ГОНЧАРОВ : ЖИВАЯ ПЕРСПЕКТИВА ПРОЗЫ

НАУЧНЫЕ СТАТЬИ О ТВОРЧЕСТВЕ И. А. ГОНЧАРОВА

BIB

LIO

TH

ECA

SLA

VIC

A S

AVA

RIE

NSI

S XI

II

SZOMBATHELY2012

1

BIBLIOTHECA SLAVICA SAVARIENSIS Tomus XIII

2

BIBLIOTHECA SLAVICA SAVARIENSIS Tomus XIII

Szerkesztőbizottság: Gadányi Károly Jankovics Mária

Mojszejenko Viktor

A kötetet szerkesztette: Molnár Angelika

A kötet gondozásában részt vettek:

Fresli Mihály Pozsgai István Selmeczi János

HU ISSN 1218-2680

A kiadvány a TÁMOP-4.2.2.B-10/1-2012-0018 számú projekt támogatásával készült a Palatia Nyomda Kft. közreműködésével

3

BIBLIOTHECA SLAVICA SAVARIENSIS Tomus XIII

Гончаров: живая перспектива прозы

Научные статьи о творчестве И. А. Гончарова

Szombathely

2013

4

5

СОДЕРЖАНИЕ Предисловие…………………………………………………………………………….….8 Единство произведений И.А. Гончарова Недзвецкий В.А. Слово о И.А. Гончарове…………………………………………..…10 Лоскутникова М.Б. Иван Гончаров как аналитик литературы…………………...….23 Гродецкая А.Г. «Пафос середины»: ирония и автоирония у Гончарова………….…38 Доманский В.А. Петербургский текст в романах И.А. Гончарова…………………...49 Казакова С.К. К вопросу о функции мотива окна в трилогии И.А. Гончарова……..58 Кочетова В.Г. Пейзаж в художественном мире И.А. Гончарова……………………..68 Карасев Л.В. Внутреннее и внешнее: О «движении чувства» у Гончарова…………84 Ермолаева Н.Л. О культуре героя в поздних очерках И.А. Гончарова……………...92 Кибальник С.А. Роман Гайто Газданова «Полет» как гипертекст русского

классического романа XIX века……………………………………................101 Черюкина Г.Л. И.А. Гончаров в кругу собратьев по перу: концептосфера

творчества…………………………………………............................................112 «Обломов»: поэзия любви и поэтика романа Ковач Арпад «Живое согласие» (Смысловой масштаб симпатии в романе

«Обломов»)....………………………………………………..............................124 Котельников В.А. «Вечно женское» как жизненная и творческая тема

Гончарова……………………………….............................................................160 Холкин В.И. «Кристаллизация» любви как нарушение порядков жизни

(Андрей Штольц, Ольга Ильинская, Илья Обломов)……………..................178 Рёриг Эстер Нарративные модусы любви в одном из отрывков романа Гончарова «Обломов»………………………….………………………..........................184 Двинятина Мила Система наименований главных и второстепенных

персонажей в романе И.А. Гончарова «Обломов»……………......................196 Васильева С.А. Квас как символ русской жизни в романе

И.А. Гончарова «Обломов»…………………………………………................208 Ларин С.А. «Нарушение воли» (К функции алкогольных мотивов в романе

И.А. Гончарова «Обломов»)………………………………………………......213 Бишицки Вера «Какое безобразие этот столичный шум!» Топосы «тишина»,

«покой» и «шум» в романе «Обломов» и потребность в «идеальной тишине» в жизни И.А. Гончарова…………………………………………….230

Папперт Марианн Природное пространство – Идиллия? (По роману И.А. Гончарова «Обломов»)…………………………………………………..237

Склизкова А.В. Хоббиты и обломовци как разновидности персонажей идиллического хронотопа………………………………………………..........243

Павлович Павле The images and metaphors of space in Goncharov’s “Oblomov”…...248 «Обломов»: текст романа в культуре и мире читателя Штембергер Мартина Обломов в Париже: Метаморфозы персонажа

во французской литературе 1920-х годов…………………………………….261 Кафанова О.Б. Иван Гончаров и Эжен Сю: вариации на тему лени………………..284

6

Кононова Н.О. Гончаровский аллюзии в «Драме на охоте» Чехова………………..295 Ч. Йонаш Эржебет Параллелизмы реплик Обломова и Иванова

И.А. Гончарова и А.П. Чехова (Проблемы речевого воздействия в коммуникации)……….....................................................................................303

Янкович Мария Некоторые особенности венгерских переводов романа И.А. Гончарова Обломов……………………………………………………....318

Теллингер Душан «Обломов» и «Фрегат ”Паллада”» на фоне творчества И.А. Гончарова………………………………………………………………....330

Войводич Ясмина Телесные элементы в экранизации фильма Н. Михалкова «Несколько дней из жизни И.И. Обломова»…………………………............342

Шарапова М.Э. Андрей Иванович Штольц. Образ русского немца в книге и на экране……………………………………………………………………...354

Бабичева Ю.Г. Основные аспекты и направления рецепции романа И.А.Гончарова «Обломов» в современном англо-американском литературоведении (К методологической проблеме изучения произведений отечественной классической литературы за рубежом)……………………………………….364

Шелмеци Янош Goncharov’s ”Oblomov” in the American Criticism…………………372 Бишицки Вера Вместе с Обломовым в 21-й век (О восприятии нового перевода

«Обломова» в Германии и других немецкоязычных стрaнах)……………...379 Бартфаи Река О рецепции Гончарова в немецкоязычных странах…………………385 Райхлина Е.Л. Об изучении романа И.А. Гончарова «Обломов»

в современной школе…………………………………………………………..392 «Обрыв»: история создания текста и мотивика Гуськов С.Н. О некоторых мотивах критики «Обрыва»………………...…………..397 Калинина Н.В. Из комментария к роману «Обрыв»: Художник Райский………….405 Багаутдинова Г.Г. «Ненаписанный роман» Бориса Райского: опыт

реконструкции («Обрыв» И.А.Гончарова)………………………………..….416 Молнар Ангелика Игра в страсть в романе И.А. Гончарова «Обрыв»……………..425 Рипинская Е.В. Мотивная структура романа: символическая интеграция vs

семантическая дифференциация (И.А. Гончаров. «Обрыв»)………..……...438 Няголова Наталия Деформация скульптуры в творчестве И.А. Гончарова,

Л.Н. Толстого и А.П. Чехова……………………………..……………………452 Маршалова И.О. Мотивы бестиальных масок в романах «Обрыв»

И.А. Гончарова и «Москва» А. Белого……………………………….....…....460 «Фрегат ”Паллада”» Отрадин М.В. Между «созерцанием» и «действием»: повествование в книге

И.А. Гончарова «Фрегат ”Паллада”»………………….......………………….469 Балакин А.Ю. «Избегал фактической стороны...» (Еще о проблеме документальной

достоверности книги И.А. Гончарова «Фрегат “Паллада”»)......................... 477 Няголова Марияна Кросс–культурная проблема в произведении И.А. Гончарова

«Фрегат ”Паллада”»…………………………………………………................488 Троян Анна Южный крест или небольшие четыре звезды? (Несколько замечаний

к «Фрегату ”Палладе”» И.А. Гончарова)…………………………………......494

7

Филологические сообщения о наследии Гончарова Мельник В.И. И.А. Гончаров и эпоха императора Николая I.………………………502 Никё Мишель Работа Андре Мазона над монографией об Иване Гончарове

(по его неизданным письмам 1910-1912 гг. к русским ученым)……….…...511 Денисенко С.В. Из наблюдений над рукописью «Необыкновенной истории»

И.А. Гончарова………………………………………………………………....521 Пожгаи Иштван Совпадение двух годовщин………………………………………...525 Рёриг Эстер Hermia – Вестник Гончарова. Рецензия. (Molnár Angelika.

Goncsarov hármaskönye. Budapest, Argumentum, 2012. - 340.o.).…................530

8

ПРЕДИСЛОВИЕ

Международная научная конференция «Романы Гончарова в литературе XIX–XX вв.», посвященная 200-летней годовщины со дня рождения великого русского писателя Ивана Александровича Гончарова, была проведена нами 14 сентября 2012 года, в городе Сомбатхей. Она оказалась уникальной, так как ни в Венгрии, ни в соседних странах не было подобных научных мероприятий. Однако мы включились в ряд торжеств, проводимых в России в этом юбилейном году. Разумеется, самые крупные празднования прошли в родном городе писателя, в городе Ульяновске, в июне, но были конференции, встречи и торжественные вечера также и в Москве, в Санкт-Петербурге, организованные МГУ, ИРЛИ РАН, Российского фонда культуры и т.д.

Мы чрезвычайно рады, что, несмотря на все сложности, нам все-таки удалось должным образом отметить юбилей писателя, тем более, что творчество Гончарова в нашей стране хотя и известно в кругу филологов‚ широкую популярность еще не имеет. К сожалению, многие из наших коллег и исследователей творчества Гончарова по разным причинам не смогли лично присутствовать на конференции, но текстами своих докладов, присланных нам, выразили свое духовное участие в ней. Побуждаемые целью сохранить в письменном виде и распространить весть о нашем мероприятии как можно шире, мы решили издать сборник материалов конференции в нашем периодическом издании Bibliotheca Slavica Savariensis. Идея была поддержена ответственными редакторами журнала, и труды могут выйти в свет. На основании тесных связей и сотрудничества с российскими гончарововедами и другими иностранными русистами, мы пригласили также и их к публикации.

Можно надеяться, что благодаря труду наших сомбатхейских коллег и авторов-переводчиков тематического раздела Филологического журнала Венгерской академии наук, посвященного исследованиям поэтики писателя, а также зарубежных и венгерских авторов настоящего сборника, интерес к творчеству Гончарова возрастет не только в Венгрии, но и в других странах. Еще раз хочется выразить благодарность всем участникам конференции и сборника. Следует надеяться‚ что настоящий сборник будет способствовать подъему интереса к творчеству этого крупного романиста как в кругу любителей‚ так и исследователей классической литературы.

Ангелика Молнар

9

Единство произведений И. А. Гончарова

10

В. А. Недзвецкий (Москва, Россия)

СЛОВО О И. А. ГОНЧАРОВЕ

Аbstract:The article deals with the ontological (universal) level of the main characters of the novels of Goncharov. It also investigates the archetype, the folklore and mythological structures of the novels.

Keywords: Goncharov, novel, archetype, folklore, mythological structures.

Иван Александрович Гончаров принадлежит к тем загадочным писателям-классикам, подлинные заслуги которых перед отечественной и мировой литературой сознавались и признавались не в одночасье, а лишь с прошествием немалого времени…

В этом нет вины читателей его знаменитой романной «трилогии», очерков, а также уникального литературного путешествия под названием «Фрегат “Паллада”», с их эпической широтой, глубоким психологизмом, сочетанием сочной живописной изобразительности с подспудной музыкой и комическим одушевлением, а также, льющимся, «как мастерский изустный рассказ» (В.Белинский), чистым и выразительным русским языком.

Всё это гончаровских читателей покорило сразу и навсегда. Вот два свидетельства тому. В самом начале марта 1847 г. в свет выходит третий номер «Современника» с литературным дебютом Гончарова – его «Обыкновенной историей». И уже через две недели В. Белинский сообщает В.П. Боткину: «Повесть Гончарова произвела в Питере фурор – успех неслыханный. Все мнения слились в ее пользу» (БЕЛИНСКИЙ 1956: 352). А вот сообщение Александра Дружинина о восприятии россиянами романа «Обломов» (1859): Он «победоносно захватил собою все страсти, все внимание, все помыслы читателей. В каких-то пароксизмах наслаждения все грамотные люди прочли “Обломова”. Без всякого преувеличения можно сказать, что в настоящую минуту во всей России нет ни одного малейшего заштатнейшего городка, где бы не читали “Обломова”, не хвалили “Обломова”, не спорили об “Обломове”» (ДРУЖИНИН 1991: 111).

Пройдет еще десять лет и сам романист таким фактом пояснит огромное впечатление от его «Обрыва»: в Петербурге за очередными книжками «Вестника Европы», в котором по частям печатался этот роман, люди приходили в журнальную редакцию с таким же нетерпением и регулярностью, как они ходят «в булочную».

В замедленном признании истинной художественной мощи гончаровского творчества повинна уже та ожесточенная идейно-политическая борьба в

11

России 1860-х годов, через призму которой в немалой мере воспринимались романы и И. Тургенева, и Ф. Достоевского, и Л. Толстого, но более всего такие шедевры нашего юбиляра, как «Обломов» и «Обрыв».

«Капитальнейшая вещь», при этом значения не злободневного, а «невременного» (непреходящего) – так, прочитав «Обломова» квалифицируют его Лев Толстой и Иван Тургенев. И это совершенно справедливо, ибо роман этот сразу же пополнил собою основной капитал литературной русской классики, созданной А. Пушкиным, М. Лермонтовым и Н. Гоголем.

Между тем несколько поколений и дооктябрьских, и в особенности советских исследователей «Обломова» судили о нем не в духе Л. Толстого и И. Тургенева, а по статье Николая Добролюбова «Что такое обломовщина?». Но «мужицкий демократ» и революционер Добролюбов вовсе не стремился рассмотреть и оценить эту гончаровскую «вещь» в ее эстетической целостности и художественной ценности. Он лишь воспользовался текстом романа (и отдадим ему должное: для своей цели очень умело) для дискредитации своих реальных политических противников – дворянских либералов, обвиненных им в гражданской никчёмности и бесполезности для радикального преобразования наличного общественного строя России на том основании, что в качестве бар-помещиков, живущих, трудом не собственным, а своих крепостных крестьян, они и лично заинтересованы в сохранении этого строя. Досталось от Добролюбова и заглавному герою «Обломова». Критик счел «большой неправдой» тот гончаровский пассаж об Илье Ильиче, в котором он назван «хрустальной, прозрачной душой», человеком с «честным, верным сердцем», «перлом в толпе».

Однако именно эти качества Обломова акцентирует в нем, оспаривая Добролюбова, в своей статье 1920-х годов «Обломов и обломовщина» один из талантливых представителей первой русской эмиграции Николай Осипов. И дополняет их глубоким уважением Ильи Ильича к семейному началу и радостям «семейного быта», материнству и отцовству, задушевной дружбе, половой любви, а также общению человека с природой, его потребности «углубления в себя». Наконец, – и не чуждым Обломову «”касаньем к мирам иным”, к абсолютным ценностям» – «божественной тишины» и любви (ОСИПОВ 2012: 182-183). Все это Осипов, в противовес концепту «обломовщина», получившему в русском языке, подобно словам «военщина», «деревенщина», оттенок негативный, наименует положительным понятием «обломовство», справедливо отмечая, что Добролюбов был «совершенно слеп» (ОСИПОВ 2012: 182-183) к нему.

А вот заголовки наиболее громких критических статей, сопровождавших выход в свет «Обрыва». Самый трудоемкий и любимейший роман Гончарова, явившийся, по его признанию, художественным средоточием всех его «идей,

12

понятий и чувств добра, чести, честности, нравственности, веры», словом, «всего, что должно составлять нравственную природу человека» (СТАСЮЛЕВИЧ 1912: 12), и от начала до конца одухотворенный «апофеозом женщин, потом родины России, наконец, Божества и любви» (ГОНЧАРОВ 1980: 338), был Николаем Шелгуновым именован «Талантливой бесталанностью», М.Е. Салтыковым-Щедриным – «Уличной философией», а Марией Цебриковой – произведением с «псевдо-новой героиней». Не жаловали «Обрыв» и советские его исследователи, усматривая в нем то мнимое «идейное поправение» писателя, то даже плод якобы оскудевшего к старости таланта. И это говорилось о романе, равновеликом «Войне и миру» Л. Толстого и «Братьям Карамазовых» Ф. Достоевского, а, по убеждению немецкого слависта Вальтера Рема, ставшего непревзойденной вершиной едва ли не всей мировой литературы ХIХ века (REHM 1963: 23).

Многолетняя заниженность творческих заслуг Гончарова поддерживалась и устойчивым, но совершенно неверным определением самой природы его художественного дарования. Имею в виду трактовку автора «Обломова» как всего лишь «несравненного мастера жанра», «художника фламандской школы» (АЙХЕНВАЛЬД 2012: 129, 130). Восходящая еще к В.П. Боткину и С.А.Венгерову, она в ХХ веке особенно усердно пропагандировалось Юлием Айхенвальдом в его «Силуэтах русских писателей» (АЙХЕНВАЛЬД 1904). Жанристом по преимуществу, т.е. живописцем быта, устоявшихся нравов, всевозможных жилищ с их интерьерами, а также людей «с несложным психическим миром» Гончаров, утверждал Ю. Айхенвальд, оставался и в своих романах, и в картине трехлетнего путешествия по океанам и суше (т.е. во «Фрегате “Паллада”»): «…он, – заявлял критик, – объехал вокруг света, но синтез света не получился в его наблюдательной душе» (АЙХЕНВАЛЬД 2012:132).

Сам Гончаров решительно протестовал против этого взгляда на его творчество. «Иные, – с недоумением и горечью писал он в автокритической статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879), – не находили или не хотели находить в моих образах и картинах ничего, кроме более или менее живо нарисованных портретов, пейзажей, может быть, живых копий с нравов – и только. За что же тут хвалить? Напрасно я ждал, что кто-нибудь и кроме меня прочтет между строками и, полюбив образы, свяжет их в одно целое и увидит, что именно говорит это целое? Но этого не было» (ГОНЧАРОВ 1980:102).

На деле Гончаров, вопреки Ю. Айхенвальду и его единомышленникам, – художник как раз с редкостной даже среди русских классиков синтезирующей и обобщающей способностью, что было подмечено еще философом Владимиром Соловьевым, считавшим, что в этом отношении

13

творцу «Обломова» среди русских писателей ХIХ столетия вообще нет равных.

Да, Гончаров с неподражаемой рельефностью рисует русский быт, провинциальный и столичный. Скажем больше – самое действие его романов, за исключением психологически насыщенных «поэм» и «драм» любви, обыкновенно не выходит за бытовые пределы. Герои Гончарова не стреляются, как Онегин, Печорин и даже гордый тургеневский «плебей» Базаров, на дуэли, не участвуют, как князь Андрей Болконский в исторических сражениях и в написании российских законов, не совершают, как центральные герои Достоевского, преступлений-переступаний через божескую мораль (принцип «Не убий»), не готовят, как «новые люди» Н.Чернышевского, крестьянскую революцию. Всё, что они делают, укладываются в рамки, по словам писателя, «простых, несложных событий», т.е. быта.

Но это лишь внешняя грань создаваемых Гончаровым фигур, сюжетов и конфликтов, так как гончаровский быт в конечном счете всегда буквально пропитан бытием в значении уже «коренных» и вечных, общерусских и всечеловеческих характеров, «образов жизни», оппозиций и коллизий, устремлений и идеалов. И онтологическое углубление быта Гончаров осуществляет всюду, независимо от того, изображает ли он патриархально-идиллическую усадьбу Грачи (или Обломовку), повседневные сцены провинциального города (в «Обрыве») или такие материальные и природные реалии, как дом, роща, река, озеро, гора, переправа и мост, парк, часовня на возвышенности или беседка под крутым обрывом, различные цветы, даже кофейная мельница Агафьи Пшеницыной или чашка, разбитая неловким Захаром на другое утро после окончательного расставания Обломова с Ольгой Ильинской.

А это значит, что верно понять итоговый масштаб гончаровских персонажей и олицетворяемых ими способов жить можно только с учетом тех архетипов-прообразов, которые писатель силой своей «творящей фантазии» (В. Белинский) и многолетнего труда должен был сначала отыскать (вспомним, что «Обломов» создавался около десяти, а «Обрыв» почти двадцать лет), чтобы затем ненавязчиво, но убедительно для читателя совместить со своими героями, в своем начальном виде, действительно, всего лишь бытовыми или, по определению Гончарова, «местными» и «частными».

Для решения этой сложнейшей художественной задачи Гончаров обращается сразу к нескольким ресурсам, особенно заметным в романе «Обломов», на который я поэтому и буду в основном ссылаться.

Это, во-первых, отечественный фольклор. Из русских сказок и былин Гончаров черпает такие общеплеменные параллели к своему Илье Ильичу,

14

как комический Емеля-дурак (Иванушка-дурачок) и героические Еруслан Лазаревич и Илья Муромец.

«Вглядитесь попристальнее в Обломова, – писал критик Н.Д. Ахшарумов, – и вы увидите, что он недалеко ушел от Емели-дурачка. И точно, что нужно Емеле для полного счастья? Меду и молока вволю, красную шапку да красные сапоги, возможность совершать все отправления жизни, не слезая с теплой печи, да сверх того красивую бабу. Обломов больше развит, и потому идеал его сложнее; но если внимательно сверить его с идеалом Емели, то едва ли окажется какое-нибудь различие» (АХШАРУМОВ 1991: 147).

«Он, – сказано в романе об Илье Ильиче, любил вообразить себя непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан Лазаревич ничего не значат» (ГОНЧАРОВ 1979: 68). Сказочный образ Еруслана впитал в себя черты и другого русского богатыря – Ильи Муромца, что «сиднем сидел цело тридцать лет», не владея ни руками, ни ногами, но, враз исцелившись, стал богатырствовать во славу земли русской. Перспектива если не геройств, то устройства «нормальной жизни», вопреки ее разным искажениям в Петербурге, открылась с любовью к Ольге Ильинской и для Ильи Обломова, в начале романа тоже бездействующего в возрасте 32 – 33-х лет отроду.

Следующий обобщающий ресурс для фигуры Обломова Гончаров находит в архетипах литературных, русских, как ассоциативно связанный с Ильей Ильичом, пришедшим в ужас от слов Захара, что «свадьба – обыкновенное дело», гоголевский Подколесин («Женитьба»), или западноевропейских, как шекспировский Гамлет и сервантесовский Дон Кихот (В «Обрыве» – и Дон Жуан, мольеровский Тартюф, библейские змей-искустель и разбойник Варрава). Если с Гамлетом Обломова роднит мучительная для него дилемма «теперь или никогда!», «идти вперед или остаться» в прежнем неподвижно-апатическом состоянии, то с благородным идальго Сервантеса – общее обоим начало «в высшей степени идеалиста», «ищущего правды, встречающего ложь на каждом шагу, обманывающегося и, наконец, окончательно охладевающего и впадающего в апатию от сознания слабости своей и чужой, то есть вообще человеческой натуры» (ГОНЧАРОВ 1980: 318).

Новые, но в свой черед генерализующие его фигуру свойства Обломову придают переклички и параллели с прообразами легендарно-историческими, типа вавилонского царя Бальтазара (Валтасара) (как страшные для Бальтазара огненные слова «мени – такел – фарес», снится Илье Ильичу во второй части романа слово обломовщина) и иудейского полководца Иисуса Навина (он однажды задержал ради полной победы своего народа над его врагами естественный ход солнца; Обломов станет постоянным жизненным солнцем для полюбившей его Агафьи Пшеницыной).

15

Очередным источником перекличек Ильи Ильича с древними архетипами становятся в «Обломове» такие прообразы языческой античности, как древнегреческие философы Диоген Синопский и Платон. С первым Илья Ильич сходен и пребыванием целыми днями в зашторенной квартире на Гороховой улице, напоминающей своим замкнутым пространством Диогенову бочку, и проповедью «осознанного возвращения к естественной природе», и предпочтением покоя движению. Обломовский пафос жизни как созерцательного покоя перекликается и с платоновским идеалом (он обрисован в диалоге Платона «Теэтет») «истинного философа» как человека, сознательно чуждого всему практическому и деловому, достойному, считал этот философ, лишь вниманию и заботам рабов.

Есть в образе Обломова и черты, единящие его и с ветхозаветным пророком Илиёй и даже с Иисусом Христом. Илия обличал нечестиво живущих израильских царей Ахава, Охозию и их приспешников и, подобно другим иудейским пророкам, не раз бывал вынужден, «чтобы спасти свою жизнь», бежать в отдаленные пустыни. В начале романа Илья Ильич, отвергающий суетное существование своих петербургских визитеров («Где же тут человек? Где его целость? Куда он скрылся, как разменялся на всякую мелочь?» [ГОНЧАРОВ 1979: 176]), также выступает перед ними в роли своеобразного обличителя и пророка. Но, вслед за своим святым покровителем, не находит с их стороны понимания, оправдывая горькую библейскую истину «нет пророка в отечестве своем», и в конце концов уединяется на малолюдной окраине Петербурга. Где его, как сидонская вдова пророка Илию, будет опекать вдова Выборгской стороны Агафья Пшеницына.

Словами «Не обольстит его никакая нарядная ложь – никогда Обломов не поклонится идолу лжи» (ГОНЧАРОВ 1979: 473) из итоговой гончаровской характеристики Ильи Ильича (она дана устами Штольца при полном согласии с нею Ольги Ильинской) в роман вводится довольно прозрачная аллюзия Ильи Ильича на Богочеловека, так ответившего Дьяволу, сулившему Ему все царства мира и всю славу их только за один поклон ему: «…Отойди от Меня, сатана; ибо написано: “Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи”» (Мф. 4, 10).

Названные сопряжения-переклички (по Л. Толстому, «сцепления») Ильи Ильича с его архетипичными подобиями не исчерпывают его образа. Но и их вполне достаточно, чтобы Обломов, оставаясь типом русского человека своего времени, вместе с тем стал интересным и близким и каждому из нас сегодня, и людям других наций и эпох. Чтобы и они находили нечто обломовское в себе и свое в Обломове.

И ныне это происходит все чаще и чаще. Ибо, как еще в 1932 году отмечал британец Эрнст Рис, «тайные следы Обломова существуют в каждом

16

человеке, где бы он ни находился» (RHYS 1932). «Мы, – спустя тридцать лет вторил ему американец Фелиск Рив, – рассматриваем Обломова как символ некоторых наших желаний и части нашего общего, реального состояния» (REEVЕ 1966: 38) Называя Обломова (как ранее Владимир Соловьев) «самым монументальным героем», талантливый американский славист Виктор Приттчет продолжал: он живет и в «английской душе», о чем свидетельствует «пристрастие к Обломову американской молодежи. Студенты ему завидуют (он так независим, ему “наплевать” на всю житейскую суету сует), студентки в него влюбляются (он прелесть!)» (ИВАСК 2012: 393).

Смысл фигур в той же мере общероссийских, как и всечеловеческих, благодаря ряду мифологических и литературно-архетипных параллелей и обертонов получают в «Обломове» и его положительные герои – Ольга Ильинская и Андрей Штольц. У первой это сопоставления ее с древнегреческими грациями-харитами (от греч. «милость, доброта»), с шекспировской Корделией («Король Лир»), однажды и с героиней Тициановой «Кающейся Магдалины», а также – по нравственному контрасту – с жестокими героинями баллад Шиллера «Кубок» и «Перчатка», а по драматизму любви – с заглавной героиней оперы В. Беллини «Норма», наконец, – по каритативно-христианскому отношению к возлюбленному – с Дантовой Беатриче («Божественная комедия»). К античной греческой легенде об ваятеле Пигмалионе и созданной им скульптуре прекрасной девушки, на которой он женился, когда – в ответ на его мольбу – олимпийские боги ее под именем Галатеи оживили, восходят перипетии двух любовных сюжетов «Обломова»: «изящная поэма любви» (Гончаров) Ольги и Ильи Ильича и – завершившаяся гармоническим браком любовь Штольца и Ольги. Только в романе Ольги с Обломовым его участники в сравнении с лицами античной легенды поменялись местами: в роли Пигмалиона выступила Ольга, долго, но в итоге все же безуспешно пытавшаяся душевно и духовно оживить Илью Ильича, страдающего жизнебоязнью и отвращением ко всякой практической деятельности.

И современные автору «Обломова», и советские его толкователи в целом не одобряли Андрея Штольца. Между тем верный и заботливый друг Ильи Ильича задуман романистом как гармоническая личность, призванная вместе с этим своим назначением в романе указать его читателям и ненасильственный путь к гуманизации всей российской жизни. В натуре Штольца, самое имя которого намекает на святого покровителя России Андрея Первозванного, органично слились жизнеспособные элементы разных национальных культур и ментальностей. От отца немца, управляющего дворянским имением, он унаследовал навыки упорного труда, чувство долга, умение полагаться на собственные силы; мать, русская

17

дворянка с поэтической душой, передала ему свою духовность. Благотворную роль сыграли в формировании Андрея его яркие эстетические впечатления от портретной галереи в соседнем княжеском «замке», а также учеба в Московском и немецких университетах. В итоге, утверждает Гончаров, в личности Штольца была преодолена человеческая ограниченность как немецкого бюргерства (западного человека в целом), так и патриархального русского барства (человека восточного).

Ведь не знающий разлада между умом и сердцем, сознанием и волей, словом и делом, Штольц ищет в своей жизни (а в «крымской» главе романа и обретает) «равновесия [т.е. гармонии. – В.Н.] практических сторон [человеческого бытия. – В.Н.] с тонкими потребностями духа» (ГОНЧАРОВ 1979: 164).

При этом главнейшей из этих духовных потребностей Штольц считает гармоничные любовь и семью, ибо, неколебимо верит он, только стремление людей к ним гарантирует гуманные результаты уже и любой их практической (экономической, гражданской, политической и т.д.) деятельности.

Так понимал общественную миссию любви и сам автор романной «трилогии» на «Об…», один из выдающихся мировых психологов-аналитиков и философов этой первейшей и важнейшей человеческой связи-симпатии.

Здесь творец «Обломова» прямой предшественник и Владимира Соловьева с его замечательным трактатом «Смысл любви» (1892), и таких его последователей, искавших гармоничную норму «отношений обоих полов между собою» (Гончаров), как В. Розанов, Д. Мережковский, Н. Бердяев, П.Флоренский, Б. Вышеславцев, С. Франк и др.

У гончаровских героев то или иное понимание ими задачи любви выступает главным способом их авторской характеристики, а «претрудная школа» любви – основной жизненной школой. «Она, – писал об Ольге Ильинской уже помянутый нами Н.Д. Ахшарумов, – проходит с ним [Ильёй Ильичом. – В.Н.] целую школу любви со всеми малейшими фазами этого чувства: тревогами, недоразумениями, признаниями, сомнениями, объяснениями, письмами, ссорами, примирениями, поцелуями и т.д. Давно никто не писал у нас об этом предмете так отчетливо и не входил в такие микроскопические наблюдения над сердцем женщины , и надо отдать автору полную справедливость, все это выточено до последней возможности» (АХШАРУМОВ 1991: 163).

И недаром, так как любовь у Гончарова – в прямом и точном смысле основополагающее начало бытия, при этом не только индивидуального, семейного и общественного, но и природно-космического. «Вы, – отвечал романист в середине 1860-х годов самой близкой из своих корреспонденток, – правы, подозревая меня в вере во всеобщую, всеобъемлющую любовь

18

и в то, что только эта сила может двигать, управлять волею людской и направлять ее к деятельности и прочее. Может быть, я сознательно и бессознательно, а стремился к этому огню, которым греется вся природа…» (ГОНЧАРОВ 1980: 314). Вот и друг Обломова Штольц «…выработал себе убеждение, что любовь с силою Архимедова рычага движет миром; что в ней лежит столько всеобщей, неопровержимой истины, сколько лжи и безобразия в ее непонимании и злоупотреблении» (ГОНЧАРОВ 1980: 454).

Согласно христианству, истиной является сам Богочеловек и Его благовест («Иисус сказал ему: Я есьм и истина и путь и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». [Ин. 14, 16]). Гончаров был в равной мере и православным христианином, и наследником высоких светских ценностей европейской культуры. Начала, восходящие к обоим этим источникам, он соединил в своей истине любви как чувства с мощным каритативным началом (от лат. caritas – участие, сострадание, помощь, жалость). Именно с участия к хорошему, но слабому (или духовно заблудшему) человеку и желания вернуть его к полноценной жизни зарождаются сердечные чувства Ольги Ильинской к Обломову и Веры к Марку Волохову. Это не означает, что героини и герои Гончарова чужды страстного физического влечения к своим возлюбленным (его испытают и Ольга Ильинская в 11-ой главе второй части «Обломова», и Вера в «Обрыве») или их обожения, как, например, Агафья Пшеницына в ее отношении к Илье Ильичу.

В своей концепции Эроса Гончаров вообще синтезировал отдельные элементы и чувственного пафоса Соломоновой «Песни Песней», и идеального томления Платона по своей небесной половине, и убеждение Данте «Любовь – та сила, что движет Солнце и другие светила», и романтическую трактовку любви как «космической силы, объединяющей в одно целое человека и природу, земное и небесное, конечное и бесконечное» (Л. Фризман). Однако акцент на каритативно-духовной доминанте любви позволяет Гончарову естественно ввести в ее границы и этическое начало долга. И тем самым устранить то противоречие между жаждой человеком личного счастья и его обязанностью служить людям (народу, нации, всему человечеству), которое оказывалось неразрешимым и поэтому трагическим для центральных героев И. Тургенева.

Как показал «Обрыв», на пути человека к такой любви его, однако, подстерегают целый ряд ее искажений или ошибок, наиболее полно изображенных писателем именно в этом романе, в итоге оказавшемся в русской и мировой литературе своеобразным «эпосом любви».

Начинает этот ряд любовь, подчиненная условно-кастовым понятиям петербургского света. Выросшая в его среде красавица Софья Беловодова постоянно сравнивается с холодной мраморной статуей. Тщетно пытается

19

Борис Райский пробудить ее сердце, не больше успел в этом и итальянец графи Милари. Нежной, преданной, но изначально жертвенной была любовь к Борису Райскому простой петербургской белошвейки Наташи, уже по этой причине обреченной на потерю взаимности, а с нею и самой жизни. Глубокой, пронесенной через всю жизнь, но не перешедшей в брак и поэтому односторонней показана любовь Тита Никоновича Ватутина и «женщины доброго старого времени» Татьяны Марковны Бережковой. Для Марфеньки любить – значит выйти замуж, при этом с одобрения и благословения Бабушки (Татьяны Бережковой) Тани. Особый вид любви представлен увлечениями Бориса Райского. Человек по преимуществу не этический а эстетический, Райский тем не менее ищет в возлюбленной «сочетание красоты форм с красотою духа». Однако, во всем управляемый фантазией, он так же легко увлекается, как и охладевает к очередному «предмету» своего поклонения. Как крайние «злоупотребления чувства любви» изображены в «Обрыве» «почти слепая страсть» провинциального учителя Леонтия Козлова к его неверной супруге Ульяне и «дикая, животная, но упорная» страсть дворового мужика Савелия к его жене Марине, «этой крепостной Мессалине».

Названные виды любви характеризуют в «Обрыве» не одно современное общество, но и основные периоды европейской истории: древнейший языческий (он сигнализирован вожделениями Марины-Мессалины); дохристианскую греко-римскую цивилизацию (представлена холодно-мраморной Софьей Беловодовой и, напротив, грубо чувственной и не ведающей стыда Ульяной Козловой); рыцарское средневековье (оно оживает в платоническом поклонении «русского маркиза» Тита Ватутина Прекрасной даме – Татьяне Бережковой). «Мещанский» (так он от общеславянского слова мисто – город назван в «Обрыве») роман Марфеньки и чиновника Викентьева олицетворяет бюргерский любовно-семейный уклад; любовь «бедной Наташи» относительно недавнюю эпоху сентиментализма, а увлечения Райского – романтизма. Наконец, эротической позицией Марка Волохова в романе представлен и европейско-российский позитивизм 1860-х годов.

Так история отношений любви превращается у Гончарова в историю духовно-нравственной культуры человечества, а также историю его нравственно-этического совершенствования или, напротив, деградации (которую мы, в частности, наблюдаем и в нынешнее российское время, когда слово «секс» чуть ли не вытеснило – по крайней мере для сформированных нашим шоу-бизнесом молодых людей великое понятие – «ЛЮБОВЬ».

Заканчивая это слово о выдающемся отечественном романисте, нельзя хотя бы парой тезисов не коснуться такого уникального в ряду европейских литературных путешествий произведения, как «Фрегат “Паллада”». Дело в

20

том, что это вовсе не простое собрание путевых и нравоописательных очерков кругосветного путешествия, совершенного Гончаровым в 1852-1855 годах сначала на военном корабле от Кронштадта до берегов Японии, а затем сухопутным путем от тихоокеанского побережья России до Петербурга. В действительности перед нами четвертый гончаровский, к тому же своеобразнейший роман, именно – «географический» (термин М. Бахтина).

У него свой герой и свой сюжет. Это русский корабль с четырьмястами обитателей на борту, т.е. Россия в миниатюре, в преддверии великих реформ 1860-х годов бороздящая мировой океан не ради некоего золотого руна (установления торговых и дипломатических отношений с Японией), а для поиска в открывшейся ей «картине мира» чаемого ею гармонично-гуманного «образа жизни» в его социально-внутренних и межнациональных (межконтинентальных) отношениях, а также в связях с природой и мирозданием. И – конкретно представленного такого же склада личностями и их семействами.

И люди, близкие к этому гончаровскому идеалу, на страницах «Фрегата “Паллада”» есть. Таков в Южно-африканской Капской колонии мистер Бен, крупный геолог, палеонтолог и строитель дорог, в равной мере и страстный путешественник, охотник, и незаурядный певец, человек, одинаково развитый научно и творчески, физически и эстетически. Ему подстать в Сингапуре китайский купец Вампоа, обладатель не только большого финансового состояния, но и прекрасного дома и сада с огромным разнообразием флоры и фауны. Тот и другой, в показе Гончарова, – своего рода иноземные реальные Штольцы.

Кстати, о «Штольцах под русскими именами», которых Гончаров надеялся со временем вживе увидеть и в своем отечестве. Подобно «тургеневским женщинам», появившихся, по верному наблюдению Л. Толстого, среди русских людей лишь после повестей и романов И. Тургенева, они в свой черед – не без воздействия названного положительного героя «Обломова» – действительно сформировались в России последней трети девятнадцатого столетия. Не таковы ли, в самом деле, отечественные патриоты-предприниматели Павел Третьяков, Иван Сытин, Козьма Солдатенков, Савва Морозов и Савва Мамонтов?..

Не последовательным продвижением русского корабля от одной страны к другим, а авторскими переходами от тех или иных односторонних жизненных укладов к укладам более целостно-цельным и творческим определена и композиция «Фрегата ”Паллада”», подчиненная алгоритму тезис – антитезис – искомый синтез. Вот писатель, обобщая множество бытовых примет Англии, характеризует господствующий в ней «образ жизни» как меркантильно-деляческую суету с неизбежной для нее бездушной рационализацией (механистичностью) жизненных отправлений и

21

узкой специализацией людей. Этот способ существования сменяется прямо противоположным ему сонно-неподвижным житьем-бытьем на острове Мадера, этакой общеевропейской Обломовки. Затем эти полярные тезис и антитезис «снимаются» как будто позитивным жизненным синтезом, достигнутым на родине мистера Бена – в Южно-африканской колонии. Но вскоре выясняется, что до подлинно гармоничного бытия ее жителям весьма далеко уже потому, что их благополучие и жизненный комфорт достигается ценой постоянного насилия над коренными африканцами.

Аналогично структурированы во «Фрегате…» «образы жизни» и трех главных стран противоположной Атлантике тихоокеанской акватории: Японии, китайского Шанхая и Кореи. Как бы навсегда закостеневшая в повседневной и государственно-бюрократической рутине сонно-ленивая Япония рифмуется в этом своем жизненном качестве с атлантической Мадерой; а китайский Шанхай, где все и вся «вертится вокруг торговли», а человек превращен лишь в средство для ее капиталов, – с Англией. Однобоким укладам первой и второго, на первый взгляд, позитивно противостоит Корея с ее рослым, физически сильным («атлеты») и в своей массе деятельным населением. Однако свойственная корейцам нетерпимость и враждебность к иноземцам, непосредственно наблюдаемая Гончаровым, не позволяет ему увидеть и в их существовании гармоничный жизненный синтез.

И все-таки писатель находит тот земной край, где он, такой синтез, по меньшей мере эмбрионально уже дает знать о себе. Такова в изображении Гончарова Сибирь с жизнедеятельностью ее русских землепроходцев, купцов и православных миссионеров, совместно обустраивающих ее огромные просторы, а коренным ее народам несущих вместе с хлебом насущным и хлеб духовный. И со своей стороны усваивающих добротные ценности местных культур (прежде всего языки коренных народов, в особенности якутский, наиболее распространенный в Восточной Сибири).

Обрисованная в сибирской части «Фрегата “Паллада”» гончаровская «норма» межэтнических и межнациональных отношений, на наш взгляд, остается актуальной и плодотворной и сегодня. Ведь главное ее условие – не абсолютизация чьего-то жизненного уклада (английского или южно-африканского, японского или корейского и т.д.) и тем более не подавление или ассимиляция якобы «низших» из них («нецивилизованных») «высшими» («цивилизованными»), а умение интегрировать ради благоденствия всего человечества культурные достижения всех племен и народов: деловых и созерцательных, рациональных и эмоциональных, цивилизованных и «естественных», северных и южных, западных и восточных.

Надо ли говорить о том, насколько этот гончаровский идеал межнациональной семьи гуманнее всего того, что человечество в этом плане

22

придумало за минувшие с момента публикации «Фрегата “Паллада”» 150 лет?..

Еще недавно, задумываясь над тем, как на фоне величайших русских и западноевропейских писателей-классиков выглядит И.А. Гончаров, некоторые исследователи именовали его, вместе с Д. Григоровичем, А.Писемским, «художником второго ряда». Думаю, сейчас, в дни двухсотлетия писателя очевидно – это глубочайшее заблуждение! В действительности один из великих творцов и новаторов мирового социально-универсального (или экзистенциального) романа, Иван Александрович Гончаров давно и по праву занимает подобающее ему место в ряду таких «вечных спутников» (Д. Мережковский) культурного человечества, как Данте, Сервантес, Шекспир, Гёте, Байрон, Бальзак, Флобер, Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский.

Литература

АЙХЕНВАЛЬД 1904 = АЙХЕНВАЛЬД Ю.И. Силуэты русских писателей. СПБ, 1904, Берлин, 1923.

АЙХЕНВАЛЬД 2012 = АЙХЕНВАЛЬД Ю.И. Гончаров // Мастер русского романа И.А.Гончаров в литературной критике русского зарубежья. Москва, Центр Книги Рудомино, 2012. С. 126-146.

АХШАРУМОВ1991 = АХШАРУМОВ Н.Д. Обломов. Роман И. Гончарова. 1859 // Роман И.А. Гончарова «Обломов» в русской критике. Л., Изд-во Ленинградского Ун-та, С. 143-166.

БЕЛИНСКИЙ 1956 = БЕЛИНСКИЙ В.Г. Полн. собр. соч. В 13 т. Т. 10. М., 1956. ГОНЧАРОВ 1979 = ГОНЧАРОВ И.А. Обломов // Собр. соч.: В 8 томах. Т. 4., М., 1979. ГОНЧАРОВ 1980 = ГОНЧАРОВ И. А. Статьи, заметки, рецензии, письма // Собрание

сочинений: В 8-и томах. Т. 8., М., 1980. ДРУЖИНИН 1991 = ДРУЖИНИН А.В. «Обломов». Роман И.А. Гончарова // Роман

И.А.Гончарова «Обломов» в русской критике. Л., 1991. С. 106-125. ИВАСК 2012 = ИВАСК Ю.И. О Гончарове // Мастер русского романа И.А. Гончаров в

литературной критике русского зарубежья. Москва, Центр Книги Рудомино, 2012. С. 392-393.

ОСИПОВ 2012 = ОСИПОВ Н.Е. Обломовщина и обломовство (Заметки психиатра) // Мастер русского романа И.А. Гончаров в литературной критике русского зарубежья. М., Центр Книги Рудомино, 2012. С. 159-231.

СТАСЮЛЕВИЧ 1912 = Гончаров И.А. Стасюлевичу М.М. 9/21 июля 1868 г. // Стасюлевич М.М. и его современники в их переписке. СПБ., 1912.

REEVE 1966 = REEVE F. The Russian Novel. New York, McGraw Hill, 1966. REHM 1963 = REHM W. Gontcharov und Jacobsen oder Langeweile und Schwermut.

Göttingen, 1963. RHYS 1932 = RHYS E. Introduction to «Oblomov» by I.A. Goncharov. H.6. L., 1932.

23

М. Б. Лоскутникова (Москва, Россия)

ИВАН ГОНЧАРОВ КАК АНАЛИТИК ЛИТЕРАТУРЫ

Abstract: Goncharov’s views on the problems of literature as an art phenomenon are systematized in this article. Goncharov developed the thought of V.G. Belinsky about art as the “thinking in the images” and he actualized the value of plastic feature for skill of an artist. In his articles Goncharov analyzed the relation between the truth of art and the truth of life as well as the problem of objectivity in the art and of the laws of realism. The concepts on the classic style of his contemporary Russian prose and the two manifestations of this style – plastic and analytical ones – were formulated in the writer’s consciousness. Goncharov showed the significance of the structurally composite architecture and stylistics of a novel.

Keywords: Ivan Goncharov, laws of literature (as an art form), architectonics, classic style.

Гончарововедение – обширная область науки. Сумма публикаций

произведений Ивана Гончарова и работ, посвященных анализу его жизненного пути и творчества, «насчитывает около 7000 позиций (не считая текстов инсценировок и статей о театральных и кинематографических постановках)» (РОМАНОВА 2011: 235). Однако литературно-критические статьи Гончарова, как правило, остаются на периферии исследовательских интересов. При этом внимание в абсолютном большинстве случаев сосредоточено на тех автокомментариях, которые писатель дал к своим романам. Деятельность же Гончарова в качестве аналитика литературы как словесного вида искусства остается в тени.

В силу этого целью данной статьи является изучение ключевых положений в теоретических высказываниях писателя по вопросам эстетики и поэтики литературно-художественных феноменов. Конкретика задач настоящей работы состоит в выявлении и систематизации тех представлений Гончарова, которые напрямую соотносятся с позициями современного теоретического литературоведения.

Литературно-критические и литературно-аналитические статьи Гончарова относятся к последнему периоду его жизни и творчества – к 1870-1880-м годам, когда писатель принял окончательное решение отказаться от создания четвертого романа. Указывая на «последовательную связь» своих романов «Обыкновенная история», «Обломов» и «Обрыв», Гончаров отмечал, что у него «раскидывался и четвертый период, захватывавший и современную жизнь», но роман не был написан, поскольку, по убеждению писателя, «творчество требует спокойного наблюдения уже установившихся и

24

успокоившихся форм жизни, а новая жизнь слишком нова» (ГОНЧАРОВ 1972: 465, 457)1.

В гончарововедении признано, что «своеобразие творческой личности И.А. Гончарова непосредственно сказалось и в его критическом наследии», и это наследие невелико: «при жизни писателя было опубликовано лишь около десяти статей и заметок» (КРАСНОЩЕКОВА 1981: 5). Особый интерес современников Гончарова вызвали статья «Мильон терзаний» (1872), посвященная анализу комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», а затем книга «Четыре очерка» (1881), в которую вошли работа «Литературный вечер», уже упомянутая статья «Мильон терзаний», затем «Заметки о личности Белинского» (статья, выросшая из письма А.Н. Пыпину, который собирал материалы для биографии критика) и наконец, впервые опубликованная двумя годами раньше работа «Лучше поздно, чем никогда» (в название которой Гончаров вынес народную мудрость, в романном творчестве вложенную им в уста главной героини романа «Обрыв» Веры в момент ее решительного объяснения с Марком Волоховым). Статьи «Предисловие к роману “Обрыв”», написанная в 1869 году, и «Намерения, задачи и идеи романа “Обрыв”», написанная в середине 1870-х годов, были впервые опубликованы через много лет после смерти автора, соответственно в 1938 и 1895 годах.

Главными особенностями литературно-критических трудов Гончарова признаны их «последовательная полемичность», направленная на сокрушение уже устоявшихся мнений, а также «очень личная и исповедальная интонация», присущая также гончаровским дневниковым записям, эпистолярию и мемуаристике (КРАСНОЩЕКОВА 1981: 5; НЕДЗВЕЦКИЙ 2000: 335). Целеполагание своих размышлений как писателя и литературного критика (а также профессионального цензора!) Гончаров объяснил самым незамысловатым образом: «мне случается почти всегда верно определить значение литературных произведений других» (447).

«Мышление образами» и пластическое мастерство художника

В своих статьях Гончаров размышлял об эстетических проблемах художественной словесности, о природе творческого осмысления действительности и двух его основных вариантах – таланте пластическом и таланте аналитическом, о стилевой организации целого и ее особенностях.

В статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров начинает выстраивать свои суждения с обращения к авторитету В.Г. Белинского, сославшись на его программное высказывание о том, что искусство «мыслит образами», которое было сделано русским критиком под влиянием идей Г.В.Ф. Гегеля. Писатель

1 Статьи цитируются по данному изданию с указанием страниц в скобках.

25

горячо поддерживает эту позицию, подчеркнув: «мы видим это на каждом шагу, во всех даровитых романистах» (446). Вслед за тем Гончаров, очертив основной посыл, определяет проблемное поле: «Но ка́к он [художник] мыслит – вот давнишний, мудреный, спорный вопрос!» (446).

Размышления над этим вопросом составляют зерно теоретико-методологических и общеэстетических погружений писателя в его литературно-критических работах. Гончаров указывает, что среди тех, кто сосредоточивается на этой проблеме, нет единства мнения: «Одни говорят [что художник мыслит] – сознательно, другие – бессознательно» (446), и продолжает: «Я думаю, и так и эдак», – «смотря по тому, что преобладает в художнике, ум или фантазия и так называемое сердце» (446).

Развивая свои суждения, Гончаров приходит к выводу: художник «работает сознательно, если ум его тонок, наблюдателен и превозмогает фантазию и сердце. Тогда идея нередко высказывается помимо образа», при этом «если талант не силен, она [идея] заслоняет образ и является тенденциею» (446). Поэтому, считает Гончаров, часто «у таких сознательных писателей ум досказывает, чего не договаривает образ – и их создания бывают нередко сухи, бледны, неполны; они говорят уму читателя, мало говоря воображению и чувству», и в результате такие авторы «убеждают, учат, уверяют, так сказать, мало трогая» (446-447). Более того, «писать художественные произведения только умом», по мнению Гончарова, означает «все равно, что требовать от солнца, чтобы оно давало лишь свет, но не играло лучами» (485).

Но есть совершенно иные художники, у которых «при избытке фантазии» и при, как посмеивается Гончаров, «относительно меньшем против таланта – уме» работа осуществляется на других основаниях: «образ погл