкое («родовое») определение,

отражая, с формальной точки зрения, наиболее существенные признаки

государства, еще ничего не говорит об их динамике, поскольку, как уже было

отмечено ранее, на различных этапах эволюции государства эти признаки могут

приобретать различные модификации. Признание того обстоятельства, что

понятие и признаки государства, сохраняя неизменной свою родовую основу,

обладают способностью к видовым модификациям, на наш взгляд, с

необходимостью вытекает из самого этого родового понятия. В самом деле, если

государство в своем универсальном аспекте представляет собой

институционализированная деятельность, то есть совокупность социальных

взаимодействий и регулирующих эти взаимодействия норм, то любые изменения

характера подобных взаимодействий в исторической ретроспективе влекут за

собой модификацию понятия и признаков государства.

Таким образом, возникает необходимость наряду с универсальной (общей)

дефиницией государства сформулировать ряд специальных его определений,

позволяющих перейти от государства как общего понятия к его конкретно-

историческим разновидностям, или типам. При этом в рамках настоящего обзора

представляется излишним уделять детальное внимание сравнению понятий и

признаков всех исторических типов государства. Для иллюстрации высказанных

ранее положений будет достаточно остановиться на сопоставлении всего лишь

двух таких типов, а именно традиционного и современного государства, которые

более обстоятельно будут рассматриваться в следующих главах данного

исследования. Уже из этого, в значительной мере достаточно беглого и

предварительного, сопоставления станет понятно, что признаки государства не

являются чем-то раз и навсегда застывшим и неизменным. Будучи в своей основе

универсальными характеристиками государства, отличающими его от иных

социальных феноменов, эти признаки тем не менее, модифицируются в

зависимости от той системы релевантностей, на основе которой в данных

социально-исторических условиях происходит конституирование

соответствующего типа государства.

64

1.3 Признаки государства и их исторические модификации

В предыдущем параграфе было показано, что универсальное (родовое)

понятие государства обладает рядом признаков, принадлежащих ему на всех

стадиях исторического развития государственности. Теперь перед нами возникает

задача проследить, как видоизменялись (модифицировались) указанные признаки

по мере появления в общественном сознании новых релевантностей, более

адекватно отвечающих состояниям социального опыта, приобретаемым по мере

эволюции государства.

Начнем с территориальной организации. Как известно, территория

выступает в качестве неотъемлемого признака современного государства, задавая

его географические пределы149. Важнейшей характеристикой территории следует

считать то, что она представляет собой единое пространство, на которое

распространяется государственный суверенитет и где действуют законы.

Территория, кроме того, нераздельна, что проявляется в соотношении данной

категории с понятием земли как объекта имущественных прав частных лиц.

Последняя может принадлежать (и, действительно, принадлежит) множеству

субъектов на праве собственности, однако в современных условиях это не

приводит к дроблению суверенитета между собственниками150.

Таким образом, территория как публично-правовая категория в настоящее

время противопоставляется земельным участкам, рассматриваемым в качестве

объектов частного (гражданского и земельного) права151, являясь, в отличие от

земельных участков, понятием в значительной мере абстрактным и статичным.

Так, земельным участком, исходя из ст. 11.1 ЗК РФ (в редакции Федерального

закона от 19.07.2011 № 246-ФЗ), следует считать часть земной поверхности,

149 См.: Белякович Е.В. О понятии территории государства // Сибирский юридический вестник.

2006. № 2 (29). С. 3. 150 См.: Спиридонов Л.И. Указ. соч. С. 21. 151 См., в частности, ст. 6 ЗК РФ (Земельный кодекс Российской Федерации. Утв. Федеральным

законом от 25.10.2001 № 136-ФЗ. В ред. от 12.12.2011 № 427-ФЗ // СЗ РФ. 2001. № 44. Ст. 4147; 2011. №

51. Ст. 7448) и ст. 261 ГК РФ (Гражданский кодекс Российской Федерации. Часть первая. Утв.

Федеральным законом от 30.11.1994 № 51-ФЗ. В ред. от 06.04.2011 № 65-ФЗ // СЗ РФ. 1994. № 32; 2011

№ 15. Ст. 2038).

65

границы которой определены в соответствии с федеральными законами. При этом

Земельный кодекс устанавливает, что в случаях и в порядке, которые установлены

федеральным законом, могут создаваться искусственные земельные участки.

Следовательно, земельный участок, во-первых, представляет собой не

просто абстрактную часть пространства, но связан с поверхностью земли, с ее

почвой, в зависимости от которых земельные участки могут выполнять различное

хозяйственное назначение (ч. 1 ст. 7 ЗК РФ). Соответственно владение и

пользование земельным участком может осуществляться, исходя из его целевого

назначения, что следует, в частности, из ст. 284 ГК РФ. Во-вторых, земельный

участок делает объектом имущественных прав граждан и организаций его

обособленность от других объектов, наличие границ, устанавливаемых в

соответствии с действующим законодательством. Абстрактность и статичность

понятия территории, с одной стороны, и неразрывная связь этого понятия с

публичным правом и его категориями (прежде всего категорией суверенитета), с

другой, хорошо видны на примере современного российского законодательства.

Так, согласно ст. 1 Закона РФ «О Государственной границе Российской Феде-

рации» от 1 апреля 1993 г., государственной границей является линия и

проходящая по этой линии вертикальная поверхность, определяющие пределы

государственной территории (суши, вод, недр и воздушного пространства)

Российской Федерации, то есть пространственный предел действия

государственного суверенитета Российской Федерации152.

Иными словами, территория государства неразложима на части, она

охватывает собой не только земную поверхность, но также недра, воздушное и

водное пространства и устанавливает географические пределы распространения

внутригосударственного суверенитета как верховенства публичной власти,

способствуя его трансформации вне этих пределов в суверенитет

внешнегосударственный, понимаемый как независимость от других стран. Тем

самым территория современного государства как бы «отрывается» от природной,

естественной территории, являющейся средой обитания человека и человеческих

152 Ведомости Съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ. 1993. № 17, ст. 594.

66

сообществ. С учетом того обстоятельства, что именно такая естественная

территория (а если говорить более конкретно, земля), как мы видели,

образовывала материальный субстрат древних и средневековых государств, этот

факт следует рассматривать как одно из проявлений деперсонификации самого

государства в ходе его исторической эволюции.

При этом подобное восприятие территориального признака государства,

соответствующее той его релевантности, которая задается духовной культурой

современного (индустриального) общества, имело место далеко не всегда. В

примитивных и традиционных обществах, руководствовавшихся иной системой

релевантностей, понимание территории (и, как следствие, территориального

признака государства) было во многом иным, лишь отчасти совпадавшим с

современным пониманием, а отчасти качественно отличавшимся от него. В силу

этого, говоря о территории традиционных государств Древнего мира и Средних

веков, с одной стороны, и о территории современного государства, с другой

стороны, мы ведем речь о не вполне тождественных вещах.

Уже в первобытных доземледельческих общинах (палеолитических и

мезолитических охотничьих и собирательских обществах) территориальность

проявлялась особым образом153. Община считала своей территорией не «локус»

как таковой, но только ту его часть, из которой можно было извлечь средства к

существованию, т.е. охотничьи леса, места, где произрастали съедобные

растения, богатые рыбой водоемы, карьеры, изобилующие камнем, пригодным

для производства орудий и т.п. Именно эти объекты хозяйственной эксплуатации

(пользования в юридическом смысле154) рассматривались в качестве территории,

имевшей границы, нарушение которых посторонними не допускалось155.

Нередко такие границы обозначались специальными знаками. Например, у

лесных веддов, проживающих на юге о. Шри-Ланка, охотничья территория

помечалась вырезанными на коре деревьев изображениями человека с натянутым

153 См.: Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. М., 1986. 154 О том, что пользование исторически и формально-юридически является прообразом права

собственности, а также иных вещных прав, пишут и некоторые юристы. См., в частности: Германов А.В.

От пользования к владению и вещному праву. М., 2009. С. 52 и след. 155 См.: Howitt A.W. The Native Tribes of South-East Australia. London, 1904. P. 43–57.

67

луком156. Вместе с тем территория воспринималась первобытным сознанием

сквозь призму мифологических, тотемистских представлений, связываясь с

ареалом обитания мифологического первопредка-тотема данной общины.

Указанное обстоятельство было всесторонне проиллюстрировано

исследователями на примере австралийских аборигенов157, у которых, по

замечанию В.Р. Кабо, люди, земля и мифы были тесно переплетены друг с

другом158. Остальная части территории первобытной общины, хозяйственной

ценности для нее не имевшая, строго не маркировалась и была доступна всем

соседям, кроме тех, кто был настроен с явной враждебностью. Все это

свидетельствует, на наш взгляд, о том, что уже в первобытном

(доземледельческом) обществе земля начинает рассматриваться не как некий

абстрактный «ареал обитания», а как вполне конкретный объект пользования, а

затем и права собственности.

Вместе с тем община, в порядке коллективного дарообмена159, могла давать

право промышлять на своей территории другим, дружественным общинам160, что

объяснялось не только соображениями взаимной выгоды, но и невозможностью

обеспечить абсолютную неприкосновенность территории, особенно в те периоды,

когда у соседей истощались собственные ресурсы. Однако все притязания

общины распространялись, как уже было отмечено, лишь на хозяйственно

полезные участки территории, не затрагивая ее в целом. Так, например,

африканские бушмены, будучи кочевыми охотниками-собирателями, проявляли

полнейшее безразличие к земле как таковой, говоря: «Что толку в земле, не

156 См.: Seligmann C.G., Seligmann B.Z. The Veddas. Cambridge, 1911. P. 106. На то обстоятельство,

что имущественная принадлежность предмета с древнейших времен фиксировалась в виде какого-либо

знака (печати или иного символа) обращают внимание и цивилисты. См.: Германов А.В. Указ. соч. С.

114; Скловский К.И. Собственность в гражданском праве. Изд. 2-е. М., 2002. С. 212. 157 См.: Schott R. Religiöse und Sociale Bindungen des Eigentums bei Naturvölkern // Paideuma. 1960.

Bd. 7. H. 3; Odermann G. Das Eigentum in Nordwest-Australien // Annali Lateranensi. 1957. Bd. 21;

Mountford C.P. Ayers Rock. Its People, Their Beliefs and Their Art. Sydney, 1965; Berndt R.M., Berndt C.H.

Man, Land and Myth North Australia. Sydney, 1970; Peterson N. Hunter-Gatherer Territoriality: the

Perspective from Australia // American Anthropologist. 1975. Vol. 77. № 1. 158 Кабо В.Р. Указ. соч. С. 65. 159 О значении и формах дарообмена в первобытном обществе см. подробнее: Mauss M. The Gift:

The Form and Reason for Exchange in Archaic Societies. New York, 1950. P. 36–37. 160 См.: Marshall L. The !Kung of Nyae Nyae. Cambridge, 1976. P. 187; Kalahari Hunter-Gatherers.

Studies of the !Kung San and Their Neighbors / Ed. by R.B. Lee, I. DeVore. Cambridge, 1976. P. 54–59 и др.

68

приносящей пищи? Ведь ее нельзя съесть»161. Думается, что достаточно

правдоподобное объяснение данному феномену дал в свое время французский

антрополог Л. Леви-Брюль, указывавший на сугубую конкретность, предметность

мышления первобытного человека, которое обращено преимущественно к вещам

и явлениям, составляющим цель его повседневных забот162.

Со временем концепция Леви-Брюля подверглась активной (и отчасти

оправданной) критике со стороны антропологов, упрекавших его в

европоцентризме и однолинейном эволюционизме, указывая на недооценку

исследователем способностей первобытного человека к абстрагированию и

формально-логическим обобщениям163. Несмотря на это, все же представляется,

что в основном выводы Л. Леви-Брюля являются правильными, тем более что к

сходным заключениям пришли в конечном итоге Л.С. Выготский164, а также

другие представители культурно-исторической школы в психологии165. Важно

подчеркнуть, что специфика такого отношения первобытного человека к земле

обусловливалась не только особенностями присваивающего охотничье-

собирательского хозяйствования, но и – прежде всего – тотемистическими

религиозными представлениями, существовавшими в первобытном обществе.

Такое отношение к территории сохраняется и в аграрных

раннегосударственных обществах Древнего Востока166. Безусловно, с переходом

от охоты и собирательства к земледелию (то есть, в более широком смысле, от

присваивающего хозяйства к производящему), отношение к земле начинает

меняться, в том числе и под влиянием изменившихся религиозных представлений.

Теперь ценность обретают не только те ее участки, на которых уже имеется пища,

161 См.: Marshall L. Op. cit. P. 72. 162 См.: Леви-Брюль Л. Первобытный менталитет. СПб., 2002. С. 19. 163 См., например: Боас Ф. Ум первобытного человека. М.; Л., 1926. С. 64–68. 164 См., в частности: Выготский Л.С., Лурия Р.С. Этюды по истории поведения (обезьяна, примитив,

ребенок). М.; Л., 1930. С. 99. 165 См.: Tulviste P. Historical Development of Thought // Soviet Psychology. 1988. Vol. 25; Тульвисте П.

Существует ли специфически детское вербальное мышление // Вопросы психологии. 1981. № 5;

Черниговская Т.В., Деглин В.Л. Проблема внутреннего диалогизма (нейрофизиологическое исследование

языковой компетенции) // Ученые записки Тартусск. ун-та. 1984. Т. XVII. Вып. 641; Коул М. Культурно-

историческая психология: наука будущего. М., 1997 и др. 166 См. об этом, в частности: Wittfogel K.A. Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power.

London; New Haven, 1957. P. 11.

69

но и вся она как таковая, и, тем не менее, само восприятие территории

государства именно как земли, т.е. объекта имущественных прав, сохраняется еще

долгое время. В частности оно было в высшей степени характерно для римского

права, как известно, являвшегося наиболее технически сложной и высокоразвитой

правовой системой древности. Между тем в римском праве существовали

институты, выглядевшие явными пережитками, реликтами, сохранившимися от

раннегосударственной (или даже догосударственной) эпохи, преодолеть которые

государство было явно не в силах.

Речь идет, в частности, о знаменитом Родосском законе (lex Rhodia de iactu),

впоследствии вошедшем в состав византийского сборника, известного под

названием Морской закон, составленного в Византии в VII – VIII вв. и дошедшего

до наших дней в виде приложения к Эклоге императора Льва III (около 726 г.)167.

В соответствии с этим законом, жители прибрежных местностей вправе были

завладевать предметами, выброшенными с кораблей во время шторма или

сохранившимися после кораблекрушения. Согласно римскому праву (D. 14.2.2

pr.), убытки, понесенные таким образом, распределялись между пассажирами

судна. Очевидно, что родосский закон призван был хоть как-то регламентировать

те права, которые предоставлялись обычаем жителям побережья, имевшим

возможность, в соответствии с обычным правом, не только захватывать товары,

попавшие в море с потерпевших крушение судов, но и грабить сами суда,

прибитые волнами к берегу.

О многочисленных случаях такого пиратства неоднократно сообщали

древнегреческие, римские и византийские ораторы и писатели. В Дигестах

Юстиниана цитируется ответ императора Антонина Пия на запрос некоего

Эвдемона Никомеда: «Прошение Эвдемона Никомеда к императору Антонину: “О

владыка, император Антонин, совершив плавание в Италию, мы были ограблены

государственными служащими – жителями Кикладских островов”. (Император)

167 См.: Сюзюмов М.Я. Морской Закон // Античная древность и средние века. Свердловск, 1969.

Вып. 6. С. 3–54. См. также: Ashburner W. The Rhodian Sea Law. Oxford, 1909; Kreller Н. Lex Rhodia.

Untersuchungen zur Quellengeschichte des romischen Seerechtes // Zeitschrift fur das Gesarnte Handelrecht

und Konkursrecht. 1921. Bd. XXV. S. 257–367.

70

Антонин сказал Эвдемону: “Я владыка мира, а это закон моря. По Родосскому

закону рассматриваются морские дела, поскольку какой-либо наш закон ему не

противоречит”. То же самое рассудил и божественный Август»168. Не случайно

первые попытки защитить морские суда от посягательств такого рода стали в

явном противоречии с римским правом предприниматься лишь в Средние века169.

Но и тогда, во-первых, такие попытки были единичными170 и сосуществовали с

иной практикой, а именно узаконенным грабежом попавших в кораблекрушение,

примером чему может служить эдикт французского короля Филиппа V от 1319 г.,

согласно которому «король Франции получает две трети остатков от

кораблекрушений, выброшенных на берега Гаронны и Тарна, а остальная треть

принадлежит аббатам и монахам Муассака»171.

Во-вторых же, это достигалось путем приравнивания правового режима

моря к режиму земной поверхности и провозглашения права исключительной

собственности государства на морские воды172. Подобная ситуация сохраняется

вплоть до конца XIX столетия, когда в науке международного права получила

распространение так называемая пространственная концепция территории, в

соответствии с которой территория, равно как и территориальное верховенство,

представляет собой публично-правовую категорию и не является объектом

имущественных прав173. Между тем даже в начале XX в. старые (частноправовые)

представления были настолько устойчивыми, что в одном из решений

Правительствующего Сената Российской империи (1905 г.) прямо говорилось:

168 Vol. Maec., 1 ex lege Rhod., D. 14, 2, 9: ’Αξιωσις Ευδαίμονος Νικομηδέως πρός βασιλέα. Κύριε

βασιλευ ’Αντωνινε, ναυφράγιον ποιήσαντες εν τη Ιταλία διηρπαγημεν ‛υπό των δημοσίων των τάς Κυκλάδας

νήσους οίκούντων. ’Αντωνινος είπεν Ευδαίμονι: εγώ μέν του κοσμου κύριος, ‛ο δε νόμος της Θαλάσσης. Τω

νόμω των ‛Ροδίων κρινέσθω τω ναυτικω εν ‛οις μήτις των ‛ημετέρον αυτω νόμος ‛εναντιουται. Τουτο δέ αυτό

καί ‛ο θειοτάτος Αύγούστος εκριεν. 169 См.: Дювернуа Н.Л. Чтения по гражданскому праву. М., 2004. С. 13. 170 Например, византийский император Андроник I Комнин своим указом от 1182 г. запретил

прибрежным жителям грабить корабли, выброшенные бурей на берег. См.: Dögler F. Regesten der

Kaiserurkunden des Ostromischen Reiches. T. I. München—Berlin, 1924. № 1566. 171 Цит. по: Desmaze Ch.A. Trésor judiciaire de la France. Curiosités des anciennes justices d’après leurs

registres. Paris, 1867. P. 315. 172 См.: Гроций Г. Указ. соч. С. 219–221. Отметим, однако, что Гуго Гроций, работавший в

специфических условиях Нового времени, был одним из первых юристов, кто пытался, хотя бы в

теории, наметить различие между территорией и землей (см.: Там же. С. 223). 173 См. подробнее: Бабурин С.Н. Территория государства: правовые и геополитические проблемы.

М., 1997.

71

«Морские воды, составляя собственность государства, не подлежат частному

владению. Пользование ими свободно для всех; исключения же из этого правила

допускаются только по особому правилу или по особым привилегиям, даруемым

верховной властью»174. Тем самым в решении разграничивались право

государственной собственности и право частного пользования морскими водами

как две имущественно-правовые категории, с одной стороны, и выводился

государственный суверенитет над морской акваторией из права государственной

собственности на нее, с другой стороны.

Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что хотя территориальный

признак и остается неизменным как в традиционном, так и в современном

государстве, на самом деле в первом и во втором случаях территориальность

имеет разное значение, что позволяет рассматривать территорию государств

различных исторических типов (в частности, традиционного и современного

государства) в качестве различных модификаций одного и того же общего

(родового) признака. Поэтому было бы значительно корректнее говорить о

территории, в ее современном понимании и публично-правовом верховенстве над

ней как о признаках государств Нового времени, в то время как материальным

фактором традиционной государственности выступала не столько территория как

таковая, сколько земля, о чем уже шла речь ранее. Как мы видели, формирование

понятия территории проделывает достаточно длительную эволюцию,

юридическая наука далеко не сразу приходит к осознанию свойств данного

феномена. Первые попытки такого рода были предприняты не ранее XVI – XVII

вв. Н. Макиавелли, Ж. Боденом, Г. Гроцием и др. Есть все основания полагать,

что они и обозначили начало того перехода от традиционного государства к

современному, который в Европе завершился лишь к XIX столетию, а кое-где

продолжается и до сих пор.

Справедливости ради, следует заметить, что в литературе делаются попытки

174 Законы гражданские с разъяснениями Правительствующего Сената и комментариями русских

юристов / Сост. М.И. Тютрюмов. Книга вторая. М., 2004. С. 52.

72

усмотреть территориальность даже в традиционном государстве175. Тем не менее,

данный вывод подкрепляется далеко не всеми источниками. Так, например, в

трактате Гийома де ла Перьера176 говорится о том, что управление есть разумное

распоряжение вещами, которые берутся вести вплоть до достижения ими

надлежащей цели177. Комментируя это утверждение, М. Фуко вынужден признать,

что Ла Перьер «хочет сказать следующее: определяя управление, его нужно

соотносить вовсе не с территорией, а со своего рода комплексом, образуемым

людьми и вещами (выделено нами, – Н.Р.). А отсюда следует, что то, чем должен

заниматься правитель, – это люди, но люди, взятые во всем многообразии их

связей, отношений и теснейших взаимодействий с вещами»178.

В сущности, именно такой способ властвования был характерен для

традиционного государства, власть которого распространялась не на территорию

как таковую, но на людей в их неразрывной связи с землей. Вот почему, как нам

представляется, для традиционного государства территория не имела столь

существенного значения, как для государства современного типа. И именно по

этой причине особую роль при определении традиционного государства играет

население, образующее его материальный субстрат. По сути, власть

традиционного государства есть, в первую очередь, его господство не столько над

территорией как таковой, сколько над подданными, лицами, проживающими на

этой территории. Данное свойство особенно наглядным образом проявляет себя в

такой разновидности традиционного государства, как империя.

Важнейшей особенностью империи, на наш взгляд, является именно то, что

ее власть распространялась не столько на территорию как таковую, сколько на

население (подданных империи), где бы оно не проживало. На слабую

175 См., например: Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в

Коллеж де Франс в 1977-1978 учебном году. СПб., 2011. С. 145. 176 См. подробнее об авторе и его работе: Dexter G. Guillaume de La Perrière // Bibliotèque d’

Humanisme et Renaissance. 1955. XVII (1). P. 56–73; Sciacca E. Forme di governo e forma della società nel

Miroire Politique di Guillaume de La Perrière // Pensiere politico. 1989. XXII. P. 174–197. 177 «Gouvernement est droite disposition des choses, desquelles l’on prend charge pour les conduire

jusqu’à fin convenable». – La Perrière G. de. Le Miroire politique œvre non moins utile que necessaire á tous

monarches, roys, seigneurs, magistrats, et autres surintendants et gouverneueurs de Respubliques. Lyon, 1555.

P. 23. 178 Фуко М. Указ. соч. С. 145.

73

выраженность у империи территориального признака обращал внимание еще

Г.В.Ф. Гегель, по этой причине отказывавший империи в возможности считаться

государством179. С этим утверждением немецкого философа образуют

выразительную параллель высказывания современных историков, говорящих о

существовании принципиальных различий между империей и территориальным

государством Нового времени и полагающих, что империи «демонстрируют более

масштабную и гетерогенную структуру», чем территориальные (национальные)

государства180.

Иными словами, империя, в противоположность современному

территориальному (национальному, этнонациональному) государству,

представляла способ организации не территориального, а личного господства

над подданными, что, по сути, отражается в семантике и этимологии самого слова

imperium181. Вот почему мы не можем, в частности, признать правильность

нередко высказываемого в юридической литературе утверждения, согласно

которому империя представляет собою разновидность формы территориального

устройства182. В действительности вопрос о месте, занимаемом империей в

классификации элементов формы государства, сложен и недостаточно хорошо

изучен, что, помимо всего прочего, объясняется отсутствием у империй аналогов

в современном мире.

Следует также отметить, что аналогичный феномен приуроченности

государственной власти к населению, а не к территории можно наблюдать не

только в империях, но и во многих других традиционных и протосовременных

государствах. Как мы видели, данная особенность была в полной мере присуща

античным полисам и древневосточным государствам. Более того, даже в таких,

казалось бы, чисто территориальных образованиях, каковыми являлись

средневековые западноевропейские сеньориальные монархии, власть короля,

179 См.: Гегель Г.В.Ф. Афоризмы (Йенский период) // Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет. В 2-х т. Т. 2.

М., 1973. С. 536. 180 Хачатурян Н.А. «Король – император в своем королевстве»... Политический универсализм и

централизованные монархии // Империи и этонациональные государства в Западной Европе в Средние

века и раннее Новое время / Отв. ред. Н.А. Хачатурян. М., 2011. С. 67. 181 См.: Дыдынский Ф.М. Указ. соч. С. 263. 182 См.: Еллинек Г. Указ. соч. С. 709–710.

74

формально распространяясь на всех без исключения подданных, территориально

локализовывалась лишь в рамках принадлежащего ему на праве феодальной

собственности домена. Не случайно поэтому французский король долгое время

носил титул rex Francorum, король французов, а не король Франции183. Лишь в

1204 г. Филипп II Август впервые принимает титул rex Franciae, а с 1205 г.

начинает употребляться название Regnum Franciae184. Однако и после этого в

течение весьма продолжительного времени (вплоть до конца XV века) короли

продолжают оставаться верховными сюзеренами французской нации, а не су-

веренами французской земли.

Спустя шесть веков аналогичная ситуация была зафиксирована

Органическим сенатусконсультом от 18 мая 1804 г. (21 флореаля XII года), уста-

новившим Первую Империю во Франции. При этом ст. 1 Сенатусконсульта была

сформулирована следующим образом: «Управление республикой вверяется импе-

ратору, который принимает титул императора французов»185. Иными словами,

принадлежащая Наполеону I императорская власть конституировалась в данном

случае как имеющая распространение не столько на территорию государства как

таковую, сколько на французский народ. Сходные положения содержатся и в

Органическом сенатусконсульте от 12 декабря 1852 г., а также Конституции

Второй империи186, устанавливавших власть Наполеона III187. Примечательно, что

сам Наполеон III в своих многочисленных речах по колониальному вопросу

отличал свою власть над французами как чисто персональную от власти над

колониями как имеющей территориальный характер188.

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что население являлось

одним из наиболее существенных признаков традиционного государства, которое,

183 См.: Grous F. Litterature et mentalite medievale: Le roi et le peuple // Historica. 1968. T. 16. P. 22—

25. 184 См.: Медведев И.П. Правовая культура Византийской империи. СПб., 2001. С. 13; Guinee B.

L’occident aux XIV et XV siecle: Les etats. Paris, 1971. P. 115. 185 Цит. по: Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. В 2-х т. / Отв. ред. Н.А.

Крашенинникова. Т. 2. Современное государство и право. М., 2003. С. 144. 186 См. подробнее: Волков А.К. Конституция второй империи во Франции, 1852 – 1870 гг. Автореф.

дисс. ... к.ю.н. СПб., 2009. 187 См.: Черкасов П. П. Наполеон III — император французов // Новая и новейшая история. 2012.

№ 3. С. 197—216. 188 См.: Hardy G. Histoire de la colonisation française. Paris, 1928. P. 198.

75

вслед за многими теоретиками прошлого, можно определить именно как

«корпорацию лиц» включающую в себя управляющих и управляемых. Однако в

современных условиях, как мы видели, понимание государства как общности

людей, подчиняющихся политической власти на определенной территории,

вступает в явное противоречие как с доктринальными положениями, так и с

повседневной практикой, в которых государство чаще всего воспринимается

через свои органы и должностных лиц, то есть предстает именно как организация

властвования189. Вот почему наряду с признаками территории и населения,

являющимися историческими коррелятами, универсальная дефиниция

государства включает в себя еще два других, а именно — верховенство (сувере-

нитет) и публично-правовой характер190.

Очевидно, что государственная власть в любую эпоху и применительно к

любому историческому типу государства обладает верховенством, которое с

известной долей условности можно называть суверенитетом. Однако суверенитет

в его современном значении191 государственная власть приобрела лишь в эпоху

Нового времени, когда начинает складываться государство современного типа.

Собственно, и само понятие суверенитета было, как известно, впервые введено в

оборот лишь в XVI в. Ж. Боденом, стремившимся с его помощью теоретически

обосновать верховенство короля над феодалами, с одной стороны, и

независимость французского монарха от императора Священной Римской

империи, пытавшегося навязать ему свое верховенство, с другой стороны192.

Иначе обстояло дело в Средние века, особенно в Западной Европе, где ни одно

государство не обладало полным и безусловным верховенством на своей

территории, но вместе с тем могло одновременно претендовать на верховенство

189 Указанное обстоятельство неоднократно отмечалось исследователями, в том числе и юристами.

См., в частности: Ross A. On the Concepts «State» and «State Organs» in Constitutional Law // Scandinavian

Studies in Law. 1960. Vol. 5. P. 123–124; Бойцова Л.В. Уголовная юстиция: гражданин и государство.

Тверь, 1994. С. 51; Михайленко О.В. Имущественная ответственность за вред, причиненный

осуществлением публичной власти: теоретические аспекты и проблемы ее реализации на практике. М.,

2007. С. 110–111. 190 См., в частности: Шершеневич Г.Ф.Указ. соч. С. 203. 191 См. подробнее: Левин И.Д. Суверенитет. СПб., 2003. 192 См.: Кистяковский Б.А. Сущность государственной власти // Кистяковский Б.А. Философия и

социология права. СПб., 1998. С. 265—266.

76

за ее пределами193. Подобная ситуация была связана с характерным для

средневекового европейского права партикуляризмом и отношениями

вассалитета-сюзеренитета, существовавшими не только внутри государств (между

королем и феодалами) но и в межгосударственных отношениях.

Таким образом, в средневековой Западной Европе верховенство

государственной власти имело целый ряд особенностей и — что примечательно

— базировалось на праве верховной собственности государства в лице его

правителя на ту территорию, над которой распространялось это верховенство.

При этом следует подчеркнуть, что в условиях традиционного общества, где все

социальные явления (включая государство) имели значительно более конкретный

и персонифицированный характер, чем в наши дни, речь не шла, да и не могла

идти, о верховенстве власти государства как такового.

Если правитель (германский император, король Англии или Франции и т.

п.) претендовал на верховенство за пределами своих домениальных владений, то

это было его личное верховенство, прекращавшееся в момент смерти и

возобновлявшееся лишь в том случае, если правители соответствующих

территорий соглашались принести присягу верности его наследнику (хотя бы

такая присяга-оммаж и имела чисто номинальный характер). При этом ничто не

препятствовало впоследствии правителю, принесшему оммаж, начать войну со

своим формальным сюзереном. Так, в 1328 г. король Англии Эдуард III принес

присягу верности от имени своего личного герцогства Гиени французскому

королю Филиппу VI, однако уже в 1336 г. он развязал войну за французский

престол.

Еще большим качественным своеобразием понятие суверенитета обладало

на традиционном (в частности, средневековом) Востоке. Указанное

обстоятельство дало основание Л. Б. Алаеву, сделать вывод о том, что

суверенитет «и исторически и цивилизационно имеет весьма различное

содержание. Отнюдь не всегда в него входит право на сбор налога, не говоря уже

о других ... правах, делающих “суверенитет” восточного государства почти

193 См.: Bryce J. The Holy Roman Empire. London, 1978. P. 243.

77

безграничным. В этих условиях “государственный суверенитет”, или

“государственное верховенство над всей территорией государства”, – и

“верховная собственность государства на землю” практически неразличимо»194.

Таким образом, мы видим, что как минимум в очень многих (если не во всех)

традиционных правопорядках государственная власть и ее верховенство

базировалась на имущественных собственнических правах на землю, носителем

которых выступал правитель или — если речь идет о республиках — гражданский

коллектив. Представляется, что данное свойство не в последнюю очередь связано

с исторической спецификой признаков традиционного государства, в частности,

территориального признака, рассмотренного ранее.

При этом верховенство власти правителя в традиционном государстве

имело достаточно своеобразный характер: оно проистекало из того

обстоятельства, что государство и домен монарха в территориальном отношении

долгое время не совпадали. И если над своим доменом монарх обладал прямыми

собственническими правами, что переводило его власть в сугубо частноправовую

плоскость, то на всей остальной территории он выступал лишь в качестве

верховного собственника-сюзерена. Таким образом, мы видим, что в

традиционном государстве власть правителя как верховного сюзерена и власть

государя как собственника земли (или, пользуясь терминами римского права,

власть-imperium и власть-dominium) в значительной степени совпадали.

Что касается публичного характера государственной власти, то уяснение

того, что есть публичная власть и чем она отличается от «непубличной» также

представляет весьма серьезные трудности ввиду многозначности самого

используемого термина. В самом деле, даже в современных условиях

разграничение частно- и публично-правового аспектов господства становится

возможным в результате известного теоретического абстрагирования от их

внешних проявлений, каковые в значительной мере одинаковы в обоих случаях.

Для традиционного же общественного сознания, во многом сохранившего,

194 История Востока. В 6 т. Т. 2. Восток в Средние века / Отв. ред. Л.Б. Алаев, К.З. Ашрафян. М.,

2002. С. 619.

78

особенно на ранних этапах своей эволюции, ту предметность, которую отмечал

применительно к мышлению первобытному Л. Леви-Брюль, такая степень

абстрагирования была нехарактерна. Не случайно даже в XVI в. государство, за

очень редкими исключениями195, связывается с личностью правителя196. Всем

ранее сказанным, и в особенности сугубой конкретностью, «предметностью»

мышления, свойственной традиционному общественному сознанию, объясняется

и специфика властвования в традиционном государстве.

Она, подобно власти любого иного собственника, имеет сугубо личный

характер, исходя от конкретного субъекта (правителя) либо от гражданского

коллектива. При этом, как правило, отсутствовали специальные органы,

осуществлявшие властные полномочия от имени государства как института.

Реализация властных функций была возложена на частных лиц, обязанных

сюзерену личной преданностью и связанных с ним комплексом разного рода

имущественных и обязательственных (т.е. опять же частноправовых) отношений,

на основе которых осуществлялось публичное господство.

Подтверждение тому мы видим в Древней Месопотамии, где представители

царской администрации (к примеру, в Уре в эпоху правления III династии), в том

числе и самые высокопоставленные, относились к разряду царских слуг,

получавших за выполнение соответствующих обязанностей земельные наделы из

принадлежащего царю на праве собственности земельного фонда197. Юридически

они, подобно вавилонским мушкенум, относились к категории лиц, ограниченно

правоспособных, хотя и занимали привилегированное положение в обществе.

Сходным образом в императорском Риме в I—III вв. н. э. управленческий штат

формировался из числа рабов и вольноотпущенников императора,

принадлежавших к его familia198. Точно так же обстояло дело в

195 См.: Cassirer E. The Myth of the State. New Haven, 1946. P. 133–137; Chiapelli F. Studi di

lingguaggio del Machiavelli. Firenze, 1952. P. 68; Chabod F. L’idea di nazione. Bari, 1962. P. 146–155;

D’Entreves A. The Notion of the State. Oxford, 1967. P. 30–32. 196 См.: Post G. Op. cit. P. 334. 197 См.: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги

рабовладельческой цивилизации. Часть первая. Месопотамия / Отв. ред. И.М. Дьяконов. М., 1983. С.

276. 198 См.: Ростовцев М.И. Рождение Римской Империи. М., 2003. С. 124.

79

раннесредневековой Германии (и других раннефеодальных государствах), где

выполнение административных функций было возложено на так называемых

министериалов — несвободных слуг короля или императора199. Подобное

сочетание частно- и публично-правовых элементов властвования порождает

эффект, отмеченный еще М. Вебером по словам которого в традиционном

государстве «наряду с системой традиционных, абсолютно священных норм...

действуют свободный произвол и милость господина»200. Очевидно, что эта

«система норм», закрепленных преимущественно в обычае, регламентировали

распределение имущественных прав и обязанностей, тогда как «произвол и

милость господина» проявлялись в сфере политического господства.

С наступлением Нового времени, сначала в Западной Европе, а затем

постепенно и во всем остальном мире происходит изменение социальных и

духовных условий, положивших конец традиционному типу государственности.

Под влиянием целого ряда обстоятельств происходит эмансипация человека,

обособление его от тех социальных структур (семьи, общины, церкви и т.п.),

которые ранее определяли его повседневную жизнь, выполняли

жизнеобеспечивающую функцию, взамен подчиняя субъекта своей патри-

архальной власти и авторитету. К тому же сами такого рода структуры по-

степенно приходят в упадок и либо перестают существовать, либо существенно

сужают пределы своего влияния на индивида и общество в целом201. Тем самым

складываются предпосылки для атомизации общества, его распада на множество

самостоятельных индивидов, нередко связанных друг с другом лишь внешним

образом202.

Способом преодоления подробной атомизации становится гражданское

общество, выступающее социальной основой современного государства. Именно

оно в исторических условиях Нового врнемени выступает в качестве сферы

199 См.: Колесницкий Н.Ф. К вопросу о германском министериалитете Х—XII вв. // Средние века.

М., 1961. Вып. 20. С. 38–54. 200 Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 68—69. 201 См. подробнее об этом: Дюркгейм Э. Об общественном разделении труда. М., 1996. С.34 и след,

182 и след. 202 См. подробнее: Тённис Ф. Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. М.,

2002.

80

сосредоточения различного рода частных, прежде всего имущественных,

интересов субъектов. Результатом отделения гражданского общества от

государства, их относительного обособления друг от друга становится

разграничение публично- и частноправовых аспектов правопорядка, типичное для

современного общества и повлиявшее на изменение характера государственной

власти. Последняя все более начинает отличаться от частноправового

(хозяйственного) господства своей волей и в своем интересе. Публичная власть в

современном государстве реализуется уже не в интересе самого государства как

собственника, но в интересах всего общества в целом и каждого из его членов в

отдельности. Это обусловлено тем, что основной целью функционирования

современного государства является именно обеспечение реализации общих

интересов членов гражданского коллектива, с которыми оно связано различными

правовыми отношениями.

В то же время не только интерес, но и воля государства современного типа

представляет собой известную фикцию. Связано это с модификацией организации

государственной власти, произошедшей в эпоху Нового времени и выразившейся

в появлении государственного аппарата, выполняющего публично-властные

функции. Для правильного понимания сказанного важно подчеркнуть, что

любому государству (в том числе и наиболее раннему) присуща определенная

организация (управленческий аппарат), проявляющаяся, в числе прочего, в

системе должностных лиц, осуществляющих управленческие прерогативы,

однако эти должностные лица (состоящие на службе у государства), как

представляется, еще не являлись государственными служащими в современном

значении данного термина. В сущности, подобная ситуация имеет место и в наши

дни, как явствует из ряда положений действующего законодательства (ст. 2.4-

прим. КоАП РФ, п. 3-прим. 1 ст. 285 УК РФ, п. 5 ст. 4 Федерального закона «О

порядке рассмотрения обращений граждан Российской Федерации»)203, а также

203 См.: Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях. Утв Федеральным

законом от 30.12.2001 № 195-ФЗ. В ред. от 30.12.2012 № 318-ФЗ // СЗ РФ. 2002. № 1. Ч. 1. Ст. 1; 2012. №

53. Ч. 1. Ст. 7643; Уголовный кодекс Российской Федерации. Утв. Федеральным законом от 13.06.1996

№ 63-ФЗ. В ред. от 30.12.2012 № 312-ФЗ // СЗ РФ. 1996. № 25. Ст. 2954; 2012. № 53. Ч. 1. Ст. 7637;

81

выводов, сформулированных в юридической литературе, где содержательно

разграничиваются категории должностного лица и государственного

служащего204.

Однако в традиционном государстве правовая основа деятельности таких

должностных лиц имеет качественно иной характер, нежели чем в государстве

современном. Как было отмечено ранее, являясь служащими правителя-суверена,

они связаны с ним не государственно-служебными, а личными, в том числе

имущественными отношениями, базирующимися на частном праве. Лишь в

современном государстве окончательно оформляется институт государственной

службы как профессиональной служебной деятельности в интересах не каких-

либо отдельных (частных) лиц, а государства как такового205. Этот институт,

имеющий публично-правовой характер206, и выступает основой

функционирования государственного аппарата в современном значении данного

термина. Данное обстоятельство, на наш взгляд, объясняется известной

модификацией государственной власти, происходившей в процессе эволюции

государства и его движения от традиционного типа к современному.

В самом деле, когда мы говорили о власти в традиционном государстве, мы

видели, что всегда можно установить конкретного субъекта, которому она при-

надлежит. Именно его воля и является волей самого государства. Между тем

власть современного государства имеет не просто универсальный,

распространяющийся на все общество в целом, но и обезличенный характер, она

исходит не от конкретного лица, а от государства как такового, понимаемого как

Федеральный закон от 2.05.2006 № 59-ФЗ «О порядке рассмотрения обращений граждан Российской

Федерации». В ред. 27.07.2010 № 227-ФЗ // СЗ РФ. 2006. № 19. Ст. 2060; 2010. № 31. Ст. 4196. 204 См., например: Носков Б.П. О некоторых проблемах административно-правового статуса

должностного лица // Государственная власть и местное самоуправление. 2008. № 9; Федосеева С.В.

Понятие «должностное лицо»: неоднозначность в толковании // Администратор суда. 2009. № 1;

Лысиков А.А. Развитие понятия «должностное лицо» // Законность. 2011. № 6. 205 См., например: Чиканова Л.А. Правовое регулирование служебных отношений на

государственной гражданской службе: вопросы теории и практики // Журнал российского права. 2005.

№ 4; Куракин А.В., Лаврентьева О.О. Принципы государственной гражданской службы в механизме

противодействия коррупции // Административное и муниципальное право. 2012. № 5. 206 См.: Ершова Е.А. Правовая природа служебных отношений: вопросы теории и практики //

Трудовое право. 2006. № 5.

82

организация207. При этом в публично-правовой сфере современное государство не

обладает юридической личностью даже в том относительно узком, целевом

смысле, в каком ее признает за ними гражданское право208. Указанное

обстоятельство было отмечено, применительно к конституционному праву, в

частности, М.П. Авдеенковой и Ю.А. Дмитриевым209, а применительно к

административному праву Ю.Н. Стариловым210.

Отмеченные особенности подчеркивали и многие теоретики, в частности

А.С. Алексеев, по утверждению которого современное государство представляет

организацию публичного, а не личного (как то было ранее) господства211.

Сходного мнения придерживается и Б.А. Кистяковский, писавший о безличности

власти современного правового государства, в котором, по словам ученого,

«господствуют не лица, а общие нормы»212. Эту безличность публичной власти

современного государства следует, как мы видели, выводить именно из наличия

деперсонифицированного государственного аппарата, с появлением которого

происходит окончательное отделение современного государства как публично-

правового образования от гражданского общества и его институтов.

Таким образом, исторические типы государства по-разному реализуя его

универсальные характеристики, приобретая в процессе эволюции особенные

признаки, являющиеся историческими модификациями этих характеристик. Так,

традиционное государство имело частноправовую основу, тогда как основой

государств современного типа является публичное право. В традиционном

государстве территория выступает, прежде всего, в виде земли, принадлежащей

государству на праве верховной собственности, в то время как в современном

государстве – в качестве географического пространства, на которое

распространяется его власть. Верховенство традиционного государства

207 См.: Вебер М. Избранное. Образ общества. С. 67. 208 См.: Гражданское право. В 3 т. / Под ред. А.П. Сергеева и Ю.К. Толстого. Изд. 6-е, перераб. и

доп. М., 2005. Т. 1. С. 221 (автор главы – А.А. Иванов). 209 См.: Авдеенкова М.П., Дмитриев Ю.А. Основы теории конституционного права. М., 2005. С. 73. 210 См.: Бахрах Д.Н., Россинский Б.В., Старилов Ю.Н. Административное право. М., 2004. С. 124. 211 См.: Алексеев А.С. К учению о юридической природе государства и государственной власти. М.,

1894. С. 32; Он же. К вопросу о юридической природе власти монарха в конституционном государстве.

Ярославль, 1910. С. 39. 212 Кистяковский Б.А. Указ. соч. С. 267.

83

проявляется в виде сюзеренитета, а государства современного типа –

суверенитета. Власть традиционного государства имеет имущественный

(личный), а современного государства – политический (публичный) характер.

Наконец, аппарат управления в традиционном государстве состоял из

должностных лиц, связанных с сюзереном имущественными отношениями и

личной преданностью, а в государствах современного типа – из государственных

служащих, связанных между собой (и с государством в целом) публично-

правовыми служебными отношениями. На основе сказанного несложно

продемонстрировать, что соответствующие модификации имеют признаки

государства и других исторических типов (а именно протосовременного,

квазисовременного и постсовременного государств).

Следовательно, универсальное (всеобщее) понятие любого явления, в том

числе государства, выполняет весьма важную функцию в его познании, указывая

на ту необходимую сущностную основу, которой – несмотря на все

эволюционные изменения – обладает соответствующее явление и которая

обеспечивает его, так сказать, тождество самому себе. Рассмотрение этой

сущностной основы является важной задачей исследования государства в его

эволюционном аспекте, поскольку позволяет теоретически отделить то, что с

момента возникновения необходимо присуще государству как таковому и,

следовательно, неизменно, от того, что привносится в процессе исторического

развития а, стало быть, является изменчивым и преходящим.

84

ГЛАВА 2

Сущность, происхождение и правовая природа государства

2.1 Сущность государства как философская категория

Как можно было убедиться из сказанного ранее, различные исторические

типы государства (в частности, традиционное и современное государство)

представляют собой в теоретическом плане результат известной типизации,

обобщения и сведения воедино многообразных эпмирических элементов в

процессе осознанного восприятия последних, осуществляемой на основании

релевантностей того или иного рода. Собственно, этот процесс восприятия

(апперцепции, в том значении, которое придавала данному термину

феноменологическая философия Э. Гуссерля и его последователей) является

основополагающей характеристикой всякого, а не одного лишь научного,

сознания, определяющей его интенциональную направленность на объекты и

явления внешнего мира.

Более того, он представляет собой необходимое условие существования не

только сознания, которое, в общем плане, есть не что иное, как интенциональное

переживание объектов внешнего мира1, но и самого этого последнего,

выступающего в качестве онтологического коррелята субъекта. Данное

обстоятельство проявляет себя уже на самом первичном и элементарном уровне

конструирования реальности, лежащем в основе всех прочих его разновидностей2,

а именно на уровне конструирования индивидуальным сознанием,

осуществляемого путем интенциональных восприятий различного рода

эмпирических данных, выстраиваемых сознанием в единую картину явленного

1 См.: Гуссерль Э. Логические исследования. Том II. Часть 1. Исследования по феноменологии и

теории познания. М., 2011. С. 336 и след. 2 В силу чего данный слой реальности можно рассматривать в качестве, пользуясь удачным

термином У. Джеймса, «верховной реальности». См.: James W. Principles of Psychology. New York, 1890.

P. 290 ff. См. также: Шюц А. Символ, реальность и общество // Шюц А. Избранное: Мир, светящийся

смыслом. М., 2004. С. 511–513.

85

нам внешнего мира, мира объектов или, выражаясь корректнее, феноменов3.

Ведь если оставить в стороне во многом спекулятивный вопрос о том, что

представляет собой реальность «как она есть сама по себе», то нельзя не прийти к

выводу, что эта реальность и все ее многообразные объекты для нас существуют

лишь постольку, поскольку они явлены нашему сознанию, организованы им и

закреплены в различных знаково-символических формах4. Как утверждал Э.

Гуссерль: «Предметы существуют для меня и есть для меня то, что они есть,

только как предметы действительного и возможного осознания»5. Собственно,

данные опыта как осознанные восприятия (апперцепции) являются тем

строительным материалом, на основании которого индивидуальное сознание

конструирует внешний мир6.

При этом, несмотря на то, что реальность, как она нам явлена, представляет

собою продукт конституирующей деятельности воспринимающего сознания, ее

нельзя представлять как нечто застывшее и неизменное. В действительности

окружающий нас мир изменяется, и этот процесс изменений подчиняется

определенным закономерностям, что позволяет говорить о его

целенаправленности. В силу такой изменчивости феномены внешней (природной

и социальной) действительности не просто трансформируются в пространстве и

во времени, но и преобразуются друг в друга, а также порождают (благодаря

непрерывно нарастающим изменениям) качественно новые состояния, что в

эволюционных теориях рассматривается как проявление способности к

неограниченным трансформациям7.

Таким образом, уже та реальность, которая открывается индивидуальному

сознанию в допредикативных горизонтах жизненного мира8, представляет собой

3 См. об этом подробнее: Гуссерль Э. Картезианские размышления. СПб., 1998. 4 См.: Кассирер Э. Философия символических форм. Том 3. Феноменология познания. М.; СПб.,

2002. 5 Гуссерль Э. Картезианские размышления. С. 144. 6 См.: Chiari G., Nuzzo M. L. Psychological constructivisms: A metatheoretical differentiation // Journal

of Constructivist Psychology. 1996. № 9. P. 163–184. 7 См.: Юнкер Т., Хоссфельд У. Открытие эволюции: Революционная теория и ее история. СПб.,

2007. С. 19–20. 8 См. подробнее о жизненном мире: Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная

феноменология. Введение в феноменологическую философию // Гуссерль Э. Философия как строгая

86

организованную, сконструированную определенным образом совокупность

элементов опыта, переживаемых субъектами в осознанных восприятиях

(апперцепциях). Причем данная совокупность, как было отмечено, динамична,

способна к движению в пространстве и поступательным временным изменениям.

Способность к развитию заложена в самой структуре конструируемого

индивидуальным сознанием внешнего мира уже хотя бы потому, что элементы

опыта, явленные сознанию, переживаются им в длительности внутреннего

времени как известная последовательность9, что с неизбежностью предполагает

сопоставление этих элементов и их совокупностей между собой и фиксацию их

различий, придающих создаваемой сознанием картине мира динамику и

диахронное измерение10. Очевидно, что в таком выстраивании диахронных рядов

изменяющихся явлений нельзя во всех без исключения случаях видеть результат

обобщающей работы научного познания, поскольку осознание временной

динамики является неотъемлемым свойством не только научной, но и обыденной

картины действительности, укорененной в горизонтах жизненного мира и

являющейся, как было показано Э. Гуссерлем, необходимой первоосновой любых

научных рефлексий11.

Еще более отчетливо и наглядно эти динамические (эволюционные)

свойства проявляют себя в социальной реальности, что, на наш взгляд,

объясняется спецификой конструирования последней. В отличие от «внешнего

мира», явленного индивидуальному сознанию и конструируемого им

относительно независимо от других12, социальная реальность как особый регион

наука. Новочеркасск, 1994. С. 86–90. См. также: Свасьян К.А. Феноменологическое познание.

Пропедевтика и критика. Изд. 2-е. М., 2010. С. 58–61. 9 Детальное исследование категории длительности (durée) впервые предпринял А. Бергсон,

видевший в ней философское основание общего учения об эволюции. См.: Бергсон А. Творческая

эволюция. М., 1998. Гл. 1. 10 См.: Шюц А. Размышления о проблеме релевантности // Шюц А. Избранное... С. 382–385. 11 См.: Гуссерль Э. Кризис европейских наук... С. 51 и след. 12 Поскольку рассмотрение данной проблемы не входит в задачи настоящего исследования, мы,

говоря о внешнем мире, как он явлен индивидуальному сознанию, оставляем вне поля зрения факт

существования используемых этим последним многообразных средств удостоверения в реальности

феноменов внешнего мира, среди которых одним из важнейших является соотнесение собственных

интенциональных восприятий с соответствующими восприятиями других («мне-подобных») людей,

осуществляемое различными, прежде всего знаково-символическими, способами. Это делает даже

индивидуальное восприятие внешнего мира не чисто субъективным, но в значительной мере

87

бытия имеет в полной мере интерсубъективный характер. Важнейшим

инструментом конструирования социальной реальности и ее объектов (включая

государство) выступает язык, всегда так или иначе опосредствующий

интерсубъективные взаимодействия, что позволяет рассматривать любое

социальное действие в качестве коммуникативного акта, либо осуществляемого

посредством речевого акта, либо тесно переплетенного с ним13. При этом

коммуникативный акт обладает сложной структурой, соотнесенной не только с

реальностью, в рамках которой он осуществляется и которая выступает в качестве

его общего смыслового контекста, но и с внутренним миром участников и теми

субъективными смыслами, которые ему присущи. Таким образом, в

коммуникативных актах происходит не только построение социальной

реальности и ее феноменов (включая государство), но и ее смыслонаделение,

которое можно рассматривать как перевод субъективных смыслов, общих для

всех участников коммуникации, в объективный смысл, приписываемый самой

реальности и ее феноменам.

Как показал Ю. Хабермас, всякое коммуникативное действие имеет три

измерения, в каждом из которых оно обладает «притязанием на значимость

(Geltungsansprung)» для лица, его совершающего14. Оно, во-первых, соотнесено с

определенным «положением вещей», рассматриваемым как истинное (имеет,

условно говоря, семантический аспект), во-вторых, адресовано к контрагенту и

тем правилам, которые безусловно принимают участники коммуникативной

ситуации (прагматический аспект) и, в-третьих, будучи интенциональным актом,

обращено к самому актору, регулируя его внутренние душевные состояния,

переживания и т.п. (этический аспект)15.

В сфере социальной реальности процесс конструирования имеет

значительно более активный, можно даже сказать, творческий характер, чем в

любых иных регионах бытия, где сознанию приходится (по крайней мере, на

интерсубъективным, где индивидуальные апперцепции играют роль смыслового ядра. 13 См.: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Fr. a/ Main, 1981. Bd. 1. S. 128. 14 См.: Йоас Х., Кнёбль В. Социальная теория. Двадцать вводных лекций. СПб., 2011. С. 333 и след. 15 См.: Habermas J. Op. cit. Bd. 1. S. 35.

88

первых порах) пассивно следовать внутренней логике своих апперцепций,

предугадывая потенциально присущие им возможности сочленения отдельных

элементов опыта. Напротив, конструирование социальной реальности

осуществляется не просто в восприятии, но и во взаимодействии субъектов,

являющихся агентами этой реальности, что естественно, накладывает

неизгладимый отпечаток на тот опыт, из которого последняя формируется.

Будучи продуктом созидательной активности индивидов, она (даже в сознании

своих участников) предстает в основе своей как нечто рукотворное,

опосредствованное человеческими взаимодействиями, а потому подвижное,

меняющееся не только во внутреннем, но и во внешнем (историческом) времени

по мере накопления и видоизменения интерсубъективного опыта. Причем,

применительно к социальной реальности, этот аспект динамики (изменения в

историческом времени), как нетрудно заметить, явно выходит на первый план в

сравнении с динамикой во внутреннем времени индивида, рассмотренной нами

выше16.

Вместе с тем, наряду с очевидными различиями, имеется и нечто общее,

присущее всем видам конструирования реальности на любых ее уровнях и во всех

регионах (в частности, речь идет о конструировании внешнего мира в

индивидуальном сознании, социальной реальности во взаимодействиях членов

общества, мира природы и общества как объектов научного познания в этом

последнем и т.п.). Таким общим, на наш взгляд, является осмысленность

конституирующей активности субъектов, благодаря чему и сама реальность, в том

числе социальная, как результат этой активности приобретает смысловую

наполненность17. Данное обстоятельство позволяет сознанию воспринимать

реальность не как хаотическое нагромождение разрозненных элементов,

имеющих неясное назначение (каковым она, вероятно, предстала бы перед

наблюдателем, неспособным усматривать смысловую структуру окружающего

его мира), но как внутренне упорядоченную целостность, доступную как

16 Ср. об этом: Simmel G. Das Problem der historischen Zeit. Berlin, 1916. 17 См. подробнее: Шюц А. Смысловое строение социального мира // Шюц А. Избранное... С. 689 и

след.

89

теоретическому познанию, так и практическому воздействию, осуществляемому в

том числе и в повседневной жизни. Иными словами, все виды и все феномены

реальности выступают в качестве носителей субъективного смысла, необходимым

коррелятом которого, как будет показано далее, является смысл объективный, или

сущность18.

Подобная осмысленность – повторим еще раз – представляет собой

специфический результат конституирующей деятельности субъектов, для которой

смысловое измерение является важнейшей характеристикой. В самом деле,

подобно тому, как внешний мир, окружающий в повседневной жизни каждого из

нас, формируется в осознанных, а потому осмысленных, восприятиях

(апперцепциях) нашего индивидуального сознания, точно так же и реальность

социальная конструируется в осмысленных взаимодействиях членов общества.

Данное свойство социальных (взаимо)действий оказалось в центре внимания М.

Вебера, давшего определение понятию смысла применительно к предмету

социальных наук.

По словам Вебера, смысл действия «может быть: а) смыслом действительно

субъективно предполагаемым действующим лицом в данной исторической

ситуации, или приближенным, средним смыслом, субъективно предполагаемым

действующими лицами в определенном числе ситуаций; б) теоретически

конструированным чистым типом смысла, субъективно предполагаемым

гипотетическим действующим лицом или действующими лицами в данной

ситуации»19. Смысл, согласно М. Веберу связан не с самим действием, как

таковым, поскольку оно, особенно будучи рассмотренным в отрыве от

сопутствующего ситуационного контекста, лишается всякого смысла и может

быть уподоблено явлениям природы20, а с трансгредиентными действию

обстоятельствами, такими как мотив и цель.

Руководствуясь первым основанием, Вебер предложил свою знаменитую

18 О категориях субъективного и объективного смысла см.: Там же. С. 848–853. 19 Вебер М. Основные социологические понятия // Вебер М. Избранное: протестантская этика и дух

капитализма. М., 2006. С. 454. 20 См.: Там же. С. 471.

90

классификацию социальных действий на четыре вида: целерациональные,

ценностно-рациональные, аффективные и традиционные, причем, насколько

можно судить, именно от наличия мотива зависит, по мысли исследователя,

осмысленность социального действия отдельного субъекта. Второй аспект

приобретает особое значение для характеристики социального отношения,

которое, по определению М. Вебера, представляет собой «поведение нескольких

людей, соотнесенное по своему смыслу друг с другом и ориентирующееся на это.

Следовательно, социальное отношение полностью и исключительно состоит в

возможности того, что социальное поведение будет носить доступный

(осмысленному) определению характер»21.

Таким образом, именно социальное действие индивида и их социальные

отношения представляют собой те первичные эмпирические элементы, из

которых формируется социальная реальность, все структуры и институты которой

могут быть в конечном итоге так или иначе сведены к этим взаимодействиям22.

Исходя из этого, можно говорить о том, что смысл, присущий последним,

предопределяет в основе своей и тот смысл, который содержится в различного

рода социальных институтах (к числу которых относится и государство). Тем

самым утрачиваются всякие теоретические основания для восприятия общества, а

также различных социальных феноменов в качестве чего-то большего, чем в

конечном итоге системы седиментированных и объективированных

взаимодействий его членов. Сказанное применимо также и к государству. Как

отмечает М. Вебер: «“Государство” ... перестает существовать в социологическом

смысле, как только исчезает возможность функционирования определенных

типов осмысленного социального действия»23.

Эти положения, сформулированные немецким социологом, в той или иной

мере оказали влияние на сформированный современной научной мыслью образ

общества, а критика, которой подвергли веберовское понимание осмысленности

21 Там же. С. 473. 22 Примечательно, что подобной точки зрения придерживались и некоторые юристы, в частности

Е. Б. Пашуканис. См.: Пашуканис Е.Б. Избранные произведения по общей теории права и государства.

М., 1980. С. 159. 23 Вебер М. Указ. соч. С. 473.

91

социального действия некоторые ученые (в частности, А. Шюц)24 способствовала

не столько его опровержению, сколько уточнению и экспликации некоторых

заложенных в нем идей. Разумеется, в целях правильного понимания сказанного

ранее, необходимо подчеркнуть, что индивиды и их взаимодействия образуют

лишь первичный уровень социальной реальности, включающей в себя, наряду с

этим, и более высокие уровни, каждый из которых обладает собственной

действительностью, к числу которых относится и уровень социальных

институтов, включая государство. Однако бытие всех этих уровней (социальных

институтов, общества в целом) в конечном итоге укоренено в осмысленном

поведении и смысловых взаимодействиях, т.е. в деятельности индивидов,

которые тем самым являются творцами социальной реальности, в том числе и в

ее эволюционном измерении.

Исходя из всего сказанного ранее, можно сделать вывод, что общество в

целом, а также государство, право и иные социальные феномены представляют

собою явления культуры, причем под культурой мы будем понимать, как это

делают многие философы25, не только (а в определенных аспектах даже и не

столько) совокупность различных проявлений духовной активности, сколько

специфический способ человеческой деятельности в целом26. Будучи явлениями

культуры, общество и его институты имеют нормативно-ценностное измерение,

связанное с тем, что человеческая деятельность упорядочивается и организуется

при помощи различного рода правил (в том числе и правил юридических)27.

Следовательно, те правила, о которых идет речь, лежат в основе не только

единичных взаимодействий, но и их конфигурированных совокупностей, т.е

24 См.: Шюц А. Смысловое строение социального мира. С. 862 и след. 25 См., например: Маркарян Э.С. Исходные посылки понимания культуры как специфического

способа человеческой деятельности // Философские проблемы культуры / Под ред. З.Н. Чавчавадзе.

Тбилиси, 1980; Он же. Теория культуры и современная наука: Логико-методологический анализ. М.,

1983; Ставская Н.Р., Комарова Э.И., Булычев И.И. К проблеме соотношения категорий «культура» и

«деятельность» // Культура как целостное явление: Проблемы и методология изучения. Сб. науч. трудов

/ Отв. ред. Е.Я. Зазерский. Л., 1983. С. 29 и след.; Свасьян К.А. Человек как творение и творец культуры

// Вопросы философии. 1987. № 6. С. 135; Библер В.С. Культура. Диалог культур: Опыт определения //

Вопросы философии. 1989. № 6. С. 32 и др. 26 См.: Китаев П.М. Культура: человеческое измерение (По материалам исследований в СССР в

период 20–80-х годов). СПб., 1997. С. 20. 27 См.: Вебер М. Указ. соч. С. 475–477.

92

социальных институтов, включая государство.

Таким образом, человеческое общество, социальную систему в целом и

отдельные ее функциональные подсистемы в частности следует рассматривать в

качестве, пользуясь терминологией немецкого социолога Н. Лумана, «систем

действия»28. Отсюда, в свою очередь, следует, что социальные структуры, в том

числе и государство, представляют собой не что иное, как способы

институционализации действия, позволяющие уменьшить бремя тех избыточных

требований, которые это последнее предъявляет к человеку как действующему

существу29. Причем характер и особенности этой институционализации

определяются спецификой исторических условий и, в том числе, характером тех

потребностей, на удовлетворение которых направлены взаимодействия

субъектов30.

Высказанные ранее общие соображения необходимо, на наш взгляд, иметь в

виду при рассмотрении сложной и трудноопределимой категории сущности

государства. Известно, что категория сущности возникает изначально как

результат философского переосмысления древнегреческого слова oί,

означавшего, помимо прочего, «собственность, имущество». Уже в этом

первичном значении, как отмечает Г. Бергер, скрывается представление о «вещи,

которая существует для меня ... и по отношению ко мне»31. Именно такое

понимание сущности развивается в ранних диалогах Платона. Однако в более

поздних своих произведениях Платон начинает трактовать сущность с

эйдетических позиций как самотождественное и недоступное восприятию бытие

предметов, их «чтойность»32. Несколько в ином плане рассматривал категорию

сущности Аристотель33. Подобно Платону, Аристотель сближал сущность oί с

28 См.: Luhmann N. Soziologie als Theorie sozialer Systeme // Luhmann N. Soziologishe Aufklärung I.

Aufsätze zur Theorie sozialer Systeme. Opladen, 1970. S. 114. 29 См.: Gehlen A. Mensch und Institutionen // Gehlen A. Anthropologishe Forschung. Zur Selbstegegnung

des Menschen. Reinbeck, 1968. S. 69–77; Idem. Der Mensch. Seine Natur und Stellung in der Welt. 12. Aufl.

Wiesbaden, 1978. S. 65 ff. 30 См.: Luhmann N. Funktion und Kausalität // Luhmann N. Soziologische Aufklärung... S. 27. 31 Berger H. Ousia in de dialogen van Plato. Een terminologish onderzock. Leiden, 1961. S. 9 sq. 32 См.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Высокая классика. М., 2000. С. 243 и след. 33 См. в особенности: Аристотель. Метафизика. Ростов-на-Дону, 1999. С. 119 и след.

93

«чтойностью», ό ί ίνι, причем последнюю он определял как «целевую

причину бытия» вещей34.

Вместе с тем генезис вещи не мыслится философом вне той конечной цели,

ради которой она, эта вещь, существует (Arist. Metaph., IX, 8, 1050а3-10)35. Таким

образом, бытие всякой вещи, по Аристотелю, целенаправленно, а, следовательно,

и ее сущность предопределяется целью36. Эта в высшей степени плодотворная

идея, относящаяся, по мнению некоторых современных комментаторов, к числу

наиболее жизнеспособных аристотелевских идей37, оказалась незамеченной

последователями Аристотеля и его комментаторами, в том числе и такими

маститыми, как Боэций. Так, если у Аристотеля проблема сущности раскрывается

в плоскости соотношения актуального и потенциального бытия предмета, то

Боэций переводит ее в совершенно иную плоскость, связывая с категориями суб-

станции и акциденций38, и именно такая трактовка сущности была характерна для

средневековой философской традиции.

Идеи, высказанные античными мыслителями получили свое дальнейшее

развитие в трудах философов Нового времени, в частности И. Канта,

полагавшего, что всякое познание, направленное на выявление сущности

феноменов, должно иметь телеологический характер. По мнению философа,

несмотря на то, что телеологический метод не может быть в полной мере

реализован в эмпирическом (апостериорном) познании, он является необходимым

условием познания априорного, то есть познания сущности явлений. Причем,

утверждает Кант, через цель (в качестве каковой выступает свобода) познается

сущность не только социального мира, являющегося предметом практического

разума, но и мира природных явлений39. Впрочем, для Канта «целесообразность

34 См.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М., 2000. С. 105. 35 См.: Аристотель. Указ. соч. С. 243. 36 См. об этом: Gotthelf A. Aristotle’s conception of final causality // Review of Metaphysics. 1976. Vol.

30. P. 226-254; Lennox J.G. Teleology // Keywords in evolution biology / Ed. by E.F. Keller, E.A. Lloyd.

Cambridge (Mass.) London, 1994. P. 324-333; Рожанский И.Д. Развитие естествознания в эпоху

античности. Ранняя греческая наука «о природе». М., 1979. 37 См.: Чанышев А.Н. История философии Древнего мира. Изд. 2-е. М., 2011. С. 305. 38 См.: Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. М., 1996. С. 10. 39 См.: Кант И. Критика способности суждения // Кант И. Соч. В 6 т. М., 1966. Т. 5. С. 95.

94

природы есть... особое априорное понятие, которое имеет свое происхождение

исключительно в рефлектирующей способности суждения»40, благодаря которой

разум диктует свои законы природе. Но уже в сфере культуры (в сфере чистого

долженствования), где основным законом выступает «всеобщий закон свободы»41,

целеположенность становится свойством самих вещей, определяющим их

сущность.

Наиболее всестороннюю разработку понятие сущность получило у Гегеля,

увязавшего ее с категориями содержания и формы. В какой-то мере Гегель

возвращается к идеям Аристотеля, поскольку усматривает, в сущности,

динамическое начало, определяющее развитие объектов. Говоря о сущности,

Гегель решительно отказывается видеть в ней лишь чистое тождество предмета

самому себе. Такое тождество, утверждает он, «есть формальное или рассудочное

тождество постольку, поскольку его удерживают и абстрагируют от различия»42,

поэтому «она (т. е. сущность, — Н. Р.)... существенно содержит в себе

определение различия»43.

Отсюда следует, что как единство тождества и различия сущность

выступает, по Гегелю, в качестве необходимой предпосылки диалектического

развития объекта44, поскольку полагает цель этого развития. Здесь, на наш взгляд,

гегелевская трактовка сущности совпадает с аристотелевой, причем особенно

заметным это становится, когда Гегель переходит к рассмотрению сущности

государства45. Кроме того, особая заслуга Гегеля состоит в том, что он детально

проанализировал соотношение категории сущности, формы, материи и содержа-

ния46. Необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что философ

терминологически разграничивает бытие (Sein) и существование (Existenz)

предмета. Последнее есть, по мысли философа, бытие, опосредованное сущно-

40 Там же. С. 179. 41 Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Соч. в 6 т. Т. 4. Ч. 1. С. 140. 42 Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. М., 1974. С. 269. 43 Там же. С. 272. 44 См.: Там же. С. 281 и след.; С. 287 и след. 45 См.: Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3. М., 1978. С. 351; ср.: Гегель Г. В. Ф.

Философия права. М., 1990. С. 286. 46 См.: Гегель Г. В. Ф. Наука логики. Т. 2. М., 1971. С. 83—84.

95

стью47, т. е. бытие для некоего субъекта, придающего предмету осмысленность

или, иными словами смысл бытия вещей.

Несмотря на то, что в дальнейшем идеи Гегеля подверглись достаточно

всеобъемлющей критике, представление о взаимосвязи категорий сущности и

цели, характерное для аристотелевско – кантовско – гегелевской традиции в той

или иной мере сохраняется, подвергаясь, естественно, переосмыслению в

контексте неклассической, а затем и постнеклассической научно-философской

парадигмы. В частности, у философов-марксистов, выступавших против

телеологизма во всех его проявлениях, элементы телеологического подхода, тем

не менее, имплицитно присутствовали в учении о движении как необходимом

атрибуте, внутренне присущем материи на любом уровне ее бытия48.

Рассматривая движение как способ существования материи, являющийся

непосредственным выражением ее сущности, Ф. Энгельс писал, что последняя

«без движения так же немыслима, как движение без материи»49.

Известно, однако, что всякое движение включает в себя момент

целенаправленности. Этот момент проявляет себя уже в простейшей форме

механического движения, представляющего собой изменение положения тела по

отношению к другим телам в некоторой системе отсчета, задающей траекторию

механического движения50. Применительно же к более сложным формам

движения материи целевая направленность проявляет себя еще более отчетливо,

постепенно трансформируясь в целесообразность и, наконец, в

целеположенность, являющуюся необходимым свойством человеческой

деятельности51. Данное обстоятельство осознавалось и самими марксистами,

причем некоторые из них, видя в нем уязвимое место диалектического

материализма, пытались освободить марксистскую концепцию движения даже от

намеков на целенаправленность последнего. Именно так поступил, в частности, Э.

47 См.: Гульга А. В. Немецкая классическая философия. М., 1986. С. 234. 48 См.: Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 391. 49 Энгельс Ф. Анти-Дюринг: Переворот в науке, произведенный г. Евгением Дюрингом // Маркс

К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 59. 50 См. об этом: Иванов Б.Н. Законы физики. Изд. 3-е. М., 2010. С. 25. 51 См.: Маркс К. Капитал. Том I // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 189.

96

Бернштейн, выдвинувший свой знаменитый тезис, согласно которому «то, что

считают конечной целью..., для меня – ничто, движение же – все»52. Сходным

образом Ленин, являвшийся во всех прочих отношениях воинствующим

антагонистом Бернштейна, избавляется от имплицитного телеологизма,

трансформируя немецкую категорию движения (Bewegung), используемую в

трудах основоположников, в самодвижение, лишенное какой бы то ни было

целенаправленности53.

Эта целенаправленность и целесообразность процессов, происходящих на

всех уровнях онтологического универсума, признается и констатируется в наши

дни не только философами и обществоведами, но также и естествоиспытателями,

прежде всего биологами, среди которых получили широкое распространение идеи

целеполагания биологических систем различных уровней54. Под влиянием этих

идей, в биологической науке наблюдается известное возвращение к учению

Аристотеля с возрождением ряда аристотелевских категорий, в частности,

энтелехии, в которой усматривают важнейшее свойство саморегулирующихся и

саморазвивающихся систем55. Так, телеологизмом характеризуются концепции

П.К. Анохина и Н. А. Бернштейна56.

Правда, стремясь избежать прямого употребления понятия телеологии как

якобы излишне умозрительного и идеалистичного, биологи предпочитают

говорить не столько о телеологизме, сколько о телеономности процессов живой

природы57. При этом, однако, остается неясным, чем телеономия, в понимании

52 Бернштейн Э. Социальные проблемы. М., 1901. С. 281. 53 См.: Ленин В.И. Философские тетради // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 317. 54 См., в частности: Шмальгаузен И.И. Организм как целое в индивидуальном и историческом

развитии. М.;Л., 1938; Уоддингтон К. Морфогенез и генетика. М., 1964; Светлов П.Г. Физиология

(механика) развития. Т. 1. Процессы морфогенеза на клеточном и организменном уровнях. Л., 1978;

Рэфф Р., Кофман Т. Эмбрионы, гены и эволюция. М., 1986; Шишкин М.А. Индивидуальное развитие и

эволюционная теория // Эволюция и биоценотические кризисы. М., 1987. С. 76-124; Gould S.J. Ontogeny

and phylogeny. Cambridge (Mass.), 1977 и др. 55 См.: Шмальгаузен И.И. Проблемы дарвинизма. Л., 1969. С. 109. 56 См.: Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., 1966;

Анохин П.К. Философские аспекты теории функциональной системы. М., 1978. 57 См.: Pittendrigh C.S. Adaptation, natural selection and behavior // Behavior and Evolution / Ed. by A. Roe

and G.G. Simpson. New Haven, 1958. P. 390-416; Mayr E. Teleological and teleonomic, a new analysis //

Boston Studies in Philosophy of Science. 1974. № 14. P. 91-117; Idem. The Idea of teleology // Journal of the

History of Ideas. 1992. Vol. 53. P. 117-135; Сутт Т. Проблема направленности органической эволюции.

Таллин, 1977.

97

биологов, отличается от телеологии58, тем более что в источниках оба термина

нередко употребляются как взаимозаменяющие друг друга59. В любом случае,

приходится констатировать, что значение телеологического подхода для

современных естественных наук столь велико, что дает основание ряду ученых

вести речь о целенаправленности эволюции природы в целом60.

Таким образом, мы видим, что даже в природе (и особенно в живой

природе) проявляется целенаправленность, которая, следовательно, может

рассматриваться в качестве сущностного свойства всех эволюционирующих

систем. Тем более сказанное применимо к социальной и духовно-культурной

действительности, где сущность явлений, каждое из которых имеет

функциональный характер, прямо и непосредственно связано с целью их

функционирования. Данная мысль подтверждается, в частности, тем, что все

социально-культурные феномены представляют собой, как уже было сказано,

продукт человеческой деятельности и обладают в силу этого смыслом, одним из

аспектов которого выступает сущность. Не будет преувеличением утверждать, что

в минувшем столетии это положение стало общераспространенным, завоевав

широкое признание во всех гуманитарных науках — от лингвистики до

социологии61. Еще более отчетливо акцентируется данное обстоятельство

философской мыслью, особо выделяющей в категории смысла момент

целеположенности и, следовательно, трансцендированности смысла по отношению

к объекту. В той или иной мере, западные философы считали возможным, вслед за

Л. Витгенштейном, говорить о предзаданности смысла явлению — по крайней

мере, на уровне его восприятия сознанием взаимодействующего с этим явлением

58 См. об этом, в частности: Фесенкова Л.В. Методологические возможности биологии в построении

новой парадигмы // Методология биологии: новые идеи (синергетика, семиотика, коэволюция) / Под

ред. О.Е. Баксанского. М., 2001. С. 33-43. 59 См.: Нигматуллин Ч. М. Целеполагание основных биологических систем: организм, популяция,

сообщество и биосфера // Вестник Нижегород. ун-та им. Н.И. Лобачевского. Сер. Биология. 2005. Вып. 1

(9). С. 142 – 143. 60 См.: Моисеев Н.Н. Случайна или неизбежна эволюция // Химия и жизнь. 1981. № 7. 61 См., например: Матезиус В. О необходимости стабильности литературного языка // Пражский

лингвистический кружок. М., 1967. С. 378—382; Амирова Т. А., Ольховиков Б. А., Рождественский Ю.

В. История языкознания. Изд. 2-е, стереотип. М., 2005. С. 565; Никитина Е. С. Семиотика. Курс лекций.

М., 2006. С. 12 и след; Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1981. С. 391; Выготский Л. С.

Мышление и речь // Выготский Л. С. Собрание сочинений. В 6-ти т. Т. 2. М., 1982. С. 13; Леви-Строс К.

Структурная антропология. М., 2001; Рэдклифф-Браун А. Р. Структура и функции в примитивном

обществе. М., 2001. Особ. гл. 9—10 и др.

98

субъекта62.

То, что бытие всякого феномена действительности всегда есть, так или иначе,

бытие-для, осмысленное, а потому целеположенное и ценностно значимое,

подчеркивал и Э. Гуссерль, объяснявший это тем, что все феномены явлены

субъекту в актах сознания. А поскольку сознание всегда обладает

интенциональными характеристиками, направлено на предметы, последним, в

свою очередь, также свойственно восприниматься в аспекте своей направленности

к субъекту. Таким образом, для Гуссерля, телеологический принцип заложен в

структуре самого трансцендентального субъекта, а следовательно, неотъемлемо

присущ и конструируемому в горизонте интерсубъективных связей внешнему

миру63. Не случайно для Э. Гуссерля всякий объект реальности, в особенности

реальности социокультурной, проникнут смыслом, образуемым в процессе

взаимодействия субъектов между собой по поводу объекта и с самим этим

последним, причем, в зависимости от тех задач, которые ставятся и решаются в

этом взаимодействии, будут меняться и смысловые характеристики объектов. По

словам Э. Гуссерля: «Известным способом и с известной осторожностью... можно

сказать и так: любые реальные единства суть “единства смысла”»64.

Таким образом, сущность и субъективный смысл представляют собой две

стороны смыслового содержания любого феномена65. Каждый из этих феноменов,

будучи фрагментом реальности (в том значении данного термина, которое было

раскрыто нами выше) связан с иными фрагментами реальности многообразными,

в том числе причинно-следственными, связями, поддающимися выявлению и

рефлексийному анализу. Вместе с тем любой феномен реальности переживается

интенционально направленным на него сознанием с практической точки зрения,

то есть исходя из стоящих в повседневной жизни задач. Тем самым, любой

феномен внешнего мира может быть рассмотрен сквозь призму двух

62 См.: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч.

1. М., 1994. С. 70. 63 См.: Landgrebe L. Faktizität und Individuation. Studien zu den Grundlagen der Phaemenologie.

Hamburg, 1982. 64 Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М., 1994. С. 30. 65 Данную мысль, применительно к государству, высказывает и развернуто аргументирует Г.

Кельзен. См.: Kelsen H. Allgemeine Staatslehre. Berlin, 1925. S. 278.

99

взаимосвязанных и взаимоналагающихся друг на друга характеристик,

определяющих сущность данного явления, а именно причины и цели его бытия.

Нетрудно заметить, что в темпоральном плане эти характеристики являются

не просто взаимосвязанными, но зеркально соотнесенными друг с другом, с тою

лишь разницей, что причина, указывая на истоки бытия феномена, определяет тот

момент в прошлом, когда он зародился и начал существовать. Цель же, с одной

стороны, задает предел в будущем, когда назначение данного явления будет

достигнуто, а само оно перестанет существовать (пусть даже этот предел является

неопределенно далеким или в конечном итоге вовсе недостижимым). С другой же

стороны, она определяет то направление, в котором с течением времени

осуществляется развитие данного феномена, вскрывающее и проявляющее

заложенную в нем сущность как объективный смысл. Последний, таким образом,

является необходимым условием и важнейшей онтологической предпосылкой

эволюции феноменов действительности, будь то действительность природная или

социальная.

Причем к феноменам социальной реальности, в том числе и к государству,

учитывая специфику их эволюции и особенности смысловых характеристик,

рассмотренных ранее, сказанное применимо в первую очередь. Это отмечал, в

частности, основоположник феноменологической социологии А. Шюц. Согласно

утверждению ученого: «Я не могу понять социальную вещь, не сведя ее к

человеческой деятельности, которая ее сотворила, и не соотнеся далее эту

человеческую деятельность с теми мотивами, из которых она проистекает. Я не

понимаю орудие труда, не зная той цели, для которой оно было создано, не

понимаю знак или символ, не зная обозначениями чего они являются, не понимаю

институт, если мне неизвестны его задачи, и не понимаю произведения искусства,

если я не осведомлен о тех замыслах, которые художник попытался в нем

воплотить»66.

Иными словами, любое социальное явление, любой институт, в том числе,

разумеется, и государство, как институционализация человеческой деятельности,

66 Шюц А. Социальный мир и природа социального действия // Шюц А. Избранное... С. 105. Ср.:

Щедровицкий Г. П. Знак и деятельность. 34 лекции 1971—1979 годов. Кн. I. 14 лекций 1971 года.

Структура знака: смыслы, значения, знания. М., 2005. С. 41.

100

отражает важнейшие структурные характеристики этой последней, собственно, и

определяющие его сущность. А именно, как мы видели ранее, всякое

осмысленное (рациональное) действие уже в самых элементарных его

проявлениях представляет собой взаимосвязь мотива (в терминологии А. Шюца,

«мотив-потому что») и цели («мотив-для»)67. Собственно, взаимосвязью этих двух

характеристик определяется сущность всякого социально значимого действия, его

неповторимое индивидуальное своеобразие, отличающее его от действий иного

рода, с одной стороны, и общезначимость, позволяющая квалифицировать

однотипные поведенческие акты в качестве различных манифестаций данного

действия, с другой стороны. Развивая указанную мысль, можно прийти к выводу,

что и сущность всех социальных институтов, в частности государства, как

сложных седиментаций интерсубъективного опыта членов общества определяется

теми же самыми характеристиками, а именно природой (т.е. совокупностью

социальных «мотивов-потому что») и назначением (т.е. социальным «мотивом-

для»), выполняемым данным институтом.

Сущность как объективная сторона смысла является необходимым

моментом бытия социальных институтов, раскрытие которого представляется

особенно важным в свете рассматриваемой нами проблемы эволюции

государства. В самом деле, первопричина эволюции общества в целом и

общественных институтов, включая государство, в частности, коренится в

деятельности членов общества, представляющей собою непрерывный процесс

накопления опыта и его седиментации в виде различного рода

объективированных структур. Данные структуры (и государство, бесспорно,

относится к их числу), будучи производными от деятельности, сами меняются,

т.е. эволюционируют. Однако эта эволюция имеет стабильную основу, задающую

ее рамки и позволяющую в той или иной мере предугадывать (хотя, разумеется, и

с очень большой долей осторожности) ее общую направленность, описывая те

закономерности, которым она подчинена. Как явствует из сказанного ранее, такой

основой, устанавливающей пределы и задающей общую направленность

эволюционного развития, является сущность.

67 См.: Шюц А. Социальный мир и природа социального действия. С. 108–109.

101

В частности, обладая, как уже было отмечено ранее, неограниченными

способностями к трансформациям, порождаемым не только необходимыми, но и

случайными факторами, государство, тем не менее, не может трансформироваться

в некое явление, имеющее принципиально иную сущность, т.е. иные социальную

природу и назначение. Собственно, и сами эти изменения не могут противоречить

сущности государства, отрицать ее, в чем и проявляется их внутренняя

закономерность. Таким образом, сущность государства не просто в синхронном

плане определяет его качественные особенности и отличия от иных институтов,

обладающих иной сущностью, но и в диахронном измерении задает известный

вектор эволюционной динамики (который, разумеется, ни в коем случае не

предопределен изначально), осуществляя известный отбор, селекцию вариантов

изменения, уже на уровне потенциальной (логической) вероятности отсекая те из

них, которые являются в принципе невозможными.

Эволюция государства представляет собой во многом вероятностный

процесс, имеющий целый ряд ответвлений, альтернативных, а также тупиковых

путей. Однако, учитывая все ранее сказанное, следует сделать вывод о том, что

набор возможных сценариев эволюции является широким, но все же не

бесконечным, поскольку государство, так же как и любое другое

эволюционирующее явление, может успешно развиваться лишь в направлениях,

более или менее соответствующих его сущностным характеристикам. Таким

образом, сущностные свойства государства, ограничивают перспективы его

эволюционного развития, условно говоря, «накладывая запрет» на сценарии,

являющиеся сущностно неприемлемыми, а также предопределяя тупиковость тех

линий развития государства, которые противоречат его сущности. По той же

самой причине, как мы увидим, несмотря на наличие целого ряда альтернативных

путей эволюции государства, в широком, всемирно-историческом смысле, эти

пути, различным образом проходимые разными государствами складываются в

единую схему (представляющую собой также своего рода типизацию, результат

обобщения многообразного эмпирического материала), которую с известной,

разумеется, долей условности, но все же можно считать «генеральной линией»

эволюции государства.

102

Данное обстоятельство было, в частности, отмечено представителями

либертарно-юридической школы и, в первую очередь, ее основоположником В.С.

Нерсесянцем, видевшим в сущности государства всеобщее и нормативно-

властное выражение свободы и формального равенства членов общества68.

Исходя из этого, исследователь трактовал процесс эволюции государства как

постепенное выявление, раскрытие сущности последнего в его исторических

типах и формах. По словам ученого, сущность государства проявляется в том или

ином виде «во всех исторических типах и формах государства, во всех аспектах и

направлениях организации и функционирования государственной власти. Степень

развитости государства (его сущности, организационных форм, функциональных

проявлений и т.д.) определяется в конечном счете мерой развитости

воплощенного и реализованного в нем принципа формального равенства

людей»69.

Итак, сущность государства мы можем, исходя из всего сказанного ранее,

определить как его объективный смысл, выражающий природу и социальное

назначение данного явления, необходимо присущее ему на всех стадиях эволюции.

Из сказанного ранее, в свою очередь, следует, что для понимания социального

назначения государства, определяющего в конечном итоге цель его

эволюционного развития, необходимо прежде всего обратиться именно к

рассмотрению природы данного явления и, в частности, к анализу исторических

предпосылок его возникновения. В самом деле, если сущность любого

социального института, в том числе государства, определяется его назначением и

связано с той потребностью, которую члены общества испытывают в данном

институте, отсюда логично следует вывод о том, что именно появление данной

потребности не только исторически влечет за собой возникновение государства,

но и логически определяет необходимость его появления. С другой стороны,

обратившись к анализу предпосылок возникновения и в целом природы

государства, мы сможем понять, в чем состоит его социальное назначение,

которое, будучи связано с сущностью данного явления, неизменно (хотя и

68 См.: Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 2001. С. 78. 69 Там же.

103

проявляя себя различным образом в разных исторических условиях) принадлежит

всем историческим типам государства на всех этапах эволюции последнего.

2.2 Происхождение государства: социокультурные предпосылки

Говоря о предпосылках возникновения государства, следует еще раз

подчеркнуть, что, будучи по своему универсальному, общеисторическому

назначению институтом, деятельность которого направлена на удовлетворение

тех социальных потребностей членов общества, удовлетворить которые они не

могут в порядке частной инициативы (в том числе и путем объединения с

другими индивидами в различного рода коллективные образования)70,

государство возникает там и постольку, где и поскольку в его существовании

появляется необходимость. При этом важно учитывать, что как в традиционном,

так и в современном обществах государству чаще всего принадлежат те же

функции, которые выполняются или теоретически могут выполняться и иными

социальными институтами. Вместе с тем отмеченная основоположниками

марксизма (а также некоторыми другими социологами, в частности такими, как Г.

Спенсер, Э. Дюркгейм и М.М. Ковалевский) тенденция к разделению труда и

специализации различных институтов на выполнении разных функций позволяет

передать государству те виды деятельности, которые по различным причинам не

могут достаточно эффективно выполняться иными социальными институтами.

Сказанное, однако, во-первых, отнюдь не означает, что члены

традиционного (аграрного) общества имели точно такие же общесоциальные

потребности, подлежащие удовлетворению со стороны государства, каковыми

обладают члены общества современного. В самом деле, целый ряд таких

потребностей, в том числе в жилье, образовании, охране здоровья, защите от

безработицы и т.п., в традиционном обществе либо не имели того значения, какое

они имеют в наши дни, либо целиком и полностью обеспечивались различного

70 На это обстоятельство обращали внимание и многие теоретики, рассматривая вопрос о

соотношении классового и общесоциального назначения государства. См., в частности: Лившиц Р.З.

Государство и право в современном обществе: необходимость новых подходов // Советское государство

и право. 1990. № 10. С. 17; Общая теория государства и права. Академический курс. В 3 т. Изд. 3-е,

перераб. и доп. / Под ред. М.Н. Марченко. Т. 1. Государство. М., 2007. С. 198 (автор главы – М.И.

Байтин).

104

рода негосударственными институтами, а также частными лицами в порядке

индивидуальной благотворительности, а потому их удовлетворение не входило в

круг обязанностей государства.

Кроме того, социально-психологические особенности и качественное

своеобразие духовной культуры членов традиционного (аграрного) общества

порождало у них наличие такого рода потребностей, которыми не обладает

большинство современных людей. Среди них значительную роль играли

потребности, имевшие сакральный характер, которые, благодаря тому месту,

которое занимала религия в жизни традиционного общества, воспринимались в

качестве настолько существенных, что именно на их удовлетворение была в

первую очередь направлена деятельность традиционного государства. Это

касается, в частности, отправления различного рода ритуалов (в особенности

ритуалов плодородия), правильное исполнение которых считалось

непосредственным условием благополучия всего аграрного общества в целом и

каждого из его членов в частности. Неудивительно, что ответственность за

отправление подобных ритуалов, так же как и первоначально связанное с

культами плодородия право верховной собственности на землю, также

принадлежащее традиционному государству, придавали ему уже в момент

возникновения особый авторитет, впоследствии ставший социально-

психологической основой политической власти государства в традиционном

обществе.

Во-вторых, не следует думать, что в традиционном обществе представление

об эффективности выполнения государством своих функций базировалось на тех

же самых критериях, что и в наши дни, когда происходит своеобразный (хотя и

далеко не всегда явно осознаваемый) рациональный подсчет выгод и издержек,

связанных с функционированием тех или иных институтов, в результате чего

происходит закрепление соответствующих функций за институтами,

обладающими достаточными ресурсами для их осуществления71. Таким образом,

в современном мире государство выполняет деятельность по удовлетворению

71 См. об этом, в частности: Buchanan J., Tullock G. The Calculous of Consent. Ann Arbor, 1962;

Buchanan J., Congleton R. Politics by Principle, Not Interest. Cambridge, 1998; Posner R. The Economics of

Justice. Cambridge (Mass.), 1983; Idem. Overcoming Law. Cambridge (Mass.), 1996; Epstein R. Forbidden

Grounds: The Case Against Employment Discrimination Laws. Cambridge (Mass.), 1995.

105

таких общественных потребностей, которые либо не могут самостоятельно

удовлетворяться гражданским обществом, либо их удовлетворение сопряжено с

чрезмерными и невосполнимыми издержками. Следовательно, деятельности

современного государства присуща, пользуясь терминологией М. Вебера,

целерациональность72.

В древних и средневековых обществах, во многом в силу их традиционного

характера, господствующее представление о назначении государства, его

необходимости, базировалось на принципиально иных социально-

психологических предпосылках. Традиционное общественное сознание в своих

представлениях о назначении того или иного общественного института, в

частности, государства, руководствовалось зачастую иррациональными

(аффективными) мотивами, менее всего учитывающими социальную полезность

или целесообразность данного института. Не случайно Макс Вебер сближал

между собой традиционный и аффективный типы социального действия73,

поскольку, как замечает Ю.Н. Давыдов, «остается неясным, в каком из двух ...

типов действия более преобладает иррациональный момент – в традиционном или

аффективном»74.

Как следствие, необходимость традиционного государства и его назначение

объяснялись не столько рациональными социально-экономическими или

политическими потребностями традиционного общества, каковые к тому же

могли удовлетворяться и самим этим обществом, сколько потребностями,

имевшими совершенно иной, с современной точки зрения, иррациональный, но от

этого не менее значимый для традиционного человека характер. На ранних

стадиях своей эволюции государство было предназначено осуществлять связь

между общиной и потусторонними силами, в частности, с обожествленными

духами предков, от благосклонности которых во многом зависело благополучие и

процветание общины во всех сферах ее жизни. Данная функция традиционного

государства (которой придавалась исключительная важность для всго общества в

целом уже в момент возникновения последнего) была, как показали исследования

М. Вебера и А Шюца, естественным образом обусловлена самим характером

72 См. подробнее: Вебер М. Указ. соч. С. 471. 73 См.: Там же. 74 История теоретической социологии. В 4 т. / Отв. ред. Ю.Н. Давыдов. Т. 2. М., 2002. С. 370.

106

отношений, складывавшихся в традиционном обществе, в частности, той ролью,

которую играло в нем социальное поведение, ориентированное на предков и их

обычаи (так называемое традиционное поведение)75.

Уже в первобытном обществе сложилось убеждение в необходимости

наличия ритуального посредника между людьми и божествами. В качестве такого

посредника чаще всего выступали мифологические предки, от чьего имени

действовали те члены первобытной общины, которые благодаря своим особым

качествам приобретали и потестарные полномочия, становясь нередко вождями и

верховными жрецами одновременно76. Это, в свою очередь, способствовало

сакрализации власти вождя в первобытном обществе, что явилось необходимым

условием возникновения традиционного государства77. Сакральное назначение

государства особенно ярко проявилась в древнейших аграрных обществах, ввиду

отсутствия в подавляющем большинстве из них церкви как особой

организационно оформленной структуры, предназначенной для отправления

религиозного культа. Этот религиозный аспект государства в древности имел

поистине всеобъемлющий характер, поскольку так или иначе интегрировал в

себя все направления его социально значимой деятельности, высвечивая

мироустроительную роль государственной власти78.

Так, в частности, древнеиндийский памятник «Махабхарата» (II. 23. 7 – 28.

15) рисует «праведного царя» как правителя, благодаря стараниям которого

государство управляется согласно вселенскому закону справедливости (дхарме),

налоги взымаются надлежащим образом, процветают скотоводство, земледелие и

торговля, захватываются земли соседей, т.е. увеличивается аграрный фонд79.

«Праведное царское правление... – пишет С.Х. Шомахмадов, – имеет и

космологическое измерение – стихийные бедствия (засуха, наводнение, пожары)

обходят государство стороной, и антропологическое – население пребывает в

75 См.: Вебер М. Указ. соч. С. 471; Шюц А. Смысловое строение социального мира. С. 953. 76 См.: Мифы народов мира. М., 1980. Т. 1. С. 174–176; Традиционные и синкретические религии

Африки. М., 1986. С. 225–226, 230; История первобытного общества. Эпоха классообразования / Под

ред. Ю.В. Бромлея. М., 1988. С. 421. 77 См. об этом, в частности: Evans-Pritchard E. The Divine Kingship of the Shilluk of the Nilotic Sudan.

Cambridge, 1948; Hocart A.M. Kingship. Oxford, 1970; Фрэзер Дж.Д. Золотая ветвь. Исследование магии и

религии. М., 1984; Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси,

1984. Т. 2. С. 751—752. 78 См. подробнее: Hocart A.M. Kings and Councillors. 2nd ed. Chicago, 1970. 79 См.: Махабхарата. Книга вторая. Сабхапарва, или Книга о собрании. М.; Л., 1962.

107

добром здравии и свободно от таких пороков, как насилие и ложь»80.

Сходные суждения о назначении государства неоднократно встречаются и в

месопотамских памятниках III – II тысячелетий до н.э.81 Еще более наглядно

подобные представления проявились в китайской культуре, где император

рассматривался как носитель вселенской благодати (дэ), с помощью которой он

поддерживал как общественный, так и космический порядок82. Утрата правящей

династией дэ, в восприятии китайцев, влекла за собой всевозможные природные

катаклизмы и социальные бедствия, что служило формальным основанием для

свержения царствующего дома и замены его другим83.

Таким образом, назначение традиционного государства, имея своей целью,

так же как и в наши дни, удовлетворение публичных интересов членов общества,

в то же время не ограничивалось их социально-экономическими и политическими

потребностями и интересами. К тому же, как было отмечено, специфика данного

общества состояла в том, что подавляющее большинство этих потребностей

могло удовлетворяться и без помощи государства в рамках многообразных

общественных (общинных, цеховых, родовых, семейно-клановых и пр.) структур,

целиком и без остатка интегрировавших в себя индивида в его повседневной

жизни84. В этом смысле появление государства не оказало существенного влияния

на роль этих общественных структур и выполняемые ими хозяйственные

функции, круг которых в основном сложился еще в позднепервобытную эпоху.

Представляется, что испытываемая традиционным обществом потребность в

государственной организации имела в первую очередь не политический или

социально-экономический, а культурно-идеологический и социально-

80 Шомахмадов С.Х. Учение о царской власти (Теории имперского правления в буддизме). СПб.,

2007. С. 23. 81 См.: Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии.

Духовные искания древнего человека. М., 1984. С. 172–186. 82 См. об этом, в частности: Мартынов А.С. Представление о природе и мироустроительных

функциях власти китайских императоров в официальной традиции // Народы Азии и Африки. 1972. № 5;

Он же. Сила дэ монарха // Письменные памятники Востока. М., 1974; Он же. Доктрина императорской

власти и ее место в официальной идеологии Китая // Всемирная история и Восток. М., 1989; От

магической силы к моральному императиву: категория дэ в китайской культуре. М., 1998; Granet M. La

civilization chinoise. Paris, 1948. P. 441—473. 83 См.: История Китая / Под ред. А.В. Меликсетова. М., 2004. С. 4. 84 См. об этом на материале средневековой Западной Европы: Гуревич А.Я. Сословное сознание и

личность // Гуревич А.Я. Индивид и социум на средневековом Западе. М., 2005. С. 141—180; Сванидзе

А.А. Живые общности, общество и человек в средневековом мире Европы // Социальная идентичность

средневекового человека / Отв. ред. А.А. Сванидзе и П.Ю. Уваров. М., 2007. С. 294–301.

108

психологический характер. Иными словами, традиционное государство возникает,

главным образом, в качестве посредника между людьми и сверхъестественными,

божественными силами, призванного обеспечить отправление религиозных

культов и в первую очередь культа плодородия вообще и плодородия земли в

особенности.

Такие культы плодородия было бы неверно ассоциировать только с

земледельческими культурами (хотя именно здесь они получили свое наиболее

специфическое оформление). Однако в том или ином виде мифы плодородия

существуют также у кочевых скотоводческих народов и даже у первобытных

охотничье-собирательских племен. Не случайно важное место в пантеоне

практически всех протогосударственных и раннегосударственных обществ

Старого Света занимает фигура Богини-Матери (так называемая Bona Dea),

являвшейся покровительницей животных, растительности, а также деторождения,

то есть обеспечивавшей плодородие во всех его проявлениях.

Древнейшие изображения Богини-Матери появляются уже в в VII – VI

тысячелетиях до н.э. В частности, раскопки, проведенные в Читал-Хююке,

позволили сделать вывод о том, что эта богиня изображалась в качестве

верховного божества, восседающего на троне и наделенного атрибутами царской

власти. При этом, что немаловажно, в паре с ней чаще всего выступало и мужское

божество, изображаемое в виде быка85. Сходные изображения были найдены

археологами и в других неолитических поселениях Передней Азии (Иерихоне,

Хаджиларе, Джармо, Джейтуне и др.). Широчайшее распространение культов

Богини-Матери в эпоху Ранней древности привело ряд исследователей прошлого

(начиная с И. Бахофена) к выделению матриархата в качестве универсальной

стадии эволюции политической организации общества86.

Позднее было доказано, что бахофеновский матриархат представлет собой

85 См. подробнее: Mellaart J. Earliest Civilisations of the Near East. London, 1965; Idem. The

Chalcolithic and Early Bronze Ages in the Near East and Anatholia. Beirut, 1966; Idem. Excavation at Hacilar.

V. I – II. Edinburgh, 1970. 86 См.: Bahofen J. J. Das Muterrecht: eine Untersuchung über die Gynaikokratie der alten Welt nach ihrer

religiösen und rechtlichen Natur. Stuttgart 1861. Фрагменты данного произведения в английском переводе

см.: Bachofen J.J. Myth, Religion and Mother Right. Selected Writings. Princeton, 1992. P. 69–209.

109

своего рода миф87, однако не вызывает сомнения и то обстоятельство, что культ

плодородия в различных его проявляениях был основным в эпоху неолита и

Ранней Древности. Именно необходимость в отправлении указанного культа

становится, на наш взгляд, главной причиной возникновения традиционного

государства, взявшего на себя данную функцию. Одновременно с этим чисто

идеологическим запросом появляются и другие потребности, также

обусловившие возникновение государства. Среди них важную роль играют

потребности, так или иначе связанные с обеспечением плодородия, в том числе с

организацией сельскохозяйственных работ.

Очевидно, что при наличии достаточно примитивной, по сути дела еще

неолитической, техники возделывание земли, даже в тех регионах, где оно не

было сопряжено с созданием крупных ирригационных сооружений, требовало

значительной концентрации человеческих усилий88, что, в свою очередь,

предполагало особое внимание к организации земледельческого труда89.

Естественно, что последняя требовала наличие властных прерогатив у лица, на

которое было возложено выполнение аграрных ритуалов. Однако представляется

необходимым еще раз подчеркнуть, что потестарные полномочия правителя

зарождающегося традиционного государства выступают естественным

продолжением его сакральных полномочий, связанных с отправлением культа

плодородия, игравшего, как уже было сказано, важную роль во всех обществах,

где состоялся или хотя бы происходил переход к государственности.

Роль правителя традиционного государства как центральной фигуры культа

плодородия, лучше всего изученная на древневосточном материале, отмечается

по всему миру, практически во всех древних традиционных, в первую очередь

земледельческих, цивилизациях. При этом важно отметить, что характер самого

87 См. об этом, в частности: Першиц А.И. Матриархат: иллюзии и реальность // Вестник АН СССР.

1986. № 3; Коротаев А.В. Джордж Питер Мердок и школа кросс-культурных исследований //

Антропология, меньшинства, ультикультурализм: Бюллетень. 2003. № 3. С. 19—74; Goldberg S. The

Inevitability of Patriarchy. New York, 1973; Idem. Why Men Rule. Chicago, 1993; Bamberger J. The Myth of

Matriarchy: Why Men Rule in Primitive Society // Women, Culture, and Society / Ed. by M. Rosaldo and L.

Lamphere. Stanford, 1974. P. 263—280; Brown R. Human Universals. Philadelphia, 1991; Eller C. The Myth of

Matriarchal Prehistory: Why an Invented Past Won’t Give Women a Future. Boston, 2001 и др. 88 Об особенностях древнейшего земледелия см. подробнее: Шнирельман В.А. Возникновение

производящего хозяйства. Очаги древнейшего земледелия. Изд. 2-е, доп. М., 2012. С. 386 и след. 89 См. об этом: Wittfogel K.A. Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power. New Haven,

1957. P. 27 ff.

110

земледелия, т. е. технические способы обработки земли, если и накладывали

какой-то отпечаток на порядок отправления культа, то отпечаток этот был

незначительным и не затрагивал существа дела. Сравнительно-исторические и

этнографические данные позволяют констатировать, что в различных обществах

земледельческие культы приобрели практически идентичные формы. Так,

например, у древних майя, где поливное, а тем более ирригационное, земледелие

имело минимальное распространение90, засвидетельствовано участие правителя в

земледельческих ритуалах91, доказательством чему являются многочисленные

стелы, датируемые VIII в., т. е. периодом наивысшего расцвета классической

цивилизации майя. Более того, у майя культы плодородия имели прочную связь с

царской властью и в позднейшие времена. В течение XII—XVI вв., покровителем

царской власти во всех городах-государствах юкатанских майя был бог ветра,

бури и дождя, выступавший одновременно и божеством земледелия92. В

классическую эпоху функции земледельческого божества у майя выполняет

карлик, изображение которого неизменно помещалось на царском скипетре93.

Живописные фрески в Бонампаке свидетельствуют, что богу-карлику

приносились человеческие жертвы, отбираемые из знатных военнопленных94.

Следует отметить, что бог-карлик являлся единственным божеством майяского

пантеона, по преданию, правившим на земле прежде, чем стать богом95.

Ярчайшим подтверждением сказанному является, на наш взгляд, то

обстоятельство, что в тесной связи с культами плодородия стояла также

90 См.: Галленкамп Ч. Майя. Загадки исчезнувшей цивилизации. М., 1966. С. 100. 91 См. в этой связи описанный В.И. Гуляевым обряд возделывания земли с участием правителя,

изображенный на каменном рельефе из Тикаля: Гуляев В.И. Загадки индейских цивилизаций. М., 2010.

С. 134. 92 См.: Morley S. G. The Ancient Maya. Palo Alto, 1947. P. 224; Spinden H. J. Maya Art and

Civilization. Indian Hills; Colo, 1957. P. 303; Гуляев В. И. Проблема становления царской власти у древних

майя // Происхождение классов и государства / Отв. ред. А. Н. Першиц. М., 1976. С. 244. 93 См.: Гуляев В. И. Атрибуты царской власти у майя // Советская археология. 1973, № 3. С. 126—

128. 94 См. описание фресок Бонамнака: Ко М. Д. Майя. Исчезнувшая цивилизация : легенды и

факты. М., 2001. С. 126—127. 95 Подробный анализ легенды о карлике — правителе из Ушмаля дает Е. А. Семакин. См.:

Семакин Е. А. Карлик — герой мезоамериканского фольклора (К исследованию религиозно-

мифологических представлений майя Юкатана) // История и семиотика индийских культур. М., 2002. С.

250—258.

111

мифологема огня, семантика которого включала в себя целый комплекс значений,

среди которых центральное место занимала символика власти вообще и

государственной (царской) власти в частности. Как известно, особое развитие

культ огня получил у индоевропейцев, у которых ритуалы огня относились к

числу древнейших96. Вместе с тем уже в повериях многих первобытных народов

огонь считался мощной (хотя и амбивалентной по своим качествам) жизненной

силой. Так, в частности, африканцы племени бошонго связывали огонь с

растительностью, считая языки пламени «душою» растений97. Эти представления

сохраняются и у тех древних народов, которые обладали достаточно

высокоразвитой цивилизацией. Так, существовавший у хеттов ритуал Yuzgat —

возжигание священного огня перед статуей божества98, был, как доказывает Вяч.

Bс. Иванов, связан с культом бога растительности Телепинуса99.

Таким образом, имелась прямая связь между культами огня и плодородия.

Примечательно, что подобную зависимость мы можем наблюдать не только в тех

древних обществах, которые стояли на стадии земледельческой цивилизации, но и

у кочевых народов, в частности у скифов. К числу верховных богов скифского

пантеона относились богиня огня Табити (от древнеиран. Tapyanti «согревать») и

богиня земли Апи100. Примечательно, что в «связке» с ними находилась также

богиня Артимпаса, имя которой (Artimpasa) можно соотнести с иран. Arti, согд.

rt, а также древнеинд. artha и древнегреч. ός. Если данная этимология

верна, то в Артимпасе можно усматривать черты богини справедливости.

Одновременно, по словам В. И. Абаева, Артимпаса также выполняла функции бо-

гини плодородия и покровительницы брачующихся101. Учитывая все сказанное,

нельзя согласиться с утверждением И. М. Дьяконова, связывавшего мифологему

96 См.: Dumezil G. Rituels indo-europeeus a Roma. Paris, 1954. P. 36; Keith A. The Religion and

Philosophy of the Veda and Upanisads. Cambridge (Mass.), 1925. P. 158—159; 625—626; Фюстель де

Куланж Н. Д. Гражданская община древнего мира. СПб., 1906. С. 30—36. 97 См.: Наговицын А. Е. Древние цивилизации: общая теория мифа. М., 2005. С. 313. 98 См.: Gotze A. Verstrente Bogazkoi-Texte. Marburg, 1930.S. 75. 99 См.: Иванов Вяч. Вс. Культ огня у хеттов // Древний мир. Сборник статей (академику В. В.

Струве). М., 1962. С. 267. 100 См.: Абаев В. И. Культ «семи богов» у скифов // Древний мир... С. 448. 101 См.: Там же. С. 449.

112

огня не с плодородием, а со смертью102.

С подобным категоричным выводом, на наш взгляд, плохо согласуются

данные целого ряда древнегреческих мифов, свидетельствующие как раз об

обратном. Так, в приписываемом Гомеру «Гимне к Деметре» (Аd Dem., 235 sqq)

повествуется о пребывании богини плодородия Деметры в гостях у элевсинского

царя Келея. Желая отблагодарить Келея за гостеприимство, она каждую ночь

клала его сына Демофонта в огонь очага, чтобы сделать того бессмертным.

Подобным же способом, согласно одной из версий знаменитого мифа, Фетида

пыталась сообщить бессмертие своему сыну Ахиллу. Таким образом, мы видим,

что огонь в представлении древних греков был связан с плодородием и жизнью

(даже бессмертием), а не со смертью, как полагает И.М. Дьяконов.

Эти представления находят отражение и в трудах более поздних античных

авторов, например Плутарха (Plut. Symp., 7, 5 = Моralia, 704 B). К слову, тот же

Плутарх (Symp., 86, 8 = Моralia, 693 E-F) сообщает о существовавшем в

беотийском городе Херонее обряде изгнания булимии, проводившемся архонтом

у городского очага, а каждым гражданином у очага домашнего. Сходные обряды

были засвидетельствованы у славян и германцев, и везде огонь, так или иначе,

выполнял очистительную функцию103. В свете сказанного не покажется

удивительным, что в ряде источников происходит прямое отождествление

горящего очага с землей. Так, римский писатель Макробий приводит следующую

выдержку из не сохранившейся трагедии Еврипида: «О ты, матерь Гея, кого

мудрые, смертные зовут Гестией»104.

Таким образом, не вызывает сомнений связь образа огня с землей в ее

плодородящей функции, красной нитью проходящая через мифологии практически

всех индоевропейских народов. Однако образ огня в мифологической картине мира

имел и еще один — крайне важный для нас — смысл: с помощью огня в ритуальной

форме закрепляли право собственности на землю (в особенности, если это право

102 См.: Дьяконов И. М. Архаические мифы Востока и Запада. М., 2004. С. 125. 103 См.: Mannhardt W. Wald- und Feldkulte. Berlin, 1904. Bd. I. S. 251 sq. 104 Macrob. Sat., I, 23,8: καί Γαι α μη τερ, ‛Εστίαν δέ σ’ οι’ σοφοί βροτω ν καλου σιν ‛ημένην ’εν

αίθερι. – Macrobii Opera / Ed. F.R. Eyssenhardt. Lipsiae, 1893. P. 120.

113

приобреталось путем завладения, оккупации). Весьма примечательны в этом

отношении ритуалы, практиковавшиеся древними скандинавами, которые для того,

чтобы формально закрепить за собой ничейный участок земли, зажигали на нем

огонь, посвящая этот участок богу Тору105. Иными словами, огонь в традиционной

культуре символизировал право собственности на землю. Это, по всей видимости,

обусловлено представлением об охранительных свойствах огня,

засвидетельствованным, в частности у хеттов (не случайно хеттское слово pahhur

«огонь», по мнению ряда ученых, образовано от основы pah-, присутствующей и в

глаголе pahh-š «охранять»; отсюда же и существовавшая в хеттском языке ритуальная

формула pahhur pahš «охранять огонь»106). Огонь вообще и непосредственно очаг

символизировали у целого ряда народов мира, в частности индоевропейцев, также

и государственность107, наглядным свидетельством чему являются исследованные

Вяч. Вс. Ивановым ритуалы культа огня у хеттов108.

Возможно, связь мифологемы огня с государственной властью обусловлена,

помимо всего прочего, еще и тем обстоятельством, что в общественном сознании

примитивных народов огонь ассоциировался с духами предков. Не случайно в тех

первобытных культурах, где существовали более или менее развитые культы

предков, такие культы, как правило, строились вокруг ритуала возжигания и

поддержания огня, являвшегося их обрядовой основой. Как известно, ритуалы

подобного рода (ремнисценциями которых служат мемориальные памятники

Вечного огня во многих современных городах) имели широкое распространение

практически во всем мире. Характерным примером является, в частности, культ

предков у североамериканского племени натчезов, сохранявших в обрядовых

целях постоянно горящие костры на вершинах курганов109. Следует отметить, что

105 См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А.Я. Избранные труды.

М.,СПб., 1999. Т.2. С. 187. 106 См.: Иванов Вяч. Вс. Проблема ларингальных в свете данных древних индоевропейских языков

Малой Азии // Вестник МГУ. 1957, № 2. С. 38. 107 См. подробнее об этом: Разуваев Н. В. К вопросу о происхождении античной полисной

государственности // Государственная власть и местное самоуправление в России: история и

современность. II Международный научный форум. СПб., 2005. С. 38—41. 108 См.: Иванов Вяч. Вс. Культ огня у хеттов. С. 268. 109 См.: Philipps P., Brown J. Pre-Columbian Shell Engravins From the Crag Mount Al Spiro, Oklahoma.

Cambridge, 1984. P. 96.

114

символическая связь образа огня с идеей царской (государственной) власти

широко распространена в различных культурах, генетически не связанных друг с

другом. Так, например, важным элементом ритуала передачи власти у древних

майя было вручение вступающему на престол новому правителю резного

скипетра, навершием которому служило изображение головы бога огня в

профиль110.

Еще более определенный материал для выводов дает древнегреческая

мифология. У греков покровительницей государственности являлась богиня

домашнего очага Гестия111, главной святыней которой считался

общегосударственный очаг, расположенный в пританее. Там же, в пританее,

заседали члены совета (булэ) и находилась резиденция архонта-басилея, в чьи

обязанности входило руководство культом государственного очага и надзор за

поддержанием в нем огня. В Риме аналогичные функции были возложены на

верховного понтифика, даже в республиканскую эпоху носившего титул rex, царь.

Подобно тому, как основной святыней общины являлся государственный очаг, в

каждой семье важнейшим местом поклонения выступал домашний очаг, хранителем

которого был отец семейства112. Афинское законодательство предусматривало

уголовное наказание за осквернение домашнего очага (ср.: Lys. I, 27). Необходимым

ритуалом, сопровождавшим создание нового полиса, было учреждение

государственного очага. Аналогичным ритуалом сопровождалось и строительство

нового дома, которое также следовало начинать с освящения места для очага, без чего

и сам дом, и те, кто в нем жил, могли стать жертвой враждебных человеку злых сил.

Налицо, таким образом, четкий параллелизм функций домашнего и государственного

очага113. Не случайно, поэтому само слово ‛εί в древнегреческом языке

одновременно означало и дом, и семью, и государство114. Сходных (может быть даже

110 См.: Сое М. Classic Maya Pottery at Dumbarton Oax. Washington, 1975; Ершова Г.Г. Древние майя:

уйти, чтобы вернуться (истоки представлений о модели мира). М., 2000. С. 319. 111 См.: Туманс Х. Рождение Афины: Афинский путь к демократии от Гомера до Перикла (VII–V вв.

до н. э.). СПб. , 2002. С. 143—144. 112 См.: Фюстель де Куланж Н. Д. Указ. соч. С. 157. 113 См.: Туманс X. Указ. соч. С. 144. 114 См.: Frisk H. Griechisches etymologisches Worterbuch. Heifelberg, 1957. Lief. 6. S. 576.

115

еще более ярко выраженных) представлений придерживались древние римляне115.

Нетрудно заметить, что мифологема огня, лежащая в основе рассмотренной

символики, принадлежала к числу архетипических образов всей античной (в

частности, древнегреческой) культуры, сохраняя свое исходное значение даже в ту

эпоху (VI – IV вв. до н. э.), когда под влиянием развития философской и научной

мысли состоялся знаменитый переход греческой культуры «от мифа к логосу»116. Как

известно, категория огня, причем интерпретируемая вполне в мифологическом духе в

качестве символа власти и справедливости, играла исключительно важную роль в

построениях ряда античных натурфилософов и, прежде всего, Гераклита. Любопытно

в этой связи отметить, что первый достоверно засвидетельствованный случай

десакрализации образа огня, т. е. превращения его из мифологемы в

естественнонаучную категорию, датируется последними годами IV в. до н.э., когда

философ-перипатетик Теофраст в трактате «Об огне» заявил, что огонь не является

особой стихией, подобно земле, воде или воздуху, поскольку он не существует

самостоятельно, а возникает из сочетания других элементов. Тем самым, по словам

А.Н. Чанышева, был сделан важный шаг в направлении научного понимания огня117.

Но для нас в данном случае значительно более важным является культурный смысл

предпринятого переосмысления образа огня, состоящий в утрате последним того

суггестивного воздействия на общественное сознание, которое обычно оказывают

любые мифологические символы. Едва ли можно считать простым стечением

обстоятельств то, что это происходит в эпоху глубокого кризиса древнегреческой

государственности и утраты полисами своей политической самостоятельности.

К этому следует добавить и еще одну важную оговорку: и греки, и римляне

воспринимали семью (как и государство) в качестве не просто религиозного, но

115 См. об этом подробнее: Маяк И. Л. Римляне в быту и на общественном поприще (Ранняя

Республика) // Человек и общество в античном мире. М., 1998. С. 15 и след. См. также: Paribeni R. La

familia romana. Roma, 1939; Lotze D. Zur Rekonstruktion der fruhromischen Grossfamilie // New Beitrage zur

Geschichte der alten Welt. Berlin, 1965. Bd. II; Capogrossi-Colognesi L. Delia tribu allo stato: Le istituzioni

dello stato cittadino. Roma, 1990 и др. 116 См. об этом: Кессиди Ф.Х. От мифа к логосу. Становление греческой философии. Изд. 2-е, испр.

и доп. СПб., 2003. 117 См.: Чанышев А.Н. Указ. соч. С. 374.

116

религиозно-правового единства своих членов118. Вот почему Гестия (как у скифов

Артимпаса), возможно, наделялась чертами божества справедливости. Это

представляется тем более правдоподобным, если принять во внимание, что

древнегреческая Дике (так же, как и Юстиция у римлян) представляла собой не

что иное, как позднейшую персонификацию абстрактной идеи119. Впрочем, не

менее устойчивой была и другая традиция, согласно которой в роли

покровительницы справедливости выступала богиня плодородящей земли

Деметра. Согласно утверждению Диодора Сицилийского, именно Деметра

«учредила законы, в соответствии с которыми люди привыкли поступать друг с

другом по справедливости, причем богиню, давшую им законы, они прозвали

Фесмофорой»120.

Иллюстрацией к сказанному могут служить сведения, содержащиеся в так

называемом Паросском мраморе – хронологической таблице, составленной

неизвестным автором около 263 г. до н.э. и содерждащей в себе сведения о

важнейших событиях (в том числе и мифических) греческой истории с

древнейших времен до начала III в. до н.э. В данном памятнике обращает на себя

внимание то обстоятельство, что его составитель относит возникновение

афинского государства к 1582/81 гг. до н.э., когда царем стал легендарный

Кекроп. При этом прибытие в Афины богини Деметры и учреждение ею

земледелия датируется 1410/09 гг121. Таким образом, в понимании безымянного

античного хронографа, между возникновением государства и появлением

земледелия существует явная хронологическая связь.

118 См.: Фюстель де Куланж Н.Д. Указ. соч. С. 44 и след., 158 и след. 119 Античная мифология позволяет провести целый ряд весьма значимых параллелей между Дике и

Гестией. Так, согласно Гесиоду (Hes. Theog., 454), Гестия являлась дочерью Кроноса (Хроноса) и Реи,

так же как, кстати сказать, и Деметра, считавшаяся ее младшей сестрой. С другой стороны, в одном из

фрагментов Еврипида (см.: Tragicorum Graecorum Fragmenta / Ed. A. Nauck. Lipsiae, 1889. Fr. 223) Дике

зовется «дитя Времени». 120 Diod. V, 68, 3: έoι έ ις όι κι ooς ίήo, κ’ oυ ς άoις ό ίκάιo

ιόάι ιι άoι. – Diodori Bibliotheca Historica. Vol 2. Leipzig. 1890. P. 97. 121 См.: Jackoby F. Die Fragmente der griechiscen Historiker. Berlin, 1929. Bd. II. № 239.

117

Нетрудно также заметить, что этимологически слово ‛εί соотносится с

лексикой, имеющей юридическое значение. Как показал Ж. Дюмезиль, данное

слово восходит к индоевропейской основе ụes-122, от которой происходит

латинский глагол gerere «совершать, действовать, управлять», который в свою

очередь соотносится с греч. ι «рука», латинским эквивалентом которого

является слово manus которое в латинском языке было полисемичным и

упореблялось, кроме всего прочего, в специальном значении «власть»123.

Подобная символика имеет глубоко архаичную основу и появляется уже в

древнейших памятниках культуры ряда народов, в частности, в первобытных

(ориньяко-солютрейских и мадленских) наскальных росписях, где изображение

руки было призвано символпизировать как обладание добытыми на охоте

животными, так и магическую власть над ними124.

Рассматриваемая символика получает свое дальнейшее развитие с

переходом от первобытного общества к традиционному. Так, уже в одной из

первых шумерских надписей на каменной таблице, датируемой серединой –

второй половиной IV тысячелетия до н.э125, изображены четыре

пиктографических знака: царская тиара, воздетая вверх человеческая рука,

детородный женский орган и четырехугольник, который некоторые

исследователи интерпретируют как ограду126. Первые два символа безусловно

взаимосвязаны и символизируют царя-жреца, ввиду того что поднятая вверх рука

(шум. su) могла обозначать одновременно и власть правителя государства, и

молитву, и принесение клятвы в суде127. Ограды, как известно, возводились в

древности для того, чтобы отделить один земельный участок от другого, в связи с

чем они имели священный характер, символизируя право собственности на

землю. В связи с этим ограда, отделявшая один участок земли от другого и

122 См.: Dumesil G. Op. cit. P. 34—35. 123 См.: Дыдынский Ф. М. Латинско-русский словарь к источникам римского права. М., 1996. С. 334. 124 См.: Goury G. Origine et évolution de l’homme. Paris, 1927. P. 306. 125 См.: Falkenstein A. Archaische Texte aus Uruk. Berlin, 1936; Дьяконов И.М. К возникновению

письма в Двуречье // Труды отделения кльтуры и искусства Востока. Л., 1940. Т. III. С. 28 – 30. 126 См.: Истрин В.А. Возникновение и развитие письма. Изд. 2-е, испр. М., 2010. С. 130. 127 См.: Price J.M. The Oath in Court in Early Babilonia and the Old Testament // Journal of the American

Oriental Society. 1929. V. 49. P. 23.

118

закреплявшая принадлежность этой земли, ассоциировалась в порядке

метонимической связи с самой этой последней. Что же касается женского органа,

то в рассмотренном контексте он не мог значить ничего иного, кроме плодородия

(и, возможно, одновременно богини плодородия, часто изображавшейся в

древневосточной скульптуре в виде женщины с обнаженным детородным

органом, сидящей на троне). Таким образом, рассмотренная символика не

оставляет соменений в том, что право собственности на землю в древнейших

обществах, с одной стороны, связано с культом плодородия земли и было

призвано стимулировать это последнее, а, с другой стороны, принадлежало лицу

или лицам, ведавшим этим культом, становясь, таким образом, формально-

юридической основой государственной власти.

Не менее важную роль играла символика наложения руки в архаическом

римском праве, не случайно в юридической латыни соответствующее слово

входило в состав целого ряда понятий, обозначавших принадлежность предмета

его обладателю (таких как mancipatio, manumissio и т.п.). По словам Д.В.

Дождева, в римском праве «в древнейших сакральных обрядах жест наложения

руки, схватывания выражал установление личной связи... с объектом»128. Кроме

того, в ряд символических значений руки входила также идея справедливости.

Так, по словам Апулея, в период Римской империи в некоторых эзотерических

культах (например, в культе Исиды, заимствованном из Египта) в качестве

символа справедливости использовалась левая рука с протянутой ладонью; «она,

— говорит писатель устами своего персонажа, — слаба от природы, ни

хитростью, ни ловкостью не одарена и потому скорее, чем правая, может

олицетворять справедливость»129. K тому же у древних египтян рука являлась

символом плодородия, и в этом значении данный символ мог использоваться

128 Дождев Д. В. Основания защиты владения в римском праве. М., 1996. С. 98. 129 Apul. Metamorph., XI, 10: manum sinistram porrecta palmula, quae genuine pigritia callidate nulla

sollertia praedita, videbantur aequitati magis aptior quam dextera. – Apuleius. The Golden Ass, being the

Metamorphoses of Lucius Apuleius. London; New York, 1915. P. 558.

119

античными авторами130.

Примечательно, что в раннесредневековой европейской культуре

сохраняется та же семантика правой/левой сторон (рук) как соответственно

силы/правды. В этой связи именно левая сторона, в представлении человека

Раннего Средневековья, была наделена бóльшим достоинством, чем правая.

Поэтому, согласно правилам придворного ритуала, пребывание по левую руку от

короля означало почесть, которой удостаивались только лица, особо

приближенные к монарху. Не случайно историк эпохи Каролингов Рихер

Реймсский усматривал одну из причин мятежа, поднятого в 920 г. герцогом

Парижским Робертом против короля Карла III Простоватого, в том, что

последний, находясь в Суассоне, поместил по левую руку от себя некоего Гагона

(Хокона), человека незнатного, а не Роберта, нанеся ему тем самым обиду131.

Схожая (хотя и существенно рационализированная) семантика существует и

в современных языках. Так, во французском имеются однокоренные слова geste

«жест» (ср. нем. Geste, рус. жест) и gestion «управление, заведование». Следует

обратить внимание также и на то, что французское слово gestion означает не

просто управление, но непосредственно хозяйственное управление имуществом.

В этом смысле, к примеру, французские административисты терминологически

противопоставляют акты государства в имущественной сфере (actes des gestion) и

акты административно-властного характера (actes d’authorite)132. Нельзя не

отметить, что во всех без исключения языках слово рука характеризуется

широкой полисемией, обозначая одновременно целый ряд культурно и социально

значимых явлений, воспринимаемых общественным сознанием как

взаимосвязанные, причем, как обращал внимание еще Н.Я. Марр, к числу этих

явлений относится не только право и власть133, но также и речь134. В языках

130 См.: Tallquist К. Himmelsgegenden und Winde. Eine semasiologische Studie. Helsinki, 1928;

Frothingham A. L. Ancient Organization unveiled // American Journal of Archeology. 1917. V. 21, № 1—4. 131 См.: Рихер Реймсский. История. М., 1997. С. 18 – 19. 132 См., например: Berthelemy H. Traite elementaire de droit administrative. 11-erne ed. Paris, 1926. P.

46—54. 133 См.: Марр Н.Я. Чуваши-яфетиды. Чебоксары, 1926. С. 21—22; Он же. Иштарь (от богини

матриархальной Афревразии до героини любви феодальной Европы) //Яфетический сборник. Л., 1927.

T.V. С. 110

120

некоторых народов, стоявших на стадии ранней государственности, связь между

властью и речью прослеживается весьма отчетливо. Так, например, в

центральноамериканском языке науа, слово tlatoani «император» (титул ацтекских

правителей) был производен от глагола tlatoa «говорить», к которому восходят и

такие слова, как tlatocayotl «государство» и tlatoca «верховный орган власти, совет

старейшин»135.

Представляется, что эта тесная семантическая связь категорий власти и

речи, имевшая место в сознании раннегосударственных народов, лишний раз

подтверждает высказанное ранее предположение о том примущественно

сакральном назначении, которое было присуще традиционному государству в

момент его возникновения. В самом деле, как было показано в литературе,

формирование членораздельной человеческой речи представляло собой весьма

длительный процесс, окончательно завершившийся лишь с появлением

неоантропа (кроманьонского человека) ок. 50 тыс. лет назад. Несмотря на то, что

уже исследование черепа синантропа позволило антропологам прийти к выводу о

развитии в его мозгу центров, ответственных за речевые навыки136, развитие это

происходило настолько медленно, что, даже применительно к неандертальцам,

антропологам приходится говорить о наличии у них лишь весьма незначительных

способностей к речи137.

Более того, не только у древнего, но и у современного человека, реализация

речевых навыков, по утверждению психолингвистов, порождает сильные

негативные переживания138. Нет ничего удивительного в том, что в

134 См., например: Марр Н.Я. К пересмотру распределения шумерского словаря // Доклады АН

СССР. М., 1927. С. 8. 135 См.: Soustelle J. La vie quottidienne des Azteques a la veille de la conquete espagnole. Paris, 1955. P.

114; см. также: Ажеж К. Человек говорящий. Вклад лингвистики в гуманитарные науки. М., 2003. С.

192. 136 См.: Кочеткова В.И. Количественная характеристика изменчивости лобной доли эндокранов

ископаемых гоминид // Вопросы антропологии. 1961. Вып. 6. С. 15; Она же. Эволюция мозга в связи с

прогрессом материальной культуры // У истоков человечества. М., 1964. С. 202, 207; Она же. Эволюция

специфически человеческих областей коры мозга гоминид // Вопросы антропологии. 1969. Вып. 7. С. 16;

Она же. Палеоневрология. М., 1973. С. 191, 195, 202. 137 См.: Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого интеллекта. М., 1983. С.

138. 138 См. об этом, в частности: Рождественский Ю.В., Блинов А.В. Введение в языкознание. М., 2005.

С. 253.

121

позднепервобытном и даже раннегосударственном обществах речь

воспринималась как особый дар, наделявший его обладателя (пользуясь

терминологией М. Вебера) харизмой, дававшей возможность претендовать на

исключительное положение и властные прерогативы. При этом под речью,

естественно, подразумевались не любые речевые акты, а лишь сакрально

маркированные ритуальные действия, тесно связанные с произнесением

различных культовых формул, заклинаний и проч. Таким образом, обрядовая,

культовая речь в условиях зарождения государства расценивалась в качестве

признака особого могущества и, соответственно, власти. Отмеченная

логоцентричность проявляла себя на разных стадиях эволюции традиционной

культуры. В этом нетрудно убедиться, если вспомнить, что даже в сугубо

секулярных античных полисах, особенно в Афинах и Риме, как свидетельствуют

источники (в частности, произведения Аристофана, Платона, Аристотеля,

Цицерона, Плутарха и других греческих и римских авторов), именно обладание

ораторскими навыками было одним из главных требований, предъявлявшихся к

лицам, претендовавшим на участие в политической жизни и занятие

государственных должностей.

Возвращаясь к нашей теме, хотелось бы еще раз подчеркнуть, что хотя

семантическая связь образа огня с царской (или, если брать шире,

государственной) властью с особой наглядностью проявляется в культурах

индоевропейских народов, аналогичные представления мы можем обнаружить и в

других культурах, в частности, в тюркских, где образ огня также символизировал

власть правителя139. В частности, огонь использовался тюрками в ритуалах

шаманских гаданий, причем самое активное участие в них принимал правитель-

каган140. Огонь, таким образом, рассматривался в качестве космического символа

власти кагана и одновременно символа благополучия племени, источником

139 См.: Harva V. Die religiosen Vorstellung der altaltaiseher Völker. Helsinki, 1938. S. 233 ff;

Inan A. Tarihte ve Bugünkü Şamanizm. Ankara, 1954. P. 66. 140 См.: Алексеев Н. А. Шаманизм тюркоязычных народов Сибири. Новосибирск, 1984. С.

179, 204.

122

которого являлся каган141. Нельзя исключать, что именно с культом огня были

связаны описываемые в ряде источников (например, китайском этнографическом

трактате «Чжоу-шу») ритуалы возведения кагана на престол142.

2.3 Правовая природа государства в традиционных обществах

Говоря о происхождении государства, мы должны выделять наряду с

общими, рассмотренными выше, также и специальные предпосылки. К общим

предпосылкам следует отнести, с одной стороны, комплекс взаимосвязанных

социально-экономических факторов, обусловивших переход некоторых

первобытных обществ от чисто присваивающего хозяйства к присваивающе-

производящему, а затем и к производящему. С другой стороны, важное место в

числе общих предпосылок возникновения государства занимает, как было

показано ранее, формирование системы мифологических представлений и

соответствующих им ритуальных процедур. Вполне уместно будет именовать эту

систему мифов и ритуалов культом плодородия, подразумевая под плодородием

воспроизводство любых природных благ, будь то продукты земледелия или

скотоводства.

Указанные две группы факторов (которые можно назвать, соответственно,

социально-экономическими и духовно-культурными) активно взаимодействовали,

сопровождали и взаимно дополняли друг друга в процессе возникновения

государства. При этом, разумеется, следует еще раз подчеркнуть, что указанные

факторы выступали предпосылками возникновения государства не напрямую, а

опосредованно, поскольку сами по себе они не влекут за собою автоматически

генезиса государства. Представляется, что их значение состоит прежде всего в

том, что действие указанных факторов создает условия для возникновения у

141 См.: Roux J.-P. L`origine céleste de la souveranite dans les inscriptions paleoturques de

Mongolie et de la Siberie // The Sacral Kingship, Leiden, 1959. P. 237—239. 142 См.: Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена.

Т. 1. М.; Л., 1950. С. 268; Голден П. Б. Государство и государственность у хазар: власть хазарских

каганов // Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти / Отв. ред. Н. А. Иванов и Л.

С. Васильев. М., 1993. С. 227.

123

членов общества соответствующей системы потребностей143, выступающей

необходимым условием такого генезиса. Данное обстоятельство, на наш взгляд,

объясняется тем, что и само государство как феномен социальной реальности в

конечном итоге представляет собою, как уже было отмечено ранее,

институционально опосредованную систему действий членов общества,

направленных на удовлетворение существующих у них публичных потребностей и

интересов144.

Многофакторность генезиса государства, на наш взгляд, объясняется тем

обстоятельством, что, подобно всем прочим социальным институтам и самому

обществу в целом, государство представляет собой продукт практической

деятельности, складывающийся и развивающийся в контексте последней, о чем

уже шла речь в первом параграфе настоящей главы. Иными словами, в качестве

общих предпосылок возникновения государства выступают различные виды этой

деятельности, вычленяемые и описываемые средствами общей теории. В процессе

исторического развития общества, его внутренней дифференциации и

обособления отдельных подсистем социального целого145, происходит и

усложнение самой деятельности, влекущее за собой разграничение различных ее

видов.

Таким образом, мы видим, что сама постановка вопроса о соотношении

различных факторов, обусловливающих потребность в возникновении

государства, как «первичных» и «вторичных», «первоначальных» и

«производных» и т. п., требует для себя соответствующих исторических условий.

Между тем в традиционном обществе, особенно на ранних этапах его эволюции,

143 О роли потребностей в конструировании социальной реальности см.: Шюц А. Выбор между

проектами действия // Шюц А. Избранное... С. 144. 144 См.: Шюц А. Смысловое строение социального мира. С. 854. 145 Детальный анализ основных подсистем современного общества, а также исторических

предпосылок их выделения был дан в работах классиков американской социологической мысли Т.

Парсонса, И. Валлерстайна и др. См., в частности: Parsons T. On the Concept of Political Power //

Sociological Theory and the Modern Society. New York – London, 1967. P. 297–354; Idem. On the Concept of

Value-Commitments // Politics and Social Structure. London, 1969. P. 439–472; Idem. Social Structure and the

Symbolic Media of Interchange // Approaches to the Study of Social Structure / Ed. by P. Blau. New York,

1975. P. 94–120; Wallerstein I. The Modern World-System: Capitalist Agriculture and the Origins of the

European World-Economy in the 16th Century. New York, 1974; Idem. The Modern World-System-II:

Mercantilism and the Consolidation of the European World-Economy, 1600 – 1750. New York, 1980; Idem.

The Modern World-System-III: The Second Era of Great Expansion of the Capitalist World-Economy, 1730 –

1840. San Diego, 1989.

124

когда возникает государство, такие условия еще отсутствовали, вследствие чего

не поддавались разграничению (в том числе и на сознательно-рефлексийном

уровне) различные виды человеческой деятельности, прежде всего

технологическая, производственная, а также духовная, в том числе религиозно-

культовая. Есть, следовательно, все основания утверждать, что перечисленные

виды деятельности в первобытных, а также на первых порах и в традиционных,

обществах выступают как различные проявления единого процесса социальной

активности человека.

Иными словами, все виды человеческой деятельности, – будь то

деятельность производственная, культово-религиозная или политическая, – как в

традиционном, так и в значительной мере в современном обществе выступают в

качестве различных аспектов культуры общества. Причем последняя в широком

смысле рассматривается как особый способ человеческой деятельности,

направленный на формирование различного рода смыслов и опосредствованный

знаково-символическими средствами, выполняющими не только

коммуникативную, но и регулирующую функцию. Сказанное, в свою очередь,

означает, что все виды человеческой деятельности (в том числе и те ее виды,

институциональным выражением которых является государство) упорядочены

всем комплексом социальных регуляторов, среди которых одно из наиболее

важных мест занимает право.

Не случайно рассмотренный выше культ плодородия в любом аграрном

обществе на ранних этапах его эволюции включает в себя не только систему

мифологических представлений, образующих его смысловой стержень, и

оформляющих их ритуальных процедур, но и изготовление орудий труда, а также

обработку земли, представляющие собой важную часть ритуала. Данная мысль

неоднократно высказывалась этнографами и антропологами еще в начале XX

столетия146. Критикуя позицию тех ученых, которые исходили из представления о

первичности мифа и производности от него ритуала147, сторонники указанной

146 См.: Режабек Е.Я. Мифомышление: Когнитивный анализ. Изд. 2-е. М., 2012. С. 78–91. 147 См., например: Brinton D. Religions of Primitive Peoples. London – New York, 1905. P. 112–113;

125

концепции148 утверждали, что не миф предшествует ритуалу, а напротив, ритуал

порождает миф. На сегодняшний день этот тезис получил признание со стороны

как зарубежных149, так и отечественных авторов150.

В числе прочего, исследователями было отмечено, что ритуал, подобно

всякому иному культовому действу, организует себя в соответствии с

определенными правилами, являясь древнейшим социокультурным регулятором

человеческого поведения. На это обстоятельство указывает, в частности,

этимология самого слова ритуал, проанализированная В.Н. Топоровым151. Не

случайно данное слово в ряде языков восходит к древнеиндийскому rtá- (ritá-),

происходящему от индоевропейской основы r- (ar-) с глагольным значением

«соединять, присоединять», «пригонять (друг к другу)», «прилаживать»,

«устраивать», «связывать». Таким образом, по мысли древнего человека,

благодаря правильно совершенному ритуалу, обеспечивались порядок как во

Вселенной, так и в обществе и взаимосвязь всех их элементов.

Примечательно, что категория ritá, к которой восходит слово ритуал,

сыграла значительную роль в индийской правовой мысли. Появляясь еще в

«Ригведе» 152, это понятие, первоначально имевшее чисто религиозный смысл, со

временем сливается с собственно юридической категорией «дхарма»,

Preuss K. Th. Der religiöse Gehalt der Mythen. Tübingen, 1933. S. 21–30 и др. 148 См.: Smith W.R. Lectures on the Religion of the Semites. London, 1907. P. 18; Genner A. van. Mythes

et légendes d’ Australie. Études d’ethnographie et de sociologie. Paris, 1908. P. XCV; Marett R. The Treshold

of Religion. London, 1909. P. 150; Скворцов-Степанов И.И. Страх смерти против исторического

материализма // Скворцов-Степанов И.И. Избранные атеистические произведения. 3-е изд. М., 1959. С.

387 и др. 149 См.: Harrison J.E. Prolegomena to Study of Greek Religioh. Cambridge, 1903; Cornford F.V. From

Religion to Philosophy. London, 1913; Idem. The Origin of Attic Comedy. London, 1914; Idem. A Ritual Basis

of Hesiod’s Theogony // The Unwritten Philosophy. London, 1950; Hook S.H. Myth and Ritual. Oxford, 1933;

Raglan F.R.S. Myth and Ritual // Journal of American Folklore. 1955. Vol. 68. № 270; Van Baal I. Dema

Description and Analysis of Marind-Anim Cultur (South New Guinea). The Hague, 1966. P. 206–207 и др. 150 См., в частности: Богораз В.Г. Чукчи. Л., 1939. Т. II. С. 47; Францов Ю.П. У истоков религии и

свободомыслия. М., 1972. С. 293, 298, 300 и след.; Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику //

Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988; Он же. Предисловие //

Евзлин М. Космогония и ритуал. М., 1993. С. 18; Токарев С.А. Что такое мифология? // Токарев С.А.

Ранние формы религии. М., 1990. С. 528–531. 151 См.: Топоров В.Н. О ритуале... С. 43 и след. 152 История политических и правовых учений. Древний мир / Отв. ред. В.С. Нерсесянц. М., 1986. С.

125.

126

обозначающей обязанность, долг153, постепенно поглощаясь им154. Однако было

бы неверно жестко противопоставлять указанные категории по наличию либо

отсутствию юридического содержания, поскольку уже слово ritá в значении

«связывать» несет в себе очевидный, хотя еще и не вполне выраженный, правовой

смысл, становящийся особенно наглядным при сопоставлении его с латинским

глаголом obligare «вязать, связывать», производное от которого существительное

obligatio имеет целый ряд собственно юридических значений, в том числе и

«обязательство»155. Таким образом, мы видим, что уже древнеиндийское ritá,

помимо всего прочего, содержит в себе идею правовой обязательности, хотя и

выступающей как единое целое с обязательностью религиозной.

Поэтому не вызывает сомнения, что древнейшие ритуалы (и в том числе

ритуалы плодородия) имели – пусть и в весьма своеобразной, с современной

точки зрения, форме – юридическое опосредствование и являлись правовой

основой, на которой возникает традиционное государство. Иными словами, те

общие предпосылки, о которых шла речь ранее, являются необходимыми, но

недостаточными для появления государства. Они проявляют себя уже в

догосударственных потестарных структурах (таких, как вождество-чифдом), но

лишь с зарождением права и, прежде всего, права собственности на землю,

выступающего специальной предпосылкой политогенеза, возникает и

государство. Отсюда мы можем сделать вывод о том, что государство имеет не

просто социальную, но правовую природу.

В данной связи представляется чрезвычайно показательным и тот факт, что

в трудах цивилистов (в особенности цивилистов XIX столетия) право

собственности трактовалось в тех же самых терминах, в каких позднее

государствоведы станут говорить о публичной власти156. Абстрагируясь от

153 См.: Lingat P. The Classical Law of India. Berkeley, 1973. P. XII–XIII. 154 См.: Varma V.P. Studies in Hindu Political Thought and its Metaphysical Foundation. Delhi, 1974. P.

116. 155 См.: Дыдынский Ф.М. Указ. соч. С. 373. 156 См.: Savigny F.K. System des heitigen Roemischen Rechts. Bd.I. Berlin, 1840. S.7; Windscheid B.

Lehrbuch der Pandekten. Bd. I. Berlin, 1909. S.156; Gierke O. Deutsche Privatrecht. Bd. I. Wien, 1895.

S.253—254; Thur A. Der Allgemeine Teil des Deutschen Burgerlichen Recht. Bd. I. Berlin, 1910. S.55—56;

Saleilles R. De la personnalite juridique. Histoire et theories. Paris, 1910. P.372—373; Ellinek G. System der

127

некоторых частных расхождений в формулировках, следует отметить, что во всех

предложенных этими учеными дефинициях157 обращает на себя внимание прежде

всего то обстоятельство, что всякое субъективное право (в том числе, разумеется,

и право собственности, понимаемое в субъективном смысле) раскрывается через

три взаимосвязанных аспекта: а) осуществление господства своей волей, б)

наличие общественного признания этого господства и в) опора на правопорядок.

Отсюда явствует, что по своей юридической природе власть государства

представляет собой совокупность принадлежащих ему правомочий, ничем в

принципе не отличающихся от правомочий, возникающих в гражданско-правовой

сфере и принадлежащих физическим либо юридическим лицами. Ведь всякое

субъективное право есть, как следует из сказанного ранее, sui generis власть, в ка-

кой бы сфере оно ни реализовывалось, и кто бы ни выступал его носителем.

Другое дело, что в современных условиях частноправовое властвование

обладает рядом специфических черт, при помощи которых можно провести

достаточно четкое различие между частным и публично-правовым господством,

руководствуясь справедливым замечанием К.И. Скловского, что «публичная

власть — это власть к лицу, а не к имуществу»158. Напротив, частноправовое

хозяйственное господство обращено непосредственно к имуществу, а в

отношении третьих лиц оно проявляется, как было сказано, тогда, когда

необходимо исключить их из сфер приватных интересов правообладателя.

Важнейшей предпосылкой такого разграничения частноправового

(имущественно-правового) и публично-правового властвования является

характерное для современного правопорядка разделение частного и публичного

права. Между тем в условиях традиционного правопорядка, частноправовые и

публично-правовые аспекты, в том числе и аспекты властвования, были

неотделимы друг от друга.

Применительно к нашей проблеме, сказанное означает, что власть

subjektiven offenlichen Rechte. Berlin, 1905. S.44. 157 Подробный анализ определений права собственности, дававшихся в юридической литературе,

см.: Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность // Венедиктов А.В. Избранные

труды по гражданскому праву. В 2-х тт. Т.2. М., 2004. С. 40—41. 158 Скловский К.И. Собственность в гражданском праве. Изд. 2-е. М., 2002. С. 317.

128

традиционного государства — это власть и господство собственника над

принадлежащим ему имуществом, то есть в первую очередь над землей, и

одновременно с этим (а также в силу этого) господство над людьми, на данной

земле проживающими. Такая неразделенность частно- и публично-правовых

аспектов властвования в традиционных государствах (особенно в наиболее

ранних из них) обусловливает, в свою очередь, неразвитость

частнособственнических институтов и сосредоточение в руках традиционного

государства в лице его правителя или гражданского коллектива правомочий

верховного собственника, производными от которых являлись собственнические

(а чаще даже владельческие) правомочия подданных либо граждан.

Особенно значимым в подобных условиях являлось принадлежащее

традиционному государству право верховной собственности на землю, самым

непосредственным образом обусловливавшее его политическое господство над

теми лицами, которые проживали на этой земле, выступая ее производными

собственниками либо держателями-арендаторами. Следовательно власть

традиционного государства базировалась на имущественном праве в качестве

своего юридического основания. Причина, как уже было отмечено, состоит в

нерасчлененности частноправового и публично-правового аспектов

правопорядка, присущего традиционному обществу. Вместе с тем нельзя

забывать, что сам правопорядок (как юридически упорядоченное состояние

общества159) выступает необходимой стороной, моментом социального порядка и

определяется качественными характеристиками организации общества на данном

этапе его исторической эволюции. Поэтому для объяснения причин

неразделимости, нерасчлененности частно- и публично-правовых отношений в

традиционном правопорядке нам следует обратиться к рассмотрению тех

важнейших особенностей традиционного общества, которые самым

непосредственным образом определяют специфику государства.

Как известно, система представлений о традиционных (доиндустриальных)

обществах первоначально была разработана, что называется, «задним числом» в

159 См.: Сапельников А.Б., Честнов И.Л. Теория государства и права. СПб., 2006. С. 252.

129

трудах тех ученых, которые считали их уходящими в прошлое, а потому

представляющими в значительной мере лишь познавательный, академический, а

отнюдь не практический интерес160. Так, в частности, американский социолог Д.

Белл показал, что вся история человечества распадается на три последовательно

сменяющих друг друга, но при этом частично накладывающихся друг на друга

стадии: 1) доиндустриальную (аграрную), 2) индустриальную и 3)

постиндустриальную (информационную)161. По мысли Д. Белла, основным

средством производства в доиндустриальном обществе является земля, причем

ограниченность данного ресурса предполагает, во-первых, необходимость

юридического закрепления ее принадлежности в форме права собственности,

наличие которого способствовало обладанию особо высокого общественного

статуса. Во-вторых же, и это необходимо подчеркнуть особо, собственническое

господство в отношении земли порождало политическую власть и политическое

господство, выступавшие своеобразным продолжением последнего. Не случайно,

в частности, как показали исследования современных романистов, даже в столь

высокоразвитом традиционном правопорядке, как римское частное право, где в

теоретическом плане существовало ясное осознание необходимости

разграничения частно- и публично-правового аспектов, многие институты

частного права, особенно те из них, которые были так или иначе связаны с

институтом права собственности, имели чисто силовой характер.

Именно в этой связке власти и права собственности, в этом их неразрывном

единстве состоит, по нашему мнению, первая и главная причина

недифференцированности частного и публичного права в традиционном

160 См., например: Smelser N. Social Change in the Industrial Revolution. An Application to the

Lancashire Cotton Industry 1770 – 1840. 2nd ed. London, 1960; Rostow W.W. The Stages of the Economic

Growth. 2nd ed. Cambridge, 1971; Toffler A. The Third Wave. Toronto, 1987; Lash S. Sociology of

Postmodernism. New York, 1990; Иноземцев В.Л. Концепция постэкономического общества //

Социологический журнал. 1997. № 4. С. 71–78; Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт

социального прогнозирования. Изд. 2-е. М., 2004 и др. Важнейшие черты традиционного общества стали

предметом самостоятельного рассмотрения в работе Д. Лернера, само название которой содержит в себе

демонстративную перекличку с исследованием Белла. См.: Lerner D. The Passing of Traditional Society.

Modernizing the Middle East. 2nd ed. New York, 1965. 161 Впрочем задолго до Белла теоретическую дихотомию традиционного и современного обществ

(на применяя самих этих понятий) наметил и описал немецкий социолог Ф. Теннис. См.: Теннис Ф.

Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. СПб., 2002. С. 378—380.

130

правопорядке. Вторая причина заключается в простом, то есть внутренне

нерасчлененном, характере традиционного общества, которое, в отличие от

современного, не разделялось на относительно обособленные друг от друга

политическую, экономическую, социальную и культурную сферы общественной

жизни. Это разделение в традиционном обществе, если и возникало, то лишь на

определенном, довольно высоком уровне его исторического развития и лишь в

зачаточном состоянии, что было отмечено, в частности, В.Г. Чайлдом162.

Третья причина неразделимости частного и публичного права, характерной

для традиционного общества, коренится в специфике его духовной культуры,

обусловливающей относительную неразвитость в нем индивидуально-

личностного начала и растворенность последнего в различного рода коллективах,

окружавших индивида во все моменты его жизни, инкорпорируя его в свой

состав. Такой тип духовной культуры и соответствующий ему тип социальности в

широком смысле этого слова получил название коммунократического163. Особую

устойчивость коммунократическому типу социальности придавало то

общеизвестное обстоятельство, что в доиндустриальных (аграрных) обществах

главенствующую роль играет традиция как основной способ воспроизводства,

сохранения и трансляции культурных ценностей.

Не приводя развернутых и детальных обоснований (что было бы неуместно

в рамках настоящей работы) отметим, что в традиции, на наш взгляд, следует

видеть целый комплекс духовных явлений, лежащих в самых разных областях

культурного творчества. Мы видели, что основной чертой традиционной

культуры выступает ориентированность на миф как целостную систему связных

представлений о мире, месте в нем человека, а также о правилах человеческого

поведения164. Специфика традиционной культуры и, прежде всего, ее

мифоритуализм, имеет своим важнейшим последствием имевшую место в

традиционном обществе растворенность индивида в коллективе, которая

162 См.: Childe V.G. The Danube Prehistory. Oxford, 1929; Idem. What Happened in History? Baltimore,

1942; Idem. The Urban Revolution // Town Planning Review. 1950. Vol. 21. № 1. P. 3–17. 163 См. подробнее о коммунократическом типе культуры: Ерасов Б.С. Социальная культурология.

М., 1998. С. 333. 164 См.: Васильков Я.В. Миф, ритуал и история в «Махабхарате». СПб., 2010. С. 95 и след.

131

неоднократно отмечалась исследователями.

Это, в частности, нашло свое проявление в том типе морального и

правового сознания членов традиционного общества, который в литературе

получил название культуры стыда, в противовес культуре совести, характерной

для представителей современной (индустриальной) культуры165. Вместе с тем,

при всей относительной неразвитости индивидуального начала в традиционном

обществе, не следует думать, будто оно представляет собой царство

деперсонифицированных структур, подобных современным юридическим лицам.

Как ни парадоксально, именно для последних в традиционном обществе места

практически не находилось: не случайно даже сама категория юридического лица

зародилась достаточно поздно и не была известна большинству древних и

средневековых правопорядков166. Думается, существует достаточно оснований

утверждать, что традиционное общество представляло собой совокупность людей

и их коллективов167 и не включало в себя хорошо известные современному

обществу обезличенные (деперсонифицированные) структуры, в том числе

государственный аппарат.

Сказанное объясняется, на наш взгляд уже отмеченной ранее

предметностью традиционной ментальности, воспроизводившей в себе

характерные черты мифа, такие как символизм168. Миф оперирует конкретными,

эмпирически данными предметами и явлениями окружающей действительности,

объясняя с их помощью более сложные, чувственно не воспринимаемые

феномены169. С этой целью миф использует такие типичные для традиционной

культуры и традиционного мышления приемы, как метафорический и

метонимический перенос170. Таким образом, мифологическое мышление,

165 См.: Benedicth R. The Crysanthemum and the Sword. Patterns of Japanese Culture. Boston, 1946;

Ярхо В.Н. Была ли у древних греков совесть? К изображению человека в аттической трагедии //

Античность и современность. Сборник статей к 80-летию Ф.А. Петровского. М., 1972. С. 251—263;

Ерасов Б.С. Указ. соч. С. 338—339. 166 См. подробнее: Козлова Н.В. Понятие и сущность юридического лица: очерк истории и теории.

М., 2003. С. 43 и след. 167 См.: Ерасов Б.С. Указ. соч. С. 342. 168 См., в частности: Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М., 2008. С. 106. 169 См. об этом: Дьяконов И.М. Указ. соч. 21 и след. 170 См. подробнее: Якобсон Р.О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.,

132

характерное для традиционного общества, будучи в основе своей предметно-

метафорическим, обусловливало предметность, личностную конкретность любых

отношений, складывающихся в данном обществе.

Итак, тремя важнейшими общесоциальными причинами нерасчленимости

частного и публичного права в традиционном правопорядке являются: а) в

политико-экономическом отношении – нерасчленимость власти и собственности;

б) в социальном отношении – сравнительная простота и внутренняя

недифференцированность структуры традиционного общества; в) в культурном

отношении – предметность традиционного сознания и духовной культуры,

порождающая личностный характер складывающихся отношений и

растворенность индивида в коллективе. В подобных условиях традиционный

правопорядок во всех своих проявлениях (в том числе и в государственно-

властных) мог иметь исключительно частноправовой характер. При этом было

бы едва ли верным приписывать частному праву в традиционном обществе те

признаки, которые выделяют ученые применительно к современному частному

праву, противопоставляя его современному же публичному праву171. В то же

время частное право обладает рядом свойств, которые неизменно присущи ему на

любом этапе развития, что, собственно, и позволяет нам констатировать

частноправовой характер традиционного правопорядка (и традиционного

государства соответственно)172.

Одно из важнейших таких свойств было рассмотрено еще Л.И.

1975. С. 193—230. 171 См., например: Savigny K.F. Op. cit. Bd. I. S. 27; Покровский И.А. Основные проблемы

гражданского права. М., 1998. С. 37—48; Иоффе О.С. Цивилистическая доктрина промышленного

капитализма // Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. М., 2000. С. 73 и след.; Черепахин

Б.Б. К вопросу о частном и публичном праве // Черепахин Б.Б. Труды по гражданскому праву. М., 2001.

С. 96; Агарков М.М. Ценность частного права // Агарков М.М. Избранные труды по гражданскому праву.

В 2 т. М., 2002. Т. 1. С. 51 и след; Дарвина А.Р. Частное право: его содержание и роль в современных

условиях развития Российского государства // Право и политика. 2003. № 8; Мальцев Г.В. К вопросу о

частном и публичном праве // Право и гражданское общество в современной России. М., 2003; Радбрух

Г. Философия права. М., 2004. С. 142; Витрук Н.В. Общая теория юридической ответственности. Изд. 2-

е, испр. и доп. М., 2009. С. 159; Александрова С.П. Ответственность в сфере частноправовых отношений

// Правовая система России: Реалии и проблемы модернизации. Сб. науч. статей / Под общ. ред. А.А.

Старовойтова. СПб., 2012. С. 120—124 и др. 172 Данное обстоятельство отмечалось некоторыми юристами еще в конце XIX и начале XX вв. См.,

в частности: Гамбаров Ю.С. Гражданское право. Общая часть. М., 2003. С. 40.

133

Петражицким, отмечавшим, что частное право направлено на обеспечение

интересов индивида, в то время как право публичное обеспечивает достижение

общего блага173. Исходя из подобного понимания, становится очевидно, что

частное право может применяться к регулированию отношений не только между

равными, но и между неравными субъектами, выполняя тем самым функции

публичного права. В данной сфере оно в конкретно-исторических условиях

традиционного общества приобретает форму так называемого господского права,

которое Петражицкий противопоставляет социально-служебному, т.е.

публичному праву современного общества174.

Итак, мы видим, что поскольку в момент возникновения традиционного

(исторически первого типа) государства, правопорядок базировался

исключительно на частном праве, то и государство с неизбежностью имело

частноправовую природу. Будучи способом организации частноправового

господства, традиционное государство вырастает из имущественных прав, в

первую очередь – права собственности на землю, которое, на наш взгляд,

являлось важнейшим институтом традиционного правопорядка в целом.

Специфической чертой права собственности на землю в традиционных обществах

являлся ее расщепленный характер, наиболее полное и всестороннее

теоретическое обоснование которого дал средневековый глоссатор Франциск

Аккурсий175. Суть данной конструкции состоит в том, что один участок земли

находился в собственности двух или более субъектов, между которыми

существовали иерархические отношения власти-подчинения. При этом

обладатель верховной, или прямой, собственности (dominus directus)

осуществлял политическое господство над всеми, кто находился на

принадлежащей ему земле, в том числе и над обладателями права

непосредственной, или производной, собственности (dominium utile)176. В

173 См.: Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. СПб.,

2000. С. 575. 174 Там же. 175 См.: Landsberger E. Die Glosse des Accurius und ihre Lehre von Eigentum. Leipzig, 1883. S. 82—88. 176 См.: Иоффе О.С. Цивилистическая доктрина феодализма // Иоффе О.С. Избранные труды по

гражданскому праву. С. 57.

134

содержание правомочий последних входило, прежде всего, хозяйственное

господство над землей и ее держателями — крестьянами, которым она

принадлежала в качестве прекария.

Наличие у производных собственников вещных прав на землю порождает

у них ряд обязанностей перед верховным собственником и прежде всего

обязанностей военной и административной службы177. Именно из этой

совокупности обязанностей, имеющих имущественный характер, на наш

взгляд, вытекали отношения, составлявшие структуру традиционного

государства. Очевидно, что наиболее отчетливо отмеченные особенности

проявили себя именно в феодальных государствах Западной Европы. Вместе с

тем само право расщепленной собственности на землю наблюдается во всех

традиционных правопорядках. Более того, предпосылки для формирования права

расщепленной собственности на землю начинают складываться еще в

превобытном обществе, причем наиболее ранние его элементы встречаются в

верхнепалеолитических и мезолитических доземледельческих общинах178. В

числе прочего, этому способствует двууровневая структура таких общин,

которые, будучи более крупной общностью, как правило, включали в себя в

качестве своего социального ядра род либо несколько родов, представлявших

собой группу лиц, объединенных квазикровным (тотемным) родством179.

При этом иерархически род занимал более привилегированное положение,

чем община, включавшая в себя не только сородичей-мужчин, но и пришлых (в

том числе женщин, находящихся в вирилокальном или мужчин в

уксорилокальном браке с членами рода), чей статус был, естественно, ниже. Такое

положение вещей сохраняется и на более поздних ступенях социальной

эволюции, как свидетельствует пример римского права, где агнаты (фактически

лица, принадлежавшие к одному патрилинейному роду) обладали рядом

преимуществ перед когнатами, т.е. кровными родственниками. Другой

177 См. подробнее: Венедиктов А.В. Указ. соч. С. 142 и след. 178 См.: Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. М., 1986. С. 35 и след. 179 См.: Stanner W.E.H. The Daly River Tribes // Oceania. 1933. Vol. 3. № 4; Idem. Aboriginal Territorian

Organisation: Estate, Range, Domain and Regime // Oceania. 1965. Vol. 36. № 1; Shapiro W. Residental

Grouping in Northeast Arnhem Land // Man. 1973. Vol. 8. № 3.

135

предпосылкой расщепления права собственности на землю в первобытном

обществе являлось распределение функций между общиной и родом: в то время

как первая выполняла главным образом хозяйственную деятельность, второй

осуществлял культовые (ритуальные) функции180, что, в свою очередь, не могло

не отразиться и на реализации принадлежащих им прав.

Указанное обстоятельство подтверждается некоторыми этнографическими

данными. В частности, по наблюдениям Р. и К. Берндтов, у австралийского

племени гунвинггу (Западный Арнемленд), выделялись два отмеченных выше

основных уровня социальной общности, а именно патрилинейный вирилокальный

род (гунмугугур), из которого могли выделяться небольшие хозяйственные

группы (именуемые исследователями «ордами») и община как наиболее широкая

общность, включающая в себя как род, так и «орды». Сообразно этому у

гунвинггу разграничивались и формы права собственности на землю, причем, как

показывают ученые, если право общинной собственности имело по большей

части экономическое содержание, то родовая собственность на землю было по

своему содержанию не экономическим, а религиозным феноменом181. Сходное

распределение прав на землю существовало и у австралийских тиви, у которых

правами пользования землей обладала община и в равной мере все ее члены, а

владельцами той же земли являлись или считали себя члены рода182.

По мере разложения первобытного строя, в результате слияния общин,

возникают надобщинные структуры (племена)183 с их потестарной организацией,

что приводит к образованию нового типа политической структуры, а именно

вождества-чифдом184. При этом к главе вождества переходят собственнические

180 См.: Falkenberg J. Kin and Totem. Oslo, 1962. 181 См.: Berndt R.M., Berndt C.H. Man, Land and Myth in North Australia. Sydney, 1970. P. 212—216. 182 См.: Goodale J.C. Tiwi Wives. Seattle; London, 1974. P. 99. 183 В фундаментальном и одном из наиболее авторитетных в настоящее время исследований

истории первобытного общества племена именуются «этно-социальными организмами более крупными,

чем община». – История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины / Под ред. Ю.В.

Бромлея. М., 1986. С. 219. 184 См.: Oberg K. Indian Tribes of Northern Matto Grosso. Washington, 1953; Fried M.H. On the

Evolution of Social Stratification and the State // Culture in History / Ed. S. Diamond. New York, 1960. P. 720

f.; Idem. The Evolution of Political Society. An Essay in Political Anthropology. New York, 1967. P. 185—226;

Service E. Primitive Social Organisation. P. 132—169; Johnson A.W., Earle T. The Evolution of Human

Societies: From Foraging Group to Agrarian State. Stanford (Gal.), 1987. P. 209 и др.

136

правомочия на целый ряд земельных объектов, в том числе ничейные,

невозделанные и захваченные у соседних племен земли185. Кроме того, в

результате разложения родовой организации род утрачивает свое прежнее

значение и из его состава обособляются семьи, выступающие теперь

полноправными собственниками родового имущества и земли186.

Одновременно упорядочивается и усложняется система имущественных

прав на землю и окончательно складывается иерархия расщепленной

собственности, на вершине которой находится право верховной собственности,

обычно принадлежащее племени в целом либо племенному вождю, в тех случаях,

когда этот последний обладает достаточным объемом власти для утверждения

своих собственнических прав187, а производными правами обладали общины и

патриархальные (большие) семьи. Наконец, на низших ступенях иерархии

находились те лица, которым земля принадлежала на ограниченном вещном праве

(владения или пользования), либо на обязательственном праве (арендаторы и

иные держатели). Неудивительно, что в традиционном обществе подобная

иерархия имущественных прав очень скоро стала мыслиться как показатель

неравенства социальных статусов, а затем и власти-подчинения владельцев,

пользователей и держателей земли ее непосредственным собственникам, а тех, в

свою очередь, верховному собственнику188. Это, на наш взгляд, и стало

непосредственной (собственно-юридической) предпосылкой политогенеза.

Учитывая сказанное, мы можем констатировать, что право расщепленной

собственности на землю в смысле распределения правомочий (как публично-

властных, так и частнохозяйственных) между иерархически соподчиненными

собственниками различных уровней выступает, вообще говоря, в качестве

185 Многочисленные примеры см.: Летурно Ш. Эволюция собственности. Изд. 2-е. М., 2012. С. 69 и

след. 186 См., в частности об этом: Диков Н.И. Палеолитическое жилище на камчатской стоянке Ушки IV

// Сибирь и ее Соседи в древности. Новосибирск, 1970. С. 41; Он же. Древние культуры Камчатки и

Чукотки. Автореф. дисс. ... д.и.н. Новосибирск, 1971. С. 16. 187 См.: Летурно Ш. Указ. соч. С. 69 и след., 101 и след. 188 См. об этом, например: Сказкин С.Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в

Средние века // Сказкин С.Д. Избранные труды по истории. М., 1973; Неусыхин А.И. Собственность и

свобода в варварских правдах (очерки эволюции варварского общества на территории Западной Европы

в V – VIII вв.) // Неусыхин А.И. Проблемы европейского феодализма. Избранные труды. М., 1974. С.

192—201; Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С. 27—30.

137

своеобразной юридической универсалии, присущей всем традиционным

правопорядкам мира. Так, у африканского народа баротсе (Замбия) еще в

середине прошлого века высший правитель — литунга был и верховным

собственником земли, которой наделялись на праве собственности деревенские

вожди. Они же, в свою очередь, передавали земельные участки в пользование

рядовым общинникам. Последние несли за это трудовые и натуральные

повинности, как в пользу вождя, так и в пользу верховного собственника —

литунги189. В ряде других раннегосударственных образований Африки (например,

в южноафриканском государстве Мономотапа) власть правителя также вытекала

из принадлежащего ему права собственности на землю190.

Показательными являются данные, приводимые исследователями кочевых

племен бедуинов и туарегов. Так, в частности, бедуинские шейхи Северной

Аравии, будучи носителями права верховной собственности на землю,

осуществляли ряд властных полномочий в отношении производных

собственников или держателей земли191. В числе прочего, им принадлежало право

собирать дань с обрабатывающих плодородные земли крестьян-феллахов192.

Кроме того, они собирали подати с городских жителей-торговцев, ремесленников,

паломников к святым местам и иных лиц, находившихся под их

«покровительством»193. Аналогичную картину дают и поземельные отношения в

традиционных обществах кочевых туарегов194.

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что право собственности на

землю возникает уже на самых ранних стадиях развития традиционного общества,

еще до появления государственности и получает свое дольнейшее развитие в

специфической для традиционного правопорядка форме права расщепленной

собственности с возникновением государства. Существование права

расщепленной собственности, тесно связанного с государственной властью,

189 См.: Синицына И.Е. Обычай и обычное право в современной Африке. М., 1978. С. 93. 190 См.: Коновалова И.Г. Средневековый Восток. М., 2007. С. 481. 191 См.: Першиц А. И. Некоторые особенности классообразования и раннеклассовых отношений у

кочевников-скотоводов // Становление классов и государства / Отв. ред. А. И. Першиц. М., 1976. С. 300. 192 См.: Burckhardt I. L. Bemerkungen über die Beduinen und Wahaby. Weimar, 1831. S. 95. 193 См.: Musil A. Arabia Petrea. Bd. III. Ethnologischer Reisebericht. Wien, 1908. S. 336. 194 См.: Lhote H. Les touareg du Haggar (Ahaggar). Paris, 1955. P. 207.

138

можно констатировать уже для древнейших государственно-организованных

обществ, подобных древнеегипетскому. Так, в древнеегипетском языке имелось

специальное слово (dt), обозначавшее как собственника, так и соответствующее

право; на письме это слово передавалось иероглифом змеи195. Подобное

выделение всей совокупности объектов, принадлежащих в качестве его достояния

частному лицу, и противопоставление этого частного достояния имуществу

других лиц и государства, по большому счету, не может долгое время

осуществляться лишь в плане фактических отношений, оно с неизбежностью

предполагает и юридическое свое оформление196.

В контексте исследуемой нами проблемы представляется важным отметить

многозначность (полисемантизм) мифологемы змеи, а также родственных

мифологических образов (например, дракона, саламандры и т.п.), находящихся,

как известно, в тесной и непосредственной связи с символикой огня197.

Примечательно, что существовавшая в традиционной культуре метафорическая

связь змеи и огня принадлежит к числу наиболее устойчивых. Подтверждением

этому являются как широко распространенные у большинства народов

мифологические образы огненных змеев (в том числе славянские Змей Горыныч,

Змей Огненный Волк, Змиулан, Pjenežny Zmij и др.), так и то обстоятельство, что

змеи могли использоваться в земледельческих обрядах, включавших в себя

ритуал возжигания огня. Так, в частности, по словам Дж. Д. Фрэзера, еще в

середине XIX в. в ряде сельских общин Франции крестьяне во время праздника

летнего солнцестояния сжигали змей в кострах198.

Исходя из этого, а также учитывая то, что было сказано о символике огня в

предыдущем параграфе, можно с известной долей уверенности предположить, что

присущая традиционному правопорядку причинно-следственная связь между

правом собственности и государственной властью до какой-то степени

осознавалась общественным сознанием, находя свое выражение в

195 См.: Перепелкин Ю. Я. Частная собственность в представлении египтян Старого царства

//Палестинский сборник. Вып. 16 (79). М.; Л., 1966. С. 121. 196 Скловский К. И. Указ. соч. С. 14. 197 См.: Мифологический словарь / Под ред. Е.М. Мелетинского. М., 1992. С. 222—223, 409. 198 См.: Фрэзер Дж.Д. Указ. соч. С. 612.

139

мифологической (а позднее в фольклорной) образности. Причем данная

символика являлась универсальной, так как не ограничена рамками отдельных

культур, а проявляется в том или ином виде практически по всему миру. Для

сравнения достаточно обратиться к религиозным представлениям гватемальских и

юкатанских майя, нередко придававших своему верховному богу Итцамне

рептильные черты, изображая его в виде огнедышащего Змея-Крокодила199. При

этом, как отмечает А.А. Бородатова, теоним Itzam-na, или Itzam-[cit]-nga, имел

своей основой корень tz’am, «царский трон», изображаясь на письме

соответствующим иероглифом200.

Рассмотренный мифологический образ находит свои параллели и у многих

народов Старого Света, в частности у древних греков. Наиболее известным

примером здесь является образ легендарного основателя Афин царя Кекропа,

изображавшегося в виде получеловека-полузмея (Nonn., 41, 58) и являвшегося,

согласно наиболее распространенной версии мифа, сыном богини земли Геи201.

Змеиными чертами был наделен и другой легендарный афинский царь, сын Геи

Эрихтоний202, которого Гомер (Il., 2, 57; Od., 7, 81) называет Эрехтеем203. Не

случайно преемник этого Эрихтония-Эрехтея на афинском троне также зовется

Кекропом, а это дает основания предположить, что в афинской мифологии

существовала серия преданий о целой династии «змеиных царей», рожденных из

земли. Согласно той же греческой мифологии основатель Фив Кадм получил

царскую власть над Беотией после того, как убил дракона, обитавшего в том

месте, где был впоследствии заложен город (Apoll., III, 4, 2; Paus., IX, 10, 1; Ovid.

Metamorph. III, 31 – 64; Hygin., 178). В дракона Кадм и был превращен в старости,

после того, как, отказавшись от власти, покинул Фивы.

Обращаясь к развитым традиционным правопорядкам, мы видим в них

199 Весьма выразительные изображения такого рода встречаются на фресках из Ошкинтока. См.:

Amador Naranjo A. El origin del mundo en Oxkintok // Oxkintok. Madrid, 1969. P. 160—161. 200 См.: Бородатова А.А. «Язык суйва»: архаическая загадка в ритуале подтверждения власти у

майя XVI в. // Власть в аборигенной Америке. М., 2006. С. 245. 201 См.: Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. В 3 т. М., 2001. Т.1. С.309. 202 См.: Ковалева И.И. Эрихтоний: миф о структуре Панафиней // ВДИ. 2004. № 4. С.129–136. 203 См.: Зайцев А.И. Свидетельство «Илиады» о рожденном из земли царе Эрехтее // Зайцев А.И.

Избр. статьи. Т. 2. СПб., 2003. С. 422—423.

140

повсеместное сохранения права расщепленной собственности на землю, что

позволяет отказаться от предположения, согласно которому расщепление

собственнических прав характерно лишь для эпох зарождения права и

государства либо их временного ослабления и децентрализации (подобных

феодализму). Так, элементы права расщепленной собственности на землю

существовали в античную эпоху в Греции и Риме, где верховным собственником

земли являлась гражданская община, члены которой были производными

собственниками участков, выделяемых им из публичного земельного фонда (

κoιά; ager publicus)204. Соответственно этому распределялась и власть между

частными собственниками земли (домовладыками) и общиной, чье политическое

господство над своими членами ограничивалось властью отца семейства в

частных делах в отношении членов семьи205. Представляется, что именно в этом

состоит основное значение категорий ius privatum и ius publicum, в понимании

римских юристов.

В римском праве такое разграничение властных полномочий общины и глав

семейств получило свое терминологическое оформление в категориях imperium и

potestas. Термином imperium обозначалась военно-политическая власть высших

республиканских магистратов, тогда как слово potestas обозначало власть всех без

исключения должностных лиц. Вместе с тем юридическая доктрина придавало

данной категории более широкое значение. По определению Ульпиана, его

«следует понимать в обобщающем смысле как относящееся и к подвластному

сыну, и к рабу»206. Таким образом, словом potestas обозначались не только

полномочия должностного лица, но и власть домовладыки (patria potestas), т. е.

оно выражало как публично-, так и частноправовое властвование. Важно отметить

при этом, что власть отца семейства вытекала из его статуса единственного

полномочного собственника совокупного семейного имущества (familia).

204 См.: Савельев В.А. Власть и собственность: юридические аспекты собственности в праве

классического периода // Древнее право. 1996, № 1. С. 119. 205 См. подробнее об этом в нашей работе: Разуваев Н.В. Специфика государственной власти как

основа типологической характеристики античного государства // История государства и права. 2007. №

23. С. 27—30. 206 Ulp., 29 ad ed., D. 15, 1, 1, 5: Potestatis verbum communiter accipientum est tarn in filio qua in servo.

141

С понятием potestas была связана и другая частноправовая категория —

auctoritas, которой обозначалась в основном распорядительная власть

собственника над принадлежащей ему вещью207, т.е., в отличие от potestas, это

слово не осложнялось никакими публично-правовыми коннотациями. Наличие у

лица auctoritas позволяло ему исключить из сферы хозяйственного господства

любых неуправомоченных субъектов, в особенности чужаков (hostes), чем

обеспечивалось непрерывность и неотъемлемость права собственности208. Для

того, чтобы исключить потенциальную возможность перехода права

собственности к чужакам (т.е. лицам, не принадлежавшим к семье и общине),

например, путем завладения или узукапии, auctoritas собственника трактовалась

как вечная (aeterna)209.

Впрочем, в культурно-исторической ситуации, когда даже человек в

принципе мог быть уподоблен вещи, действие auctoritas распространялось не

только на объекты имущественных прав, но и на людей210. Отмеченные свойства

предопределили трансформацию категории auctoritas в эпоху Империи. Уже

Август в своих «Деяниях» писал, что с момента установления единовластного

правления, имея potestas не больше, чем у других магистратов, он превосходил их

принадлежавшей ему auctoritas211. Отсюда фактически следует, что императорская

власть в Риме базировалась именно на праве верховной собственности на землю,

причем вся территория империи (особенно такие ее провинции, как Египет) была

приравнена к имуществу, находившемуся в личной собственности Августа.

Но особенно наглядным и осознанным представление о наличии у

императора aeterna auctoritas над территорией империи стало в III в. н.э., когда

сама эта последняя оказалась более, чем когда-либо подверженной нашествиям

извне, со стороны тех, кого римлянам свойственно было считать чужаками и

варварами. Недаром именно с конца III в. в юридической терминологии

207 См.: Машкин Н.А. Эдикты Августа из Киренаики // ВДИ. 1938, № 3. С. 191. 208 Cм.: Скловский К.И. Указ. соч. С. 244. 209 См. об этом подробнее: Дождев Д.В. Основания защиты владения... С. 132—133. 210 См.: Смирин В.М. Патриархальные представления и их роль в общественном сознании римлян //

Культура Древнего Рима. М., 1986. Т. II. С. 21 и след. 211 RGDA, p. 34: Post id tempus auctoritate omnibus praestiti, potestatis autem nihilo amplius habui quam

ceteri, qui mihi quoque in magistrate conlegae fuerunt.

142

происходит слияние категорий possessio (ранее обозначавшее право владения) и

dominium, с последующим полным вытеснением последней из непосредственного

обихода и заменой ее термином proprietas212. Таким образом, основы

формирования средневековой категории права феодальной собственности,

предопределившей особенности развития феодальной западноевропейской

государственности, были заложены еще в римском праве I—III вв.

Более того, право расщепленной собственности на землю лежало в основе

традиционного правопорядка и традиционной государственности не только

западных, но и восточных народов. Так, в Древней Индии, где право частной

собственности было весьма развитым, оно соотносилось с другими формами

права собственности, прежде всего общинной и государственной (царской).

Индийская доктрина различала также категории собственности (обозначавшейся

термином svarta) и держания (bhukti)213. Это вполне тождественно разграничению

категорий: dominium — possessio — detentio (precario) в римском и средневековом

западноевропейском праве. Примечательно, что и в Древней Индии царь также

считался «господином земли», т.е. ее верховным собственником (см.: Законы

Ману VIII, 3, 9), однако непосредственное хозяйственное господство

осуществлялось теми, у кого эта земля находилась в «производной

собственности»214.

Естественно, что, будучи верховным собственником всего земельного

фонда, правитель выступал в качестве непосредственного собственника тех

земель, которые входили в царский фонд. Причем эти земли также могли

передаваться частным лицам вместе с теми или иными имущественными правами

(скажем, правом добывать соль и т.п.). Отметим, что аналогичным образом

обстояло дело и в Древнем Эламе, где правители государства, передавая

крупнейшим сановникам дворцовую землю в производную собственность,

одновременно предоставляли им различного рода иммунитеты от налогов и

212 См.: Липшиц Е.Э. Право и суд в Византии IV — VIII вв. Л., 1976. С. 55. 213 См.: Jolly J. Recht und Sitte: Grundriss der Indo-Arischen Philogie und Altertumskunde. Strassburg,

1896. S.90. 214 См.: Gopal L. On Feudal Polity in Ancient India // Journal of Indian History. 1963. Vol. 41, № 2. P. 40.

143

повинностей. По словам И.М. Дьяконова, предоставление иммунитетов

владельцам государственных (дворцовых) земель получило весьма широкое

распространение на Востоке, начиная с IX—VIII вв. до н.э.215 Между тем наличие

иммунитетов чаще всего сопутствует праву расщепленной собственности на

землю, что позволяет нам сделать вывод об окончательном и практически

повсеместном распространении данного института в восточном обществе

указанной эпохи. Так, для той же Индии историки констатируют наличие

двухуровневой иерархии собственности, а именно: собственности-суверенитета и

производной (податной) собственности216.

Таким образом, все приведенные выше фактические данные позволяют

сделать вывод о том, что появление права собственности на землю не только

предшествовало, но и выступало непосредственной предпосылкой возникновения

государства, которое в традиционном обществе имела имущественно-правовую

природу. Последующая эволюция государства его переход от традиционного к

протосовременному, а затем и к современному типу, будучи рассмотрена в своем

юридическом аспекте, представляет собой процесс постепенной «публицизации»

государства, его трансформацию из частноправового в публично-правовой

институт. Несмотря на это, следует подчеркнуть, что на протяжении всей своей

истории государство оставалось юридическим в основе своей явлением, что

свидетельстует о неизменности его правовой природы.

Данное обстоятельство, тем не менее, отнюдь не исключает исторического

многообразия различных государств. Поэтому, во избежание односторонности и

предвзятости выводов, возникает необходимость выявить во всем этом

многообразии общие черты, которые объединяют между собой конкретные

государства, стоящие на одной ступени эволюции. Необходимым условием для

215 См.: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги

рабовладельческой цивилизации. Часть первая. Месопотамия / Под ред. И.М. Дьяконова. М., 1983. С.

410—412. 216 См.: Алаев Л.Б. О характере общественного строя в средневековой Индии // Очерки

экономической и социальной истории Индии. М., 1973. С. 116—122; Медведев Е.М. О товарно-

денежных отношениях в индийском городе второй половины I тысячелетия н.э. // Ближний и Средний

Восток. Товарно-денежные отношения при феодализме. М., 1980. С. 142—145; Он же. Хартия

Вишнушены как источник по истории раннесредневекового города // Древняя Индия. Язык, культура,

текст. М., 1985. С. 230.

144

этого является создание типологии государств и применение этой типологии к

конкретно-историческому материалу.

145

ГЛАВА 3

Типология государства в контексте эволюционной парадигмы

3.1 Основные подходы к типологии государства

В предыдущей главе было показано, что причиной возникновения

государства является совокупность социально значимых потребностей и

интересов членов общества, обеспечивать которые государство призвано уже в

момент своего появления на исторической авансцене. Таким образом, этими

потребностями и интересами предопределяется социальное назначение

государства на любом этапе его эволюции и, следовательно, его сущность. Но,

кроме того, необходимо иметь в виду, что возникновение государства

опосредовано правом, в котором потребности и интересы членов общества

находят свои выражение и закрепление. Это, собственно, и позволяет говорить о

том, что государство имеет правовую природу и представляет собой

институциональное выражение правопорядка.

Однако, как мы видели, правовое содержание государства, будучи

присущим ему на всех стадиях эволюции, не оставалось неизменным. Так,

государства Древнего мира и Средних веков, а также некоторые государства

раннего Нового времени (то есть государственные образования являвшиеся,

согласно принятой в данной работе терминологии, традиционными)

основывались на частном праве, которое в соответствующих исторических

условиях представляло собою главным образом имущественное право. С другой

стороны, современное государство имеет публично-правовой характер, что, как

мы видели, обусловливает его специфику и отличия от государств

предшествующих исторических типов.

Изменялись с течением времени и социально значимые потребности членов

общества, что ставило перед государством на каждом из этапов его эволюции

новые задачи, рождая новые функции и структурные особенности. Есть все

основания полагать, что историческая трансформация правопорядка и

146

видоизменение потребностей индивидов, подлежащих удовлетворению со

стороны государства, явились двумя важнейшими движущими силами,

непосредственно предопределившими его эволюцию. Естественно, что последний

фактор имеет более глубокие предпосылки, коренящиеся в самом человеческом

существе, изменяющемся по мере накопления того опыта, на основе которого, как

было показано ранее, формируется сама социальная реальность и ее феномены,

включая государство. Соответственно, именно эволюция самого человека, его

духовного мира и условий материальной жизни, видоизменяющихся и в какой-то

мере совершенствующихся по мере накопления социального опыта во всемирно-

историческом масштабе, является, на наш взгляд, основной и глубинной

первопричиной эволюции общества в целом и его отдельных институтов, включая

государство, в частности.

Из всего сказанного напрашивается весьма важный теоретический вывод,

состоящий в том, что если сущность государства, а также его понятие и признаки,

рассматриваемые на самом высоком уровне абстрагирования от конкретно-

исторических реалий, и остаются в основе своей неизменными, то этого нельзя

сказать об иных системных характеристиках государства, включая его

формальные и содержательные аспекты. Нетрудно убедиться в том, что эти

аспекты, по мере эволюции видоизменяются, что на уровне эмпирического

описания конкретных проявлений государственности в различные эпохи создает

ощущение исключительного разнообразия и даже пестроты. Так, например,

существенные, качественные различия древневосточных деспотий и античных

полисов приводит к мысли об их несвязанности или даже полной

противоположности друг другу в исторической ретроспективе. Между тем

теоретическое осмысление, основывающееся на более точной системе

релевантностей позволяет усмотреть типологические сходства государств,

стоящих на одной ступени эволюции при всех их очевидных эмпирических

различиях (которые, бесспорно, также должны учитываться в иной системе

координат или, иначе говоря, релевантностей, задаваемых для других

исследовательских целей).

147

Таким образом, отправной точкой в изучении эволюции государства

должно, как представляется, стать создание его исторической типологии и

выделение системы исторических типов, охватывающих собой множество

конкретных явлений, обладающих общими свойствами. При этом необходимо,

разумеется иметь в виду, что тип (так же, как и общая логическая дефиниция) не

является специфической реальностью, обладающей непосредственным бытием, а

лишь особого рода обобщением, продиктованным задачами теоретического

описания множества эмпирических данных, совокупность которых,

непосредственно образует процесс эволюционной динамики государства. В свете

сказанного весьма важными представляются слова А. Шюца о том, что всякий тип

(и тип государства в том числе) «является демаркационной линией между

исследованными и неисследованными горизонтами наличной темы и продуктом

ранее доказавшей свою достоверность системы интерпретативных

релевантностей»1.

Применительно к исследуемой проблеме сказанное означает, что всякий

исторический тип государства представляет собой известного рода идеализацию,

выхватывание однородных элементов опыта из того непрерывного потока,

которым – с точки зрения находящегося внутри наблюдателя – является эволюция

вообще и социальная эволюция, включая эволюцию государства, в частности.

При этом непосредственной реальностью (и эмпирической достоверностью)

обладают, в первую очередь, именно эти элементы, а уже потом те их типизации,

которые с позиции вненаходимого наблюдателя создает в своих целях

исследователь и создание которых, вообще говоря, является одним из средств

того конструирования реальности, о котором шла речь ранее. Вот почему А.

Шюц, подобно М. Веберу, осознавая всю значимость данного приема, весьма

критично относился к попыткам гипостазирования результатов этих типизаций.

По утверждению исследователя, «идеализация и формализация играют в

социальных науках такую же роль, какую ... они играют в науках естественных,

1 Шюц А. Размышления о проблеме релевантности // Шюц А. Избранное: Мир, светящийся

смыслом. М., 2004. С. 286.

148

только состоит она не в математизации форм, а в разработке типологии,

«наполнении» (Füllen). Кроме того, в социальных науках имеется очевидная

опасность, что их идеализации – в данном случае типологии – станут

рассматриваться не как методы, а как подлинное бытие»2. Учитывая высказанные

замечания, оказывается возможным не только правильно оценить значение и

возможности типологии как способа теоретического описания эволюционной

динамики государства, но и представить сам процесс эволюции государства как

динамику, историческое движение этих типов3.

При этом сам вопрос о способности государства эволюционировать

достаточно проблематичен и до сих пор продолжает вызывать оживленные

дискуссии. Как известно, сама по себе идея эволюции является достаточно

поздним приобретением науки, где долгое время вместо концепции эволюции как

процесса направленного видоизменения и развития объектов господствовала идея

их неизменности или, в крайнем случае, круговой, циклической динамики4.

Известно, что основателями социального эволюционизма в западной науке

являлись О. Конт и Г. Спенсер, пришедшие к идее развития параллельно с Ч.

Дарвином и во многом независимо от него5.

Лишь в последние десятилетия учение о социокультурной эволюции в

какой-то мере стало заимствовать отдельные достижения и выводы

биологического эволюционизма6. В результате складывается эволюционная

парадигма, на наш взгляд, способная оказать исключительно глубокое и

плодотворное воздействие на типологию государств. При этом ранние и наиболее

известные ее версии, развивавшиеся классического эволюционизма XIX столетия

исходили из однонаправленности и линейного характера последней, породив

2 См.: Шюц А. Феноменология и социальные науки // Шюц А. Избранное... С. 199. 3 См. об этом: Гринин Л.Е. Государство и исторический процесс. От раннего государства к

зрелому. Изд. 2-е, испр. М., 2010. С. 7–9. 4 См.: Lash C. The Truly and Only Haven. New York, 1991. P. 40 ff. 5 См.: Mazlish B. The Riddle of History. New York, 1966. P. 197 ff. 6 См.: Langton J. Darwinism and Behavioral Theory of Sociocultural Evolution: An Analysis //

American Journal of Sociology. 1979. Vol. 85. № 2. P. 288—309; Lopreato J. Human Nature and Biocultural

Evolution. Boston, 1984.

149

серьезную и обоснованную критику7. Прообразом такого подхода является

философия истории Г.В.Ф. Гегеля, видевшего в государстве момент саморазвития

объективного духа8. Философ выделяет четыре основных этапа эволюции:

восточное, греческое, римское и германское государство, каждый из которых

характеризуется увеличением объема субъективной свободы и приобщением к

ней все более широкого круга лиц9.

Гегелевская эволюционная концепция вызвала серьезные критические

замечания, в частности, весьма популярный в последнее время попперовский

упрек в «историцизме»10. На самом же деле, вопреки мнению К. Поппера,

концепция Гегеля антиисторична, но, будучи таковою, она при этом пытается

подменить собой историю как эмпирическую науку11. При всем том Гегелю все

же приходится делать известные уступки историческим фактам (пусть даже и

рассматриваемым в самом грубом приближении). Так, стремясь изобразить

общий ход мировой истории таким образом, чтобы можно было уложить его в

рамки пресловутой «триады» (тезис — антитезис — синтез), философ вынужден

отказаться от первоначального замысла и выделить не три, как можно было бы

ожидать, а четыре этапа эволюции государства, рассматривая греческое и

римское «царства» в качестве самостоятельных типов.

Своеобразным продолжением гегелевского однолинейного эволюционизма

является и марксистское учение об общественно-экономических формациях, а

также базирующийся на нем формационный подход к типологии государства. В

отличие от Гегеля, основоположники исторического материализма брали за

основу типологии государства экономический критерий: а именно тип

7 См., в частности: Nisbet R. Social Change and History. New York, 1969; Idem. Developmentarism: A

Critical Analysis // Theoretical Sociology / Ed. by J.C. McCinney and E.A. Tirakyan. New York, 1970. P.

167—204; Tilly Ch. Big Structures, Large Processes, Huge Comparisons. New York, 1984. P. 12; Tirakian E.A.

On the Significance of De-differentiation // Macro-Sociological Theory / Ed. by S.N. Eisenstadt and H.J. Heckle

Beverly Hills, 1985. P. 118—134; Idem. Dialectics of Modernity: Reenchantements and Differentiation As

Process // Social Change and Modernity / Ed. by H. Haferkamp and N. Smelser. Berkeley, 1992. P. 78—96 и

др. 8 См.: Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990. С. 374. 9 См.: Гегель Г.В.Ф. Философия истории. СПб., 2000. С. 147—148. 10 См.: Поппер К.Р. Открытое общество и его враги. Т. II. Время лжепророков. Гегель, Маркс и

другие оракулы. М., 1992. С. 146—147. 11 См.: Буркхардт Я. Размышления о всемирной истории. М., 2004. С. 13.

150

производственных отношений, развитие которых, по мнению Маркса,

обусловливает все прочие общественные отношения12. В зависимости от

особенностей способа производства выделяются общественно-экономические

формации, каждая из которых представляет собою, по сравнению с

предшествующей, новый, прогрессивный этап. Последовательная смена

формаций определяется объективными закономерностями социальной эволюции

и составляет внутреннюю логику всемирно-исторического процесса.

Формационный подход обладает целым рядом достоинств, главными из

которых является теоретическая простота и последовательность, позволяющие за

множеством конкретных событий и фактов увидеть единый магистральный путь

развития, обладающий внутренней логикой и смыслом. Импонирует также

масштабность марксисткой теории, стремящейся связать все многообразие

проявлений социальной действительности в рамках единой теоретической

модели. Исключительно важная и продуктивная особенность формационной

концепции состоит в том, что в ней историческая типология государства

рассматривается в качестве одной из составляющих типологии общества в целом,

что придает выделяемым типам государства общетеоретическую значимость.

Вместе с тем формационная доктрина имеет целый ряд недостатков и

уязвимых мест, на которые давно указывали ее критики. Важнейшим из этих

недостатков является вера ее основоположников в существование универсального

закона поступательного движения общества, который можно открыть и описать13.

Немало сомнений вызывает и само предположение о неизбежной смене

указанных типов государственности, причем именно в той последовательности,

которая постулировалась марксистами. Чрезвычайно сомнителен также и тезис о

неизменно прогрессивном характере развития государства. Пытаясь обосновать

данное положение, марксистские теоретики почти дословно воспроизводят

известные гегелевские постулаты14.

12 См.: Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 5—7. 13 См.: Popper К. The Poverty of Historicism. New York, 1964. P. 109. 14 См., например: Общая теория государства и права. Академический курс / Под ред. М.Н.

Марченко. Изд. 3-е, перераб. и доп. Т. 1. Государство. М., 2007. С. 214 (автор раздела – М.Н. Марченко)..

151

Безусловно, прогресс (так же, впрочем, как и регресс) является одной из

неизбежных тенденций эволюционной динамики, в том числе динамики права и

государства. Однако он отнюдь не представляет собой постоянного и

неизменного атрибута общественного развития, а скорее является симптомом

скачкообразной динамики, наблюдающейся время от времени, как правило, в так

называемых «точках бифуркации», когда происходит выбор качественно новых

эволюционных путей, не запрограммированных предшествующим развитием

социальных систем15. В этом смысле даже смена одной общественно-

экономической формации другой (за исключением перехода к капитализму в

некоторых странах Западной Европы и Северной Америки) не является

достаточным основанием для констатации прогрессивного развития, тем более

политических институтов, сохраняющих, по-видимому, устойчивую связь с теми

формами, которые сложились на предыдущем этапе развития.

Характерным для формационного подхода недостатком является и

недооценка региональной специфики общества и государства16. Так, в частности,

термином «рабовладельческое государство» обозначают по меньшей мере две

совершенно несхожих между собой разновидности древней государственности —

восточную деспотию и античный полис. Между тем уже К. Маркс17, осознавая

уязвимость теории общественно-экономических формаций в данном вопросе,

склонялся к тому, чтобы различать два самостоятельных способа производства —

азиатский и античный рабовладельческий со всеми вытекающими последствиями,

в том числе и в части типологии государств18. Впрочем, значительная часть

15 См. подробнее: Коротаев А.В. Социальная эволюция: факторы, закономерности, тенденции. М.,

2003. С. 214 и след. 16 См., в частности: Smith A.D. Social Change: Social Theory and Historical Process. London, 1976. P.

40. 17 См.: Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству // Маркс К., Энгельс

Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 462 – 464. 18 См.: Струве В.В. Рабовладельческая латифундия в Сумере III династии Ура // С.Ф.Ольденбургу.

К 50-летию научно-общественной деятельности. Л., 1934; № 2; Он же. Новые данные об организации

труда в социальной структуре Сумера эпохи III династии Ура // Советское востоковедение. 1949, № 6;

Васильев Л.С., Стучевский И.А. Три модели возникновения и эволюции докапиталистичеких обществ //

Вопросы истории (ВИ). 1966, № 6; Меликшивили Г.А. К вопросу о характере древнейших классовых

обществ // ВИ. 1966, № 11; Он же. Характер социально-экономического строя на древнем Востоке (опыт

стадиально-типологической классификации классовых обществ) // Народы Азии и Африки. 1972, № 4 и

др.

152

советских историков все-таки склонна была относить древневосточное общество,

даже на самых ранних этапах его развития, к рабовладельческой формации19.

Между тем, как было продемонстрировано впоследствии, рабство на

Востоке, с одной стороны, представляло собой универсальный феномен,

имевший широкое распространение не только в древности, но и в Средние века, а

также на рубеже Нового времени20. В то же время оно никогда не играло

определяющей роли хотя бы потому, что число рабов было незначительным, а

преобладающей в численном отношении группой являлись подневольные

полусвободные21. С другой стороны, в античном мире, где рабство имело иной

характер и иные формы, чем на Востоке22, оно также не являлось основой ни

экономики, ни социального развития23. Данное обстоятельство позволило, в

частности, Л. С. Васильеву утверждать, что «рабовладельческий строй (формация

или способ производства в марксистской лексике) — это миф... как для

древневосточных, так и для античных обществ»24. В любом случае, как

представляется, есть все основания утверждать, что сам термин

«рабовладельческое государство» достаточно некорректен, поскольку основан на

подмене политико-правовых характеристик социально-экономическими, что

противоречит постулатам самого же марксизма о соотношении базисных и

надстроечных явлений общества.

Не менее уязвима для критических замечаний и марксистская концепция

феодального государства. Вообще сам по себе этот термин вполне приемлем,

поскольку и феодализм как таковой есть прежде всего феномен юридический и

19 См. напр.: Ильин Г.Ф. Рабство и древний Восток // Народы Азии и Африки. 1973, № 4. 20 См.: Рабство в странах Востока в Средние века / Отв. ред. О.Г. Большаков и Е.И. Кычанов. М.,

1986. С.4. 21 См.: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги

рабовладельческой цивилизации. Часть первая. Месопотамия / Под ред. И.М. Дьяконова. М., 1982. С.

276—278. 22 См. подробнее: Штаерман Е.М. Марксизм и антиковедение. Критический взгляд // Переходные

эпохи в социальном измерении: История и современность / Отв. ред. В.Л. Мальков. М., 2003. С. 22—46. 23 См.: Утченко С.Л. О классах и классовой структуре античного рабовладельческого общества //

ВДИ. 1951. № 4. С. 15—21; Утченко С.Л., Штаерман Е.М. О некоторых вопросах истории рабства //

ВДИ. 1960. № 4. С. 9—21; Суриков И.Е. Греческий полис архаической и классической эпох // Античный

полис. Курс лекций / Отв. ред. В.В. Дементьева, И.Е. Суриков. М., 2010. С. 34—40. 24 Васильев Л. С. Всеобщая история. В 6 т. Т. 1. Древний Восток и античность. М., 2007. С. 377.

153

политический25. Являясь результатом активного развития права феодальной

собственности на землю, он характеризуется децентрализацией государства и

передачей значительной части публично-властных полномочий в частные руки26.

В этом смысле феодализм, как мы видели, следует рассматривать в качестве

универсального для традиционных обществ политико-правового явления. Вместе

с тем на Востоке, где подобного рода децентрализация также имела место, мы не

увидим ничего подобного западному феодальному государству, хотя в ряде

случаев и можно констатировать совпадение определенных черт «феодальной»

государственности Запада и Востока27. Однако эти универсалии едва ли могут

быть выведены из формационных характеристик общества и нуждаются для

своего объяснения в учете целого ряда не только экономических или

социологических, но и юридических и даже культурных факторов

Таким образом, формационный подход, базирующийся на чистых

социально-экономических критериях, неспособен в полной мере отразить

специфику тех отношений, неотъемлемым элементом которых выступает

государство, а следовательно не до конца отвечает задачам, ставящимся и

решающимся при построении типологии государства. Не случайно поэтому

многие ученые, в том числе даже и те из них, которые придерживались

формационного видения истории, пытались модифицировать марксистскую

схему, с тем, чтобы она оказалась способна не только учесть исторический

материал, накопленный с момента ее появления в середине XIX столетия, но и

послужить основой специальных типологий, в том числе типологии государства28.

Самый же главный недостаток формационного подхода к типологии

государства состоит, на наш взгляд, в том, что несмотря на всячески

подчеркивавшийся эволюционный характер последней, она не связана с

эволюцией и не отражает ее. В самом деле, уже Ф. Энгельс в своей классической

25 См.: Гизо Ф. История цивилизации в Европе. СПб., 1891. 26 См.: Dopsch A. Wirtschaftsentwicklung der Karolingenzeit vornehmlich im Deutschland. Bd. I—II. 3-te

Aufl. Koln-Graz, 1962; Петрушевский Д.М. Очерки из истории средневекового общества и государства.

СПб., 2003. С. 33 и след. 27 См.: Ливанцев К.Е. История государства и права Средних веков. СПб., 2003. С. 5 и след. 28 См., в частности: Кобищанов Ю.М. Теория большой феодальной формации // ВИ. 1992. № 4—5.

С. 57—72; Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. Изд. 3-е. М., 2010.

154

работе выделяет три основных признака, которые отличают государство от

любых форм политической организации первобытного общества (а именно

территориальное деление, специализированный аппарат публичной власти и

налоги)29. В сущности, не вызывает сомнения, что эти признаки, будучи

«срисованы» мыслителем с современного ему буржуазного государства, без учета

претерпеваемых ими в различные исторические эпохи модификаций

экстраполируются на ранние государства.

Таким образом, по мнению Ф. Энгельса, государство уже в момент своего

возникновения обладает всеми существенными свойствами, присущими ему на

любой стадии исторического развития, являясь организацией собственников

основных средств производства, созданную с целью эксплуатации

несобственников и удержания их в подчинении30. Таковой организацией оно и

оставалось в дальнейшем, менялись лишь формы собственности на средства

производства и способы эксплуатации. Не случайно К. Маркс, признавая факт

существования современного (т.е. буржуазного, капиталистического) общества,

крайне скептически относится к возможности выделения современного

государства как особого типа государственности, считая данное понятие своего

рода фикцией31.

Как следствие, марксистская типология, будучи по своей общей

направленности эволюционной и концентрируя основное внимание на эволюции

общества в целом32, вместе с тем не дает никакого представления об эволюции

государства. Оно практически во всех общественно-экономических формациях

остается тем, чем и являлось изначально, т.е. машиной подавления и угнетения

одних классов другими. Переход же к качественно иному бесклассовому

состоянию общества, который, на первый взгляд, мог бы повлечь за собой

эволюцию государства в определенном направлении, является, в марксистской

29 См.: Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В связи с

исследованиями Льюиса Г. Моргана. М., 1989. С. 177. 30 См.: Марксистская философия в XIX веке. Кн. 2. Развитие марксистской философии во второй

половине XIX века / Под ред. И.С. Нарского. М., 1979. С. 144 (автор раздела – И.Л. Андреев). 31 См.: Маркс К. Критика Готской программы // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 27. 32 См.: Мамут Л.С. К. Маркс о государстве как политической организации общества // Вопросы

философии. 1968. № 7. С. 29—39.

155

схеме, переходом и к состоянию безгосударственному, поскольку влечет за собой

отмирание государства как такового.

Недостатки подходов, вытекавших из однолинейно-эволюционисткой

парадигмы, привели к формированию на рубеже XIX—XX вв. новой концепции,

основополагающие постулаты которой были в той или иной мере использованы

при построении типологии государств. Речь идет о цивилизационном подходе,

получившем в последнее десятилетие широкое распространение в отечественных

социально-гуманитарных науках33. В основу типологии государства сторонники

данной концепции кладут духовную культуру общества, из которой выводят все

социальные явления, в том числе право и государства. Таким образом,

цивилизационный подход характеризуется тотальным культурредукционизмом,

точно так же как формационный подход характеризуется редукционизмом

экономическим

Весьма отчетливо данное обстоятельство проявилось уже у О. Шпенглера,

недостатки которой типичны для любых разновидностей цивилизационного

подхода. Предложенная им схема включает в себя четыре основных типа

цивилизаций (и четыре соответствующих им типа государств) — дионисийский,

аполлоновский, фаустовский и магический. К первому типу относятся, в

частности, месопотамская цивилизация, второй представлен греко-римской

античностью, третий соответствует западноевропейские цивилизации, а к

четвертому отнесен арабский Восток34. В концепции О. Шпенглера обращает на

себя внимание крайняя импрессонистичность и даже случайность в выборе

критериев типологии35. Так, для философа определяющей чертой всякой

культуры является наличие некоего «первичного символа», который воплощается

33 См.: Володихин Д. Свежий взгляд на цивилизационный подход к истории // Фернандес-Арместо

Ф. Цивилизации. М., 2009. С. 5. 34 О. Шпенглер выделял также и другие локальные цивилизации (и соответствующие им типы

государства), а именно — древнеегипетскую, индийскую, китайскую, византийскую и

мезоамериканскую, однако их типологические характеристики в полной мере не были им раскрыты. –

См.: Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. Образ и действительность.

М., 1998. С. 77 и след. 35 Критику шпенглеровской концепции см.: Кребер А.Л. Стиль и цивилизации // Кребер А.Л.

Избранное. Природа культуры. М., 2004. С. 913 слл.

156

во всех ее аспектах, определяя их специфику36. На этой основе Шпенглер

выстраивает свою типологию государств, которой уделяет повышенное внимание,

ибо, по его мнению: «Мировая история — это история государств и навсегда

останется таковой»37.

В то же самое время для всех цивилизационных концепций истории

характерен ярко выраженный антиэволюционизм, проявляющийся в отрицании

единого исторического процесса, на место которого ставится множество историй

региональных цивилизаций, сосуществующих бок о бок, однако при этом слабо

связанных или совсем не связанных между собой38. В итоге отрицается не только

существование каких-либо всемирно-исторических закономерностей, но и

ставится под сомнение способность цивилизаций влиять друг на друга и, как

следствие, оспаривается факт наличие известной преемственности между ними39.

Однако допуская запрограммированную несхожесть различных типов

цивилизаций, обществ, государства и права, исследователь вынужден будет

апеллировать для объяснения подобной ситуации к различного рода эмпирически

не выявляемым сущностям, наподобие «народного духа» (национального

характера, менталитета и т.п.), мистическим образом предопределившим будущее

соответствующих народов, видимо, еще в первобытную эпоху. Между тем

остается не доказанным, что разные первобытные народы обладают различным

менталитетом, более того, данные этнографии, антропологии и палеопсихологии

свидетельствуют скорее об обратном. Подтверждением тому могут служить

отмеченные еще Э.Б. Тайлором разительные сходства в материальной культуре,

быте и социальной психологии первобытных народов разных регионов мира,

свидетельствующие о единой общечеловеческой основе менталитета этих

народов40. Наличие такой единой общечеловеческой основы, присущей

менталитету первобытных людей, проистекает из их общей природы как

36 См.: Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С. 192. 37 Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 2. Всемирно-исторические

перспективы. Минск, 1999. С. 479. 38 См. подробнее: Маркарян Э.С. О концепции локальных цивилизаций. Ереван, 1969. 39 См. весьма характерное высказывание по этому поводу, принадлежащее А.Ф. Лосеву: Лосев А.Ф.

Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. С.894. 40 См: Тайлор Э.Б. Первобытная культура. В 2 кн. Кн. 1. М., 2009. С. 40.

157

представителей homo sapiens. В силу этого современная наука все более

склоняется к мысли существовании общих закономерностей генезиса различных

культур, обществ и государств.

Таким образом, как формационный, так и цивилизационный подходы,

несмотря отдельные достоинства, обладают такими недостатками, которые не

позволяют брать указанные подходы за основу при разработке общей теории

социокультурной эволюции в целом и типологии государства в частности. Эти

недостатки (в частности, экономический редукционизм первого и культурный

редукционизм второго) стимулируют попытки создания типологий, учитывающих

более широкий круг факторов, лежащих в основе эвлюции государства и

определяющих как общее, так и особенное в нем.

Альтернативой обеим парадигмам стал либертарно-юридический подход,

предложенный В.С. Нерсесянцем и развитый впоследствии в работах его

последователей (В.А. Четвернина, Н.В. Варламовой и др.). В основу типологии

государства В.С. Нерсесянц кладет специальные критерии, а именно –

особенности политико-юридической организации общества. Так, по мнению

исследователя, в древности государство и право были этническими. С

преодолением рабства в Средние века на смену этническому приходит

государство сословного типа, а в эпоху Нового времени, когда различия между

сословиями оказываются стертыми, формируется индивидуалистическое

государство, на смену которому уже в эпоху Новейшего времени приходит

государство гуманитарно-правовое41.

Ориентированность на специфику политико-правовых институтов, на наш

взгляд, выгодно отличает данную типологию от рассмотренных выше типологий,

оказавшихся не в состоянии в полной мере учесть своеобразие государства и

права как относительно самостоятельных подсистем социального целого. Еще

одним немаловажным достоинством либертарно-юридической концепции была

попытка выявить взаимосвязь изучаемых типов, что помогало пролить свет и на

эволюцию государства, понимаемую как исторический прогресс свободы и

41 См.: Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 2001. С. 243—244.

158

формального (юридического) равенства в отношениях между людьми42. Наконец,

бесспорным достижением рассматриваемого подхода является изучение

государства в сущностной взаимосвязи с правом, сквозь призму его базовых

ценностей, выражением каковых по своей сущности оказывается государство43.

Вместе с тем, как утверждает В.А. Четвернин, подход В.С. Нерсесянца

оказался не свободным от влияния историко-материалистических схем44.

Стремясь устранить этот недостаток, В.А. Четвернин берет за основу типологии

понятие цивилизации, сближаясь в указанном отношении с цивилизационным

подходом. Соответственно выделяются два типа цивилизаций, а именно правовые

и потестарные, различие между которыми характеризуется следующим образом:

«В одних цивилизациях, соответствующих правовому типу культуры, правовые

институты однозначно доминируют (“господство права”), публичная власть

служит защите собственности, в других — правовые и перераспределительные

(потестарные) конкурируют, публичная власть вторгается в сферу

собственности»45.

Указанные общие предпосылки позволяют гипотетически сконструировать

типологию государства, вытекающую из концепции В.А. Четвернина, поскольку

сам ученый такой типологии в развернутом виде не дает. Для традиционного

(аграрного) общества выделяются четыре типа государства, различаемые по

критерию соотношения в них потестарного (силового) и правового начал:

восточная деспотия, в которых потестарные институты безусловно доминируют

над правовыми; восточное феодальное и западное феодальное государство, в

которых сочетание потестарных и правовых институтов не определено; греко-

римский полис, представляющий собой исторически неразвитое правовое

государство. Со своей стороны, современное (индустриальное) общество

характеризуется наличием следующих четырех типов: завершенного

42 См., например: Нерсесянц В. С. Право – математика свободы. Опыт прошлого и перспективы.

М., 1996. С. 3, 5—6, 12 и далее. 43 См.: Мамут Л. С. Государствоведение: аксиологический подход // Политико-правовые ценности:

история и современность: Сборник статей / Под ред. В. С. Нерсесянца. М., 2000. С. 135. 44 См.: Четвернин В.А. Исторический прогресс права и типы цивилизаций // Ежегодник

либертарно-юридической теории. 2009. Вып. 2. С. 52. 45 Там же.

159

тоталитарного государства коммунистического типа, имеющего антиправовой,

потестарный характер; восточного социал-капиталистического государства с

неразвитыми правовыми институтами и западного социал-капиталистического

государства, характеризуемого развитыми правовыми институтами;

капиталистического правового государства, представляющего собой завершенный

тип правовой государственности46.

Такая типология (а точнее говоря, систематика) удачно восполняет

недостатки, присущие либертарно-юридической концепции В.С. Нерсесянца. В

ней справедливо учитывается взаимосвязь, существующая, с одной стороны,

между историческим типом государства и типом общества, что позволяет

типологически различать государства доиндустриальной и индустриальной эпох.

С другой стороны, В.А. Четверниным учитывается и цивилизационная

составляющая типологии, благодаря чему оказалось возможным обособить

западное и восточное государство как особые типы. В этой связи стоит отметить,

что мысль о типологических различиях западной и восточной цивилизаций

неоднократно высказывалась на страницах научной литературы47. Несмотря на

критику, она имеет серьезные основания, по крайней мере, применительно к

обществам (а также государствам) традиционного типа48.

Кроме того, представляется теоретически вполне оправданным

использовать соотношение потестарной и правовой составляющих цивилизации в

качестве одного из критериев типологической характеристики государства.

Правда, вызывает возражение некоторая, на наш взгляд, избыточная

категоричность противопоставления потестарного и силового аспектов

46 См.: Там же. С. 55. 47 См. об этом, в частности: Павленко Ю.В. Раннеклассовые общества: Генезис и пути развития.

Киев, 1989; Он же. Альтернативные подходы к осмыслению истории и проблема их синтеза //

Философия и общество. 1997. № 3. С. 93–133; Он же. Происхождение цивилизации: альтернативные

пути // Альтернативные пути к цивилизации / Под ред. Н.Н. Крадина, А.В. Коротаева, Д.М. Бондаренко

и А.В. Лынша. М., 2000. С. 115–129; Он же. История мировой цивилизации: философский анализ. Киев,

2002; Васильев Л.С. Генеральные очертания исторического проесса (эскиз теоретической конструкции)

// Философия и общество. 1997. № 1. С. 89—155; Он же. Восток и Запад в истории (основные параметры

проблематики) // Альтернативные пути к цивилизации. С. 96—114. 48 См., например: Гринин Л.Е. Государство и исторический процесс. Эпоха формирования

государства: общий контекст социальной эволюции при образовании государства. Изд. 2-е, перераб. и

доп. М., 2011. С. 47.

160

цивилизации, проявляющаяся уже в самой терминологии. Складывается

впечатление, что потестарные культуры, по мнению В.А. Четвернина, являются

неправовыми, равно как и наоборот. Представляется возможным усомниться в

факте существования обществ, в которых бы совсем отсутствовали правовые

институты, тем более, что и В.А. Четвернин не приводит никаких примеров

подобных исторических ситуаций. Более того, исследования показывают, что

даже в тех цивилизациях, которые, согласно терминологии ученого, относились к

чисто потестарным (к примеру, в древнеегипетской) существовали достаточно

развитые обменные отношения, оформлявшиеся при помощи различного рода

договоров49, что уже само по себе предполагает наличие правовых институтов,

воздействующих в той или иной мере на государство.

На наш взгляд, отличие правового от потестарного типа цивилизации (и

соответствующих им типов государств) состоит не в наличии или отсутствии, а в

характере правовых институтов, лежащих в их основе. Выше мы пытались

показать, что основу правопорядка в традиционном обществе составляли

институты частного права, на которых строилось и политическое господство над

людьми. Напротив, в социалистическом обществе, например, советском,

характеристикой которого, по словам В.А. Четвернина, является «завершенный

тоталитаризм»50, все институты, в том числе и те, которые по самой своей

сущности должны быть частноправовыми (как право собственности), имеют

публично-правовой характер, что, в свою очередь, предопределяет тоталитарный

или, по крайней мере, авторитарный характер государства.

Собственно, именно эти два вида обществ (древневосточные и

«коммунистические») В.А. Четвернин и относит к «цивилизациям потестарного

типа», в диапазоне между которыми располагаются общества, правовые системы

которых в разных сочетаниях включают в себя частноправовые институты,

оформляющие собственническое господство и институты публичного права,

юридически выражающие публичную политическую власть. Своего

49 См. подробнее: Лурье И.С. Очерки древнеегипетского права. Л., 1960. С. 100. 50 См.: Там же. С. 55.

161

окончательного разделения, как известно, публичное и частное право достигают

лишь в современных (индустриальных, капиталистических) западных обществах,

относимых В.А. Четверниным к «исторически развитому правовому типу», что

находит свое полное и всестороннее выражение в современном государстве51.

Как видим, на данной основе появляется возможность выделить две

главные линии эволюции государства во всемирно-историческом масштабе — от

восточной деспотии к современному правовому демократическому государству и

от восточной же деспотии к государству тоталитарному или авторитарному52.

Именно тоталитарные и авторитарные (в нашей терминологии,

квазисовременные) государства Нового и Новейшего времени выступают

типологической альтернативой современному, т.е. правовому демократическому

и социальному, государству наших дней. Представляется, что ситуация так

называемого «позднего» модерна (вторая половина XX – начало XXI вв.)53

характеризуется сосуществованием протосовременных, квазисовременных и

современных государств. При этом основной отличительной чертой последних,

обусловленной их эволюционной спецификой, является то, они (в отличие от

государств иных типов) представляют собой государства правовые,

демократические и социальные одновременно. Учитывая сказанное, трудно

согласиться с проводимым В.А. Четверниным типологическим

противопоставлением «социал-капиталистического» (то есть, проще говоря,

социального) государства, да еще и в двух разновидностях – западной и

восточной, государству тоталитарному, с одной стороны, и

«капиталистическому» (правовому) государству, с другой.

Естественно, что эволюционные траектории, подобные намеченным выше,

существуют лишь в теории, адекватно никак не отражающей всю

многовариантность, многовекторность эволюции вообще и эволюции государства

51 См.: Там же. 52 См. подробнее об этом: Васильев Л.С. Традиционный Восток и марксистский социализм //

Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти. М., 1993. С. 143–176. 53 О феномене «позднего модерна» см., в частности: Beck U. Riskgesellschaft. Fr. a/M., 1986; Beck U.,

Giddens A., Lash A. Reflexive Modernization. Cambridge, 1994; Giddens A. The Consequences of Modernity.

Cambridge, 1990; Штомпка П. Социология. Анализ современного общества. СПб., 2008. С. 596.

162

в частности. С нашей точки зрения, неверно полагать, что эти две модели

эволюционного развития представляют собой заданные изначально параллельные

пути (связывая один из них, например, с Востоком, а другой — с Западом)54. Было

бы излишним детально останавливаться на подобных суждениях, отметим лишь,

что их логика может с неизбежностью привести к существенным искажениям

реальной картины эволюции государства и его типологии.

Недостатки рассмотренных выше теорий позволяют обратиться к

рассмотрению еще одного подхода к типологии государства, который условно

можно назвать историко-стадиальным. Сторонники данного подхода видят в

типах государства преимущественно общие теоретические характеристики тех

стадий, которые проходит в своем развитии объект исследования (в данном

случае, государство). Известно, что историко-стадиальные типологии достаточно

хорошо отражают специфику эволюции различных социокультурных объектов55,

ее отличия от эволюции природных систем, а потому весьма широко применялся

в гуманитарных науках. В частности, наиболее известным примером подобной

типологии является предложенная еще В. Гумбольдтом классификация языков,

причем каждый из выделяемых ученым типов, по его мнению, соответствует

определенной стадии универсальной эволюции человеческого языка как

такового56.

Применительно к нашему предмету, попытка разработать развернутую

историко-стадиальную типологию была предпринята Л.Е. Грининым,

предложившим различать следующие типы государства: раннее государство,

развитое государство и зрелое государство57. В рамках каждого из

перечисленных типов автор выделяет подтипы начального, типичного и

54 См., например: Варламова Н.В. Понимание свободы, равенства и справедливости в контексте

либертарной концепции права // Российский ежегодник теории права / Отв. ред. А.В. Поляков. № 1.

2008. СПб., 2009. С. 43. 55 См. об этом: Ильюшечкин В.П. Теория стадийного развития общества: История и проблемы. М.,

1996. 56 См.: Гумбольдт В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное

развитие человечества // Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 69 и след. 57 См., в частности: Гринин Л. Е. От раннего к зрелому государству // Раннее государство, его

альтернативы и аналоги / Под ред. Л.Е. Гринина, Д.М. Бондаренко, Н.Н. Крадина, А.В. Коротаева.

Волгоград, 2006. С. 523—556.

163

переходного государства (следуя в этом отношении мнению X. Классена и П.

Скальника58). Нетрудно заметить, однако, что в качестве основного показателя

развитости (зрелости) того или иного государства выступает, по мнению Л.Е.

Гринина, наличие у него тех признаков, которые априори выделяются

применительно к государству современного типа (наличие централизованного

аппарата управления, налогов, территориальной организации общества и т. п.).

Однако, как было показано ранее, все эти признаки не могут являться

показателем степени развитости государства.

Сказанное особенно наглядно подтверждается на примере раннего

государства, которое вольно или невольно рассматривается Л.Е. Грининым как

своего рода неполное, «незавершенное» государство, не обладающее всеми

признаками присущими государству развитому, а тем более зрелому. Именно

зрелое государство в концепции Л.Е. Гринина выступает в качестве эталона

государства вообще, поскольку именно ему присущи все априори приписываемые

государству признаки. При этом ученый нарпямую увязывает выделяемые им

этапы развития государства со стадиями эволюции общественного производства.

Согласно подобному пониманию, вполне естественно, что зрелое государство,

стадиально соответствующее индустриальному обществу, будет более

«совершенным», чем государства ранние и развитые, имеющие аграрную

хозяйственную основу. С другой стороны, как полагает Л.Е. Гринин, только с

переходом от охоты, собирательства и скотоводства к аграрному хозяйству

становится в принципе возможным возниконовение раннего государства, тогда

как на предшествующих стадиях эволюции хозяйственной деятельности

человечества могли возникать лишь догосударственные формы политической

организации общества (например, вождества-чифдом)59.

Между тем, по утверждению М. Элиаде, именно охота выступала

хозяйственной (и более того – идейной) моделью господства и политического

58 См.: Claessen H. J. M., Skalnik P. The Early State: Theories and Hypotheses // The Early State / Ed.

By H. J. M. Claessen and P. Skalnik. The Hague, 1978. P. 22—23; Idem. The Early State. Models and Reality

//Ibid. P. 640; Claessen H. J. M. The Early State: A Structural Approach //Ibid. P. 589. 59 См.: Гринин Л.Е. Государство и исторический процесс. От раннего государства к зрелому. С.

119—120.

164

властвования60. В своем исследовании М. Элиаде наглядно демонстрирует, что те

мифологические символы, которые традиционно считаются атрибутами чисто

земледельческих культов плодородия, нередко зарождаются еще в доаграрный

период61. В частности, речь идет об универсальной мифологической модели

всемирного потопа, отражающей, по мысли ученого, факт существования

«охотничьих политий». Как известно, данный миф был распространен в

большинстве регионов мира, прежде всего там, где происходит неолитическая

революция и зарождается государственность, в частности, в Древней

Месопотамии. Согласно шумерским текстам, царская власть была установлена

еще «до потопа». Самой ранней династией шумерских правителей,

зафиксированной так называемым «Царским списком»62, являлась некая I

династия Киша, основателями которой были тотемные герои шумерских (или

даже протошумерских) первобытных родовых общин63. Вывод о том, что

предпосылки для возникновения государства появляются уже в

доземледельческих первобытных общинах подтверждается и этнографическими

данными64. Аналогичным образом, как мы могли убедиться, дело обстоит и в

обществах, где основной формой хозяйства является скотоводство, примером

чему служат так называемые «кочевые государства» Средней Азии и Северной

Африки. Из всего сказанного напрашивается вывод о том, что связывать

напрямую эволюцию государства с эволюцией производственных отношений

было бы неверно.

Отмеченное обстоятельство заставляет нас обратиться к поиску тех

критериев, которые можно было бы использовать для разработки исторической

типологии государства. При этом следует учитывать, что последнее, с одной

стороны, будучи феноменом социальной реальности, отражает ее важнейшие

свойства, в силу чего каждый исторический тип государства соответствует тому

60 См.: Элиаде М. История веры и религиозных идей. От каменного века до Элевсинских мистерий.

М., 2009. С. 50—51. 61 См.: Там же. С. 35—36. 62 См.: Jacobsen Th. The Sumerian King List // Assyriological Studies. Chicago, 1939. 63 См.: История Древнего Востока... Часть первая. Месопотамия. С. 164, 486. 64 См.: Якушенков С.Н. Структура и семиотика социальных статусов в аймарском обществе //

Власть в аборигенной Америке / Отв. ред. А.А. Бородатова и В.А. Тишков. М., 2006. С. 15—25.

165

или иному историческому типу общества. С другой же стороны, государство,

являясь институционализацией специфических видов человеческой деятельности,

обладает собственными особенными чертами, отражающими характерные

особенности этих видов деятельности, и прежде всего правовой природой, о чем

уже шла речь в предшествующей главе. Таким образом, в основу типологии могут

быть положены две группы критериев: характерные особенности, присущие

правопорядку как основе государственности на том или ином этапе социальной

эволюции, с одной стороны, и, с другой стороны, выделяемые для

соответствующих этапов эволюции базовые характеристики общества как

единства интерсубъективных взаимодействий и коммуникаций. Представляется,

что именно этими двумя видами критериев определяются как характерные

особенности выделяемых типов государства, так и те различия, которыми они

обладают и сопоставление которых, собственно, и позволяет выявить основные

закономерности эволюции государства.

3.2 Специфика правопорядка как непосредственны специально-

юридический критерий типологии государств

Как явствует из сказанного ранее, в основе исторических типов государства

лежит сложный комплекс факторов, изучение которых составляет

самостоятельную и очень важную задачу юридической науки. При этом

необходимо иметь в виду, что в данной совокупности ни один фактор или даже их

группа, взятая в отдельности, в отрыве от других, не играет роли. Лишь все они,

действуя вместе, влекут за собой изменения характера государственности и,

следовательно, переход от одного типа государства к другому. Иными словами, в

основу историко-стадиальной типологии государства должны быть положены

комплексные критерии, учитывающие всю совокупность факторов, влияющих на

эволюцию права и государства. Данные факторы (набор которых в целом

остается неизменным на всех этапах эволюции) в различные эпохи и в обществах

разных исторических типов проявляют себя неодинаковым образом и действуют в

166

неодинаковых соотношениях.

На наш взгляд, это объясняется социально обусловленной исторической

динамикой самой человеческой личности, изменением ее духовного мира,

социальной психологии и материальных потребностей, наконец, сменой

господствующих в тот или иной период времени способов коммуникации.

Высказанные соображения, естественно, приходится формулировать лишь самым

общим образом, поскольку их детальное обоснование далеко выходит за рамки

настоящего исследования. Тем не менее, говоря о предпосылках генезиса

государства, мы уже пытались показать, что система социально значимых

потребностей членов традиционного общества, обусловившая необходимость в

его возникновении, качественным образом отличается от системы потребностей

членов общества современного, что, в свою очередь, не могло не отразиться на

основных типологических характеристиках государства. Как следствие, динамика

общесоциальных факторов с неизбежностью влечет за собой трансформацию этих

характеристик, лежащую в основе эволюции государства.

Вместе с тем следует еще раз подчеркнуть, что государство на любой

стадии его эволюции необходимо рассматривать сквозь призму правопорядка,

составной частью которого оно выступает. Указанное обстоятельство находит

свое объяснение в свете тех выводов, которые были сделаны в предшествующих

разделах настоящего исследования. Ранее уже было показано, что государство,

подобно любым иным социальным институтам, в самом широком социально-

антропологическом аспекте должно рассматриваться как специфический вид

объективированной человеческой деятельности. Отсюда, в свою очередь, следует,

что на каждый из видов деятельности, формирующий основу того или иного

института в ту или иную историческую эпоху, с одной стороны, обусловлен

системой общесоциальных факторов, влияющих на характер деятельности как

таковой и определяющих ее особенности в соответствующую эпоху.

С другой же стороны, любой вид деятельности (а следовательно, и любой

институт) приобретает свой специфический объективный смысл в контексте лишь

167

того аспекта социального порядка, который является релевантным для данного

вида деятельности. По словам А. Шюца: «Порядок фиксирует определенные

процессы деятельности и определенные персональные идеальные типы как

обязательные постольку, поскольку принимающий эти стандартные типы и

ориентирующийся на них располагает большей вероятностью, что его поведение

будет адекватно истолковано ориентирующимся на тот же порядок более

широким окружением»65.

Социальный порядок во всех своих аспектах, выражая «идею

организованности общественной жизни, упорядоченности социального действия

или социальной системы»66, включает в себя различного рода ценностно-

нормативные комплексы, на которые ориентируются в своем поведении

индивиды67, а также устоявшиеся рутинные способы человеческого действия,

являющиеся обязательными или, по крайней мере, рекомендуемыми для всех тех,

кто эти действия совершает68. Таким образом, социальный порядок, опосредствуя

различные виды деятельности, известным образом упорядочивает и

систематизирует их, способствуя объективации наиболее устойчивых и

постоянных форм этой последней, благодаря чему и складываются социальные

институты.

В рамках данного исследования представляется неуместным углубляться в

детальное рассмотрение всей их совокупности, отметим лишь, что каждому из

институтов соответствуют свои аспекты социального порядка. Так, институты

общественного производства опосредствуются экономическим порядком,

институты церкви – религиозным порядком, институты семьи – моральным

порядком и т.п. Правовой порядок, будучи, особенно в современном обществе,

65 Шюц А. Смысловое строение социального мира // Шюц А. Избранное... С. 938. 66 Ковалев А.Д. Порядок социальный // Современная западная социология. Словарь. М., 1990. С.

269. 67 См., например: Parsons T. The Social System. Glencoe (Ill.), 1951; Cohen P.S. Modern Social Theory.

London, 1968; Парсонс Т. О структуре социального действия. М., 2000. 68 См.: Alchian A. Uncertainty, Evolution and Economic Theory // Journal of Political Economy. 1950. №

3; Nelson R., Winter S. An Evolutionary Theory of Economic Change. Cambridge, 1982. P. 18–19; Weise P.

Evolution and Self-Organisation // Journal of Institutional and Theoretical Economics. 1996. № 4. P. 716.

168

наиболее всеобъемлющим проявлением социального порядка, так или иначе

связан со всеми без исключения институтами, что, на наш взгляд, обусловлено

общезначимостью и общеобязательностью права как социального регулятора69.

Вместе с тем, учитывая специфику того рода социальной активности индивидов,

институционализацией которого выступает государство, можно с полной

уверенностью утверждать, что данный институт непосредственными образом

связан с правопорядком, определяясь им во всех своих проявлениях. Отсюда, в

свою очередь, следует, что эволюция государства в своем юридическом аспекте

выступает одной из сторон эволюции права и правопорядка, воплощая в себе

основные закономерности и направления этой последней. Поэтому

непосредственным критерием выделения исторических типов государства

выступают особенности сущестующего в данную историческую эпоху

правопорядка, дающие возможность, в частности, типологически различать

традиционные, протосовременные и современные государства.

Так, важнейшей и наиболее характерной чертой традиционного правопо-

рядка выступает доминирование в нем частноправовых начал, на которых

базируются не только имущественные отношения, но и отношения власти и

подчинения, также строящиеся по образу и подобию хозяйственного господства

лица над вещью. Следовательно, как было показано, для традиционного

правопорядка свойственен синкретизм правовых институтов, включающих в себя

элементы как публичного, так и частного права с заметным преобладанием

последних. Даже там, где разграничение частного и публичного

предусматривалось в теории, как например, в римском праве, оно

последовательно не проводилось, да и не могло проводиться на практике70. Кроме

того, значение, вкладываемое в соответствующие категории римской

юридической доктриной, разительно отличалось от нынешнего их понимания.

В самом деле, тот единственный критерий, который использовался,

69 См. подробнее: Общая теория права и государства. Академический курс. Т. 2. Право. С. 35—36

(автор главы – М.Н. Марченко). 70 См.: Нерсесянц В.С. Философия права. Изд. 2-е, перераб. и доп. М., 2006. С. 531–532.

169

например римскими юристами («публичная выгода vers. выгода частных лиц»)

имеет, во-первых, сугубо «материальный» характер71. Во-вторых же, если

следовать указанному основанию, то многие институты, принадлежащие к одной

и той же отрасли (в частности, институты уголовного права), в одних случаях

будут отнесены к публичному, а в других — к частному праву72. Например,

уголовное преступление, направленное против частного лица, подпадает под

действие норм частного права, тогда как, будучи направлено против интересов

общины в целом, то же самое преступление окажется публично-правовым, что

непосредственно отразится, кроме всего прочего, в тяжести налагаемого на

преступника наказания73.

Примечательно, что подобная разница в подходах прослеживается уже в

праве Древних Афин, где, как известно, не проводилось эксплицированное

различие между частноправовой и публично-правовой сферами. Вместе с тем в

афинском процессуальном праве, в котором гражданский и уголовный процесс

ничем друг от друга не отличались, существовало две категории исков — частные

(δίκη) и публичные (όι). Первые предъявлялись в тех случаях, когда были

затронуты интересы частных лиц, вторая же категория была предусмотрена для

тех случаев, когда страдали интересы государства, т.е. гражданского коллектива

как целого74. Тем не менее, ни в афинском, ни в римском праве государство и его

органы не выступали с инициативой защиты нарушенных субъективных прав.

В силу этого граница между различными видами средств судебной защиты

(которые, учитывая сказанное ранее, можно называть «публично-правовыми» и

«частноправовыми» лишь с очень большой долей условности) определялась не

тем, что частноправовая защита осуществлялась по инициативе частных лиц, а

публично-правовая – по инициативе государства, как полагал в свое время С.А.

71 См. подробнее: Иоффе О.С. Юриспруденция Древнего Рима // Иоффе О.С. Избр. труды по

гражданскому праву. М., 2000. С. 29 и след. 72 См.: Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности М., 1998. С.60. 73 См.: Бойко А.И. Римское и современное уголовное право. СПб., 2003. С. 41–43. 74 См.: Всеобщая история государства и права / Под ред. В.А. Томсинова. В 2 т. Т. 1. Древний мир

и Средние века. М., 2002. С. 173 (автор – С.Ф. Кечекьян).

170

Муромцев, а совершенно иным критерием75. Его значение, в частности, выделил

еще Аристотель (Arist. Rhet., I, 13), который, рассматривая различия между

гражданским и уголовным процессами, утверждал, что целью гражданского

судопроизводства является защита и компенсация индивидуальных интересов

отдельных лиц, тогда как в уголовном процессе ставится цель восстановить

нарушенный публичный интерес76. Лишь значительно позднее, в условиях

формирования исторических предпосылок к возникновению современного

государства, появляются и органы государственной юстиции, принимающие на

себя инициативу по защите публичных интересов в случае их нарушения. Так,

например, еще в средневековом английском праве сложилось традиционное

деление судопроизводства на гражданское, осуществляемое по искам частных

лиц, и уголовное, осуществляемое на основании исков короны77.

Все вышесказанное подтверждается и на материалах ранних кодификаций

обычного права древности и Средних веков. Показательным является уже то, что

эти кодификации включают в свой состав нормы гражданского, семейного

уголовного и других отраслей права. Данная особенность, на наш взгляд,

объясняется крайней ограниченностью круга тех отношений, которые подлежали

правовому урегулированию. Причем эти отношения, во-первых, чаще всего не

нуждались в целенаправленном воздействии со стороны государства, поскольку в

традиционном правопорядке, особенно на ранних этапах его исторического

развития, регулирующую функцию с успехом выполняли обычаи (о чем

свидетельствует исследование текстов древнейших сводов законодательства,

например, Законов Хаммурапи)78. Во-вторых же, они имели частноправовой

характер, тогда как отношения, являющиеся, в современном понимании,

публично-правовыми становились частью традиционного правопорядка лишь

75 См.: Муромцев С.А. Определение и основное разделение права // Муромцев С.А. Избр. труды по

римскому и гражданскому праву. М., 2004. С. 695. 76 См.: Аристотель. Риторика // Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории.

Мн., 1998. С. 825 и след. 77 См.: Гражданское право: актуальные проблемы теории и практики / Под общ. ред. В.А. Белова.

М., 2007. С. 45 (автор раздела – В.А. Белов). 78 См.: История Древнего мира. Ранняя древность / Под ред. И.М. Дьяконова, В.Д. Нероновой, И.С.

Свентицкой. М., 1982. С. 136—137.

171

постольку, поскольку они были связаны с частноправовыми отношениями.

Однако и в более развитых традиционных правопорядках имеются следы

того же смешения частно- и публично-правового начал. Наглядным тому

свидетельством является, к примеру, Шестикнижие Константина Арменопула —

компиляция норм византийского законодательства IX—XIV вв. Первая книга

данного свода содержит в себе нормы административного и судебного права,

книги со второй по пятую посвящены гражданскому праву, а книга шестая

содержит нормы права уголовного79. Сходным образом построены и другие

близкие по времени компиляции средневекового обычного права, в частности,

Кутюмы Бовези и Саксонское зерцало.

Ситуация меняется, когда в эпоху зрелого, или Высокого, Средневековья

(XI–XIV вв.)80 в Западной Европе, а к началу Нового времени (XVI—XVII вв.) во

многих других регионах мира складываются предпосылки для формирования

протосовременного правопорядка, характеризующегося процессами разделения,

дивергенции частно- и публично-правового начал. Указанную тенденцию

отмечал, в частности, Л.И. Спиридонов, выделявший три этапа эволюции

западноевропейского права от раннего Средневековья до эпохи Нового времени.

По утверждению Л.И. Спиридонов: «В период разложения родовых отношений

посредством высвобождения индивидуального владения из родоплеменных уз на

первое место выдвигается частное право, воплощавшееся в германских

варварских правдах». Однако по мере становления феодальных отношений,

частное право «временно перестало существовать. Его вытеснил майорат.

Сословное начало, которое не могло не быть публично-правовым,... подчинило

себе все отношения, в том числе и те, которые, с современной точки зрения

рассматриваются как сугубо личные... Последовавшее возрождение

частноправовых отношений, сопровождавшееся рецепцией римского права,

означало, что в феодальные отношения начали проникать чуждые ему товарно-

79 См. подробнее: Медведев И.П. Правовая культура Византийской империи. СПб., 2001. С. 233 –

245. 80 См.: Fuhrmann H. Germany in the High Middle Ages, c. 1050-1250. Cambridge, 1986; Mundy J.H.

Europe in the High Middle Ages, 1150-1309. 3-rd ed. New York, 1999; Jordan W.C. Europe in the High

Middle Ages. New York, 2003.

172

денежные общественные связи»81.

Естественно, с утверждениями Л.И. Спиридонова, в целом лежащими в

русле историко-материалистической исследовательской парадигмы, далеко не во

всем можно согласиться. Так, в частности, сомнительным представляется тезис о

полном исчезновении частного права в эпоху развитого феодализма и его

«возрождении» с переходом к буржуазному обществу. Точно так же, как и

аналогичные утверждения об «исчезновении» и «возрождении» государства в

различные периоды истории, этот тезис обладает целым рядом теоретических

недостатков, а эмпирически едва ли доказуем. Кроме того, на наш взгляд,

юридически неверным было бы вкладывать публично-правовое содержание в

конструкцию майората, имевшую к тому же достаточно ограниченную сферу

применения и вовсе не являвшуюся правовой основой всей системы отношений в

феодальном обществе. Более того, являясь принципом наследования феодальной

земельной собственности, институт майората имел, безусловно, частноправовой

(или, если выражаться исторически более корректно, имущественно-правовой)

характер82.

Вместе с тем, представляется вполне справедливой попытка усмотреть в

зрелом западноевропейском феодализме (если трактовать данный термин не в том

специфически формационном значении, которое вкладывали в него

основоположники марксизма, а более широкое, в том числе юридическое,

значение) историческую основу для формирования протосовременного

правопорядка. В самом деле, сложившаяся в эту эпоху многоуровневая сословная

структура, практически неизвестная традиционным обществам Древнего мира, а

также Раннего Средневековья, сопровождавшаяся возникновением сложной

системы феодальной иерархии, практически разрушила внутреннюю

однородность традиционного правопорядка с его неразделимостью частно- и

публично-правовых аспектов, став правовой предпосылкой для последующего

81 Спиридонов Л.И. Социальное развитие и право // Цит. по: Спиридонов Л.И. Избранные

произведения по теории права. СПб., 2010. С. 114. 82 См. подробнее: Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность //

Венедиктов А.В. Избр. труды по гражданскому праву. В 2 т. Т. 2. М., 2004. С. 128—135.

173

разделения имущественных и личных неимущественных (т.е. частноправовых)

отношений и отношений власти-подчинения, являвшихся основой публичного

права. Этому же способствовало и появление в период европейского Высокого

Средневековья целого ряда новых форм личной зависимости, не существовавших

в других традиционных обществах. Не случайно в средневековых восточных

обществах, где сословная структура либо вовсе отсутствовала (как в Арабском

халифате83), либо имела более простой характер и была связана отношениями

преемственности с сословной системой, сложившейся на более ранних этапах

эволюции, переход от традиционного правопорядка к протосовременному

происходил замедленными темпами и завершился (причем не без влияния со

стороны западного мира) лишь к XVIII в.

При этом необходимо еще раз подчеркнуть, что поскольку разделение

частно- и публично-правовых начал, присущее протосовременному правопорядку

имело еще исторически несовершенный, неразвитый характер, данный тип

правопорядка может рассматриваться в определенных своих аспектах как

результат развития правопорядка традиционного, происходившего на основе

усложнения целого ряда его институтов, на что обращал внимание такой

сторонник концепции «долгого средневековья», как Ж. Ле Гофф84. Таким

образом, для протосовременного правопорядка (особенно на начальных стадиях

его исторического развития) было характерно сочетание двух отчасти

противоречащих друг другу тенденций. С одной стороны, можно констатировать

появление качественно новых (публично-правовых) институтов, в том числе

института протосовременного государства, с другой же стороны, продолжалось

развитие целого ряда институтов унаследованных от традиционного

правопорядка, которые не только сохраняются, но даже заметно усложняются в

протосовременном обществе.

В частности, это касается рабства, являвшегося основанием всей системы

власти-подчинения в традиционных обществах Древнего мира и раннего

83 См.: Ливанцев К.Е. Указ. соч. С. 194. 84 См.: Le Goff J. L’historien et l’homme quotidien // Melanges en l’honneur du Fernand Braudel : II.

Methodologie de l’Histoire et des Sciences Humaines. Toulouse, 1972; Ле Гофф Ж. Другое Средневековье:

Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000. С. 200—201.

174

Средневековья85. Доставшись Западной Европе в наследство от античного мира86,

рабство (существовавшее прежде всего в виде крепостного права, или серважа87)

повсеместно приходит здесь в упадок к середине XIII в. и замещается более

гибкими формами господства-подчинения88. Так, в частности, во Франции

процесс упразднения серважа начинается еще в XII в.89, причем особенно активно

он протекал в королевском домене, где в первые десятилетия XIV в. серваж был

практически полностью упразднен. В 1315 г. эдиктом Людовика X было

объявлено о полной отмене серважа во владениях короля90 и освобождении

крепостных на возмездной основе91. В результате к концу XIV в. серваж во

Франции прекратил существование почти повсеместно, хотя в отдельных

провинциях его пережитки сохраняются вплоть до конца XVIII в.92 В

средневековой Англии в XIV – XVI вв. происходили те же процессы93,

завершившиеся полной отменой серважа (serfdom) в 1574 г.94

Вместе с тем отмена крепостного права в Европе происходила на фоне

прямо противоположной тенденции, суть которой, с одной стороны, состояла в

возрождении классического рабства в заморских колониях, дополнительный

85 См.: Неусыхин А.И. Возникновение зависимого крестьянства как класса раннефеодального

общества в Западной Европе VI—VIII вв. М., 1956; Смирин В.М. Сравнение со смертью в языке римских

юристов («Рабство мы обыкновенно сравниваем со смертью») // ВДИ. 1996. № 1. С. 136—141; Гуревич

А.Я. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства // Гуревич А.Я. Избр. труды. М.;

СПб., 1999. Т. 2. С. 275—283; Валлон А. История рабства в античном мире. Греция. Рим. М., 2004;

Boutrouche R. Seugnerie et feodalite. 2-eme ed. Paris, 1968. V. 1. P. 337—338 и др. 86 Не случайно, например, в Скандинавии, на которую античная средиземноморская культура

оказала минимальное влияние, рабство, хотя и существовало, но играло не столь значительную роль, как

в Западной Европе, что, в свою очередь, отразилось и на особенностях складывающейся

раннефеодальной государственности. См. об этом: Гуревич А.Я. Свободное крестьянство феодальной

Норвегии. М.. 1965. Особ. гл. 2. 87 По целому ряду соображений мы не рассматриваем здесь вопрос об отличиях средневекового

серважа от патриархального, а также классического античного рабства. 88 См.: Бессмертный Ю. Л. Северо-французский серваж: К изучению общего и особенного в

формах феодальной зависимости крестьян // Средние века. М., 1971. Вып. 33. С. 61—80. 89 См.: Bloch M. Rois et serfs – un chapitre d’historie capétienne. Paris, 1920. 90 См.: Bishop M. The Middle Ages. New York, 2001. P. 296; Stephen J.F. Lectures on the History of

France. New York, 2008. P. 377. 91 См.: Jeudwine J. W. Tort, Crime and Police in Mediaeval Britain: a review of some early law and

custom. London, 1983. P. 18. 92 См.: История Франции. В 3 т. Т. 1. М., 1973. С. 101. 93 См.: Мигунова Т.Л., Минеева Т.Г. Отмена крепостного права и правосознание в Англии XIV в. и

в России XVIII в. // Правоведение. 2011. № 1. С. 32—36; Harvey I.M.W. Popular Revolt and Unrest in

England During the Second Half of the Reign of Henry VI (Cade’s Rebellon). PhD Dissertation. Aberystwyth,

1988. Ch. 1—2. 94 Анализ дискуссий, ведущихся в зарубежной литературе по данному вопросу, см.: Razi Z. Serfdom

and Freedom in Medieval England: A Reply to the Revisionists // Past and Present. 2007. Suppl. 2. P. 180 ff.

175

импульс чему придали Великие географические открытия и стимулированная ими

активизация работорговли на африканском континенте начиная с XVI в95. С

другой же стороны, в целом ряде государств Центральной и Восточной Европы

происходит реставрация крепостного права96, причем это имеет место как в тех

странах, где (как в Германии или Польше) серваж в его первоначальных формах

практически не был известен, так и там, где крепостное право приходит на смену

более традиционным видам серважа97.

В этом смысле чрезвычайно показательна эволюция форм личной

зависимости в России, где, как известно, институт серважа получил достаточно

широкое распространение и был юридически закреплен в XI в. в целом ряде

положений Русской Правды. При этом роль западноевропейских сервов в

Древней Руси выполняли холопы, которые также рассматривались в качестве

имущества своих господ, лишенного собственной правоспособности98, о чем

свидетельствуют, например, пп. 10, 15, 16 и др. Краткой редакции и пп. 102 – 105

Пространной редакции Русской Правды99. Однако, в отличие от Западной Европы,

где институт серважа, как было отмечено, постепенно упраздняется, в России

численность холопов увеличивается, а источники установления данного

состояния, со временем видоизменяясь, становятся все более многочисленными.

Как следствие наблюдается внутренняя дифференциация холопства, появление в

рамках этой, первоначально достаточно однородной, группы различных

категорий (прежде всего, полные и кабальные холопы100), различающихся по

своему статусу («большие» и «меньшие» холопы)101. Эта сложная структура была

закреплена в Соборном Уложении 1649 г102. Вместе с тем, по мере

95 См.: Hugh Th. The Slave Trade: The Story of the Atlantic Slave Trade: 1440 – 1870. New York, 1997. 96 См.: Энгельс Ф. Марка // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 327—345. 97 См.: Сказкин С. Д. Основные проблемы так называемого второго издания крепостничества в

Средней и Восточной Европе // ВИ. 1958. № 2; Разумовская Л. В. Очерки по истории польских крестьян

в XV—XVI вв., М., 1968; Heitz G. Zum Charakter der «zweiten Leibeigenschaft» // Zeitschrift für

Geschichtswissenschaft. 1972. № 1. S. 24—40. 98 См.: Зимин А. А. Холопы на Руси, М., 1973. 99 См.: Тихомиров М.Н. Пособие по изучению Русской Правды. М., 1953. С. 75—112. 100 См.: Павлов-Сильванский Н.П. Люди кабальные и докладные // ЖМНП. 1895. № 1. С. 231 и след. 101 См. подробнее об этом: Чичерин Б.Н. Холопы и крестьяне в России до начала XVI века //

Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 142—232. 102 См.: Яковлев А.И. Холопство и холопы в Московском государстве XVII в. Т. 1. М.; Л., 1943.

176

окончательного закрепощения крестьянства103, происходит законодательное

ограничение холопства, начало чему было положено еще в Судебнике 1550 г. и

царских указах конца XVI – начала XVII вв104. Наконец, в 70 – 80-х годах XVII

столетия был предпринят целый ряд мер по упразднению холопства,

завершившихся его полным исчезновением при Петре I. Это, по мнению И.А.

Исаева, означало окончательную победу одной из двух конкурирующих моделей

закрепощения, а именно – прикрепление к земле, а не к личности землевладельца

в целях удовлетворения фискального государственного интереса105.

Наконец, современный правопорядок, выступающий юридической основой

государства современного типа, характеризуется достаточно отчетливым

разделением частного и публичного правовых начал. В таких условиях

наблюдается характерная для современного правопорядка тенденция к

дифференциации не только предметов, но и методов, а также принципов

регулирования, что отражается на структурной организации всей системы права.

Подобные изменения влекут за собой трансформацию основных типологических

характеристик современного государства, представляющего собой публично-

правовой феномен в сравнении с соответвующими характеристиками

традиционного и протосовременного государств.

Следовательно, есть все основания вести речь о существовании целого ряда

типологических различий традиционного, протосовременного и современного

правопорядков, обусловивших эволюционную специфику соответствующих

типов государств. При этом основной тенденцией эволюции правопорядка, как

явствует из сказанного ранее, является увеличение значимости в нем публично-

правовых начал и их обособление от частного права. В свою очередь и частное

право не остается неизменным, оно, лишившись публично-властного компонента,

перестраивается на качественно новых принципах, среди которых главнейшую

роль начинает играть принцип равенства всех субъектов друг перед другом,

закрепляющийся по мере утраты участниками имущественных отношений

103 См.: Миньков А. Г. Развитие крепостного права в России во второй половине XVII в. М.; Л., 1962. 104 См. подробнее: Панеях В.М. Холопство в XVI — начале XVII в. Л., 1975. 105 См.: Исаев И.А. История государства и права России. М., 2001. С. 116.

177

публично-властных прерогатив106.

Эти эволюционные изменения, завершившиеся в эпоху Нового времени,

затронули и право собственности, утрачивающее свой расщепленный

многоуровневый характер, свойственный отношениям между верховными и

производными собственниками107. В современном правопорядке право

собственности приобретает признаки абсолютности и исключительности, в силу

которого любое имущество может находиться в полной и нераздельной

собственности только одного лица лица (собственника), противостоящего в этом

качестве всем прочим участникам коммерческого оборота (несобственников) и

защищенного от их посягательств на собственнические правомочия108. Таким

образом, право собственности в его современном понимании уже не предполагает

никаких отношений власти-подчинения, порождавших политическую власть

традиционного государства.

Иными словами, трансформацию права собственности, повлекшую за собой

полное упразднение права расщепленной собственности на землю, следует

отнести к числу наиболее существенных юридических факторов эволюции

государства. Сформировавшаяся на рубеже Нового времени и законодательно

закрепленная в дальнейшем концепция права собственности повлекла за собой

отделение публичной государственной власти от частно-хозяйственного

господства109. Важно подчеркнуть, что, хотя в литературе делаются попытки

доказать публично-правовую природу права государственной собственности110,

106 См.: Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М., 1998. С. 192 и след. 107 См.: Тарасенко Ю.А. Общее учение о вещных правах, собственности и праве собственности //

Гражданское право: актуальные проблемы теории и практики / Под ред. В.А. Белова. М., 2007. С. 492. 108 См. подробнее: Райхер В.К. Абсолютные и относительные права // Известия экономического

факультета Ленинградского политехнического института. Л., 1928. Вып. 1. С. 273-306. 109 См.: Венедиктов А.В. Указ. соч. С. 258 и след. 110 См., в частности: Сосна Т.А. О новой концепции государственной собственности и

общественного достояния // Государство и право. 1996. № 2. С. 55—64; Андреева Г.Н. Современное

правовое оформление публичного характера государственной собственности в Российской Федерации и

концепция публичной собственности // Конституционное и муниципальное право. 2004. № 6. С. 2—5;

Она же. Институт собственности в конституциях зарубежных стран и Конституции Российской

Федерации. М., 2009. С. 235—315; Гаджиев Г.А. Конституционные основы современного права

собственности// Актуальные проблемы права собственности: Материалы научных чтений памяти С.Н.

Братуся. М., 2007.

178

оно все же представляет собой частноправовую категорию111. Как собственник

современное государство, его органы и должностные лица не обладают никакими

публично-властными прерогативами, дающими преимущество перед другими

субъектами или верховенство над ними (ст. 124 – 125 ГК РФ).

Практически все законодательства Нового времени, так или иначе,

закрепили данные положения. Так, уже в ст. 544 Французского гражданского

кодекса содержится общая дефиниция, в соответствии с которой «собственность

есть право пользования и распоряжения вещами наиболее абсолютным образом

(de la maniere la plus absolue), с тем, чтобы пользование не являлось таким,

которое запрещено законами или регламентами»112. Тем самым ФГК свел число

правомочий, т.е. юридических возможностей, собственника, составляющих

содержание данного права, к минимуму113, окончательно завершив переход от

права расщепленной собственности, составлявшего юридическую основу

традиционного правопорядка к праву собственности как абсолютному праву в

современном смысле. Вообще историческая динамика содержания права

собственности в субъективном смысле может служить очень ярким

подтверждением высказанных соображений о постепенном разделении частно- и

публично-правовых аспектов как основной тенденции эволюции правопорядка, в

конечном итоге предопределившей эволюцию права собственности.

Так, во всех традиционных правопорядках, в которых существовал институт

права расщепленной собственности, его содержание обычно не представляло

практического интереса, в связи с чем составлявшие его правомочия обычно не

выделялись ни в доктрине, ни в памятниках законодательства. Указанная

особенность была характерна даже для столь развитого и подвергшегося глубокой

научной проработке права, как римское. Вопреки часто встречающимся

111 См., в частности: Егоров Н.Д. Право собственности в системе советского права // Правоведение.

1978. № 3. С. 35—43; Он же. Гражданско-правовое регулирование общественных отношений: единство

и дифференциация. Л., 1988. С. 41—47; Гражданское право. В 3 т. / Под ред. А.П. Сергеева. Т.1. М.,

2009. С. 717 (автор главы — Е.Н. Абрамова). 112 Цит. по: Code civil. 103-eme ed. Paris, 2004. P.547. 113 См.: Рубанов А.А. Проблемы совершенствования теоретической модели права собственности //

Развитие советского гражданского права на современном этапе / Отв. ред. В.П. Мозолин. М., 1986. С.

105—106.

179

утверждениям, согласно которым уже римскими юристами были выделены

основные правомочия собственника114, данные источников скорее

свидетельствуют об обратном, и это позволило ученым сделать вывод о том, что

римскому праву «не присуще понимание права собственности путем

перечисления его основных правомочий»115.

В самом деле, лишь некоторые римские юристы, например Павел, говоря о

содержании права собственности, пытались обозначить отдельные, да и то далеко

не все, составляющие его правомочия, (D. 7. 1. 4), что, в свою очередь, вызвало

активные возражения со стороны Ульпиана, считавшего подобный подход

недопустимым116. Попытки подразделить содержание права собственности на

отдельные правомочия, описав каждое из них, начали активно предприниматься

лишь средневековыми западноевропейскими юристами XIII—XIV вв., что

знаменовало собой переход к новой ступени эволюции правопорядка, а именно к

протосовременному правопорядку.

Поэтому нам кажутся необоснованным стремление объяснить данный

процесс формализмом и ритуализмом средневековой духовной культуры117, т.е.

чисто внешними в данном случае обстоятельствами118. В действительности

характерное для протосовременного правовопрядка усложнение тех социальных

взаимодействий, юридической формой которой является право собственности119,

повлекло за собою и усложнение самого этого последнего, непосредственно

выразившееся в его внутренней дифференциации и выделении целого ряда

114 См.: Медведев С.Н. Вестготское законодательство V—VI вв. Ставрополь, 1992. С. 84; Алехина

А.П., Черевичко Т.В. Некоторые аспекты правовых рисков в отношениях собственности // Правоведение.

1998. № 1. С. 152; Косарев А.И. Римское частное право. М., 1998. С. 115.

115 Савельев В.А. Власть и собственность: юридические аспекты собственности в праве

классического периода // Древнее право. 1996, № 1. С. 120—121. См. также: Липшиц Е.Э. Юридические

школы и развитие правоведческой науки // Культура Византии. IV – первая половина VII в. / Отв. ред.

З.В. Удальцова. М., 1984. С. 367; Смирин В.М. Римская familia и представление римлян о собственности

// Быт и античность в истории / Под ред Г.С. Кнабе. М., 1988. С. 30—31. 116 См.: Римское частное право / Под ред. И.Б. Новицкого и И.С. Перетерского. М., 2010. С. 204. 117 См.: Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А.Я. Избр. труды. Т. 2. С. 228—

229; Хёйзинга Й. Осень Средневековья. Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV

и XV веках во Франции и Нидерландах. М., 2002. С. 240 и след. 118 См.: Скловский К.И. Собственность в гражданском праве. Изд. 2-е. М., 2002. 119 О субъективном праве как форме правового отношения см. подробнее: Агарков М.М.

Обязательство по советскому гражданскому праву // Агарков М.М. Избр. труды по гражданскому праву.

В 2 т. Т. I. М., 2002. С. 176 и след.

180

специальных правомочий собственника, получивших осмысление в юридической

науке.

При этом внутренняя неоднородность содержания права расщепленной

собственности, наличие в нем как частно-, так и публично-правовых элементов

способствовали его осознанию в качестве не столько «триады» (или «диады»),

сколько целого «пучка» прав, многие из которых (подобно, например,

«охотничьему правомочию» собственника лесных угодий120) даже не имеют

аналогов в современном правопорядке121. Естественно, что подобная ситуация

создавала различные сложности как в плане доктринального осмысления права

собственности, так и в плане его реализации. Вследствие этого уже в рамках

протосовременного правопорядка начинается постепенное выделение из состава

права собственности публично-властных правомочий, способствовавшее его

переоформлению на принципиально новых (теперь уже сугубо частноправовых)

основаниях, приведшему к разрушению права расщепленной собственности как

многоуровневой иерархии подчиненных друг другу прав. Неудивительно, что

правовая наука отреагировала на процесс распада права расщепленной

собственности еще тогда, когда он находился в зачаточном состоянии. Так, уже

некоторые глоссаторы весьма скептично относились к данной конструкции,

свидетельством чему является высказывание Иакова Балдуина (Jacobus Balduini),

называвшего право производной собственности (dominium utile) «химерой»122.

Следует, впрочем, отметить, что в современной юридической доктрине

нередко предпринимаются попытки расширения содержания права собственности

за счет включения в него дополнительных правомочий. Весьма характерными в

этом отношении являются работы англо-американских юристов123. Некоторые

120 См. об этом: Черепахин Б.Б. Первоначальные способы приобретения собственности по

действующему праву // Черепахин Б.Б. Труды по гражданскому праву. М., 2001. С. 68. 121 См.: Honore T. Making Law Bind. Essays Legal and Philosophical. Oxford, 1987. P. 168; Пеннер

Дж.И. Картина собственности как «пучка прав» // Российский ежегодник сравнительного правоведения

/ Под ред. Д.В. Дождева. 2007. № 1. СПб., 2008. С. 112. 122 См.: Meynial E. Notes sur la formation de la théorie du domaine divise (domaine direct et domaine

utile) du XII au XIV siècle dans les romanistes. Etude de dogmatique juridique // Mélanges Fitting. Montpellier,

1908. T. II. P. 424; Thibaut A.Fr.J. Über dominium directum et utile. Versuche über einzelne Teile der Theorie

des Rechts. 2. Aufl. Jena, 1817. Bd. II. S. 63—73; Венедиктов А.В. Указ. соч. С. 109. 123 См., например: Friedman W. Law in Changing Society. London, 1959. P. 66–70; Honoré A.M.

181

континентальные юристы также пытаются отказаться от характерной для

современного западного права диады правомочий собственника, включив в

содержание соответствующего права правомочие управления124. Отмеченная

тенденция дает основание отдельным авторам безосновательно заявлять о якобы

характерном для современного западного права возрождении расщепленной

собственности125. Между тем в западной цивилистике имеет место и прямо

противоположная тенденция сводить содержание права собственности всего к

одному правомочию, а именно правомочию пользования, что, впрочем, также не

отражает суть соответствующего института современного права126.

В российской юридической доктрине споры о содержании права

собственности не прекращаются до сих пор. В частности, если в середине XIX в.

некоторые юристы выделяли до 26 правомочий собственника127, то в наши дни

можно встретить концепции, авторы которых предлагают разграничивать в

содержании права собственности 11 правомочий128. С другой стороны, многие

юристы, критикуя представленную в ст. 209 ГК РФ традиционную для

российского правопорядка «триаду» правомочий (владение, пользование и

распоряжение) предлагают ограничиться классической романо-германской

«диадой»129 или даже вовсе не связывать содержание права собственности с

конкретными правомочиями130. Таким образом, развитие как законодательства,

так и юридической доктрины подтверждает высказанное предположение о том,

что по мере устранения расщепления права собственности происходит его

Ownerschip // Oxford’s Essay in Jurisprudence. Oxford, 1961. P. 107–147; Becker L. Property Rights.

Philosophical Foundations. London, 1977. P. 20–21. 124 См., например: Hess T. Ist «Nutzungseigentum» noch Eigentum? Marburg, 1976. S. 146. 125 См.: Eorshi G. Comparative Civil (Private) Law. Law Types, Law Groupes, the Roads of Legal

Development. Budapest, 1979. P. 247; Кулагин М.И. Предпринимательство и право: опыт Запада // Кулагин

М.И. Избр. труды. М., 1997. С. 250. 126 См., например: Bartolomei F. Contributo ad uno teoria del precedimento ablatoria. Milano, 1962;

Pugliatti S. Il transferimento dell situazioni soggetive. Milano, 1964. 127 См.: Варадинов Н. Исследования об имущественных или вещественных правах по законам

русским. Статья I. О праве собственности. СПб., 1855. С. 14–16. 128 См.: Власова М.В. Право собственности в России: возникновение, юридическое содержание,

пути развития. М., 2002. С. 42–43. 129 См.: Германов А.В. От пользования к владению и вещному праву. М., 2009. 130 См.: Суханов Е.А. Лекции о праве собственности. М., 1991. С. 20; Скловский К.И. Указ. соч. С.

119 и след.

182

внутреннее (содержательное) упрощение, состоящее в утрате данным правом

целого ряда входивших в него ранее правомочий.

Следуя отчасти римскому праву, многие нормы которого были

реципиированы французским законодательством, ФГК весьма скрупулезно

перечисляет объекты, отнесенные к государственной, или публичной,

собственности. Сюда, в соответствии со ст. 538 ФГК, относятся дороги, пути и

улицы, которые содержит государство, реки судоходные или сплавные речки,

берега, морские намывы, порты, гавани, рейды «и вообще все части французской

территории, которые не могут стать предметом частной собственности (et

generalement toutes les portion du territoire français qui ne sont pas suspectibles d’une

propriete privee)»131.

Имеет смысл обратить внимание на некоторые языковые особенности

оригинала. Так весьма примечательным кажется противопоставление категорий

«domaine public» и «propriete privee», соответственно обозначающих публичную

(государственную) и частную собственность. Легко заметить, что

государственная собственность, по сути, уподобляется верховной, а частная —

производной собственности. Кроме того, ст. 539 ФГК относит к государственной

собственности ничейное, бесхозяйное и выморочное имущество, а ст. 540 также

ворота, стены, рвы, оборонительные сооружения укрепленных мест и крепостей.

Во всем этом тоже нельзя не усмотреть отголоски традиционного представления о

государстве как верховном собственнике земли.

В отличие от ФГК, Германское гражданское уложение, отразившее уже

следующий этап развития современного правопорядка, начавшийся в конце XIX в.,

уже не содержит в себе никакого противопоставления права частной и

государственной собственности132. Более того, все соответствующие положения ГГУ

касаются именно права частной собственности, однако они могут быть

распространены и на государственную собственность, которая тем самым

окончательно освобождается от всех публично-правовых аспектов. В § 903 ГГУ

содержится определение права собственности, еще более акцентированное, чем в

131 Code civil. P. 546. 132 См.: Германское право. Ч. II. М., 1996. С. 72 и след.

183

ФГК, выражающее основные свойства последнего: «Собственник вещи властен,

насколько тому не препятствует закон или права третьих лиц, распоряжаться вещью

по своему усмотрению и устранять других от всякого на него воздействия»133.

Весьма наглядно иллюстрирует частноправовую природу собственнического

господства и § 905 ГГУ, гласящий: «Право собственника земельного участка

простирается как на пространство, находящееся над поверхностью, так и на недра

земли, расположенные под нею. Собственник не может, однако, воспретить

воздействия, происходящие на такой высоте или в такой глубине, что устранение его

не представляет для него интереса (dass er an der Ausschliessung kein Interesse hat)»134.

На наш взгляд, здесь как нельзя более емко проявляется отличие права

собственности как хозяйственного господства от государственного суверенитета.

Последний, будучи публично-правовым феноменом, не мог, по мысли создателей

ГГУ, ограничиваться пределами распространения имущественных интересов

государства, выступавшего его носителем.

Типичным выражением современного восприятия категории вещных прав

является § 855 ГГУ, в котором была законодательно установлена

несовместимость хозяйственного господства над вещью и власти одного субъекта

над другим135. По смыслу данного параграфа явствует, что тот, кто находится в

подчинении, не может считаться обладателем вещного права и, следовательно,

был ликвидирован важнейший из принципов, на которых базировался институт

расщепленной собственности, а также ряд других институтов традиционного

права (подобных, скажем прекарному владению). В противовес этому уделяется

значительное внимание конструкции общей долевой собственности (§§ 1008—

1011 ГГУ)136.

Приведенные положения любопытно сопоставить с нормами более раннего

по времени Прусского общеземского уложения (Preussiche Аllgemeine Landrecht)

133 Цит. по: Гражданское уложение Германии. Изд. 3-е, перераб. и доп. М., 2008. С. 341 134 См.: Там же. 135 См.: Гражданское уложение Германии. С. 330. 136 См.: Там же. С. 365 – 366.

184

1794 г., в котором еще присутствовал институт расщепленной собственности137.

Вследствие этого Уложение разграничивает категории собственников в узком

смысле (Proprietät), которая определяется как право распоряжаться субстанцией

вещи (ALR I, 8, §9) и собственности в широком смысле (Eigentum), определяемой

как право «лично или через третье лицо (выделено нами, — Н.Р.) распоряжаться

субстанцией вещи или право собственности власти с исключением всех третьих

лиц» (ALR I, 8, §11—12). Следовательно, собственность-Eigentum «может быть

расщепленной в случаях, когда охватываемые ею правомочия принадлежат

разным субъектам» (ALR I, 8, §16)138. В подобном случае собственность-Proprietät

будет конституироваться как общая совместная, поскольку ею «могут законно

распоряжаться только верховный и подчиненный собственники сообща (nur der

Ober- und Nutzbare Eigentumer gemeinschaftlich), следовательно, ни один из них не

может законно распоряжаться собственностью вещи без привлечения или

согласия другого» (ALR I, 18, §2)139. Отсюда и неизбежное в таких случаях

подчинение одних сособственников другим. Напротив, в результате

произведенного в ГГУ переосмысления категории собственности происходит

уравнивание в правах верховного и производного собственников, что исключило

какую бы то ни было их иерархию. В случае если у вещи имелось два или более

сособственника, их отношения определялись как общая долевая, а не как

расщепленная собственность. Одновременно полностью стирается грань между

категориями Eigentum и Proprietät с последующим их слиянием.

3.3 Общесоциальные критерии типологии государств

Все сказанное ранее, как представляется, в известной мере проливает свет

на типологические характеристики государств, стоящих на разных ступенях

137 См. подробнее: Венедиктов А.В. Указ. соч. С. 158—160. 138 Цит. по: Allgemeines Landrecht für die Preussischen Staaten. 2. Aufl. T. 1. Berlin, 1794. S.163–164. 139 Ibid. S. 737

185

эволюционного развития. Однако особенности правопорядка являются хотя и

основным, но все же далеко не единственным критерием, определяющим

типологические свойства государств и необходимым для того, чтобы свести все

их многообразие в определенную систему. Соответственно выделением основных

типов государства, различаемых в зависимости от специфики правопорядка, дело

ограничиться не может, поскольку сам правопорядок как аспект социального

целого, определяющий взаимодействия членов общества, находится в сложной

зависимости от иных факторов, влияющих, в том числе и через его посредство, на

эти взаимодействия.

Сказанное, на наш взгляд, с достаточной степенью очевидности

свидетельствует о невозможности проведения типологии государств на основе

одного критерия правопорядка. Будучи неотъемлемемой частью социального

целого, государство встраивается в систему существующих в нем

социокультурных, экономических, политических, а также иных связей.

Следовательно, специфика этих последних в значительной степени

предопределяет организацию и функционирование всякого государства и поэтому

должна учитываться в его типологии140. Так, на формирование тех или иных

типов государства своеобразие культуры и коммуникации, характерные для

данного общества, влияют ничуть не меньше, чем специфика правопорядка или

социально-экономического устройства общества. А поскольку, как уже

неоднократно отмечалось ранее, государство есть в конечном итоге (в плане его

непосредственной эмпирической реальности) не что иное, как

институционализированная деятельность членов общества, то нельзя не прийти к

выводу, что характерные свойства, присущие любому виду человеческой

деятельности и составляющие его, так сказать, антропологическое содержание, в

полной мере проявляют себя и в этой сфере. Не случайно теоретики государства в

последнее время все чаще склонны трактовать те связи, которые объединяют

между собой различные элементы государства, в качестве информационно-

140 См.: Кистяковский Б.А. Государственное право (общее и русское) // Кистяковский Б.А.

Философия и социология права. СПб., 1998. С. 417.

186

коммуникативных связей141.

Следовательно, различные исторические типы государства могут быть

соотнесены с важнейшими вехами эволюции человеческой культуры, прежде

всего, с образующими фундамент последней типами социальной коммуникации.

Данное обстоятельство было детально исследовано М. Маклюэном, выделявшим

пять типов коммуникации, последовательная смена которых знаменует собой

основные этапы эволюции культуры человечества142. Такими типами

коммуникации, по мнению ученого, являлись: 1) устная (акустическая),

безраздельно господствовавшая в первобытном обществе; 2) письменная

(графическая), зародившаяся с появлением древнейших доалфавитных видов

письменности (а именно логографической, морфемографической и

силлабографической письменности143) и получившая широкое распространение на

Востке; 3) алфавитно-графическая, ориентированная на звучащую речь, а потому

названная Маклюэном также оро-акустической144, ставшая основой духовной

культуры, а также иных сторон общественной жизни в античном и средневековом

западном мире; 4) печатно-графическая, возникшая в середине XV в. с

изобретением книгопечатания и легшая в основание протосовременного и

современного обществ; 5) электронная, получившая распространение в эпоху

позднего Модерна (во второй половине XX в.) и, по всей видимости, являющаяся

предвестием принципиально нового типа культуры, а следовательно, и общества,

а также государства.

Эти соображения канадского мыслителя, во-первых, явным образом

перекликаются с рассмотренными выше эволюционными идеями Д. Белла и его

последователей и могут служить их удачным дополнением. Во-вторых же,

неоспоримое достоинство концепции М. Маклюэна состоит в том, что здесь

основной акцент делается не на типах общественного производства или видах

141 См.: Парасюк Е.А. Механизм государства: к исследованию понятия // Вестн. Адыгейск. гос. ун-

та. Сер. 1. Регионоведение: философия, история, социология, юриспруденция, политология,

культурология. 2009. № 2. С. 179. 142 См.: Маклюэн М. Галактика Гутенберга. Становление человека печатающего. М., 2005. 143 См. подробнее о доалфавитных видах письма: Истрин В.А. Вознкновение и развитие письма.

Изд. 2-е, испр. М., 2010. С. 58—257. 144 См.: Маклюэн М. Указ. соч. С. 55.

187

экономической деятельности, являющейся всего лишь одним из аспектов

социальной активности членов общества, а на том, что выступает основой и

неотъемлемой частью всех без исключения социальных связей, а именно – на

способах коммуникации людей.

Кроме того, в работе Маклюэна находит дополнительное подтверждение

высказанные ранее соображения о том, что всякая реальность, в том числе

социальная реальность и ее феномены, включая государство, представляют собой

известный результат конструирования, организации элементов опыта, имеющих

своей первоосновой осмысленные восприятия (апперцепции) чувственных

данных. Между тем, как показывает М. Маклюэн, интенсивность деятельности

чувств, степень активности одних в соотношении с другими во многом зависят от

типа коммуникации, господствующего в обществе, стоящем на соответствующей

ступени эволюции. По словам философа, «культурная экология отражена и

достаточно прочно укоренена в человеческом сенсориуме, любое материальное

воплощение и распространение которого посредством тех или иных технологий

оказывает заметное влияние на установление новых соотношений или пропорций

всех наших чувств»145.

Это, в свою очередь, предопределяет не только характер восприятия и

конструирования человеческим сознанием окружающего мира, но и, в конечном

итоге, всю совокупность интерсубъективных взаимодействий, образующих

социальную реальность и ее феномены. Как следствие, способ социальной

коммуникации, господствующий в обществе, определяет тип общества в целом,

включая особенности его социальной организации, экономические отношения (в

том числе отношения собственности), политическую систему, находящую свое

институциональное выражение в государстве и т.п. Исходя из этого,

представляется возможным согласиться с утверждением французского языковеда

Э. Бенвениста, по мнению которого язык (и языковая коммуникация как его

реализация в речевом поведении индивидов) в определенном смысле «включает в

145 Там же. С. 79.

188

себя все общество»146.

Так, лишь недостаток места не позволяет нам доказать, что абсолютное

доминирование в примитивном обществе устной коммуникации повлияло на все

аспекты общественного бытия первобытного человека – от родоплеменного строя

до специфических для первобытности способов институционализации

потестарных отношений, начиная с акефальных общин и заканчивая вождеством

(чифдом). С переходом к графической коммуникации (включая алфавитно-

графическую) возникают и новые формы социальной организации, а именно

аграрная и гражданская общины Древнего мира, выступавшие структурной

основой традиционного общества и, что является для нас наиболее

существенным, традиционное государство147. Не случайно многие историки и

археологи видят в письменности важный фактор, способствовавший генезису

государства148.

Открытие «Галактики Гутенберга» имело для социальной и политической

организации общества не менее значимые последствия, чем появление

письменности. В частности, как утверждает М. Маклюэн, технология

книгопечатания создает «первый однообразно воспроизводимый товар, первый

конвейер и первое массовое (серийное) производство»149, став тем самым

прообразом промышленной революции, как известно, послужившей одной из

предпосылок перехода к индустриальному (современному) обществу. Вместе с

тем именно господство печатно-графической коммуникации имело и другие

далекоидущие последствия, в частности, распад традиционных структур и

социальную атомизацию, явившиеся важной характеристикой протосовременного

общества, особенно на ранних этапах его развития. По словам Маклюэна: «...

принцип подвижных литер и сменных взаимозаменяемых частей распространился

на социальную организацию... Иными словами, индивидуализм, будь то в

146 Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 2002. С. 86. 147 См.: Истрин В.А. Указ. соч. С. 103—104. 148 См.: Oates D. The Rise of Civilisation. Oxford, 1976; Redman Ch.L. The Rise of Civilisation: From

Early Farmers to Urban Society in the Ancient Near East. San Francisco, 1978; Ламберг-Карловски К.,

Саблов Дж. Древние цивилизации. Ближний Восток и Мезоамерика. М., 1992 и др. 149 Маклюэн М. Указ. соч. С. 225.

189

пассивном атомистическом смысле... или в активно-агрессивном смысле частной

инициативы и самовыражения, априорно предполагает технологию

гомогенизации граждан»150.

Естественно, что в таких условиях те функции, которые ранее выполняла

община и иные структуры традиционного общества, берет на себя государство,

что предопределило его существенные черты на новом протосовременном этапе

эволюции. Как отмечает философ, «аналогично тому, как папирус способствовал

строительству римских дорог, печать была ответственна за... характеристики

новых монархий эпохи Ренессанса»151. В частности, печатно-графическая

коммуникация лежала в основе рационализации, характеризовавшей, по мнению

М. Вебера, хозяйственный этос протестантизма и связанный с ним «дух

капитализма», в числе прочего, оказывавшие значительное влияние на

западноевропейское государство Нового времени (т.е. прежде всего на

протосовременные государства Западной и Центральной Европы), начиная с XVI

в152. Вообще, следует отметить, что и сам протестантизм во всех его проявлениях

был порождением той специфической коммуникативной ситуации, которая

возникла с изобретением печатного станка, значительно упростившего создание

печатной продукции и сделавшего ее доступной для самых широких слоев

образованного населения Европы153. Протестанты значительно активнее и в целом

успешнее пользовались в своих целях печатной продукцией, чем католики,

связанные догутенберговскими традициями графической коммуникации154. Не

случайно в той «войне памфлетов», которая велась по всей Европе (в частности,

во Франции) на протяжении второй половины XVI – начала XVII вв., протестанты

имели явное и неоспоримое преимущество над католиками155, что способствовало

росту популярности их идей.

150 Там же. С. 363. 151 Там же. С. 365. 152 См.: Вебер М. Предварительные замечания // Вебер М. Избранное: протестантская этика и дух

капитализма. М., 2006. С. 14. 153 См.: Делюмо Ж. Цивилизация Возрождения. Екатеринбург; М., 2008. С. 218—219. 154 См.: Маклюэн М. Указ. соч. С. 244 и след. 155 См.: Эльфонд И.Я. Макиавелли, макиавеллизм и антимакиавеллизм во Франции второй

половины XVI в. // От Средних веков к Возрождению. Сборник в честь профессора Л.М. Брагиной.

СПб., 2003. С. 286 и след.

190

Аналогичным образом переход к электронной коммуникации, начавшийся,

по утверждению М. Маклюэна, с изобретением в 30-х годах XIX в.

электромагнитного телеграфа156 и окончательно завершившийся в середине XX в.

способствовало формированию основных характеристик современных

государств, в большинстве своем возникающих именно в это период времени157.

При этом, во избежание недоразумений, необходимо подчеркнуть, что

господствующий в обществе способ коммуникации, будучи одним из основных

критериев типологии государств, не является предпосылкой их генезиса ни в

историческом, ни в логическом смыслах. В самом деле, хотя письменная

коммуникация и составляет культурную основу традиционного государства,

однако возникновение таких государств может происходить в бесписьменном

обществе (примером чему, в частности, являются многие государства древнего

Востока и доколумбовой Америки)158. Сходным образом первые

протсовременные государства возникают еще до утверждения печатно-

графической, а наиболее ранние современные государства – электронной

коммуникации. Однако перечисленные способы коммуникации, находясь в

соответствии с выделенными типами государства, естественным образом

отличают их друг от друга, способствуя максимально полному проявлению на

эмпирическом уровне всей полноты их типологических характеристик. Иными

словами, лишь с утверждением в обществе соответствующего типа коммуникации

эволюционные инновации (каковыми являются первые государства нового типа)

становятся типичными для данной эпохи всемирной истории.

Разумеется, тип коммуникации является не единственным общесоциальным

критерием. Он действует в сочетании с другими факторами, прежде всего с типом

социальной организации (так, социальной основой традиционного государства

являлась на Востоке сельская, а на западе – городская община,

протосовременному государству соответствует неразвитое гражданское общество,

156 См.: Маклюэн М. Указ. соч. С. 436 и след. 157 См. параграф 5.2 настоящего исследования. 158 См.: Maisels Ch. Early Civilisanion of the Old World: The Formative Histories of Egypt, the Levant,

Mesopotamia, India and China. New York, 1999.

191

а государству современного типа – развитое гражданское общество) и

господствующей в обществе экономической формой собственности. Вместе с тем

нетрудно заметить, что указанные социальные факторы являются

взаимосвязанными и взаимно обусловливающими друг друга критериями, в

соответствии с которыми находятся те или иные исторические типы государства.

К сожалению, объем настоящей работы не позволяет детально рассмотреть

связь типа государства с типом коммуникации, социальной организации общества

и господствующей формой собственности на всех этапах эволюции. Поэтому для

подтверждения сформулированных общих положений представляется

целесообразным обратиться в качестве иллюстрации лишь к одному

историческому типу государства, а именно к традиционному государству.

Данный пример представляется особенно показательным, поскольку

социокультурная специфика традиционного государства обусловило не только

целый ряд его типологических отличий от протосовременного и современного

государств, но и значительное разнообразие конкретных видов государств,

принадлежащих к данному типу (а именно номов, древневосточных деспотий,

полисов и империй). Причем с помощью выделенных критериев указанные виды

также могут группироваться в подтипы, каковыми, на наш взгляд, являются

западное и восточное традиционное государства, выступающие альтернативными

путями эволюции традиционного государства159.

Следует, однако, подчеркнуть известную условность противопоставления

западного/восточного как в сфере духовной культуры, так и в особенности в

политико-правовой сфере. Будучи альтернативами социальной эволюции,

западный и восточный пути развития не исчерпывают всего ее многообразия. В

качестве результата определенной конвергенции ряда конкретных обществ,

связанных общностью исторических традиций, географической близостью, а

также взаимным влиянием друг на друга, указанные эволюционные линии

восходят к одному общему истоку, а именно к многообразию археологических

159 См. об этом подробнее: Разуваев Н.В. Эволюция политической организации общества в

контексте социального развития // Личность. Культура. Общество. Междисциплинарный научно-

практический журнал социальных наук. 2011. Т. XIII. Вып. 1 (61-62). С. 253—259.

192

культур эпохи неолита и ранней бронзы, в которых различия еще явно

превалировали на сходствами.

В этом смысле является весьма примечательной (и находящей свои

аналогии в других регионах мира) ситуация, сложившаяся в бассейне Эгейского

моря и Малой Азии, ставших впоследствии водоразделом западного и восточного

цивилизационных путей160. Как свидетельствуют археологические данные в

начале Бронзового века (IV – III тыс. до н.э.) здесь еще сосуществуют различные

культуры, резко отличающиеся друг от друга этническим составом161, языком162, а

также своим материальным укладом163. В то же время все это культурное

многообразие в конечном итоге представляет собой лишь надстройку над

единством природы человека как представителя homo sapiens164,

универсальностью его психических свойств165 и духовной сущности166. Данное

обстоятельство обусловливает не только расхождение, но и схождение

эволюционных путей на разных этапах всемирно-исторического развития и

особенно в эпоху модерна, когда человечество обретает все большее единство, в

том числе и в плане своего политико-правового развития. Эту тенденцию,

неизменно проявляющую себя в любые эпохи, подчеркивал, в частности, В.Г.

Чайлд, по словам которого: «Культуры склонны впадать друг в друга»167. Таким

образом, есть возможность говорить о некоей универсальной тенденции

160 См.: Андреев Ю.В. Троя-Гиссарлык среди эгейских культур и цивилизаций бронзового века //

Андреев Ю.В. В ожидании «греческого чуда». Из записных книжек. СПб., 2010. С. 28—31. 161 См.: Георгиев Г.И., Мерперт Н.Я., Катчинаров Р.В., Димитров Д.Г. Езеро. Раннебронзовое

селище. София, 1979; Мерперт Н.Я. Этнокультурные изменения на Балканах на рубеже энеолита и

раннего бронзового века // Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984. С. 41 и

след.; Он же. Об этнокультурной ситуации IV—III тыс. до н.э. в циркумпонтийской зоне // Древний

Восток: этнокультурные связи. М., 1988; 162 См.: Mellaart J. Anatolia and the Indo-Europeans // Journal of Near Eastern Studies. 1981. Vol. 9. №

1—2. P. 137 ff.; Гиндин Л.А. Население гомеровской Трои. М., 1993. С. 14, 43, 144. 163 Cм.: Renfrew C. The Emergence of Civilisation. The Cyclades and the Aegean in the Third Mill. B. C.

London, 1972; Cherry J.F. The Emergence of the State in the Prehistoric Aegean // Proceedings of the

Cambridge Philological Society. Cambridge, 1984. Vol. 30. P. 18—48; Van Andel T.H., Runnels C.H. An Essay

on the Emergence of Civilisation in the Aegean World // Antiquity. 1988. Vol. 62. P. 234—247. 164 См.: Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). М., 2006. 165 См. подробнее: Меркулов И. П. Сознание с точки зрения эволюционно-информационной

эпистемологии // Бескова И. А., Герасимова И. А., Меркулов И. П. Феномен сознания. М., 2010. 166 См.: Потебня А.А. Мысль и язык. Психология поэтического и прозаического мышления. М.,

2010. С. 204. 167 Чайлд В.Г. Расцвет и падение древних цивилизаций. Далекое прошлое человечества. М., 2012. С.

20.

193

эволюционной динамики вообще и эволюции государства и права в частности, а

именно – от первобытного многообразия к постсовременному единству168.

Несмотря на все высказанные выше замечания, есть немалые основания для

того, чтобы говорить о существовании типологических различий восточной и

западной культур, по крайней мере, на всем протяжении Древности, Средних

веков и раннего Нового времени. Так, древневосточная цивилизация была

ориентирована на письменную (графическую) коммуникацию как социально и

культурно более значимую форму обмена информацией, чем устная

коммуникация. Напротив, западная цивилизация (начиная с античной), оставаясь

в основе своей графической, уравнивает письменное и устное общение в правах,

нередко придавая последнему даже большее значение как более

предпочтительному способу коммуникативного взаимодействия.

Сказанное, разумеется, не означает, что на Востоке письменная речь

преобладала над устной в количественном отношении. Речь идет скорее о

специфическом для восточных культур отношении к письменной речи, которая

маркируется как сакральная в противовес речи устной, трактуемой как

профанная, непригодная для продуцирования культурно значимой информации.

Ввиду своих свойств письменная речь способствует закреплению ритуальных

формул и магических процедур и таким образом обеспечивает их вечное действие

и постоянную повторяемость169. Такое отношение к письменной речи порождает

характерную для ряда восточных культур повышенную самооценку,

опирающуюся на представление о носителях соответствующих культур как о

людях, владеющих письменной речью и потому способных воспринимать (в том

числе и толковать) священные тексты, имеющие письменную фиксацию.

Подобный графоцентризм170 был в высшей степени характерен, например, для

иудаизма, не случайно один из величайших еврейских средневековых мыслителей

Раби Саадия Гаон (882—942) называл евреев народом, который «остается

168 Примечательно, что сходную мысль, применительно к эволюции языка, пытался

аргументировать Н.Я. Марр. См., например: Марр Н.Я. Абхазский аналитический алфавит (к вопросу о

реформах письма) // Труды яфетического семинария. Т. 1. Л., 1926. С. 16—17. 169 См.: Большаков А.И. Предисловие // Матье М.Э. Избранные труды по мифологии и идеологии

Древнего Египта. М., 1996. С. 16. 170 См.: Скрипник К.Д. Семиотика. Ростов н/Д., 2000. С. 42.

194

народом только благодаря Торе»171. В Коране иудеи, а также христиане

именовались «людьми Писания (Ахль аль-Китаб, букв. люди Книги)»172, что,

впрочем, вполне применимо и к самим представителям исламской культуры.

Таким образом, письменной речи на Востоке придается статус, заведомо

более высокий, чем устной, что и позволяет нам говорить об ориентированности

восточной культуры на письменно фиксированную речь. Напротив, на Западе (в

частности, уже в Древней Греции) устная и письменная речь были, как уже

говорилось, «уравнены в правах», чему способствовало изобретение буквенного

алфавита, ориентированного на звучащую речь. Тем самым были заложены

основы для распространенного представления о том, что новые смыслы должны

рождаться в процессе живого общения, диалога. Ученые не раз отмечали

диалогизм античной цивилизации, противопоставляя ее по этому признаку

цивилизациям древневосточным, имевшим в значительной мере монологичный

характер173.

Различие в способах коммуникации во многом предопределило и характер

социальной организации восточного и западного обществ. Речь, в частности, идет

о появлении двух разновидностей территориальной общины, пришедшей на

смену общине родовой: аграрной, или сельской, и городской, или гражданской,

общины174. Аграрная община возникает еще в эпоху неолита с целью повышения

эффективности организации трудовых усилий ее членов по возделыванию земли в

условиях ограниченности технологических средств, имевшихся в распоряжении.

Ее отличительными чертами следует считать, во-первых, наличие достаточно

жесткой сословно-кастовой иерархии, существовавшей с древнейших времен в

171 См.: Левинов М. Народ избранный. Комментарий к Торе. Недельный раздел Таво //

http://www.machanaim.org/tanach/_weekly/tavo00.htm. Об устойчивости этой традиции свидетельствует и

то, что уже в XX в. Рав Йосеф-Дов Соловейчик в статье «Молитва как диалог» сопоставлял изучение

Торы с естественными науками, видя в ней один из аспектов космического бытия (см.:

http://www.machanaim.org/philosof/solov/molitva.htm). 172 См.: Lewis B. The Jews of Islam. Princeton, 1984. 173 См. например: Библер B.C. Мышление как творчество. Введение в логику мысленного диалога.

М., 1975. С. 3 и след.; 62 и след. 174 См.: Маретин Ю.В. Стадиальная типология общины // Тезисы докладов и сообщений сессии

межреспубликанского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. Вып. II. М., 1972. С. 165—

170; Хазанов A.M. Община в разлагающихся первобытных обществах и ее исторические судьбы // ВДИ.

1975, № 4. С.3 и след.; Утченко С.Л. Политические учения Древнего Рима. М., 1977. С.20 и др.

195

большинстве традиционных восточных обществ, и во-вторых, доминирующую

роль коллективной (общинной и семейной) собственности, в том числе — и

прежде всего — собственности на землю. Данная форма собственности

пользовалась преимущественной защитой уже в древневосточных

законодательствах и обычном праве175. Именно на основе коллективной

собственности, на наш взгляд, сформировалась и «государственная» (дворцово-

храмовая) собственность на землю, которая со временем заняла доминирующее

положение в структуре собственности в ряде обществ древнего и средневекового

Востока.

Таким образом, уже в эпоху древности на Востоке складывается

многоступенчатая иерархия экономических форм собственности на землю,

«вершиной» которой выступало право государственной (царской, дворцово-

храмовой и т. п.) собственности. При этом следует еще раз подчеркнуть, что не

только для древневосточного, но и для любого иного традиционного

государства основой политической власти выступало обладание не самой

поземельной собственностью, но правом верховной собственности, что было

отмечено, в частности, Л. С. Васильевым, использовавшим для обозначения

такой власти специальный термин «власть-собственность»176. Однако и в

экономическом отношении общинная и государственная (дворцово-храмовая)

собственность на землю явно преобладали над частной. Что же касается

последней, то она была относительно слаборазвита, несмотря на то, что в

некоторых восточных странах, например, в Индии, уже в древности начинают

складываться отношения частной собственности на землю, с течением времени

получившие все более широкое развитие. Однако даже здесь частная

собственность формируется на основе государственной собственности, как

результат ее разложения177.

Под влиянием глубоких преобразований в сфере духовной культуры, и прежде

175 Весьма показательными здесь являются некоторые положения Среднеассирийских законов (XII

– XI вв. до н.э.). См.: Дьяконов И.М. Среднеассирийские законы // ВДИ. 1952. № 4. С. 199—206. 176 См.: Васильев Л. С. Феномен власти-собственности. К проблеме типологии дока-

питалистических структур // Типы общественных отношений на Востоке в Средние века. М., 1982. 177 См.: Алаев Л.Б. Средневековая Индия. СПб., 2003. С. 251.

196

всего перехода к оро-акустическому способу коммуникации, на Западе, который

первоначально также шел по восточному пути развития, формируется новый тип

социальной организации, пришедший на смену аграрной общине. Речь идет об

общине гражданской (polis, civitas), ставшей прообразом гражданского общества,

зародившегося значительно позднее, уже в эпоху Нового времени. На прямую связь,

существовавшего между способами коммуникации и социальной организацией

общества, напрямую указывали некоторые ученые, в частности С.Л. Утченко, посвя-

тивший достаточно много усилий исследованию данной проблемы178.

Как явствует из проведенных в последние десятилетия исследований, полис

представляет собой специфический продукт духовной культуры античного

Запада, порождение таких ее характерных черт, как оро-акустическая

коммуникация, диалогизм и проч., еще не ведомых культуре Древнего Востока179.

Не случайно Восток на всех этапах своей истории не знал ничего подобного

античному полису. В литературе было достаточно детально аргументировано, что

феномен полиса возникает на Востоке там и постольку, где и поскольку

появляются необходимые духовные к тому предпосылки в виде распространения

греческой культуры180. При этом, говоря о качественном своеобразии городской

(гражданской) общины, мы имеем в виду даже не наличие тех или иных

институтов принято отождествлять с полисами, полисной демократией и т.п.

(например, народного собрания). Речь идет не столько о каких-то конкретных

методах политической организации, сколько о неистребимой атмосфере свободы,

присутствующей в полисе, несмотря на все перипетии его исторических судеб, и

коренившейся в оро-акустической установке на звучащую речь181, определявшей

все без исключения аспекты полисной жизни.

Отмеченные тенденции, на наш взгляд, и обусловили ту значительную роль,

которую в гражданской общине играла частная собственность, в том числе на

178 См.: Утченко С.Л. Указ. соч. С. 20—21. 179 См. подробнее: Античный полис. Курс лекций / Отв. ред. В.В. Дементьева и И.Е. Суриков. М.,

2010; Феномен полиса в современной зарубежной историографии: Реф. сб. ИНИОН РАН / Отв. ред. И.Е.

Медовичев. М., 2011. 180 См.: Кошеленко Г.А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. М., 1979. 181 См.: Маклуэн М. Указ. соч. С.55.

197

землю. Разумеется, в традиционном обществе частная собственность на землю

выступала не в качестве самостоятельной формы собственности, равноправной с

другими формами, как в наши дни, а в качестве одного из уровней

многоуровневой иерархии форм собственности. В то же время в античной

гражданской общине частная поземельная собственность обладала

самостоятельным значением и пользовалась юридическим признанием и защитой,

что весьма эффективно гарантировало имущественные интересы частных

собственников-граждан от произвола со стороны государства как верховного

собственника общинного земельного фонда.

При этом она достаточно рано выделяется из коллективного

имущественного фонда. Так, по утверждению Э.Д. Фролова, «сплав общинного

начала... и частной собственности» наблюдается уже в микенскую эпоху, то есть

задолго до появления на исторической сцене гражданской общины как таковой182.

В самом деле, уже в критских и микенских хозяйственных текстах встречаются

упоминания о двух видах земель, а именно тех, которые находились в общинной

собственности (kekemena kotona) и тех, которые находились в частной, или

личной собственности183. В дальнейшем, по мере становления и развития

полисного строя, частная собственность получает свое не только экономическое,

но и юридическое оформление. Важно отметить, что в рамках полисного

правопорядка необходимым условием существования частной собственности

выступает формально-юридическое равенство всех собственников между собой и

перед законом.

Мы остановились столь подробно на характеристике различий между

аграрной общиной и полисом, поскольку эти формы организации являются,

вообще говоря, архетипичными для западной и восточной традиционных

цивилизаций на всех этапах их исторического развития, вплоть до рубежа Нового

времени. В особенности это касается именно полиса. Будучи характерным

182 Фролов Э.Д. Парадоксы истории — парадоксы античности. СПб., 2004. С. 194. 183 См.: Ventris М., Chadwick J. Documents in Mycenaen Greek. Cambridge, 1956. P. 443; Palmer L. The

Interpretation of Mycenaen Greek Texts. Oxford, 1969; Idem. Note on “Heroic” Land Tenure // Мής Хι.

Oxford, 1975. P. 69—77; Chantarine P. Dictionnaire etymologie de la langue grecque. Paris, 1974. P. 507.

198

«изобретением» греческой цивилизации184, он оказал весьма значительное

влияние на дальнейшее развитие западной государственности, став прообразом

латинских civitates, средневековых итальянских коммун и городов-государств

Священной Римской империи. Не случайно, скажем, в средневековой Германии

принадлежность к городскому сословию одновременно означало и наличие особо

привилегированного статуса — жители вольных городов, в частности,

пользовались правом участия в органах городского самоуправления, они

подпадали под действие собственной городской юрисдикции, а также обладали

рядом других прав, отсутствовавших у находившихся в феодальной зависимости

крепостных крестьян185.

Принадлежность к числу граждан свободных городов в средневековой

Европе являлось настолько значимой привилегией, что противопоставляло

носителей данного статуса не только крестьянству, но и феодальной знати.

Причем в некоторых случаях такое противопоставление имело намеренно

гипертрофированный характер. Так, в частности, обстояло дело во флорентийской

республике XIII – XV вв., где горожане (пополаны), возобладав над дворянством,

лишили его всяких политических прав, в силу чего лица, приписанные к данному

сословию, утрачивали значительную часть своей правоспосбности186. Вместе с

тем, на первый взгляд, может показаться, что социально-юридическая структура

средневекового города в значительной степени отличалась от структуры

античного полиса с его принципом равноправия всех свободных граждан.

Не случайно в той же Флоренции народ (popolo) уже в конце XIV в.

становится юридически неоднородной категорией, включавшей в себя как

привилегированный пополанский нобилитет (так называемый «жирный народ»,

popolo grasso), так и непривилигированную часть («тощий народ», popolo minuto),

причем принадлежность к указанным, неравным в плане своего правового

статуса, сословиям определялось, в числе прочего, цеховым членством (члены

младших цехов были не равны членам старших цехов), а также

184 См.: Шаму Ф. Цивилизация Древней Греции. Екатеринбург; М., 2009. С. 226—227. 185 См. подробнее об этом: Дживелегов А.К. Средневековые города в Западной Европе. М., 2003. С.

105—107, 124 и след. 186 См.: Cibrario G.A. Economie politique du Moyen Age. Paris, 1859. Vol. I. P. 97—98; Летурно Ш.

Эволюция собственности. Изд. 2-е. М., 2012. С. 331—332.

199

профессиональным статусом (обусловливавшим неравенство цеховых мастеров, с

одной стороны, и цеховых учеников, а также наемных работников, с другой)187.

Кроме того, правовое положение флорентийского горожанина не в последнюю

очередь зависело от политических предпочтений, в средневековой Италии

имевших наследственный характер188. В силу этого сторонники гибеллинов были

ограничены в своих правах по сравнению с гвельфами, что порождало

соответствующие социально-психологические стереотипы189.

В результате декларируемое в теории равенство членов гражданской

общины на практике вытеснялось множественностью сословных градаций,

характерной для любого традиционного общества. Было бы, впрочем, неверно

противопоставлять в данном отношении средневековую городскую республику-

коммуну античному полису, в большинстве из которых (за исключением,

возможно, Афин V – IV вв. до н.э.) имело место аналогичное неравенство

правового положения сограждан, чей статус (и соответственно объем

правоспособности), с одной стороны, дифференцировался в зависимости от их

социального и имущественного положения. С другой же стороны, для любого

полиса характерно происходившее с течением времени слияние одних

социальных групп и образование других, что находило свое отражение и

юридическую фиксацию в системе правовых статусов, характеризовавшейся не

меньшей множественностью и формальным неравенством, чем в феодальную

эпоху190.

Ярким подтверждением сказанному может служить ситуация в Древнем

Риме в IV – I вв. до н.э., когда после уравнивания в правах патрициев и плебеев, с

одной стороны, начала складываться единая плебейско-патрицианская сенатская

187 См.: Гуковский М.А. Итальянское Возрождение. Т. 1. Л., 1947. С. 46—59, 161—167; Рутенбург

В. И. Народные движения в городах Италии. XIV — начало XV в. М.; Л., 1958. С. 72—73, 293—327. 188 См.: Баткин Л.М. Гвельфы и гибеллины во Флоренции (Основные этапы и характер социальной

борьбы в XII – середине XIII в.) // Средние века. М., 1959. Вып. 16. 189 См.: Краснова И.А. Политические настроения в обыденном сознании граждан Флоренции в

конце XIV – первой половине XV в. // От Средних Веков к Возрождению. С. 43. 190 См. подробнее: Разуваев Н.В. Теоретические вопросы общего учения о субъектах права //

Юридическая мысль. 2007. №3 (41). С. 57—72; Он же. Субъект права как историко-культурная

категория // Ежегодник либертарно-юридической теории. Исследования ученых российской

либертарно-юридической школы академика В.С. Нерсесянца / Ред.- сост. В.А. Четвернин. Вып. 1. 2007.

С.55—66. Ср.: Крюков А.Ю. О познании сущности права // Труды ИГП РАН. 2009. № 4. С. 7—8.

200

верхушка, противостоящая прочим согражданам191. С другой же стороны, к концу

Республики все ускоряющимися темпами происходит сближение сенатского и

всаднического сословий192. Одновременно (после реформ братьев Гракхов в

последней четверти II в. до н.э.) расширяются права незнатной части плебса, что

отразилось в увеличении объема полномочий куриатных комиций и в росте

авторитета плебейских магистратур. Все это в новых исторических условиях

вылилось в противостояние оптиматов и популяров, имевшее даже не столько

политическое, сколько социально-юридическое значение193.

Важным элементом юридического статуса полностью правоспособного

члена гражданской общины (как античного полиса, так и средневековой

коммуны) было право иметь землю в частной собственности, которым опять-таки

не располагали лица с ограниченной правоспособностью. Тем самым налицо

связь между политической организацией гражданской общины и частной

собственностью на землю. Особое место, занимаемое частной собственностью

(прежде всего на землю) в западной гражданской общине, обеспечивалось ее

связью с гражданским статусом лица, благодаря чему гражданином

автоматически признавался частный собственник земли, входившей в состав

общинного аграрного фонда, и наоборот.

Естественно, ограниченность земельных ресурсов, которыми обладала

гражданская община, порождала периодические переделы земельной

собственности, призванные обеспечить имущественным наделом так называемых

новых граждан, чему ярким примером являются аграрные реформы,

проводившиеся в Поздней Римской республике (II – I вв. до н.э.)194. Вместе с тем

191 См.: Ковалев С.И. История Рима. СПб., 2003. С. 134—135. 192 См.: Кузищин В.И. Срастание сенаторской знати с верхушкой всадников в Риме в конце

Республики // Кузищин В.И. Исследования в области экономической истории античности. СПб., 2011. С.

57 и след. 193 См.: Утченко С.Л. Кризис и падение Римской республики. М., 1965. Глава V. 194 Отметим, что альтернативой таким переделам в той же Римской республике являлись попытки

ограничить земельную собственность граждан, предпринимавшиеся общиной как верховным

собственником земли. Одной из наиболее известной попыткой такого рода был введенный Законом

Лициния – Секстия 368/367 гг. до н.э. запрет гражданам иметь в собственности земельные участки

размером свыше 500 югеров на одну семью. См.: Заборовский Я.Ю. Закон Лициния – Секстия de modo

agrorum (Попытка интерпретации) // ВДИ. 1978. № 3. С. 10 – 19.

201

жестко регламентировались и возможности получения гражданского статуса,

вследствие чего граждане, по тем или иным причинам покинувшие общину,

утрачивали свой имущественный статус.

Так, в частности, для римских граждан, переехавших на постоянное

жительство в колонии предусматривалось уже не квиринское, а латинское

гражданство, выделявшее их в особую категорию – так называемых latini colonarii

(Gai., 1, 56 – 57; Ulp. Reg., 5, 4). Хотя в республиканскую эпоху, как отмечает Д.В.

Дождев, ссылаясь на отдельные указания в источниках (Cic. Pro Balb., 45),

различие между квиринами и колонариями было незначительным195, однако это

вовсе не означало формального равенства указанных категорий. Уже в эпоху

Империи грань, отделяющая граждан от неграждан становится все более резкой,

пока наконец к V в. не произошло окончательное низведение граждан колоний и

муниципиев, особенно не принадлежащих к числу так называемых декурионов

(viri decurioni), в разряд ограниченно правоспособных лиц, т.е., в терминологии

законодательства той эпохи, в разряд humiliores196.

Сходные положения мы можем наблюдать в праве средневековых

республик, в частности Генуи и Венеции, обладавших колониями за пределами

собственных контадо197. В частности, генуэзские граждане, проживавшие в

Каффе, в XIV – XV вв. делились на две категории – civis Janue (граждане Генуи),

лишь временно находящиеся на территории фактории, и civis Caffe (граждане

Каффы), постоянные жители, статус которых, видимо, аналогичен статусу

колонариев в римском праве198. При этом даже число civis (burgensis) Caffe было

крайне незначительно, в него не входило, к примеру, местное этническое

население фактории, представители которого могли иметь лишь статус

пожалованного гражданина (de intus) с ограниченной правоспособностью199. Как

известно, в литературе идут достаточно оживленные дискуссии по вопросу о том,

195 См.: Дождев Д.В. Указ. соч. С. 277. 196 См.: Корсунский А.Р. Honestiores и humiliores в законодательных памятниках Римской империи

// ВДИ. 1950. № 1. С. 83—84. 197 См., в частности: Климанов Л.Г. «Quod sunt cives nostri»: статус венецианского гражданства в

XIV в. // Культура и общество Италии накануне Нового времени. М., 1993. 198 См.: Balard M. Les orientaux à Caffa au XVe siècle // Byzantinishe Forschungen. 1987. T. XI. P. 235. 199 См.: Карпов С.П. Гражданский статус и этнический состав населения итальянских факторий

Причерноморья в XIV – XV вв. // От Средних веков к Возрождению... С. 37.

202

кто конкретно мог являться гражданином Кафы, однако большинство авторов

сходятся на мысли, что данный статус принадлежал лишь собственникам

недвижимого имущества на территории фактории200.

Таким образом, подводя итог сказанному в настоящей главе

диссертационного исследования, мы можем сделать вывод о наличии четырех

критериев, при помощи которых выделяются типы государства, последовательно

сменяющие друг друга во всемирно-историческом плане, причем один из них

имеет специально-юридический, а три других – общий социокультурный

характер. Такими критериями выступают: 1) особенности существующего в

обществе правопорядка, наиболее отчетливым образом проявляющиеся в

соотношении в рамках последнего частно- и публично-правовых аспектов; 2)

господствующий на данном этапе социокультурной эволюции тип коммуникации;

3) исторически обусловленный тип социальной организации и 4) преобладающая

в данном обществе на данном этапе его эволюции форма собственности.

Применение указанных критериев позволяет выделить три основных

исторических типа государства, смена которых определяет общую

направленность эволюции государственности. Речь идет о традиционном,

протосовременном и современном государстве. Как явствует из сказанного ранее,

традиционное государство основано на синкретичном правопорядке с

неразделенными частно- и публично-правовыми аспектами. Ему соответствуют в

культурном плане графический тип коммуникации на Востоке и оро-

акустический (алфавитно-графический) на Западе, в социальном – община

(сельская на Востоке и городская на Западе), а также многоуровневая

расщепленная собственность в экономическом плане, одним из уровней которой

на Западе являлась частная собственность, на Востоке игравшая в целом

незначительную роль. Учитывая сказанное, в рамках данного типа можно

200 См., например: Карпов С.П. Генуэзцы в городах Понта (XIII – XV вв.) // Византийские очерки.

М., 1991. С. 142—149; Барабанов О.Н. Новые материалы о статусе burgenses генуэзской колонии Кафы

// Причерноморье в Средние века. М., 1998. Вып. 3. С. 117—125; Airadi G. Etnie e strati sociali negli

insediamenti medievali italiani del Mar Nero // Bysantinobulgarica. 1981. T. VII. P. 249; Ciperis A.M.

Situazione interna e lotta di classe a Caffa tra gli anni 50e—70e del XV secolo // Storici sovetici del Levante

Genovese. Genova, 1985. P. 223—257.

203

выделить два подтипа, являющиеся альтернативными путями его эволюции, а

именно восточное и западное традиционное государство.

Протосовременное государство опирается на правопорядок, где, в силу

целого ряда причин, о которых пойдет речь далее, намечается разделение частно-

и публично-правовых аспектов. Данному типу государства соответствуют

печатно-графический тип коммуникации, зарождающееся (исторически

неразвитое) гражданское общество и начинающие обособляться друг от друга

формы собственности (в первую очередь государственная и частная), имевшие, в

силу переходного характера правопорядка и неразвитости гражданского

общества, неодинаковый статус. Наконец, современное государство основано на

правопорядке, в котором окончательно состоялось разделение частно- и

публично-правовых аспектов. В общесоциальном плане оно соотносится с

развитым печатно-графическим, а также с электронным типами коммуникации,

развитым гражданским обществом и с многоукладной экономикой, в которой

равно признаются и защищаются все формы собственности.

Следует, однако, отметить, что сказанное далеко не исчерпывает всего

многообразия исторических типов государства. Так, за рамками рассмотрения в

настоящем исследовании оказывается квазисовременное государство, являющееся

альтернативным (и в значительной мере – тупиковым) вариантом эволюции,

соответствующим стадии современного государства. Квазисовременные

государства, к числу которых относятся все тоталитарные и подавляющее

большинство авторитарных государств XX и начала XXI вв., базируются на

правопорядке, в котором публичное право вытесняет или полностью вытеснило

собой частное право, институты гражданского общества либо полностью

отсутствуют, либо имеют фиктивный характер, а частная собственность

отсутствует или занимает явно подчиненное и второстепенное место в сравнении

с собственностью публичной. Особой разновидностью данного типа является

«эрзац-традиционное» государство (примером которого может служить, в

частности, нацистская Германия 30—40-х гг. XX в.), искусственно имитирующее

институты традиционной государственности в заведомо несоответствующих для

204

этого исторических условиях.

Наконец, еще одним типом, также оставшимся вне рамок рассмотрения в

данной работе, можно считать постсовременное государство, представляющее

собой в настоящее время в большей степени теоретический проект, чем реально

существующий исторический феномен. Представляется, что данный тип

государства является предметом исследования не столько юристов, сколько

социальных и политических теоретиков, а потому его рассмотрение выходит за

рамки предмета диссертационного исследования.

205

ГЛАВА 4

Традиционные государства Древнего мира, Средних веков и раннего Нового

времени: общая характеристика

4.1 Функции традиционного государства: понятие и виды

Как известно, в юридической литературе под функциями государства

понимаются основные направления его воздействия на общественные отношения,

обусловленные природой, сущностью и социальным назначением государства1.

Функционирование государства представляет собой достаточно сложный и

динамичный процесс, теоретическое осмысление которого требует значительных

усилий и вызывает серьезные разногласия среди ученых. Вместе с тем имеется

целый ряд положений, в той или иной мере разделяемых практически всеми

исследователями. Так, М.И. Байтин выделяет четыре основные характеристики

функций государства, относя к числу этих характеристик, во-первых, связь с

классовой и общечеловеческой сущностью государства, во-вторых, выражение

его активной служебной роли как внутри страны, так и за ее пределами, в-

третьих, историческую детерминированность и изменчивость функций

государства и, в-четвертых, объективацию в них важнейших социально-

экономических, политических и духовных закономерностей жизни общества2.

Со своей стороны, Л.И. Спиридонов, видящий в функциях государства

основные направления его деятельности, «обусловленные объективной

потребностью объединенных обменными отношениями людей решать общие

дела, содержание которых задано характером исторически определенного

общества»3, последовательно акцентирует внимание на их исторической

изменчивости. По утверждению ученого, функции государства являются

историчными, они «меняются на разных этапах развития общества, а также в

1 См.: Общая теория государства и права. Академический курс. В 3 т. / Под ред. М. Н. Марченко.

Изд. 3-е, перераб. и доп. Т. 1. Государство. М., 2007. С. 385—386 (автор раздела – М.И. Байтин). 2 Там же. С. 385. 3 Спиридонов Л.И. Общая теория государства и права, М., 2001. С. 40.

206

зависимости от изменений его социально-политического строя»4. С этим

утверждением в целом представляется возможным согласиться, использовав его

при исследовании функций государств различных исторических типов. Однако

тезис об исторической детерминированности и, следовательно, относительности

всех без исключения функций нуждается, на наш взгляд, в серьезном

историческом обосновании, которое не может быть произведено при помощи

имеющегося в наличии эмпирического материала. Вот почему представляется

необходимым четко определить соотношение в функциях государства

универсального (всеобщего) и особенного, социально и исторически

детерминированного, аспектов с тем, чтобы по возможности наиболее полным

образом учесть последний при построении типологической характеристики

государства на различных этапах его эволюции.

В настоящий момент приходится, перефразируя слова К. Леви-Строса,

констатировать, что мысль об исторической изменчивости отдельных функций

государства представляет собой трюизм, тогда как утверждения, согласно

которым меняются все без исключения функции являются абсурдом5. Вместе с

тем ничуть не меньшим абсурдом (к тому же противоречащим всему

имеющемуся в наличии эмпиричес материалу) было бы полагать, будто функции

государства совсем не меняются в ходе его эволюции, в силу чего различные

исторические типы государства обладают одним и тем же набором заранее

данных функций. Поэтому нам кажется более взвешенной позиция В.Е. Чиркина,

различающего среди функций государства «функции общего характера,

социально нейтральные, вытекающие из “общих дел” и сами по себе не зависящие

от социальной природы, типа того или иного государства, ... и социально

определенные, зависящие, в частности, от исторического типа того или иного

государства»6.

В самом деле, государство любого исторического типа реализует себя в

4 Там же. С. 48. Ср.: Общая теория права и государства / Под ред. В. В. Лазарева. М., 1996. С. 241;

Общая теория государства и права. Академический курс. Т. 1. С. 389 и след. 5 См.: Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 2001. С. 21. 6 Чиркин В. Е. Современное государство. М., 2001. С. 201.

207

деятельности и, следовательно, имеет функциональную основу, в которой

проявляется то неизменное, что присуще ему на всех этапах эволюции как

особому феномену социальной реальности, отличающемуся от прочих

феноменов. Иными словами, именно эти универсальные функции (и только они)

воплощают сущностные характеристики государства как институционального

выражения деятельности, направленной на решение «общих дел». Наиболее

важной из из них, на наш взгляд, выступает поддержание целостности общества

путем обеспечения динамического гомеостаза происходящих в нем процессов и

удовлетворения общих интересов индивидов7. Представляется, что указанная

функция принадлежит всем государствам, на какой бы ступени эволюции они ни

стояли, и что именно в ней проявляется социальное назначение государства как

такового и, в конечном итоге, его объективный (сущность) и субъективный

смысл.

Учитывая сказанное, мы не можем согласиться с высказываемым иногда

мнением о том, что функции государства направлены на поддержание системной

целостности самого государства8. Данной точке зрения присущи, как минимум,

два недостатка, а именно государство рассматривается здесь, во-первых, как

самодостаточная (и, следовательно, замкнутая) система и, во-вторых, как

феномен, имеющий самоценность в плане своего субъективного смысла. Между

тем ни первое, ни второе предположения не могут считаться верными. Бесспорно,

государство, подобно иным социальным институтам, обладает внутренней

упорядоченностью, а также рядом других системных характеристик. Эта

упорядоченность является результатом того конструирования социальной

реальности в деятельности индивидов, о котором шла речь ранее. Однако

системные характеристики государства существуют лишь как часть более общей

системности, а именно системности общества в целом9.

Иными словами, государство не является самостоятельной замкнутой в себе

7 См.: Спиридонов Л.И. Указ. соч. С. 47. 8 См.: Поляков А.В. Общая теория права. Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного

подхода. СПб., 2004. С. 548. 9 См. об этом, в частности: Афанасьев В.Г. Системность и общество. М., 1980.

208

системой, а выступает в качестве одной из социальных подсистем.

Следовательно, ее целостность напрямую зависит от целостности общества, на

поддержание которой направлена деятельность государства. Поэтому невозможно

говорить и о самоценности государства в субъективно-смысловом плане, как бы

ни пытались придать ему такую самоценность всевозможные идеологи

тоталитаризма. Ведь, в конечном итоге, деятельность государства оценивается в

зависимости не от того, как эта деятельность обеспечивает его собственное

существование, а от того, как она обеспечивает объективные предпосылки

существования людей10, тем самым способствуя закреплению в их социальных

взаимодействиях исторически определенной меры свободы, которой во все

времена обладают члены общества, и расширению этой меры на последующих

этапах социальной эволюции11. Именно в этом, на наш взгляд, государство (в

особенности современное правовое демократическое государство Новейшего

времени) приобретает свои ценность и субъективный смысл.

Таким образом, в поддержании системной целостности общества,

обеспечении объективных предпосылок существования его членов и закреплении

в социальных взаимодействиях последних исторически определенной меры

свободы состоит триединая универсальная (генеральная) функция государства,

принадлежащая последнему на любых этапах эволюции и вытекающая из самой

его сущности как объективного смысла данного социального феномена. Эта

функция в государствах различных исторических типов конкретизируется в виде

специальных, социально и исторически обусловленных, функций, являющихся

важными типологическими характеристиками государств, стоящих на

соответствующей ступени эволюции. В отличие от универсальной, специальные

функции не связаны непосредственно с сущностью государства как такового, а

потому они не остаются неизменными с течением времени.

Поскольку в специальных функциях государства отражаются его

типические черты, все государства одного исторического типа обладают общим

10 См.: Спиридонов Л.И. Указ. соч. С. 48. 11 См.: Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 2001. С. 258.

209

набором таких функций, причем этот набор явно неодинаков у государств,

принадлежащих к различным типам (например, у традиционного и современного

государств). Кроме того, даже у государств одного типа, стоящих на одной стадии

эволюции, те или иные конкретные функции могут различаться в зависимости от

особенностей их формально-юридической организации: формы правления,

государственно-территориального устройства, а также в зависимости от

осбенностей присущего данному государству политического режима. Иными

словами, набор специальных функций государства, во-первых, историчен и

исторически изменчив, во-вторых, определяется теми общесоциальными

условиями, в которых приходится действовать государству, и, наконец, в-третьих,

зависит от политических и юридических характеристик государства

соответствующего вида (исторического подтипа). Для того, чтобы убедиться в

этом, достаточно сравнить некоторые функции традиционного и современного

государств.

В частности, весьма важное место среди функций традиционного

государства занимала внешнеторговая функция, почти не присущая

современному государству. О ее значении свидетельствует, в частности тот факт,

что на Древнем Востоке купцы, занимавшиеся внешнеторговыми операциями

(например, древневавилонские тамкары, упоминаемые в Законах Хаммурапи),

приравнивались к царским служащим и выполняли целый ряд повинностей перед

царем12. Изученные археологами архивы древнего малоазиатского города

Каниша13 свидетельствуют о том, что даже на купцов, постоянно проживавших в

других государствах, распространялась власть правителя их родной страны. Более

того, внешнеторговая функция древних государств имела не только

экономический, но и политический характер, поскольку от политического

могущества и размеров владений восточных царей напрямую зависела

12 См.: История государства и права зарубежных стран. Учебник. Часть I / Под ред. Н.А.

Крашенинниковой и О.А. Жидкова. М., 1998. С. 36. 13 См.: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги

рабовладельческой цивилизации. Часть вторая. Передняя Азия. Египет / Под ред. Д.М. Бонгард-Левина.

М., 1988. С. 46—58.

210

возможность вступления в выгодные торговые сделки14. Наиболее благоприятное

с точки зрения внешней торговли положение занимали правители крупных

государств, именовавшиеся «великими царями»15.

С другой стороны, функция обороны выполнялась традиционным

государством не монопольно, а совместно с частными лицами и их

объединениями. Лишь с середины XV в., сначала в странах Западной Европы, а

затем и в других регионах мира, она полностью сосредоточивается в руках

государства. Примечательно, что одновременно с этим мы можем наблюдать и

другой процесс — активное принятие на вооружение европейскими армиями

Позднего Средневековья пороха и огнестрельного оружия. Известно, что военное

применение пороха, изобретенного китайцами в X в., описывается в одном

арабском трактате, датируемом 1280 г.16 Однако на Востоке широкого

использования в военных целях порох не получил вплоть до Нового времени.

Более того, известны даже некоторые случаи сознательного отказа от

огнестрельного оружия, как это произошло в Японии, где в середине XVI

столетия были запрещены мушкеты, до этого достаточно активно применявшиеся,

как несовместимые с самурайскими принципами ведения войны. Как следствие

война в государствах Востока продолжала оставаться в гораздо большей степени

«частным делом», чем функцией государства17. В Западной Европе порох

становится известен в середине XIV в. и, согласно некоторым данным, впервые

применяется англичанами в битве при Креси (1346 г.) — первом крупном

сражении Столетней войны18, к концу которой использование огнестрельного

оружия становится уже систематическим. И именно в это время, по наблюдению

историков, в ряде западноевропейских стран (прежде всего в Англии и Франции)

намечается усиление королевской власти и активизируется переход от

14 См.: Bedford P. Empire and Exploatation: The Neo-Assyrian Empire // Conference of Social Science

History Institute Stanford University. May 21—22. 2001. 15 См.: Коровкин В.В. Очерки истории государственного хозяйства, государственных финансов и

налогообложения в Древнем мире. М., 2009. С. 148—149. 16 См.: Даймонд Д. Ружья, микробы и сталь. История человеческих сообществ. М., 2010. С. 311. 17 Было бы значительно точнее говорить о том, что войны в традиционных обществах вело не сами

государство, а его правители как частные лица. См. подробнее об этом: Ван Кревельд М. Расцвет и

упадок государства. М., 2006. 18 См.: Даймонд Д. Указ. соч. С. 314.

211

традиционного к современному государству со всеми присущими последнему

функциями, включая функцию обороны19.

Однако окончательное монополизация военной функции государством

происходит к XVIII столетию, причем среди прочих факторов, повлиявших на

данный процесс, на наш взгляд, следует особенно выделить «победу

огнестрельного оружия над арбалетом», произошедшую, по словам И.М.

Дьяконова, в XVI – XVII вв.20 В современном мире, по мере все более глубокого и

всестороннего внедрения в военное дело высоких технологий и использования все

более сложных технических средств функция обороны полностью

монополизируется государствами и их объединениями, поскольку (что бы ни

утверждалось в расхожей публицистической литературе) частные лица и

организации, а также ни один институт гражданского общества в современных

условиях оказываются не в состоянии выполнять ее достаточно эффективно.

При рассмотрении специальных (социально-исторически

детерминированных) функций традиционного государства, имеющих особое

значение в плане его типологической характеристики, сразу обращает на себя

внимание то обстоятельство, что одно из центральных мест среди них занимала,

как уже было отмечено в главе 2 настоящего исследования, функция обеспечения

плодородия земли, имевшая первоначально сакральный характер. Наличие данной

функции уже в самых ранних государственных образованиях подтверждается

данными мифологии. Не случайно, например, у большинства народов, достигших

ступени государственности, было принято ассоциировать своих правителей с

теми домашними животными, которые олицетворяли мужскую потенцию (быком,

конем или ослом). Общеизвестно, в частности, широчайшее распространение на

Древнем Востоке и островах Эгейского моря культа быка, отголоски которого мы

находим в известном древнегреческом мифе о Минотавре.

Прежде всего необходимо отметить, что с образом быка в древних

19 См.: История средних веков. В 2 т. / Под ред. З.В. Удальцовой и С.П. Карпова. Т. 1. М., 1990.

С.260. 20 Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. Изд. 3-е. М., 2010. С.

159.

212

мифологиях связывался широкий круг значений, представляющих значительный

интерес в плане анализа функций традиционного государства. Так, в частности,

будучи олицетворением физической мощи, бык рассматривался как защитник,

что, по мнению Е.С. Данилова, позволяло ему выступать в качестве зооморфной

персонификации общественной безопасности21. Бык также считался животным,

символизирующим плодородие, а потому обряды плодородия у многих народов

включали в себя состязания с быком, развивавшиеся, вероятно, из ритуала

человеческих жертвоприношений. Известнейшим примером такого рода

состязаний служит критская тавромахия, сцены которой украшали стены царского

дворца в Кноссе22.

В данной связи важно отметить, что рассматриваемый культ связывался с

персоной царя, символически отождествлявшегося с быком-производителем, от

потенции которого зависело плодородие земли. Эта связь находит весьма

своеобразное подтверждение в упомянутом ритуале тавромахии, завершением

которого, по мнению некоторых исследователей, становилось принесение в

жертву быка23, а возможно, даже и его пожирание заживо24. Как известно, еще

Дж. Д. Фрэзер, интерпретируя подобные ритуалы, возвел их к первобытной

практике жертвоприношения священного правителя в целях обеспечения

плодородия25.

Со временем, однако, полагает Фрзэер, по мере укрепление царской власти,

21 См.: Данилов Е.С. «Бык Юлиана» как символ securitas publica // Проблемы истории, филологии,

культуры. 2011. № 31. С. 23—31. 22 См.: Malten L. Der Stiler in Kult und mystischen Bild // Jahrbuch des Deutshen Archäologishen

Institut. 1928. Bd. 43. S. 136; Evans A. The Palace of Minos at Knossos. Vol. III. London, 1928. P. 204 ff.;

Persson A.W. The Religion of Greece in Prehistoric Times. Berkeley, 1950. P. 97, 142 f.; Lewy G.R. The Gates

of Horn. London, 1948. P. 229; Willetts R.F. Cretan Cults and Festivals. London, 1962. P. 112; Schachermeyr

Fr. Die Minoische Kultur des alten Kreta. Stuttgart, 1964. S. 138; Cameron M. The Palatial Thematic System in

the Knossos Murals // The Function of the Minoan Palaces / Ed. R. Hägg, N. Maritanos. Stockholm, 1987. P.

325. 23 См.: Conrad J.R. Le Culte du Taureau de la prèhistoire aux corridas espagnoles. Paris, 1961. P. 140 s.;

Pelon O. Le palais de Malia et les jeux de taureax // Rayonnement grec : Hommage à Ch. Delvote. Bruxelles,

1982. P. 55 ss.; Burkert W. Greek Religion: Archaic and Classical. Oxford, 1985. P. 40; Marinatos N. Minoan

Sacrifical Ritual. Stockholm, 1986. Р. 42. 24 См.: Андреев Ю.В. Минойская тавромахия в контексте критского цикла мифов // MOYΣEION.

Сборник статей к 70-летию А.И. Зайцева. СПб., 1997. С. 17—30. 25 См.: Фрэзер Дж.Д. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. Изд. 2-е. М., 1984. С. 253—

270.

213

в качестве жертвы начинает использоваться ритуальный заместитель правителя:

вначале человек, а затем и животное26. Несмотря на то, что концепция

ритуального цареубийства, выдвинутая Фрэзером, признания не получила и

вызвала достаточно аргументированную критику ученых27, полагавших, что

никаких подтверждений ритуального цареубийства не существует28, сам факт

наличия тесной связи мифологического образа быка с плодородием (в том числе и

земли), с одной стороны, и царской властью, с другой, сомнения не вызывает.

Сказанное подтверждается, помимо прочего, реликтами более древних

ритуальных практик, сохранявшимися даже в классической (а возможно, и

эллинистической) Греции в рамках наиболее архаических культов, так или иначе

связанных с плодородием. Чтобы убедится в сказанном, достаточно вспомнить об

обряде поминовения Диониса – Загрея (см., напр.: Firm. Mat. De err. prof. rel., 6,

1—5)29, включавшем в себя поглощение мяса растерзанного заживо быка

(омофагия)30. Вероятно, на первых порах данный ритуал был даже еще более

устрашающим, поскольку, по свидетельствам ряда античных авторов,

предполагал человеческие жертвоприношения и ритуальный каннибализм31. В

этой связи уместно будет вспомнить знаменитый миф об убийстве фиванского

царя Пенфея, заживо растерзанного почитательницами Диониса (Apoll., III, 5, 2;

10, 8; Paus., II, 2, 7; Ovid. Metamorph., III, 710 – 731)32, послуживший основой

трагедии Еврипида «Вакханки»33.

Не меньшее распространение у индоевропейских народов в древности имел

культ коня, также ассоциировавшегося и с плодородием, и с государственной

26 См.: Там же. С. 270—275; 526—541. 27 См.: Lang A. Magic and Religion. Londоn, 1901; Convay R.S. Ancient Ithaly and Modern Religion.

Cambridge, 1933; Rose H.J. The Evidence for Divine King in Greece // Studies in the History of Religion.

Leiden, 1959. Vol. 4. P. 371—378; Marlow A.N.D. Myth and Ritual in Early Greece // Bulletin of the John

Rylands Library. 1961. Vol. 43. P. 373—402; Fontenrose J. The Ritual Theory of Myth. Berkeley, 1966; Kirk

G.S. The Nature of Greek Myths. New York, 1975. 28 См.: Зайцев А.И. Ритуальное умерщвление царей // Зайцев А.И. Избр. статьи. Т. 2. СПб., 2003. С.

433—434. 29 См.: Firmici Materni de errore profanarum religionum / Transl. by C.A. Forbes. New York, 1970. 30 См.: Андреев Ю.В. Указ. соч. С. 25. 31 См.: Лосев А.Ф. Мифология греков и римлян. М., 1996. С. 165. 32 См.: Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.3. С.44. 33 См.: Еврипид. Вакханки // Еврипид. Трагедии. В 2 т. Т. II. М., 1999. С. 650—652.

214

властью. Широкое распространение культ коня получил в Эгейском регионе,

причем его зарождение, по всей вероятности, происходит одновременно с

возникновением ранних государств. Так, в Пилосском царстве II тыс. до н.э.

верховный правитель (ванака) являлся верховным жрецом божества Гиппоса.

Другим верховным божеством пантеона, покровительствовавшим царской власти,

являлась богиня Potnia (Владычица)34. Впрочем, по мнению ряда ученых, ванака

выполнял функции верховного жреца богини Potnia, тогда как отправление культа

Бога-коня было возложено на лавагета — второе по значимости лицо после

ванаки35.

В архаическом Риме конь был связан с культом бога растительности Конса

(Consus), женским вариантом которого являлась Опа, богиня изобилия. Древние

римляне также считали Конса покровителем тайных решений36. Возможно, что в

архаическом Риме за отправление культов данного божества отвечал сам царь и,

следовательно, Конс ассоциировался с царской властью, как позднее — с

консульскими полномочиями. С образом коня связан и образ осла, который,

однако, был амбивалентен. С одной стороны, как в восточных, так и в

западных культурах осел также являлся символом плодородия и

ассоциировался с правителем, причем уподобление осла царю было призвано

подчеркнуть сакральную функцию последнего как носителя потенции,

оказывающей стимулирующее воздействие на урожай.

Характерное подтверждение сказанному мы находим в биографии Коммода

из собрания Scriptores historiae Augustae (SHA. Commod, 10, 9), где говорится, что

император «проводил много времени в обществе человека, чей половой орган был

больше, чем у большинства животных. Этого человека он весьма любил, называя

его своим ослом, и даже назначил жрецом культа Сельского Геркулеса»37. Эти

слова, на наш взгляд, проливают свет на шокирующее поведение некоторых

34 Полякова Г. Ф. Греческие общества II тыс. до н.э. // Античная Греция. Проблемы развития

полиса. Т.1. Возникновение и развитие полиса. М., 1983. С. 61. 35 См.: Palmer L. The Interpretation of Mycenaen Greek Texts. Oxford, 1969. P. 86, 92, 191. 36 См.: Dumezil G. Idees Romaines. Paris, 1969. 37 SHA. Commod, 10, 9: Habuit et hominem pene prominente ultra modum animalium, quem Onon

appellabat, sibi carissimum. Quem et ditavit et sacerdotio Herculis rustici praeposuit. – Scriptores Historiae

Augustae. Vol 1. New York, 1921. P. 290.

215

императоров, например, того же Коммода или Гелиогабала (Элагабала), чьи

выходки, выглядевшие возмутительными в глазах секуляризированного римского

общества, находят известное объяснение в контексте восточных культов

плодородия38. С другой стороны, амбивалентность образа осла приводит к тому,

что в эпоху поздней древности образ осла начинает соотноситься уже не с царем,

а с его ритуальным заместителем, а чем дальше, там больше — с узурпатором

престола, ввиду чего ослов начинают использовать в ритуалах наказания лиц,

пытавшихся узурпировать верховную власть. Заслуживает внимания, в частности,

сообщение Полибия (Polyb., VIII, 23) о расправе над претендентом на престол

Селевкидского государства Ахеем, взятым в плен в Сардах и казненным по

приказу царя Антиоха III в 214 г. до н.э. Ахею отрубили пальцы рук и ног и

голову, а затем зашили в ослиную шкуру и распяли на кресте.

Таким образом, проделанный анализ, на наш взгляд, достаточно

убедительно подтверждает высказанную ранее мысль о том, что важнейшей

функцией традиционного государства с древнейших времен выступала функция

поддержания плодородия посредством отправления соответствующих культов. С

вышеозначенной функцией была поначалу связана и другая важная функция,

принадлежавшая традиционному государству, а именно обеспечение

принадлежности земельной собственности и защита права собственности на

землю. Данная функция нашла свое отражение уже в древневосточных

законодательных памятниках, среди которых особенно богатый материал для

изучения предоставляет древнеиндийское законодательство39.

Так, в Артхашастре (I,13) сказано, что цари «доставляют подданным

безопасность обладания имуществом»40. Сходными по своему смыслу являются и

сформулированные в Законах Ману (ЗМ, VII, 2—3) положения об обязанностях

38 См.: Черникова Е.М. Заимствования теонимов и деонимов в индоевропейских языках // Вестник

Южно-Уральского государственного университета. Сер.: Лингвистика. 2008. № 16. С. 10—11;

Мостовщикова Е.А. Сакрализация власти в Римской империи и культ солнца // Вестник Ленинградского

государственного университета им. А.С. Пушкина. 2009. Т. 2. № 3. С. 190—191. 39 См. об этом, например: Бонгард-Левин Г. М. О земельной собственности в Древней Индии //

Бонгард-Левин Г. М. Индия. Этнолингвистическая история, политико-социальная структура, письменное

наследие и культура древности. М., 2003. 40 Цит. по: Артхашастра, или наука о политике / Отв. ред. В.И. Кальянов. М., 1993.

216

правителя. Сообразно этому в задачи правителя входили осуществление

правосудия (ЗМ, VIII, 1, 10), опека над малолетними, умалишенными и вдовами

(VIII, 27, 28) и т. п41. Аналогичные высказывания можно обнаружить и в других

древнеиндийских источниках, к примеру, в «Баудхаянадхармашастре» (I, 10, 18)

где сказано: «Пусть царь защищает своих подданных, получая одну шестую часть

в качестве вознаграждения». Тем самым отношения между правителем и

подданными переводились в частноправовой план взаимного обязательства.

Значительную роль государства в защите имущественных прав на землю

подтверждают также Среднеассирийские законы (см.: САЗ I, 8—9) и другие

памятники древневосточного законодательства, однако наиболее наглядно

указанная функция проявляется в античном полисном государстве.

При ее реализации возникало явное противоречие, обусловленное

спецификой данного исторического типа государства, являвшегося, как было

показано ранее, верховным собственником, политическое господство которого

базировалось на частноправовых основаниях. Как следствие, традиционное

государство в первую очередь защищало не столько общественный (публичный),

сколько свой собственный интерес, которому зачастую отдавался приоритет

перед интересами членов общества. Подобная «коллизия интересов» была чревата

конфликтами, зачастую разрешавшимися насильственным путем, что делало

традиционные государства весьма нестабильными. Острота социальных

противоречий существенно снижалась в демократических республиках, подобных

Древним Афинам, где интересы государства во многом совпадали с интересами

граждан. Тем не менее, даже здесь полного совпадения достичь не удавалось в

силу того, что гражданский коллектив в таких республиках составлял

меньшинство по сравнению с не обладавшими гражданскими правами членами

общества.

Так, к примеру, в Аттике накануне Пелопоннесской войны (431 г. до н.э.),

согласно известным подсчетам, восходящим еще к выкладкам Эд. Мейера, на

41 См. подробнее: Вигасин А. А., Самозванцев А. М. «Артхашастра» (проблемы социальной

структуры и права). М., 1984; Лелюхин Д. Н. Концепция идеального царства в «Артхашастре» Каутильи

// Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). М., 1998. С. 8—143.

217

приблизительно 250 тыс. жителей приходилось около 30 – 40 тыс. граждан42, т.е.

только каждый шестой житель обладал всей полнотой гражданских прав.

Значительно более острой ситуация была в тех традиционных государствах, в

которых гражданские права имели только собственники земельных участков,

входивших в состав общинного аграрного фонда, как, например, в Спарте. Здесь

число полноправных граждан в VI – V вв. до н.э. составляло 9000 человек по

количеству созданных в ходе ликурговой реформы земельных наделов (см.: Plut.

Lyс., 8)43, при том, что численностью населения Лаконика едва ли уступала

Аттике. Со временем число спартанских граждан неуклонно сокращалось по мере

перераспределения аграрного фонда и концентрации земли в руках зажиточной

части спартиатов. Так, накануне битвы при Левктрах (371 г. до н.э.) количество

полноправных спартанских граждан не превышало 1000 человек, а к середине III

в. до н.э. оно сократилось до 700 человек44.

Резкое сокращение гражданского коллектива стало причиной

катастрофического падения политического и военного могущества Спарты, а

также целого ряда других античных полисов, для которых это являлось, как

следует из источников, весьма серьезной и практичнски неразрешимой

проблемой. Даже в Римской республике, территориальный рост которой

сопровождался постоянным увеличением численности граждан, население

провинций в подавляющем большинстве гражданскими правами не обладало.

Подобная ситуация сохранялась и в первые годы принципата (конец I в. до н.э.): в

частности, в 14 г. до н.э. общее количество граждан составляло 4 937 000 чел., из

которых львиная доля (4 100 900 чел.) приходилась на население Италии45. Лишь

в первые столетия Империи (I – II вв. н.э.) происходит широкое предоставление

42 См.: Ленцман Я.А. Рабство в микенской и гомеровской Греции. М., 1963; История Древней

Греции / Под ред. В.И. Кузищина. Изд. 3-е, перераб. и доп. М., 2003. С. 173. 43 Подробнее о реформах Ликурга см.: Печатнова Л.Г. История Спарты (период архаики и

классики). СПб., 2002. С. 29—64. 44 См.: История Древней Греции. С. 336. 45 См.: Ehrenberg V., Jones A. H. M. Documents Illustrating the Reigns of Augustus and Tiberius.

Oxford, 1949. P. 40; Машкин Н. А. Принципат Августа: происхождение и социальная сущность. М.; Л.,

1949. С. 458; Brunt P. A. Italian Manpower 225 B. C. – A. D. 14. Oxford, 1971. P. 119; Lo Cascio E. The Size

of the Roman Population: Beloch and the Meaning of the Augustan Census Figures // Journal of the Roman

Studies. 1994. LXXXIV. P. 29.

218

гражданских прав провинциалам. Однако поскольку в это время государство

перестает быть, в соответствии со знаменитым определением Цицерона, «общим

достоянием» и превращается в личное имущество принцепса, это увеличение

числа граждан не приводит к совпадению интересов государства с общественным

интересом46. Сходные проблемы стояли и перед традиционными государствами

Средних веков и раннего Нового времени, и лишь переход от традиционного

государства к протосовременному, а затем и к современному создал предпосылки

для преодоления коренного противоречия между общественным и

государственным интересами при реализации государством функции решения

общих дел.

Еще одна специально-историческая функция, которой обладало

традиционное государство (в частности, античное полисное государство) состояла

в расширении аграрного фонда, принадлежавшего ему на праве верховной

собственности. Ее решение призвано было обеспечить воспроизводство

гражданского коллектива и к тому же не простое воспроизводство, а более или

менее устойчивый его прирост, от чего, в свою очередь, зависел рост власти и

могущества самого государства. Необходимым условием этого являлось

наделением новых граждан землей, что могло быть осуществлено лишь за счет

аграрного фонда общины, который следовало, поэтому непрерывно восполнять.

Указанное обстоятельство придавало особое значение функции защиты и

расширения аграрного фонда, тесно связанной с военной (оборонительной)

функцией традиционного государства. Выступая в качестве носителя права

верховной собственности на землю, традиционное государство тем самым

естественным образом приобретало функцию защиты имущества, причем военная

функция (функция обороны), как нам представляется, выступала своеобразным

продолжением последней.

Весьма красноречивое свидетельство мы обнаруживаем в биографии

Песценния Нигера, где в качестве примера безрассудного поведения узурпатора

46 См.: Щетинников М.Н. Император Август и распространение римского гражданства в

провинциях // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира / Под ред. Э.Д.

Фролова. Вып. 3. СПб., 2004. С. 304.

219

Дидия Юлиана сообщается то, что «он, как говорят, возбудил против [Септимия]

Севера судебное дело по поводу императорской власти на основании Аквилиева

интердикта, чтобы казалось, что он по праву стал государем раньше Севера»47.

Данное сообщение выглядит совершенно неправдоподобным, поскольку для

современного правосознания является абсолютно невообразимой ситуация, при

которой публичное право защищается с помощью акта, обеспечивающего

имущественные права. Тем не менее в условиях характерного для традиционного

правопорядка смешения частно- и публично-правового начал подобное

искушение могло возникнуть у человека, закомого с правовыми процедурами.

Соответственно безрассудство Дидия состояло отнюдь не в том, что он

«рассчитывал в споре за власть опереться на акт, имевший силу только в области

частноправовых отношений»48, как полагают комментаторы, а только лишь в том,

что пытался юридическими средствами решить спор, который решаем был только

с помощью силы.

Разумеется, было бы ошибкою полагать, что традиционное государство

осуществляло защиту только имущественных отношений. Памятники

законодательства свидетельствуют, что во всех традиционных обществах защита

государства распространялась также и на личность. Однако, поскольку сама

личность чаще всего выступала продолжением собственности (ибо четкое

разграничение субъекта и объектов право состоялось лишь в Новое время)49, меры

по ее защите осуществлялись в рамках реализации рассматриваемой функции. Не

случайно во всех сводах уголовного права — от Законов Хаммурапи до Каролины

проводится весьма четкая дифференциация тяжести уголовно-правовой

ответственности в зависимости от социального (и, как следствие,

имущественного) положения преступника и жертвы50.

47 SHA. Nig., 2, 6—7: Denique etiam Aquilium centurionem notum caedibus ducum miserat, quasi

imperator tantus a centurione posset occidi. Par denique insania fuit, quod cum Severo ex interdicto de imperio

egisse fertur, ut iure videretur principatum praevenisse. – Scriptores Historiae Augustae. Vol 1. P. 432. 48 Властелины Рима. Биографии римских императоров от Адриана до Диоклетиана. СПб., 2001. С.

339. 49 См.: Разуваев Н.В. Субъект права как историко-культурная категория // Ежегодник либертарно-

юридической теории. Исследования ученых российской либертарно-юридической школы академика

В.С. Нерсесянца / Ред.- сост. В.А. Четвернин. Вып. 1. 2007. С. 59. 50 Подробно, на многочисленных примерах развивает данную мысль Е.Б. Пашуканис. См.:

Пашуканис Е.Б. Общая теория права и марксизм. Опыт критики основных юридических понятий //

220

Если же говорить о целом ряде тех функций, которые, присущи

современному государству, традиционное государство осуществляло их либо

совместно с другими социальными институтами, либо эпизодически в качестве

все того же верховного собственника земли, а потому их нельзя считать

функциями в собственном смысле этого понятия51. Прежде всего, это касается

социальной функции52, занимающей столь важное место в деятельности

современного государства53. Нетрудно заметить, что все направления

деятельности современного государства, включаемые в содержание его

социальной функции, в целом укладываются в рамки понятия оказания

публичных услуг, если трактовать его достаточно широко54. При этом совершенно

очевидным является также и то, что подобные публичные услуги были абсолютно

несвойственны традиционному государству. Даже те отдельные, единичные

факты, когда государство все же проявляло заботу, допустим, о регулировании

тарифов оплаты труда наемных работников или цен на товары и услуги вовсе не

объяснялись стремлением систематически регулировать социальные процессы, а

были продиктованы теми или иными чрезвычайными обстоятельствами.

Таков, например, эдикт Диоклетиана о максимальных ценах от 301 г., в

приложении к которому был установлен тариф максимальных цен на товары, работы

и услуги по всей империи55. Представляется, однако, что подобные мероприятия

были связаны с реализацией не социальной функции, а все той же функции защиты

собственности. Впрочем, жизненная практика, подтвердила нереалистичность

данных мероприятий в условиях того времени56. Столь же нереалистичной оказалась

и попытка Хаммурапи закрепить в своих законах фиксированные размеры наемной

платы работников (см.: ЗХ, § 239, 257—258, 261, 268, 273—274). Эти тарифы также

Пашуканис Е.Б. Избранные произведения по общей теории права и государства. М., 1980. С. 32—181. 51 См. об этом применительно к афинскому государству: Кечекьян С.Ф. Всеобщая история

государства и права. Ч. I. Вып. 1. Древний Восток и Древняя Греция. М., 1944. С. 190; Он же. Учение

Аристотеля о государстве и праве. М., 1947. С. 65 и след. 52 См. подробнее об этом: Спиридонов Л. И. Указ. соч. С. 40—46. 53 Cм.: Чиркин В. Е. Указ. соч. С. 202. 54 О категории публичных услуг см., в частности: Публичные услуги: правовое регулирование

(российский и зарубежный опыт) / Под общ. ред. Е.В. Грищенко и Н.А. Шевелевой. М., 2007. 55 См.: Крист К. История времен римских императоров от Августа до Константина. Ростов-н/Д.,

1997. Т. 1. С. 399. 56 См.: Ростовцев М. И. Общество и хозяйство в Римской империи. СПб., 2001. Т. II. С. 222.

221

нельзя рассматривать в качестве проявлений социальной функции государства, уже

хотя бы потому, что в одном ряду с ними находятся установления, касающиеся

размера оплаты найма вещей (ЗХ, § 242—243, 269, 272 и др.). Кроме того, как

отмечает В.Г. Чайлд: «Согласно декрету ... Хаммурапи (имеются в виду Законы

Хаммурапи, – Н. Р.) и более поздним по времени указам хеттских и ассирийских

монархов устанавливались максимальные цены и максимальные, а вовсе не

минимальные выплаты... Так на протяжении бронзового века средний класс оставался

полностью зависимым от монархии и священников»57. Таким образом, попытки

традиционного государства централизованно регламентировать уровень цен и размер

оплаты труда приводили не столько к повышению социальной защищенности членов

общества, сколько к прямо противоположным результатам, а именно – к повышению

степени их зависимости от государства, на что, видимо, такого рода мероприятия и

были направлены. Это очевидным образом препятствует их отождествлению с

социальной функцией современного государства.

В целом можно констатировать, что в традиционном обществе

удовлетворение тех или иных социальных потребностей его членов всегда

осуществлялось либо теми структурами, в состав которых эти последние были

интегрированы, либо частными лицами в порядке благотворительности.

Проявления такой социальной опеки известны уже на самых ранних этапах

истории человечества58. Предпосылки ее зарождения следует искать в

существовавших у многих первобытных племен обычаях, которые должны были

поддерживать внутриобщинную солидарность. Одним из наиболее известных

примеров подобного рода является знаменитый потлатч, в свое время

исследованный М. Моссом59. М. Моссом было убедительно доказано, что в

первобытном обществе именно обмен дарами составлял основу обменных

отношений между его членами, способствуя удовлетворению их базовых

потребностей. Тем самым дарообмен выступал в естественно присущей ему

57 Чайлд Г. Расцвет и падение древних цивилизаций. Далекое прошлое человечества. М., 2012. С.

212. 58 См., например: Семенов Ю.И. Первобытная коммуна и соседская крестьянская община //

Становление классов и государства / Отв. ред. А. И. Першиц. М., 1976. С. 49 и след. 59 См.: Mauss M. Essai sur le don. Forme et raison de l` echenge dans le societes archaique // Mauss M.

Sociologie et anthropologic 8-eme ed. Paris, 1983.

222

функции взаимопомощи, которая, правда, отнюдь не являлась бескорыстной, ибо

в конечном итоге влекла за собой установление личной зависимости одних

соплеменников от других. Зародившись в рамках родовой общины,

взаимопомощь (в том числе и в форме дарообмена) сохраняет значение основы

социальных связей и с переходом от родовой общины к соседской60,

обеспечивающей более равномерное распределение благ внутри нее61.

При этом в крестьянских общинах отношения взаимопомощи имели, хотя

и неформальный, но настолько прочный и обязательный характер, что это дало

основание Дж. М. Фостеру обозначить их термином «парный контракт» (dyadic

contract)62. Следует, впрочем, иметь в виду, что для аграрной общины был

характерен, вообще говоря, сравнительно низкий уровень внутриобщинной

солидарности, чем она и отличается, допустим, от полиса (гражданской общины),

сплоченность членов которого была исключительно высока63.

Вот почему именно в античную эпоху наряду с предпринимавшимися самой

общиной мерами по поддержанию своих членов64, получает широкое

распространение частная благотворительность65. Хорошо известно также и то, какую

роль играла взаимная поддержка в феодальном обществе, особенно в отношениях

между представителями феодального сословия, строившихся, как известно, на

принципе верности66. Средневековое западноевропейское (в частности, английское)

право регламентировало также обязанности вассала по отношению к сеньору, в

частности, оказывать последнему помощь в затруднительных ситуациях. В

60 См.: Аверкиева Ю.П. Разложение родовой общины и формирование раннеклассовых отношений

в обществе индейцев северо-западного побережья Северной Америки. М., 1961. С. 128 и след. 61 См.: Bennett G. M. Reciprocal economic exchange among North American agricultural operator //

Southwestern Journal of anthropology. 1968. Vol. 2, № 2. 62 См.: Foster G. M. The dyadic contract: a model for the social structure of a Mexican peasant village //

American Anthropologist. 1961. Vol. 63, № 6. 63 См.: История Востока. В 6 т. Т. 1. Восток в древности / Отв. ред. В. А. Якобсон. М., 2002. С. 226;

Античная Греция. Т.1 С. 31. 64 Которые в целом также укладываются в рамки рассмотренной выше функции защиты земельной

собственности. См. об этом: Pringsheim F. The Greek Law of Sale. Weimar, 1950. P. 233; Bloch H.

Theophrastus Nomoi and Aristotle // Harvard Studies of Classical Philosophy. Cambridge (Mass.), 1940.

Supplem. 1. P. 366 ff; Ehrenberg V. The Greek State. London, 1969. P. 39; Oliva P. Sparta and Her Social

Problems. Princeton, 1971. P. 37—38 и др. 65 См.: Андреев В.Н. Аграрные отношения в Аттике в V—IV вв. до н.э. // Античная Греция. T. 1.

C.297. 66 См.: Кенигсбергер Г. Средневековая Европа. 400—1500 годы. М., 2001. С. 114—115.

223

соответствии со ст. 15 Великой хартии вольностей 1215 г., вассал обязан был

предоставить средства для выкупа сеньора из плена, для возведения в рыцари

первородного сына сеньора и для выдачи замуж его первородной дочери67. Однако

«после принятия Хартии некоторые английские юристы (например, Брактон)

полагали, что вассалы оказывают сеньорам помощь из милости, а не по обязанности

(de gratia non de iure)»68. Такими же обоюдными обязанностями взаимопомощи

связаны были члены городских корпораций — гильдий и цехов69.

Аналогичные отношения складывались между представителями не только

одного и того же, но и разных сословий, в частности между крестьянами и

феодалом. Последний, согласно широко распространенным в Средние века

представлениям, обязан был оказывать покровительство, коммендацию

проживавшим на его земле и лично зависевшим от него крестьянам. Впрочем, как

показал в своих исследованиях Д. М. Петрушевский, развитие феодального

землевладения отнюдь не повлекло за собой разрушения крестьянской общины70.

Таким образом, вплоть до позднего Средневековья крестьянин (даже феодально-

зависимый) был интегрирован в состав общины, которая и обеспечивала

удовлетворение его основных жизненных потребностей.

Неудивительно, что в таких условиях социальная функция традиционного

государства (а вернее то, что мы, к тому же с весьма значительной долей

модернизации именуем «социальной функцией») проявлялась лишь эпизодически

и к тому же в форме все той же личной благотворительности. Ее весьма

характерным примером являются благодеяния, оказывавшиеся восточными

монархами своим подданным. Чтобы убедиться в этом достаточно вспомнить, в

частности, грандиозный пир устроенный ассирийским царем Ашшур-нацир-

апалом II в 879 г. до н. э. по случаю освящения нового дворца в г. Кальху, на

67 См.: Памятники истории Англии XI – XIII вв. М., 1936. С. 103. 68 Венедиктов А. В. Государственная социалистическая собственность // Венедиктов А.В. Избр.

труды по гражданскому праву. В 2 т. Т. 2. М., 2004. С. 150. 69 См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А.Я. Избр. труды. Т. 2.

Средневековый мир. М., СПб, 1999. С. 169. 70 См.: Петрушевский Д. М. Очерки из истории средневекового общества и государства. М., 2003.

С. 409.

224

котором присутствовало не менее 70 тыс. человек71. Сходным образом дело

обстояло в других монархиях древности, например, в императорском Риме,

правители которого в своей деятельности естественным образом продолжали

политику эллинистических монархов Востока с их ориентацией на «сотерию» и

«эвергесию».

В данной связи становятся вполне понятными слова Антонина Пия о том,

что «после того, как нас призвали к управлению империей, мы потеряли и то, что

имели раньше»72. А о преемнике Антонина, Марке Аврелии сохранился рассказ

(см: SHA. Маrc, 17, 4), что истощив во время войны государственную казну, он

организовал для ее пополнения распродажу своего личного имущества.

Средневековые монархи также не чуждались актов благотворительности,

обставляемых с большой помпезностью. Так, по сообщению Григория Турского

(Greg. Thur. Hist. Franc, V, 23), король франков Хильперих I в 579 г. по случаю

смерти своего сына уничтожил податные списки подданных73.

Таким образом, все рассмотренные в настоящем параграфе специальные

функции традиционного государства, отражающие его историко-типологическую

специфику, с одной стороны, углубляют и конкретизируют универсальную

(генеральную) функцию государства, вытекающую из его назначения и тем

самым воплощающую в себе сущность (объективный смысл) государства как

социального института. С другой же стороны, эти функции имеют социально

детерминированный характер и обусловлены историческим своеобразием

традиционного общества как общества аграрного по преимуществу. Отсюда

следует, во-первых, что они так или иначе были связаны с землей и направлены

на удовлетворение социально значимых потребностей членов общества как

собственников земли и, во-вторых, что государство реализовывало их опираясь на

свои властные полномочия в качестве верховного собственника все той же земли.

Кроме того, нельзя не обратить внимание на явно выраженный (особенно на

71 См.: Гуляев В. И. Шумер. Вавилон. Ассирия. 5000 лет истории. М., 2005. С. 352. 72 SHA. Ant. Pius., 4, 8: ... posteaquam ad imperium transivimus, et illud quod habuimus ante

perdidimus. – Scriptores Historiae Augustae. Vol 1. P. 108. 73 См.: Петрушевский Д. М. Указ. соч. С. 349.

225

ранних стадиях исторического развития традиционного государства) сакральный

характер рассмотренных функций, что позволяет видеть в них, пользуясь

терминологией М. Вебера, не столько целерациональную деятельность

(подобную функционированию современного государства), сколько деятельность

аффективную и традиционную, в чем, на наш взгляд, и состоит еще одна

характерная историческая особенность этих функций.

4.2 Организация власти в государствах Древнего мира и Средних веков

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что одной из характерных

типологических черт традиционного государства являлось отсутствие в нем

государственного аппарата в современном значении данного термина, под

которым в юридической литературе понимается система государственных

органов и должностных лиц, выполняющих публично-правовые властные и

управленческие функции74. Как отмечает В.Е. Чиркин, государственные органы и

должностные лица играют основную роль в системе современного

государственного управления, причем кадровой основой государственного

аппарата «являются государственные служащие. Государственный служащий –

это основное звено, «клеточка» государственного управления. Они работают в

органах государства, из них в конечном счете состоит государственный

аппарат»75. Таким образом, рассматривая государственный аппарат в самом

общем смысле, необходимо видеть в нем специфически присущую современному

государству форму институционализации и структурной организации особого

рода управленческой деятельности, а именно государственно-служебной

деятельности (государственной службы).

Характерные особенности такой деятельности раскрываются, в частности,

в законодательстве Российской Федерации о государственной службе. Так,

согласно п. 1 ст. 1 Федерального закона «О системе государственной службы

74 См.: Астафуров А.М. Государственный аппарат и механизм государства: к проблеме

соотношения понятий // Вестник Тамбов. гос. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. Право. 2010. Вып. 12

(92). С. 300—301. 75 Чиркин В.Е. Указ. соч. С. 318.

226

Российской Федерации» государственная служба определяется как

профессиональная служебная деятельность граждан по обеспечению исполнения

полномочий Российской Федерации и ее субъектов, федеральных органов

государственной власти и органов государственной власти субъектов Российской

Федерации, а также лиц, замещающих государственные должности Российской

Федерации и ее субъектов76. Таким образом, государственная служба

представляет собой профессиональную деятельность, направленную на

реализацию публично-властных полномочий, то есть ее отличительной чертой

является публично-правовая природа77.

Данное обстоятельство еще в конце XIX в. отмечал Н.М. Коркунов,

писавший о том, что государственная служба есть «особое публично-правовое

отношение служащего к государству, основанное на подчинении и имеющее

своим содержанием обязательную деятельнуость, совершаемую от лица

государства и направленную к осуществлению определенной задачи

государственной деятельности»78. Будучи видом профессиональной деятельности,

государственно-служебная деятельность осуществляется на возмездной основе, за

вознаграждение, выплачиваемое из государственного бюджета (ст. 13

Федерального закона «О государственной гражданской службе»)79, чем она

отличается от частно-правовых обязательств, исполнение которых оплачивается

из собственных средств другой стороны. Очевидно, что необходимым историко-

юридическим условием возникновения института государственной службы

является становление современного государства как деперсонифицированного

субъекта, имеющего публично-правовой характер, в свою очередь, обусловленное

76 Федеральный закон от 27.05.2003 № 58–ФЗ «О системе государственной службы в Российской

Федерации». В ред. Федерального закона от 06.12.2011 № 353–ФЗ // СЗ РФ. 2003. № 22. Ст. 2063; 2011.

№ 50. Ст. № 50. Ст. 7337. 77 См.: Кудашкин А.В. К вопросу о сущности военной службы и ее месте в системе

государственной службы // Право в Вооруженных силах. 2003. № 8; Чиканова Л.А. Правовое

регулирование служебных отношений на государственной гражданской службе // Журнал российского

права. 2004. № 9; Гусев А.В. Государственная гражданская служба: сочетание публично-правовых и

частноправовых начал // Российский юридический журнал. 2012. № 6. 78 Коркунов Н.М. Российское государственное право. Т. 1. Введение и Общая часть. Изд. 2-е. СПб.,

1893. С. 280. 79 Федеральный закон от 27.07.2004 № 79–ФЗ «О государственной гражданской службе Российской

Федерации». В ред. Федерального закона от30.12.2012 № 327–ФЗ // СЗ РФ. 2004. № 31. Ст. 3215; 2012.

№ 53. Ч. 1. Ст. 7652.

227

теми общесоциальными предпосылками, о которых писал, в свое время, М.

Вебер80.

В традиционном государстве, как мы видели, такого аппарата не

существовало ввиду того, что многие из тех функций, которые выполняются в

современном государстве публичной властью, в государстве традиционного типа

либо отсутствовали, либо осуществлялись частными лицами в порядке личной

инициативы. Его не могло существовать еще и потому, что отношения господства

и подчинения, складывавшиеся в рамках традиционного государства, имели в

целом характер личных (а не профессиональных) обязательств перед

вышестоящим лицом, базировавшихся на имущественно-правовой основе.

Поэтому, как уже было отмечено в главе 1 настоящего исследования, субъектов

управленческой деятельности в традиционном государстве уместнее было бы

называть должностными лицами, а не государственными служащими в

современном значении данного термина. При этом под должностным лицом

понимается лицо постоянно или временно осуществляющее распорядительные

полномочия, выполняющее как управленческие, так и хозяйственные функции

(например, представитель собственника имущества, закрепленного за

юридическим лицом) и в силу своих полномочий выступающее участником не

только публично-, но и частноправовых отношений81.

В условиях современного правопорядка категория должностных лиц

является предельно широкой, о чем свидетельствуют ее легальные дефиниции в

ряде нормативных актов. Так, в ст. 2.4 КоАП РФ под должностным лицом

понимается лицо, постоянно, временно или в соответствии со специальными

полномочиями осуществляющее функции представителя власти, то есть

наделенное в установленном законом порядке распорядительными полномочиями

в отношении лиц, не находящихся в служебной зависимости от него82. Согласно

80 См.: Вебер М. Предварительные замечания // Вебер М. Избранное: протестантская этика и дух

капитализма. М., 2006. С. 9—17. 81 См.: Деменкова Н.Г., Игнатова М.С. К вопросу о законодательном закреплении понятий

«государственный служащий» и «должностное лицо» // Административное право и процесс. 2010. № 2. 82 Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях. Утв Федеральным

законом от 30.12.2001 № 195-ФЗ. В ред. от 30.12.2012 № 318-ФЗ // СЗ РФ. 2002. № 1. Ч. 1. Ст. 1; 2012. №

53. Ч. 1. Ст. 7643.

228

ст. 4 Федерального закона «О порядке рассмотрения обращений граждан

Российской Федерации» в круг обязанностей должностных лиц могут входить как

организационно-распорядительные, так и административно-хозяйственные

функции83.

Иными словами, категория должностного лица включает в себя различные

виды, в силу чего должностные лица в современном правопорядке могут как

являться государственными служащими, так и не быть таковыми. В

традиционном же государстве, где должностные лица государственными

служащими не являлись, их полномочия и юридический статус существенно

отличались от полномочий и статуса современных должностных лиц. Рискнем, в

частности, предположить, что должностные лица традиционного государства не

просто выполняли одновременно как управленческие, так и хозяйственные

функции, но, более того, эти последние (особенно на ранних этапах

исторического развития традиционного государства) были для них основными.

Существенно отличался и характер отношения должностных лиц с

вышестоящими, включая и само государство как собственника земли. Как мы

уже пытались продемонстрировать, эти отношения имели фидуциарный характер

личного обязательства перед вышестоящим (сюзереном) или даже личной

зависимости от него.

Такая личная связь нижестоящих с вышестоящими в традиционном

государстве не в последнюю очередь объясняется тем, что имущественной

основой статуса должностных лиц в традиционном государстве являлись

пожалованные им во владение на период несения службы наделы, находившиеся

в непосредственной собственности государства. Иными словами, для

производных собственников земли, каковыми являлись все или большинство

лично свободных подданных (граждан) традиционного государства, это

последнее выступало лишь в качестве верховного собственника-сюзерена,

обеспечивающего имущественные интересы собственников производных. В то же

время для своих должностных лиц оно выступало нередко в роли патрона,

83 Федеральный закон от 02.05.2006 № 59–ФЗ «О порядке рассмотрения обращений граждан

Российской Федерации». В ред. Федерального закона от 27.07.2010 № 227–ФЗ // СЗ РФ. 2006. № 19. Ст.

2060; 2010. № 31. Ст. 4196.

229

имеющего права требовать личной преданности от всех зависимых субъектов

(подобно тому, как любой собственник земли в традиционном государстве

являлся патроном для зависящих от него арендаторов и прочих держателей этой

земли). На этой личной зависимости, как мы увидим, выстраивалась вся система

служебных отношений в традиционном государстве. Исторические факты

свидетельствуют о том, что имевший место в традиционных государствах на

поздних этапах их развития процесс приобретения должностными лицами статуса

земельных собственников ослаблял эту зависимость, приводя тем самым к

распаду структурных связей внутри него, что стало одной из причин

трансформации государства из традиционного в протосовременное.

Отсутствие в традиционном государстве государственной службы и

соответственно государственно-служебных отношений, на наш взгляд, стало

причиной того, что оно не обладало государственным аппаратом в качестве своей

структурно-организационной основы. Представляется, что данную особенность

следует считать одной из основных типологических характеристик

традиционного государства. Указанное обстоятельство было отмечено исследо-

вателями применительно к некоторым традиционным государствам, в частности

— раннесредневековой Индии. Так, Л. Б. Алаев высказывается против

использования современных понятий (таких как «налоги», «министры»,

«чиновники» и т. п.) для описания этих государств84. Впрочем, даже

позднесредневековые индийские государства, такие как империя Великих

моголов, полагает Л. Б. Алаев, не могут считаться бюрократическими в

собственном смысле, ибо не обладают строго организованным административным

аппаратом85.

Не случайно в западноевропейской литературе применительно к таким

государствам иногда используется термин «концентрические»86. Ярчайшим

примером концентрического государства является, в частности, королевство Силла

на Корейском полуострове (VII – VIII вв.), где титулатура высших должностных лиц

84 См.: Алаев Л. Б. Средневековая Индия. СПб., 2003. С. 63. 85 Там же. С. 194. 86 Там же. С. 63.

230

свидетельствовала об отсутствии даже зачатков государственного аппарата87.

Собственно и сами такие ранние государства выступали в качестве не столько

институтов управления, сколько своего рода «хозяйствующих субъектов». Именно

так, по мнению Э. В. Сайко, обстояло дело, к примеру, в Месопотамии в IV—III

тысячелетиях до н. э., где управленческие связи более или менее органично

сводились к отношениям по организации труда в дворцово-храмовых хозяйствах.

Вот почему должностные лица в раннемесопотамских государствах были, по

существу, не кем иными, как управляющими таких хозяйств, получавшими в

награду за свою службу земельные наделы из дворцово-храмового фонда88.

Слияние хозяйственных и управленческих функций в наиболее полном виде

имело место при III династии Ура, когда все непривилегированное земледельческое

население было посажено на дворцовую землю в качестве подневольных работников

царского хозяйства (гурушей). Следует при этом отметить, что во всех подобного

рода государствах должностные лица царской администрации прежде всего

выполняли обязанности по обеспечению личных потребностей правителя. Так,

например, у майя, по словам О. А. Жидкова, второе лицо в государстве после

правителя, кальвак, «стоял во главе администрации и должен был обеспечить дом

правителя всеми необходимыми продуктами и предметами»89. Это дало, в

частности, основание Д. Ланде утверждать, что дом кальвака «был как бы

конторой сеньора»90.

В науке, впрочем, бытует мнение, что подобная нерасчлененность

управленческих и хозяйственных функций имела, якобы, место лишь на самых

ранних этапах государственности. Постепенно, по мере развития государства,

происходит разграничение частно- и публично-правовых функций государства,

обусловленное, помимо прочего, отделением частной собственности правителя от

собственности государства (казны) как такового. Подобной точки зрения

придерживался еще Т. Моммзен в вопросе о природе императорской казны

87 См.: История Востока. Т. 1. С. 488—489. 88 См.: Сайко Э. В. Древнейший город. Природа и генезис (Ближний Восток IV—II тыс. до н.э.).

М., 1996. С. 92—95. 89 Жидков О. А. История государства и права стран Латинской Америки // Жидков О.А. Избранные

труды. М., 2006. С. 151. 90 Ланда Диэго де. Сообщение о делах в Юкатане. М.; Л., 1955. С. 114.

231

(фиска) в Риме. Хотя он и полагал, что фиск является собственностью принцепса,

в то же самое время Моммзен определял фиск как имущество, принадлежащее

«формально Цезарю, реально — государству»91. Процесс имущественного

разграничения собственности казны и собственности правителя традиционного

государства, по мнению ученых, в свою очередь, влечет за собой образование

государственного аппарата в собственном смысле слова.

Думается, однако, что подобный подход не учитывает всего многообразия

путей развития государственности. К примеру, у тех же майя описанная выше

организация сложилась на самых ранних этапах и вплоть до испанского

завоевания существовала практически в неизменном виде. Нерасчлененность

частно- и публично-правовых функций была присуща и крито-микенским

деспотиям, достигшим достаточно высокого уровня развития. Не случайно

дошедшие до наших дней архивы Микен, Пилоса и Кносса говорят

исключительно об их хозяйственной деятельности и почти ничего не сообщают о

какой-либо иной (военной, дипломатической и т. п.) активности.

Некоторые органы и должностные лица, игравшие значительную роль и в

послемикенский период, в это время занимаются прежде всего управлением

дворцовым хозяйством. Это касается, в частности, басилевса (qasireu), который в

микенскую эпоху осуществлял «в основном две сферы деятельности...: военную и

“производственную”»92, становясь правителем государства (позднее – высшим

должностным лицом) уже в послемикенскую эпоху93. То же самое касается и

герусии (kerosija), которая также была «тесно связана с выполнением

хозяйственных функций»94, представляя собой нечто вроде профессионального

объединения дворцовых ремесленников (в частности, кузнецов). Не случайно в

числе должностных лиц дворцовой администрации, упоминаемых в табличках,

встречается и такое, как «собиратель стад»95. По некоторым косвенным

91 Mommsen Th. Romisches Staatsrecht. 3. Aufl. Bd. II. Leipzig, 1887. S. 998—999. 92 Полякова Г. Ф. Указ соч. С. 69; См. также: Palmer L.Op. cit. P. 227. 93 См.: Васильев Л.С. Всеобщая история. В 6 т. Т. 1. Древний Восток и античность. М., 2007. С.

287. 94 Полякова Г. Ф. Указ. соч. С. 70. 95 См.: Ventris V., Chadwick J. Documents in Mycenach Creek. Cambridge, 1956. P. 200.

232

свидетельствам ученые делают вывод, что «собиратели» кормились за счет

контролируемых ими стад, получая доход с приносимого этими стадами

продукта, в связи с чем их еще именуют бенефициариями. Эту должность

любопытно было бы соотнести с должностями, существовавшими в ту же эпоху

на Древнем Востоке. Так, в частности, в Угарите в XIV—XIII вв. до н. э. высшими

должностными лицами являлись правитель страны, непосредственно следом за

которым по своему статусу шли начальник рынка, управляющий полями и

начальник овечьих троп96.

На выполнение преимущественно частноправовых, хозяйственных функций

было ориентировано большинство магистратур в греческих полисных

государствах, ярчайшим чему подтверждением служит соответствующий раздел

«Политики» Аристотеля (см.: Arist. Pol., VI, 5, 1 sqq)97. Сведения, содержащиеся в

этом трактате, свидетельствуют о том, что в большинстве греческих полисов

частноправовые и публично-правовые полномочия магистратов не

разграничивались и при этом одни могли вытекать из других. Более того наиболее

важными в полисном устройстве считались такие должности, которые были

сопряжены именно с осуществлением частноправовых функций98.

Примечательно, что даже в таких достаточно зрелых традиционных

государствах, как Византийская империя, ситуация не претерпевает

кардинальных изменений по сравнению с более ранними этапами развития

традиционной государственности. Как показал И. П. Медведев, в Византии

государство уделяло пристальное внимание к составлению частноправовых актов,

причем с течением времени это внимание все более возрастает99. Как известно,

составлением таких актов в Византийской империи занимались табулярии, статус

которых постоянно менялся100. Для того, чтобы убедиться в этом достаточно

сопоставить положения о деятельности табуляриев, зафиксированные в «Книге

Эпарха», созданной в период царствования Льва VI Мудрого (правившего в 886 –

96 См.: Шифман И.Ш. Угаритское общество XIV—XIII вв. до н. э. М., 1982. С. 281 97 См.: Аристотель. Политика // Аристотель. Соч. В 4 т. М., 1983. Т. 4. С. 518 и след. 98 См.: Строгецкий В. М. Роль информации и проблема коммуникативных отношений в

классическом полисе // Мнемон. Вып. 2. С. 145. 99 См.: Медведев И. П. Правовая культура Византийской империи. СПб., 2001. 100 Там же. С. 297.

233

912 гг.)101, с положениями «Ипотипосиса», служебного регламента вселенских

судей ромеев, принятого императором Мануилом II Палеологом

предположительно около 1398 г.102 Сопоставление этих двух документов

позволяет сделать вывод о том, что табулярии, все более становившиеся

государственными должностными лицами выполняли по сути те же самые

функции, которые раньше входили в круг обязанностей частнопрактикующих

нотариусов103.

Сходную ситуацию мы наблюдаем и в других традиционных государствах,

в том числе и достигших, подобно Римской империи, достаточно высокого уровня

развития. В этом смысле весьма показательной является система

провинциального управления Римской империи, где еще во времена Августа

складывается особая система распределения полномочий по управлению

провинциями между сенатом и императором, чрезвычайно обстоятельно

исследованная в свое время Т. Моммзеном104. Причем в императорских

провинциях существовали две категории должностных лиц: президы и

прокураторы. Президы, согласно Дигестам Юстиниана, являлись наместниками

провинций, т. е. выполняли публично-правовые обязанности (см.: D. 1. 18. 1; 3), в

число которых входил также и сбор налогов с населения вверенных им провинций

(см.: D. 1. 18. 6. 1—3). Напротив, прокураторы, судя по содержащимся в Дигестах

указаниям, выполняли исключительно частноправовые функции, будучи

управляющими императорских поместий (D. 1. 19. 1; 3). Однако подобное

разделение, по всей видимости, никогда не соблюдалось.

Более того, в тех провинциях, где имения императоров составляли

достаточно значительную долю земельного фонда (как, например, в Африке),

именно прокураторы выполняли многие функции президов, в частности, сбор

налогов. Курс на передачу управленческих функций в провинциях от

республиканских магистратов к прокураторам наметился еще при Домициане, в

правление которого, по словам А.Б. Егорова: « Число прокураторов выросло с 45

101 См.: Книга Эпарха. М., 1962. С. 120 и след. 102 См.: Schilbach E. Die Hypotyposis der оι ιι ώ `Рίо vom Juni 1398 (?) //

Byzantinische Zeitschrift. Munchen, 1963. Bd. 61. S. 64 ff. 103 См.: Медведев И. П. Указ. соч. С. 305—306. 104 См.: Mommsen Th. Op. cit. Bd. II. S. 875.

234

до 62, и фигура прокуратора стала ключевым элементом в провинциальном

управлении»105. И хотя преемники Домициана не афишировали официально

указанную тенденцию, подобная система организации управления получила свое

активное развитие и при Антонинах.

Многочисленные тому подтверждения мы находим в источниках, скажем, в

биографии Антонина Пия из сборника Scriptores Historiae Augustae, где

говорилось, что этот император «приказал своим прокураторам проявлять

умеренность при сборе податей, строго взыскивал с тех, кто превышал меру, и

никогда не радел к своей выгоде, если она была связана с притеснениями

провинциалов»106. Естественно, что подобное перераспределение полномочий

вызывало на практике множество трений, особенно усилившихся в середине III в.,

в период превращения императорской власти в деспотию восточного типа, когда

императорские прокураторы начинают все активнее вмешиваться в деятельность

публичных должностных лиц не только в императорских, но и в сенатских

провинциях, фактически также находившихся под прямым управлением

императоров107. Лишь при Диоклетиане дуализм в распределении полномочий

был преодолен, и все наместники стали именоваться прокураторами, что означало

полную и окончательную передачу властных функций управляющим

императорским хозяйствам.

Данное обстоятельство естественным образом воспрепятствовало росту

численности государственных должностных лиц в поздней Римской империи, что

не раз отмечалось историками, по подсчетом которых в эпоху Диоклетиана и его

преемников количество управленцев на всю империю при населении,

приблизительно равном 55 млн. чел., составляло около 50 тыс. чел.108 Подобная

малочисленность, на наш взгляд, объясняется, с одной стороны, именно тем, что

многие функции по управлению государством выполнялись управляющими

105 Егоров А.В. Домициан и Траян, деспотизм и просвещенная монархия // Античное общество:

Проблемы политической истории. Сб. статей / Под ред. Э.Д. Фролова. СПб., 1997. С. 117. 106 SHA. Ant. Pius., 6, 1: Procuratores suos et modeste suscipere tributa iussit et excedentes modum

rationem factorum suorum reddere praecepit, nec umquam ullo laetatus est lucro, quo provincialis. – Scriptores

Historiae Augustae. Vol 1. P. 112. 107 См.: Геродиан. История. М., 1996. С.115; Властелины Рима. С. 188—189, 200. 108 См.: Кенигсбергер Г. Средневековая Европа. 400—1500 годы. М., 2001. С. 41.

235

императорским хозяйством, что стало закономерным следствием трансформации

римского государства в личную собственность императора. С другой стороны,

для римской империи с самого начала было характерно сосуществование

общеимперских структур с традиционными полисными магистратурами,

доставшимися в наследство от эллинистической (или даже классической) эпохи.

Соответственно, та относительно малая роль, которую играла бюрократия на

общеимперском уровне обусловливалось передачей многих административных

полномочий традиционным полисным структурам.

В итоге, как отмечают историки, государственное управление в Риме, даже

в период Империи, во-первых, не отделялось от хозяйственного управления

государственным (т.е. императорским) имуществом, имея частноправовой

характер, и, во-вторых, представляло собой комплекс личных связей императора

с подчиненными ему должностными лицами109. Необходимо особо подчеркнуть,

что отмеченная выше малочисленность императорских служащих, выполняющих

функции государственного управления (позволяющая историкам говорить о

Римской империи как о «государстве без бюрократии»110) типична и для других

традиционных государств. Для сравнения достаточно отметить, что в таком, по

общему мнению, «бюрократическом государстве», каким являлась Цинская

империя в XVIII в., при населении в 180 000 000. чел.111 «центральный

бюрократический аппарат составлял около 27 000 человек (из них 20 000 –

гражданские чины, 7000 – военные)»112.

При таких условиях нет ничего удивительного в том, что единственным

хорошо документированным государственным ведомством во всех традиционных

государствах является финансовое ведомство, главной задачей которого было

управление государственным (чаще всего дворцовым) имуществом. Иные органы

власти, в особенности центральной, как правило, либо отсутствовали, либо

109 См.: Eder W. Augustus and the Power of Tradition: the Augustan Principate as Binding Link Between

Republic and Empire // Between Republic and Empire. Interpretations of Augustus and his Principate. Berkeley,

1990. P. 71—122; Махлаюк А.В. Полисно-республиканские структуры и традиции в эпоху принципата //

Античный полис. Курс лекций / Отв. ред. В.В. Дементьева и И.Е. Суриков. М., 2010. С. 193. 110 Махлаюк А.В. Указ. соч. С. 191. 111 См.: Кульпин Э.С. Человек и природа в Китае. М., 1990. С. 160. 112 Евдокимова А.А. История стран Востока в Новое время. Ростов н/Д., 2011. С. 82.

236

находились в зачаточном состоянии. Наиболее ярким подтверждением

сказанному служит монархия Селевкидов, где вся полнота власти была

сосредоточена в руках царя, не имевшего, как утверждает Э. Биккерман, никакого

центрального аппарата113. Более или менее постоянно действующим органом при

царе был лишь совет (синедрион)114, куда входили особо доверенные лица,

связанные с царем дружескими или родственными отношениями115. Таким

образом, вся управленческая структура в империи Селевкидов базировался на

системе личных связей с царем. Показательны в этой связи и официальные

титулы селевкидских придворных, именовавшихся «друзьями царя» и

«родственниками царя»116.

Подобная же ситуация имела место и в Римской империи, причем еще в I в.

н. э. в полуофициальных императорских советах заседали главным образом

вольноотпущенники императора, являвшиеся, как известно, — согласно

распространенной в Риме практике — членами императорской familia. Самыми

известными примерами такого рода, приобретшими значительное влияние на

государственные дела, были вольноотпущенники императора Клавдия (41—54

гг.). Во II в., в период правления Антонинов, когда вольноотпущенникам

императора было воспрещено занимать государственные должности,

общераспространенной практикой становится назначение на них ближайших

родственников или близких друзей императора, что, скорее всего, являлось

рецепцией тех моделей, которые имели место в эллинистических монархиях

Ближнего Востока.

В данной связи естественно возникает вопрос, чем объясняется такая,

типичная для традиционных государств, практика? На наш взгляд, в основе ее

лежит необходимость обеспечить устойчивость внутренней организации

традиционного государства. Эта организация, по нашему мнению, целиком и

полностью опиралась на принцип личной верности, личной преданности,

являвшейся основой взаимоотношений между вышестоящими и нижестоящими в

113 См.: Биккерман Э. Государство Селевкидов. М., 1985. С. 175. 114 См.: Corradi G. Studi ellenistici. Roma, 1929. P. 240. 115 См.: Биккерман Э. Указ. соч. С. 176. 116 Там же. С. 41.

237

традиционном государстве. Одним из многочисленных проявлений такой

верности была обязанность приближенных погибнуть за своего сюзерена или

вместе с ним. Такая обязанность являлась неотъемлемым атрибутом кодекса

воинской чести у многих народов, в частности у германцев. Еще римский историк

Тацит, давший описание родового быта германцев, замечал, что у германцев

считается особым бесчестием остаться живым в бою, в котором погиб вождь,

поскольку «защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя

только о его славе, — первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы,

дружинники — за своего вождя»117.

Отражение тех же взглядов мы обнаруживаем и в англосаксонской поэме

«Беовульф» (VI в.)118. Практически в неизменном виде идея личной преданности

вассала своему сюзерену воспроизводится в «Песни о Роланде» (строфа 176).

Если учесть, что данное произведение было впервые записано около 1170 г.119, а

создано, вероятно, не ранее середины XII в., мы можем констатировать

исключительную устойчивость подобных представлений в западной культурной

традиции. Однако было бы ошибкой, подобно некоторым авторам, полагать,

будто идея личной преданности нижестоящих вышестоящему коренилась только

в германских духовных традициях120. Практически те же самые представления

можно обнаружить и в византийской рыцарской поэме «Повесть о Дигенисе

Акрите» (XII в.)121, которая, хотя и была создана в эпоху Крестовых походов, не

испытала на себе западноевропейского культурного влияния, ибо восходит к

сюжетам народного эпоса IX—X вв122. Влияние рыцарского «кодекса чести» явно

прослеживается и в древнерусском памятнике XII в. «Слове о полку Игореве»,

при всем достаточно негативном отношении автора, по-видимому, являвшегося

117 Тас. Germ., 14, 1: Cum ventum in aciem, turpe principi virtute vinci, turpe comitatui virtutem principis

non adaequare. iam vero infame in omnem vitam ac probrosum superstitem principi suo ex acie recessisse:

illum defendere, tueri, sua quoque fortia facta gloriae eius adsignare praecipuum sacramentum est: principes pro

victoria pugnant, comites pro principe. – Cornelius Tacitus. Opera Minora. Oxford. 1900. 118 См.: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975. С. 164—166. 119 См.: Луков В. А. История литературы. Зарубежная литература от истоков до наших дней. М.,

2005. С. 69. 120 См.: Кенигсбергер Г. Указ. соч. С. 114. 121 См.: Удальцова З.В. Византийская культура. М., 1988. С. 145 – 150. 122 См. подробнее: Культура Византии. Вторая половина VII—XII в. / Под общ. ред. З. В.

Удальцовой и Г. Г. Литаврина. М., 1989. С. 155 и след.

238

представителем духовенства, к этому кодексу123.

Общеизвестным также является значение концепции личной преданности в

средневековой Японии, где на ней был построен составленный в 1232 г. кодекс

поведения самураев («Дзёэй сикимоку»)124. При этом в Японии, по мнению

некоторых авторов, вассал не имел никаких прав по отношению к своему сеньору,

равно как и тот не нес перед вассалом никаких обязанностей юридического

характера125. Впрочем, уже сам факт существования кодекса, регулировавшего

эти отношения, на наш взгляд, свидетельствует о наличии в них правового

аспекта. В самом деле, как показала еще в 40-х годах прошлого столетия

американский антрополог Р. Бенедикт, отношения между вассалом и сеньором в

средневековой Японии строились на двух основных принципах: он —

обязанность вышестоящего оказывать благодеяния нижестоящим и гири — долг

этих последних быть верными своему сюзерену и испытывать непрестанную

благодарность за оказанные им милости126.

Хотя приведенные выше факты характеризуют, прежде всего,

взаимоотношения представителей военно-феодального сословия в различных

странах, не следует думать, что принцип личной преданности возникает лишь в

эпоху феодализма, поскольку аналогичные нормы поведения существовали уже в

обществах Древнего мира, в частности, в Древней Индии127. Так, один из

древнеиндийских источников «Махасилаваджатака» (I, 264), повествует, как

некий правитель захватил в плен царя соседнего государства вместе с его

министрами и предал их мучительной смерти. При этом, сказано в тексте, «даже

когда повели министров (аmасса), связав их, не было никого, кто мог бы

нарушить приказ царя. Таким образом, его совет (parisā), как говорят, был

123 См.: Пиккио Р. «Слово о полку Игореве» как памятник религиозной литературы Древней Руси //

Пиккио Р. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. М., 2003. С. 504–525. 124 См.: Appert G. Un code de la feodalite japanaise au siecle // Nouvelle Revue Historique de droit. Paris,

1990.P. 1—28. 125 См.: Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М., 1998. С.

367. 126 См.: Benedict R.P. The Crysantemum and the Sword : Patterns of Japanese Culture. Boston, 1946. 127 См.: Алаев Л. Б. Средневековая Индия. С. 246.

239

послушен ему»128. Впрочем, как явствует из ранее сказанного, отношения такого

рода составляли основу государственной организации не только на Востоке, но и

в любых традиционных обществах. Даже в таких традиционных государствах, как

античный полис, где существовала разветвленная система магистратур, она

выступала не в качестве политической или управленческой структуры, имеющей

самостоятельное значение, а как один из аспектов самой же гражданской общины129.

Следовательно, система полисных магистратур основывалась на тех же отношениях,

которые связывали между собой всех прочих членов гражданского коллектива, в том

числе и не в последнюю очередь на отношениях личной зависимости, которые в

демократических полисах, подобных Афинам, приобретали форму зависимости

магистратов от народа в целом.

Даже армия в традиционных государствах не являлась частью

государственного аппарата в современном смысле. В ней отношения между

солдатами и военачальником представляли собой систему взаимных

обязанностей: полководец брал на себя обязательства обеспечить солдат

военной добычей в период службы и земельным наделом по ее окончании, а

солдаты обязывались беспрекословно исполнять любые приказы полководца,

какими бы они ни были. Фактически такого рода отношения строились по

принципу отношений между патроном и клиентами, а, следовательно, на

первое место выходила личная преданность солдат своему командиру.

Особенно наглядно частноправовая основа военной службы в традиционном

обществе проявляется у тех народов, которые использовали для этой цели

рабов. Известно, насколько широко использовались воинские дружины,

состоящие из рабов, кочевыми народами (гуннами, скифами, тюрками) ,

стоявшими на пороге возникновения раннего государства130. Общеизвестна

также и та роль, которую воины-рабы (гулямы, мамлюки) играли на

128 Цит. по: Бонгард-Левин Г. М. Паришад в системе государственного управления империи

Маурьев // Древний мир. Сборник статей академику В.В. Струве. М., 1962. С. 402. 129 См.: Roussel D. Tribu et cite. Etudes sur les groupes sociaux dans les eites greques aux epoque

archaique et classique. Paris, 1976. 130 См.: Хазанов А. М. Роль рабства в процессах классообразования у кочевников евразийских

степей // Становление классов и государства. С. 260.

240

средневековом Востоке.

В данной связи нельзя также обойти вниманием такой специфичный для

традиционного общества и широко распространенный институт, как частные

армии. Данный институт зарождается уже на Древнем Востоке, в частности, в

империи Ахеменидов131. Сходные свидетельства имеются и для античного мира.

Так, в Афинах в период правления Тридцати тиранов (404/403 гг. до н. э.)

известный оратор Лисий нанял на собственные деньги 300 солдат в помощь

демократическим силам, боровшимся с режимом Тридцати132. Тем не менее,

значительно чаще обязанность вербовать наемников (правда, по большей части на

собственные средства) возлагалась все же на магистратов. Впервые подобная

практика была введена в греческих государствах в IV в. до н. э., когда

повсеместное распространение получил институт наемничества. При этом,

однако, в глазах самих наемников, не столько государство, от имени которого

выступал магистрат-полководец, сколько сам этот последний выступал в качестве

патрона и покровителя, которому его наемное войско было обязано личной

преданностью (разумеется, при условии регулярного вознаграждения и богатой

воинской добычи)133. Как следствие, удачливые военачальники сплошь и рядом

оказывались фактически независимыми от полисных институтов. Поддержка

наемной армии позволяла им нередко устанавливать личную власть в родном (или

даже чужом) полисе, на чем, в сущности и зиждется феномен так называемой

«младшей тирании» IV – II вв. до н.э134.

Аналогичные результаты имела военная реформа Гая Мария в Риме,

повлекшая за собой непрекращающуюся борьбу армейских командиров,

завершившуюся в конечном итоге падением римской республики в 27 г. до н.э135.

Наемничество, сыгравшее, как известно, не последнюю роль в крушении

131 См.: История Востока. Т. 1. С. 297. 132 См.: Соболевский С. И. Лисий и его речи // Лисий. Речи. М., 1994. С. 38. 133 См.: Глускина Л. М. Проблемы кризиса полиса // Античная Греция. Проблемы развития полиса.

Т. 2. Кризис полиса. М., 1983. С. 37. 134 См.: Фролов Э. Д. Греция в эпоху поздней классики: Общество. Личность. Власть. СПб., 2001. С.

56. 135 См. об этом: Утченко С. Л. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения Республики.

М., 1952; Он же. Кризис и падение Римской республики. М., 1965; Он же. Древний Рим: события, люди,

идеи. М., 1969.

241

полисной системы, отнюдь не являлось, вопреки мнению историков, вторжением

частноправового начала в публично-правовую ткань полисной жизни. Дело здесь,

скорее, в том, что само по себе наемничество стало развитием (правда весьма

специфичным) тех принципов, на которых изначально строилось полисное

ополчение, в основу формирования которого был положен имущественный

принцип136. Однако к IV в. до н. э. общинное (коллективное) землевладение в

Греции, а к концу II в. до н. э. и в Риме начинает все более вытесняться

землевладением частным, а также тесно связанным с этим последним торговым

капиталом, что повлекло за собой отмирание гражданского ополчения и замену

его наемниками в качестве основы комплектования войска. Со временем это не

могло, разумеется, не нанести удар по самому полису и как верховному

собственнику земли, и как политическому образованию.

Еще более значительное распространение частные армии получили в

феодальную эпоху. Тем самым, с одной стороны, решался вопрос обороны от

внешней угрозы, а с другой, само государство отчасти снимало с себя бремя

организации постоянного ополчения137. Феномен частных армий был известен и

на средневековом Востоке. К примеру, в Индии в XI—XII вв. купеческие

корпорации, помимо прочих функций, выполняли также функцию военную138. В

этих условиях ведения военных действий нередко становилось разновидностью

предпринимательской инициативы, что приводило подчас к превращению торговых

корпораций (прежде всего тех, которые занимались международной торговлей) в

квазигосударственные структуры, обладавшие всеми внешними признаками

государственной власти, в том числе и собственными военными силами, причем их

частноправовая суть от этого не менялась.

Наиболее показательными примерами в данном отношении является

трансформация Английской и Нидерландской Ост-Индских компаний. Созданные

первоначально в качестве коммерческих объединений, они достаточно быстро

136 См.. например: Туманс Х. Рождение Афины. Афинский путь к демократии от Гомера до

Перикла. СПб., 2002. С. 248. 137 См. об этом: Дживелегов А. К. Средневековые города в Западной Европе. М., 2002. С. 235—237. 138 История Востока. В 6 т. Т. 2. Средние века / Отв ред. Л. Б. Алаев и К. З. Ашрафян. М., 2002. С.

288.

242

превратились в прообраз европейских колониальных администраций на Востоке139.

Исключительно характерен пример Нидерландской Ост-Индской компании, которая

«воспринималась на Востоке скорее как торговая компания, нежели как сюзерен»140.

Примечательно, что вопросами административного управления территориями,

находившимися в колониальной зависимости, ведал в НОИК генеральный директор

торговли. Более того, даже чисто полицейские функции, которые брала на себя

НОИК, были направлены, прежде всего, на обеспечение торговых интересов

компании. Так, с 1681 г. начинается создание штата полицейских сержантов для

наблюдения за выращиванием кофе и других культур на полях компании. Даже

налоги, собираемые НОИК с населения зависимых территорий, имели вид

торговых, т. е. частноправовых, сделок (леверенсий)141.

Приведенные факты, на наш взгляд, подтверждают высказанные выше

соображения об отсутствии у традиционного государства аппарата в

современном смысле, поскольку само традиционное государство в структурном

отношении представляло собой систему личных связей, базирующихся на

имущественной основе, нашедшей свое наиболее полное и глубинное

выражение в праве собственности на землю. Однако историческая специфика

традиционной государственности проявляется не только в структуре и

функциях последнего. Не меньшим качественным своеобразием обладает и

форма традиционного государства, к рассмотрению которой мы теперь

обратимся.

4.3 Формы традиционных государств и их историческая специфика

Форма государства есть совокупность юридических характеристик

последнего, вытекающих из его природы, сущности и содержания142. Таким

139 См. об этом, в частности: Антонова К. А. Английское завоевание Индии в XVIII в. М., 1958;

Тарле Е. В. Очерки колониальной политики западноевропейских государств (конец XV — начало XIX

в.). М., 1965 и др. 140 История Востока. В 6 т. Т. 3. Восток на рубеже средневековья и Нового времени. XVI–XVIII вв.

М., 2000.С. 540. 141 Там же. С. 540—541. 142 Сходной точки зрения придерживается М.Н. Марченко. См.: Общая теория государства и права.

243

образом, если функции и структура государства, в том числе и традиционного,

отражает сущностные характеристики последнего, вытекающие из его

социального назначения, роли и места, занимаемого государством в обществе, то

форма государства, будучи обусловленной его сущностью, связана также с

правовыми особенностями организации власти. Иными словами, руководствуясь

предложенной выше трактовкой категорий природы и сущности государства,

можно прийти к выводу о том, что форма (в отличие от структуры и

функционирования) определяется именно правовой природой государственности

и связана в первую очередь с существующим в обществе правопорядком, что

обусловливает ее историческую изменчивость, с одной стороны, и многообразие

форм даже в тех государствах, которые стоят на одной ступени эволюции, с

другой стороны143.

Сказанным объясняется известная внутренняя противоречивость категории

формы государства, неоднократно отмечавшаяся в литературе144. С одной

стороны, форма государства как совокупность формально-юридических

характеристик, закрепленных в конституции или иных правовых актах, далеко не

всегда адекватно соответствует реальной организации власти в государстве. С

другой стороны, форма государства имеет весьма существенное значение для

правовой науки, уделяющей, как мы видим, существенное внимание типологии

государства, построенной на учете его юридических свойств. Вместе с тем нельзя

не заметить, что при рассмотрении понятия формы государства (и при построении

основанных на ней типологий) возникает целый ряд методологических

трудностей, самая важная из которых связана с отсутствием единого,

приемлемого для всех определения данной категории.

В литературе, как правило, либо отсутствуют развернутые определения

формы государства, либо эти определения так или иначе сводятся к

перечислению основных ее элементов, относительно количества которых также

Академический курс. Т. 1. С. 326. 143 См. об этом, в частности: Елизаров М.В. Государство как институциональная форма организации

социального и правового пространства // Вестник Башкирского университета. 2009. Т. 14. № 2. С. 617 –

619; Папрыгин Е.С. Правопорядок в государствах с различными формами политико-правового режима.

Автореф. дис. ... к.ю.н. М., 2009. 144 См. об этом подробнее: Чиркин В. С. Указ. соч. С. 135 и след.

244

нет полной ясности (чаще всего выделяют три элемента — форму правления,

форму государственного устройства и политический режим). Именно такой

кумулятивной дефиницией руководствуется, в частности, Л. И. Спиридонов145.

Аналогичное определение дает и В. С. Нерсесянц, который, правда, делает весьма

существенное, на наш взгляд, дополнение о том, что форма государства

представляет собою комплексную характеристику правопорядка146. Наконец,

некоторые авторы вообще стремятся избежать развернутых определений, как это

делает, в частности, А. В. Поляков147.

Во всех имеющихся в литературе определениях так или иначе присутствует

один существенный недостаток, а именно — в них прослеживается явная

тенденция к смешению формальных и содержательных (прежде всего

структурных) аспектов государства. В самом деле, если понимать под формой

государства его организацию, или хотя бы организацию власти в нем, то

соответственно утрачивается всякое различие между формой и структурой.

Конечно, не вызывает никакого сомнения, что форма любого явления всегда

содержательна. Структура как упорядоченная взаимосвязь частей, элементов

целого оказывает определяющее воздействие на форму и, в свою очередь, сама

обусловливается особенностями последней148. Однако научный анализ

предполагает необходимость разграничения этих, хотя и взаимосвязанных, но все

же относительно самостоятельных компонентов исследуемого явления.

Нередко грань между формой и содержанием провести бывает настолько

сложно, что возникает искушение дифференцировать самому формальную

составляющую, выделив, наряду с «внешней формой» также «внутреннюю

форму», представляющую собой, в широком смысле, отношение формы и

содержания. Руководствуясь таким подходом, логично предположить, что

внутренней формой государства выступает именно его структура, тогда как

юридические характеристики будут представлять собой внешнюю форму.

145 Спиридонов Л. И. Указ. соч. С. 49. 146 Нерсесянц В. С. Указ. соч. С. 245. 147 Поляков А. В. Указ. соч. С. 555. 148 См.: Кульков М.О. Механизм и форма государства: вопросы соотношения понятий // Вестник

Волгоградского государственного университета. Сер. 5. Юриспруденция. 2005. № 7. С. 124 – 128.

245

Однако, как представляется, и такое терминологическое уточнение не позволяет

решить всех вопросов, при рассмотрении формы государства в целом, равно как и

форм отдельных (особенно традиционных) государств в частности. Указанное

обстоятельство подчеркивалось некоторыми юристами149; не случайно еще в

начале прошлого века Л. Гумплович высказывал критические замечания о

существующих в то время теориях форм государства, считая данное понятие

«столь же шатким и неустановленным, как и определение понятия

государства»150.

Гораздо более значимым для рассматриваемой нами проблематики

затруднением следует считать необходимость учета исторической динамики форм

государства при построении их эволюционной типологии. Это объясняется

взаимосвязью типа и формы государства, отмеченное О. Е. Непомниным,

который на конкретном примере эволюции китайской государственности в

первой половине XX века, предложил выделять четыре основных характеристики

всякого государства: род, тип, вид и форму. При этом родовым показателем

государства выступает, с точки зрения исследователя, его формационная

характеристика, а в качестве показателя видового — характеристика

стадиальная151. Так, обращаясь к примеру, рассмотренному в данной статье,

родовым признаком китайского государства начала XX века была феодальная

деспотия, а характеристикой типологической — абсолютизм.

Справедливости ради, следует, однако, отметить, что в вопросе о типологии

и видах государства полная ясность, в том числе, ясность терминологическая,

отсутствует, по-видимому, из-за того, что слишком большое воздействие на

данную концепцию оказал историко-материалистический подход. Так, в

частности, «полноценными» типами государства О. Е. Непомнин, считает

абсолютизм, бонапартизм и буржуазную демократию152. Между тем

149 См.: Чиркин В. Е. Указ. соч. С. 137. 150 Гумплович Л. Общее учение о государстве. СПб., 1910. С. 221. 151 См.: Непомнин О. Е. Трансформация китайского государства в первой половине XX в. //

Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти / Под ред. Н.А. Иванова. М., 1993. С.

334—361. 152 См.: Непомнин О. Е. Указ. соч. С. 345.

246

«бонапартизм» как таковой едва ли вообще уместно считать типом государства.

Как известно, сам К. Маркс считал его лишь разновидностью политического

режима153, причем обусловленной конкретной исторической ситуацией

буржуазно-демократической революции 1848 г., приведшей к установлению

режима личной власти Наполеона III, что вполне разделяется и современными

авторами154. Поэтому отсутствие «бонапартизма» в Китае начала XX в. (если не

считать таковым кратковременное правление Юань Шикая) свидетельствует о

неприменимости подобных терминов к типологической характеристике

государственности.

Вместе с тем высказанные автором соображения, как нам кажется,

проливают свет на соотношение типа и формы государства. Будучи одним из

аспектов государства, формы имеют собственную динамику, законы которой

определяются общей закономерностью эволюции данного типа государства. При

этом сама специфика соответствующих форм обусловлена типологическими

особенностями государства. Более того, сами формы государства, а также их

элементы, в том виде, в каком они выделяются и описываются в юридической

литературе, представляют собою не что иное, как идеальные типы со всеми

присущими любому идеальному типу характеристиками155.

Отсюда вытекает еще один чрезвычайно важный вывод, а именно: формы

государства обладают исторической изменчивостью. В частности, каждому типу

соответствуют свои собственные, только ему присущие формы, имеющие свое

собственное, если можно так выразиться, «содержание». Учитывая сказанное, нам

представляется необоснованным стремление многих юристов выделять

применительно ко всем историческим периодам одни и те же элементы формы

153 См.: Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К. Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 119 –

217. 154 См., например: Смирнов А.Ю. Империя Наполеона III: от истоков к современному

бонапартизму. М., 2003; Волков А.К. Идея цезаризма и практика ее реализации в период Второй империи

во Франции // Римское частное и публичное право: многовековой опыт развития европейского права.

Материалы заседаний IV Международной конференции по римскому праву, Москва–Иваново (Суздаль),

25–30 июня 2006 г. Иваново, 2006. С. 94—97. 155 См. об идеальных типах: Давыдов Ю.Н. Веберовская социология истории // Вебер М. Аграрная

история Древнего мира. М., 2001. С. 26 и след.; Шюц А. Равенство и смысловая структура социального

мира // Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М., 2004. С. 625.

247

государства156. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что форма

традиционного государства, сообразно исторической специфике последнего,

будет тождественной форме правления, которая, в свою очередь, обусловливается

принадлежностью земельной собственности. В самом деле, если для

традиционного государства является нерелевантным признак территориальной

организации, то, следовательно, едва ли целесообразно выделять в рамках формы

традиционного государства и такой элемент, как форма государственно-

территориального устройства. Что же касается политического режима, то когда

речь заходит о традиционных государствах, проблема политического режима

становится неразрешимой с научной точки зрения и вызывает множество самых

разных суждений.

Весьма характерными в указанном отношении являются, в частности,

оценки, дававшиеся историками политическому режиму Римской империи,

особенно в первые века ее существования, когда наблюдалось заметное

несоответствие официально декларируемой республиканской формы правления

(см., например: CIL, VI, 1527; 31670 и др.) и фактически существовавшего режима

единоличной власти Августа и его преемников157. Отмечая данное

обстоятельство, замечательный советский историк С. Л. Утченко подчеркивал

необходимость его изучения исходя из социально-политической сущности, а не

формально-юридических характеристик данного явления158. Между тем на

поверку очень часто оказывалось, что характеристики политического режима

империи в той или иной степени отдавали дань модернизационным тенденциям,

поскольку оперировали терминологией, применимой лишь к современным

государствам.

Так, по утверждению того же С. Л. Утченко, основная закономерность

эволюции римского государства состояла «в переходе от форм общинной

полисной демократии к тоталитарному и нивелирующему (sic! выделено нами,

156 См., например: Общая теория государства и права / Под ред. М. Н. Марченко. Т. 1. С. 328. 157 См. об этом, например: Машкин Н. А. Принципат Августа. Происхождение и социальная

сущность. М.; Л., 1949. 158 Утченко С. Л. Цезарь. Цицерон и его время. М., 1998. С. 286.

248

— Н. Р.) режиму империи»159. При подобном подходе Римская империя

оказывалась прямой предшественницей и прообразом тоталитарных, фашистских

и коммунистических режимов XX века. К слову сказать, некоторые вожди

подобных режимов (к примеру, итальянский диктатор Б. Муссолини) не прочь

были при случае провозгласить себя наследниками римских августов160. К тому

вызывает большие сомнения и само противопоставление демократической

республики и тоталитарной империи. В самом деле, так ли уж «демократична»

была римская республика, даже в последнее столетие своего существования? На

наш взгляд, при всех прочих своих достоинствах, по части демократии она весьма

уступала не только современным государствам, но даже и наиболее развитым

античным демократиям, прежде всего афинской.

С другой стороны, если понимать под «социально-политической

сущностью» ту социальную базу, на которую опирается государственная власть,

то неизбежно придется столкнуться с парадоксальной, на первый взгляд,

ситуацией, когда с переходом от республики к монархии эта база не только не

ограничивается, но и наоборот расширяется, поскольку, в отличие от республики,

опиравшейся на узкий круг коренных граждан (квиритов) и тех жителей

провинций, которые за особые заслуги получили права гражданства в порядке

исключения161, империя (уже во времена Августа) стремилась опираться на

широкий слой мелких провинциальных собственников (главным образом

горожан), не обладавших правами гражданства162. Неудивительно, что уже при

первых римских императорах начинается активный процесс предоставления

гражданства жителям провинций. Так, в частности, Клавдий вводит в сенат

представителей туземной знати Галлии и Испании. Апогеем данного процесса

становится эдикт Каракаллы от 212 г., предоставивший права римского

159 Там же. С. 308. 160 См.: Немировский А. И. История древнего мира: Античность. Изд. 2-е, перераб. и доп. М., 2007.

С. 880—881. 161 См. об этом: Радциг С.И. Цицерон и его время // Цицерон. 2000 лет со времени смерти. М.. 1959.

С. 9—54. 162 См.: Маринович Л. П., Кошеленко Г. П. Павсаний: жизнь и творчество // Павсаний. Описание

Эллады. В 2-х т. М., 1994. Т. I. С. III—VI.

249

гражданства всему свободному населению империи163. В таком случае

проявляется искушение представить политический режим римской империи в

качестве чуть ли не демократии (во всяком случае, объявить его очень близким к

таковой по своим существенным признакам). Одну из первых попыток подобного

рода предпринял в своей «Истории Рима» Т. Моммзен164, взгляды которого

находят своих сторонников и в современной историографии165 (в частности,

близкую точку зрения высказывает Л.С. Васильев166).

Думается, что истина лежит в несколько иной плоскости. В самом деле,

насколько нерелевантны политические режимы, присущие традиционным

государствам, для характеристики современных государств, настолько же и

политические режимы современности не прилагаются к государствам

традиционного типа. Более того, имеются, на наш взгляд, все основания

сомневаться в том, что форма традиционного государства включает в себя

политический режим в качестве одного из элементов. Не случайно еще античные

авторы — начиная с Платона и Аристотеля — рассматривали демократию в

качестве одной из разновидностей форм правления.

Так, согласно хрестоматийному утверждению Аристотеля (Arist. Pol. V, 1;

1279а): «Государственное устройство означает то же, что и порядок

государственного управления, последнее же олицетворяется верховной властью в

государстве, и верховная власть непременно находится в руках либо одного, либо

немногих, либо большинства»167. Как известно, первую форму правления

Аристотель называет монархией, вторую — аристократией, третью — политией,

соотнося с ними тиранию, олигархию и демократию (рассматриваемые им в

качестве «отклонений»). Аналогичных представлений (и сходной терминологии)

придерживались и другие политические мыслители древности, средних веков и

раннего Нового времени — от Полибия до Канта168. Думается, что было бы

163 См.: Ельницкий Л.А. Новые эпиграфические данные (Tabula Banasitana) и эдикт Каракаллы о

римском гражданстве // ВДИ. 1980. № 1. С. 162—171. 164 См.: Моммзен Т. История Рима. В 4 т. Ростов н/Д., 1997. Т. 3. С. 412 и след. 165 См.: Утченко С.Л. Цезарь. Цицерон и его время. С. 27—35. 166 См.: Васильев Л. С. Всеобщая история. Т. 1. Древний Восток и античность. С. 444. 167 Аристотель. Политика. С. 457. 168 См.: Полибий. Всеобщая история. М., 2004. Т. I. С. 443; Цицерон. О государстве // Цицерон. О

250

глубокой ошибкой видеть в этом результат неразвитости представлений о

политическом режиме. В действительности здесь мы имеем дело с чрезвычайно

характерным для традиционного государства (и обусловленным особенностями

правовой природы, сущности и содержания последнего) слиянием формы

государства и формы правления, влекущее за собой практически полное

отождествление данных категорий, что весьма проницательно было отмечено Г.

В. Гегелем169.

С нашей точки зрения, не будет большим преувеличением утверждать — на

основании всего сказанного ранее, — что форма правления в традиционном

государстве предопределялась формой права собственности на землю,

доминирующей в том или ином обществе на данном этапе его исторической

эволюции. При этом, по мнению И. М. Дьяконова, уже на стадии ранней

древности сложилось по меньшей мере три пути развития общества,

характеризующихся различным соотношением государственной (дворцово-

храмовой) и частно-общинной собственности на землю170. Для первого пути, по

которому развивались, например, цивилизации Древней Месопотамии, было

характерно сосуществование государственного и частно-общинного секторов в

качестве относительно самостоятельных и не зависящих друг от друга при

преобладании первого из них. По второму пути развития пошли общества

Древнего Египта, Китая и некоторых других регионов мира. Отличительной

чертой данного пути являлось постепенное поглощение частно-общинного

сектора государственным, что особенно наглядно можно наблюдать на примере

государстве. О законах. О старости. О дружбе. Об обязанностях. Речи. Письма. М., 1999. С. 65;

Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия // Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о

первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. М., 1997. С. 118—119; Спиноза Б. Политический

трактат // Спиноза Б. Трактаты. М., 1998. С. 271—279; Локк Дж. Два трактата о правлении // Локк Дж.

Соч. В 3-х т. М., 1988. С. 337—338; Монтескье Ш. Л. О духе законов // Монтескье Ш. Л. Избранные

произведения. М., 1955. С. 169 и след.; Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре, или принципы

политического права // Руссо Ж. Ж. Трактаты. М., 1969. С. 138; Кант И. К вечному миру. Философский

проект // Кант И. Соч. В 8 т. М., 1994. Т. 7. С. 16. 169 См.: Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 311—312. 170 См.: История Древнего мира. Ранняя древность / Под ред. И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой,

И. С. Свенцицкой. М., 1982. С. 30—44; История Древнего мира. Расцвет древних обществ / Под ред.

И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. М., 1982. С. 18—24.

251

Древнего Египта171. Наконец, третий путь развития, возникающий в начале I

тысячелетия до н. э., характеризовался безусловным главенством общинно-

частной собственности на землю, которая практически полностью поглотила

собой государственную собственность. Именно по указанному пути развития

пошли античные общества Средиземноморья.

Разумеется, выделение этих трех «генеральных» путей развития общества и

государства древности не может и не должно заслонять собой реального

многообразия соотношения между государственной, общинной и частной

собственностью (в том числе на землю). Недооценкой этого многообразия,

имевшего место как на Западе, так и на Востоке, страдали многие историки — от

Геродота до наших современников, склонные, в частности, все восточные

государства рассматривать в качестве «деспотий»172. При этом под деспотией

чаще всего понималось жестко централизованное государство с абсолютной и

неограниченной властью монарха, развитым бюрократическим аппаратом и т. п.

признаками. Однако, как справедливо отмечают О. А. Жидков и Н. А.

Крашенинникова, далеко не все древневосточные монархии можно считать

деспотиями173. Как было показано выше, уже для древневосточного государства

было присуще многообразие конкретных разновидностей монархической формы

правления. Еще большим многообразием характеризуются формы традиционного

государства (как на Востоке, так и на Западе) в Средние века и на рубеже Нового

времени.

Тем не менее, можно с большой долей уверенности утверждать, что с

появлением упомянутых выше трех путей развития складываются и предпосылки

для выделения основных форм традиционного государства. Разумеется, динамика

этих форм определялась не только соотношением частно-общинной и

государственной собственности на землю, но и всем комплексом условий

(культурных, социально-политических и др.), оказавших воздействие на

возникновение и эволюцию традиционной государственности, однако, повторяем,

171 История Древнего мира. Ранняя древность. С. 42. Ср.: Вебер М. Аграрная история... С. 171 – 202. 172 См., например: Феномен восточного деспотизма... С. 24. 173 История государства и права зарубежных стран. Ч. I / Под ред. О. А. Жидкова и Н. А.

Крашенинниковой. С. 14—15.

252

характер соотношения форм права собственности на землю был, как нам

представляется, основным и непосредственным фактором. Так, в тех обществах,

где государственный сектор занимал доминирующее положение, поглотив

общинно-частный, государство имело монархическую форму с явно выраженной

тенденцией к деспотической ее разновидности. Там, где, напротив,

доминирующее положение занимала частная и общинная собственность,

включившая в себя государственную собственность на землю закрепляется

республиканская форма правления.

Разумеется, говоря о доминирующем положении тех или иных форм права

собственности на землю, не следует забывать и о том, что во всех традиционных

обществах это право не оставалось неизменным. С течением времени оно

эволюционировало, что проявлялось в изменении соотношения различных форм

данного права (государственной, храмовой, общинной, частной) и появлении

новых форм. Так, в частности, даже на Востоке, где, как мы видели, право

государственной и общинной собственности являлось первоначально безусловно

преобладающим, наряду с ними появляется и право частной собственности,

возникающее еще в древности174 и укрепляющееся в Средние века, что,

разумеется, не могло не отразиться на динамике форм восточного государства175.

С другой стороны, в традиционных обществах Запада, где значение права частной

собственности с самого начала было достаточно велико, верховным

собственником земли являлось государство, в роли которого вначале выступала

гражданская община (полис), а затем эллинистические, римская и средневековые

монархии.

Указанные обстоятельства позволяют, не приводя детального анализа,

наметить в общих чертах динамику форм традиционного государства на Востоке

и Западе соответственно. Так, основными видами традиционного восточного

государства являются: ном; республика; монархия (которая в свою очередь, может

быть подразделена на патриархальную, деспотическую и теократическую);

174 См., например: Никольский Н.М. Частное землевладение и землепользование в Древнем

Двуречье. Мн., 1948. 175 См.: История Востка. Т. 1. С. 216 и след.

253

империя. Основными видами традиционного западного государства, в свою

очередь, являлись: полис; средневековые республики (олигархические и

демократические); монархии, которые подразделялись на патриархальные,

сеньориальные, сословные и абсолютные; империи которые, в свою очередь, де-

лятся на централизованные и децентрализованные. Разумеется, было бы

ошибкою считать эти формы последовательно сменяющими друг друга. Для

каждого конкретного традиционного общества была характерна собственная

динамика форм государства, определяемая уровнем развития соответствующего

общества, а также иными факторами. Тем не менее, имеется, на наш взгляд,

достаточно оснований полагать, что смена форм государства в разные эпохи

подчиняется известным закономерностям, определяемыми тенденциями развития

правопорядка.

Сложнее всего дело обстояло в обществах, где общинно-частная и

государственная собственность на землю находились в большем или меньшем

равновесии. Как было показано ранее, в традиционном правопорядке земельная

собственность порождает политическую власть, а, следовательно, в такой

ситуации неизбежным было распределение власти между несколькими носителями,

один из которых представлял общину, а другой — непосредственно государство.

Такую форму правления мы будем называть диархией, отличая ее как от

монархической, так и от республиканской формы. Представляется, что диархия как

форма правления традиционного государства не получила надлежащего освещения в

историко-юридической литературе, между тем она была не менее — если не более

— типичной чем монархия или республика.

Суть диархии как формы правления состоит в разделении властных

прерогатив между верховным правителем, сосредоточивавшим в своих руках

жреческие (и в некоторых случаях судебные) функции, и «вице-королем»,

осуществлявшим всю полноту военной и административной власти. При это

верховенство первого было чисто номинальным, так нам, будучи связанным

обычаями и церемониями, он не мог самостоятельно осуществлять

принадлежащие ему властные полномочия. Как показали исследования X.

254

Классена, центральным институтом во всех ранних государствах был институт

священного царя, выступающего посредником между подданными и

божествами176. В этом своем качестве правитель рассматривался как податель

различного рода благ, обеспечивающий, в частности, плодородие земли, от

поддержания которого напрямую зависело благополучие сообщества. Эта, если

можно так выразиться, первичная диархия является исключительно характерной и

широко распространенной формой раннего государства, еще не вполне

освободившегося от пережитков первобытного строя, позволяя даже

предположить, что путь от догосударственных политий (вождеств) к

традиционному государству лежит именно через диархию.

Чрезвычайно наглядным образом это проявилось в древнеиндийских

памятниках (например, в Махабхарате и в Вишну-смрити), где царь

рассматривается как податель дождя, от которого зависит, в свою очередь,

плодородие земли177. Разительную параллель к сказанному дают представления

древних греков гомеровской эпохи, отразившиеся, в частности в «Одиссее» (см.:

Od., XIX, 111—114), где царь также рассматривается как податель изобилия. Как

показал М. Нильсон, эти представления восходят еще к микенской эпохе178.

Сходные верования мы наблюдаем и у других древних народов179. В своем

предельном выражении данная вера наделяла верховного правителя

мироустроительными функциями, как это было в Древнем Китае, где император

рассматривался как фигура вселенского масштаба180.

Как известно, подобные представления оказали мощное воздействие на

дальнейшее развитие китайской государственности, обусловив ее специфический

176 См.: Claessen H. Y. M. The Early State: A Structural Approach // The Early State. The Haague. Paris,

New York, 1978. См. также: Крадин Н. Н. Вождество: современное состояние и проблемы изучения //

Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности / Отв. ред. В. А.

Попов. М., 1995. С. 47. 177 См. об этом, в частности: Васильков Я. В. Земледельческий миф в древнеиндийском эпосе

(Сказание о Ришьяринге) // Литература и культура древней и средневековой Индии. М., 1979. С. 112; Ро-

манов В. Н. Древнеиндийские представления о царе и царстве // ВДИ. 1978, № 4; Он же. Историческое

развитие культуры. Проблемы типологии. М., 1991. С. 92—97. 178 См.: Nilsson M. Homer and Mycenae. London, 1933. P. 220 179 Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1995. С. 48 и след.; Туманс X. Указ. соч. С. 134—135. 180 См.: Бокщанин А. А. Очерк истории государственных институтов Китайской империи //

Феномен восточного деспотизма. С. 273—274.

255

(даже для традиционных государств Древнего Востока) характер, но исходной и

основной их функцией была все же легитимация власти императора. Вера в

сакральные, мироустроительные качества правителя имела и свою оборотную

сторону. Наряду с распространением таких представлений во многих культурах

формируется убеждение, что правитель как носитель божественной благодати

(харизмы) не вправе заниматься земными делами, в частности проливать кровь,

поскольку это может негативно отразиться на принадлежащей ему харизме и тем

самым лишить способности обеспечивать плодородие. Это, в конце концов,

приводит к существенному ограничению реальной власти правителя, в руках

которого остаются лишь жреческие и возможно судебные функции, тогда как

иные полномочия — прежде всего военные и административные переходят к его

заместителю181.

Богатый этнографический и исторический материал свидетельствует об

исключительной древности института диархии, который зарождается еще в

догосударственных обществах, стоящих на стадии вождества, и существует в

различных проявлениях вплоть до конца средневековья. Так, в североиндийских

племенах нага, наряду с вождями-жрецами, власть которых была номинальна,

существовали военные вожди, управлявшие делами племени182, хотя авторитет

первого значительно превосходил авторитет второго. В раннегосударственном

обществе Бенина в XI—XIX вв. во главе многих общин стояли одновременно два

вождя — одиовере являвшийся сакральной фигурой, и оногие, который, в свою

очередь, подчинялся верховному правителю страны (оба), чья власть, впрочем,

была чисто номинальной183.

В номовых городах-государствах Шумера уже в Раннегосударственный

период (2750—2315 гг. до н. э.) власть делили между собой правитель-жрец (эн,

181 См.: Разуваев Н.В. Элементы дуализма царской власти в Раннем Риме // История государства и

права. 2011. № 7. С. 9-14. 182 См.: Маретина С. А. Община у горных народов Ассама // Община и социальная организация у

народов Восточной и Юго-Восточной Азии / Отв. ред. Р. Ф. Итс. Л., 1967. С. 20 и след.; Она же.

Эволюция общественного строя у горных народов Северо-Восточной Индии. М., 1980. С. 174 и след. 183 См.: Бондаренко Д. М. Вождества в доколониальном Бенине // Ранние формы ... С. 140—142;

Bradbary R. E. The Benin Kingdom and the Edo-Speaking Peoples of South-Western Nigeria. London, 1951. P.

33; Egharevba Y. U. Benin Lawland Custom. Port Harcourt, 1949. P. 79; Idem. A short History of Benin.

Ibadan. 1960. P. 4; Sidahome Y. E. Stories of the Benin Empire. London; Ibadan, 1964. P. 49—50, 64—72, 163.

256

энси) и военный правитель (лугаль). Последний избирался народным собранием

первоначально на время войны, но впоследствии власть лугаля сделалась

пожизненной и наследственной184. Сходная ситуация сложилась в государствах,

существовавших в Греции и на островах Эгейского моря во II тысячелетии до н. э.

Верховная власть здесь принадлежала ванаке (wanaka, позднее греческое ά)185.

Исходя из этого, что аналогичный титул применялся к верховному божеству

пантеона186, можно предположить, что ванака являлся (так же, как и энси в

Древней Месопотамии) верховным жрецом соответствующего божества. В целом

мы не располагаем сведениями о том, каким объемом власти обладал ванака,

однако, если судить по сохранившимся источникам, реальные полномочия были

сосредоточены в руках военного предводителя — лавагета187.

Подобное разграничение полномочий сохранялось и в архаических

полисных государствах Греции, в частности в Афинах на раннем этапе их

истории. Как известно, одним из наименее проясненных эпизодов является

упразднение монархической формы правления и передача властных полномочий

коллегии архонтов. Уже у античных авторов отсутствовало единство мнений

относительно как причин, так и самой даты ликвидации монархии.

Преобладающей являлась и является до сих пор точка зрения, в соответствии с

которой еще в гомеровскую эпоху (XI—IX вв. до н. э.) «царь ... в своем лице

соединял обязанности военачальника, правителя, судьи и жреца»188. Однако со

временем, вероятнее всего в середине VIII в., эти полномочия были разделены

между тремя выборными должностными лицами — басилевсом, полемархом и

эпонимом (которого Аристотель именует просто архонтом). «Из них, — сообщает

184 См.: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги

рабовладельческой цивилизации. Часть первая. Месопотамия / Под ред. И. М. Дьяконова. М., 1983. С.

168 и след. 185 См. подробнее: Полякова Г. Ф. Греческие общества II тысячелетия до н. э. // Античная Греция.

Т. 1. С. 62 и след. 186 См.: Chedwick Y. The Mycenaean World. Cambridge, 1976. P. 71; Lindgren M. The People of Pylos.

Uppsala, 1973. P. 151. 187 См. Об этом: Effentere H. von. Un lawagetas oublie // Atti e memorie del I Congresso intemationale di

Micenologia. Roma, 1967. P. 60; Lejeune M. Le damos dans la societe mycennienne // Revue des Etudes

Greques. 1965, 78. P. 4. 188 Бузескул В. П. История афинской демократии. СПб., 2003. С. 35.

257

Аристотель, — первою была должность басилевса, она была унаследована от

отцов. Второй присоединилась к ней должность полемарха, ввиду того, что

некоторые из царей оказались в военных делах слабыми ... Последняя является

должность архонта»189.

Из сказанного явствует, что басилей выполнял жреческие функции,

полемарх — военные, а архонт-эпоним — административные. Но не лишено

оснований также предположение о том, что гипотетически реконструированный

период единоличной монархии в Афинах является всего лишь данью традиции. В

действительности же «исконной» (унаследованной от микенской эпохи) формой

правления в Афинах уже в гомеровскую эпоху была именно диархия,

характеризуемая распределением полномочий между правителем-жрецом

(басилеем) и правителем-военачальником (полемархом). Постепенно, по мере

развития афинской государственности, происходит дальнейшее дробление

полномочий и появление новых должностных лиц, что, со своей стороны

подготовило предпосылки для перехода к демократическому республиканскому

строю в VI—V вв. до н. э.

Ярко выраженным своеобразием характеризовалась динамика царской

власти в Раннем Риме (VIII – VI вв. до н.э.), причем непосредственным ее

результатом становится упразднение монархии в результате «аристократической

революции» 506 г. до н.э., что знаменовало собой более резкий разрыв с

предшествующей традицией, чем это было в Афинах. При этом, как и в других

раннегосударственных образованиях античного мира, власть в царском Риме

распределялась между тремя институтами: народным собранием, представлявшим

собой общую сходку всех полноправных граждан, сенатом, первоначально

являвшимся советом племенных (а затем общинных) старейшин, и царем190.

Следует заметить, что, одной стороны, власть царей получила достаточно

всестороннее освещение как в трудах древних историков (прежде всего Тита

189 Arist. Ath. Pol., I, 3, 2—3: πρώτη μεν η του βασιλέως αΰτη γάρ ην πάτριος δευτέρα δ' έπικατέστη

πολεμαρία δια τό γενέσθαι τινάς των βασιλέων τα πολεμία μαλακούς... τελευταία δ’ η του άρχοντος. –

Aristotle. The Athenian Constitution; The Eudemonian Ethics; On Virtutes and Vices. Cambridge, 1938. P. 14. 190 Егоров А.Б. Римское государство и право. Царский период и эпоха Республики. СПб., 2006. С. 38.

258

Ливия и Дионисия Галикарнасского), так и в современных исследованиях. С

другой же стороны объем царской власти, а также выполнявшиеся царем функции

остаются непроясненными до конца. Все историки так или иначе склоняются к

тому, что царь (rex) в Риме был в первую очередь военным вождем, обладавшим в

период ведения боевых действий неограниченной властью. В мирное время царь

располагал прерогативами вынесения проектов законов на рассмотрение

народного собрания191, а также административными и судебными полномочиями.

Кроме того, rex являлся носителем сакральной власти и в этом своем качестве

выполнял жреческие функции192.

Представляется, что вопрос о месте царской власти в системе политических

институтов раннего Рима самым непосредственным образом связан с другой

исключительно важной проблемой, а именно проблемой становления царской

власти как таковой. В связи с этим значительный интерес представляет гипотеза о

том, что власть рексов в Риме первоначально имела чисто сакральный характер, а

ее усиление происходит по мере того, как к сакральным функциям царя-жреца

добавляются функции военные и судебно-административные, что становится

возможным по мере преодоления дуализма царской власти (диархии).

Свидетельством существования в царском Риме в древнейший период его

истории диархии является принадлежащий царям авгурский сан (Cic. Div., I,

89)193. Исключительно важным представляется и то обстоятельство, что авгуры не

имели права совершать жертвоприношений, связанных с пролитием крови. Все их

обряды были бескровными194. В частности это касается жертвоприношений богу

Термину, совершаемых авгурами при межевании полей и выделении земельных

191 Данный аспект царской власти выделялся еще античными авторами (Cic. De rep. II, 31; Dionys.,

II, 14, 3; IV, 13, 1; 20, 3; Pomp. D. 1, 2, 2, 2). См. подробнее: Кофанов Л.Л. Характер царской власти в

Риме VIII – VI вв. до н.э. // Антиковедение и медиевистика. Сб. науч. трудов. Вып. 3 / Отв. ред. В.В.

Дементьева. Ярославль, 2001. С. 14—24. 192 Gjerstad E. Innerpolitische und militärische Organisation in frührömischen Zeit // Aufstieg und

Niedergang der Römischen Welt. Bd. I. Teil 1. Berlin; New York, 1972. S. 143—145. 193 См.: Кофанов Л.Л. Lex и ius: возникновение и развитие римского права в VIII – VI вв. до н.э. М.,

2008. С. 195. См. также: Wissowa G. Augures // Pauli-Wissowa Realencyclopedia der classischen

Altertumswissenschaft. Heft 2. Stuttgart, 1894. S. 2232. 194 См.: Wissowa G. Op. cit. S. 2313-2344.

259

участков195. Таким образом, должность авгура была как бы напоминанием о тех

временах, когда царь как сакральный правитель общины не имел права проливать

кровь и должен был во всех случаях соблюдать ритуальную чистоту. Не случайно

жертвоприношениями, сопряженными с пролитием крови ведала другая

жреческая коллегия — понтификов196, глава которой (pontifex maximus) играл в

обрядовой сфере ту же роль, которую в сфере политико-административной играл

«младший правитель», в древнейшие времена, возможно, и являвшийся главой

этой коллегии.

Многочисленные примеры диархии дают и средневековые государственные

образования — как ранние, так и более зрелые. В частности, именно данную

форму правления мы наблюдаем в Хазарском каганате, во главе которого стоял

каган, наделявшийся божественными, мироустроительными качествами. От

действий кагана напрямую зависело не только благополучие подданных (кут), но

и поддержание космического порядка197. Соответственно важнейшим

требованием, предъявляемым к кагану, было сохранение предписываемой

ритуалом чистоты. Именно поэтому рядом с каганом постоянно присутствует

фигура его «заместителя» (именуемого в источниках ябгу-каган, каган-бег или

шад198. Нельзя полностью исключить и того обстоятельства, что институт

диархии формировался у кочевых народов Центральной Азии (хазар, тюркутов,

огузов) под непосредственным влиянием китайских образцов. В самом деле, ведь

и в Китае, в результате развития сходных представлений о назначении

императорской власти (о чем сказано выше) наблюдается тенденция к усилению

роли канцлера (чэнсяна) при императорском дворе199. Однако уже во II в. до н. э.

императоры из династии Хань, и в особенности энергичный У-ди (141 – 87 гг. до

н.э.), свели на нет влияние чэнсяна на государственные дела и придворную

195 См.: Кофанов Л.Л. Lex и ius... С. 202. 196 Там же. 197 См.: Roux J.-P. L’origine celeste de la souverainte dans les inscriptions paleolitiques de Mongolie et de

Siberie // The Sacral Kingschip. Leiden, 1959. P. 237—239; Idem. La religion des Turc et des Mongols. Paris,

1984. P. 158—161. 198 См.: Голден П. Б. Государство и государственность у хазар: власть хазарских каганов // Феномен

восточного деспотизма... С. 223. 199 См.: Бокщанин А. А. Указ. соч. С. 275 и след.

260

жизнь200, что и обусловило окончательный выбор вектора дальнейшего развития

в пользу монархии династического типа.

Весьма устойчивый характер имела диархия в средневековой Японии,

причем, начиная с IX в. было опробовано несколько конкретных вариантов,

наиболее жизнеспособным из которых, как известно, оказался институт сегуната,

начавший формироваться в конце XI в. и окончательно сложившийся к XVI в.

Заслуживают, однако, внимания и другие модели, в частности, учреждение

должности канцлера, в руках которого была сосредоточена вся полнота власти

при фактически безвластном императоре (с 888 г. этот пост на наследственной

основе занимают представители дома Фудзивара)201. В XI в., с распространением

в Японии буддизма, некоторые императоры принимают монашество и отрекаются

от престола, сохраняя при этом значительное влияние в государственных делах202.

Примечательно, что один из таких экс-императоров, Сиракава, заявлял, что ему

«не подчиняются только воды реки Камэгава, игральные кости и монахи с горы

Хиэйдзан»203.

Не менее яркой и типичной иллюстрацией диархии являлось положение

первого министра (визиря) при дворе багдадских халифов из династии Аббасидов.

Формально халиф, как и прежде, являлся главой государства, абсолютным

правителем, наделенным всей полнотой духовной, светской, военной и судебной

власти. Фактически же место халифа в этом отношении начинают занимать

другие лица (визирь, главный кади, начальник дворцовой стражи и т.п.)204.

Аналогичный процесс утраты халифом реальной власти (при сохранении статуса

главы государства) происходил и в Кордовском халифате в период правления

Хишама II аль-Муайяда. При этом халифе исключительно возросла роль первого

министра (хаджиба), каковую должность долгие годы занимал знаменитый

Мухаммед ибн Абу Амир аль-Мансур, при котором халиф находился на

200 Там же. С. 286—287. 201 См. подробнее: Пасков С. С. Япония в раннее средневековье VII—XII вв. М., 1987. 202 История Востока. В 6 т. Т. 2. Восток в средние века / Отв. ред. Л. Б. Алаев и К. З. Ашрафян. М.,

2002. С. 339. 203 Там же. С. 340. 204 См.: История государства и права зарубежных стран / Под ред. О. А. Жидкова и

Н. А. Крашенинниковой. Ч. 1. С. 382.

261

положении скорее пленника, чем правителя205. Впрочем, из-за наступившей в

скором времени смуты и последовавшего затем распада кордовского халифата

под ударами христианской Реконкисты, тенденция к формированию диархии так

и не получила здесь своего развития.

Зато можно со всей очевидностью констатировать существование диархии

во франкском королевстве Меровингов, где при преемниках Хлодвига на первый

план выходят майордомы, делая королей совершенно безвластными. Причем

короли были настолько зависимы от майордомов, что нередко даже не находили

возможным это скрывать. В одной весьма примечательной грамоте Хильпериха

III его майордом Пипин Короткий именуется «правитель дворца нашего, коему

мы обязаны своим королевским достоинством (rector palatio nostro, qui nobis in

solium regni instituit)»206. Думается, и в данном случае диархия имеет ту же самую

причину, что и во всех, рассмотренных выше, а именно — убежденность в

сакральном характере королевской власти. Эти, а также многие другие примеры

диархий в средневековых государствах Запада и Востока позволяют говорить о

существовании наряду с первичной диархией также и диархии вторичной,

представляющей собой своего рода политический рецидив данной формы

правления в неспецифичных для нее социально-исторических условиях.

205 См. подробнее: Мюллер А. История ислама: От мусульманской Персии до падения

мусульманской Испании. М., 2004. С. 706 и след. 206 См.: Петрушевский Д.М. Указ. соч. С. 379.

262

ГЛАВА 5

От традиционного государства к государству современного типа

5.1 Протосовременное государство и предпосылки его возникновения

Рассматривая эволюционный процесс смены традиционного государства

протосовременным, необходимо подчеркнуть, что переход от традиционного

государства к протосовременному осуществлялся в достаточно противоречивых

исторических условиях, существенно тормозивших данный процесс,

происходивший в разных странах неодинаковыми темпами. В частности, имеются

основания полагать, что в Англии, где протосовременное государство возникает

раньше чем в остальной Европе, переход к нему происходит в XIV в., во Франции

– в XV, а в Испании, Португалии и Нидерландах – в XVI в.

В Пруссии переход к протосовременному государству завершается во

второй половине XVIII в., не в последнюю очередь благодаря реформам

Фридриха II, включавшим в себя в качестве одного из важнейших направлений

отмену крепостного права1. На территории остальной Германии

протосовременные государства начинают формироваться после завершения

Тридцатилетней войны 1618 – 1648 гг.2, а его окончательное оформление

происходит в начале XIX в., вследствие Наполеоновских войн, ликвидировавших

не только крепостное право, но и Священную Римскую империю. Становление

протосовременного государства в Австрии также состоялось окончательно лишь

после ликвидации в 1806 г. Священной Римской империи, хотя важные шаги в

этом направлении были предприняты уже в период правления Иосифа II,

отменившего в 1781 г. крепостное право3.

Наконец, в Российской империи протосовременное государство в целом

1 См. подробнее: Самарин Ю.Ф. Упразднение крепостного права и устройство отношений между

помещиками и крестьянами в Пруссии // Сельское благоустройство. 1858. № 1; Величкин Н.М.

Освобождение крестьян в Англии, Германии и Франции. Изд. 2-е. М., 2011. С. 111—138. 2 См.: Schmidt G. Geschichte des Alten Reiches. Staat und Nation in der Frühen Neuzeit 1495–1806.

München, 1999. 3 См.: Wright W. E. Serf, Segneur and Sovereign. Agrarian Reform in Eighteenth-Century Bohemia.

Minneapolis, 1966. P. 147.

263

сформировалось в течение XVIII в.4, а к началу XX в. складываются уже первые

предпосылки для перехода к современному государству. В числе указанных

предпосылок следует особо выделить крестьянскую реформу 1861 г. и принятие

Основных государственных законов Российской империи 1906 г., ставших

конституционным оформлением российской государственности5. Безусловно,

поскольку в нашей стране движение от традиционного к современному

государству началось с определенным запозданием в сравнении с обществами

Западной Европы, то здесь оно, во-первых, проходило ускоренными темпами и,

во-вторых, сопровождалось заметными сбоями (самым значительным из которых

следует считать контрреформы 1880 – 1890-х гг.)6. Указанными

обстоятельствами, на наш взгляд, не в последнюю очередь объясняется

обескураживающий исторический итог русских революций 1905 и 1917 гг.,

которые, в отличие от других великих революций (Английской, Американской и

Французской)7, способствовали переходу не к государству современного типа, а к

квазисовременному тоталитарному государству, каковое вполне можно считать

реставрацией традиционной государственности в новых исторических условиях.

Таким образом, протосовременное государство не следует во всех без

4 См. подробнее: Разуваев Н.В. Идейные основы преобразования российского государственного

аппарата в начале XVIII в. // Актуальные проблемы теории и истории права. Материалы IV

международной научно-теоретической конференции, 24 декабря 2004 г. / Под общ. ред. В. П.

Сальникова, Р.А. Ромашова и Н.С. Нижник. СПб., 2004. С. 189—192. 5 См. подробнее об этом: Яцкова А.П. Основные государственные законы Российской империи 23

апреля 1906 г. – первая российская конституция. Дисс. ... к. ю. н. М., 2001; Соловьев К.А.

Взаимодействие исполнительной и представительной властей в 1906—1917 гг. и Основные

государственные законы 23 апреля 1906 г. // История государства и права. 2006. № 11. С. 36—38;

Смирнов С.Н., Любина Т.И. Свод Основных государственных законов (редакция 1906 г.) как первая

отечественная конституция: взгляд через призму правового статуса человека // Вестник ТГУ. Сер.:

Право. 2009. № 15. С. 156—160; Староверова Е.В. Свойства императорской власти согласно Основным

государственным законам 1906 г. // Вестник МГУ. Сер. 11: Право. 2009. № 2. С. 99—107; Пронкин С.В.

К вопросу о характере «обновленного» государственного строя Российской империи (октябрь 1905—

февраль 1917 гг.) // Вестник МГУ. Сер. 21: Управление (государство и общество). 2010. № 4. С. 3—22. 6 См. об этом, например: Умов В.И., Лапкин В.В. Кондратьевские циклы и Россия: Прогноз

реформ // Политические исследования (Полис). 1992. № 4. С. 51—63; Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны

политической модернизации в истории России: к обсуждению гипотезы // Полис. 1998. № 2. С. 39—51;

Розов Н.С. Циклы российской истории: анализ порождающего механизма // Гуманитарные науки в

Сибири. 2006. № 1. С. 56—62; Биюшкина Н.И. К вопросу об особенностях внутриполитического курса

Александра III // Власть. 2011. № 6. С. 166—167; Пантин В.И. Циклы реформ-контрреформ в России и

их связь с циклами мирового развития // Полис. 2011. № 6. С. 22—31. 7 О великих революциях и их значении для формирования современных государств и правовых

систем см.: Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. Изд. 2-е. М., 1998. С. 35 и

след.

264

исключения случаях отождествлять с государством абсолютистским, хотя именно

таковым оно в определенный момент своего развития и являлось. Вместе с тем

даже установленные выше хронологические рамки свидетельствуют о том, что

далеко не всякое абсолютистское государство является протосовременным, чем и

объясняется констатируемое многими исследователями разнообразие и

разнородность конкретно-исторических черт абсолютных монархий8. Равно и

наоборот, формы протосовременного государства гораздо более многообразны и

не ограничиваются одной лишь абсолютной монархией. В частности,

протосовременная государственность в Англии и Франции зарождается еще в

период существования в этих странах институтов сословного представительства,

которое, собственно говоря, и выступало одним из факторов, повлиявших на ее

возникновение9.

С другой стороны, переход от протосовременного типа государства к

современному совершается уже на базе конституционно оформленной

государственности, каковой являлись Великобритания и Нидерланды в конце

XVII в., Франция на рубеже XVIII – XIX вв., США в середине XIX в., Германия –

после окончания Первой мировой войны, а ряд других стран мира (в том числе

Япония) – после Второй мировой войны или даже (подобно Испании, Португалии

и государствам Восточной Европы) к концу XX в. Иными словами, точно так же,

как и переход от традиционного к протосовременному, переход к современному

государству, совершающийся чаще всего революционным путем, состоялся в

различных странах в разное время, тогда как абсолютизм в Европе имеет более

или менее единые временные рамки (XVI – XVIII вв.)10.

В свете всего сказанного представляется особенно важным подчеркнуть,

что переход от традиционного к протосовременному государству первоначально

не являлся всемирно-историческим процессом. Первые протосовременные

государства представляли собой во многом результат достаточно уникального

8 См. подробнее об этом: Андерсон П. Родословная абсолютистского государства. М., 2010. С.

15—40. 9 См.: Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции XIII—XV вв. М., 1989. С. 18, 20—28. 10 См.: История государства и права зарубежных стран / Под ред. Н.А. Крашенинниковой и О.А.

Жидкова. Часть 1. М., 1998. С. 189 (автор главы – О.А. Жидков).

265

стечения конкретных обстоятельств, бифуркации, имевшей место в Западной

Европе в период Позднего Средневековья и повлекшей за собой столь глубокое и

всеобъемлющее перерождение традиционной государственности, что его с

полным на то основанием можно назвать своего рода исторической мутацией11.

Именно такого мнения придерживается, в частности, Л.С. Васильев, который,

правда относит эту бифуркацию еще к эпохе греко-римской античности12.

Представляется, что в социокультурной эволюции, возможно, даже еще в

большей мере, чем в эволюции биологической, «периоды медленных плавных

изменений (или отсутствие таковых вообще) сменялись периодами бурного

скачкообразного роста», благодаря которому эволюционный процесс «носил

прерывистый характер»13. Несколько утрируя, можно сказать, что

социокультурная эволюция (и эволюция государства и права в этом смысле не

является исключением) во многом есть результат внезапной мутации системы,

разрушающей предшествующее ее равновесие (гомеостаз) и связанную с этим

последним неизбежную утрату динамики14. Отметим, что рассматриваемая

концепция вызвала отклик в работах не только эволюционистов, но и некоторых

приверженцев цивилизационного подхода, стоящих на антиэволюционных

позициях, свидетельством чему могут служить высказывания А. Тойнби о вызове-

и-ответе как основной причине возникновения цивилизаций15.

Вместе с тем, говоря о той значительной роли, которую играет фактор

случайности в эволюции социокультурных систем (включая право и государство),

11 В принципе, результатом столь же уникального стечения исторических обстоятельств являлось

и появление первых традиционных государств Древнего мира. См.: Васильев Л.С. Всеобщая история. В

6 т. Т. 1. Древний Восток и античность. М., 2007. С. 122. 12 См.: Васильев Л.С. Традиционный Восток и марксистский социализм // Феномен восточного

деспотизма: структура управления и власти / Отв. ред. Н.А. Иванов. М., 1993. С. 143—176; Он же.

Всеобщая история. Т. 1. С. 427—435. 13 Белик А.А. Культурная (социальная) антропология. М., 2009. С. 181. 14 Не исключено, что здесь кроется ответ на занимавший умы многих историков, со времен Э.

Гиббона (см.: Гиббон Э. Упадок и разрушение Римской империи. М., 2005), вопрос о причинах

пресловутых decline and fall Римской империи. Возможно, основная причина состоит в том, что

совокупность флуктуаций, действовавших на всей территории Евразии в I—V вв. н.э., требовали от

экуменического римского государства для его выживания качественной трансформации к иному

историческому типу, подобному протосовременному государству, что в условиях традиционного

общества оказалось, естественно, невозможным. Подобной позиции придерживаются некоторые

современные историки, в частности, О. Хекстер. См.: Hekster O. Rome and Its Empire A.D. 193—284.

Debates and Documents in Ancient History. Edinburg, 2008. 15 См.: Тойнби А. Исследование истории. В 3 т. Т. 1. СПб., 2006. С. 134 и след.

266

в особенности при переходе с одной ступени эволюции на другую, следует особо

подчеркнуть, что эта «незакономерность», естественно, имеет весьма условный и

относительный характер. Иными словами, любой исторический тип

государственности, в частности, протосовременное государство, является

незакономерным с точки зрения предшествующих стадий эволюции, но не самого

эволюционного процесса в целом. Поэтому нельзя не согласиться с утверждением

А.А. Белика о том, эволюция (в том числе и эволюция государства) «представляет

собой единство случайностей и закономерностей»16.

В самом деле, эволюция государства, если брать ее универсальное

измерение, происходит не в отдельных обществах, имеющих ограниченные

пространственно-временные рамки, а в единых всемирно-исторических рамках

социокультурных пространства и времени17, или, если воспользоваться

известным термином А.А. Ухтомского и М.М. Бахтина, в едином

социокультурном хронотопе18. Отмечая в качестве одного из характерных

свойств последнего неустранимость происходящих в нем изменений, А.А.

Ухтомский писал, что «с точки зрения хронотопа существуют не отвлеченные

точки, но живые и неизгладимые из бытия события»19. Сходная мысль нашла свое

отражение и в некоторых произведениях художественной литературы. Так,

швейцарский писатель и драматург Ф. Дюрренматт вкладывает в уста одного из

персонажей своей пьесы «Физики» слова: «Все, что человек раз открыл, не может

быть больше скрыто»20.

Данное обстоятельство получает свое весьма правдоподобное объяснение в

контексте выдвинутой ранее мысли о том, что эволюция вообще и эволюция

государства в частности, рассматриваемые в философско- и социально-

16 Белик А.А. Указ. соч. С. 181. 17 О социальных пространстве и времени см. подробнее: Бурдье П. Социология политики. М., 1993;

Зиммель Г. Социология пространства // Зиммель Г. Избранное: в 2 т. М., 1996. Т.2; Савельева И.М.,

Полетаев А.В. История и время: в поисках утраченного. М., 1997; Зарубин А.Г. Социальное время и

особенности изменения его свойств в периоды общественно-политических кризисов // Вестник

Ростовской гос. экономич. академии. 2000. № 2 (12); Филиппов А. Ф. Социология пространства // Логос.

2000. № 2 (23). С. 113—151. 18 См.: Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике //

Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 234—407; Ухтомский А.А. Доминанта. СПб.,

2002. С. 347. 19 Ухтомский А.А. Указ. соч. С. 342. 20 Дюрренматт Ф. Физики // Дюрренматт Ф. Комедии. М., 1969. С. 410.

267

антропологическом аспектах, представляют собой не что иное, как процесс

последовательного накопления и усложнения элементов опыта, из которых

индивиды в своих интерсубъективных взаимодействиях конструируют

социальную реальность и ее феномены (включая государство). Соответствующие

элементы, даже не будучи актуально значимыми в тот или иной момент времени,

то есть не отвечая действующим в данный момент релевантностям, все равно

сохраняются в качестве горизонтов потенциально возможного опыта,

проблематизируемого и актуализируемого в дальнейшем. Так, в частности, опыт

государственной организации Поздней Римской империи III—IV вв. (при всей его

специфичности для государства традиционного типа), будучи нерелевантным для

средневековых государств Западной Европы, оказался проблематизированным на

рубеже Нового времени, в известной степени повлияв на формирование

протосовременного государства.

Таким образом, те состояния, которые были достигнуты в ходе эволюции

государства (равно как и любых иных феноменов социальной реальности) в

конечном итоге влияют на дальнейший эволюционный процесс, впрочем, не

предопределяя его безусловно, на всех последующих стадиях. Отмеченное

свойство неустранимости достигнутых изменений может рассматриваться в

качестве одного из общих условий прогресса, неизбежно сопутствующего

эволюции в целом21, при всей неравномерности и противоречивости ее динамики,

сочетающей в себе поступательное движение с замедлением темпов или даже

отдельными случаями регрессивного развития. К числу ярчайших примеров

последнего относятся, в частности, так называемые «темные века», наступившие

в Индии после гибели Хараппской цивилизации, в Древней Греции в результате

падения Микенской цивилизации, а в средневековой Европе – вследствие

разрушения Римской империи и античной цивилизации в целом. Тем не менее эти

временные периоды регресса, при всей еще до конца не оцененной значимости

своих последствий для дальнейшего хода эволюционного развития, никогда не

приводят к устойчивому возврату на предшествующие ступени эволюции,

21 О прогрессивном характере эволюции см.: Radcliffe-Brown A. R. Evolution, Social and Cultural //

American Anthropologist. 1947. V. 49. № 1. P. 78.

268

например, к возвращению государственно-организованного общества в

догосударственное состояние.

Тем не менее, интерсубъективный опыт, накопленный в ходе

предшествующего эволюционного развития, лишь отчасти определяет процесс

последующей эволюции, зависящий от действия множества факторов, имеющих

не только постоянный, но и переменный и даже случайный характер. Сочетанием

указанных факторов обусловливаются те (во многом уникальные) кризисные

ситуации, которые проблематизируют ранее используемые релевантности, делая

их недостаточным или даже явно неудовлетворительными для конструирования

социальной реальности и создавая тем самым потребность в принципиально

новых релевантностях, позволяющих по-новому организовать как уже

накопленный ранее опыт, так и тот опыт, который будет приобретен

человеческими сообществами в изменившихся исторических условиях. В

подобных, порожденных уникальным во многом стечением обстоятельств,

кризисных ситуациях проблематизации как самого имеющегося в наличии опыта,

так и критериев его организации происходит, на наш взгляд, переход на новую

ступень социальной эволюции в целом и эволюции государства в частности. Как

следствие, и сама эта последняя сочетает черты континуальности и

прерывистости22, являясь в своих переломных точках формированием порядка из

хаоса23, что отражет основную закономерность конструирования социальной

реальности как целостности из многообразных и разнородных элементов

интерсубъективного опыта.

Даже самый беглый обзор исторических событий, имевших место в

Западной и Центральной Европе (являвшихся первыми очагами

протосовременной государственности) в течение периодов Позднего

Средневековья и Раннего Нового Времени подтверждают высказанную ранее

мысль об уникальном стечении факторов, повлекших за собой мутацию

традиционной государственности. Уже началом рассматриваемого периода

датируются две великие катастрофы, повлекшие за собой распад значительной

22 См.: Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность / Отв. ред. В.Л.

Мальков. М., 2002. С. 7. 23 См.: Appleby J., Hunt L., Jacob M. Telling the Truth About History. New York, 1994. P. 86—87.

269

части тех социальных связей, которые обеспечивали внутреннюю стабильность

традиционного общества и, следовательно, традиционного государства – Великий

Голод 1315 – 1317 гг. и эпидемия Черной смерти 1346 – 1353 гг.

Наступление Великого Голода связывается с климатическими изменениями,

произошедшими в Европе в результате завершения так называемого периода

средневекового потепления, продолжавшегося с 950 по 1250 гг., и прихода ему на

смену Малого ледникового периода (1250 – 1850 гг.)24. Период средневекового

потепления характеризовался значительным ростом численности населения по

сравнению с предшествовавшей эпохой. Так, по подсчетам Б.Ц. Урланиса,

население Франции между 1000 и 1300 гг. увеличилось с 9 до 17 млн. чел., т. е.

его прирост составил 8 млн. чел (для сравнения с 1350 по 1500 гг. прирост

населения Франции составлял всего лишь 0,5 млн. чел.). Население Англии в тот

же период выросло с 1,6 до 3,0 млн. чел., Германии – с 5,4 до 9,1 млн. чел.,

Италии – с 7 до 10 млн. чел25. В то же время производительность сельского

хозяйства в традиционном обществе, будучи относительно низкой, не могла

обеспечить продуктами питания значительную часть населения, порождая резкий

рост цен, ставший своеобразным прообразом «революции цен» XVI – XVIII вв26.

В результате резкого похолодания, вызванного изменением климата,

урожайность зерновых еще более снизилась, спровоцировав многолетний голод,

затронувший целый ряд регионов Северной, Центральной и Западной Европы.

Особенно тяжело сказались последствия Великого Голода в Англии, Франции и

Германии, где он повлек за собой не только полное исчезновение продуктов

питания и катастрофический рост цен на них, но и массовую смертность

населения (особенно сельского), исход недавно освобожденного от крепостной

зависимости крестьянства в города, лучше обеспеченные продовольствием, и, как

24 См.: Lamb H.H. The Early Medieval Warm Epoch and its Sequel // Palaeogeography,

Palaeoclimatology, Palaeoecology. 1965. Vol. 1. P. 13—37; Le Roy Ladurie E. Times of Feast, Times of

Famine: a History of Climate Since the Year 1000. New York, 1971; Diaz H. F., Hughes M.K. The Medieval

warm period. Boston, 1994; Bradley R. S., Hughes M. K., Diaz H. F. Climate Change: Climate in Medieval

Time // Science. 2003. № 302 (5644). P. 404—405 и др. 25 См.: Муравьев А.В., Самаркин В.В. Историческая география эпохи феодализма (Западная Европа

и Россия в V – XVII вв.). М., 1973. С. 24. 26 См.: Кенигсбергер Г. Средневековая Европа. 400—1500 годы. М., 2001. С. 217.

270

следствие, начало разложения сельской общины27. Примечательно, что именно в

период Великого Голода появляются сведения об активной деятельности

государства по обеспечению продовольствием особо пострадавших от неурожая

подданных, осуществляемой с таким размахом, что в ней вполне можно видеть

прообраз социальной функции28.

Черная Смерть в биологическом отношении явилась результатом Великого

голода и сопровождавших его массовых эпидемий29. Следует отметить, что

Черная Смерть 1347 – 1353 гг. была не первой пандемией, распространившейся на

Европейском континенте с начала I в. н.э. Достаточно вспомнить, что первая

крупная эпидемия чумы разразилась в Римской империи еще во II – III вв.30.

Крайней продолжительностью и интенсивностью характеризовалась также

чумная пандемия VI – VIII вв., достигшая пика в 540-х годах в правление

византийского императора Юстиниана I31. По сути пандемический характер в

Европе приобрела в XI – XIII вв. заболеваемость проказой32, не случайно М. Фуко

считал победу над этой болезнью одной из вех, знаменующих – даже

хронологически – окончание Средних Веков33.

Тем не менее, ни одна из перечисленных пандемий не возымела тех

социально-политических последствий, какие имела Черная смерть 1346 – 1353 гг.,

сочетавшаяся с иными факторами, в частности с резким снижением урожайности,

обеспечение которой, как мы помним, с древнейших времен считалось

обязанностью традиционного государства34. При этом если Великий Голод нанес

серьезный удар по сельской общине, то Черная Смерть, помимо всех своих

прочих последствий, разрушает прежде всего городские цеха и прочие

27 См. подробнее: Lucas H. S. The Great European Famine 1315 – 1317 // Speculum. 1930. Vol. 5. № 4.

P. 343—377; Jordan W. C. The Great Famine. Northern Europe in the Early Fourteenth Century. Princeton,

1996. P. 43 ff. 28 См.: Lucas H.S. Op. cit. P. 167—181. 29 См.: Супотницкий М.В., Супотницкая Н.С. Очерки истории чумы. В 2 кн. Кн. I. Чума

добактериологического периода. М., 2006. С. 84. 30 См.: Геродиан. История. М., 1996. С. 6. 31 См.: Даниэл М. Тайные тропы носителей смерти. М., 1990. 32 См.: Супотницкий М.В., Супотницкая Н.С. Указ. соч. С. 85. 33 См.: Фуко М. История безумия в классическую эпоху. М., 1997. С. 25. 34 Правда, в средневековой Западной Европы, по крайней мере, со времен Папской революции

конца XI в. (см.: Rosehstock-Huessy E. Die europaischen Revolutionen und der Charakter der Nationen.

Stuttgart, 1931) эта функция все более переходит к церкви, что также, по-видимому, послужило одной из

причин мутации традиционной государственности.

271

корпорации горожан35, так как основной удар эпидемия наносит по городскому

населению, сократившемуся в результате чумы на 30 – 40 %36. В целом же, по

подсчетам историков, население Европы сократилось приблизительно на треть,

что составляло примерно 20 – 25 млн. чел37. В этих условиях государство все

активнее начинает вмешиваться в регулирование общественных отношений,

принимая на себя ранее не свойственные ему функции. Так, в частности, в

Венеции в 1348 г. была организована специальная комиссия в составе трех

человек, отвечавшая за выявление заболевших чумой иностранцев, уборку трупов

на улицах города, а также создание лазаретов для больных38.

В целом же последствия Черной Смерти оказались, согласно всеобщему

признанию, разрушительными как для традиционного общества, так и для его

правопорядка. Пандемия приводит к распаду целого ряда социальных связей,

базовых для традиционного общества, в том числе отношений вассалитета-

сюзеренитета, вытекающих из личной преданности нижестоящих вышестоящим39.

Земля как основа власти-собственности традиционного государства существенно

утрачивает не только свою экономическую ценность, но и теряет то место,

которое она занимала в картине мира средневекового человека40. В свою очередь,

это привело к росту самосознания представителей «третьего сословия»41,

ориентация на которых становится все более характерной для протосовременного

государства, в котором, как отмечает Г. Кенигсбергер, «базовые политические и

социальные отношения напоминали уже не столько отношения сеньора и вассала,

сколько отношения клиента и патрона»42. Естественным следствием указанных

процессов становится изменение социальной роли европейских монархов,

перестающих быть верховными сюзеренами своих подданных и становящихся их

патронами-покровителями, что со временем привело к трансформации их власти

35 См.: Herlihy D. The Black Death and the Transformation of the West. New York, 1997. P. 41. 36 См.: Урланис Б.Ц. Рост населения в Европе. М.. 1940. С. 346—347. 37 См.: Byrne J. P. Demographic Effects of Plague: Europe 1347—1400 // The Encyclopedia of the Black

Death. Santa Barbara, 2012. P. 108. 38 См.: Kelly J. The Great Mortality: An Intimate History of the Black Death, the Most Devastating

Plague of All Time. New York, 2005. P. 93—94. 39 См.: Кенигсбергер Г. Указ. соч. С. 281, 282. 40 См.: Herlihy D. Op. cit. P. 47. 41 См.: Ibid. P. 48. 42 Кенигсбергер Г. Указ. соч. С. 282.

272

на качественно новых – абсолютистских – принципах43.

Наложив неизгладимый отпечаток на духовный мир людей того времени,

пандемия Черной Смерти, нанесла удар по религиозному чувству, способствовав

падению авторитета католической церкви и распространению различного рода

неортодоксальных религиозных течений, ставших прообразом протестантизма,

внесшего особенно значительный вклад в формирование протосовременной

государственности44. При этом именно в Англии (где уже в XIV в. сложилось

мощное реформационное движение последователей Джона Уиклифа45) их

позиции оказались особенно сильны, что стало еще одним важным фактором,

способствовавшим переходу к протосовременному государству. Эти процессы

совпали с расколом, произошедшим внутри самой католической церкви, более

известным как Великая Схизма 1378 – 1417 гг.46, который послужил

непосредственной причиной Реформации47.

Важно отметить, что хотя формально, с точки зрения канонического права,

Раскол 1378 – 1417 гг. завершился восстановлением законности и победой

легитимного папского престола в Риме над авиньонскими антипапами, на

практике ситуация оказалась крайне двусмысленной, поскольку из двух пап,

избранных на престол после смерти Григория XI, римского понтифика

поддержали те западные страны, которые либо (как Англия, Швеция, Дания,

Швейцария, Фландрия и северогерманские княжества) были впоследствии

захвачены протестантским движением, либо (как Чехия, Венгрия и Польша)

подверглись значительному влиянию протестантизма. Напротив, все государства,

составившие ядро католического мира в посттридентскую эпоху (прежде всего

Франция, Испания, Неаполитанское королевство, южногерманские княжества),

выступали на стороне Авиньона. Иными словами, раскол не только не

способствовал внутренней консолидации структуры католической церкви,

43 См.: Шоню П. Цивилизация классической Европы. Екатеринбург, 2005. С. 66. 44 См. об этом: Вебер М. Предварительные замечания // Вебер М. Избранное: протестантская этика

и дух капитализма. М., 2006. С. 9 и след. 45 См. подробнее: McFarlane K. B. The Origins of Religious Dissent in England. New York, 1966. 46 См. об этом: Ullmann W. The Origins of the Great Schism: A Study in Fourteenth Century

Ecclesiastical History. Hamden (Conn.), 1967; Smith J. H. The Great Schism: 1378. New York, 1970. 47 См., например: Гергей Е. История папства. Изд. 2-е. М., 1996; Лортц И. История церкви. Т. 1.

М., 1999. С. 511 и след.

273

являвшейся, наряду со Священной Римской империей, основой традиционной

государственности в Европе, но и, наоборот, существенно ослабил ее. Более того,

само Папское государство, усилиями его правителей, особенно значительными в

период понтификатов Евгения IV, Сикста IV и Юлия II48, начинает

реорганизовываться на принципиально новых основаниях, так что в итоге при

Сиксте V (1585 – 1590), оно по своим важнейшим характеристикам почти ничем

не отличается от протосовременных государств своего времени49.

Реформация лишила государство того сакрального ореола, которым оно

обладало в традиционном обществе, и способствовало внедрению новых

принципов рациональности, которые впоследствии легли в основу организации и

функционирования современного государства. Не меньшее значение для

формирования государственности нового исторического типа имело и

ренессансное «открытие человека», также, к слову сказать, совпавшее по времени

своего начала с Черной Смертью (именно в эти дни, как явствует из пролога к

«Декамерону» Боккаччо, происходит действие данного романа50). Культурный

переворот, произведенный в эпоху Возрождения, имел два важнейших

последствия, отразившихся в конечном итоге на праве и государстве. Во-первых,

происходит кардинальное переосмысление отношений человека с богом, в

результате чего первый, становится если не на место последнего, как полагает

Р.И. Хлодовский51, то по крайней мере вровень с ним52.

Во-вторых же, и это самое главное, ренессансное «открытие человека» было

открытием в самом прямом и полном смысле этого слова, поскольку

способствовало рождению человеческой личности как индивида, не

растворенного в своем социальном окружении, а обособленного, выделенного из

него. Человек в традиционной культуре был не просто растворен в

48 См.: Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. М., 2001. Гл. 1. 49 См.: Делюмо Ж. Цивилизация Возрождения. М.; Екатеринбург, 2008. С. 320. 50 См.: Боккаччо Д. Декамерон. М., 1955. С. 21—22. 51 См.: Хлодовский Р.И. Декамерон: поэтика и стиль. М., 1982. С. 38. 52 Данную мысль косвенным образом высказывает В. Бранка, преувеличивающий, правда,

средневековые истоки подобного отношения. См.: Branca V. Boccaccio medievale. Firenze, 1975. P. 158.

Ср.: Pflaum H. Die Idee der Liebe. Tübingen, 1926. S. 57; Russo L. Letture critiche del Decameron. Bari, 1956.

P. 60; Getto G. Vita di forme e forme di vita nel Decameron. Torino, 1958. P. 46; Baratto M. Realità e stile nel

Decameron. Vicenza, 1970. P. 298—299.

274

надличностном и сверхличностном начале (от семьи до Бога включительно), но

— более того — даже и не мыслился в качестве отдельной личности, имеющей

самостоятельную ценность. И лишь в эпоху Ренессанса происходит кардинальная

переориентация западноевропейской культуры на человека, приведшая к

крушению традиционных антропологических парадигм и, собственного говоря,

повлекшая за собой рождение индивидуальности. Представляется, что в

наибольшей мере суть этого духовного поворота была уловлена и

сформулирована Л. М. Баткиным, по мнению которого, открытие индивида стало

исходной предпосылкой всех изменений, в конечном итоге приведших к

возникновению современных культуры и общества (а в конечном итоге, заметим

от себя, и современного государства)53.

Немаловажную роль в формировании государства протосовременного типа

сыграли также Столетняя война 1337 – 1453 гг. и последовавшие за нею

гражданские войны в Англии (1455 – 1485 гг.) и во Франции (1560 – 1598 гг).

Общеизвестно, что Столетняя война, начавшаяся как сугубо династический

конфликт, характерный для традиционных государств, на последнем своем этапе

(после битвы при Азенкуре 1415 г.) трансформировалось в войну национально-

освободительную, свидетельствующую о превращении не только Англии, но и

Франции в национально-территориальное, т.е. протосовременное, государство54.

Неудивительно, что к концу данного конфликта вовлеченные в него

западноевропейские государства приобретают некоторые из тех признаков,

которые характеризуют государство и сегодня.

Речь идет прежде всего о наличии четко определенной территории, на

которую распространяется верховная суверенная власть монарха. Причем в

Англии предпосылки к тому появились еще после нормандского завоевания 1066

г., повлекшего за собой включение всей территории королевства в состав

королевского домена55. Напротив, во Франции, где территория королевства не

53 См.: Баткин Л. М. Европейский человек наедине с собой. Очерк о культурно-исторических

основаниях и пределах личного самосознания. М., 2000. С. 18—19. 54 См.: Басовская Н. И. Столетняя война 1337—1453 гг. М., 1985. 55 См.: История государства и права зарубежных стран. Часть 1. С. 257.

275

совпадала с территорией королевского домена56, основной задачей королевской

власти в условиях перехода к протосовременной государственности становилось

включение в королевский домен всех прочих феодальных владений, что и было с

успехом завершено к 1491 г57. Естественным следствием данного процесса

становится создание Жаном Боденом концепции государственного

суверенитета58, восходящей своими корнями к построениям политических

мыслителей эпохи Ренессанса59.

Впрочем, при всем генетическом родстве с идеями последних, взгляды

Бодена в ряде аспектов существенно отличались от них, отражая уже новую фазу

эволюции государства в Европе. В самом деле, для учения о народном

суверенитете, разрабатывавшегося, например, в конце XIV в. итальянским

гуманистом К. Салютати60, характерно представление о ступенчатости,

многоуровневости власти государства, исходящей в конечном итоге от

верховного суверена в лице папы или императора Священной Римской империи61.

Напротив, Боден постоянно подчеркивает абсолютность суверенитета, его

целостность, единство и неделимость, позволяющих говорить о наличии в одних

руках всей его полноты. Как следствие, пишет Боден, «...необходимо, чтобы

суверены не подчинялись повелениям других людей и чтобы они могли давать

законы подданным и отменять, лишать силы бесполезные законы, чего не может

совершать тот, кто подчинен законам и людям, которые имеют право ему

повелевать»62. Иными словами, суверенитет для Бодена не является свойством

56 См.: Dhondt J. Etudes sur la naissance des principatès territoriales en France, IX—X s. Bruges, 1948. 57 См.: История средних веков. В 2 т. / Под ред. З.В. Удальцовой и С.П. Карпова. Т. 1. М., 1990. С.

260. 58 См.: История политических и правовых учений. Средние Века и Возрождение / Отв. ред. В.С.

Нерсесянц. М., 1986. С. 338. 59 См. подробнее: Эльфонд И.Я. Учение о суверенитете во французской политической мысли

второй половины XVI в. // Культура Возрождения и власть / Отв. ред. Л.М. Брагина. М., 1999. С. 162—

171. 60 См.: Carlyle R.W., Carlyle A.J. A History of Medieval Political Theory in the West. Vol. 5. The

Political Theory of the Thirteenth Century. London, 1928. P. 52 ff; Scciacca G.M. Il concetto di tiranno dai

Greci a Coluccio Salutati. Palermo, 1953. P. 65—67; Ullmann W. Medieval Foundations of Renaissanse

Humanism. New York, 1977. P. 120—121. 61 См.: Мингалеева Н.Х. Источник власти и народный суверенитет в трактовке К. Салютати // От

Средних веков к Возрождению. Сб. в честь проф. Л.М. Брагиной. СПб., 2003. С. 222. 62 Боден Ж. Шесть книг о государстве // Антология мировой философии. В 4 т. Т. 2. Европейская

философия от эпохи Возрождения по эпоху Просвещения. М., 1970. С. 146.

276

частноправового господства, несмотря на то, что мыслитель, отдавая дань

многовековой традиции, все еще сравнивает государственную власть с

имуществом63. Отметим, что один из современников Бодена, французский

публицист И. Жантийе в своем известном «антимаккиавеллиевском» памфлете,

изданном в 1576 г., подчеркивал принципиальную нетождественность власти

суверена и власти собственника имущества64.

Необходимо еще раз подчеркнуть, во-первых, что ни один из

перечисленных выше факторов сам по себе еще не был способен привести к

эволюционным трансформациям государства, хотя влияние любого из них могло

наложить отпечаток на региональную специфику традиционной

государственности и ее дальнейшее развитие. Иными словами, лишь уникальное в

историческом плане стечение всех факторов сыграло роль мощного

эволюционного толчка, приведшего к мутации государства, явно

«незакономерной» с точки зрения его предшествующего развития. Во-вторых же

– и это, по-видимому, самое главное – все рассмотренные общесоциальные

предпосылки не воздействовали на государство напрямую.

Их основное значение состояло в том, что они, видоизменив традиционное

общество, повлияли на структуру правопорядка, способствовав, в частности,

отделению частноправовых институтов от публично-правовых. Как показывают

исследования П.Ю. Уварова, в той же Франции это происходит в XVI в., когда

закладываются основы для последующего становления французского

гражданского (а следовательно, и других отраслей) права65. Наиболее значимым

последствием данного процесса становится отделение власти от права

собственности и распадение связей между властью и собственностью66. Как

власть, превращаясь в публично-правовую категорию, делается единой и

неделимой, так и право собственности постепенно утрачивает свой расщепленный

характер, становясь тем абсолютным и исключительным правом, каким оно

63 См.: Там же. 64 См.: Gentillet I. Anti-Machiavelli. Geneve, 1968. P. 497. 65 См.: Уваров П.Ю. Франция XVI века. Опыт реконструкции по нотариальным актам. М., 2004. 66 См.: Кенигсбергер Г. Указ. соч. С. 283.

277

является теперь.

Как исторический тип государственности протосовременное государство

обладает качественным своеобразием и в целом ряде аспектов отличается как от

традиционного, так и от современного государства. В особенности это касается

специальных функций протосовременного государства. Мы видели что, круг

специально-исторических функций государств традиционного типа обусловлен их

имущественно-правовой природой и вытекал из социального назначения

традиционного государства как обладателя права верховной собственности на

землю. В силу этого деятельность традиционного государства характеризовалась

неотделимостью друг от друга (даже на уровне теоретического обобщения)

частно- и публично-правовых функций, во-первых, а также внутренних и

внешних функций, во-вторых67. Как было показано в предыдущей главе

диссертационного исследования, специфически присущие традиционному

государству как историческому типу функции были связаны с землей и

направлены на обеспечение, а также защиту интересов собственников земли,

включая само традиционное государство как верховного собственника последней.

При этом функционирование традиционного государства имело характерную

сакральную окраску (особенно ярко проявившуюся на ранних стадиях его

эволюции), что дало основание квалифицировать его, используя терминологию

М. Вебера, как разновидность аффективной и традиционной деятельности.

В то же время функции современного государства, обусловленные его

историко-типологическими особенностями, во-первых, имеют сугубо публично-

правовой характер. Не случайно выполнение хозяйственных функций возлагается

современным государством на предприятия и учреждения, обладающие

собственной (по преимуществу частноправовой) правосубъектностью и не

являющиеся частью механизма государства как такового68. Во-вторых, именно в

67 О внутренних и внешних функциях государства см. подробнее, в частности: Спиридонов Л.И.

Теория государства и права. М., 2001. С. 48; Чиркин В.Е. Современное государство. М., 2001. С. 202—

203; Общая теория государства и права. Академический курс. В 3 т. Изд. 3-е, перераб. и доп. / Под ред.

М.Н. Марченко. М., 2007. Т. 1. Государство. С. 386 (автор главы – М.И. Байтин). 68 См. подробнее об этом: Андреев Ю.Н. Участие государства в гражданско-правовых отношениях.

М., 2005.

278

деятельности современного государства получают свое окончательное разделение

функции внутренние, то есть выполняемые на территории страны, и внешние,

осуществляемые за ее пределами69. В-третьих, функционирование современного

государства направлено на удовлетворение публичных интересов всех без

исключения членов общества, защиту их основных прав и свобод70. Этим

объясняется, в частности, то значительное место, которое занимает в системе

функций современного государства социальная функция, нехарактерная для

государств более ранних исторических типов.

Наконец, в-четвертых, как было отмечено еще М. Вебером,

функционирование современного государства имеет целерациональный характер,

что обусловлено происходившими в эпоху Нового времени процессами

рационализации управленческой деятельности и деперсонификацией самого

государства как субъекта социального действия. По словам М. Вебера:

«Целерационально действует тот индивид, чье поведение ориентировано на цель,

средства и побочные результаты его действий, кто рационально рассматривает

отношение средств к цели и побочным результатам и, наконец, отноешние

различных возможных целей друг к другу, то есть действует... не аффективно

(прежде всего не эмоционально) и не традиционно»71.

Функции протосовременного государства, характеризующие его историко-

типологическое своеобразие, как уже было отмечено, в целом ряде отношений

отличались от функций как традиционного, так и современного государства. Во-

первых, учитывая специфику правовой природы и социального назначения

государства в протосовременном обществе, мы можем констатировать, что его

публично-правовые функции начинают отделяться от частноправовых, хотя

последние еще занимают весьма существенное место в системе функций

протосовременного государства, о чем свидетельствует, в числе прочего,

69 См.: Морозова Л.А. Функции Российского государства на современном этапе // Государство и

право. 1993. № 6. 70 См.: Разуваев Н.В. Современное государство как субъект права и социальный институт.

Саарбрюккен, 2011. С. 230 и след. 71 См.: Вебер М. Основные социологические понятия // Вебер М. Избранное: протестантская

этика... С. 472.

279

особенности структурной организации аппарата целого ряда протосовременных

государств (в частности, абсолютистской Франции XVII—XVIII вв.). Во-вторых,

целый ряд функций протосовременного государства были направлены на

обеспечение и защиту собственных интересов, далеко не всегда

согласовывавшихся с интересами зарождающегося гражданского общества и его

членов. К числу подобных функций относились, в частности, те, которые были

направлены на защиту территориальной целостности государства и его

территориальную экспансию. При этом, в-третьих, внешние функции

протосовременного государства до известной степени преобладали над

внутренними, поскольку само это последнее в реализации своих внутренних

функций представляло собой, если можно так выразиться, минимальное

государство, что являлось его важной исторической характеристикой72.

И, наконец, в-четвертых, деятельность протосовременного государства,

имела рационализированный характер, однако эта рациональность была

рациональностью особого рода. Ее, вслед за М. Вебером, вполне можно назвать

ценностно-рациональной деятельностью. В самом деле, к ней в значительной

степени применимы те характеристики, которые были даны ученым ценностно-

рациональному человеческому поведению. По словам Вебера: «Ценностно-

рациональная ориентация действия отличается от аффективного поведения

осознанным определением своей направленности и последовательно планируемой

ориентацией на нее... Чисто ценностно-рационально действует тот, кто, невзирая

на возможные последствия, следует своим убеждениям о долге, достоинстве,

красоте, религиозных предначертаниях, благочестии или важности “предмета”

любого рода. Ценностно-рациональное действие всегда подчинено “заповедям”

или “требованиям”, в повиновении которым видит свой долг данный индивид»73.

К сожалению, ограниченность объема данной работы не позволяет подтвердить

данный тезис историческими примерами, несмотря на то, что существует

значительное количество фактов свидетельствующих о ценностно-рацональном

72 О минимальном государстве см.: Нозик Р. Анархия, государство и утопия. М., 2008. 73 Вебер М. Основные социологические понятия // Вебер М. Избранное: протестантская этика... С.

472.

280

характере функционирования протосовременного государства, особенно наглядно

проявляющем себя в деятельности протестантских государств Западной и

Центральной Европы XVI—XVIII вв74.

Итак, значительные усилия протосовременного государства были

направлены как на сохранение уже имеющейся у него территории, так и

приобретение новых территорий. Неоспоримым доказательством сказанному

служит, например, то обстоятельство, что с появлением протосовременных

государств активизируется и колониальная экспансия западного мира, причем в

этой экспансии более всего преуспели именно государства, ранее всех прочих

ставшие протосовременными. Более того, территориальная экспансия Запада в

XIX – начале XX вв., как представляется, стала одним из факторов, повлекших за

собой возникновение протсовременных государств в других регионах земного

шара, формировавшихся путем заимствования уже существующих на Западе

образцов и моделей75.

Так, в частности, одним из первых очагов модернизации на Востоке стала

Османская империя, ранее других неевропейских государств вступившая в

соприкосновение с Западным миром76. При всем том более или менее прочные

основы для формирования протосовременной государственности в Османской

империи сложились лишь к середине XIX в. в результате серии реформ,

известных как эпоха танзимата. Примечательно, что одним из основных

направлений реформаторской деятельности в это время было копирование

западного законодательства, причем не только конституционного, послужившего

основой первой османской конституции 1877 г., но также торгового,

гражданского и семейного, определивших дальнейшее развитие турецкого

частного права. Не случайно османский Гражданский кодекс 1869 – 1876 гг.,

74 См., в частности: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранное:

протестантская этика... С. 77 и след. 75 См. об этом, в частности: История Востока. В 6 т. Т. III. Восток на рубеже средневековья и

нового времени. XVI – XVIII вв. М., 2000. С. 28 и след. 76 Как известно, это происходит уже в середине XV в., после падения в 1453 г. Византийской

империи. Вероятно, борьбу с Османской империей, первоначально (до битвы при Лепанто 1571 г.)

складывавшуюся для европейских народов крайне неудачно, также следует назвать в числе тех

факторов, которые стимулировали рождение протосовременной государственности в странах Западной

и Центральной Европы.

281

известный как «Маджалла», достаточно детально воспроизводил целый ряд

положений Французского гражданского кодекса 1804 г.77.

Во второй половине XIX – начале XX вв. тенденции к возникновению

протосовременного государства наблюдаются в Иране. Как и в Османской

империи, они сводились в первую очередь к заимствованию тех ранее

отсутствовавших признаков, которыми обладает государство данного типа, в том

числе государственного аппарата, регулярной армии и кодифицированного

законодательства. На это были направлены реформы, проводившиеся в 1870 –

1900-х гг. шахами Насер ад-Дином и Мозаффар ад-Дином, пытавшимися

установить более или менее устойчивые принципы престолонаследия, которых в

Иране к тому времени не существовало даже в восточном варианте78, а также

создать на основе европейских образцов боеспособную армию, потребность в

наличии которой делается особенно ощутимой после Англо-персидской войны

1856—1857 гг79. Апогеем данного процесса становится Иранская революция

1905—1911 гг.80, приведшая к принятию Конституции 1906 г., которая «поражала

западных наблюдателей своим либеральным духом»81. Однако неудача данного

конституционного опыта стала, на наш взгляд, одной из причин перехода

иранской государственности не к протосовременному, а к квазисовременному

типу, каковым она является и в настоящее время.

Вообще следует отметить, что во многих странах Востока (за исключением,

вероятно, Турции, Иордании, Египта и Индии) опыт формирования

протосовременного государства оказался неудачным и повлек за собой

образование в этих странах квазисовременной авторитарной или даже

тоталитарной государственности, что позволяет говорить о внутренней слабости и

неустойчивости протосовременной государственности на Востоке.

77 См.: Цвайгерт К., Кётц Х. Сравнительное частное право. М., 2011. С. 306 – 307; Tedeshi G. Le

centennaire de la Mejelle // Revue international de droit comparè. 1969. № 21. P. 125 – 133. 78 См.: Евдокимова А.А. История стран Востока в Новое время. Ростов н/Д., 2011. С. 207. 79 См. подробнее: Красняк О.А. Становление иранской регулярной армии в 1879 – 1921 гг.: по

материалам архивов Русской военной миссии. М., 2007. 80 См. подробнее: Шитов Г.В. Персия под властью последних Каджаров. Л., 1938; Иванов М.С.

Иранская революция 1905 – 1911 гг. М., 1957; Арабаджян З.А. Иран: власть, реформы, революции (XIX

– XX вв.). М., 1991. 81 Евдокимова А.А. Указ. соч. С. 234.

282

Представляется, однако, что причина здесь кроется не в каком-то исключительно

глубоком традиционализме, якобы присущем восточным обществам и культурам,

как утверждают некоторые авторы82. На наш взгляд, данный феномен объясняется

прежде всего особенностями самого протосовременного государства, в том числе

и теми, которые были рассмотрены ранее.

В частности, речь идет о том, что, обладая большинством признаков

современной государственности, протосовременные государства не имели

юридических характеристик, присущих государствам современного типа и,

прежде всего, они в большинстве своем не были правовыми, демократическими и

социальными. Однако в Западной Европе эти негативные черты

протосовременной государственности нивелировались наличием гражданского

общества, складывавшегося на рубеже XVII – XVIII вв83. Именно последнее на

Западе задавало протосовременному государству с присущими последнему

тенденциями к ничем не ограниченной экспансии как вовне общества, так и

внутри него, известные внешние рамки, обеспечивавшие сохранение свободы и

автономии индивида от государственного вмешательства в его частные дела,

выступая гарантией общественной стабильности.

Напротив, на Востоке, где гражданское общество в западном его понимании

отсутствовало даже в начале XX в., формирование протосовременного

государства, с одной стороны, обострило имевшие место социальные

противоречия и прежде всего те из них, которые существовали между обществом

82 См., в частности: Лукашева Е.А. Человек, право, цивилизация: нормативно-ценностное

измерение. М., 2009; Степанянц М.Т. Восточные философии. М., 2011. С. 76—80; Wee C.J. «Asian

Values», Singapore and the Third Way: Re-working Individualism and Collectivism // Journal of Social Issues

in Southeast Asia. 1999. Vol. 14. 83 См.: Гражданское общество: истоки и современность / Под ред. И. И. Кального и И. П.

Лопушанского. Изд. 2-е, доп. СПб., 2002; Спиридонов Л. И. Указ. соч. С. 31—34. См. также: Black F.

Guilds and Civil Society in European Political Thought from the Twelfth Century to the Present. London, 1991;

Витюк В. В. Становление идеи гражданского общества и ее историческая эволюция. М., 1995;

Становление институтов гражданского общества: Россия и международный опыт. Материалы

международного симпозиума. М., 1995; Гражданское общество: теория, история, современность / Отв.

ред. З. Т. Голенкова. М., 1999; Разуваев Н. В. Гражданское общество как «социокультурная среда»

современного государства // Сборник научных трудов преподавателей, аспирантов и студентов СЗАГС,

посвященный 10-летию Конституции Российской Федерации. СПб., 2004; Он же. Гражданское

общество и современное государство: к проблеме взаимосвязи // Прокуратура и институты

гражданского общества в противодействии экстремизму и ксенофобии. Тезисы выступлений

международной научно-практической конференции. СПб., 2005.

283

и государством. С другой же стороны, не имея никаких внешних ограничений в

виде институтов гражданского общества (в то время, как общинный уклад,

существовавший в доиндустриальном обществе и уравновешивавший власть

государства традиционного типа, также начинал распадаться) зарождающиеся

протосовременные государства Востока быстро вставали на путь тоталитарного

развития, эволюционируя по направлению к квазисовременной

государственности.

Впрочем, даже западные (или цивилизационно близкие к ним) общества не

были гарантированы от такого же перерождения протосовременных государств

при определенном неблагоприятном стечении обстоятельств. Именно поэтому

возникновение государства современного типа имело зачастую скачкообразный

характер, поскольку знаменовало собою разрыв с предшествующим

эволюционным развитием как традиционной, так и протосовременной

государственности и переход на качественно новую ступень эволюции. Иными

словами, как возникновение традиционного государства связано с прохождением

первобытным обществом некоей точки бифуркации84, повлекшим за собой его

неизбежную мутацию, как протосовременное государство появляется в точке

бифуркации традиционного общества и является результатом мутации

традиционного государства, точно также и современное государство представляет

собой результат мутации протосовременного государства, имевшей место при

прохождении точки бифуркации. Как известно, в Европе такой точкой явились

прежде всего революции XVII – XIX вв., а также Первая и Вторая мировые

войны.

5.2 Основные черты современного государства

Феномен современного государства является весьма многогранным, что

следует учитывать при изучении его эволюции. Вместе с тем представляется

84 О бифуркации социальных систем см., например: Василькова В.В. Порядок и хаос в развитии

социальных систем: Синергетика и теория социальной самоорганизации. СПб., 1999.

284

возможным говорить о существовании целого ряда особенностей, отличающих

современное государство от государств иных исторических типов. К числу таких

особенностей относится, во-первых, то, что современное государство

предполагает известную социальную среду в виде развитых институтов

гражданского общества. Иными словами, современное государство существует

там и постольку, где и поскольку гражданское общество уже окончательно

сложилось. Причем важно отметить, что гражданское общество, выступающее

социальной средой современного государства, не поляризовано, как в

протосовременную эпоху, а однородно в социальном отношении, что позволяет

современному государству выступать от имени не какой-либо одной

общественной группы или класса, а от имени всех своих граждан, осуществляя

деятельность, направленную на решение «общих дел», а точнее говоря, на

удовлетворение публичного интереса членов общества85. Иными словами,

современное государство является не только правовым и демократическим, но

также и социальным, каковое качество не было присуще государствам более

ранних исторических типов.

Указанные особенности проявляются уже в законодательствах ранних

современных государств, которые, с одной стороны, нередко принимали

специальные меры для ликвидации пережитков старых институтов, присущих

традиционному обществу, а, с другой стороны, брали на себя социальную

функцию, что находило закрепление в их Конституциях и иных законодательных

актах. Так, уже в Преамбуле к Конституции Франции 1791 г. была провозглашена

отмена цеховых управ, а также профессиональных, художественных и ремесленных

корпораций86. В развитие данного положения ст. II Закона Ле Шапелье 1791 г. был

установлен запрет на воссоздание корпораций в какой бы то ни было форме87.

Продолжением этой политики становится Декрет Конвента об общинных

землях от 1793 г., в котором (ст. 2.1) был предусмотрен раздел земель, ранее

принадлежавших крестьянским общинам, между всеми постоянными жителями

85 См.: Спиридонов Л.И. Указ. соч. С. 47. 86 См.: Конституции и законодательные акты буржуазных государств XVII – XIX вв. М., 1957. 87 См.: Французская революция в документах. 1789 – 1794 гг. Л., 1926.

285

соответствующих коммун (административно-территориальных единиц) «подушно,

без различия пола и возраста и независимо от нахождения или отсутствия в данный

момент на территории коммуны». Причем в ст. 2.12 того же Декрета было

предусмотрено, что после раздела жители становятся полными собственниками

соответствующих долей бывшего общинного имущества88.

Подозрительное и враждебное отношение законодателя к любым видам

корпораций распространялось и на юридические лица. Не случайно в ГК Франции

1804 г. юридическое лицо как субъект права предусмотрено вообще не было.

Правда, в титуле IX книги 3 ФГК используется термин «товарищество» (la

société), однако в соответствии со ст. 1832 ФГК товарищество определяется

только как договор двух или нескольких лиц о совместном обладании общим

имуществом89. Такая цель товарищества как совместное ведение деятельности не

предусматривалась, хотя в ст. 1833 и было установлено, что договор

товарищества должен иметь дозволенный предмет деятельности и быть заключен

в общем интересе сторон90. Ситуация изменилась лишь в 1978 г., когда в ФГК

были внесены поправки, регламентирующие статус юридических лиц (обществ и

товариществ)91. Стоит отметить, что рассмотренные тенденции наиболее явным и

очевидным образом проявились именно во французском законодательстве, однако

и в других странах периодически принимались сходные по направленности акты,

примером чему могут служить английские законы о рабочих коалициях 179992 и

1825 гг.93, о тред-юнионах 187194 и 1913 гг.95, о трудовых конфликтах и

профессиональных союзах 1927 г.96, а также антитрестовские законы Шермана97 и

Клейтона98, принятые в США в 1890 и 1914 гг. соответственно.

88 Цит по: Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. В 2 т. / Отв. ред. Н.А.

Крашенинникова. М., 2003. Т. 2. С. 126—127. 89 См.: Code civil. 104-eme ed. Paris, 2004. P. 1619. 90 Ibid. P. 1622. 91 См.: Основные институты гражданского права зарубежных стран / Отв. ред. В.В. Залесский. М.,

2009. С. 16. 92 См.: Лукин Н. М., Далин В. М. Новая история в документах и материалах. М., 1935. Вып. I. С. 83. 93 См.: Конституции и законодательные акты буржуазных государств... С. 144. 94 См.: Иностранное законодательство по рабочему вопросу. Англия. СПб., 1905. С. 10—14. 95 См.: British Government 1914 – 1953. Selected Documents. London, 1955. P. 5—7. 96 См.: Хрестоматия по всеобщей истории государства и права. М., 1973. 97 См.: Фридмэн Л. Введение в американское право. М., 1992. С. 246—247. 98 См.: Гражданское, торговое и семейное право капиталистических стран. Сборник нормативных

286

Следствием указанных процессов явилось то, что современное

государство с самого момента своего возникновения выступало именно как

государство социальное99. Весьма яркое тому подтверждение обнаруживаем мы

уже во французской Декларации прав человека и гражданина 1793 г., где, в

частности, содержатся положения, предусматривающие обязанности общества

(resp. государства) оказывать покровительство всем своим членам в целях

сохранения их личности, прав и собственности (п. 8), давать пропитание

неимущим (п. 21), способствовать успехам народного просвещения и делать

образование достоянием всех граждан (п. 22) и т. п. Правда, уже в Конституции

Франции 1795 г. указанные положения отсутствуют. Вместе с тем в п. 16

Декларации прав и обязанностей человека и гражданина 1795 г. говорится о

том, что всякие налоги устанавливаются для общественной пользы, а это, со

своей стороны, означает закрепление за государством генеральной функции

решения общих дел100.

Еще более отчетливо и категорично принцип социального государства был

сформулирован в п. 8 Преамбулы Конституции Франции 1848 г., где

устанавливалась обязанность Республики «путем оказания братской помощи

обеспечить существование нуждающимся гражданам, подыскивая работу,

соответствующую их способностям или же поддерживая тех, которые не имеют

родных и не в состоянии работать»101. Аналогичным образом дело обстояло и в

Германии, причем, — что характерно, — если еще в середине XVIII в.

обязанность оказания помощи нуждающимся была возложена на общины, то уже

в XIX веке она переходит к государству102. Показательно, что в конце XIX

столетия аналогичные процессы начинают происходить на Востоке, в частности в

актов: Законодательство о компаниях, монополиях и конкуренции. М., 1987. 99 См. об этом: Разуваев Н. В. Исторические предпосылки возникновения социального государства

// Социальная антропология права современного государства: предмет, метод, исследовательская

программа. СПб., 2004. С. 48—51. 100 См.: Документы истории Великой французской революции. Т. I. М., 1990. 101 Цит по: Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран / Отв. ред. Н.А.

Крашенинникова. Т. 2. С. 145. 102 См.: Государственное право Германии. В 2-х т. Т. 1. М., 1994. С. 67. См. также: Общая теория

прав человека. С. 116.

287

Османской империи103. В этом, как представляется, нетрудно усмотреть

непосредственные результаты тех попыток модернизации традиционного

государства, которые предпринимались в рамках политики танзимата104.

В максимально полном виде все юридические характеристики современного

государства находят свое закрепление в конституционном законодательстве

развитых современных государств нашего времени, попадая оттуда в конституции

тех стран (не обладающих современной государственностью), в которых в тот или

иной момент времени предпринимались попытки реформирования и

модернизации политического строя105. Так, в соответствии со ст. 2 Конституции

Французской республики 1958 г., Франция является неделимой (т.е. унитарной),

светской, демократической и социальной республикой, обеспечивающей

равенство перед законом всем своим гражданам, независимо от происхождения,

расы и религии и уважающая все верования106.

Сходным образом п. 1 ст. 20 германского Основного закона 1949 г. гласит,

что Федеративная Республика Германии является демократическим и социальным

федеративным государством. А согласно п. 1 ст. 28 Основного закона

конституционное устройство земель должно соответствовать основным

принципам республиканского, демократического и социально-правового

государства107. В Конституции Италии 1947 г. зафиксированы положения о том,

что Италия является государством демократическим, республиканским (ст. 1),

унитарным (ст. 5), правовым (ст. 2-3, 10, 13), социальным (ст. 4) и светским (ст. 7-

8)108. Наконец, п. 1 ст. 1 Конституции Испании 1978 г. устанавливает, что Испания

есть социальное, правовое, демократическое государство, высшими ценностями

которого являются свобода, справедливость, равенство и политический

103 См.: История Востока. В 6 т. / Под ред. Л. Б. Алаева и др. Т. 4. Кн. 2. М., 2005. С. 44. 104 См. подробнее: Shaw S. J., Shaw E. K. History of the Ottoman Empire and Modern Turkey. Vol. 2:

Reform, Revolution, and Republic: The Rise of Modern Turkey, 1808–1975. Cambridge, 1977. 105 В чем можно усматривать прямую аналогию с процессами, происходившими в конце XIX –

начале XX вв., когда имело место заимствование моделей (в том числе конституционных)

протосовременного государства. 106 См.: Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. Т. 2. С. 164. 107 См.: Там же. С. 329—330. 108 См.: Конституции зарубежных государств. М., 1996. С. 243—246.

288

плюрализм109. Здесь, как и во многих других конституциях так называемого

«четвертого поколения», принятых к тому же в государстве освободившейся от

диктаторского режима, не только фиксируются основные характеристики

конституционного строя, но и в самом же тексте вскрывается их связь с наиболее

важными публично-правовыми ценностями.

Значительное место занимают такого рода положения и в ныне

действующей Конституции Российской Федерации 1993 г., на содержание

которой определяющее влияние оказали конституции современных государств

романно-германской правовой семьи (и особенно конституция Франции 1958

г.)110. Так, согласно ч. 1 ст. 1 Конституции РФ, Российская Федерация есть

демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой

правления. В этой формулировке указаны три элемента формы государства

(форма правления, форма территориального устройства и политический режим), к

которым добавляется указание на правовой характер государственности как на

общее основание всех элементов его формы.

Принцип правовой государственности предполагает основную ценность

прав и свобод человека и гражданина (ст.2 Конституции РФ), а также их

непосредственное действие (ст. 18 Конституции РФ). Принцип демократической

государственности раскрывается в основных характеристиках народовластия (ст.

3-4 Конституции РФ), в частности в плюрализме во всех основных сферах

общественной жизни, обеспечивающем духовную, политическую, экономическую

и социальную свободу, выступающую необходимой предпосылкой реализации

власти народа (ст. 8 и 13 Конституции РФ). Принцип федерализма раскрывается,

в положениях о федеративном устройстве, закрепленных в ст. 5, а также главе 3

109 См.: Общая теория права и государства. Академический курс. В 3 т. / Под ред. М.Н. Марченко.

Изд. 3-е, перераб. и доп. М., 2007. Т. 1. Государство. С. 409 (автор раздела – М.Н. Марченко). 110 Впрочем, в литературе ведутся дискуссии о сходстве и различиях формально-юридических

характеристик российской и французской, а также ряда других зарубежных конституций. См., в

частности: Холмс С. Сверхпрезидентство и его проблемы // Конституционное право:

восточноевропейское обозрение. 1993. № 4 (5)/ 1994. № 1 (6). С. 22; Окуньков Л.А. Президент

Российской Федерации. Конституция и политическая практика. М., 1996. С. 19; Медушевский А.Н.

Российская модель конституционных преобразований. 2003. № 2 (43). С. 162. Сравнивать же

материальные конституции Российской Федерации и развитых современных государств Запада в

настоящий момент не представляется возможным.

289

Конституции РФ. Принцип республиканской государственности реализуется в

конструкции разделения властей по вертикали на законодательную,

исполнительную и судебную и по горизонтали между государством и местным

самоуправлением (ст. 10-12 Конституции РФ), а также в системе сдержек и

противовесов, предусмотренных Основным законом. Кроме того, Конституция

предусматривает, что Российская Федерация является социальным (ст. 7), а также

светским (ст. 14) государством111.

Но даже в тех конституциях современных государств, где основам

конституционного строя внимания не уделяется, так или иначе присутствуют

аксиологические конструкции, предопределяющие эти основы. Нередко такие

ценностные суждения выносятся в преамбулу Конституции. Так, в частности,

преамбула Конституции США гласит: «Мы, народ Соединенных Штатов, с целью

образовать совершенный союз, установить правосудие, гарантировать внутреннее

спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать всеобщему

благоденствию и закрепить блага свободы за нами и потомством нашим,

провозглашаем и устанавливаем настоящую Конституцию для Соединенных

Штатов Америки»112. А преамбула конституции Японии 1946 г., помимо прочего,

включает в себя следующие положения: «Государственная власть основывается

на непоколебимом доверии народа, ее авторитет исходит от народа, ее

полномочия осуществляются представителями народа, а благами ее пользуется

народ. Это — принцип, общий для всего человечества, и на нем основана

настоящая Конституция... Мы (японский народ, — Н.Р.) убеждены, что ни одно

государство не должно руководствоваться только своими интересами, игнорируя

при этом интересы других государств, что принципы политической морали

являются всеобщими и что следование этим принципам — долг для всех

государств, которые сохраняют собственный суверенитет и поддерживают

111 Конституция Российской Федерации. Принята на референдуме 12 декабря 1993 г. (в ред.

Федеральных конституционных законов от 30 декабря 2008 г. № 6-ФКЗ и от 30 декабря 2008 г. № 7-

ФКЗ) // СЗ РФ. 2009. № 4. Ст. 445. 112 Цит. по: Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. Т.2. С. 191—192.

290

равноправные отношения с другими государствами»113.

Не вызывает сомнений нормативный характер процитированных

положений, однако такого рода нормы не есть «правила поведения» в том

традиционном смысле, который вкладывается в указанное понятие юридической

наукой. Некоторые ученые называют их «декларативными нормами»114 или

«нетипичными нормативными предписаниями»115. Нам представляется, что

«нетипичность», равно как и кажущаяся декларативность таких норм

обусловлены именно высоким уровнем концентрации в них аксиологического

начала, на что указывает хотя бы большое количество экспрессивно-оценочных

лексических единиц116, что выделяет указанные нормы из общего числа правил

поведения. К тому же совершенно очевиден адресат указанных предписаний, в

качестве какового выступает государство как целое, отличающееся от его органов

и должностных лиц.

Несомненная важность изучения нормативных положений, подобных

только что рассмотренным, состоит в том, что на их основе складывается

представление о характере и специфике деятельности современного государства.

Как уже неоднократно отмечалось ранее, деятельность современного государства

направлена на обеспечение реализации прав, свобод и законных интересов

человека и гражданина, в чем видится суть правового государства, каковым

является любое современное государство на нынешнем этапе его исторического

развития117. В соответствии с основными категориями прав и свобод человека,

закрепляемых в Конституции118, дифференцируются и основные направления

113 Там же. С. 371—372. 114 См., в частности: Алексеев С.С. Общая теория права. М., 2008. С. 319. 115 См.: Горшенев В.М. Нетипичные нормативные предписания// Советское государство и право.

1978. № 3. С. 113—117. 116 Об экспрессивно-оценочной лексике и ее функциональном назначении в языке см.: Шмелев Д.Н.

Современный русский язык. Лексика. Изд. 5-е. М., 2009. С. 163—168. 117 См. об этом подробнее: Гессен В.М. Правовое государство. СПб., 1912; Котляревский С.А.

Власть и право: проблемы правового государства. М., 1915; Нерсесянц В.С. Правовое государство:

история и современность // Вопросы философии. 1989. № 2; Черниловский З.М. Правовое государство:

исторический опыт // Сов. государство и право. 1989. № 4. С. 48—57; Козлихин И.Ю. Идея правового

государства: история и современность. СПб., 1993; Соколов А.Н. Правовое государство. Идея, теория,

практика. Курск, 1994; Малько А.В. Правовое государство // Правоведение. 1997. № 3. С. 125—131. 118 См. подробнее: Воеводин Л.Д. Конституционные права и обязанности советских граждан. М.,

1972; Он же. Юридический статус личности в России. М., 1997; Авакьян С.А. Конституционное право

291

деятельности (функции) современного государства – политические,

экономические, социальные и иные119, поскольку сами права и свободы личности

в конечном итоге связаны с базовыми потребностями человека, обеспечение

которых выступает основной целью государства современного типа.

Специфика деятельности современного государства, а также его публично-

правовая природа предопределили специфику структурной организации, а именно

наличие государственного аппарата как системы органов и должностных лиц,

действующих от лица государства и вступающих от его имени в

правоотношениях с физическими и юридическими лицами120. Именно

государственный аппарат, образующий внешнее организационное оформление

современного государства, позволяет последнему выступать в качестве единого

целого, представляя собой не совокупность лиц, подобно государствам

традиционного и отчасти протосовременного типов, но единое лицо, обладающее

собственной правосубъектностью121.

Отношения, складывающиеся в рамках механизма современного го-

сударства, имеют не личный (как в государстве традиционного типа), а служебно-

субординационный, т. е. деперсонифицированный характер, что, как мы видели,

обусловлено спецификой публично-правового регулирования данных отношений.

Наконец, получаемое должностным лицом вознаграждение имеет исключительно

России. В 2 т. Изд. 4-е, перераб. и доп. М., 2010. Т. 1. С. 665—667. 119 См.: Разуваев Н.В. Современное государство... С. 228 и след.; Ответственность государства

перед частными лицами (опыт комплексного исследования). В 2 т. / Под ред. Л.И. Антоновой. Т. 1.

Обязательства государства по возмещению вреда, причиненного частным лицам. СПб., 2012. С. 78—80

(автор раздела – А.К. Соловьева). 120 См. подробнее: Ответственность государства... Т. 1. С. 18—46 (автор разделов – Н.В. Разуваев). 121 См., в частности: Кравчук С.С. Государственно-правовые отношения в советском

социалистическом государстве // Советское государство и право. 1956. № 10. С. 102; Кечекьян С.Ф.

Правоотношения в социалистическом обществе. М., 1958. С. 92, 126—127; Ямпольская Ц.А. Субъекты

советского административного права. Автореф. дисс. … д. ю. н. М., 1958. С. 10; Петров Г.И. Советское

административное право. Часть общая. Л., 1960. С. 101—102; Коток В.Ф. Конституционно-правовые

отношения в социалистических странах // Правоведение. 1962. № 1. С. 47; Основин В.С. Советские

государственно-правовые отношения. М., 1965. С. 34; Бойцов В.Я. Система субъектов советского

государственного права. Уфа, 1972. С. 46; Виткявичус П.П. Гражданская правосубъектность Советского

государства. Вильнюс, 1978. С. 11, 119 и сл.; Брагинский М.И. Участие Советского государства в

гражданских правоотношениях. М., 1981. С. 19, 24. Бахрах Д.В. Субъекты советского

административного права // Субъекты советского административного права : Межвузовский сборник

научных трудов. Свердловск, 1985. С. 6—19; Архипов С.И. Субъект права. Теоретическое исследование.

СПб., 2004. С. 222 и сл.; Чиркин В.Е. Юридическое лицо публичного права. М., 2007.

292

денежный характер, чем исключается возможность установления

частнособственнического господства в отношении предоставляемых служебной

деятельностью материальных благ122. Думается, что все перечисленные

особенности государственной службы проистекают из последовательно

выдерживаемого современным правопорядком разграничения частно- и

публично-правовой сфер. При этом отношения, регулируемые публичным правом

(в отличие от частноправовых, сохраняющих присущие им индивидуально-

личностные свойства) последовательно деперсонифицируются. Это в первую

очередь касается служебных отношений, возникающих в процессе

функционирования государственного аппарата, что, с нашей точки зрения, как раз

и позволяет применять к нему термин «механизм».

Как мы пытались показать в рамках предшествующего параграфа,

формирование механизма современного государства происходит в специфической

историко-культурной ситуации, характерной для западной цивилизации Нового

времени. Непосредственной предпосылкой к этому становится, как мы видели,

разделение частного и публичного права, обусловленное целым рядом изменений,

происходивших в социальной сфере и в сфере духовной культуры. Для стран же

остального мира и, прежде всего Востока переход к современному государству

растянулся вплоть до наших дней и кое-где он еще не завершен. Как уже было

отмечено, в целом ряде стран восточного региона сложился особый феномен

квазисовременного государства, формально обладающего рядом признаков

современного государства, но по существу являющегося мутацией традиционной

государственности в чуждых ей внешних условиях. Важнейшим показателем

такого квазисовременного государства следует считать наличие авторитарного

или даже тоталитарного политического режима, препятствующего модернизации

государственного строя. Нередко квазисовременное государство осуществляет

активную деятельность, направленную на создание внутренне однородного

правопорядка, сущностно напоминающего однородность правопорядка в

122 См.: Ершова Е.А. Трудовые правоотношения государственных гражданских и муниципальных

служащих. М., 2008.

293

традиционном обществе. При этом важнейшее их отличие заключается в том, что

если в традиционном обществе правопорядок базировался, как мы видели, на

частном праве, то правопорядок, формируемый квазисовременным тоталитарным

государством является целиком и полностью публично-правовым.

Весьма последовательно такого рода попытки реализовывались, как

известно, в Советском Союзе, где широко пропагандировался известный

ленинский тезис о том, что «...мы (т. е. советское государство, — Н. Р.) ничего

“частного” не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое,

а не частное»123. В аналогичном духе высказывались некоторые юристы

нацистской Германии, заявлявшие: «Частное право — это свинство»124. На

практике такое «выворачивание наизнанку» традиционного правопорядка

методами тоталитарного насилия и произвола с неизбежностью влекло за собой

ликвидацию правопорядка как такового, ибо если существовали общества, в

которых все отношения строились на частноправовой основе, то не существует и

не может существовать обществ, правопорядок которых способен всецело

базироваться на публичном праве. Естественно, что все подобного рода попытки

приводили к прямо противоположному результату, а именно распространению

частноправовых по сути форм организации на сферу публичноправовых

отношений.

Весьма примечательной оказалась в этом смысле ситуация, сложившаяся

после Второй мировой войны в Советском Союзе, где юристами-цивилистами

всерьез обсуждалась возможность признания статуса юридических лиц за

государством в целом и всеми его органами без исключения. Так, например, А. В.

Венедиктов еще в 1948 г. предлагал, опираясь на смысл ст. 13 ГК РСФСР125,

включить в разрабатываемый в то время проект общесоюзного Гражданского

кодекса положения о наделении статусом юридических лиц всех государственных

органов, включая Советы депутатов трудящихся126. Лишь в исключительных

123 Ленин В. И. Письмо Д. И. Курскому // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 398. 124 Цит. по: Радбрух Г. Философия права. М., 2004. С. 141. 125 См.: Собрание узаконений РСФСР. 1922. № 71. Ст. 904. 126 См.: Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность // Венедиктов А.В.

294

случаях, полагает А.В. Венедиктов, госорган «должен рассматриваться... не как

самостоятельное юридическое лицо..., а лишь как служебный орган суверенного

Советского государства, непосредственно представляющий в сфере деятельности

советское государство и действующий от его имени»127. С пережитками подобных

представлений можно встретиться и в наши дни. Речь идет, в частности, о

предпринимающихся некоторыми теоретиками попытках дать расширительное

толкование понятия механизма государства, включив в него наряду с

государственными органами также государственные предприятия и

учреждения128.

Организационной особенностью квазисовременных государств является

нечеткость их структуры, в результате чего нередко происходит подмена

разделения властей множественностью ветвей власти, призванной на практике

замаскировать неразвитость государственного механизма129. Сказанное позволяет

не согласиться с утверждениями ряда авторов о том, что современному

государству на нынешнем этапе его развития, якобы, присуще изменение подхода

к реализации принципа разделения властей130. Подобный вывод делается на том

основании, что в ряде современных государств существуют институты, будто бы,

не вписывающиеся в традиционную схему разделения властей. Между тем, как

явствует из сказанного ранее, в современном государстве все органы власти и

должностные лица, так или иначе, выполняют либо исполнительную, либо

законодательную, либо судебную функцию. Там же, где процесс формирования

современного государства еще не завершен либо по тем или иным причинам

сложилось государство квазисовременного типа, принцип разделения властей

подвергается разнообразным деформациям, что приводит к возникновению

весьма причудливых конструкций.

Избр. труды по гражданскому праву. В 2 т. М., 2004. Т. 2. С. 411. 127 Там же. С. 410—411. 128 См., частности: Копейчиков В.В. Механизм советского государства. М., 1968.С. 30—31;

Искакова М.К. Механизм Советского общенародного государства. Автореф. дисс. ... к. ю. н. Саратов,

1984. С. 53. 129 См.: Проблемы общей теории права и государства / Под общ. ред. В. С. Нерсесянца. М., 2001. С.

572 (автор раздела – В.А. Четвернин). 130 См.: Хабриева Т. Я., Чиркин В. Е. Теория современной конституции. М., 2005.

295

Наглядные тому примеры мы можем наблюдать в конституционном праве

ряда западноевропейских государств первой половины XIX века. Так, в

частности, достаточно распространенной в этот период была практика

конституционного обособления власти монарха в качестве самостоятельной

ветви. Такой вариант разделения властей впервые пытался обосновать Б. Констан,

утверждавший, что королевская власть выполняет особую функцию, которую

французский теоретик именовал «le pouvoir modevoteur»131. Данная идея нашла

свое выражение, в частности, в ст. 11 Конституции Португалии 1825 г.,

закрепившей конструкцию четырех властей: исполнительной, законодательной,

судебной и уравнивающей. Достаточно специфичные положения содержатся в

ряде конституций неевропейских государств. Так, в Конституции Китая 1912 г.

была предусмотрена в качестве самостоятельной ветви экзаменационная власть, а

в ст. 136 Конституции Венесуэлы 1999 г. национальная власть подразделена на

пять ветвей: законодательную, исполнительную, судебную, избирательную и

гражданскую132.

Весьма характерными для государств, модернизация которых не завершена,

равно как и для государств квазисовременного типа, являются попытки обособить

на конституционно-правовом уровне некую «контрольную» ветвь власти. В

частности, еще в Конституции Франции 1799 г. функции контроля за

осуществлением законотворческого процесса, а также за формированием самих

законодательных органов были возложены на Охранительный Сенат (ст. 15—21),

не входивший в систему законодательных органов. Термин «контрольная власть»

в значении самостоятельной ветви использовался в Конституции Алжира 1976 г.

Еще более показательным примером является Конституция Ирана 1979 г.,

предусматривающаяся наличие в системе органов власти так называемого

Охранительного Совета, состоящего из представителей мусульманского

духовенства133.

Все сказанное, с нашей точки зрения, позволяет говорить о том, что для

131 См.: Кистяковский Б. А. Государственное право (общее и русское) // Кистяковский Б.А.

Философия и социология права. СПб., 1998. С. 476. 132 См.: Хабриева Т. Я., Чиркин В. Е. Указ. соч. С. 237—238. 133 Сюкияйнен Л. Р. Мусульманское право. Вопросы теории и практики. М., 1986.

296

механизма современного государства характерно наличие лишь трех ветвей власти,

любые же отклонения от данного принципа свидетельствуют либо о незавершенности

процесса становления государства современного типа, либо о наличии

квазисовременных форм государственности. Иными словами, наличие у

современного государства аппарата, построенного на принципе разделения

властей и сбалансированность взаимоотношений между ветвями государственной

власти, предполагающая недопустимость появления различного рода

«нетипичных» ветвей, представляют собой юридические свойства, с

необходимостью вытекающие из деперсонифицированности государства

современного типа как субъекта права134.

Деперсонифицированность современного государства подверглась

достаточно детальному изучению и в социологической литературе в 70 — 80-е

годы прошлого века135. Проведенные исследования, в частности, позволили

американским ученым Э. Лауманну и Д. Кноке разработать теорию так

называемого «организационного государства» (the organizational state), воля

которого, по мнению исследователей, обычно является просто результатом

компромисса противоборствующих интересов политических структур136. К весьма

близким выводам по вопросу о природе современного государства приходят и

французские социологи П. Бурдьё и Л. Вакан137.

Таким образом, современное государство предстает в своем

содержательном плане прежде всего как система отношений, складывающихся

между различными субъектами. Указанные отношения могут рассматриваться

двояко: как правовые отношения, во-первых, и как социальные отношения, во-

вторых. Оба этих аспекта связаны между собой, поскольку одни и те же

отношения будут выступать как правовые, если брать их юридическую форму, и

134 См. об этом подробнее: Разуваев Н.В. Место Президента в системе разделения властей

(теоретико-правовой аспект) // Научные труды Северо-Западного института РАНХиГС. Т. 3. Вып. 2 (6).

СПб., 2012. С. 229—238. 135 См. подробнее: Хархордин О. Что такое государство? Европейский контекст // Понятие

государства в четырех языках / Под ред. О. Хархордина. СПб.; М., 2002. С. 203—206. 136 См.: Laumann E.O., Knocke D. The Organizational State. Social Choice in National Policy Domains.

Madison, 1987. P. 386. 137 См.: Burdieu P., Wacquant L. An Invitation to Reflexive Sociology. Chicago, 1992. P. 112.

297

как социальные, с точки зрения их конкретно-социологического содержания138.

Следует сразу оговориться, что мы не считаем возможным видеть (как это

нередко делается) в каждом правовом отношении лишь урегулированное нормой

права социальное взаимодействие, своего рода вторичный продукт нормативного

регулирования, пассивную реализацию нормы139. Как верно было замечено, во

многих областях юридической действительности правоотношения могут не

только вытекать из юридических норм, но и предшествовать им. Более того, если

брать историческую динамику, генезис любого института (в том числе и

института современного государства), то здесь отношения всегда будут

предшествовать нормам, выступая той необходимой основой, на которой эти

нормы создаются.

Именно поэтому, говоря о правовых отношениях, нам представляется более

правильным определять их, вслед за С.С. Алексеевым, как

индвидуализированную общественную связь между лицами, участники которой

обладают субъективными правами и обязанностями140. Однако, если

рассматривать современное государство в статике, нельзя не признать, что

именно юридические нормы (прежде всего нормы публичного права) создают те

правовые отношения, из которых формируются его «живые ткани и органы»,

заключая в себе общую модель прав и обязанностей, реализуемую затем в

поведении участников данных правоотношений.

В плане же социального содержания рассматриваемых отношений

коррелятом субъективных прав и обязанностей выступают статусы и роли

участников отношений. Как известно, выделению системы статусов и ролей

весьма способствовали социологические и социально-психологические

исследования структуры личности, проводившиеся, начиная с середины

минувшего столетия, российскими и зарубежными авторами141. В ходе этих

138 См. подробнее об этом: Гревцов Ю.И. Содержание и форма правоотношений // Советское

государство и право. 1980. № 6. С. 117—122. 139 Подобной точки зрения придерживается, в частности, Р.О. Халфина, а также подавляющее

большинство теоретиков права. См.: Халфина Р.О. Общее учение о правоотношении. М., 1974. С. 36. 140 См.: Алексеев С.С. Общая теория права. С. 328. 141 См., в частности: Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975; Платонов К.К.

298

исследований были отмечены, индивидуально-личностный характер статусов и

ролей, их связь с психологическими особенностями личности, обеспечивающими

спонтанный выбор субъектом той или иной роли, с одной стороны, и

нормативную заданность ролей и статусов, делающую невозможным полностью

произвольное поведение, с другой142.

Сочетание указанных двух свойств делает относительно устойчивой

социальную структуру общества (систему общественных отношений) и, в то же

время, помогает индивидам более или менее свободно занимать в этой структуре

определенные места143. Картина, однако, меняется, когда речь заходит о таких

специфических социальных акторах, как современное государство, а также его

органы. Не подлежит сомнению то обстоятельство, что, принимая участие в

социальных отношениях, данные субъекты занимают в них определенные

позиции с присущими этим позициям статусами и ролями. Однако, не обладая

собственной личностью, эти субъекты психологически не «закреплены» в своих

ролях. Следовательно, и выбор этих ролей осуществляется не путем свободного

выбора, обусловленного личностной склонностью, как применительно к

человеческой личности показали У. Томас и Ф. Знанецкий144, а путем

нормативного (в нашем случае — юридико-нормативного) «приписывания» ролей

и статусов и их закрепления в субъективных правах и обязанностях.

Тем самым происходит соединение социального (статусно-ролевого) и

юридического (нормативного) аспектов деятельности современного государства и

его органов, а в общественных отношениях, в которых принимают участие

данные субъекты, социологическое содержание практически нерасторжимо

сливается с правовой формой. В сочетании и взаимодействии всех рассмотренных

компонентов современное государство предстает как один из сегментов

Структура и развитие личности. М., 1986; Маслоу А. Мотивация и личность. СПб., 1999; Олпорт Г.

Личность в социальной психологии. СПб., 1998 и др. 142 См.: Честнов И.Л. Субъект права: от классической к постклассической парадигме //

Правоведение. 2009. № 3. С. 30. 143 См.: Социология. Основания общей теории/ Отв. ред. Г.В. Осипов, Л.Н. Москвичов. Изд. 2-е,

испр. и доп. М., 2009. С. 228. 144 См.: Ядов В.А. О диспозиционной регуляции социального поведения // Методологические

проблемы социальной психологии. М., 1975. С. 89—105.

299

правопорядка, то есть, по сути дела как часть самого же общества, которое может

и должно изучаться не само по себе, а в широком социальном контексте. В свете

только что сказанного приобретают глубокий смысл слова Т. Митчелла,

писавшего, что «линия государство-общество — это не просто граница между

двумя самостоятельными объектами или сферами, но сложное

противопоставление, проводимое изнутри этих областей практики»145.

Суммируя все сказанное в настоящем параграфе, мы можем сделать вывод о

том, что современное государство как исторический тип государственности

обладает чертами, не присущими (или присущими лишь в зачаточном виде)

государствам традиционного или протосовременного типов. К числу важнейших

из этих черт относятся:

1) Правовой характер государства, суть которого состоит в том, что

деятельность современного государства осуществляется на основе права и

подчинена тем базовым требованиям, которые этим последним устанавливаются

(в том числе самому главному требованию неукоснительно соблюдать права и

свободы человека). Будучи неотъемлемой частью правопорядка, современное

государство находит свое внешнее оформление и выражение в системе

юридических норм самой разной отраслевой принадлежности, в том числе

конституционно-, административно- и гражданско-правовых. Если традиционное

и протосовременное государство в силу их персонифицированности зачастую не

имели правовой регламентации, то деятельность государства современного типа

получает максимально подробное и исчерпывающее урегулирование в

международном праве, национальных законах, а также иных юридических актах.

Это накладывает свой отпечаток на все внешние признаки современного

государства, в том числе суверенитет, который не является абсолютным и ничем

не ограниченным, как у протосовременного государства, но ограничен

неотъемлемыми правами и свободами человеческой личности.

2) Деперсонифицированность, проявляющаяся в отсутствии у современного

145 Mitchell T. Society, Economy and the State Effect // State – Culture: State formation After the Cultural

Turn / Ed. by G. Steinmetz. Ithaca, 1999. P. 83.

300

государства собственной юридической личности, а также присущих ей воли и

интересов. Несмотря на то, что с формально-юридической точки зрения

современное государство обладает правосубъектностью, не сводимыми к

правосубъектности его органов и должностных лиц и невыводимыми из нее,

однако по существу правосубъектность современного государства имеет во

многом условный характер, поскольку участниками правоотношений с

физическими и юридическими лицами чаще всего выступают от имени

государства именно его органы и служащие. Собственная правосубъектность

государства современного типа приобретает значение лишь в ряде

конституционно- и международно-правовых отношений, а также в тех случаях,

когда оно несет юридическую ответственность за вред, причиненный действиями

его органов и служащих.

3) В структурном плане современное государство представляет собой

систему органов и должностных лиц, чьи отношения друг с другом и

государством в целом имеют служебный (а не вассально-личный) характер и

регулируются нормами публичного права. Такую организацию мы называем

государственным аппаратом, или механизмом государства, обладание которым

в полной мере характерно лишь для современного государства. Организация

механизма современного государства базируется на принципе функционального

разграничения полномочий и предметов ведения как по горизонтали (между

законодательной, исполнительной и судебной ветвями власти), так и по вертикали

(между центральными и местными органами государственной власти, а также

органами местного самоуправления, не входящими в механизм государства)146.

Одновременно верховным носителем и источником власти в современном

государстве является народ, что обеспечивает его демократический характер.

4) Генеральной функцией современного государства является создание

условий для удовлетворения тех общих интересов членов общества, которые эти

последние не могут реализовать самостоятельно в порядке индивидуальной

146 См., в частности: Separation of Powers in the American Political System. Tairfax, 1989; Moellers C.

Gewaltengliederung. Legitimation und Dogmatik im nationalen und internationalen Rechtsvergleich.

Tuebingen, 2005; Hamon F., Troper M. Droit constitutionnel. 30-eme ed. Paris, 2007.

301

инициативы и частной самоорганизации, что предопределяет социальный

характер современного государства. В целом же можно констатировать, что в

сравнении с традиционным и протсовременным типами государства современное

государство выполняет значительно более широкий круг функций, приобретая

такие функции, которые ранее не были свойственны государству (в том числе и

социальную функцию). С другой стороны, как можно было убедиться, целый ряд

функций, характерных для государства в прошлом (например, функция

сакрально-идеологическая), современным государством утрачиваются, в силу их

несовместимости с теми рациональными принципами, на которых основывается

данный тип.

5) Наличие развитых институтов гражданского общества, выступающих

социальной средой и задающих внешние рамки деятельности современного

государства. Гражданское общество начинает формироваться в странах Западной

Европы в течение XIV – XVI вв., причем одной из предпосылок его

формирования выступает, на наш взгляд, разрыв той связи между властью и

собственностью, которая характерна для любого традиционного правопорядка.

Неразвитость и атомизированность гражданского общества раннего Нового

времени, в числе прочего, предопределило специфику протосовременного

государства, включая его антидемократизм, авторитарность и активный

экспансионизм как внутри общества, так и за его пределами.

По мере усложнения структуры гражданского общества происходит

переход от протсовременного государства к государству современного типа,

зачастую имевший скачкообразный и революционный характер. Как мы видели, в

тех странах, где такого перехода не происходит, формируется квазисовременное

государство, отличительной чертой которого является подмена собой

гражданского общества. В этом, на наш взгляд, состоит важнейшее отличие

данного типа государства от протосовременного, которое сосуществует с

гражданским обществом, хотя далеко не всегда с ним взаимодействует в той мере,

которая характерна для правового демократического социального современного

государства. Одним из признаков подмены гражданского общества

302

квазисовременным государством следует считать предпринимаемые последним

попытки организовать правопорядок на публично-правовых началах с тем, чтобы

играть ту роль, которую в современном мире выполняет гражданское общество.

Естественно, что выделенные черты современного государства получают

более отчетливое выраженние в процессе его исторического развития. Тем не

менее существует достаточно оснований полагать, что указанные свойства

присущи данному историческому типу государственности с момента

возникновения, обусловливая историческое своеобразие современного

государства. Представляется целесообразным их беглым обзором завершить

настоящее исследование, отдавая себе, разумеется, отчет в том, что эволюция

государственности на этом не прекращается. В условиях постиндустриального

общества может произойти переход к новому историческому типу государства,

именуемому нами постсовременным. По всей вероятности, этот переход, так же

как и в других сходных случаях, будет представлять собою мутацию

современного государства, влекущую за собою приобретение им качественно

новых свойств. Однако от детального анализа постсовременной

государственности мы в данный момент вынуждены воздержаться, дабы не

измысливать гипотез, которые не могут быть проверены и подтверждены

имеющимся в наличии массивом юридических фактов.

303

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итог проведенному исследованию, мы можем сделать вывод о том,

что государство представляет собой эволюционирующий, то есть изменяющийся

во времени, феномен социальной и юридической действительности. В процессе

его эволюции, наряду с сохранением универсальных (сущностных)

характеристик, обусловленных природой и социальным назначением государства,

происходит модификация, видоизменение тех свойств, которые имеют

специально-исторический характер и зависят от множества факторов,

оказывающих воздействие на государство на соответствующем этапе развития.

При этом эволюцию государства необходимо рассматривать в контексте

социальной эволюции в целом, представляющей собой, в самом общем смысле,

процесс усложнения, накопления и организации того интерсубъективного опыта,

элементы которого образуют материю социальной (а также юридической)

действительности во всех ее проявлениях.

Эволюционное измерение с необходимостью присуще социальной

реальности, будучи условием той упорядоченности, которой она обладает и

которая создается путем конструирования членами общества в процессе

осуществляемых ими социальных взаимодействий различных феноменов этой

действительности, в том числе и государства. Конструирование социальной

действительности и ее феноменов, рассматриваемое с философских позиций,

представляет собой один из аспектов конструирования реальности в целом,

«строительным материалом» для которого служат осмысленные восприятия

(апперцепции) субъективных сознаний, интенционально направленных на

внешний мир.

Эти накапливаемые во внутреннем и внешнем (историческом) времени

восприятия, имеющие для каждого из видов реальности особый характер,

упорядочиваются субъектами в ходе коммуникативных взаимодействий между

ними. Причем такие взаимодействия связывают не только отдельных индивидов,

но и целые человеческие сообщества, а в пределе – и все человечество в целом, в

304

силу чего конструируемая реальность имеет не только субъективный, но и

интерсубъективный, то есть общезначимый для всех индивидов характер.

Основным средством конструирования различных видов реальности (в том числе

и реальности социальной), как показали исследования Э. Гуссерля, А. Шюца ряда

и других современных авторов, является типизация данных опыта,

предполагающая определенную селекцию последних, отбор тех из них, которые

соответствуют (релевантны) обусловленным социально-исторической ситуацией

критериям. При этом элементы опыта, нерелевантные критериям, принятым на

данном этапе эволюции, игнорируются как случайные, нетипичные или даже

ошибочные.

Результатом осуществляемой типизации становятся разнообразные

феномены внешнего мира (в частности, государство), представляющие собой

известные обобщения элементов опыта. Важно отметить, что поскольку

эмпирические данные, из которых конструируются феномены реальности, имеют

осмысленный характер, то и сами эти последние обладают как субъективным

смыслом, так и сущностью, то есть объективным смыслом, значимым для всех

субъектов, причем последний имеет неизменный характер и сохраняется на всех

этапах эволюции соответствующего феномена.

Выше мы попытались доказать, что сущность государства как феномена

социальной реальности обусловлена его природой, в том числе и в первую

очередь природой правовой, и назначением выполняемым данным институтом.

Эти универсальные характеристики государства находят свое выражение в его

родовом определении, в соответствии с которым последнее представляет собой

организацию власти, то есть юридически оформленную и институционально

организованную деятельность по осуществлению полномочий верховной власти,

направленную на удовлетворение таких потребностей членов общества,

которые не могут быть в полной мере удовлетворены ими самими в порядке

частной инициативы.

Таким образом, государство как феномен социальной реальности

представляет собой систему взаимодействий, или организацию деятельности

305

членов общества, являющуюся в конечном итоге одним из аспектов человеческой

культуры. Отметим, что под культурой в данной работе понимается не только и

даже не столько совокупность различных проявлений духовной активности,

сколько специфический способ человеческой деятельности в целом. Будучи

явлением культуры государство, имеет нормативное измерение, связанное с тем,

что человеческая деятельность упорядочивается и организуется при помощи

различного рода правил, в том числе и правил юридических. Иными словами,

государство представляет собой не просто систему социальных взаимодействий,

но систему взаимодействий юридически урегулированных. Это позволяет

рассматривать его как неотъемлемую составную часть правопорядка,

отражающую наиболее характерные черты последнего, как не только социальный,

но и – в первую очередь – правовой институт. Данное обстоятельство, со своей

стороны, означает, что эволюция государства связана с эволюцией правопорядка,

определяющей направленность и важнейшие закономерности исторического

развития государственности.

При этом деятельность, институционализируемая государством, на всех

этапах его эволюции остается сущностно неизменной, что позволяет отличить

государство от иных социальных институтов, также являющихся системами

взаимодействий членов общества. Как явствует из приведенного ранее

определения, она имеет властный характер и направлена на решение «общих дел»

(то есть, в первую очередь, на удовлетворение таких общих потребностей и

интересов, которые не могут быть без существенных издержек удовлетворены

индивидами самостоятельно). В числе прочего качественное своеобразие этой

деятельности проявляется в таких универсальных признаках государства, как

наличие правовой основы, территории, верховенства, властных прерогатив, и

аппарата управления..

Вместе с тем, будучи по своей сущности (то есть по природе и социальному

назначению, конституирующих ее объективный смысл) неизменной, деятельность

институциональным выражением которой является государство, имеет

неодинаковые внешние проявлений на разных этапах эволюции, в силу чего ее

306

организация в государствах различных исторических типов претерпевает

определенные видоизменения. А именно социально-правовые взаимодействия,

образующие основу государства, первоначально охватывая всех членов общества

и опосредствуя все связи между ними, по мере исторического развития,

отделяются (в том числе и организационно) от иных социальных отношений, что

приводит к их консолидации в самостоятельную относительно обособленную

структуру, не совпадающую со структурой общественных отношений в целом.

Соответственно, и государство в процессе своей эволюции перестает быть

организацией всего общества, трансформируясь в организацию лишь

определенной группы социально-юридических отношений, а именно отношений

власти-подчинения, обособленных от отношений формально-юридического

равенства, господствующих в гражданском обществе и противопоставленных им

в теоретическом познании.

Так, мы видели, что традиционное государство, в силу исторических

особенностей последнего, имело частноправовую основу, тогда как основой

государств современного типа является публичное право. В традиционном

государстве территория выступает, прежде всего, в виде земли, принадлежащей

государству на праве верховной собственности, в то время как в современном

государстве – в качестве географического пространства, на которое

распространяется его власть. Верховенство традиционного государства

проявляется в виде сюзеренитета, а государства современного типа –

суверенитета. Власть традиционного государства имеет имущественный

(личный), а современного государства – политический (публичный) характер.

Наконец, аппарат управления в традиционном государстве состоял из

должностных лиц, связанных с сюзереном имущественными отношениями и

личной преданностью, а в государствах современного типа из государственных

служащих, связанных между собой (и с государством в целом) публично-

правовыми служебными отношениями. Соответствующие модификации имеют

признаки государства и других исторических типов (а именно

протосовременного, квазисовременного и постсовременного государств).

307

Следовательно, феномен государства содержит в себе не только

универсальное сущностное ядро, но и ряд видовых характеристик, изменяющихся

по мере исторического развития. В плане понятийном эти характеристики

выступают эволюционными модификациями родового понятия государства,

используемыми при построении его исторических типов. Эти модификации

отражают историческую динамику системных характеристик государства, а

именно его функций, структуры и форм. Перечисленные системные

характеристики, как показано в диссертационном исследовании, также соединяют

в себе как универсальные, всеобщие качества, проистекающие из самой сущности

государства, так и исторически детерминированные особенности, изменяющиеся

в процессе эволюции.

Данное положение наиболее наглядно иллюстрируется на примере функций

государства. Так, государство, независимо от его исторического типа, обладает

генеральной функцией, в которой выражается его сущность и социальное

назначение, выполняемое на всех стадиях эволюции. Эта генеральная функция

состоит, на наш взгляд, в поддержании системной целостности общества, во-

первых, обеспечении объективных предпосылок существования его членов, во-

вторых, и закреплении в социальных взаимодействиях последних исторически

определенной меры свободы, в-третьих. Вместе с тем на различных этапах

эволюционного процесса генеральная функция государства по-разному

реализуется и конкретизируется в специальных функциях, принадлежащих

государству того или иного исторического типа и характеризующих его

деятельность на соответствующем этапе эволюции. Таким образом,

эволюционная динамика, сохраняя сущностную основу государства,

модифицирует его понятие и признаки, а также трансформирует функции,

структуру и формы последнего. Это позволяет рассматривать государство (равно

как и любые иные системы взаимодействий) в качестве сложной

саморазвивающейся системы. Основным отличием любых сложных

саморазвивающихся систем является то, что они проникнуты неустранимыми

внутренними противоречиями, конфликтами непосредственно влияющими на их

308

эволюцию.

Современные концепции эволюции государства обладают высоким

эвристическим потенциалом и способны преодолеть недостатки, характерные как

для однолинейно-эволюционных, так и для циклически-антиэволюционистских

подходов. Важнейшей чертой эволюции государства (как и социокультурной

эволюции в целом) следует, по нашему мнению, считать ее скачкообразный

(эмерджентный) характер. Государство как эволюционирующая система в своем

развитии проходит ряд так называемых «точек бифуркации», в которых

дальнейшая динамика не предопределяется предшествующим состоянием

системы. Соответственно, в любой из таких точек бифуркации совершается выбор

одной из нескольких возможных (альтернативных) эволюционных траектории,

причем этот выбор обусловлен во многом случайными и заранее

непрогнозируемыми факторами (флуктуациями), в силу чего само дальнейшее

развитие можно считать своеобразным отклонением (мутацией) от

первоначальной траектории. Результатом действия подобных факторов

становится либо стагнация системы с ее последующим возможным распадом,

наступающим вследствие утраты жизнеспособности, либо мутация, влекущая за

собой приобретение системой новых качеств, не присущих ей ранее и,

соответственно, переход на новую ступень эволюции. Иными словами, переход

государства на каждую следующую ступень эволюции имеет в значительной мере

незакономерный, с точки зрения предшествующего развития, характер.

Вместе с тем, говоря о той роли, которую играет фактор случайности в

эволюции государства, в особенности при переходе с одной ступени эволюции на

другую, следует особо подчеркнуть, что эта «незакономерность», естественно,

имеет весьма условный и относительный характер. Иными словами, любой

исторический тип государственности является незакономерным лишь с точки

зрения предшествующих стадий эволюции, но не самого эволюционного процесса

в целом. Это обусловлено характером социокультурной эволюции вообще и

эволюции государства в частности, представляющими собой в конечном итоге,

как уже было сказано, процесс последовательного накопления и усложнения

309

интерсубъективного опыта, из которых индивиды в своих коммуникативных

взаимодействиях создают, конструируют социальную реальность и ее феномены,

включая государство. Различные элементы этого опыта, даже не будучи

актуально значимыми в тот или иной момент времени, то есть не отвечая

существующим в данный момент релевантностям, все равно сохраняют свое

значение в качестве горизонтов потенциально возможного опыта,

актуализируемого в дальнейшем.

Тем не менее, интерсубъективный опыт, накопленный в ходе

предшествующего эволюционного развития, лишь отчасти влияет на процесс

последующей эволюции, зависящий от действия множества внешних,

привходящих факторов, имеющих не только постоянный, но и переменный и

даже случайный характер. Констелляцией указанных факторов обусловливаются

те во многом уникальные кризисные ситуации, которые выступают в качестве

«точек бифуркации», определяющих дальнейшую эволюцию государства.

Значение этих кризисных ситуаций состоит в том, что они, пользуясь

терминологией А. Шюца, проблематизируют ранее используемые релевантности,

делая их недостаточным или даже явно неудовлетворительными для

конструирования социальной реальности и ее феноменов. В результате возникает

потребность в принципиально новых критериях, позволяющих по-новому

организовать как уже накопленный ранее опыт, так и тот опыт, который будет

приобретен человеческими сообществами в изменившихся исторических

условиях. В подобных кризисных ситуациях, проблематизирующих как

имеющийся в наличии социальный опыт, так и критерии его организации,

упорядочения, происходит, на наш взгляд, переход на новую ступень социальной

эволюции в целом и эволюции государства в частности.

Представляется, что эти проблематизации ранее накопленного опыта,

влекущие за собой смену релевантностей, приводят не только к повышению

степени упорядоченности социально-юридической действительности, но и к

формированию качественно новых исторических типов государства, более

адекватно соответствующих изменяющимся внешним условиям. В философском

310

и социально-антропологическом смыслах именно такие проблематизации

социального опыта, имеющие место в кризисных ситуациях, выступают главной

движущей силой эволюции государства и, в конечном итоге, обусловливают все

его исторические изменения, рассмотренные в настоящем диссертационном

исследовании.

311

ЛИТЕРАТУРА

1. Авакьян, С. А. Конституционное право России : учеб. курс : учеб.

пособие для студентов вузов. В 2 т. Т. 1 / С. А. Авакьян ; МГУ им. М. В.

Ломоносова. — 4-е изд., перераб. и доп. — М. : Норма : ИНФРА–М, 2010. —

863 с.

2. Авдеенкова, М. П. Основы теории конституционного права : курс

лекций. В 9 т. [Т. 1] / М. П. Авдеенкова, Ю. А. Дмитриев. — М. : Весь мир, 2005.

— 383 с.

3. Аверкиева, Ю. П. Разложение родовой общины и формирование ранне-

классовых отношений в обществе индейцев северо-западного побережья

Северной Америки / Ю. П. Аверкиева. — М. : Изд-во АН СССР, 1961. — 272 с. —

(Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия / АН

СССР ; т. 70).

4. Агарков, М. М. Ценность частного права / М. М. Агарков //

Агарков М. М. Избранные труды по гражданскому праву : в 2 т. / М. М. Агарков ;

[сост. В. А. Белов]. — М. : Центр ЮрИнфоР, 2002. — Т. 1. — С. 42—105. —

(Библиотека «ЮрИнфоР») (Серия «Научное наследие»).

5. Агафонова, Е. А. Юридическая антропология: концептуальные идеи и

принципы : автореф. дис. ... канд. юрид. наук : 12.00.01 / Агафонова Елена

Алексеевна ; [Рост. юрид. ин-т МВД России]. — Ростов н/Д., 2009. — 23 с.

6. Ажеж, К. Человек говорящий: вклад лингвистики в гуманитарные науки /

Клод Ажеж ; пер. с фр. Б. П. Нарумова. — М. : Едиториал УРСС, 2003. — 301 с. :

портр. — (Programme A. Pouchkine).

7. Алаев, Л. Б. О характере общественного строя средневековой Индии /

Л. Б. Алаев // Очерки экономической и социальной истории Индии : [сб. ст.] / АН

СССР, Ин-т востоковедения. — М. : Наука, 1973. — С. 110––129.

8. Алаев, Л. Б. Средневековая Индия / Л. Б. Алаев ; МГУ им. М. В.

Ломоносова, Центр индолог. и буддолог. исслед. при И-те стран Азии и Африки,

312

Ин-т практ. востоковедения. — СПб. : Алетейя, 2003. — 303 с. : ил. —

(Востоковедение : учебные пособия и материалы).

9. Алексеев, В. П. История первобытного общества / В. П. Алексеев,

А. И. Першиц. –– М. : Высш. шк., 1990. –– 349, [2] с.

10. Алексеев, С. С. Общая теория права : учебник / С. С. Алексеев. –– 2-е

изд. –– М. : Проспект, 2008. –– 565 с. : ил.

11. Алексеев, А. С. К вопросу о юридической природе власти монарха в

конституционном государстве / А. С. Алексеев. — Ярославль : Тип. губ. правл.,

1910. — 121 с.

12. Алексеев, А. С. К учению о юридической природе государства и

государственной власти / А. С. Алексеев. — М. : Типо-литогр. т-ва И. Н.

Кушнерева и Кº, 1894. –– 35 с.

13. Алексеев, Н. А. Шаманизм тюркоязычных народов Сибири : (опыт

ареал. сравнит. исслед.) / Н. А. Алексеев ; отв. ред. И. С. Гурвич ; АН СССР, Сиб.

отд-ние, Ин-т яз., лит. и истории. –– Новосибирск : Наука. Сиб. отд-ние, 1984. ––

233 с. : 12 л. ил. : ил.

14. Андерсон, П. Родословная абсолютистского государства / Перри

Андерсон ; пер. с англ. Ивана Куриллы. –– М. : Территория будущего, 2010. ––

510, [1] с. –– (Университетская библиотека Александра Погорельского / сост.:

В. В. Анашвили, А. Л. Погорельский).

15. Андреев, Ю. В. Минойская тавромахия в контексте критского цикла

мифов / Ю. В. Андреев // MOYΣEION : проф. А. И. Зайцеву ко дню

семидесятилетия : сб. ст. / С.-Петерб. гос. ун-т ; [редкол. В. С. Дуров (отв. ред.) и

др.]. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1997. –– С. 17—30.

16. Андреев, Ю. В. Троя-Гиссарлык среди эгейских культур и

цивилизаций бронзового века / Ю. В. Андреев // Андреев Ю. В. В ожидании

«греческого чуда». Из записных книжек / Ю. В. Андреев. — СПб. : Нестор-

История, 2010. — С. 28—31.

313

17. Андреева, Г. Н. Институт собственности в конституциях зарубежных

стран и Конституции Российской Федерации / Г. Н. Андреева. — М. : Норма,

2009. — 366 с.

18. Андреева, Г. Н. Современное правовое оформление публичного

характера государственной собственности в Российской Федерации и концепция

публичной собственности / Г. Н. Андреева // Конституц. и муницип. право. —

2004. — № 6. — С. 2—5.

19. Антес, Р. Мифология в Древнем Египте / Р. Антес ; пер. О. Берлев //

Мифологии Древнего мира : [сб. очерков / пер. с англ., древнеегипет., шумер.,

аккад., хет., угариц., саскрита, авестийс., древнекит., древнеяп., древнеевр.,

древнегреч. С. К. Апта и др. ; сост., вступ. ст. В. А. Якобсон]. — СПб. : Азбука-

классика, 2005. — С. 17—84.

20. Античная Греция: проблемы развития полиса. Т. 1. Становление и

развитие полиса / АН СССР, Ин-т всеобщ. истории ; редкол.: Е. С. Голубцова

(отв. ред.) [и др.]. — М. : Наука, 1983. — 423 с. : ил.

21. Античная Греция: проблемы развития полиса. Т. 2. Кризис полиса / АН

СССР, Ин-т всеобщ. истории ; редкол.: Е. С. Голубцова (отв. ред.) [и др.]. — М. :

Наука, 1983. — 383 с. : ил.

22. Античный полис : курс лекций / Рос. акад. наук, Ин-т всеобщ.

истории, Ун-т Дмитрия Пожарского ; [отв. ред. И. Е. Суриков и др.]. — М. : Ун-т

Дмитрия Пожарского, 2010. — 240 с.

23. Антонова, К. А. Английское завоевание Индии в XVIII в. / К. А.

Антонова ; АН СССР, Ин-т востоковедения. — М. : Изд-во вост. лит., 1958. —

326 с. : ил., 3 л. карт.

24. Арабаджян, З. А. Иран: власть, реформы, революции (XIX –

XX вв.) / З. А. Арабаджян. — М. : Наука, 1991. — 125, [2] с.

25. Аристотель. Метафизика / Аристотель ; [пер. А. В. Кубицкого]. ––

Ростов н/Д. : Феникс, 1999. –– 600, [1] с. –– (Серия «Выдающиеся мыслители»).

314

26. Аристотель. Политика / Аристотель // Аристотель. Сочинения : в 4 т. :

[пер.] / Аристотель ; ред. и авт. вступ. ст. А. И. Доватур, Ф. Х. Кессиди ; прим.

В. В. Бибихин и др. ; АН СССР, Ин-т философии. — М. : Мысль, 1983. — Т. 4. —

С. 375––644. — (Философское наследие ; т. 90).

27. Артхашастра, или «Наука политики» : пер. с санскрита / изд. подгот.

В. И. Кальянов ; [Рос. акад. наук]. — М. : Науч.-издат. центр «Ладомир» : Наука,

1993. — 793 с. : ил. — (Литературные памятники).

28. Архипов, С. И. Субъект права = Subject of law : теорет. исслед. / С. И.

Архипов ; Ассоц. «Юрид. центр». — СПб. : Юрид. центр пресс, 2004. — 466, [3] с.

— (Теория и история государства и права).

29. Афанасьев, В. Г. Системность и общество / В. Г. Афанасьев. — М. :

Политиздат, 1980. — 368 с.

30. Бабурин, С. Н. Территория государства: правовые и геополитические

проблемы / С. Н. Бабурин. — М. : Изд-во Моск. ун-та, 1997. — 477, [3] с.

31. Барабанов, О. Н. Новые материалы о статусе burgenses генуэзской

Каффы / О. Н. Барабанов // Причерноморье в средние века = The Black sea region

in the middle ages. / МГУ им. М. В. Ломоносова, Лаб. истории Византии и

Причерноморья. — СПб. : Алетейя, 1998. — Вып. 3. — С. 117—125. — (Труды

исторического факультета МГУ).

32. Барг, М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI –

XIII вв. / М. А. Барг ; АН СССР, Ин-т истории. — М. : Изд-во АН СССР, 1962. —

379 с.

33. Басовская, Н. И. Столетняя война 1337 – 1453 гг. / Н. И. Басовская. —

М. : Высш. шк., 1985. — 185 с. : ил., карт. — (Библиотека историка).

34. Баткин, Л. М. Европейский человек наедине с собой : очерки о

культурно-ист. основаниях и пределах личного самосознания / Л. М. Баткин ;

[Рос. гос. гуманит. ун-т, Ин-т высш. гуманит. исслед.]. –– М. : РГГУ, 2000. ––

1004, [1] с. : ил. –– (Серия «История и память». Историческое чтение).

315

35. Бахрах, Д. В. Субъекты советского административного права /

Д. В. Бахрах // Субъекты советского административного права : межвуз. сб. науч.

тр. / Свердл. юрид. ин-т им. Р. А. Руденко ; [редкол.: Д. Н. Бахрах (отв. ред.) и

др.]. –– Свердловск : Изд-во Свердл. юрид. ин-та, 1985. –– С. 3––19.

36. Бахтин, М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по

исторической поэтике / М. М. Бахтин // Бахтин, М. М. Вопросы литературы и

эстетики : исслед. разных лет : [сборник] / М. Бахтин. — М. : Худож. лит., 1975.

— С. 234—407.

37. Белик, А. А. Культурная (социальная) антропология : учеб. пособие /

А. А. Белик ; [Федер. агентство по образованию, Гос. образоват. учреждение

высш. проф. образования Рос. гос. гуманит. ун-т (РГГУ)]. — М. : Рос. гос.

гуманит. ун-т, 2009. — 621, [1] с.

38. Белл, Д. Грядущее постиндустриальное общество : опыт социал.

прогнозирования / Даниел Белл ; пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. — [2-е

изд., испр. и доп.]. — М. : Academia, 2004. — CLXX, 783, [2] с. : портр.

39. Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах : [пер.] / Беовульф ;

вступ. ст. А. Гуревич ; примеч. О. Смирницкой и др. — М. : Худож. лит., 1975. —

751 с. : 16 л. ил. — (Библиотека Всемирной литературы ; т. 9. Серия первая

«Литература древнего Востока, Античного мира, Средних веков, Возрождения,

VII и VIII вв.»).

40. Бергсон, А. Творческая эволюция : [пер. с фр.] / Анри Бергсон ;

[предисл. и примеч. И. И. Блауберг] ; Рос. акад. естеств. наук. — М. : Кучково

поле : Канон-пресс, 1998. — 382, [2] с. — (Канон философии).

41. Берман, Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования /

Г. Дж. Берман ; [пер. с англ. Н. Р. Николаевой, Н. Н. Деева]. — 2-е изд. — М. :

Изд-во МГУ : Издат. группа «ИНФРА–М–Норма», 1998. — 623 с. : карт.

42. Бернштейн, Э. Социальные проблемы / Эд. Бернштейн ; пер. с нем.

П. С. Когана. — М. : т-во тип. А. И. Мамонтова, 1901. — V, [3], 320 с.

316

43. Бессмертный, Ю. Л. Северо-французский серваж. (К изучению общего

и особенного в формах феодальной зависимости крестьян) / Ю. Л. Бессмертный //

Средние века : сборник / ред.: С. Д. Сказкин (отв. ред.) и др. ; АН СССР, Ин-т

всеобщ. истории. — М. : Изд-во «Наука», 1971. — Вып. 33. — С. 90—115.

44. Библер, B. C. Мышление как творчество : (введ. в логику мысл. диалога)

/ В. С. Библер. — М. : Политиздат, 1975. — 399 с.

45. Бикерман, Э. Государство Селевкидов : [пер. с фр.] / Элиас Бикерман. —

М. : Наука, 1985. — 264 с.

46. Биюшкина, Н. И. К вопросу об особенностях внутриполитического

курса Александра III / Н. И. Биюшкина // Власть. — 2011. — № 6. — С. 166––167.

47. Боас, Ф. Ум первобытного человека / Франц Боас ; пер. с англ.

А. М. Водена. — М. ; Л. : Гос. изд-во, 1926. — 153 с.

48. Богораз, В. Г. Чукчи : авториз. пер. с англ. [В 2 ч.]. Ч. 2. Религия /

В. Г. Богораз-Тан. — Л. : Изд-во Главсевморпути, 1939. — XII, 196 с., 6 вкл. л. ил.

: ил.

49. Богословский, Е. С. Собственность и должностное владение в древнем

Египте: (по материалам из Дер эль-Медина) // Вестн. древ. истории. — 1979. —

№ 1. — С. 3—23.

50. Боден, Ж. Шесть книг о государстве / Жан Боден // Антология

мировой философии : в 4 т. / АН СССР, Ин-т философии. — М. : Мысль, 1970. —

Т. 2 : Европейская философия от эпохи Возрождения по эпоху Просвещения. —

С. 141—147.

51. Бойко, А. И. Римское и современное уголовное право = Roman and

modern criminal law / А. И. Бойко ; Ассоц. «Юрид. центр». — СПб. : Юрид. центр

пресс, 2003. — 257 c. : [1] л. портр. — (Теория и история государства и права =

Theory and history of state and law / редкол.: И. Ю. Козлихин (отв. ред.) и др.).

52. Бойцов, В. Я. Система субъектов советского государственного права /

В. Я. Бойцов ; М-во высш. и сред. спец. образования РСФСР, Свердл. юрид. ин-т.

— Уфа : Башкнигоиздат, 1972. — 160 с.

317

53. Бойцова, Л. В. Уголовная юстиция: гражданин государство /

Л. В. Бойцова ; Гос. ком. Рос. Федерации по высш. образованию, Твер. гос. ун-т.

— Тверь : [б. и.], 1994. — 101 с.

54. Бондаренко, Д. М. Мир – системный и цивилизационный подходы:

противоположность или взаимодополнительность? // История и синергетика :

методология исслед. / Рос. гос. гуманит. ун-т, Акад. воен. наук ; отв ред.

С. Ю. Малков, А. В. Коротаев. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : URSS : Либроком,

2010. — С. 7—16. — (Синергетика в гуманитарных науках).

55. Бондаренко, Д. М. Доимперский Бенин: формирование и эволюция

социально-полит. ин-тов / Д. М. Бондаренко ; Рос. акад. наук, Центр цивилизац. и

регион. исслед., Ин-т Африки. — М. : Ин-т Африки РАН, 2001. — 350 с. : ил. —

(Серия «Цивилизационное измерение» ; т. 2).

56. Боринская, С. А. Алгебра и гармония социальных структур: от

общины до империи / С. А. Боринская, А. В. Коротаев // Природа. — 2005. — № 6

(1078). — С. 73––78.

57. Бочаров, В. В. Политическая антропология и общественная практика /

В. В. Бочаров // Журн. социологии и социал. антропологии. — 1998. — Т. 1, № 2.

— С. 134––148.

58. Боэций. Утешение философией, и другие трактаты : [пер.] / Боэций ;

[послесл. Г. Г. Майорова ; Рос. акад. наук, Ин-т философии]. — М. : Наука, 1996.

— 335, [1] с. — (Памятники философской мысли).

59. Брагинский, М. И. Участие Советского государства в гражданских

правоотношениях / М. И. Брагинский. — М. : Юрид. лит., 1981. — 190 с.

60. Бузескул, В. П. История афинской демократии / В. П. Бузескул ; вступ.

ст. Э. Д. Фролова. — СПб. : Гуманит. акад., 2003. — 476, [3] с. — (Studia classica)

(Отечественные исследования по античной и средневековой истории).

61. Бурдье, П. Социология политики : [пер. с фр. / Пьер Бурдье ; сост.,

общ. ред. и предисл. Н. А. Шматко]. — М. : Sоcio-Logos, 1993. — 333, [2] с.

318

62. Буркхардт, Я. Культура Италии в эпоху Возрождения = Die Kultur der

Renaissance in Italien : опыт / Якоб Буркхардт ; [пер. с нем. и послесл.

А. Е. Махов]. — [2-е, испр. изд.]. — М. : Интрада, 2001. — 543, [1] c. : ил., факс.

63. Буркхардт, Я. Размышления о всемирной истории / Якоб Буркхардт ;

[пер. с нем. А. В. Дранов, А. Г. Гаджикурбанов ; послесл. А. Г. Гаджикурбанов].

— М. : РОССПЭН, 2004. — 558, [1] с. — (Книга света / гл. ред. и сост.

С. Я. Левит).

64. В преддверии философии : духов. искания древ. человека [пер. с

англ.] / Генри Франкфорт, Генри А. Франкфорт, Джон Уилсон и др. ; отв. ред.

В. В. Иванов. — М. : Наука, 1984. — 236 с.

65. Валлон, А. История рабства в античном мире / Анри Валлон ; пер.с

фр. С. П. Кондратьев. — Смоленск : Русич, 2005. — 640 с. : ил. — (Популярная

историческая библиотека).

66. Ван Кревельд, М. Расцвет и упадок государства : [пер. с англ.] /

Мартин ван Кревельд. — М. : ИРИСЭН, 2006. — 542, [1] с. — (Издательско–

образовательный проект Навигатор) (Серия «Политическая наука» / ред.

Ю. Кузнецов).

67. Ван Кревельд, М. Расцвет и упадок государства : [пер. с англ.] /

Мартин Ван Кревельд. — М. : ИРИСЭН, 2006. — 542, [1] с. — (Издательско-

образовательный проект Навигатор) (Серия «Политическая наука» / ред.

Ю. Кузнецов). повторное описание (см. № 66)

68. Варламова, Н. В. Понимание свободы, равенства и справедливости в

контексте либертарной концепции права / Н. В. Варламова // Российский

ежегодник теории права / ред. кол.: А. В. Поляков (отв. ред.) и др. ; С.-Петерб. гос.

ун-т, Урал. гос. юрид. акад. — СПб. : Юрид. кн., 2009. — Т. 1 (2008). — С. 43—

66.

69. Васильев, Л. С. Всеобщая история. В 6 т. Т. 1. Древний Восток и

античность / Л. С. Васильев. — М. : Высш. шк., 2007. — 446, [2] с. : портр.

319

70. Васильев, Л. С. Генеральные очертания исторического

процесса: (эскиз теорет. конструкции) / Л. С. Васильев // Философия и о-во. —

1997. — № 1. — С. 89—155; № 2. — С. 90—161; 1998. — № 1. — С. 55—134; № 3.

— С. 113—135; № 4. — С. 70—103.

71. Васильев, Л. С. Три модели возникновения и эволюции

докапиталистичеких обществ: (к проблеме азиатского способа производства) /

Л. С. Васильев, И. А. Стучевский // Вопр. истории. — 1966. — № 6. — С. 77—90.

72. Васильев, Л. С. Феномен власти-собственности. К проблеме

типологии докапиталистических структур / Л. С. Васильев // Типы общественных

отношений на Востоке в средние века : [сб. ст. / отв. ред. Л. Б. Алаев] ; АН СССР,

Ин-т востоковедения. — М. : Наука, 1982. — С. 60—99.

73. Васильев, Л. С. Эволюция общества: типы общества и их

трансформация / Л. С. Васильев ; Гос. ун-т «Высш. шк. экономики», Рос. акад.

наук, Ин-т востоковедения. — М. : Кн. дом «Университет», 2011. — 205 с.

74. Васильков, Я. В. Земледельческий миф в древнеиндийском эпосе :

(Сказание о Ришьяшринге) / Я. В. Васильков // Литература и культура древней и

средневековой Индии : сб. ст. / [отв. ред.: Г. А. Зограф, В. Г. Эрман] ; АН СССР,

Ин-т востоковедения. — М. : Наука, 1979. — С. 99—133.

75. Васильков, Я. В. Миф, ритуал и история в «Махабхарате» /

Я. В. Васильков ; Рос. акад. наук, Музей антропологии и этнографии им. Петра

Великого (Кунсткамера). — СПб. : Европ. дом, 2010. — 396, [1] с. : [2] л. ил.

76. Василькова, В. В. Порядок и хаос в развитии социальных систем:

синергетика и теория социальной самоорганизации / В. В. Василькова. — СПб. :

Лань, 1999. — 479 с. : ил. — (Серия «Мир культуры, истории и философии» /

редкол.: Ю. Н. Соломин и др.).

77. Вебер, М. Избранное. Протестантская этика и дух капитализма /

Макс Вебер ; [отв. ред., сост., ст. Ю. Н. Давыдов ; пер. с нем. М. И. Левина и др.].

— 2-е изд., испр. и доп. — М. : РОССПЭН, 2006. — 648, [3] с. –– (Книга света /

сост. С. Я. Левит).

320

78. Вебер, М. Аграрная история древнего мира : [пер. с нем.] / Макс Вебер ;

[вступ. ст. Ю. Давыдова] ; Рос. акад. наук, Ин-т социологии, Моск. высш. шк. соц.

и экон. наук, Центр. фундам. социологии. — М. : КАНОН-пресс-Ц : Кучково

поле, 2001. — 558, [1] с. — (Logica socialis).

79. Вебер, М. Избранное. Образ общества : [пер. с нем.] / Макс Вебер ; [отв.

ред. и сост. Я. М. Бергер и др.]. — М. : Юрист, 1994. — 702 с. — (Лики культуры).

80. Вейнберг, И. П. Гражданско-храмовая община в западных провинциях

Ахеменидской державы : автореф. дис. … д-ра ист. наук : [07.00.03] /

Вейнберг Иоэль Песахович ; [Ин-т истории, археологии и этнографии им.

И. А. Джавахишвили АН ГССР]. — Тбилиси, 1973. — 33 с.

81. Вейнберг, И. П. Рождение истории: ист. мысль на Ближнем Востоке

середины I тысячелетия до н. э. / И. П. Вейнберг. — М. : Евр. ун-т : Наука : Издат.

фирма «Вост. лит.», 1993. — 350, [2] с.

82. Величкин, Н. М. Освобождение крестьян в Англии, Германии и

Франции / Н. М. Величкин. — 2-е изд. — М. : Либроком, 2012. — 202 с. —

(Академия фундаментальных исследований: история).

83. Венедиктов, А. В. Государственная социалистическая собственность /

А. В. Венедиктов // Венедиктов А. В. Избранные труды по гражданскому праву :

[в 2 т.] / А. В. Венедиктов ; науч. ред. А. А. Иванов ; [Моск. гос. ун-т им.

М. В. Ломоносова]. — М. : Статут, 2004. — Т. 2. — С. 7—412. — (Классика

российской цивилистики).

84. Вигасин, А. А. «Артхашастра»: пробл. социал. структуры и права /

А. А. Вигасин, А. М. Самозванцев ; АН СССР, Ин-т востоковедения. — М. :

Наука, 1984. — 255 с.

85. Византийская книга Эпарха / вступ. ст., пер., коммент. М. Я.

Сюзюмова ; АН СССР, Ин-т истории, Ин-т славяноведения. –– М. : Изд-во вост.

лит., 1962. –– 293 с. –– (Памятники средневековой истории народов Центральной

и Восточной Европы).

321

86. Витгенштейн, Л. Философские работы : [пер. с нем.]. В 2 ч. Ч. 1 /

Л. Витгенштейн ; [сост., вступ. ст. и коммент. М. С. Козловой]. — М. : Гнозис,

1994. — 520, [2] с. — (Феноменология. Герменевтика. Философия языка =

Phanomenologie. Hermeneutik. Sprachphilosophie).

87. Витгенштейн, Л. Философские исследования / Л. Витгенштейн ; пер.

М. Козлова // Языки как образ мира : [сб. / сост. К. Королев]. — М. : АСТ ; СПб. :

Terra Fantastica, 2003. — С. 220—548. — (Philosophy).

88. Виткявичус, П. П. Гражданская правосубъектность Советского

государства / П. П. Виткявичус. — Вильнюс : Минтис, 1978. — 208 с.

89. Витрук, Н. В. Общая теория юридической ответственности /

Н. В. Витрук ; Рос. акад. правосудия. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Норма, 2009.

— 431 с. : ил.

90. Витюк, В. В. Становление идеи гражданского общества и ее

историческая эволюция / В. В. Витюк ; Рос. акад. наук, Ин-т социологии. — М. :

Ин-т социологии РАН, 1995. — 91 с.

91. Владимирцов, Б. Я. Общественный строй монголов. Монгольский

кочевой феодализм / Б. Я. Владимирцов ; [предисл. Л. Владимирцова]. — Л. : Изд-

во АН СССР, 1934. — XI, 233 с.

92. Власова, М. В. Право собственности в России: возникновение, юрид.

содержание, пути развития / М. В. Власова. — М. : МЗ-пресс, 2002. — 169 с.

93. Властелины Рима : биогр. рим. императоров от Адриана до Диоклетиана

/ пер. С. Н. Кондратьева ; под ред. А. И. Доватура. — СПб. : Алетейя, 2001. —

383 с. — (Серия «Античная библиотека. Античная история» / редкол.:

Г. М. Бонгард-Левин (пред.) и др.).

94. Воеводин, Л. Д. Конституционные права и обязанности советских

граждан / Л. Д. Воеводин. — М. : Изд-во Моск. ун-та, 1972. — 300 с.

95. Воеводин, Л. Д. Юридический статус личности в России : учеб.

пособие / Л. Д. Воеводин. — М. : Изд-во Моск. ун-та : ИНФРА–М : Норма, 1997.

— 298, [1] с.

322

96. Волков, А. К. Идея цезаризма и практика ее реализации в период

Второй империи во Франции / А. К. Волков // Римское частное и публичное

право: многовековой опыт развития европ. права : материалы заседаний IV

Междунар. конф., Москва – Иваново – Суздаль, 25 – 30 июня 2006 г. / [редкол.:

Д. И. Полывянный (отв. ред.) и др.]. — Иваново : Иванов. гос. ун-т, 2006. — С.

94—97.

97. Волков, А. К. Конституция второй империи во Франции (1852 – 1870

гг.) : автореф. дис. ... канд. юрид. наук : 12.00.01 / Волков Александр

Константинович ; С.-Петерб. гос. ун-т. — СПб., 2009. — 30 с.

98. Всеобщая история государства и права. В 2 т. Т. 1. Древний мир.

Средние века / под ред. В. А. Томсинова ; МГУ им. М. В. Ломоносова. — М. :

Зерцало-М, 2002. — 625 с.

99. Выготский, Л. С. Мышление и речь / Л. С. Выготский // Выготский Л. С.

Собр. соч. : в 6 т. / Л. С. Выготский ; гл. ред. А. В. Запорожец. — М. : Педагогика,

1982. — Т. 2 : Проблемы общей психологии. — С. 5—361.

100. Гаджиев, Г. А. Конституционные основы современного права

собственности / Г. А. Гаджиев // Актуальные проблемы права собственности :

материалы науч. чтений памяти проф. С. Н. Братуся (Москва, 25 окт. 2006 г.) /

редкол.: Ю. П. Орловский (отв. ред.) и др. ; Ин-т законодательства и сравн.

правоведения при Правительстве Рос. Федерации. — М. : Юриспруденция, 2007.

— С. 6—20.

101. Галленкамп, Ч. Майя. Загадка исчезнувшей цивилизации /

Чарльз Галленкамп ; пер. с англ. В. И. Гуляева ; [АН СССР]. — М. : Наука, 1966.

— 215 с. : 12 л. ил., карт.

102. Гамбаров, Ю. С. Гражданское право : общ. часть / Ю. С. Гамбаров ;

под ред. и с предисл. В. А. Томсинова ; МГУ им. М. В. Ломоносова. — М. :

Зерцало, 2003. — XX, 796 с. — (Серия «Русское юридическое наследие»).

103. Гамкрелидзе, Т. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы = Indo-

European and the Indo-Europeans : реконструкция и ист.-типол. анализ праязыка и

323

протокультуры. [В 2 ч.] / Т. В. Гамкрелидзе, В. В. Иванов ; предисл.

Р. О. Якобсона ; АН СССР, АН ГССР, Ин-т востоковедения им. Г.В. Церетели,

Ин-т славяноведения и балканистики. — Тбилиси : Изд-во Тбил. ун-та, 1984. — [2

ч.].

104. Гегель Г. В. Ф. Наука логики. [В 3 т.]. Т. 1. [Учение о бытии] / Георг

Вильгельм Фридрих Гегель ; отв. ред. и авт. вступ. ст. М. М. Розенталь. — М. :

Мысль, 1970. — 501 с.: 1 л. портр.

105. Гегель Г. В. Ф. Наука логики. [В 3 т.]. Т. 2. [Учение о сущности] /

Георг Вильгельм Фридрих Гегель ; отв. ред. и авт. вступ. ст. М. М Розенталь. —

М. : Мысль, 1971. — 248 с.

106. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. В 3 т. Т. 1. Наука

логики / Георг Вильгельм Фридрих Гегель ; АН СССР, Ин-т философии. — М. :

Мысль, 1974. — 452. — (Философское наследие).

107. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. В 3 т.Т. 3.

Философия духа / Георг Вильгельм Фридрих Гегель ; АН СССР, Ин-т

философии. — М. : Мысль, 1977. — 471 с. — (Философское наследие).

108. Гегель, Г. В. Ф. Лекции по философии истории = Vorlesungen uber die

Philosophie der Geschichte / Георг Вильгельм Фридрих Гегель ; пер. А. М. Водена.

— 2-е изд., стер. — СПб. : Наука, 2005. — 477, [2] с.: 1 л. портр. — (Слово о

сущем / редкол.: ...Ю. В. Перов (пред.) и др.; т. 2).

109. Гегель, Г. В. Ф. Иенский период / Георг Вильгельм Фридрих Гегель //

Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет : в 2 т. / Георг Вильгельм Фридрих Гегель ;

сост. А. В. Гулыга ; АН СССР, Ин-т философии. — М. : Мысль, 1973. — Т. 2. —

С. 530—556.

110. Гегель, Г. В. Ф. Феноменология духа. Философия истории / Георг

Вильгельм Фридрих Гегель ; [пер. с нем. Густава Шпета, Алексея Водена]. — М. :

Эксмо, 2007. — 876, [3] с. : портр. — (Антология мысли).

324

111. Гегель, Г. В. Ф. Философия права : [пер. с нем.] / Георг Вильгельм

Фридрих Гегель ; [авт. вступ. ст. и примеч. В. С. Нерсесянц] ; АН СССР, Ин-т

философии. — М. : Мысль, 1990. — 524, [2] с. — (Философское наследие ; т. 113).

112. Гергей, Е. История папства : пер. с венг. / Ене Гергей. — М. :

Республика, 1996. –– 462, [1] с.

113. Германов, А. В. От пользования к владению и вещному праву /

А. В. Германов. — М. : Статут, 2009. –– 698, [1] с.

114. Геродиан. История императорской власти после Марка / Геродиан ;

[пер. А. И. Доватура и др.] — М. : РОССПЭН, 1996. — 268, [2] с. : 6 л. ил. ––

(Классики античности и средневековья).

115. Гессен, В. М. …Теория правового государства : ст. из сб.

«Политический строй современных государств» / В. М. Гессен. — СПб. : Касса

взаимопомощи студентов С.-Петерб. политехн. ин-та

имп. Петра Великого, 1912. — 67 с.

116. Гиббон, Э. Упадок и разрушение Римской империи = The decline and

fall of the Roman empire / Эдвард Гиббон ; [пер. с англ. Л. А. Игоревского]. — М. :

Центрполиграф, 2005. — 958, [1] с. : ил.

117. Гизо, Ф. История цивилизации в Европе = (Histoir de la civilisation en

Europe) : с прил. «Очерка жизни и деятельности Ф. Гизо» / Франсуа Гизо ; пер. с

фр. [В. Д. Вольфсона]. — СПб. : В. Д. Вольфсон, 1892. — [2], VI, 263 с.

118. Гиндин, Л. А. Население гомеровской Трои : историко-филол. исслед.

по этнологии древ. Анатолии / Л. А. Гиндин ; Рос. акад. наук, Ин-т

славяноведения и балканистики. — М. : Наука : Издат. фирма «Вост. лит.», 1993.

— 210 с. : карт.

119. Государственное право Германии : сокр. пер. нем. семитом. изд. : [в

2 т.] / редкол.: Б. Н. Топорнин (отв. ред.) и др.] ; Рос. акад. наук, Ин-т гос-ва и

права. — М. : Изд-во ИГиП РАН, 1994. — 2 т.

325

120. Государство в докапиталистических обществах Азии : сб. ст. / АН

СССР, Ин-т востоковедения ; [отв. ред. Г. Ф. Ким, К. З. Ашрафян]. — М. : Наука,

1987. — 319, [1] с.

121. Гражданское общество = Civil society: истоки и современность /

[И. И. Кальной, Г. В. Овчинникова, И. Н. Лопушанский и др.] ; науч. ред.

И. И. Кальной, И. П. Лопушанский ; Ассоц. «Юрид. центр». — 2-е, изд., доп. —

СПб. : Юрид. центр-пресс, 2002. — 301 с. : ил. — (Политика и право = Policy and

Law).

122. Гражданское общество: теория, история, современность : [сб. ст.] /

отв. ред. З. Т. Голенкова ; Рос. акад. наук, Ин-т социологии. — М. : Изд-во Ин-та

социологии, 1999. –– 165 с.

123. Гражданское право : учебник. [В 3 т.]. Т. 1 / [Е. Н. Абрамова,

Н. Н. Аверченко, К. М. Арсланов и др.] ; под ред. А. П. Сергеева. — М. : Велби :

РГ-Пресс, 2009 (макет 2010). — 1006 с.

124. Гражданское право : учебник. [В 3 т.]. Т. 1 / [подгот.: Н. Д. Егоров и

др.] ; под. ред. А. П. Сергеева, Ю. К. Толстого. — 6-е изд., перераб. и доп. — М. :

Проспект, 2005. — 773 с.

125. Гражданское право: актуальные проблемы теории и практики : [сб.

очерков] / под общ. ред. В. А. Белова. — М. : Юрайт-Издат, 2007. — 993 с.

126. Гражданское уложение Германии = Deutsches Burgerliches Gesetzbuch

mit Einfuhrungsgesetz : ввод. закон к Гражд. уложению : пер. с нем. — 3-е изд.,

перераб. — М. : Волтерс Клувер, 2008. — XVIII, 850 с. — (Серия «Германские и

европейские законы» = Serie « Deutsche und europaische Gesetze» / сост. Вильфрид

Бергманн ; кн. 1).

127. Гражданское, торговое и семейное право капиталистических стран :

сб. нормат. актов: законодательство о компаниях, монополиях и конкуренции :

[учеб. пособие : пер.] / М-во высш. и сред. спец. образования СССР. –– М. : Изд-

во Ун-та дружбы народов, 1987. –– 255, [2] с.

326

128. Гревцов, Ю. И. Содержание и форма правоотношений / Ю. И. Гревцов

// Сов. гос-во и право. –– 1980. –– № 6. –– С. 117––122.

129. Григонис, Э. П. Механизм государства: (теоретико-правовой аспект) :

автореф. дис. … д-ра юрид. наук : 12.00.01 / Григонис Эугениюс Пранович ; МВД

России ; С.-Петерб. гос. ун-т. –– СПб., 2000. –– 42 с.

130. Гринин, Л. Е. Государство и исторический процесс. Эволюция

государственности: от раннего государства к зрелому / Л. Е. Гринин ; журн.

«Social evolution & history» [и др.]. — 2-е изд., испр. — М. : Издат. группа URSS,

2010. — 368 с.

131. Гринин, Л. Е. Государство и исторический процесс. Эпоха

формирования государства: общий контекст социальной эволюции при

образовании государства / Л. Е. Гринин. –– 2-е изд. перераб. и доп. –– М. : Издат.

группа URSS, 2011. –– 368 с.

132. Гринин, Л. Е. О стадиях эволюции государства. Проблемы теории / Л.

Е. Гринин // История и современность. –– 2006. –– № 1. –– С. 3––45.

133. Гроций, Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняется

естественное право и право народов, а также принципы публичного права / Гуго

Гроций ; под общ. ред. С. Б. Крылова ; пер. с лат. А. Л. Саккетти. –– Репр. с изд.

1956 г. –– М. : Ладомир, 1994. –– 868 c.

134. Гуковский, М. А. Итальянское Возрождение / М. А. Гуковский. –– Л. :

Изд-во Ленингр. гос. ун-та ; Изд-во Гос. Эрмитажа, 1947 — 1961. –– 2 т.

135. Гулыга, А. В. Немецкая классическая философия / А. В. Гулыга. –– М.

: Мысль, 1986. –– 332, [2] с. : ил.

136. Гуляев, В. И. Атрибуты царской власти у древних майя / В. И. Гуляев

// Сов. археология. –– 1973. –– № 3. –– С. 116––134.

137. Гуляев, В. И. Загадки индейских цивилизаций / В. И. Гуляев. –– М. :

Ломоносовъ, 2010. — 187, [1] c. : ил. –– (История. География. Этнография).

327

138. Гуляев, В. И. Шумер. Вавилон. Ассирия: 5000 лет истории / В. И.

Гуляев. –– 2-е изд. –– М. : Алетейя, 2005. –– 436, [1] с. : ил. –– (Серия

«Сокровенная история цивилизаций»).

139. Гумбольдт, В. фон. Идеи к опыту, определяющему границы

деятельности государства / В. фон Гумбольдт // Гумбольдт В. фон. Язык и

философия культуры : пер. с нем. / В. фон Гумбольдт ; сост., общ. ред. и вступ. ст.

А. В. Гулыш, Г. В. Рамишвили. –– М. : Прогресс, 1985. –– С. 25––141. ––

(Языковеды мира).

140. Гумбольдт, В. фон. О различии строения человеческих языков и его

влиянии на духовное развитие человечества / В. фон Гумбольдт // Гумбольдт В.

фон. Избранные труды по языкознанию / В. фон Гумбольдт ; пер. с нем., под ред.,

с предисл. Г. В. Рамишвили. –– М. : Прогресс, 1984. –– С. 37––297. –– (Языковеды

мира).

141. Гумплович, Л. Общее учение о государстве / Л. Гумплович ; пер. со 2-

го нем. изд. со вступ. очерком, примеч. и доп. ст. И. Н. Неровецкого. –– СПб. :

Тип. т-ва « Обществ. польза», 1910. –– [2], XXVI, 516 с.

142. Гуревич, А. Я. Категории средневековой культуры / А. Я. Гуревич //

Гуревич А. Я. Избранные труды : [в 4 т.] / А. Я. Гуревич. –– М. : ЦГНИИ ИНИОН

РАН ; СПб. : Унив. кн., 1999. –– Т. 2 : Средневековый мир. –– С. 17––261. ––

(Российские Пропилеи / редкол.: Л. В. Скворцов (пред.) и др.).

143. Гуревич, А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе / А.

Я. Гуревич. –– М. : Высш. шк., 1970. –– 224 с.

144. Гуревич, А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии / А. Я.

Гуревич ; АН СССР, Ин-т истории, Науч. совет по истории мировой культуры. ––

М. : Наука, 1965. –– 285 с.

145. Гуревич, А. Я. Сословное сознание и личность / А. Я. Гуревич //

Гуревич А. Я. Индивид и социум на средневековом Западе / А. Я. Гуревич. –– М. :

РОССПЭН, 2005. –– С. 140––143. –– (Российские Пропилеи).

328

146. Гуревич, А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего

большинства / А. Я. Гуревич // Гуревич А. Я. Избранные труды : [в 4 т.] / А. Я.

Гуревич. –– М. : ЦГНИИ ИНИОН РАН ; СПб. : Унив. кн., 1999. –– Т. 2 :

Средневековый мир. –– С. 263––547. –– (Российские Пропилеи / редкол.: Л. В.

Скворцов (пред.) и др.).

147. Гуссерль, Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической

философии. Кн. 1. Общее введение в чистую феноменологию / Эдмунд Гуссерль ;

[ пер. с нем. А. В. Михайлова ; вступ. ст. В. А. Куренного]. –– М. : Акад. проект,

2009. –– 489 с. –– (Философские технологии / редкол.: А. М. Руткевич (пред.) и

др.). –– Пер. изд.: Ideen zu einer Phanomenologie und phanomenologischen

Philosophie / Edmund Husserl. Den Haag, 1950.

148. Гуссерль, Э. Картезианские размышления = Gartesianische

Meditationen / Эдмунд Гуссерль ; пер. с нем. Д. В. Скляднева. –– СПб. : Наука :

Ювента, 1998. –– 315 с., [1] л., портр. –– (Серия «Слово о сущем» / науч. ред. Я. А.

Слинин).

149. Гуссерль, Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная

феноменология. Введение в феноменологическую философию / Эдмунд Гуссерль

// Гуссерль Э. Философия как строгая наука = Philosophie als strenge Wissenschaft :

[пер. с нем.] / Эдмунд Гуссерль ; [сост., подгот. текста и примеч. О. А.

Сердюкова]. –– Новочеркасск : Сагуна, 1994. –– С. 49––100. –– (Магия логоса).

150. Гуссерль, Э. Логические исследования. Т. 2, ч. 1. Исследования по

феноменологии и теории познания / Эдмунд Гуссерль ; пер. с нем. В. И.

Молчанова. –– М. : Акад. проект, 2011. –– 565 с. — (Философские технологии /

редсовет: А. А. Гусейнов [и др.]). –– Загл. ориг.: Untersuchungen zur

Phaenomenologie und Theorie der Erkenntnis.

151. Давид, Р. Основные правовые системы современности / Рене Давид,

Камилла Жоффре-Спинози ; [пер. с фр. В. А. Туманова]. –– М. : Междунар.

отношения, 1999. –– 398, [1] c.

329

152. Даймонд, Д. Ружья, микробы и сталь : история человеческих

сообществ / Джаред Даймонд ; [пер. с англ. М. Колопотина]. –– М. : АСТ : АСТ

Москва, 2010. –– 604, [2] с., [16] л. ил., портр. : ил., факс., карт. –– (Philosophy).

153. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. [В 4 т.].

Т. 1. А – З / В. И. Даль. –– 3-е изд., испр. и знач. доп., изд. под ред. [и с предисл.]

И. А. Бодуэна-де-Куртенэ. –– СПб. ; М. : Т-во М. О. Вольф, 1903. ––

[2], XIV с., 1743 стб., VIII с., 1 л. фронт. (портр.).

154. Данилов, Е. С. «Бык Юлиана» как символ securitas publica /

Е. С.Данилов // Пробл. истории, филологии, культуры. –– 2011. –– Вып. 1. –– С.

23––31.

155. Делюмо, Ж. Цивилизация Возрождения : пер. с фр. / Ж. Делюмо. ––

Екатеринбург : У-Фактория, 2006. –– 717 с. : ил. –– (Великие цивилизации).

156. Денисов, А. И. Сущность и формы государства / А. И. Денисов. –– М.

: Изд во Моск. ун-та, 1960. –– 67 с.

157. Дживелегов, А. К. Средневековые города в Западной Европе / А. К.

Дживелегов ; вступ. ст., примеч., коммент. Д. Н. Бутко. –– М. : Кн. находка, 2002.

–– 301 с. : ил. –– (Юность Европы).

158. Диков, Н. Н. Древние культуры Камчатки и Чукотки : автореф. дис. ...

д-ра ист. наук / Диков Николай Николаевич ; АН СССР, Сиб. отд-ние, Объедин.

учен. совет по историко-филол. и филос. наукам. –– Новосибирск, 1971. –– 48 с. :

ил.

159. Диков, Н. Н. Палеолитическое жилище на камчатской стоянке Ушки

IV // Сибирь и ее соседи в древности. –– Новосибирск : Наука, Сиб. отд-ние, 1970.

–– С. 34—42. –– (Древняя Сибирь : материалы по истории Сибири / АН СССР,

Сиб. отд-ние, Ин-т истории, филологии и философии ; вып. 3).

160. Дождев, Д. В. Основание защиты владения в римском праве / Д. В.

Дождев ; Рос. акад. наук, Ин-т гос-ва и права. –– М. : ИГПАН, 1996. –– 238 с.

330

161. Дождев, Д. В. Римское частное право : учеб. для вузов / Д. В. Дождев ;

под общ. ред. В. С. Нерсесянца ; Рос. акад. наук, Ин-т гос-ва и права, Акад.

правовой ун-т. –– 2-е изд., изм. и доп. –– М. : НОРМА–ИНФРА–М, 1999. –– 765 с.

162. Документы истории Великой французской революции. В 2 т. Т. 1 /

сост. А. В. Адо и др. –– М. : Изд-во МГУ, 1990. –– 527,[1] с. : ил. –– (Великая

французская революция, 1789 – 1989 : Документы и исследования).

163. Древний мир : сб. ст. [посвящ.] академику В. В. Струве. –– М. : Изд-во

вост. лит., 1962. –– 658 с. : ил.

164. Дробышевский, С. А. Политическая организация общества и право

как явления социальной эволюции : автореф. дис. … д-ра юрид. наук : 12.00.01 /

Дробышевский Сергей Александрович ; С.-Петерб. гос. ун-т. –– СПб, 1994. –– 36

с.

165. Дробышевский, С. А. Политическая организация общества и право:

ист. место и начало эволюции / С. А. Дробышевский. –– Красноярск : Изд-во

Краснояр. ун-та, 1991. –– 186, [1] с. –– (Государство и право).

166. Дулина, Н. А. Танзимат и Мустафа Решид-паша / Н. А. Дулина ; АН

СССР, Ин-т востоковедения. –– М. : Наука, 1984. –– 189 с.

167. Дыдынский, Ф. М. Латинско-русский словарь к источникам римского

права / Ф. М. Дыдынский. –– Печ. по изд. 1896 г. –– М. : Спарк, 1997. –– 560 с.

168. Дьяконов, И. М. Развитие земельных отношений в Ассирии / И. М.

Дьяконов. –– Л. : Изд-во Ленингр. ун та, 1949. –– 152 с.

169. Дьяконов, И. М. «Номовые государства», «территориальные царства»,

«полисы» и «империи»: пробл. типологии / И. М. Дьяконов, В. А. Якобсон //

Вестн. древ. истории. –– 1982. –– № 2. –– С. 3––16.

170. Дьяконов, И. М. «Номовые государства», «территориальные царства»,

«полисы» и «империи»: пробл. типологии / И. М. Дьяконов, В. А. Якобсон //

Вестн. древ. истории. –– 1982. –– № 2. –– С. 3––16. Повторное описание (см. №

169)

331

171. Дьяконов, И. М. Архаические мифы Востока и Запада / И. М.

Дьяконов. –– 2-е изд., стер. –– М. : УРСС, 2004. –– 246, [1] с.

172. Дьяконов, И. М. Законы Вавилонии, Ассирии и Хеттского царства / И.

М. Дьяконов // Вестн. древ. истории. –– 1952. –– № 3. –– C. 197—303 ; № 4. –– C.

205––320.

173. Дьяконов, И. М. К возникновению письма в Двуречье / И. М.

Дьяконов // Тр. Отдела Востока / Гос. Эрмитаж. –– Л., 1940. –– Т. 3. –– С. 27––48.

174. Дьяконов, И. М. Купля-продажа земли в древнейшем Шумере и

вопрос о шумерской общине / И. М. Дьяконов // Вестн. древ. истории. –– 1955. ––

№ 1. –– С. 10––40.

175. Дьяконов, И. М. Проблемы собственности : о структуре о-ва

Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. / И. М. Дьяконов // Вестн. древ.

истории. –– 1967. –– № 4. –– С. 13––35.

176. Дьяконов, И. М. Пути истории. От древнейшего человека до наших

дней / И. М. Дьяконов. –– 3-е изд. –– М. : КомКнига, 2010. –– 384 с.

177. Дьяконов, И. М. Раннединастический период в Двуречье и Эламе / И.

М. Дьяконов // История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых

обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации : [в 2 ч.] / под ред. И. М.

Дьяконова. –– М. : Наука, 1983. –– Ч. 1 : Месопотамия. –– С. 162––221.

178. Дювернуа, Н. Л. Чтения по гражданскому праву. В 2 т. / Н. Л.

Дювернуа ; под ред. и с предисл. В. А. Томсинова ; МГУ им. М. В. Ломоносова. –

– М. : Зерцало : Система Гарант, 2004. –– 2 т. –– (Русское юридическое наследие /

гл. ред. В. А. Томсинов).

179. Дюркгейм, Э. О разделении общественного труда / Эмиль Дюркгейм ;

[пер. с фр. А. Б. Гофмана]. –– М. : Крон-пресс, 1995. –– 430 с. –– (История

социологии в памятниках).

180. Евдокимова, А. А. История стран Востока в Новое время : учеб.

пособие / А. А. Евдокимова. –– Ростов н/Д. : Феникс, 2011. –– 344, [1] с. : табл. ––

(Серия «Высшее образование»).

332

181. Егоров, А. Б. Домициан и Траян, деспотизм и просвещенная монархия

/ А. Б. Егоров // Античное общество : пробл. полит. истории : межвуз. сб. / отв. Э.

Д. Фролов. –– СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1997. –– С. 114––122.

182. Егоров, А. Б. Римское государство и право : царский период и эпоха

Республики : учеб. пособие / А. Б. Егоров ; С.-Петерб. гос. ун-т, Центр

антиковедения. –– СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. –– 171,[1] с.

183. Егоров, Н. Д. Гражданско-правовое регулирование общественных

отношений: единство и дифференциация / Н. Д. Егоров ; ЛГУ им. А. А. Жданова.

–– Л. : Изд-во ЛГУ, 1988. –– 174, [2] с.

184. Егоров, Н. Д. Право собственности в системе советского права / Н. Д.

Егоров // Изв. высш. учеб. заведений. Правоведение / М-во высш. образования

СССР, ЛГУ им. А. А. Жданова. –– Л., 1978. — № 3. –– С. 35––43.

185. Елизаров, М. В. Государство как институциональная форма

организации социального и правового пространства / М. В. Елизаров // Вестн.

Башк. ун-та. –– 2009. –– Т. 14, № 2. –– С. 617—619.

186. Еллинек, Г. Общее учение о государстве = General doctrine of state :

[пер.] / Георг Еллинек ; Ассоц. «Юрид. центр». –– СПб. : Юрид. центр пресс,

2004. –– 750 с., [1] л. факс. –– (Теория и история государства и права = Theory and

history of state and law / редкол.: И. Ю. Козлихин, И. И. Мушкет (отв. ред.) и др.).

187. Ельницкий, Л. А. Новые эпиграфические данные (Tabula Banasitana) и

эдикт Каракаллы о римском гражданстве / Л. А. Ельницкий // Вестн. древ.

истории. –– 1980. –– № 1. –– С. 162––171.

188. Ерасов, Б. С. Социальная культурология / Б. С. Ерасов. –– 3-е изд. ––

М. : Аспект Пресс, 1998. –– 591 с.

189. Ершова, Г. Г. Древние майя: уйти, чтобы вернуться : (истоки

представлений о модели мира) / Г. Г. Ершова // Ершова Г. Г. Фрай Диего де Ланда

: [биогр. повесть]. Древние майя: уйти, чтобы вернуться / Ершова Г. Г. ; Ин-т

археологии Рос. акад. наук, Центр мезоамер. исслед. им. Ю. В. Кнорозова РГГУ. –

– М. : Ладомир, 2000. –– С. 225––561.

333

190. Ершова, Е. А. Трудовые правоотношения государственных

гражданских и муниципальных служащих в России / Е. А. Ершова ; Рос. акад.

правосудия. –– М. : Статут, 2008. –– 668 с.

191. Жидков, О. А. Избранные труды / О. А. Жидков ; Рос. ун-т дружбы

народов. –– М. : Норма, 2006. –– 606,[1] с. : портр.

192. Заборовский, Я. Ю. Закон Лициния – Секстия de modo agrorum

(Попытка интерпретации) / Я. Ю. Заборовский // Вестн. древ. истории. –– 1978. ––

№ 3. –– С. 10––19.

193. Зайцев, А. И. Греческая религия и мифология : курс лекций / А. И.

Зайцев ; под ред. Л. Я. Жмудя. –– М. : Академия ; СПб. : Филол. фак. С.-Петерб.

ун та, 2004. –– 203, [2] с. — (Высшее образование : классическая учебная книга)

(Classicus).

194. Зайцев, А. И. Культурный переворот в Древней Греции VIII – V вв. до

н. э. / А. И. Зайцев ; под ред. Л. Я. Жмудя. –– 2-е изд., испр. и доп. –– СПб. :

Филол. фак. С.-Петерб. ун-та, 2001. –– 317 с. –– (Серия «Из наследия

А. И. Зайцева» / под ред. Л. Я. Жмудя ; 1).

195. Зайцев, А. И. Ритуальное умерщвление царей / А. И. Зайцев // Зайцев

А. И. Избранные статьи. Т. 2 / А. И. Зайцев ; под ред. Н. А. Алмазовой и Л. Я.

Жмудя. –– СПб. : Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2003. –– С. 432–445. ––

(Серия «Из наследия А. И. Зайцева»).

196. Зайцев, А. И. Свидетельство «Илиады» о рожденном из земли царе

Эрехтее / А. И. Зайцев // Зайцев А. И. Избранные статьи. Т. 2 / А. И. Зайцев ; под

ред. Н. А. Алмазовой и Л. Я. Жмудя. –– СПб. : Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та,

2003. –– С. 422–431. –– (Серия «Из наследия А. И. Зайцева»).

197. Законы гражданские с разъяснениями Правительствующего Сената и

комментариями русских юристов. Книга вторая / сост. И. М. Тютрюмов ; науч.

ред. В. С. Ем. –– М. : Статут, 2004. — 603 с. — (Классика российской

цивилистики).

334

198. Закс, В. А. Проблемы феодализма в скандинавских странах: формы

социальной организации и правовые представления норвеж. крестьянства в XI –

XIII веках / В. А. Закс ; Калинин. гос. ун т. –– Калинин : КГУ, 1986. –– 92 с.

199. Зарубин, А. Г. Социальное время и особенности изменения его

свойств в периоды общественно-политических кризисов / А. Г. Зарубин // Вестн.

Рост. гос. экон. акад. –– 2000. –– № 2 (12). –– С. 125—136.

200. Захер, Я. М. Французская революция в документах, 1789 – 1794 /

Я. М. Захер ; Ком. ун—т им. т. Зиновьева. — Л. : Прибой, 1926. — 397 с.

201. Зимин, А. А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.) /

А. А. Зимин. –– М. : Наука, 1973. –– 391 с.

202. Золтан, А. К предыстории русск. «государь» / А. К. Золтан // Из

истории русской культуры. –– М. : Яз. славян. культуры, 2002. –– Т. II, кн. 1 :

Киевская и Московская Русь / сост.: А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский. –– С. 554—

590.

203. Иакинф. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в

древние времена. [В 3 т.] / Н. Я. Бичурин (Иакинф) ; [ред. текста, вступ. ст. и

коммент. А. Н. Бернштама, Н. В. Кюнера ; АН СССР, Ин-т этнографии им.

Н. Н. Миклухо-Маклая]. — М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1950 – 1953. — 3 т.

204. Иванов, М. С. Иранская революция 1905 – 1911 годов / М. С. Иванов.

–– М. : Изд-во ИМО, 1957. –– 560 с.

205. Илиева, И. И. Владельческий титул московских великих князей (с

середины XV до первой четверти XVI века) / И. И. Илиева // Bulgarian Historical

Review. –– 1984. –– Vol. 2. –– P. 75—87.

206. Ильин, Г. Ф. Рабство и древний Восток / Г. Ф. Ильин // Народы Азии и

Африки. –– 1973. –– № 4. –– С. 51—60.

207. Ильин, И. А. Наши задачи: ист. судьба и будущее России : ст. 1948 –

1954 гг. В 2 т. / И. А. Ильин. –– М. : Рарог, 1992. –– 344, 271, [1] с.

208. Ильин, И. А. О монархии и республике / И. А. Ильин, публ. Ю. Т.

Лисицы // Вопр. философии. –– 1991. –– № 4. –– С. 107—151.

335

209. Илюшечкин, В. П. Теория стадийного развития общества: история и

пробл. / В. П. Илюшечкин ; Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения. –– М. : Вост.

лит., 1996. –– 405, [1] с.

210. Иноземцев, В. Л. Концепция постэкономического общества / В. Л.

Иноземцев // Социол. журн. — 1997. –– № 4. –– С. 71—78.

211. Иностранное законодательство по рабочему вопросу. Англия / М-во

финансов, Отд. пром-сти. –– СПб., 1905. –– [1], 42 с.

212. Иоффе, О. С. Избранные труды по гражданскому праву: из истории

цивилист. мысли. Гражд. правоотношение. Критика теории «хозяйственного

права» / О. С. Иоффе ; МГУ им. М. В. Ломоносова. –– М. : Статут, 2000. –– 776,

[1] с. –– (Классика российской цивилистики / пред. редкол. сер. Е. А. Суханов).

213. Исаев, И. А. История государства и права России в вопросах и ответах

: учеб. пособие / И. А. Исаев. –– М. : Юрист, 2001. –– 236, [1] с.

214. Искакова, М. К. Механизм советского общенародного государства :

автореф. дис. ... канд. юрид. наук : 12.00.01 / Искакова Мира Касымжановна ;

Сарат. юрид. ин-т им. Д. И. Курского. –– Саратов, 1984. –– 18 с.

215. История Востока. В 6 т. Т. 1. Восток в древности / Рос. акад. наук, Ин-

т востоковедения ; гл. редкол.: Р. Б. Рыбаков (пред.) [и др.]. –– М. : Вост. лит.,

2002. –– 688 с. : карт.

216. История Востока. В 6 т. Т. 2. Восток в средние века / Рос. акад. наук,

Ин-т востоковедения ; гл. редкол.: Р. Б. Рыбаков (пред.) [ и др.]. –– М. : Вост. лит.,

2002. –– 716 с. : ил.

217. История Востока. В 6 т. Т. 3. Восток на рубеже средневековья и

нового времени XVI – XVIII вв. / Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения ; гл.

редкол.: Р. Б. Рыбаков (пред.) [и др.]. –– М. : Вост. лит., 2000. –– 695, [1] c. : ил.,

карт.

218. История Востока. В 6 т. Т. 4. Восток в новое время (конец XVIII –

начало XX в.), кн. 2 / Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения ; гл. редкол.: Р. Б.

Рыбаков (пред.) [ и др.]. –– М. : Вост. лит., 2005. –– 574 с. : карт.

336

219. История Востока. В 6 т. Т. 4. Восток в новое время (конец XVIII –

начало XX в.), кн. 1 / Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения ; гл. редкол.: Р. Б.

Рыбаков (пред.) [ и др.]. –– М. : Вост. лит., 2004. –– 608 с. : карт.

220. История государства и права зарубежных стран : учеб. для студентов

юрид. вузов. и фак. [В 2 ч.]. Ч. 1 / под общ. ред. О. А. Жидкова и Н. А.

Крашенинниковой. –– М. : НОРМА–ИНФРА–М, 1998. –– XIII, 461 c.

221. История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых

обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. [В 2 ч.]. Ч. 1.

Месопотамия / под ред. И. М. Дьяконова. –– М. : Наука, 1983. –– 534 с.

222. История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых

обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. [В 2 ч.]. Ч. 2. Передняя

Азия. Египет / редкол.: Б. Б. Пиотровский (отв. ред.) [и др.] ; под ред.

Г. М. Бонгард-Левина. –– М. : Наука, 1988. –– 622, [1] с. : ил.

223. История Древнего Востока. От ранних государственных образований

до древних империй / под ред. А. В. Седова. –– М. : Вост. лит., 2004. –– 894, [1] с.

: ил., цв. ил., карт., табл. — (История древнего Востока / Рос. акад. наук, Ин-т

востоковедения).

224. История Древнего мира. [В 3 кн.]. [Кн. 1]. Ранняя древность / под ред.

И. М. Дьяконова и др. ; АН СССР, Ин-т востоковедения –– М. : Наука, 1982. ––

390 с. : карт.

225. История Древнего мира. [В 3 кн.]. [Кн. 2]. Расцвет древних обществ /

под ред. И. М. Дьяконова и др. ; АН СССР, Ин-т востоковедения. –– М. : Наука,

1982. –– 576 с. : cхем.

226. История Древней Греции : учеб. для студентов вузов / под ред. В. И.

Кузищина. –– 3-е изд., перераб. и доп. –– М. : Высш. шк., 2003. –– 399 с. : ил.,

карт.

227. История Китая : учеб. для студентов вузов / под ред.

А. В. Меликсетова. — 3-е изд., испр. и доп. — М. : Изд-во Моск. ун-та : ОНИКС

21 век, 2004. — 751 с. : ил., портр.

337

228. История первобытного общества. Эпоха классообразования / отв. ред.

Ю. В. Бромлей ; АН СССР, Ин-т этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. — М. :

Наука, 1988. — 564, [1] с.

229. История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой

общины / отв. ред. Ю. В. Бромлей ; АН СССР, Ин-т этнографии им. Н. Н.

Миклухо-Маклая. –– М. : Наука, 1986. –– 572, [1] с.: ил.

230. История политических и правовых учений. Древний мир / отв.

ред. В. С. Нерсесянц ; редкол.: П. С. Грацианский, Л. С. Мамут, О. В. Мартышин.

–– М. : Наука, 1985. –– 349 с.

231. История политических и правовых учений. Средние века и

Возрождение / отв. ред. В. С. Нерсесянц ; АН СССР, Ин-т гос-ва и права. –– М. :

Наука, 1986. –– 349 с.

232. История средних веков. [В 2 т.] / под ред. З. П. Удальцовой, С. П.

Карпова. –– М. : Высш. шк., 1990. –– 2 т.

233. История теоретической социологии. В 4 т. / отв. ред. и сост. Ю. Н.

Давыдов. — М. : Реабилитация, 2002. — 4 т.

234. История Франции. В 3 т. / ред. коллегия: А. З. Манфред (отв. ред.) [и

др.]. –– М. : Наука, 1972 – 1973. –– 3 т.

235. Йоас, Х. Социальная теория : двадцать ввод. лекций / Ханс Йоас,

Вольфганг Кнебль ; пер. с нем. К. Г. Тимофеевой. –– СПб. : Алетейя, 2011. –– 838,

[1] с.

236. Кабо, В. Р. Первобытная доземледельческая община / В. Р. Кабо ; АН

СССР, Ин-т этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. –– М. : Наука, 1986. –– 302,

[2] с.

237. Кант, И. Критика способности суждения / Иммануил Кант // Кант И.

Сочинения. : в 6 т. / Иммануил Кант ; под общ. ред. В. Ф. Асмуса, А. Я. Гулыги, Т.

И.Ойзермана ; АН СССР, Ин-т философии. –– М. : Мысль, 1966. –– Т. 5. –– С.

161—530. –– (Философское наследие).

338

238. Кант, И. Критика чистого разума / Иммануил Кант ; [пер. с нем. Н.

Лосского]. –– М. : Мысль, 1994. –– 592 с. : портр. –– (Философское наследие ; т.

118).

239. Кант, И. Метафизика нравов / Иммануил Кант // Кант И. Собр. соч. : в

8 т. / Иммануил Кант ; под общ. ред. А. В. Гулыги. –– Юбил. изд. 1794 – 1994. ––

М. : ЧОРО, 1994. –– Т. 6 : Религия в пределах только разума; Метафизика нравов.

–– С. 224—543. –– (Мировая философская мысль).

240. Карпов, С. П. Генуэзцы в городах Понта (XIII – XV вв.) / С. П. Карпов

// Византийские очерки : тр. сов. ученых к XVIII междунар. конгр. византинистов

(8 – 15 авг. 1991 г., Москва). –– М., 1991. –– С. 142—149.

241. Карпов, С. П. Гражданский статус и этнический состав населения

итальянских факторий Причерноморья в XIV – XV вв. / С. П. Карпов // От

Средних веков к Возрождению : сб. в честь проф. Л. М. Брагиной. –– СПб. :

Алетейя, 2003. –– С. 36—42. –– (Библиотека ренессансной литературы / редсовет.:

О. В. Дмитриева, отв. ред. и др.).

242. Кассирер, Э. Философия символических форм. [В 3 т.]. Т. 3.

Феноменология познания = Phanomenologie der Erkenntnis / Эрнст Кассирер ; [пер.

С. А. Ромашко]. –– М. ; СПб. : Унив. кн., 2002. –– 397 с. –– (Книга света / редкол.:

Л. В. Скворцов (пред.) и др.). –– Пер. изд.: Philosophie der symbolischen Formen /

Ernst Cassirer. –– Berlin, 1923 – 1925.

243. Кенигсбергер, Г. Средневековая Европа, 400 – 1500 гг. : [пер. с англ.] /

Гельмут Кенигсбергер. –– М. : Весь мир, 2001. –– 374 с. : ил. –– (Тема).

244. Кессиди, Ф. Х. От мифа к логосу. Становление греческой философии /

Ф. Х. Кессиди. –– 2-е изд., испр. и доп. –– СПб. : Алетейя, 2003. –– 360 с. ––

(Серия «Античная библиотека. Исследования» / редкол.: Г. М. Бонгард-Левин

(пред.) и др. ; осн. О. Л. Абышко).

245. Кечекьян, С. Ф. Всеобщая история государства и права. Ч. I. Древний

мир, вып. 1. Древний Восток и Древняя Греция / С. Ф. Кечекьян. –– М. : Юрид.

изд-во ИКЮ СССР, 1944. –– 216 с.

339

246. Кечекьян, С. Ф. Правоотношения в социалистическом обществе / С.

Ф. Кечекьян ; АН СССР, Ин-т права им. А. Я. Вышинского. –– М. : Изд-во АН

СССР, 1958. –– 187 с.

247. Кечекьян, С. Ф. Учение Аристотеля о государстве и праве / С. Ф.

Кечекьян ; АН СССР, Ин-т права им. А. Я. Вышинского. –– М. ; Л. : Изд-во АН

СССР, 1947. –– 222 с.

248. Кистяковский, Б. А. Философия и социология права / Б. А.

Кистяковский ; изд. подгот. Ю. Н. Давыдов и В. В. Сапов ; Рус. христиан.

гуманит. ин-т. –– СПб. : Изд-во РХГИ, 1998. –– 799 с. : портр. –– (Серия «Русская

социология ХХ века» / редкол.: В. А. Ядов (пред.)).

249. Китаев, П. М. Культура: человеческое измерение: по материалам

исслед. в СССР в период 20 – 80-х годов / П. М. Китаев ; С.-Петерб. гос. ун-т. ––

СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1997. –– 134 с.

250. Климанов, Л. Г. «Quod sunt cives nostri»: статус венециан. гражданства

в XIV в. / Л. Г. Климанов // Культура и общество Италии накануне Нового

времени / Рос. акад. наук, Науч. совет по истории мировой культуры. –– М. :

Наука, 1993. –– С. 28—38.

251. Ко, М. Майя. Исчезнувшая цивилизация: легенды и факты : [пер. с

англ.] / Майкл Ко. –– М. : Центрполиграф, 2001. –– 235,[2] с., [20] л. ил. : ил., карт.

252. Кобищанов, Ю. М. Теория большой феодальной формации / Ю. М.

Кобищанов // Вопр. истории. –– 1992. –– № 4–5. –– С. 57—72.

253. Ковалев, С. И. История Рима / С. И. Ковалев ; под общ. ред.

Э. Д. Фролова. –– Новое изд., испр. и доп. –– СПб. : Полигон, 2003. –– 864 с., [40]

л. ил., карт. –– (Классическая мысль / науч. ред. М. В. Белкин).

254. Ковалева, И. И. Эрихтоний: миф в структуре Панафиней / И. И.

Ковалева // Вестн. древ. истории. –– 2004. –– № 4. –– С. 129––135.

255. Ковлер, А. И. Антропология права : учеб. для вузов / А. И. Ковлер ;

Рос. акад. наук, Ин-т гос-ва и права. –– М. : Норма : ИНФРА–М, 2002. –– 467 с.

340

256. Козлихин, И. Ю. Идея правового государства: история и

современность / И. Ю. Козлихин ; С.-Петерб. гос. ун–т. –– СПб., 1993. –– 150, [2]

с.

257. Козлихин, И. Ю. Избранные труды / И. Ю. Козлихин ; Ассоц. «Юрид.

центр». –– СПб. : Юрид. центр–Пресс, 2012. –– 583 с., [1] л. портр. –– (Теория и

история государства и права / редкол. : И. Ю. Козлихин (отв. ред.) и др.).

258. Кокошкин, Ф. Ф. Русское государственное право в связи с основными

началами общего государственного права : конспект лекций / Ф. Ф. Кокошкин ;

сост. Н. Невзоров ; ред. Ф. Ф. Кокошкин. –– М. : О-во взаимопомощи студентов-

юристов Моск. ун-та, 1908. –– 2 вып.

259. Колесницкий, Н. Ф. К вопросу о германском министериалитете Х –

XII вв. / Н. Ф. Колесницкий // Средние века : сборник / АН СССР, Ин-т истории. –

– М. : Наука, 1961. –– Вып. 20. –– С. 32––55.

260. Колесницкий, Н. Ф. Особенности вассально-ленных отношений в

Германии Х – ХIII вв. / Н. Ф. Колесницкий // Средние века : сборник / АН СССР,

Ин-т истории. –– М. : Наука, 1969. –– Вып. 32. –– С. 108––132.

261. Колесницкий, Н. Ф. Феодальное государство (VI – XV вв.) /

Н. Ф. Колесницкий. –– М. : Просвещение, 1967. –– 271 с., ил., карт. –– (Пособие

для учителей).

262. Коновалова, И. Г. Средневековый Восток : учеб. пособие для вузов /

И. Г. Коновалова ; рук. проекта А. О. Чубарьян ; Рос. акад. наук, Гос. ун-т

гуманит. наук, Науч.-образоват. центр по истории. –– М. : АСТ : Астрель, 2008. ––

494, [1] с. : ил.

263. Конституции зарубежных государств : Соединенные штаты Америки.

Великобритания. Франция. Германия. Италия. Япония. Канада : [офиц. тексты :

перевод / сост. В. В. Маклаков]. –– М. : Век, 1996. –– [XXIV], 406 с.

264. Конституции и законодательные акты буржуазных государств XVII –

XIX вв. : Англия, США, Франция, Италия, Германия : сб. док. / под ред.

П. Н. Галанзы. –– М. : Госюриздат, 1957. –– 587 с.

341

265. Копейчиков, В. В. Механизм Советского государства / В. В.

Копейчиков. — М. : Юрид. лит., 1968. –– 215 с.

266. Коптев, А. В. Princeps et dominus : к вопросу об эволюции принципата

в начале позднеантичной эпохи / А. В. Коптев // Древ. право. –– 1996. –– № 1. ––

С. 182––190.

267. Коркунов, Н. М. Русское государственное право : пособие к лекциям.

Т. 1. Введение и общая часть / Н. М. Коркунов. –– 4–е изд. (без существ. перемен).

–– СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1901. –– VIII, 573 с.

268. Коровкин, В. В. Очерки истории государственного хозяйства,

государственных финансов и налогообложения в Древнем мире / В. В. Коровкин.

— М. : Магистр, 2009. –– 732, [1] с. : ил., карт.

269. Коротаев, А. В. Джордж Питер Мердок и школа кросс-культурных

исследований / А. В. Коротаев // Антропология : теория и история. — 2003. —

№ 3. — С. 19—74.

270. Коротаев, А. В. Социальная эволюция: факторы, закономерности,

тенденции / А. В. Коротаев ; Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения. — М. : Вост.

лит., 2003. — 276, [2] с.

271. Корсунский, А. Р. Honestiores и humiliores в законодательных

памятниках Римской империи / А. Р. Корсунский // Вестн. древ. истории. –– 1950.

–– № 1. –– С. 81––90.

272. Косарев, А. И. Римское частное право : учеб. для студентов вузов /

А. И. Косарев. — М. : Закон и право : Издат. об-ние «ЮНИТИ», 1998. — 254 с.

273. Котельникова, Л. А. Феодализм и город в Италии в VIII – XV веках =

Mondo feudale e citta in Italia nei secoli VIII – XV : по материалам центр. и сев. обл.

/ Л. А. Котельникова ; отв. ред. В. И. Рутенберг. — М. : Наука, 1987. — 256 с.

274. Котляревский, С. А. Власть и право. Проблемы правового государства

/ С. А. Котляревский. — М. : тип. «Мысль» Н. П. Меснянкин и Кº, 1915. —

[2], 417, [2] с.

342

275. Коул, М. Культурно-историческая психология : наука будущего /

Майкл Коул ; пер. с англ. — М. : Когито-центр : Ин-т психологии, 1997. — 431 с.

— (Библиотека зарубежной психологии).

276. Кофанов, Л. Л. Lex и Ius: возникновение и развитие римского права в

VIII – III вв. до н.э. = Lex et Ius: ivris romanis origo et avgmen VIII—III saecvlis a.c. /

Л. Л. Кофанов ; Рос. акад. наук, Ин-т всеобщ. истории, МГУ им.

М. В. Ломоносова, Центр изучения римского права. — М. : Статут, 2006. —

572, [2] с.

277. Кофанов, Л. Л. Понятия res publica и civitas в 50-й книге Дигест

Юстиниана / Л. Л. Кофанов // Дигесты Юстиниана / отв. ред. Л. Л. Кофанов ; МГУ

им. М. В. Ломоносова. — М. : Статут, 2006. — Т. 8 : Статьи и указатели. —

С. 196––204.

278. Кофанов, Л. Л. Характер царской власти в Риме VIII–VI вв. до н.э. /

Л. Л. Кофанов // Антиковедение и медиевистика : сб. науч. тр. / отв. ред.

В. В. Дементьева ; Яросл. гос. ун-т. –– Ярославль, 2001. –– Вып. 3. –– С. 14––24.

279. Кочеткова, В. И. Количественная характеристика изменчивости

лобной доли эндокранов ископаемых гоминид / В. И. Кочеткова // Вопр.

антропологии. –– 1961. –– Вып. 6. –– С. 3––20.

280. Кочеткова, В. И. Эволюция мозга в связи с прогрессом материальной

культуры / В. И. Кочеткова // У истоков человечества: основные проблемы

антропогенеза / отв. ред. В. П. Якимов. –– М. : Изд-во МГУ, 1964. –– С. 191––243.

281. Кошеленко, Г. А. Греческий полис на эллинистическом Востоке /

Г. А. Кошеленко ; АН СССР, Ин-т археологии. — М. : Наука, 1979. — 295 с.

282. Кравчук, С. С. Государственно-правовые отношения в Советском

социалистическом государстве / С. С. Кравчук // Сов. гос-во и право. –– 1956. ––

№ 10. –– С. 95––105.

283. Крадин, Н. Н. Введение. От однолинейного взгляда на происхождение

государства к многолинейному / Н. Н. Крадин // Альтернативные пути к ранней

343

государственности : междунар. симп. / под ред. Н. Н. Крадина, В. А. Лынша. —

Владивосток : Дальнаука, 1995. –– С. 7––10.

284. Крадин, Н. Н. Вождество: современное состояние и проблемы

изучения / Н. Н. Крадин // Ранние формы политической организации: от

первобытности к государственности / отв. ред. В. А. Попов. — М. : Издат. фирма

«Вост. лит», 1995. — С. 11—61.

285. Крадин, Н. Н. Политическая антропология : учеб. пособие / Н. Н.

Крадин ; Рос. акад. наук, Ин-т истории, археологии и этнографии народов Дал.

Востока, М-во общ. и проф. образования Рос. Федерации, Дальневост. гос. техн.

ун-т. — М. : Ладомир, 2001. — 212, [1] с.

286. Красняк, О. А. Становление иранской регулярной армии в 1879 – 1921

гг. : по материалам архивов русской военной миссии / О. А. Красняк. — М. :

URSS : ЛКИ, 2007. — 158 с.

287. Кребер, А. Л. Стиль и цивилизации / Альфред Луис Кребер // Кребер

А. Л. Избранное: Природа культуры / Альфред Луис Кребер ; [пер. с англ.

Г. В. Вдовина]. — М. : РОССПЭН, 2004. — С. 803—858. –– (Культурология. XX

век / редкол. Л. В. Скворцов и др.).

288. Крист, К. История времен римских императоров от Августа до

Константина / Карл Крист. — Ростов н/Д. : Феникс, 1997. — Т. 1. — 573 с. : карт.,

ил. — (Историческая библиотека Бека) (Исторические силуэты).

289. Кузищин, В. И. Исследования в области экономической истории

античности / В. И. Кузищин. — СПб. : Алетейя, 2011. — 654, [1] с. : ил., портр. —

(Серия «Античная библиотека» / редкол.: Г. М. Бонгард-Левин. Исследования).

290. Кулагин, М. И. Предпринимательство и право: опыт Запада /

М. И. Кулагин // Кулагин М. И. Избранные труды / М. И. Кулагин ; МГУ им.

М. В. Ломоносова. –– М. : Статут, 1997. –– С. 184––292. –– (Серия «Классика

российской цивилистики»).

344

291. Кульков, М. О. Механизм и форма государства: вопросы соотношения

понятий / М. О. Кульков // Вестн. Волгоград. гос. ун-та. Серия 5, Юриспруденция.

— 2005. — № 7. — С. 124—128.

292. Кульпин, Э. С. Человек и природа в Китае / Э. С. Кульпин ; АН СССР,

Ин-т востоковедения. — М. : Наука, 1990. — 247 с. : ил.

293. Культура Византии, вторая половина VII – XII в. / отв. ред.

З. В. Удальцова, Г. Г. Литаврин ; [АН СССР, Ин-т всеобщ. истории]. — М. :

Наука, 1989. — 678, [2] с. : ил., [4] л. ил.

294. Кутафин, О. Е. Субъекты конституционного права Российской

Федерации как юридические и приравненные к ним лица : монография / О. Е.

Кутафин ; М-во образования и науки Рос. Федерации, Моск. юрид. акад. — М. :

Проспект, 2007. — 335, [1] с.

295. Кычанов, Е. И. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров /

Е. И. Кычанов ; Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения. — М. : Вост. лит., 1997. —

316 с.

296. Ламберг-Карловски, К. Древние цивилизации. Ближний Восток и

Мезоамерика / Карл Ламберг-Карловски, Джереми Саблов ; Рос. акад. наук, Ин-т

востоковедения. — М. : Наука, 1992. — 365, [1] с. : ил., [12] л. ил. — (По следам

исчезнувших культур Востока).

297. Ланда, Д. Сообщение о делах в Юкатане. 1566 г. / Диэго Ланда ; пер.

со староисп. Ю. В. Кнорозова. — М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1955. — 273, [XIX] с.

: ил., [16] л. ил., карт.

298. Ле Гофф, Ж. Другое Средневековье: время, труд и культура Запада /

Жак Ле Гофф. — Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2000. — 326, [1] с. : ил. —

(Другая история = Autre histoire / отв. ред. В. В. Харитонов).

299. Ле Гофф, Ж. Цивилизация средневекового Запада : [пер. с фр.] /

Жак Ле Гофф. –– Екатеринбург : У-Фактория, 2005. –– 558, [1] с. : ил., карт. ––

(Серия «Великие цивилизации» / сост. В. Харитонов).

345

300. Леви-Брюль, Л. Первобытный менталитет / Люсьен Леви-Брюль ; пер.

с фр. Е. Кальщикова. –– СПб. : Европ. дом, 2002. –– 399 с. –– (Programme A.

Pouchkine).

301. Левин, И. Д. Суверенитет = Sovereignity / И. Д. Левин ; Ассоц. «Юрид.

центр». –– Юрид. центр–Пресс, 2003. –– 371 с. –– (Теория и история государства

и права = Theory and history of state and law / редкол. И. Ю. Козлихин (отв. ред.) и

др.).

302. Леви-Строс, К. Структурная антропология / Клод Леви-Строс ; [пер. с

фр. В. В. Иванова]. –– М. : ЭКСМО-Пресс, 2001. –– 510, [1] с. –– (Психология без

границ).

303. Лейст, О. Э. Сущность права : проблемы теории и философии права /

О. Э. Лейст ; МГУ им. М. В. Ломоносова. –– М. : Зерцало-М, 2002. –– 279 с.

304. Лелюхин, Д. Н. Концепция идеального царства в «Артхашастре»

Каутильи / Д. Н. Лелюхин // Государство в истории общества: (к проблеме

критериев государственности) / Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения. –– М. :

Биоинформсервис, 1998. –– С. 8––143.

305. Ленин В.И. Пролетарская революция и ренегат Каутский // Ленин

В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5-е. Т. 37. Повторное описание (см. № 303)

306. Ленин, В. И. Полное собрание сочинений. Т. 29. Философские тетради

/ В. И. Ленин. –– 5-е изд. –– М. : Политиздат, 1969. –– XXIV, 782 с.

307. Ленин, В. И. Пролетарская революция и ренегат Каутский / В. И.

Ленин // Ленин В. И. Полн. собр. соч. / В. И. Ленин. –– 5-е изд. –– М. :

Политиздат, 1969. — Т. 37 : Июль 1918 – март 1919. — С. 237––338.

308. Ленцман, Я. А. Рабство в микенской и гомеровской Греции /

Я. А. Ленцман. –– М. : Изд-во АН СССР, 1963. –– 306 с. –– (Исследования по

истории рабства в античном мире / редкол.: К. К. Зельин (отв. ред.) и др.).

309. Леонтьев, А. Н. Проблемы развития психики / А. Н. Леонтьев. –– 4-е

изд. –– М. : Изд-во МГУ, 1981. –– 584 с. : ил.

346

310. Леонтьев, Д. А. Психология смысла : природа, строение и динамика

смысловой реальности : учеб. пособие для студентов вузов / Д. А. Леонтьев. –– 2-

е изд. , испр. –– М. : Смысл, 2003. — 486 с. : ил. –– (Фундаментальная психология

: ФП).

311. Летурно, Ш. Эволюция собственности = L'evolution de la Propriete :

пер. с фр. / Шарль Жан Мари Летурно. –– 2-е изд. –– М. : URSS : Либроком,

[2011]. –– 441 с. –– (Из наследия мировой социологии).

312. Ливанцев, К. Е. История государства и права средних веков : учеб.

пособие / К. Е. Ливанцев. –– СПб. : Питер, 2003. –– 283 с.

313. Лившиц, Р. З. Государство и право в современном обществе:

необходимость новых подходов / Р. З. Лившиц // Сов. гос-во и право. –– 1990. ––

№ 10. –– С. 13––21.

314. Липшиц, Е. Э. Право и суд в Византии в IV – VIII вв. / Е. Э. Липшиц ;

АН СССР, Ин-т истории СССР, Ленингр. отд-ние. –– Л. : Наука, Ленингр. отд-

ние, 1976. –– 230 с.

315. Липшиц, Е. Э. Юридические школы и развитие правоведческой науки

/ Е. Э. Липшиц // Культура Византии. IV – первая половина VII в. / отв. ред.

З. В. Удальцова ; АН СССР, Ин-т всеобщ. истории. –– М. : Наука, 1984. ––

С. 358—370.

316. Локк, Дж. Два трактата о правлении / Джон Локк // Локк Дж.

Сочинения : в 3 т. / Джон Локк –– М. : Мысль, 1988. –– Т. 3. –– С. 135––405. ––

(Философское наследие / редкол.: М. Б. Митин и др. ; т. 103).

317. Лосев, А. Ф. Диалектика мифа / А. Ф. Лосев. –– М. : Акад. проект,

2008. –– 303 с. –– (Философские технологии).

318. Лосев, А. Ф. История античной эстетики. [Т. 3]. Высокая классика /

А. Ф. Лосев. –– М. : АСТ ; Харьков : Фолио, 2000. –– 623 с. — (Вершины

человеческой мысли).

347

319. Лосев, А. Ф. История античной эстетики. [Т. 4]. Аристотель и поздняя

классика / А. Ф. Лосев. –– М. : АСТ ; Харьков : Фолио, 2000. –– 878, [1] с. —

(Вершины человеческой мысли).

320. Лосев, А. Ф. Мифология греков и римлян / А. Ф. Лосев. –– М. :

Мысль, 1996. –– 975 с. : портр.

321. Лосев, А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии / А. Ф.

Лосев. –– М. : Мысль, 1993. –– 959 с. : портр.

322. Лукашева, Е. А. Человек, право, цивилизации: нормативно-

ценностное измерение / Е. А. Лукашева ; Рос. акад. наук, Ин-т гос-ва и права —

М. : НОРМА, 2009. — 383 с.

323. Лукин, Н. М. Новая история в документах и материалах / Н. М. Лукин,

В. М. Далин. –– М. : ОГИЗ, 1935. –– Вып. 1. –– 85 с.

324. Луков, В. А. История литературы : зарубежная литература от истоков

до наших дней : учеб. пособие для студентов вузов / В. А. Луков. –– 2-е изд., испр.

–– М. : Academia, 2005. –– 510, [1] с. –– (Высшее профессиональное образование.

Педагогические специальности).

325. Лурье, И. М. Очерки древнеегипетского права (XVI – X вв. до н.э.) :

памятники и исследования. — Л. : Изд-во гос. Эрмитажа, 1960. — 355 с., ил.

326. Любашиц, В. Я. Эволюция государства как политико-правового

института : дис. … д-ра юрид наук : 23.00.02 / Любашиц Валентин Яковлевич ;

Ростов. гос. ун-т. –– Ростов н/Д., 2005. — 302 с.

327. Макиавелли, Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия /

Никколо Макиавелли // Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о первой декаде

Тита Ливия. О военном искусстве / Никколо Макиавелли. — М. : Мысль, 1996. —

С. 123—482.

328. Мак-Люэн, М. Галактика Гутенберга: становление человека

печатающего / Маршалл Мак-Люэн ; пер. И. О. Тюриной. — М. : Акад. проект :

Фонд «Мир», 2005. — 495 с. — (Единый гуманитарный мир. Социология)

(Концепции).

348

329. Малько, А. В. Правовое государство / А. В. Малько // Правоведение.

— 1997. — № 3. — С. 125—131.

330. Мальцев, Г. В. К вопросу о частном и публичном праве / Г. В.

Мальцев // Право и гражданское общество в современной России : сб. науч. ст. /

Рос. акад. гос. службы при Президенте Рос. Федерации ; под общ. ред. Г. В.

Мальцева. –– М. : Изд-во РАГС, 2003. — С. 89—137.

331. Мамут, Л. С. Государствоведение: аксиологический подход /

Л. С. Мамут // Политико-правовые ценности: история и современность : [сб. ст.] /

отв. ред. В. С. Нерсесянц. — М. : Эдиториал УРСС, 2000. — С. 129—152.

332. Мамут, Л. С. К. Маркс о государстве как политической организации

общества / Л. С. Мамут // Вопр. философии. — 1968. — № 7. — С. 29—39.

333. Маньков, А. Г. Развитие крепостного права в России во второй

половине XVII века / А. Г. Маньков ; АН СССР, Ин-т истории. –– М. ; Л. : Изд-во

АН СССР, 1962. –– 422 с.

334. Маретин, Ю. В. Стадиальная типология общины / Ю. В. Маретин //

Тез. докл. и сообщ. XIV сессии Межресп. симп. по аграрной истории Вост.

Европы / АН СССР, Отд-ние истории. — М. : Наука, 1972. — Вып. 2. — С. 165—

170.

335. Маретина, С. А. Община у горных народов Ассама / С. А. Маретина //

Община и социальная организация у народов Восточной и Юго-Восточной Азии :

[сб. ст.] / отв. ред. Р. Ф. Итс ; АН СССР, Ин-т этнографии им. Н. Н. Миклухо-

Маклая. — Л. : Наука, 1967. — С. 7—48.

336. Маретина, С. А. Эволюция общественного строя у горных народов

Северо-Восточной Индии / С. А. Маретина ; АН СССР, Ин-т этнографии им.

Н. Н. Миклухо-Маклая. — М. : Наука, 1980. — 259 с.

337. Маринович Л. П. Павсаний : жизнь и творчество / Л. Маринович,

Г. Кошеленко // Павсаний Описание Эллады : в 2 т. / Павсаний. — М. : Науч.-

издат. центр «Ладомир», 1994. — Т. 1. — С. I—XXIII. — (Античная классика).

349

338. Маринович, Л. П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис

полиса / Л. П. Маринович ; АН СССР, Ин-т всеобщ. истории. — М. : Наука, 1975.

— 274 с.

339. Маркарян, Э. С. Исходные посылки понимания культуры как

специфического способа человеческой деятельности / Э. С. Маркарян //

Философские проблемы культуры / под ред. З. Н. Чавчавадзе ; АН ГССР, Ин-т

философии. — Тбилиси : Мецниереба, 1980. — С. 16—44.

340. Маркарян, Э. С. О концепции локальных цивилизаций : крит. очерк /

Э. С. Маркарян ; АН Арм. ССР. — Ереван, 1969. — 179 с.

341. Маркарян, Э. С. Теория культуры и современная наука : (логико-

методол. анализ) / Э. С. Маркарян. — М. : Мысль, 1983. — 284 с.

342. Маркс, К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта / Карл Маркс //

Маркс К. Сочинения / Карл Маркс, Фридрих Энгельс ; Ин-т марксизма-ленинизма

при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Госполитиздат, 1958. — Т. 8. — С. 115—217.

343. Маркс, К. К критике политической экономии / Карл Маркс // Маркс К.

Сочинения / Карл Маркс, Фридрих Энгельс ; Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК

КПСС. — 2-е изд. — М. : Госполитиздат, 1959. — Т. 13. — С. 1—167.

344. Маркс, К. Капитал : критика полит. экономии / Карл Маркс // Маркс

К. Сочинения / Карл Маркс, Фридрих Энгельс ; Ин-т марксизма-ленинизма при

ЦК КПСС. — 2-е изд. –– М. : Госполитиздат, 1960. — Т. 23. — VI, 907 с.

345. Маркс, К. Критика Готской программы / Карл Маркс // Маркс К.

Сочинения / Карл Маркс, Фридрих Энгельс ; Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК

КПСС. — 2-е изд. — М. : Госполитиздат, 1961. — Т. 19. — С. 9—32.

346. Маркс, К. Формы, предшествующие капиталистическому

производству / Карл Маркс // Маркс К. Сочинения / Карл Маркс,

Фридрих Энгельс ; Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. :

Политиздат, 1968. — Т. 46, Ч. 1. — С. 461—508.

350

347. Марксистская философия в XIX веке. В 2 кн. Кн. 2. Развитие

марксистской философии во второй половине XIX века / АН СССР, Ин-т

философии, Акад. обществ. наук при ЦК КПСС. — М. : Наука, 1979. — 398 с.

348. Марксистско-ленинская общая теория государства и права. [В 4 т.].

Т. 1. Основные институты и понятия / АН СССР, Ин-т гос-ва и права. — М. :

Юрид. лит., 1970. — 622 с.

349. Марр, Н. Я. Иштарь: (от богини матриархальной Афревразии до

героини любви феодальной Европы) / Н. Я. Марр // Яфетический сборник / АН

СССР, Ин-т языка и мышления. — Л. : Изд-во АН СССР, 1927. — T. 5. —

С. 109—179.

350. Марр, Н. Я. Иштарь: (от богини матриархальной Афревразии до

героини любви феодальной Европы) / Н. Я. Марр // Яфетический сборник / АН

СССР, Ин-т языка и мышления. — Л. : Изд-во АН СССР, 1927. — T. 5. —

С. 109—179. Повторное описание (см. № 346)

351. Марр, Н. Я. К пересмотру распределения шумерского словарям /

Н. Я. Марр // Докл. АН СССР. — 1927. — № 1. — С. 7—12.

352. Марр, Н. Я. К пересмотру распределения шумерского словарям /

Н. Я. Марр // Докл. АН СССР. — 1927. — № 1. — С. 7—12. Повторное описание

(см. № 347)

353. Марр, Н. Я. Чуваши-яфетиды на Волге : [доклад] / Н. Я. Марр. ––

Чебоксары : Чуваш. гос. изд-во, 1926. — 75 с.

354. Мартынов, А. С. Доктрина императорской власти и ее место в

официальной идеологии императорского Китая / А. С. Мартынов // Всемирная

история и Восток : сб. ст. / отв. ред. Б. Б. Пиотровский ; АН СССР, Отд-ние

истории. — М. : Наука, 1989. — С. 86—104.

355. Мартынов, А. С. Представление о природе и мироустроительных

функциях власти китайских императоров в официальной традиции / А. С.

Мартынов // Народы Азии и Африки. — 1972. — № 5. — С. 72—82.

351

356. Мартынов, А. С. Сила дэ монарха // Письменные памятники Востока :

историко-филол. исслед. : ежегодник / АН СССР, Ин-т востоковедения. — М. :

Наука, 1974. — 1971. — С. 340—387.

357. Марченко, М. Н. Общая теория государства и права / М. Н. Марченко,

Е. М. Дерябина. — 2-е. изд. — М., 2012.

по предоставленным данным издание библиографически не проверяется. Ниже

приведены описания, найденные в «Книжной летописи» за 2012 г.

Марченко, М. Н. Правовая система Европейского Союза / Марченко, М. Н.,

Дерябина Е.М ; МГУ им. М. В. Ломоносова. –– М. : Норма : ИНФРА–М, 2012. ––

703 с.

Марченко, М. Н. Правоведение : учебник / М. Н. Марченко, Е. М. Дерябина ;

МГУ им. М. В. Ломоносова. — М. : Проспект, 2012. — 416 с.

Марченко, М. Н. Теория государства и права : схемы с комментариями : учебное

пособие / М. Н. Марченко, Е. М. Дерябина ; МГУ им. М. В. Ломоносова. —

М. : Проспект, 2013. — 198 с.

Марченко, М. Н. Теория государства и права : учебник для бакалавров /

М. Н. Марченко, Е. М. Дерябина ; МГУ им. М. В. Ломоносова. — М. :

Проспект, 2013. — 432 с.

358. Матье, М. Э. Избранные труды по мифологии и идеологии Древнего

Египта / М. Э. Матье ; Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения. — М. : Издат. фирма

«Вост. лит.», 1996. — 325, [1] с. : ил. — (Исследования по фольклору и

мифологии Востока / редкол.: Е. М. Мелетинский (пред.) и др.).

359. Махабхарата : пер. с санскрита. Кн. 2. Сабхапарва, или Книга о

собрании / коммент. В. И. Кальянова ; АН СССР. –– М. ; Л. : Изд-во АН СССР. ––

253 с., 15 л. ил. –– (Литературные памятники).

360. Машкин, Н. А. Принципат Августа: происхождение и социальная

сущность / Н. А. Машкин ; АН СССР, Ин-т истории. –– М. ; Л. : 2-я тип. Изд-ва

АН СССР, 1949. –– 687 с. : ил.

352

361. Машкин, Н. А. Эдикты Августа из Киренаики / Н. А. Машкин //

Вестн. древ. истории. –– 1938. –– № 3. –– С. 180––192.

362. Маяк, И. Л. Римляне в быту и на общественном поприще (Ранняя

Республика) / И. Л. Маяк // Человек и общество в античном мире = Person and

society in ancient world / отв. ред. Л. П. Маринович ; Рос. акад. наук, Ин-т всеобщ.

истории. –– М. : Наука, 1998. –– С. 15––33.

363. Медведев, Е. М. О товарно-денежных отношениях в индийском

городе второй половины I тыс. н. э. / Е. М. Медведев // Ближний и Средний

Восток: товарно-денежные отношения при феодализме / редкол. : Г. Ф. Гирс,

Е. А. Давидович ; АН СССР, Ин-т востоковедения. –– М. : Наука, 1980. –– С. 139–

–153.

364. Медведев, Е. М. Хартия Вишнушены как источник по истории

раннесредневекового города / Е. М. Медведев // Древняя Индия : язык. Культура.

Текст : [сб. ст.] / редкол.: Г. М. Бонгард-Левин и др. ; АН СССР, Ин-т

востоковедения. –– М. : Наука, 1985. –– С. 222––239.

365. Медведев, И. П. Правовая культура Византийской империи /

И. П. Медведев. –– СПб. : Алетейя, 2001. –– 575 с. : ил. –– (Серия «Византийская

библиотека» / редкол.: Г. Г. Литаврин (пред.) и др. Исследования).

366. Медведев, С. Н. Вестготское законодательство V – VI веков /

С. Н. Медведев. –– Ставрополь : Район. газ., 1992. –– 125 с.

367. Медовичев, А. Е. Происхождение и специфика феномена полиса:

некоторые аспекты проблемы в трудах зарубежных ученых / А. Е. Медовичев //

Феномен полиса в современной зарубежной историографии : реф. сб. / под ред. А.

Е. Медовичев. –– М. : РАН ИНИОН, 2011. –– С. 4—20.

368. Медушевский, А. Н. Российская модель конституционных

преобразований в сравнительной перспективе / А. Н. Медушевский // Сравн.

конституц. обозрение. –– 2003. –– № 2. –– С. 148––166.

369. Меликшивили, Г. А. К вопросу о характере древнейших классовых

обществ / Г. А. Меликшивили // Вопр. истории. — 1966. — № 11. — С. 65—80.

353

370. Меликшивили, Г. А. Характер социально-экономического строя на

древнем Востоке : (опыт стадиально-типолог. классификации клас. о-в) /

Г. А. Меликшивили // Народы Азии и Африки. — 1972. — № 4. — С. 53—64.

371. Мерперт, Н. Я. Этнокультурные изменения на Балканах на рубеже

энеолита и раннего бронзового века / Н. Я. Мерперт // Этногенез народов Балкан

и Северного Причерноморья : лингвистика, история, археология / АН СССР, Ин-т

славяноведения и балканистики. –– М. : Наука, 1984. –– С. 234––246.

372. Мерперт, Н. Я. Об этнокультурной ситуации IV – III тыс. до н.э. в

циркумпонтийской зоне / Н. Я. Мерперт // Древний Восток: этнокультурные связи

/ [отв. ред. Г. М. Бонгард-Левин] ; АН СССР, Ин-т востоковедения. –– М. : Наука,

1988. –– С. 7––36.

373. Мигунова, Т. Л. Отмена крепостного права и правосознание в Англии

XIV в. и в России XVIII в. / Т. Л. Мигунова, Т. Г Минеева // Изв. вузов. Серия

«Правоведение». –– 2011. –– № 1. –– С. 32––36.

374. Мингалеева, Н. Х. Источник власти и народный суверенитет в

трактовке К. Салютати / Н. Х. Мингалеева // От Средних веков к Возрождению :

сб. в честь проф. Л. М. Брагиной. –– СПб. : Алетейя, 2003. –– С. 216––229.

375. Моисеев, Н. Н. Случайна или неизбежна эволюция / Н. Н. Моисеев //

Химия и жизнь. –– 1981. –– № 7. –– С. 23––27.

376. Монтескье, Ш. Л. О духе законов / Шарль Луи Монтескье //

Мотескье Ш. Л. Избранные произведения / Шарль Луи Монтескье ; [общ. ред.

М. П. Баскина]. –– М. : Госполитиздат, 1955. — С. 159––733.

377. Мостовщикова, Е. А. Сакрализация власти в Римской империи и культ

солнца / Е. А. Мостовщикова // Вестн. Ленигр. гос. ун-та им. А. С. Пушкина. —

2009. — Т. 2, № 3. — С. 186—193.

378. Муравьев, А. В. Историческая география эпохи феодализма (Западная

Европа и Россия в V – XVII вв.) / А. В. Муравьев, В. В. Самаркин. — М. :

Просвещение, 1973. — 144 с. : карт.

354

379. Муромцев, С. А. Определение и основное разделение права /

С. А. Муромцев // Муромцев С. А. Избранные труды по римскому и

гражданскому праву / С. А. Муромцев. — М. : Центр ЮрИнфоР, 2004. — С. 504—

740. — (Библиотека «ЮрИнфоР») (Серия «Научное наследие»).

380. Мюллер, А. История ислама: от мусульманской Персии до падения

мусульманской Испании : [пер. с нем.] / Август Мюллер. — М. : АСТ : Астрель,

2004. — 893 с. : карт. — (Классическая мысль).

381. Наговицын, А. Е. Древние цивилизации : общая теория мифа /

А. Е. Наговицын. — М. : Акад. проект, 2005. — 651 [3] с., [40] л. цв. ил. —

(Единый гуманитарный мир. Культуры).

382. Нельсон, Р. Эволюционный подход в экономической науке /

Р. Нельсон, С. Уинтер // Истоки : из опыта изучения экономики как структуры и

процесса / [редкол.: Я. И. Кузьминов (гл. ред.) и др. ; Гос. ун-т – Высш. шк.

экономики]. — 2-е изд. — М. : ГУ ВШЭ, 2007. — С. 53—89. — (Приоритетные

национальные проекты. Образование).

383. Немировский, А. И. История Древнего мира : античность : учеб. для

студентов вузов / А. И. Немировский. — 2-е изд., перераб. и доп. — М. : Русь-

Олимп, 2007. — 926, [1] с. : ил. — (Учебник для вузов).

384. Нерсесянц, В. С. Общая теория права и государства : учеб. для вузов /

В. С. Нерсесянц ; Ин-т гос-ва и права Рос. акад. наук, Акад. правовой ин-т. — М. :

Норма : ИНФРА–М, 2002. — 539 с.

385. Нерсесянц, В. С. Право – математика свободы : опыт прошлого и

перспективы / В. С. Нерсесянц,. — М. : Юрист, 1996. — 157 с.

386. Нерсесянц, В. С. Правовое государство: история и современность /

В. С. Нерсесянц // Вопр. философии. — 1989. — № 2. — С. 35—41.

387. Нерсесянц, В. С. Философия права : учеб. для вузов : для студентов

вузов, обучающихся по юрид. спец. / В. С. Нерсесянц ; Ин-т гос-ва и права Рос.

акад. наук, Акад. правовой ин-т. — 2-е изд., перераб. и доп. — М. : Норма, 2006.

— 835 с.

355

388. Неусыхин, А. И. Возникновение зависимого крестьянства как класса

раннефеодального общества в Западной Европе VI – VII вв. / А. И. Неусыхин ;

АН СССР, Ин-т истории. — М. : Изд-во АН СССР, 1956. — 420 с.

389. Неусыхин, А. И. Проблемы европейского феодализма : избр. тр. /

А. И. Неусыхин ; АН СССР, Ин-т всеобщ. истории. — М. : Наука, 1979. — 538 с.,

1 л. портр.

390. Никитина, Е. С. Семиотика : курс лекций : учеб. пособие для

студентов гуманит. спец. / Е. С. Никитина ; Ин-т языкознания Рос. акад. наук. —

М. : Акад. проект : Трикста, 2006. — 526, [1] с. : ил. — (Учебное пособие для

вузов) (Gaudeamus).

391. Никольский, Н. М. Частное землевладение и землепользование в

древнем Двуречье : (к истории вавилонско-ассирийского о-ва в III – I тыс. до н. э.)

/ Н. М. Никольский ; АН БССР, Ин-т истории. — Минск : АН БССР, 1948. — 160

с.

392. Нозик, Р. Анархия, государство и утопия / Роберт Нозик ; [пер. с англ.

Б. Пинскера ; науч. ред. Ю. Кузнецов, А. Куряев]. — М. : Ирисэн, 2008. —

422, [1] с. — (Серия «Политическая наука»).

393. Общая теория государства и права : акад. курс. В 3 т. Т. 1.

Государство / отв. ред. М. Н. Марченко. — 3-е изд., перераб. и доп. — М. : Норма,

2007. — 556 с.

394. Общая теория права и государства : учеб. для юрид. вузов / под ред.

В. В. Лазарева. — [2-е изд., перераб. и доп.]. — М. : Юристъ, 1996. — 470, [1] с.

395. Ожегов, С. И. Словарь русского языка : ок. 57000 слов / С. И. Ожегов ;

под ред. Н. Ю. Шведовой. — 20-е изд., стер. — М. : Рус. яз., 1988. — 748, [2] с. :

портр.

396. Окуньков, Л. А. Президент Российской Федерации : Конституция и

полит. практика / Л. А. Окуньков. — М. : ИНФРА–М : Норма, 1996. — 234, [1] с.

397. Основин, В. С. Советские государственноправовые отношения /

В. С. Основин. — М. : Юрид. лит., 1965. — 168 с.

356

398. Основные институты гражданского права зарубежных стран / отв. ред.

В. В. Залесский ; Ин-т законодательства и сравнит. правоведения при

Правительстве Рос. Федерации. — М. : Норма, 2009. — 1183 с.

399. От магической силы к моральному императиву: категория дэ в

китайской культуре : [сб. ст.] / [Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения ; сост. и отв.

ред. Л. Н. Борох, А. И. Кобзев]. — М. : Издат. фирма «Вост. лит.», 1998. —

420, [2] с. — (История восточной философии).

400. Ответственность государства перед частными лицами (опыт

комплексного исследования) : монография. В 2 т. Т. 1. Обязательства государства

по возмещению вреда, причиненного частным лицам, ч. 1–2 / под ред. Л. И.

Антоновой ; [Сев.-зап. ин-т Рос. акад. нар. хоз-ва и гос. службы при Президенте

Рос. Федерации, Информ.-правовой центр]. — СПб. : ИПЦ СЗИУ РАНХиГС,

2012. — 2 ч.

401. Павленко, Ю. В. Альтернативные подходы к осмыслению истории и

проблема их синтеза / Ю. В. Павленко // Философия и о-во. — 1997. — № 3. —

С. 93—133.

402. Павленко, Ю. В. История мировой цивилизации : филос. анализ. /

Ю. В. Павленко ; Ин-т гуманит. исслед., Укр. акад. наук нац. прогресса. — Киев :

Феникс, 2002. — 759 с. : ил.

403. Павленко, Ю. В. Происхождение цивилизации: альтернативные пути /

Ю. В. Павленко // Альтернативные пути к цивилизации : [монография] / [ред.

Е. В. Комарова]. — М. : Логос, 2000. — С. 115—129.

404. Павленко, Ю. В. Раннеклассовые общества : генезис и пути развития /

Ю. В. Павленко ; АН УССР, Ин-т археологии. — Киев : Наукова думка, 1989. —

285, [3] с.

405. Памятники истории Англии XI – XIII вв. : рус. и лат. тексты Великой

хартии вольностей и др. док. / пер. и введ. Д. М. Петрушевского. — М. : Соцэкгиз,

1936. — 238, [2] с. — (Документы и материалы по всеобщей истории. Средние

века / Ист. фак. МГУ).

357

406. Панеях, В. М. Холопство в XVI – начале XVII века / В. М. Панеях ;

АН СССР, Ин-т истории СССР. — Л. : Наука, Ленингр. отд-ние, 1975. — 268 с.

407. Пантин, В. И. Волны политической модернизации в истории России: к

обсуждению гипотезы / В. И. Пантин, В. В. Лапкин // Полис: полит. исслед. —

1998. — № 2. — С. 39—51.

408. Пантин, В. И. Циклы реформ-контрреформ в России и их связь с

циклами мирового развития / В. И. Пантин // Полис: полит. исслед. — 2011. —

№ 6. — С. 22—31.

409. Папрыгин, Е. С. Правопорядок в государствах с различными формами

политико-правового режима : автореф. дис. … канд. юрид. наук : 12.00.01 /

Папрыгин Евгений Сергеевич ; [Моск. ун-т М-ва внутр. дел России]. — М., 2009.

— 26 с.

410. Парасюк, Е. А. Механизм государства: к исследованию понятия /

Е. А. Парасюк // Вестн. Адыг. гос. ун-та. Серия 1, Регионоведение: философия,

история, социология, юриспруденция, политология, культурология. — 2009. —

№ 2. — С. 176—181.

411. Пасков, С. С. Япония в раннее средневековье, VII – XII вв. : ист.

очерки / С. С. Пасков. — М. : Наука, 1987. — 195, [2] с., [4] л. ил.

412. Пашуканис, Е. Б. Избранные произведения по общей теории права и

государства / Е. Б. Пашуканис ; АН СССР, Ин-т гос-ва и права. — М. : Наука,

1980. — 271 с.

413. Пеннер, Д. И. Картина собственности как «пучка прав» / Д. И. Пеннер

// Российский ежегодник сравнительного права / [редкол.: Д. В. Дождев (гл. ред.)

и др.] ; С.-Петерб. гос. ун-т. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. гос. ун-та, 2008. — 2007.

— № 1. — С. 103—210.

414. Перепелкин, Ю. Я. Частная собственность в представлении египтян

Старого царства / Ю. Я. Перепелкин ; АН СССР ; Рос. Палестин. о-во. — М. ; Л. :

Наука, 1966. — 127 с. — (Палестинский сборник ; 16(79)).

358

415. Переходные эпохи в социальном измерении : история и

современность : [сб. ст.] / Рос. акад. наук, Ин-т всеобщ. истории ; [отв. ред. В. Л.

Мальков]. — М. : Наука, 2002. — 481, [1] с.

416. Периханян А. Г. Храмовые объединения Малой Азии и Армении

(IV в. до н. э. – III в. н. э.) / А. Г. Периханян ; АН СССР, Ин-т востоковедения. —

М. : Изд-во вост. лит, 1959. — 186 с. : ил.

417. Першиц, А. И. Матриархат: иллюзии и реальность / А. И. Першиц //

Вестн. АН СССР. — 1986. — № 3. — С. 59—70.

418. Петражицкий, Л. И. Теория права и государства в связи с теорией

нравственности / Л. И. Петражицкий ; С.-Петерб. гос. ун-т. — СПб. : Лань, 2000.

— 606, [1] с. — (Классики истории и философии права).

419. Петров, Г. И. Советское административное право. Общая часть /

Г. И. Петров ; ЛГУ им. А. А. Жданова. — Л. : Изд-во Ленигр. ун-та, 1960. — 344

с.

420. Петрушевский, Д. М. Очерки из истории средневекового общества и

государства / Д. М. Петрушевский. — М. : Кн. находка, 2003. — 508, [1] с. —

(Юность Европы).

421. Печатнова, Л. Г. История Спарты : период архаики и классики /

Л. Г. Печатнова. — СПб. : Гуманит. акад., 2002. — 507, [3] с. — (Studia classica)

(Отечественные исследования по античной и средневековой истории).

422. Пиккио, Р. «Слово о полку Игореве» как памятник религиозной

литературы Древней Руси / Риккардо Пиккио // Пиккио Р. Slavia orthodoxa : лит. и

яз. / Риккардо Пиккио ; отв. ред.Н. Н. Запольская, В. В. Калугин. — М. : Знак :

Кошелев, 2003. — С. 518—539. — (Studia philologica).

423. Платон. Диалоги / Платон ; [сост., ред. и авт. вступ. ст. А. Ф. Лосев ;

пер. с древнегреч. С. Я. Шейнман-Тонштейн]. — М. : Мысль, 1998. — 607 с. —

(Классическая философская мысль).

359

424. Плетнева, С. А. Кочевники Средневековья : поиски ист.

закономерностей / С. А. Плетнева ; АН СССР, Ин-т археологии. — М. : Наука,

1982. — 188 с. : ил.

425. Покровский, И. А. Основные проблемы гражданского права /

И. А. Покровский ; МГУ им. М. В. Ломоносова. — М. : Статут, 1998. — 353 с. —

(Серия «Классика Российской Цивилистики»).

426. Полибий. Всеобщая история. [В 2 т.]. Т. 1 / Полибий ; [пер. с

древнегреч. Ф. Мищенко]. — М. : АСТ, 2004. — 765 с. — (Историческая

библиотека).

427. Поляков, А. В. Общая теория права: проблемы интерпретации в

контексте коммуникативного подхода : учеб. для студентов ун-тов / А. В. Поляков

; С.-Петерб. гос. ун-т. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. гос. ун-та, 2004. — 863 с.

428. Понятие государства в четырех языках : [англ., фр., фин. и рус. яз.] :

сб. ст. / под ред. О. Хархордина. — СПб. ; М. : Европ. ун-т : Летний сад, 2002. —

216, [2] с. — (Труды факультета политических наук и социологии / Европ. ун-т в

Санкт-Петербурге ; вып. 6).

429. Попов, В. А. Политогенетическая контроверза, параполитейность и

феномен вторичной государственности / В. А. Попов // Ранние формы

политической организации: от первобытности к государственности : [сб. ст.] /

[отв. ред. и авт. предисл. В. А. Попов] ; Рос. акад. наук ; Музей антропологии и

этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера). — М. : Издат. фирма «Вост. лит.»,

1995. — С. 188—204.

430. Поппер, К. Р. Открытое общество и его враги. [В 2 т.] / Карл Раймунд

Поппер ; пер. с англ. под общ. ред. [и с предисл.] В. Н. Садовского. — М. :

Междунар. фонд «Культ. инициатива» – Soros foundation : Открытое о-во

«Феникс», 1992. — 2 т.

431. Поршнев, Б. Ф. О начале человеческой истории : (пробл.

палеопсихологии) / Б. Ф. Поршнев. — М. : ФЭРИ-В, 2006. — 634, [2] с.

360

432. Проблемы общей теории права и государства : учеб. для вузов / под

общ. ред. В. С. Нерсесянца. — М. : Норма : ИНФРА–М, 2002. — XIV, 813 с.

433. Проблемы развития феодальной собственности на землю : [сб. ст.] /

отв. ред. А. М. Сахаров. — М. : Изд-во МГУ, 1979. — 207 с.

434. Прокошенкова, Е. Е. Многообразие форм толкования термина

«механизм государства» / Е. Е. Прокошенкова, И. Н. Максимовская // Вестн.

Чуваш. гос. ун-та. — 2006. — № 1. — С. 252—258.

435. Пронкин, С. В. К вопросу о характере «обновленного»

государственного строя Российской Империи (октябрь 1905 – февраль 1917 гг.) /

С. В. Пронкин // Вестн. МГУ. Серия 21, Управление (государство и общество). —

2010. — № 4. — С. 3—22

436. Публичные услуги: правовое регулирование (российский и

зарубежный опыт) : [сб. ст.] / [под общ. ред. Е. В. Гриценко, Н. А. Шевелевой]. —

М. : Волтерс Клувер, 2007. — 245 c.

437. Пучков, О. А. Юридическая антропология и развитие науки о

государстве и праве (теорет. основы) : автореф. дис. ... д-ра юрид. наук : 12.00.01 /

Пучков Олег Александрович ; Перм. гос. ун-т. — Екатеринбург, 2002. — 48 c.

438. Рабство в странах Востока в Средние века : [сб. ст.] / отв. ред.

О. Г. Большаков, Е. И. Кычанов ; АН СССР, Ленингр. отд-ние Ин-та

востоковедения. — М. : Наука, 1986. — 502, [1] c.

439. Радбрух, Г. Философия права / Густав Радбрух ; пер. с нем.

Ю. М. Юмашева. — М. : Междунар. отношения, 2004. — 238 с.

440. Радциг, С. И. Цицерон и его время / С. И. Радциг // Цицерон. 2000 лет

со времени смерти : сб. ст. / [редкол. Н. Д. Дератани]. — М. : Изд-во Моск. ун-та,

1959. — С. 9—54.

441. Разуваев, Н. В. Исторические предпосылки возникновения

социального государства / Н. В. Разуваев // Социальная антропология права

современного общества: пробл. и перспективы науч.-исслед. прогр. : тр. теорет.

семинара юрид. фак. С.-Петерб. ин-та внешнеэкон. связей, экономики и права. /

361

ред. И. Л. Честнов ; С.-Петерб. ин-т внешнеэкон. связей, экономики и права. —

СПб., 2004. — Вып. 7. — С. 48—51.

442. Разуваев, Н. В. К вопросу о разграничении частноправового и

публично-правового регулирования в современном правопорядке / Н. В. Разуваев

// Ученые записки Ин-та внешнеэконом. связей, экономики и права. — СПб.,

2007. — Т. 11 : Проблемы становления современного государства. — С. 50—71.

443. Разуваев, Н. В. Идейные основы преобразования российского

государственного аппарата в начале XVIII в. / Н. В. Разуваев // Актуальные

проблемы теории и истории государства и права : материалы междунар. науч.-

теорет. конф., С.-Петербург, 24 дек. 2003 г. / под общ. ред. В. П. Сальникова,

Р. А. Ромашова. — СПб. : С-Петерб. ун-т м-ва внутр. дел России, 2004. —

С. 189—192.

444. Разуваев, Н. В. Историческая специфика источников римского права /

Н. В. Разуваев // Юрид. мысль. — 2010. — № 2. — С. 35—43.

445. Разуваев, Н. В. К вопросу о происхождении античной полисной

государственности / Н. В. Разуваев // Государственная власть и местное

самоуправление в России: история и современность : II межд. науч. форум / [под

общ. ред. А. С. Горшкова, А. А. Васецкого]. — СПб. : Изд-во Сев.-Зап. акад. гос.

службы, 2005. — C. 38—41.

446. Разуваев, Н. В. Место Президента в системе разделения властей

(теоретико-правовой аспект) / Н. В. Разуваев // Науч. тр. Сев.-зап. ин-та

управления / Сев.-зап. ин-т управления Рос. акад. нар. хоз-ва и гос. службы при

Президенте Рос. Федерации. — СПб. : СЗИ РАНХиГС, 2012. — Т. 3, № 2. —

С. 229—238.

447. Разуваев, Н. В. О взаимодействии культуры с правовыми и

государственными институтами в эпоху Нового времени / Н. В. Разуваев //

Императорский Царскосельский Лицей в истории России XIX – XXI вв.: к 200-

летию со дня основания Император. Царскосел. Лицея : материалы Междунар.

362

науч. конф. / Сев.-зап. ин-т Рос. акад. нар. хоз-ва и гос. службы при Президенте

Рос. Федерации — СПб. : Изд-во СЗИ РАНХиГС, 2011. — С. 254—262.

448. Разуваев, Н. В. Современное государство как субъект права и

социальный институт : монография / Н. В. Разуваев. — Саарбрюккен : LAP

Lambert academic publishing, 2011. — 312 с.

449. Разуваев, Н. В. Социокультурная эволюция и историческое развитие

права: некоторые дискуссионные вопросы / Н. В. Разуваев // Рос. ежегодник

теории права = Russian yearbook of legal theory / отв. ред. А. В. Поляков ; С.-

Петерб. гос. ун-т, Урал. гос. юрид. акад. — СПб. : Юрид. книга : Издат. дом С.-

Петерб. гос. ун-та, 2011. — № 3 (2010). — С. 81—108.

450. Разуваев, Н. В. Специфика государственной власти как основа

типологической характеристики античного государства / Н. В. Разуваев // История

гос-ва и права. — 2007. — № 23. — С. 27—30.

451. Разуваев, Н. В. Субъект права как историко-культурная категория /

Н. В. Разуваев // Ежегодник либертарно-юридической теории : исслед. ученых

рос. либертарно-юрид. шк. акад. В. С. Нерсесянца / Гос. ун-т – Высш. шк.

экономики, Лаб. теорет. исслед. права и гос-ва ; [ред.-сост. В. А. Четвернин]. —

М. : ТЕИС, 2007. — Вып. 1. — С. 55—66.

452. Разуваев, Н. В. Теоретические вопросы общего учения о субъектах

права / Н. В. Разуваев // Юрид. мысль. — 2007. — Т. 41, № 3. — С. 57—71.

453. Разуваев, Н. В. Эволюция политической организации общества в

контексте социального развития / Н. В. Разуваев // Личность. Культура. Общество

= Personality. Culture. Society. — 2011. — Т. 13, № 1. — С. 253—259.

454. Разуваев, Н. В. Элементы дуализма царской власти в Раннем Риме /

Н. В. Разуваев // История гос-ва и права. — 2011. — № 7. — С. 9—14.

455. Разумовская, Л. В. Очерки по истории польских крестьян в XV –

XVI вв. / Л. В. Разумовская ; АН СССР, Ин-т славяноведения. — М. : Наука, 1968.

— 322 с.

363

456. Райхер, В. К. Абсолютные и относительные права / В. К. Райхер //

Известия экономического факультета / Ленингр. политехн. ин-т им.

М. И. Калинина. — 1928. — Т. 25, вып. 1. — С. 273—306.

457. Раннее государство, его альтернативы и аналоги : [сб. ст.] / Волгогр.

центр соц. исслед. [и др.] ; под ред. Л. Е. Гринина [и др.]. — Волгоград : Учитель,

2006. — 559 с. : ил., табл.

458. Режабек, Е. Я. Мифомышление : когнит. анализ / Е. Я. Режабек. — 2-е

изд. — М. : Едиториал УРСС, 2012. — 302 с.

459. Римское частное право / [под ред. И. Б. Новицкого и И. С.

Перетерского]. — М. : Новый Юрист, 1998. — 508, [1] с.

460. Рихер Реймский. История = Historiarum / Рихер Реймский ; [пер. с лат.,

сост., ст., коммент. и указ. А. В.Тарасовой]. — М. : Росспэн, 1997. — 323, [13] с. :

ил., портр. — (Классики античности и средневековья).

461. Романов, В. Н. Древнеиндийские представления о царе и царстве /

В. Н. Романов // Вестн. древ. истории. — 1978. — № 4. — С. 26—33.

462. Романов, В. Н. Историческое развитие культуры : пробл. типологии /

В. Н. Романов ; АН СССР, Ин-т востоковедения. — М. : Наука, 1991. — 190, [2] с.

463. Ростовцев, М. И. Общество и хозяйство в Римской

империи = Gesellschft und wirtschaft im Romischen kaiserreich. [В 2 т.] /

М. И. Ростовцев ; пер. с нем. И. П. Стребловой. — СПб. : Наука, 2000. — 2 т.

464. Ростовцев, М. И. Рождение Римской империи / М. И. Ростовцев. —

М. : Кн. находка, 2003. — 157 с., [8] л. ил., портр. : ил. — (Колыбель

цивилизации).

465. Рубанов, А. А. Проблемы совершенствования теоретической модели

права собственности / А. А. Рубанов // Развитие советского гражданского права на

современном этапе / отв. ред. В. П. Мозолин ; АН СССР, Ин-т гос-ва и права. —

М. : Наука, 1986. — С. 106—110.

364

466. Рулан, Н. Юридическая антропология : учеб. для вузов / Н. Рулан ;

отв. ред. и авт. предисл. к рус. изд. В. С. Нерсесянц ; [пер. с франц. под общ. ред.

А. И. Ковлера]. — М. : Норма, 1999. — 301 с. : ил.

467. Руссо, Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или Принципы

политического права / Жан-Жак Руссо ; пер. А. Д. Хаютина и В. С. Алексеева-

Попова // Руссо Ж.-Ж. Трактаты / Жан-Жак Руссо ; подгот. В. С. Алексеев-Попов,

Ю. М. Лотман, Н. А. Полторацкий, А. Д. Хаютин ; АН СССР. — М. : Наука , 1969.

— С. 151–300. — (Литературные памятники).

468. Рутенбург, В. И. Народные движения в городах Италии, XIV – начало

XV века / В. И. Рутенбург ; [отв. ред. С. Д. Сказкин] ; АН СССР, Ин-т истории,

Ленингр. отд-ние. — М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1958. — 383 с., [10] л. ил.

469. Рэдклифф-Браун, А. Р. Структура и функция в примитивном

обществе : очерки и лекции / Альфред Реджинальд Рэдклифф-Браун ; с предисл.

Э. Э. Эванс-Причарда и Ф. Эггана ; [пер. с англ., коммент. и указ. О. Ю.

Артемовой и др.] ; Рос. акад. наук, Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н.

Миклухо-Маклая. — М. : Вост. лит., 2001. — 303, [1] с. — (Этнографическая

библиотека / Рос. акад. наук, Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-

Маклая) (Университетская библиотека : Культурология).

470. Рэфф, Р. А. Эмбрионы, гены и эволюция / Рудольф А. Рэфф,

Томас К. Кофмэн ; пер. с англ. Н. О. Фоминой ; под ред. А. А. Нейфаха. — М. :

Мир, 1986. — 402 с. : ил.

471. Савельев, В. А. Dominium и proprietas в римских юридических

источниках классического периода / В. А. Савельев // Древ. право. — 1996. —

№ 1. — С. 112—123.

472. Савельева, И. М. История и время : в поисках утраченного /

И. М. Савельева, А. В. Полетаев. — М. : Языки рус. культуры : Кошелев, 1997. —

796 с. : ил. — (Studia historica).

365

473. Сайко, Э. В. Древнейший город. Природа и генезис : Ближ. Восток, IV

– II тыс. до н. э. / Э. В. Сайко ; Рос. акад. наук, Науч. совет по истории мировой

культуры. — М. : Наука, 1996. — 204, [3] с.

474. Самарин, Ю. Ф. Упразднение крепостного права и устройство

отношений между помещиками и крестьянами в Пруссии : [ст. 1] / Ю. Ф. Самарин

// Сельское благоустройство: отдел рус. беседы. — 1858. — № 1. — С. 35—78.

475. Самозванцев, А. М. Правовой текст дхармашастры /

А. М. Самозванцев ; АН СССР, Ин-т востоковедения. — М. : Наука, 1991. —

294, [2] с.

476. Сапельников, А. Б. Теория государства и права : учеб. для юрид. вузов

/ А. Б. Сапельников, И. Л. Честнов. — СПб. : С.-Петерб. ин-т внешнеэкон. связей,

экономики и права : О-во «Знание», 2006. — 279 с.

477. Сванидзе, А. А. Живые общности, общество и человек в

средневековом мире Европы / А. А. Сванидзе // Социальная идентичность

средневекового человека : [сборник] / [отв. ред. А. А. Сванидзе, П. Ю. Уваров] ;

Рос. акад. наук, Ин-т всеобщ. истории. — М. : Наука, 2007. — С. 294—301.

478. Свасьян, К. А. Феноменологическое познание : пропедевтика и

критика / К. А. Свасьян. — М. : Альма Матер : Акад. проект, 2010. — 206 с. —

(Современная русская философия).

479. Свасьян, К. А. Человек как творение и творец культуры /

К. А. Свасьян // Вопр. философии. — 1987. — № 6. — С. 132—138.

480. Семакина, Е. А. Карлик – герой мезоамериканского фольклора : (к

исслед. религ.-мифолог. представлений майя Юкатана) / Е. А. Семакина //

История и семиотика индейских культур Америки : [сб. ст.] = History and semiotics

of the amerindian cultures / отв. ред. А. А. Бородатова, В. А. Тишков ; Рос. акад.

наук, Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. — М. : Наука,

2002. — С. 250—259.

481. Семенов, Ю. И. Первобытная коммуна и соседская крестьянская

община / Ю. И. Семенов // Становление классов и государства : сб. ст. / отв. ред.

366

А. И. Пешиц ; АН СССР, Ин-т этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. — М. :

Наука, 1976. — С. 7—86.

482. Серовайский, Я. Д. К вопросу о распределении прав собственности

среди бургундских феодалов в X – XII вв. / Я. Д. Серовайский // Средние века :

сборник / АН СССР, Ин-т истории. — М. : Наука, 1965. — Вып. 28 : К 70-летию

проф. М. М. Смирина. — С. 38—51 ; 1966. — Вып. 29 : К 75-летию акад.

С. Д. Сказкина. — С. 16—27.

483. Синицына, И. Е. Обычай и обычное право в современной Африке:

история изучения. Кодексы обычного права. / И. Е. Синицына ; АН СССР, Ин-т

всеобщ. истории. — М. : Наука, 1978. — 285 с.

484. Сказкин, С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства

в Средние века / С. Д. Сказкин // Сказкин С. Д. Избранные труды по истории /

С. Д. Сказкин ; АН СССР, Ин-т всеобщ. истории. — М. : Наука, 1973. — С. 140—

171.

485. Скловский, К. И. Собственность в гражданском праве : [учеб.-практ.

пособие] / К. И. Скловский. — [3-е изд.]. — М. : Акад. нар. хоз-ва при

Правительстве Рос. Федерации : Дело, 2002. — 510, [1] с.

486. Смирин, В. М. Патриархальные представления и их роль в

общественном сознании римлян / В. М. Смирин // Культура Древнего Рима : в 2 т.

/ отв. ред. Е. С. Голубцова. — М. : Наука, 1986. — Т. 2. — С. 5—78.

487. Смирин, В. М. Римская familia и представление римлян о

собственности / В. М. Смирин // Быт и история в античности : [сб. ст.] / под ред.

Г. С. Кнабе ; [АН СССР, Науч. совет по истории мировой культуры]. — М. :

Наука, 1988. — С. 18—40.

488. Смирин, В. М. Сравнение со смертью в языке римских юристов

(«Рабство мы обыкновенно сравниваем со смертью») / В. М. Смирин // Вестн.

древ. истории. — 1996. — № 1. — С. 136—142.

367

489. Смирнов, А. Ю. Империя Наполеона III : [от истоков к совр.

бонапартизму] / А. Ю. Смирнов. — М. : Эксмо : Алгоритм, 2003. — 283 с. —

(Имперское мышление).

490. Смирнов, С. Н. Свод основных государственных законов (редакция

1906 г.) как первая отечественная конституция: взгляд через призму правового

статуса человека / С. Н. Смирнов, Т. И. Любина // Вестн. Твер. гос. ун-та. Серия

«Право». — 2009. — № 15. — С. 156—160.

491. Современная западная социология : словарь / [сост. Ю. Н. Давыдов и

др.]. — М. : Политиздат, 1990. — 432 с.

492. Соколов, А. Н. Правовое государство. Идея, теория, практика /

А. Н. Соколов ; Курск. гос. техн. ун-т. — Курск : Курск. гос. техн. ун-т, 1994. —

426 с.

493. Сокольщик, И. М. Типы понимания государства / И. М. Сокольщик //

Ежегодник либертарно-юридической теории : исслед. ученых рос. либертарно-

юрид. шк. акад. В. С. Нерсесянца / Гос. ун-т – Высш. шк. экономики ; [ред.-сост.

В. А. Четвернин]. — М. : ТЕИС, 2007. — Вып. 1. — С. 107—122.

494. Соловейчик, Й.-Д. Молитва как диалог [Электронный ресурс] /

Й.-Д. Соловейчик ; пер. Н. Родман // Маханаим – еврейский культурно-

религиозный центр. — URL : http://www.machanaim.org/philosof/solov/molitva.htm.

(18.07.2013).

495. Соловьев, К. А. Взаимодействие исполнительной и представительной

властей в 1906 – 1917 гг. и основные государственные законы 23 апреля 1906 г. /

К. А. Соловьев // История гос-ва и права. — 2006. — № 11. — С. 36—38.

496. Сосна, Т. А. О новой концепции государственной собственности и

общественного достояния / Т. А. Сосна // Гос-во и право. — 1996. — № 2. —

С. 55—64.

497. Социальная антропология права современного общества / под ред.

И. Л. Честнова. — СПб. : Ин-т внешнеэконом. связей, экономики и права : Знание,

2006. — 244, [1] с.

368

498. Социология : основы общей теории : учеб. для студентов вузов / отв.

ред. Г. В. Осипов, Л. Н. Москвичев ; Акад. учеб.-науч. центр Рос. акад. наук –

МГУ им. М. В. Ломоносова. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Норма, 2009. — 911 с.

: ил.

499. Спиноза, Б. Политический трактат / Бенедикт Спиноза // Спиноза Б.

Трактаты / Бенедикт Спиноза ; [ред. Н. И. Калашникова]. — М. : Мысль, 1998. —

С. 261—355.

500. Спиридонов, Л. И. Абстрактное и конкретное в советском

правоведении / Л. И. Спиридонов, Ю. А. Денисов ; АН СССР. — Л. : Наука,

Ленингр. отд-ние, 1987. — 205, [2] c.

501. Спиридонов, Л. И. Социальное развитие и право / Л. И. Спиридонов ;

ЛГУ им. А. А. Жданова. — Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1973. — 205 с.

502. Спиридонов, Л. И. Теория государства и права : учебник /

Л. И. Спиридонов. — М. : Проспект : Захаров, 2001. — 297, [1] с.

503. Ставская, Н. Р. К проблеме соотношения категорий «культура» и

«деятельность» / Н. Р. Ставская, Э. И. Комарова, И. И. Булычев // Культура как

целостное явление : проблемы и методология изучения : [сб. науч. тр.] / отв. ред.

Е. Я. Зазерский. –– Л. : Ленингр. гос. ин-т культуры им. Н. К. Крупской, 1983. ––

Т. 80. –– С. 29—39.

504. Становление институтов гражданского общества: Россия и междунар.

опыт : материалы междунар. симпоз. (31 марта – 1 апр. 1995 г.) / редкол.

М. К. Горшков и др. –– М. : Б. и., 1995. –– 210 с.

505. Становление классов и государства : [сб. ст.] / отв. ред. А. И. Першиц ;

АН СССР, Ин-т этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. –– М. : Наука, 1976. ––

349 с.

506. Староверова, Е. В. Свойства императорской власти согласно

основным государственным законам 1906 г. / Е. В. Староверова // Вестн. МГУ.

Серия 11 «Право». –– 2009. –– № 2. –– С. 99—107.

369

507. Строгецкий, В. М. Роль информации и проблема коммуникативных

отношений в классическом полисе / В. М. Строгецкий // Мнемон = Mnemon :

исслед. и публ. по истории антич. мира : [сб. ст.] / С.-Петерб. гос. ун-т ; под ред.

Э. Д. Фролова. –– СПб. : Изд-во С-Петерб. гос. ун-та, 2003. –– Вып. 2. –– С. 135—

152.

508. Струве, В. В. Новые данные об организации труда и социальной

структуре общества Сумера эпохи III династии Ура / В. В. Струве // Сов.

востоковедение. –– 1949. –– Вып. 6. –– С. 149—184.

509. Струве, В. В. Рабовладельческая латифундия в Сумире III династии

Ура (ок. XXIII в до н. э.) / В. В. Струве // Сергею Федоровичу Ольденбургу к

пятидесятилетию научно-общественной деятельности, 1882 – 1932 : [сб. ст.] /

АН СССР –– Л. : Изд. и тип. изд-ва АН СССР, 1934. –– С. 496—507.

510. Стучка, П. И. Ленинизм и государство. Политическая революция /

П. И. Стучка. –– М. : Прометей, 1924. –– 174 с. — (Ленинизм в вопросах и ответах

; 1).

511. Суриков, И. Е. Греческий полис архаической и классической эпох /

И. Е. Суриков // Античный полис : курс лекций / Рос. акад. наук, Ин-т всеобщ.

истории, Ун-т Дмитрия Пожарского. –– М. : Ун-т Дмитрия Пожарского, 2010. ––

С. 8—55.

512. Суханов, Е. А. Лекции о праве собственности / Е. А. Суханов. –– М. :

Юрид. лит., 1991. — 239 с.

513. Сырых, В. М. Теория государства и права : учебник / В. М. Сырых ;

отв. ред. С. А. Чибиряев. –– М. : Былина, 1998. –– 512 с.

514. Сюзюмов, М. Я. Морской закон / М. Я. Сюзюмов // Античная

древность и средние века. — 1969. –– Вып. 6. –– С. 3—54.

515. Сюкияйнен, Л. Р. Мусульманское право : вопр. теории и практики /

Л. Р. Сюкияйнен ; АН СССР, Ин-т гос-ва и права. –– М. : Наука, 1986. –– 256 с.

370

516. Тарле, Е. В. Очерки истории колониальной политики

западноевропейских государств (конец XV – начало XIX в.) / Е. В. Тарле. ––

М. ; Л. : Наука, 1965. — 427 с. : 4 л. ил.

517. Тейлор, Э. Б. Первобытная культура. В 2 кн. Кн. 1. : [пер. с англ.] /

Эдуард Бернетт Тейлор. –– М. : Терра-Книжный клуб, 2009 –– 460 с. : ил.

518. Теннис, Ф. Общность и общество: основные понятия чистой

социологии / Фердинанд Теннис ; пер. с нем. Д. В. Скляднева. –– М. : Фонд

«Университет» : Владимир Даль, 2002. –– 451 с. –– (ПОЛIE / редкол.: В. П.

Сальников (пред.) и др.) (Университетская библиотека / pед. совет:

Н. С. Автономова и др.).

519. Теория государства и права : курс лекций / М. И. Байтин,

Ф. А. Григорьев, И. М. Зайцев и др. ; под ред. Н. И. Матузова, А. В. Малько. ––

М. : Юрист, 1997. –– 672 с. –– (Institutiones).

520. Типы общественных отношений на Востоке и в средние века : [сб. ст.]

/ АН СССР, Ин-т востоковедения ; отв. ред. Л. Б. Алаев. –– М. : Наука, 1982. ––

269 с.

521. Тихомиров, М. Н. Пособие для изучения Русской Правды /

М. Н. Тихомиров. –– М. : Изд-во Моск. ун-та, 1953. –– 192 с. : ил.

522. Тойнби, А. Д. Исследование истории [В 3 т.] / Арнолд Джозеф Тойнби

; пер. с англ. и коммент. К. Я. Кожурина. –– СПб : Изд-во С.-Петерб. ун-та : Изд-

во Олега Абышко, 2006. –– 3 т.

523. Токарев, С. А. Что такое мифология ? / С. А. Токарев // Ранние формы

религии / С. А. Токарев. — М. : Политиздат, 1990. –– С. 507—521.

524. Топоров, В. Н. О ритуале. Введение в проблематику / В. Н. Топоров //

Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках : [сб. ст.] /

АН СССР ; сост. Л. Ш. Рожанский. –– М. : Наука, 1988. –– С. 7—61. —

(Исследования по фольклору и мифологии Востока / редкол.: Е. М. Мелетинский

(пред.) и др.).

371

525. Топоров, В. Н. Предисловие / В. Н. Топоров // Евзлин М. Космогония

и ритуал / М. Евзлин. –– М. : Радикс, 1993. –– С. 7—30.

526. Традиционные и синкретические религии Африки / Б. И. Шаревская,

Ю. М. Кобищанов, К. А. Мелик-Симонян и др. ; редкол.: А. А. Громыко и др. ;

АН СССР, Ин-т Африки. –– М. : Наука, 1986. –– 588 с. : карт. –– (Религии в XX

веке / редкол.: И. Р. Григулевич (гл. ред.) и др.).

527. Трубецкой, Е. Н. Энциклопедия права / Е. Н. Трубецкой. –– СПб :

Юрид. ин-т, 1998. –– 183 с. –– (Классики русской философии права / В. П.

Сальников (пред.) и др.).

528. Тульвисте, П. Существует ли специфически детское вербальное

мышление / П. Тульвисте // Вопр. психологии. –– 1981. –– № 5. –– С. 34—42.

529. Туманс, Х. Рождение Афины : Афинский путь к демократии от

Гомера до Перикла (VII – V вв. до н. э.) / Харийс Туманс ; под науч и лит. ред.

Э. Д. Фролова. –– СПб. : Гуманит. акад., 2002. –– 543 с. : ил.

530. Уайт, Л. Теория эволюции в культурной антропологии / Лесли Уайт //

Уайт Л. Избранное: эволюция культуры / Лесли Уайт ; сост. Л. А. Мостова ; пер. с

англ. О. Р. Газизова ; отв. ред. А. Н. Кожановский. –– М. : РОССПЭН, 2004. ––

С. 473—606. –– (Культурология. XX век / гл. ред. С. Я. Левит).

531. Уваров, П. Ю. Франция XVI века = La France du XVIe siecle : опыт

реконструкции по нотариальным актам / П. Ю. Уваров ; Рос. акад. наук, Ин-т

всеобщ. истории. –– М. : Наука, 2004. –– 511 с.

532. Удальцова, З. В. Византийская культура / З. В. Удальцова ; отв. ред.

Е. В. Гутнова ; АН СССР. –– М. : Наука, 1988. –– 289 с. : [8] л. ил. –– (Научно-

популярная литература. Из истории мировой культуры).

533. Умов, В. И. Кондратьевские циклы и Россия: прогноз реформ /

В. И. Умов, В. В. Лапкин // Полис: полит. исслед. –– 1992. –– № 4. –– С. 51—63.

534. Урланис, Б. Ц. Рост населения в Европе : опыт исчисления /

Б. Ц. Урланис. –– М. : Госполитиздат, 1941. –– 433 с. с диагр. и карт.

372

535. Утченко, С. Л. Древний Рим. События. Люди. Идеи / С. Л. Утченко. ––

М. : Наука, 1969. — 324 с.

536. Утченко, С. Л. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения

Республики: (из истории полит. идей I в. до н. э.) / С. Л. Утченко ; АН СССР, Ин-т

истории. –– М. : Изд-во АН СССР, 1952. –– 300 с.

537. Утченко, С. Л. Кризис и падение Римской республики / С. Л. Утченко

; АН СССР, Ин-т истории. –– М. : Наука, 1965. –– 288 с.

538. Утченко, С. Л. Кризис полиса / С. Л. Утченко // Политические учения

Древнего Рима, III – I вв. до н. э. / С. Л. Утченко ; АН СССР, Ин-т всеобщ.

истории. –– М. : Наука, 1977. –– С. 230—240.

539. Утченко, С. Л. О классах и классовой структуре античного

рабовладельческого общества / С. Л. Утченко // Вестн. древн. истории –– 1951. ––

№ 4. –– С. 15—21.

540. Утченко, С. Л. О некоторых вопросах истории рабства / С. Л. Утченко,

Е. М. Штаерман // Вестн. древн. истории. –– 1960. –– № 4. –– С. 9—21.

541. Утченко, С. Л. Политические учения Древнего Рима, III – I вв. до н. э.

/ С. Л. Утченко ; АН СССР, Ин-т всеобщ. истории. –– М. : Наука, 1977. –– 256 с. :

1 л. портр.

542. Утченко, С. Л. Цезарь. Цицерон : [ист. исслед.] / С. Л. Утченко. –– М. :

Мысль, 1998. –– 620 с. –– (Всемирная история в лицах).

543. Ухтомский, А. А. Доминанта / А. А. Ухтомский. –– СПб. и др. : Питер

: Питер бук, 2002. –– 448 с. –– (Психология – классика).

544. Фадеева, И. Л. Концепция власти на Ближнем Востоке в

Средневековье и Новое время / И. Л. Фадеева ; Рос. акад. наук, Ин-т

востоковедения –– 2-е изд. –– М. : Вост. лит, 1993. — 285 с. : ил.

545. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. Т. 1 : А–

Д. / М. Фасмер ; пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева ; под ред. Б. А. Ларина. –– 2–е

изд., стер. –– М. : Прогресс, 1986 –– 573 с.

373

546. Федосеева, С. В. Понятие «должностное лицо»: неоднозначность в

толковании / С. В. Федосеева // Администратор суда. –– 2009. –– № 1. –– С. 34—

36.

547. Феномен восточного деспотизма : структура упр. и власти : [сб. ст.] /

Рос. акад. наук, Ин-т востоковедения ; отв. ред. Н. А. Иванов. –– М. : Наука :

Издат. фирма «Вост. лит.», 1993. — 390 [2] c.

548. Феномен полиса в современной зарубежной историографии : реф. сб. /

Рос. акад. наук ; ИНИОН ; Центр социал. науч.-информ. исслед. ; отв. ред. А. Е.

Медовичев. — М. : ИНИОН, 2011. — 152 с. — (Серия : Всеобщая история).

549. Фернандес-Арместо, Ф. Цивилизации : [пер. с англ.] /

Фелипе Фернандес-Арместо. –– М. : АСТ, 2009. –– 764 с. — (Историческая

библиотека).

550. Фесенкова, Л. В. Методологические возможности биологии в

построении новой парадигмы / Л. В. Фесенкова // Методология биологии : новые

идеи. Синергетика. Семиотика. Коэволюция : [сб. ст.] / Рос. акад. наук, Ин-т

философии ; отв. ред. О. Е. Баксанский. –– М. : Эдиториал УРСС, 2001. –– С. 33—

43. –– (Серия «Философский анализ оснований биологии»).

551. Филиппов, А. Ф. Социология пространства / А. Ф. Филиппов // Логос.

— 2000. — № 2 (23). — С. 113—151.

552. Фролов, Э. Д. Греция в эпоху поздней классики: общество. Личность.

Власть / Э. Д. Фролов. — СПб. : Издат. Центр «Гуманит. акад.», 2001. — 598, [3].

— (Серия «Studia classica») (Отечественные исследования по античной и

средневековой истории).

553. Фролов, Э. Д. Парадоксы истории – парадоксы античности /

Э. Д. Фролов. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. гос. ун-та, 2004. — 419 с.

554. Фрэзер, Дж. Д. Золотая ветвь. Исследование магии и религии : [пер. с

англ.] / Джеймс Джордж Фрэзер. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1983. –– 703 с. —

(Библиотека атеистической литературы).

374

555. Фрязинов, С. В. Из истории развития феодального землевладения в

Астурии и Леоне, IX – XII вв. / С. В. Фрязинов // Ист. науки. — 1958. — № 2. —

С. 122—142. — (Серия «Научные доклады высшей школы»).

556. Фуко, М. Безопасность, территория, население : курс лекций, прочит.

в Коллеж де Франс в 1977 – 1978 учеб. году / Мишель Фуко ; пер. с фр.

Н. В. Суслова [и др.]. — СПб. : Наука, 2011. — 544 с. — (Programme A.

Pouchkine).

557. Фуко, М. История безумия в классическую эпоху / Мишель Фуко ;

пер. И. К Стаф ; вступ. ст. З. А. Сокулер. — СПб. : Унив. кн. : Рудомино, 1997. —

575 с. — (Книга света / редкол.: Л. В. Скворцов (пред.) и др.).

558. Фюстель де Куланж, Н. Д. Гражданская община древнего мира / Нума

Дени Фюстель де Куланж ; пер. с фр. А. М. ; под ред. Д. Н. Кудрявского. —

СПб. : Тип. Б. М. Вольфа, 1906. — 459 с. — (Издание «Популярно-Научная

Библиотека»).

559. Хабриева, Т. Я. Теория современной конституции / Т. Я. Хабриева,

В. Е. Чиркин — М. : Норма, 2005. — 319 с.

560. Хазанов, A. M. Община в разлагающихся первобытных обществах и

ее исторические судьбы / А. М. Хазанов // Вестн. древ. истории — 1975. — № 4.

— С. 3—13.

561. Халфина, Р. О. Общее учение о правоотношении / Р. О. Халфина. —

М. : Юрид. лит., 1974. –– 351 с.

562. Хачатурян, Н. А. «Король-император в своем королевстве»:

политический универсализм и централизованные монархии / Н. А. Хачатурян //

Империи и этонациональные государства в Западной Европе в Средние века и

раннее Новое время = Empires and Ethnonational states of Western Europe in the

Middle Ages and Early Modern Period : [сб. ст.] / МГУ им. М. В. Ломоносова ;

редкол.: Н. А. Хачатурян [и др.] –– М. : Наука, 2011. — С. 66—88.

563. Хачатурян, Н. А. Сословная монархия во Франции XIII – XV вв. /

Н. А. Хачатурян. — М. : Высш. шк., 1989. — 272 с.

375

564. Хвостов, В. М. Общая теория права : элементар. очерк /

В. М. Хвостов. –– 5-е. изд –– М. : Либроком, 2010. –– 149 с.

565. Хёйзинга, Й. Осень Средневековья = Herfsttij der middeleeuwen :

исслед. форм жизн. уклада и форм мышления в XIV и XV вв. во Франции и

Нидерландах / Йохан Хёйзинга ; сост. и пер. с нидерл. Д. В. Сильвестров –– М. :

Айрис-пресс, 2002. –– 539 с.: [4] л. ил. : ил. –– (Библиотека истории и культуры).

566. Хлодовский, Р. И. Декамерон: поэтика и стиль / Р. И. Холодовский ;

АН СССР, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. –– М. : Наука, 1982. –– 349 с. :

ил.

567. Холмс, С. Сверхпрезидентство и его проблемы / С. Холмс //

Конституц. право: восточноевроп. обозрение. –– 1993/1994. — № 4 (5)/1 (6). ––

С. 22—25.

568. Хорошкевич, А. Л. Из истории великокняжеской титулатуры в конце

XIV – конце XV веков (на примере Московского княжества и Русского

государства) / А. Л. Хорошкевич // Русское централизованное государство:

образование и эволюция. XV – XVIII вв. : чтения, посвящ. памяти акад. Л. В.

Черепнина : тез. докл. и сообщ. (Москва, 26 – 28 нояб. 1980 г.) / редкол.:

Т. Пашуто (отв. ред.) [и др.]. –– М. : Ин-т истории, 1980. –– С. 26—30.

569. Цвайгерт, К. Сравнительное частное право. В 2 т. : [пер. с нем] /

Конрад Цвайгерт, Хайн Кетц. –– М. : Междунар. отношения, 2011. — 2 т.

570. Цивилизационные модели политогенеза : [сб. ст.] / Рос. акад. наук,

Центр цивилизац. и регион. исслед. ; под ред. Д. М. Бондаренко, А. В. Коротаева.

— М. : Ин-т Африки : Центр цивилизац. и регион. исслед, 2002. –– 311 с. ––

(Серия «Цивилизационное измерение» ; т. 1).

571. Цицерон, М. Т. О государстве. О законах. О старости. О дружбе. Об

обязанностях. Речи. Письма / Марк Туллий Цицерон. –– М. : Мысль, 1999. ––

783 с. : портр. –– (Из классического наследия).

376

572. Чайлд, Г. Расцвет и падение древних цивилизаций: далекое прошлое

человечества / Гордон Чайлд ; пер. с англ. С. Федотовой. –– М. : Центрполиграф,

2012. –– 383 с. : ил., карт.

573. Чанышев, А. Н. История философии Древнего мира : учебник /

А. Н. Чанышев ; МГУ им. М. В. Ломоносова. –– М. : Акад. проект, 2011. –– 608 с.

–– (Gaudeamus) (Учебник для вузов) (Фундаментальный учебник).

574. Частная собственность на Востоке : [сб. ст.] / Рос. акад. наук, Ин-т

востоковедения ; Ин-т экон. пробл. переход. периода ; ред.-сост. Н. И. Фомина ;

отв. ред. Л. С. Васильев. –– М. : Ин-т экон. пробл. переход. периода, 1998. ––

493 с.

575. Черепахин, Б. Б. Труды по гражданскому праву / Б. Б. Черепахин ;

МГУ им. М. В. Ломоносова. — М. : Статут, 2001. –– 478 с. –– (Классика

российской цивилистики).

576. Черкасов, П. П. Наполеон III – император французов / П. П. Черкасов

// Новая и новейшая история. –– 2012. –– № 3. –– С. 197––216.

577. Черникова, Е. М. Заимствования теонимов и деонимов в

индоевропейских языках / Е. М. Черникова // Вестн. Южно-Урал. гос. ун-та.

Серия «Лингвистика». –– 2008. –– № 16. –– С. 10––12.

578. Черниловский, З. М. Правовое государство: ист. опыт /

З. М. Черниловский // Сов. гос-во и право. –– 1989. –– № 4. –– С. 48––57.

579. Черных, П. Я. Историко-этимологический словарь современного

русского языка : 13560 слов. В 2 т. Т. 1. А–Пантомима / П. Я. Черных. –– 2-е изд.,

стер. –– М. : Рус. яз., 1994. –– 622 с.

580. Честнов, И. Л. Полемические размышления о либертарном

правопонимании в контексте постклассической парадигмы / И. Л. Честнов // Рос.

ежегодник теории права. –– СПб. : Юрид. кн., 2010 [2011]. –– № 3. –– С. 43––56.

581. Честнов, И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна / И. Л. Честнов //

Правоведение. –– 2002. –– № 2. –– С. 4––16.

377

582. Честнов, И. Л. Субъект права: от классической к постклассической

парадигме / И. Л. Честнов // Правоведение. –– 2009. –– № 3. –– С. 22––30.

583. Четвернин, В. А. Исторический прогресс права и типы цивилизаций /

В. А. Четвернин // Ежегодник либертарно-юридической теории : исслед. ученых

рос. либертарно-юрид. шк. акад. В. С. Нерсесянца / Гос. ун-т – Высш. шк.

экономики, Лаб. теорет. исслед. права и гос-ва ; [ред.-сост. В. А. Четвернин]. —

М. : ТЕИС, 2009. –– Вып. 2. –– С. 41––62.

584. Чиканова, Л. А. Правовое регулирование служебных отношений на

государственной гражданской службе : вопр. теории и практики / Л. А. Чиканова

// Журн. рос. права. –– 2005. –– № 4. –– С. 61––73.

585. Чиркин, В. Е. Публично-правовое образование / В. Е. Чиркин. –– М. :

Норма : ИНФРА-М, 2011 [т.е. 2010]. –– 335 с.

586. Чиркин, В. Е. Современное государство / В. Е. Чиркин ; Моск.

гуманит.-социал. акад. –– М. : Междунар. отношения, 2001. –– 412 с.

587. Чиркин, В. Е. Юридическое лицо публичного права / В. Е. Чиркин ;

Рос. акад. наук, Ин-т гос-ва и права. –– М. : Норма, 2007. –– 351 с.

588. Чистое учение о праве Ганса Кельзена : к XIII конгр. Междунар.

ассоц. правовой и социал. философии (Токио, 1987) : сб. пер. / отв. ред.

В. Н. Кудрявцев, Н. Н. Разумович. — М. : ИНИОН, 1987. — Вып. 1. –– 195 с. —

(Серия «Проблемы государства и права за рубежом» / АН СССР, ИНИОН).

589. Чичерин, Б. Н. Холопы и крестьяне в России до начала XVI века /

Б. Н. Чичерин // Опыты по истории русского права / Б. Н. Чичерин. –– М. : Изд.

К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1858. –– С. 142––232.

590. Шаму, Ф. Цивилизация Древней Греции / Франсуа Шаму. ––

Екатеринбург : У-Фактория ; М. : АСТ, 2009. –– 367 с. –– (Золотой фонд мировой

классики).

591. Швырев, В. С. Теоретическое и эмпирическое в научном познании /

В. С. Швырев ; АН СССР, Ин-т философии. –– М. : Наука, 1978. –– 382 с.

378

592. Шершеневич, Г. Ф. Философия права. Общая теория права. Т. 1. Часть

теоретическая, вып. [1 – 4] / Г. Ф. Шершеневич. –– М. : бр. Башмаковы, [1910 –

1912]. –– 833 с.

593. Шифман, И. Ш. Угаритское общество: (XIV – XIII вв. до н. э.) /

И. Ш. Шифман ; АН СССР, Ин-т востоковедения. –– М. : Наука, 1982. –– 392 с.

594. Шнирельман, В. А. Возникновение производящего хозяйства: очаги

древнейшего земледелия / В. А. Шнирельман. –– 2-е изд., доп. –– М. : USSR, 2012.

–– 444 c. : карт., табл. –– (Академия фундаментальных исследований : АФИ.

История).

595. Шомахмадов, С. Х. Учение о царской власти = The doctrine of royal

power: (теория имперского правления в буддизме) / С. Х. Шомахмадов ; Рос. акад.

наук, Ин-т востоковедения. –– СПб. : Петерб. востоковедение, 2007. –– 262 с. : [4]

л. ил. –– (Orientalia).

596. Шоню, П. Цивилизация классической Европы / Пьер Шоню ; пер. с

фр. и послесл. В. Бабинцева. –– Екатеринбург : У–Фактория, 2005. –– 606 с. : карт.

–– (Серия «Великие цивилизации» / сост. В. Харитонов).

597. Шпенглер, О. Закат Европы : очерки морфологии мировой истории.

Т. 1. Образ и действительность / Освальд Шпенглер ; пер. с нем. Н. Ф. Гарелин ––

Минск : Попурри, 1998. –– 674, [10] с.

598. Шпенглер, О. Закат Европы : очерки морфологии мировой истории.

Т. 2. Всемирно-исторические перспективы / Освальд Шпенглер ; пер. с нем.

С. Э. Борич. –– Минск : Попурри, 1999. –– 718, [1] с.

599. Штаерман, Е. М. Марксизм и антиковедение. Критический взгляд /

Е. М. Штаерман // Переходные эпохи в социальном измерении: история и

современность : [сб. ст.] / Рос. акад. наук, Ин-т всеобщ. истории ; отв. ред.

В. Л. Мальков. –– М. : Наука, 2003. –– С. 22—30.

600. Штаерман, Е. М. Римская собственность на землю / Е. М. Штаерман //

Вестн. древ. истории –– 1974. –– № 3. –– С. 34––67.

379

601. Штомпка, П. Социология = Socjologia : анализ совр. о-ва : учебник /

Петр Штомпка ; пер. с пол. С. М. Червонной. –– М. : Логос, 2008. –– 655 с., [16] л.

цв. ил., портр. : ил., портр. –– (Новая университетская библиотека).

602. Штомпка, П. Социология социальных изменений / Петр Штомпка ;

пер. с англ. А. С. Дмитриева ; под ред. В. А. Ядова ; Ин-т «Открытое о-во». –– М. :

Аспект–пресс, 1996. –– 415 с.

603. Шюц, А. Избранное: мир, светящийся смыслом / Альфред Шюц ; пер.

с нем. и англ. В. Г. Николаев [и др.] ; сост. Н. М. Смирнова ; общ. и науч. ред.,

послесл. Н. М. Смирновой. –– М. : РОССПЭН, 2004. –– 1055 с. –– (Книга света /

гл. ред. С. Я. Левит).

604. Щетинников, М. Н. Император Август и распространение римского

гражданства в провинциях / М. Н. Щетинников // Мнемон = Mnemon : исслед. и

публ. по истории антич. мира : [сб. ст.] / С.-Петерб. гос. ун-т.; под ред. Э.Д.

Фролова. — СПб., 2004. –– № 3. –– С. 285––304.

605. Элиаде, М. Аспекты мифа : пер. с фр. / Мирча Элиаде ; предисл.

В. Большакова ; коммент. Е. Строгановой. –– М. : Инвест–ППП, 1995. –– 239 с. ––

(Первые публикации в России).

606. Элиаде, М. История веры и религиозных идей: от каменного века до

элевсинских мистерий / Мирча Элиаде ; пер. с фр. Н. Н. Кулаковой и др. –– М. :

Акад. проект, 2009. –– 622 с. –– (Единый гуманитарный мир. Философия)

(Философские технологии. Религиоведение).

607. Эльфонд, И. Я. Макиавелли, макиавеллизм и антимакиавеллизм во

Франции второй половины XVI в. / И. Я. Эльфонд // От Средних веков к

Возрождению : сб. в честь проф. Л. М. Брагиной. –– СПб. : Алетейя, 2003. ––

С. 287––301.

608. Эльфонд, И. Я. Учение о суверенитете во французской политической

мысли второй половины XVI в. / И. Я. Эльфонд // Культура Возрождения и власть

/ отв. ред. Л. М. Брагина. –– М. : Наука, 1999. –– С. 162––171.

380

609. Энгельс, Ф. Анти–Дюринг: Переворот в науке, произвед. г. Евгением

Дюрингом / Фридрих Энгельс // Маркс К. Сочинения / Карл Маркс, Фридрих

Энгельс. –– М. : Госполитиздат, 1961. –– Т. 20. –– 517 с.

610. Энгельс, Ф. Введение к работе К. Маркса о «Гражданской войне во

Франции» / Фридрих Энгельс // Маркс К. Сочинения / Карл Маркс, Фридрих

Энгельс. –– М. : Госполитиздат, 1961. –– Т. 22. –– С. 189––201.

611. Энгельс, Ф. Диалектика природы / Фридрих Энгельс // Маркс К.

Сочинения / Карл Маркс, Фридрих Энгельс. –– М. : Госполитиздат, 1961. –– Т. 20.

–– С. 343––625.

612. Энгельс, Ф. К жилищному вопросу / Фридрих Энгельс // Маркс К.

Сочинения / Карл Маркс, Фридрих Энгельс. –– М. : Госполитиздат, 1961. –– Т. 18.

–– С. 203––284.

613. Энгельс, Ф. Марка / Фридрих Энгельс // Маркс К. Сочинения /

Карл Маркс, Фридрих Энгельс. –– М. : Госполитиздат, 1961. –– Т. 19. –– С. 327––

345.

614. Энгельс, Ф. Происхождение семьи, частной собственности и

государства : в связи с исслед. Льюиса Г. Моргана / Фридрих Энгельс. ––

М. : Политиздат, 1989. –– 224 с.

615. Эннекцерус, Л. Курс германского гражданского права. Т. 1. Полутом

1. Введение и общая часть / Людвиг Эннекцерус ; пер. с 13-го нем. изд.

Г. А. Граве ; под ред., предисл. и вводн. замеч. Д. М. Генкина, И. Б. Новицкого. ––

М. : Изд-во иностр. лит., тип. «Печат. двор» в Лгр., 1949. — 436 с.

616. Юнкер, Т. Открытие эволюции : революц. теория и ее история /

Томас Юнкер, Уве Хоссфельд ; пер. с нем. И. Ю. Попова ; науч. ред. рус. изд.

Г. С. Левит ; С.-Петерб. гос. ун-т. –– СПб. : Изд-во С-Петерб. ун-та, 2007. –– 218 с.

: ил., портр.

617. Ядов, В. А. О диспозиционной регуляции социального поведения /

В. А. Ядов // Методологические проблемы социальной психологии / отв. ред. Е. В.

Шорохова ; АН СССР, Ин-т психологии. — М. : Наука, 1975. — С. 89––105.

381

618. Якобсон, В. А. Возникновение писаного права в Древней

Месопотамии / В. А. Якобсон // Вестн. древ. истории. –– 1984. –– № 4. –– С. 9––

20.

619. Якушенков, С. Н. Структура и семантика социальных статусов в

аймарском обществе // Власть в аборигенной Америке / С. Н. Якушенков ; отв.

ред. А. А. Бородатова, В. А. Тишков ; Рос. акад. наук, Ин-т этнологии и

антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. –– М. : Наука, 2006. –– С. 26––39.

620. Ямпольская, Ц. А. Субъекты советского административного права :

автореф. дис. … д-ра юрид. наук. / Ямпольская Цецилия Абрамовна ; [Ин-т права

АН СССР им. А. Я. Вышинского] –– М., 1958. –– 38 с.

621. Ярхо, В. Н. Была ли у древних греков совесть? К изображению

человека в аттической трагедии / В. Н. Ярхо // Античность и современность : сб.

ст. : к 80-летию Ф. А. Петровского / редкол.: М. Е. Грабарь-Пасек и др. –– М. :

Наука, 1972. — С. 251––263.

622. Яцкова, А. П. Основные государственные законы Российской

империи 23 апреля 1906 г. – первая российская Конституция : автореф. дис. …

канд. юрид. наук : [12.00.01] / Яцкова Анна Павловна ; [Моск. акад. МВД России].

–– М., 2001. — 24 с.

623. Airaldi, G. Etnie e strati sociali negli insediamenti medievali italiani del

Mar Nero / Gabriella Airaldi // Byzantino Bulgarica. –– Sofia : Sofia Acad. Bulgare des

Sciences, 1981. –– T. 7. –– P. 247––252.

624. Alchian, A. Uncertainty, evolution and economic theory /

Armen A. Alchain // J. of polit. economy. –– Chicago, 1950. –– Vol. 58, N 3. ––

P. 211––221.

625. Allgemeines Landrecht für die Preussischen Staaten. –– 2. Aufl. — Berlin :

Decker, 1794. — Th. 1. — [1] Bl., XL, 424 S.

626. Amador Naranjo, A. El origen del mundo en Oxkintok / Ascensión Amador

Naranjo // Oxkintok. — Madrid, 1969. — T. 2. — P. 157—171.

382

627. Andel, T. H. van. An essay on the «emergence of сivilization» in the

Aegean World / Tjeerd Hendrik van Andel, Curtis N. Runnels // Antiquity. — 1988. —

Vol. 62, N 235. — P. 234—247.

628. Appert, G. Un code de la féodalité japonaise au XIII-e siècle /

Georges Appert // Nouvelle revue historique de droit français et étranger. –– Paris : L.

Larose et Forcel, 1900. –– A. 24. — P. 338––365.

629. Appleby, J. Telling the truth about history / Joyce Appleby, Lynn Hunt,

Margaret Jaco. — New York : Norton, 1994. — 322 p.

630. Apuleius. The golden ass : being the metamorphoses of Lucius Apuleius /

Apuleius ; with an engl. transl. by William Adlington ; rev. by Stephen Gaselee. —

London : W. Heinemann ; New York : Macmillan, 1915. — XXIV, 607 p. : ill. — (The

Loeb classical library).

631. Aristotle. Politica / Aristotle ; ed. by William David Ross. — New York :

Oxford Univ. Press, 1957. — X, 282 p.

632. Aristotle. The Athenian constitution. The Eudemonian ethics. On virtutes

and vices / Aristotle ; with an engl. transl. by Harris Rackham. — Cambridge, Mass. :

Harvard Univ. Press ; London : W. Heinemann, [1935]. — VII, 505 p. — (The Loeb

classical library).

633. Ashburner, W. The Rhodian sea-law / Walter Ashburner. — Oxford :

Clarendon Press, 1909. — CCXCVI, 131 p. — (Legal classics library).

634. Baal, J. van. Dema. Description and analysis of Marind-anim culture

(South New Guinea) / Jan van Baal, Jan Verschueren. — The Hague : Martinus Nijhoff,

1966. — XXVIII, 988 p., 25 p. of photos, with 10 inserts in pockets. — (Translation

series «Koninklijk Instituut voor Taal-, Land- en Volkenkunde» (Netherlands) ; 9).

635. Bahofen, J. J. Das Muterrecht: eine Untersuchung über die Gynaikokratie

der alten Welt, nach ihrer religiösen und rechtlichen Natur / Johann Jakob Bachofen. —

Stuttgart : Krais und Hofmann, 1861. — XL, 435 S., IX S. de pl. : ill.

636. Balard, M. Les orientaux à Caffa au XV-e siècle / Mishel Balard //

Byzantinishe Forschungen. — Amsterdam, 1987. — Bd. 11. — S. 223—238.

383

637. Bamberger, J. The Myth of Matriarchy: why men rule in primitive society /

Joan Bamberger // Women, culture, and society / ed. by Michelle Zimbalist Rosaldo and

Louise Lamphere. — Stanford, Calif. : Stanford Univ. Press, 1974. — P. 263—280.

638. Baratto, M. Realità e stile nel Decameron / Mario Baratto. — Vicenza :

N. Pozza, 1970. — 420 p. — (Nuova biblioteca di cultura ; 34).

639. Bartolomei, F. Contributo ad uno teoria del precedimento ablatoria / Franco

Bartolomei. — Milano : A. Giuffrè, 1962. — 348 p. — (Monografie dell'Istituto di

diritto pubblico della Facoltà di giurisprudenza dell'università degli studi di Roma.

Nuova ser. ; 18).

640. Beck, U. Risikogesellschaft: auf dem Weg in eine andere Moderne / Ulrich

Beck. — Frankfurt a. Main : Suhrkamp, 1986. — 391 S. — (Edition Suhrkamp. Neue f.

; 365).

641. Beck, U. Reflexive modernization: politics, tradition and aesthetics in

modern social order / Ulrich Beck, Anthony Giddens, Scot Lash. — Cambridge : Polity

Press, 1994. — VIII, 225 p.

642. Becker, L. Property rights. Philosophical foundation / Lawrence C. Becker.

— London : Routledge and Kegan Paul, 1977. — VIII, 135 p.

643. Benedict, R. P. The chrysanthemum and the sword : patterns of Japanese

culture / Ruth Benedict ; with a forew. by Ezra F. Vogel. — Boston : Houghton Mifflin

Co., 1946. — 324 p.

644. Bennett, J. W. Reciprocal economic exchange among North American

agricultural operator / John W. Bennet // Southwestern j. of anthropology. — New

Mexico, 1968. — Vol. 24, N 3. — P. 276—309.

645. Berent, M. The stateless polis: the early state and the Ancient Greece

community / Moshe Berent // Alternatives of social evolution / ed. by Nikolay N.

Kradin et al. — Vladivostok : Far Eastern Branch of the Russ. Acad. of sciences, 2000.

— P. 225—241.

646. Berger, H. Ousia in de dialogen van Plato. Een terminologish onderzock /

Herman Berger. — Leiden : E. J. Brill, 1961. — X, 326 s.

384

647. Berndt, R. M. Land and myth in North Australia / Ronald M. Berndt,

Catherine H. Berndt. — East Lansing : Michigan state Univ. Press, [1970]. — XVIII,

262 p. : ill.

648. Berthelemy, H. Traité elémentaire de droit administratife / Louis-Jean-

Baptiste-Henry Berthelemy. — 11-eme ed. — Paris : Arthur Rousseau & Cie, 1926. —

XXVIII, 1174 p.

649. Bishop, M. The Middle Ages / Morris Bishop. — Boston : Houghton

Mifflin, 2001. — 352 p.

650. Black, A. Guilds and civil society in European political thought from the

twelfth century to the present / Anthony Black. — London : Methmen, 1984. — XV,

280 p.

651. Bloch, H. Studies in historical literature of the fourth century b. c. :

Theophrastus Nomoi and Aristotle / Herbert Bloch // Harvard studies of classical

philology. — Cambridge, Mass., 1940. — Suppl. vol. 1. — P. 355—376.

652. Bondarenko, D. M. «Early state» in cross-cultural perspective: a statistical

re-analysis of Henry J. M. Claessen’s database / Dmitri M. Bondarenko, Andrey V.

Korotayev // Cross-cultural research. — Thousand Oaks, CA, 2003. — Vol. 37, N 1. —

P. 105—132.

653. Bourdieu, P. An invitation to reflexive sociology / Pierre Bourdieu, Loic

J. D. Wacquant. — Chicago : Univ. of Chicago Press, 1992. –– XIV, 331 p.

654. Boutrouche R. Seugnerie et feodalite. 2-eme ed. Paris, 1968. V. 1. P. 337 –

338

по предоставленным данным издание библиографически не проверяется. Ниже

приведены описания, найденные в каталогах зарубежных библиотек

Fournier, P.-F. Robert Boutrouche. Seigneurie et feodalite. I : Le premier age des lieus

d'homme a home. Paris, Aubier, 1959 / Pierre-Francois Fournier // Bibliothèque de

l'École des chartes. — Paris, 1961. — Vol. 119. — P. 337—340.

Boutrouche, R. Seigneurie et feodalite : in 2 vol. / Robert Boutrouche. — Paris : Aubier,

385

1959. — Vol. 1 : Le premier age des lieus d'homme a home. — In-16, 423 p. —

(Collection historique, sous la direction de Paul Lemerle).

655. Bradbury, R. E. The Benin kingdom and the edo-speaking peoples of

South-Western Nigeria / R. E. Bradbury. — London : Intern. Afr. inst., 1957. — XII,

212 p. — (Ethnographic survey of Africa: Western Africa ; 13).

656. Bradley, R. S. Climate in medieval time / Raymond S. Bradley,

Malcolm K. Hughes, Henry F. Diaz // Science. — Cambridge, Mass., 2003. — Vol.

302, N 5644. — P. 404—405.

657. Branca, V. Boccaccio medievale / Vittire Branca, Giovanni Boccaccio. —

Firenze : Sansoni, 1975. — XVI, 384 p. — (La civiltà europea).

658. Brinton, D. Religions of primitive peoples / Daniel J. Brinton. — New

York ; London : G. P. Putnam's Sons, 1898 [1997]. — 264 p. — (American lectures on

the history of religions ; vol. 2).

659. Brown, R. Human universals / Donald E. Brown. — Philadelphia : Temple

univ. press, 1991. — X, 220 p.

660. Brunt, P. A. Italian manpower, 225 B.C.-A.D. 14 / Peter A. Brunt. —

London : Oxford Univ. Press, 1971. — XXI, 750 p.

661. Bryce, J. The Holy Roman Empire / James Bryce Bryce. — New York :

AMS press, 1978. — LII, 575 p., [2] leaves of plates : map.

662. Buchanan, J. Politics by principle, not interest: toward nondiscriminatory /

James M. Buchanan, Roger D. Congleton. — Cambridge [etc.] : Cambridge Univ.

Press, 1998. — XV, 170 p.

663. Buchanan, J. The Calculous of consent / James M. Buchanan, Gordon

Tullock. — Ann Arbor, Mich. : Univ. of Michigan Press, 1962. — X, 361 p.

664. Buchellati, G. Cities and nations of ancient Syria: an essay on political

institutions with special reference to the Israelite kingdoms / Giorgio Buccellati. —

Roma : Ist. di Studi del Vicino Oriente : Univ. di Roma, 1967. — 264 p. — (Studi

semitici ; 26).

386

665. Burckhardt, J. L. Bemerkungen über die Beduinen und Wahaby /

Johann L Burckhardt. — Weimar : Verl. des Großh. S. pr. Landes-Industrie-Comptoirs,

1831. — XII, 608 S. — (Neue Bibliothek der wichtigsten Reisebeschreibungen zur

Erweiterung der Erd- und Völkerkunde ; 57).

666. Burdieu, P. An invitation to reflexive sociology / Pierre Bourdieu, Loic

J. D. Wacquant. — Chicago : Univ. of Chicago press, 1992. –– XIV, 332 p.

667. Burkert, W. Greek religion: archaic and classical / Walter Burker ; transl.

by John Raffan. — Oxford : Basil Blackwell, 1985. — IX, 493 p.

668. Cameron, M. A. S. The «palatial» thematic system in the Knossos murals.

Last notes on Knossos frescoes / Mark Alan Shaw Cameron // The function of the

Minoan palaces: proceedings of the Fourth Intern.l symp. at the Swed. inst. in Athens,

10 – 16 June, 1984 / ed. by Robin Hägg and Nanno Marinatos. — Stockholm : Sven.

inst. i Athen, 1987. — P. 320—328. — (Skrifter utgivna av Svenska institutet i Athen.

4º ; XXXV).

669. Capogrossi Colognesi, L. Dalla tribù allo stato : (le istituzioni dello stato

cittadino) / Luigi Capogrossi Colognesi. — Roma : Sapienza, 1990. — 261 p.

670. Carlyle, R. W. A history of medieval political theory in the West / Robert

Warrant Carlyle, Alexander James Carlyle. — London : William Blackwood & Sons

LTD, 1928. — Vol. 5 : The political theory of the thirteenth century. — XIX, 494 p.

671. Carneiro, R. L. Process vs. stages: a false dichotomy in tracing the rice of

the state / Robert Leonard Carneiro // Alternatives of social evolution / ed. by Nikolay

N. Kradin et al. — Vladivostok : Far Eastern Branch of the Russ. Acad. of sciences,

2000. — P. 52—58.

672. Cassirer, E. The myth of the state / Ernst Cassirer ; ed. by Charles William

Hendel. — New Haven : Yale Univ. Press, 1946. — XII, 303 p.

673. Chabod, F. L’idea di nazione / Federico Chabod ; a cura di Armando Saitta

ed Ernesto Sestan. — Bari : Laterza, 1962. — XI, 186 p. — (Biblioteca di cultura

moderna ; no 561).

387

674. Chadwick, J. The Mycenaean world / John Chadwick. — Cambridge ; New

York : Cambridge Univ. Press, 1976. — XVIII, 201 p. : ill.

675. Chadwick, J. The Mycenaean world / John Chadwick. — Cambridge ; New

York : Cambridge Univ. Press, 1976. — XVIII, 201 p. : ill. Повторение см. №673

676. Chantraine, P. Dictionnaire étymologique de la langue grecque : histoire

des mots. In 4 vol. Vol. III. Lambda-pi. / Pierre Chantraine. — Paris : Kincksieck, 1974.

— P. 610—963.

677. Cherry, J. F. The emergence of the state in the prehistoric aegean /

John F. Cherry // Proceedings of the Cambridge Philol. Soc. (new ser.). — Cambridge,

1984. — Vol. 30. — P. 18—48.

678. Chiapelli, F. Studi sul linguaggio del Machiavelli / Fredi Chiappelli. —

Firenze : Le Monnier, 1952. — 136 p. — (Bibliotechina del Saggiatore ; 7).

679. Chiari, G. Psychological constructivisms: A metatheoretical differentiation

/ Gabriele Chiari, Maria Laura Nuzzo // J. of constructivist psychology. — London,

1996. — Vol. 9, N 3. — P. 163—184.

680. Childe, V. G. The Danube prehistory / V. Gordon Childe. — Oxford :

Clarendon Press ; New York : Oxford Univ. Press, 1929. — XIX, 479 p., [52] leaves of

pl. (6 folded) : ill., maps.

681. Childe, V. G. The urban revolution / V. Gordon Childe // The town

planning rev. — Liverpool, 1950. — Vol. 21, N 1. — P. 3—17.

682. Childe, V. G. What happened in history ? / V. Gordon Childe. —

Harmondsworth, Middlesex : Penguin Books, 1942. — 288 p. : maps. — (Pelican books

; A 108).

683. Cibrario, L. Economie politique du Moyen Age / Luigi Cibrario, François

Aimé Barneaud ; trad. de l'italien sur la 4-eme éd. par M. Barneaud ; et préc. d'une

introd. par M. Wolowski. — Paris : Guillaumin, 1859. — 2 vol.

684. Ciperis, A. M. Situazione interna e lotta di classe a Caffa tra gli anni 50-e –

70-e del XV secolo / A. M. Ciperis // Storici sovietici del Levante genovese / a cura di

388

Anna Prefumo. — Genova : Civico istit. Colombiano, 1985. — P. 223—257. — (Studi

e testi : serie storica ; 7) (Saggi e documenti ; 5). — P. 223––257.

685. Claessen, H. J. M. From the Franks to France: the evolution of a political

organization / Henri J. M. Claessen // Development and decline: the evolution of

sociopolitical organization / ed. by Henri J. M. Claessen, Piter van de Velde, M. E.

Smith. — South Hadley, Mass. : Bergin and Garvey, 1985. — P. 196—218.

686. Claessen, H. J. M. The Early state : models and reality /

Henri J. M. Claessen, Peter Skalnik // The Early state / ed. by Henri J. M. Claessen,

Peter Skalnik. — The Hague : [1978]. — P. 637—650. — (New Babylon, studies in the

social sciences ; 32).

687. Code civil / rédigée avec le concours de Georges Wiederkehr ... [et al.]. —

103-eme ed. — Paris : Dalloz, 2004. — XXXV, 2179 p. — (Codes Dalloz).

688. Cohen, P. S. Modern social theory / Percy S. Cohen. –– London :

Heinemann educational books, 1968. –– 254 p.

689. Conrad, J. R. Le Culte du Taureau de la prèhistoire aux corridas espagnoles

/ Jack Randolph Conrad ; trad. de l'angl. par P. Berlot ; avec 40 dess. de James

MacDonald. –– Paris : Payot, 1961. –– 222 p. : ill. –– (Bibliothèque historique).

690. Conway, R. S. Ancient Italy and modern religion : being Hibbert lectures

for 1932 / Robert Seymour Conway. –– New York : Macmillan Co. ; Cambridge :

Cambridge Univ. Press, 1933. –– XIV, 150 p. : pl., facs. –– (Hibbert lectures, 1932.)

691. Cornford, F. M. A Ritual basis of Hesiod’s theogony / Francis Macdonald

Cornford // Cornford F. M. The unwritten philosophy and other essays / Francis

Macdonald Cornford ; ed. with an introd. memoir by W. K. C. Guthrie. –– Cambridge :

Cambridge Univ. Press, 1950. –– P. 95––116.

692. Cornford, F. M. From religion to philosophy: a study in the origins of

western speculation / Francis Macdonald Cornford. –– London : E. Arnold, 1912. ––

XVIII, 275 p.

693. Cornford, F. M. The origin of Attic comedy / Francis Macdonald Cornford.

–– London : E. Arnold, 1914. –– 252 p.

389

694. Corradi, G. Studi ellenistici / Giuseppe Corradi. –– Torino [etc.] : Soc.

editrice internazionale, 1929. –– XV, 425 p.

695. Desmaze, Ch. A. Trésor judiciaire de la France : curiosités des anciennes

justices d'après leurs registres / Charles Desmaze. –– Paris : Henri Plon, 1867. –– [2]

Bl., 576 p.

696. Dexter, T. F. G. Guillaume de La Perrière / Thomas Francis George Dexter

// Bibliotèque d’Humanisme et Renaissance. –– 1955. –– Vol. 17, N 1. –– P. 56––73.

697. Dhondt, J. Études sur la naissance des principautés territoriales en France,

IX – X siècles / Jean Dhondt. –– Brugge : De Tempel, 1948. –– XXVIII, 345 p. ––

(Werken uitgegeven door de Faculteit van de wijsbegeerte en letteren / Rijksuniversitet

de Gent ; 102).

698. Diaz, H. F. The medieval warm period / Henry F. Diaz, Malcolm K.

Hughes. –– Dordrecht ; Boston : Kluwer Academic Publ., 1994. –– 342 p : ill., maps.

699. Diodorus, S. Diodori Bibliotheca historica 2 / Siculus Diodorus ; recogn.

Fridericus Vogel. –– Lipsiae : in aedibus B. G. Teubner, 1890. –– LXV, 461 p.

700. Dölger, F. Regesten der Kaiserurkunden des oströmischen Reiches von,

565 – 1453. Teil 1. Regesten von 565 – 1025 / Franz Dölger. –– München ; Berlin :

R. Oldenbourg u. a., 1924. –– XXIX, 105 S. –– (Corpus der Griechischen Urkunden des

Mittelalters und der neueren Zeit : Reihe A, Regesten / hrsg. von den Akademien der

Wissenschaften in München und Wien).

701. Dopsch, A. Die Wirtschaftsentwicklung der Karolingerzeit : vornehmlich

in Deutschland / Alfons Dopsch. –– 3erw. Aufl. –– Köln : Böhlau, 1962. –– 2 bd.

702. Dumézil, G. Idées romaines / Georges Dumézil. –– Paris : Gallimard, 1969.

–– 304 p. –– (Bibliothèque des sciences humaines).

703. Dumézil, G. Rituels indo-européens à Rome / Georges Dumézil. –– Paris :

C. Klinoksieok, 1954. –– 96 p. –– (Etudes et commentaires ; 19).

704. Early state dynamics / ed. by Henri J. M. Claessen, Pieter van de Velde. —

Leiden ; New York : E. J. Brill, 1987. — VIII, 216 p : ill. — (Studies in human society ;

vol. 2).

390

705. Eder, W. Augustus and the power of tradition: the Augustan principate as

binding link between republic and empire / Walter Eder ; with contributions by G. W.

Bowersock [et al. ] // Between republic and empire: interpretations of Augustus and his

principate / ed. by Kurt A. Raaflaub and Mark Toher. –– Berkeley : Univ. of California

Press, 1990. –– P. 71––122.

706. Effenterre, H. van. Un lawagetas oublié / Henri van Effenterre // Atti e

memorie del I Congresso internazionale di Micenologia, Rome, 27 sett. –– 3 ott. 1967. –

– Roma : Edizioni dell'Ateneo, 1968. –– P. 591––593.

707. Egharevba, J. U. Benin law and custom / Jacob U Egharevba. –– 3rd ed. ––

Port Harcourt, Nigeria : Niger Press, 1949. –– IX, 120 p.

708. Egharevba, J. U. A short history of Benin / Jacob U Egharevba. –– 3rd ed.

–– Ibadan : Ibadan Univ. Press., 1960. –– XIV, 101 p.

709. Ehrenberg, V. Documents illustrating the reigns of Augustus and Tiberius /

Victor Ehrenberg, A. H. M. Jones. –– Oxford : Clarendon Press, 1949. –– VI, 159 p.

710. Ehrenberg, V. The Greek state / Victor Ehrenberg. –– 2nd ed. –– London :

Methuen, 1969. –– XII, 308 p. –– (University paperbacks).

711. Eisenstadt, S. N. The political systems of empires / Shmuel Noah

Eisenstadt. –– London ; New York : Free Press of Glencoe, 1963. –– XIX, 524 p.

712. Eller, C. The myth of the matriarchal prehistory: why an invented past

won't give women a future / Cynthia Eller. –– Boston : Beacon Press, 2000. –– 276 p. :

ill.

713. Ellinek, G. System der subjektiven öffentlichen Rechte / Georg Jellinek. ––

2 durchges. und verm. Aufl. –– Tübingen : Mohr, 1905. –– XII, 366 S.

714. Eörsi, G. Comparative civil (private) law : law types, law groups, the roads

of legal development / Gyula Eörsi ; [transl. by Gábor Pulay, Imre Móra, Edna Lénárt].

–– Budapest : Akadémiai Kiadó, 1979. –– 651 p.

715. Epstein, R. A. Forbidden grounds: the case against employment

discrimination laws / Richard Allen Epstein. –– Cambridge, Mass. : Harvard Univ.

Press, 1995. –– XVI, 530 p.

391

716. Evans, A. The Palace of Minos : a comparative account of the successive

stages of the early Cretan civilization as illustrated by the discoveries at Knossos. Vol.

3. The great transitional age in the Northern and Eastern sections of the palace : the

most brilliant records of Minoan art and the evidences of an advanced religion / Arthur

Evans, Sir, Joan Evans. –– London : Macmillan and Co., ltd., 1930. –– XXIV, 525 p.

717. Evans-Pritchard, E. E. The divine kingship of the shilluk of the Nilotic

Sudan / Edward Evan. –– Cambridge : Cambridge Univ. Press, 1948. –– 39 [1] p.

718. Falkenberg, J. Kin and Totem. Group relations of Australian aborigines in

the Port Keats District / Falkenberg Johannes. –– Oslo ; [London] : Oslo Univ. Press,

1962. –– 271 p., [24] p. of plates : ill., maps, ports. –– (Universitetets Etnografiske

Museum ; bull. no. 9.)

719. Falkenstein, A. Archaische Texte aus Uruk / Adam Falkenstein. –– Berlin :

Deutsche forschungsgemeinschaft, 1936. –– VI, 76 S., 71 pl. : ill. (216 S.). ––

(Ausgrabungen der Deutschen Forschungsgemeinschaft in Uruk-Warka ; 2).

720. Firmicus Maternus, J. The error of the pagan religions / Julius Firmicus

Maternus ; transl. and annot. by Clarence A. Forbes. –– New York : Newman, cop.

1970. –– 251 p. –– (Ancient Christian writers ; no. 37).

721. Fontenrose, J. E. The ritual theory of myth / Joseph Eddy Fontenrose. ––

Berkeley : Univ. of California Press, 1966. –– 77 p. –– (University of California

publications : Folklore studies ; 18).

722. Fortes, M. Introduction / Meyer Fortes, Edward Evan Evans-Pritchard //

African Political Systems / ed. by Meyer Fortes, Edward Evan Evans-Pritchard ; Intern.

Inst. Afr. lang. and cultures. –– London : Oxford Univ. Press, 1940. –– P. 1––23.

723. Foster, G. M. The dyadic contract: a model for the social structure of a

Mexican peasant village / George M. Foster // Amer. anthropologist. –– 1961. ––

Vol. 63, N 6. –– P. 1173––1192.

724. Fried, M. H. On the evolution of social stratification and the state / Morton

Herbert Fried // Culture in history: essays in honor of Paul Radin / ed. by Stanley

392

Diamond. –– New York : Brandeis Univ., 1960. –– P. 713––731. см. № 850 в Списке с

авторской нумерацией

725. Fried, M. H. The evolution of political society: an essay in polit.

anthropology / Morton Herbert Fried. –– New York : Random House, cop. 1967. ––

XII, 270 p. –– (Random House studies in anthropology ; AS 7).

726. Fried, M. H. On the evolution of social stratification and the state / Morton

Herbert Fried // Culture in history: essays in honor of Paul Radin / ed. by Stanley

Diamond. — New York : Columbia Univ. Press, 1960. — P. 713—731.

727. Friedmann, W. Law in a changing society / Wolfgang Friedmann. ––

Berkeley : Univ. of California Press, 1959. –– XXVI, 522 p.

728. Frisk, H. Griechisches etymologisches Wörterbuch / Hjalmar Frisk. ––

Heidelberg : Carl Winter Universitatsverlag, 1957. –– Lfg. 5. –– S. 385––480; Lfg. 6. –

– S. 481––576.

729. Frothingham, A. L. Ancient orientation unveiled / Arthur Lincoln

Frothingham // Amer. j. of archaeology. –– 1917. –– Vol. 21, N 1. –– P. 55––76 ; N 2. –

– P. 187––201 ; N 3. –– P. 313––336 ; N 4. –– P. 420––448.

730. Fuhrmann, H. Germany in the High Middle Ages, c. 1050 – 1250 / Horst

Fuhrmann ; transl. by Timothy Reuter. –– Cambridge : Cambridge Univ. Press, 1986. –

– VII, 209 p.

731. Gehlen, A. Der Mensch, seine Natur und seine Stellung in der Welt /

Arnold Gehlen. –– 12. Aufl. –– Wiesbaden : Athenaion, 1978. –– 410 s.

732. Gehlen, A. Mensch und Institutionen / Arnold Gehlen // Gehlen A.

Anthropologische Forschung : [zur Selbstbegegnung und Selbstentdeckung des

Menschen] / Arnold Gehlen. –– Reinbek b. Hamburg : Rowohlt, 1968. –– S. 69––77. ––

(Rowohlts deutsche Enzyklopädie ; 138 : Sachgebiet Anthropologie).

733. Genêt, J.-Ph. La genèse de l’Ètat moderne : culture et société politique en

Angleterre / Jean-Philippe Genêt. –– Paris : Presses universitaires de France, 2003. ––

IX, 401 p. –– (Le noeud gordien).

393

734. Genêt, J.-Ph. La genése de l’Ètat moderne. La enjeux d’un programme de

recherche / Jean-Philippe Genêt // Actes de la recherche en sciences sociales. –– 1997. –

– Vol. 118. –– P. 3––18.

735. Gennep, A. van. Mythes et légendes d'Australie, études d'ethnographie et

de sociologie / Arnold van Gennep. –– Paris : E. Guilmoto, 1906. –– 3 p., [V]-XI,

CXVI, 188 p.

736. Gentillet, I. Anti-Machiavel / Innocent Gentillet ; avec comment. et notes

par C. Edward Rathé. –– Genève : Droz, 1968. –– 636 p.

737. Getto, G. Vita di forme e forme di vita nel Decameron / Giovanni Getto. ––

Torino : Petrini, 1958. –– VIII, 313, [2] p. : couv. ill.

738. Giddens, A. The consequences of modernity / Anthony Giddens. ––

Cambridge : Polity, 1990. –– IX, 186 p. : ill. –– (Social Theory (Alexander Street

Press).

739. Gierke, O. Deutsche Privatrecht. Bd. 1 / Otto Friedrich von Gierke. ––

Leipzig : Duncker & Humblot, 1905. –– XLVI, 597 S.

740. Gjerstad, E. Innenpolitische und Militärische Organisation in Frürömische

Zeit / Einar Gjerstad // Aufstieg und Niedergang der römischen Welt / hrsg. von

Hildegard Temporini. –– Berlin ; New York : Walter de Gruyter, 1972. –– Bd. I, t. 1. ––

S. 136––188.

741. Goldberg, S. Why men rule : a theory of male dominance / Steven

Goldberg. –– Chicago : Open Court, 1993. –– XII, 254 p.

742. Goodale, J. C. Tiwi wives: a study of the women of Melville Island, North

Australia / Jane C. Goodale. –– 2nd pr. –– Seattle ; London : Univ. of Washington

Press, 1974. –– XXIV, 368 p. : ill. –– (Monographs of the American Ethnological

Society ; 51).

743. Gopal, L. On feudal polity in Ancient India / Lallanji Gopal // J. of Indian

history. –– 1963. –– Vol. 41, N 2. –– P. 405––413.

744. Gotthelf, A. Aristotle’s conception of final causality / Allan Gotthelf //

Review of Metaphysics. –– 1976. –– Vol. 30, N 2. –– P. 226––254.

394

745. Götze, A. Verstreute Boghazköi-Texte / Albrecht Götze. –– Marburg :

Selbstverl. des Herausgebers, 1930. –– IV, 43 p. : ill.

746. Goury, G. Origine et évolution de l’homme / Georges Goury. –– Paris : A.

Picard, 1927. –– 404 p., XVII p. pl. : ill. –– (Précis d'archéologie préhistorique).

747. Granet, M. La civilisation chinoise : la vie publique et la vie privée /

Marcel Granet. –– Paris : Michel, 1948. –– XXIII, 523 p. : pl. –– (L'Evolution de

l'Humanite ; 25)

748. Grous F. Litérature et mentalité médiévale : le roi et le peuple / F. Grous //

Historica. –– Praha, 1969. –– Vol. 16. –– P. 181––215.

749. Guinée, J. B. L’occident aux XIV et XV siècle : les etats / Jeroen

B. Guinée. –– Paris : Presses Univ. de France, 1971. –– 339 p.

750. Guthrie, H. God and history in the old testament / Harvey H. Guthrie. ––

Greenwich (Conn.) : Seabury Press, 1960. –– VIII, 179 p.

751. Habermas, J. Theorie des kommunikativen Handelns. Bd. 1 / Jürgen

Habermas. –– Frankfurt a. Main : Suhrkamp, 1981. –– 533 s.

752. Hamon, F. Droit constitutionnel / Francis Hamon, Michel Troper. –– 30è

éd. –– Paris : L.G.D.J., 2007. –– VIII, 908 p.

753. Hampfl, F. Poleis ohne Territorium / Franz Hampl, Following F. // Klio. ––

1939. –– Bd. 32, № 1. –– S. 1––60.

754. Hansen, M. H. Polis and city-state: an ancient concept and its modern

equivalent : symp. (Jan. 9, 1998) / Mogens Herman Hansen. –– Copenhagen :

Kongelige Danske videnskabernes selskab, 1998. –– 217 p. : ill. –– (Acts of the

Copenhagen Polis Centre ; 5) (Historisk-filosofiske meddelelser / Det Kongelige danske

videnskabernes selskab ; 76).

755. Hansen, M. H. Polis as an urban centre: the literacy and epigraphical

evidence / Mogens Herman Hansen // The polis as urban centre and as a political

community : symp. (Aug. 29 – 31, 1996) / ed. by M. H. Hansen. –– Copenhagen : Det

Kongelige Danske Videnskabernes Selskab, 1997. –– P. 9—86. –– (Acts of the

Copenhagen polis centre ; 4) (Historisk-filosofiske meddelelser ; 75).

395

756. Hardy, G. Histoire de la colonisation française / Georges Hardy. –– Paris :

Larose, 1928. –– VI, 348 p. : ill. –– (Les manuels coloniaux).

757. Harrison, J. E. Prolegomena to the study of Greek religion / Jane Ellen

Harrison. –– Cambridge : Univ. Press, 1903. –– XXII, 680 p. : ill.

758. Harva, U. Die religiösen Vorstellungen der altaischen Volke / Uno Harva,

Erich Kunze. –– Helsinki : Suomalainen tiedeakatemia, 1938. –– 634 S. : ill. –– (FF

communications ; 125).

759. Harvey, I. M. W. Popular revolt and unrest in England during the second

half of the reign of Henry VI : diss. / Isobel M. W. Harvey. –– Wales : Univ. college of

Wales, 1987. –– 276 p. : ill.

760. Hass, T. Ist «Nutzungseigentum» noch Eigentum? : diss. / Torsten Hass. ––

Marburg : Marburg. Univ., Fachbereich Rechtswiss, 1976. –– XXVI, 192 S.

761. Heitz, G. Zum Charakter der «zweiten Leibeigenschaft» / Gerhard Heitz //

Zeitschrift für Geschichtswissenschaft. –– 1972. –– N 1. –– S. 24––40.

762. Hekster, O. Rome and its empire, AD 193—284 / Oliver Hekster, Nicolas

Zair. –– Edinburgh : Edinburgh Univ. Press, 2008 –– XVI, 183 p. –– (Debates and

documents in ancient history).

763. Herlihy, D. The black death and the transformation of the west / David

Herlihy, Samuel Kline Cohn. –– Cambridge, Mass. : Harvard Univ. Press, 1997. ––

117 p. : couv. ill.

764. Hocart, A. M. Kingship / Arthur Maurice Hocart. –– London : Oxford

Univ. Press, 1969. –– X, 250 p. : ill.

765. Hocart, A. M. Kings and councilors : an essay in the comparative anatomy

of society / Arthur Maurice Hocart, Rodney Needham. –– 2nd ed. –– Chicago : Univ. of

Chicago Press, 1970. –– XCIX, 318 p. : port. –– (Classics in antropology).

766. Honoré, A. M. Ownership / A. M. Honoré // Honoré A. M. Oxford essay in

jurisprudence : a collaborative work / A. M. Honoré. –– London ; New York : Oxford

Univ. Press, 1961. –– P. 107––147.

396

767. Honoré, T. Making law bind : essays legal and philosophical / Tony

Honoré. –– Oxford : Clarendon Press ; New York : Oxford Univ. Press, 1987. –– VII,

274 p.

768. Hook, S. H. Myth and ritual : essays on the myth and ritual of the Hebrews

in relation to the culture pattern of the ancient East / S. H. Hook, A. M. Blackman et al.

–– London ; New York : Oxford Univ. Press, 1933. –– XIX, 204 p. : ill.

769. Howitt, A. W. The native tribes of south-east Australia / Alfred William

Howitt. –– London ; New York : Macmillan Co., 1904. — XIX, 819 p. : ill.

770. Hugh, T. The slave trade : the story of the Atlantic slave trade, 1440 – 1870

/ Thomas Hugh. –– New York : Simon & Schuster, 1997. –– 908 p. : ill., maps.

771. Ingerflom, C. S. Oublier l’état pour comprendre la Russie? / Claudio Sergio

Ingerflom // Revue des etudes slaves. –– 1993. –– Vol. 66, N 1. –– P. 125––134.

772. Jackoby, F. Die Fragmente der griechischen Historiker. 2 Tl.

Zeitgeschichte / Felix Jacoby. –– Berlin : Weidmannsche Buchhandlung, 1929. ––

424 S.

773. Jacobsen, T. The Sumerian king list / Thorkild Jacobsen. –– Chicago :

Univ. of Chicago Press, 1939. –– XVI, 216 p. –– (Assyriological studies ; 11).

774. Jeudwine, J. W. Tort, crime and police in mediaeval Britain: a review of

some early law and custom / John Wynne Jeudwine. — Littleton, Colo. :

F. B. Rothmann, 1983. — XIX, 292 p.

775. Johnson, A. W. The evolution of human societies : from foraging group to

agrarian state / Allen W. Johnson, Timothy K. Earle. — Stanford, Calif. : Stanford

Univ. Press, 1987. –– X, 360 p. : ill.

776. Jolly, J. Recht und Sitte : einschliesslich de einheimischen Litteratur /

Jullius Jolly // Grundriss der indo-arischen Philologie und Altertumskunde. ––

Strassburg : K. J. Trubner, 1896. — Bd. 2, H. 8. –– 158 S.

777. Jordan, W. C. Europe in the high Middle Ages / William Chester Jordan. –

–New York : Viking, 2003. — XI, 382 p. : ill. –– (Penguin history of Europe).

397

778. Jordan, W. C. The great famine : northern Europe in the early fourteenth

century / William Chester Jordan ; Amer. council of learned societies. –– Princeton :

Princeton Univ. Press, 1996. –– 317 p. : maps.

779. Kahn, H. The next thirty-three years: a framework for speculation / Herman

Kahn, Anthony J. Wiener // Deadalus. –– 1967. –– Vol. 96, N 3. –– P. 705––732.

780. Keith, A. The religion and philosophy of the Veda and Upanisads /

A. Keith. — Cambridge, Mass. : Harvard Univ. Press, 1925. — 683 p. : ill.

781. Kelly, J. The Great Mortality : an intimate history of the Black Death, the

most devastating plague of all time / John Kelly. –– New York : HarperCollins publ.,

2005. –– XVII, 304 p. : ill.

782. Kelsen, H. Allgemeine Staatslehre / Hans Kelsen. –– Berlin : Springer,

1925. –– XVI, 433,[1] S. –– (Enzyklopädie der Rechts- und Staatswissenschaft. Abt.

Rechtswissenschaft ; Bd. 23).

783. Kirk, G. S. The nature of Greek myths / Geoffrey Stephen Kirk. ––

Woodstock ; New York : Overlook Press, 1975. –– 332 p.

784. Kreller, Н. Lex Rhodia. Untersuchungen zur Quellengeschichte des

römischen Seerechtes / Hans Kreller // Zeitschrift für das gesamte Handels- und

Konkursrecht. –– 1921. –– Bd. 75. –– S. 257––367.

785. La Perrière G. de. Le Miroir politique, oeuvre non moins utile que

nécessaire à tous monarches, roys, princes, seigneurs, magistrats... / Guillaume de La

Perrière. –– Lyon : M. Bonhomme, 1555. –– In-fol., pièces limin. et 199 p.

786. Landgrebe, L. Faktizität und Individuation : Studien zu den Grundfragen

der Phänomenologie / Ludwig Landgrebe. –– Hamburg : Meiner, 1982. –– X, 163 S.

787. Landsberg, E. Die Glosse des Accursius und ihre Lehre vom Eigentum :

Rechts- und Dogmengeschichte Untersuchung / Ernst Lansberg. –– Leipzig : Brokhaus,

1883. — XXI, 348 S.

788. Lang, A. Magic and religion / Andrew Lang. –– Londоn : Longmans,

Green and Co, 1901. –– X, 316 p.

398

789. Langdon, J. Darwinism and behavioral theory of sociocultural evolution: an

analysis / John Langdon // Amer. j. of social. –– 1979. –– Vol. 85, N 2. –– P. 288––309.

790. Lasch, C. The true and only hеaven : progress and its critics / Christopher

Lasch. –– New York : W. W. Norton, 1991. –– 591 p.

791. Lash, S. Sociology of postmodernism / Scott Lash. –– London ; New York

: Routledge, 1990. –– XI, 300 p. –– (International library of sociology).

792. Laumann, E. O. The organizational state : social choice in national policy

domains / Edward O. Laumann, David Knocke. –– Madison, Wis. : Univ. of Wiconsin

Press, 1987. –– XVI, 539 p. : ill.

793. Le code civil / réd. Henry Xavier, Venandet Guy, Jacob François, [et al.]. –

– 104-e éd. –– Paris : Dalloz, 2004. –– XXXVI, 2269 p.

794. Le concept d’empire : proceedings of a conference held at the univ. de

Paris, Dec. 9 – 10, 1977 / Hélène Ahrweiler et al. ; Sous la dir. Maurice Duverger ;

Centre d'analyse comparative des systemes politiques. –– Paris : Presses Univ. de

France, 1980. –– 488 p.

795. Le Goff, J. L’historien et l’homme quotidien / Jacques Le Goff //

Methodologie de l’Histoire et des sciences humaines. –– Toulouse : Privat, 1972. ––

Vol. 1. –– P. 227––243.

796. Le May, G. H. L. British Government, 1914 – 1953 : sel. doc. / Godfrey

Hugh Lancelot Le May. — London : Methuen, 1955. — XVI, 416 p.

797. Lee, R. B. Kalahari hunter-gatherers : studies of the !Kung San and their

neighbors / Richard B. Lee, Irven DeVore. –– Cambridge, Mass. : Harvard Univ. Press

1976. –– XIX, 408 p. : ill.

798. Lejeune, M. Le damos dans la societe mycenienne / Michel Lejeune //

Revue des Études Grecques. –– 1965. –– Vol. 78. –– P. 1––22.

799. Lennox, J. G. Teleology / James G. Lennox // Keywords in evolutionary

biology / ed. by Evelyn F. Keller, Elisabeth A. Lloyd. –– Cambridge, Mass. : Harvard

Univ. Press, 1992. –– P. 324—333.

399

800. Lenski, G. E. Power and privilege: a theory of social stratification / Gerhald

Emmanuel Lenski. –– New York : McGraw-Hill, 1966. –– XIV, 495 p. : ill. ––

(McGraw-Hill series in sociology).

801. Lerner, D. The passing of traditional society : modernizing the Middle

East / Daniel Lerner. –– 2nd ed. –– New York : Free Press, 1965. –– XIII, 466 p.

802. Levy, G. R. The gate of horn : a study of the religious of the stone age, and

their influence upon European thought / Gertrude Rachel Levy.–– London : Faber and

Faber, 1948. –– XXXI, 349 p : ill., maps.

803. Lewellen, T. C. Political anthropology : an introduction / Ted C. Lewellen.

––2nd ed. –– South Hadley, Mass. : Bergin & Garvey, 1983. –– XII, 148 p. : ill.

804. Lewis, B. The Jews of Islam / Bernard Lewis. –– Princeton ; New York :

Princeton Univ. Press, 1984. –– XII, 245 p. : ill.

805. Lhote, H. Les touaregs du Hoggar (Ahaggar) / Henry Lhote. –– 2 éd., rev.

et augm. –– Paris : Payot, 1955. –– 467 p. –– (Bibliothèque scientifique).

806. Lindgren, M. The People of Pylos : prosopographical and methodological

studies in the Pylos archives / Margareta Lindgren. –– Uppsala : Uppsala Univ. ;

Stockholm : Almqvist och Wiksell i distr., 1973. –– 2 vol. –– (Acta Universitatis

Upsaliensis).

807. Lingat, R. The classical law of India / Robert Lingat ; University of

California ; Center for south and southeast Asia studies. –– Berkeley : Univ. of

California Press, 1973. –– XIII, 305 p.

808. Lingenthal, K. E. Z. Die Meinungsverschiedenheiten unter den

Justinianeischen Juristen / Karl Eduard Zachariä von Lingenthal // Zeitschrift der

Savigny-Stifung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. –– Berlin, 1885. ––

Bd. 6. –– S. 1––55.

809. Lingenthal, K. E. Z. Geshichte des Griechisch-Römischen Rechts / Karl

Eduard Zachariä von Lingenthal. –– Neudr. der 3. Aufl. –– Aalen in Württemberg :

Scientia, 1955. –– XXVIII, 424 S.

400

810. Lo Cascio, E. The size of the Roman population : Beloch and the meaning

of the Augustan census figures / Elio Lo Cascio // J. of the Roman studies. –– 1994. ––

Vol. 84, Nov. –– P. 23––40.

811. Lopreato, J. Human nature and biocultural evolution / Joseph Lopreato. ––

Boston : Allen & Unwin, 1984. — XIV, 400 p.

812. Lotze, D. Zur Rekonstruktion der frührömischen Grossfamilie / Detlef

Lotze // Welskopf E. C. Neue Beiträge zur Geschichte der Alten Welt / Elisabeth

Charlotte Welskopf. — Berlin : Akademie-Verlag, 1965. –– Bd. 2 : Römisches Reich. –

– S. 63—67.

813. Lucas, H. S. The Great European Famine 1315 – 1317 / H. S. Lucas //

Speculum. –– 1930. –– Vol. 5, N 4. –– P. 343––377.

814. Luhmann, N. Aufsätze zur Theorie sozialer Systeme / Niklas Luhmann. ––

Opladen : Westdt. Verl., 1970. –– 268 S. –– (Soziologische Aufklärung ; bd. 1).

815. Macrobius, A. T. [Opera] / Ambrosius Theodosius Macrobius ; ed. by

F. R. Eyssenhardt. –– Lipsiae : Teubner, 1893. –– VI, 676 p. –– (Bibliotheca scriptorum

Graecorum et Romanorum Teubneriana).

816. Maisels, Ch. K. Early Civilizations of the old world: the formative histories

of Egypt, the Levant, Mesopotamia, India and China / Charles Keith Maisels. ––

London ; New York : Routledge, 1999. –– XVI, 479 p. : ill.

817. Malamat, A. Das davidische und salomonische Königreich und seine

Beziehungen zu Ägypten und Syrien : zur Entstehung eines Grossreichs / Abraham

Malamat. –– Wien : Verlag der Osterreichischen Akademie der Wissenschaften, 1983. –

– 42 S. : ill. –– (Sitzungsberichte (Osterreichische Akademie der Wissenschaften.

Philosophisch-Historische Klasse) ; 407).

818. Malten, L. Der Stier in Kult und mystischen Bild / L. Malten // Jahrbuch

des Deutschen Archäologischen Institut. –– 1928. –– Bd. 63. –– S. 90––139.

819. Mancuso, G. Forma di stato e forma di governo nell’esperienza

costituzionale greco-romana / Gaetano Mancuso. –– Catania : Libreria editrice Torre,

1995. –– 111 p.

401

820. Mannhardt W. Wald- und Feldkulte. Bd. 1. Der Baumkultus der Germanen

und ihrer Nachbarstämme: mythologische Untersuchungen / Wilhelm Mannhardt. ––

Berlin : Borntraeger, 1904. –– XVIII, 648 S.

821. Manville, P. B. The origins of citizenship in ancient Athens /

Philip B. Manville. –– Princeton, NJ : Princeton Univ. Press, 1990. –– XIV, 265 p.

822. Maravall, J. A. El concepto de España en la Edad Media / José Antonio

Maravall. — Madrid : Instituto de Estudios Politicos, 1954. — 557 p.

823. Marett, R. R The threshold of religion / Robert Ranulph Marett. —

London : Methuen & C, 1909. — XIX, 173 p.

824. Marinatos, N. Minoan sacrificial ritual: cult practice and symbolism /

Nanno Marinatos. — Stockholm : Paul Astroms forlag, 1986. — 78 p. : ill. — (Skrifter

utgivna av Svenska institutet i Athen ; 9.).

825. Marinatos, S. Excavations at Thera VII: (1973 season) / Spyridon Nikolaou

Marinatos. — Athens : E en Athenais archaiologike hetaireia, 1976. — 38 p. ; 66 pls. :

pls., maps. — (Archaioi topoi kai mouseia tes Ellados ; 4).

826. Marlow, A. N. Myth and ritual in early Greece / Arnold Norman Marlow //

Bulletin of the John Rylands Library. — 1961. — Vol. 43, N 2. — Р. 373—402.

827. Marshall, L. The !Kung of Nyae Nyae / Lorna Marshall. — Cambridge,

Mass. : Harvard Univ. Press, 1976. — XXIII, 433 p. : ill.

828. Mauss, M. Essai sur le don : forme et raison de l'échange dans les sociétés

archaiques / Marcel Mauss // Mauss M. Sociologie et anthropologie / Marcel Mauss ;

Claude Lévy-Strauss. — 8-me ed. — Paris : Presses Univ. de France, 1983. — P. 143—

279. — (Quadrige ; 58).

829. Mayr, E. Teleological and teleonomic, a new analysis / Ernst Mayr //

Boston studies in philosophy of science. — 1974. — N 14. — P. 91—117.

830. Mayr, E. The idea of teleology / Ernst Mayr // J. of the history of ideas. —

1992. — Vol. 53, N 1. — P. 117—135.

831. Mazlish, B. The riddle of history: the great speculators from Vico to Freud

/ Bruce Mazlish. — New York : Harper & Row, 1966. — VIII, 484 p.

402

832. McFarlane, K. B. Origins of religious dissent in England / Kenneth Bruce

McFarlane. — New York : Collier Books, [1966]. — 220 p. — (Collier books ; 3464).

833. Mellaart, J. Anatolia and the Indo-Europeans / James Mellaart // J. of Indo-

European studies. — 1981. — Vol. 9, N 1–2. — P. 135—149.

834. Mellaart, J. Earliest civilizations of the Near East / James Mellaart. —

London : McGraw-Hill, 1965. — 143 p. : ill. (part col.), maps. — (Library of early

civilizations).

835. Mellaart, J. The chalcolithic and early Bronze Ages in the Near East and

Anatolia / James Mellaart. — Beirut : Khayats, 1966. — VIII, 212 p. : ill., maps.

836. Mellaart, J. Excavations at Hacilar / James Mellaart. — Edinburgh :

Edinburgh Univ. Press, 1970. — 2 vol. — (British Institute of Archaeology)

(Occasional publications of the British Institute of Achaeology in Ankara).

837. Meynial, E. Notes sur la formation de la théorie du domaine divise

(domaine direct et domaine utile) du XIIe au XIVe siècle dans les romanistes : étude de

dogmatique juridique / Edmond Meynial // Fitting H. Н. Mélanges Fitting / Hermann

Heinrich Fitting. — Montpellier : Soc. anon. de l'imprimerie gén. du Midi, 1908. —

Bd.2. — Р. 409—461.

838. Mitchell, T. Society, economy, and the state effect / Timothy Mitchell //

State/Culture : state-formation after the cultural turn / ed. by George Steinmetz. —

Ithaca ; New York : Cornell Univ. Press, 1999. — Р. 77—96.

839. Mitteis, L. Reichsrecht und Volksrecht in den östlichen Provinzen des

Römischen Kaiserreichs : mit Beiträgen zur Kenntniss des griechischen Rechts und der

spätrömischen Rechtsentwicklung / Ludwig Mitteis. — Leipzig : Teubner, 1891. —

XIV, 560, [2] S.

840. Mitteis, L. Römisches Privatrecht bis auf die Zeit des Diokletians :

Grundbegriffe und Lehre von den juristischen Personen / Ludwig Mitteis. — Duncker

& Humblot, 1908. — XVI, 428 S. — (Systematisches Handbuch der deutschen

Rechtswissenschaft ; Abt. 6, Th. 1).

403

841. Möllers, C. Gewaltengliederung : Legitimation und Dogmatik im

nationalen und internationalen Rechtsvergleich / Christoph Möllers. — Tübingen :

Mohr Siebeck, 2005 — XXII, 515 S. — (Jus publicum ; bd. 141).

842. Mommsen, T. Römisches Staatsrecht / Theodor Mommsen. — Leipzig :

S. Hirzel, 1871 – 1888. — Bd. 1–3. — (Handbuch der römischen Alterthümer).

843. Morley, S. G. The ancient Maya / Sylvanus Griswold Morley. —

California : Stanford Univ. Press, 1947. — XXXII, 520 р, 60 bl. : ill.

844. Mountford, C. P. Ayers Rock : its people, their beliefs, and their art /

Charles Pearcy Mountford. — Sydney : Angus & Robertson, 1965. — XIV, 208 p. : ill.,

diagrs.

845. Mundy, J. H. Europe in the high Middle Ages, 1150 – 1300 / John Hine

Mundy. — 3rd ed. — Harlow : Longman, 2000. — XIV, 417 p. : ill., maps. — (General

history of Europe).

846. Musil, A. Arabia Petraea. Bd. 3. Ethnologischer Reisebericht / Alois Musil

; Kaiserl. Akademie der Wissenschaften in Wien. — Wien : A. Hölder, 1908. — XV,

550 S.

847. Nelson, R. R. An evolutionary theory of economic change / Richard Rex

Nelson, Sidney G. Winter. — Cambridge, Mass. : Belknap Press of Harvard Univ.

Press, 1982. — XI, 437 p. : ill.

848. Nilsson, M. P. Homer and Mycenae / Martin Persson Nilsson. — London :

Methuen and Co, [1933]. — XII, 283 p., [1] p. : ill. — (Methuen's handbooks of

archaeology).

849. Nisbet, R. A. Developmentalism: a critical analysis / Robert Alexander

Nisbet // Theoretical sociology : perspectives and developments / ed. by John

C. McKinney and Edward A. Tiryakian. — New York : Appleton-Century-Crofts,

Educational Division, 1970. — Р. 167—204.

850. Nisbet, R. A. Social change and history: aspects of the Western theory of

development / Robert Alexander Nisbet. — New York : Oxford Univ. Press, 1969. —

X, 335 p.

404

851. Nussbaum G. B. The ten thousand : a study in social organization and

action in Xenophon’s Anabasis / Gerry B. Nussbaum. — Leiden : E. J. Brill, 1967. —

X, 196 p. — (Social and economic commentaries on classical texts ; vol. 4).

852. Oates, D. The rise of civilisation / David Oates, Joan Oates. — Oxford :

Elsevier Phaidon, 1976. — 151 p. : ill. — (The making of the past).

853. Oberg, K. Indian tribes of Northern Mato Grosso, Brazil / Kalervo Oberg.

— Washington : United States gov. print. office, 1953. — VII, 144 p. : ill. —

(Smithsonian institution, Institute of social anthropology ; 15).

854. Odermann, G. Das Eigentum in Nordwest-Australien / Gustav Odermann //

Annali Lateranensi. — 1957. — Bd. 21. — S. 30—97.

855. Oliva, P. Sparta and her social problems / Pavel Oliva ; [transl. by Iris

Urwin-Lewitová]. — Prague : Academia, 1971. — 347 p. : ill.

856. Osborne, R. Demos : the discovery of classical Attika / Robin Osborne. —

Cambridge : Cambridge Univ. Press, 1985. — XIV, 284 p. : ill. — (Cambridge classical

studies).

857. Palmer, L. R. The interpretation of Mycenaean Greek texts / Leonard

Robert Palmer. — Oxford : Clarendon Press, 1969. — XIII, 496 p.

858. Paribeni, R. La famiglia romana / Roberto Paribeni. — Roma : Ist. di studi

Romani, 1939. — 72 p. : ill., taf. — (Roma mater ; 6).

859. Parsons, T. On the concept of political power / Talcott Parsons //

Sociological theory and modern society / Talcott Parsons. — New York : Free Press,

[1967]. — P. 297—354.

860. Parsons, T. On the concept of value-commitments / Talcott Parsons /

Politics and social structure / Talcott Parsons. — New York : Free Press, [1969]. —

P. 439—472.

861. Parsons, T. Social structure and the symbolic media of interchange / Talcott

Parsons // Approaches to the study of social structure / ed. by Peter Michael Blau ;

Amer. Sociol. Assoc. — New York : Free Press, [1975]. — P. 94—120.

405

862. Parsons, T. The Social system / Talcott Parsons. — New York : Free Press

of Glencoe, 1964. — XVIII, 575 p. — (A Free Press paperback).

863. Passerin d'Entreves, A. The Notion of the state: an introd. to polit. theory /

Alessandro Passerin d'Entreves. –– London : Oxford Univ. Press., 1967. –– IX, 233 p.

864. Pelon, O. Le palais de Malia et les jeux de taureaux / Olivier Pelon //

Rayonnement grec : hommages à Charles Delvoye / edit. par Lydie Hadermann-

Misguich et Georges Raepsaet. — Bruxelles : Editions de l'Univ. de Bruxelles, 1982. —

P. 45—57. — (Université libre de Bruxelles, Faculté de philosophie et lettres ; 83).

865. Persson, A. W. The religion of Greece in prehistoric times / Axel

Waldemar Persson. — Berkeley ; Los Angeles : Univ. of California Press, 1942. —

189 p., [5] leaves of plates : ill. — (Sather classical lectures ; 17).

866. Peterson, N. Hunter-gatherer territoriality: the perspective from Australia /

Nicolas Peterson // Amer. anthropologist. — 1975. — Vol. 77, N 1. — Р. 53—68.

867. Phillips, P. Pre-Columbian shell engravings: from the Craig Mound at

Spiro, Oklahoma / Philip Phillips, James Allison Brown. — Cambridge, Mass. :

Peabody Museum Press, 1978 – 1984. — 2 v.

868. Popper, K. R. The poverty of historicism / Karl Raimund Popper. —

New York : Harper & Row, 1964. — X, 166 p. — (Harper torchbooks. Academy

library).

869. Posner, R. A. Overcoming law / Richard Allen Posner. — 3rd. ed. —

Cambridge, Mass. : Harvard Univ. Press, 1996. — X, 597 p.

870. Posner, R. A. The Economics of justice / Richard Allen Posner. —

Cambridge , Mass. ; London : Harvard Univ. Press, 1983. — XIII, 415 p. : ill.

871. Post, G. Studies in medieval legal thought : public law and the state, 1100 –

1322 / Gaines Post. — Princeton : Princeton Univ. Press, 1964. — XV, 633 p.

872. Preuss, K. T. Der religiöse Gehalt der Mythen / Konrad Theodor Preuss. —

Tübingen : J. C. B. Mohr, 1933. — 49 S. — (Sammlung gemeinverständlicher Vorträge

und Schriften aus dem Gebiet der Theologie und Religionsgeschichte ; 162).

406

873. Price, I. M. The oath in court procedure in Early Babylonia and the Old

Testament / Ira Maurice Price // J. of the amer. oriental society. — 1929. — Vol. 49. —

P. 22—29.

874. Pringsheim, F. The Greek law of sale / Fritz Pringsheim. — Weimar :

Hermann Böhlaus Nachfolger, 1950. — XIX, 580 p.

875. Raaflaub, K. А. Homer to Solon: the rise of the 'polis' : the written sources /

Kurt Arnold Raaflaub // The Ancient Greek city-state : symp. on the occasion of the

250th anniversary of the Royal Danish Academy of Sciences and Letters, July, 1 – 4,

1992 / ed. by Mogens Herman Hansen. — Copenhagen : Copenhagen : Royal Danish

Academy of Sciences and Letters : Commissioner, Munksgaard, 1993. — Р. 41—105.

— (Historisk-filosofiske meddelelser ; 67) (Acts of the Copenhagen Polis Centre).

876. Radcliffe-Brown, A. R. Evolution, social or cultural? / Alfred Reginald

Radcliffe-Brown // Amer. anthropologist. — 1947. — Vol. 49, N 1. — Р. 78—83.

877. Raglan, F. R. S. Myth and Ritual / Fitzroy Richard Somerset Raglan //

J. of amer. folklore. — 1955. — Vol. 68, N 270. — P. 454—461.

878. Razi, Z. Serfdom and freedom in medieval England: a reply to the

revisionists / Zvi Razi // Past & Present. — 2007. —Vol. 195, suppl. 2. — P. 182—187.

879. Redman, Ch. L. The rise of civilization : from early farmers to urban

society in the ancient Near East / Charles L. Redman. — San Francisco :

W. H. Freeman, 1978. — VIII, 367 p. : ill.

880. Renckens, H. The religion of Israel / Henry Renckens ; transl. from the

dutch by N. D. Smith. — London : Shoud and Ward, 1967. — II, 370 p. — (Stagbooks).

881. Renfrew, C. The emergence of civilisation : the Cyclades and the Aegean

in the third millennium B. C. / Colin Refrew. — London : Methuen, 1972. — XXVIIII,

595 p. : ill. — (Studies in prehistory).

882. Rose, H. J. The evidence for divine kings in Greece / Herbert Jennings

Rose // La regalitá sacra : contributi al tema dell' VIII Congresso Internazionale di storia

delle religioni (Roma, Aprile 1955) = The sacral kingship / pubbl. col concorso della

407

Giunta Centrale per gli Studi Storici, Roma. — Leiden : Brill, 1959. — P. 371—378. —

(Studies in the history of religions ; 4).

883. Rosenstock-Huessy, E. Die europäischen Revolutionen und der Charakter

der Nationen / Eugen Rosenstock-Huessy. — Stuttgart : Kohlhammer, 1931. — XVIII,

583 S.

884. Ross, A. On the сoncepts «State» and «State Organs» in Constitutional

Law / Alf Ross // Scand. studies in law. — 1961. — Vol. 5. — P. 114—129.

885. Rostow, W. W. The stages of economic growth : a non-communist

manifesto / Walt Whitman Rostow. — 2nd ed. — Cambridge : Cambridge Univ. Press,

1971. — 253 p.

886. Roussel, D. Tribu et cité : [études sur les groupes sociaux dans les cités

grecques aux époques archaique et classique] / Denis Roussel. — Paris : Les Belles

lettres, 1976. — 347 p. — (Annales littéraires de l'Université de Besançon ; 193)

(Centre de recherches d'histoire ancienne ; 23).

887. Roux, J.-P. L'origine céleste de la souveraineté dans les inscriptions Paléo-

Turques de Mongolie et de Sibérie / Jean-Paul Roux // La Regalità sacra : contributi al

tema dell' VIII Congresso internazionale di storia delle religioni, Roma, aprile

1955 = The sacral kingship : contributions to the central theme of the VIIIth

International Congress for the History of Religions, Rome, April 1955. — Leiden :

Brill, 1959. — P. 231—241. — (Studies in the history of religions ; 4).

888. Roux, J.-P. La religion des turcs et des Mongols / Jean-Paul Roux. ––

Paris : Payot, 1984. –– 323 p.

889. Sahlins, M. D. Evolution: specific and general / Мarshall David Sahlins //

Evolution and culture / Thomas G. Harding [and others] ; еd. by Marshall D. Sahlins &

Elman R. ; foreword by Leslie A. White. –– Ann Arbor : The Univ. of Michigan press,

1960. –– XII, 131 p. : ill.

890. Saleilles, R. De la personnalité juridique : histoire et theories /

Raymond Saleilles. –– Paris : A. Rousseau, 1910. –– VIII, 678 p.

408

891. Savigny, F. K. von. System des heutigen römischen Recht. [In 8 Bd.] /

Frederich Karl von Savigny. –– Berlin, 1840 – 1849. –– Bd. 1––8.

892. Schachermeyr, Fr. Die minoische Kultur des alten Kreta / Fritz

Schachermeyr. –– Stuttgart : Kohlhammer, 1964. –– 366 S.

893. Schilbach, E. Die Hypotyposis der оι ιι ώ `Рίо vom

Juni 1398 (?) / Erich Schilbach // Byz. Zeitschr. –– 1968. –– Bd. 61/1. –– Р. 44––70.

894. Schmidt, G. Geschichte des alten Reiches : Staat und Nation in der Fruhen

Neuzeit, 1495 – 1806 / Georg Schmidt. –– Munchen : Beck, 1999. –– 459 S.

895. Schott, R. Die Funktion des Rechts in primitiven Gesellschaften / Rüdiger

Schott // Die Funktion des Rechts in den modernen Gesellschaften / hrsg. von Rüdiger

Lautmann, Werner Maihofer und Helmut Schelsky. –– Bielefeld : Bertelsmann. ––

1970. –– Bd. 1. –– S. 108––174.

896. Schott, R. Religiöse und Sociale Bindungen des Eigentums bei

Naturvölkern // Rüdiger Schott. –– Paideuma, 1960. –– Bd. 7. –– S. 115––132.

897. Sciacca, G. M. Il concetto di tiranno dai greci a Coluccio Salutati /

Giuseppe Maria Sciacca. –– Palermo : U. Manfredi, 1953. –– 107 p.

898. Sciacca, E. Forme di governo e forma délia società nel "Miroir politique" di

Guillaume de La Perrière / Enzo Sciacca // Il pensiero politico. –– 1989. –– XXII,

P. 174––197.

899. Scriptores historiae augustae. Vol. 1 / with an english transl. by David

Magie. –– London : Harvard Univ. Press, 1921. –– XXXVII, 493 р. –– (Loeb classical

library ; 139).

900. Seligmann, C. G. The Veddas / Charles Gabriel Seligmann, Brenda Zara

Seligmann. –– Cambridge : Univ. Press, 1911. –– XIX, 463 p., 71 leaves of pl. : ill. ––

(Cambridge archaeological and ethnological series).

901. Service, E. R. Primitive social organization : an evolutionary perspective /

Elman Rodgers Service. –– New York : Random House, 1971. –– XVIII, 222 p.

409

902. Service, R. E. Origins of the state and civilization : the process of cultural

evolution / Elman Rodgers Service. –– New York : W. W. Norton & Company, 1975. –

– IX, 361 p.

903. Shapiro, W. Residential grouping in Northeast Arnhem Land / Warren

Shapiro // Man. –– 1973. –– Vol. 8, N 3. –– Р. 363––383.

904. Shaw, S. J. History of the Ottoman Empire and modern Turkey. Vol. 2.

Reform, revolution and republic: the rise of modern Turkey, 1808 – 1975 / Stanford Jay

Shaw, Ezel Kural Shaw. — Cambridge ; London ; New York : Cambridge Univ. Рress,

1977. — XXI, 518 p.

905. Sidahome J. E. Stories of the Benin empire / Joseph E. Sidahome. —

London ; Ibadan : Oxford Univ. Рress, 1964. — VI, 196 p.

906. Simmel, G. Das Problem der historischen Zeit / Georg Simmel. — Berlin :

Reuther & Reichard, 1916. — 31 S. — (Philosophische Vorträge, veröffentlicht von der

Kantgesellschaft ; 12).

907. Skalnik, P. J. К. Ideological and symbolic authority: political culture in

Nanun, Northern Ghana / Peter Josef Karel Skalnik // Ideology and the formation of

early states / еd. by H. J. M. Claessen and J. G. Oosten. — Leiden ; New York ; Köln :

E. J. Brill, 1996. — P. 84––98. — (Studies in human society ; 11).

908. Smelser, N. Social change in the industrial revolution: an application of

theory to the Lancashire cotton industry; 1770 – 1840 / Neil J. Smelser. –– 2nd ed. ––

London : Routledge & Paul, 1960. –– XII, 440 р.

909. Smith, A. D. Social change : social theory and historical process /

Anthony D. Smith. — London : Longman, 1976. — VIII, 184 p. — (Aspects of modern

sociology: social processes).

910. Smith, J. H. The Great Schism, 1378 / John Holland Smith. — New York :

Weybright and Talley, 1970. — VII, 280 p. : ill., ports.

911. Smith, W. R. Lectures on the religion of the semites. First series. The

fundamental institutions. / William Robertson Smith, J Sutherland Black. — London :

A. & C. Black, 1907. — XIV, 507 p.

410

912. Sorokin, P. A. Social and cultural dynamics. Vol. 1. Fluctuation of forms of

art : (painting, sculpture, architecture, music, literature, and criticism) / Pitirim

Aleksandrovitch Sorokin. –– New York ; Cincinnati ; Chicago [etc.] : Amer. Book

Company, 1937. –– 745 p.

913. Soustelle, J. La vie quottidienne des Aztèques a la veille de la conquete

espagnole / Jacques Soustelle. –– Paris : Hachette, 1955. — 318 p.

914. Spencer, H. On social evolution : selected writings / Herbert Spencer ; ed.

by J. D. Y. Peel. –– Chicago: Univ. of Chicago Press, 1972. –– LI, 270 p.

915. Spinden, H. J. Maya art and civilization / Herbert Joseph Spinden. ––

Indian Hills, Colo : Falcon Wing Press, 1957. –– XVIII, 432 p.

916. Stanner, W. E. H. The Daly River Tribes : a report of field work in North

Australia / William Edward Hanley Stanner // Oceania. –– 1933. –– Vol. 3, N 4. ––

Р. 377—405; Vol. 4, N 1. — Р. 1––29.

917. Stanner, W. E. H. Aboriginal territorial organization: estate, range, domain

and Regime / William Edward Hanley Stanner // Oceania. — 1965. — Vol. 36, N 1. ––

Р. 1––27.

918. Stephen, J. Lectures on the history of France (1875) / James Stephen. —

Whitefish, MT : Kessinger Publishing, 2008. — 732 p.

919. Tacitus, P. C. Cornelii Taciti Opera minora / Publius Cornelius Tacitus ;

recogn. brevique adnotatione critica instruxit Henricus Furneaux ; Germaniam et

Agricolam iterum recensuit J. G. C. Anderson. –– Oxonii : e Typographeo

Clarendoniano, 1900. –– [124] p. (varie sequenze). –– (Scriptorum classicorum

bibliotheca Oxoniensis).

920. Tallqvist K. Himmelsgegenden und Winde : eine semasiologische Studie :

Bruno Meissner zum sechzigsten Geburtstage, 25 apr. 1929, gewidmet / K. Tallqvist //

Studia Orientale. –– Helsingfors, 1928. –– Vol. 2. –– S. 105––185.

921. Tedesсhi G. Le centennaire de la Mejelle / G. Tedesсhi // Revue

internationale de droit comparè. –– 1969. –– Vol. 21. –– P. 125—133.

411

922. The Early state / еd. by H. J. M. Claessen and Peter Skalnik. –– The

Hague : Mouton, 1978. –– XII p., 1 h., 689 p. –– (New Babylon. Studies in the Social

Sciences ; 32).

923. The Foucault effect: studies in governmentality: with two lectures by and

an interview with Michel Foucault / ed. by Graham Burchell, Colin Gordon, and Peter

Miller. — Chicago : Univ. of Chicago Press, 1991. — X, 307 p.

924. Thibaut, A. Fr. J. Versuche über einzelne Theile der Theorie des Rechts /

Anton Friedrich Justus Thibaut. — 2 verb. ausg. — Jena : Mauke, 1817. — Bd. 2. —

VI, 287 S.

925. Thur, A. Der allgemeine Teil des deutschen bürgerlichen Recht. Bd. 1 /

Andreas von Tuhr. — Berlin : Duncker & Hamblot, 1910. — XX, 627 S.

926. Tilly, Ch. Big Structures, large Processes, huge comparisons / Charles

Tilly. — New York : Russel Sage Foundation, 1984. — XII, 176 p. : ill. — (Russell

Sage Foundation 75th anniversary series).

927. Tilly, Ch. War making and state making as organized crime / Ch. Tilly //

Bringing the state back in / ed. by Peter B. Evans, Dietrich Rueschemeyer, Theda

Skocpol. — Cambridge : Cambridge Univ. Рress, 1985. — Р. 169––191.

928. Tiryakian E. A. On the significance of de-differentiation / E. A. Tiryakian //

Perspectives on sociological theory. — London : Sage, 1985. –– Vol. 1 : Macro-

sociological theory / ed. by S. N. Eisenstadt and H. J. Helle. — P. 118—134. — (Sage

studies in international sociology ; 33–34).

929. Tiryakian, E. A. Dialectics of modernity: reenchantment and

dedifferentiation as counterprocesses / Edward A. Tiryakian // Social change and

modernity / ed. by Hans Haferkamp and Neil J. Smelser. — Berkeley : Univ. of

California, 1992. — P. 78––94.

930. Toffler, A. The third wave / Alvin Toffler. — Toronto : Bantam Books,

1987. — XV, 537 S.

931. Tul'viste, P. L. Lévy-Bruhl and problems of the historical development of

thought / Peeter Tulviste // Sov. psychology. — 1987. — Vol. 25 (3). — P. 3––21.

412

932. Varma, V. P. Studies in hindu political thought and its metaphysical

foundation / Vishwanath Prasad Varma. — Delhi : Motilal Banarsidass, 1974. — XIV,

509 p.

933. Ventris, M. Documents in Mycenaean Greek. Three hundred selected

tablets from Knossos, Pylos and Mycenae, with commentary and vocabulary by

M. Ventris ... and J. Chadwick, etc. / Michael George Francis Ventris, John Chadwick.

— Cambridge : Univ. Рress, 1956. — XXX, 452 p., III plates.

934. Wallerstein, I. М. The modern world-system. Vol. 1. Capitalist agriculture

and the origins of the European world-economy in the sixteenth century / Immanuel

Maurice Wallerstein. — New York : Acad. Press ; Berkeley : Univ. of California Рress,

1974. — XIV, 410 p. : ill. — (Studies in social discontinuity).

935. Wallerstein, I. М. The modern world-system. Vol. 2. Mercantilism and the

consolidation of the European world-economy, 1600 – 1750 / Immanuel Maurice

Wallerstein. — New York : Acad. Press, 1980. — XI, 370 р. : ill. — (Studies in social

discontinuity).

936. Wallerstein, I. М. The modern world-systems and evolution / Immanuel

Wallerstein // J. of world-systems research. — 1995. — Vol. 1, N 19. — Р. 1––15.

937. Wallerstein, I. М. The modern world-systems. Vol. 3. The second era of

great expansion of the capitalist world economy, 1730 – 1840 / Immanuel Maurice

Wallerstein. — San Diego : Acad. Press, 1989. — XI, 372 p. : ill. — (Studies in social

discontinuity).

938. Ward, L. F. Dynamic sociology, or, applied social science : as based upon

statical sociology and the less complex sciences / Lester Frank Ward. — New York :

D. Appleton, 1883. –– 2 vol. — (Library of American civilization).

939. Weise P. Evolution and self-organisation // J. of institutional and theoret.

economics. — 1996. — Vol. 152, N. 4. — Р. 716––722.

940. Will, E. Le monde grec et l’Orient. Vol. 1. Le Ve siecle (510 – 403) /

Edouard Will, Claude Mossé. — Paris : Presses Univ. de France, 1972. — 715 p. —

(Peuples et civilizations ; 2, t. 1) (Peuples et civilisations : histoire générale ; 2, 1).

413

941. Willetts, R. F. Cretan cults and festivals / Ronald Frederick Willets. —

London : Routledge and Kegan Paul, [1962]. — 362 p.

942. Windscheid, B. J. H. Lehrbuch des Pandektenrechts. In 3 Bd. Bd. 1. /

Bernhard Windscheid, Theodor Kipp. — Frankfurt a. Main : Rutten & Loening, 1906.

— XX, 1256 S.

943. Wissowa, G. Augures / Georg Wissowa // RE der classischen

Altertumswissenschaft. –– Stuttgart : Metzler, 1894. –– H. 2. –– S. 2313––2344.

944. Wittfogel, K. A. Oriental despotism : a comparative study of total power /

Karl August Wittfogel. — New Haven : Yale Univ. Press ; London : Oxford Univ.

Press, 1957. –– XIX, 556 p.

945. Wright, W. E. Serf, seigneur, and sovereign : agrarian reform in eighteenth-

century Bohemia / William Edward Wright. –– Minneapolis : Univ. of Minnesota Press,

1966. –– IX, 232 p.