М. М. ПРИШВИН

Дневники19401941

МоскваРОССПЭН

2012

УДК 882ББК 84Р7-4П77

Издано при финансовой поддержке

Фонда «Президентский центр Б. Н. Ельцина»

Пришвин М. М.Дневники. 1940–1941 / Подгот. текста Я. З. Гришиной, А. В. Киселевой, Л. А. Рязановой; статья, коммент. Я. З. Гришиной. – М. : Российская по-литическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. – 880 с.

ISBN 978-5-8243-1599-8

Книга М. М. Пришвина «Дневники. 1940–1941» продолжает публи-кацию дневника писателя (1905–1954), едва ли не самого масштабного и неожиданного произведения в истории русской литературы первой половины ХХ в. В эти годы жизнь и творчество Михаила Пришвина определяются двумя событиями: любовь и война. В дневнике воссозда-ется нравственно-философская парадигма представителя той части рус-ской интеллигенции, которой в течение четверти века начиная с 1917 г. удалось выжить и не сломиться, продолжая вопреки всему культурное освоение новой жизни. Огромный интерес представляет дневник первых трагических месяцев войны – свидетельство писателя о перевороте в на-роде и армии и превращении войны в Отечественную.

При оформлении форзаца и нахзацаиспользованы фотографии М. М. Пришвина

УДК 882ББК 84Р7-4

ISBN 978-5-8243-1599-8 © Рязанова Л. А., наследница Пришвина М. М. и Пришвиной В. Д., 2012© Гришина Я. З., Киселева А. В., Рязанова Л. А., подготовка текста, 2012© Гришина Я. З., статья, 2012© Гришина Я. З., комментарии, 2012© Российская политическая энциклопедия, 2012

П77

М. М. Пришвинд н е в н и к и

19401941

5

1 Января. Собрались мои инвалиды, Чувиляевы, Разумник, Зиминкины, Петя, Павловна и здоровые только Лева с Гали-ной. Жгли в кумирне арчу1 и загадывали, у меня в загаде вопрос: «Крестик» или «Приди!» И мгновенно, как на охоте стрельба по взлетающей птице, я сказал: «Приди!»

В Марте надо перезаказать газеты еще на три месяца (а на журналы даже и вовсе не принимают подписки). «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Вечерняя Москва». «Правда» и «Вечерняя Москва» – в Москву, «Известия» и «Комсомольская правда» в Загорск.

Поди, разбери-ка «Войну и мир», как песню «Приди!». А между тем и это непременно… или… взять Тургенева, там все только и есть, что «Приди».

Ждали 10-го номера трамвая целый час и не дождались, Павловне пришлось остаться в Москве до утра2. Тем и кончился праздник наш, и в последний раз мы поели пельменей и улег- лись.

2 Января. Установилась зима. Работа над «Неодетой вес-ной»3 вошла в берега, и теперь уже наверно знаешь, что выйдет, и уже ясно видишь конец: «Живая ночь»: «Приди!», выражаю-щая песню всей моей жизни.

Решил пригласить К.*, чтобы документировать мою работу, начиная с последней – «Неодетая весна».

Сегодня продвинул до «Ящериц» и можно будет после опи-сания «говорливой ночи» (Бубнило, Звонило, Говорун) взять-

* К. – Клавдия Борисовна Сурикова, сотрудница Литературного музея.

6

ся за «Уток и охоту». «Утиная охота» переходит в лосей и от лосей «Живая ночь».

Аксюша ходила с Боем на улицу, видела там много детей, играющих в войну и сказала:

– Будет война!И так объяснила мне о . В преж-

нее время, бывало, старики заговорят о войне и детям до того становится страшно, что долго не могут уснуть. Тогда старики начинают детей успокаивать: война пойдет, но к нам не придет, нас война побоится. Мало-мальски успокоят, и уснут дети, и все-таки снится страшное и не хочется войны.

– А теперь, – сказала Аксюша, – дети играют в войну и так охотно, стреляют чем-то друг в друга, падают, будто раненые, их поднимают, уносят. И все в охотку. И если детям не страшна война, то значит будет война.

Жалко мне этих писателей, которых вы разложили по кир-пичикам.

3 Января. Вчера в разгаре работы мне стало совершенно ясно, что весь труд, который я положил на все предыдущие вещи, входит в состав этого моего труда: не будь того – не было бы и этого. Отсюда я сделал заключение, что если бы кто-нибудь со стороны сейчас вошел в мою лабораторию, то он по-нял бы всего меня, и не только с тех пор, как я начал писать, а даже и с тех пор, как я родился: ведь я именно таким и родился, какой я есть теперь. Какой легкий, какой интересный труд был бы для такого исследования написать жизнь Пришвина.

Мало того! ведь я, не говоря о размере своего таланта, со-всем настоящий поэт, чистая валюта, следовательно, по мне можно будет потом разбирать и других. И даже откроется но-вый метод исследования творчества, именно, чтобы начинать исследовать самые последние вещи и, по возможности, в про-цессе их созидания. Мне казалось, что я сделал открытие и, вспомнив о милой женщине – Суриковой, позвонил к ней и назначил встречу, уверяя ее, что это очень важно, и мы с ней приступим к работе по новому методу.

7

– По какому же новому? – спросила она меня деловито.– Будем исследовать, – ответил я, – не сначала, как все, а с

конца.Теперь я не сомневаюсь, что она ничего не поняла и отве-

тила мне:– Ну, хорошо, мы об этом поговорим при встрече.Все шло дальше прекрасно, я лег спать в отличном настрое-

нии, и вот, снится мне, будто я, переходя перекресток или пло-щадь, упал без сознания, и бобровая моя шапка соскочила, и ветер ее покатил. А когда очнулся – шапки моей не было.

– Где моя шапка? – спросил я милиционера, и проснулся.И тут вдруг в ужасе вспомнил, что пригласил Клавдию Бо-

рисовну, совсем не знакомую мне женщину, исследовать ин-тимнейшую свою жизнь. Казалось, будто во сне слетела с меня шапка-невидимка, и я стал наконец видим сам для себя.

«Что же мне теперь делать, что говорить, когда она придет?» – спрашивал я себя со стыдом. И вспомнил, что она обещала по-звонить в 4 дня. Позвонит, решил я, и я под каким-нибудь пред-логом откажусь от встречи. Вот что бывает с такими дураками, как я, и как это верно сказано, что горбатого только могила исправит. И горб мой, узел, которым завязано все мое суще-ство, есть эта непонятная тяга к женщине, которую я не знал и не могу знать, и мне недоступную. И самое непонятное в этом, что и будь она доступна, я стал бы сам создавать из нее Недо-ступную и утверждать в этом ее реальность. В этом же и состо-ял мой роковой роман на всю жизнь4: она сразу согласилась, а мне стало скучно, и она это заметила и отказала. Я настаивал, и после борьбы она соглашалась за меня выйти. И опять мне становилось скучно быть женихом. Наконец она догадалась, и, умница, отказала мне наотрез, навсегда, и когда сделалась тем самым Недоступной, узел завязался надо мной на всю жизнь, и я стал Горбатым.

Не остается теперь никакого сомнения, что комическая просьба по телефону к незнакомой женщине и есть какая-то форма того основного романа с Недоступной.

Начало дружбы с К. Б. Суриковой.– А у вас есть чувство природы? – спросил я.

8

Она подумала и меня спросила:– А что это?И я не мог ей ответить ясно.– Каждый день, – сказала она, – я хожу по набережной на

работу и смотрю на реку, и каждый день она бывает разная. Без чувства не было бы внимания: не в этом ли чувство природы.

– Во внимании? – спросил я.– Ну да.И я ей рассказал как внимателен весенний солнечный луч

на опушке, как он проникает в старую листву, как вызывает бу-кашек.

Оказывается, Станиславский учил ее постоянно вниманию5. Так что мое родственное внимание происходит от Солнца: опи-сать горячий луч весной на опушке.

6 Января. Сочельник. 8.35 еду в Загорск.– Смотрю я на вас, – сказала Аксюша, – вы как в 20 лет жи-

вете, таких людей бывает из тысячи один.Я же ей на это ответил:– Аксюша, не годы – талант, дар такой душе дан, цветы по-

следние милей роскошных первенцев полей6.– Это правда, – сказала она, – это бывает, но все-таки в эти

годы надо быть осторожней.И она известную басню о лягушке и чурбане передала мне в

этом смысле, что если не будешь осторожным, лягушка на тебя залезет, как на чурбан.

– Аксюша! – с отвращением сказал я, – цветы последние ми-лей роскошных первенцев полей.

– Надо беречься, – настаивала она, – это соблазн.– Как же бороться с соблазном?– Надо вооружиться двумя орудиями: молитвой и постом.– Значит, я, живой человек, должен просить Господа, чтобы

он сделал меня чурбаном?– Да, нужно быть как дерево или камень, и тогда соблазн не

коснется.– Понимаю, – ответил я, – если по молитве твоей Господь

дает бесчувственность, то если на тебя и заберется лягушка, тебе ничего не будет: тогда ты ничего не почувствуешь, по мо-литве своей ты не живой человек, ты – чурбан.

9

И тогда в третий раз я ей сказал: – Цветы последние милей роскошных первенцев полей.

7 Января. (25 Дек.) Рождество. –25°. Все завалено снегом. Разумник принялся за архив7: они с Бончем хотят меня хоро-нить. Я же, не будь дураком, архив-то архивом (это ведь тоже деньги), а жизнь – жизнью: Клавдию-то Борисовну все-таки у них отобью, будут помнить, как они хоронили кота Пришвина.

Прошлый год еще «Комсомольская правда» имела лицо, а теперь кончено: все газеты одинаковы. И этот процесс уравне-ния, обезличивания шествует неумолимо вперед, и параллель-но ему каждое живое существо залезает в свою норку и только там, в норке, в щелке, в логове, о всем на свете позволяет себе думать по-своему.

Среди своих ранних писем нашел я такое письмо, из ко-торого ясно видно, что в то время я был именно тем самым безлико-общественным существом8, какое сейчас обслужива-ет зверя Левиафана9. И вот этот процесс «олевиафанивания» жизни пошел без меня, я же, благодаря любовной катастрофе прозрел и забрался в нору. И все писательство мое как борьба за личность, за самость развилось в этой норе.

Мало того! я тогда еще предвидел, что со временем и каж-дый войдет в свою нору. И вот это теперь совершается. И в этой всеобщности моего переживания и заключается секрет проч-ности моих писаний, их современности и успеха не казенного, а органического.

8 Января (ночью). Я думал: любить женщину – это значит открывать в ней девушку. И только тогда женщина пойдет на любовь, когда ты в ней это откроешь: именно девушку, хотя бы у нее было десять мужей и много детей.

– Кто ее муж? – спросила Аксюша.– Не спрашивал и не интересуюсь.– Напрасно, я бы спросила.– Твое дело, но мне совсем это не нужно. (Разговор с Ак-

сюшей.)

10

Можно жить в духе, не пользуясь духовенством.

Чем больше будет «болеть» Павловна, тем мне надо быть к ней более внимательным.

Нарушение девственности не всегда связано с физическим сближением. Сущность «нарушения» в том, что нечто более высокое подменяется более низменным.

С этого у нас и началось, что исследование своей жизни я предложил делать не с года моего рождения, а с настоящего дня, в котором содержится все мое прошлое. Когда же мы при-ступили к делу, то настоящего уже не было: оно прошло, а бу-дущее не наступило. Момент настоящего, как мы ни бились, от нас ускользал (дальше я сочиняю).

– Дайте мне руку, – сказал я.И когда я взял к себе на колени ее руку, в этот момент я

понял, почему вошло в обычай, когда люди хотят остановить мгновение, выражать это словами «прошу вашей руки» .

В тот момент, когда я взял ее руку, текущее мгновение оста-новилось и предстало перед нашим сознанием как вечность. И так мы нашли желанное мгновение, и я понял, чего я хотел, когда предложил исследование своей жизни не с далекого про-шлого, а с настоящего, в котором содержится все прошлое.

Разговор с N.* о его сочувствии английской демократии. – А японцам, – сказал я, – в 1904 году? [Никогда] японцам, – сказал он, – я тогда не японцам сочувствовал, а ненавидел царизм. – А в 14 году – помните? Как вы сочувствовали немцам? – Тоже из ненависти. – В таком случае, как же не подумать, что теперь англичанам сочувствие – тоже из ненависти? – А вам разве нравится? Нет, но я русский человек, люблю русский пейзаж, люблю язык и народ его творящий. Я за это стою, а не из любви к Сталину10, впрочем, Сталин… в высшей степени подходящий ко времени человек.

* Имеется в виду Иванов-Разумник.

11

9 Января. Снилось мне, будто я плавал в замерзающей воде, над которой струйки пара перебегали, как сейчас на Москве-реке.

И следовало бы так поплавать, вся бы дурь сразу прошла.

Не забыть «Живая ночь», «Чутье»: пусть Сват поймал стой-ку через мысль о том, что у человека нет чутья.

Литературный музей превращается у меня теперь посте-пенно в Кащея Бессмертного, у которого я должен отбить свою невесту.

Дорогой Владимир Дмитриевич, . По Вашей инициативе и личной поддержке меня, я приступил к описи своего архива. Вследствие этого считаю своим долгом в дополнение к договору вашему с Р. В. Ивано-вым настоящим письмом заявить, что я беру на себя обязатель-ство этот архив по снятии копий с дневников предоставить в распоряжение Литературного музея на обычных условиях на тех условиях, какие предоставлял Музей другим писателям

Вспомнишь то время, когда я готовился сдавать лесовод-ство по Турскому11, и, чтобы отбиться от мешающей мне мысли о «ней»12, ставил черточку на полях каждый раз, как приходило на ум что-нибудь о ней. Какое же это было мученье!

Подробности сна: Провожаю я будто бы Кл. Бор. через 3-й мост и чувствую: кто-то за нами шагает тяжелым шагом, вро-де Командора13. И когда я проводил ее и вернулся, он встретил меня на мосту и только меня коснулся – я полетел с моста в мерзлую воду, по которой от стужи ходят дымки. И плаваю я, и спрашиваю вверх Командора: – Долго ли мне плавать тут? – Нет, – отвечает он, – вода холодная, как дурь у тебя из головы выйдет, так все и кончится.

12

Сговорился с Огневым на консультацию фильма «Грызуны» на 11-e в 5 вечера, с Клавд. Бор. на 12-е вечер.

Вечером приходил кум* и мы с ним вели долго неумолкаемый юношеский разговор о женщине-богородице. Я теперь вспоми-наю свое и смирение, и молчание, и непонятность утраты своей личности, и упование на будущее, как на беременность. И сейчас время именно такой всеобщей беременности. Вот и надо бы дать то же, что в «Жень-шене», только в отношении к женщине.

10 Января. –36. Когда моя новая сотрудница ушла от меня, Аксюша спро-

сила: – А кто у нее муж? – Не знаю, – сказал я, – не все ли нам равно, какой у нее муж.

В следующий раз тем не менее мне почему-то захотелось спросить у нее, кто у нее муж, но мне было совестно спросить, я не спросил. В этот раз она мне очень понравилась, и я решил ее проводить. Теперь мне уже очень хотелось ее спросить о муже, и вопрос этот на мосту чуть не слетел с моих губ. Он замер, когда я услышал за собой тяжелые шаги. Мне уже не хотелось оберты-ваться, как будто я уже знал: это шел позади Командор, ее муж. Я проводил свою даму и, когда вернулся к мосту, мне стало страш-но: Командор стоял на моем пути. И только я с ним поравнялся, он тронул меня пальцем, и я полетел с моста в студеную черную воду, дымящуюся от стужи. И я плавал. – Долго ли мне тут пла-вать? – спросил я Командора. – Нет, – ответил он, – не долго, вода холодная, как дурь твоя пройдет, так все и кончится.

И я проснулся.

11 Января. Мороз сломило (–15). Жим погиб. Катастрофа с продовольствием в Москве очень напоминает

1917 год. Но тогда хотелось бунта, теперь это, как смерть лич-ная: теперь не пережить. А впрочем: «что будет, то будет».

– Боюсь я вашего Музея, вы в нем всегда с дельной головой, а у меня голова всегда шальная.

– Плохо вы о мне думаете, – сказала К. Б. (Кабэ).

* Речь идет об А. М. Коноплянцеве.

13

Такой ли мой талант, чтобы мог заменить молодость, такая ли женщина, чтобы могла удовлетвориться талантом?

В первом не сомневаюсь: кому-то он может заменить, но та ли это женщина – неизвестно. Очень близко, но не знаю. Если бы это было так, моя жизнь получила бы полнейшее поэтиче-ское оформление.

Сегодня в 6 утра по радио сказали, наконец, об угрозе со стороны Швеции и Норвегии14. Сразу же объяснилась нехватка хлеба вследствие расстройства транспорта.

Борьба с очередями должна быть такой же как борьба с са-мым лютым врагом, пораженческие идеи именно тут-то и воз-гораются.

Говорят о Резиновой Горе, по которой немцы стреляют и бомбы в немцев и возвращаются. Говорят о самострелке15 и о кооператоре, который хочет растратить и попасть под суд вме-сто того, чтобы попадать на войну.

В ту войну с Германией во время царя…

Телефонные переговоры с К. Б. (завтра придет). Любовь и поэзия – это одно и то же; размножение без люб-

ви – это как у животных, а к этому поэзия – вот и любовь (у религиозных эта «любовь», именно эта, есть грех, и тоже они не любят и не понимают поэзии).

Психологический материал всех романов разделяется на две группы:

1) переживание любовное вместе друг с другом и 2) в раз-луке.

13 Января. , те-перь стало ясно, что из работы над моими дневниками у нас ни-чего не выйдет. Мало того! Моя «Неодетая весна» по всем швам, видно, затрещала. . Очевидно, что поезд подошел к моей станции и приходится выходить из вагона.

14

свое восхищение>. Уношу от нашей чудесной встречи новую уверенность, что Марья Моревна существует на свете16, и мой колобок недаром бежит по земле.

Конечно, посылать письмо это незачем, это ведь только предлог для возобновления. Все кончено: против Командора невозможно идти. Рассказом о Командоре так все и кончилось и не нужно ни письма посылать, ни креста надевать. Да! не нужно ни письма посылать, ни креста надевать, все прошло как неважная репетиция.

Весь роман продолжался три недели и состоял из четырех свиданий: первого случайного в Литмузее, второго у меня с Маминской комиссией и двух свиданий у меня на дому, каждое часов по шесть. 12-го вечером все кончилось «Ко-мандором» (написал рассказ за час до последнего свидания). Конец.

6 вечера по пути в Загорск. Не страшно, что будут судить, а страшно, что может быть

при общем смехе меня оправдают. (Не страшно, что будут су-дить, а страшно, что при общем смехе еще и оправдают.)

В 7 вечера приехал в Загорск. Павловна сразу же ни за что накинулась на меня, как зверь: вот какая болезнь, что человек звереет.

Эта боль не от того, что не нашлось мне ответа – это старые раны я растравил и сам себе вскрыл. Теперь буду зализывать их.

15-го послать с Разумником письмо: «Мне захотелось рабо-тать немедленно и быстро над своими дневниками, чтобы ме-сяца через три все закончить и сдать в Музей вместе с тем, что приготовит Раз. Вас. Нужен человек, могущий работать у меня часов восемь в день. Если знакомая Бориса Дмитр. никуда еще не поступила, то прошу Вас направить ее ко мне.

. Причины, по которым пришлось перейти на спешку, тут я не буду Вам излагать. Вы мне поверьте на слово, что делаю это ни в коем случае не в оби-

15

ду Вам: ведь спешная механическая работа – это совсем не то, о чем мы с Вами думали*. Всего Вам доброго».

14 Января. Ходили с Петей на лисиц. Трудно гонять: и хо-лодно (–20), и снег слишком глубок. Свету заметно прибави-лось, и свет не тот: вечером Голубой стоит у окна17.

Я сознательно работаю над собой и освобождаюсь от своего плена. Чудо это тем объясняется, что это не вновь, а открыва-ются старые раны: болезнь всей моей жизни. Победа моя со-стоит не в том, что я зализал рану, а в том, что воспользовался этой болью и написал, и, мало того! прочитал и тем объяснил-ся: вот, мол, какого рода моя любовь: я, мол, не для себя только (эгоистически), и не для вас, а я для всех люблю, эта любовь есть победа над таким собой.

В этом опыте я как в зеркале увидел всю свою жизнь, как я из боли своей сделал радость для всех. Я увидал весь свой путь к свободе от себя, к выходу из себя и утверждению прекрасного мира вне себя.

Но позвольте! разве во всей-то природе не к тому же самому приводит любовь, чтобы выйти из себя, т. е. родить, и, значит, начать нечто новое в мире?

И вот она, весенняя песня «Приди!» – это призыв к творче-скому страданию, к необходимости принять его в себя, чтобы создать нечто новое в мире. И это страдание состоит в утверж-дении «Я» и его преодолении (бой петухов – явление «Я»). Самка, получив семя, несет яйцо и садится, самец, окончив песню, линяет.

15 Января. В ту войну, 1914 г. у нас, у каждого в личном сво-ем деле брала оторопь, мы думали, что наше личное дело надо бросить, а ход великих событий потом укажет, что нам делать. Теперь же, напротив, каждый в личном своем деле от хода со-бытий не ждет перемен и держится за свое личное дело, как за последнюю реальность.

Вот почему Разумник разбирает в Москве мой архив.

* Имеется в виду В. Бонч-Бруевич.

16

На завтра на юбилее Новикова назначил встречу с новой со-трудницей вместо отступившей К. Б.

16 Января. –43° с ветром. Устроил «смотрины» (ее зовут Валерия Дмитриевна)18. Посмотрели на лицо, посмотрим на работу (19-го).

В свете этом опять встала боль с такой силой, что почти всю ночь не спал.

Задумал выступление в комиссии по изучению Мамина:1) Любовь к отечеству: «Слово о полку Игореве» или Ма-

мин: будут знать «Слово» – «Слово» не скажет о Мамине, но Мамин скажет о «Слове».

2) Почему тянет «поглядеть» на писателя (простой народ: еда – материя; поглядеть – это дух. В этом таится стремление к «настоящему». Руку поцеловать жен-щине («просить руки») = материализоваться.

3) Исследование писателя с чего-то наиболее нам близкого (настоящего).

4) Романтизм (белая барышня).

У Мамина чудесно изображена бесследно проходящая юность19. Куда-то исчезла «Белая девушка», и это еще что, вза-мен пустоты настоящего создается мечта.

Я болею, я мысленно пишу: – Из меня вот вышел этот рассказ, и люди говорят о [рас-

сказе] и будут долго говорить: «Это очень хорошо!» Но почему из Вас навстречу этому ничего не вышло, и Вы даже не пожали мне руку, даже забыли у меня на столе подаренную Вам рукопись? Почему же именно Вы, ради кото-рой это и было написано, ничем не ответили мне. Неужели то лучшее, что я открыл и взял себе для рассказа, уже стало моим, и Вам нечем мне ответить?

18 Января. Голодный повар – как это может быть? А вот бывает же: поэт по-хож на голодного повара, он, создающий из жизни обед для других, сам остается голодным.

17

Черты из жизни Пепко – это поэма о голодном поваре жиз-ни. И что ужасно: как будто оно в отношении писателя так и быть должно : сытым писателем так же трудно быть, как голодным поваром. Сытые писатели – все-таки есть, голодные повара.

К записанному 15-го/I: в 14 году крестьяне стремились к по-мещичьей земле и видели в этом выход из малоземелья. Ныне крестьянин едва ли верит в возможность…

Моя первая запись жизни была в 1902 году в Марте (или Апреле?) в поезде из Парижа в Берлин. На клочке бумажки, обливая ее слезами, я записывал этапы моей первой любви20 к девушке, с которой почему-то решил навсегда расстаться. Этот клочок бумажки приблизительно такого содержания: 1) Встреча и розы. 2) Розы в холод не пахнут. 3) Розы в ком-нате запахли и т. д. – этот клочок и был моим первым произ-ведением. И самое замечательное в этом романе, это что я сам по собственному желанию сделал ее Недоступной для себя, как будто эта недоступность необходимо нужна мне была для того, чтобы сделаться настоящим писателем, о чем, конечно, в то время я вовсе не знал. Стремление выйти из мучительного состояния путем записи было совсем бессознательным, совсем «ни для чего».

Материалист не тот человек, кто утоляет свой голод, поедая хлеб, а тот, кто голодный, не имея куска хлеба, понимает солнечную материю хлеба.

Писатели из дома на Лаврушинском живут во много раз [в] лучших условиях, чем писатели из дома в Нащокинском пер., но пишут-то в Лаврушинском ничуть не лучше, чем в Нащо-кинском.

А между тем я сам помню, когда шла жестокая борьба у пи-сателей за квартиру в Лаврушинском, в одном из таких бурных собраний выступили два друга. Один, выступая в защиту своего права на квартиру в Лаврушинском, перечислил свои заслуги в отношении составления сценария одному знаменитому кино-

18

режиссеру. И когда он кончил, выступил его друг и рассказал, в каких ужасных [квартирных] условиях этот его друг пишет свои работы. И закончил: – Можете себе представить, какую творческую деятельность разовьет мой друг, если получит при-личную квартиру в Лаврушинском переулке.

Поэзия документа (Бонч-Бруевич).

Победа будет: я знаю, что для этого надо. Для этого надо вперед исключить себя от обладания благами этой победы: я не для себя побеждаю…

19 Января. –20 (потеплело).«Дурь» проходит окончательно и показывается дно души,

похожее на дно мелкой городской речки: среди камешков ле-жит чайник без носика, эмалированная кастрюля с дырочкой, разбитый урыльник и всякая дрянь. И когда это показывается, то и мучительная «дурь» становится так хороша! И эта дурь и дно с урыльником и составляют всю «любовь».

Самое близкое мне повествование Мамина – это «Черты из жизни Пепко», где описывается «дурь» юности, и как она проходит, и как показывается дно жизни, похожей на мелкую городскую речку с ее разбитым чайником и дырявыми кастрю-лями и всякой дрянью. И как, когда показывается дно, явля-ется оторопь от жизни и хочется вернуть себе «дурь». Делают серьезные усилия, и «дурь» становится действующей силой, поэзией писательства. В «Пепко» вскрывается внутренняя двигательная сила всего написанного Маминым; «Пепко» есть свидетельство, что Мамин – настоящий поэт, независимый от внешних условий.

20 Января. Мороз сломило (–15).Напряжение на полюсах на + и –, угрожающее разря-

дом большой силы, от которого, вспыхнув, гаснет свет (ко-роткое замыкание). Корректив спасительный – «Неодетая весна».

Вчера читал «Весну» Разумнику и был доволен собой.

19

Как «недоступность» является составной частью поэтической любви, так точно и «неизбежность расставания» заполняется перипетиями. Неизбежность расставания не устраняется, даже если влюбленные живут в одной комнате: когда это понадобит-ся, влюбленные надуются и не будут между собой говорить.

Валерия Дмитриевна в тот мороз отморозила себе ноги и не пришла на работу: вот не везет с дневниками. Не утопить ли их в Москве?

Не надо закрывать глаза, что В. Д. и мое выступление отно-сятся к «неизбежным» маневрам романа.

И то относится к «неизбежности», что «плюс» читает мыс-ли «минуса», питается и сладостью догадок и горечью внезап-но освещающего сознания, что «минус» совсем ничего не чув-ствует.

Говорят, что Мамин – это русский Золя, и в этой книге он так и назван по шкале Золя: писатель-натуралист. Натурализм: это берется золото – лирическое волнение, к нему прибавля-ется механическая лигатура. А у Мамина: блудный сын из бо-гемы, больной, измученный, возвращается к отцу на родину и восстанавливает родственную связь со своим краем.

Каждый из нас в лице своем гений, единственный в своем роде: один раз пришел и в том же лице больше никогда не при-дет. В лице своем каждый гений, но трудно добиться, чтобы лицо это люди узнали. Да и как его узнать, если не было на земле еще такого лица.

И вот почему критики, если появляется на свете ориги-нальный писатель, прежде всего стараются найти его родство с каким-нибудь другим, похожим на него писателем. Бывает, удачно сравнение, бывает совсем хорошо, если критик того или другого гения будет измерять силой изображения чего-нибудь для них общего. Более неудачного определения Мамина как русского Золя я не знаю. Мне грозит лицо Тургенева, Чехова…

Почему же у нас Мамина не узнали в лицо? Я отвечу: потому не узнали, что смотрели все в сторону разрушения, а не утверж-

20

дения родины. Тогда патриоты были не нужны и даровитому русскому писателю наклеили чужое лицо французского писа-теля. В то же время как писателю почти что французу наклеили русское лицо (Тургенев).

И теперь же из настоящего: патриотизм.Заключение: исследование от настоящего, потому что в на-

стоящем содержится все прошлое. Если писатель жив и движет-ся, надо брать его последнее лучшее и освещать им прошлое. Если он умер, но живет в своих произведениях, то в настоящих [и] надо искать смысл… Не надо гоняться за Александром Не-вским и притягивать, все это есть в Мамине: [откроют] книги Мамина, о Невском и Игоре сами поймут.

Не верь, что свободен от этого ненужного чувства, если даже обнажится самое дно души: это временное, а душа снова наполнится. Сегодня впервые только показалось равнодушие – и вот это есть начало настоящего конца и начало обычной сво-боды.

Только вижу по этому примеру, как же мало взял я у жизни для себя, как дал этому чернильному червю насквозь иссосать свою душу.

Это была женщина не воображаемая, не на бумаге, а живая, душевно-грациозная и внимательная, и я понял, что настоя-щие счастливые люди живут для этого, а не для книги, как я, что для этого стоит жить и что о нас говорят, потому что мы себя отдали, а о тех молчат, потому что они жили счастливо: о счастье молчат.

И вот захотелось с этого своего мрачно-высиженного трона сбежать…

Как прыжок косули в лесу, – прыгнет и не опомнишься, а в глазу это останется и потом вспоминаешь до того отчетливо, что взять в руки карандаш и нарисовать. Так вот и пребывание этой женщины в моей комнате: ничего от нее как женщины не осталось, это был прыжок. Но… как же счастливы те, кто не пи-шет, кто этим живет. А и вполне возможно, что это «соблазн», что это путь не к себе, а от себя.

21

Газета. Кино: Новосибирская киностудия. Сегаль Семен Яковлевич.

Революционеры все это хорошее – любовь к отечеству (Ма-мин), откладывали на будущее, а Мамин был в настоящем. А символисты связаны с революционной интеллигенцией отри-цанием: те [революционеры] – боги, эти: я – бог!

Мамин же был органически здоровый человек, был «дома», а не искал его: дом у него был.

К началу лекции: в 14 году жизнь за перевалом, а не здесь: перевалим и жить будем. Теперь дальше идти некуда, и лучшее разовьется из того, что есть, что под ногами и вырастет из-под ног, как трава. Мамин же и тогда стоял на своих ногах, на своем уголке земли, на Урале.

Почему Мамин не сомкнулся с движением новой литерату-ры и почему Ремизов, Окулич, все сошлись с революцией?

21 Января. И вот еще со мной как бывает, что я хочу посту-пить как все и начинаю так, но по пути оказывается, что я и не могу «как все» и что это худо и стыдно мне. Одним словом, что о себе я думаю хуже, чем я сам.

Иные люди о себе думают хуже, чем они есть и, рассудив, что в чем-нибудь все поступают вот так-то, начинают делать «как все». И тогда оказывается, что натура им не дозволяет по-ступать как все, и они со стыдом отступают. (Мать моя, и во мне есть страх перед этим.)

Подлинная любовь не может быть безответной, и если все-таки бывает любовь неудачной, то это бывает от недостатка внимания к тому, кого любишь. Подлинная любовь прежде всего должна быть внимательной, и от силы этого родственно-го внимания зависит сближение.

Интеллигенция и Мамин: Мамин дома, и я – блудное дитя.

Писатель должен обладать чувством времени, когда он ли-шается этого чувства, он лишается всего, как продырявленный

22

аэростат. Это чувство времени входит в состав его таланта. Как это ни странно, а часто бывает, что люди очень близкие к жиз-ни бывают несовременными…

Мамин чувствовал органичный строй русской жизни, от ко-торого уходят и к которому возвращаются блудные дети его21. Это чувство и отличает его от интеллигенции и писателей, кро-ме Льва Толстого.

N. сказал: – Если бы можно было всех сделать умными, то можно бы сделать и всех сытыми, а как умных немного, то всех дураков и не накормить.

22 Января. Мой выбор: интеллигенция – это вожди, и на-род. Как писатель, я народ. И мой народ без народничества.

О Мамине и себе: писатель и народ.

Вчера была вторая встреча с новой сотрудницей: Валерия Дмитриевна, фамилии не знаю.

23 Января. Загорск. –22.К. Б. Сурикова – ее характерная черта, что она побаивается

высказываться и всегда что-то прималчивает.

Нас пугали в юности эстетизмом.

Культ отца у Мамина. Уезжая от родных мест, становился меньше. А я становился себя больше. …

24 Января. Есть писатели, у которых чувство семьи и дома совершенно бесспорно, другие, как Лев Толстой22, испытав строительство семьи, ставят в этой области человеку вопрос, третьи, как Розанов, чувство семьи трансформирует в чувство поэзии23, и четвертые, как Лермонтов, являются демонами се-мьи24, разрушителями (Гоголь)25, и наконец – я о себе так ду-маю – остаются в поисках Марьи Моревны, всегда своей недо-ступной невесты.

Только двух писателей, для которых чувство семьи бесспор-но, можно назвать: это Аксаков26 и Мамин-Сибиряк.

23

Из разговоров с Петей о том, как люди живут. Его рассказ о ветвраче, который 20 лет грел мечту построить себе дом и осво-бодиться от казенной жилплощади. Пока занимал казенную квартиру – все дрожал, что откажут от места и лишат жилпло-щади. А теперь, как только выстроил, переехал даже в мороз, живет без печей, и от службы отказался. Из Мамина, воспоми-нание о том времени, когда каждому в конце концов можно было «уйти в мужики» и сказать: «не чужой хлеб ем».

Вся страна сейчас сидит на картошке, кроме армии, ново-строек и служащих. Живет впроголодь и мечтает о своем угле.

Петя еще говорил о типах женщин в совхозе, простых девок, которые ничего для себя сделать не могут и, получая все про-дукты, ходят в столовую и болеют животами («Белозорки»): обезличиние.

Но есть ли где-то в глубине еще люди? По-видимому, есть. Из Рязанского края приходят торфушки27 в домотканой одеж-де, бородачи со своим выражением.

Вал. Дм. говорила, что время – это нечто несуществующее, и человек сам по себе остается неизменным от времени.

И автомобиль, и хорошая квартира в каменном доме хороши сами по себе и против этого ничего невозможно сказать. Пло-хо только, что когда ездишь в машине, то отвыкаешь понимать пешехода, а когда живешь в каменном доме не чувствуешь, как живут в деревянном… Тогда остается владельцу машины и ка-менной квартиры жить с владельцами, а не с пешеходами, не с теми, кто в стужу прозябает в деревянном сквозном домике.

По моей вине разговор о Вашей работе у меня прекратился (очень горевал и себя упрекал). Но работу делать надо, и я через Удинцева пригласил ту женщину (Вал. Дм., фамилии не знаю), когда был у Вас. Считаю своим долгом известить Вас об этом и уверить, что архив будет сделан вовремя. Переговоры о работе Вашей у меня прекратились сами собой. Значит, так надо.

24

Через Бориса Дмитриевича28 я пригласил его знакомую Ва-лерию Дмитриевну. Она сразу же крепко взялась за работу, и можно быть уверенным, что архив будет приведен в блестящий порядок. Об этом я считаю своим долгом Вас уведомить*.

25 Января. Политика вместе с самим государством, по об-щему мнению, является неизбежным злом. Но политика в от-ношениях личных между людьми является просто злом и мо-жет быть устранена.

Валерия Дмитриевна Лебедева. Я ей признался в чувстве своем, которого страшусь, прямо спросил:

– А если влюблюсь?И она мне спокойно ответила:– Все зависит от формы выражения и от того человека, к

кому это чувство направлено, человек должен быть умный.Ответ замечательно точный и ясный, я очень обрадовался.

После того я попросил ее посмотреть на купленное сегодня мною сукно. Она отняла из куска одну ниточку и размотала: в одной нитке оказалось две, одна шерстяная, другая бумаж-ная.

– Очень плохое сукно, – сказала она, – и вы заплатили втри-дорога.

Мы с ней пробеседовали без умолку с 4 ч. до 11 в. Что же это такое? Сколько в прежнее время на Руси было прекрасных людей, сколько было в стране нашей счастья, и люди и счастье проходили мимо меня. А когда мы все стали несчастными, из-мученными, встречаются двое и не могут наговориться, не мо-гут разойтись. И наверно не одни мы такие.

26 Января. Ночь плохо спал. Встал, как пьяный, но счаст-ливый тем, что дурь мою вышибло так основательно, что как будто ничего и не было. Если вправду выйдет, как мы сговори-лись, то работать буду во много раз больше…

Ко мне пришла новая сотрудница.

* Имеется в виду К.Б. Сурикова.

25

27 Января. Чарушин, наблюдая и зарисовывая движения животных29, очень хорошо понимает, что чем зорче глаз его, чем быстрее ум и чувство вместе сойдутся, чем наблюдатель больше будет самим собой, тем и в изображении животных бу-дет больше индивидуального. А это и есть анималисту вся его задача, чтобы показать нам животное, не как делают ученые, в его общих признаках, а найти в каждой мухе ее отличие от другой, соседней мухи.

Не могу сказать, чтобы все удавалось Чарушину, слишком трудно… чтобы не уклониться в сторону классификации [нату-ралистов], с одной стороны, и антропоморфистов, с другой. Но, во всяком случае, путь его верный. В большинстве рисунков много движения и у животных их общее выражено.

В литературе, напротив, вместо того, чтобы тоже стремить-ся быть самим собой…

Шампанское с хреном. Мы собрались трое измученных жиз-нью людей, и мы встрече нашей обрадовались и на время стали счастливы. Мне, хозяину, захотелось их угостить, и я побежал купить что-нибудь в Дом Правительства*. Оказалось, никакого вина, кроме шампанского, и в огромном количестве, и никакой закуски, кроме хрена. И тем не менее, было в магазине много народу, и все покупали хрен и шампанское. И мы вечером трое, на радость нашей встречи, пили шампанское с хреном.

Валерия Дмитриевна, копаясь в моих архивах, нашла такой афоризм: «У каждого из нас есть два невольных греха, первое, это когда мы проходим мимо большого человека, считая его за маленького, и второе, когда маленького принимаем за боль-шого». Ей афоризм этот очень понравился, и она раздумчиво сказала вслух:

– Что же делать, у меня теперь своего ничего не осталось30, буду этим заниматься (работой над архивом) как своим.

40-й год начался у меня стремительным пересмотром жиз-ни, что даже и страшно: не перед концом ли?

* Имеется в виду гастроном в здании кинотеатра «Ударник» и Дома правительства, ныне известного как «Дом на набережной».

26

Старец благословил ее на целомудренную жизнь31, и Разу-мник Васильевич считает, что этим и создал этой женщине не-счастье.

28 Января. Загорск. Меня эта мысль, что мы к концу по-дошли, не оставляет. Наш конец есть конец русской бездомной интеллигенции. Не там где-то за перевалом (за войной, за ре-волюцией) наше счастье, наше дело, наша подлинная жизнь, а здесь, и дальше идти больше некуда, тут, куда мы пришли, ты и должен строить свой дом.

Знамение конца: появление женщин и девушек, не умеющих изготовить пищу и шить («Белозорка»).

Разумник Васильевич сделал открытие, что все яства, о ко-торых объявлено на витринах продовольственных магазинов всегда и везде отсутствуют. Из этого он сделал заключение, и оно стало открытием, что в «гастрономах» именно и объявля-ется то, чего нет.

Ко мне подходит то, что есть у всех и считается у всех за обыкновенное, и потому они этого не замечают. А мне это при-ходит, как счастье.

Так было у меня с желудком, что 40 лет я курил и нервные узлы, управляющие желудком, были закупорены. А когда я бросил курить, то узлы откупорились, и организм стал дей-ствовать на старости лет как у юноши.

То же самое происходит теперь и с душой: моя душа откры-вается…

«На весах своей совести…» (Как это хорошо!)Так вот я именно и жил и о Боге не думал (Бог был в моей

совести). .

В моей сумке всегда лежит необходимая тяжесть, и потому я никогда для здоровья не прибегаю к спорту. Здоровье у меня в сумке и Бог – в совести.

Я сказал своему секретарю:– Мое самохвальство вас дергает…

27

Она ответила:– Нет, я начинаю уже привыкать.

Буржуазный индивидуализм кружка Мережковского про- тив индивидуального «Я – бог»32, «Ты – мой возлюбленный!»33 – вехи Зинаиды Гиппиус. «Мы» – хотел Мережковский34.

Тут все было хорошо, правильно, и плохо одно, что все это бумага, что не кровью истекала природа, а словами35.

Мамин умирал, но в этой кузнице, для меня хотя бы кова-лась та вера, которая держит меня и сейчас, и [это счастье]36.

Эти книги читать с конца можно.

Душа моя в разливе за соблазн: ни у кого нет «козы», все это мираж…

Конец жизни Мамина является началом моей литературной дороги. Как и Мамин, с детства я был окружен теми святыми народниками37, от нравственных пут которых меня спас мой временный, но очень страстный марксизм38. Но время сказыва-лось, и что умирающему Мамину казалось отвратительным – символизм, то для меня было соблазном39, открывающим пути во все стороны. Давили святые народники и святые марксисты [давили] меня своей нравственностью – хочу быть самим со-бой.

29 Января. Лева, Петя, я и Разумник съехались у Павлов-ны в Загорске. Пробовали гонять, но снег без осадки собаке по уши, а заяц не проваливается, и лисица, если не скачет, тоже держится на совершенно рыхлом снегу.

Разглядывая фигуры в заваленном снегом лесу, вспоминал, как в молодости Она исчезла и на место ее, в открытую рану, как лекарство, стали входить звуки русской речи и природа. Она была моей мечтой40, на действительную же девушку я не обращал никакого внимания. И после понял, что потому-то она исчезла, что эту плоть моей мечты я оставлял без внимания. И вот за то я стал глядеть вокруг себя с родственным внимани-

28

ем, стал собирать Дом свой в самом широком смысле слова. И, конечно, «Павловна» явилась мне тогда не как личность, а как часть природы, часть моего Дома. Вот отчего и нет в моих со-чинениях «человека» («бесчеловечный писатель»)41.

30 Января. Закончил главу о глухарином токе («Неодетая весна»).

Приходила моя обезьяна42 – я же сам только в обезьяньем виде. И я почувствовал, что перед кем-нибудь, стоящим духовно выше меня, я, претендующий на какую-то роль через свой та-лант, тоже являюсь подобной же обезьяной. Не тем ли и обык-новенная человекообразная обезьяна так неприглядна нам? Именно тем, что перед внутренним сознанием своим настояще-го человека, мы все более или менее обезьяны. (Вспомнилось, как дергалась Вал. Дм., когда я хвастался своим мастерством.)

31 Января. «Неодетая весна» вступила в последний фазис: еще 1½ листа – и конец. Боюсь за переработку деталей: слиш-ком густо будет.

С разных сторон слышу, что «Кащеева цепь» плохо читает-ся и мало-помалу отходит в историю. Для новых людей в ней описано то, что стало теперь за спиной и так близко еще, что и не видно.

Любовь и стыд.Любовь стыдливая.Любовь бесстыдная.Родственное внимание создает на земле святую плоть.

1 Февраля. Пришла В. Д. = Веде = Веда и сразу, одним взгля-дом определила, что я со времени нашего последнего свидания

29

духовно понизился. Она очень взволновалась и заставила меня вернуться к себе и даже стать выше, чем я был в тот раз. Это за-бирание меня в руки сопровождается чувством такого счастья, какого я в жизни не знал.

– У вас была с кем-нибудь дружба? – спросила она.– Нет, – ответил я.– Никогда?– Никогда, – и самому даже страшно стало.– Как же вы жили?– Тоской и радостью.Аксюшу она тоже сразу покорила, и так мы отправились пу-

тешествовать в неведомую страну вечного счастья. Теперь все пойдет по-другому, и я знаю твердо, что если и тут будет обман, я умру.

А впрочем, позвольте, кто и когда меня в жизни обманы-вал?

– Уверчив, – сказала Аксюша. Но как же иначе, как не на риск можно было в моем положении выбиться в люди? Рыба и та в поисках выхода тукается о сетку и, бывает, находит выход. Я тукался множество раз, и мне было иной раз очень больно, но какой же другой путь был для меня, как «не уверяться»? И вот я дотукался, вышел на волю и, не веря открытой воде, го-ворю о возможности обмана и смерти. Какой же вздор! Смерти нет, я не умру.

– Аксюша, – сказал я, – ты знаешь, я обещался во всем от-крываться (Веде). – И хорошо сделали, она вас приведет к хо-рошему. – Но за что мне такое счастье? – Это Бог делает за вашу правду, за ваше добро Господь ее к вам прислал.

2 Февраля. Изучая письмо Веды, нашел, что логика ее не покидает ни на мгновенье: очень умная, а я совершенный дурак («уверчив»). Но вот выступает контролер доверия Ра- зум и спрашивает: «А если?» И какая кутерьма поднимается, и «сладкий недуг» исчезает в одно мгновенье, и все лучшее, чему я радовался в «сладком недуге» становится доказатель-ством обратного. И вот как посмотришь «с холодным вни-

30

манием»43 (не родственным) так сразу и становится ясным, что то мое одиночество, на которое жаловался я новому другу, и было и есть средство моего спасения, и разгадка для всех удивительного, что такой мог сохраниться в Советском Союзе.

Получена машинка и удивительное совпадение, что машин-ка явилась, и вместе с ней и Разум пришел с его вопросом: «а если?»

3 Февраля. Странно вспоминать эту самую Веду, когда она, в первый раз увидев меня, предложила свою дружбу и когда я ей ответил: «Давайте лучше говорить о работе, а не о дружбе». Я ли это был тогда?

Теперь же она предлагает Разумнику распространить «По-горельщину»44. И Разумник откланивается и потом мне гово-рит: «А если?»

– Но разве, – говорю я, – вы не видите, какая она?– Вижу, да, но все-таки: «а если?»– Но так ведь, если думать всегда о «если» – с места нельзя

двинуться.– Почему же, вот Аксюша: она несомненно не «если».Когда же она явилась, то неописуемый ужас охватил меня за

себя, за возможность из-за какой-то химеры пропустить свое счастье: из-под «если» ведь уж больше никогда не встанешь, тогда жизнь останется лишь как «и прочее время живота мое-го»45. Ночью ужас от такой возможности охватил меня, и я на-писал «Мое рождение».

Как же не понять, что такой человек и должен быть со странностями, и должен из себя выпрыгивать навстречу «хо-рошему» человеку.

Она сказала: возраст тут ни при чем, это своего рода паспорт. И еще в другой раз сказала о дружбе, что слово употребляется иногда, как отрицание чего-то, и что наша дружба не в смысле отрицания.

А, по-моему, первое правило – это что любовь надо найти и путь к этому дружба, что же касается всех прочих сомнений, то это лишь другая форма «а если?».

31

Часто ей говоришь, кажется, что-то очень значительное, а она слышит – не слышит: это значит – она слышала это от кого-нибудь раньше.

Замирает в серьезной задумчивости, спросишь о чем-нибудь, и она словно придет откуда, засмеется открыто и от своего же смеха покраснеет.

5 Февраля. Мое рождение (1873 г.) Гебурстаг. После каждой новой встречи Вы чем-нибудь возвышаетесь

в моих глазах, и чем-нибудь я перед самим собой становлюсь все ниже. Не только архивы мои, дневники и т. п. теряют былую значимость, но и книги мои написанные падают в моих глазах и последние остатки вкуса к славе исчезают. Предвижу, что на этом пути Пришвин, каким он был, может и вовсе кончиться. В присутствии Вашем я лишаюсь даже последнего своего дара остроумно и весело говорить, самоуверенность моя исчезает.

Напротив, все что Ваше в моих глазах вырастает и даже не-которые, раньше, казалось, некрасивые внешние черты лица преображаются и становятся для меня дороже красивого (ро-динка отцовская).

Мне бы хотелось эту любовь мою к Вам понять, как на-стоящую молодую любовь, самоотверженную и бесстрашную, и такую бескорыстную. Могу ли? Я хочу понять возвышение Ваше в моих глазах, как силу жизни, которая может воскре-сить меня. Я хочу быть лучшим человеком и начать с Вами пу-тешествие в неведомую страну не когда-нибудь и в чем-нибудь на поезде или в самолете, а завтра же и не уходя никуда. Мы обдумаем вместе радостно путь нашего путешествия, обсудим все его детали и уговоримся выполнять все, что надо, неуклон-но и строго.

В Вашем существе выражено мое лучшее желание, и я готов на всякие жертвы, чтобы сделать Вам все хорошее и тем само-му выше подняться и [вырасти] в собственных глазах. Все, о чем я говорю, вышло от Вас, и я не хочу лицемерить и спраши-вать Вас о том, согласны ли Вы со мной путешествовать в не-ведомую страну. Это не от меня идет, это я Вам отвечаю, что я

32

согласен и пишу это Вам, как выражение обязательств со своей стороны. И я подписываю договор.

Автор «Корня жизни». Михаил Пришвин, в день своего рождения (23-го Января* 1873 года).

7 Февраля. Веда превратила мой Geburtstag в день име-нин. Но водицы (холодной), о которой писал в «Командоре» я все-таки изрядно хватил. Чего стоит одно то, что вскоре по-сле моего взволнованного чтения она сказала о возможности проверки моего чувства тем, что будет призван 3-й секретарь, и, если при этом опять возникнет роман, то и окажется, что хотя моя любовь и возвышенна, и героична, и все что угод-но, только безлика. Это не только «вода холодная» – это рас-крытие всей моей любви, изображенной в «Кащеевой цепи». Похоже даже, что она не только холодной водой окатила, но вытащила из меня на солнечный свет какую-то старую зале-жалую шубу, повесила на забор и принялась выхлестывать из нее моль. Сознание, как молния, простегнуло меня сквозь всю жизнь, но она была расположена принять меня всего, ка-ким я у нее за это время сложился. И потому никакого стыда я не почувствовал, напротив! Проще самого простого она по-зволила себя поцеловать, и самое главное, рассказала мне о себе все самое сокровенное. Больше дать нечего: все! И все так просто и ясно, и в то же время «Geburtstag» был разгромлен до конца. (Припоминаю, что после разгрома «Geburtstag’а» я даже пролепетал в полном смущении о своем «приданом», что я не с пустыми словами пришел к ней, а принес и талант и труд всей жизни, что талант этот мой идет взамен молодости. «А я разве этого не знаю? Я первая обо всем этом сказала и сразу пошла навстречу».)

Вообще похоже было, что экзамен я сдал на 3 (удовлетвори-тельно), но она сумела уверить меня, что это же и слава Богу, что может быть тройка-то и к лучшему, и жить с ней по нашему-то времени может быть и лучше будет, чем с пятеркой. Замеча-тельно, что в этом любовном объяснении деятельное участие принимала Аксюша, что самое предложение («Geburtstag»)

* 23 января по старому стилю.

33

было прочитано предварительно Аксюше! Вообще же введение Аксюши в роман меня как-то высоко поднимает над тройкой, этим я горжусь и выправляюсь. А когда мы все трое, с Аксюшей во главе, на радостях хватили водки и стали весело хохотать, мой стыд совершенно кончился. Так мы все трое смеялись и ра-довались, все трое в чем-то чрезвычайно похожие и близкие: и глупенькие, и пьяненькие, и замечательные. Самое же главное, что до того был предрассветный час, и мне чудилось, а теперь на рассвете нашей дру