Тео Картер

ЗАВЕЩАНИЕ

Рассказ

© 2013, Issuu, Inc. 131 Lytton Ave, Palo Alto, CA 94301

Персонаж 8

О том, почему я называю себя «Персонаж 8»

пока умолчу, но мы обязательно разберемся с

этим несколько позже; а сейчас предстоит

путешествие по мрачным лабиринтам этой

неправдоподобной истории. И как бы нам не

хотелось увильнуть от этого сомнительного

предприятия, увы, мы уже, как говорится,

«inside», и будем до самого конца.

В самом деле, все началось невинно – в

Георгиевский районный суд поступило

уголовное дело по обвинению некого

Балахнина Виктора Дмитриевича в убийстве

писателя Александра Архангельского. Из

материалов дела следовало, что вечером 27

октября 2011 года писатель возвращался с

научно-практической конференции,

организованной издательством. Он вышел из

отеля «Савой», что на Рождественке в Москве, и

двинулся в сторону Васильевского спуска, где

был припаркован его автомобиль – увесистый

серый джип модели Land Rover. Он сел в

машину, завел двигатель и поехал домой – в

город Георгиевск, что в 73 километрах от

МКАД. Он не знал, что на заднем сидении

машины под темным покрывалом человек –

Балахнин.

До ключевого поста в городе Георгиевске

он добрался к одиннадцати вечера. Балахнин

все еще в его автомобиле. Как установило

следствие, Балахнин, находясь под

покрывалом, пользовался сотовым телефоном,

подключенным к интернету, и отслеживал весь

путь по карте Google. Когда автомобиль

остановился, Балахнин подумал, что они уже на

месте, хотя было не совсем так. Они

действительно находились рядом – карта не

могла более детально указать

месторасположение, а, может быть, Балахнин,

нервничая, уже убрал телефон, потому что

знал, что следующая остановка будет уже у

дома писателя.

Так или иначе, автомобиль затормозил,

писатель на переднем сидении завозился, и

Балахнин, скинув с себя одеяло, рывком сел и

выстрелил через спинку сидения в

Архангельского. Пуля попала прямо в сердце –

Балахнин был точен в достижении своих целей.

Вот только с дислокацией он малость

ошибся.

Когда Архангельский со своей женой и

сыном выбирали себе дом в Георгиевске, то

несколько раз отвергали вариант по проспекту

Преображенского, 80. Георгиевск, небольшой

городок с 40 тысячами постоянных жителей

был примитивным в топографическом смысле

– две главные улицы располагались в виде

любимой русской буквы «Х». Обнимала город

река Унылая, на внешнем берегу которой

георгиевчане понастроили деревянных

домиков, обнесли их заборами и обозвали эти

строения «дачами» и «летними усадьбами».

Проспект Преображенского и улица Мира

пересекались на Площади Ленина, где

располагались все административные здания –

городская дума, администрация, суд,

полицейский участок. Вверх по

Преображенского начиналась элитная часть

города, с бутиками-магазинами, просторными

дорогими ресторанами и ночными клубами.

Вниз по этой ветке и практически вся улица

Мира – спальные районы. Недорогие магазины

и рынок – в ее верхней части.

Конечно, такое начертание города не

совсем удобное для автомобилистов.

Предположим, чтобы переехать с конца

проспекта Преображенского в конец улицы

Мира, надо ехать вниз до площади Ленина,

повернуть на Мира и – вверх. Обратно. Между

этими «верхушками» пролегал густой лес,

который георгиевчане охраняли ценой

собственной жизни и запрещали строить там

дорогу, которая могла бы связать концы

главных улиц.

Поэтому по берегу реки Унылой была

выстроена магистраль, цель которой –

заковать в транспортное кольцо Георгиевск.

Для постройки магистрали проспект

Преображенского и улицу Мира продлили и

ввели в кольцо.

Дом 80 по проспекту Преображенского

стоял как раз в десяти метрах от перекрестка

кольцевой магистрали и проспекта. И именно

поэтому писатель и его жена не хотели его

покупать – опасались избытка выхлопных

газов, шумового загрязнения и еще черт пойми

каких бед. Но потом сдались, потому что иных

вариантов риелторы предложить не могли.

Либо старые дома, либо в тесном соседстве.

И именно поэтому просчитался убийца

Балахнин – он и не подозревал, что писатель

затормозил на перекрестке, а не во дворе

своего дома.

Когда пуля вошла в сердце писателю, он

непроизвольно содрогнулся. Эта судорога была

за пределами его жизни, она же испортила

убийце оставшуюся жизнь. Мертвая нога

вдавила педаль газа в пол, и джип рванул на

красный и, так как писатель не успел

повернуть на девяносто градусов на проспект

Преображенского, – двинулся по магистрали,

где вскоре скоростной путь вошел в

противоречие с радиусом (магистраль-то

круглая!) и врезался в каменный забор, за

которым шумно передвигалась река Унылая.

Конечно, убийца отчаянно пытался взять

управление в свои руки, но все произошло

слишком быстро – резкий набор скорости,

неуклюжие попытки перелезть на переднее

сидение, мощный удар, и он уже летит в

лобовое стекло, но его возвращает подушка

безопасности и прикладывает о заднее сидение

так, что дух вышибает.

Но ненадолго. Он приходит в себя спустя

двадцать минут. Уже пристегнутый

наручниками к дужке носилок «скорой

помощи».

Собственно, с юридической точки зрения

вопросов нет абсолютно никаких. Спасибо

посмертной судороге писателя – она помогла

поймать уцелевшего чудом убийцу и передать

его в лапы правосудия. Вот только лапы эти

оказались чрезвычайно придирчивые и

дотошные. Если говорить откровенно (а от

Персонажа 8 ничего не скроешь!), то «лапы»

это метафора. Скорее, «голос» или, если

покрасивше, «глас». Потому что судья, Полина

Алексеевна Истомова, разжевывающая это

дело, отдавала команды своему помощнику –

Роме Рождественскому.

А ведь на самом деле все было далеко не

так.

Рома Рождественский

Рома с шумом выдохнул и захлопнул папку

с делом что было силы. Картонная корка

беззвучно прилипла к первой странице дела и

выставила на обозрение обложку: «Уголовное

дело № 14/2012 по обвинению Балахнина

Виктора Дмитриевича по ч.1 ст. 105 УК РФ».

Судья Истомова, наблюдающая за сим

действием исподлобья, подняла на усыпанных

пудрой морщинах правую бровь.

– Какие-то проблемы, заяц мой?

Она была похабной, морщинистой,

высохшей старой сукой. Это знали все. И Рома

Рождественский – как нельзя лучше. Именно он

провел именно с ней последние три года

именно своей жизни в качестве именно ее

помощника. Без злоупотребления «именно» не

обойтись! Ведь это он строчил за нее

приговоры, которые она все равно потом

переписывала с отвратительно безрадостной

мордой, а после тыкала ему в лицо свои

корявые пальцы с алым лаком на ногтях со

словами: «Ты ни хрена не разобрался в деле,

сопляк!». Ей было под восемьдесят, и Рома пару

раз в день умолял небеса о справедливости, а

когда инспекция из управления судебного

департамента жаловала с визитом в кабинет

ведьмы, с отчаянием смотрел них. Тщетно, в

этом году (29 декабря) Истомова Полина

Алексевна отпразднует свое

восьмидесятилетие с года выпуска и

пятидесятилетие на судейском посту и

продолжит вершить правосудие.

Вот в этом и состоял корень зла.

Истомова была бесстыдной

матершинницей, придирчивой ведьмой,

ехидной стервой и безжалостной курильщицей,

но в то же время за всю свою карьеру судьи в ее

портфеле приговоров не подгнивало ни одного

отмененного решения. Ни одного измененного.

Ни одного брака. Никогда. Свои дела она

рассматривала безупречно, безукоризненно,

точно в срок (Рома подозревал, что старая

ведьма умеет обращать время вспять),

выносила справедливые, законные и

обоснованные решения. Именно поэтому ее

терпели в суде. Уважали, а некоторые – даже

искренне любили.

Рома Рождественский был ее «сопляком».

Она подцепила его незаметно для него самого –

с первого дня работы в канцелярии суда. Пять

лет назад. Она приглядывалась к нему два года,

пару раз вызывала к себе в процессы в качестве

секретаря и изматывала до полусмерти с

протоколом судебного заседания. А потом,

совершенно неожиданно, уволила к чертям

свою такую же дряхлую помощницу, которая,

перекрестившись, ушла на пенсию, и назначила

Рому своим помощником.

– Фаина Петровна, дал же бог имя

несчастной, всегда была моей обузой, –

объясняла зачем-то она Роме в первый рабочий

день на новом посту, – она с 76-го года

работает со мной и ни разу ни пискнула о

назначении себя судьей. Меня это бесило, но я

терпела, потому что краше ее приговоров

только мои. Ты – молодой, симпатичный и

однозначно не тупой сопляк, из тебя может

когда-нибудь выйти справедливый судья, если,

конечно, будешь молиться на меня перед сном.

Пообещав научить его рассматривать дела

так, чтобы в его приговорах не было дефектов,

Истомова принялась за дело. Она до отвала

загрузила Рождественского работой, и

спокойно курила в своем кабинете, слушая, как

хрустит его позвоночник от неподъемной

ноши. За два года Рождественский прочитал

все ее решения. Те, что были написаны от руки

– перепечатал на компьютере по приказу

старой суки. Он уже тогда возненавидел ее, но

был благодарен небесам за превосходного

учителя. И, в минуты слабости, его пробирали

слезы, что ему посчастливилось работать со

стервой Истоминой.

Получив дело Балахнина, Рождественский

сделал так, как делал всегда – подготовил

статистический материал, написал

постановление о назначении

предварительного слушания, созвонился с

адвокатом и согласовал с прокурором даты

ближайших судебных заседаний. После всего

отправился к судье в соседний кабинет

обсуждать дело, чтобы приступить к

подготовке проекта приговора.

Собственно, беззвучный бунт

Рождественского в самом начале, когда судья

задала риторический вопрос «Какие-то

проблемы, заяц мой?», венчал конец

совещания, которое с самого начала пошло

совсем не так, как хотелось Роме.

– Что мы имеем? – спросила Полина

Алексевна, затягиваясь любимым «Мальборо».

Она восседала за своим шикарным столом в

самом просторном кабинете Георгиевского

районного суда в окружении кадок с

орхидеями, которые Рождественский мечтал

придушить ночью, но усердно поливал их днем,

восторгаясь их нежностью.

К столу была приставлена табуретка и

очищен уголок стола, где и удавалось

примоститься Рождественскому, когда нужно

«посовещаться». Из принципа судья никогда не

проводила процессов в кабинете, объясняя

другим судьям, что в ее возрасте полезно

пройтись по коридору до зала заседания, тем

более, ее совсем новый, с хорошим ремонтом и

красивой кедровой мебелью. «А еще, –

язвительно добавляла она, – простых и

быстрых дел, которые можно рассмотреть «в

кабинете», не бывает».

– Простое убийство, – отрапортовал

Рождественский, – субъект не судим, нелюдим,

в первый раз, не признал вины, доказательства

железные, дело ясное. Прокурор просит восемь,

адвокат позицию не заявлял. Свидетелей трое,

но объективную сторону они не видели.

– Ты все объебалово1 прочитал? – спросила

Истомова и выпустила колечки.

1 Вероятно, Полина Алексеевна имеет в виду

обвинительное заключение, которое составляется

по результатам предварительного расследования

следственным органом и утверждается

прокурором. Обвинительное заключение содержит

– Да, Полина Алексевна, – ответил Рома.

Ему претили ее манеры в «неформальной»

обстановке с помощником. Хотя какое это

неформальное общение, когда они обсуждают

дело? Но ведьма, видимо, считала по-иному и

позволяла себе жаргон в общении с ним с глазу

на глаз.

– И чего там? Удиви меня! – она взвизгнула,

аж подпрыгнула, видимо, изображая восторг, и

растянула губы в дряблой улыбке, обнажив

бескровные десны, в гнездах которых

крепились прокуренные желтые зубы. Причем

далеко не все свои.

Рома был абсолютно уверен в том, что на ее

прикроватной тумбочке стоит граненый стакан

с раствором никотина и эти самые зубы

замачиваются в нем на ночь. А рядом –

брошенный как скальп в Освенциме черный

парик-каре.

в себе описание преступления, данные о личности

обвиняемого и перечень доказательств,

подтверждающих его вину.

– Как я уже сказал, обвиняемый свою вину

не признал, от дачи показаний отказался, но

следствие проведено всесторонне и

объективно. Четко выражен состав

преступления. У Балахнина во время

задержания обнаружили револьвер.

Экспертиза подтвердила, что пуля в сердце

Архангельского была выпущена из этого

револьвера. Кроме того, после выстрела, ногу

Архангельского свело судорогой, и автомобиль

в котором они находились, тронулся с места.

Балахнин пытался взять управление в свои

руки и запачкал их кровью.

– Ладно, оставим это, – кивнула

удовлетворенная Истомова, – кто у нас

терпила?

Как-то Истомина извергла при адвокате

подсудимого это словечко, которым на жаргоне

называют потерпевших и жертв преступлений.

Хорошо, что там же присутствовала нынешняя

пенсионерка Фаина Петровна, которая взяла

вину на себя и захихикала, дико извиняясь.

– Жертва – писатель Александр

Арханегльский. Очень известный и

популярный среди огромного круга читателей.

Издательство уже связалось с нашей пресс-

службой, чтобы получить оперативную

информацию о движении дела.

– Ни слова пусть не высирают, –

распорядилась судья, – пока я не прищурюсь на

любые их релизы по этому делу. Ясно?

– Понял, Полина Алексеевна.

– Обратимся к вине, заяц мой.

Судья протянула руку и поманила

скрюченными пальцами, ожидая дело.

Рождественский запихал выпирающее пузо

непришитых страниц в дело и передал судье.

Та мимолетом пролистав страницы, добралась

до обвинительного заключения, и кабинет

погрузился в блаженную тишину.

Когда она потянулась за пачкой сигарет,

Рождественский едва успел вытащить палец из

ноздри. Оттуда он пытался достать невероятно

колкую и упрямую козу.

– Пальцы береги, – бросила Истомова, – у

меня косоглазие, не забывай.

«У тебя дыра во лбу», – мысленно

огрызнулся Рождественский.

– Херня тут, заяц мой, а ты нихрена не

разобрался в деле, – изрекла она, попыхивая

разгорающейся сигаретой.

– Вас что-то смущает?

– Да, мотив. Его отсутствие!

Рождественский напрягся. Такого быть не

может, ни прокурор, ни он не могли упустить

столь важных моментов. Он воспроизвел в уме

дело и оправдался:

– В обвинительном заключении

указывается, что у обвиняемого был, вероятно,

корыстный умысел.

– И как это доказали? Наличием денег при

писаке?

– Ну да.

– А откуда будущий зек узнал об этом?

– Вероятно, он даже и не думал, что

решился на убийство писателя. Просто

забрался в дорогую машину, – предположил

Рома, – машина-то у Архангельского ого-го!

– Купишь себе такую же, – успокоила его

судья, – но то, что написано в объебалове и что

предполагаешь ты – не вариант. Я несколько

раз обращала внимание прокурора на

несостоятельность этой следовательши, но у

нее стальные яйца, с невозмутимой мордой

оправдывалась каждый раз. Сейчас не выйдет.

Вину она не доказала, и ее не докажет

прокурор. И дело уже поступило к нам. И в

процессе мы это не устраним. Он выйдет на

свободу.

– Но мотив – это факультативный признак

состава преступления, – горячо возразил

Рождественский, – он может и не быть

установлен! Главное, доказать вину и

установить ее форму. Тут все ясно – прямой

умысел. Он знал, что собирается сделать,

осознавал, какие последствия могут наступить

и желал их наступления!

– А зачем? – спросила судья. – Зачем он

хотел, чтобы писатель был мертв?

– Да не писатель же. Это совсем неважно в

этом деле! Просто человек. Не знаю, может,

чтобы ограбить его. Или не нравился он ему.

Или девушку у него увел. Или еще тысяча

причин, абсолютно неважных!

– Ошибаешься, заяц мой, – томно

произнесла Истомова и затушила сигарету. – И

это надо выяснить.

– Да зачем?!

Судья передала ему дело и велела открыть

первую страницу.

– Читай, – сказала она. – Читай три верхние

строчки.

– М-м-м… «обвиняется Балахнин Виктор

Дмитриевич 13.01.1983 года рождения, в

совершении преступления, предусмотренного

ч.1 ст. 105 УК РФ…» И что? Я это писал, я знаю,

что написано дальше. Что вы хотите сказать

этим?

– Что в разрешении дел об убийстве я буду

руководствоваться своим внутренним

убеждением, – сказала Истомова, но потом,

поняв, что сморозила нечто неправильное,

поправилась: – как и в любых других делах. Но

в кражах я могу свою совесть заткнуть, здесь

же она будет вопить истошным голосом. Я

думаю, что там было не простое убийство.

Может быть, нашего обвиняемого подставили.

Невыясненные мотивы могут круто изменить

дело, заяц мой. И ты выяснишь эти мотивы. А

теперь выдохни, треснешь сейчас по швам.

Рома с шумом выдохнул и захлопнул папку

с делом что было силы.

Персонаж 8

Очень интересная деталь Персонажа 8 – с

моей помощью Вы будете в курсе всех событий,

при этом, я уберегу Вас от нудных моментов. Я

просто перечислю события, в которых

смысловая и бытовая нагрузка совершенно нам

не нужна и тот факт, что я ее опущу, сэкономит

нам время и удержит интерес к истории.

Так, после общения со своим боссом, Рома

Рождественский вернулся в свой кабинет и

позвонил следователю Богатыревой Любови

Павловне, которую Истомова охарактеризовала

как несостоятельную следовательшу со

стальными яйцами.

На вопросы Ромы по поводу мотива

преступления Балахнина, Любовь Павловна

ответила, что ей до прекрасного звездного неба

все их проблемы с разбирательством, но, так и

быть, она даст показания в суде, если это

смертельно требуется. По всем остальным

вопросам звонить ей не рекомендуется.

Рома скрипнул зубами и отправился к судье

с докладом. Та, разразившись дикими

проклятиями, пообещала совершить

насильственный сексуальный акт с Любовью

Павловной, а Роме велела отправляться к

фигурантам дела и вытрясти всю правду. К

обвиняемому подходить строго-настрого

запретила.

Понимая, что собирается совершить

совершенно незаконные действия,

Рождественский приуныл, но быстро воспарил

духом, когда Истомова разрешила разъезжать

на своем тонированном Lexus RX 330 для

выяснения обстоятельств дела.

Рома распрощался с рабочим местом,

секретаршей судьи, которая обещала держать

скрещенными пальцы, когда высохнет лак на

ногтях, и отправился по фигурантам дела.

Рома Рождественский

Фигурантов оказалось не так много. Во-

первых, это окружение писателя – его жена

Мария Витальевна, сын Никита, литературный

агент Бесшумный Василий Васильевич и

близкий друг Порываев Максим Кириллович.

Во-вторых, трое свидетелей. Подростки,

гулявшие около магистрали, в лесочке. Начать

Рома решил с семьи, в одном месте сразу два

свидетеля, а если повезет, еще и друг семьи

там.

Он сел в судейский Lexus и поморщился.

Проклятая старуха курила даже здесь – обивка

напрочь пропахла сигаретами. На переднем

сиденье валялись пустые банки из-под кока-

колы, смятые пачки из-под сигарет и обертки

шоколадок «Твикс». Даже сахарный диабет не

берет окаянную!

Рома завел двигатель и выехал на площадь

Ленина. Повернув на проспект

Преображенского, он перестроился в

скоростной ряд и минут за десять, практически

беспрепятственно, добрался до дома номер 80.

Притормозив у калитки, Рома аккуратно

порулил на бордюр, машина послушно

забралась, переваливаясь с боку на бок, и

затихла.

Он достал блокнот, карандаш и вышел из

машины. Приблизившись к калитке, оглядел

дом. Да, шикарно живут писатели, пусть даже

не в Москве, а в Георгиевске. Трехэтажный дом

был выстроен из красного кирпича,

замысловатой формы, что оценить ее по-

настоящему можно было только с высоты

птичьего полета. От калитки до дома –

вымощенная черной плиткой дорожка,

усыпанная желтыми листьями – сентябрь в

этом году щедр на них. Окна в доме плотно

затянуты.

Рома позвонил в звоночек на калитке.

Заиграла унылая музыка.

– Кто это? – прохрипел непонятный голос

из динамика.

– Здравствуйте, я из суда. Мне нужны

Архангельские Мария Витальевна и Никита

Александрович, – ответил Рома.

– Мы не получили повесток в суд, – снова

ожил динамик. – Вы можете выслать их почтой,

не обязательно вручать лично.

– У меня есть несколько вопросов к вам,

откройте, пожалуйста.

– Хорошо.

Динамик хрюкнул и умер. Рома стал ждать.

Где-то через три минуты на крыльце

нарисовалась женщина лет сорока. Она была

хороша для своих лет – блондинка с красивым

лицом, стройная фигура, стильно подобранная

одежда. Голубые джинсы нарисовали контур

идеально ровных ножек, бежевая футболка

подчеркнула упругую грудь среднего размера.

Женщина подошла к калитке и, отворяя ее,

сказала:

– Открыть-то ее я могу дистанционно, а вот

собак отогнать так не выйдет.

Она скромно улыбнулась и собаки, как по

команде, явились. Два здоровенных

ротвейлера дышали жаром и внимательно

смотрели на Рому. Рома же спрятался за

блокнотом в твердой корке.

– Мила, Люк, место! – скомандовала

женщина, и собаки послушно удалились куда-

то за дом.

– Вы назвали собак в честь Милы Йовович и

Люка Бессона? – догадался Рома.

– Верно, – рассмеялась женщина, – только в

нашей истории они все еще женаты, хотя, что

будет дальше, неизвестно. Люк посматривает

на сторону. Меня зовут Мария Витальевна, я

вдова Саши.

– Очень приятно познакомиться, Мария

Витальевна, я Роман Рождественский, и, как я

уже сказал, я из суда. У меня несколько

вопросов к вам и вашему сыну, если позволите.

– Сын здесь не живет, – сказала Мария

Витальевна, – давайте пройдем в дом, там нам

будет удобнее.

Она повела его к крыльцу. Сразу слева от

входа располагалась гостиная с горящим

камином. У камина стояли два кресла-качалки,

между ними столик, на нем чайничек и чашки.

На полу пушисто-ворсистый персиковый ковер

как будто пришпиленный к полу четырьмя

торшерами с тряпичными абажурами. Шторы

были плотно закрыты, верхний свет погашен.

Мария Витальевна зажгла люстру и

предложила Роме одно из кресел.

– Мы могли бы поговорить в кабинете

Саши, но я все еще не могу туда входить, –

виновато сказала она.

– Ничего страшного, я люблю кресла-

качалки.

Вообще-то, навернуться кверху задом на

глазах у скорбящей вдовы не комильфо, но

выбора не было. Рома аккуратно поместился в

кресло, и тут же уехал вниз головой. Да уж.

– Если вы надавите на ножки, то кресло

выпрямится, – сказала Мария Витальевна. – Я

сделаю нам чай.

Она забрала чайник и кружки и удалилась.

Рома, кряхтя, наступил на ножки, и кресло,

качнувшись, замерло, выставив его как в

витрину. Отвратительно. Он чихнул, шмыгнул

носом и открыл блокнот, готовясь записывать

тезисы беседы.

Застегнутый пиджак спер дыхание и Рома

его расстегнул, досадно морщась – еще летом

между грудью и пиджаком можно было руку

сунуть, а теперь предательские «восьмерки».

Зажирел. Еще бы брюки расстегнуть…

Вдова вернулась с подносом, на котором

стоял пузатый чайничек чая и те же кружечки.

Запахло ароматным жасмином.

Рома снова чихнул.

Мария Витальевна разлила чай по чашкам и

села в кресло. Ее кресло предательски не

выставляло ее на обозрение, а равно не

укладывало на лопатки.

– Мария Витальевна…

– Зовите меня Марией, – перебила его вдова

с легкой улыбкой.

– Договорились. Мария, дело в отношении

Балахнина поступило в наш суд, и мы

готовимся к его рассмотрению. Я помощник

судьи Истомовой Полины Алексеевны и я

уполномочен задать вам несколько вопросов,

чтобы прояснить ситуацию.

«Сразу два нарушения, Рома! Сам факт

твоего присутствия на территории одной из

сторон состязательного процесса и

панибратство! Истомова тебя в карьерную

могилу сведет!».

– Я слушаю вас.

– Вы знаете, по какой причине Балахнин

желал смерти вашему мужу?

Мария моргнула.

– Я понятие не имею, – призналась она. –

Честно говоря, этот человек совершенно для

нас посторонний. Мы никогда к жизни с ним не

сталкивались, у нас нет общих знакомых, я и не

малейшего представления не имею, чем мог

мой муж ему насолить. А разве следствием не

установлено, что он хотел ограбить Сашу?

– Установлено, – ответил Рома, – я задаю

лишь уточняющие вопросы. Может быть,

следствие что-то упустило, нам важно знать

наверняка.

«Заткнись! Не отвечай на вопросы, просто

выслушивай ответы!»

– Мария, я извиняюсь, но я не смогу

отвечать на ваши вопросы, это не совсем

правильно, – сказал он, прислушавшись к

голосу разума, – поэтому, пожалуйста,

отвечайте на мои, не задавая своих. Этим вы

спасете мою карьеру.

– Хорошо, извините, – замахала руками

Мария. – Я не хочу вам неприятностей, и

злоупотреблять вашей вежливостью не стану.

– Спасибо, – Рома выдохнул облегченно. –

Какие у вас с мужем были отношения? В

последнее время? Ссоры, размолвки?

– Нет, что вы, – Мария в подтверждение

своих слов энергично замотала головой из

стороны в сторону. – У нас все было очень

хорошо. Я любила своего мужа и до сих пор

люблю. И я знаю, что эти чувства взаимны.

Поймите, мы поженились, когда нам было по

двадцать лет! Бесконечные тусовки, алкоголь,

риск свобода… Вот что тогда казалось

счастьем! Можно было запросто потерять друг

друга в те лихие годы. Но мы выдержали и в

конце концов поняли, что счастье – это когда

спокойно и любимый человек рядом. Нет-нет, у

нас все было хорошо, мы были счастливы и

любили друг друга.

– Вы сказали, что ваш сын не живет с вами?

– Да, Никита переехал. Ему ведь двадцать

два года! Знаете же по себе, в двадцать кажется,

что ты очень крут и можешь жить

самостоятельно. Вот он и отселился, да

подальше – он живет в конце улицы Мира,

слава богу, не переехал в Москву. Хотя, это дело

времени.

– Вы помогаете ему, верно?

– Конечно. Он периодически приезжал к

отцу взять денег. С наличными у молодежи

туго.

– А какие отношения у вашего мужа были с

сыном?

Лицо Марии потемнело, и она этого даже не

скрывала.

– Сложные, – все же ответила она, – это если

совсем не вдаваться в подробности.

– Мария, я вынужден вас попросить более

подробно, – мягко настоял Рома.

– Хорошо. Никита был чем-то обижен на

Сашу, и их отношения испортились. В

последнее время мне стало казаться, что

Никита воспринимает отца только как

спонсора. Но Саша считал, что это правильно –

Никита ведь учится в университете, на

последнем курсе, будет лингвистом. Он не

может работать, а жить как-то надо. В общем,

он никогда не отказывал ему. Ни в чем. Но и

отношения выправлять не хотел. И мне стыдно

признаться, я так и не поняла, в чем у них

проблема. Они не обсуждали это со мной. Даже

сейчас Никита не говорит, в чем дело.

Рома быстро записал «проблема с сыном» и

увидел, что на руках вылезли позорные темно-

вишневые аллергические пятна. Черт возьми,

наверное, в доме используют освежитель

воздуха, в котором опасный для аллергика

Ромы химический элемент! Надо

сворачиваться, не то сейчас он надуется как

жаба и станет хрипеть.

– И последнее, Мария, – сказал Рома,

чувствуя, как свербит в горле, – у вашего мужа

были враги? Такие, которые могли бы желать

ему смерти?

Мария задумалась. Это длилось недолго, но

Рома уже начал покашливать.

– Знаете, среди друзей нет. Мы не очень со

многими дружим… Только с Максом близко

общаемся. А так – почти ни с кем. Саша же

писатель, – она грустно улыбнулась и

поправилась: – был писателем, а это работа

замкнутая. Когда он заканчивал книгу, и мы

могли вести светскую жизнь, то уезжали из

страны, путешествовали. Особенно, когда

Никита подрос – друзья как-то сами отпали.

Остался только Макс. Но мы дружим с юных

лет, поэтому, любые мотивы исключены. А вот

что касается издательства, вернее, его

литературного агента, то тут я сомневаюсь.

Особенно в последнее время у них с Василием

были какие-то разногласия, но я также

особенно не в курсе Сашиных дел. Но я не

думаю, что Василий стал бы убивать Сашу, все-

таки, Саша был популярным писателем и

приносил ему стабильные деньги.

У Ромы потекли слезы. Он развязал галстук

и задышал.

– Вам нехорошо? – забеспокоилась вдова,

увидев состояние гостя.

– У меня аллергия, – прохрипел Рома. – Вы

не могли бы дать мне стакан воды?

– Конечно, сейчас.

Вдова улетучилась. Рома полез в карман и

достал супрастин, который как прилежный

аллергик носил всегда с собой. Тем более, имея

коварный тип аллергии на химические

элементы, которые могут быть всюду.

Мария принесла стакан воды, Рома запил

лекарство и сказал:

– Спасибо, вы мне очень помогли. Если

возникнут вопросы, то я позвоню.

– Да, конечно, в любое время, – ответила

Мария и проводила его до калитки.

– Вы не могли бы позвонить сыну,

предупредить, что я заеду? – спросил Рома,

усаживаясь в джип. Ему уже полегчало, но в

горле по-прежнему стояла шершавая губка,

мешая дышать.

– Хорошо, я позвоню ему сейчас.

Рома сел в машину и завел двигатель.

Персонаж 8

Еще одна особенность Персонажа 8 –

возможность просветить любого человека

насквозь. Наподобие очков в фантастических

фильмах – ну, знаете, надеваете их и видите

внутренние органы того, на кого смотрите. Вот

только возможности Персонажа 8, к

сожалению, ограничены зоной чувств.

То есть – извлечь какую-либо информацию

у нас нет возможности, но увидеть отношение

человека, его чувства мы можем. К этому

свойству, почти магическому, стоит отнестись с

большим уважением, поскольку только Вы

знаете с десяток человек, мечтающих о таких

способностях.

И вот, такая возможность у вас есть.

Ей было страшно. Она пыталась погасить

этот страх долями разумных рассуждений, но

ей не удавалось – тонкими ледяными

струйками страх растекался по ее сердцу,

перешибая любые попытки разума взять

ситуацию под контроль. Она пыталась убедить

себя, что ее страхи беспочвенны, но все было

тщетно. В голове пульсировало одно: «Господи,

только бы они не добрались до завещания. Как

страшно-то, боже мой!». С каждой минутой

страх набирал обороты и блокировал дыхание.

Совсем скоро будет просто нечем дышать.

Рома Рождественский

«Какая милая женщина, везет же

некоторым с женами!» – думал Рома,

выруливая на магистраль. Он решил проехать

по кольцу, чтобы сэкономить время – на

проспекте и на улице Мира сейчас, возможно,

будет интенсивное движение и можно

потратить целую вечность.

«Конечно, прошел почти год, и она уже

перестала сильно грустить. Но все равно не

может входить в его кабинет. Мне бы такую

любовь! Интересно, а что у писателя с сыном?

Какие трудности? Неужели синдром ребенка

звезды? Да вроде Архангельский не самый

публичный человек, издает книги, редко

встречается с читателями, в ток-шоу почти не

участвует. Или там что-то личное? Надеюсь,

Никита Архангельский сможет пояснить мне, в

чем у них с отцом состояли проблемы. И вот

чую, что литературный агент – темная

лошадка. Судя по его допросам, следователь не

в курсе того, что у литагента с писателем были

какие-то проблемы. Как так? Неужели Мария

не рассказала? Или следачке было все равно?

Права Истомова – у той стальные яйца, такое

дело кислое, а ей пофиг».

С этими размышлениями Рома добрался до

дома, в котором проживал отпрыск писателя.

Это был «муравейник» из десяти этажей и

десяти же подъездов. Квартирки в таких домах

малометражные, комнаты проходные,

кухоньки крохотные, – Рома знал прекрасно,

потому что сам жил в такой же, только в районе

«верхнего Мира», а не внизу ветки.

Он отыскал подъезд и без труда проник в

него. Консьержке хватило одно взгляда на

удостоверение, в котором было написано

«Георгиевский районный суд» и она

рассказала, как добраться до квартиры Никиты

Архангельского на девятом этаже. Также

доложила, что тот только что явился, и явно не

с учебы. Парень подшофе.

Был он не подшофе, а вдрызг пьяный. Еле

сфокусировавшись на Роме своими карими

глазами, велел ему проходить, раздеваться,

ложиться на кровать и раздвигать ноги. Потом,

присмотревшись, и поняв, что перед ним тоже

особь мужского пола, заржал:

– Извини, дружище, я думал, Ксю пришла!

Но если ты в теме, то делай все, что велено,

только нагибайся!

И удалился вглубь квартиры.

Рома решил, что толку от беседы все равно

не будет и развернулся обратно. Уже в машине

он позвонил судье.

– Что у тебя?

Рома доложил о разговоре со вдовой и о

состоянии сына убитого.

– Ты прав, нечего нюхать его алкопары, –

одобрила судья. – Созванивайся с литагентом и

назначай ему встречу. А потом двигай к

близкому другу.

– Но, Полина Алексевна, литературный

агент, наверняка, в Москве! – воскликнул Рома.

– Вы же не хотите, чтобы я туда ехал?

– Еще как хочу! – рявкнула ведьма. – Звони

и договаривайся. Сегодня план-минимум –

встретиться с этим Максом, а потом

выдвигайся в столицу. Можешь взять машину,

разобьешь или поцарапаешь – руки оторву.

– Есть, мэм, – процедил Рома и быстро

отсоединился.

Продолжением всегда было: «а сейчас

заезжай за мной, отвези домой и двигай по

делам», но, видимо, старая ведьма забыла. Рома

помнил, но перезванивать не стал. Сама же

судья не перезвонит никогда – ниже ее

дряблого достоинства; она будет дуться в

одиночестве и разверзнется своим гнойным

нарывом дома на глухого деда. Ему-то все

равно.

Улыбнувшись своей мелкой пакости, Рома

открыл блокнот и нашел номер телефона

литературного агента Бесшумного Василия

Васильевича.

Бесшумный свою фамилию не оправдывал.

Рома понял это сразу, едва вошел в его

скромный, напрочь захламленный кабинет.

Все поверхности – старый деревянный стол,

высокий шкаф с глубокими полками, стул для

посетителей – завалены толстенными

сшитыми листами, на манер уголовных дел, на

титулах жирно выведено «Рукопись» и рядом

номер из четырех цифр. Из рукописей торчали

цветные языки закладок, сложенные бумажки

и прочие разделители.

Завидев в своем царстве бумажных замков

свежее лицо – Рождественское, конечно же, – он

вскочил и, заваливая рукописные башни,

двинул свою необъятную тушу к гостю. Его

голубой костюм в белую полосочку создавал

иллюзию приближения гигантского глобуса на

голубых колоннах. Надо отметить, что

Бесшумный, к тому же, был абсолютно лысым,

и сливающаяся с телесным цветом обоев

голова как бы отсутствовала, да только глаза,

цвета маслянистого черного жемчуга и широко

распахнутый рот в процессе забора кислорода

для последующего дикого вопля разрушали эту

географическую иллюзию.

– Как я рад вас видеть, же ну! Ну рад же,

чего скрывать-то, а?! – завопил он.

У Рождественского заложило уши. Он

протянул ладонь для пожатия и, после

энергичного потрясывания, решил, что от

плеча у него растет макаронина, а вовсе не

мускулистая рука.

– Василий Васильевич, я помощник судьи

Истомовой, Георгиевский районный суд, –

представился Рома и полез макарониной под

пиджак добыть удостоверение.

– Прошу ведь вас, никаких удостоверений, –

возопил Бесшумный и взмахнул руками, – я вам

верю же, ну!

– Э-э-э… Хорошо, Василий Васильевич, я

могу вам задать несколько вопросов?

– Ага, ага, ага, только зовите меня

Василием, без Васильевича, ага-ага? – сузив

свои жемчужины, Бесшумный сделал

гостеприимный жест, указав на стул с

рукописями. Завидев безобразие, он спихнул их

на пол со словами: – ничегошеньки путного в

них и нет ведь, вот так-то, и читать-то их и не

надо! Присаживайтесь, Романио!

– Э-э-э, спасибо!

Василий с проказами на морде втянул

живот и просочился к своему стулу. Кресло

истошно завизжало, стол рывком переступил

четырьмя лапами – Бесшумный уселся.

– Какие у вас вопросы ко мне, Романио? –

поинтересовался Бесшумный, сложил пальцы

домиком и выразительно уставился на

Рождественского. Даже ресницами хлопнул –

два раза.

– Я по поводу одного из ваших авторов,

Александра Архангельского, – сказал Рома и

раскрыл блокнот, – меня интересуют ваши с

ним взаимоотношения.

– Прекрасные! – провозгласил Бесшумный

и, всплеснув руками, заложил их за голову.

Кресло с воем откинулось, подняв глобус-пузо

над уровнем стола. – Таких теплых и дружеских

отношений у меня нет, и не было ни с кем из

творцов! Потрясающий автор! Чистейшей души

человек! Внимательный друг! Признанный

мастер пера! Да! Да! Да!

С каждым «Да!» Рома вздрагивал. За две или

три минуты знакомства с агентом,

Рождественский не раз подумал, почему бы ему

не поменять фамилию на «Громогласного»? Все

логичнее бы было.

– А с деловой стороны у вас все было

хорошо?

– Обоюдовыгодный симбиоз! – С этими

словами Бесшумный с грохотом обрушился на

стол. – Я ему вы-би-вал публикации, а он

платил мне го-но-ра-ры!

– Удивительно.

Рома еле удержался и не сказал: «у-ди-ви-

тель-но!».

– Что же вас удивляет-то, Романио?!

– Супруга писателя сказала, что у вас были с

ним какие-то разногласия.

Бесшумный захохотал, отдуваясь и фыркая.

Вся его манера вести беседу была настолько

гротескной, что Вася подумал, будто заснул в

судейском Lexus и сейчас проснется,

вмазавшись в столб.

– У нас?! Разногласия?! С Сашей?! Никогда! –

завопил агент и в подтверждение своих слов

бахнул по столу кулаком.

Рома не выдержал:

– Вы не могли бы успокоиться?

– Что вы имеете в виду, Романио?!

– Я имею в виду, что вы все время кричите.

И меня зовут Роман, а не Романио!

Бесшумный затих. Его масляные глаза

вдруг стали резкими и холодными, словно

человек проснулся. Он детально изучил

каждую клетку на лице Ромы и закончил, с

отвращением фыркнув. Одной рукой – от

гротескности и манерности не осталось и следа

– залез под стол, выдвинул ящик и швырнул к

Роме книгу в мягком переплете, явно читаную

книгу, судя по истрепанной обложке. На книге

было написано «Уголовно-процессуальный

кодекс Российской Федерации».

– Покажите мне норму закона, в которой

содержатся ваши полномочия для ведения

этого допроса, – сказал он тихим, низким

голосом. – А после мы с вами разберемся, кто

ведет себя нескромно и несдержанно.

Рома застыл.

Такого поворота событий он не ожидал.

– Сразу видно, – продолжил Бесшумный, –

что вы недавний выпускник юридического

факультета. У вас, возможно, неплохие

познания в материальном и процессуальном

уголовном праве, но опыта жизненного –

полнейший ноль. Вы понятие не имеете, как

ведется издательский бизнес, и, вопреки

своему невежеству, явились для проведения

незаконного допроса или как там вы это все

обзываете. Безусловно, с подачи судьи. Судьи,

знаете ли, большие специалисты в своих

отраслях, но никчемные в остальных, и не мне,

юристу-неудачнику, судить их. Чтобы вы знали

– в России литературных агентов, о которых вы

слышали по ящику и читали в книгах, не

существует. У нас нет специалистов! У нас есть

некоторые юристы, которые

специализируются на защите

интеллектуальной собственности, они-то и

берутся за работу литагентов, но, опять же,

совсем не с того боку. И ни буквы не разбираясь

в этом вопросе, вы явились со своим свиным

рылом в мой чудной мирок. Одним движением

своего объемного тела я могу лишить и вас, и

вашего судью карьеры. Вы ведь знаете, что с

вами будет, если ваше начальство узнает, что

вы нарушили принцип состязательности

процесса? Вижу, знаете. Но вам повезло. Я знаю,

что с вами сделает судья – переложит всю вину

на вас, а сама сделает невинную морду, и

развоется, как же тяжело подбирать персонал,

как же тяжело доверять людям. Так и будет! Вы

оказались в патовой ситуации и все зависит от

человека, который вам очень неприятен – это я,

собственно. Поэтому я позволил себе немного

над вами поиздеваться, наблюдая за

испражнениями вашей вежливости. Да, я очень

противный человек, злой и ехидный. И этому

меня научила жизнь. Надеюсь, вас она так не

изуродует.

Рома опешил. Нокаут.

– Что касается ваших вопросов, –

продолжил Бесшумный, – да, с Александром у

нас были серьезные разногласия. Это касалось

его новых романов. Вы, конечно же, не читали

книг Архангельского, и мне придется вам кое-

что прояснить. Итак, он не пишет серий, не

придерживается жанров, не создает

фантастические миры. Архангельский –

злободневный автор, которого все забудут, как

все забывают сущие проблемы после их

решения. Но Саша был уверен, что пишет навек,

что его книги отроет новое поколение после

Ледникового периода и будет читать и

исправлять дефекты общества. Я так не

считаю, со мной согласны издатели. Вам ясна

эта позиция? Едем далее. Саша перед смертью

сказал мне, что у него есть три книги, которые

он написал. Три книги – один роман. То есть,

каждая книга – отдельная часть одной истории.

И эта история должна стать бомбой. У

Архангельского девятнадцать книг-

бестселлеров. Последняя вышла год назад. Она

называется «С запахом миндаля» и разошлась

тремя миллионами только по России, через

месяц выходит в США. Его новую книгу уже

давно ждут. Пишет обычно он год. То есть, со

дня на день должен быть роман. Но Саша

сделал по-своему. Он сказал, что возьмет тайм-

аут, и издаст трехтомник через… пять лет. Я не

могу раскрыть вам содержание книги, но

скажу, что после того, как он мне озвучил идею,

я понял, что эту книгу на рынок надо сегодня,

но уже не завтра. Завтра она так же нужна как

инструкция по использованию печатных

машинок. Вот где у нас произошли

разногласия. Он утверждал, что я не понял

смысла, сути, проблематики, не вкусил идею – я

опровергал это. Я понял, о чем он хочет сказать.

Но читателю это завтра будет неинтересно.

Более того, я настаивал, чтобы он либо издал

три книги разом и сейчас, либо забыл о них и

начал писать другую. Вот в этом состояли наши

разногласия.

Рома молчал.

– Я не знаю, что произошло с ним. Кто мог

желать ему смерти? Понятие не имею. Я даже

представить не могу, кому он мог так сильно

надоесть, что кто-то из-за этого решил пойти

на убийство. Мне это неизвестно. Все, что я

могу заключить по этому делу – мое личное

мнение – что тайна его гибели кроется в его

семье, в их взаимоотношениях, а этот ваш

схваченный-повязанный убийца – всего лишь

исполнитель. И только потому что судья, на

которого вы работаете, гениален, я с вами

говорил по этому поводу. Безусловно, это не

ваша подсудность, не берите грех на душу,

верните на дополнительное расследование. На

этом все, не сочтите негостеприимным, прошу

вас уйти.

Персонаж 8

Рекомендацию Бесшумного Василия

Васильевича Роман Рождественский выполнил

с огромным удовольствием. Проезжая по

бесконечным проспектам столицы, он материл

на чем свет стоит судью и ее перспективы в

разбирательстве этого дела. Ему категорически

не нравился Бесшумный, но он и представить

не мог, что творится в душе этого человека.

А мы можем и заглянуть.

Страшная боль, отчаяние и горечь

наполняли его до краев. Он не мог побороть

этих чувств, они были рождены той страшной,

отчаянной, что никогда не проходит – виной.

Она сжирала его изнутри, заставляла жить с

вымученной улыбкой на лице и почерневшей

кожей в зеркале. Его сознание стремительно

угасало, как гаснет пациент в раковом корпусе.

С каждым сделанным вдохом он ощущал

твердый камень на своих плечах и отчаялся

когда-либо вдохнуть полной грудью. Он хотел,

чтобы все узнали, хотел, чтобы его наказали,

но знал, что с этой виной ему не поможет

никто – это только его, только внутри. И дело

совсем не в трусости признаться в

преступлении. Он не совершал преступления в

общепринятом смысле. Ему пришлось свершить

нечто большее, страшное, губительное.

Рома Рождественский

– Я прошу прощения за свое поведение,

извините ради бога, я не ожидал, что ко мне

придут из суда. Если бы я знал заранее, то

обязательно бы протрезвел, – не уставал

извиняться сын писателя, усаживая Рому в

идеально чистой гостиной на белый кожаный

диван.

Рома был вымотан. В семь утра он приехал

в Георгиевск и едва успел принять душ, как

позвонил Никита с первой порцией извинений.

Ромин телефон ему дала Мария.

Роме не было никакого дела до извинений

Никиты, он хотел поскорее закончить это

чертово дело и написать уже приговор

Балахнину. Но пока он не выяснит правду,

ничего не выйдет. Истомова права – в этом

деле не все так идеально сложено:

обвинительная башня скреплена

следачкиными соплями.

С отпрыском писателя он не церемонился и

вытряс из него все, что мог. Причем, их беседа

была обезличена, потому что Роме была

необходима только информация. Странные

догадки роились у него в голове, и ему

требовалось лишь собрать их воедино. Он был

уверен, что даже в отсутствии материалов дела

сможет установить истину и решить все

вопросы, надо только получить хоть какой-то

толчок от сына. Даже с другом Архангельского

беседовать не имело смысла: Рома был уверен,

что уже все факты у него в руках, надо только

их правильно соединить.

– Какие у вас были отношения с отцом?

– Напряженные.

– С чем это было связано?

– Мы не сошлись характерами. Он хотел

сделать из меня выдающуюся личность, я же

хотел быть как все, заурядным, обычным

парнем.

– Поэтому вы открыто демонстрировали

ему свою ненависть?

– Меня обижало, что он не желает

прислушаться к моим аргументам.

– Какие чувства вы к нему испытывали?

– Такие же, какие испытывают все дети к

своим родителям. Любовь.

– И вас не затрудняло маскировать их под

ненавистью?

– С чего вы взяли, что я их маскировал?

Вовсе нет. Я любил отца, но был зол. И эти

противоречия так затянулись, что мне стало

удобнее всего относиться к нему так же, как он

относился ко мне – с безразличием.

– Вы считаете, что были безразличны отцу?

– Да, с того момента, когда отказался

учиться в Англии. Он посчитал, что я

противлюсь по каким-то невообразимым

причинам. Он же писатель, во всем ищет

подвох. На самом деле, нет. Мне просто не

нужно было это – я хотел быть переводчиком,

преподавать в школе. Мне нравится работать с

детьми, я люблю язык. Но не фанатично. Я не

хочу зарабатывать бешеные миллионы.

– Вы живете достаточно хорошо.

– Это все отец. Мне никогда не удавалось

его убедить, что я хочу обычный диван, а не это

шикарный и дико неудобный.

– Ваши слова кажутся излишне скромными.

– Может быть, но это так.

– У вас был мотив убить своего отца?

– Ни одного. Как и у мамы. И у дяди Макса.

– Дядя Макс – это Порываев Максим

Кириллович?

– Да.

– Вам известно имя Балахнина Виктора

Дмитриевича?

– Да, этот человек застрелил моего отца.

– Они были знакомы?

– Нет.

– А вы были с ним знакомы?

– Познакомился на очной ставке.

– А до произошедшего?

– Нет.

– А ваша мать?

– Нет.

– Вам известно, почему Балахнин убил

вашего отца?

– Нет.

– Вы точно никогда раньше не видели

Балахнина?

– Я точно его раньше никогда не видел.

– Вы знаете Бесшумного Василия

Васильевича?

– Знаю, отец рассказывал о нем.

– Лично знакомы?

– Нет.

– Он мог желать смерти вашему отцу?

– Вряд ли.

– Почему?

– Потому что папа приносил ему неплохие

деньги.

Персонаж 8

Как хорошо. Господи, как прекрасна свобода!

Чисто и легко! Почему, почему так поздно?

Зачем было столько ждать? Надо было

сделать это раньше, надо было освободить себя

от этого! И жить и дышать полной грудью!

Как прекрасно!

Думаю, не надо прояснять, чьи это чувства.

Сами понимаете.

Рома Рождественский

Наконец-то он рухнул в постель. Просто без

ног и мыслей. Просто рухнул и уснул.

…И проснулся спустя два часа в дикой

панике.

Что такое?

Сколько денег?

Какой приговор?

Который час?

Рома потряс головой и выполз на кухню.

Налил стакан воды, осушил его и сел у окна. Он

заснет, как только поймает мысль, которая не

дает ему покоя. Которая взбудоражила его

воспаленный от бессонных ночей мозг. Он

смотрел на тихий двор, погруженный в

сладкую полудрему ночи, и думал.

Жена прекрасно жила с писателем.

Счастливая семья. И при этом понятие не

имела, какие проблемы у любимого мужа с его

книгами. И какие проблемы у писателя с

единственным сыном. И не пыталась помочь –

нигде, никак.

Сын открыто демонстрировал ненависть к

отцу. И при этом, любил его простой сыновней

любовью.

Литературный агент понимал, что новый

роман писателя – бомба сегодня, а завтра –

пустышка. Но, тем не менее, не поставил

ультиматум. Принял его позицию, хоть и со

скандалом.

Диагноз: факт-противоречие.

Это говорит о том, что есть какая-то тайна.

Какая-то загвоздка. Не могла вся эта система

функционировать без сбоев. Насколько Рома

понял, такие отношения в семье длятся

довольно долго. Но противоречия фактам

слишком очевидные: мать знает, что у сына с

отцом натянутые отношения, но не делает

ничего, чтобы исправить это; отец безразличен

к сыну, а сын настолько зол на отца, что готов

притворяться безразличным до бесконечности,

и отец с этим мирится, и сына такая ситуация

устраивает, однако он все же любит своего

старика. Ну как так?

Что не так? Что упущено?

Вот оно – надо разрыть это хорошо

закопанное дохлое животное и понять, как

Архангельскому удалось свести плюс и минус и

сохранить худой мир в семье.

И помочь в этом может только он, близкий

друг Макс.

Утро наступило не так неожиданно, как

показалось Роме. Он подскочил под звонок

будильника и решил, что тот спятил – сломался

или поймал часовой пояс Австралии. Не может

быть, что уже утро – ведь он только что

придумал, как как решить головоломку с

писательским делом и лег в кровать. Только

закрыл глаза…

…и восемь утра.

Он небрежно побрился, позабыв тщательно

помыть за ушами, а именно там притаилась

коварная пена. Не почистил ботинки. И только

в судейском Lexus понял, что вместо пиджака

натянул куртку.

Ну что за чудесное утро.

В желудке плавало неприятное

предчувствие, как бывает всегда, когда перед

работой не высыпаешься.

Телефон он, оказывается, вчера забыл в

машине. И на дисплее сердито мерцали восемь

непринятых вызовов от судьи. Едва он взял

аппарат в руки, как тот предательски запищал.

– Я, вообще-то, машину тебе не подарила, –

недовольным голосом сообщила судья,

игнорируя приветствия. – Почему я не могу до

тебя дозвониться?

– Я спал, – ответил Рома также без

приветствий.

– Восемь утра.

– Я две ночи не спал.

– В твои годы я зажигала на танцах до пяти

утра, а потом шла в школу!

– Прямо в пять утра? – уточнил Рома.

– Нет, забегала домой, варила щи и доила

корову.

Рома представил Полину Алексевну в

мантии с ведром между коровьих ног.

– В общем, что у нас с делом?

– Кисло. Я поехал к последнему человеку, с

которым хочу пообщаться и на этом все,

можете меня увольнять, но я ничего не

понимаю.

– Если тебе ничего не понятно, значит ты

близок к истине. Жду тебя с отчетом, заяц мой.

Рома нажал отбой и позвонил Максиму

Максимовичу. Тот без каких-либо капризов

сообщил, что непременно встретится с Ромой,

может прямо сейчас, лучше встретиться у него

дома, на улице Мира, недалеко от дома Никиты.

И уже через двадцать минут Рома переступил

порог скромной двухкомнатной квартиры

близкого друга писателя Александра

Архангельского.

Квартира Максима Максимовича чем-то

напоминала Ромину, только сразу не

сообразить, чем именно. Когда хозяин поставил

чашки с чаем на стул и пододвинул его Роме,

тот, наконец, понял – несмотря на весь спектр

отличий, у двух квартир было одно общее – это

были квартиры холостяков. Квартиры, в

которых женская рука присутствует

эпизодически.

– Мне звонила Маша, сказала, что к ней

приходили из суда, – сообщил Максим

Максимович.

Во внешности у него была примечательная

деталь – увидев его однажды, не забудешь

никогда. Может быть, черты лица и

телосложение и возможно забыть – он был

самым обычным на вид мужчиной лет сорока.

Незабываемым было выражение глаз – такого

печально взгляда Рома не видел никогда в

жизни. Создавалось впечатление, что на душе у

этого человека мрачная, давящая своей

неизбежностью гадость, которую невозможно

вытянуть ничем прекрасным.

– Да, это приезжал я, – сказал Рома. – У меня

есть и к вам вопросы, если позволите.

– Конечно, – грустно улыбнулся Максим

Максимович. – Задавайте.

Рома раскрыл свой блокнот и посмотрел на

сделанные ночью наспех зарисовки.

– Максим Максимович, скажите, какие у вас

были отношения с Александром

Архангельским?

– Мы с ним были близкие друзья. И все, что

касается моего долга перед ним – я остаюсь его

другом.

– У него были враги?

– Желающие ему смерти? Нет, не было. Я

знаю, это странно звучит. Я всегда думал, что у

любого человека есть враг, желающий ему

смерти. Хотя бы один. Тем более, Саша был

успешным писателем, многим перешел дорогу,

свалил тиражи. Но все это деловые вопросы, к

личности Саши отношения не имеют.

– И все же, Максим Максимович, – настоял

Рома.

– В отношении его коллег, едва ли кто-то из

ныне здравствующих писателей мог решиться

на убийство Саши. Деньги, которые они

зарабатывают, это не те миллиарды, из-за

которых стоит убивать. Тем более, Сашины

книги особенные, аудиторию он создавал свою,

ни у кого не забирал. Об издателях я ничего

сказать вам не могу – в последнее время часто

рассказывают страсти про стреляющих в

авторов редакторов крупных издательств.

Саша напрямую с издательствами не общался,

все за него делал литературный агент. С ним у

Саши контакт и был. Бесшумный человек

сложный, но деловой и адекватный. Какие бы

ни были разногласия у них с Сашей, они всегда

приходили к согласию.

– Приходили?

Максим Максимович грустно посмотрел на

Рому.

– Саша умер, поэтому, да, они приходили к

общему мнению.

– И все-таки, я думаю, вы имели что-то

другое, – сказал Рома.

– Саша собирался уходить от Бесшумного,

работать напрямую, – сказал Максим

Максимович, – но об этом я до последнего

времени не знал.

– А откуда узнали?

– Саша сделал завещательный отказ в мой

адрес, мне звонил нотариус, буквально на днях.

Послезавтра мы все идем на чтение завещания.

Так вот, нотариус сказал, что в его

распоряжении находятся какие-то рукописи

Саши, но их судьба четко закреплена в

завещании.

– Вам известно, что в завещании?

– Это ни для кого не секрет, – улыбнулся

Максим Максимович, – все наследство

достается Никите, положено ежемесячное

жалование Маше, все знали об этом.

– А права на книги?

– Никите.

– А управление этими правами?

– Вот в этом и загвоздка, – ответил со

вздохом Максим Максимович. – Все мы

считали, что это достанется Бесшумному, что

Саша сохранит его работу. Но нет, управление

правами передано кому-то другому, узнаем

послезавтра. Так я и узнал, что Саша решил

уйти от агента, потому что он никогда не нес

рукописи в обход Бесшумного, а тут отдал что-

то нотариусу.

– Понятно. Максим Максимович, вы можете

рассказать мне об отношениях между

Архангельским и семьей?

– Он любил их, это все, что я могу сказать.

Рома понял, что остальные вопросы

останутся без ответов. Он уже собирался

уходить, но Максим Максимович его остановил

неожиданным вопросом:

– Вы пытались подобрать пароль?

– Какой пароль? – не сообразил Рома.

– Последняя запись блога Саши, она

называется «Завещание», она зашифрована. Вы

пытались подобрать пароль?

– Я не читал его блог, простите.

– Вы знаете, это может показаться глупым,

но…

– Я вас слушаю, Максим Максимович,

договаривайте. В этом деле так много

нелогичного, что кажущаяся вам глупость

может расставить все по местам.

– Я лучше покажу вам.

Он встал и вышел в другую комнату, спустя

несколько секунд вернулся, неся в руках

включенный ноутбук. Отодвинув чашки, он

установил перед Ромой ноутбук и открыл

страницу в интернете.

– Это Сашин блог, – представил он.

Блог был самостоятельным, то есть,

размещен не на каком-либо специальном

ресурсе, а эксклюзивно сверстанным для

писателя. На коричневом фоне глянцевое фото

писателя, все та же полная смысла улыбка.

Записи высвечивались в виде ссылок,

которыми служили заголовки.

В правом верхнем углу было написано:

Завещание

Максим Максимович кликнул на нее и во

всплывшем окошке появилось:

Извините, но запись находится под

защитой.

Необходимо ввести пароль для

получения доступа к ней.

ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ ХХХХХХ

– Как видите, запаролено.

– А можно посмотреть, когда была сделана

эта запись?

– Да, смотрите, дата серыми маленькими

цифрами под записью – 20 октября 2011 года.

– За неделю до смерти, – сделал вывод

Рома.

– Да.

– И что вы хотели мне этим сказать?

– Может быть, в этой записи содержатся

многие ответы на ваши вопросы? Да и на мои

тоже? Когда я увидел эту запись, я, честно

говоря, подумал, что «Завещание» - это

название нового романа Саши. Но в свете

последних событий я уже так не думаю.

– А это нельзя взломать?

– Я звонил в интернет-компанию, где Саше

делали этот блог, они сказали, что это

невозможно. Данные шифруются,

принудительно их изъять нельзя.

– А следствие проверяло это?

– Я ничего им не говорил.

Рому распирало от любопытства. Заехав в

первое же интернет-кафе, он нашел блог

писателя в интернете и прочитал последние

записей двадцать. Ничего личного – только

треп писателя на публику. Для читателей. Мол,

здравствуйте, дорогие, как вам новая книга?

Хорошо? А я тут новую пишу, в самом разгаре,

виски кончился, поехал в магазин…

…что дал разговор с Максом, как его про

себя называл Рома, – ничего. Эта запись в блоге

– имеет ли она какой-нибудь смысл? Или

пустая трата времени? Конечно, можно

обратиться к компьютерщикам, Рома был

уверен, что они взломают код и расшифруют

запись. Но это может быть пустой тратой

времени, денег и надежд. В этом деле все

нелогично, непонятно и покрыто тазом. Но,

блин, «Завещание».

Рома сел в машину и поехал в суд.

– Давай, заяц мой, теперь еще раз, отвечай

на мои вопросы.

Рома был взбешен. Только что судья

вытянула из него все жилы, выжала все соки и

требует повторить все вновь?! Издевается,

проклятая…

– Хорошо, Полина Алексевна.

– Итак, ты пришел к Марийке, – начала она,

смачно затягиваясь сигаретой. – Что она

делала?

– Гостеприимничала, – огрызнулся Рома.

– Осади свой пыл, и детальнее. В чем это

выражалось?

– Она убрала чашки, ушла в кухню,

вернулась с ними и чайничком. Разлила чай.

– Убрала чашки, говоришь?

– Да, они стояли у ками…

Рома покраснел. Неожиданная догадка его

поразила.

– Кто-то был в доме? Вы думаете?

– Она представила тебя этому человеку?

– Нет! Она сказала, мы были одни!

– В доме срач?

– Нет, чисто! Даже освежитель воздуха, от

которого у меня аллергия разыгралась!

– Или духи?

– Я не чувствовал запаха духов!

– Если в доме чисто, значит, женщина не

оставит чашки немытыми у камина, чтобы они

там присохли к грязи, – резюмировала судья и,

затушив сигарету, затянулась еще одной. – А

запаха духов ты не чувствовал, потому что

ожидал духи женские. А это мог быть

остывший мужской аромат.

У Ромы вспотели ладони.

– И что это означает?

– Это означает, что в этом доме мог быть

кто-то еще. Кто-то, кого Марийка не хотела

тебе показывать, чтобы не увел! – судья

издевательски улыбнулась.

Рома покраснел, и проклял суку пару раз.

Издевается еще.

– Итак, этот момент ты просрал, а мог сразу

обратить внимание на это! Едем дальше.

Агентишка этот, образованный. Он сначала

издевался над тобой?

– Да.

– Ну тут винить его не за что, – бросила

Полина Алексевна, – сама не удерживаюсь иной

раз.

«Всегда!».

– Но у агентишки прав таких нет, и не было.

Он знал, что защищен незаконным добыванием

доказательств, но, в тоже время, любая

информация от него могла стать оперативной

разработкой. Если он умный, понимал это и не

стал бы рисковать. Иными словами, его

показания принимаем взаправду. Что он там

сказал? Что проблема кроется в семье?

– Да, так и сказал.

– А что сын?

– Сын был участлив, – опустив уши, ответил

Рома. – Ну не буду я повторять все, что он мне

рассказал. Говорил же уже.

– В этом странность, – сказала судья и

прищурилась. Она так всегда делала, когда

пыталась сосредоточиться. Словно в ее

расплавленном вирусом стервозности мозгу

плавала одна-единственная извилина, и она ее

ловила веками. – Сын открыто ненавидел отца,

но при этом, после его смерти подробно и

охотно отвечал на вопросы, на которые

отвечать был вовсе не обязан.

– Он не знал об этом, – ответил Рома.

– Не мели херню, – отмахнулась судья, – в

суде все вопросы задаются в процессе,

благодаря телевидению это знают все.

Следствие им об окончании предварительного

расследования сообщило. Бумажку выслали,

для подтереться.

Рома сомневался в этом. Может быть,

следственный орган и направил такое письмо,

но едва ли лингвист Никита понимал правовую

природу окончания предварительного

расследования и последующие этапы. А уж тем

более, при всеобщем паническом страхе перед

судьями, и признанием безусловной правоты,

кто их разберет, имеют они права посылать

гонцов в разведку или нет?

– Я тебя не убедила, да? – не теряя прищура,

осведомилась Истомова.

Рома покачал головой.

– Ладно, отвергаем эту мысль. Определи

другую!

– Страх.

– Ты не такой страшный.

– Страх перед судебным учреждением, –

пояснил свою мысль Рома, хотя был уверен, что

судья все поняла с первого раза, просто не

смогла устоять.

– Может быть. А может и не быть. В общем,

я приняла решение – отправляйся в свою

хибару, на автобусе, и думай. Думай еще!

– А что вы думаете по поводу блога?

– У нас нет возможности поручить его

взламывать, покуда паскуда1 не попросит об

этом в процессе, – напомнила судья.

– А сами мы ни-ни?

– Ни!

Перед тем, как отправиться домой, Рома

переписал основные сведения из уголовного

дела, попрощался с секретарем, которая

проводила его недобрым взглядом. Стоя на

остановке, он мечтал рухнуть в постель и

проспать до полуночи, а потом засесть на кухне

с ноутбуком и думать. А после того, как он все

придумает, он обязательно ляжет спать и

только утром сообщит все судье. Ночью

звонить ни за что не будет.

Персонаж 8

1 Вероятнее всего, Полина Алексеевна имела в

виду прокурора, как участника состязательного

уголовного процесса. Жаргон.

Что еще может Персонаж 8? Думаете, все

так просто? Вовсе нет! Благодаря особенностям

строения этого самого Персонажа, у него есть

возможность изменить угол зрения и,

отдалившись от бедного будущего судьи

Романа Рождественского, охватить ситуацию,

которую разрешил телефонный звонок в доме

№ 80 по проспекту Преображенского.

– Маша, – кричал в трубку Макс, – ты не

можешь игнорировать все это!

– Что – это? – орала Маша, – Макс! Саши

больше нет! Его убили! Это стопроцентно

установленный факт! Какая разница, что там

произошло? Убийцу взяли! Его осудят! Или ты

хочешь сказать, он невиновен?

– Я не хочу это сказать! Но мы должны

понять, что произошло с Сашей, почему этот

Балахнин его убил! Этого требует моя совесть!

– Справляйся со своей совестью сам, Макс! А

меня оставь в покое!

Мария бросила трубку, но серебристый

сотовый снова затрясся.

– Да!

– Не бросай трубку, – спокойнее, но все же

горячо вещал Макс, – мы обязаны, Маша!

Обязаны разобраться! Ради Саши!

– Саши больше нет! Это никому не нужно!

– Это нужно мне! Это должно быть нужно

тебе, Маша!

– Позволь мне самой решать, что мне

нужно, а что нет, Макс.

– У меня есть только одно объяснение

этому.

– Какое?

– Что ты без меня знаешь, что произошло с

Сашей.

Повисло молчание, которое больше

никогда не нарушится между этими людьми.

Персонажу 8 это известно, что Александр

Архангельский не хотел бы, чтобы между

этими людьми навсегда прекратились

отношения. Но к его мнению уже не

прислушается никто. Ведь из могилы не

говорят.

Или нет?

Рома Рождественский

Что ты написал в «Завещании»? И почему

зашифровал его? Ты сделал это за семь дней до

своей смерти. Что-то это значит или нет?

Касается ли эта запись твоей личности? Почему

ты терпел открытую ненависть сына и не

старался исправить ситуацию? Тебе было

плевать? Или ты не мог? Или не хотел? Знал ли

ты, что у твоей жены есть любовник? Почему

ты решил отдать последние рукописи

нотариусу? Тебе что-то угрожало и ты решил

обезопасить свое наследие? Почему ты не

отдал их своему агенту? Потому что не доверял

ему? Потому что он не разделял больше твоих

взглядов?

Рома не спал. Он думал над этими всеми

вопросами и не мог сомкнуть глаз. Это дело

каким-то странным, магическим образом

захватило его. Паника затопляла, он не мог

решить головоломку. В этой комбинации был

лишний элемент, его надо было откинуть и все

получится. Что тут не так? Почему все

происходило так и не иначе?

Любой здравомыслящий человек (тем паче,

провозглашающий мораль писатель!) решил

бы семейные проблемы или хотя бы попытался

что-нибудь сделать. Эти попытки оставили бы

следы. Но ничего нет – только факты. Голые

факты. И они гротескны, как будто

преувеличены, как будто бы кричат – так быть

не может! Так продолжаться не может!

Так продолжаться больше не может.

Так продолжаться больше не может.

Так продолжаться больше не может.

ТАК ПРОДОЛЖАТЬСЯ БОЛЬШЕ НЕ МОЖЕТ!

Рома вскочил со своего стула. Даже не

обратил внимание, что тот опрокинулся под

стол. Теребя подбородок, он попытался

вернуться на место и неуклюже приседал, пока

не треснули трусы – заниматься физкультурой

нужно в спортивной одежде, а не в

сковывающих семейниках.

А что если он передал рукописи нотариусу,

потому что ему что-то угрожало? Не что-то, а

именно – кто-то? Неужели человек, сознающий

свои проблемы, способен жить с ними, не

разрешать их и думать, что тихий мир в какой-

то момент не взлетит на воздух? Может быть.

Но Александр Архангельский писатель. Он –

психолог. Он – подмечатель тонких деталей, на

которые люди не обращают внимания, пока

занозки не превращаются в гниющие струпья.

Поэтому его книги любят – тонкая психология,

нанизанная на острый сюжет, захватит любого.

Трясясь, словно эскимос в туалете, Рома

включил компьютер и вошел в интернет. У

него была дикая догадка, которая

удивительным образом складывала

головоломку в целое, единое, живое.

Если посмотреть на все под таким углом, то

жизнь Александра Архангельского становилась

понятной. Неприемлемой, но понятной,

логичной. Такой, какой способен ее понять

Рома. Но это было лишь его предчувствие. Его

мнение.

Собственное мнение есть у каждого, как

дырка в жопе.

Дабы проверить себя, он открыл блог

писателя.

Навел курсор на:

Завещание

…кликнул на ссылку и увидел:

Извините, но запись находится под

защитой.

Необходимо ввести пароль для

получения доступа к ней.

ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ ХХХХХХ

…после чего ввел четыре цифры, логически

обоснованные и понятные ему. Запись

открылась.

…Спустя две минуты:

– Алло, твою мать, – ответила судья.

– Вы были правы, Полина Алексеевна. Это

заказное убийство.

– Что ты там шепчешь, как льготник в

Собесе? Я не включила слуховой аппарат, –

заворчала судья. – Репит, плиз.

Рома улыбнулся и повторил, но

значительно громче.

Как же он любил эту старуху!

Александр Архангельский

У него была коллекция музыкальных

дисков. В этой коллекции – первые издания

дисков всех самых любимых артистов. Кроме

истертых временем дисков с записью

полноценных альбомов – еще диски в

аккуратных ультратонких коробках с записью

синглов. Он мог часами слушать один и тот же

сингл, смакуя каждую ноту и дуновения голоса

на задних планах и вспоминать пережитые

ощущения.

Писатель Александр Архангельский очень

любил музыку. Она была составляющей его

успеха. В ней он черпал вдохновение для

создания романов и повестей. Словом «музыка»

он обозначал многим большее, чем просто

набор звуков с голосовым аккомпанементом.

Нет, музыка – это чувства, которые рождаются

поэтапно. Сначала ты смотришь обложку диска

и пытаешься угадать – что скрыто за этими

цветами, что артист пытается сказать тебе с

фотографии, к чему тот или иной

компьютерный эффект. Настоящие артисты

делают очень сильные обложки своим

альбомам – ведь в одном изображении нужно

уместить каждую песню, каждую идею… И

понять такую обложку можно только тогда,

когда альбом раскроется перед тобой,

проигравшись от первого аккорда до

последнего вздоха. В качественном альбоме

последняя песня на записи должна

оканчиваться вздохом, это всем известно.

Поэтому ты вставляешь диск в проигрыватель

и слушаешь, представляешь и наслаждаешься.

Когда все чувства в тебе проснулись, тебе не

нужно их запоминать – достаточно просто

снова включить эту музыку. И, наконец,

последний этап – когда ты понял ВСЕ и ощутил

первые ноты чувств, ты берешь в руки диск и

смотришь на обложку – вот оно, чувство,

которое писатель Александр Архангельский

называет «музыкальным оргазмом». Артисты

недоступны и далеки, как снежинки на

Северном полюсе, но в этот момент – когда

запись с диска начинает играть по второму

кругу, ты чувствуешь их запах – пота, крови,

боли и страха. Ты видишь их совсем реально,

будто бы они сами прибавляют для тебя

громкость. Ты понимаешь их – даже если этот

альбом или сингл первое, что ты услышал у

них. Ледяные кубики удовольствия скользят по

всему телу, будоража самые нежные и

чувствительные струны…

Сингл отличается от альбома так же, как

отличается второй завтрак от обеда. Сингл –

это прелюдия. На обложке артист показывает

все свои тайны, но так тщательно их шифрует,

что даже самые отъявленные фанаты не в

состоянии угадать. Этим – мистической тайной

будущего – они привлекательны и именно

поэтому синглы Архангельский любил больше

всего.

Успешные артисты издают многие песни с

альбома в качестве синглов. Некоторые – до

релиза альбома, некоторые – после. И те и те

одинаково любопытны и таинственны, но

содержат в себе абсолютно разные мотивы.

Синглы, выпускаемые до релиза альбома

(пресингл), являют собой нечто вроде

аперитива, тогда как издаваемые после

(постсингл) – это настоящий десерт. Нельзя же

сказать, что аперитив хуже десерта?

Абсолютно, нет! У них разное предназначение.

Как любовь к матери и любовь к женщине.

Самые сильные чувства в жизни человека, и

выбор межу ними – чудовищное решение,

которое приведет к гибели.

Когда Архангельский садился за работу, то

возле его ноутбука находилось следующее:

чайник зеленого чая с жасмином и маленькая

фарфоровая чашечка на блюдечке; блокнот в

темной кожаной обложке со вставными

листами и ручка Parker – двухгодичной

давности подарок издательства на день

рождения; три диска, из которых первый диск –

пресингл, второй – альбом и третий –

постсингл. Совершенно не обязательно, чтобы

записи были одного исполнителя.

Пресингл он прокручивал до тех пор, пока

не кончится первый этап работы – набросок

сцены или главы. Альбом он включал, когда

набросок превращал в текст, а под постсингл

он уже редактировал написанное.

Для описательной работы он предпочитал

альбомы мягкие, мелодичные и совершенно не

напрягательные. Например, Enigma или Era или

George Michel или Mylene Farmer. Набрасывать

сцену и редактировать текст нужно под

динамичную музыку – Madonna или Pink Floyd

или HIM или Evanescence, чтобы лучше

прочувствовать – на нотах выше, почти под

небесами – все грани.

Для сегодняшней работы он выбрал далеко

не то, что выбирал обычно. Во-первых, синглов

было три, во-вторых, альбомов – ни одного, в-

третьих, работал он всего два часа, вместо

обычных семи-восьми.

Итак, он ставит первый диск – «The edge of

glory» Lady Gaga и наливает чай в чашку.

Аромат жасмина наполняет его рабочий

кабинет; пар клубится в плафоне настольной

лампы – свет в кабинете выключен. Начинается

музыка – тревожная и свежая, как сонный

утренний Нью-Йорк, готовый к новому дню. Он

открывает текстовый редактор, ставит свой

любимый шрифт – Tahoma, устанавливает 10-й

кегль и пишет:

Тесс Герритсен была неправа, когда в своем

романе «Грешница» утверждала, что мертвые

не могут обидеть, а могут это лишь живые. Это

совсем не так.

Я никогда не обижал людей – ни близких,

ни чужих, ни партнеров по писательскому

труду. Не обижал до тех пор, пока был жив.

В настоящий момент? я окончательно,

бесповоротно мертв. Конечно, это аллегория –

я живее всех живых и сейчас печатаю эти

строки, попивая виски в своем кабинете, а

может быть, сидя в саду под небом Англии, где

так мечтает умереть Терри Пратчетт. У старика

не хватает смелости покончить жизнь

самоубийством, но хватает смелости

доказывать миру, что он имеет на это право.

Имеет право на эвтаназию. Наверное, Пратчетт

отличный писатель, раз его пораженный

Альцгеймером мозг все еще способен думать о

человечестве. Мне же все равно – я сделал

достаточно и могу уйти, воспользовавшись

своим правом без всякого подтверждения со

стороны общества и государства.

Собственно, это вообще не вопрос для

обсуждения в этой записи блога.

Он поставил второй диск и задумался,

занеся пальцы над клавишами. Ему всегда

трудно было писать что-то о себе. Слова как

будто бы отказывались проходить серьезную

систему внутреннего контроля и застревали

где-то за матовым стеклом в его мозге. Он

видел их контуры, силуэты, но не мог точно

понять, что же они означают. Наконец,

сознание сдалось и мысли стали отчетливыми.

…Он все также сидел перед открытым

ноутбуком и что-то сосредоточенно печатал.

Негромко играла музыка – Mylene Farmer

«Desenchantee» и писатель слабо покачивал

головой, беззвучно проговаривал текст песни.

Около компьютера стоял бокал с виски

прямо на расхристанном блокноте. Человек,

вполне вероятно, был не совсем трезв, – по

наружному краю граненного стакана стекали

свежие янтарные капли от небрежного питья;

они растекались по мягкой серой бумаге,

которая тут же впитывала их, заставляя

написанное на ней мутнеть и растекаться…

Это, конечно же, был не он. Он сидел в

кабинете, рядом стояла пустая чашка, на дне

которой в светло-зеленых остатках плавали

чаинки. Но этот образ писателя и его

мастерской настолько ярко стоит у него перед

глазами, что даже в тот момент, когда на язык

попадает вяжущий чай, то он совсем не вяжет, а

отдает крепостью напитка с карамельным

колером. И он совершенно не против видеть

себя запойным алкоголиком, создающим текст

с затуманенным взором – может быть у него

такого нет неразрешимых проблем, которые

есть у него.

Но надежд мало, потому что написали они

одно и тоже –

Когда мне было двадцать лет, я боялся

сойти с ума. Сейчас мне сорок. И я схожу с ума.

Все говорят, что счастье в деньгах.

Возможно, в чем-то все и правы. Но не в моем

случае. У меня есть деньги. Много денег. Очень

много! Но они не спасут меня от безумия.

Более того, они меня и убьют.

Он остановился и задумался. На пару

мгновений. Сквозь матовое стекло явно

угадывалось, что же будет дальше, и ему не

составило труда трансформировать в слова ту

боль, что пиявками сосала из его сердца жизнь.

Главное и самое страшное в моем скромном

несчастье – ложь. Меня окружает не только

прочная паутина дружеской и рабочей лжи –

мои друзья лгут мне, что им не нравятся мои

повести, на самом деле они просто завидуют

моим деньгам, моей славе и тому, что я

действительно могу писать так, чтобы люди с

нетерпением ждали моих новых романов. Мои

издатели лгут мне по поводу тиражей,

показывая в сводках жалкие проценты от

истинного тиража.

Но главное – мне лгут мои близкие. Моя

жена. Мой сын.

И тут надо подробнее.

Это и есть мое «завещание». Все, что мне

надо сказать. Все, что я обязан оставить им.

Помимо денег, конечно.

Маша

Жена меня не любит. Более того, она

ненавидит меня. Всей своей женской натурой.

Она любит другого мужчину и встречается с

ним уже третий год, но не оставляет меня,

потому что в нашем брачном контракте для нее

все очень плачевно. Я все понимаю – любовь

вещь непредсказуемая. Я даже для нее написал

свой лучший роман «Я тебя тоже нет», в

котором как раз наша с ней ситуация – когда

жена больше не любит своего мужа и в

результате они проживают совершенно

ужасную жизнь, наполненную взаимной

неприязнью и страхом разоблачения. А между

тем выход был – вскрыть этот нарыв и решить

проблему. Я пробовал, но был обвинен в

попытках разрушить брак. Может быть она и

права – брак это одно, а любовь совсем другое.

«Не надо путать» – так сказала она мне. Ну да

Бог с ним. Гложет и убивает меня другое –

зачем она мне врет? Зачем говорит, что в ее

жизни я единственный, кто проник в душу и

остался там навсегда? Зачем эти громкие

литературные фразы? К чему?

Но я люблю ее по-прежнему. Так же сильно,

как и в тот день, когда осознал, что не могу

больше просыпаться один. Не могу без этой

женщины чувствовать себя человеком. Не могу

писать, не могу есть, не хочу выходить на

улицу. Не могу больше без нее – чувства к ней

не угасают ни на секунду и, уверен, будут в

моем сердце до последнего вздоха.

И именно поэтому я не стану затягивать и

ждать, когда ее любимый мужчина

окончательно ее раздавит и заставит пойти на

убийство. Конечно, он сделает все сам, а может,

наймет киллера. Исход будет один – моя кровь

останется в ее памяти до конца дней. Нет, в ее

памяти должен остаться ее муж, который

любил ее настолько, насколько был способен.

Мой сын.

Человек-загадка для собственного отца. Я

не устаю повторять каждый день

благодарность богу, что у меня есть ребенок от

женщины, которую я люблю. И я люблю своего

сына. Нет категории «очень» в чувствах. Либо

любишь, либо нет. И это не отговорка

нелюбящих отцов. Совсем не так. Когда я вижу

своего сына, то в груди щемит, а в уголках глаз

скапливаются предательские слезы – каким бы

он ни был, я люблю этого парня, но мне стыдно

перед ним пускать слезы, демонстрировать

свои сантименты. Если бы его не было, то не

было бы ничего. Это только кажется, что

отдельно живущие дети ничего не значат в

жизни – когда они уезжают, они становятся

центром Вселенной, вокруг который ТЫ

ХОЧЕШЬ ВРАЩАТЬСЯ ДО КОНЦА СВОИХ ДНЕЙ.

Оберегать, любить и надеяться, что он зайдет

завтра просто чтобы повидаться или

попросить денег – спасибо тем, кто придумал

деньги, иначе наши встречи были бы еще реже.

Я долго не мог понять смысла

демонстрации открытой ненависти ко мне. И

не уверен, что понимаю это и сейчас. Но знаю

точно – мой сын любит своего старика. И вовсе

не хочет, чтобы случилось то, о чем он так

демонстративно просит господа. Я вижу это,

чувствую в каждом его случайно брошенном

взгляде. Когда мы выходили из банка, я уже все

знал, я знал правду, и я решил проверить –

изобразил обморок и остановку дыхания. Боже

мой, я действительно чуть не умер от счастья,

когда Миша закричал – «Пожалуйста, помогите!

Вызовите «Скорую», моему папе плохо!

Пожалуйста, прошу вас!!!». Конечно, когда

приехала «Скорая», врачи поняли, что я

симулирую, но мне удалось с ними

договориться, чтобы меня госпитализировали.

Когда я «очнулся», сын вел себя также, как и

всегда – словно я просто спонсор. Но я знал

правду. Знает ли он ее? Вот это вопрос – я

надеюсь, он когда-нибудь разберется, а если

нет, то я ему обязательно помогу. Пусть даже

из могилы – это будет не сложно, ведь он мой

сын.

И это, собственно, причина номер два,

почему эта запись в моем блоге будет скрыта

под паролем с датой моей смерти. Я хочу, чтобы

мой сын наконец понял, что он не испытывает

ко мне ненависти и наконец, станет свободным

от этих ужасных мыслей. Другого способа я не

вижу.

Для всех своих поклонников я хочу сказать

немного, уж простите.

Через полгода после моей смерти в

издательство от моего нотариуса придет

рукопись – мой новый роман. Еще через

полгода – еще один и, через три года,

последний, который я закончил вчера. Эти три

книги я писал всю свою жизнь и очень бы хотел

увидеть, как вы их воспримите, но, увы, не

смогу. ПОНЯТЬ эти книги и ПРОСТИТЬ меня за

них вы сможете только после моей смерти.

Именно поэтому я говорю вам мало – в

книгах сказано все.

И я должен их издать.

Итак, три причины я описал. Время за

малым – разобраться со способами запаролить

эту запись и указать в качестве пароля дату

моей смерти. Я знаю ее – это вы уже поняли.

Мои приветы Терри Пратчетту – надеюсь, там

мы увидимся, я подготовлю для тебя небо

Англии и бокал отличного скотча.

На экране появилась заставка его блога –

фотография грустного ангела на коричневом

фоне улыбающегося писателя во весь рост и

белое окошко с текстом записей, на которое он

«опирается»; рядом – колонка ссылок на

предыдущие записи. Он сделал все, как ему

велели в интернет-компании, и разместил

запись, которая датирована 20 октября 2011

года.

Он обновил страницу.

Запись не появилась в «окошке», там по-

прежнему висела прошлая запись, от 17

октября 2011 года о литературных потугах и о

том, что у него ничего не выходит. Зато над

всеми ссылками на другие записи появилась

запись красного цвета –

Завещание

Он кликнул на нее и в окошке появилось:

Извините, но запись находится под

защитой.

Необходимо ввести пароль для

получения доступа к ней.

ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ ХХХХХХ

Он ввел «271011» и появилось пустое окно.

Он нажал кнопку «Редактировать» и

скопировал в окно написанный текст.

Только сейчас он понял, что до сих пор

слушает «Desenchantee» и, чертыхнувшись,

допечатал:

Вот черт, забыл поставить последний

сингл. Собирался же, когда начну писать для

поклонников!

Вот черт. Это должно было быть «Camera

Obscura» Enigma...

P.S. Нет, я все-таки послушаю, а потом

пойду спать.

После чего поставил последний сингл,

сохранил запись, проверил ее наличие в своем

блоге, и, действительно, через полторы минуты

отправился спать.

Персонаж 8

Когда вскрылась вся правда, некоторым

стало обидно, некоторым стыдно, некоторым –

грустно. Но всем и каждому – свободно. И на

этом истории этих людей заканчиваются.

Дальше они будут жить своей обыденной

жизнью, «как все».

Спустя два года Полина Алексеевна

Истомова уйдет на пенсию, ее место займет

Рома Рождественский, который будет

потрясающе справедливым судьей. Он

останется благодарен своему учителю, но по-

прежнему, приезжая к ней в гости на 8 марта,

про себя с особой ученической нежностью

назовет ее «каргой старой» и «стервой», а когда

она тихо и безболезненно уйдет, почувствует

себя одиноким и брошенным. На скромных, но

теплых похоронах, скажет приятные и

душевные слова, многие будут смеяться сквозь

слезы, вспоминая Полину Алексеевну. Рома

тихо поплачет дома.

Но у него все хорошо, может быть, мы с ним

еще встретимся – сами убедитесь.

Осталась еще одна тайна, нераскрытая

интрига. Кто же такой Персонаж 8? Безумно

хочется оставить эту тайну тайной до конца

дней…

…и я, пожалуй, так и сделаю…

Хотя нет, это противоречит моим

принципам.

История ведь завершилась.

Добро победило.

Тайны должны быть раскрыты.

Как же хочется, боже мой, не

раскрываться!..

Может быть, простите меня, если я так

поступлю?

Что?

Что вы там как льготники в Собесе

шепчете?

Нет?

Точно никак?

Уверены?

Ну ладно.

Уговорили…

Персонаж 8 смотрит на вас каждый день,

когда вы это ему позволяете. Обычно по утрам.

Ну, может быть, вечерком. Перед свиданием.

Когда вы выпускаете его наружу, чтобы

убедиться, что вы неотразимы. Для того чтобы

прямо сейчас убедиться, что Персонаж 8

действительно существует, достаточно

подойти к зеркалу и посмотреть в него.

Вот он.

Он прекрасен, правда?..