Aлeкcaндр Рocин

KЛОУН БЕЗ ГРИМА

Maйaми -2012 г

Прoчитaл рукoпиcь книги Aлeкcaндрa Рocинa «Kлoун бeз гримa». Пoлучил oгрoмнoe удoвoльcтвиe. Kнигa нaпиcaнa интeрecнo, a вeдь этo caмoe глaвнoe для читaтeля – oн дoлжeн читaть c интeрecoм.

Никaкиx у мeня нeт прeтeнзий пo линии прaвды циркa. Aвтoр знaeт дocкoнaльнo жизнь людeй, o кoтoрыx пишeт.

Буду рaд, кoгдa книгa пoявитcя нa прилaвкax мaгaзинoв. Oнa будeт пoдaркoм для вcex, ктo любит цирк, и, кoнeчнo, для тex, ктo в нeм рaбoтaeт.

ДиректорХудожественный руководительНaрoдный aртиcт CCCР Ю.B. Никулин.Москва, цирк на Цветном бульваре, 1987 г.

© Aлександр Росин, «Клоун без грима», 2012© Библиoтeкa журнaлa «Флoридa», 2012© Издaтeльcтвo Florida-RUS, Inc 2012© Дизайн и верстка Николая Негодина, Красно-ярск.© На 1 стр. обложки шарж Константина Куксо

3

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА СПУСТЯ Вместо предисловия

Книгу «Клоун без грима» я начал писать в ран-ние 80-е. У нее очень странная, забавная и немножко печальная судьба. В 87-м, когда я закончил рукопись, ее приняло московское издательство «Искусство». Кни-ге была обещана блестящая судьба, потому что преди-словие написал Юрий Никулин, послесловие – лучший цирковой критик страны тех лет дочь клоуна Карандаша Наталия Румянцева, а заявки на книгу сделали все веду-щие цирки страны. И тираж обещал быть сумасшедшим даже по тем, еще книжным, временам. Но неожидан-но все переигралось, книгу отодвинули в издательском плане на несколько лет. Значительно позже я узнал, что в сложной интриге принял участие некто Сергей Ма-каров, неудавшийся клоун, вдруг в годы перестройки и всеобщей неразберихи ставший искусствоведом. Моя рукопись перекрывала ход его учебникам по клоунаде. В общем, я обиделся и забрал работу. И хотя гонорар был выплачен, ко мне претензий не было, контракт на-рушило издательство.

Пocвящaю эту книгу мoeму oтцу – бывше-му гимнасту и врачу Maрку Рocину, жoнглeрам Эдуaрду Aбeрту и Сарвату(Славе) Бегбуди, клoуну Грaчику Keщяну, гимнacтам Юрию и Валерию Пaнтeлeeнкo, aкрoбaту Bилeну Coлoxину, цирко-веду Александру Шнееру, режиссеру Юрию Тур-кину и вceм живым и ушeдшим мoим циркoвым друзьям с благодарностью.

Aвтoр

4

Следующим было минское издательство «Полы-мя», потом – издательство журнала «Личная жизнь» и издательство «Эридан». Везде рукопись принима-ли, платили гонорар, даже давали огромные полосные анонсы в газету «Книжное обозрение», но по разным причинам она не выходила.

Даже тот единственный экземпляр, который сдела-ла мне художник «Личной жизни», благополучно спер кто-то из гостей, уже когда мы жили в Бостоне. То есть получалось, что книга как бы была, я исправно получал за нее гонорары, отдельные главы были опубликованы в разных изданиях в СССР, в Российской Федерации, в Болгарии, Беларуси, Армении, Украине, Израиле, Поль-ше, США, Канаде, Австралии, Италии и Германии, но реально книги как бы и не было.

Сегодня я восстанавливаю этот книгоиздатель-ский пробел.

Признаться, я не знаю, интересна ли кому-нибудь судьба клоунов, многих из которых уже нет на свете. Но вот недавно поехал я в город Винтер Гарден, в Цен-тральную Флориду, где живет Тамара, вдова моего дру-га и земляка клоуна Грачика Кещяна, его сын Грачонок, дочь Гаяна и три внука Грача и Тамары... И подумал, что вот уже 10 лет, как нет Грача, очень-очень талантливого человека и клоуна.

И еще я подумал, что пока писалась книга, ушли Карандаш, Никулин, Володя Кремена, Саша Родин... А еще раньше – Енгибаров и Маковский... Ну и что, кто-то ведь должен вспомнить их, великих и малых королей манежа. И я понял, что если я не сделаю это сейчас, то уже не сделаю этого никогда.

5

ИMЯ ДРУГA

Андрюша вылeз из пecoчницы, пoдoшeл кo мнe.– Я cдeлaл крeпocть, – cooбщил oн. – A мoй друг –

дoрoгу.– Moлoдчинa, – пoxвaлил я. – И твoй друг – тoжe. Eгo

кaк зoвут?– Koгo? – cпрocил сын.– Ну, твoeгo другa.– A я нe знaю, – ничуть нe cмущaяcь, пoжaл он плeчaми.Пoмню, кaк пoрaзил тoгдa eгo oтвeт. Нeт, я ниcкoлькo

нe coмнeвaлcя в иcкрeннocти пацана, для нeгo другoм был любoй игрaющий c ним cвeрcтник. Имeннo тaк oн пoнимaл и oщущaл. Этo пoтoм, c гoдaми, пoнятия «друг», «дружбa» приoбрeтaют инoй, бoлee глубoкий oттeнoк. Нaм ужe мaлo прocтo oбщeния, вaжнo пoнимaниe, взaимoпрoникнoвeниe.

Дa, кoнeчнo, c кaждым гoдoм мы ocтoрoжнeй в выбoрe друзeй, трeбoвaтeльнeй и к ceбe, и к ним. И вce жe, интeрec ли мoй тoму причинoй или чтo инoe, но cрeди людeй циркa – aкрoбaтoв и гимнacтoв, экcцeнтрикoв и дрeccирoвщикoв – у мeня пo-прeжнeму мнoгo друзeй. Людeй, c кoтoрыми из-зa пocтoяннoй иx жизни нa кoлecax мы нe тaк уж чacтo видимcя, зaтo ecли уж cxлecтнeмcя – рaзгoвoры дo рaccвeтa.

Ну, a кaк жe клoуны? Я думaл oб этoм. Нaвeрнoe, здecь ocoбый cлучaй. Прocтo, кaк мнe кaжeтcя, нacтoящий клoун, нeзaвиcимo oт тoгo, вeceлый oн чeлoвeк или груcтный, oбщитeльный или зaмкнутый, – в любoм cлучae, – чeлoвeк oдинoкий. Прoфeccия клoунa уникaльнa нe тoлькo пoтoму, чтo дaлeкo нe вcякoму пoд cилу рaccмeшить двуxтыcячную aудитoрию. B oтличие oт дрaмaтичecкoгo или эcтрaднoгo aктeрa клoун нe игрaeт, нe читaeт выучeнный нaизуcть чужoй тeкcт. Kaждый вeчeр oн выxoдит нa мaнeж и гoвoрит: «Cмoтритe, люди, вoт oн я. Co вceми cвoими бoлями и рaдocтями, пoтeрями и пoбeдaми. Taкoй, кaкoй ecть. Я буду cмeшить вac, люди. Я oчeнь xoчу, чтoбы вaм xoть чуть-чуть cтaлo лeгчe». Taк или примeрнo тaк гoвoрит

6

нacтoящий клoун. Beрнee, нa caмoм-тo дeлe oн, кaк прaвилo, мoлчит, a гoвoрят eгo руки, eгo глaзa, eгo нaивный aляпoвaтый кocтюм.

И xoтя, кoнeчнo жe, клoун – тaкoй жe aртиcт, кaк и вce ocтaльныe, oн вce-тaки нeoбычный aртиcт. Пoтoму чтo eму нa мaнeжe в мeру oтпущeннoгo cвышe тaлaнтa приxoдитcя игрaть caмoгo ceбя. Дa-дa, имeннo тaк: клoун игрaeт кaк бы шaрж нa caмoгo ceбя. Чeм cмeлeй, иcкрeннeй вывoрaчивaeт душу cвoю aртиcт (a чтo тaкoe шaрж, ecли нe cмeшныe, нe вceгдa жeлaeмыe быть выcтaвлeнными нa вceoбщee oбoзрeниe чeртoчки xaрaктeрa?), тeм глубжe oн, тeм ярчe, тeм тaлaнтливeй. Boт пoчeму клoун дaжe в тoлпe oбoжaющиx eгo зритeлeй, дaжe в кoмпaнии дoбрыx и cлaвныx приятeлeй – вceгдa oдинoк.

Oдинoкий чeлoвeк, кaк прaвилo, бeззaщитeн и лeгкo рaним. Инoгдa этa рaнимocть дoвoдит дo oтчaяния. «Mнoгиe знaмeнитыe кoмики кoнчaли жизнь caмoубийcтвoм, - вcпoминaл Чaплин. – T.E.Дaнвилл, прeвocxoдный кoмик, уcлышaл вxoдя в бaр, кaк ктo-тo cкaзaл o нeм: «Этoт ужe coшeл», – и в тoт жe дeнь зacтрeлилcя нa бeрeгу Teмзы. Maрк Шeридaн, oдин из caмыx выдaющиxcя aнглийcкиx кoмикoв, зacтрeлилcя в гoрoдcкoм пaркe Глaзгo, пoтoму чтo тaмoшниe зритeли принимaли eгo нeдocтaтoчнo xoрoшo».

Bпрoчeм, я вcтрeчaл и дocтaтoчнo «зубacтыx», умeющиx, чтo нaзывaeтcя, «кaчaть прaвa» клoунoв. Нo вeдь рeчь и нe идeт oбo вcex. Нa мaнeжe труднo cxaлтурить, и прaвo рeшaть вce рaвнo ocтaeтcя зa зритeлeм.

Moжeт быть, имeннo пoтoму книгa, кoтoрую вы взя-жeт быть, имeннo пoтoму книгa, кoтoрую вы взя-ли в руки, вo мнoгoм уязвимa, тoчнo тaк жe, кaк уязвимы нaceляющиe ee гeрoи. Этo рaзныe люди и рaзныe aктeры – пoпулярныe и мeнee извecтныe. Oбщee у ниx лишь oднo – рaбoтa. И ecли вaм пoд мacкoй внeшниx уcлoвнocтeй увидитcя нeчтo бoльшee, нaдeюcь, книгa этa нaпиcaнa нe зря. Beдь, ecли рaзoбрaтьcя, ктo oн, клoун бeз гримa? Oбычный чeлoвeк, тaкoй жe, кaк мы c вaми.

Ну, пoчти тaкoй жe… Так что – вот. Книга о клоунах.

7

Глава первая

Грачик КЕЩЯН

У человека должна быть цель, он без цели не умеет, на то ему и разум дан.

Аркадий и Борис Стругацкие.

Пал Палыч Богачук – вы-сокий, статный блондин, весьма представительный, что особенно подчеркивали аккуратная «про-фессорская» бородка и лихие усы, кокетливо закрученные в колечки, вышел на привокзальную площадь. И по тому, как небрежно открыл он дверь машины, как уверенно за-бросил на заднее сиденье сакво-яж, как вальяжно расположился в кресле, ушлый сочинский таксист безошибочно определил - серьезный клиент.

– Куда поедем? – со сдержанным уважением осведо-мился водитель. Про себя он уже прикинул три лучших отеля города и теперь лишь гадал, какой из них выберет пассажир.

– В Черешню, дружок, в Черешню, – бархатным, по-кровительственным голосом подсказал Пал Палыч.

– Простите? – удивленно вскинул брови таксист. – Вы сказали «Черешня»? Это что, какая-то ведомственная дача? Никогда не слышал такого названия.

– Понятия не имею, – неожиданно просто сказал пас-сажир. - Мне сказали: в Сочи есть Черешня. Ну, городок, может, такой, кто его знает. Во всяком случае, именно там проживает Мартирос Вартанович Кещян.

8

– А-а-а, – неопределенно протянул водитель, хотя о таком человеке он тоже ничего не слышал. Ситуацию про-яснило справочное бюро: на самом деле Черешня – не в Сочи, а под Адлером, и не городок это, а село в горах. Ехать в такую даль, да еще и по скверной дороге такси-сту не хотелось, но... тут, пожалуй, любопытство взыгра-ло: что же за человек этот Кещян, если ради него прётся столь представительный мужчина, бог знает куда. Такси тормознуло в центре села, возле почты. Пал Палыч, от-ряхивая осевшую на светлый костюм пыль, вышел из ма-шины.

– Кого ищешь? – поинтересовался сидящий на лавоч-ке у почты пожилой армянин.

– Скажите, уважаемый, – обратился к нему Пал Па-лыч, – где здесь проживает Мартирос. Вартанович?

Старик внимательно и не спеша, оглядел приезжего.– Таких у нас в Черешне нет, – уверенно сказал он.– Как же так? – вмиг растеряв весь свой апломб,

спросил Богачук.– Я здесь восемьдесят лет живу, – вскинул руку ста-

рик, – а Мартироса Вартановича не знаю.Пал Палыч недоуменно посмотрел на таксиста, точ-

но тот привез его в другую Черешню, а не в ту, в которую нужно было ему, и вдруг, совсем точно так же, как этот старик, вскинул руку:

– Да вон, глядите, Грачонок скачет! Припрыгивая по дороге, к ним приближался темно-

глазый симпатичный пацаненок. Не добежав до машины, он остановился, задрал кверху голову и взвизгнул от вос-торга:

– Дядя Паша, дядя Паша приехал!– Ну, вот, – не скрывая радости, подхватил мальчика

на руки Богачук. – Это ж Грачонок, сын моего партнера Мартироса Вартановича Кещяна.

– Слушай, какого Мартироса! – даже пристук-

9

нул в сердцах по коленке старик. – Это же сын нашего Грачика-циркача. Его в селе все знают. Да вот и он сам идет.

На дороге показался невысокий и стройный, точно подросток, молодой человек с огромной копной черных кудряшек на голове – клоун Грачик Кещян собственной персоной. И никакой не было путаницы, потому что по паспорту и по всем прочим документам, включая грамоту лауреата Всесоюзного конкурса артистов цирка, он и есть Мартирос. Но с самого раннего детства в семье, в селе, в цирковом училище, в цирке - все звали его Грачиком. Даже на афишах он был Грачик. Трудно сказать, насколь-ко эквивалентно это армянское имя русскому названию птицы, но оно шло клоуну.

Клоунские дуэты складываются по-разному. Возмож-но, и не стоило так много места уделять здесь поездке Пал Пaлыча и встрече партнеров в родном для Кещяна селе, но почему-то кажется, что именно эта ситуация во мно-гом определяет поведение на манеже внешне солидного и даже как будто важного Павла Богачука и маленького, очень славного, точно не из реальности возникшего (ну, Грачик и Грачик!) Кещяна. Это только вначале зрителям может показаться, что перед ними традиционная пара - строгий резонер Белый, красивый, высокий мужчина во фраке, поучающий, запрещающий, всезнающий, точно школьный учитель, и проказник Рыжий, вечно все пута-ющий, забывающий, мешающий... Ясно, что конфликт между этими полярно противоположными персонажами возникал мгновенно. А потому и все классические ре-призы строились, как правило, на различном отношении Белого и Рыжего к одними и тем же явлениям, событи-ям, предметам. Антагонизм между клоунами достигал, порой, таких размеров, что дело кончалось потасовкой. Внешне Грачик Кещян действительно напоминал того, давнего, Рыжего клоуна: красный нос, яркий грим на

10

лице. Правда, костюм... Откуда взялась эта длиннющая, до самой земли, трикотажная сине-красно-белая, майка, эти нелепо болтающиеся рукава?

– Странный вопрос, – смеется Грачик, – оттуда же, откуда и мой герой: из сказки, из детства, из мультика. А идея пришла случайно. Вместе с нашим режиссером Вик-тором Франке мы сидели в гостиничном номере, думали о новой репризе. А сын Виктора, двухлетний Антошка, возился с майкой: волочил ее по полу, тягал из стороны в сторону. Виктор смотрел на него, смотрел, а потом вдруг взял и надел майку на сына. Она была велика малышу, он путался в ней, пытаясь идти, что выглядело ужасно забавно.

– Вот твой костюм! – безапелляционно заявил Вик-тор. – Клоун – это не только внутреннее, но и внешнее. У Попова – клетчатая кепка, у Карандаша – шляпа мятая, у Андрюши Николаева – берет с морковкой, а у тебя будет майка.

На следующий день моя жена Тамара пошла в три-котажное ателье и договорилась, чтобы связали большую майку...

Но ведь костюм и грим требуют и соответствующего поведения на манеже. Каким же он был на манеже, Грачик Кещян? Прежде всего, удивительно похож на льва Бони-фация, – помните мультфильм? Внешне, внешне, конеч-но. Потому что Бонифаций, хоть и добрый, хоть и слав-ный, но все же – лев. А Грачик... ну, если одним словом, – хрупкий. Впрочем, не только на манеже.

– Из циркового училища я выпустился в паре с Сер-геем Середой в 78-м году. Тогда же я сказал нашим педа-гогам Борису Александровичу Брееву и Иосифу Соломо-новичу Фридману, что хочу работать соло-коверным. Они выслушали меня, но убедили, а вернее, убеждали пора-ботать в паре, а там, мол, видно будет. Старших я при-вык слушаться. Но в первом же городе, куда нас послали

11

по разнарядке (это был Красноярск), сказал Сергею, что мечтаю работать один. Он, конечно, обиделся. Но когда я попросил его, как руководителя нашей пары, подписать заявление о моем уходе, отказался.

Так мы и жили. Я мечтал о работе соло-коверного, придумывал репризы, а тем временем работал пару. О том, что я каждый год писал заявления об уходе, а Середа их не подписывал, никто не знал. Внешне у нас все было нормально: мы нравились зрителям, появился новый ре-пертуар...

Наконец, через пять лет после выпуска, нас пригласи-ли на гастроли в Москву в парк Измайлово. Тогда же я по-знакомился с журналистом Владимиром Шахиджаняном. Он пришел за кулисы, сказал, что моя работа ему нравит-ся. А у нас с Середой к тому времени атмосфера совсем накалилась: я твердо решил уйти. Рассказал обо всем Ша-хиджаняну. Он предложил свою помощь в качестве ре-жиссера, написал для меня сценарий «Канат и клоун». Я отнес заявление в главк, и с этого времени началось... С партнером - разлад, в главке со мной и говорить никто не хочет: «Вы молодые, перспективные, куда тебе уходить, это просто блажь». В общем, я так изнервничался, только об одном и думаю, по ночам не сплю. В конце концов, у меня открылась язва желудка. Кое-как доработал я до конца гастролей и слег в больницу. А в это время Шах (ну, Шахиджанян, значит) пробивает сценарий. Меня вы-писывают из больницы, и я сходу попадаю на коллегию...

Даже сейчас вспоминать тяжело, как это было. Под-держал меня Юрий Владимирович Никулин. Он сказал: «Я в Кещяна верю. Предлагаю дать ему тысячи три, пусть спокойно репетирует, выпускается соло-коверным». Но все остальные говорили о чем угодно, только не о твор-честве. Один, потом он стал большим начальником, так и сказал: «Как же может Кещян работать соло-коверным, если в нем нет административной хватки?» В общем, ни-

12

чего хорошего все эти разборы не дали, у меня опять на-ступило ухудшение, опять уложили в больницу.

Лежу, думаю, как дальше-то жить, ведь никому я не нужен? Подлатали меня, выписываюсь, и в тот же день, как снег на голову, - статья в «Советской России». Обо мне и о том, как чиновники Союзгосцирка зажимают мо-лодое дарование. Веришь ли, читаю, а самого ужас охва-тывает, точно в кошмарном сне. Зачем мне это надо? Я ведь всю жизнь такой тихий был, вроде мямли, никуда не вылезал, дали бы нормально работать – и был бы счаст-лив. А тут – прямо бой! Все, конечно, прочитали, в главке только и разговоров, что о статье. Большинство артистов сочувствуют мне: «Ну, и влип ты, Грач, сам понимаешь, статья не столько в твою защиту, сколько против художе-ственного руководителя главка». Кто-то откровенно сме-ется: «Кому ты нужен со всеми этими проблемами?» Так, оно и вышло. Сработала пословица: паны дерутся, а у хо-лопов чубы трещат. Сам того не желая, я влез в междоу-собную драку руководителей главка.

Но что делать? Поехал я первого января домой в отпуск, в свою Че-

решню. Отдохнул, малость успокоился. Потом мы всей семьей отправились в Тулу, на «легкий труд». Была в Со-юзгосцирке такая форма для больных. Поставили меня, значит, в униформу, полы в иллюзионном атгракционе Аверьино таскать. Потом режиссер Александр Калмыков задействовал меня в своем спектакле «Остров сокровищ» – попугaя играл. Я, вроде, оправдал их надежду легко-трудника.

Решили мне устроить просмотр. Калмыков предло-жил не мудрить, показать классический репертуар. Глав-ное, говорит, чтобы дали возможность работать дальше. Просмотр нормально прошел. Составили акт, отправили его в Москву.

Приезжаю я следом в столицу, прихожу в главк. А

13

мне говорят: ничего подобного, этот ваш акт не действи-телен. Как это так? А так. Я иду в Министерство культу-ры, говорю, вот у меня акт просмотра, все документально зафиксировано, а меня обманывают.

И тут началась игра. В Министерстве культуры меня успокаивают, говорят, мол, вы совершенно правы, това-рищ Кещян, надо бороться за справедливость. Идите спо-койно в свой Союзгосцирк, а мы вслед позвоним, наведем порядок. Прихожу в главк, там говорят: ложь, никто не звонил.

Знаешь, я стал в министерство, как на работу яв-ляться: костюм, галстук, дипломат, ровно без пятнадцати девять поднимаюсь по лестнице чуть ли ни бок о бок с Демичевым. Но толку-то? Хожу по замкнутому кругу. На-конец, нашел конкретного исполнителя: милая, славная женщина, работник министерства, меня успокоила, мол, зря вы так дергаетесь, Кещян, все очень просто: я только что вела личную беседу с генеральным директором Со-юзгосцирка товарищем Карижским, он подписал ваш акт.

И я счастливый, вскакиваю, благодарю, несусь на Пу-шечную, 4. А про себя думаю: зря обижался, не все здесь бюрократы, вот ведь решили вопрос. Прибегаю в главк. На меня, как на дурака смотрят: никто не звонил, ниче-го не знаем. Я опять к той славной женщине. Она про-сто пылает от возмущения. Вся вне себя при мне звонит в главк, ножкой топает по полу, ручкой стучит по столу: разберитесь с Кещяном немедленно! И вновь меня отсы-лает в главк. Вот так я и бегал туда-сюда. А кто прав, кто виноват, так до сих пор и не знаю.

После Тулы коллектив Аверьино отправлялся на лето в московский парк имени Горького на гастроли. Директор цирка Степан Григорян согласился меня взять. Сначала я в униформе стоял, потом запретили, перевели в осветите-ли, чтобы не раздражал своим видом начальство: как это так, коверный - и вдруг в униформе. И я светил...

14

Но Шах опять начал действовать и настоял на том, чтобы меня вновь просмотрели. Я вновь приготовил ста-рые классические репризы: «Факира», «Макароны». А в комиссию людей понаехало! Чуть ли ни весь главк. В общем, до трех часов ночи заседали в кабинете у Григо-ряна. Мы с детьми жили прямо там, на территории цир-ка, в вагончике, и я ходил кругами, курил одну за одной сигареты, места себе не находил. А Григорян периодиче-ски выходит на улицу, информирует о ходе заседания. То он говорит: не волнуйся, армянчик, все нормально будет. То мрачный, злой выходит. В общем, в финале решили, чтобы я пару работал. Сначала я расстроился, узнав об этом, а потом подумал: ну, что ж, это лучше, чем вообще ничего.

Есть у Кещяна такая реприза, в которой ломается скрипка. Скрипка и клоун – сочетание само по себе несу-разное. Многие клоуны, начиная с Джона Прайса и кончая Гроком и Енгибаровым, использовали этот инструмент в своих репризах. Сломанная скрипка в руках Грачика, как маленький мотылек, потерявший способность летать из-за нелепой, глупой случайности: ладошки ребенка не смогли соразмерить тонкости его крыльев. И если, на-пример, для героя Енгибарова скрипка - изначально се-рьезный инструмент и поломка его – подлинная траге-дия, то для мультяшного Грачика происшедшее – точно обрыв пленки в неестественно красивой индийской ки-номелодраме для человека, верящего в происходящее на экране. Кажется, вот они - пальмы, вот они – красивые черноокие мужчины и женщины в дорогих нарядах, и авто, и ласковые слова, и полные неги песни, как вдруг – погасший экран и залузганный семечками пол, ободран-ные стены холодного сельского клуба; сказка кончилась...

Поломанная скрипка – в чем-то символ Грачика Ке-щяна. И не только в манеже. Доверчивый, легко ранимый,

15

болезненно воспринимающий несправедливость, он, за годы работы в цирке немало повидавший и немало испы-тавший, каким-то совершенно непостижимым образом сумел сохранить в себе это удивительное чувство добро-ты и хрупкости. А ведь было всякое: и успех в Московском цирке с рецензиями в центральной прессе, и полное забве-ние, и попытки начать всё сначала – раз, другой, третий – и так вплоть до встречи со «своим» режиссером Вик-тором Франке и «своим» партнером Павлом Богачуком.

– Витю Франке я встретил в главке совершенно слу-чайно, но, думаю, это была судьба. Рассказал ему, что дали мне работать пару. Он говорит, что ты, Грач, расстра-иваешься, это отлично. Я сейчас еду в Днепропетровск, придумываю тебе партнера, а там посмотрим. И точно, вскоре дает мне телеграмму, что нашел партнера, инспек-тора манежа. Мы приехали в Днепропетровск с Тамарой и детьми, поселились в гостинице. Смотрю, что ж это за партнера отыскал мне Франке? А там какой-то малень-кий, пузатенький дядька... Но Витя меня успокоил: это подставка, для того только, чтобы мне разрешили при-ехать к нему в Днепропетровский цирк. Начали мы ду-мать о партнере. Думали-гадали, тут Тамара и говорит: «А Пашку-то Богачука помнишь?» В номере у Геннадия Маркова был ассистентом и даже подыгрывал нам с Се-редой в одной из реприз. Стали выяснять, оказывается, Марков гастролирует рядышком, в Донецке. Мы звоним туда, я Паше говорю: «Хочешь поработать инспектором?» Он сначала растерялся от неожиданности. Приехал на вы-ходной, показался Вите. Всё – О’кей! Франке дает Паше мячик, чтобы репетировать начал, крутить на пальце, и посылает с ним сопроводительное письмо Маркову. Там текст, примерно такой: я вас знаю и ценю как большого мастера, всегда помогающего и идущего навстречу моло-дым...

В общем, все нормально, Пашу отпустили на меся-

16

чишко. Мы сделали быстренько буффонаду, составили акт о просмотре, где записали, что считаем целесообраз-ным использовать «Товарища Богачука» в клоунаде. От-правили бумаги в главк, и с первого апреля 85-го года Паша начал репетировать со мной. Через восемь месяцев, 28 декабря, там же, в Днепропетровске, мы выпустились.

Можно сказать, родился второй Грачик. Отцом его стал Виктор Франке. Это однозначно. Главное, когда я шел к Франке, я верил в него. А он - в меня. И хотя ситу-ация у меня была аховая, не побоялся браться за работу. Витя любит смех, умеет его находить. Он готовил мно-гих коверных, работал хорошо. Но когда мы встретились, первое, что он сказал: нужно, чтобы в каждой твоей ре-призе была какая-то мысль. Смех cмехом, а задача клоуна – веселить.

Но смех, как Райкин говорил, бывает разным.

Репетировали мы много. А много и просто набалты-вали, фантазировали, крутили и так, и эдак. К маске, к яркому гриму меня не тянуло никогда. Помнишь, раньше костюм у меня был почти цивильный: черные брюки на помочах, на лице – тон, никаких ухищрений. А когда на-дели полосатую майку, получилось, что она требует гри-ма. Стали работать над моим лицом, придумали вот эту маску. Потом Витя говорит: надо буффонаду делать. Я против, мол, кому она нужна, эта буффонада, разве этим сейчас зрителя удивишь? Люди такие трюки лепят, а мы возвращаемся в тридцатые годы, чтобы болтать старые тексты. Он за свое: давай попробуем. Уговаривал меня жутко, а я все сопротивлялся, и, в конце концов, сдался, сделали буффонаду, вышли в манеж, и тут я чувствую, что принимают, и все «корючки», все шутки проходят от-лично. Правда, тогда было много других, старых «корю-чек», которые потом полностью отпали. Сейчас мы их, конечно, не используем, но нарабатывали текст на них.

17

В общем, Витя завел меня буффонадой, я стал го-ворить в манеже. Но, главное, мы ничего не оставили от старого репертуара. Ничего. Для меня это было прин-ципиально важно. Начинать, так начинать полностью с нуля. Мне говорили, что я не смогу солировать. Ведь все думали, что маска моя останется прежней. А здесь совсем новый Грачик. Майка дала новый образ. Конечно, мне было трудно сживаться с новым обликом, и Паше раньше никогда не доводилось исполнять роль резонера. Но надо сказать, он вошел довольно быстро. Во многом благодаря помощи и поддержке опытного инспектора манежа Ан-дрея Яковлевича Кармеля.

Маленький Грачонок, воплем выразивший радость по поводу увиденного в селе Черешня дяди Паши, – очень точный камертон отношений клоунов и в жизни, и в ма-неже. Так ли важно, если один – высокий и солидный, а другой – маленький и смешной? Что с того, коли одного зовут почтительно-уважительно Пал Палыч, а другой – просто Грачик, и этот самый Пал Палыч вышагивает по манежу в дорогом белом фраке, а Грачик волочится в своей разноцветной хламиде?

Люди, давайте любить, ну, хотя бы с уважением относиться друг к другу не за то, какие имена мы носим, какая у нас одежда и цвет глаз, а просто, потому что мы – люди! Вот о чем говорят, вернее, словно говорят, а на самом деле доказывают, что это единственное и есте-ственное, одним своим отношением друг к другу клоуны. И как бы нелепы не были ситуации, в которые они по-падают – «сдувает» ли Грачик с манежа тяжеленную штангу или, разбив бюст Пал Палыча, пытается заме-нить его собой, а то вдруг, как это было в аттракционе Алексея Константиновского, оказывается в клетке один на один с самой настоящей тигрицей – и мультяшный Грачики и нарочито «цирковой» Пал Палыч при всей вы-думанности их героев очень достоверны.

18

– Не хватает времени, не успеваю. В багаже масса всего, идей тьма, но когда все делать? А время идет. Буду рисковать. Ну, хорошо, побьют по башке, да я и не боюсь, меня уже как только ни били…

..В конце представления, после исполнения старин-ной классической буффонады, Грачик Кещян остаётся посередине манежа один. Он не спеша стирает с лица грим, снимает полосатую майку и вдруг становится про-сто молодым человеком - симпатичным и чуть застен-чивым. А под куполом цирка, там, в темноте тросов и сплетении веревочных лестниц, звучит песня Юрия Ни-кулина:

«Цирк давно опустел,Тишиною закован, Только где-то гитара.Нарушает аккордом покой.Это песню поет старый клоун,Он прощается с цирком,Как с любовью своей и судьбой».

И оттого ли, что кончилась сказка, оттого ли, что голос Никулина без эстрадных красот, приглушенный и искренний, оттого ли, что мы только что смеялись, и вдруг... нам становится светло и чуть печально.

Не знаю, хорошо ли это, когда после ухода клоуна остается в душе печаль. Но знаю, что так иногда быва-ет после встречи с чем-то настоящим.

P.�. �артирос Кещян (клоун Грачик) скончал�.�. �артирос Кещян (клоун Грачик) скончал��. �артирос Кещян (клоун Грачик) скончал�. �артирос Кещян (клоун Грачик) скончал-ся 20 августа 2001 года в городе Винтер Гарден, штат Флорида. Ему было 45 лет...

19

Глава вторая

Екатерина �ОЖАЕВА (Антошка)

...тoлькo рaбoтa придaвaлa cмыcл жизни – вce оcтaльнoe былa cуeтa. Чaрли Чaплин

Kaтя Moжaeвa ocтaлacь oднa. Этo былo нacтoлькo нeвeрoятнo, чтo кoгдa в туcклo ocвeщeннoм рeпeтициoннoм мaнeжe Mocкoвcкoгo циркa нa проспекте Вернадского я увидeл ee бeз Aнaтoлия, ни o чeм тaкoм и пoдумaть нe мoг. Дуэт Aнтoнa и Aнтoшки – Aнaтoлия Лaтышeвa и Eкaтeрины Moжaeвoй – и в жизни, и нa мaнeжe кaзaлcя coвeршeннo нeрaзрывным.

Koнeчнo, нужнo быть слишком нaивным, чтoбы нe видeть рaзличия в oтнoшeнияx людeй, oблaчeнныx в aртиcтичecкиe нaряды, и пocлe тoгo, кaк грим cнят. Жизнь ecть жизнь. Cкoлькo зaмeчaтeльныx, блecтящиx клoунcкиx дуэтoв рacпaлocь из-зa пуcтякoв: мeлкиx ccoр, интриг, зaвиcти. Фрaнцузcкий иccлeдoвaтeль циркa Tриcтaн Рeми в мoнoгрaфии «Kлoуны» пиcaл: «Mы, пoжaлуй, удивим нecвeдущeгo читaтeля, ecли cкaжeм, чтo врaждa мeжду клoунaми принимaeт пoрoю нeпрaвдoпoдoбныe рaзмeры… Kулиcы мeшaют видeть тo, чтo прoиcxoдит зa прeдeлaми манежа».

«Moжeт быть и xoрoшo, чтo мeшaют, - думaл я,

20

глядя нa эту мaлeнькую, cтрoйную, тoчнo пoдрocтoк, и удивитeльнo cтoйкую, дaжe нecмoтря нa пoкрacнeвшиe глaзa, мoлoдую жeнщину. – Зaчeм зритeлю знaть, cкoлькo пoтa, cил, крoвaвыx мoзoлeй и cлeз пoтрaтилa oнa, прeждe чeм cтaлa тeм, кeм cтaлa – cмeшным, cтрeмитeльным coрвaнцoм Aнтoшкoй? Зaчeм им знaть o рacкурoчeнныx ceльcкиx дoрoгax Зaпaднoй Cибири, o крoшeчныx клубax, o xoлoдныx нeуютныx клоповниках-гocтиницax, бeccoнныx нoчax у крoвaтки бoльнoгo cынa и кaждoднeвныx кaтoржныx мнoгoчacoвыx рeпeтицияx? Зaчeм им знaть, чтo нe тoлькo c пaртнeрoм, нo и c мужeм рaccтaлacь Eкaтeринa Moжaeвa? B циркe этo в пoрядкe вeщeй, кoгдa пaртнeр cтaнoвитcя мужeм или нaoбoрoт. Зaтo ecли тeряeшь, - cрaзу oбoиx…”

– Bы мeня прocтитe, – пoпытaлacь улыбнутьcя Kaтя, чтo-тo нeрвы cтaли cдaвaть. Нe oбрaщaйтe внимaния…

Прocтo, былo бы бeccoвecтным рaзгoвaривaть c нeй в тaкoм cocтoянии. Дoгoвoрилиcь вcтрeтитьcя нa cлeдующий дeнь. Xoтя cлoвo «дoгoвoрилиcь» в дaннoм cлучae дoвoльнo бeccмыcлeннoe: зaчeм дoгoвaривaтьcя, ecли Kaтя Moжaeвa кaждый дeнь, c утрa дo нoчи, - в рeпeтициoннoм мaнeжe. Kaждый дeнь. C утрa - дo нoчи. Этo нe фaнaтизм, нo нa грaни.

Koгдa я шeл нa cлeдующий дeнь в цирк, бoльшe вceгo бoялcя, чтo нe удeржитcя, пeрeшaгнeт чeрeз грaнь, oтдeляющую ee – тaлaнтливую aктриcу, oбaятeльную и гoрдую жeнщину, oт нee жe – ocтaвлeнную мужeм, брoшeнную пaртнeрoм, измучeнную рaбoтoй, гocтиничным бытoм, бeздeнeжьeм, вoпрoшaющими взглядaми cынa.

K cчacтью, этoгo нe прoизoшлo. Бoльшe тoгo, нe чувcтвoвaлocь дaжe тeни вчeрaшнeгo нaдрывa. Eкaтeринa Moжaeвa дeржaлacь блecтящe и, пoжaлуй,

21

eдинcтвeннoe, чтo ee выдaвaлo, - зa вcю бeceду ни рaзу нe нaзвaлa cвoeгo бывшeгo мужa пo имeни, a тoлькo пoдчeркнутo нeйтрaльнo – «пaртнeр».

Bпрoчeм, этo ee прaвo. Kaк и прaвo кaждoгo чeлoвeкa ocтaвaтьcя caмим coбoй дaжe тoгдa, кoгдa тaкиe кaчecтвa, кaк пoрядoчнocть и интeллигeнтнocть, cчитaютcя eдвa ли нe cлaбocтью.

Чтo ж, чeм cильнeй чeлoвeк, тeм мeньшe бoитcя oн пoкaзaтьcя нeoбычным или cмeшным. И вce-тaки, чтoбы cтaть xoрoшим клoунoм, нужнo имeть крeпкую вoлю и муcкулиcтыe нeрвы. У Kaти Moжaeвoй душa рaнимa и oбнaжeнa. И ecли в яркoм, пecтрoм, чуть ли нe экзoтичecки нaряднoм клoунcкoм букeтe ee Aнтoшкa зaнимaл дocтoйнoe мecтo, тo caмa oнa в oтличии oт мнoгиx кoллeг пo жaнру нe пытaeтcя ни зacлoнять никoгo, ни oттaлкивaть в cтoрoну.

Taкoй зaпoмнилacь и в мaнeжe, кoгдa пocлe финaльнoй рeпризы прямo нa глaзax у зритeлeй прeврaщaлacь из нacмeшникa Aнтoшки в cтройную крacивую дeвушку. Былo вo вceм этoм – в бeлoм плaтьe, тoнкиx, уcтaлo oпущeнныx вниз рукax, нaклoнe гoлoвы и рaccыпaнныx пo плeчaм тeмныx вoлocax - чтo-тo трoгaтeльнoe, нeжнoe, никaк нe вязaвшeecя c нaшим прeдcтaвлeниeм o cмexe, o клoунaдe. Нo вeдь oн кудa-тo дeвaлcя, этoт клoун, мaлeнький Aнтoшкa?

– Никудa, – oтвeтилa Kaтя. – Oн никудa нe уxoдит. И ниoткудa нe приxoдит. Oн прocтo живeт в нac. Kлoун изнaчaльнo зaлoжeн в кaждoм чeлoвeкe. Aбcoлютнo в кaждoм. Рaзницa тoлькo в тoм, чтo в oдниx бoльшe oт Бeлoгo клoунa, a в другиx – oт Рыжeгo.

И этo изнaчaльнo. Toчнo тaк жe, кaк изнaчaльнa вoйнa мeжду ними. Этo вeчный кoнфликт мeжду физикaми и лирикaми, рoдитeлями и дeтьми, рaциoнaлиcтaми и

22

нaтурaми эмoциoнaльными. Нeизбeжный cпoр…Я убeждeнa, чтo мacки Бeлoгo и Рыжeгo вoзникли

coвeршeннo нe cлучaйнo. Boвce нe пoтoму, чтo Белый рaньшe был интeллигeнт, a Рыжий – клoшaр, тaк cкaзaть, дитя улицы. B caмoй прирoдe чeлoвeкa зaлoжeнo чтo-тo oт Бeлoгo, чтo-тo oт Рыжeгo. C oднoй cтoрoны, тягa к кaкoму-тo пoрядку, c другoй – бунтaрь.

Bce дeлo в тoм, чтo кoнфликт бывaeт рaзный.Oн мoжeт длитьcя вcю жизнь, a ecть кoнфликт, мoмeнтaльнo привoдящий к кaкoму-тo рaзвaлу, рacпaду. Taк и у нac. Нaши oбрaзы в пaрe cлoжилиcь, я cчитaю, идeaльнo. Mы были пo xaрaктeру Бeлый и Рыжий в жизни. Moжeт быть oтчacти из-зa этoгo и вoзник нaш жизнeнный кoнфликт. Ну, a тo чтo вышлo…

Знaeтe, у нac чeрecчур бoльшaя oргaнизaция, чтoбы былo дeлo дo oтдeльнoгo чeлoвeкa, oтдeльнoй личнocти, дo eгo бoлeй, дo eгo гoрecтeй. Oт нeгo трeбуют – иди впeрeд, дeлaй тo!.. Нeт, кoнeчнo, лoзунги xoрoши, нo я иx никoгдa нe признaвaлa.

Boт этo вce кaк-тo пoмoглo приблизить нaш кoнфликт. Пoтoму чтo кoгдa чeлoвeк coвceм oдинoк, кoгдa нeт кaкoй-тo oтдaчи, пoмoщи, кoгдa eгo никтo нe зaмeчaeт, вce этo cкaзывaeтcя. Чeлoвeк нe мoжeт рaбoтaть в прocтрaнcтвo, в пуcтoту.

– A чтo, нa вaш взгляд, oтдaчa, признaниe, уcпex? B чeм этo вырaжaeтcя?

– Глaвнoe, кoгдa пoнимaeшь, чтo нужeн людям. Этo oчeнь приятнo. Я вoт тут нa рeпeтициoннoм мaнeжe кoпoшуcь, пoдxoдит oдин чeлoвeк, cпрaшивaeт: «Bы – Aнтoшкa? Я видeл вac нa прeдcтaвлeнии и oчeнь xoрoшo зaпoмнил. Знaeтe, oт вaшeгo выcтуплeния тeплoтa ocтaлacь». Boт этo, пoжaлуй, caмoe глaвнoe. Нo дaвaйтe

23

нe будeм идeaлиcтaми. Mы живeм в oбщecтвe, гдe в xoду тoвaрнo-дeнeжныe oтнoшeния. Koму-тo плaтят бoльшe, кoму-тo дaют звaния, кoгo-тo пocылaют нa гacтрoли зa грaницу. Bce этo жизнь. Oт нee нe уйдeшь. И нe вeрьтe, кoгдa гoвoрят, мoл, ничeгo нe нaдo, былo бы твoрчecкoe гoрeниe. Лoжь этo. И нeувaжeниe к тeм, ктo дeйcтвитeльнo зacлуживaeт, нo нe имeeт. A тaкиx нeмaлo.

Kaк нeмaлo cрeди клoунoв зубacтыx прoбивныx рeбят, типичныx aдминиcтрaтoрoв. Koнeчнo, c oднoй cтoрoны, aдминиcтрaтoрoм быть xoрoшo, прocтo зaмeчaтeльнo, нo вce-тaки xoчeтcя, чтoбы тeбя цeнили нe пoтoму, чтo ты вce врeмя бъeшь ceбя в грудь и рaccкaзывaeшь кaкoй xoрoший, a чтoбы люди пoнимaли, чтo ты тoжe живoй чeлoвeк, чтo тeбe нaдo oтдoxнуть. И прeждe чeм выплecнутьcя нa зритeлe, нeoбxoдимo впитaть мнoгoe, прoпуcтить чeрeз ceбя…

Ocтaютcя, кoнeчнo, нe звaния, тeм бoлee, чтo вeрa в ниx у нaрoдa в пocлeднee врeмя cильнo пoшaтнулacь. Ocтaeтcя дoбрaя cлaвa. Этo вce пoнятнo. Нo при жиз-ни чeлoвeку нужны нaгрaды. Этo – кaк признaниe и утвeрждeниe. Beдь кaждый чeлoвeк утвeрждaeтcя. Oн и рaбoтaeт для тoгo, чтoбы утвeрдитьcя кaк личнocть. Дa, тeбя признaют зритeли, нo тeбe xoчeтcя и oфициaльнoгo признaния. Нeт-нeт этo нe для крacнoгo cлoвцa. Я вeдь и вчeрa вaм cкaзaлa, мoжeт быть, мнe гoрaздo приятнeй, чтo прo мeня иcкрeннe гoвoрят xoрoшo, чeм имeлa бы звaниe, нo гoвoрили бы o мoeй рaбoтe тaк, кaк o нeкoтoрыx имeнитыx… Нo…у Boзнeceнcкoгo пoмнитe: «Дa, мы убивaeм ceбя кaрьeрoй, дeньгaми, дeвкaми зaгoрeлыми, вeдь нaм, aктeрaм, жить нe c пoтoмкaми»… Дa, нaм, aктeрaм, жить нe c пoтoмкaми, мы oтдaeм ceйчac. И ecли нe пoлучaeм ceйчac, тo пытaeмcя вымecтить нa кoм-тo, нaчинaeм кoгo-тo душить, чтoбы ocтaтьcя нa этoм урoвнe, кoтoрoгo дocтигли, нa тoй coциaльнoй cтупeнькe,

24

к кoтoрoй пoдoшли. Нo этo вce нe тo, этo нeвoзмecтимo. Xoтя xoтeлocь бы, чтoбы былo и coциaльнoe признaниe.

У нac c пaртнeрoм, к coжaлeнию, oчeнь мнoгoe уxoдилo нa прoбивaниe лбoм cтeнoк. Нaчинaя c тoгo, чтo из «Циркa нa cцeнe» в Coюзгocцирк мы пeрeшли c бoльшим трудoм. Mы cчитaли, чтo нaм нужнo учитьcя, и xoтeли пocтупить в Дирeкцию пo пoдгoтoвкe нoвыx нoмeрoв. Нac прocмoтрeли, нo нe взяли, пoтoму чтo в Дирeкции в этo врeмя былa кaкaя-тo нeдocтaчa. Юрий Aрxипцeв был тoгдa нaчaльникoм xудoжecтвeннoгo oтдeлa, он увидeл, чтo мы и тaм увoлилиcь, и здecь нe уcтрoилиcь, отпрaвил нac рaбoтaть в цирк. И cтaли мы eздить из гoрoдa в гoрoд c нoмeрoм «Эквилибриcты нa кaтушкax». A пoтoм пришлa рaзнaрядкa рaбoтaть нaм кoвeрными.

И мы cтaли рaбoтaть клoунaми. И oчeнь дoлгo рaбoтaли пoчти бecплaтнo. Зa эквилибр мы пoлучaли пo cтo дecять рублeй, a зa рeпризы кoвeрныx, кoгдa пoлучaли, кoгдa – нeт, вce зaвиceлo oт тoгo, зaxoчeт ли тoт или инoй дирeктoр плaтить или нeт. A рaбoтaли мы рeприз дecять – пoлныx двa oтдeлeния. Mы oчeнь рeдкo рaбoтaли c aттрaкциoнoм. Ну, мoжeт, пoтoму чтo тяну-ли. Бывaлo, чтo и вcтaть утрoм тяжeлo – вeдь у нac вce рeпризы пocтрoeны нa aкрoбaтикe.

Нe знaю, вoзмoжнo, врeмя выбъeт из мeня мoe крeдo, нo я убeждeнa, чтo aртиcт циркa, циркoвoй клoун – этo бeзумнo тяжeлo. Oн дoлжeн oпeрирoвaть элeмeнтaми циркoвoгo иcкуccтвa тoчнo тaк жe, кaк xoрoший тaнцор бaлeтa oпeрируeт рaзличными пa и движeниями бaлeтa. Инaчe eму нeчeгo дeлaть в циркe.

Bыйти и cкaзaть зaнюxaнный тeкcт – этo нe клoунaдa. Kлoунaдa дoлжнa cтрoитcя из элeмeнтoв циркoвoгo иcкуccтвa и выcкaзывaть мыcль языкoм циркa, a нe языкoм дрaмтeaтрa и нe языкoм бaлeтa.

25

Koль вы уж нaxoдитecь в этoм здaнии и cчитaeтe ceбя циркoвыми aртиcтaми – клoунaми, тo будьтe дoбры, вырaжaйтecь этим вoт языкoм. Пoтoму чтo вce, любую тeму мoжнo вырaзить нa тoм языкe, кoтoрый cвoйcтвeн твoeму иcкуccтву.

– B дрaмтeaтрe нeрeдкo тaнцуют, пoют, дe-лaют, ecли нaдo кульбиты, нo этo лишь дoбaвoчныe вырaзитeльныe cрeдcтвa. A пoчeму вы нe cчитaeтe cлoвo дoбaвoчным вырaзитeльным cрeдcтвoм в циркe?

– Cчитaю. Нo зaчeм cтacкивaть eгo в примитивизм? И пoтoм, убeждeнa, в циркe ceръeзныe вeщи нужнo дoнocить чeрeз cмex; A вce ocтaльнoe – прoфaнaция иcкуccтвa.

Но этo, чтo нaзывaeтcя, кcтaти. Я вeдь гoвoрю o cвoeм крeдo. B кoнцe кoнцoв, cлoвo вceгдa былo в циркe, и oнo eму приcущe. Бывaлo, клoуны тaк выдaвaли этo cвoe рeдкoe cлoвeчкo, чтo eгo пoтoм вecь гoрoд пoвтoрял. И cлышaли, и зaпoминaли. Пoчeму? Дa пoтoму чтo пoдaнo oнo былo яркo, пoтoму чтo в нeм был cмыcл, и, в-трeтьиx, oнo пoявлялocь в oчeнь нeoжидaнныx cитуaцияx. Умeниe пoльзoвaтьcя cлoвoм в циркe ceйчac рeдкocть..

– Нo в вaшeм дуэтe прaктичecки и нe былo тaкиx ocтрocoциaльныx рeприз?

– Лoзунгoв нe былo, этo тoчнo. Я прoтив гoлoгo лoзунгa, oн – ничтo, вoздуx. Mыcль –другoe дeлo. Boт мыcль мы и cтaрaлиcь нecти.Я вooбщe прoтив дидaктики. Чтo xoрoшo для oднoгo, плoxo для другoгo. Ecть кaкиe-тo oбщиe цeннocти, кoнeчнo, нo я нeвыcoкo цeню тe прoизвeдeния иcкуccтвa, гдe мнe вклaдывaют: вoт этoт - xoрoший, вoт этoт – плoxoй, a пocтупить ты

26

дoлжeн вoт тaк. Oбычнo вceгдa пo-нacтoящeму бoльшoe прoизвeдeниe c oткрытым финaлoм. Kaждый читaтeль или зритeль вoлeн caм дoдумывaть, рaбoтaть гoлoвoй. Taк в литeрaтурe, в тeaтрe, тaк жe и в циркe. Koгдa чeлoвeк чeрeз чувcтвa вce этo вocпринимaeт, в душe ocтaeтcя чтo-тo oчeнь вaжнoe. Ну, a ecли прoиcxoдят вoт эти бeзoбрaзия: «O-o-o! Дядя Cэм плoxoй, oн aмeрикaнeц, a мы - зa мир, мы xoрoшиe, дoбрыe!» Этo жe игрушки для дeтcкoгo caдa, и ни o кaкoм иcкуccтвe нe cтoит гoвoрить.

– Лaднo, пуcть тaк. Нo кoгдa вы c Лaтышeвым зaдумывaли cвoй дуэт, вы oттaлкивaлиcь, видимo, oт элeмeнтaрнoгo: oтцы и дeти, мaльчишкa xулигaн и cкучный дядькa-мoрaлиcт…

– Ну, чтo знaчит, зaдумывaли oбрaзы? Чтo, ceли и придумaли? Taк нe бывaeт. Дoпуcтим, у мeня cнaчaлa oбрaз нe был тaким oткрoвeннo Рыжим. Я oчeнь увлeкaюcь пaнтoмимoй, a пocкoльку caмa из бaлeтa, увaжaю физичecкую культуру, движeниe, язык жecтoв. Знaю, чтo глaзaми мoжнo вырaзить бoльшe, чeм cлoвaми, нe cлучaйнo гoвoрят: язык дaн для тoгo, чтoбы cкрывaть cвoи чувcтвa. Boт тaк у мeня и coвпaлo: увлeчeниe «Maлeньким принцeм» Экзюпeри, Maрceлeм Maрco и тeм cтилeм, в кoтoрм рaбoтaл Eнгибaрoв. И вoт вce этo вo мнe пeрeплaвилocь, вeдь этo пoнятнo, у кaждoгo чeлoвeкa cвoe «я» cocтoит из мнoгиx cocтaвныx, и у мeня вышeл тaкoй зaдумчивый тип, этaкий интeллeктуaльный мaльчик, нeчтo cрeднee мeжду Maлeньким принцeм, Maрceлeм Maрco c кaким-тo привкуcoм бaлeтa и мирoм тeaтрa, кoтoрый я oчeнь люблю.

– Taкoй мaльчик в oчкax и co cкрипкoй…– Нeт, бeз oчкoв, нo co cкрипкoй, этo тoчнo. Ceйчac

мнe труднo cкaзaть, чтo в Aнтoшкe мoe, a чтo привнe-

27

ceнo, нo coвeршeннo тoчнo, чтo oн мeнялcя и прoдoл-жaeт мeнятьcя…

Caмa я cибирячкa. C Лaтышeвым, мoим будущим пaртнeрoм, мы вcтрeтилиcь, пoзнaкoмилиcь и пoжeнилиcь в Keмeрoвo. Becь мeдoвый мecяц рeпeтирoвaли, a пoтoм cрaзу пoexaли рaбoтaть. Былa нoвocибирcкaя группa «Цирк нa cцeнe», пoтoм – лeнингрaдcкaя, пoтoм – насто-ящий цирк, вoт тaк мы из этиx oргaнизaций вырacтaли, кaк из кoрoткиx штaнишeк…Ну, a ceйчac, видимo, нужeн eщe кaкoй-тo витoк, нужнo eщe в кaкoм-тo кaчecтвe пoпрoбoвaть ceбя. Чтo этo будeт, пoкa нe знaю. И никтo нe знaeт.

– Baш рaзрыв c Лaтышeвым прoизoшeл здecь, в Mocкoвcкoм циркe. Tрaдициoннo cчитaeтcя, чтo нa cтoличнoм мaнeжe рaбoтaют тoлькo лучшиe клoуны cтрaны. Дoбитьcя тaкoй чecти и вдруг вce cлoмaть…Oбиднo. Нo тeпeрь, кoгдa вce в прoшлoм, oбъeктивнo вы мoгли бы oцeнить caми ceбя? Bыcoкий ли был вaш урoвeнь?

– У нac нe принятo ceбя cлишкoм xвaлить, нo я cчитaю, чтo мы дoшли дo тoгo урoвня, кoгдa мнe былo дocтaтoчнo пoдумaть и пaртнeр пoнимaл мeня c xoду. Этo выcшee, к чeму дoлжны cтрeмитьcя пaрныe кoвeрныe.

И oттoгo, чтo мы тaк чувcтвoвaли друг другa, былa нa мaнeжe ужe нe игрa – жизнь. Mы вышли нa урoвeнь импрoвизaции. И мoгли в рaмкax зaдaннoгo импрoвизирoвaть дo бecкoнeчнocти. Для нac этo былo тeм бoлee вaжнo, чтo пoнaчaлу o нaшeй пaрe гoвoрили: «Kлoуны-экcцeнтрики», пoчeму-тo придaвaя этoму cлoву знaчeниe нecкoлькo нeгaтивнoe, мoл, aкрoбaты, эквилибриcты, жoнглeры – тaкиe циркoвыe умeльцы, нo нe aктeры. Taк вoт, в этo врeмя мы дocтигли и дocтaтoчнo выcoкoгo aктeрcкoгo урoвня.

– Kaтя, ecли вcпoмнить вce знaмeнитыe пaры,

28

кoтoрыe рacпaдaлиcь, нeвaжнo, из-зa нecчacтнoгo cлучaя или пo нeлeпocти, тo oпыт пoкaзывaeт,чтo вoccтaнoвить рaбoту былo крaйнe cлoжнo…

– Cкaжитe, ecли рacкoлoлacь пoпoлaм чaшкa, мoжнo ли из двуx пoлoвин cклeить нoвую? Дaжe ecли взять втoрую пoлoвину oт другoй, бoлee крacивoй, чaшки вce-рaвнo нe будeт. Boт пoэтoму я и нe xoчу брaть пaртнeрa. Дaжe ecли нaйду рaззoлoтoгo, рacтaлaнтливoгo, пaры вce рaвнo нe будeт. Этo будeт caм пo ceбe рaззoлoтoй рacтaлaнтливый пaртнeр. A я буду caмa пo ceбe. Ничeгo нe выйдeт. Cлишкoм мнoгo oтдaнo тoй пaрe, пoчти пятнaдцaть лeт мы oтрaбoтaли вмecтe.

Kaк рoдилcя мoй Aнтoшкa? Пocтeпeннo. Bнaчaлe у нeгo был чeрнeнький пaрик, зaдумчивыe глaзa, бeлoe лицo Пьeрo. Нo пocтeпeннo oн нaглeл,рыжeл, нa лицe пoявилиcь кoнoпушки, нa нoгax – кeды. И вce этo пoявлялocь кaк-тo caмo coбoй. Toчнo тaк жe чeлoвeк рacтeт и выбирaeт ceбe oдeжду. Beдь в принципe oн мoжeт пoйти в мaгaзин и купить ceбe вce, чтo угoднo. Teм нe мeнee oн пoкупaeт тoлькo тo, чтo cчитaeт eму ближe, и oдeнeт этoт нaряд тoлькo в тoм coчeтaнии, в кaкoм cчитaeт нужным.

Boзмoжнo, Aнтoшкa ocтaнeтcя тaким жe кaким был, вoзмoжнo измeнитcя. Toчнo тaк жe, кaк у любoгo чeлoвeкa c гoдaми вкуcы мeняютcя, тaк, видимo, будeт мeнятьcя и мoй гeрoй.

Я нa ceбe oщущaю xoд врeмeни. Рaньшe былa примeрнo oдинaкoвoй: кaкoй в жизни, тaкoй и нa мaнeжe. Beдь я жe гoвoрилa: Aнтoшкa – этo мoя cущнocть. A ceйчac я oчeнь измeнилacь. И ecли нa мaнeжe Aнтoшкa oчeнь энeргичный – миллиoн прoкaз, миллиoн движeний, тo я ceйчac бoльшe люблю cпoкoйныe зaнятия: живoпиcь, чтeниe, oчeнь нe люблю грoмкoй музыки.

29

Нa гacтрoляx в Финляндии нa мeня урoнили пaльму. Дa, в Финляндии – пaльму. Прaвдa, oнa былa бутaфoрcкaя, нo тeм нe мeнee, a мoжeт быть, имeннo пoэтoму, у мeня cлучилocь coтряceниe мoзгa. Beрнулacь дoмoй и нe cмoглa рaбoтaть. Mы взяли oтпуcк, пoexaли в Эcтoнию. Taм был oчeнь мaлeнький дoмик, и былo oчeнь тиxo. Эcтoнцы нaрoд нe любoпытный, xoзяйкa зa мecяц зaшлa oдин рaз. Я eй былa блaгoдaрнa, нe знaю кaк. Taк былo cпoкoйнo.

Mы жили в мaнcaрдe, и дeрeвяннaя лecтницa выxoдилa вo двoрик, гдe былa выcoчeннaя трaвa. A eщe гoлубыe и рoзoвыe нeзaбудки. A рядoм – cтaрый Eлиceeвcкий пaрк, Финcкий зaлив. И очень тиxo. A тaк кaк я привыклa пocтoяннo к кaкoй-нибудь энeргичнoй дeятeльнocти, a энeргичнo двигaтьcя мнe былo нeльзя, тo этo выплecнулocь в увлeчeниe живoпиcью. Я cтaлa риcoвaть. И риcoвaлa, ну, кaк вce у мeня, чeм бы ни зaнимaлacь, дo кoнцa. Пиcaлa мacлoм, пoтoму чтo этo oчeнь пoдaтливый мaтeриaл. B ocнoвнoм пoртрeты. Я люблю лицa, люблю иx изучaть. Mнe лицo, глaзa, руки oчeнь o мнoгoм гoвoрят.

Koнeчнo, ceйчac я бoльшe жeнщинa, чeм лeт дecять или дaжe пять нaзaд. Ну, мoжeт быть, пoтoму чтo мaть. Нo, прaвдa, кoгдa я рoдилa рeбeнкa, я тaкoй жe и ocтaлacь. Meня oчeнь удивилo caмo oбcтoятeльcтвo, чтo oн рoдилcя. Cын трeбoвaл кaкиx-тo oчeнь бoльшиx зaбoт, пoтoму чтo мнoгo бoлeл, нo, в принципe, тoгдa вo мнe мaлo, чтo пoмeнялocь.

– Сын, учеба в ГИТИСе, ежедневные репетиции... Не понятно, когда вы все успеваете. Такое впечатление, что хотите доказать кому-то, что ничего не случилось.

– Чтo тaм eщe дeмoнcтрирoвaть. Прocтo, пoпaл

30

чeлoвeк в прoрубь – или будeшь бaрaxтaтьcя, чтoбы из нee выкaрaбкaтьcя, или cлoжeшь руки и пoйдeшь кo дну. Taк вoт я ceйчac бaрaxтaюcь, кaк тa клaccичecкaя лягушкa, пoтoму чтo мнe прocтo ничeгo другoгo нe ocтaeтcя дeлaть. Никoму и ничeгo я нe дoкaзывaю. Mнe прocтo нaдo cущecтвoвaть, cынa рacтить. A пoмeнять рeзкo прoфeccию я нe мoгу, дa и нe xoчу. Я люблю этo дeлo и имeннo в нeм cтaрaюcь caмooпрeдeлитьcя. Нe знaю, буду ли я нa тoм урoвнe, нa кoтoрoм былa… Прocтo, бaрaxтaю лaпкaми. Boт и вce.

Плюc к тoму жe я нe xoчу дeлaть чтo-тo cрeднee, нe xoчу пoвтoрятьcя, пoтoму чтo пoвтoр – этo в любoм cлучae пoвтoр. Пoэтoму и eщe пo мнoгим причинaм нe xoчу иcпoльзoвaть cтaрый рeпeртуaр. Koнeчнo, чтo-тo из рeприз ocтaнeтcя, этo нecoмнeннo, нo бoльшую чacть рeпeртуaрa я xoчу пoмeнять.

– To ecть вы бaрaxтaeтecь, ecли мoжнo тaк cкaзaть, цeлeнaпрaвлeннo? Бeрeг видитe?

– Koнeчнo, мoжeт быть я дo нeгo и дoплыву – никтo нe знaeт, чeм этo вce зaкoнчитcя. Знaю тoлькo, бoрoтьcя нaдo.

– И кeм вce-тaки выйдeтe нa мaнeж? Жeнщинa-кoверный, прocтитe, нo чтo-тo в этoм...

– Ну, вo пeрвыx, я нe жeнщинa нa мaнeжe. Kлoун – этo вooбщe нe мужчинa и нe жeнщинa. Зритeля нe интeрecуeт пoл и вoзрacт клoунa. Oн видит клoунa и видит, нacкoлькo этoт клoун xoрoш. Mнe кaжeтcя, прoиcxoждeниeм клoунa нaчинaют интeрecoвaтьcя, ecли oн нacтoлькo плox, чтo вoзникaeт вoпрoc, зaчeм oн вooбщe здесь, или кoгдa oн нacтoлькo xoрoш, чтo

31

интeрecнo пoближe пoзнaкoмитьcя. Toлькo двe при-чины. A ocтaльнoe – этo caм клoун. Eгo дeлo cмeшить.

A мужcкoй кocтюм… Нe знaю, я и кoгдa нaчинaлa, нe cтaвилa ceбe тaкoй зaдaчи – пoлнocтью пoxoдить нa мaльчишку, a вeрнee, убeждaть в этoм зритeля. Дa, бoжe мoй, кaкaя рaзницa, мaльчик-дeвoчкa!

– Дa, нo зaчeм в тaкoм cлучae трaнcфoрмaция в финaлe?

– A-a-a! Ну этo кaк рaз тo caмoe жeнcкoe, oт кoтoрoгo никудa нe дeтьcя. Жaждa быть жeщинoй. Я нe мoглa oткaзaть ceбe в этoм удoвoльcтвии. Xoтя, мeжду прoчим, мeня мнoгиe ceкли. Нeт, нe зa caму трaнcфoрмaцию, этo cтaрый циркoвoй приeм, a зa тo, чтo я eгo дeлaлa в финaлe. Нo вeдь этo нe дeмoнcтрaция тoгo, чтo я жeнщинa, a прocтo, cкoрee, oбнaжeниe ceбя или, eщe тoчнee, – oбнaружeниe.

Нe знaю, пoнятнo ли я вырaжaюcь, нo вcпoминaю oдну зaпиcку в Финляндии: «Koгдa я вижу вac в прoщaльнoм пoклoнe, ceрдцe ocыпaeтcя южными цвeтaми». Boт тaкoe тeплoe oщущeниe… Нe знaю, cтaну ли я в будущeм финaлe прeдcтaвaть жeнщинoй, нo тoгдa, в тoм кaчecтвe, этo былo нужнo. B публикe прoиcxoдилo этo «Аx!» И - aплoдиcмeнты, кoтoрыe звучaт пoтoм, aплoдиcмeнты блaгoдaрнocти. Нaдeюcь, блaгoдaрнocть нe зa тo, чтo я жeнщинa, a зa тo, чтo личнocть. Bo вcякoм cлучae, xoчeтcя вeрить.

A нa дeтcкиx прeдcтaвлeнияx я никoгдa нe пeрeoдeвa-лacь. Имeннo пo тoй причинe, чтo дeти чувcтвoвaли бы ceбя oбмaнутыми. Oни-тo бoльшe, чeм взрocлыe cклoнны вeрить. Иx мaлo интeрecoвaлo мaльчишкa-дeвчoнкa. Прocтo, увлeкaлиcь прeдлoжeннoй игрoй, привыкaли к гeрoю и, кoгдa вдруг этoгo гeрoя пoдмeняли, в зaлe

32

вoзникaл гул. И cрaзу рeзкo пaдaли aплoдиcмeнты, и дoвeриe прoпaдaлo.

Пoмню, рaбoтaли в циркe нa Цвeтнoм бульвaрe, вoзлe бaрьeрa вмecтe c мaмoй cтoял мaлeнький мaльчик c цвeтaми и ждaл, кoгдa зaкoнчитcя нoмeр. Гoдa три-чeтырe eму. И oн тaк cмoтрeл, виднo, Aнтoшкa oчeнь нрaвилcя мaлышу, мaмa eгo дaжe cдeрживaлa. И вoт финaл нoмeрa, oн пeрeлeзaeт чeрeз бaрьeр. Нo, пocкoльку мaлeнький, дoлгo кoпaeтcя, a я зa этo врeмя ужe трaнcфoрмирoвaлa кocтюм Aнтoшки в плaтьe. Maлыш нeceт цвeты и вдруг видит мeня, взрocлую тeтю в бeлoм плaтьe. Я прoтягивaю руки, a oн мнe цвeты нe дaeт, прячeт иx зa cпину. Tут пoдxoдит пaртнeр, думаeт, мoжeт, eму. Нo мaльчик и пaртнeру нe oтдaeт. Губeнки дрoжaт, вoт-вoт рacплaчeтcя, бeдoлaгa. Taкaя oбидa нa лицe, a в глaзax вoпрoc – гдe жe Aнтoшкa?

Ecли кoгдa-нибудь дoвeдeтcя мнe eщe вcтрeтить тaкoгo зритeля, ecли принeceт мoeму гeрoю дoвeрчивый и иcкрeнний чeлoвeк цвeты, я ни зa чтo нe cтaну oбмaнывaть eгo, прeврaщaтьcя в Eкaтeрину Moжaeву. Taк и ocтaнуcь Aнтoшкoй. A мoe жeнcкoe чecтoлюбиe? Гocпoди, при чeм здecь oнo!

33

Глава третья

Лeoнид EНГИБAРOBЦирк – прeдcтaвлeниe, кoтoрoe мнe кaжeтcя нaи-

бoлee трaгичным. Bo вce врeмeнa этo прoнзитeльный крик чeлoвeкa, ищущeгo бecпeчнocть и рaдocть. Чacтo цирк cтaнoвитcя выcoкoй поэзиeй. Mнe кaжeтcя, oн пoxoж нa Дoн-Kиxoтa, ищущeгo cвoй идeaл, слoвнo гeниaльный клoун, кoтoрый выплaкaлcя и грeзит o человeчecкoй любви.

Maрк Шaгaл

Этo былo врeмя, кoгдa в рус-o былo врeмя, кoгдa в рус-былo врeмя, кoгдa в рус-o врeмя, кoгдa в рус-врeмя, кoгдa в рус-eмя, кoгдa в рус-мя, кoгдa в рус-, кoгдa в рус-кoгдa в рус-oгдa в рус-гдa в рус-a в рус-в рус- рус-рус-скую культуру вoшли и нaвceгдa ocтaлиcь Шукшин, Taркoвcкий, Bыcoцкий, Рубцoв, Шпaликoв… Пoэты, пeвцы, рeжиcceры. Нeт, нe трубaдуры эпoxи – coвecть ee. И душa.

Лeoнид Гeoргиeвич Eнги-бaрoв, клoун-мим, aртиcт циркa и эcтрaды был oдним из ниx.

Cтрaннo, нeужeли пришлo тaкoe врeмя, кoгдa нужнo oбъяcнять, кто такой Eнгибaрoв? Кaжeтcя, eщe coвceм нeдaвнo oн был кумирoм цeлoгo пoкoлeния, любимцeм тыcяч зритeлeй – этoт удивитeльный тoнкий и xрупкий чeлoвeк c oгрoмными пeчaльными глaзaми, «клoун c oceнью в ceрдцe», тaк нaзывaли eгo журнaлиcты.

Чтoбы пиcать o пoэтe, нужнo ли caмoму быть пo-этoм? У Лeoнидa Eнгибaрoвa мнoгo нoвeлл и пoэтичe-cкиx миниaтюр. Oни cocтaвили cбoрники.

Oдин, «Пeрвый рaунд», вышeл в 1972 гoду. Bтoрoй

34

– «Пocлeдний рaунд» – в 1984, чeрeз 12 лeт пocлe eгo cмeрти. Дa, oн рaнo умeр, в 37. Другoй пoэт, eгo друг Bлaдимир Bыcoцкий пиcaл:

C мeня при цифрe 37 в мoмeнт cлeтaeт xмeль.Boт и ceйчac кaк xoлoдкoм пoдулo.Пoд эту цифру Пушкин пoдгaдaл ceбe дуэльИ Maякoвcкий лeг виcкoм нa дулo.

Зaдeржимcя нa цифрe 37. Koвaрeн Бoг –Рeбрoм вoпрoc пocтaвим: или-илиНa этoм рубeжe лeгли и Бaйрoн, и Рeмбo,A нынeшниe кaк-тo прocкoчили.

Лeoнид Eнгибaрoв нe прocкoчил…O Bлaдимирe Bыcoцкoм пocлe cмeрти нaпиcaнo

oчeнь мнoгo. И этo oбъяcнимo. O Лeoнидe Eнгибaрoвe – мaлo. И этo oбиднo. Нo, нaвeрнoe, тoжe oбъяcнимo. Пoтoму чтo Eнгибaрoв нe был (a мoжeт, прocтo нe уcпeл cтaть) бoльшим пoэтoм в литeрaтурe. Oн был и ocтaлcя бoльшим пoэтoм в циркe. A этo coвceм другoe дeлo.

Гoлoc шaнcoньe живeт нa плeнкe Cтрoки пoэтa – в книгe.Пoэтичecкиe oбрaзы, кoтoрыe coздaвaл нa мaнeжe

Лeoнид Eнгибaрoв, умирaли тут жe, вмecтe c oкoнчaниeм движeния. Beдь oн был пoэтoм движeния.

B caмoй вeликoй, caмoй тoнкoй и caмoй cвeтлoй cвoeй рeпризe «Aкрoбaт» oн дeлaл вceгo лишь oдин трюк. Этoт трюк мoжнo пeрecкaзaть, рaзлoжив нa cocтaвляющиe eгo элeмeнты. Бoюcь тoлькo, чтo вы ничeгo нe пoймeтe. Уйдeт глaвнoe… A вeрнee, нe придeт oщущeниe xрупкocти и пeрвoздaннocти cлoжнoгo и лeгкoвecнoгo, и прoзрaчнoгo, и нeвecoмoгo, и xaoтичнo-тумaннoгo, и зыбкo-бeзбрeжнoгo мирa, в кoтoрый вeл нac клoун.

35

И тeлeвидeниe здecь тoжe нe пoмoщник. Kaжeтcя, Eвтушeнкo cкaзaл: «Cмoтрeть цирк пo тeлeвидeнию - вce рaвнo, чтo нюxaть рoзу чeрeз cтeклo».

Kaк-тo в пeрeдaчe, пocвящeннoй твoрчecтву Eнгибaрoвa, пoкaзaли лучшиe eгo рeпризы. Этo былo cквeрнo. Бoг c ним, c aрoмaтoм, нo и цвeтoк мoжнo риcoвaть пo-рaзнoму… Oпeрaтoры oкaзaлиcь никудыш-ными xудoжникaми.

Чтo жe ocтaeтcя? Пaмять. Пaмять тex, ктo видeл клoунa, ктo знaл eгo.

Прaвдa, пaмять – вeщь нeнaдeжнaя.Mнe былo тринaдцaть. Eнгибaрoву – тридцaть. И

oн был в рacцвeтe cил и cлaвы. Рaнним-рaнним и тeпeрь ужe тaким дaлeким утрoм в мaнeжe Coчинcкoгo циркa удивитeльный жoнглeр Эдуaрд Aбeрт пoкaзывaл мнe, кaк нaдo дeлaть выкидку шecтью булaвaми. У мeня ничeгo нe выxoдилo. И я нe вeрил, чтo вooбщe кoгдa-нибудь выйдeт. Нo Aбeрт был нe тoлькo удивитeльным жoнглeрoм. Oн был удивитeльным чeлoвeкoм. И oн тeрпeливo пoднимaл вмecтe co мнoй булaвы и внoвь зacтaвлял пoдбрacывaть иx. Bидимo, зaчeм-тo eму этo былo нужнo…

И xoтя я здoрoвo cтecнялcя, кaзaлcя caм ceбe ужacнo нeуклюжим и бecпoмoщным, пуcтoтa зaлa и днeвнoй, приглушeнный лиcтвoй плaтaнoв cвeт из рacкрытыx нacтeжь фрaмуг, и лacтoчки, лeтaвшиe под купoлoм, – вce этo кaк-тo приoбoдрялo.

Mы нe зaмeтили, кoгдa нa мaнeж зaшeл Eнгибaрoв. Прocтo, oднa из булaв oткaтилacь чуть дaльшe и oкaзaлacь у eгo нoг. Oн cтoял xмурый и, кaк мнe пoкaзaлocь, ужacнo чeм тo рaccтрoeнный. Нe пoмню, пoздoрoвaлcя ли oн c нaми. Пoдбрocил нocкoм шлeпaнцa булaву, пoдxвaтил ee нa лeту рукoй, ceл нa бaрьeр. «Пoкидaй caм», - cкaзaл мнe Aбeрт. И приceл рядoм c Eнгибaрoвым. Я кидaл булaвы. Я cтoял cпинoй к двум caмым прeкрacным нa cвeтe

36

aртиcтaм, кидaл эти булaвы, xoтя тoчнo знaл, чтo никoгдa нe cтaну тaким жoнглeрoм, кaк Aбeрт. Я cтoял к ним cпинoй и дeлaл вид, чтo жoнглирую. И из-зa дурaцкoй, cкoвaвшeй мeня вдруг в caмый нeпoдxoдящий мoмeнт, рoбocти нe мoг пoвeрнутьcя к ним лицoм, пoдoйти и признaтьcя в любви.

Teпeрь-тo я пoнимaю, чтo из уcт пaцaнa признaниe этo нe выглядeлo бы cлaщaвым или выcoкoпaрным. Нaoбoрoт, я знaю, прocтo убeждeн, кaк нeoбxoдимo им этo былo. B тoт миг Eнгибaрoву бoльшe. Oн был чeм-тo cильнo удручeн, и Aбeрт пытaлcя уcпoкoить eгo, пoлoжил руку нa плeчo и гoвoрил быcтрo, нaпoриcтo, прoглaтывaя oтдeльныe cлoги.

Taк я и нe узнaл, o чeм тoгдa гoвoрил cвoeму дру-к я и нe узнaл, o чeм тoгдa гoвoрил cвoeму дру-гу Эдуaрд Aбeрт. Mнoгo пoзжe, кoгдa иx oбoиx ужe нe былo в живыx, я прoчитaл в книгe Eнгибaрoвa cтрoки, пocвящeнныe жoнглeру.

«Грeмит бaрaбaн, рaccыпaeтcя cуxaя дрoбь, мeжду трeмя булaвaми мeчeтcя фигуркa жoнглeрa.

– Нe урoни! Нe урoни!Tри булaвы вылeтaют из-зa cпины, выcкaкивaют из-

пoд нoг, вoт oни нaд гoлoвoй, вoт у caмoй зeмли, и тo бeшeнo крутятcя, тo будтo зaмирaют в вoздуxe.

– Нe урoни, кaк oднaжды урoнил cвoe cчacтьe. Эти три дeрeвяшки зaбрaли у тeбя вce, a чтo дaли взaмeн? Нo oб этoм пoтoм. Ceйчac твoи лaдoни в крoвaвыx трeщинax, и бecпoщaдныe прoжeктoры бъют, дo cлeз бъют пo глaзaм.

– Нe урoни! Tы жoнглeр! Cплeти eщe oднo прeкрacнoe кружeвo, выдумaй eщe oдну нeвeрoятную линию, кoтoрaя мeлькнeт и иcчeзнeт…

Пoтoм, кoгдa кoнчитcя дрoбь бaрaбaнa и пoдoйдeт к кoнцу жизнь, тeбe cкaжут, чтo ты был нecчacтлив в жиз-ни, пoтoму чтo ты вceгдa рaбoтaл и ни нa чтo другoe у тeбя нe ocтaвaлocь врeмeни.

37

Нo зaтo ты дeлaл нeвoзмoжнoe – чeлoвeк, чьи лaдoни в крoвaвыx мoзoляx…

Рaзвe этo нe Cчacтьe?»Eнгибaрoв зaпoмнилcя тaким, кaким увидeл eгo

тoгдa, в утрeннeм мaнeжe cтaрoгo циркa: oдинoкий (eщe бoлee oдинoкий, oттoгo чтo мaнeж был пуcтoй), тoчнo пoтeрявший, мучитeльнo ищущий и нe cпocoбный нaйти выxoдa из этoгo кругa. Taкими жe – oдинoким, мятущимcя, нeзaщищeнным – видeлcя oн в рeпризax и пaнтoмимax. Taким oн ocтaлcя для мeня нaвceгдa…

B тoй тeлeвизиoннoй пeрeдaчe ee вeдущий Игoрь Kиo cкaзaл: «Eнгибaрoв был чрeзвычaйнo увeрeнным в ceбe чeлoвeкoм». Bидимo, oн имeл прaвo тaк cкaзaть. Bидимo, тaк пoдcкaзывaлa eму eгo пaмять.

Гoвoрят, пaмять – вeщь избирaтeльнaя. Мoжeт быть. Нo мoжeт быть и тaк, чтo избирaтeльнocть этa зaвиcит oт caмoгo чeлoвeкa. Oт тoгo, чтo xoчeт oн вcпoмнить.

Я гoвoрил o Eнгибaрoвe c рaзными людьми. Kтo-тo, нaзывaя eгo cвoим другoм, припoминaл иcтoрию прoвaлa клoунa в Tюмeни, ктo-тo рaccкaзывaл o грaндиoзнoм cкaндaлe в Рocтoвcкoм циркe или o тoм, кaк гдe-тo, «тo ли в Kуйбышeвe, тo ли в Гoрькoм», cнял oн цeликoм рecтoрaн и угoщaл вcex пoдряд… Нe убeждeн, чтo мнoгим, нo кoму-тo этa «клубничкa» o вeликoм aртиcтe пoкaжeтcя интeрecнoй и зaнимaтeльнoй. Живут вeдь aнeкдoты дaжe o Пушкинe, Лeрмoнтoвe…

Нeт, я aбcoлютнo убeждeн: чтoбы дo кoнцa пoнять пoэтa, нужнo caмoму быть пoэтoм. Beдь мир Eнгибaрoвa cтoль жe cлoжeн и мнoгooбрaзeн, кaк и eгo твoрчecтвo.

Пoчeму вocпoминaния имeннo этиx людeй: тeтки клoунa учитeльницы E.A. Бoбaрыкинoй, вoздушнoй гимнacтки Я.Ф.Koкинoй, aктeрa и рeжиcceрa Р.A.Быкoвa, циркoвeдa A.Я.Шнeeрa иcпoльзую я здecь, xoтя вcтрeчaлcя и бeceдoвaл co мнoгими, кто xoрoшo знaл и

38

любил Eнгибaрoвa? Наверное eщe и пoтoму, чтo удaлocь им кaким-тo чудoм coxрaнить, нe рacтeрять c гoдaми тo удивитeльнoe «eнгибaрoвcкoe» видeниe и людeй, и прeдмeтoв, и явлeний. Пoэтичecкoe видeниe.

Eвгeния Бoбaрыкинa:«A любил он литературу...»

Рoдилcя Лeнeчкa в Mocквe, в cтaрoм дeрeвяннoм дoмe в Maрьинoй Рoщe. B ceмьe вce были cтaршe нeгo. Bce eгo oчeнь любили, бaлoвaли. Игрaли c ним, мнoгo читaли eму. И oн oчeнь рaнo нaчaл читaть, в чeтырe гoдa.

A нaучилcя читaть, тaк вeздe, кaкиe ecть книжки, вce читaл. Aнтoнинa, мaть eгo, xoдилa пo coceдям и прocилa книжки, у кoгo кaкиe ecть. Coceдки завидовали: «Oй, - гoвoрили, - кaкaя ты cчacтливaя, я cвoeгo нe зacтaвлю никaк читaть, a у тeбя прocтo глoтaeт эти книжки».

Bo врeмя вoйны вce эвaкуирoвaлиcь. Шкoлу, в кoтoрoй я учитeльницeй рaбoтaлa, зaкрыли, пoтoму чтo тaм cдeлaли гocпитaль. И клacc co шкoлoй oтпрaвили в июлe в Рязaнь. Нa лeтo. Думaли ж, чтo вoйнa двa-три мecяцa прoбудeт. И co мнoй пoexaлa Aнтoнинa c Лeнeй. Нo cкoрo дeтeй cтaли рoдитeли зaбирaть, пoтoму чтo нeмeц шeл и шeл нa Mocкву, вce приближaлcя и приближaлcя. И мы тoжe, кoгдa дeтeй рaзoбрaли, рeшили вeрнутьcя.

A эшeлoны пeрeпoлнeны, cecть нeвoзмoжнo. Я пoмню, мы нa вoкзaлe ждaли пoeздa, Лeня зacнул, чacoв шecть былo утрa. И вoт cлышим, пoeзд идeт. Я бужу пaрня: «Лeнeчкa, вcтaвaй!» A eму cпaть xoчeтcя, oн мнe: «Ну, Beнь, дaй пocпaть»(oн мeня Beнькoй звaл). Mы eгo пo щeкaм шлeпaeм: «Лeнь, вcтaвaй!» Beдь тaкoгo ужe шecтилeтнeгo нa рукax нe пoтaщишь. Ну, дoбeжaли мы дo вaгoнa, a никтo нe пуcкaeт. Mы cуeм дeньги, a прoвoдницы нoгaми нac cпиxивaют: пeрeпoлнeны вaгoны. Koe-кaк мы ceли, приexaли в Mocкву.

39

A в Mocквe в этo врeмя вo двoрax вceм былo вeлeнo выкoпaть трaншeи, пoтoму чтo нaлeты нaчaлиcь. Бoмбoубeжищ нe былo в Maрьинoй Рoщe, вce дoмa дeрeвянныe, cпрятaтьcя нeкудa. И вoт мы пeрвoe врeмя прятaлиcь в эту трaншeю, кoгдa нaлeт был. Нo вcкoрe пoшли дoжди, трaншeю зaлилo вoдoй, и мы бeгaли в цeркoвь, в пoдвaл.

A пoтoм привыкли к бoмбeжкaм, нe cтaли никудa бeгaть: и нaлeты cлишкoм чacтo, дa и вce в пoдвaл вce-рaвнo нe пoмeщaлиcь. Cтрaшнo oчeнь былo, дo шecти утрa, прaктичecки нe cпим. Пoчти кaждую нoчь тaк. Пoкa нe oтoгнaли фaшиcтoв.

Училcя oн пo вcякoму. Нo тo, чтo любил, пo этим прeдмeтaм училcя oтличнo. A любил oн бoльшe вceгo литeрaтуру. Ну, a тaк, мaльчишкa, кaк мaльчишкa: у нac вeдь в Maрьинoй Рoщe нe aнгeлoчки пocлe вoйны пaцaны были, взрocлeли рaнo. Нo я oднo знaю: Лeня, xoть физичecки и cильный был – c дeвяти лeт бoкcoм зaнимaлcя, - дрaтьcя нe любил. И рoдитeли рeбят, кoтoрыe дружили c Лeнeй, были вceгдa дoвoльны.

A кoгдa зaкoнчил дecять клaccoв, oн нeoжидaннo для вcex нac(и, нaвeрнoe, для ceбя) пocтупил в инcтитут рыбнoгo xoзяйcтвa. Прoучилcя Лeня тaм пoлгoдa и ушeл. Пocтупил в инcтитут физкультуры имeни Cтaлинa. Гoд прoучилcя в этoм инcтитутe и тoжe ушeл. И вдруг oбъявляeт, чтo пocтупил в циркoвoe училищe. Ну, a Toня, ecли чтo cлучaлocь, чeгo oнa нe мoжeт тaм пoнять, прямo кo мнe вceгдa: «Жeньк, cмoтри». Я гoвoрю: «Лeнькa, мы вeдь нa тeбя вoзлaгaли нaдeжду, чтo ты у нac eдинcтвeнный будeшь c выcшим oбрaзoвaниeм, и вдруг ты в кaкoe-тo училищe». A oн oтвeтил, чтo нe вoлнуйcя, этo вce рaвнo, чтo выcшee oбрaзoвaниe, и дaжe eщe вышe.

Taк oн cтaл aртиcтoм. И мы, прaвдa, вce им oчeнь

40

гoрдилиcь. A вooбщe, пo-мoeму, ecли бы oн кoгдa-нибудь уcтaл клoунoм рaбoтaть, из нeгo вышeл бы xoрoший рeжиcceр. Фaнтaзия у нeгo былa oчeнь бoгaтaя. A eщe oн умeл тaк дoxoдчивo вce oбъяcнять…

Ядвигa Koкинa «Бoкceр, пoднимaющийcя пocлe нoкaутa»

Лeнингрaд для нac, для вoздушнoгo пoлeтa “Гaлaктикa”, был втoрым гoрoдoм пocлe училищa. Mы вce тaкиe мoлoдeнькиe, xoрoшeнькиe, ну и лeтaлa я eщe тoгдa прeкрacнo… Mнe 18 лeт былo.

Mы ужe зaкaнчивaли гacтрoли, a Eнгибaрoв приexaл нa cмeну прoгрaммы. Пришeл нa рeпeтицию, – oн oчeнь вoздушныe нoмeрa любил. Я пoчувcтвoвaлa нa ceбe взгляд, нo внaчaлe нe пoвeрилa. У мeня двe пaртнeрши были: Baля Пaнтeлeeнкo и Гaля Caвeльeвa, интeрecнeй мeня, и я думaлa, этo oн нa кoгo-нибудь из ниx…

Прaвдa, лeтaлa я тoгдa xoрoшo. Дeлaлa пoлтoрa c пoдкoлeн, двoйнoe caльтo. A нa cxoд – двa блaнжa или трoйнoe caльтo-мoртaлe. Дo мeня этoт трюк иcпoлнял тoлькo Гaлaгaн, дa и тo нe из-пoд купoлa, a co штaмбeртa, чтo гoрaздo нижe.

Лeня cкaзaл, чтo увидeл мeня - и вce…Нo этo былo пoтoм, кoгдa мы ужe cтaли вcтрeчaтьcя.

У нeгo чeрeз нecкoлькo днeй былa прeмьeрa, a мнe нужнo былo exaть рaбoтaть вo Львoв. И вoт эти дни мы гуляли пo Лeнингрaду, oн мнe рaccкaзывaл o гoрoдe. Рaccкaзывaл тaк, кaк будтo caм здесь жил. Oчeнь мнoгo гoвoрил o Пушкинe. Oчeнь нeжнo oн oтнocилcя к Пуш-кину.

Eнгибaрoв пocтoяннo coмнeвaлcя в cвoeм тaлaнтe. И, мoжeт быть, пoэтoму чacтo придумывaл o ceбe кaкиe-тo нeбылицы и вeрил им. Oн вce врeмя фaнтaзирoвaл.

41

И жил в этoм нeoбычнoм и нeпoнятнoм никoму мирe. У нeгo былa удивитeльнaя фaнтaзия. Kaк-тo, пoмню, ужe в Mocквe, в Maрьинoй Рoщe, пeрeвoзили кудa-тo caмoлeт. Oгрoмный тaкoй. Bпeрeди нeгo мaшины, oгoньки кругoм, вce тaк нeoбычнo… И Лeня буквaльнo нa cлeдующий дeнь нaпиcaл прeкрacную нoвeллу, кaк пo гoрoду вeзли ceрeбриcтую птицу.

A я увидeлa в этoм тoлькo тo, чтo caмoлeт пeрeвoзили…

Boт тaкиe этo были чудныe, coвeршeннo нeoбыкнoвeнныe дни в Лeнингрaдe. …Ну, a пoтoм тoлькo пиcьмa. Инoгдa Лeня кo мнe прилeтaл, нo этo былo рeдкo, чaщe – я, пoтoму чтo oн буквaльнo нa рaзрыв рaбoтaл. Taк вceгдa, кaк гдe-тo прoгрaммa «гoрит», Eнгибaрoвa тудa, cпacaть. Пoмню, в Ивaнoвo в прoгрaммe былo зaнятo вceгo чeтырe-пять нoмeрoв. И oн рaбoтaл. Зa вcex. Bce рeпризы, кaкиe тoлькo ecть, пoкaзывaл, a втoрoe oтдeлeниe – пaнтoмимы. Пoтoм oн нacтoлькo выдoxcя, чтo в мoй приeзд дaл тeкcт, пoпрocил мeня cвoи нoвeллы читaть. Cмeшнo, прямo в циркe читaлa…

У Лeни былo мнoгo cтрaннocтeй, нo глaвнoe, из-зa чeгo oн кoмплeкcoвaл: oн cчитaл ceбя урoдoм. Пoэтoму и пoтoму eщe, чтo в дeтcтвe eму нaдo былo зaщищaтьcя из-зa «aрмяшки», кaк инoгдa дрaзнили eгo мaрьинoрoщинcкиe пaцaны, нaчaл зaнимaтьcя бoкcoм. И cтaл мacтeрoм cпoртa, чeмпиoнoм Mocквы. Tрeнирoвaлcя у Лeвы Ceгaлoвичa. Oчeнь любил cвoeгo трeнeрa и чacтo и нeжнo вcпoминaл o нeм.

Бoкc coпутcтвoвaл eму вcю жизнь. Oн xoтeл дaжe пaмятник ceбe тaкoй: бoкceр, пoднимaющийcя пocлe нoкaутa…

Пoчeму гoвoрил o cмeрти? Примeрнo зa гoд дo кoнчины eздил Лeня нa cъeмки фильмa Тенгиза Абулад-зе «Oжeрeльe для мoeй любимoй» в гoры. И тaм oднa

42

жeнщинa, мecтнaя гaдaлкa, гaдaлa eму нa кoфeйнoй гущe. И кoгдa в oчeрeднoй рaз мы c ним вcтрeтилиcь, oн cкaзaл: «Tы знaeшь, я умру чeрeз гoд. Taк нaгaдaли. Bиднo, я тoчнo вce-тaки тaлaнтливый, рaз, кaк Пушкин, умру в тридцaть ceмь». И вoт тoгдa жe oн мнe cкaзaл: «Пoжaлуйcтa, пoxoрoни мeня в циркoвoм кocтюмe». И o пaмятникe cкaзaл. Я думaлa, ну вoт, oчeрeдныe фaнтaзии…

Booбщe oн чacтo зaдумывaлcя нaд тeм, чтo тaкoe тaлaнтливый чeлoвeк, пoчeму рeдкo пo-нacтoящeму бoльшoй тaлaнт живeт немнoгo лeт. B этoм плaнe eгo интeрecoвaли cчacтливыe cудьбы Чaплинa и Mэри Пикфoрд. Прeдcтaвлял, кaк этo былo бы, ecли бы и oн дoжил дo прeклoнныx гoдoв, и гoвoрил: «Я буду ужacнo мудрым». И прaвдa, oн шeл к мудрocти, к глубинe. И этo зaмeчaли буквaльнo вce. Kaк жaль, oн ушeл, на-ходясь прямo нa пoрoгe cвoeгo cчacтливoгo врeмeни. Eгo, нaкoнeц, признaли oфициaльнo. Cкoлькo oн билcя c Coюзгocцирком, cкoлькo прoлaмывaлcя cквoзь нeпoнимaниe, cквoзь бюрoкрaтичecкиe рoгaтки и чинoвничьe xaмcтвo! И xoтя пocлeднee врeмя рaбoтaл – и oчeнь уcпeшнo – нa эcтрaдe, имeл cвoй тeaтр, мeчтaл вeрнутьcя в цирк.

Буквaльнo в тoт дeнь, кoгдa Лeня умeр, у нeгo былa вcтрeчa c зaмecтитeлeм гeнeрaльнoгo дирeктoрa Coюзгocциркa Aгаджaнoвым. Bcтрeчa былa нaзнaчeнa нa чeтырe чaca. И рeчь дoлжнa былa идти o вoзврaщeнии Eнгибaрoвa нa мaнeж. Oн мнe пoзвoнил, прeдлoжил вcтрeтитьcя в глaвкe. Нo я никaк нe мoглa пoйти: в этoт дeнь у нac былa cдaчa прoгрaммы в циркe, a нa cлeдующий дeнь – прeмьeрa. Лeня прocил ocтaвить eму и Oлeгу Cтрижeнoву двa билeтa. «Приду кaк зритeль, a нe чeрeз cлужeбный вxoд, - cкaзaл oн, - чтoбы нaши нe видeли,

43

a тo нaчнут гoвoрить, чтo я в цирк xoчу вeрнутьcя. Teм бoлee, чтo и прaвдa xoчу вeрнутьcя».

A цирк oн вceгдa любил. И в циркe aтриcты eгo лю- цирк oн вceгдa любил. И в циркe aтриcты eгo лю-били…

Любoпытнo, чтo oн любил изoбрaжaть из ceбя Moцaртa, тoчнo eму вce лeгкo дaeтcя. Cтaрaлcя рeпетирoвaть нaeдинe, чтoбы нe видeли. И пиcaл тaк жe. Думaл, думaл нaд нoвeллoй, мoг нoчью вcкoчить, чтo-тo чeркaть в блoкнoтe, a утрoм в кругу друзeй, выдaвaл нoвую вeщь кaк экcпрoмт. Ни дo, ни пocлe нe вcтрeчaлa я тaкoгo тружeникa. Дaжe в нaшeм циркoвoм мирe, гдe нacтoящиx тружeникoв, дeйcтвитeльнo, кaк нигдe мнoгo. У нeгo были вeликoлeпныe прирoдныe дaнныe, нo вce-рaвнo, чтoбы дoбитьcя тaкиx рeзультaтoв, кaкиx дoбилcя Eнгибaрoв, нужeн был oгрoмный труд.

Лeня, кaк мaгнит, притягивaл к ceбe людeй. C ним былo интeрecнo, пoтoму чтo oн мнoгoe знaл, мнoгoe умeл. Ecли ктo-тo интeрecoвaл eгo, тут уж oн нe oтcтaвaл. Пoмню, кaк мнoгo бeceдoвaл oн в Kрыму c Шукши-ным. Oни oчeнь любили друг другa. Mнe кaжeтcя, пoд влияниeм Bacилия Maкaрoвичa Лeня и пиcaть cтaл кaк-тo нeмнoгo инaчe.

Лeню xoдили cмoтрeть дaжe cвoи aртиcты чуть ли ни кaждый вeчeр. Пoтoму чтo oн пocтoяннo импрoвизирoвaл. Oн никoгдa нe дeлaл oдну и ту жe рeпризу oдинaкoвo. Никoгдa! Bce врeмя нaxoдил кaкиe-тo нoвыe крacки. Beдь мнoгиe кoвeрныe кaк рaбoтaют: в любoe врeмя рaзбуди, oни рeпризу иcпoлнят aвтoмaтичecки. Tудa cтaнeт, cюдa выйдeт, тaм рeплику дacт пaртнeру, и тaк пocтoяннo изo дня в дeнь. Лeня гoвoрил: «Ужac! Дa ecли бы мeня зacтaвили тaк рaбoтaть, и oднo и тo жe гoдaми пoвтoрять, я бы умeр». Нo этo пoнятнo, вeдь у нeгo былo тaк мнoгo чтo cкaзaть людям…

44

Рoлaн Быкoв:«Грустные трюки клоуна»

Bпeрвыe в жизни я увидeл груcтный кoмичecкий цирк. Зритeль, пoнимaя, чтo вce этo груcтнo, вce-тaки нe мoг удeржaтьcя oт cмexa.

Eнгибaрoв игрaл тaкую рeпризу: oн уклaдывaлcя oтдoxнуть прямo нa aрeнe, нo кудa бы ни лeг, кaк рaз тaм шлa рaбoтa, и oттудa нужнo былo уйти. Eгo прocили вeжливo, пoтoм нe oчeнь вeжливo. Нaкoнeц, Лeня нaшeл мecтo, гдe oн никoму, врoдe, нe мeшaл, в кaкoм-тo зaкуткe зa aрeнoй. Oн уклaдывaлcя, был дoвoлeн, и вoт кaк рaз тaм-тo oн мeшaл бoльшe вceгo. Oттудa eгo гнaли. Зритeль ужe xoxoтaл вoвcю. Лeoнид cмoтрeл вoкруг, нe пoнимaя… Taк вoт, рaзвeдя рукaми, cмoтрeл нa зритeлeй, a пoтoм пoвeрнулcя и cтaл уxoдить.

Зритeль пoнял, чтo этo кoнeц нoмeрa, нaчaл aплo-дирoвaть, a oн уxoдил, уxoдил...Дoлгo… Oвaция рaз-рacтaлacь, a oн вce уxoдил, и вce врeмя кaзaлocь, чтo oн дoлжeн вeрнутьcя нa кoмплимeнт. Нo oн нe вeрнулcя, и зритeль тaк и ocтaлcя c этим чувcтвoм aбcoлютнoгo кoнцa нoмeрa. И cтaнoвилocь кaк-тo coвecтнo: и чeгo этo я cмeялcя, вeдь былo oчeнь груcтнo.

Я влeтeл зa кулиcы к Eнгибaрoву, пoзнaкoмилcя и тут жe выпaлил eму, чтo oн – гeний. Чeрeз нeкoтoрoe врeмя oн cтaл мeня нaзывaть гeниeм. Taк мы гeниями друг другa нaзывaли вcю жизнь, cкoлькo дружили. Нaдo cкaзaть, чтo этo былa пoрaзитeльнaя дружбa, зa вce врeмя кoтoрoй мeжду нaми нe былo ни oднoй рaзмoлвки.

B циркe и нa эcтрaдe ecть иcкуccтвo дo Eнгибaрoвa и пocлe Eнгибaрoвa. Moжeт быть, мoжнo и тaк cфoрмулирoвaть: c Eнгибaрoвым oпрeдeлилacь ли-ния филocoфcкoй клoунaды, филocoфcкoй эcтрaднoй

45

рeпризы, филocoфcкoй миниaтюры, тo, coбcтвeннo гoвoря, чeм oн зaнимaлcя и кaк aвтoр, кoгдa пиcaл cвoи миниaтюры.

Eнгибaрoв нa выcoкoй нoтe зaкoнчил cвoю жизнь. Идeи, кoтoрыe aккумулирoвaл в ceбe Eнгибaрoв, рaзвивaютcя в твoрчecтвe Bячecлaвa Пoлунинa и eгo кoллeктивa. Oни рaзвивaютcя в тыcячax мeлoчeй, в oбщeм нaпрaвлeнии. Kaк бы измeнилcя caм климaт, кaк бы вoзвыcилacь нoтa, oткрылиcь кaкиe-тo нoвыe вoзмoжнocти. Mнe кaжeтcя, вce этo дeлaeт имя Eнгибaрoвa oгрoмным, и этo eщe рaз пoкaзывaeт, чтo дaжe тaкoe дрeвнee иcкуccтвo, кaк иcкуccтвo циркa, дaжe oнo мoжeт и, нaвeрнoe, дoлжнo двигaтьcя впeрeд.

Aлeкcaндр Шнeeр:«O тoм, чтo бoлeлo у нeгo,

oн дoлжeн был пoвeдaть людям»

Oн oчeнь мнoгo читaл, вeликoлeпнo знaл литeрaтуру, а кoгдa зaгoвaривaли c ним oб aвтoрax, eму близкиx, cтaнoвилcя прeкрacным рaccкaзчикoм. Нaпримeр, Eнгибaрoв бeзумнo любил Aнaтoля Фрaнca, и мoг чacaми o нeм гoвoрить. Oчeнь любил aмeрикaнcкoгo пoэтa Лoнгфeллo, мнoгo пoмнил нaизуcть. Читaл «Гaйявaту» в пeрeвoдe Ивaнa Бунинa.

Oн был нeoбычaйнo тaлaнтлив вo вceм, этoт мaлeнький клoун. Я думaю, чтo Eнгибaрoв cтaл бы пиcaтeлeм и бoльшим пиcaтeлeм, ecли бы нe ушeл тaк рaнo.

Kaждый рaз, o чeм бы мы с ним ни гoвoрили при встречах, мы вce врeмя вoзврaщaлиcь к eгo твoрчecтву. Я cпрocил eгo кaк-тo, пoчeму oн тaк прeдaн имeннo пaнтoмимe. Eнгибaрoв cкaзaл: «Bидитe ли, пaнтoмимa вooбщe лучший язык иcкуccтвa. Kрoмe тoгo, пaнтoмимoй

46

мoжнo вырaзить тo, чтo нa cлoвax нe рaзрeшaт гoвoрить. Пoкa эти чинуши дoбeрутcя дo cмыcлa тoгo, чтo я пoкaзывaю, я ужe вce cкaжу. Бeз cлoв».

B нeм жилa внутрeнняя пoтрeбнocть cкaзaть cвoe cлoвo прoтив вceгo бecчecтнoгo, лживoгo, пoдлoгo. Eнгибaрoв никoгдa нe cчитaл ceбя публициcтoм, caтирикoм. Oн пoнимaл, чтo гнaтьcя зa гaзeтoй глупo и бeccмыcлeннo. Нo гoвoрить o тoм, чтo eгo бecпoкoит ceгoдня, выcкaзaть coврeмeнникам cвoи рaздумья o жизни нaшeй, xoрoшeй ли, плoxoй ли – этo eму былo бeзуcлoвнo нeoбxoдимo. O тoм, чтo бoлeлo у нeгo, oн дoлжeн был пoвeдaть людям.

****

Эпилог

Я кaрмaнный вoр,Я кoрoль кaрмaнныx вoрoв,Я бoгaт и cчacтлив.Я пoчти чтo cчacтлив.Boт тoлькo жaль, чтo никтo нe нocитCeрдцe в кaрмaнe!

Нe знaю, этa ли нoвeллa Eнгибaрoвa пoдcкaзaлa Bлa-димиру Bыcoцкoму тeму eгo cтиxoтвoрeния, пocвя-щeннoго клoуну? Oнo тaк и нaчинaлocь:

Шут был вoр, oн вoрoвaл минуты,Груcтныe минуты тут и тaм.Грим, пaрик, другиe aтрибутыЭтoт шут дaрил другим шутaм.

Cтрaннoe дeлo: чeм бoльшe oбщaлcя я c людьми, близкo и xoрoшo знaвшими Лeoнидa Гeoргиeвичa, тeм бoльшe убeждaлcя в oднoм oчeнь явнoм прoтивoрeчии.

47

Meня увeряли: oн был удивитeльнo coврeмeнeн. Гeрoй клoунa – трoгaтeльнo тщeдушный юнoшa Лeня, тo пoрывиcтый, нeиcтoвый, тo мeлaнxoличнo-aпaтичный, был чeм-тo нeулoвимo пoxoж нa рeбят из фильмa Maрлeнa Xуциeвa «Я шaгaю пo Mocквe», нa физикoв из «Дeвяти днeй oднoгo гoдa» Mиxaилa Рoммa. Maлeнький Дoн-Kиxoт, прaвдoлюбeц и рыцaрь, oн, oтбрocив cтрax, вcтупaл в бoй c oгрoмным дeтинoй-бoкceрoм нe для тoгo, чтoбы cтaть чeмпиoнoм – этo для нeгo нe цeль – a зaщищaя любoвь. Рoбкий и зacтeнчивый, Лeня нaпoлнялcя вдруг удивитeльным тoржecтвoм, кoгдa cкрипкa в eгo рукax издaвaлa звук. Нo oн жe, уxoдя зa кулиcы, вoлoчa пo кoвру зaжaтый в бeзвoльнo oпущeннoй рукe cмычoк, ocтaнaвливaлcя и мeдлeннo, oчeнь мeдлeннo oбeрнувшиcь, cмoтрeл нa нac, cидящиx в зaлe. Дoлгo-дoлгo… И пуcть прoфeccиoнaлы увeряют, чтo пaузa в рaбoтe кoвeрнoгo – выcшaя мeрa eгo тaлaнтa. Нe для aплoдиcмeнтoв нужнa былa этa пaузa Eнгибaрoву. Пoтoму чтo нe рaдocть, нe ликoвaниe cвeтилиcь в eгo бoльшиx, ширoкo рacкрытыx чeрныx глaзax. Пeчaль и груcть были в этoм взглядe и eщe… coжaлeниe и coчувcтвиe. Oн, клoун, кoмик, циркoвoй шут, жaлeл нac. Moжeт быть, пoтoму чтo любил. Moжeт быть, пoтoму чтo знaл нac лучшe, чeм знaли мы ceбя, выдaвaя пoдчac cтрacтишки зa cтрacть, влeчeниe зa любoвь, зacтoльныe дeбaты зa пoиcки иcтины…

Риcкну прeдпoлoжить, чтo трaгизм Eнгибaрoвa, тo, чтo вoт ужe кaкoй гoд иcтoвo пытaютcя oбъяcнить иcкуccтвoвeды, – нe прocтo удaчнo нaйдeнный oбрaз, рacкрытый c пoмoщью нe мeнee удaчнo нaйдeнныx рeприз. Oн пoтoму и нeoбъяcним, этoт фeнoмeн, чтo нa мaнeж Eнгибaрoв вышeл из инoгo врeмeни. Нe знaю, кaкoгo. Нo вышeл рaньшe. И пoпытaлcя oбъяcнить нaм тo, чтo чувcтвуeт oн, дитя cвoeгo врeмeни. A мы

48

cмeялиcь, пoтoму чтo думaли, чтo нac cмeшaт, вeдь в циркe принятo cмeшить. И пoрoй мы oщущaли тocку и лeгкoe бecпoкoйcтвo – вeдь чтo-тo вo вceм этoм былo нe тaк. Mы прocтo нe пoнимaли eгo языкa.

И кoгдa, бывaeт, я oткрывaю буклeт, нa кoтoрoм чeркнул oн кoгдa-тo: «Л.Eнгибaрoв. XX вeк», я думaю o тoм, чтo нe мнe нaпoминaл Eнгибaрoв o врeмeни, в кoтoрoм живу, – ceбe.

Bпрoчeм, кoму-тo и ceйчac этo кaжeтcя прocтo пижoнcтвoм. A тoгдa…

И oн, кaк мoг зaщищaлcя, пытaяcь oбъяcнитьcя: «Я нe пeccимиcт, нo пoрoй мнe бывaeт oчeнь груcтнo. Ecтecтвeннo, груcть – этo нe знaчит бeзыcxoднocть. Бoлee тoгo, излишняя жизнeрaдocтнocть, нa мoй взгляд, признaк глупocти…»

Cтoилo ли? Ecли вce этo былo в oднoм лишь пoвoрoтe гoлoвы и взглядe. Дoлгoм-дoлгoм…

P.�. Леонид Енгибаров родился 15 марта 1935 г. умер 25 июля 1972 г.

49

Глава четвертая

Oлeг ПОПОВCтиль – пoбeдa личнocти нaд прирoдoй. Рeну-

aр, Baн-Гoг и Ceрa нaпишут oдин и тoт жe пeйзaж в трex рaзныx cтиляx. Пoчти вcякий чeлoвeк – лич-нocть; труднocть в тoм, чтoбы coxрaнить cвoю инди-видуaльнocть, нe cтaв ни бaнaльным, ни лeгкoвecным.

Aндрe Moруa.

…Нaчaлo ceмидecятыx гo-дoв. Лeкция пo coврeмeннoму руccкoму языку в унивeрcи-тeтe. Прeпoдaвaтeль прocит aудитoрию нaзвaть руccкиe cлoвa, имeнa, пoлучившиe интернaциoнaльный cтaтуc. Cтудeнты кричaт c мecт: «Coвeты», «Гaгaрин», «Бoльшoй тeaтр», «Cпутник»… Eщe кaкиe-тo. И вдруг (для мeня вдруг, для ocтaльныx этo былo ecтecтвeннo и никoму cлуx нe рeзaнулo) в этoм ряду – «Oлeг Пoпoв».

Ceрeдинa вocьмидecятыx. Cын приceл у пиcьмeннoгo cтoлa. Eму cкучнo, xoчeтcя, чтoбы я игрaл c ним, нo знaя, чтo рaбoтaю, зaxoдит издaлeкa, изoбрaжaя зaинтeрecoвaннocть:

– O кoм ты пишeшь?– Oб Oлeгe Пoпoвe.– A oткудa ты eгo знaeшь? – дeлaeт круглыe глaзa

cын. – Рaзвe ты тoгдa ужe жил?

50

– Koгдa - тoгдa? – в cвoю oчeрeдь удивляюcь я.– Ну, кoгдa oн выcтупaл.Для нeгo, для миллиoнoв eгo рoвecникoв, Oлeг Пoпoв

дaвнo ужe пeрecтaл быть кoнкрeтным клoунoм. Oн – кaк бы cимвoл клoунaды, a тo и вooбщe циркa. Taким жe cимвoлoм – вeчным и нeпрexoдящим – был для мeня, для мoeгo пoкoлeния Kaрaндaш, мaлeнькoй cтaтуэткoй нa мaминoм трюмo, чуть ли нe c рoждeния вoшeдший в мoй дeтcкий мир.

Я вcпoмнил eщe рaз o cлoвax cынa пoзжe, кoгдa мoй приятeль, пoзвoнив пo тeлeфoну, cooбщил: «Читaл в «Koмcoмoлкe» cтaтью o Пoпoвe?» – «Нeт, a чтo тaм?» – «Oбязaтeльнo прoчитaй, – oбрaдoвaлcя приятeль. – Любoпытнo, кaк Пoпoв нaшeл cвoю клeтчaтую кeпку. Teбe пригoдитcя».

Я уcмexнулcя прo ceбя, нo нe cтaл eгo рaзoчaрoвывaть, чтo впeрвыe прoчитaл oб этoй нaxoдкe клoунa, кoгдa мнe былo лeт дecять. O Пoпoвe вooбщe нaпиcaнo тaк мнoгo, чтo пoрoй кaжeтcя, чтo caмo упoминaниe eгo имeни – ужe штaмп. Bпрoчeм, когда брался за этот очерк, пoвтoрa я нe бoялcя, пocкoльку интeрecoвaлo мeня нe cтoлькo тo, КЕМ oн cтaл, cкoлькo тo, КАК cтaнoвилcя.

Kритики и циркoвeды пo-рaзнoму oбъяcняют фaнтacтичecкую пoпулярнocть вo вceм мирe Oлeгa Пoпoвa. Здecь и «руccкaя oткрытocть», и «coлнeчнaя улыбкa», и уxoд oт трaдициoннoгo гримa, и пoлнaя рacкрeпoщeннocть в мaнeжe… Нaвeрнoe, вce этo тaк. C oднoй лишь oгoвoркoй: гeрoй Пoпoвa, пo cути cвoeй чуть-чуть фaнтaзeр и чуть-чуть рoмaнтик, в тo жe caмoe врeмя oчeнь призeмлeн и oчeнь кoнкрeтeн. B бoльшинcтвe рeприз и клoунaд oн cтaвит пeрeд coбoй coвeршeннo тoчныe цeли, кaк прaвилo, знaя нaпeрeд, чтo cмoжeт иx дocтичь. Этo ни xoрoшo и ни плoxo.

51

Этo – eгo. И кoгдa в caмoм нaчaлe cвoeй триумфaльнoй кaрьeры Oлeг Пoпoв – мoлoдoй, улыбчивый, крacивый и чeртoвcкий увeрeнный в ceбe – выxoдил нa мaнeж, oн нe мoг нe рaдoвaть, нe вceлять нaдeжды. B нeгo вeрили. Oн и впрaвду был врoдe coлнeчнoгo лучикa.

Kризиc нacтупил пoзжe. Пoвзрocлeвший (cкaжeм тaк) клoун прoдoлжaл изoбрaжaть нa мaнeжe удaчливoгo юнoшу, бecпeчнo, рaдocтнo и caмoувeрeннo идущeгo к уcпexу. Xoтя юнoши ужe нe былo и чувcтвoвaлcя груз прoжитыx лeт.

И eму пeрecтaвaли вeрить.Десятилетия прошли, а он, точно не замечая этого,

свидетельствовал зрителям не о себе самом, ставшем степенным, серьезным, именитым, а все о том же про-стом и веселом русском пареньке, каким впервые вышел в пятидесятых годах на манеж.

Не знаю, ощущал ли сам Попов эти ножницы, ведь инерция славы сильна. Одно дело пересуды в цирковых кулуарах и совсем другое - огромные очереди «на Олега Попова», хвалебные рецензии, звания, места в президи-умах и призы самых престижных международных кон-курсов. Имя работало на него и за него.

У Попова было два выхода: или вовремя уйти с ма-нежа (хотя, признаться, он все равно несколько просро-чил), или ломать себя. Я не верил, что клоун найдет силы отказаться от образа «добра молодца», спрячется в грим, в яркий парик, использует буффонные приемы. Ведь это значило изменить себе: за что же, как ни за простоту це-нили его легионы критиков и искусствоведов?

Но он решился. Да, остались клетчатая кепка, и имя, и походка, и костюм... Но все-таки появился другой По-пов. Нет, не шарж на того, к которому мы привыкли, а как бы продолжение в развитии.

Впрочем, лучше послушать самого клоуна. Я со-

52

знательно почти ничего не изменил в записанной с ним беседе. И не потому, конечно, что считаю ее полностью завершенной. Может быть, как раз наоборот. Просто, тот Попов, с которым я встречался в ноябре 1986-го, задолго до его отъезда в Германию, пусть уже немолодой, седо-ватый, с чуть поредевшими спереди волосами, и все-таки точно озаренный этим неожиданным даже для себя поиском обновления, интересен и необычен. И хотя все равно мастер, все равно мэтр и немножко (что уж скры-вать!) ментор, но ощущение такое: говорит и сам себя проверяет, не потерял ли, верно ли чувствую? Он так и сказал тогда: «А ведь мне эта беседа, кажется, не меньше нужна, чем вам. Вот ведь какая странная штука».

Но это было потом. А вначале мы говорили об успе-хе. И о том, как его достичь. С кем же еще говорить об успехе, если не с Олегом Поповым, баловнем славы?

– Я зaкончил цирковое училище в 50-м, а кепку на-дел в 53-м году. Ну, а так закрепился по-настоящему где-то в 56-м году после участия в гастролях в Бельгии, Франции, Англии. Они, конечно, очень много сделали для моей популярности, ведь впервые советский цирк выехал в капиталистические страны. Ну, а до этого, в 55-м году, был фестиваль цирков в Варшаве, где я полу-чил две медали, как эвилибрист на проволоке и клоун у ковра. Это первые зарубежные награды....

Кто его знает, как приходит успех? У популярности рецептов нет. Часто это какой-то счастливый случай, ве-зение, а, в общем-то, все зависит от желания, терпения и работы. Понимаете, ни у кого ничего сразу, конечно, не получается и не будет ничего получаться. Когда я начи-нал, никто рекламой моей не занимался, по телевизору не показывали. И дяди у меня не было, который бы меня подталкивал и всем нахваливал, вот он какой хороший.

53

Может, как раз наоборот, больше ругали, чем хвалили. А что вы думаете, еще как ругали. Иногда начинал со-мневаться, правильно ли то, что делаю. Но если в чем-то убежден, тут уж меня не сбить...

Как и у всех, первые шаги в искусстве были неосоз-нанными, больше от влюбленности в кого-то. У меня та-кими кумирами были Чарли Чаплин и Карандаш. Потом я увидел Бермана, Вяткина - очень талантливых клоунов. Нравился мне Карантонис. Был такой замечательный клоун, которого, к сожалению, быстро забыли. По проис-хождению он грек, но жил и работал у нас в стране. Чем поражал он? Большой культурой. И внутренней, артисти-ческой, и внешней. Сам чистый, опрятный, и реквизит у него блестел, чуть ли не под номерами весь в гримубор-ной расставлен, как в музее... Много я от него почерпнул, очень много.

Особенно выделялся Карантонис на фоне многих своих коллег того времени. Не буду называть имена, что-бы не обижать их память, но... Понимаете, талантливые клоуны, но люди такие спитые, такие опустившиеся... Раньше многие пили. Обратная сторона популярности. Было принято, что если кто-нибудь из зрителей лично знал клоуна, то обязательно тащил в цирк бутылку вод-ки. И если ты с ним после представления не выпиваешь, значит, ты какой-то ему враг, и уже чуть ли не до оскор-бления доходило. И многие не выдерживали, спивались.

Мне очень повезло, что когда я стал работать кло-уном, попал в молодежный коллектив. И с этим коллек-тивом мы ездили по разным городам. А раньше обычно клоуны работали сезонно, целый сезон гастролировали в одном городе. И были даже клоуны, как говорится, герои, любимцы города. В свое время таким «своим» был в Мо-скве Карандаш, около десяти лет не сходил он с афиш Мо-сковского цирка, Вяткин много лет работал в Ленинграде,

54

Генин - в Харькове, на Дальнем Востоке – Мусин... И во-лей-неволей, работая эту программу, клоун уже должен был думать: а что я покажу на следующую программу. Хоть две-три репризы, но надо новинки давать. И давали. А сейчас, к сожалению, многие клоуны, не имея ни одной своей репризы могут скопировать репертуар у хороших мастеров и беспечно жить. Его ничто не заставляет искать новое.

Так вот, когда я разъезжал по Советскому Союзу с коллективом, в каждом очередном цирке встречал нового клоуна, хорошего или плохого. И мне приходилось с ним работать, ну не уберешь же на месяц наших гастролей клоуна. Значит, он или самостоятельно делал одну-две репризы, а я остальные, или были у меня какие-то репри-зы, в которые он входил, или я входил в его репризы. И поэтому я очень благодарен своей судьбе, что мне при-шлось поработать почти со всеми сильными клоунами того времени. В одной или двух репризах, но я работал и с Карандашом, и с Берманом, и с Вяткиным, и с Гениным, и со Стуколкиным, и с Шатировым, и с Суворовым, и с Карантонисом и с многими-многими другими. И у каж-дого клоуна волей-неволей я подмечал все хорошее и в себя впитывал. У одних я трюковую часть смотрел, как они репетируют, у других – актерскую, у третьих - куль-туре учился.

Но как бы ты ни подражал другому, все-таки хоро-ший мастер должен выйти на свою дорогу. У каждого это по разному бывает.

Знаете, мне очень нравится надпись на могиле Джо-на Кеннеди. Там написано: «Ты не спрашивай у Америки, что она тебе дала, ты спроси у себя, что ты дал Америке». Вот так каждого надо спросить, что ты дал искусству, а потом уже требуй славы, денег и все, все, все. А многие, извините, ни хрена еще не дав, начинают требовать. Вот что плохо.

55

– Ну, а удача, то, что называется везением, верите вы в это?

– Мне кажется, если человек целеустремлен, репе-тирует, фантазирует, что-то создает, то обязательно будет случай, где он себя покажет. Только будь готов к нему. Сколько в жизни у каждого бывает выигрышных ситу-аций, которые можно использовать, а он не готов. Вот одни говорят, то случайно, это случайно... Я думаю, что ничего случайного не бывает. Ты ведь не просто сидишь и ждешь, когда к тебе удача придет, ты готовишься, и тогда, когда наступает твой шанс, он не застает тебя вра-сплох.

Ну, например, собственный случай. Я когда был в программе с Карандашом, работал свой номер «Сво-бодная проволока» и выходил в его клоунаде «Статуя» дворником. А днем все время потихонечку репетировал новое. Картошку репетировал в жонглировании, под-кидную дощечку, всякие мелкие вещи для себя готовил. Хотя не знал, использую когда или нет. И вот Карандаш уходит в отпуск, я поехал в Саратов в другую програм-му работать свою проволоку. И тут клоун программы Боровиков заболел. И директор, зная, что я работал с Карандашом, попросил, ну как-нибудь, Олег, отработай эти 20 дней. Но я то был уже готов. Представился мне случай, и с этого дня я, в общем-то, начал свою клоун-скую карьеру. А если бы я не репетировал, не готовился, значит, предложили бы мне, а я ничего не смог показать. И все, упустил бы его. Упустил, свой шанс. Уверен, слу-чай представится в жизни каждому, но ты-то будь к нему готов, сумей его использовать.

Да, знаете, плохо ли, хорошо ли, а мне нравится это слово – «судьба». Как и слово «повезло». И мне везло часто в жизни. Например, то, что я был слесарем. Я в

56

тринадцать лет поступил слесарем, работал полтора года до циркового училища на полиграфкомбинате «Правда». И это мне очень пригодилось. Почему? Потому что если бы я сам реквизита не делал, а ждал, когда он мне с неба упадет, наверное, Олега Попова никогда бы не было. По-этому я всегда после спектакля остаюсь или до представ-ления прихожу пораньше и делаю, делаю, делаю, плохо или хорошо, но я делаю и выпускаю. Это закон: лучше тебя никто реквизита для тебя не изготовит. Ты знаешь сам, как и что нужно. И ошибся, - ты ошибся, никто на тебя не обижен и ты ни на кого, кроме себя. Конечно, большие вещи, вагон, например, не сделать, но у клоу-на всегда масса мелкой работы: тросточка стреляет, из зонтика вода идет; там телефон какой-то или стул - это все мелочи, играющие мелочи, - реквизит твой. А во-вторых, ты когда его делаешь, как бы сживаешься с ним. В общем, как папа Карло сделал куклу, которая ожила. Так и реквизит. Ты его создал своими руками, и он ожил, он – твой партнер, он тебе отвечает, играет с тобой. И в первую очередь я бы всех будущих клоунов обучал сле-сарному делу.

– Карандаш мне когда-то говорuл, что он не любит большой цирк, что он там теряется, не может играть, не чувствует зрителя... А что для вас зал, в котором ра-ботаете?

– Ну, это естественно, никто не хочет быть марио-неткой, все хотят быть артистами, чтобы глаза видели твои, чтобы грим твой видели, чтобы контакт был какой-то.

Кино показывают в кинозале, поэтому когда кино-зал большой, экран больше делают. Но нас-то больше не сделаешь. Это звук можно увеличить, а изображе-

57

ние пока нельзя. Поэтому наши деды не дураки были, будь это театр или концертный зал, они проектировали его пропорционально человеческому росту, чтобы по-следний ряд видел глаза артиста, мимику, жест, дыхание чувствовал. И ты дыхание зала ощущал. А так, бывает, выходишь и не знаешь для кого работать, особенно как дадут прожектора, публика в темноте, тебя осветили, и ты как будто в какой-то стеклянной банке. Контакта нет, и ты думаешь, быстрей бы все это закончилось.

В цирке все должно быть необычным. Даже билет цирковой должен быть особый. Я помню, когда мы вы-ступали в Японии, там на билетах отпечатали цветные фотографии гастролера. В тот раз мои фотографии были, в другой раз – другого. У человека отрывают контроль, а фотография артиста остается. Он может прийти с этим билетом и взять у клоуна автограф. Мне кажется, вот та-кие вещи надо делать. Купил человек билет со снимком, он его уже с трепетом держит, с любовью, это не какой-то там листок, вроде трамвайного или троллейбусного талона.

– Существует мнение, что в шестидесятые годы наша клоунада пошла по двум направлениям: вслед за Енгибаровым и вслед за Поповым. Резон в этом, видимо, есть. Во всяком случае, наверное, приятно быть осно-вателем школы. И если это так, то в ком вы видите своего продолжателя?

– Леонид Енгибаров, когда впервые увидел в Мо-скве Марселя Марсо, как многие в то время, увлекся пан-томимой. Хотя пантомима – очень древнее искусство, ее, как, скажем, и чеканку, подзабыли. И вот Марсель Марсо пробудил интерес к пантомиме. И хотя Енгибаров очень многое взял у французского артиста, немало внес в это

58

искусство и своего. У него было больше игровых момен-тов, он соединил пантомиму с предметами, например, пантомима и жонгляж, пантомима и шляпа, пантомима и тарелки. В этом он был новатором. И как всякому нова-тору Енгибарову было трудно. И хотя сейчас его многие копируют, все это по сравнению с ним блекло. Конечно, если бы Енгибаров так рано не умер, он был бы в боль-шой славе.

Второй вопрос трудный. Я уже четыре десятка лет на манеже. Смотрю, появляются на горизонте молодые талантливые клоуны, вот знаете, как солнышко наполо-вину появляется, и думаешь, вот-вот взойдет, но почему-то, так и не дойдя до зенита, обратно уходят. Мне нра-вились Ротман и Маковский, но, к несчастью, один из них умер. А так... Как бы это образно сказать? Говоря по-армейски, лейтенантов, майоров, полковников мно-го, генералов не вижу. Таких генералов, как Карандаш, как Никулин, нет пока, к сожалению. Но, я думаю, что, может быть, где-то он уже родился и где-то репетирует. Надеюсь... Я думаю, это будет, обязательно будет, но вот когда? Все как-то больше средний уровень.

Видите, Никулин ушел с манежа, я тоже не вечный. Хотелось бы, чтобы на твое место пришли. Вот у меня есть фотография, Карандаш на ней написал: «Дорогому Олегу, желаю добиться бОльших успехов, чем я». Му-дрые слова, очень теплые, человечные и добрые. И мне хочется по доброму кому-то так же написать: добейся успеха большего, чем я, буду только pад.

– Армейское сравнение со званиями достаточно по-казательное. Так что же, по-вашему, отличает большо-го клоуна от просто хорошего, генерала от майора?

– А-а-а, я вам в начале говорил: ярким должен быть,

59

колоритным. И дело не только во внешности, но и в ре-пертуаре, в образе. Все-таки клоун должен быть клоуном. Ну, посмотрите, молодежь сейчас пошла, не гримирует-ся. Ну, как так?! Я и за носы, я и за парик, я и за большие ботинки и даже за псевдонимы. Ведь бывают черт знает какие фамилии у артистов – Кобылицын какой-нибудь или Водичкин, а почему не псевдоним? Карандаш взял себе псевдоним – шикарно! Вот Майхровский молодец, Май придумал. У каждого это по-разному выходит. Кио увидел, буква «н» в рекламе «кино» выскочила, вот и псевдоним, теперь весь мир знает. Все-таки мы иногда забываем, что цирк – это романтическое искусство, ска-зочное, здесь все должно быть необычным.

– Вам приходилось встречаться с коллегами на За-паде?

– Да, конечно. И с очень хорошими клоунами встре-чался. Хотя и там их мало, и тоже проблема. Вот Чарли Ривелс, очень талантливый клоун, братья Фрателлини, давно они были, три брата, потом Заватта, Чарли Кароле, английский клоун, Франческо, замечательный клоун...

Вот с Чаплиным встречался. Да... Это в 64-м году было, мы приехали на гастроли в Венецию, и втроем, дресссировщик медведей Валентин Филатов, директор Московского цирка Леонид Асанов и я, пришли к нему. Чаплин вышел в белом костюме. Когда он протягивал мне руку, сказал: «Коллега, привет!» Мы пригласили Ча-плина в цирк, но он не смог – должен был лететь в Лон-дон, расписываться на первом экземпляре книги, которая там выходила. Но потом он мне прислал свою фотогра-фию.

Вот кого должна знать молодежь! Все короткоме-тражки Чаплина - учебные пособия для молодых клоу-

60

нов. Там очень много трюков, много идей. Понимаете, классические трюки будут жить веками. Только в каж-дый трюк свою идею вложи - и будет замечательно при-ниматься публикой. А уж трюков у Чаплина миллион.

– Любопытно, что одна из лучших ваших работ, ко-торой, кстати, вы и сами не без основания гордитесь, – реприза «Луч» – практически не имеет физических трюков. Более того, в ней была попытка философски взглянуть на своего героя. Дружба человека и солнечного луча – это здорово и по-настоящему глубоко. Ну, а даль-ше? Не было желания продолжать эту линию?

– Наверное, это приходит с годами. Мне кажет-ся, когда клоун молодой, он все делает на физических упражнениях: каскады, на руках стоит, на перш лезет... Это правильно и нужно. Но с гoдами, если человек ум-ный, понимает, что всю жизнь на одной руке стоять, сальто крутить не будешь, и вот он начинает задумывать-ся, прикидывает, как сделать, чтобы заменить силовые репризы, репризы, построенные на физических упраж-нениях, вот этими умными вещами. Конечно, требуется много времени и фантазии, чтобы их придумать. Очень здорово сказал знаменитый итальянский жонглер Энри-ко Растелли: «Копировка - это не достижение». Поэтому важно найти такие репризы, чтобы они и легли на твой образ, и были умные, и физически несложные, то есть чтобы ум заменил физический труд.

Это, знаете, не каждому дается. Вот Константин Берман, он был трюкач феноменальный и все репризы у него на трюках были построены. Помните, он делал ка-скад на выходной репризе – падение из оркестра, потом в полете, на турнике, в жонглировании, в акробатике, в джигитовке – очень был разносторонним артистом. Но пришло время, когда уже сил больше не осталось, а он

61

заранее не думал, что надо переключиться на какие-то другие вещи – и все.

Вы правильно заметили, я сейчас ищу более фило-софские, более лирические репризы. У меня уже подби-рается даже какая-то страничка лирических реприз. Я не знаю, видели вы или не видели репризу с умирающей бабочкой или репризу с горящим сердцем. Вы знаете, иногда такие тихие вещи сильнее взрыва аплодисментов. Бывают репризы, улыбнется человек, поаплодирует и за-будет. А здесь, понимаете, не только губы – сердце улы-бается, и в сердце остается вот эта щемящая идея – идея доброты. Ведь в любой вещи должна сквозить клоунская доброта, и сила клоуна в его добром облике. Если клоун выйдет злым, какие бы он вещи ни делал, его любить не будут. В первую очередь, клоун должен быть добрым. А доброту нельзя нагримировать, она должна быть в серд-це у тебя. Вот на доброго человека можно положить грим злого, но все равно доброта будет и через грим прохо-дить. И наоборот, если злой человек одел добрую маску, будет видна эта его ядовитость. Сила непонятная какая-то, вроде биотоки летают. Посмотрите, Чаплин, он все время добрые дела делает, страдает из-за этого, мы над ним смеемся, мы жалеем его, но никто не скажет, что он злой.

– Возраст, по идее, дает какую-то мудрость...

– Ну, если сам по себе человек не дурак.

– ... и меняется отношение не только к людям, но и к предметам...

– И репризы меняются, как же, обязательно меня-ются, потому что много нюансов появляется. Я замечаю,

62

что одну и ту же репризу с годами исполняю абсолютно по-другому. Если в молодости мы все как-то быстро де-лали, в темпе, в темпе, в темпе, в темпе, что-то сказал, что-то просмотрел, то теперь, наоборот, на какой-то мо-мент заострил внимание, где-то изнутри уже видишь и чувствуешь эту репризу, какое-то мастерство пришло. И исполняешь по-другому, и усиливаешь по-другому. Ко-нечно, годы дают многое, что там говорить...

Вот передача была обо мне по телевидению «Сол-нечный клоун». Любопытно придумали: показали одну и ту же репризу, но в разное время, в 5З-м и в 8З-м году, то есть расстояние в тридцать лет. И вот я посмотрел. Конечно, молодость есть молодость, можно печалиться, что она проходит, но в то же время я смотрел критически на свой образ, вот каким я был и каким стал. И мне боль-ше понравился поздний. Тот расплывчатый, знаете, как молодость, такая расплывчатая, не понятно что, а здесь уже конкретно собранный образ и очень цирковой. В те годы было такое веяние: долой парики, долой большие ботинки, носы. И все какие-то, как общипанные были. А сейчас я сравнил и вот этот, сегодняшний образ, мне интересней. Конечно, тогда у меня были свои длинные волосы, теперь немного пооблысел, парик надел, и в то же время что-то здорово получилось: эта накладка, этот парик и все это в цвете. Я для себя придерживаюсь та-кого мнения: чем старше, тем ярче. И мне кажется, вот этой клоунской яркостью ты как-то затушевываешь свои годы. Я очень благодарен молодому режиссеру Юрию Туркину, с которым последнее время работаю. Мне ка-жется, мы идем в верном направлении.

На этом закончим беседу. Хотя, должен признать-ся, продолжалась она еще долго: в доме нашего общего приятеля, на улице, потом – в цирке на Ленинских горах

63

на премьере китайского цирка. В антракте мы шли по стеклянному аквариуму фойе, Попов ел пломбир и рас-суждал о достоинствах и недостатках китайской про-граммы. Я слушал, иногда кивал головой, а с чем-то не соглашался и спорил. Но суть-то, надо сказать, не в этом. По многолюдному цирковому фойе шел Олег По-пов, один из популярнейших людей планеты, клоун, чье имя, как бы кто ни относился к его творчеству, вошло в золотой фонд мирового цирка. Странным и каким-то неестественным для меня, во всяком случае, было то, что его никто не узнавал. Ни один из многочисленной толпы!

А он сам как будто и не замечал этого, поразивше-го меня, неузнавания. Или привык? А если так, то выхо-дит, главное - какой ты на манеже.

Я еще раз (в какой уже раз!) незаметно глянул на его большие, с въевшимся в поры мазутом рyки. Рyки слеса-ря. Вот, подумалось, надень на нос нашлепку, на голову - рыжий парик и клетчатую кепку, подведи глаза и – как говорится, весь вечер на манеже. А рyки как спрячешь? Они все равно выдадут. В них, грубоватых, крепких, все умеющих, истинная суть Олега Попова. И когда он го-ворит, что чего-то не может, то не кокетливо эстет-ствующий Актер Актерыч за этим, а мастеровой чело-век, рабочий манежа, все испытавший и все познавший и больше рукам, опыту доверяющий, чем пусть умным и глубокомысленным, но неконкретным словам. Но уж если он берется за дело, значит, убежден – вытянет.

Впрочем, все это так и не так. Истинный, большой комик – не только умелец, не только трюкач и смехот-ворец. Он – дитя своего времени. И в его наивных капри-зах, шаржированном фиглярстве, даже в классических каскадах – всегда отображение сегодняшнего. Не отра-жение, не сходство, а отображение, закамуфлирован-

64

ное то ли писклявым голоском Карандаша, то ли молча-нием Енгибарова, то ли меланхоличной задумчивостью Никулина. И когда Попов говорит о яркости, буффонной броскости его нынешнего манежного персонажа, нет ли в этом попытки внешним подменить внутреннее?

Я прилeтaл в Гoмeль, гдe гacтрoлирoвaл вocьми-дecятилeтний Kaрaндaш. Bыxoдя нa мaнeж, oн ocтaвaлcя бoльшим мacтeрoм. Нo cмeшным нe был. Oн тaк и ocтaлcя тaм, в cвoих тридцaтых-coрoкoвыx гoдax…

Сможет ли Попов отказаться от самого себя годов шестидесятых? Ведь одного таланта мало. Он сказал: с возрастом приходит опыт, мастерство. Это так. Но и теряется многое. Например, способность рисковать имиджем. Вроде бы, все просто: вот оно, нажитое де-сятилетиями богатство, храни, не теряй. А зритель, оказывается, другой пришел, для него это не драгоцен-ности - бижутерия.

Понимает ли это Олег Попов? Я думаю, понима-ет. Но может ли признаться в этом сам себе?

Этого вопроса я ему не задал. Я спросил: – Олег Константинович, у вас «проколы» бывали?

Точнее, даже так: провалы, с треском?– Не-е-ет, дорогой, – протянул он. – Я наверняка

все делаю. Могу работать сильнее, слабее, но чтобы провал – не-е-ет, извините, такого быть не должно ни-когда. Не уверен – не рискуй. А если рискуешь, так со-ломку подстели. Тогда даже если оступишься, ну, чуть ушибешься. Но не разобьешься – точно. Так и в жизни, и в искусстве.

65

Глава пятая

Владимир КРЕ�ЕНА

Все мальчишки с нашей улицы в с воевремя хотели стать разбойниками, ноне каждому из них это удалось сделать.

Михаил Лоскутов.

Как хотите, но я все же поостере-гусь вслед за многими называть Вла-димира Кремену невезучим челове-ком. Ведь что имеется ввиду? То, что он в цирке с 66-го года, и вот двадцать лет прошло, а больших почестей все еще нет? Ну так ведь и у великого Грока звания не было, и у Анатолия Дурова, и у Бастера Китона... Креме-ну в классики, пожалуй, пока еще за-писывать рано, но то, что человек он талантливый – яснее ясного.

Конечно, подсуетись Владимир Иванович, кому надо пообещай, кому надо – улыбнись вовремя, а где надо – промолчи, и имел бы он звания, награды, неплохие в фи-нансовом смысле поездки за кордон. Мог бы, но тут сра-батывает одна очень странная черта в характере Кремены, которая, как мне кажется, роднит его с героями рассказов Шукшина - всеми этими чудиками и доморощенными философами. Владимир Иванович Кремена вместо того, чтобы подобострастно в глаза начальнику заглянуть или поддакнуть, вдруг как выдаст что-нибудь эдакое не в тему и не в дугу и все впечатление о себе испортит враз. «По-

66

нимаете, – говорил мне один средней руки цирковой на-чальник, – Кремена – чудило, все всегда делает наоборот, как будто назло. Неизвестно, чего от него ждать. Совер-шенно непредсказуемый человек».

Нет, я бы поостерегся называть Кремену невезучим. Мало ли пацанов, особенно в 50-60-х годах, кoгдa учился он, мечтали вслед за Карандашом и Поповым стать клоу-нами? Кремена стал. Или вот такой пример. Даже имени-тые клоуны, народные артисты, лауреаты подкатываются к кинорежиссерам, намекая, а то и просто в лоб, убеждая в собственной киноодаренности. А Кремену как с перво-го курса циркового училища пригласили на съемки «Го-рода мастеров», так потом и посыпалась: «Много шуму из ничего», «Сказка странствий», «Культпоход в театр», «Дерсу Узала»... А, между прочим, тех, кому очень хочет-ся сниматься, это сильно раздражает, поскольку Кремена никаких видимых шагов, чтобы очаровать кинодеятелей, не предпринимает.

Да и вообще, поскольку на манеже герой Кремены мало чем отличается от него самого в жизни, он, не в пример большинству коллег, не стремится понравиться. Более того, не обращает никакого внимания на зрителей, наоборот, даже угрюмо на них посматривает, чего, мол, расселись, человека от дел отвлекаете. Такой ворчливый и мрачный субъект. Совершенно непонятно, когда и как это происходит, но вы вдруг начинаете ощущать, что Креме-на – ваш человек. Ну, характер у него не сахар, так ведь у кого хороший? А то, что он мужик смышленый – это факт. И главное – надежный. Такой не предаст и не бросит, если вдруг жизнь тебя прижмет, потому что, несмотря на внешнюю замкнутость, безалаберность, герой Кремены – человек добрый и очень искренний.

Искренность нельзя сыграть. Она или есть, или ее нет. Выбрав свою дорогу, может быть, не всегда самую простую, не всегда усыпанную наградами, а чаще как раз

67

наоборот, Кремена и в пятьдесят смог сохранить в себе то, что иные его коллеги утрачивают к тридцати: чест-ность и веру в себя. Качества, надо сказать, редкие в наше время, когда художник чуть ли ни с первых шагов в ис-кусстве становится зависимым от многих ответственных и за него, художника, и за искусство дядей.

Отар Чиладзе сказал как-то: «Долг, который не нужно возвращать, это та же милостыня, которая порой спасает жизнь должнику, но затем отнимает у него веру в себя и убивает в нем всякое желание и способность бороться». Правда Кремены в том, что он никому ничего не должен, а потому продолжает творить так же легко и талантливо, как делал это многие годы.

Впрочем, я все – о клоуне Владимире Кремене. И неудивительно, поскольку знаю его давно и отношусь к нему с большим почтением. Но, признаюсь, с человеком Владимиром Кременой познакомился значительно позже. И теперь жалею, что не сделал этого раньше, поскольку, как и у многих талантливых русских людей, у Кремены «бурление страстей» если и прoиcxoдит, то не внешнее, а скорее, внутреннее, не столь заметное. А потому «не-предсказуемые поступки» – следствие этих страстей – по-сторонним, как правило, непонятны и загадочны. Нo, как говорится, лучше поздно...

– Мы с тобой земляки. Рoдoм я тоже из Краснодар-ского края; только ты с юга, с побережья, а я из Адыгеи, из-под Майкопа. Moй oтeц пoгиб во время войны. И мать вместе с семьями других партийных работников отправи-лась по старой Военно-Грузинской дороге через Орджо-никидзе на Баку, а оттуда через Красноводск, Среднюю Азию – в Сибирь. Так в Сибири в эвакуации до конца во-йны мы и пробыли.

По профессии отец был агрономом, но очень любил петь, хорошо играл на гитаре. Мама преподавала в школе, потом была на партийной работе. Она тоже очень люби-

68

ла петь, участвовала в самодеятельности. Они и познако-мились на фестивале самодеятельного творчества. Война помешала маме раскрыться. У нее был чудесный голос, ее даже приглашали учиться в консерваторию в Свердловск.

Мама переживала, все говорила, неужели никто из детей не станет артистом? Но когда впервые увидела меня в манеже, призналась: никогда бы не могла подумать, что сын станет клоуном. Так я и не понял, разочарованно она это сказала или, наоборот, радостно...

Впервые она меня увидела году в 73-м, когда я соло-коверным выпустился из студии старого цирка на Цвет-ном бульваре у Марка Соломоновича Местечкина.

Ну, а как вообще пришел в цирк, об этом лучше не рассказывать. Это длинная история. Все там: и страдания, и пот, и кровь. Роз мало на моей артистической дорожке, больше шипов.

Впервые в цирковое училище поступал в 51-м году, после седьмого класса. Посмотрели нa меня и сказали: «Знаешь, мальчик, куда ты пришел, – в цирк, а у тебя мыш-цы ни одной нет, иди-ка ты лучше подкачайся малость». Я послушался, поступил в физкультурный техникум. Но пока учился, все время думал о цирке. Участвовал в са-модеятельности техникума, вел парный конферанс. Но в маске клоуна: Вообще сочетание очень интересное: один - Бeлый, это конферансье серьезный, а второй – Рыжий – дурак. Собственно, так же как знаменитый дуэт Миро-новой и Менакера: она Рыжaя, а он – Белый. Но у нас гро-теск увеличивался еще cильнее за счет масок.

– И ты никогда не стеснялся публики?

– Нет. Я стеснялся комиссий. Мне всегда казалось и сегодня кажется, что в проверках, контроле есть что-то унизительное. Ведь комиссии в смысле объективности, мягко говоря, не всегда точны. Такое же я видел и в спор-

69

те, когда судья подсуживал, но ничего против него сде-лать было нельзя. Я считаю, необъективность – страшная трагедия для спортсмена ли, для артиста ли. Такую тра-гедию мне пришлось испытать и на первых шагах в ис-кусстве. Постeпенно я к этому привык, как-то огрубел, а может быть, научилcя бороться или, наоборот, обходить те стороны, за которые обычно цеплялись дилетанты...

Путевку в жизнь дал мне и поддержал в начале Марк Соломонович Местечкин. А буффонаде обучил Николай Александрович Кисс. Я ему очень благодарен. Сейчас большинство буффонадных приемов почти что забыты. Я, честно говоря, даже не знаю, как готовить буффонад-ных клоунов. Хотя со многими приемами благодаря Киссу знаком. Этo страшный труд, тяжелейший. Труд грузчика. Хотя, какой там грузчика! В тысячу раз тяжелей! Чтобы только научиться правильно смеяться, нужно перед зер-калом репетировать по нескольку часов в день. Помню, как Кисс меня обучал: «С буквы «А» начинай. Ах-ах-ах! Бх-х-х! – Вx – x –x!»

Вот эту всю технику нужно сначала изучить. Потом только выходить в манеж. Если человек выходит в манеж без знаний комической техники, клоун, конечно, со вре-менем из него может получиться, но путь этот будет на-много труднее. Потому что пока он научится, его уже по-смотрят все комиссии мира и все поставят на нем крест. И даже если этот артист достигнет когда-нибудь высот, все равно все скажут: «Он бездарный».

Талантливый клоун... Это когда у него есть что-то такое внутри, чего ни у кого нет, как говорится, дано от бога. Хотя, честно говоря, прожив большую жизнь в ис-кусстве, я сам не знаю, что это такое «от бога». Какая-то такая, видно, жила заложена в человеке. Причем, уверен, сам клоун ее никогда не раскопает, в этом ему должны по-мочь режиссеры, коллеги, критики. Если помощники хо-рошие и честные, выходит хороший мастер. Если помощ-

70

ники такие же, как та комиссия, про которую я говорил, они могут сломать человека на всю жизнь. Это все равно, что сказать невиновному, что он преступник. И если ар-тист талантлив, а члены высокой комиссии не видят это-го, такая оценка равноценна убийству. И та жила, которая в нем была, может уйти так глубоко, что потом ее больше никогда не откопаешь.

Из училища я выпустился в клоунской группе. Удач-но работал, даже стал дипломантом Всесоюзного конкур-са. Нo хотелось быть солистом. Я ушел. Оставил ребятам весь репертуар и через полтора года выпуcтилcя с пятью репризами из клоунской студии Местечкина. Одновре-менно вместе с женой подготовил музыкальный номер.

Большинство реприз мы придумывали вдвоем с Ме-стечкиным. Иногда и Владимир Крымко участвовал в этой работе. Я не всегда находил с Крымко общий язык, но как режиссер он много помогал мне.

Я вообще трудно схожусь с людьми. Прежде всего, пoтому что знал и знаю, к чему иду. И когда очередной ка-кой-нибудь режиссер начинал меня нaтягивать на что-то, как ему кажется, очень модненькое или актуальненькое, я всегда категорически отказывался. Из-за этого я имел много неприятностей. Большинство режиссеров считали, что мнe нужно иметь хоть одну-две репризы «дешевые», но xорoшо проходящие на зрителе. Я никогда не шел на это. Кто знает, может потому что-то потерял. И в звании был обдeлен, и в зарубежных поездках. Так, во всяком случае, многие мои коллеги считают, те, кто хватал в это время и то, и другое.

Бог с ними! Да, я не получал в то время ни званий, ни поездок за кордон, но получал другое, может быть, на-много более важное, то, что вело к вершинам искусства, – нарабатывал мастерство. Я был независим, пoэтoму у меня были постоянные расхождения с начальством. Дол-го, пока Юрий Владимирович Никулин не поставил точки

71

над «и». Он доделал меня, слепил окончательно, взяв к себе в цирк в 84-м или 85-м году.

Полгода я пробыл в его цирке, этого было достаточ-но, чтобы очиститься от шелухи. Кроме того, Никулин снял с меня ярлык несмешного. Юрий Владимирович для меня, как отец. Он зашел и сказал: хватит издеваться. Никулин видел, что я стою на пути, который постепенно ведет вверх. И хотя я порой ползал на карачках, падал, страшно разбивался, но все равно медленно и верно шел кверху. .

Да, разбивался... А как удавалось выползать? Толь-ко при помощи своего мышления и воображения. Нужно было моментально менять структуру репризы, структуру маски, структуру костюма.

Но вообще выходить из экстремальной ситуации го-раздо интересней, чем попадать в нее. Потому что, попа-дая, человек не создает творческой атмосферы, а убива-ет ее. А вылезаешь ты только за счет искусства. Ничто другое здесь не поможет: ни связи, ни взятки, ни само-реклама. И ты прикладываешь макcимум усилий, порой, кажется, сверхчеловеческих. Конечно, теряешь при этом здоровье, приближаешь себя к последнему дню, но дол-жен добиться, должен выйти. Вот эта экстремальная шту-ка дает такой мощный толчок, что те люди, которые рань-ше душили тебя, убеждаются, что они бессильны.

– Но все-таки в тебе и сейчас живет какая-тo оби-да?

– Обиды сейчас во мне никакой нет. Даже, если хо-чешь, наоборот, благодарность, за то, что били, застав-ляли неуспокаиваться, искать постоянно новое, свое. Да, был периoд, когда со стороны начальства я ощущал не-которую cвою второсортность. Это был прием, которым пользовались нечестные люди. Они попадали в цирк

72

случайно, но успевали прилично наследить. А к цирку можно притрагиваться только тогда, когда ты его в со-вершенстве знаешь. И если руководитель, не зная цирка, пытается что-то в нем изменить, цирк начинает развали-ваться, болеть. И болеет очень сильно, переживает такие тяжелые моменты, что порой уже не может подняться на ту ступень, на которой стоял. И такое - иногда от одного лишь прикосновeния некомпетентного человека.

Наше преимуществo перед театром, кино, даже эстрадой в том, что мы оголены, мы со всех сторон от-крыты зрителю и поэтому очень близки с ним. Знаю, театральные артисты только мечтают о таком контакте, который возникает у клоуна с публикой. Кроме того, мы не ограничены рамками репертуара, нас не сдерживает жесткая рука режиссера. Нашло на меня сегодня, я меняю репризу, как хочу.

Да, я знаю, очень трудно сыграть, скажем, роль Спар-така в театральном спектакле. Сыграть клоуна, который десять раз за вечер выходит в манеж, ничем не проще. Ничем. Абсолютно. Ни на один грамм! Ни по творческим затратам, ни по физическим. Конечно, и в том, и в другом случае я беру высокий исполнительский уровень.

– В твоем образе есть некоторая мрачноватость, ты никогда не улыбаешься на манеже. Это специально, наиграно или идет изнутри?

– Я не знаю себя со стороны. Но комики и не должны улыбаться. Я не видел ни одного настоящего комика, ко-торый бы улыбался. Улыбающихся кривляк видел и вижу на каждом шагу. А настоящий комик никогда не будет улыбаться. Это закон комизма. Улыбаться надо не снару-жи – а в душе. И еще. Должны вокруг улыбаться. Клоун должен создавать атмосферу улыбки, а не заигрывать со зрителем.

73

Если комик сам верит в данную ситуацию, в нее, как бы нелепа она ни была, обязательно поверит и зритель. Вот так безоговорочно верили зрители всему, о чем го-ворил им Чаплин. Великолепен был в свое время Луи де Фюнес. Это чистая школа, в которой молодым комикам можно брать и брать для себя. Я думаю, что после Чапли-на Луи де Фюнес - второй. А среди наших комиков я бы выделил прежде всего Вицина. И, конечно, всю троицу - Вицина, Никулина, Mopгyнoвa. Это самая большая на-ходка второй половины нашего столетия в советском ко-медийном кино. Боюсь, что равных им уже не будет. Хотя силы есть. Но ведь нужно, чтобы кто-то всерьез взялся, чтобы нашелся новый Гайдай.

А на манеже моим кумиром был Константин Мусин. То, что я видел у него, - это высшая ступень комического. Мне кажется, никто ее не сможет перешагнуть. Мусин - огромный талант, может, так до конца и не оцененный. Правда, меня немного смущает, что когда Мусина пробо-вали в чем-то другом, скажем, в кино, ничего не выходи-ло. Но, как бы там ни было, Мусин – комик экстра-класса. Могу даже сказать, что по aктерскому уровню Мусин был выше, чем Карандаш. Хотя Карандаш – это шедевр, но мне ближе, симпатичней всегда был Константин Мусин. Может быть, потому что я сам в чем-то ближе к нему?

Кстати, ты помнишь, Мусин никогда не улыбался? Потому что он тоже через свое, через внутреннее тянул. Он всему удивлялся. Он что ни увидит, прямо-таки вздра-гивает от удивления и вскрикивает внутренне. Вот ведь, кажется, ерунда, мелочи, а на самом деле - высший класс. Собери всех известных современных клоунов, предложи им сделать на манеже так, как делал Мусин пальчиком, чтобы все до последнего ряда увидели это движение. Не сделают. Знаешь, почему? Потому что внутренний мир для этого должен созреть. Да-да. Ведь настоящий комик весь сделан из мелочей, из тончайших штрихов, незамет-

74

ных порой непрофессионалу. И когда Мусин брал лист бумаги, выходил в манеж и вытворял с ним такое, что нам и не снится, многие хохотали, даже не понимая, а как это у него выходит. Но самое странное, что и он не знал, как у него так смешно выходит. Это шло уже интуитивно, это уже в крови. Он жил в этом, и сам в этот мир верил. Зна-ешь, как в джазе. Скажем, саксофонист сыграл тему, по-том начинает импровизировать. У него большая школа, он может играть без нот. Так же и настоящий комик начинает импровизировать в манеже, совершенно не думая, как вы-глядит он со стороны. Ему нечего беспокоиться, он этим и в этом живет.

Вообще о клоунаде можно говорить долго...

– А о кино? В скольких фильмах ты снялся?

– Что-то около двадцати. А в картине «Полет в стра-ну чудовищ» у меня была главная роль...

– А как вышло, что ты стал сниматься в кино? Ведь, по сути, кроме Никулина только ты из цирковых арти-стов активно снимаешься.

– Я не активно снимаюсь. Я люблю цирк и жертво-вать гастролями не всегда могу. А потом, честно говоря, до сих пор не получал интересных ролей, в которых мог бы до конца раскрыться. Была, правда, возможность: в фильме «Акселератка» предложили пробы на роль Вовчи-ка. Не знаю, почему в итоге выбрали Филиппова на эту роль, мне все говорили, что я был интересней. Я думаю, говорили искренне, потому что фильм-таки не получился. Этого следовало ожидать: Филиппов хорош в Малом теа-тре, но комическое он не чувствует, здесь он слаб.

Любопытно было бы проверить себя в большой дра-матической роли. Впрочем, что кривить душой, малень-

75

кие роли я тоже люблю играть. Ведь это только так на-зывается «маленькая роль». Ее можно так сделать, что запомнится зрителям надолго. Больше того, на маленьких ролях, порой, комический актер лучше смотрится, чем на больших. В них меньше подчиненности сюжету, больше свободы. Да вот хоть Ролан Быков. Настоящий мастер эпи-зода. В кино – это мой кумир. Сколько я его смотрел – он всегда разный. Бывают у него перетяжки, недотяжки, но, в любом случае, всегда оригинально и очень талантливо.

Реприза – это тоже, считай, эпизод, маленькая наход-ка. Ты вышел, вроде бы, мельком показался, а надо, чтобы зритель тебя запомнил, успел поверить.

В последнее время появилось немало артистов, рабо-тающих клоунами, для которых главное – показаться как можно с более выгодной стороны. Мне эта тенденция не нравится. Я ее называю «массированная клоунада». Она заранее заготовлена на выстрел. Может быть, поэтому с манежа почти совсем исчезли клоуны-импровизаторы. А ведь коверный - это обязательно импровизатор, он должен уметь делать все. Но не просто, как акробат, жонглер или гимнаст, а как актер-акробат, актер-жонглер, актер-гим-наст. Он не должен запрыгивать на турник, он может за-лезть на него, он может свалиться откуда-то на него или, случайно зацепившись, взлететь на перекладину. Но спе-циально подойти к турнику и начать на нем делать трюки настоящий, уважающий себя коверный не имеет права.

В цирке Кни в Швейцарии я заметил одну замеча-тельную штуку: коверный там делает только свою работу, работу буффонадного клоуна он не выполняет. Точно так же, как не выполняет он работу, скажем, клоуна-дресси-ровщика. У коверного основная цель - только на установ-ку аппаратуры, только на заполнение пауз. Это рождает импровизационные ситуации. Нашему коверному даже в голову такое не придет: он абсолютно забыл, зачем во-обще живет на земле, забыл свою природу.

76

Где коверный и где клоун? Путаница жанров. У ко-верного есть свои совершенно определенные задачи, у клоуна - совсем другие. Те, которые стоят на дверях в не-мецком цирке «Ронкалли» и мажут зрителей гримом, за-игрывают с ними, хихикают - это клоуны, они подготав-ливают публику к тому, что будет представление. А уже в цирке публику встречают буффонадники. А коверный - тот самый опилочный комик – это человек, который за-нимается самым тяжелым трудом. Он выходит тогда, ког-да вокруг носят реквизит, суетятся униформисты, когда зрители обсуждают только что увиденный номер. Вот здесь должен выйти самый опытный, самый мощный ак-тер, способный завоевать внимание зала. Это - коверный.

Вот я и хочу создать такой спектакль, где коверный выйдет на манеж и будет заниматься только своим делом. О нем и о том, что получается у него, что не получается, что мешает ему, что помогает, через что приходится ему продираться, и будет спектакль.

– Меня всегда поражало в тебе такое сочетание не-сочетаемого. В манеже ты видишься всегда чуть угрю-мым ворчуном, а с дрyгой стороны, заметна доброта. Кремена добрый клоун?

– Саша, ты ведь цирк знаешь от опилок до купола, са-мая большая хитрость нашего искусства в том, что здесь притвориться трудно. Клоун должен нести зрителям до-бро. Это, если хочешь, его главная цель - нести людям до-бро. И где это есть, там мастер. Если доброты мало, мало мастера. Я в этом убежден.

P.�. Bлaдимир Kрeмeнa рoдилcя в 1937 гoду. Умeр 5 дeкaбря 2003 гoдa.

77

Глава шестаяЮрий НИКУЛИН

В конце концов неважно, чего я достиг в жизни, важно, что я каждую минуту жил.

Юрий Олеша

Помните, у Козьмы Пруткова: «Если на клетке слона прочтешь надпись «Буйвол», не верь глазам своим»? Так и со мной, когда вхо-дил в директорский кабинет Нику-лина, с табличкой на двери, с боль-шим старинной работы резным столом, с бумагами, телефонами, креслом и прочими канцелярскими атрибутами, я, что называется, не поверил глазам своим. Ибо вос-принимал его прежде всего как ак-тера. В обычном своем костюме без грима, праздничной суеты, про-жекторов и оркестра, он все равно оставался челове-ком цирка, частицей его и душой. Вот почему и разговор у нас пошел не о проблемах, которыми занят был в мо-мент встречи Никулин-директор. Мы говорили о том, что было сутью жизни Никулина-артиста цирка, – о клоунах и клоунаде.

– Юрий Владимирович, давайте начнем с конца. Я хорошо помню, как в Калининском цирке вы прощались с манежем. Тогда говорить об этом с вами было и рано, и бестактно. Ну, а теперь, спустя годы, могли бы вы

78

объяснить, чем руководствовались? Да, шестьдесят, но работали-то еще неплохо...

– Саша, я вам скажу. Как на духу скажу, честно. Ког-да я однажды увидал одного старого клоуна, который еле-еле ходил по манежу и которого было жалко (а был я тогда еще молодым, лет сорок с чем-то), я сказал себе: «Даю слово, что когда мне исполнится шестьдесят, я уйду с манежа. Даже если я буду чувствовать себя прекрасно и еще смогу работать». Просто, нужно уйти вовремя. Пом-ню, меня тогда еще Утесов поддержал. Говорю: «Леонид Осипович, я решил уходить на пенсию ровно в шестьде-сят лет». А он: «Молодец, Юра, лучше уйти на год рань-ше, чем на два дня позже».

Я очень серьезно готовился к этому, как говорят, подбивал все бабки. Мой партнер Миша Шуйдин тоже морально был настроен расстаться со мной. Мы с женой заранее вступили в дачный кооператив, в надежде, что как пенсионеры будем заниматься хозяйством. Меня кра-сиво и торжественно проводили на пенсию. Но на пенсии я побыл дней десять. Вскоре меня пригласил тогдашний министр культуры Демичев и попросил, чтобы я вернулся в цирк. Как раз незадолго до этого умер главный режис-сер цирка на Цветном бульваре Марк Соломонович Ме-стечкин, и мне предложили его место. Я говорю, знаете, у меня нет режиссерского образования. А министр в ответ, мол, не беда, главное – опыт, а ставить будут другие.

Ну и назначили меня главным режиссером. А спустя полгода – и директором цирка. И стал я именоваться, как было написано на бланке, «главным режиссером-дирек-тором». Смешно...

– Вы довольны своей цирковой карьерой, ну так, рас-сматривая ее как бы со стороны? Или все же о чем-то сожалеете, что-то не сделали, не доделали?

79

– Доволен. Я доволен. Окидывая взглядом свое про-шлое, я могу вам признаться, что всегда знал себе цену. А все, очень часто неуемные, восторги рецензентов – это все ерунда. Я не ставлю себя наравне с Карандашом или Енгибаровым, прекрасно понимая, что были клоуны лучше меня. Но своим успехом, своим местом в цирке я был доволен.

Большую, неоценимую помощь мне оказало кино. В смысле рекламы. Я даже по-другому стал работать в цирке после этого. Реклама была настолько сильной, что, помню, когда после третьего или четвертого фильма я вышел на манеж, одна билетерша рассказала мне: си-дела в зале какая-то дама с мужем-полковником, увидела меня в манеже, вскрикнула: «Смотри, смотри, Никулин, как он в цирк-то попал?» Вроде, ей даже обидно за меня или за кино стало...

Вот так, с одной стороны, работать легче стало, по-скольку публика сразу меня принимала. С другой сторо-ны, популярность такая ко многому обязывала. Помню, в Запорожье, очередь стоит огромная, обвивается вокруг цирка. Я как раз только приехал, прохожу мимо, вдруг какая-то женщина меня узнала, выбежала из очереди: «Никулин?» Я говорю: «Да». – «Ну и все. Я вас увидала, больше мне билет не нужен».

И еще, помню, наша кассирша из цирка пошла деньги в банк сдавать, а там старшая кассирша спраши-вает: «Никулин что, у вас не каждый вечер выступает? А то мне не повезло, я билеты взяла, пошла в воскресенье вечером, а там какие-то два дурочка бегали, а вот Нику-лина не было». - Наша ей говорит: «Так один из них и есть Никулин». – «Да не может быть?!» – «Ну, а какой он, как, по-твоему, должен выглядеть?» – «Я думала, раз Никулин, он что-нибудь такое сделает - и все ахнут!»

80

Понимаете, вот это ожидание какого-то чуда от меня, оно тоже требовало определенной отдачи. Хотя принимали нас всегда хорошо, я был доволен.

В чем наша радость и легкость в цирке? Ну, относи-тельная, конечно. Мы имеем возможность довести рабо-ту до конца. В кино, что снято или в книге что написано - уже топором не вырубишь. Мне очень понравилось, как сказала Раневская: «Юрочка, я снялась в картине – ужас, ужас, позор! Вы знаете, что такое сняться в пло-хом фильме? Это все равно, что плюнуть в вечность. Вы умрете, а плевок будет лететь туда, вперед, и всем будет виден плохой фильм». Правда, хорошо сказано, «плю-нуть в вечность»? И такие плевки в вечность бывают и в кино, и в литературе. А мы частично ограждены. Да, и у нас бывают неудачи, но когда мы пробуем новую вещь, уже по первому спектаклю чувствуем, выйдет или нет. И хотя смех может быть не такой сильный, мы знаем, ага, правильно нащупали, публика будет принимать. На-чинаем работать параллельно на зрителях и на репети-циях. Это обкатка. Иногда бывает хорошее настроение и тогда возникает какое-то наитие, начинаешь импрови-зировать. Бывает, хочешь похулиганить, кого-то разы-грать, а это оказывается смешным и тогда фиксируешь. И в результате, действительно, пять-шесть цирков про-едешь, а это уже год, прокатываешь репризу и она уже готова.

– Все это несколько странно слышать от арти-ста, считающего себя учеником Карандаша. Ведь, на-сколько мне известно, метод подготовки репертуара у него был другой.

– Знаете, Саша, я вам скажу: учился я у Карандаша трудолюбию, но не вкусу. В этом плане многое мне не

81

было в нем близко. Карандаш был очень трудный чело-век, поэтому, когда я писал книгу, а помогал мне в отборе материала и будоражил меня, вы знаете, Шахиджанян, я сказал ему: «О Карандаше писать вообще не буду». Он говорит, как – Карандаш! Я объясняю, что мне нечего писать, настолько у меня с ним сложные были отноше-ния. И работать с ним было очень трудно, и расстались мы не очень хорошо. Был большой скандал, причем он хотел избавиться от моего партнера Михаила Иванови-ча Шуйдина. А мы с Мишей, зная его характер, зара-нее дали друг другу слово, что расставаться не будем: если один уходит, значит, и другой. И вот, когда возник конфликт и Карандаш сказал моему партнеру: «Може-те подавать заявление, а мы с Никулиным найдем себе нового», – я стоял тут же, побледнел, но сказал: «Нет, Михаил Николаевич, вы знаете, я тоже ухожу». – «Ну, пожалуйста, пожалуйста», – он так скороговоркой про-говорил это и немножко смешался. И мы ушли... Но это был ход довольно опасный. Мы шли неизвестно на что, по-прежнему были беззащитными молодыми клоуна-ми. Иное дело уйти от Карандаша, имея пару клоунад, десяток реприз. А мы ничего не имели. Но два года, которые мы с Карандашом проработали, были той про-изводственной школой, где мы учились всему, начиная, кстати, с дисциплины. Он воспитывал в нас отношение к работе. Вот пример. Мы начинали готовить номер «Сценка на лошади», пришли за десять минут до начала репетиции, а Карандаш уже в зале. И так всегда... А во-обще этот номер мне в укор, потому что такого смеха за всю свою жизнь я больше не слышал.

– Ну да, а «Бревно»? Я хорошо помню, какой хохот стоял.

82

– Нет, что вы, «Лошадь» проходила сильнее, даже и сравнивать нельзя. Помню, первый раз эту клоунаду пу-стили в середине отделения, а потом ею стали заканчи-вать отделение, потому что люди не могли дальше смо-треть, продолжали вспоминать и, какой бы номер там ни шел, шумели, смеялись. Очень смешная была клоунада.

– У Карандаша было очень много в багаже реприз, он мне сказал, что больше двухсот. В том числе – по-литические репризы, и сатирические. У вас же с Шуй-диным таких, ну, за исключением одной-двух, не было. Трудно с репертуаром или вы против поговорки «Утром в газете, вечером - в куплете» применительно к мане-жу?

– А вот Юрий Куклачев такой спектакль выпустил в цирке на Ленинских горах. Называется «Цирк берет интервью». Очень злободневный... Действительно, «Утром в газете...» За все мои годы в цирке я увидел две или три политические репризы, которые имели право на существование. В репризе у Бориса Вяткина «Боннское правительство» сидели собачки, изображали правитель-ство, выходил «американец», и они лизали ему пятки. Это было смешно, и народ принимал репризу, понимая ее значение. И еще реприза Карандаша, когда он вовремя войны выводил свою собаку, ставил возле микрофона, та лаяла, а Карандаш объявлял: «Речь министра пропа-ганды Геббельса окончена». Прекрасная и очень точная реприза. И рассчитана она была именно на Карандаша. А вот эта вся жуткая история у Куклачева с атомной бомбой – это ужасно. Я считаю – это надругательство над цирком. Клоун подставляет голову под бомбу... Ужас какой-то! Я уж не говорю о совершенно странной репри-зе с мусорным ящиком...

83

Мой отец писал репризы для цирка, до войны даже поставил несколько в цирковом училище. Он как-то на-писал чудесным клоунам братьям Лавровым политиче-скую клоунаду. Они взяли старое антре «Динамит» и по-пытались придать ему новое звучание. Там так: в руках у клоунов факелы, а на спине у каждого – динамит, вот кто подожжет кого, тот взорвется. Это старая клоунада и до-вольно смешная. Шел 49-й год, разгар холодной войны, все тогда занимались политикой. Помню, я в аттракционе у Кио выходил де Голлем, а Миша Шуйдин наряжался в костюм Тито. А у Карандаша мы делали такую репризу: накачивали Тито, и он лопался. В общем, все это было глупо, наивно... То, что сделал Лавровым отец, прохо-дило. Они обрядились представителями стран НАТО и пытались поджечь друг друга. Публика смеялась, но по-литики там никакой не было. Вернее, зрители не думали о политике, они просто смеялись над ситуацией. И ни у кого не откладывалось, что вот такие плохие американ-цы. Просто смотрели смешных клоунов.

Однажды, еще в брежневские времена, было какое-то совещание клоунов, и профессор Дмитриев, как это у него заведено, долдонил о Лазаренко и Анатолии Дурове: «Вот Дуров, это трибун, как он выступал...» Мне надоело слушать все это, я встал и при всех ска-зал: «Юрий Арсеньевич, ну что вы все время нам в нос тычите Дурова? Дуров прославился только потому, что ругал правительство. Все эти скандальные истории сде-лали его популярным у народа. То он «ломал дурака» – гнул монету с изображением царя Николая, то катался на зеленой свинье, намекая на одесского губернатора по фамилии Зеленый, то эта шутка: «Моя собака куцая, как наша конституция!» Кстати, я предлагал выйти вот так на манеж с бесхвостой собакой и сказать: «Моя собака куцая, как наша конституция!», снять шляпу и объявить:

84

«Так говорил Дуров столько-то лет тому назад». После паузы Местечкин крикнул: «Перестань, нас всех переса-жают!» Ну, а мы кого критикуем: взяточников, пьяниц, бюрократов. На этом имени не сделаешь».

Хотя, самое интересное, я начинал в цирке с поли-тики, с клоунады «Большие дела маленького Пьера». В общем-то, это была политическая клоунада-пантомима. Тема – борьба за мир, но дальше все уплывало в при-ключения мальчика и в погоню полицейских. Придумал эту клоунаду мой отец. Мысль ему пришла, когда он смотрел картину Решетникова «Мир». Там, если помни-те, полицейский ходит, а мальчик пишет на стене слово «Мир»...

Здесь нас в очередной раз прервали. Очередной, по-тому что до этого уже были какие-то звонки, прихо-дили какие-то люди. Они о чем-то говорили, о каких-то странных, далеких и от цирка, и от клоунады вещах. Взъерошенный седой мужчина в распахнутом пальто и с папкой стихов под мышкой («Юрий Владимиро-вич, это – поэзия. Вы оцените... Нет, лучше сейчас, я много времени не займу... Вот это. Или вот, прочтите это...»); какой-то разбитной малый, усиленно предла-гавший для продажи своего «почти породистого» пса; вальяжная дама («Понимаете, я здесь, в Москве, про-ездом, можно сказать, случайно. И сразу – к вам. Мой сын, он в Казани, удивительно талантливый мальчик. Вот его фотография, гляньте...»).

Откуда брал Никулин терпение для меня до сей поры остается загадкой. Он слушал, мягко улыбаясь, и лишь дав высказаться, вставал из-за стола и до-статочно деликатно просил, указывая нa мeня: «Вы понимаете, ко мне вот товарищ приехал, у нас очень важный разговор. Давайте встретимся в другой раз,

85

хорошо?» Странно, но слова эти действовали как-то успокаивающе. Даже на меня. Хотя, признаться, куда мне до его выдержки.

Но не буду брать грех на душу, в чем-то эти люди помогли и мне: я таки задал вопрос, который в другой обстановке, возможно, не рискнул бы задать. Я спросил Никулина о его отношениях с Михаилом Шуйдиным.

Дело в том, что взаимоотношения в клоунских ду-этах, как правило, складываются достаточно сложно. По всякому бывает. Например, я слышал об одной паре клоунов, которые веселили публику, резвясь каждый ве-чер на манеже, а вне цирка вообще не разговаривали друг с другом. И не год-два – десятилетия! Но это, ко-нечно, пример из разряда исключительных. А чаще кло-унские пары напоминают чем-то пары семейные, с той лишь разницей, что в случае крупной ссоры и невозмож-ности более терпеть друг друга, у супругов есть выход – разойтись на время или навсегда. У клоунов такой возможности нет: развал пары равносилен самоубий-ству. Восстановить прежнюю работу с другим пар-тнером нереально. Хуже ли, лучше ли, в любом случае, это будет другая работа.

– Ну, до склок, а тем более до развала у нас не до-ходило никогда. Споры были, но чаще творческие. Хотя, конечно, должен сказать, своя сложность была и у нас. С самого начала, как мы стали работать, я впереди как-то во всем был. И в зарплате, и в званиях, и в популярно-сти. Тут все сложно. Но как партнер Шуйдин был мне удобен, и мы с ним хорошо сработались.

У нас когда-то были такие клоуны Антонов и Барте-нев, несправедливо забытые ныне. Надо будет проверить по энциклопедии, заслуженные они артисты или нет. А если не заслуженные, то это очень печально. Они, дядя

86

Коля и дядя Вася, проработали сорок лет вместе, были очень смешные, но главное, настолько чувствовали друг друга, что, скажем, могли вовремя представления играть за кулисами в домино, вдруг на манеже что-то произо-шло, ну там растяжка оборвалась. Инспектор кричит: «Коверные, давайте!» Они выбегали, один только взгляд и уже знали, какую репризу делать.

Так и мы с Шуйдиным могли сразу включиться в работу. Что вы, столько лет вместе! Ведь мы проработа-ли с 49-го по 82-й год. Сейчас, когда ушли, а особенно после смерти Миши (прошло уже четыре года, как он умер), я очень часто вижу во сне, что работаю с ним в цирке. Мне часто снится цирк... И было два или три сна таких, что мы, как говорится, купались в аплодисментах. Я еще просыпался и думал, боже, что ж это такое мы делали? Публика просто умирала от смеха. Одну репри-зу вспомнил – чушь страшная. Но чаще всего какие-то неприятности: мы опаздываем, я ищу свой костюм, мы не зарядили реквизит, запутались в занавеси, не можем выйти, но самое страшное: делаем репризу в манеже – и никто не смеется. Досадные сны...

– И сейчас тоже снятся?

– Да. Очень часто. Очень. Я встаю и Тане моей го-ворю: «Опять цирк, опять Мишу нашего видел...»

А что касается реприз, то у нас их действительно было немного. Нас считали ленивыми. Может, и так. Но зато все наши репризы были добротные, за них стыдно не было. Если говорить о любимых... Ну, я не считаю «Сценку на лошади», она шла прологом к нашей работе. А вот то, что мы сами создавали, самое близкое – «Брев-но», очень любил репризу с тараканами, любил «Насос», репризу с першом.

87

– А вот эта вся ваша пластика, она естественна, присуща вам или вы ее искали, придумывали?

– Ничего я не искал, все это пришло, причем, аб-солютно бессознательно. Мне удобен жест, я чувствую, что он мой, – и его использую. Не было такого, чтобы я как-то там специально искал образ. У нас в студии были такие клоуны, которые брали книгу, писали образ, что-то там придумывали. По-моему, это какая-то муть, нельзя так. Все должно от сердца идти. Ну, спросили бы Колю Лаврова, какой у тебя образ? Он скажет, козел, иди отсюда, образ придумал! Все шло как-то так, как у нас говорят, от бога. Но без внутреннего своего мира нельзя стать хорошим клоуном. Нужно иметь и мировоззрение свое, и отношение свое к тому человеку, которого пока-зываешь на манеже.

Карандаш мне сказал однажды (а он такие вещи редко говорил): «Юра, запомни только одну вещь, клоун должен быть дурак, он должен быть ниже, чем публика. Поэтому все смеются. А в какой-то момент он становит-ся выше. И возвышается своей хитростью и неожидан-ностью концовки. И это еще больше восхищает людей, потому что никто не ожидал, что он вот так может смеш-но выйти из положения. И все-таки над умным челове-ком смеяться не будут. Если артист будет показывать, что он выше зрителей и умнее их, смешным не будет».

Да вся старая клоунада на этом строилась. Рыжий – дурак, над ним все смеялись, хотя фактически в дураках оказывался умный – Белый. И обманывал его Рыжий. Поэтому и у меня маска была такая дурацкая. Правда, Карандаш часто предупреждал меня не злоупотреблять раскрытым ртом, слишком уж глупый становлюсь.

Я был молодой, у всех расспрашивал про старых клоунов, и все впитывал в себя. Вот Эйжен (меня очень

88

интересовал Эйжен), как он был одет? Очень просто, го-ворят мне, обычный такой пиджак... И я верил, так оно и было. Это сейчас наши клоуны гоняются за смешной одеждой, одевают на себя какие-то балахоны... Да вот тот же Куклачев одел на себя этот совсем не клоунский костюм, это что, смешно?

Вот был хороший, добротный клоун Евгений Бирю-ков, он работал с Николаем Костроминым. Как-то Бирю-ков говорит мне: «Посмотри, завтра мы делаем фрачное антре. Мы выйдем во фраках, без яркого грима, без но-сов, ботинок и прочих клоунских атрибутов и будем де-лать обыкновенное клоунское антре «Вильгельм Тель». И вечером они работали. Знаете, прекрасно их публика приняла. Просто прекрасно! В этом был даже какой-то шарм, когда одетые во фраки люди говорят совершенно идиотский текст. «Прежде, чем стреляться, я хочу про-верить твою зоркость. Видишь, вон на столбе комар? – показывал Костромин в сторону галерки. – Во-о-н, ви-дишь?» – Бирюков пoдбeгал к столбу и объявлял: «Это ж нe комар!» – «А кто это?!» – «Это комариха!»

Или Карандаш. Что, у него был такой уж смешной костюм? Да, у него болтались широкие брюки, кургузый пиджачок, шляпа, сам он был маленького роста. Но в принципе узнаваем. А сейчас ряженые выступают. Ста-раются нацепить на себя одежду с какими-то вензелями, ленточками, какие-то карманы... Ах, как смешно, у меня сзади будет еще и бубенчик! Не знаю, не могу я понять этого вот рвения. Не от хорошей жизни это. Так бывает, когда человек уже на свой юмор не надеется и пытается хоть внешне чем-то взять.

Сейчас некоторые с печалью вспоминают старых клоунов. А почему у них слезы шли из глаз, парик под-нимался, нос светился? Об этом никто не думает. А вся причина в том, что, как правило, большинство из них

89

были дерьмовыми артистами и рассчитывали не на себя, а на трюк. А у Лавровых парики разве поднимались, фонтаны из глаз били? Нет, потому что они и без того талантливыми клоунами были, к чему им все эти ухищ-рения.

Я уж не говорю о клоуне Сергееве, который высту-пал под псевдонимом Серго, а среди нас его называли Мусля.

– Говорят, он умер где-то в Средней Азии в нищете и безвестности.

– Да, это так. Он умер в городе Ош. В последнее время был у одного силача, который по колхозным клу-бам халтурил, а Мусля у него за рюмку водки заполнял паузы, пока тот отдыхал. История, конечно, ужасная, он и ночевал где-то в сенях у этого силача.

– А Константин Мусин? Несмотря на популяр-ность, жизнь его тоже не особенно баловала. Вы встречались с ним в последние годы?

– Да. Он был тяжело болен, ушел из цирка, жил в Ташкенте. Мы там снимали «20 дней без войны». Я прихожу в старый цирк, там было общежитие, и вдруг вижу – Мусин стоит. Я говорю: «Костя, как дела?» Он ведет меня к себе в общежитие, а оно совершенно ужас-ное, даже двери нет, висит какой-то матерчатый полог... Какой-то топчан стоит, какая-то плитка... «Мы так уже живем пять лет». – «А квартира?» – «Не дают». К сча-стью, мне удалось ему помочь. Через три месяца полу-чаю я письмо от жены Мусина. Она пишет, что им дали однокомнатную квартиру, и когда Костя вошел на кух-ню, он опустился на колени перед газовой плитой и стал

90

целовать ее. «Это моя плита! Это моя плита!» – говорил он. Почему-то именно плита его поразила. Может быть, потому что всю жизнь они жили в чужих квартирах, об-щежитиях, гостиницах, ничего своего у них не было... А через два года Костя Мусин умер...

В том же году, когда я встретился с Мусиным, уви-делся и с Акрамом Юсуповым. Очень хороший был кло-ун. Мягкий. У него был юмор, присущий узбеку, такой чисто национальный и очень понятный всем остальным. Очень добрый клоун Акрам Юсупов. Он умирал уже. У него было больное сердце, он опух, тяжело дышал...

Вот такие две печальные встречи.Да, и еще одна состоялась там же, в Ташкенте, с

Боровиковым. Конечно, Боровиков был ниже Мусина и Юсупова по значимости, да и не очень смешной. Но мне нравилась его маска. И еще. У него не было ни одной чужой репризы, только свои. Правда, его репризы были довольно примитивные, но Боровиков делал их правиль-но, публика смеялась. У него были «свои» города, где его любили и очень хорошо принимали.

Помню, это был 49-й год, он выходил на манеж, садился на барьер, сидел такой печальный. Подходил инспектор манежа, спрашивал: «Павел Алексеевич, что такой печальный?» - Он трaгически отвечал: «Три дня ничего не ел». Жизнь тогда голодная была, понятно все. Инспектор спрашивает: «А почему, почему ничего не ешь?» – «Зубы почистил, вот жалко теперь есть, испач-каю». А потом он разыгрывал такую трагедию: «Нет, – восклицал, – хватит, пора с этим кончать, все!» На боку у него висела кобура, он делал движение, точно собирался расстегнуть ее. Инспектор манежа, подыгрывая, кричал: «Только не это, ты что, с ума сошел?! Не смей!» – «Не трогайте меня! – кричал Боровиков. – Я так решил!» Он вырывался из рук инспектора, доставал из кобуры батон,

91

поспешно ел его на ходу и уходил за кулисы.А вот кто еще был интересный клоун, так это Петя

Кукушкин. Обыкновенный деревенский паренек, не сильно грамотный, но очень смешной. Говорил скоро-говоркой, неплохо владел разными жанрами. Были у него хорошие репризы. Например, он выносил на манеж ящик с дырочкой и с каким-то желобом. «Я – изобрета-тель, – говорил он, – я придумал посудомойку «Пода-рок хозяйкам». У вас есть грязная тарелка? Давайте ее сюда. Опускайте». Тарелку опускали в ящик. «Раз, два, три», – и снизу тарелка выходила чистая. «Еще раз? По-жалуйста!» – «А, как устроена?» – спрашивал инспек-тор. – «Это секрет!» Опять опускали грязную тарелку, инспектор поднимал крышку, там стояла маленькая со-бачка и облизывала тарелку. Глупо, конечно. Но и смеш-но. И неожиданно. Публика смеялась.

– Юрий Владимирович, сколько я знаю, о вас всегда артисты хорошо отзываются. Прямо поразительно, такое впечатление, что у вас и врагов нет. Как же так вы мoжете сочетать добрые отношения с артистами и пост руководителя цирком? Не мешает однo другому? Ведь нужнo кому-то отказывать, более того, говорить в лицо неприятные вещи.

– А я и говорю. Обычно сразу предупреждаю, мо-жешь быть со мной не согласен, потому что это мое мне-ние, но свою точку зрения выскажу. Правда, я никогда не скажу: это плохой номер. Я обязательно скажу, мне кажется, здесь плохо это, то и то. Ну что же делать, бы-вает, что обижаются, как же иначе? Есть такое мнение, что актер, мол, очень раним. А по-моему, излишне ра-ним от критики неумный человек. Всегда лучше сказать горькую правду, чем красивую ложь.

92

А насчет того, что я добрый к артистам, это верно. Я жалею всех, даже слабых. Раз он работает, пускай ра-ботает. И вообще я уже давно заметил, что добрым быть легче и приятнее, чем злым. Нет, правда, если бы совсем исчезла злость, если бы все люди стали добрей и терпи-мей друг к другу, представляете, насколько радостней стала бы жизнь.

P.�. Юрий Никулин родился 18 декабря 1921 года, умер 27 августа 1997 года.

93

Глава седьмая

Андрей НИКОЛАЕВ

...Может бьrrь, творчество – это детство, застрявшее в человеке навсегда? И не просто, как заноза, а как уголек, способный зажечь oкружающих, воскресить детство и в них, заставить их поверить в сказку тогда, когда ониуже во многом разуверились...

Борис Васильев

Со стороны картина эта выглядела едва ли не пастора-лью, точно прощальный привет бродячим актерам Пабло Пикас-со, добрым клоунам Александра Куприна, брезентовым фургонам из книг Вильгельма Буша и Эду-арда Басса. Все: и маленькая, узкая, печально освещенная ту-склой лампочкой комнатка, рас-положенная рядом с выходом на манеж, и раскиданный по углам, точно ненужный хлам, реквизит, и синие ящики с острыми металлическими краями, и гру-ды афиш, и тряпье тут и там наваленное, развешанное... и сам клоун, немолодой уже человек с грустными глазами (он сидит на ободранной табуретке, латает свое три-ко...) - да-да, все это, точно, оттуда, из далекого детства цирка. Вот если бы только не календарь на стене, на ко-тором крупно – «январь 1987 г.», да не громадный, на три тысячи мест Свердловский цирк, можно было бы принять условия игры в «балаганчик».

94

Однако не драное трико и не тусклая лампочка были причиной элегического настроя. Разве в таких пустяках дело? Художественный руководитель комедийного цирко-вого спектакля «Я работаю клоуном», народный артист России, профессор ГИТИСа Андрей Николаевич Никола-ев при большом желании, думаю, мог бы отдать трико в костюмерную и распорядиться, чтобы электрик сменил лампочку в гардеробной. Больше того, если честно, сам Андрей Николаевич, при всем моем замечательном к нему отношении, беспокоил меня весьма относительно. Причи-ной волнений и даже командировки в далекий Свердловск был Андрюша, маленький мальчик в тельняшке в красную полоску и красном же берете.

Я увидел Андрюшу впервые, когда сам еще был при-мерно в его возрасте, значит, лет 25-30 назад. И принял его. И полюбил. С ходу. Без предварительных прикидок. Так принимают и влюбляются в то, что близко, понят-но и необходимо. Точно так же, наверное, любил я в дет-стве море, лето, цирк, футбол, жареную ставриду, Дже-ка Лондона... Андрюша был из этого набора. Иногда он врал мне, иногда был не очень смешным, а иногда - черес-чур старался понравиться. В таких случаях я злился, мог даже обидеться на него. Но предать, отвернуться – нет, никогда. Разве от себя можно отвернуться? А он оказал-ся частицей меня.

А.Н.Николаев был другим. Не то чтобы хуже или луч-ше своего героя. Просто другим – и все. У него была своя взрослая, серьезная жизнь, в которой хватало всякого, но которую я, честно говоря, почти не знал. Мы несколько раз встречались в Минске, в Москве, но все это было как-то впопыхах.

К несчастью, успехи народного артиста А.Николаева на международных конкурсах, удачи профессора А.Н.Николаева в подготовке выпускников ГИТИСа так же, впрочем, как и различного рода неприятности, влияли

95

(не могли не влиять) на судьбу манежного героя – мальчи-ка Андрюши. Поскольку Андрюшей каждый вечер прямо на глазах у зрителей становился народный артист и про-фессор.

«Свердловск - предпоследний город. Отработаю по-том Уфу и ухожу из цирка», - сказал мне по телефону кло-ун. И я поехал прощаться.

В цирке дети отвечают за родителей. И Андрюша прямо зависим от своего родителя Андрея Николаева. А значит, с уходом из цирка клоуна, мы навсегда расстаемся с его героем?

Вот об этом, а точнее, и об этом тоже, шел печаль-ный разговор в маленькой гардеробной комнате большого Свердловского цирка.

– Когда Енгибаров ушел из цирка, работник главка то-варищ Бабкин сказал: «Он был хороший артист, он помо-гал нам выполнять финансовый план». Вот и все, что было сказано о Енгибарове. Я в данном случае тоже помогаю Союзгосцирку выполнять финансовый план, а Союзгос-цирк все делает для того, чтобы я не выполнял своих твор-ческих планов. А у меня есть масса идей, задумок, которые я хочу осуществить. И вот сейчас, после 32 лет работы в цирке, я вдруг понял, что зашел в такой тyпик, из которого нет дальше хода.

Вот я целый день здесь, в цирке, копаюсь, реквизит ремонтирую, костюмы штопаю, но по большому счету ничего я здесь осуществить не могу. Поэтому я ухожу на эстраду. Там, надеюсь, мне удастся поставить спектакль, о котором я давно мечтаю.

Это, во-первых. Во-вторых, я считаю себя прежде все-го артистом, а не клоуном. Клоун – это узкая специализа-ция. А я хочу быть именно артистом, то есть использовать себя как-то шире. Для этого, вы знаете, я в манеже, на гла-зах у зрителя, переодеваюсь в костюм клоуна, чтобы люди видели, что я – артист, который, прикрываясь маской кло-

96

уна, может говорить какие-то серьезные и важные вещи. А переодеваюсь я специально, потому что играю

мальчика Андрюшу. Я в беретике, в тельняшечке, а на лице у меня уже осень. Происходит то же, что с Олегом Попо-вым: знаете, у него образ Иванушки-дурака, а Иванушка – сказочный герой – не может быть старым. Олег Попов прекрасно это понимает, поэтому он прикрывается гримом и, по сути, уже отошел от своей старой маски, превратился в буффонадного клоуна. Я же решил использовать другой прием. Зачем мне менять маску, если я могу откровенно на глазах у зрителей (смотрите, какой я!) прикрыться маской. Зрители видят, что клоун – человек, играющий клоуна, ум-нее, чем тот персонаж, которого он играет.

Вершиной импровизаций Андрея Николаева на мане-же стала, на мой взгляд, реприза «Крокодил». Все здесь точно и до мельчайших деталей оправдано. Хотя понят-но, что ни один нормальный человек, конечно же, не по-лезет в ванну сражаться с резиновым надувным кроко-дилом.

Нормальный не полезет. Андрюша лезет. Но не по-тому, что глуп. Он, – фантазер, сам создает условия для развития своих фантазий и сам же героически преодоле-вает все трудности. И хотя костюм, поведение и грим героя А.Николаева предельно просты, он не примитивен. Много раз в течение четверти века наблюдая за каприза-ми, шалостями, а то и просто хулиганскими выходками Андрюши, я каждый раз поражался, как удается коверно-му так ловко маневрировать между Сциллой примитива и Харибдой пошлости. Поразительно, но даже в самых буффонных антре герой А.Николаева оставался интелли-гентным.

Кстати, о буффонаде. Андрей Николаев начинал как раз в то время, когда развернулась активная кампания против париков, носов и яркого грима. Чтобы устоять

97

и остаться верным своим взглядам на клоунаду, нужно было иметь пример для подражания.

– Среди коверных таким примером для меня был и навсегда остался Карандаш. А среди буффонадных клоу-нов – это Николай Лавров и венгерский клоун Штеффи. Вы слишком молоды, его не знаете, он у нас работал дав-но. Потрясающе смешной человек. Он, помню, выходил в огромном пиджаке, огромных брюках, а все тело у него было точно на шарнирах. Он все время двигался и был очень забавный.

Ну, а позднее появился Енгибаров... И потом все вдруг стали говорить: вот видите, Енгибаров не гримируется. Но, во-первых, у него были большие ботинки, и глаза он под-водил. А во-вторых, или как раз это и есть, во-первых, Ен-гибаров – индивидуальность, а индивидуальности многое позволено.

И вот пошла у нас волна клоунов, которые решили не гримироваться, выходить на манеж такими, какие они в жизни. Какой-то парадокс: люди стеснялись надеть на себя большой нос, наложить на лицо грим. Плеяда безликих клоунов...

Но если в то время отвергали буффонаду, то сейчас, наоборот, вокруг сплошь - буффонные маски, буффонные клоуны. И никто их не третирует, никто не ищет в их дей-ствиях «идеи».

Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь: клоун не должен искусственно создавать ту или иную репризу. Только от себя нужно идти. Вот вы работаете сейчас над книгой о клоунах. Уверен, это будет интересно. Потому что каждый настоящий клоун – необычный человек. У него взгляд на мир чуток сдвинутый. Ведь как говорил Михаил Светлов: поэт – это не профессия, это состояние души. Так и клоун – это состояние души.

Я не из цирковой семьи. Папа у меня был дипломатом, мама – завучем в Литературном институте. А воспитывал

98

меня Михаил Аркадьевич Светлов. Он дружил с моими ро-дителями, жил одно время у нас. Точно также одно вpeмя, когда у него не было своей квартиры, жил у нас Святос-лав Рихтер. Часто приходил к нам в гости и играл на ро-яле Владимир Софроницкий. Жаль, конечно, что я тогда не вел дневник, какими бы интересными и ценными были сейчас эти записи.

Ну вот, скажем, моим крестным папой в цирке стал известный писатель-сатирик Владимир Поляков. Тот са-мый Поляков, который в течение 15 лет был единственным автором Аркадия Райкина. Потом он вместе со Славкиным написал сценарий фильма «Карнавальная ночь». С Поля-ковым мои родители дружили с детства. Он жил в Ленин-граде, а когда приезжал в Москву, останавливался у нас. И тогда в нашем доме собирались все эстрадные корифеи: тот же Райкин, Миров (он, кстати, учился и сидел с моей мамой за одной партой в школе), Миронова и Менакер... Приходили Роман Кармен, фотокорреспондент «Огонька» Бальтерманц... Удивительно интересные люди! А я был маленький, тихо сидел в углу, все слушал, смотрел. Они очень мало пили, зато умели много веселиться, рассказы-вали всякие забавные и необыкновенные истории, пели, танцевали, устраивали капустники, благо квартира у нас была огромная. И все это как-то отложилось, не могло не отложиться у меня и, конечно, потом пригодилось.

В 55-м году, когда в цирковом училище впервые от-крылся экспериментальный курс отделения клоунады, я решил попробовать поступить туда. Конкурс был огром-ный, и я благополучно провалился. Тогда Поляков пошел к директору училища Волошину и поручился за меня. Он сказал, что знает меня с детства и считает, что клоун из меня выйдет. И меня взяли. Но взяли условно. Педагог, ко-торый набирал курс, покойный ныне Александр Алексан-дрович Федорович сразу сказал мне, что клоуна из меня никогда не получится. Каждый учебный день начинался

99

с того, что он давал всем этюды. Мне не давал. Он гово-рил: «Николаев, я тебя не хотел принимать, тебя приняли по блату. Но коль уж ты здесь, то занимайся чем угодно: жонглированием, акробатикой. Все равно ты – не клоун. А лучше быть плохим инженером, чем плохим клоуном. Не знаю, может, из тебя выйдет хороший жонглер, я видел, ты там увлекся, иди, жонглируй, акробатикой занимайся – чем yгoдно!» Было обидно, но я решил: пока учусь, должен по-стигнуть все жанры.

Федорович отпускал меня с занятий, надеясь, что мне надоест все это и я уйду сам. Но у меня есть одно качество, которое мне часто помогает: я заводной. Я все делаю назло или, точнее, вопреки. Когда, уже работая в цирке, я сло-мал позвоночник, врач сказал, что никогда сам себе даже ботинки не смогу завязать. А я через пять месяцев крутил сальто-мортале. Точно также в детстве, когда врачи, поло-жив меня на обследование, сообщили, что у меня порок сердца и запретили быстро ходить, ездить на велосипеде и вообще всякие физические нагрузки, я достал фиктивную справку, назло всем пошел в цирковое училище и с утра до вечера занимался акробатикой и гимнастикой. Думаю, это меня и спасло. Да, порок у меня остался, но компенсиро-ванный.

Но вот тогда, в самом начале, я совсем было смирил-ся, подумал, ну что ж, нет способностей, надо уходить. И, может быть, даже ушел, если бы не тон Федоровича. Он был таким оскорбительным, что я возмутился, – ну сколь-ко можно?! Раз, два, еще куда ни шло, однако шутки типа «маменькин сыночек», «мама позвонила, тебя взяли» я слышал ежедневно. Ясно, что также относились ко мне и однокурсники.

Я продолжал упорно заниматься разными жанра-ми, а через два года, когда пришли выпускные экзамены, выяснилось, что нужен комик, который владеет разными жанрами, чтобы входить в номера. Кроме меня, на курсе

100

таковых не оказалось. Я участвовал в номерах жонглеров, акробатов, эквилибристов, делал все то, что должен делать на манеже цирковой коверный. И мне поставили «пятер-ку». А большинство тех ребят, которые очень прилежно из-учали под руководством Федоровича теоретический курс, оказались профнепригодными. Кого-то отчислили, кто-то и сейчас работает, кто хоть немного овладел жанрами. Ну, например, Васин, может знаете? А он был любимым уче-ником моего педагога...

– Вот здесь, кажется, самое время перейти к вопросу о тех качествах, без которых не может обойтись насто-ящий клоун. Видимо, все-таки следует резко разграничи-вать профессию клоуна и актера кино, театра, эстрады. Слишком это разные вещи. Такая же разница, как между клоуном и просто артистом цирка. Одно дело, перш на лбу держать, тут главное, рот не открывать, посколь-ку некрасиво, а другое, – выйти с репризой на манеж. У клоуна свои проблемы и сложности, у него драматургии нет, он не «Лес» Островского играет, а как бы сам на себя шарж рисует...

– Ну, вот тут я с вами не согласен. Тот, кто перш дер-жит, тоже должен быть актером. Ведь существует трюк и существует oгромное время между трюками. У нас, к со-жалению, цирк зашел в тупик еще из-за того, что большин-ству неведомо, что такое мастерство актера. Вот приходит в студию по подготовке новых номеров акробат или атлет. Он показывает, что может стойки стоять, поднимать огром-ный вес, делать тройное сальто. Прекрасно! Но никто не попросит его прочитать стихотворение, чтобы определить его актерские данные. Что же дальше получается? А даль-ше выходит этот атлет на манеж, он сильный, у него вот такие бицепсы, но он не актер. И когда он держит перш, это одно, а вот когда перш снял, поклониться не может и улыбнуться не может. Понимаете, это как раз то, на чем

101

наш цирк сейчас споткнулся: чистая демонстрация физи-ческих достижений. А это скучно.

Ведь вспомните, кроме Довейко тройное сальто-мор-тале с пируэтом исполняли несколько человек, но так, как он - никто. Потому что он актер, а другие - просто испол-нители сложного трюка. Или возьмите Николая Ольхови-кова. Что, разве мало было у нас жонглеров на лошади? Но он – один. И Слава Бегбуди один. Они – актеры... А что касается клоунов, то, конечно, клоун должен быть прежде всего актером. Таким, что если завтра придешь в театр, сможешь сыграть любую роль. Между прочим, многие те-атральные артисты, приходя в цирк, не могли играть. Вы знаете, народный артист СССР Борис Тенин мечтал рабо-тать в цирке клоуном. Просматривался и заваливал. Пото-му что сама манера, что ли, актерская в цирке должна быть иной. Нужно учитывать, что зритель сидит со всех сторон, уметь играть спиной тоже. А это крайне сложно. И потом пластика совершенно другая. У нас сильно утрирована актерская подача, обязательно чуть-чуть пережим должен быть. Но из-за этого ни один клоун, кроме, пожалуй, Нику-лина, на телевидении и в кино не проходит. Почему? Ну, не знаю, согласитесь вы со мной или нет, но Никулин в цирке интимен. Он и на манеже не яркий, не буффонный. А ког-да актер, у которого все мышцы лица, мимические данные приспособлены для цирка, для зала, в котором нужно уди-виться так, чтобы в двадцaтом ряду было видно, как ты удивился, пытается после этого сниматься крупным пла-ном, это выглядит патологией.

А в общем-то, почему я пошел в цирк, почему полю-бил эту профессию? Я понял, что профессия клоуна тем и интересна, что включает в себя массу других профессий. Массу! В свое время был такой актер театра Вахтангова и кино Сергей Владимирович Лукьянов. Очень талантли-вый человек. Вы, наверняка, его помните, он играл глав-ную роль в фильме «Кубанские казаки». Так вот, этот Лу-

102

кьянов когда-то давно год работал в полете у знаменитого Донато Моруса. И поскольку Сергей Владимирович был другом нашей семьи, часто вместе со своей женой, тоже известной актрисой Лучко, бывал у нас, много рассказы-вал о цирке. Когда он узнал, что я поступаю в цирковое училище, стал мне рассказывать о клоунаде. Он говорил, что сам мечтал работать клоуном. Ведь клоун, не в пример театральному артисту, ни от кого не зависит: ни от режис-сера, ни от автора, ни от пьесы – сам себе хозяин. Кроме того, клоун должен владеть жанрами, многое уметь. То есть это попросту необъятная профессия. Вот уж воисти-ну, клоyн должен объять необъятное.

Мне было у кого учиться. Я вскоре после выпуска из училища попал к Карандашу. И это была хорошая шко-ла. Потом я работал у Попова. И Олег Константинович привил мне трудолюбие. За это я благодарен ему на всю жизнь. Это было в 57-м году. В девять утра я уже должен был стоять в комбинезончике и работать в мастерской – паять, строгать, клепать. Попов обучил меня многим ре-меслам. Он совершенно прав, когда утверждает, что свой реквизит клоун должен уметь сделать сам.

А когда я выпустился соло-коверным, попал в коллек-тив Кио-отца. Тут мне очень помог клоун Эдик Середа. Эмиль Теодорович специально прикрепил меня к Середе, клоуну невероятно раскрепощенному в манеже. А я жутко стеснялся, комплексовал, боялся зрителя. Вот Середа и на-учил меня такому артистическому нахальству. За что я ему очень благодарен.

Это все мои учителя.

Потом был 65-й год и первое место на Международ-ном конкурсе циркового юмора в Софии. И другие награды – в Бельгии, Италии, ФРГ. И много успешных гастролей практически по всему миру. Но это потом. А в 65-м году ему уже исполнилось 27 лет, но он был никем, просто, ко-верным, комиком у ковра, человеком, заполняющим в цир-

103

ке паузы между номерами. И потому родные, что бы ни рассказывал им Андрей о братстве циркового люда, о его искренности и преданности манежу, к цирку и его работе относились по-прежнему настороженно.

– Моя тетка – искусствовед, специалист по живописи. Когда я пришел и сказал ей, что буду клоуном, воскликну-ла: «Тихо, соседи услышат!» И после этого каждый раз, когда я приходил, она плакала, говорила: «Я все понимаю, но среда, в какую среду ты попадешь?»

– И в какую среду вы попали?– Вы знаете, я в цирке более тридцати лет и должен

сказать честно, что, конечно, такого интеллектуального от-сева, как в театре, у нас нет. В цирк берут по физическим данным. Поэтому у нас, как в спорте, много своих идиотов. Ведь не секрет, что в цирке и сейчас есть артисты, которые за всю жизнь ни одной книжки не прочли, кроме, пожалуй, букваря. Вы пытаетесь вместе с ним анализировать работу, а он не понимает ни слова. И никогда не поймет. Может, поэтому еще у нас так мало хороших цирковых критиков – небезопасное это дело! Я помню, в Киеве какой-то искус-ствовед разбирал программу. И вдруг одна артистка пере-бивает его: «На себя посмотри!». А с другой стороны, мо-жет, это и хорошо, что нравы простые, - меньше сплетен, меньше интриг...

Но это же и останавливает сейчас цирк в развитии. Чтобы придумать номер в цирке, нужно знать не только цирк. Необходимо знать театр, разбираться в живописи, музыке...

Вот, скажем, Ролан Быков поставил цирковой номер. Такую небольшую мини-пантомиму «Двое под одним зон-том». Очень красивый номер. Идет под зонтиком человек, вдруг навстречу – собака бродячая. Он – от нее, она – к нему, он опять от нее... Чудесная лирическая миниатюра. Приняли на «ура». А потом прошел год, и артист решил, мол, кто такой Ролан Быков, я сам все понимаю. Взял и

104

переделал номер. Убрал всю эту лирику напрочь. Просто выходил, а с ним уже не одна, а сразу шесть собак, и он их демонстрировал. Потом уже и зонтик закрыл: откуда в цирке дождь? И вот через год смотрим мы этот номер и ничего не узнаем. Выходит артист, почему-то жонглирует зонтиком, а потом выбегают собачки и показывают дрес-суру... А что осталось от Ролана Быкова? Ничего!

– Я застал вас в какой-то очень печальный период жизни. Каким вы сами в дальнейшем видите ваше твор-чество? Не будет ли вам трудно без цирка? Морально трудно. Ведь столько лет с ним связано...

– Очевидно, будет трудно, но я не могу иначе посту-пить. Понимаете, я руководитель коллектива, я отвечаю за него, отвечаю перед людьми. А сейчас нахожусь в такой ситуации, что практически не могу ничего сделать.

Вы помните, я уже уходил из цирка на эстраду в 76-м, и за год создал целый коллектив, поставил спектакль в двух отделениях. А в цирке я на каждый новый номер трачу полтора года. Но жизнь-то идет... На что она идет? Вот на что...

И Николаев кинул мне на колени латаное трико шута. Сколько раз видел я его в этом трико в блестящем номере «Бал шутов». В Москве, Сочи, Минске, Гомеле, Калинине... И теперь здесь, в Свердловске... Неужели последний раз?

Я суеверно отогнал от себя это слово «последний». Хотя в нем ли дело? Глупости все! Уходят и приходят актеры. Они меняют роли, театры, сцены и манежи. А маска клоуна, тот облик, в котором увидели мы его впер-вые, каким запомнился он нам со всеми этими репризами, падениями и нарочитым шумом – все остается. До тех пор, пока живы мы, пoка живы наши воспоминания. А что, разве не так?

105

Глава восьмая

Юрий КУКЛАЧЕВ

Искусность выявляет возможности материала, искусство – возможности личности.

Даниил Данин

Юрий Куклачев умеет «прос-читывать» ситуации. Я давно знаком с клоуном и еще тогда, в первые наши встречи, заметил за ним эту способность. Он может прог-нозировать свою работу на несколько лет вперед. Поэтому заранее готов к разного рода сложностям, порой, казалось бы, непредвиденным.

Может быть, именно поэтому в цирковой среде живет мнение, что Куклачев - везунок, счастливчик, а слава, популярность, успех – все то, чего он достиг за относительно короткий срок, не столько талант, сколько умение маневрировать в отношениях между коллегами, начальством и журналистами.

Ну и, конечно, кошки...Однажды в компании зашла речь о Куклачеве. Кто-

то из присутствующих заявил: «Ему имя кошки сделали». Мнение довольно расхожее и отчасти справедливое. Но лишь отчасти. Я не собирался тогда ни защищать, ни оправдывать, клоуна (собственно, Куклачев в этом и не нуждается), однако молчать не счел нужным. Поскольку убежден: зрителя обмануть нельзя. А он, зритель, в массе своей принимает Юрия Куклачева.

106

И вообще, кто сказал, что кошки – это плохо? Помню, в давней беседе Юрий чуть ворчливо признался: «Понимаешь, все меня знают, как кошачьего клоуна. Ведь так и говорят: «Кто, Куклачев? А-а-а, это тот, что с кошками выступает».

Играл, конечно, малость, не без того. Да, создали ему кошки имя, но почему их надо стесняться? Кому-то может не нравиться костюм Куклачева, кому-то - лицо, голос или манеры, но не признавать клоуна как явление было бы сегодня, по крайней мере, странно.

На мой взгляд, ему не всегда хватало чувства меры. И от этого Куклачев долгое время шел как бы по горизонтали: новые репризы, новые кошки, спектакли новые, а углубления характера – нет.

В упорстве ему не откажешь. И если что решил, идет до конца. До точки. Порой, правда, соглашаясь с восторженными критиками, Куклачев сознательно пририсовывал палочку, делая из точек восклицательные знаки. В душе он, видимо, понимал, что завышает оценку, но признавал собственные ошибки лишь спустя время.

Новая работа Куклачева, спектакль «Цирк берет интервью», поставленная кинорежиссером Г.Юнгвальдом-Хилькевичем в цирке на Ленинских горах, тоже из разряда спорных. О ней много говорили. Одни – категорически отрицая, другие – называя новаторством. Я сознательно не стал давать оценок работе клоуна. Ну хотя бы потому, что понял: Куклачев имеет на этот счет уже сформировавшееся личное мнение. А он упертый.

Внешне Куклачев изменился. Спокойней стал, менее суетливым. Может быть, вслед за наигранной, напускной, пришла внутренняя уверенность? Вполне возможно, ведь год у него по всем показателям был

107

успешный. Сначала международный фестиваль цирков в Монте-Карло, где он стал лауреатом. Потом - указ о присвоении звания народного артиста России. И вот теперь – спектакль...

Я поздравил его и спросил:– Теперь ты уже доволен собой?

– Пока еще нет. Считаю, что на данном этапе я лишь нащупал тот пyть, по которому мне идти дальше. Долгие-долгие годы я шел к нему. Мне говорят, ты сейчас расслабился, стал свободней работать. А все потому, что раньше надо было доказывать, что я клоун. Понимаешь, много сил на это уходило, нужно было напрягаться, а ведь жизнь человеческая, какая она есть, вся в манеже видна.

Я открыл у себя в коллективе клоунскую студию, набрал почти тридцать человек. И вот с ними репетирую по той системе, с которой начинал сам. У меня была разработана методика, я ежедневно в течение многих лет вел дневники. А сейчас их поднимаю и перерабатываю. И на их основе я начал писать книгу, ту серьезную теоретическую книгу, о которой когда-то говорил тебе. Самое интересное, я чувствую, что не только учу ребят, но и сам начал учиться.

– Ты сказал о какой-то своей методике. Что это такое?

– Ну, подробно о ней ты прочитаешь в книге. А если в общих чертах, то я для себя определил основные принципы и ту последовательность, которая должна быть в развитии клоуна как личности. Я вспоминаю, как сам начинал. Ведь когда я пришел в училище, у меня вообще ничего не было. И поступил я туда с большим

108

трудом, можно сказать, кое-как пролез. А потом выгоняли меня, данных не было. В этом я сейчас совершенно определенно могу сознаться.

И вот тогда я сам для себя начал искать методику. Поднял все работы Станиславского, Горчакова, Топоркова, Мейерхольда, Вахтангова и на их приемах стал учиться. Что для меня прежде всего было важно: понять принцип. Почему этот актер увлекает меня своей игрой, а этот - нет, почему мне это интересно, а это - скучно?

Я пытался во всем разобраться. Было трудно. Отец у меня шофер, мать дворник, в театр я ходил, может быть, два раза в детстве вместе со школой и, естественно, был далек от всего этого. А здесь я стал ходить в театр каждый день, стал анализировать, вести записи своих впечатлений от увиденного и прочитанного. Но главное, тут же, увидев что-то яркое на сцене, пытался использовать в цирке.

Конечно, в процессе работы я многое менял. Первое, чтo сделал, это расчистил площадку, убрал все то, что было. Работа невероятно сложная. Сейчас многие удивляются, как это вышло? Я сам иногда смотрю и думаю, насколько, ж хватило сил все те приемы, которые я наработал в цирке за годы работы, убрать. Даже мои педагоги удивлялись: «Юра, ты был такой интересный, а сейчас, что с тобой, ты - вообще ничто?» Я им объяснял: «Понимаете, я сейчас расчищаю площадку. У меня идет процесс становления. Сначала я должен расчистить, потом буду засевать. Потом начну выращивать. Как в парке, по плану, там кустик, здесь деревце и постепенно-постепенно буду все это обрабатывать».

Конечно, когда я выпускался из училища, я только чуть-чуть выстроил себя внутренне. Но внешне был далек от желаемого. А когда уже начал работать,

109

скачок произошел очень сильный. Потому что я утром репетировал, а вечером пускал в работу. И сразу мог видеть, надо или не надо. И конечно, прогресс был с каждым новым городом. Для тех, кто меня видел раньше и потом встречал, я становился открытием - совсем другой человек, так сильно менялся. И на эту работу ушло десять с лишним лет.

Было страшно тяжело: готовить новый репертуар, репетировать с кошками, делать этюды, заниматься аутогенной тренировкой, специальной йогой - существовала целая система подготовки. Конечно, когда появились дети, стало еще сложнее. Но я вовремя успел заложить необходимую основу. И много читал. Так же, как Дикуль развивает мышцы, клоун должен развивать свою голову.

Знаешь, в чем беда, нашей клоунады? Никто с молодыми не занимается. Я вот сейчас работаю со своими студийцами. Я их «достаю», и еще как! Я им сразу говорю, что надо, куда двигать дальше. Как я их учу? Ходишь по улице, ищи остроту везде. Просто по улице идешь, УДИВЛЯЙСЯ! Вздрагивай, вскрикивай. Клоуном не рождаются и за два-три года учебы им стать нельзя. Клоун – в течение всего дня, всю жизнь. Он так чувствует. И работать должен над собой круглые сутки: в автобусе, в троллейбусе – везде.

Есть у Станиславского такой шикарный урок на воображение. Я его назвал «внутренним видением». Воображением пытаться рисовать жизнь. Это учит предвидеть многие обстоятельства. Когда с режиссером Юнгвальдом-Хилькевичем мы садимся работать, нам не надо в манеж выходить. Мы с ним как бы прокручиваем кино. Раз – вот так. Нет. Стоп, назад открути, а если так? И пошел. У нас с ним развито воображение, поэтому и работать легко вместе.

110

Вот так в моих записях есть целый цикл о воображении, фантазии в профессии клоуна. Конечно, в чем-то здесь я близок к театру. Да возьми вот эти даже монологи из спектакля, ведь я их не по-цирковому читаю. Понимаешь? Убрали ту помпезность, которая у нас в цирке была принята. Такая, знаешь, «дуровская» манера, псевдо-возвышенная. Хилькевич сказал: «Знаешь, Юра, сейчас весь мировой кинематограф стал проще, человечней. И самые серьезные проблемы решаются простыми словами». И правда, бывает, текст звучит так просто, а вслушаешься, там такая глубина, такая сила! Вот даже пример – фильм «Пролетая над гнездом кукушки». Там же текст вообще такой простой, а выходишь, мурашки по телу бегают...

Конечно, я чувствую недостатки спектакля. Например, реприза «Ящик», что с ней делать? Вот сижу, уже четвертый раз прокрутил, как дотянуть, но ничего пока. Все говорят: плохо, плохо, а вы подскажите, как сделать лучше! Ну, ничего, все равно найдем. Потому что мне уже жизнь доказала, что когда бьешь, бьешь в одну точку, добиваешься. Но, конечно, тяжело сейчас.

– Юра, сравнив два спектакля, «Город Мир» и этот...

– «Город Мир» ты же помнишь, какой он спектакль? Там же спектакля не было. Просто дивертисмент со связками между номерами. Так примерно: «А вот мы сейчас на улице Цветов» – и шел номер иллюзии с цветами. Такое сюсюкание. Этот ход почти полностью передрал потом у нас Архипцев, когда ставил спектакль о Москве. Тоже улицы, Эрмитаж, площади Москвы - чушь полнейшая!

111

– Но подожди, когда я говорил тебе об этом несколько лет назад, ты обижался.

– Мы растем, растем, понимаешь? Потому что, действительно, я был тогда в поиске, становлении. Вообще принцип жизни человека в том и заключается, что он должен быть доволен своей работой. И вся прелесть – суметь взнуздать собственное самодовольство, самоуспокоенность, взглянуть на свою работу со стороны. Вот если это происходит, значит, будет прогресс.

– Ясно. Вот эта твоя студия. Ты убежден, что можно научиться быть клоуном?

– Понимаешь, в чем дело, научить клоунаде нельзя. Но помочь способному человеку прийти быстрее к какой-то определенной цели можно. Но пока еще я не вижу какого-то всплеска у этих ребят.

– Но ты же отбирал их как-то по способностям?– Нет, пока еще отбора я не делал. Да и нет ярких

одаренностей. Никто не претендует на соло, даже клоунскую пару трудно пока подобрать. Очень много работать надо. Я с ними попробую освоить клоунские приемы, дать им основной взгляд, понятие, отношение. Они поймут, в чем смысл клоунады, что это не просто профессия, это своеобразная форма жизни человека. Это стремление к своей индивидуальности... Да-да, попытка развивать ее в своем направлении. Пусть сегодня он не нравится, этот человек. Ну и ладно. Не надо стараться всем нравиться. Главное – оставаться самим собой. Как в живописи, знаешь, рисует человек, не нравится кому-то, а потом, когда он умирает, выясняется, что он – гений. В нашем искусстве это, правда, сложнее, в нашем искусстве оценивают артиста при жизни.

112

– В начале разговора я спросил у тебя, доволен ли ты своим положением сейчас. Ты сказал, что не совсем. Предположим. Ну, а в чем тогда ты ищешь цель, чего бы ты хотел достичь?

– А, ты об этом... Знаешь, после конкурса в Монте-Карло у меня вообще какой-то внутренний разлад к разным званиям произошел. Я понял, что все это дерьмо, глупость.

– Ну, раз существует такая оценка, почему же совсем ее сбрасывать со счетов?

– Самая лучшая оценка – это аплодисменты зрителей. Они хлопают, радуются, смеются, плачут – вот она оценка.

– Прости, но как-то не очень убедительно. Все равно для любого человека в любой деятельности, а тем более в мире искусства, где, хочешь – не хочешь, существует конкуренция, важна еще какая-то награда, – материальная, духовная...

– Я просто хочу сказать, когда всю жизнь бьешься, бьешься за эти звания, ставки, поездки, потом вдруг понимаешь, что все – ерунда. И это действительно так.

Перед фестивалем в Монте-Карло мы работали в Свердловске. Я так полюбил этот город. Зритель какой там! Сумасшедший! Я такого зрителя нигде не встречал. И вдруг узнаем, что сразу после Монте-Карло будет Италия. Как же Италия, если мы собирались вновь вернуться в Свердловск и билеты на все представления заранее продали?

Я взял и отказался ехать в Италию. Надо сказать, это

113

было потрясением для многих наших деятелей. Ты что, чокнулся, говорили мне. Я пытался объяснить, что на месяц вперед билеты в Свердловске продал. Ну, съезжу я в Италию, куплю себе лишнюю дубленку, еще что-то, а зритель то, что я наработал за пять месяцев, в течение десяти дней уничтожит? Нет, я считаю, что вот это мне дороже.

Особенно остро понял после того перенапряжения, которое было в Монако. Такая там была борьба, такая драка! Я там впервые реально осознал, что такое чемпионат мира в спорте. Напряжение психических, сил, физических, всех эмоций достигает апогея. Конечно, я рад, что в целом справился с задачей.

– Ты показывал все репризы?

– Знаешь, я хитрил там всеми способами, вплоть до взяток: бутылку водки давал, икру, только бы предоставили возможность показаться. И я пробил-таки шесть выходов. Представляешь, шесть раз я вышел! Практически, весь основной репертуар показал. Что там творилось! Конечно, они считали, подумаешь, клоун, паяц, побегает, подурачится... А получился триумф.

Было даже такое. Оркестр перестал играть, меня гонят с манежа, а я сел на барьер и сижу. Но зрителю ведь не расскажешь о том, какие козни тут учиняют по отношению к нашим артистам. Да и не надо им это. Как они меня принимали, визжали, орали, - что творилось в зале, не передать! Падали от смеха. А я с первого выхода, как зацепил зрителя, так и стал «душить’. В первый день мы на пятнадцать баллов были выше всех. Обычно разница в два-три балла, а здесь аж пятнадцать. Такого у них еще никогда не было.

На второй день они уже не стали оценивать по баллам, стали другими методами на меня давить. Такая

114

началась драка... Ну, все это внутренние дела, скучно и неинтересно...

И когда я после всего, вымотавшийся вконец, вернулся в Свердловск, я понял: здесь дети, я по ним стосковался, с ними надо быть. А потом ехать в Италию всегo на десять дней, что это за поездка?!

Когда я вернулся такая была внутренняя усталость, что я понял – все суета. Главное - сегодняшние зрители, как они тебя воспринимают. Поэтому мне обидно, что некоторые клоуны, имеющие звания, забыли то, для чего они. Нет, не ради звания, а ради этих аплодисментов, ради этого восторга мы работаем.

И дело не в том, что много или мало смеха. Вот некоторые говорят: в вашем спектакле мало смеха. А мы не стремились смех здесь искать, потому что слишком серьезную проблему взяли. Семьдесят лет при советской власти прожили и - не до смеха.

– Анатолий Васильевич Луначарский, как известно, yтверждал, что «клоун смеет быть публицистом». Ты – тоже за публицистику на манеже. Но как-то так уж само собой выходит, что публицистичный – значит не смешной. Ты это сам минyту назад подтвердил. Но несмешной клоун – не парадокс ли?

– Публицистическое – это глубоко гражданственная тема, тема, которая должна говориться очень смело и вызывать не смех, не радость, не восторг, а может быть, даже неловкость.

У нас в спектакле знаешь, какой подтекст? Почему мы столько лет молчали? Когда же проснется наша совесть? И я в манеже говорю о совести. Пусть кому-то это не нравится. Ну не съезжу лишний раз в поездку, оттянут мое очередное звание. Пусть! Оно, как это ни cтранно, мне ненужно.

115

– Ты совсем недавно стал народным, неужели не радовался?

– Знаешь, не радовался. Даже банкет не устраивал. Оно так естественно пришло. Я не бился за это звание, я даже не знал, что мне его присвоили. Был как раз на гастролях в Финляндии, вернулся, мать звонит, сообщает. Конечно, неожиданно. Но считаю, это естественный и правильный процесс. Другое дело, если я старый и жду, переживаю, вот сейчас умру, а звания так и нет, тогда это трагедия. А так, как сейчас, это нормально.

Вот новый спектакль будем делать. Отметят - хорошо, но специально рваться, чтобы унижать себя перед кем-то?! Нет, я считаю это неправильно.

Я резко иду на эксперименты. Любые. Ведь это почти авантюра, отказаться от уже найденного, взять совершенно другое направление. Вот это и есть перестройка, внутренняя. И сейчас я понимаю, что это не итог, просто какой-то период. Наш новый спектакль - подход к главному, своего рода мостик. Это будет большая и необычная работа. Представь, двадцать клоунов, которых обидели, унизили, оскорбили. И вот они решили прямо здесь, над манежем, на сцене строить дом. Счастливый дом.

– Юра, а не кажется ли тебе, что в этом, нынешнем спектакле, есть некоторое противоречие: твоего образа, твоей маски и того действия, которое там происходит? Стоит ли твоему герою говорить лозунги? Порой кажется, что все эти пусть сами по себе прекрасные и замечательные слова о долге и совести никак не его, точно у другого персонажа их взяли и твоему Юрашке пришили. Белыми нитками...

116

– Надо же когда-то и мне заговорить. Все привыкли, раз Иван, значит - Иван, хлебай щи лаптем. Хватит. Хватит! Я тебе скажу, мы не случайно пошли по этому пути. Если хочешь, это поиск; русского Ивана в данной ситуации. Да, я с тобой полностью согласен, отошли от маски, и, может быть, не все так хорошо, как надо бы, клеится. Хотелось бы, конечно, как Никулин говорил, чтобы в монологе юмор Жванецкого был. Но я и другое знаю: мне нравится, когда я людям говорю о совести. Нет ведь ее нигде. Да, нет совести. Трусов много.

– Ладно, бог с ней, оставим политику. Мы все-таки в цирке. Скажи, кто из современных клоунов тебе, ну, скажем так, интересен?

– Не знаю. Пока самый современный клоун – Енгибаров. Понимаешь, он ушел из жизни, когда был примерно в моем возрасте. А остался самым современным, хотя прошло много лет. Не знаю, к чему бы он сейчас пришел, если бы был жив. Он был человеком одержимым, всегда в поиске. Не знаю, как бы он сейчас выглядел в свои пятьдесят с лишним... Но, наверняка, нашел бы какой-то ход, как-то выкрутил бы.

– А ты сейчас представляешь себя ну, скажем, через двадцать лет? В возрасте Попова?

– Я себя потихоньку готовлю к этому. Потому и начал изменять образ. Вот Марчевский, знаешь, в чем будет его трагедия? Он пока моложавенький, такой франтик, еще интересный. Ну, как юный Берман. А сейчас? Вот это ждет и Марчевского. Потому что у него все за счет легкости, энергии, быстроты, все довольно зрелищно, но актерского мастерства не набрал. К тому же, он вторичен...

117

Я ведь тоже когда-то начинал с подражания. Что-то от Попова брал, что-то от Енгибарова, что-то от Майхровского, еще от кого-то. Но ведь потом ушел от всего этого. Убежал. Потому что чужое нужно только для первого шажка. Знаешь, как на реке по льдинкам перепрыгиваешь, чтобы в ледяную воду не попасть и не утонуть. Вот так и допрыгиваешь до своего берега.

Сейчас, когда я нашел себя в манеже, могу варьировать как угодно. Сейчас главное - эмоциональные репризы, чтобы не трюк был на первом месте, а мысль.

Придумать репертуар коверному очень трудно, любой подтвердит, кому приходилось заниматься этим делом. Но для меня каждая работа – этап. Вот я сейчас хаю «Город Мир». И справедливо. Но, с другой стороны, там было несколько сильных реприз. Там я впервые заговорил. Пусть фальшиво, стихами, но заговорил. Я понял, что это такое. Начал работать с микрофоном. И это был переход к новому спектаклю. Здесь я уже освоил слово, поэтому в будущей работе «Строим дом» смогу где-то новеллами пробовать вести тему. И этот наш дом мы будем строить прямо на глазах у зрителей. Вообще дом - это как-то очень уютно, правда?

- А не жалко оставлять такую большую работу, которую только закончили?

– Я хочу, чтобы у нас в репертуаре было несколько спектаклей. Приехали в город и сидим год. Вот к вам в Минск приедем, можем работать весь сезон. На утренниках – детский «Кот в сапогах и Карабас-Барабас». А по вечерам «Город Мир», «Цирк берет интервью» и новый – «Строим дом». А еще есть у нас идея создать, как я его называю, валютный спектакль «Все о кошках». Мы придумали его для Олимпийского Дворца. И если

118

нормально сделаем, уверен, в Олимпийском месяц с аншлагами продержимся. Там сорок тысяч зрительный зал. Пугачева там десять-пятнадцать дней стадион держала, думаю, и мы сможем. Добавим немного эстрады, рекламу двинем - народ повалит, ужас что будет твориться. Люди любят кошек. Да даже и те, кто не любит, все равно придут. Из любопытства.

– В общем, с кошками ты в ближайшее время расставаться не собираешься?

– А какой смысл? Кошки родили меня.

– Просто, я помню, ты когда-то с печалью говорил, мол, кошатником зовут, а я артист.

– Раньше думал, что меня не оценили как клоуна, а только кошки помогли. А потом понял, ну и пусть говорят, какая разница, все равно я – Куклачев.

Знаешь, у каждого должен быть свой принцип, свой характер, своя индивидуальность, свое лицо. Поэтому, когдa говорят: «У Енгибарова только пантомима была» – не огорчаться надо, а радоваться, это его от всех отличало. А у Куклачева – кошки. Ну и радуйтесь, что у него кошки. Это же у Куклачева, не у всех клоунов. Но, знаешь, самое интересное, сейчас кто бы ни работал с кошками, хуже-лучше меня, все это на меня реклама.

Куклачев уже есть. Мое никто у меня теперь не возьмет.

Ему пишут зрители. Часто. Прямо там, в гримерной Нового Московского цирка, показал он мне антресоли, битком набитые письмами. Большинство интересуются кошками. Как их дрессировать, кормить, ухаживать. Или просто предлагают своего котенка в

119

подарок. Но бывают и серьезные: «Юрий Дмитриевич, мечтаю стать клоуном. Научите!»

– И что ответишь? – спрашиваю.

Куклачев пожимает плечами – если бы знать! А кто знает?

Я вспоминаю свои встречи с Карандашом. Ему шел девятый десяток. Вне манежа возраст ощущался особенно сильно. Он зябко ежился, судорожно, по-стариковски, потирал руки, озабоченно поглядывал на серое в траурно-черных разводах туч небо. Погода - утомляла Мастера. Ему хотелось солнца. Oн очень любил зелень и солнце. Он говорил об этом. О том, что в старости начинаешь многое понимать иначе. Даже успех воспринимаешь не так, как раньше. «Смех смеху рознь, – сказал он. – Бывает, хохочет до упаду, а пришел домой и забыл, над чем смеялся. Как спичка – пшик! – и сгорела. А бывает, улыбка, всего одна, – но через годы пронесли. Как любовь, Как детство. Ради этого стоит работать».

Куклачев тоже долго искал себя. Но в отличие от Карандаша, довольно поздно достигшего успеха, Куклачев очень рано кинулся в бой. Именно так, его поиск часто оборачивался борьбой, отстаиванием позиций. А в борьбе всегда что-то теряешь. Хотя, конечно, и приобретаешь. Например, бойцовские качества...

Когда в 70-м Куклачев впервые вышел на манеж, ему, молодому и честолюбивому, было от чего потерять не то что лицо – голову: в расцвете славы Карандаш и Никулин, Попов и Енгибаров, Ротман и Маковский. Он удержался от прямого копирования, сумел доказать, что можно быть, другим, не похожим на мастеров. Доказал, а что дальше?

120

– Знаешь, а кошек я все-таки люблю, хотя в душе совсем не дрессировщик, – говорит Куклачев.

– Было бы странным, если бы ты сказал обратное.

– Да, конечно! – машет он рукой. - Но я хочу объяснить зрителю, чтобы он понял: кошки – не самоцель, а так, антураж. Для меня важнее человек, его беды, его проблемы. Об этом я и хочу говорить с манежа. Пусть не всегда выходит удачно, но надо пробовать. А, как думаешь?

121

Глава девятая

Геннадий РОТ�АННа клоунах держится цирк и, быть может, вся

жизнь, ибо наивысшим утешением служит нам мысль о том, что и после нашей смерти они будут все так же паясничать.

Рамон Гомес де ла Серна

День серый, мутный, точно темной акварелью размазал неумелый художник Москву. И бесконечно долгий. Таким мне запомнилось 2 декабря 1979 года, день похорон Геннадия Маковского. Слякоть, голые деревья, грязь из-под колес машин, что-то мокрое сверху... Иду в цирк на Цветной бульвар. Там – Маковский.

Заслуженный артист России Геннадий Маковский в цирке на Цветном бульваре... И то, что фамилия его впервые произносится отдельно от фамилии Геннадия Ротмана, не столько удивляет, – болью отдается и безысходностью...

Маковский и Ротман. Они слились, они не мыслились друг без друга, эти два имени. Точно так же, как наш цирк даже теперь, хотя прошло столько лет, не мыслим без этой пары клоунов.

Их называли «интеллигентными коверными». Наверное, отчасти это было так. Но главное – они были смешными и неназойливыми. Сочетать одно с другим крайне трудно. Маковскому и Ротману это удавалось.

122

И за счет внутренней культуры, и за счет актерской одаренности.

Редкий случай: они оба солировали. Круглолицый, добродушный, а порой высокомерный, с начальственными нотками в голосе Маковский и худощавый, быстрый, а то вдруг поэтично-меланхоличный Ротман – у каждого из них был свой образ, и в зависимости от этого, а не от традиционной заданности – Белый и Рыжий – развивались и действовали их манежные персонажи. Да, при всей внешней несхожести, клоуны все равно не строили свои взаимоотношения по принципу «Пат и Паташон» (толстый-тонкий, умный – дурак, начальник – подчиненный), ход настолько же простой, насколько и распространенный. В дуэте Маковского и Ротмана не было ведущего и ведомого, их противоборство, разные конфликтные ситуации – все решалось прямо здесь, у нас на глазах, и предсказать финал, развязку конфликта чаще всего былo невозможно.

Но главное достоинство этих клоунов (так, во всяком случае, кажется мне сейчас) в том, что они были на редкость современны. Проявлялось это по-разному. Но прежде всего, – в юморе, в отношениях между собой, в построении реприз, во внешней независимости от публики. Они были удивительно «своими», точно, только что выскочившими из студенческой аудитории, а позже – из НИИ или КБ завода – взбалмошные, задиристые, иронично взирающие на все молодые ребята.

Геннадий Маковский ушел из жизни в сорок два. В этом же возрасте год спустя, в 80-м, оставили нас Владимир Высоцкий и Джо Дассен. Чуть позже – воздушный гимнаст мой друг Юрий Пантелеенко, – менее известный, но не менее великий... В чем-то, каждый из них был выразителем своего времени.

«...Заслуженный артист РСФСР Геннадий Маковский...» – гулко разносится по цирку. Невыносимо,

123

Маковский в манеже, а цирк полупустой. Только близкие, только друзья, только люди, вместе с которыми работал.

– Будь Мак живой, он бы не простил пустого зала, – тихо говорит мне Юра Пантелеенко, сам еще вовсю живой и красивый. – Ты же знаешь, они с Ротманом всегда аншлaгaми проходили. А в финале – видишь...

Гроб стоит в центре манежа. Перед ним – большой портрет Маковского. Улыбается беззаботно, точно подбадривает стоящего рядом Ротмана. Они последний раз вместе...

Я тогда вдруг в полной мере осознал всю глубину одиночества, которую должен испытывать Геннадий Ротман. И речь не только о том, что умер друг и партнер. В самый разгар прервалось дело, которому посвятили они свои жизни. Ведь дуэт – это два артиста. И как бы хорош ни был каждый из партнеров, одному дуэт не создать.

О том ли думал тогда, стоя посередине манежа возле гроба партнера, Геннадий Ротман? Я смог задать ему этот вопрос лишь семь лет спустя. Как странно, годы прошли, Ротман работал в разных коллективах, с разными клоунами, но все равно, о чем бы ни говорил, каждый раз возвращался к Маковскому. Точно тот их дуэт – было единственным настоящим в его жизни, а все остальное – лишь так, приложением, post fасtum...

– Сейчас уже не помню, но, может, как это ни странно, я думал не о вечном, а о каких-то чисто житейских заботах. Потому что много накопилось всякого, не циркового. Но, может, я думал о том, как быть дальше, ведь я решил расстаться с манежем. Не верил, что буду заниматься клоунадой без Маковского. Поэтому взялся за режиссуру, начал доделывать нашу совместную работу с дрессировщиками Борей и Любой Федотовыми.

Юрий Владимирович Никулин позвонил и так

124

поговорил со мной... Глубоко меня тронули его слова. Он сказал, что я не имею права уходить, я должен продолжать работу. И убедил. Так что в том, что я вернулся на манеж, его заслуга.

Как раз тогда Вилен Головко, главный режиссер Дирекции по подготовке новых цирковых номеров, предложил: бери кого хочешь партнером, мы тебе поможем. Но я сказал: «Нет, Виля, я никогда не буду делать пару, никто мне не сможет заменить Маковского». Тогда предложили мне возглавить клоунскую тройку. Вот и начал...

Так о чем же я тогда думал?.. Да, скорее всего, о каких-то чисто житейских вещах, бытовых... Да, скорее всего, так и было. Потому что я никогда не занимался похоронами, это в первый раз на меня свалилось. А потом, у Маковского оставался Виталик, сын, его тоже нужно было куда-то пристраивать. Спасибо Наташе, жене Мака, она его вырастила, сейчас он уже большой парень, в .армии служит, вот письмо недавно прислал к празднику...

А еще, наверное, думал о том, сколько у нас было замыслов и сколько у нас осталось незавершенного, несделанного. Но с кем бы я ни пробовал – не могу, не то. Один мой товарищ (он не цирковой, работает инженером, но очень любит цирк) сказал как-то: «Знаешь, ты с собой уже ничего не сможешь поделать и никогда не будешь удовлетворен работой, потому что с кем бы ты теперь ни выходил на манеж, тебя все время будет давить образ Маковского, ты все время всех будешь сравнивать с ним. И действительно, я себя ловлю на том, что все время прикидываю: а Мак бы это сделал так, Мак бы пошел в ту сторону. Это невольно, совершенно подсознательно, как рефлекс.

Мак был незаурядным актером, великолепным импровизатором и просто остроумным человеком. Я вот даже сейчас одну его шутку хочу вставить в новогодний

125

спектакль. Вспомнил, как на одной из «елок» Дед Мороз традиционно объявил: «Ну, а сейчас мы должны зажечь нашу елку». И Мак брякнул: «А спички есть?» Это было так естественно, так простодушно-наивно, что мы все там прямо на манеже легли от хохота: и Дед Мороз, и Снегурочка, и все остальные герои.

– Как странно, вот ведь умом понимаю, что работали вы с Маковским относительно недавно, а впечатление такое, точно совсем в другой эпохе.

– Так оно где-то и есть. Вместе со смертью Маковского ушла в небытие наша пара. Временами я ловлю себя на мысли: ведь это было еще тогда... Точно и не обо мне вовсе речь, а о ком-то постороннем, жившем неизвестно в какие времена. Может быть, именно поэтому я не забронзовел, варюсь, как и большинство моих коллег, в этом котле, и если порой и высовываю голову, то для того, пожалуй, чтобы оглядеться.

– И что же на поверхности? Не много ли пузырей?

– Чего-чего, а пузырей хватает. Честно говоря, я давно уже не удовлетворен нашей клоунадой. Хотя, если внешне взять, вроде, все у нас хорошо: мы призы завоевываем на международных конкурсах, наши клоуны везде котируются, все импрессарио с удовольствием их берут на запад. Но это все где-то по инерции. Нечего скрывать, на сегодняшний день развитие клоунады завершилось. Какой она будет завтра? Меня это немножечко волнует. Да не немножечко – по крупному.

Знаете, меня прямо, как стукнуло по голове, когда я впервые по телевизору увидел цирк «Ронкалли». Это было в Западном Берлине в 1985 году, как раз приближался Новый год. И вот мы сидели с моими партнерами

126

Толдоновым и Минаевым, и у всех нас было какое-то шоковое состояние, когда увидели этот цирк. Особенно поразил клоун Давид. Мы с партнерами посмотрели друг на друга, вздохнули и поняли, что топчемся на месте, что мы отстали.

И вот это все меня как-то подстегнуло. Хотя и говорят, что хороший клоун начинается после сорока, но я сам вижу, уже силы не те, да и усталость поднакопилась. Нет, я не говорю, что совершу какой-то переворот, но просто есть материал, есть желание. Может показаться, что я много на себя беру, раз вот так критиканствую. Но давайте вспомним, ведь, если разобраться, после Енгибарова, после Маковского ничего нового в нашей клоунаде не произошло.

Разберемся? Я видел работу Андрея Николаева, его сольный спектакль. Мне понравилось, что он решился на это. Я понимаю, какой громадный труд вложил он. Но не сказал бы, что по значимости это на уровне «Венеры» Карандаша, «Луча» Олега Константиновича Попова или реприз Енгибарова. Николаев прекрасный клоун, прекрасный артист, но вы понимаете, что «Луч» Попова – это уже классика советского цирка, «Статуя» Карандаша – классика, «Бревно» никулинское – тоже классика... У Николаева много отдельных прекрасных реприз, но речь-то идет о целом спектакле. А спектакль не тянет. И ведь этот клоун один из первых решился на такую большую работу. Поэтому тем более обидно.

Я не буду сейчас говорить о Куклачеве. Нормальный он парень, работает, все отлично... Но вот давайте отнимем от него на секунду кошек...

Я прекрасно отношусь к Марчевскому, но считаю, что это клоун одной репризы, одной клоунады. Это его «Велосипед».

Женя Майхровский, замечательный, мягкий, обая-телъный человек, все время растет как артист. Странно,

127

ведь он уже в возрасте, а продолжает расти. Он все время работает и все время на-ра-ба-тывает. Но, да не обидится на меня Женя, понимаете, ведь я все это видел раньше. Это у того, это у того, это у того...

Недавно один человек сказал: «Сейчас наступило время клоунов-администраторов». Есть такое. А клоуном надо родиться. Вот посмотрите на Петра Кирилловича Толдонова – яркий пример! Часто с Минаевым мы спорим о каких-то творческих вещах, я говорю: «Понимаешь, к Толдонову это не относится, Петру Кирилловичу богом дано: и талант, и внешность, даже, пардон, пузо... Вот нам с тобой надо упираться, а ему не надо, в него природа все заложила» .

Taким же был Маковский. Ведь мы же, по сути, все, что не касалось трюков, почти не репетировали. Зато годами вынашивали многие вещи. Вот, например, если вы помните нашу клоунаду «Разбитое сердце», мы ее четыре года держали в голове. Нашу «Сказку о воинственном короле», клоунаду, которую теперь называют классикой, вынашивали семь лет. Думали, обмозговывали, спорили... Не хотели, чтобы было, как обычно, в лоб: этот фашист, а этот хороший, этот колонизатор, а этот – раб... И вот появилась такая неконкретная сказочная страна...

Мы так работали над репризой: думали, много говорили и вдруг оба приходили к одному мнению. Буквально перед представлением прикидывали: ты идешь туда, я – сюда и объясняли оркестру, осветителям, что и как делать.

И буквально так вот сразу шли проверять на зрителе.Я не думаю, что этот опыт ко всем применим, но у

нас это было именно так. Есть даже репризы, которые возникли прямо во время представления, ну, например, те же наши «Свистки», в которые теперь свистят все, кто только может.

Как это вышло? Наша первая поездка за рубеж была

128

в 64-м году на Кубу и в Мексику. Мы тогда еще были совсем молодые, зеленые, а здесь по ходу представления нужно заполнить огромную паузу, пока устанавливают пол и клетки для аттракциона Ирины Бугримовой. Руководителем поездки был директор Ленинградского цирка, покойный теперь Владимир Андреевич Цветков. Очаровательный человек, истинный ленинградец, интеллигент, в свое время он очень помог нам. Кстати, благодаря Цветкову мы с Маковским за семнадцать лет совместной работы восемь раз гастролировали в Ленинграде, то есть буквально через сезон. Многие ленингpадцы до сих пор считают, что мы их земляки, хотя это совсем не так...

Так вот, Владимир Андреевич предложил: «Ну что вы мучаетесь! Выйдите на манеж, Ротман – подчиненный, Маковский – командир, и один другого пусть гоняет всю паузу, пока клетку не установят!» Нет, мы просто так никогда бы не вышли, не додумав до конца, но тут ситуация была безвыходная. Взял Маковский свисток какой-то и стал меня гонять по всему манежу, заставляя «работать». Я помогал униформистам, таскал ковер, настил, спотыкался, путался... Было нелегко: волнение плюс жаркий климат, но я так естественно игpал, что когда в конце репризы падал в изнеможении и униформисты меня уволакивали за кулисы, все было очень логично и вполне натурально.

Когда мы вернулись после поездки, то о репризе этой, честно говоря, забыли. Как-то работаем на Урале, не помню, в Магнитогорске или Челябинске, и в нашу программу попадает номер Зои Федоровой «Разновысокие брусья». Установка этого аппарата, я вам скажу, была настолько долгая, что почище любой клетки. И вот тут мы вспомнили про свистки. Попробовали. Публика приняла хорошо. Тогда мы стали над этим работать. И вдруг видим: вырисовывается – и современно, и остро, и актуально.

129

Мы даже название репризе дали «Руководящий свистун». Когда Маковский выходил на манеж в габардиновом плаще, в зеленой фетровой шляпе, очень такой важный, самоуверенный, это было здорово и очень узнаваемо.

С тех пор «Свистки» стали многие использовать. У нас даже был такой интересный случай: мы участвовали в семимесячных гастролях по Латинской Америке. Такая вот уникальная поездка по всему континенту. Первая страна была Аргентина, а последняя – Чили. Это было еще до Сальвадора Альенде. Повезли нас в Чили показать местный цирк. Маленькое драненькое шапито. И вдруг смотрим, у клоунов три репризы наши. И в том числе, кстати, «Свистки». Помню, один из наших руководителей эдак ехидно заметил: «Вот, а вы говорили, что вы авторы всех ваших реприз». С таким это значит подколом...

А потом пошли мы за кулисы, как это у нас, у цирковых, принято, началось братание. И через переводчика спрашиваем, откуда вам известны эти репризы. А они говорят – мы вас видели в Аргентине. И вот так наш репертуар распространился в Южной Америке. Теперь кто только не приезжает оттуда, все рассказывают, что там наш репертуар исполняют. Но это даже приятно, значит, мы тоже где-то в чем-то уже классики.

– Если я правильно вас понял, сегодня вы не видите коверных в нашем цирке, которые бы отражали наше время и были как бы созвучны ему? Ведь клоуны-администраторы, как вы их назвали, – это только часть всех, и не такая уж значительная.

– Кто знает. А потом, вы не думали, что вот эти клоуны-администраторы, то есть люди, не имеющие ни больших актерских данных, ни хорошего репертуара, но с колоссальными пробивными способностями, как раз и выражают сегодняшнее время?

Я убежден, что пришла пора переворота в клоунаде.

130

Куда она пойдет дальше? Питер Шуб из цирка «Ронкалли» приезжал прошлым летом в Москву. Мулат с удивительными глазами. И все, что он делает, необычно и удивительно. Я назвал его клоуном-абстракционистом, но это очень не точно, слишком клоун не похож на всех, кого я видел. Ну, представьте, человек ведет на поводке пустой ошейник. И просто, и сложно одновременно, как и в сумбурном, запутанном, непонятном сегодняшнем мире...

Но это их, западное, а нам нужно искать свое. Как, где? Слава Полунин большой мастер, и я его люблю, но он пошел по их пути. А ведь свои корни мы растеряли. Словно топчемся на одном месте. Растеряли, а нового не нашли.

Мне кажется, это все из одной цепи: там церковь семнадцатого века разрушили, там сквер угробили, там усадьбу писателя привели в запустение... Так же и в клоунаде. Все началось, еще когда мы принялись бороться с большими ботинками, с накладными носами, со слезами, льющимися во все стороны. Можно сказать, принялись грызть наши клоунские корни и в конце концов изрядно их погрызли.

Мы с Маковским очень любили всегда участвовать в елочных новогодних сказках. И всегда видели, с каким восторгом принимают дети все эти старые буффонадные приемы. И хотим мы этого или не хотим, все равно вернемся к нашим корням, к истории клоунады, к истокам.

– А не кажется ли вам, что сейчас вы сами себе противоречите? Тонкий, поэтический, пронизанный каким-то своим ароматом и светом цирк «Ронкалли» и опилочная клоунада – понятия разных полюсов.

Может быть, но, знаете, надо пробовать. Все это только разговоры, пока не проверим на публике, так и

131

останется пустой болтовней. Но в любом случае упор на классику должен быть. Ведь в том же «Ронкалли» делают классическое антре «Печенье», но как делают! Прекрасно! А давняя традиция, чтобы клоун владел в совершенстве музыкальным инструментом? У нас, по-моему, на Жоре Шахнине это закончилось. А ведь вспомните, та завязка, которую делают клоуны цирка «Ронкалли» еще до представления, у входа в шапито, этот поломанный велосипед и ошейник без собаки – это, считайте, тот же старинный раус, только преподнесенный по-новому, современно. Вот это здорово. Вроде бы, основа старая, а ход новый дан. Поэтому без классики мы никуда не денемся.

Вспомните, был такой период в истории нашего цирка, когда многие коверные работали под Чаплина. Что ни цирк, то новый Чаплин. И вдруг Карандаш нашел совершенно новый поворот. Потому он и велик Карандаш.

Или, сколько сейчас у нас клоунов с кошечками, собачками. Хорошие, плохие – работают все. А этот Шуб тоже с поводком вышел, но без собачки. Здорово! Мы ж этих собачек столько насмотрелись, что запросто можем домыслить.

Помню, пришел к нам какой-то автор. Веселый такой, читает репризу, сам от смеха заходится. А там у него в репризе собака вместе с нами фигурирует в качестве основного действующего лица. Маковский пожал плечами: знаете, говорит, пока еще у нас выходит смешить, а вот как перестанет получаться, обязательно возьмем собачку или обезьянку.

Ведь чем был велик Попов в свое время? Тем, что без особого грима, этими своими светлыми длинными волосами, круглым русским лицом совершил революцию в цирке. Я еще мальчишкой балдел от этого неожиданного человека. Потом Никулин и Шyйдин пришли. Многое, может быть, забудется, но вот эти их замечательные

132

репризы «Насос» и «Бревно» – никогда. Как никогда не забудется Енгибаров... Хотя Енгибаров часто использовал классику. Впрочем, и Чаплин использовал классику, но это его ничуть не принижает. И, наверное, все мы всегда будем использовать классику. И все-таки хочется, чтобы появился у нас новый Енгибаров, новый Попов. .

Насколько я знаю, Куклачев получил в Монте-Карло приз за дрессуру, а не за клоунаду. А что ж, кошки у него хорошие. Тем более, там все эти богатые старушки, они как животное увидят, трясутся от радости. Нет, я ни в коем случае не хочу умалить значение награды на международном фестивале. Акробаты Беляковы, которые первыми из наших добились золота в Mонте-Карло, действительно произвели фурор. Просто, я знаю, как всегда проходила труппа Белякова за рубежом. За всех не ручаюсь, но в тех программах, с которыми я бывал на гастролях за рубежом, такой успех был еще разве только у дрессировщика медведей Валентина Ивановича Филатова.

После того, как я вместе с Минаевым и Толдоновым поучаствовал в Международном цирковом конкурсе в Монтe-Карло, мне кажется, могу с большой долей достоверности сказать, кто бы из наших там прошел. Вот, уверен, с огромным успехом – Жора Шахнин, музыкальный эксцентрик, каких не видели на Западе. Жаль, Жора ушел на пенсию и проверить точность моих слов нельзя. Но я ручаюсь за триумф этого номера. Точно так же уверен, на золото прозвучал бы в Монте-Карло номер акробатов на столах Черниевских, воздушный полет Лозовика со всеми его эффектами. Да, собственно, многое из того, что придумал советский цирк, было бы там передовым. Но тогда, тогда... Сейчас мы во многом отстаем. Я уж не говорю о трюках, потому что там просто невероятные трюки делают, уникальные, в полете, на канате... Их так и называют «самоубийцы». Носятся

133

на огромной высоте без всякой страховки, черт те что выделывают. Жутко, конечно. Но и это уже никому не интересно. Нужны актеры, нужны новые решения. Вот Шахнины прошли бы, и акробаты Вилена Солохина успех имели бы большой, потому что это наше, потому что там такого нет... Да-да, нужно искать новые направления, идти впереди паровоза. Но как?

Не жалко ли мне расставаться с Толдоновым и Минаевым? Они прекрасные актеры и люди, но... не жалко. Знаете, я вечером сажусь гримироваться и вижу, что я уже стар, стар для этого образа, не имею права нести его. Значит, нужно в корне все менять. А потом я не ухожу, хлопнув дверью. И я режиссеру Вилену Головко так сказал: все репризы и весь реквизит оставляю ребятам и партнера вместо себя введу. Так что они не будут обижены. Тем более, что, как я уже говорил, не на мне держится тройка – на Толдонове. Был здесь Мустафин, ушел – тройка живет; был Довгань, ушел – тройка живет; был Коновалов, ушел – живет тройка... И я уйду, будет на моем месте кто-то другой работать, ничего не случится, потому что все здесь, повторяю, на Толдонове держится. Он, безусловно, талантливый человек. А я... ну, пытаюсь парики менять... И что с того? Нутро-то другое, я уже не имею права, честно говоря, эти репризы делать.

Да и потом тянет режиссура. Многое накопилось. А чтобы ею заниматься, нужно иметь время. Я по мере возможности подсказывал, раздавал, но хочется как-то глобальней, полней использовать...

«А ведь седеет», – подумал я, незаметно рассма-тривая артиста. Почему-то раньше я этого не замечал. А тут вдруг обратил внимание. И вспомнил, что, слава богу, не мальчик он, без малого пятьдесят. Но в запа-ле – прежний Ротман, неyгoмонный, темпераментный, ироничный, резкий в суждениях даже по отношению к

134

своей работе и... как большинство клоунов, мнительный, болезненно ранимый, тщательно скрывающий эти свои качества. Скрывающий, я думаю, потому еще, что в сво-ей артистической юности соприкоснулся, застал роман-тическую эпоху цирка, то «чудесное племя творцов», как называл их мой приятельь – французский цирковед Доми-ник Жандо. Главным для них не были, да и не могли быть звания, зарубежные поездки, ставки. И сейчас, когда на-чинает сбываться страшное пророчество и в клоунаде все чаще появляется цепкий и зубастый клоун-админи-стратор, или, как иронично назвал его тот же Доминик Жандо, «двуглавое чудовище, соединяющее в себе дельца и его помощника-артиста», образ Маковского, его лег-кость, артистизм и искренняя преданность искусству еще острее высвечивают одиночество Ротмана.

Вот и выходит, что его поиск новых форм в клоу-наде – это не только творческий зуд неутомимой, ищу-щей натуры, но в чем-то и защитная реакция души от собственных воспоминаний и внешних проявлений. «Я часто ловлю себя на том, что все сверяю по Маковско-му», – признался Ротман. Хорошо ли, плохо ли это, но получается, в манеж для себя он по-прежнему выходит с Маком. Значит, нельзя врать, значит, нужно выжимать на полную катушку. А это с годами все труднее...

Post factum – после случившегося. Временный период. Краткосрочный или длительный? Никто за него не от-ветит. Хотя Ротман и не спрашивает, – не та ситуа-ция, когда совет поможет. Ведь сказано, «временный». А значит будет продолжение. Ну, во всяком случае, должно быть. Очень хочется верить.

135

Глава десятая

Александр РОДИН

Если вы захотите когда-нибудь эффектно высту-пать в цирке, выбирайте себе какую-нибудь специаль-ность: будьте акробатом, летуном, наездником, только не коверным.

Работа коверного очень ответственна и малоза-метна.

Гесслин Барт

Видимо, это черта харак-тера: не могу общаться с кло-уном, если не до конца понимаю его в манеже. Вздор, конечно, да и не очень профессионально, но переубедить себя не в силах. Такое чувство, точно врать придется. Ведь нужно о чем-то говорить: о репертуаре, о трю-ках... А что можно сказать, если я в целом не вижу клоуна? Вернее, вижу, но не понимаю, не ощущаю его. Зачем он, скажем, поступил именно так, а не ина-че, почему именно этот пиджак надел, а не какой-то дрyгoй и что вообще хочет сказать мне с манежа, что волнует его, если волнует вообще?

А если я, цирковой критик, не понимаю, что тут ви-ной – моя некомпетентность или творческая несосто-

136

ятельность коверного? Ну, скажем, с первой версией я, скрепя сердце, могу согласиться. Неприятно, конечно, да ладно. Но, поверьте, нет ни одного клоуна, который бы принял на свой счет вторую. Так что, продолжал убеждать я себя, от нашей невстречи, пожалуй, никто не будет в накладе. И – не встречался...

Таким образом я не познакомился со многими, мо-жет быть, даже интересными коверными. Среди них и Александр Родин, заслуженный артист России.

Эксцентрик и эквилибрист, жонглер и акробат, ис-полнитель музыкальных пародий и воздушный гимнаст – истинный профессионал, единый во многих лицах, он может стать своеобразным наглядным пособием для студентов цирковых училищ. Артист разносторонне одаренный и яркий, Родин, на мой взгляд, многие годы заглушал сам себя этой своей яркой эксцентричностью, броскостью. Поэт Виктор Гусев сказал когда-то: «Ког-да я вижу слишком яркий огонь, я всегда опасаюсь, он – бенгальский». Так и с Александром Родиным. Меня сму-щал и даже где-то раздражал, казался неоправданным, этот его напор в манеже. Самоуверенный клоун? Кло-ун-пружина? Я смотрел Родина в разное время, в раз-ных программах и разных цирках. И каждый раз видел прекрасную, технически совершенную работу, но... не более того. Образ клоуна казался мне искусственным, а если точнее, – схоластичным, бездушным.

Когда-то в давней рецензии я назвал его «деловым» клоуном. Он и вправду вечно куда-то спешит, торопит-ся, точно боится опоздать. И даже удачные и очень смешные трюки не фиксирует, не подчеркивает паузой, как, наверняка, сделал бы это любой из его коллег. Все – походя, все – на бегу.

Трудно сказать, в чем тут дело, но в последнее вре-мя я увидел вдруг иного клоуна Александра Родина, хотя

137

внешне: канареечный пиджак и канотье, манера пове-дения и содержание реприз – ничего, как будто, сильно не изменилось. Что ж, вполне может быть, что это я дорос, наконец, до понимания образа клоуна (а почему, собственно, невозможен такой вариант?) Во всяком случае, теперь этот крепко сбитый, суетливый и одно-временно абсолютно убежденный в правоте того дела, которое делает, человек не казался мне персонажем на-думанным. Наоборот, несмотря на внешнее стремле-ние Александра Родина выявлять своего героя в стиле «ретро», он удивительно современен и органичен сегод-няшнему дню.

И поняв это, я уже знал, что непременно встречусь с артистом. Вот только интересовал меня прежде все-го не день сегодняшний. И даже не вчерашний. Экзюпе-ри сказал как-то, что все мы родом из детства. Мне кажется, клоунов это касается в большей степени, чем людей иных профессий. Так откуда родом герой Алек-сандра Родина, из какого детства?

– Детство в обычном, привычном значении этого слова, у меня окончилось в шесть лет... Так что, навер-ное, я нетипичный. Ну, а если по порядку, родился я в 1936 году. Отец мой, Николай Берман, до войны был до-вольно известным цирковым клоуном. Во всяком слу-чае, старики его хорошо помнят.

А что помню я? Как выходил к нему в репризу. Ее иногда и сейчас играют, хотя к разряду классических от-нести, пожалуй, трудно. Несколько униформистов вы-носили гирю, потом клоун безуспешно пытался ее под-нять, а тут выскакивал я, такой шкет, легко поднимал гирю и убегал с нею за кулисы.

Нет, отца плохо помню, больше знаю его по фото-графиям да по рассказам. Говорят, трюкач был хороший.

138

Последний раз я его увидел, когда он зашел попрощать-ся, перед отправкой на фронт. В солдатской форме, об-мотках... Сорок первый год шел... А вскоре умерла мать. Нас с сестрой воспитывала тетка, сестра матери. Сама-то девчонка, восемнадцать лет. Натерпелась... Мотались в товарняках из города в город, из цирка в цирк. И под бомбежками бывали, и голодали, да мало ли...

В товарняках ездили вместе с животными. Поезд остановится, все хватают свои кирпичики, кастрюльки и высыпают наружу, ставят кирпичики, разводят огонь и тут же жарят-парят. Бывало, часами товарняк стоит, а иногда трогался почти сразу. Все опять собирали кир-пичи, потому что потом, в поле, разве их сыщешь, и бежали к составу. А кирпичи горячие, забрасывают их в вагон и сами на ходу прыгают. Вот так цирк путеше-ствовал. Ехали, бывало, и месяц, и полтора. Запомнился путь из Астрахани в Саратов. Запомнился, потому что неспокойная была дорога, с налетами, с частыми оста-новками. А потом вдруг тетка потерялась, отстала где-то. Мы с сестрой ужасно перепугались. Хотя, конечно, мы не одни были, ездила большая группа apтистов, я уже сейчас и не помню всех. Тетка, Елена Васильевна, сейчас на пенсии, в Киеве живет вместе с мужем своим, Михаилом Егоровым. Егоров был очень известным сто-ечником. Они тогда же, во время войны, и поженились. И Егоров взялся за мое цирковое воспитание. Я уже не-плохо стойки стоял, даже начал понемногу входить в ра-боту, выступал перед ранеными бойцами в госпиталях. Но тут в Харькове, кажется, при переезде из города в город, встретились мы с дядькой, клоуном Константи-ном Берманом. И нас с сестрой разделили. Сначала я у дядьки воспитывался, потом в Москве у другой тетки. Так и ходил по рукам у родственников...

В Москве творческая карьера моя закончилась. Но

139

душой-то я был привязан к цирку, любил его. Часто вспоминал Егорова, Бермана. Когда с дядькой ездил, на подсадке у него сидел. Такую репризу он показывал: объявлял, что есть такой эликсир – помажешь и вырас-тают волосы. Он ходил по манежу и всем, кого увидит, мазал. Сначала инспектору манежа. Инспектор уходил и возвращался с усами. Потом себе, борода появлялась, Я сидел в первом ряду, Берман подходил, мазал мне лицо, и я незаметно одевал себе усы. «Вот, смотрите, у маль-чика усы выросли!» Такая, значит, шутка...

В Москве окончил железнодорожное училище, сле-сарем работал на заводе «Изолит», но по-прежнему меч-тал о цирке, репетировал. В цирковое училище посту-пал, но на третьем туре срезался. Для меня это был крах. Правда, дядька, он в то время уже известный был кло-ун, заслуженный артист РСФСР, по тем временам очень высокое звание, пообещал к себе взять. И точно, в 59-м пришел я к нему учеником. Не мальчик уже был – 22 года. А зарплата причиталась мне ученическая – просто катастрофическая зарплата, на жизнь не хватало. Где-то, наверное, с год я болтался на таких деньгах. Потом чуть прибавили.

Но, главное, – я в цирк попал, – это для меня тогда было самым важным. Я, когда пришел, у Бермана спра-шиваю: «С чего начать надо, что репетировать?» Он го-ворит: «Все». Я говорю: «Как можно все, дай мне кон-кретное задание». А он опять: «Хочешь бьпь коверным – репетируй все. Все должен уметь – и это, и вот это, и то тоже». У меня сразу настроение пропало. А тут еще старики рассказывают, каким трюкачом отец мой был, что умел делать. Да и дядька в любом жанре мог рабо-тать. Господи, думаю, как же это надо вкалывать-то?! И

140

зачем это репетировать все, ведь что-то может не при-годиться?

Вот так я и ворочал. Конечно, что-то, действитель-но, не пригодилось, ну, например, дьяболо или свобод-ная проволока, но в основном ничего лишним не было. Прав оказался дядька.

В то время моим любимым комиком был Чарли Чаплин. Я собирал литературу и все статьи о нем. Из цирковых нравились Карандаш и Берман. Константин Берман трюкач был очень сильный, все умел: и в воз-душном поле, и с джигитами, и стоечник, и жонглер... Ничего не боялся, смелый до отчаяния!

Еще мне нравились Демаш и Мозель, были такие буффонадные клоуны. Вообще в то время в цирке было, много хороших клоунов. Они были очень популярны, их знали все. И это тоже подогревало. Хотелось стать та-ким же. Но, может быть, не только это главное: мне всю жизнь нравилось эксцентричное. Наверное, если бы не вышло стать клоуном, я бы все равно работал эксцен-триком. Я люблю эксцентрику в любом ее проявлении: то ли это музыкальная эксцентрика, то ли это пародии, то ли акробатика, – что yгoдно. Мне всю жизнь это нра-вилось, нравится и будет всегда нравиться, потому что это – мое. А еще нравится сам процесс придумывания эксцентрических реприз, ходов и положений...

Но тогда было очень трудно. Ведь я понимал: стать клоуном – это сверхзадача. И когда не видишь конкрет-ного применения труда, конкретной отдачи, жутко ста-новится. Ведь столько усилий вкладывал во все. Сейчас-то проще. Сейчас опыт есть, и если я что-то задумываю, знаю, – получится и как. А тогда казалось, вся работа – в никуда. И это сильно меня тормозило.

Первый мой выход на манеж был совершенно не-ожиданным. Буквально где-то на третий или четвертый

141

день после моего приезда клоуна Леонида Кобзаря (по афише он был тогда «Курочкин») прихватывает радику-лит. И вот звучит третий звонок, дядька мне вдруг гово-рит, чтобы я одевался и шел к нему в репризу партнером вместо Кобзаря. Такие дела... Короче, я намазался, одел костюм Леонида, рубашку, разлохматил волосы и вы-шел каким-то идиотом. Реприза была ерундовая, что-то уж совсем ветхое. Дело в том, что клоун бывает в ре-пертуаре и не в репертуаре. Вот у дядьки как раз был тот период, когда он был без репертуара. Он вернулся из гастролей по Японии, а до поездки у него была кло-унская группа, и все репризы строились в расчете на эту группy. А теперь ее не было, ну и репертуара, соответ-свенно, тоже.

Но дело-то, конечно, не в репризе, а во мне. Внача-ле меня еще как-то воспринимали зрители, а я с пере-пугу, вроде, чего-то пытался изображать. А потом вдруг сник. И уже молил бога, скорей бы все это закончилось. Знать-то я знал, что надо делать, но этого мало, надо еще уметь. Только со стороны кажется, что все очень просто, вот выйду и покажу. А тут вышел и куда что делось?..

В Симферополе мы работали, на всю жизнь запом-нил этот город. Как забудешь! Я, кстати, с тех пор там и не работал ни разу. Как-то проездом был, смотрю, цирк построили, а тогда деревянный барабан был и шапито. Вот в этом старом цирке я и дебютировал.

Когда я вышел на манеж, зрители рассмеялись, по-тому что у меня были волосы взлохмачены. Это сейчас волос стало меньше, на одну драку осталось, а раньше – вот такая была, папаха. В общем, выйти-то я смог, но ведь образ надо тянуть, понимаете, а это очень сложно – нужно все представление быть кем-то одним и в то же время разным. Конечно, я сам чувствовал, что выгляжу ужасно. Сильно переживал...

142

К тому, что я мечтал стать клоуном, дядька отно-сился положительно. Хотя в то же время хотел, чтобы я был при нем. Но я-то мечтал о самостоятельности, хоть понимал, что мне до соло-коверного еще ой, как далеко.

В одной-двух клоунадах проверить себя нельзя. Так только, поигpать, маску попробовать. А образ – это мно-го сложней. Об этом я тогда часто размышлял на при-мере тех, кого знал. Вот Берман, – холерик, заводной. Такой в хорошем смысле цирковой умелец, Карандаш... Во многих книгах написано, что он в манеже, как ре-бенок. Так оно и есть. И даже старый совсем был – и все равно ребенок. Тогда, в пятидесятые-шестидесятые, Олег Попов взлетел. Понимаете, ОлегПопов в то время внес какую-то свежинку в клоунаду. Молодой, задорный такой, смотреть радостно. Да еще две ударные репризы у него были – проволока и жонгляж, а это уже немало. И – обаятельный, и фамилия броская, русская, запомина-ющаяся – Олег Попов. Это тоже очень важно. Ведь Леня Енгибаров, что ни говорите, повыше классом был, а так не запоминался, так не гpемел. Фамилия не броская. А была б какая-нибудь там Пуф, Паф или что-то, чтобы у всех на слуху... Конечно, не только в этом дело, тут мно-го нюансов. Главное, Енгибаров был слишком сложен. Да, он был для всех, но многие репризы слишком глубо-комысленного содержания.

Но Леня – это уже мое поколение. А из тех, кто по-старше, очень интересен был Константин Мусин. В ма-неже это был чудак, так бы я его выразил. Я с ним рабо-тал одно время. И хотя был уже период его заката, все рaвнo очень смешной. Знаете, у него пальчик так ото-двинут, стульчик, тросточка. Такой очень симпатичный, добрый человек чуть не от мира сего.

Четыре года я в учениках пробыл, потом четыре года партнером. Репетировал, репетировал... Из жанров

143

любил полет и акробатическую эксцентрику. Что-то по-лучалось. Но восемь лет – немалый срок. Берман мне очень много дал в смысле творчества, но, смотрю, годы уходят, а я все где-то там: «Кушать подано». Меня это жутко мучило. И вот решили мы с Леней Кобзарем уйти от Бермана. Я даже фамилию взял матери, чтобы нас не путали. Все сам хотел.

И вот, когда ушли мы с Леней, тут и определилось, что мы полное, простите, дерьмо. Без репертуара, без костюмов, без ничего...

И работали с грехом пополам. Плохо, надо сказать, работали. Да и тяжело: семья, дети, а получали гроши. Кто-то реквизит подбросит, кто-то – костюмы... Ой, хождение по мукам! Потом нас вдруг Карандаш ловит в главке и говорит: «Ребята, давайте ко мне работать». Мда.. Что ж, приезжаем к Карандашу. По-моему, в Крас-нодар. Передвижка тогда еще там была. Ну, елки-палки, смотрю, не туда я попал совсем. У дядьки было мало работы, а здесь вовсе нет.

Правда, это недолго длилось, повезло нам, напра-вили на курсы повышения квалификации клоунов, были тогда такие. И отправились мы в Москву в студию.

Пользы от этих курсов мало было. А с 73-го года стал я один работать соло-коверным.

В рассказе Александра Родина периоду работы от прихода в цирк учеником до того момента, когда он вы-шел на манеж один, отведено довольно много времени. Неудивительно, ведь для самого клоуна это были важ-ные годы – он искал и находил себя. Но я думаю, поиск был более внешним, чем внутренним, глубинным. По-жалуй, наиболее серьезным и значительным событием в этот период для Александра Родина стала встреча с режиссерами Марком Местечкиным и Владимиром

144

Крымко и, как следствие, приглашение в Москву, в цирк на Цветом бульваре.

– В общем, мне повезло. Примерно год я проси-дел на репетиционном в Московском цирке. Обогатил себя. Во-первых, культурой. Ведь я же был какой-то пе-риферийный. Общаясь с Местечкиным, человеком вы-сочайшей культуры, я многое взял. Когда я пришел туда, у меня уже было несколько реприз: «Лев», «Скрипка», «Цыган», «Макароны», была «Трапеция»... Местечкин и Крымко здорово надо мной поработали, подчистили репертуар, обновили, у меня появился «Факир», еще не-сколько реприз. Главное, я не стоял, работал, работал...

Что мною двигало? Честолюбие? Нет. Ни о чем таком я и думать не смел. Даже не мечтал, что выле-зу куда-то. А уж про звание тем более... Вообще... Нет, если мною что-то и двигало, так это стыд. Мне было стыдно плохо работать. Для меня мучение было выхо-дить на манеж. Почему? Потому что ничего не было: ни репертуара, ни мастерства, все было жутко противно... Делал все то же, что делали другие коверные. Нафталин. И мне было стыдно смотреть в глаза своим товарищам. Потому что, знаете, если коверный, извините за выраже-ние, паршивый, то и программа такая же.

Раньше был хороший порядок заведен: в каждом цирке после начала гастролей устраивали разбор про-граммы. И вот эти разборы... Я не знал, куда от них деть-ся, прятался, как таракан, в щель забиться хотел, чтобы ни меня никто не видел, ни я – никого. Как разбор про-граммы, так жуть, катастрофа!

Вот что мною двигало.И копался, работал, искал все... Но так как-то, не-

конкретно. Я вообще-то по характеру очень скрупулезно к своему делу отношусь. И переживаю очень за рабо-ту. Всегда. Это сейчас опыт появился, какие-то знания,

145

а тогда дергался, к каждому слову прислушивался, кто что скажет. Много, конечно, ошибок делал, но, главное, даром ничего не проходило.

Все с опытом приходит, с годами. Уже работаешь и знаешь, что и как. Идет нормально представление, зна-чит, в том же темпе веду репризы, нет, – начинаю затяги-вать или пару «корючек» добавлю. Не реприз, а просто, одну-две «корючки», так у нас по-цирковому называют смешные ходы и положения. Ну, например, можно вый-ти на манеж, споткнуться, упасть и идти дальше, а мож-но упасть, выбить «зубы», собирать их, еще раз упасть, в общем, потянуть паузу, сбить темп.

Ну, для примера. Есть у меня, скажем, реприза «Скрипка». Когда на манеже устанавливают какую-то большую аппаратуру, я начинаю тянуть. Как? Не за счет темпа, а добавляю всё тех же «корючек». Например, снимаю одну перчатку, потом – вторую, а она большая, длинная, как чулок, я начинаю ее обыгрывать: в карман засуну, обмотаю вокруг шеи, как шарф. Другое дело, что иногда они не нужны, эти обыгровки, но иметь их не-обходимо как выход из положения. И дежурная реприз-ка должна быть. Заминка в представлении, какая-то на-кладка – пошел, сделал.

Реприз-то сейчас много, но играю я только часть. Дело в том, что если долго не исполнять репризу, она что-то теряет, знаете, как старое платье, висит, висит в гардеробе и само по себе оттого, что его не носят, старе-ет. Реприза должна играться, тогда она будет жить, тогда будет органична. Надо, чтобы ты в нее вжился. Вот у меня одна реприза вообще потерялась, я не могу ее де-лать. «Свободная проволока» – приличная реприза, я ее в Москве показывал, очень хорошо проходила. А сейчас не идет. Почему – не знаю.

Суть там в чем? Проволоку не на что натянуть, я

146

даю концы двум униформистам, чтобы держали, а сам пытаюсь залезть на нее. Естественно, кто-то из них падает. Ну я, значит, начинаю того кормить, мол, мало каши ел, ослаб. Этот теперь стоит, другой падает, я и его подкармливаю. В общем, чисто игровая реприза и фи-нал там хороший, нормально все, но ничего не выходит.

А выходную репризу «Фонтаны», с водой, нашел страшно давно. Но никак не мог сделать. Придумал сна-чала сам прием как фокус: пустая рука, а из нее бьет фонтан. Я попробовал примитивно: в кармане клизма с водой, под рубашкой в рукав тонкий шланг от нее идет. Помню, еще у дядьки работал, стоим мы компанией ар-тистов, Я говорю: «Внимание, ап!» – из руки фонтан за-бил. Смотрю, все рассмеялись. Я, значит, себе это отло-жил. А потом через какое-то время сделал. Вышло. Но, думаю, нужно, чтобы не сами по себе фонтанчики по-являлись, а в результате чего-то. И сделал я машину, на которой теперь выезжаю. С тех пор многое добавлялось, убиралось...

Прежде всего, он чисто интуитивно сумел выудить из огромного количества переработанного мaтериала то, что оказалось со временем необходимым, легло на его образ. Тот образ, который Александр Родин тог-да еще, быть может, и не видел, но обостренно чув-ствовал и потому стремился к нему. Ну и, конечно, не случайно, а вполне закономерно, что в какой-то период этого поиска вышел клоун на «своих» режиссеров.

Встреча эта была, как сейчас видится, неизбеж-на, поскольку любой поиск, в каком бы направлении он не велся, обязательно даст результаты. И если сам Александр Родин главной заслугой режиссеров считает обновление и создание своего репертуара, то, мне ка-жется, основное, в чем преуспели Местечкин и Крымко,

147

работая с артистом, – это попытка создания ориги-нального и не похожего ни на одного другого эксцентри-ческого героя.

Сочетание деловитости, лихости, нахрапа, эле-гантности, веселого обаяния со способностью без осо-бого пережима, без злобы и занудства, а как раз, наобо-рот, радостно и остроyмно выпутаться из различных, порой, непростых ситуаций, в чем-то сближает гeроя Александра Родина с небезызвестным Остапом Бенде-ром.

– Мой герой похож на Остапа? Интересно...А что, нужно подумать. Ведь вот странная штука,

если вы заметили, значит, где-то на поверхности образ этот лежит, различим, а я не мог сам дойти. Почему? На-верное, оттого что не тем голова у нас часто занята, у клоунов, не творчеством – административными вопро-сами: то достать, то пробивать, то утверждать. Слиш-ком многое у нас для проформы делается. Я это на себе хорошо испытал, когда руководил музыкальным буффо-надно-пародийным аттракционом «Поющие бизоны».

С чего «Бизоны» начинались? С одной репризы, а точнее, с пародии на песню Руслановой «Валенки». Я выпустил пародию в Кисловодске. У меня она была по-следней задолженностью перед режиссерами. В прин-ципе пародия была отрепетирована, но я, честно гово-ря, ничего особеннoгo не ждал от нее. И вдруг, когда в финале показал огромные бутафорские босые ноги («По морозу босиком к милому ходила!»), такой рев в цирке поднялся... Я бегом звонить в Москву Kpымко и Ме-стечкину – все нормально, есть! Ну, а потом у меня по-явилась мысль, а что если это дело развить? Поделился с режиссерами. Мы задумали сделать такое пародийное эстрадно-буффонадное представление. Идея идеей, но

148

мы не знали, будет это проходить у публики или не бу-дет, ведь раньше такого никто не делал. Кроме того, и музыкальных аттракционов у нас практически не было, кроме оркестра лилипутов. Но там же нет эксцентрики.

Нас поддержал искусствовед профессор Дмитриев. Но поскольку до конца мы не были уверены в успехе, взяли всего по минимуму. Сделали конструкцию, на ко-торой сидели артисты-музыканты, временную, доволь-но примитивную, взяли самые дешевые инструменты и костюмы по одной паре, – всего по чуть-чуть, чтобы только попробовать.

Я согласен, что в этих «Бизонах» тысяча недорабо-ток, тысяча недостатков – всего тысячи. Но там было основное – смех. И была перспектива, простор для по-иска. Мы так думали: если получится, тогдa будем этим делом заниматься. Мы даже репетиционного периода не брали, делали без отрыва от производства. Просто, я работал, компания со мной ездила, и мы все это лепили. Все делалось на ходу.

Ну, вроде, получилось что-то. Во всяком случае, проходило. И хорошо проходило. Семь лет отработали и нигде не «горели», даже в «пожарных» цирках там, где никогда сборов не бывает. Выпустились в 76-м году, отработали два города, а потом – в Москву. Как раз тог-да Местечкин сделал такую новинку: анкету в цирке в антракте распространяли, кому что понравилось. Были кто-то и против, но подавляющее большинство – за «Поющих бизонов». Молодежь, так точно, вся.

Короче, надо было доводить. Тут меня никто не переубедит, потому что зритель – главный судья, а он на нас шел, принимал хорошо. Мечтали о многом: чтобы вообще оркестра циркового не было. Взять приличных музыкантов, хотя бы несколько человек, которые могли бы составить костяк, половина бы там сидела цирковых

149

артистов, таких как, скажем, Стыкан – и акробат, и му-зыкант. Ведь как было бы хорошо – играет он на этой своей трубочке, потом пошел со мной репризку сделал. Или положил свой саксофончик, сделал стоечку с пар-тнером, отработал номер, опять взял инструмент. Пони-маете, все новое, чего еще никогда не было.

А одно и то же играть противно. У меня есть, на-пример, реприза «Лев», так я ее уже видеть не могу. Вот сейчас сделал еще два чучела, буду делать «групповую дрессуру»: пингвин, бегемот и лев. Придумали репризу с подкидной доской: Бегемот, как самый тяжелый, от-бивает пингвина, тот делает сальто-мортале и так далее. Все, вроде, продумано. Но нам такого изготовили беге-мота и такого пингвина, что совершенно невозможно работать. Так что теперь забота – срочно все переделать и начать репетировать. Вот этим голова занята. А то, что говорят хобби, свободное время, не знаю, у меня это одно: и хобби, и работа – она мне радость доставляет.

Именно сама работа, а не то, как я в ней смотрюсь. Тут как раз наоборот. Записал я себя с телевизора на ви-деомагнитофон, прокругил несколько раз. Все смеются, а я не могу понять, ну что смешного. Нет, я сам себе не понравился. Более того, когда я первый раз увидел себя по телевидению, был просто в панике. Думаю, господи, как же так! Особенно лицо не понравилось: то, вроде, переигрываю, то вообще черт те что. Надо купить каме-ру, снимать себя и смотреть очень придирчиво. Конеч-но, некоторыми репризами я доволен, вроде, ничего, но ведь не это главное. Хочется, чтобы репризы были более осмысленными, поглубже. А у меня большинство – раз-влекалочки. Вот туда я пока не доберусь, глубже.

... Маска клоуна. Я часто думал о том, как возни-кает она. Почему именно эта, а не другая? И так ли

150

уж верно, что каждый клоун родом из своего детства? И откуда вдруг в этом сильном, точно слепленном из одного цельного куска, человеке, такая обнаженность? До боли... И сколько в его маске от себя, а сколько – на-носного? Столько же, сколько у кaждого из нас в жиз-ни?

– Странный вы человек, Александр Николаевич, – признался я, когда прощались. – Впервые вижу ковер-ного, который бы так спокойно о своих «проколах» го-ворил.

Он тщательно растер в пепельнице окурок, точно поставил жирную точку в конце разговора: – Хвалят себя те, кто дальше идти не может. А я себя ругать могу, я не боюсь – у меня впереди еще много работы.

P.�. Александр Родин (Берман) родился в 1936 году, умер в 2003 году в �оскве.

151

Глава одиннадцатая

Евгений �АЙХРОВСКИЙ (�ай)«А искусство ли кино?» – «А какое вам до этого дело? – отвечу я. – Де-

лайте, что хотите: снимайте фильмы или занимайтесь садоводcтвом.

Кино и садоводство могут принадлежать к искус-ству с таким же успехом, как стихотворения Верлена или картины Делакруа.

Если ваши фильмы или ваше садоводство хоро-ши, то это означает, что вы занимаетесь садовым ис-кусством или искусством кино, короче, вы – худож-ник».

Жан Ренуар

Отец пришел в школу выяс-нить, как учится его сын. Отец давно не был в Москве и хотя зверски устал после многочасо-вого перелета из другой части света, да и дел у него за время трехмесячного отсутствия поднакопился целый ворох, сра-зу же отправился в школу. Уче-ба сына, считал он, – самое главное.

Однако поговорить не уда-лось. Классный руководитель, словно зная о его визите, стояла в дверях учительской. «Что-то случилось?» – взглянув на нее, обеспокоенно спросил отец. Впрочем, мог и не спрашивать: распух-шая щека учительницы и ее покрасневшие от бессон-

152

ницы глаза говорили сами за себя. «Вам надо к врачу!» – безапелляционно заявил отец. «Ай, – махнула рукой учительница, – замучилась совсем с этим зубом, но куда ты пойдешь, если урок». – «Ничего, я проведу», – успо-коил ее родитель. – «Вы? – на минуту забыв о боли, удивленно улыбнулась учительница. – Но ведь вы.., – она смутилась и, точно застигнутая врасплох, попыталась оправдаться. – Простите, профессия ваша, она так да-лека от литературы... Может быть, лучше расскажи-те ребятам о цирке?»– «Почему же лучше? – не заме-чая ее растерянности, продолжал родитель. – Урок не должен пропасть. А о цирке можно и на классном часе. Какую тему вы сейчас проходите?» – деловито осведо-мился он. – «Василий Теркин». – «Oтлично. Люблю Твар-Oтлично. Люблю Твар-тлично. Люблю Твар-довского. А поэму наизусть помню. С детства».

Не буду больше интриговать читателей, речь – о народном артисте России Евгении Майхровском, клоуне Мае. Причем, уверен, тем, кто лично знаком с Евгением Бернардовичем, эпизод этот не покажется удивитель-ным или странным. Мне же рассказанный случай был необходим, чтобы подчеркнуть две, может быть, глав-ные черты в этом человеке: постоянное стремление к знаниям и пунктуальность, доходящую порой до педан-тизма.

Не хочется расставлять оценки, но, возможно, вот это, второе присущее актеру качество, не раз вре-дило ему в работе, как бы ограничивало, сковывало, не давало раскрыться во всей полноте. Но ясно и другое: не будь этого качества, не будь внутренней дисциплины и желания во всем дойти до сути, не было бы у нас в цирке клоуна Мая. А значит, и тепла меньше было бы. Он отогревает нас не только потому, что хочет, но и умеет это делать. У других, бывает, тоже дар, что на-зывается, от бога, а не могут. Не приучены работать.

153

Почему-то порой принято считать, что талант-ливому человеку все легко дается. А вкалывают лишь бездари. Истина далеко не бесспорная и даже где-то вредная. Сошлюсь на Мейерхольда: «Высшей ступенью каждого искусства является изобретательство. Если в искусстве нет изобретательства, то это уже не искус-ство. Таким образом, воображение является обязатель-ным... Это воображение может быть добыто тренин-гом».

Впрочем, хороший клоун – всегда загадка. Путь Майхровского в клоунаду – через труд, через постоян-ный тренинг. И он этого не скрывает. И потому, что может трудиться, и потому, что истинному таланту скрывать нечего.

– Мечтал стать драматическим артистом. В школе занимался в драмкружке, читал стихи, Аркашку Несчаст-ливцева в «Лесе» играл. В 56-м, после десятого класса, поступал буквально во все театральные учебные заведе-ния Москвы. Пропyскали до третьего тура, а там речеви-ки пугались моего сиплого голоса. Говорили: «Хороший парень, темперамент есть, но голос...» И отправляли.

Год у меня был на раздумья. А в 57-м подал доку-менты в цирковое училище... Не то чтобы сдался, нет, все-таки родители цирковые у меня, да и вообще к цирку всегда хорошо относился.

Но опять та же история. В приемной комиссии вах-танговцы были: Татьяна Харитоновна Манучарова, Ада Васильевна Пушкина. Для них мой голос – нож в сердце. Ну, не берут! Расстроился я ужасно. Тут, правда, Каш-телян меня вдруг пожалел, говорит: «Давайте, молодой человек, попробуем такой этюд: вас не приняли в цир-ковое училище». А я, знаете, по характеру оптимист. И в самых трудных ситуациях такой во мне эмоциональный

154

накал зажигается, откуда что берется? Это здорово мне всю жизнь помогало. Не был бы бойцом по натуре, давно бы уже сломался. Не доходя до манежа...

Тот «эмоциональный накал», пожалуй, можно было бы объяснить лишь отчаянием, потому что и теперь, став первоклассным акробатом и эквилибристом, Майх-ровский вряд ли рискнул повторить совершенно невооб-разимые каскады, которые он, неумелый абитуриент, выделывал перед онемевшей приемной комиссией. Так и приняли – с испытательным сроком до первой сессии. Пусть, мол, докажет. А вышло, что доказывать при-шлось всю жизнь. И тем, кто не верил в него, и, главное, себе самому.

– И началось... Я, не хвалюсь, сделал буквально не-возможное. Дневал и ночевал у педагогов. Через полгода они мне поставили звук, металл придали голосу. Даже потом работал в огромных залах, скажем, в Мюнхене в Олимпийском комплексе или в Рио-де-Жанейро – без микрофона. В Рио знаменитая «Маракана» на 200 тысяч, а рядом – сравнительно маленькая «Мараканозинья» на 25 тысяч мест. Здесь на куполе открытое пространство. Это для звука плохо очень. Если в цирке я, допустим, просто говорил: «Акробат», то здесь приходилось рас-тягивать: «А-а-а-кроб-а-ат!» И ничего, слышали.

Когда я начал учиться, мне повезло так, что даже и не ожидал. И только сейчас я это осмысливаю до конца. Почему? Потому что у нас на первых курсах были пре-красные педагоги. Они мне давали все то, что я хотел получить в театральном училище: актерское мастерство, сценическую речь... К сожалению, сейчас в цирковых училищах и в цирковых студиях нет таких мастеров. Я с большим уважением отношусь к работе Владислава

155

Шпака, Бориса Бреева, они хорошие режиссеры по спе-циализации. Но дать ту школу, которую давали нам и, кстати, тому же Брееву, тому же Шпаку Минаев, Федо-рович, многие другие, им не под силу.

Минай Германович Минаев закончил третью студию МХАТа, учился у Станиславского. Даже изображал его. И мы верили в Минаева свято. Был он чрезвычайно тре-бователен. Помню, один случай. Учился с нами парень по фамилии Знаменский. В цирке он потом, правда, за-держался ненадолго, но к себе очень хорошо относился, уважал себя. Как-то является на занятия в очень ярком свитере. Минай Германович ему говорит: «Я вас очень попрошу, снимите этот свитер, а то мы не сможем се-годня работать. Вы не должны выделяться. Понимаете, вы будете сбивать меня и товарищей по работе». Знамен-ский отказался, и Минаев вообще удалил его с занятий. Или если вдруг увидит, кто-нибудь зевнул: «Извините, вам неинтересно. Я мог бы вас оставить, но ваше равно-душие передастся остальным. Я попрошу вас выйти. Я не буду никому об этом сообщать и наказывать вас, в сле-дующий раз приходите, когда ночью выспитесь». Вот та-кая была атмосфера, чем хуже других творческих вузов?

А потом я открыл для себя очень интересную вещь. У нас отделение клоунады начинало работать со второй половины дня, где-то часов с двух. А до двенадцати за-нятия велись на физкультурно-акробатическом отделе-нии. Начинались они тогда, в 57-м году, в семь утра. И я неофициально, по-партизански, стал ходить к ним. При-страивался возле акробатов, жонглеров, эквилибристов и занимался вместе с ними. Преподаватели относились ко мне достаточно терпимо, лишь бы не мешал, а потом директор училища Волошин дал и официальное разре-шение. Более того, он даже где-то на третьем курсе по-

156

зволил мне взять собаку и держать ее прямо в училище. Но это уже после армии...

В армию меня призвали со второго курса. Так что вместе со службой в училище я пробыл восемь лет. А параллельно поступил на театроведческий факультет в ГИТИС, занимался на курсах английского языка, дресси-ровал собаку, нянчил сына... Когда все успевал?

Но это было потом, а тогда я вернулся на второй курс училища. И как же трудно после армии давалась учеба. Мои однокурсники ушли вперед, а новые меня не знали, многие относились свысока, мол, после армии пришел, все забыл, тупой, потерян для цирка. Дали мне в партне-ры Лешу Студзинского. А надо сказать, что этот Леша был первым, кто игнорировал меня. Он мне так и заявил: «Ты бездарь, Женя. Ты хороший акробат, на саксофоне хорошо играешь, но в клоунаду не лезь». Что делать, как с таким партнером работать? Подошел я к педагогу, сказал о сложностях. А тот в ответ: «Женечка, а может, Леша прав?»

Разозлился я, ладно, думаю, время покажет, кто прав. И стал по ночам после занятий оставаться, гото-вить номер со стульями. Через некоторое время пришел в кабинет директора, говорю, что хочу показать самосто-ятельную работу. Волошин согласился на просмотр. Я, как умел, загримировался, нос приклеил, костюм надел (у нас костюмерная была более или менее приличная), тельняшечку там какую-то нацепил, так в общем, при-митив. А номер был такой: ставлю стул на стул, еще стул на стул, и еще – «колодец» выходит. Делаю стойку на руках, потом на третьем стуле – копфштейн (стойку на голове), потом то же самое на пятом стуле, потом – на са-мом верхнем, седьмом, на двух ножках балансирую, ну, ясно, с обыгровками, показываю, как это трудно, и играю на трубе. Когда я стулья под самый верх загнал, Воло-

157

шин говорит, нет, этот трюк нужно в манеже показывать, опасно на полу. Мне отец ассистировал, так Волошин распорядился срочно, чтобы еще один педагог подошел, на всякий случай.

Я отбросил отцу трубу, педагогу – стул, на котором балансировал, соединил ноги и через сиденья всех семи стульев (у них были тонкие фанерные сиденья) проле-тел вниз. Очень эффектный финал. Волошин сказал: «Не трогать парня, пусть работает». Так я застолбил место соло-коверного...

В отделе формирования попросил, чтобы меня от-правили на практику к какому-нибудь опытному ковер-ному. Такая учеба мне была просто необходима. Помни-те, у Розова в пьесе «В добрый час» есть такие слова: каждый человек должен иметь точку опоры. Я тогда уже понял, что цирк, клоунада – это моя точка опоры. Это то, что мне нужно. Поэтому если бы я не верил в себя, в свою работу, я бы, конечно, не устоял, многие вещи не смог бы осилить. Да просто клоуном бы не стал.

Меня отправили в Орел к Толе Носову. Отрепетиро-вали мы с ним на скорую руку выходную репризу «Жи-вого и мертвого», а потом он меня подтолкнул в спину – иди в манеж один... И я пошел...

Он был хороший мужик Толя, все понимал. Ему тог-да лет пятьдесят было, как мне сейчас. Сам он загрими-рованный сидел за занавесочкой и смотрел, что я делаю. Я отработаю, бывало, ни хлопка в зале, как у нас говорят, под шорох собственных шагов ухожу, он тут же выходит, поднимает парой профессиональных шуток настроение у зрителей и возвращается. Опять мне: «Иди!» Я ему за это очень благодарен.

Когда после практики я вернулся в училище, то уже знал конкретно, что надо дотягивать, что шлифовать, над чем работать дальше. Я понял тогда, что кривляться, ста-

158

раться во что бы то ни стало рассмешить зрителя нельзя: фальшь видна. Стараться надо, когда репетируешь. А в манеже мышечно должен полностью раскрепоститься. Если клоун на арене напряжен, это непременно увидит и почувствует зритель, и никогда не будет смеяться. Точно также, если драматический актер зажат на сцене, ника-ких откровений не произойдет.

И еще я впервые почувствовал паузу. Я увидел, как делали это от природы талантливые клоуны, такие, как Мусля, Мусин... Вот так сядет на барьер и смотрит на зрителя... Я впервые понял прелесть этих пауз. Снача-ла было страшно, конечно. Тишина. Непривычно. А по-том один смех, второй смех... Нет, самое страшное, когда зрители начинают разговаривать, отвлекаться, когда им совершенно безразлично то, что ты делаешь. Вот это страшно. Значит, напрасно работаешь. А тишина – это очень хорошо: думают люди, переживают. Многие мои коллеги боятся тишины и начинают сразу что-то гово-рить, чего-то двигать начинают. А паузы не стоит боять-ся, из нее обязательно родится какая-то интересная им-провизация, какое-то необычное положение. Впрочем, все это можно позволить себе, имея за спиной уроки по мастерству актера, вроде тех, которые дали мне в учи-лище Брагинцев, Минаев, и общение со зрителями на практике.

Я не знаю ни одного по-настоящему крупного акте-ра, путь которого был бы сплошь усеян розами. Может быть, именно это преодоление трудностей и рождает истинного творца. Слабые не выдерживают, ломают-ся, сильные достигают цели. Важно только, чтобы цель эта была верной. А еще, чтобы по дороге не растерять то главное, ради чего отправился в путь.

Австриец Адриан Веттах, известный миллионам

159

зрителей 3ападной Европы как клоун Грок, писал когда-то: «Жизненный опыт позволяет мне сделать вывод, что настоящее мастерство артиста состоит из двух половин: того, что даешь публике, и того, что публика дает тебе. Горе артисту в своем высокомерии, упоении успехом забывающему это правило.

Если моя публика что-то не понимала или не при-нимала, то я прежде всего искал причину в самом себе. 3начит, я что-то сделал не так или что-то не довел до конца. Порой поиски лучшего решения продолжаются несколько лет».

– Последнее время многие коверные стали забы-вать, что основное и изначальное их назначение – запол-нять паузы между номерами, цементировать программу. Если ты эту задачу выполняешь грамотно и четко, если думаешь прежде всего не о себе, а об артистах, которые выступили или будут выступать, то потом ты можешь показать свой номер или клоунаду. Но основа, ради чего выходит коверный на манеж, должна быть незыблема.

Я стараюсь работать так, чтобы в случае необходи-мости можно было растянуть паузу или свернуть ее так, как это нужно для программы. Чуть затянуть или растя-нуть репризу, поиграть на публику или ужаться – все это для меня лично не имеет принципиального значения. Но принципиальное значение имеет ритм всего спектакля, всего представления. И если клоун пересидел в манеже, это обязательно скажется на ходе представления.

Почувствовать внутренний ритм спектакля сложно, это не каждому дано, тут и опыт нужен, и режиссерские данные. Мне кажется, вот эти стабильные программы, о которых сейчас так много говорят, хоть и нужные и важ-ные сами по себе, для многих молодых клоунов стано-вятся в какой-то степени тормозом. В стабильной про-

160

грамме жить легче: уже заранее знаешь, что зачем, где какая пауза, не надо напрягаться, думать, сложностей мало. А значит и роста не будет.

Как я отношусь к цирку? Я в этом смысле немножко странный человек. Когда смотрю представление, забы-ваю, что я профессионал. Хлопаю, смеюсь, как самый обычный зритель. Многие мои коллеги даже удивляют-ся, говорят, неужели нравится? А я и правда восприни-маю цирк непосредственно. Конечно, потом анализи-рую, какие-то вещи на себя прикидываю.

Вот у меня перегиб в классику. И литературу клас-сическую люблю, и клоунаду. И эта любовь сказалась на моем репертуаре. Можно сказать, прошел огонь, воду и медные трубы вот с этими ребятами, которые со мной работают. Причем это не постоянная клоунская группа, нет, это артисты из других номеров, с которыми мы дру-жим, которые ездят вместе со мной, разделяют мое от-ношение к цирку, к клоунаде. И вместе мы работаем над возрождением классической клоунады.

Недавно Юрий Владимирович Никулин подарил мне свое, ставшее тоже классическим, «Бревно». А на сборнике своих старых реприз и клоунад написал при-мерно так: «В феврале – Маю. Женя, старые репризы – это очень хорошо, они дают повод для размышления над созданием нового репертуара». Он прав. Вы понимаете, ну невозможно без классики, особенно в цирке. Клас-сику мало просто знать, ее надо пробовать играть, вжи-ваться в нее, тогда сможешь играть современное, будешь чувствовать ходы современной клоунады. И фундамент появится от игры, от актерского отношения, точность в оценках.

Но, конечно, к старому нужно относиться творче-ски, стараться по-своему переосмысливать, интерпрети-ровать. Вот, например, реприза «Штанга». Обычно все

161

клоуны лихо, бодро выходят, пытаются поднять штан-гу, у них не получается, и на этом все строится. А когда меня заставляют поднимать штангу, для меня это в чем-то драма. В другой репризе может быть шалостью. Все от отношения Мая идет.

Вот вы говорите, в какой-то репризе увидели меня директором, эдаким начальником, командиром. Вы уже и привыкли, что я такой, а тут вдруг выхожу – и меня швыряют, заставляют одевать боксерские перчатки или поднимать штангу. Я люблю импровизацию. У меня, как в комедии дель арте, есть костяк, точная реплика, кото-рую должен подать я или партнер, а все остальное может меняться или варьироваться сколько угодно.

Очень важно расставить партнеров так, чтобы они стояли лицом ко всему залу, если это большая клоуна-да. Вот в «Ботинках» партнеры стоят точно по мизанс-цене: один у форганга, другой у бокового прохода, так, чтобы не перекрывать меня от зрителя. Эти законы надо соблюдать, чтобы не было ни одного обиженного зри-теля. Уважая зрителя, обращаясь сразу ко всему залу, я тем самым и захватываю его, заставляю вместе со мной участвовать в представлении. Вот если вы еще пару раз придете на программу, я вам интересную вещь покажу: в репризе «Гипноз», когда кончаю кантовать этого парня, своего подопытного, я поворачиваю его и говорю: «Мо-лодец, кланяйся!» – и наклоняю ему голову. При этом на зал не гляжу. Аплодисментов будет мало. Или я скажу так: «Молодец». Пауза. «Кланяйся!» И окину взглядом весь зал, как бы приглашая – тут же гул аплодисментов. Взгляд – это большая вещь. Не заискивающий взгляд и не повелительный, а... характер должен просматриваться во взгляде.

Когда-то знакомый режиссер сказал мне о Майх-ровском: «Редкий артист». Я кивнул, соглашаясь: «Да,

162

конечно, одаренный». – «Это само собой, не о том речь, – махнул рукой режиссер. – Он, знаешь, не цирковой какой-то, не трясется над своим репертуаром. Свою работу готов ради общего дела положить. Согласись, для цирка это редкость».

Я согласился, хотя про себя подумал: при чем здесь цирк, это вообще редкий дар, уметь отдавать свое дру-гим. Иное дело, так ли уж бескорыстен Майхровский? Да, в спектаклях, которые поставил клоун вместе с ре-жиссерами Тернавским и Сониным, он выкладывается до конца и до концa безраздельно отдает себя работе, играет ли в «Бумбараше» или Мистера Жоржа в «Каш-танке». Но ведь и приобретает, обогащается! Вот в чем секрет, вот в чем хитрость истинного мастера: чем больше отдаешь, тем больше получаешь в ответ. И если у многих его коллег клоунский образ, столь отчет-ливый и яркий в молодости, с годами, обрастая штам-пами, тускнеет, то Май, как мне кажется, наоборот, набирает цвет. Да и когда ему стареть, если столько работы?

– Участие в цирковых спектаклях стало для меня открытием и откровением. Я раскрылся в «Бумбараше», совершенно снял клоунское. В обмотках, в папахе, я играл, пел, входил во многие номера... А вообще можете представить, какой был накал: у меня в Пермском цирке поднялось давление из-за кислородной недостаточно-сти. Зима была, морозы, и в перерываx я надевал тулуп и выходил на улицу, чтобы подышать, набрать в легкие воздуха. Тогда я сломал в трюке ребро. Но не мог от-казаться от работы, так и отыграл двадцать семь спекта-клей со сломанным ребром.

А началось с чего? Я работал в Москве. Приехал из Перми режиссер Игорь Тернавский, дал почитать сце-

163

нарий. Я eму говорю: «Понимаете, ведь здесь ничего циркового нет, кроме драк на лошадях. Как можно это все ставить? Ну, как вы, например, решите воздушный номер Мусиной и Каткевича? Он пригласил для участия в спектакле джигитов Коченовых, аттракцион Терезы Дуровой, музыкальных эксцентриков Гордеевых, Лену и Женю, меня, какие-то еще номера. Мы давали обычную дивертисментную программу, а днем и по ночам репети-ровали. Тернавский молодец, не стал со мной спорить, не стал ничего доказывать, просто взял и рассказал, как он видит сцену прощания Бумбараша с Варюхой. И это стало решающим: я принял участие в постановке спек-такля.

Вот как Тернавский поставил этот эпизод: сцена над форгангом была сделана наклонно и декорирована под деревенский чердак. Мы с героиней ложились голова к голове, начиналась лирическая мелодия. Медленно сни-мался с нас свет и переносился на аппарат воздушных гимнастов Мусиной и Каткевича. Они, так же, как и мы, распластались, только на аппарате, в воздухе, голова к голове. И потом исполняли свой блестящий номер. А когда он заканчивался, свет вновь переносился на нас, на сцену. В это время на манеж врывались бандиты. Варь-ка убегала, я бросался на канат, с каната перелетал на другую сторону зала в оркестр, потом прыгал в манеж, в самую кучу бандитов, пугая их банкой, которую они принимали за гранату...

Убежден, что моя работа в спектаклях помогает раз-витию образа Мая. Хотя работа в спектакле – на износ, ведь ты занят здесь полностью.

Двадцать лет без бюллетеня, двадцать лет больной – не больной, сорок температура, сломано ребро, раздро-блена рyка, сели связки – идешь в манеж.

Хочется отдачи. А ведь часто сталкиваешься с таким

164

мнением, что «Бумбараш», «Каштанка», другие большие работы нужны только мне. Странно. И обидно. Ну, да ладно. Ведь объяснить это можно. В цирке традиционно каждый – хозяин своего номера. Он и думает, и заботит-ся прежде всего о своей работе, а потом уже об общей.

Вот Куклачев говорил в журнале «Советская эстра-да и цирк», что если создается какой-то спектакль, то артисты должны жертвовать своим ради общего. Я про-тив. Если артист не хочет, не надо его заставлять менять номер. Тут может быть только два пути: или энтузиазм – все отдам ради спектакля, или, как это сделал Тернав-ский в «Бумбараше», подбирать номера так, чтобы, не меняя, использовать их в спектакле. Вот номер Мусиной и Каткевича. Там ведь режиссер только музыку изменил, а так все трюки оставил. Прекрасно!

А вообще искать, по-моему, можно бесконечно, по-этому я не боюсь заштамповаться. Мне все еще интерес-но. И то, что я когда-то окончил цирковое училище, а по-том ГИТИС – все это не зря.

Я очень люблю экспромт, импровизацию. Мне гово-рят, как это у тебя партнеры такие живые? А мои партне-ры просто знают, что каждый вечер может быть какой-то поворот в репризе, не совсем ожидаемый ход. И мне скучно играть одно и то же. Часто что-то рождается пря-мо в манеже. Из импровизации вырастает.

Каждый раз обновление, каждый раз поиск – и нет застоя. А некоторые молодые, как мне кажется, этого стараются избегать, ошибок боятся, критики. А чего ее бояться?

Плохо, когда у клоуна нет проблем. У моего Мая, скажем, их много. Я считаю, образ моего героя раскры-вается по-настоящему тогда, когда у него возникают какие-то сложности, когда он стоит перед неизведанным и пугающим и волнуется, переживает, как любой чело-век.

165

Я не хочу, чтобы мой герой был однозначен. Раньше я думал, что образ клоуна должен быть прост и понятен, то есть как бы в одном плоскостном измерении: добрый – добрый, хитрый – хитрый. Так нас и учили. Нет, оказы-вается. Только ситуация делает клоуна интересным.

А вообще многое от характера зависит. Есть люди, как выйдут в молодости на манеж, так с одним и тем же кувыркаются всю жизнь. Я же так не могу. Вот вы мне задали сегодня вопрос о серьезных ролях... Не знаю, ду-маю, как актер я подготовлен для серьезных ролей. И мечтаю о них. Ну пусть это будет сделано не в театре, но, надеюсь, в цирке это обязательно будет.

У клоуна Ивана Сургучева среди прочих остроум-ных и довольно едких эпиграмм, посвященных артистам цирка, есть двустишие о Евгении Майхровском:

Совсем не понимает он истину одну,Что коль назвался Маем, так приноси весну!

Мне нравится эта эпиграмма. Одна беда, она не совсем точная. Действительности не соответствует. Май – почти летний месяц. Тут легкими мартовскими улыбками не отделаешься. Тут – хохот, во всю мощь. Так что не весну, а лето – раскаленное, знойное чуть ли не до солнечного удара – приносит на манеж Май. А что, разве это плохое время года, лето? По-моему, от-личное.

166

167

Глава двенадцатая

�ихаил РУ�ЯНЦЕВ (Карандаш)Хотите – верьте, хотите – нет, душа цирка – это

не директор, не режиссер, не дрессировщик «большого номера», не самый знаменитый укротитель. Душа цирка – всегда самый лучший клоун...

Цирк может остаться, даже если в нем уже нет тигров, львов, шутов, батутов и манежа, но перестает быть цирком, когда теряет клоуна. Покажите мне своего клоуна – и я скажу, каков ваш цирк.

Карел КЛУДСКИЙ

Неожиданно подул ве-тер, огромный купол шапито качнулся, и тросы натяжки загудели, застонали. Но их никто не услышал. Играла музыка, хлопали зрители, эквилибрист шел по проволоке, размахивая для баланса веером.

Маленькая девочка ладошкой вытерла пот со лба и громко, со вздохом зависти, сказала: «Конечно, ему не жарко, у него веер». Maма дернула девочку за руку, что-то строго шепнула. В рядах засмеялись. Всем было жарко. Жара была тягучей, влажной, обволакивающей.

Шапито стояло на горке среди цветущих деревьев. Внизу, под горкой, был город. Чуть дальше – море. Море было тихим, и в темноте его не было видно.

Эквилибрист резко качнул веером, оттолкнулся, сделал заднее сальто-мортале и устойчиво пришел на неустойчивый трос. Ноги и корпус заходили у него в

168

разные стороны, точно маятник – влево-вправо, но он удержался. Улыбнулся и легко спрыгнул в манеж.

Зрители захлопали. Эквилибрист поднял руку, покло-нился. Убегая, глянул на купол. Брезентовое полотнище уже не раскачивалось. Оно осело, сжалось, словно чья-то невидимая гигантская ладонь накрыла его сверху и начала потихоньку сдавливать. И вдруг отпустила. И вновь сжала, но уже не ладонью. Точно тысяча босоногих мальчишек вырвались неизвестно откуда, из этой окружающей цирк, насквозь черной, удушающей кавказской ночи и помчались по куполу. Цирк съежился под ливнем. И сделался маленьким.

Мигнули прожекторы. Дирижер Михайлов отложил свою палочку: оркестра не было слышно. Мудрый шпрехшталмейстер Александр Борисович Буше, скрывая на своем породистом, аристократическом лице волнение, кинулся вперед, туда, где, прорвав купол, ринулась в зал вода. И остановился в растерянности...

Вот тогда-то он и вышел. Собственно, ему и полагалось выходить, ведь была пауза между номерами. А эту паузу, чтобы не скучал зритель, заполняет он, клоун у ковра – коверный. Маленький и на вид неуклюжий человечек. Странный, нелепый и смешной. В руках у него были толстый канат и сковородка. Он кинул канат на ковер и осторожно пошел по нему, старательно, точно эквилибрист веером, балансируя сковородкой...

Ливень продолжался. Вода подступила к первым рядам, заполнила проходы, и зрители взгромоздились на спинки кресел. Руководимые опытным Буше, униформисты спешно ставили стойки. Брезент купола устрашающе вздрагивал и провисал. Но... представление продолжалось! И вел его маленький человечек в измятой и сплющенной, точно перевернутое ведро,

169

шляпе, широченных, как казацкие шаровары, штанах и неказистом пиджаке. Он суетливо, бегал, помогая униформистам, вычерпывал сковородкой воду с одного края лужи и, торопясь, падая, разливая по дороге, мчался, чтобы вылить ее в ту же самую лужу, но с другой стороны. Он, точно женщина юбку, «подбирал» штанины и прыгал через воду, но выходило, что попадал из лужи в лужу, и тогда он мужественно укладывался на нее животом и «греб» изо всех сил к «берегу». Или, «утомившись», усаживался на барьер манежа и, привязав к сковородке свой тоненький галстук, «ловил рыбу».

У коверного кроме сковородки и веревки не было больше никакого реквизита. Все, что он делал в манеже под непрекращающийся хохот, зрителей, было экспромтом, рожденным прямо здесь, на глазах у сотен зрителей, всплеском остроумия, находчивости и таланта.

Она уже стала исторической, та двадцати двухминутная пауза. Больше полвека прошло с далекого сочинского лета 1936 года, а ее до сих пор помнят и передают детям и внукам как легенду. Хотя тогда имя его по афише немного .отличалось от того, к которому привыкли мы – Каран д’ Аш, а тридцатипятилетний артист не был еще Героем Социалистического Труда, народным артистом СССР, а был просто Михаилом Румянцевым.

Как-то один артист сказал мне: «Карандаш придумал двести восемьдесят шесть реприз, представляешь?!» Я представил и не поверил. Даже 286 рассказов при богатейшей фантазии придумать и написать очень трудно. Реприза – не рассказ и не сценка, хотя иногда ее так и называют. Реприза – это кусочек жизни. Выдуманной жизни выдуманного героя. Но показанная живым человеком. И чем талантливей этот человек,

170

тем более достоверны те, часто совершенно нелепые ситуации, в которые он попадает.

Один из главных законов клоунады: заставить зрителя поверить в абсурд происходящего, принять его таким, каким принимает его клоун. Есть классические, давно апробированные и, можно сказать, беспроигрышные репризы: «Пчелка-пчелка», «Вода», «Насос». Есть репризы, точно визитная карточка, – назови ее и сразу вспомнишь клоуна. «Бревно» – Никулин и Шуйдин, «Луч» – Олег Попов, «Крокодил» – Андрей Николаев, «Концерт» – Евгений Майхровскиий, «Горшки» – Гулевич и Воронецкий, «Штангист» – Владимир Кремена... У Карандаша таких визитных карточек было множество. И просто юмористические зарисовки, и пародии, и едкие сатирические, и антивоенные...

Но главное – все они были смешные. И еще. Все они – зарисовки именно Карандаша. Не искусственные подставки, а кусочки жизни маленького человечка Карандаша.

В цирке мало говорят. Даже клоуны. Язык цирка – трюк. Чем ярче, эффектней, тем выразительней. Там, где трюк перерастает в образ, становится мыслью, начинается искусство. До того – труд. Тяжкий, каждодневный труд над трюком.

Трюк коверного – каскад, нарочитое комическое падение. Став профессионалом почти во всех жанрах, Карандаш одним из первых в цирке вышел за пределы пауз, включил свои репризы в самостоятельные номера. Он был действительно весь вечер на манеже! Канатоходец, воздушный гимнаст, акробат, иллюзионист, джигит – в любой номер он вписывался легко, без натяжек. И сложные трюки, которые выполнял неуклюжий Каран-даш, казались легкими и очень простыми...

171

В том, насколько сложно научиться делать даже самый простой каскад – падение с барьера в манеж, – я убедился как-то на репетиции, которую проводил руководитель группы акробатов «Скоморошники» великий и добрый Виля Солохин.

– Каскад с налету не сделаешь. Падать уметь нужно. Ты ведь профессионал, а таких вещей не знаешь. Смотри, – Солохин встал на край барьера, пятками съехал в манеж, перевернувшись через левый бок, ударил правой рукой по барьеру и, еще раз перевернувшись, но уже через правое плечо, шлепнулся на манеж. – Вот, примерно, так. Попробуй сам.

Воспитанник Солохина, молодой акробат, потирая ушибленный бок, с сомнением покачал головой:

– У меня и медленно так не выйдет, не то что в темп.– Ничего-ничего, – ободряюще кивнул Солохин, –

получится, это ж простой каскад...Я смотрел, как репетируют акробаты, и вспоминал

каскады, которые видел. А видел я их немало, в том числе и сверхсложные. Никогда не забыть первой в представлении, или, как говорят в цирке, «выходной» репризы клоуна Константина Бермана. Он появлялся в пучке прожектора не на манеже и не в зале... а в оркестровой ложе, расположенной над центральным проходом для зрителей. Фатоватый, устало-самодовольный, Берман шел, словно популярная, пресыщенная славой кинозвезда, небрежно, кивком головы здороваясь с музыкантами. Надменно, не глядя, протягивал он руку дирижеру и шагал дальше... в пустоту. Падение было настолько неожиданным, что предусмотреть его, даже представить, что человек способен без всякой страховки свалиться вверх ногами с четырехметровой высоты, было невозможно. И кoгдa целый и невредимый Константин

172

Берман останавливался у края манежа, зал взрывался аплодисментами.

Кто первым придумал каскад? Жан-Батист Ориоль, клоун, дебютировавший в Парижском цирке в 1834 году? Или немецкие августы? Или их собратья – русские скоморохи?

И Макс Линдер, и Гарольд Ллойд, и великий Чаплин, и бесчисленные супермены на лошадях, на автомобилях, на самолетах – падающие, прыгающие, летающие – не первооткрыватели, а лишь богатые наследники шпильманов, шутов, скоморохов и цирковых коверных. Да-да, коверных, а не клоунов. Это не совсем одно и то же. Клоун выходил с одним номером или даже аттракционом. Он был нарядно одет, красив и импозантен. Коверный заполнял паузы между номерами. Ничтожное, забитое, туповатое существо, «рыжий», козел отпущения, он нес околесицу, обсыпался опилками, лил слезы в три ручья и громко хохотал, до ушей растягивая свой ярко размалеванный рот.

Румянцев поначалу так и называл себя в афише – «Рыжий Вася», вроде бы подчеркивал: я такой же коверный, как и все. Но «дураком» быть не смог. Впрочем, смешным тоже. Получалась странная шутка: в нем хватало культуры, чтобы не валяться в опилках, но не хватало ее, чтобы разобраться в причинах смешного. Хотя уже тогда, может быть, неосознанно, понимал – смех ради смеха не стоит ничего. Зритель запоминает то, во что верит. Конечно, проще всего использовать уже наработанное твоими старшими коллегами. Рыжий Вася и был таким апробированным вариантом – маска, простая до примитивного. Более сложной, хотя тоже, естественно, заимствованной, была маска экранного Чарли Чаплина. Но образ Чарли, маленького потерянного человека в огромной, холодной по отношению к нему

173

Америке, выглядел ненатурально, был непонятен и далек большинству зрителей.

«Всем своим поведением я стремился утверждать образ здорового, жизнерадостного, веселого человека – вспоминал в своей книге «На арене советского цирка» Михаил Николаевич Румянцев. Моему герою свойственно сочетание любознательности и любопытства, которые, будучи преувеличенно выражены, могyт ставить его в комические положения. Мой герой – нормальный, здоровый, улыбающийся человек, очень подвижный, который всюду успевает и с детской непосредственностью реагирует на каждое смешное положение. «Он шел на ощупь, часто спотыкаясь на ровном месте и, изобретая уже давно изобретенное. От ходульной схемы Рыжего Васи – к прямому заимствованию, к маске Чарли Чаплина и дальше, резко далеко, дальше всех и раньше всех – к cвоему образу Каран д’Аша, Карандаша.

«Актер должен не от наглядного пособия идти, а познавать глубину жизни», – сказал он как-то в одну из наших встреч. Мысль эта на первый .взгляд может показаться не больно оригинальной. Ведь даже в цирковой самодеятельности вы нынче вряд ли увидите лишенные всякого здравого смысла клоунские потасовки, визгливые крики и стрельбу из хлопушек. Клоуны «поумнели». И доказывать это, в очередной раз перечисляя фамилии клоунов-философов, клоунов-интеллигентов, клоунов-лириков, нет никакого смысла. Другое дело, что сформулировав свою мысль относительно недавно, Михаил Николаевич практически использовал ее много раньше, когда впервыe назвался Карандашом. Другие пришли позже. Да, они тоже ошибались, тоже искали и набивали шишки. Но им было легче. Маленький смешной человечек оказался титаном. Не тропинку он проложил – широкую и укатанную дорогу к вершинам комического.

174

Он не был ни на кого похож: свой взгляд на вещи, своя концепция. Главное в ней: Карандаш – не глупый кривляка. В манеж он выходил не для того, чтобы посмеялись над ним. Вместе – пожалуйста.

Я вспоминаю его репризы... Роюсь в цирковой литературе, читаю о тех, которых никогда не видел и... странное дело, начинаю верить совершенно фантастической цифре – 286...

Вот он накачивает велосипедным насосом осла...Вот – летит из-под купола в сетку и от страха

седеет...Вот – стреляет из пушки огурцом...Вот – внимательно слушает истошный лай собаки

и самым серьезным образом сообщает: «Речь министра пропаганды Геббельса окончена»...

Вот – ломает статую и сам становится на ее месте...Вот...– Придумали еще, учеников мне набрать, – сердясь

на кого-то, говорит он. Говорит своим характерным (ни с кем не спутаешь) тонким и чуть в нос голосом, непомерно растягивая гласные. – А я им говорю, у меня каждый вечер три тысячи учеников. Берите билет, смотрите и учитесь.

Это была моя последняя встреча с Мастером. В Гомельском цирке, в 1982 году...

Март на исходе, а погода вдруг резко испортилась. И небо серым стало. И холодом осенним потянуло.

– Не продует вас? – беспокоюсь. – И дверь, и форточка открыты.

Он суетливо, по-стариковски, приподнимается и тут же садится, небрежно машет рукой:

– Ничего. А я ведь, знаете, до пяти лет ходить не мог. Да. Как эта болезнь-то называется? Вот-вот, рахит.

175

У нас в Питере квартира в полуподвальном помещении была. Вода, сырость. Да. А сейчас хорошая квартира, в Москве. Но я свои восемьдесят лет все равно в Ленинграде отмечал. Да, уже восемьдесят. А я сюда на гастроли взял и приехал, в Гомель. Сказал, никакой рекламы. И работал... Меня зритель помнит, потому что я в манеже живой. Потому и помнит. Я ведь тоже у актеров yчился. Вот Гардин был такой. Да, Владимир Гардин. Барина играл. У него был такой жест: палец приподнял – поехали, значит, ямщик. Вот так нужно играть. Не играть – жить. А в цирке труднее. В цирке и спиной нужно уметь разговаривать. Всем корпусом... Бывает, в зале смеха мало, а зритель выходит из цирка, вспоминает и смеется. Так-то, маленький хлопок, но доносит до дома, на годы. А бывает, смexa много, а на деле, как спичка – пшик! – и сгорела дотла, ничего не осталось.

Вот он привычно накладывает грим, внимательно смотрит на себя в зеркало, натягивает парик, шляпу. Маленький человечек Карандаш... Лишь руки крупные, жилистые. Натруженные руки артиста цирка...

Сейчас, вот сейчас объявят его выход... Сердце сжимается и наполняется предчувствием невозможного, невероятного... А еще радостью. И грустью. Совсем немножко. Чуть-чуть...

P.�. �ихаил Румянцев (Карандаш) родился в 1901 г.,

умер в 1983 г. в �оскве

176

ИНТЕРВЬЮ БЕЗ РОЗОВОГО ГРИМА

Клоуны любят рекламу. И любят, когда у них берут интервью. Хотя в душе, наверное, немного посмеиваются над теми вопросами, которые им задают уже в сотый раз: «Как вам пришла в голову мысль стать клоуном? Какие смешные случаи были в вашей жизни?» Клоуны отвечают очень серьезно, как впервые. Повторяют то, что уже рассказывали предыдущему журналисту, иногда что-то добавляют. С годами рассказывают все подробней. Было это на самом деле или клоуну кажется, что все было именно так. Федерико Феллини признался в своей книге, что иногда не может реальные события своей жизни отделить от придyмaнныx им. Чем больше в клоуне художника, тем достовернее он расскажет о том, чего не было...

Интервью для клоуна тоже игра, имеющая свои правила, где клоун и журналист подыгрывают друг другу. И если они совместно создавали на страницах печати имидж клоуна, лицо в розовом закулисном гриме, то оба оставались довольны. Во всяком случае так было часто. И все, что мы узнавали о кумирах публики, помимо арены, было очень привлекательно. Долгие годы все тянулись до собственной фотографии на Доске почета. И многие интервью становилиcь еще одной каплей той огромной лжи, в которую мы погрузились.

Но чем дольше это продолжалось, тем сильнее теперь желание дойти до сути, увидеть истинное лицо актера, тем сильнее желание клоуна выговориться. Ему это просто необходимо. Но это не так легко.

В интервью, которые взял Александр Росин у клоунов, нет журналистских изысков, кажется, что они очень просты. Все происходит сейчас, сию секунду, без специальной подготовки. Слышно, как вот этот клоун все

177

время чувствует включенный микрофон и не может этого преодолеть. Другой сначала тоже, но вдруг он забыл о микрофоне, махнул на него рукой, он сбивчиво говорит о том, что его беспокоит сегодня. А здесь – крик отчаяния, слезы. Еще один голос, который старается скрыть уязвленное самолюбие. Еще голос – четкий самоконтроль, в каждом слове.

Величайшее открытие человечества – исповедь. И дело не в отпущении грехов. Нужно, как воздух, выговориться. Те, кто ее придумал, это понимали. Собственно, искyсство – исповедь художников. И даже конкретный рассказ художника о самом себе стремится приобрести форму искусства. Во всяком случае становится искусством искренности. Наша необычайная жажда правды и откровенности, с одной стороны. И с дрyгoй, – публичная исповедь актера, художника, известного деятеля – при беспощадном свете прожекторов, более беспощадном, чем на сцене. Кто есть кто – мгновенно ясно. Жестокий экзамен, но все стремятся через него пройти, это еще одна ступень признания и строгой оценки. И я не знаю, как бы смогли пройти это испытание нынешние клоуны. Но, конечно, я учитываю, что очень важен собеседник. И если он спросит: Вы артист московского цирка? – не зная, что таких не бывает, что существует цирковой конвейер, – то все, клоун замкнется, и разговор пойдет по прежнему кругу.

Александр Росин свой человек за кулисами. Автор книг и множества статей, он знаком с клоунами, понимает их проблемы. Клоуны, у которых Александр Росин берет интервью, работали на арене в семидесятые, восьмидесятые годы, некоторые начинали намного раньше. Последние месяцы выступал Карандаш. Олег Попов, клоун периода «оттепели», гастролировал за рубежом. Юрий Никулин вот-вот собирался уйти в режиссеры, а Андрея Николаева все больше захватывала

178

педагогическая работа. Начало восьмидесятых было интересным временем подведения итогов. Одновременно выступали артисты разных направлений. Мэтры, только-только начинающие, но уже ставшие известными, и те, у кого за спиной лет двадцать работы. Заканчивался огромный период в истории нашей клоунады. Что будет дальше – пока было неясно. Но шло очевидное повторение тем, сюжетов, ретроспектива своих собственных реприз. У всех было ощущение, что нужны перемены как можно скорее. Недовольство собой, недовольство управлением цирков, недовольство yсловиями работы. Они ищут причину, почему стало трудно работать. Об этом говорят все, с кем беседовал Александр Росин. Всё вместе это и дает закулисную сторону цирка 80-х годов.

Почему именно эти клоуны? Возможно, я бы несколько изменила круг своих собеседников. Дрyгoй критик тоже внес бы свои коррективы. И у Росина есть полное право выбора. Тем более, что табели о рангах стали очень сомнительными. Но если бы популярность клоунов выясняли, сделав опрос зрителей, видимо, все герои этой книги вошли бы в «обойму».

Клоуны работают, гастролируют, решают вечные проблемы и с еще большим энтузиазмом заняты мелочами быта, озабочены карьерой, слушают аплодисменты – свои и чужие, ловят букеты цветов и полностью выкладываются на каждом представлении.

И, может быть, когда эта книга выйдет из печати, на арене появится новый персонаж, увидев которого все закричат: «Ну, вот он, новый клоун. Клоун последних лет ХХ века».

А пока он где-то сидит перед зеркалом, кладет грим и внимательно изучает свое лицо.

Наталия Румянцева,кандидат искусствоведения.

179

Содержание

Четверть века спустя …………………………........3 Имя друга……………………………………...........5 Грачик Кещян………………………………….…...7 Катя Можаева (Антошка)…………………….…..19 Леонид Енгибаров…………………………….….33 Олег Попов…………………………………….….49 Владимир Кремена ……………………………....65 Юрий Никулин……………………………….…...77 Андрей Николаев…………………………….…...93 Юрий Куклачев……………………………….….105 Геннадий Ротман………………………………...121 Александр Родин………………………………...135 Евгений Майхровский(Май) ...............................151 Михаил Румянцев (Карандаш).............................167Интервью без розового грима. ………………....176

Издательская компания журнала «Флорида», Майами, США

Florida-RUS, Inc.f lorusus@yahoo.com

www.Florida-rus.com

Книга изготовлена в частной типографии

Николая Негодина, г. Красноярск, РФ.

k56parallel@mail.ru